Кок Анри Де
Шиффонета

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Chiffonnette.

Анри де Кок.
Шиффонета

0x01 graphic

   История этой куртизанки, нашей современницы, будет последней в предлагаемой читателям в этой книге. Но прежде, чем начнем мы наш рассказ о жизни Алисы Шартрон, или Шиффонеты, или Бианчини, знаменитой кокотки настоящего времени, мы должны предупредить читателя, что все имена выдуманы, ибо частная жизнь живых людей должна быть для каждого священна.
   Нужно знать, как производится в настоящее время в Париже торговля любовью. Дамы с камелиями жили, теперь живут дамы с банковыми билетами. А затем, мы можем начать рассказ.
   В 1856 году жила маленькая торговка букетами, по имени Алиса Шартрон, очень хорошо известная на Тамильском бульваре.
   Алисе было пятнадцать лет в ту эпоху, о которой мы говорим; она была худенькая девочка. Ее болезненно бледное лицо, ее страшно худое тело не имело уже в себе ничего детского и ничего женственного. Прибавьте к этому, что Алиса всегда была одета самым печальным образом! Мало того, что она носила ветошь, она носила такую мерзость, что не знали, когда она проходила мимо, отчего нужно прежде сторониться: от дыр или пятен ее рубища
   Между тем, Алиса продавала цветы. Она проходила по бульварам, в одежде бродяги Галльо, нося с собой то, что всего прелестнее на земле, т. е. цветы, блеск, веселость, свежесть и аромат. Цветы в руках Алисы были живой антитезой.
   Навозная куча предлагала вам перлы.
   Наконец манера, с какой она продавала свои букеты, уменьшила немного сожаление, которое ощущали при виде их в ее руках. Она достигла уподобления цветов своей бедности. Алиса вовсе не была продавщицей букетов, а, так сказать, нищей с букетами. Когда она останавливалась перед вами и совала вам под нос букет из роз или фиалок, крича визгливым голосом: "купите у меня это!", она менее рассчитывала, чтобы приобрести от вас несколько су, -- на удовольствие, которое могли вы ощутить при виде товара, чем на отвращение, которое должна была внушить вам торговка.
   Спешили подать милостыню этой несчастной, не заботясь о том, чтобы спросить, сколько стоят ее розы или фиалки: было жалко покупать их.
   И это так верно, что для своей странной торговли, Алиса иногда целую неделю пользовалась одними и теми же цветами. И в особенности на восьмой день эти цветы были достойны делаемого из них употребления, -- они совершенно увядали.
   Алиса должна бы была никогда не предлагать других.
   Мы уже сказали, что она была очень хорошо известна на Тамильском бульваре, потому что именно на этом бульваре, -- тогда еще цветущем и украшенном маленькими театрами; -- она упражнялась обыкновенно в своей эксплуатации.
   У нее были свои покупатели в тех многочисленных кафе, которые наполнялись местными актерами, бродячей цыганской расой, всегда больше расположенной изучать искусство на дне кружки с пивом, чем в книге, но также великодушной расой, полных добрых инстинктов, никогда не говоривших губами нет, когда сердце сказало да.
   Например, то, что слыхивала Алиса, отправляясь вечером предлагать свои цветы, -- она занималась преимущественно вечером своей торговлей, -- иногда могло бы заставить подняться дыбом волосы даже у плешивого!
   Но без сомнения эта девочка обладала для своего ума и сердца крепким щитом против наглых речей своих покупателей, или, скорее, ее сердце билось тогда так слабо, а ум спал так крепко, что они не рисковали ничем среди этого странного существования.
   Самое важное для нее заключалось в собирании су, чтобы не поколотила ее мать. И она каждый вечер собирала на Тамильском бульваре от двух до трех франков. Те, которые ей давали эти су, могли обращаться с нею как хотели: ей было все равно.
   Однажды вечером, когда она предлагала белые лилии молодому историческому живописцу, артист был поражен выражением лица Алисы, наполовину диким, наполовину ласкающим.
   Он искал для одной из своих картин именно подобного типа; он рассматривал несколько минут Алису, которая монотонно повторяла ему; "Прекрасный букет! Купите мой букет, сударь.
   -- Но! -- сказал он ей, подавая ей монету в двадцать су, которую она поспешно спрятала в карман, и не думая отдавать букета, так она привыкла к своему образу продажи, и удалилась отыскивать нового покупателя.
   Но остановив ее за руку--
   -- Послушай, -- сказал ей артист, -- сиживала ты в мастерских?
   Алиса обратилась к своему вопрошателю.
   -- Нет, -- ответила она.
   -- Хочешь ты получить сто су за три часа?
   -- А что делать?
   -- Почти что ничего. Сесть и быть спокойной.
   Она пожала плечами.
   -- Это вы на смех?
   -- Нисколько. В доказательство этого, если ты согласишься прийти завтра ко мне, я заплачу тебе вперед за первый сеанс. Но только без фарсов. Ты придешь?
   Алиса с жадностью смотрела на пятифранковую монету, которую артист вынул из кошелька.
   -- Но, -- сказала она, становясь на этот раз прямо перед художником и смотря ему в глаза, -- как я должна буду сидеть? У меня есть подруга, которая тоже сидит, понимаете? Ну, так это мне не подойдет.
   Артист улыбнулся.
   -- И куда только не скрывается стыдливость! -- подумал он и прибавил: -- Успокойся, мне нужна только твоя голова.
   -- Моя голова?
   -- Да. Это тебя удивляет?
   -- Меня все находят дурной.
   -- Потому что никто хорошо не смотрел на тебя. Твой главный недостаток в том, что ты грязна; если бы ты захотела о себе позаботиться... Ну, мы это устроим завтра вместе. Я тебя пообчищу.
   Алиса покраснела под своей грязью.
   -- Я обчищусь и сама! Мне в вас нет нужды.
   -- Хорошо. Это меня избавит от труда. Ну, так кончено. Ты придешь?
   -- Где вы живете?
   -- Наваринская улица, No 23. Адольф Родье.
   -- В котором часу я должна к вам прийти?
   -- В десять.
   Она взяла пятифранковую монету, положенную артистом на ее лоток.
   -- Завтра, в десять часов, -- сказала она, -- не бойтесь, я буду.
   Начиная с этого вечера, весь Тамильский бульвар заметил не без удивления метаморфозу, которая произошла в костюме маленькой торговки букетами. Она стала почти чистой!
   Ее платье, фартук, чепчик, платок не изменились ни по форме, ни по ткани, но пятна были менее многочисленны, а дыры совсем исчезли.
   На Тамильском бульваре над ней остроумничали ее покупатели.
   Между тем, Шиффонета исправляла теперь две должности: днем она сидела в мастерской Адольфа Родье, вечером -- продолжала продавать цветы.
   И мало помалу, улучшения, начатые ей на другой: день после встречи с художником, приняли развитие.
   Она вскоре перестала довольствоваться чистотой, она стала почти кокетливой.
   И заметьте, что значит влияние костюма: с того дня, когда Алиса заботливо изгнала из своей одежды пятна и дыры, она перестала попрошайничать, Она продавала, продавала действительно букеты, и букеты почти свежие. Вечером плохо видно! И когда, не беря ее цветов, хотели, как прежде, подать ей милостыню, она презрительно уклонялась, говоря:
   -- Я не христарадничаю.
   Весь Тамильский бульвар находился в недоумении. Шиффонета отказывалась и от больших и от маленьких подарков...
   Прошло два месяца. Адольф Родье, который в эти два месяца дал Алисе двадцать сеансов, однажды сказал ей, отдавая деньги:
   -- Теперь конец, моя милая; ты мне больше не нужна.
   -- А! -- возразила Алиса. -- Конец! Так скоро!..
   -- Скоро!.. Э! Э!.. Кажется, ты начинаешь входить во вкус ремесла? Приятно ведь каждые два или три дня получать пять франков, не правда ли? Но что же делать! Этюд мой окончен; не могу же я, чтобы доставить тебе удовольствие начинать его снова. Но слушай, если тебе удобно, я мог бы представить тебя некоторым из моих друзей... Только, предупреждаю, что в живописи чаще бывают нужны модели для тела, чем для головы... А так как ты, по-видимому, не расположена к этому роду занятий...
   -- Во всяком случае, дайте мне адрес ваших друзей, сказала Алиса.
   -- Охотно.
   На другой день она позировала для торса у одного из друзей Адольфа Родье.
   Через несколько недель -- для ансамбля.
   Аппетит приходит за столом. Привычка является со временем. Профессия была прибыльна... Притом же ее подруга жила хорошо...
   При этом мы должны заметить, во-первых, что Алисе было только пятнадцать лет, когда она начала свое новое ремесло, и что с этой минуты она приобретала каждый день; во-вторых, с тех пор, как Алиса больше приобретала, мать била ее меньше и лучше кормила. И, не правда ли, вы признаете, что лишняя котлета и уменьшение кулачных ударов должны были значительно повлиять на ее физическую организацию! Итак, Алиса позировала и даже была любима как модель, за чистоту своих форм и оригинальность физиономии...
   Мы только для памяти упомянули о матери Шиффонеты, также для памяти мы скажем вам, что эта мать внезапно умерла вследствие неумеренного употребления водки.
   И вот Шиффонета одна в мире. -- Она никогда не знала своего отца. -- Должна ли была она печалиться сверх меры об этом происшествии? Гм! Она так мало и так дурно жила с той, которая умерла. Тем не мене она плакала, потом поспешила оставить жилище, в котором она провела такие печальные годы!..
   Она жила на улице Попенкур и перебралась в комнату около предместья Сен Мартен, и там, сберегая свои доходы, она составила план как можно лучше и скорее привести в исполнение желание, давно уже ласкаемое ей, обладать маленьким помещением, не то чтобы изящным и комфортабельным, -- она этого не понимала еще, -- но чистым и приятным.
   Истинно, встреча с Родольфом Родье принесла счастье Шиффонете!
   На той же самой лестнице, в том доме, где жила молодая девушка, жил молодой человек лет двадцати, Эдуард Шаванн, комми в одной из частных администраций с жалованьем в полторы тысячи франков, -- что доказывает, что он не зарывался в золоте.
   Но если он в нем не зарывался, то не потому, что не имел желания! Напротив, он имел такое сильное желание, что в эпоху, о которой мы говорим, -- в 1857 году, -- в обществе одного из своих друзей, которого также пожирала жажда наслаждений, Эдуард Шаванн регулярно употреблял все свои вечера на то, чтобы перечислить все удовольствия, которым он предастся, когда будет обладать двумястами тысяч годового дохода.
   В этих разговорах всего любопытнее было то, с каким особенным тоном друзья тратили воображаемые миллионы, и тот способ, каким они намеревались их приобрести, способ, не имевший в себе ничего достойного уважения, хотя в тоже время эти способы не были совершенно бесчестны. Но в их грёзах с открытыми глазами, очарованные формой, они пренебрегали сутью. Станете ли вы презирать подобных людей? В ожидании, пока они поселятся во дворце уже построенном из золота и мраморов Испании, Орест-Шаван, принимал Пилада Берто в мансарде предместья Сен Мартен. И Пилад обыкновенно довольно странно пользовался гостеприимством Ореста.
   Была зима; и так как в мансарде бывало холодно при его приходе к Оресту, -- Пилад, раздевшись с верху до низу, закутывался в одеяло, тогда как хозяин старался согреться перед двумя поленьями дров, которые он хвастливо называл добрым огнем.
   В первый раз, когда было употреблено это оригинальное средство для согревания, Эдуард Шаван разразился безумным смехом и просил остаться в этом положении целый вечер.
   -- Не упрашивай; это бесполезно! -- отвечал Берто. -- Мне хорошо так: -- Я остаюсь... и останусь.
   И на самом деле остался до полночи.
   В полночь он оделся, пожелал доброго вечера Эдуарду и отправился домой. Другой день был точным повторением первого, третий тоже... Пилад регулярно каждый вечер согревался у Ореста, который посиживал себе у дымящегося камина.
   И в таком то положении наши друзья делили портфель, найденный на улице, клад, зарытый в погребе, русскую княгиню, воспылавшую страстью к их прелестным глазам, неожиданное наследство и тому подобный вздор.
   Засияла весна; растаял снег; Берто перестал доказывать необходимость успокоения на изголовье своего друга. Однажды он даже не мог придти к Эдуарду Шаванну, потому что уехал в Англию добывать состояние, с помощью мы не знаем каких спекуляций.
   Оресту и хотелось бы ехать с Пиладом в Лондон, но у него не было ни гроша на это путешествие, а Пилад не смотря на выражения преданности не захотел разделить с Орестом своих средств.
   Согревайте же после этого шесть месяцев друга для того, чтоб он вас бросил, как пустую бутылку!
   Эдуард Шаванн продолжал мечтать уже один, и мечтал в особенности об Англии, -- этой благословенной стране, где Берто в несколько лет должен был озолотиться.
   Однажды вечером он отворил окно, чтобы на вольном воздухе предаться своим любимым мечтаниям; и заметил направо в соседней мансарде самое пикантное женское личико.
   Хотя и честолюбивый, Эдуард Шаванн был мужчина и молодой мужчина, ему показалось, что глаза миленькой головки ему улыбались; он отплатил тем же.
   Потом он рискнул сказать несколько слов, на которые ему отвечали.
   Вот прошло дней двенадцать, в течение которых они менялись улыбками и словами из своих окон, Эдуард Шаванн и молодая девушка убедились, наконец, что они друг друга любят. Он получил от нее позволение представиться к ней.
   Шиффонета, которая дотоле только и думала о том, чтобы накопить по грошам сумму, необходимую на покупку мебели, внезапно влюбилась в своего соседа, увидев его в первый раз из окна...
   Эдуард был очарован своей победой... Он был очарован, тем более, что не надеялся встретить в модели то, что он встретил; первые восемь дней этой любви было для обоих днями восторгов. Он забыл свое бюро, она -- свои мастерские и букеты.
   Особенно она была счастлива! Бедное, никем нелюбимое дитя, она гордилась, слыша: "я тебя люблю!" Она желала бы никогда не расставаться, даже на час со своим любовником... Между тем, через неделю опьянения надо было вернуться к рассудку.
   -- У меня есть место, моя милая, -- сказал однажды поутру Эдуард своей любовнице -- кроме этого места у меня ничего нет для жизни. Ты еще можешь отдыхать, сколько тебе нравиться... Никто не имеет права упрекнуть тебя; но если меня прогонят, что я стану делать?..
   Шиффонета сделала гримасу.
   -- Ну, ты пойдешь завтра в свое бюро.
   -- Нет, послушай: я пойду сегодня, а останусь только завтра. Я скажу, что я был и в настоящее время еще болен.
   -- Хорошо. Ступай, а я приготовлю пока завтрак.
   -- До свидания.
   -- До скорого.
   Завтрак был подан; Шиффонета напевала песенку.
   Эдуард явился бледный, расстроенный...
   -- Что с тобой? -- спросила она.
   -- Что со мной? -- свирепо ответил он. -- Конечно, я должен был ожидать. -- Целых восемь дней!.. Меня поблагодарили.
   -- Бедный друг!
   -- Да, бедный! На! Он бросил десять пятифранковых монет. -- Вот все, чем я теперь обладаю на свете, пятьдесят франков, которые мне заплатили за полмесяца... Да и этого еще не хотели было давать... Они были мне должны только за девять дней! Нужно же было мне, черт побери, с тобой познакомиться!..
   Шиффонета была с минуту безмолвна.
   -- Я в отчаянии от того, что с тобой случилось, мой друг, -- прошептала она.
   -- Ты в отчаянии... А я все-таки на улице.
   -- Разве это единственно моя вина?
   -- Нет!.. Конечно, если бы я не был так глуп!..
   -- Любить разве глупо?..
   Эдуард пожал плечами.
   -- А! Если мы будем только нежничать!..
   -- Тебя убивает печаль... большая, без сомнения, печаль!.. -- продолжала молодая девушка, -- но должна ли она разлучить нас? Мне, кажется, напротив. У тебя нет денег, зато есть у меня. Мы их будем делить, пока ты найдешь место. Это очень просто!
   Эдуард с изумлением взглянул на любовницу.
   -- У тебя есть деньги?
   Она подбежала к ящику и вынула из него кошелек.
   -- Видишь, -- сказала она.
   -- Что это? -- вскричал он, еще более изумленный.
   -- Золото! Почти шестьсот франков!
   -- Да, м. г., пятьсот восемьдесят франков, которые я сберегала, чтобы купить хорошенькую мебель вместо этой ужасной кушетки, этого ужасного стола. И сегодня я отдаю их в ваше распоряжение.
   Эдуард отер пот, покрывавший его лоб. Внезапный вид золота внушил ему гнусную мысль. Но совесть еще говорила его молодому сердцу. В двадцать лет без колебания не делают подлости, он подал молодой девушке кошелек, который она ему передала.
   -- Нет, -- сказал он, -- береги... береги его; благодарю! С моими шестьюдесятью франками я могу терпеть, искать и...
   -- То есть вам стыдно быть мне одолженным, злой!
   -- Не то... но ведь ты хотела купить мебель...
   -- Я куплю после. Это не торопит. Главное, чтобы ты не скучал и не беспокоился. Разве я должна просить тебя на коленях? Но если бы у меня не было денег, разве ты не предложил бы мне?
   -- О! Конечно.
   -- Так что же удивительного в том, что я предлагаю тебе, когда у тебя нет?.. Большая с моей стороны заслуга! Разве я не знаю, что ты мне отдашь. Скорей! Скорей! кладите кошелек в ваш карман. И поцелуйте меня... и давайте завтракать!.. Завтра ты подумаешь о своих делах.
   Эдуард больше не отказывался. Пятьсот восемьдесят франков исчезли в его кармане. Он поцеловал Шиффонету.
   "Печально! Печально! Печально! -- как говорит Гамлет".
   На другой день, утром Эдуард Шаванн, не сомкнув ночью глаз, оставил любовницу под тем предлогом, что отправится в дом, в котором прежде ему обещали место.
   Прошел целый день без известий о нем. Шиффонета, ждавшая сначала его с песнями, больше не пела, после того, как пробило три часа.
   В четыре она стала печальна, в пять она плакала. Уж не случилось ли с ним нового несчастья? О! Она даже не подозревала истины.
   Наконец отворяется дверь мансарды. Это он! Шиффонета бросается на встречу.
   Увы! Это не он, а комиссионер!
   -- Алиса Шартрон?
   -- Я.
   -- К вам письмо.
   -- От кого?
   -- От одного господина.
   -- Какого господина?
   -- Не знаю. Прочтите.
   -- Но где этот господин передавал вам письмо?
   -- На станции Гаврской железной дороги.
   Шиффонета все еще ничего не понимала. Господин... на станции железной дороги... Это не мог быть Эдуард!
   Между тем она взяла письмо; сломила печать; прочла... она с трудом прочла его, ибо она с трудом читала писанное... а эти буквы, написанные дрожавшей рукой, были очень не разборчивы.
   Вдруг молодая девушка испустила крик. То, чего не могла прочесть, она угадала. Вот послание Эдуарда Шаванна к семнадцатилетней девушке, отдавшей ему свое сердце и доверившей кошелек:
   
