Аннотация: Ginąca Jerozolima.
I. Миссія Ананіи (Misja Anana). II. Праздникъ опрѣсноковъ (Święto Przaśników). III. Пѣснь Іонаѳана (Pieśń Jonatesa). IV. Разрушитель (Pogromca). Перевод С. Михайловой-Штерн. Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн.V-VI, 1917.
ПОГИБАЮЩІЙ ІЕРУСАЛИМЪ.
Разсказы Тадеуша Кончинскаго.
Tadeusz Konczynski. "Giniąca Jerozolimo".
I.Миссія Ананіи.
Вечеромъ въ Іерусалимъ пришли страшныя вѣсти. Римскія войска со всѣхъ сторонъ надвигаются къ священному городу: пятый легіонъ идетъ черезъ Эммаусъ, десятый черезъ Іерихонъ, а во главѣ боевыхъ силъ союзниковъ и четырехъ остальныхъ легіоновъ идетъ самъ Титъ, сынъ Веспасіана, и везетъ съ собой тяжелыя осадныя машины и значительные боевые запасы.
Вскорѣ бѣглецы изъ деревни Гаватсаулъ донесли, что римскій вождь разбилъ на ночь временный лагерь въ Шиповой долинѣ на разстояніи тридцати стадій отъ стѣнъ столицы.
Надъ городомъ на крыльяхъ мрачной ночи, гремѣло пророчество Іереміи: "и не было въ день гнѣва Господня никого, кто бы уцѣлѣлъ и остался".
Страхъ, паническій страхъ овладѣлъ милліоннымъ населеніемъ. Пока до Іерусалима доносились лишь отголоски осады далекихъ городовъ, пока тараны и осадныя машины разрушали стѣны и башни Іотапаты, дѣйствительность казалась еще очень далекой. Такой далекой, какъ велика была гордость священнаго города и Храма Господня. Но теперь дрогнули всѣ сердца, а глаза закатились и покрылись бѣльмами ужаса.
Цѣлую ночь никто не спалъ въ Іерусалимѣ. Въ сотняхъ тысячъ домовъ рыданія старцевъ пробуждали отъ сна младенцевъ. Со стѣнъ замка Антонія, изъ колоннады Храма, изъ Верхняго и Нижняго города, изъ башенъ женщинъ и Псефиносъ {По-еврейски -- Холмъ Саула.} воины смотрѣли вдаль, протирая заспанные, отяжелѣвшіе и изнуренные ужасами братоубійственной войны глаза.
Тѣмъ болѣе поразился Элеазаръ, вождь зилотовъ {Зилотами (ревнителями) называлась партія, особенно заботившаяся о строгомъ соблюденіи буквы закона и о чистотѣ нравовъ.-- Прим. пер.}, сдѣлавшій изъ храма Соломонова свой вооруженный лагерь, когда ему доложили, что какой-то еврей желаетъ непремѣнно видѣться съ нимъ лично, но ни за что не хочетъ сказать своего имени.
"Можетъ быть, онъ бѣжалъ изъ римскаго лагеря?" -- подумалъ тиранъ и приказалъ его впустить.
Черезъ минуту передъ Элеазаромъ стоялъ высокій мужчина съ обильной черной растительностью, аскетическимъ лицомъ и проницательно смотрѣлъ на него сверкающими глазами, полными словно сіяющихъ лучей.
-- Кто ты такой?-- спросилъ тиранъ.
-- Я Ананія, сынъ Машалоса.
-- Чего ты хочешь?
Пришелецъ посмотрѣлъ на него спокойнымъ, увѣреннымъ взглядомъ и сказалъ:
-- Союза между народомъ и Господомъ.
Элеазаръ насмѣшливо улыбнулся.
-- Ты плохо знаешь Священное Писаніе, -- отозвался онъ: -- союзъ заключенъ давнымъ давно между мною и Господомъ. Я заступаю народъ. Ты развѣ не знаешь, гдѣ ты находишься и гдѣ мой лагерь?
Ананія закрылъ глаза и съ горечью произнесъ:
-- Я знаю, кто ты и гдѣ ты находишься. Подъ ногами твоими полъ покоевъ первосвященника.
-- Развѣ это не доказательство, что Господь со мной? Развѣ кто-нибудь до меня былъ такъ близокъ къ Господу, какъ я? Развѣ не рухнула бы на меня крыша храма, если бы сердце мое и мысли мои были полны лукавства? Иди и обращай другихъ, людей Іоанна и Симона. Меня же оставь въ покоѣ. Самозванныхъ пророковъ я не люблю и всегда велю стегать ихъ кнутами на ступеняхъ Храма. Бѣги же прочь отсюда, бѣдный человѣкъ, пока я еще спокоенъ.
Но Ананія не двигался.
-- Элеазаръ, сынъ Симона, -- заговорилъ онъ повышеннымъ голосомъ,-- я не такой, какъ многіе изъ ложныхъ пророковъ, которые за одинъ талантъ готовы продать весь законъ Господень. Я сорокъ дней постился въ Шиповой долинѣ и Господь говорилъ со мною..
Вождь зилотовъ поколебался. Пламя гнѣва уже загорѣлось въ его глазахъ, но онъ преодолѣлъ себя и спросилъ:
-- Ты видѣлъ войска Тита? Видѣлъ его самого?
-- Господь велѣлъ мнѣ итти, чтобы я возвѣстилъ слова его раньше, чѣмъ минетъ ночь въ долинѣ Шиповъ. Слушай, что я скажу тебѣ.
Тиранъ вскочилъ съ мѣста и, блѣдный отъ гнѣва, указалъ ему на двери.
-- Уходи скорѣе, если ты не хочешь видѣть свою кровь на собственной шкурѣ.
Ананія поднялъ вверхъ руки и воскликнулъ:
-- Кожа моя изсохла отъ голода, выгорѣла отъ солнца. Не страшны мнѣ никакія муки. Я говорю тебѣ, Элеазаръ, сынъ Симона, да будетъ миръ между тобою, Іоанномъ и Симономъ, дабы вы не оскверняли мечей своихъ въ братоубійственной войнѣ, а обратили бы свое оружіе противъ общаго врага. Сдѣлайте такъ, и Господь, едва наступитъ заря, дастъ побѣду въ мои руки.
Вождь зилотовъ глубоко задумался. Онъ хорошо зналъ безграничную дерзость и отвагу людей, охваченныхъ религіознымъ экстазомъ. Вѣдь изъ такихъ именно фанатиковъ собралъ онъ свои войска, ведя ихъ противъ всѣхъ, кто не повиновался ему и не шелъ за нимъ.
-- Съ кѣмъ ты будешь бороться?-- невольно спросилъ онъ.
Тиранъ задрожалъ. Мысль, что римскій вождь можетъ погибнуть отъ руки еврея, охваченнаго жаромъ Господнимъ, ослѣпила его.
Почти смиренно взглянулъ онъ на человѣка, провозглашавшаго такую страшную, такую великую вещь.
-- И чего же ты хочешь?-- спросилъ онъ измѣнившимся голосомъ, притворяясь, что не понялъ его предыдущихъ словъ.
Тогда Ананія заговорилъ, полузакрывъ глаза, вслушиваясь въ голоса своей души:
-- Три тирана нашего города изберутъ своимъ вождемъ Господа Силъ. Ибо, какъ вихрь колесницы Его, словно орлы -- кони Его. И не станутъ они избивать своихъ братьевъ въ междоусобной борьбѣ, обильной кровопролитіемъ, не станутъ жечь ихъ амбаровъ, полныхъ зерна, не станутъ чинить никакого насилія надъ ихъ имуществомъ и женами ихъ, а станетъ городъ, какъ одинъ лагерь, а воины его, какъ единое войско. И не станутъ они выставлять другъ противъ друга стражу на гибель свою, но выставятъ ее противъ общаго врага римскаго, дабы наслѣдство ваше не перешло къ чужимъ, дома ваши не стали домами чужеземцевъ. Это сказалъ мнѣ Господь Силъ, когда я стоялъ на молитвѣ, и повелѣлъ мнѣ возвѣстить вамъ всѣмъ то же.
Элеазаръ думалъ:
"Если станется такъ, и человѣкъ этотъ склонитъ по слову своему Іоанна и Симона, которыхъ я побѣждаю и не могу окончательно побѣдить, то кто же будетъ командовать всѣми, какъ не я, коль скоро я создалъ для себя изъ Храма непреодолимую твердыню? И черезъ кого, какъ не черезъ меня, который такъ ревнуетъ о чистотѣ нравовъ и обычаевъ Израиля, дастъ Господь спасеніе? Развѣ войска Іоанна и Симона не станутъ моими войсками, а весь городъ моей партіей? И -- кто можетъ знать -- не послалъ ли Господь этого человѣка для славы моей какъ разъ въ тотъ моментъ, когда враги мои потеряли голову отъ страха, передъ лицомъ надвигающагося Тита?"
Онъ обратился къ пришельцу и сказалъ ему:
-- Да станется по слову твоему и велѣнію Того, Кто черезъ тебя говоритъ. Едва наступитъ заря, я мечъ свой вмѣстѣ съ тобой обращу противъ римлянъ, дабы отдалъ ихъ Господь въ руки наши. И да станется миръ между мною и Іоанномъ, между мною и Симономъ, миръ между Симономъ и Іоанномъ, и общій нашъ мечъ и сила наша обратятся противъ враговъ съ запада. Если слова мои говорятся на вѣтеръ только, то пусть Господь Силъ поразитъ болѣзнью кожу мою, изсушитъ кости мои.
Ананія поднялъ руки вверхъ и молился.
-- Ананія, сынъ Машалоса -- добавилъ тиранъ Элеазаръ, самъ глубоко взволнованный -- стань передъ лицомъ Іоанна и лицомъ Симона и возвѣсти имъ то, что говорилъ мнѣ, и то, что я сказалъ тебѣ и каково велѣніе Господне.
Пришлецъ поклонился и вышелъ отъ вождя. Стража повела его мимо жертвенника внизъ черезъ дворы, къ мощнымъ ступенямъ храма.
Ночь была темная, беззвѣздная.
Часто они попадали ногой въ лужи крови, или натыкались на груды мертвыхъ тѣлъ.
-- Неужели столько молящихся?-- спросилъ Ананія стражу -- прибыло въ Іерусалимъ, и приносятъ такія обильныя жертвы, что огонь не успѣваетъ поглотить ихъ, и кровь ихъ остается поверхъ земли?
-- Гдѣ ты былъ, человѣкъ? спросили его насмѣшливо.
-- Я каялся и молился сорокъ дней въ пустынѣ, -- отвѣтилъ вдохновенный пришелецъ.
-- Ха-ха-ха!-- раздался грубый смѣхъ воиновъ.
-- Значитъ, ты не знаешь -- объяснилъ ему одинъ,-- что люди Іоанна изъ Гишалы, стараются вытѣснить насъ изъ Святыни Господней и постоянно нападаютъ на насъ? Они выставили противъ насъ катапульты и баллисты. Молящихся они еще пропускаютъ, беря съ нихъ выкупъ, но зато не обращая ни на что вниманія; они мечутъ пики и камни даже во время всесожженія и убиваютъ у жертвенника одинаково, какъ нашихъ воиновъ на стѣнахъ, такъ священниковъ и молящихся. Это ихъ кровь и ихъ тѣла гніютъ вокругъ. У насъ нѣтъ времени для сжиганія или погребенія труповъ, мы должны бороться съ оружіемъ въ рукахъ.
Ананія остановился посрединѣ жертвеннаго двора, поднялъ вверхъ руки, молился и жгучія слезы залили его исхудалое, аскетическое лицо. Наконецъ, они очутились внизу.
Тутъ стража предоставила Ананію самому себѣ.
-- Иди прямо впередъ. Ноги сами приведутъ тебя къ замку Антонія -- посовѣтовали они ему на прощаніе.
Ананія поблагодарилъ и двинулся впередъ.