   "Прости меня, моя милая, но этого требует необходимость: я уезжаю, увозя с собою деньги, которые ты так великодушно мне предложила. Но не бойся; я честный человек и когда-нибудь отдам тебе то, что должен. Прощай!"
   
   Это было все. В предвидении будущего, Эдуард Шаванн имел благоразумие не подписаться.
   Алиса не проронила ни слезинки.
   Она читала и перечитывала письмо Эдуарда Шаванна, как будто желая запечатлеть его в памяти. Потом она снова сложила его и тщательно заперла его в маленький ящик, из которого накануне она вынула деньги, чтобы предложить любовнику.
   Однако, при виде этого ящичка, она вздрогнула. Веки ее задрожали. Слезы прихлынули к глазам. Но, возвратив тотчас же самообладание, усилием энергии, которую трудно было подозревать в таком слабом теле.
   -- А! -- произнесла она, глухим голосом, -- Так, так-то обращаются в этом свете с теми, кто любит...
   и докончила с горьким смехом: -- Теперь пусть же заставят меня любить. Мне это стоило с ним шестьсот франков! Им, клянусь, будет стоить дороже, чем моя покупка!..
   В тот же вечер, Шиффонета со своей корзинкой, наполненной фиалками и розами ходила по Тамильскому бульвару: цветы были свежие, продавщица веселее обыкновенного. Продажа шла отлично. Она получала сто на сто от восьми до одиннадцати часов. Нужно было вернуть улетевшие или украденные шестьсот франков.
   Но вопрос интереса всего менее занимал Шиффонету. У нее в голове были теперь более обширные планы, чем покупка мебели, на собираемые гроши.
   Предлагая свои розы, Шиффонета, под влиянием известных идей, с любопытством рассматривала женщин, -- в большинстве случаев женщин галантных, составлявших основание ее торговли. В этот вечер она обращала особенное внимание на турнюру, на туалет своих покупщиц. Более прелестные, лучше одетые, более эксцентричные как по разговору, так и по обращению были для нее предметом особенного изучения. После так сказать, фотографического снимка с той или другой в своем уме, маленькая торговка цветами с улыбкой шептала сквозь зубы: "Это не трудно!"
   Что было не трудно? Сравняться с этими женщинами? Конечно, не трудно!
   Но Шиффонета добивалась не того, чтобы стать лореткой третьего или четвертого разряда, -- она добивалась выше.
   Несколько раз в продолжение вечера, проходя мимо кафе цирка, Шиффонета вопросительно посматривала на толпу потребителей, сидевших на бульваре около дверей: и под окнами означенного кафе.
   Кого она искала? Конечно того, кто заставлял себя ждать. Он явился только в половине двенадцатого.
   То был мужчина лет тридцати пяти. Мы назовем его Флоримоном. Драматический писатель, который уже насчитывал многочисленные успехи в 1857 году. С тех пор он не мало присоединил новых пальм к старым, но, во всяком случае, менее, чем имели право ожидать. Это потому, что хотя одаренный большим умом, Флоримон имеет несколько приходных недостатков, вредящих его карьере. Во-первых, он завистлив, он завидует всему и всем. Не правда ли, странная и глупая слабость? Вместе с тем, он несколько ленив, непостоянен в своих наклонностях и идеях, в дружбе и планах. Сегодня он бросается вам на шею, завтра пройдет мимо вас, не поклонившись; по утру весь в огне, он способен произвести нечто достойное Мольера; вечером, идущей по стопам г. Coupe-toujours, фабриканта трескучих мелодрам.
   Вот Флоримон.
   Другой конек, которому писатель посвятил лучшие ночи своей юности, которому уже в зрелые лета он посвящает лучшие часы -- это любовь, -- любовь по его способу. Способ Флоримона состоит в том, чтобы иметь любовниц для того, дабы знали, что у него есть любовницы. "Этот Флоримон удивителен! Всегда в женских юбках". Эти две фразы звучат в его ушах слаще, чем какие бы то ни было похвалы его произведениям.
   -- Последний букет фиалок, г. Флоримон. Купите у меня.
   То была Шиффонета, обратившаяся таким образом к писателю и ставшая перед ним.
   Должно вам сказать, что уже несколько недель Флоримон по своему ухаживал за маленькой торговкой цветами. Это волокитство было самого наглого свойства. Но Флоримон взял себе за правило, что у женщин можно успеть только наглостью.
   Он поднял голову, взглянул на молодую девушку и ее букет, потом своим язвительным голосом, согласовавшимся с насмешливым выражением его лица, проговорил:
   -- Итак, я должен избавить тебя от того, что у тебя осталось. Я гожусь только на то, чтобы избавлять тебя от остачи? Очень благодарен!.. Покупая фиалки, я их выбираю.
   Шиффонета была знакома с этим тоном; он не испугал ее.
   -- Право? -- возразила она, -- Вы выбираете?.. Это меня удивляет.
   -- Почему?
   -- Потому что, по репутации, вы не так взыскательны.
   -- Пусть так! Я согласен... быть может, я не взыскателен, если говорю, что нахожу тебя милой и готов любить тебя двадцать четыре часа.
   -- Что такое двадцать четыре часа!..
   -- Ты полагаешь, что для тебя этого было бы недостаточно? Ты ошибаешься. Двенадцати с тебя будет довольно... ступай!
   -- Да, быть может, я удовольствуюсь... Но я не уверена, что вы удовольствуетесь...
   -- О! О! Какое самолюбие!..
   -- Это не самолюбие, но я знаю чего я стою.
   -- Ты думаешь, что чего-нибудь стоишь?
   -- Я думаю, что стою, по крайней мере, довольно для того, чтобы меня сохраняли далее, чем рубашку.
   -- Ну, так попробуем. Я ничего лучшего не желаю.
   -- Что если бы вас ловили на слове!.. Г. Флоримон любовник букетницы! Что скажут об этом ваши прекрасные дамы!..
   -- Какие дамы?
   -- Ваши актрисы... комедиантки, с которыми вы воркуете с утра до ночи.
   -- Ты очень хорошо видишь, что я не воркую с ними, потому что воркую теперь с тобой.
   -- Смешная история!
   -- Если бы это была плачевная, признаюсь, она меня не забавляла бы. Наконец, где же ты живешь? Вот уже двадцатый раз я тебя об этом спрашиваю.
   -- К чему?
   -- Конечно для того, чтобы явиться к тебе.
   -- Вы заблудитесь на моей лестнице.
   -- Разве есть пропасти?
   -- Есть очень много ступеней.
   -- Я буду переступать через две. Ну, в котором часу ты встаешь?
   -- Как случится. Теперь в пять.
   -- Я буду у тебя в четыре.
   -- О! В четыре часа еще темно.
   -- Тем лучше. Ночью...
   -- Все женщины милы. Точно! Вы говорите очень вежливо.
   -- Я шучу. Ты прелестна как амур, и я тебя обожаю, честное слово!.. Позволь мне обожать тебя в твоей квартире. Ты живешь?
   -- В предместье Сен Мартен 48 No.
   -- Хорошо! Но, полагаю, тебя не знают там под именем Шиффонеты?
   -- Меня зовут Алисой.
   -- Алисой? Ну, и так, мадмуазель Алиса, если вы позволите завтра от девяти до десяти часов.
   -- До завтра.
   Маленькая торговка удалялась.
   -- Подожди же, -- сказал Флоримон, удерживая ее. -- А твой букет? Теперь я его куплю.
   Он взял букет и бросил наполеондор в корзину Шиффонеты.
   Шиффонета возвратила монету.
   -- У вас нет мелочи, и у меня нет сдачи. Вы должны мне два франка.
   -- Но...
   -- Вы полагаете, что мне нужен задаток? Если я вас приму у себя, так потому, что мне нравится... вот и все. До свидания!
   -- О! О! -- произнес Флоримон, оставшись один. -- Неужели на самом деле она...
   О суетность!..
   На другой день утром Флоримон явился в мансарду Шиффонеты. Она читала его комедию, которую готовились дать на театре Гимназии. Лесть, к которой он не остался равнодушен. Но так как он не мог обойтись без насмешки.
   -- Так ты умеешь читать? -- спросил он.
   -- Кажется, потому что читаю ваши комедии, -- ответила Шиффонета.
   -- Скажи, что же ты в них находишь? Не видишь ли ты, что я гений, назначенный стать славой и украшением отечества?
   -- Не знаю, гений ли вы, но, мне кажется, у вас талант-- ум... и по этому...
   -- По этому я тебе не противен? Ты не чувствуешь отвращения...
   И говоря, таким образом, он наклонился к молодой девушке, чтобы поцеловать ее. Но она его оттолкнула.
   -- Извините, -- сказала она. -- Сознаюсь, вы мне непротивны. Скажу больше: вы мне нравитесь. Но если вы не хотите, чтобы то, что я к вам чувствую, не обратилось в дым, вы перестанете говорить так, как говорите сейчас. Эти манеры хороши в кафе, перед друзьями, чтобы посмеяться... Здесь, другое дело!..
   Флоримон закусил губы, изумленный уроком. Он не любил их.
   -- Ба! -- еще насмешливее возразил он, -- ты меня не предупредила, моя милая, что, являясь к тебе, нужно надевать перчатки. Здесь другое дело!.. Что ты понимаешь под этими словами? Разве нужно испытание, чтобы заслужить твою благосклонность? Объяснись. Если это не очень длинно, мы, быть может, сойдемся. Sapristi! Полагаю, ты не имеешь претензии, заставить меня ухаживать за тобой шесть месяцев, прежде чем позволить поцеловать тебя. Ты ведь не герцогиня?
   -- Э! Есть герцогини, которые желали бы иметь моих семнадцать лет и...
   -- И?.. Что же у тебя такого, чего не имеют герцогини?
   -- Если вы не в состоянии догадаться, не я объясню вам.
   Шиффонета сопровождала эти слова шаловливой улыбкой, которая возбудила погасшие вследствие неожиданного сопротивления желания Флоримона. Он приблизился к ней; ирония исчезла с его лица и голосом почти нежным он прошептал, сжимая руки молодой девушки:
   -- Возможно ли... я был бы первый, который... Ты лжешь! Сознайся, что ты лжешь!
   -- К чему я солгала бы?..
   -- Это шалость!.. Конечно для того, чтоб лучше заманить меня.
   -- Но вот, вы уже давно меня знаете...
   -- Правда, я тебя видел еще совсем маленькой, и тогда ты была даже очень дурна.
   -- Благодарю.
   -- Что за дело! Зато теперь ты прелестна! Настоящее и будущее -- все в этом мире.
   -- Так вы не заботитесь о прошлом?
   -- Иногда забочусь и сильно даже. Черт возьми! Это так невероятно... то, в чем ты хочешь меня уверить!
   -- Слыхали ли вы, что у меня есть любовник?
   -- Нет, это правда... Но это доказывает только, что ты ловко скрывала свою игру.
   -- О! Оставьте меня! Я вас ненавижу!
   -- А я тебя люблю и хочу удостовериться, что... о! О! Шиффонета добродетельна! Шиффонета достойна получить девственный венок!.. Это стоит труда, чтобы разъяснить!.. Когда мы разъясним это, Шиффонета? Диктуй мне твои условия; я заранее их подписываю.
   -- Во-первых, здесь вы не должны называть меня Шиффонетой. Меня зовут Алисой.
   -- Ну, Алиса; я не упрям. Моя Алиса, я без ума от тебя... Хорошо так?
   -- Так лучше.
   -- Дальше?.. Этот чердак печален, хочешь я...
   -- Нет, ничего!.. Я не хочу, чтобы вы истратили один сантим... Нет, я ошибаюсь, это будет стоить вам несколько денег... Я даже боюсь просить вас...
   -- Говори, чего ты желаешь?
   -- Ну... Вы были бы очень любезны, о! Очень... Меня печалит, что я такая невежда!.. Особенно это печалит с тех пор...
   -- С каких? Шиффонета опустила глаза.
   -- Со вчерашнего вечера... Чтобы разговаривать с вами, не говоря много глупостей, и когда вас не вижу, писать к вам, я желала бы...
   -- Учителя чистописания и французского языка. Ты будешь иметь их, моя милая Шиф... моя милая, маленькая Алиса, -- с завтрашнего дня, будь спокойна. И если тебе хочется, учителей английского и итальянского языков.
   -- Если не трудно выучиться по-итальянски и английски охотно. Потом вы доставите мне книг, таких книг, которые следует прочесть женщине. А то, чего я не пойму, вы мне объясните, не правда ли?
   -- Конечно!.. A mademoiselle Алиса, вы желаете быть ученой? А с какою целью намерены вы узнать все эти науки?
   -- Боже мой! Да просто потому, чтобы не казаться вам такой глупой.
   -- Гм! Есть другие причины, я замечаю в вас обширное честолюбие!..
   -- Какое честолюбие?
   -- Мы это увидим позже, когда вы распустите ваши крылья, которые вырастут у вас за плечами с моей помощью. Но для меня все равно. Идет! Делайся, если можешь благодаря мне, прелестной и лукавой негодяйкой, а затем покинь меня, я не оскорблюсь. Неблагодарность -- мать благополучия. В ожидании, теперь, когда мы согласились, когда я не шучу больше и обязуюсь доставить тебе средства, после того, как ты продавала букеты по два су получать в десять луидоров, я принял бы задаток; я не так горд, как ты.
   Шиффонета покраснела, Флоримон сжал ее в объятиях.
   В течение получаса молодой писатель пользовался очень незначительными преимуществами, казавшимися ему еще более восхитительными. Шиффонета знала, что делала. И всего любопытнее то, что этот распутник, этот вивер, этот скептик, убежденный умом, что эта девочка его обязывает, с сердечной радостью позволил обмануть себя до конца. Когда через две недели она, наконец, согласилась отдаться ему, Флоримон взял ее такой, какой хотелось Шиффонете казаться.
   Еще теперь, когда говорят о Бианчини, прежней Шиффонете, Флоримон принимал на себя хвастливый вид, не совсем то подходящей к его поседевшим волосам, и восклицает:
   -- А! Бианчини!.. Она была чертовски мила в семнадцать лет, когда продавала букеты на Тамильском бульваре. Я был ее первым любовником!
   И разглаживает свою бороду при этом воспоминании, что доказывает, что счастливые воспоминания господствуют в его памяти над воспоминаниями неприятными.
   Ибо Алиса -- Шиффонета сыграла плохую шутку с Флоримоном.
   Он был уже пятнадцать месяцев ее любовником самым внимательным. Он потребовал, чтобы она отказалась от своего двойного ремесла цветочницы и натурщицы. Потом, хотя она и противилась, он нанял и обмеблировал для нее очень приличное помещение в улице Готвиль.
   Алиса стала восхитительной маленькой женщиной с изысканным обращением с точным разговорным языком, с ровным, прелестным характером.
   О! Флоримону нечего было жалеть о денежных пожертвованиях, в которые вовлекла его страсть к этой девочке, которую он взял с бульвара. То был бриллиант, случайно попавшийся ему на дороге; в тот день, когда ему довелось бы похвастаться этим бриллиантом, ограненным и выполированным его заботами на удивление, весь свет поспорил бы о его обладании. Но он не спешил испробовать соперничества; мы сказали, что он был совершенно влюблен; быть может, в первый раз в жизни любовь в нем господствовала над самолюбием: он скрывал свое счастье.
   Со своей стороны Алиса казалась тоже удовлетворенной тем существованием, которым она была обязана Флоримону. Видеть его часа два или три в день, остальное время заниматься со своими учителями, удивлявшимися ее быстрым успехом, -- больше она ничего не спрашивала. Она почти не выходила; не больше раза в неделю, с лицом тщательно в подобном случае запутанным вуалью, она отправлялась со своим дорогим любовником сделать маленькую прогулку в купе, или в глубине темной ложи присутствовать на представлении его пьес.
   -- Ты не скучаешь? -- иногда спрашивал он у нее.
   -- Скучать? Любимой тобою? -- отвечала она. -- Разве это возможно!
   Ему надо было оставить Париж, чтобы отправиться в Лион, куда призывали его семейные дела. Она проводила его до самого вокзала... Она плакала. Как проживет она эти четыре дня? Как пережила она их!
   Не должно, однако, думать, что эта связь, осыпанная цветами счастья, была совершенно свободна от бурь. Нервный и желчный по темпераменту, сварливый по характеру, Флоримон часто без всякой причины начинал придираться к любовнице и язвить ей. Алиса, со своей стороны, говорила ему колкие, а иногда злые слова...
   Потом, когда они обоюдно укололи друг друга, они обнимались.
   И никогда ласки не бывали так живы, поцелуи так пламенны, как после этих стычек.
   -- Эти придирки оживляют, -- говаривал Флоримон Алисе. -- Я люблю тебя сильно, после того, как рассержу тебя. Глупо всегда быть согласными, глупо постоянно жить как голуби!..
   Приближался для Флоримона час никогда не жить как голуби!..
   В последние месяцы он сошелся с неким Шарпиньи, получившим в наследство шестьдесят тысяч годового дохода, который всегда, будучи ни к чему негоден, вообразил, бедняк, что богатство сделало его способным на все.
   У выскочек бывают иллюзии.
   -- Я хочу писать для театра, -- сказал он Флоримону, -- давайте писать вместе.
   И в качестве будущего сотрудника он развертывал перед писателем идеи, планы, сценарии, которые, по его уверению, давно уже роились в его мозгу.
   Через четверть часа этих упражнений, убеждение Флоримона относительно этого господина окончательно составилось.
   -- Милый мой, -- сказал он ему, -- послушайте доброго совета: проедайте ваш доход и остерегайтесь писать.
   -- Почему? Вы меня считаете неспособным?
   -- Неспособным, может быть, несколько жестоко... но... вы любезный юноша... молодой, богатый... поверьте мне, удовлетворитесь теми преимуществами, которыми вы обладаете, и не преследуйте других.
   -- Право? Вы думаете? Досадно! Это меня заняло бы... По крайней мере, позвольте мне остаться вашим другом?
   -- Что касается этого, охотно.
   -- Кто знает, потеревшись около вас, быть может, не приобрету ли я ум!..
   -- Гм! Ум не приобретается, как чесотка. Но тритесь, Шарпиньи, тритесь: я не препятствую.
   У Флоримона была еще мания, собирать свое общество из дураков. А Шарпиньи был не что иное, как дурак, злой, ибо, не смотря на то, что по наружности он казалось осчастливен дружбой драматического писателя, с этого времени он имел одну только цель: наказать его за то, что он не поверил его литературным способностям.
   Между тем он рассыпался в учтивостях. Он выражал к Флоримону не дружбу, а страсть; он чувствовал к его таланту не восхищение, а энтузиазм.
   Такой преданный и такой дурной, -- как отказаться от подобного друга? Флоримон представил Шарпиньи Алисе.
   Она раскричалась, когда тот ушел.
   -- Что за идея привести такое чудовище!
   -- Полно! Премилый юноша! Его общество развлечет тебя.
   -- Разве я хочу развлечения?
   -- И при том, он громадно богат... У него шестьдесят тысяч годового дохода.
   -- Смеюсь я над его доходом!
   -- Погоди!.. он будет нас возить в своих каретах.
   -- Вы сошли с ума, и я вас предупреждаю, что если г. Шарпиньи явится сюда, я велю его выбросить в окно моей горничной.
   -- Ба!.. Ты привыкнешь, держу пари, что ты привыкнешь к нему.
   Шиффонета так привыкла к Шарпиньи, что через шесть недель, однажды вечером, вернувшись домой, Флоримон получил письмо следующего содержания от своей любовницы!