Глубокое удивленіе охватило его. Какъ это могло случиться, чтобы между Храмомъ и замкомъ, занимаемымъ Іоанномъ, не было никакихъ построекъ? Вѣдь, когда онъ покидалъ Священный Городъ, удаляясь въ пустыню, то здѣсь находился цѣлый кварталъ, густо заселенный?
И дѣйствительно, какъ только можно было глазомъ окинуть, ничего не было замѣтно, никакихъ построекъ. Онъ натыкался на какія-то колоды, попадалъ въ какія-то ямы.
Ананія повернулъ направо, миновалъ мостъ и вдали замѣтилъ очертанія дворца Асмонеевъ, внизу же, подъ собой, онъ увидалъ пылающіе огни передъ замкомъ Антонія. Ужасъ охватилъ Ананію. Онъ не узнавалъ мѣстности. Вѣдь налѣво отъ него должны были быть большія постройки, богатые магазины и склады. Между тѣмъ глаза его не замѣчали даже слѣда какихъ либо построекъ или амбаровъ.
Ананія протеръ глаза разъ, другой.
-- Глаза мои обманываютъ меня? Вѣдь вокругъ меня равнина?-- спрашивалъ онъ себя.
Дрожа всѣмъ тѣломъ, онъ подбѣжалъ къ воинамъ, стоявшимъ на стражѣ у замка.
-- Тутъ ли Антоній?-- спрашивалъ онъ ихъ съ ужасомъ.
-- Тутъ, бродяга -- услышалъ онъ грубый отвѣтъ.
А другой спросилъ его:
-- Ты что несешь -- деньги для вождя или свою шкуру для выдѣлки?
-- Я прохожу съ вѣстями о Титѣ,-- тихо отвѣтилъ Ананія, словно стыдясь своихъ словъ.
Воины переглянулись.
-- Дайте его намъ!-- крикнули издалека, когда вѣсть о приходѣ Ананіи разошлась среди стражи.
Пустынникъ не слышалъ ни насмѣшекъ, ни призывовъ. Туманъ застилалъ его душу.
-- Господь Силъ!-- воскликнулъ онъ громко,-- неужели я потерялъ зрѣніе? За что Ты караешь меня такъ жестоко?
Потомъ онъ умоляюще обратился къ солдатамъ, грѣвшимся у огня:
-- Скажите мнѣ, молю васъ, правда ли, что это замокъ Антонія и что его я вижу передъ собой?
Грубый смѣхъ раздался среди солдатъ.
-- Какъ же это не Антонія,-- сжалился одинъ надъ нимъ,-- когда тутъ находится нашъ вождь изъ Гишалы?
Ананія протеръ глаза.
-- Гдѣ же тотъ богатый кварталъ, который находился въ Долинѣ Тиропойонъ?
-- Ха-ха-ха!-- смѣялись вокругъ.
Одинъ изъ солдатъ схватилъ его за плечо и спросилъ насмѣшливо:
-- Ого -- ого! Да кто ты такой? Ужъ не купчикъ ли, который торговалъ лакомствами и золотомъ у стѣнъ Святыни? Ужъ не хочешь ли ты поймать насъ на словахъ, гдѣ мы спрятали добычу? А не хочешь-ли ты поплясать на палкѣ надъ огнемъ?
Но одинъ изъ солдатъ, болѣе сострадательный, вступился за него:
-- Оставьте его въ покоѣ. Онъ очевидно потерялъ разумъ. Не помнитъ того, что было.
Ананія схватилъ солдата за руку и цѣлуя его въ желѣзный наплечникъ, просилъ:
-- Говори, что тутъ было. Я сорокъ дней не былъ въ святомъ городѣ.
Солдаты подозрительно посмотрѣли на Ананію, но его вдохновенное лицо подкупило вступившагося за него.
-- Смотри, все, что здѣсь было между наружными стѣнами Храма и дворцомъ Асмонеевъ, всѣ эти магазины, склады, жилые дома -- все пожралъ огонь.
-- Кто сжегъ?-- спросилъ Ананія.
Снова безумный смѣхъ охватилъ солдатъ.
-- Нашъ вождь, Іоаннъ изъ Гишалы.
-- Зачѣмъ?
-- Ты нелѣпый человѣкъ, разъ не можешь догадаться самъ -- зачѣмъ. Чтобы намъ было легче добраться до шкуры Элеазара, который заперся въ Храмѣ. Теперь между нами и Храмомъ равнина, на которой лукавымъ зилотамъ уже негдѣ прятаться и нападать на насъ изъ-за угла.
Ананія онѣмѣлъ. Мракъ и холодъ насквозь проникали его душу. Могучіе тиски боли сжали его ослабѣвшее сердце и сдавливали его съ страшной силой. Онъ смотрѣлъ вокругъ блуждающимъ взглядомъ.
-- Ведите его къ начальнику, къ Іоанну!-- раздались голоса вокругъ.
Подталкиваемый со всѣхъ сторонъ, награждаемый тумаками, не сознавая, что съ нимъ творится, онъ очутился въ нижнихъ комнатахъ Антонія, сложённыхъ изъ толстаго камня и биткомъ наполненныхъ боевыми припасами и снарядами.
Передъ нимъ былъ мужчина невысокаго роста, плотный, плечистый, смотрѣвшій исподлобья. Верхніе бѣлые зубы его торчали впередъ и захватывали даже нижнюю губу.
-- Откуда ты?-- рѣзко спросилъ Іоаннъ изъ Гишалы.
-- Ананія, сынъ Машалоса, родомъ изъ Іерусалима.
-- Имѣешь семью здѣсь?
-- Старуху мать.
-- Никого больше?
-- Нѣтъ.
-- Имѣешь имущество?
-- Да.
-- Много?
-- Нѣсколько талантовъ.
-- Отдашь его въ пользу моихъ солдатъ!
-- Отдамъ его на войну съ римлянами.
Ананія поднялъ вверхъ свое аскетическое лицо. Имъ овладѣло глубокое волненіе, онъ смотрѣлъ свѣтлымъ вдохновеннымъ взглядомъ на стоявшаго передъ нимъ военачальника.
Тотъ прикусилъ зубами нижнюю губу, а потомъ бросилъ отрывистымъ голосомъ:
-- Дашь его мнѣ на войну съ врагомъ.
Но пришлецъ смотрѣлъ на Іоанна пристальнымъ, глубокимъ взглядомъ.
-- Съ которымъ?-- спросилъ онъ протяжно.
Іоаннъ переступилъ съ ноги на ногу. Рѣсницы его задрожали отъ сдерживаемаго гнѣва.
-- Замолчи!-- крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ,-- а не то пойдешь на пытку.
Но Ананія словно не слышалъ этой угрозы и заговорилъ громко:
-- Черезъ меня тебѣ говоритъ Господь, Іоаннъ изъ Гишалы, сынъ Деви. Соедини свою руку и мечъ съ рукой Элеазара и рукой Симона. Не помни того, что было вчера, сотвори миръ между народомъ и Господомъ, а тогда Господь черезъ руки мои дастъ вамъ побѣду надъ Титомъ.
Тиранъ посмотрѣлъ на него, прищуривъ глаза, потомъ произнесъ холоднымъ тономъ:
-- Это все?
Ананія продолжалъ:
-- Элеазаръ, которому я объявилъ волю Господню, посылаетъ меня къ тебѣ, Іоаннъ изъ Гишалы, и говоритъ, что онъ исполнитъ велѣніе Господне и выставитъ стражу свою не противъ тебя, а противъ врага съ запада. На разсвѣтѣ Титъ тронется изъ Шиповой Долины и будетъ отданъ въ руки наши, если трое станутъ за одного и одинъ за весь народъ. Такъ повелѣлъ Господь.
Тиранъ оперся всѣмъ своимъ тѣломъ на рукоять меча, вбитаго остреемъ въ полъ, и спросилъ пришельца, словно ненарокомъ:
-- Отдаешь ли имущество?
-- Отдамъ его на войну съ римлянами.
-- Въ мои руки.
-- Въ твои руки, если станешь за трехъ.
Легкая, злобная улыбка, почти незамѣтная для окружающихъ, проскользнула по губамъ тирана.
-- Стану за трехъ,-- отвѣтилъ онъ холодно,-- если такова воля Господа Силъ. Иди и повтори велѣніе Господне Симону, дабы на разсвѣтѣ мы общими силами ударили на врага.
А въ душѣ онъ думалъ:
-- "Я притаюсь. Сниму стражу у Храма, въ которомъ заперся Элеазаръ и противъ Нижняго Города, откуда на меня нападаетъ Симонъ. Пусть говорятъ люди въ городѣ, что хочу мира. И тогда ни одинъ изъ нихъ не осмѣлится напасть на меня. А какъ только мы одержимъ хотя бы небольшую побѣду надъ римлянами, и одинъ изъ нихъ станетъ менѣе осторожнымъ, я овладѣю либо Храмомъ, либо Нижнимъ Городомъ и тѣмъ усмирю моихъ непримиримыхъ враговъ.
Громко же онъ отдалъ слѣдующее приказаніе стражѣ:
-- Ведите этого вдохновеннаго мужа къ стражѣ Симона и отдайте его въ ихъ руки, оказывая ему достойную почесть.
И сталось такъ, что Ананія-пустынникъ шелъ посреди войскъ Іоанна изъ Гишалы, и опускали передъ нимъ оружіе десятники и сотники и гулъ привѣтствій встрѣчалъ и провожалъ его до послѣднихъ постовъ.
Оттуда уже по крутымъ, извилистымъ улочкамъ они быстро направились въ сторону Верхняго Города. Было уже далеко по полуночи и вскорѣ долженъ былъ начаться восходъ солнца.
Не успѣли они миновать кварталовъ верхняго предмѣстья и еще далекій путь предстоялъ имъ до дворца Ирода, въ которомъ была, главная квартира тирана Симона, сына Поры, какъ яркій блескъ ослѣпилъ глаза Ананіи.
-- Развѣ мы на востокъ идемъ и день уже начинается -- воскликнулъ онъ истомленнымъ голосомъ,-- или вечернее солнце забыло зайти надъ Іерусалимомъ, стыдясь его паденія, и свѣтитъ кровавымъ заревомъ?
Люди Іоанна ничего не отвѣтили.
Въ глазахъ ихъ горѣлъ суровый гнѣвъ и ожесточеніе.
Зарево росло по мѣрѣ того, какъ они приближались. Снизу по главной улинѣ съ раздирающими криками муки и отчаянія бѣжала черная толпа.
-- Это наши люди,-- сказалъ одинъ изъ солдатъ Іоанна,-- они не узнаютъ насъ.
Стража остановила старика, который бросился передъ ними на колѣни, судорожно сжимая руки двухъ мальчиковъ, бѣжавшихъ вмѣстѣ съ нимъ.
-- Милости,-- рыдалъ старикъ,-- я братъ вашъ, той же самой іудейской крови. Не пачкайте мои сѣдины кровью. Я веду отроковъ Исаіи, королевской крови. Отца ихъ убили во время жертвоприношенія. Теперь люди Симона убили ихъ мать и сожгли домъ. Милости къ моимъ сѣдинамъ и для этихъ слабыхъ цвѣтковъ.
Ананія хотѣлъ говорить со старикомъ, но ему не далъ начальникъ отряда.
-- Надо сойти съ пути толпы, иначе мы не успѣемъ достать мечи, какъ насъ уже собьютъ и раздавятъ.
Казалось, что горитъ полгорода. Багровыя тучи, разсыпая золотой, искристый дождь, носились надъ городомъ, усиливаясь съ каждой минутой. То изъ одной, то изъ другой крыши вырывался сначала одинъ, а потомъ другой языкъ пламени, и вскорѣ острый столбъ огня захватывалъ все живое и мертвое въ свою власть. Адскій стонъ толпы, убѣгающей отъ огня и меча, звѣринымъ воемъ наполнялъ умирающую ночь.