"Мой милый друг!

   У вас слишком много ума, чтобы иметь много сердца; вы не придете в отчаяние от того, что я вас бросила; вы поймете, что теперь, когда я, благодаря вам, чего я никогда не забуду, -- и физически и морально обчищена от грязи, я была бы очень глупа, если бы из удовольствия прясть любовную нить, упустила представляющийся мне случай, как пробный камень, попробовать миллионов идиота.
   Прощайте же. Когда мы увидимся, надеюсь, вы первой поздравите меня, что с пользой употребила ваш рецепт: неблагодарность мать благополучия. Что касается друга вашего Шарпиньи, если вы питаете к нему неприязнь за случившееся, не заботьтесь о наказании; я беру на себя. Раньше трех лет он будет обчищен, как говорят на Тамильском бульваре, или не зовите меня вашим другом."

Алиса

* * *

   Шиффонета ошибалась. Флоримон в этом случае имел больше сердца, чем ума. Внезапная измена любовницы продержала его пятнадцать дней в постели.
   Выздоровев, он хотел бежать, не к любовнице, а к предателю; этот поганый Шарпиньи, за невозможностью написать вместе с ним комедию украл у него любовницу!.. О! С каким наслаждением дал бы он ему пощечину!..
   Время успокоило злобу Флоримона, и успокоило в такой мере, что когда он снова через два года встретился с Шарпиньи, у него не достало мужества упрекнуть его за проступок. Правда, Шиффонета, как обещала, так обчистила несчастного, что было совестно искать с ним ссоры. Вместо того, чтобы дать ему пощечину, Флоримон был принужден дать ему су.
   Эпопею своих несчастий Шарпиньи расскажет нам сам. Мы обязаны точными выражениями и частностями этого рассказа Флоримону.
   То было вечером, в апреле месяце 1861 года, Флоримон пил кофе, перечитывал газету, в кафе Разнообразия, когда над самым его ухом раздался жалобный голос, и в тоже время дрожащая рука протянулась к нему.
   -- Здравствуйте, Флоримон, -- говорил голос. -- Хотите дать мне вашу руку?
   Писатель поднял брови и нахмурился.
   -- Шарпиньи! -- воскликнул он. -- А! Это ты? И ты осмеливаешься!..
   -- Бей, но слушай!.. -- ответил, сгибаясь, Шарпиньи. -- То есть, нет, сначала выслушай, а потом уж бей, если тебя не обезоружит эта цель. Ах, Флоримон. ты хорошо отомщен! Я выпил бы теперь кофе... ты предложишь мне?..
   Флоримон рассматривал маленького человека с изумлением, уже готовым превратиться в жалость. Шарпиньи казался втрое дурнее, чем прежде, одет он был в поношенный сюртук, побелевший по швам, на нем были стоптанные ботинки и измятая шляпа.
   -- Да, -- проговорил он, отвечая на осмотр Флоримона, -- вот до чего довела меня Алиса.
   -- Ты шутишь?
   -- Хотел бы шутить, мой друг! Ты не предлагаешь мне кофе; и я так дурно обедал... кофе был бы полезен мне.
   -- Гарсон, чашку кофе!
   -- Ты очень любезен!
   -- Но ты мне расскажешь,
   -- Все!.. О! все... от А до Я, если тебе угодно. Кофе великолепно; он меня согревает. Ах, мой друг! Как дорого стоит быть иногда канальей!..
   -- Это рассуждение, а не рассказ. Посмотрим сначала, как ты увез, мошенник, Алису.
   -- Самым обыкновенным образом, положив к ее ногам все мое состояние. Для этого не нужно издержек воображения. Я сказал ей: "Я вас обожаю?" То была правда: я обожал ее, подлую!.. Увы, я люблю ее еще и теперь, не смотря...
   -- Дальше!.. Дальше!..
   -- Дальше, я прибавил: "Согласитесь за мной следовать, и все, что у меня -- ваше".
   -- И долго она отказывалась?
   -- Не слишком... в одно утро, -- я бывал у ней по утрам, когда ты находился на репетициях, -- в одно утро она мне ответила: "я согласна быть вашей любовницей, но с одним условием..."
   -- Приказывайте! -- вскричал я.
   -- Вы, -- продолжала она, -- увезете меня из Парижа, из Франции. Я хоту узнать Англию, Италию... мы посетим с вами эти две страны.
   -- Мы проедем по всему свету, мой ангел! Если вы хотите, -- ответил я.
   -- Дальше? Куда вы, прежде всего, отправились?
   -- В Лондон. Но ты не подозреваешь, что она для меня сберегла разбойница!.. Во-первых, во все время путешествия, она не позволила мне поцеловать кончика своего подбородка!.. Да, когда я осмеливался сделать одно только движение -- "за кого вы меня принимаете? говорила она. -- Разве я вас настолько знаю, чтобы так скоро дать вам право? Заставьте любить себя, и мы посмотрим". И каким тоном говорила она мне... точно царица!.. Это было сильнее меня... я бормотал и краснел... и все умалял ее, простить мою дерзость... Наконец, -- ты мне не поверишь, -- только к концу трех месяцев она согласилась...
   -- Теперь ты спешишь!
   -- Как спешу?
   -- Да. Что вы делали в течение трех месяцев? Где вы были?
   -- Но я тебе сказал, мы были в Лондоне, в великолепном отеле, который я нанял в лучшем квартале в Вестминстере. Да! Целый отель! И все: кареты, лошади, лакеи... Приехав, я надеялся, что мы будем жить где-нибудь... в каких-нибудь меблированных комнатах. -- "Я не могу жить в гостинице! -- сказала Алиса. -- Я хочу быть у себя". Представь себе, сколько я истратил в эту первую компанию? Триста пятьдесят тысяч франков. Потому что, ты согласен? Дом, поставить на княжескую ногу, и я хвалюсь этим... нет, не хвалюсь, я ошибся... нужно было также обманывать и женщину, и пошли тут шелковые платья, кружева, кашемир, бриллианты!.. Дождь бриллиантов!.. В один вечер, когда я принес ей целую реку, которая стоила не меньше тысячи фунтов стерлингов, она, наконец, согласилась...
   -- Но как вы жили в Лондоне?
   -- Как жили? В постоянных праздниках и удовольствиях. У меня были знакомства в Лондоне; мы сделали новые... Когда богат, это не трудно!.. Англичане, французы -- все теснились в наших салонах. Каждый день у нас обедало человек двадцать; мы давали вечера, балы; наши друзья устраивали для нас охоту; издержки платил я... я тебе сказал, что истратил в Англии четыреста тысяч франков... я бы должен сказать шестьсот!.. Это меня не веселило, но я все больше и больше влюблялся в Алису!.. С ее системой приличий, тогда только даря мне минуты счастья, когда она была довольна мною, она могла бы, что я говорю, могла бы!.. Она, черт побери!.. Заставила меня проесть все мои фонды, так, что у меня не хватило мужества отгрызнуться.
   -- А! Она тебе не позволяла...
   -- Да, мой друг! Нельзя было сердиться или жаловаться... за одно слово с моей стороны, за один взгляд, который ей не нравился, я был наказываем недель на шесть, на два месяца... О! Если бы целые часы я ползал у ее ног, это было бы то же самое, если бы я пел la mere Godichon! Ты будешь смеяться надо мной, -- все равно, -- я не самолюбив! В два года, которые я оставался с ней, представь себе сколько раз она дозволила переступить порог ее спальни? Семнадцать раз. Да, она не могла бы сказать, что это не правда. Я их все записал в памятную книжку, -- эти очень редкие сладостные ночи. Я сберег эту книжку от общего потопа.
   Флоримон не мог не захохотать при этом наивном рассказе бедного волокиты.
   -- Но почему ты не возмутился против подобной тирании? -- спросил он.
   -- Почему! Почему! -- возразил Шарпиньи. -- Я возмущался, и без сомнения, даже очень часто. Но когда я слишком кричал, мраморная женщина произносила одно слово, от которого тотчас же подламывались ноги.
   -- Что это было за слово!
   -- Знаете, мой друг, если жизнь со мной для вас тяжела и трудна, -- я вас не удерживаю. Прощайте! -- Прощайте! Без сомнения, не расстаются с женщиной, для которой готовы спать на соломе! Это глупо!.. Но я все еще надеялся!
   -- Отыграться как в ландскнехт?
   -- Да. Я надеялся вследствие забот, жертв... И что меня удерживало в цепях, так то, что она была мне верна.
   -- О! О! Ты в этом уверен?
   -- Совершенно! У нее была своего рода честность! Честность, конечно, рассчитанная! Ясно, что если бы она меня обманула, как бы я ни был влюблен, я, быть может, отказался бы от нее. -- Заметь, я говорю: "может быть" -- от игры, которая не стоит свеч. Но она говорила мне, что составляло ее силу и что именно рассорило меня: "Пока я буду жить с вами, я не изменю". И она не изменяла мне. Это мне льстило, это возбуждало меня и увлекало к безумствам. И вот, как и почему в два года я сожрал миллион пятьсот тысяч франков, все, надеясь отыграться как в ланскнехт.
   -- Но вы не все два года прожили в Англии?
   -- О, нет! К концу шести месяцев Алисе надоела Англия. Из Лондона мы отправились в Шотландию, в Эдинбург, где пробыли неделю. В Эдинбурге мы наняли маленькую яхту, опять таки потому, что она хотела быть одна, и отправились в Италию. Мы прожили четыре месяца в Венеции, четыре месяца в Неаполе, два -- в Риме и шесть месяцев во Флоренции.
   -- Постоянно у себя?
   -- Постоянно у себя, во дворцах, в замках... ведя чертовскую жизнь, знакомясь с самой лучшей знатью этих городов. Ну, вследствие того, что я постоянно просил денег у моего банкира, наступила, наконец, минута, когда он отвечал мне, что я добираюсь до дна моего ящика. То было три недели назад, во Флоренции. Именно в этот самый день, когда я получил это зловещее предупреждение, мы давали большой обед. За ним следовал ланскнехт. Ты говорил о ланскнехте... именно там практикуются в нем... На столе горы золота!.. Говорят, итальянцы бедны! Когда они играют, этого не заметно! Короче сказать, мне пришла несчастная мысль, мне -- который только изредка дотрагивался до карт, --попробовать счастья на несколько банковых билетов, уплывавших от меня с изумительной быстротой, -- которых несколько месяцев назад у меня была целая куча... Я проиграл все. Слышишь? Все. Сто шестьдесят тысяч, остававшихся у меня в кассе. Я оскотинился от ярости и отчаяния. Все ушли; я сидел в углу как побитая собачонка; Алиса подошла ко мне и сказала:
   -- Что с вами? Вы совсем бледны; больны вы?
   -- Я хуже, чем болен: я умер.
   -- Умерли?
   -- Разве нищета не смерть? Я разорен; совершенно разорен!
   -- Ба! Но сегодня вечером вы играли в адскую игру.
   -- Именно поэтому я и разорился... Это то адская игра поглотила мои последние средства. -- Как? Все ваше состояние?
   -- Все.
   -- У вас больше ничего нет?
   -- Ничего.
   -- Право? Ну, что же делать мой друг! По крайней мере, вы можете утешаться тем, что забавлялись два года...
   -- О! О! Я уте... Но что с нами теперь станется, моя милая?
   -- Относительно меня не беспокойтесь. Мне стоит сказать одно слово, чтобы заместить вас. Еще сегодня вечером Маркиз Пассарино предлагал мне: -- "бросьте вашего Шарпиньи, -- говорил он мне, и я совершенно ваш". Он для меня годится. Прекрасная голова... и притом громадное богатство!.. Повторяю вам, мой друг, не заботьтесь обо мне. Теперь, на счет вас, если вы слишком затрудняетесь, на что вернуться в Париж, -- я не полагаю, чтобы вы остались в Италии в вашем положении, -- у меня есть несколько наполеондров к вашим услугам. Прощайте! Мы обо всем этом поговорим завтра поутру. Спите спокойно!.."
   "О, Флоримон!.. Я плакал, как ребенок, когда Алиса произнесла эти слова. И меня тронуло не то, что с таким бесстыдством эта женщина говорила мне в виде утешения: что ей только пожелать, чтобы заместить меня... но это предложение нескольких напо-леондров, которое она осмелилась мне сделать, чтобы я уехал... Она удалялась и возвратилась, услыхав мои рыдания...
   -- И так, -- пробормотал я, -- вот все, что вы имеете сказать тому, кто разорился для вас!.. Прощание и милостыня, как лакею...
   Она пожала плечами.
   -- Если вы разорились на меня, -- возразила она, -- так потому, что так вам нравилось. К чему мне приходить в отчаяние? Относительно же того, что вы называете милостыней, ну, если вы так горды, я беру назад мое предложение и оставляю у себя мои деньги.
   -- Вы хотите сказать, мои!"
   "Ах, мой друг! Ты не можешь представить себе того эффекта, который произвели на Алису эти слова, по-моему, однако, совершенно естественные. По природе, я не очень храбр. Ну, если бы мужчина взглянул на меня так, как она глядела на меня в эту минуту, клянусь всем священным, полагаю, я бросился бы на него. А ее смех, когда она произносила эти слова:
   " -- Ха! Ха! Ха! Ваши деньги!.. Я была должна ожидать этого! Ваши деньги!.. Вы упрекаете меня за то, что прожили ваши деньги!.. Но знайте же, потому что вы этого требуете. Я сожалею только об одном. -- Не о том, что вам нечего больше проедать, а о том, что так долго вы их проедали. Когда дурны и глупы, как вы, мой милый, должно считать себя слишком счастливым, что в течение двух лет, за несколько презренных сотен тысяч франков обладали такой женщиной, как я".
   Шарпиньи остановился на этом месте своего рассказа и без перерыва одну за другой проглотил две рюмки вина.
   Флоримон уважал своим молчанием этот признак глубокого волнения, желающего успокоиться. Между тем, так как маленький человечек вместо продолжения рассказа, снова взял графин с водкой, чтобы наполнить свою рюмку.
   -- Что же дальше? -- сказал писатель.
   -- Дальше, -- сказал Шарпиньи глухим голосом, -- дальше... все кончилось. На другой день утром я оставил Флоренцию.
   -- Не видавшись...
   -- Не видав ничего! По простой причине: ее уже не было на другой день во Флоренции; на рассвете она отправилась в Фиезолу, где у одной из ее подруг итальянки Коченца, был загородный дом. И хоть верь мне или не верь, я не опечалился этой высшей низостью Алисы. И к чему было видеться после того, что произошло между нами накануне! Чтобы подвергнуться новому оскорблению? Я приказал приготовить мои чемоданы... и вот я здесь. От миллиона шести сот тысяч франков, мне осталось около семнадцати тысяч, которые я пустил в оборот... Теперь у меня тысяча четыреста франков дохода. Для человека, который имел шестьдесят тысяч, это тоще... Но я ищу места. Если ты случайно услышишь в театр ... у меня хороший почерк, и я не дурно считаю... недурно для других, потому что для себя... Наконец, ты, быть может думаешь, что хорошо, что так случилось... зачем я отнял у тебя любовницу!
   -- Нет, -- сказал Флоримон, -- клянусь тебе, мой бедный друг, я не желал для тебя такого жестокого урока... Только ты мог бы посоветоваться со мной прежде, чем скрыться с Алисой.
   -- Ты предупредил бы, что она не по мне?
   -- Да.
   -- Я согласен, Флоримон, что с тобой, человеком умным, известным писателем она могла иметь причины, чтобы нравиться тебе; но кто бы мог предвидеть, что девочка, довольствовавшаяся четвертым этажем в улице Готвилль с первым любовником, в два года проглотит миллион шестьсот тысяч со вторым.
   -- Кто это предвидел? Я! -- возразил Флоримон, -- Я предвидел это с самого начала нашей связи: Алиса пожираема честолюбием, Я не заблуждаюсь на счет ее чувства ко мне: она, быть может, никогда меня не любила больше, чем тебя.
   -- Так почему же она оставалась пятнадцать месяцев твоей любовницей?
   -- Потому, что ей было нужно пятнадцать месяцев скрываться, чтобы выучиться тому, чего она не знала.
   -- Понимаю. Ты помогал ее развитию, и когда она сочла, что достаточно развита...
   -- Она повернулась ко мне спиной. Доказательство, что она действительно была уже очень сильна. Ей не было уже нужды во мне -- и прощай!
   -- Да! Ты не мог дарить ей бриллиантов... Ну, а я тогда мог...
   -- И она взяла тебя.
   -- Она меня взяла. А когда у меня не стало бриллиантов...
   -- Она тебя оставила. И она также бросит каждого своего любовника, высосав из него сок.
   -- Ты предполагаешь?
   -- Я не предполагаю, а уверен. Помни, Шарпиньи, -- или я ее не знаю, -- а я имею претензию на то, что знаю ее, -- или Шиффонета вскоре заставит о себе говорить и говорить много в этом галантном свете.
   -- Шиффонета?
   -- Алиса, если ты предпочитаешь. Шиффонета -- кличка, которую она носила в то время, когда она продавала цветы на Тамильском бульваре.
   -- А!..
   -- Да. Шиффонета -- Алиса, или Алиса -- Шиффонета в скором времени будет царицей Парижских и других переулков, -- для порока нет границ -- и тогда, когда мы встретим ее сияющей, в коляске, с двумя напудренными лакеями в галунах на запятках, -- мы будем мочь сказать самим себе с законной гордостью, и ты и я: "однако это мы обтесали, это прелестное чудовище!.. Однако нам общество обязано тем, что в его груди протекает этот восхитительный яд!.. Ты Шарпиньи не удовольствуешься возможностью сказать себе это?..
   Экс -- богач сделал улыбку похожую на гримасу.
   -- Да... да! -- ответил он. -- Я буду очень доволен!.. Только, если бы мне было дозволено выбирать, свою часть в той законной гордости, о которой ты говоришь...
   -- Ну?..
   -- Я променял бы свою на твою. Тебе ничего не стоило украсить ум прелестного чудовища... Досадная слеза -- вот и все, когда ученица оставила учителя...
   Но мне, чтобы научить вращаться этот восхитительный яд среди общества, -- мне стоило это миллиона шести сот тысяч... Мне это стоило богатства... стоило нищеты...
   Шарпиньи произнес эти слова таким печальным тоном, что как ни был насмешлив Флоримон, он был тронут.
   -- Мы тебе отыщем место... хорошее место, -- сказал он, сжимая руку бедняги.
   -- Ба! -- возразил он, наливая себе четвертую рюмку водки: -- я, по крайней мере, как говорила она, могу утешиться тем, что забавлялся в течение двух лет. Не все могут это сказать. Но все равно! -- закончил он с печальной улыбкой. -- Семнадцать ночей за миллион шестьсот тысяч франков, -- этого мало! Я имел право, по крайней мере, на две дюжины!.."
   Разговор Флоримона с Шарпиньи происходил, как мы сказали, в 1861 году.
   Через четыре года, т. е. в 1865 году, в один осенний день, когда Флоримон выходил из театра Водевиля, где репетировали его пьесу, мимо него проехала коляска с сидевшей в ней женщиной, при виде которой он вскрикнул от восхищения. Восхищение это было тем сильнее, что ему показалось, что, заметив его взгляд, молодая женщина отвечала на этот взгляд улыбкой. Он остался неподвижным, как бы облитый кипятком, со взглядом, прикованным к изящной коляске, скрывавшейся среди двадцати других в улице Вивьен.
   -- Не правда ли, Флоримон, что она прекрасна?
   С этими словами обратился к Флоримону один из его собратьев -- Бонваль; весьма забавный господин, особенно в разговоре, большой любитель юбок, знавший всех галантных женщин Парижа на перечет. Его вопрос заставил встрепенуться Флоримона.
   -- Да! -- отвечал он, -- да! Эта женщина прекрасна! Более, чем прекрасна!.. Восхитительна!.. Поражающа! Какие глаза, и какие волосы!.. Какие роскошные белокурые волосы!.. И ты, Бонваль, говоришь, что ее зовут?
   -- Бианчини.
   -- Она итальянка?
   -- Если тебе нравится.
   -- Как, если нравится.
   -- Я понимаю, если тебе нравится по примеру прочих мучеников принимать ее за ту, за кого она себя выдает, то она итальянка -- синьора Бианчини; но если у тебя, как у меня, есть память, -- а в этом случае ты должен бы иметь ее больше, чем я, -- эта итальянка, синьора Бианчини, станет просто на просто парижанкой.
   -- Ба!.. Я знавал ее?..
   -- Лучше, чем я, -- гораздо лучше! И когда я скажу тебе ее имя, настоящее имя... ты, не колеблясь, согласишься, -- Ришелье и Ловлас.
   -- Она была моей любовницей?
   -- Полагаю... Уверяли даже, что ты ее обожал!
   -- Я ее... Прошу тебя, Бонваль, -- ее имя, ее имя!..
   -- Это уж слишком!.. Я навожу его на след, а он... Точно, она чрезвычайно изменилась и к своей выгоде... Притом же, когда любили брюнетку, а встречают блондинку, не правда ли, простительно не узнать ее. Ну, а я, который не обожал ее, узнал ее сразу!..
   -- Ее имя, Бонваль! Ее имя!
   -- Вчера она была в Опере в ложе, а я в оркестре. Заметив ее, я сразу сказал самому себе: это.
   -- Это?
   -- Но так как я мог ошибиться, я взошел в фойе, во время антракта, и, прогуливаясь, я следил за нею, изучал, анализировал ее и вслушивался в ее голос... Не подавая виду я подверг ее испытанно, сказать мимоходом, не очень глупому.
   -- Испытанию?
   -- Да, испытанию, которое было совершенно успешно; я тебе расскажу его.
   -- Но сначала скажи мне ее имя.
   -- Что ты платишь?
   -- Все, что хочешь.
   -- Это слишком! Угости меня одним londres, и я тотчас же открою тебе.
   -- Двадцать londres!.. Но говори, кто эта женщина, эта Бианчини?..
   -- Слепец! Эта та экс-цветочница, которая некогда слонялась по Тамильскому бульвару и пятнадцать месяцев была твоей любовницей.
   -- Шиффонета?
   -- Она.
   -- Так поэтому то она и улыбнулась при встрече со мною!.. Ты прав, невероятно, что я не узнал ее!.. Ну, а как ты удостоверился?
   -- Что мои воспоминания меня не обманывают? Я тебе сказал, что в один антракт, любопытствуя узнать истину, я следил за нею в фойе.
   -- Но она была в театре не одна?
   -- Нет; она была со своим любовником, графом Рене де Гам.
   -- Графом де Гам? Я его немного знаю. Он женился три года назад, и я даже был на свадебной церемонии.
   -- Свадьба этого господина мало значит в этом деле, а для Бианчини, полагаю еще менее. Короче, она шла впереди меня, под руку со своим графом; когда напротив их я заметил шедшего мне на встречу Бонграна, маленького курфиста театр Фигаро. Я направляюсь к нему и совершенно громко говорю ему:
   -- Здравствуйте, Бопгран; я очень рад, что вас встретил!.. Вы знаете, что после завтра в Иоле Ройяле идет моя пьеса -- Любовь Шиффонеты!..
   Бонгран смотрел на меня в совершенном изумлении. Он никогда ничего не слыхивал о подобной пьесе. Но его изумление мало меня беспокоило. Бианчини, за которой я наблюдал, быстро повернула голову в мою сторону. Сомнения не существовало. Я попал в цель. Глаза мои меня не обманули. Бианчини была...
   -- Ты играл в опасную игру! Если бы граф, -- я признаю, что граф де Гам, ее любовник, знал...
   -- Не очень кокетливое название, которое она некогда носила? Полно! Разве эти женщины говорят своим любовникам о своем прошлом? Они не так глупы!..
   -- А дальше?
   -- Все. Маленький Бонгран спросил у меня объяснения по поводу пьесы, новой и для него и для меня. Я сказал ему, что это шутка. В это время Шиффонета возвратилась в свою ложу, во второй раз, о! я заметил, уязвила меня убийственным взглядом. О! Она тоже меня узнала, я уверен. Я ей таки довольно передавал в прежнее время больших су.
   -- Но кто тебе сказал, что теперь она называется Бианчини.
   -- Одна старинная графа де Гама, Сефиза, которая тоже была вчера в Опере. Она рассказала мне еще много кое-чего другого. Кажется, граф без ума от Бианчини. Он влюбился в нее в Венеции, куда он уезжал для получения наследства. Это продолжается уже целый год и стоит наследственного миллиона. Он купил ей отель в Елисейских полях, в улице Бальзак.
   -- А ты сказал Сефизе, что Бианчини...
   -- Картонная итальянка?.. Нет! Я могу быть болтливым с мужчинами, но с женщинами -- я скромен. Пусть эти дамы дерутся и пожирают одна другую, если им угодно, -- я не вмешиваюсь...
   -- В добрый час!
   -- Наконец у тебя есть адрес Шиффонеты, если тебе придет идея навестить ее... Ты ведь знаком с ней, твое посещение ее не встревожит.
   -- Это возможно! Но с тех пор, как я знаю, что у Шиффонеты есть любовник, желание увидаться с ней, погасло.
   -- Ба! Почему?
   -- Потому что, не будучи другом де Гама, я упрекал бы себя, как за дурной поступок, если бы стал мешать, в какой бы то ни было степени его любви.
   -- О! О! Какая щекотливость! Я больше не узнаю моего Флоримона. Ну, ты, быть может, делаешь ошибку, не отправляясь туда потолкаться; быть может, есть кое-что любопытное.
   -- Во всяком случае, я не осмелюсь явиться без приглашения.
   -- О! Если дело только в этом, -- не бойся! Бианчини устроит таким образом, что представит тебя.
   -- К чему? Я для нее более бесполезен!..
   -- Извини. Ты можешь развлечь ее суетность. Ни одна женщина, как бы сильна она не была, не откажется от удовольствия показать свою роскошь тому, кто видел ее в бедности... Поспорим, что не пройдет двух суток, как ты получишь известие от Бианчини.
   Бонваль пророчествовал. На другое утро лакей принес Флоримону записку следующего содержания:
   "Я два месяца в Париже. Мне было бы очень приятно пожать вам руку. Приходите же поскорей поболтать со мною от трех до четырех часов.
   Та, которую вы вчера встретили и не узнали, да простит вам Бог! На Биржевой площадке.
   "Алиса Бианчини".
   Ул. Бальзак, No 24".