Ананія разорвалъ свои одежды и разразился рыданіями.
-- Городъ Давида,-- рыдалъ онъ,-- городъ Соломона, до какого паденія дошелъ ты? Господь обратилъ все противъ тебя и ускорилъ время твое, дабы погибли безвозвратно твое величіе и пышность и ты унизился среди народовъ. О, Іерусалимъ, Іерусалимъ, попалъ ты въ руки четырехъ враговъ и чужеземецъ-римлянинъ сталъ среди нихъ овцой, а львомъ, леопардомъ и волкомъ являются твои же собственные тираны.
Онъ упалъ на землю и посыпалъ прахомъ свою голову.
Огромная людская волна сбившихся въ одну массу женщинъ, дѣтей и старцевъ мчалась, какъ илъ, гонимый наводненіемъ. Глаза всѣхъ закатились отъ безумнаго страха, всѣ уста были открыты съ пронзительнымъ крикомъ, всѣ руки протянуты впередъ въ поискахъ пути, и спасенія, всѣ ноги давили и топтали все, что попадалось имъ на пути, хотя бы тѣла своихъ матерей.
Солдаты Іоанна переговаривались между собою, и наконецъ начальникъ отряда подошелъ къ Ананіи и крикнулъ ему:
-- Возвращайся съ нами въ Антонію! За толпой слѣдуетъ Симонъ со всѣми своими людьми. Оставаться здѣсь невозможно, добраться до него сегодня тоже немыслимо, бѣги съ нами! Симонъ жжетъ кварталы нашихъ сторонниковъ!
-- Да исполнится судьба моя! Вы дѣлайте, что вамъ надлежитъ.
Солдаты моментально покинули его, мечами и стилетами прокладывая себѣ путь среди наводненія бездомныхъ бѣглецовъ.
Наконецъ, изъ чудовищныхъ глубинъ пылающаго города вынырнули вооруженные отряды.
Когда они приблизились къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ Ананія, тотъ вскочилъ съ земли и, охваченный безуміемъ вдохновенія, побѣжалъ навстрѣчу войскамъ.
-- Стойте!-- крикнулъ онъ переднимъ рядамъ.-- Іерусалимъ кричитъ моими устами. Титъ у воротъ города. Іерусалимъ кричитъ моими устами!
Страшная мука и страданіе, звучавшія въ его крикѣ, поразили солдатъ, наполнили дрожью ихъ сердца. Они остановились, растерянные.
-- Ведите меня къ Симону, сыну Поры. Я пророкъ судьбы, идущей мнѣ вослѣдъ, судьбы Іерусалима и вашей судьбы. Ведите меня скорѣе, пока не наступилъ разсвѣтъ.
Но самъ Симонъ уже подъѣзжалъ къ нимъ на конѣ, покрытомъ красивымъ чепракомъ.
-- Что тутъ такое?-- крикнулъ онъ своимъ людямъ.
Въ ту же минуту Ананія съ развѣвающимися волосами, подскочилъ къ его лошади, схватилъ ее за узду и кричалъ съ нечеловѣческой силой:
-- Симонъ, сынъ Поры, тиранъ Іерусалима, трое васъ раздѣлило Священный Городъ. Римлянинъ уже у стѣнъ города, а вы купаетесь въ крови гражданъ и жжете дома своихъ братьевъ, позорите святилища и прахъ царей. Симонъ, Господь гласитъ моими устами. Смирись, склони долу свою преступную голову. Бейся тѣломъ о ступени Храма, моли суда Господня надъ собой за зло совершонное тобою. Недостойны и опорочены руки твои, чтобы бороться съ римлянами. Проклятъ весь родъ твой до послѣдняго поколѣнія.
Бѣшенство охватило тирана. Онъ хотѣлъ поразить Ананію мечомъ, но конь, испуганный страшнымъ видомъ пророка и его голосомъ, сталъ на дыбы и бросился въ сторону.
Пустынникъ съ нечеловѣческой силой осадилъ коня на мѣстѣ и кричалъ:
-- Я слуга Господа и вѣстникъ воли Его. Конецъ тебѣ и всѣмъ тиранамъ. Богъ Израиля, проклялъ васъ, какъ вереды на тѣлѣ Іудеи, и зоветъ мстителей изъ отверстыхъ могилъ.
Его охватилъ религіозный экстазъ.
-- Встанутъ мертвые и будутъ защищать Священный Городъ, соединятъ свои руки съ десницей Господней. А вамъ всѣмъ погибель и жестокая, безпощадная смерть!
Испуганный скакунъ вырвался изъ рукъ Ананіи, сталъ на дыбы и свалился вмѣстѣ съ сѣдокомъ.
Страшный крикъ раздался среди солдатъ, но Симонъ поднялся изъ-подъ лошади, и, бѣлый отъ бѣшеной злости и боли, крикнулъ своимъ:
-- Возьмите этого пророка и бросьте его въ огонь! Пусть мчится на небо въ огненной колесницѣ! Я добрый... Освѣщаю дорогу римлянамъ, чтобы они поскорѣе пришли подъ наши мечи. А ты, пророкъ, вѣщай намъ въ огнѣ!
Насмѣшливый, злой смѣхъ нѣсколькихъ тысячъ солдатъ многоголосымъ эхо раздался среди падающихъ домовъ и гула пожара.
Сто рукъ подняло Ананію, сто рукъ подкинуло его вверхъ. Тѣло пустынника описало въ воздухѣ крутую дугу и скрылось въ безднѣ вспыхнувшаго пламени.
Онъ впервые былъ въ священномъ городѣ, о которомъ дѣдъ и отецъ его говорили ему, какъ о міровомъ чудѣ.
Съ той минуты, когда онъ съ Голубиной Скалы увидалъ городъ Давида и Соломона, когда глаза его ослѣпилъ блескъ Храма Господня, построеннаго изъ бѣлаго камня, съ золотой крышей, онъ все время дрожалъ отъ волненія и плакалъ отъ трогательной радости. Никто изъ путниковъ не могъ дознаться отъ него причинъ его глубокой скорби, да и самъ онъ былъ не въ состояніи понять, что съ нимъ творится.
Зазвучали самыя глубокія и волнующія струны его души, спавшія непробудно въ теченіе всей его трудовой жизни, пока не коснулся ихъ своими крыльями великій моментъ восторга.
Словно дитя, шелъ онъ къ городскимъ воротамъ, нѣмой и равнодушный ко всему окружающему, и совершенно не понималъ, что съ нимъ творится. Его не поразила та торопливость, съ какой стража у воротъ совершала осмотръ пилигримовъ; не возбудили въ немъ никакого страха крики: "Римляне идутъ къ Іерусалиму"; не возмутился онъ даже и тогда, когда люди Іоанна забрали у него изъ узелковъ всѣ золотыя монеты, не оставивъ даже и мѣдныхъ. Онъ только все улыбался и плакалъ. Онъ готовъ былъ цѣловать руки тѣхъ, которые его толкали и осматривали. Лица стражей казались ему удивительно нѣжными, несмотря на ихъ суровое выраженіе. Въ блескѣ ихъ мечей и щитовъ отражалось нѣчто отъ сіянія Храма Господня.
Только тогда, когда одинъ изъ стражи схватилъ его за плечи и попытался стащить съ него длинный узкій свертокъ, Ездра кротко придержалъ его за руку и попросилъ:
-- Оставь только это.
-- Показать!-- раздался суровый приказъ.
Руки Ездры задрожали, но на губахъ, запекшихся отъ дневной жары, появилась улыбка, полная невыразимаго счастья и гордости. Съ большимъ трудомъ и возней онъ развязалъ наконецъ свертокъ, изъ котораго выпали два широкихъ обоюдоострыхъ меча и со звономъ упали на камни.
-- Что это за оружіе?-- спросили его рѣзко.
-- Мои мечи,-- отвѣтилъ онъ тихо и скромно.
-- Кто ты такой?
-- Ездра, сынъ Нави изъ Александріи, пилигримъ.
-- Чью сторону ты держишь?-- спрашивали его.
Ездра взглянулъ да допрашивавшаго его воина широко раскрытыми глазами. Онъ весь измѣнился въ лицѣ и не понималъ чего отъ него требуютъ.
-- Къ кому на службу ты хочешь итти?-- былъ повторенъ тотъ же вопросъ, но въ другой формѣ.
Ездра робко, конфузясь своего невѣжества, спросилъ:
-- А развѣ есть еврейскій царь въ Іерусалимѣ? Вы простите меня, темнаго человѣка, но о событіяхъ іудейскихъ не такъ скоро приходятъ вѣсти въ Египетъ.
Солдатъ вопросительно взглянулъ на начальника стражи. Онъ не зналъ, какъ говорить дальше.
Начальникъ стражи обратился къ путнику съ такими словами:
-- Твое незнаніе мы можемъ простить тебѣ, но прежде чѣмъ мы впустимъ тебя, вооруженнаго, въ городъ, мы должны знать, съ кѣмъ ты намѣренъ воевать?
Ездра съ удивленіемъ посмотрѣлъ на солдатъ Іоанна. Онъ не вѣрилъ своимъ ушамъ, былъ убѣжденъ, что надъ нимъ насмѣхаются. Лицо его вспыхнуло краской стыда, и онъ отвѣтилъ, опуская глаза:
-- Хотя я и простой человѣкъ, но я не ребенокъ. Бѣглецы изъ Іотапаты дали намъ знать, какая опасность грозитъ Іерусалиму. Славу Господу Силъ, что я поспѣлъ еще во-время.
-- Эти мечи,-- добавилъ онъ гордо,-- упадутъ на головы римлянъ.
Стражники переглянулись, а начальникъ спросилъ недовѣрчиво:
-- А ты знаешь толкъ въ военномъ искусствѣ?
Ездра выпрямился, на губахъ его появилась торжествующая улыбка, онъ съ любовью посмотрѣлъ на два сіяющихъ меча и отвѣтилъ:
-- Это мои дѣти. Я обучался въ гладіаторской школѣ. Нѣтъ мнѣ равнаго во всемъ Египтѣ. Я былъ на великихъ играхъ въ Римѣ и побѣдилъ самыхъ тяжелыхъ гальскихъ и умбрійскихъ борцовъ. Я теперь первый въ моемъ ремеслѣ во всей имперіи.
Онъ легко склонился къ мечамъ, острія которыхъ издали протяжный свистъ, упавъ на камни, схватилъ одинъ изъ нихъ за рукоятку и направилъ его на стражей.
Солдаты инстинктивно отступили наладъ.
-- Я клялся моему дѣду,-- продолжалъ Ездра взволнованнымъ голосомъ,-- что то, что у меня есть наилучшаго и то, что я лучше всего знаю, я принесу въ даръ Храму Господню, а вдобавокъ и мою жизнь. И вотъ этотъ мечъ есть самое драгоцѣнное, чѣмъ я владѣю, а мое ремесло есть самое лучшее, что я имѣю. Позвольте мнѣ помолиться въ Храмѣ Господнемъ, а потомъ покажите, гдѣ стоятъ римскіе легіоны. Я пойду первый, хотя бы и одинъ...
Онъ стоялъ передъ ними, похожій на бронзовую статую. Его стальныя ноги врѣзались въ землю, плечи округлились отъ напряженной силы, а широкій мечъ сіялъ своими двумя зловѣщими остреями. Онъ, казалось, на глазахъ у стражи выросъ, сталъ гигантомъ. На обнаженной головѣ подстриженные волосы развѣвались отъ вѣянія вѣтерка, долетѣвшаго изъ долины Кедронской.
-- Той частью города, въ которой ты сейчасъ находишься, управляетъ Іоаннъ изъ Гишалы, нашъ вождь. Онъ скажетъ, что тебѣ дѣлать дальше.
Солдаты отвели его во внутренность башни, гдѣ находился тиранъ.
-- Ты вошелъ въ священный городъ,-- сказалъ Іоаннъ изъ Гишалы,-- черезъ башню женщинъ. И тѣмъ самымъ ты долженъ подчиниться моимъ приказамъ. Деньги, которыя у тебя оказались, я забираю на военныя цѣли. Такъ какъ ты умѣешь владѣть оружіемъ, то выбирай: или служить подъ моимъ знаменемъ и защищать Іерусалимъ какъ отъ римлянъ, такъ и отъ величайшихъ нашихъ враговъ, Симона и Элеазара, безправно присвоившихъ себѣ власть въ городѣ, или, если ты не хочешь служить въ нашихъ рядахъ и полагаешь, что есть какой-либо другой путь спасенія для столицы Давида и Соломона, то я, избранный Господомъ Силъ быть единымъ владыкой священнаго города, говорю тебѣ, Ездра, сынъ Нави, ты лживый братъ народа іудейскаго и ради преступныхъ цѣлей прибылъ сюда изъ далекой Александріи, поэтому справедливо будетъ, если я велю арестовать тебя и казнить. Единымъ спасителемъ Іерусалима могу быть только я и никто другой, и только я одинъ стремлюсь къ тому, чтобы умножить славу и укрѣпить безопасность Храма Господня.
Ездра бросился на землю, прахомъ посыпалъ главу свою и такъ молилъ:
-- Благородный владыка Іерусалима! сжалься надъ моимъ сердцемъ простого человѣка и надъ моей неученой головой. Я вѣрю каждому слову. Но если ты желаешь, чтобы рука моя и мечъ мой сверкали какъ молнія и разили какъ громъ по приказу твоему, то поклянись мнѣ, что каждое слово, сказанное тобой сейчасъ, и твоя добрая воля правдивы и святы! Я клялся дѣду моему Господомъ Силъ, что жизнь мою я отдамъ только на защиту Храма Господня. Сжалься, о господинъ, надъ моимъ убожествомъ и ничтожностью и исполни просьбу мою.
Іоаннъ изъ Гишалы усмѣхнулся, быстро, словно мимоходомъ, взглянулъ на своихъ солдатъ и заявилъ, поднимая вверхъ руку:
-- Клянусь Святая Святыхъ, что все сказанное мною истинная правда.
Ездра заплакалъ слезами радости. На его темномъ, загорѣломъ лицѣ вспыхнулъ восторженный огонь. Онъ снова сталъ тѣмъ довѣрчивымъ ребенкомъ, который входилъ въ ворота Іерусалима, полчаса тому назадъ.
-- Владыка священнаго города, благодарю тебя за эти слова. Ты великодушенъ и благороденъ. Я клянусь тебѣ, что мечъ мой отдохнетъ только въ день праздника Пасхи.
Было уже около полудня, когда Титъ во главѣ шестисотъ отборныхъ наѣздниковъ покинулъ свой временный лагерь, разбитый у подножія Гаватсаула, и отправился на развѣдки къ стѣнамъ Іерусалима.
Только тридцать стадій отдѣляло его отъ возставшаго города.
Звонъ оружія и панцырей, лошадиное ржаніе и топотъ копытъ неслись далеко впереди и позади него. Дорога оставалась позади всадниковъ, а зато изъ золотисто-пыльной дали вырисовывались все яснѣе могучіе бѣлые контуры столицы іудейской, пока наконецъ вся огромная масса стѣнъ не выступила во всемъ своемъ грозномъ величіи и мощи. Римскій отрядъ пріостановился на минуту.
Солнечное зарево обливало безконечными потоками блеска Іерусалимъ съ его тройной оборонительной стѣной, гигантскими башнями, дворцомъ Ирода и муравейникомъ домовъ, уходившихъ все выше и выше, къ самой Антоніи и Храму Господню, сіявшему, словно тысячи факеловъ, въ ослѣпительной бѣлизнѣ своихъ стѣнъ и золотѣ крыти.
Всадники жмурили глаза отъ обилія свѣта и блеска, бившаго отъ святыни.
Долго стоялъ Титъ неподвижно на мѣстѣ, сдвинувъ брови, измѣряя взглядомъ силу и огромность врага. Душа его радовалась великому подвигу. Въ немъ закипѣла геройская кровь его отца Веспасіана.
-- Это стоитъ того, чтобы побѣдить,-- шепталъ онъ самъ себѣ, потомъ пришпорилъ коня.
Отрядъ изъ шестисотъ отборныхъ наѣздниковъ двинулся слѣдомъ за сыномъ новаго римскаго императора. Души солдатъ полны были гордости и вѣры въ великую побѣду.
Со всѣхъ крышъ, со всѣхъ стѣнъ города на нихъ смотрѣли милліоны еврейскихъ глазъ. Въ сонномъ раскаленномъ воздухѣ не слышно было ни возгласовъ торжества, ни оскорбленій, ни военныхъ кликовъ. Казалось, что столица іудейская вымерла, а на стѣнахъ ея появились тѣни тѣхъ, кто уже ушелъ изъ жизни.
Римскій отрядъ подъѣзжалъ все ближе и ближе къ воротамъ Псефиносъ. Огромное облако бѣлой пыли клубилось надъ дорогой, по которой мчались римскіе воины, одѣтые въ блестящіе панцыри и сверкая мечами,-- клубилось такъ долго и далеко, что казалось, какъ будто бы вслѣдъ за отрядомъ Тита двигались всѣ его легіоны и союзныя войска.
Но именно въ тотъ моментъ, когда всадники свернули въ бокъ съ дороги, беря налѣво и намѣреваясь объѣхать вокругъ стѣнъ, налетѣлъ предательскій вѣтеръ изъ долины Кедронской, ударилъ въ тучи пыли, сгоняя ихъ прочь съ дороги, и обнаружилъ всю немногочисленность римскаго отряда, осмѣлившагося подойти къ самымъ стѣнамъ іудейской столицы.
Ездра стоялъ на стѣнѣ вблизи башни женщинъ, сжимая въ рукахъ свой любимый мечъ и крѣпкій щитъ. Онъ впился глазами въ римскихъ наѣздниковъ, взвѣшивая крѣпость ихъ кованыхъ панцырей и быстроногость лошадей. Широко раскрытыми ноздрями онъ жадно втягивалъ воздухъ, какъ собака, которая скорѣе довѣряется своему чутью, чѣмъ глазамъ.