* * *

   Лакей ждал ответа, Флоримон написал одно только слово: "приду" и подписался.
   В половине четвертого он был в улице Бальзак.
   ГраФ Рене де Гам подарил Бианчини прелестный дом, стоивший ему очень дорого. Флоримон размышлял об этом, входя в сопровождении лакея, в маленькую залу во вкусе Людовика XV, в которой просили его подождать.
   Ждать! Шифонета заставляла дождаться своего первого любовника!.. Флоримон не мог не усмехнуться в бороду. Но эта улыбка продолжалась не долго. Узнав о приходе посетителя, Бианчини поспешила выйти.
   Как она была прелестна! Прелестнее, чем она показалась ему накануне, одетая в изящный кашемировый пеньюар, отделанный гипюром Клюни.
   Она подала ему руку.
   -- Но правда ли, вы вчера меня не узнали? -- сказала она.
   -- Нет! Прежде вы были брюнеткой!..
   -- А теперь блондинка... правда. Но что делать, мой друг! Но так как теперь любят только белокурых, приходится следовать моде. Я вам меньше нравлюсь?
   -- Напротив!
   -- Это любезно! Вы обедаете со мной и с моим любовником, графом де Гам?..
   -- Но!..
   -- Но я ему сказала, что знавала вас несколько... Он сам, по-видимому, был знаком с вами. Притом же, будьте спокойны. Он вышколен. С той минуты, как мне нравится принимать вас, -- этого достаточно! Садитесь же! У нас еще целый час свободы, до его прихода. Кстати, Флоримон, вы хороши с Бонвалем?
   -- Очень. А вы не в ладах с четверть часа? Вы его ненавидите?
   -- А! Он вам рассказал?
   -- Вчера я встретил его на биржевой площади, в то время, когда еще был в восторге от вашего беглого появления.
   -- А! Так будьте так добры, сказать ему, что вчера в Опере он сделал глупость. Я не краснею, что некогда продавала цветы на Тамильском бульваре, но на все есть время, и если Бонваль так сильно желал удостовериться, точно ли я Шиффонета, он мог поступить иначе.
   -- Правда; но полагаю, вы не имеете намерения мешать людям, которые вас встретят, и пожелают удостовериться по своему желанию в вашей одноличности? У вас было бы не мало хлопот!..
   -- А! Уж и насмешки!.. Вы не переменились...
   -- Я желал бы не слишком измениться для вас.
   -- Вы для меня и так мало изменились. Несколько черных волос меньше, несколько больше седых... А вы, постоянно довольны? Вы добываете деньги?
   -- А вы?
   -- О! У меня уже есть маленьких четыреста тысяч франков в государственных бумагах.
   -- А! Вы запасаетесь, как муравей.
   -- Конечно! Неужели вы думаете, что я захочу валяться на нарах, как мне подобные, когда достигну сорока лет? По поводу напр. ... Что, вы встретили этого глупца, Шарпиньи?
   -- Да. Этот глупец теперь, благодаря мне, секретарь одного директора театра. У него есть хлеб.
   -- Ему довольно было бы сена!
   -- Вы очень добры! Еще один, который не станет стесняться, если встретит вас.
   -- О! Если и этот не станет стесняться, то и я не буду церемониться с ним. Пусть он бережется.
   -- Вы прикажете его заколоть? Быть может, вы нарочно привезли из Италии какого-нибудь браво, вооруженного пистолетом? Берегитесь сами, милая Алиса! Воздух Франции нездоров для этих господ, их отсылают вместе с теми, кто им платил перед асеизы Наконец, я очень рад, что вы преуспеваете во всем: и в красоте, и в богатстве... и...
   -- Куда вы идете! Вы уходите? Разве вы не обедаете со мной и с де Гамом!
   -- Нет. Благодарю. Говоря искренно, я не довольно знаю г. де Гама, чтобы принять... А вас...
   -- Меня вы слишком знаете... Останьтесь, Флоримон, прошу вас; я говорила глупости; я больше не стану. Правда, с вами глупо модничать. Это не уязвляет. Останьтесь; я буду доброй девочкой, любезной, как в то время, когда жила в маленькой квартире, за которую вы платили -- на улице Готвиньи. Вчера, честное слово, я нарочно проехала мимо, чтобы взглянуть на старые места.
   -- Они самопроизвольно иллюминованы? Это меня удивило бы!
   -- Дрянной! Вот вы сами в свою очередь злы!.. Да, знаете ли, м. г., ведь вы меня не поцеловали. Вы, быть может, не хотите?
   Сирена положила свою руку на плечо Флоримона, эти пунцовые губы, были на самом коротком расстоянии, от губ ее бывшего любовника?
   -- Сколькие целовали вас после меня? -- спросил он.
   Она улыбнулась.
   -- У меня нет памяти.
   -- Четыре; восьмеро... двенадцать... двадцать...
   -- Почему не сто?
   -- Наконец, приблизительно?
   -- Моя исповедь вас интересует?
   -- С точки зрения искусства, да.
   -- Ха! ха! ха! С точки зрения искусства! Вы просите у меня сюжета для пьесы! Мои приключения очень обыкновенны.
   -- Обыкновенны? С развязкой в четыреста тысяч франков в вашей кассе? Вы очень требовательны!
   -- После Шарпиньи я жила два года с маркизом Пассарино, -- одним неаполитанцем, полтора года с португальцем Альва-Филиппом Барбаца...
   -- И оба они вышли, употребляя самое простое выражение, обнищавшие, из ваших когтей?
   -- Пассарино... да... он был щедр... но Барбаца...
   -- Тот защищался! В будущем вы будете избегать португальцев?..
   -- Притом же он был ревнив как тигр. И не так богат, как думали, животное!
   -- А Рене де Гам очень богат и не ревнив?..
   -- Рене де Гам -- душа человек!
   -- А вы любите эту душу?
   Шиффонета взглянула на Флоримона и пожала плечами.
   -- Ты глуп! -- сказала она. В то же время она одарила его поцелуем, от которого он вздрогнул всем телом. Это впечатление не ускользнуло от куртизанки.
   -- Я не так хорошо целую, как прежде? -- спросила она с улыбкой.
   -- Да, да!.. -- ответил Флоримон. -- Также хорошо!.. Даже лучше! Много таланта! Слишком много! Вот почему я опасаюсь!..
   -- А я хочу, чтобы ты остался!.. Полно! Ведь это только со стороны зрения искусства, как сейчас говорил ты, хотел ты увидать, как Шиффонета, сделавшись Бианчини, правит своей баркой! Ха, ха, ха!
   -- Странной баркой, не правда ли? В которой лодочник держится крепко, тогда, как пассажиры исчезли через клапан.
   -- О! О! Вот так образ! Ты должен бы записать! Это произведет эффект в театре. Во всяком случае, если я топлю моих пассажиров. так потому, что это им нравится, Я не беру их силой на судно... с клапаном... ха, ха, ха!
   -- Но граф де Гам женат. Что говорит его жена?
   -- А разве это до меня касается? Смеюсь я над его женой!..
   -- Она молода и, говорят, прекрасна?
   -- Так ей остается только самой развлекаться, взяв себе любовника!..
   Флоримон освободился из объятий Шиффонеты и взял свою шляпу.
   Шиффонета закусила губы.
   -- Вы непременно хотите уйти, -- сказала она.
   -- Непременно, -- ответил Флоримон. -- Во-первых, я не имею привычки обедать у тех, кто не приглашал меня.
   -- Но я приглашаю вас, а вы у меня.
   -- Не спорно, но меня, право, ждут. Потом, если должно вам признаться, Алиса, и признаться со всей искренностью, вы меня ужасаете!..
   -- Как ужасаю?
   -- Да; вы стали слишком прекрасны... и притом делаете слишком быстрые успехи... как бы вам сказать... Честное выражение не приходит мне на ум...
   -- Э! Употребите бесчестное! Вы хотите сказать, что я стала слишком плутовка?.. Довольно -- это возможно, слишком -- нет! В нашем ремесле, слишком никогда не бывает. Я скучала и думала развлечься на минуту, вернувшись с вами к прошлому. Вам не нравится быть со мной в половине? Прощайте! Когда пойдет ваша новая пьеса, оставьте для меня ложу на первое представление. Меня всегда будут интересовать ваши успехи.
   -- Вы необыкновенно любезны!..
   -- А! И особенно не забудьте для будущей вашей мелодрамы барку с клапаном? Утопление влюбленных, по примеру утопления Каррье в Нанте... Это вызовет аплодисменты!.. Ха! ха! ха!
   Флоримон поклонился.
   -- Есть другая вещь, которую я советую не забывать вам, моя милая, -- сказал он.
   -- Что?
   -- Поберечься, чтобы не утонуть самой...
   -- Опасности нет!..
   -- Гм! Есть Провидение.
   -- Ба! Вы верите в Провидение -- вы!..
   -- В мои часы, да.
   -- А что, по-вашему, сохраняет для меня Провидение? Я великодушна и даю вам последнее слово. Что вы читаете в моем будущем?
   -- О, мой Боже! Самую простую вещь. Вы объедаете других, обгложут и вас.
   -- Говорю вам, нет опасности! Против объедателей я надела кирасу. Когда я состарюсь, быть может, я стану богомолкой; я раздам мои деньги бедным... Любовникам -- никогда.
   -- Желаю вам. Прощайте!
   Флоримон был на улице, где он полной грудью вдыхал воздух, как человек, вышедший из такого места, в котором он задыхался. В это время Шиффонета, следуя мысленно за своим бывшим любовником, прошептала, покачав головой:
   "Пу, для человека умного он не так силен, как я думала!"
   Через час после этого граф Рене де Гам выходил из кареты перед подъездом отеля своей любовницы.
   Тридцать три года; высокий рост; довольно красивая; голова, -- несколько лишенная выражения, ничтожная, но изящная, с тонкими чертами лица -- таков был граф де Гам.
   Madame была в своем будуаре; он быстро вошел, -- так быстро, что она удивилась. Он вошел без доклада; она не привыкла к такой бесцеремонности.
   -- Что такое? -- сказала она. -- Вас преследуют?
   Он улыбнулся, но не без усилия.
   -- Честное слово, немного не доставало! -- ответил он.
   -- Что это значит?
   -- Я тебе расскажу, когда ты меня поцелуешь.
   -- Я вас поцелую после. Что с вами случилось?
   -- Скука!
   -- Какого рода?
   -- Я поспорил с женой.
   -- А!.. По какому поводу?
   -- По поводу тебя.
   -- Полно!
   -- По возвращении из Италии, -- я не говорил тебе об этом, потому что считал бесполезным, -- у меня с графиней были уже маленькие неприятности.
   -- Ей сказали?
   -- Все! Есть такие болтливые люди!.. Притом же, согласись, я должен был провести в Италии только несколько недель, а прожил почти год.
   -- Наконец?
   -- Наконец сегодня, это было важнее. Я располагал отправиться к тебе, когда графиня де Гам явилась ко мне, бледная, с покрасневшими глазами. Я тотчас же угадал, что готовится сцена. Я желал бы быть за сто тысяч лье".
   " -- Когда вы, -- без всякого вступления сказала она мне, -- перестанете заставлять меня страдать! Со времени вашего путешествия в Италию вы меня оставляете для любовницы... Эта женщина совсем отняла вас у меня. Днем я более вас не вижу. Ночью вы доводите презрение к самым простым приличиям до того, что не являетесь домой. Я устала от такого существования! Я устала быть смешной!.., Я возвращаюсь к матушке. Вот записка, которую я получила от привратника, при возвращении домой. Прочтите. Это очень поучительно!"
   С самого начала проповеди графини я приблизился к двери, чтобы скрыться. Но она удержала меня с силой, к которой я не считал ее способной, и подала мне грязную бумажонку, на которой были написаны следующая строки, по стилю и орфографии принадлежавшие кухарке.
   "Милостивая государыня!
   Вам дает этот совет неизвестный друг: избавьте вашего мужа от Бианчини, если не хотите, чтобы в непродолжительном времени вам не осталось ничего, кроме глаз для слез. Эта женщина -- акула, она, не прожевавши, проглотит французский банк. Поверьте мне, рискуя даже скандалом, употребите все, чтобы возвратить вашего супруга к его обязанности или трепещите!"
   "-- Дальше? -- сказал я, с отвращением прочитав это послание, автора которого я подозреваю.
   -- А! -- перебила Бианчини, -- Кого вы подозреваете?
   -- О! Не стоит труда, чтобы ты этим занималась.
   -- Извини. Всегда хорошо знать своих врагов.
   -- Ну, я поспорю, что это одна женщина, с которой некогда я был несколько месяцев в связи... одна Сефиза, которая встретила вчера меня вместе с тобой в Опере.
   -- Если это правда, ваши прежние связи не делают вам чести.
   -- Разве это моя вина? Притом же, я, быть может, ошибаюсь...
   -- Продолжайте. Я понимаю, что г-жа де Гам была мало польщена, получив это послание.
   -- Ясно, что оно должно быть для нее очень неприятно; между тем, разве это причина, чтобы мучить меня целый час, как она это сделала?.. Угрожала даже мне!
   -- Следовать советам m-lle Сефизы?
   -- Нет! Но, повторяю тебе, что сегодня графиня явилась передо мной совершенно в новом виде, как физически, так и нравственно. Я никогда не думал, что она способна...
   -- Она вас поколотила! Ха! Ха! Ха!
   -- Она не колотила меня, но поклялась своей честью, что решилась на все, чтобы разлучить меня с тобой.
   -- На все? Что она подразумевает под словом "все"?
   -- Она подразумевает -- повторяю тебе ее слова, -- что если сегодня ночью я не возвращусь под супружескую кровлю, завтра утром она придет сюда.
   -- За вами. Ну, мой друг! Это вы должны серьезно подумать, как всего благоразумнее поступить вам в этом случае. И графиня имеет полное право... у нее похищали ее добро... она его отыскивает. Я также поступила бы на ее месте. Она молода, прелестна; она любит вас... Вернитесь к ней и постарайтесь вашим хорошим поведением искупить свои ошибки!.. Я буду в отчаянии, расставшись с вами, но я была бы еще в большом, если бы стала причиной слез честной женщины... Рене, поверьте мне, нечего колебаться. Прощай навсегда!.."
   Голос Шиффонеты внезапно стал важным. Ни малейшего оттенка насмешки не оставалось в нем; напротив, в нем слышалась сдержанная горесть.
   Граф де Гам остолбенелый смотрел на нее.
   -- Тебя ли я слышу! -- вскричал он. -- Ты меня гонишь!..
   -- Тебя гнать? Ты сошел с ума! Боже мой! Мы будем видеться иногда... как друзья...
   -- Как друзья?.. так ты меня больше не любишь?..
   Она отвернулась.
   -- Нет! -- продолжал он, -- Ты больше не любишь меня, если принимаешь эту ужасную разлуку, если приказываешь оставить тебя!.. Тебя оставить, моя Алиса! Быть для тебя только другом!..
   Он покрывал поцелуями ее руки, ее лицо, плечи, грудь!..
   -- Оставить другому эти сокровища, которые принадлежат мне, одному мне...
   -- Рене!.. Ради Бога!.. Ваша жена тоже прекрасна!..
   -- Прекрасна!.. Разве рядом с тобой есть прелестная женщина!..
   -- Рене! Друг мой!.. Имей жалость!.. Если ты лишишь меня мужества, мой Рене, что станется со мной, когда тебя больше не будет!.. Оставь меня! Оставь, умоляю тебя!..
   Она была в его объятьях, осыпая его самыми сладострастными ласками, и в тоже время, стараясь оттолкнуть его...
   -- Я не оставлю тебя никогда! -- прошептал через несколько минут граф де Гам, успокаивая на своей груди утомленную голову своей дорогой любовницы. -- Пусть приходит, если осмелится, графиня, искать тебя здесь... я скажу ей в твоем присутствии: я люблю тебя! Тебя одну! Я никогда тебя не покину!..
   Невыразимая улыбка промелькнула по влажным губам куртизанки.
   "Никогда! -- говорила улыбка: -- это слишком долго!.."
   Рене де Гам не подозревал, какую правду сказал он о своей жене Бианчини.
   Под слабой оболочкой 23-х-летней женщины, маленькой, худенькой, несколько болезненной, графиня скрывала редкую энергию. Она долго без жалобы переносила дурное поведение своего мужа, в надежде, что самая эта сдержанность возвратит его к ней.
   Надежда ее не исполнилась; граф продолжал вести беспорядочную жизнь... Терпение молодой женщины лопнуло. Получение записки Сефизы довело отчаяние г-жи де Гам до высшей точки. Обманутая, оскорбленная и, кроме того, предоставленная постыдному состраданию какой-то Бианчини -- это было уж слишком!..
   И вот она поклялась, как нам известно, что если он в эту ночь не вернется домой, она сама отправится за ним к его любовнице...
   Граф не вернулся...
   По утру, в восемь часов, г-жа де Гам села в наемную карету и приказала везти себя в отель Бианчини.
   Она хорошо знала, где этот отель! Она твердой поступью вошла в него, и спокойным голосом сказала привратнику:
   -- Здесь живет Алиса Бианчини?
   -- Точно так.
   -- Она дома?
   -- Да, сударыня.
   -- Хорошо! Позови лакея, чтобы он провел меня.
   -- Но, сударыня... госпожа еще спит...
   -- Ее разбудят. Мне нужно говорить с нею. Я графиня де Гам.
   Графиню ввели в ту самую маленькую залу, в которой накануне Шиффонета принимала Флоримона.
   Молодая горничная, очень любимая госпожой, взялась ее разбудить.
   Она смело проникла в спальню, обитую оранжевым атласом, усыпанным золотыми цветами, по середине которой стояла кровать под балдахином, некогда принадлежавшая Помпадур, -- и на ней спокойно спала рядом со своим любовником куртизанка.
   -- Сударыня!.. Сударыня!..
   Она сердито приоткрыла глаза. У злых людей дурное пробуждение.
   -- Что вам надо, Коринна?
   -- Прошу у вас извинения... но я полагала... графиня де Гам здесь...
   -- Графиня де Гам?
   Бианчини так быстро вскочила на своей постели, что граф тоже проснулся.
   -- Что такое? -- сказал он.
   -- Твоя жена здесь.
   -- Моя... полно!..
   -- Нечего полно! А! У этой дамы есть апломб, честное слово!..
   -- Это уж слишком!.. Как она осмелилась!..
   -- А что она сказала, Коринна? Как она явилась?
   -- Она сначала спросила, здесь ли живет Алиса Бианчини и на утвердительный ответ привратника, сопровождавшегося замечанием, что слишком еще рано, она вскричала: "Ну, если г-жа Бианчини еще спит, вы ее разбудите, вот и все. Я графиня де Гам".
   Шиффонета соскочила с постели.
   -- Пеньур, туфли, скорее Коринна! -- сказала она.
   -- Что ты хочешь делать? -- сказал Рене, смотря на любовницу, несколько бледный.
   -- Но, с иронией возразила она, -- так как графиня желает поговорить со мной, я повинуюсь желаниям г-жи графини. Разве я ошибаюсь?
   -- Что ты ей скажешь?
   -- Это будет зависеть от того, что она сама скажет мне. Если она будет вежлива, я тоже буду вежлива, если нет, я у себя и не советую ей забывать это... Наконец, мой друг, посоветуйтесь с собой... Если вы желаете принять вашу жену, вы свободны... Вы даже можете отправиться с нею...
   -- О, злая?
   -- Э! У вас такой несчастный, такой смущенный вид!..
   -- Я опечален теми неприятностями, которые тебе доставляю.
   -- Э! В таком случае, успокойтесь! Это приключение нисколько мне ни неприятно. Напротив, оно забавляет меня! Мне любопытно, каким образом одна из тех женщин, которых называют честными, потребует от женщины моего сорта своего мужа. Если вы хотите присутствовать при представлении, ничто вам не мешает, Рене. Графиня в маленькой зале, Коринна?
   -- Точно так.
   -- Ну, зала отделяется от этой комнаты только будуаром. Оставив полуотворенною эту дверь, вы услышите все.
   Едва прошло пять минут, как ждала графиня, когда Бианчини вошла в маленькую залу.
   Г-жа де Гам сидела; она встала при шуме отворившейся двери. Обе женщины с минуту измеряли друг друга. И первая сразу поняла, что ей нечего надеяться от последней...
   Осанка, физиономия, все, до самого беспорядка туалета, в котором она не побоялась показаться ей, -- все в куртизанке говорило: "Я была и останусь твоим врагом!"
   Между тем, поклонившись с аффектированной вежливостью.
   -- Благоволите объяснить мне, графиня, чему я обязана честью видеть вас у себя! -- сказала Бианчини.
   Графиня стояла прямо, столь же гордая, сколь ложно смиренна была ее соперница. Она была побеждена. Но побеждена как львица змеей...
   -- Почему я у вас, сударыня, -- сказала она, -- вам известно!
   -- По истине, нет.
   -- Вы лжете! Мой муж -- ваш любовник. Он здесь. Я пришла сказать вам: отдайте мне моего мужа!
   Бианчини вздрогнула при этих словах: "Вы лжете!", произнесенных отрывистым голосом графини; ее брови нахмурились; щеки покрылись ярким румянцем. Тем не менее, она продолжала тем же сладким голосом:
   -- У вас свой способ выражения, которому невозможно противиться. Я сознаюсь: граф Рене де Гам, ваш муж, мой любовник. Он здесь. Но что касается того, чтобы отдать вам его... Боже мой, я в большом затруднении... Согласитесь, что если бы я ощущала самое искреннее желание обязать вас в этом случае, -- этого было бы недостаточно. Человека не отдают, как собачонку... Если ваш муж больше не любит вас, -- если он любит меня, конечно, это моя вина, потому что, со своей стороны, я всеми силами люблю его... Но что я могу сделать? Ничего. Единственно возможная для меня вещь, облегчить вам средства лично воззвать к супружеским чувствам г-на де Гам... Он в постели, в моей комнате, если вам угодно потрудиться встретить его... Я обещаю вам не мешать вашему разговору...
   Настала очередь графини вздрогнуть и покраснеть при этих словах, но у нее хватило мужества, чтобы сдержать себя.
   -- Сударыня, -- глухо сказала она, -- я оскорбила вас, обвинив во лжи, я сожалею об этом!..
   -- О! Сударыня, не стоит труда! Разве необходимо взвешивать свои выражения с существами подобными мне!..
   -- Но вы должны понять мою печаль!..
   -- Я ее понимаю... и она меня огорчает...
   -- Если вы действительно огорчаетесь, докажите мне.
   -- Каким образом?
   -- Расставшись сегодня же с г. де Гам!
   -- Я ему предлагала расстаться, когда вчера он рассказал мне о плачевной ссоре происшедшей между вами... Он отвечал, что скорее согласится умереть, чем расстаться со мной. Еще раз, что вы хотите, чтобы я сделала? Не могу же я поступить в монастырь, чтобы доставить вам удовольствие?
   -- Нет, но если бы у вас было немного сердца, вы могли бы, когда я прошу вас, когда я вас умоляю... я, честная женщина... совершенно разорвать постыдную связь...
   -- Разорвать! А как разорвать? Научите меня, потому что, клянусь честью, я недоумеваю. Ах! Если бы он любил меня... Но, повторяю, я тоже люблю его!.. Это приводит в отчаяние! Но я люблю его до безумия!.. К несчастью, любят не одни только честные женщины... Как ни мало у меня сердца, но это не многое -- для него... все для него!..
   Терпение г-жи де Гам истощилось. Приблизившись к куртизанке, она шепотом сказала:
   -- Довольно комедии! Не правда ли, он подслушивает? Поэтому вы так и говорите со мной... Сколько вам нужно, чтобы оставить Париж на шесть месяцев, так, чтобы он не знал где вы? Сто тысяч франков! Я вам даю.
   Бианчини презрительно пожала плечами.
   -- Сто тысяч франков! -- возразила она. -- Фи! Но я столько проживаю в одну неделю, моя малая госпожа. Притом же Рене де Гам!.. Если б вы предложили мне горы золота, чтобы его оставить, я не согласилась бы!..
   Графиня отскочила, испустив рычание тигрицы и пронзив взглядом куртизанку.
   -- Лукавая и подлая! -- вскричала она, -- береги же себе своего подлого любовника!.. Столь подлого, что он не уважает во мне своего имени, которое ты оскорбляешь! Береги его!.. Я тебе дарю его!.. Прощай!..
   Графиня удалилась быстрыми шагами.
   -- Прощай?.., нет! -- прошептала Шиффонета. -- Нет, моя милая дама, которая является оскорблять меня ко мне!.. Не прощай, а до свидания!.. Я тебе отдам тебе твоего мужа!.. Я хочу отдать его тебе в самом скором времени!.. И это будет моя мысль и твое наказание!..
   Графиня не ошиблась, из соседней комнаты он присутствовал при представлении комедии, -- при которой он вывел то заключение, что его любовница была лучшей женщиной на свете. Подумайте, любовница, отказывающаяся от ста тысяч франков!.. Правда, у Рене оставался еще целый миллион... Отказаться было не трудно.
   Не достигнув своей цели, поступок графини привел только к тому, что Рене де Гам повел еще более беспорядочную жизнь... Перед тем он еще сохранял некоторое приличие... После он пренебрег всеми и поселился у своей любовницы, слишком счастливой, что она могла предложить ему гостеприимство.
   Если припомнят, это происходило в 1865 году. К концу 1866 года, т. е. приблизительно через пятнадцать месяцев, Бианчини, по ее живописному выражению обчистила совсем Рене де Гам.
   Зато собственность муравья увеличилась на полтораста тысяч франков, не считая отеля, драгоценностей, кашемиров, кружев, которых было достаточно на целый магазин.
   Уже несколько недель граф был сумрачен и беспокоен... Его бумажник был пуст, а кредиторы, люди предусмотрительные, знавшие, что жена отделила свое состояние, отказывались ему верить. Было от чего прийти в отчаяние!
   Шиффонета предвидела роковую развязку, -- роковую для ее любовника, а для нее -- что она значила? После него -- другой? И всего ужаснее для Рене было то, что он все продолжал любить Бианчини.
   То было вечером в ноябре месяце. Днем она просила достать ей ложу у итальянцев. Он не исполнил; она рассердилась.
   -- Почему же вы не взяли мне эту ложу?
   -- Я должен сказать?
   -- Конечно. Почему?
   -- Потому что у меня нет денег.
   -- Нет де... Вы смеетесь?.. Что это значит? У вас нет четырех луидоров, чтобы свезти меня в театр?..
   -- Ни четырех, ни трех, ни двух... Я разорен.
   -- Право? Вы разорены? А!
   Она сидела рядом с графом, -- встала и, приблизившись к зеркалу--
   -- Конечно, мой друг, -- продолжала она, поправляя свою прическу, -- если это так--это жестоко! Но воздухом жить нельзя, а мой дом содержать не легко. Как вы дошли до этого? Знаете ли, с вашей стороны это вовсе не любезно! Не предупредить меня раньше. Согласитесь, я имела привычку рассчитывать на вас... Нет! Это нелюбезно!.. Наконец, я раздумаю. Что касается вас, ваша жена богата. Ну, вы сойдетесь с нею опять. О! Это всего благоразумнее, что вы можете сделать, я так думаю. Не права я?
   Граф молчал, пораженный очевидностью. Бианчини солгала ему: она его не любила. Никогда она не любила его!.. Узнав о его разорении, у нее не нашлось ни одного слова утешения. Рене де Гам был не умен; все в нем скопилось; но он был дворянин, он не унизился до упреков.
   -- Ты права, -- возразил он, -- так как я не могу более быть тебе полезен, мне ничего больше не остается, как удалиться. Но не пожертвуешь ли ты мне из милости еще одной ночью блаженства?
   Она покачала головой.
   -- Чтобы прибавить вам сожаления? -- сказала она.-- Это, быть может глупость, но если вы за нее держались.
   -- Я держусь.
   -- Пусть будет так!
   Она позвонила.
   -- Я не выхожу. Подайте чай. Они пили чай в будуаре. Она была весела.
   -- Так как это последние часы, которые мы проводим вместе, -- проговорила она, -- к чему омрачать их.
   Он разделял ее убеждение. Он смеялся как обыкновенно, даже более.
   Около полуночи они вошли в спальню. Он попросил ее спеть мелодию, которую она превосходно пела: прощание Шуберта.
   -- Это согласуется с нашим положением, -- сказала она.
   Она спела прощанье.
   Когда она кончила, то заметила, обернувшись, что граф плакал.
   -- А! -- сказала она с гримасой, -- Я не должна была петь этого. Мы переходим в драму.
   -- Нет! -- вскричал он. -- Нет драмы! Я люблю тебя, моя Алиса! -- сжав ее в объятьях.
   Они уже три часа были в постели.
   Почему эта ночь не продолжится вечно! -- прошептал он.
   -- Благодарю! -- возразила она. -- Если бы я часто проводила подобные ночи, скоро бы я совсем поблекла... До свидания, мой друг! Теперь спать.
   -- И ты все хочешь, чтобы завтра я с тобой расстался?
   -- Как он глуп! Мне кажется, не я хочу этого, а твой кошелек! Доброй ночи!