-- Можетъ быть, это и есть тотъ моментъ, когда можно изъ крови ихъ принести жертву Господу Силъ?-- спрашивалъ онъ себя.
Онъ все еще колебался и взвѣшивалъ, но какъ только замѣтилъ, что римская колонна сворачиваетъ въ сторону іоппійской дороги и вѣтеръ показалъ во всей полнотѣ ничтожность римскаго отряда, онъ, какъ безумный, соскочилъ со стѣны.
-- Господь отдаетъ ихъ въ наши руки!-- воскликнулъ Ездра громкимъ голосомъ и крикнулъ стражѣ, чтобы она отворяла ворота.
-- Храмъ Господень смотритъ на насъ сверху!-- крикнулъ Ездра вдохновенно.-- За мной, кто любитъ побѣду!
И, не оглядываясь, слѣдуетъ ли кто-нибудь его призыву, онъ выбѣжалъ за стѣну и съ нечеловѣческой силой мчался къ римскому отряду.
Геройство его зажгло, какъ зажигаетъ огонь высушенный лѣсъ, тысячи еврейскихъ грудей. Сорвались съ мѣста толпы воиновъ и, какъ обезумѣвшіе, бросились вслѣдъ за нимъ съ страшными криками.
Не успѣлъ Титъ что-нибудь предпринять, отдать приказъ къ отступленію или вывести свой отрядъ съ дороги въ открытое поле, какъ уже Ездра, словно беззаботный громъ, бросился на первые ряды, ударомъ щита высадилъ изъ сѣдла ближайшаго всадника и поразилъ падающаго тяжелымъ ударомъ по головѣ.
Римлянинъ взмахнулъ руками, выронилъ мечъ и, обливаясь кровью, упалъ съ коня прямо къ ногамъ Тита. Вслѣдъ за Ездрой на отрядъ напала первая еврейская тысяча, а за ней другая и третья. Страшные крики нападающихъ наполнили воздухъ.
Гладіаторъ, подхваченный толпой своихъ земляковъ, невольно промчался мимо римскаго вождя и нѣсколькихъ десятковъ первыхъ рядовъ наѣздниковъ, а всей страшною тяжестью своего тѣла и стремительности напалъ на тѣхъ, которые еще не успѣли свернуть съ дороги.
Какъ тяжелый камень, выброшенный изъ баллисты, нахлынули защитники Іерусалима на римскій отрядъ, въ мгновеніе ока распавшійся отъ этого неожиданнаго нападенія на двѣ части и принужденный поэтому вести какъ бы два смертныхъ боя.
Ездра безумствовалъ. Холодная кровь испытаннаго борца и религіозное возбужденіе придавали его мечу неотразимую смертоносную силу. То римскій мужъ, пораженный наотмашь, обливаясь кровью, падалъ съ побѣлѣвшими зрачками въ объятія товарищей; то боевой конь, подгоняемый шпорами, не успѣвалъ еще стать на дыбы и помчать своего господина впередъ для страшнаго труда, какъ уже, пораженный остреемъ меча до самой хребтовой кости, падалъ на землю и тяжестью своею придавливалъ всадника; то римскій щитъ, пораженный, какъ громомъ, щитомъ Ездры шатался въ замлѣвшей лѣвой рукѣ римлянина, а вмѣстѣ съ тѣмъ страшный неотразимый ударъ разрубалъ открытую голову воина, словно это былъ орѣхъ, наполненный кровью.
Они закричали, и кто только смогъ въ этой давкѣ справиться съ конемъ, повернули на дорогу и помчались къ далекому лагерю, полные ужаса.
Четыреста всадниковъ убѣжало. Съ Титомъ осталось только двѣсти, онъ былъ совершенно отрѣзанъ отъ дороги и имѣлъ передъ собой только два выхода: или бѣжать дальше вдоль стѣнъ Іерусалима черезъ сады, отдѣленные одинъ отъ другого рвами и заборами къ неизбѣжной безславной смерти, или отважно пробиться къ своимъ черезъ охваченныя воинственнымъ пыломъ и обезумѣвшія отъ римской крови все растущія вооруженныя толпы евреевъ.
При видѣ бѣгства четырехсотъ всадниковъ съ грохотомъ раскрылись находящіяся неподалеку ворота Псефиносъ и выбросили изъ своего широкаго горла нѣсколько тысячъ войскъ Симона, привычныхъ къ кровавой борьбѣ и жаждущихъ римской гибели.
Титъ, безъ шлема и панцыря, съ одного взгляда понялъ свое страшное положеніе, пришпорилъ коня, сдѣлалъ имъ полукругъ и молча съ поднятымъ мечомъ бросился на упоенныя побѣдой толпы евреевъ.. Въ одинъ мигъ двѣсти римскихъ всадниковъ, натянувъ поводья, какъ струны, сдѣлали подобный же полукругъ и помчались вслѣдъ за нимъ, охваченные одной только мыслью, однимъ нѣмымъ приказомъ вождя.
Толпы еврейскихъ воиновъ съ удивленіемъ посмотрѣли на эту кучку римлянъ, дѣлающихъ такую безнадежную атаку.
Ездра замѣтилъ римскаго вождя, непокрытаго шлемомъ и безъ панцыря. Онъ поднялъ мечъ вверхъ и ждалъ, устремивъ взглядъ на новую жертву своей кровавой нивы.
Но вдругъ онъ вздрогнулъ.
Когда-то, на большихъ играхъ въ Римѣ, когда онъ, какъ гладіаторъ, почти падая отъ утомленія, стоялъ надъ трупомъ своего послѣдняго противника, онъ встрѣтился глазъ съ глазомъ съ лицомъ, подобнымъ этому всаднику... лицомъ молодымъ, побѣдоноснымъ... и глаза тѣ же самые, съ такимъ же удивленіемъ смотрѣвшіе на страшную жатву его меча.