* * *

   На рассвете, Рене де Гам, не уснувший ни на минуту, тихо встал, на половину оделся, потом отправился к столику, на котором в изящном сафьянном ящичке лежал прелестный маленький стилет, купленный им еще в Венеции.
   Бианчини спала и ничего не видала.
   Но она слышала слабый вздох, сопровождавшийся тяжелым падением.
   Она привстала на кровати, зовя своего любовника, лежавшего на полу
   Граф де Гам был мертв. Он убил себя кинжалом в сердце.
   Видна была рана, немного крови; рана была узка -- кровоизлияние произошло вовнутрь.
   На всякий случай лакей предложил отыскать за медиком.
   -- Бесполезно! -- холодно сказала Шиффонета. -- Пусть закладывают, пока я одеваюсь.
   Она оделась; карета была заложена; Бианчини приказала, чтобы отнести в нее тело графа.
   Через несколько минут она явилась к графине, которую велела разбудить по важному обстоятельству.
   Графиня прибежала.
   -- Что такое, боже мой!
   -- Я отдаю вам вашего мужа.
   Г-жа де Гам чуть не умерла при виде трупа.
   Пока она рыдала, Шифонетта спокойно вошла в первый фиакр, чтобы вернуться домой...

* * *

   Мы заканчиваем историю Шифонетты, не потому, что мы не могли бы рассказать о ней еще кое-каких приключений, но мы... завершаем нашу книгу--и потому пишем "конец".
   Шифонетте теперь тридцать лет и у неё тридцать тысяч ливров дохода.
   Она всё еще прекрасна... За ней по прежнему волочатся...

Конец

   Первое издание русского перевода: История знаменитых куртизанок. Пер. с фр., доп. примеч. переводчика. Ч. 1--2 / Соч. Генриха Кока. Ч. 2. -- Москва: Типография Ф. Иогансон, 1872. -- 717 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru