Позвольте мне ещё написать вам о Святых Горах... "Святый да святится еще", -- беру я слово из уст нашего Слободско-Украйнского, Харьковского архипастыря, чтобы начать говорить о торжественном освящении храма на высоте высот Святогорских гор.
Ещё выше чудоявляющейся Никольской скалы, на самой над нею, из-за темени островерхих сосен, вознеслась белосияющей главою новая Святогорская церковь Спаса-на-горе. Так в своём образном и метком поговорном языке народ умел назвать праздник Преображения Господня, который находится в ряду трёх праздников: Спаса-на-воде и Спаса-на-холсте (1 Августа, когда бывает водосвятие и 16 Августа, когда празднуется Нерукотворенному образу на убрусе), составляя самую торжественную середину Спаса-на-горе. И такова была святая величественность и сень торжественности, являвшаяся чем-то боголепным на верху, отененных соснами и дубами, этих забытых во святыни гор, что двадцать лет тому назад, при самом открытии их, знаменитый Иннокентий стал на этом месте и обступаемый, и изнутри движимый красотою и величием его, сказал: "Здесь место храма Преображения Господня. Это Святогорский Фавор. Ниже островерхие утёсы трудного духовного восхождения, а здесь, в сени древесной и тишине, нагорняя высота молитвенного преображения". И преосвященный поэт благословляющей рукою поблагословил эту нагорнюю высоту в место святого Преображенского храма. "Фавор и Эрмон о имени Твоем возрадуются", -- добавил он псаломским словом и подарил именем Эрмона другую, напротив стоящую, лесистую высоту Святогорья.
Но эта высокая радость творения о славе Божией, почивающей на брении, не вдруг могла исполниться.
Святогорский монастырь (называвшийся до своего запустения, около 1774 года, Святоборским монастырём по непроходимому бору, в числе 27000 десятин облегавшему монастырь со всех сторон и ему принадлежавшему), -- этот новый монастырь в 1844 году только что воздвигался из своих развалин. Не двадцать семь тысяч десятин вековечных лесов и лугов было его старинным достоянием, а всего 350 десятин высей и гор дано ему было от доброхотных дателей. Не на Фавор было ему возвышаться, а прежде следовало оградиться у подошвы своей Святой Горы; создаться монастырю там, где он теперь есть и где у него ничего не было, кроме к малой полуторастолетней церкви Успения Богоматери. Но как оградиться и где основаться? И без того не великая древняя площадка монастыря, стеснённая полукруглым ущельем между гор и открытая всего с одной стороны реки, во время семидесятилетняго запустения вся засорилась и загромоздилась меловыми наносами и обвалами с гор, вся она проросла и заменилась лесом; а Донец с каждой весною и с каждой полой водою подмывал крутой берег. Зарождающемуся монастырю, -- чтобы было где поставить ему стопу ноги своей, -- следовало одной рукою горы копать, а другою реку прудить -- делать громадные отсыпи крутых обрывистых берегов и рубить с корнями вон почти вековую прорасль леса. Не до Фавора ему было.
И пятнадцать лет мысль и благословенье преосвященного Иннокентия оставались неосуществлённою мыслью и незримым благословением, там, высоко почивающим в нетронутой тени и сени древесной. Внизу монастырь изумительно создавался, рос, ограждался; воздвигал странноприимные дома; подкреплял свою древнюю церковь, грозившую рушиться, и создал новую, на вратах, на месте стародавней брамы. Новая жизнь, деятельно пробудившаяся на облагодатствованном месте, с каждым годом выявляла новые свои усиленные потребности. Церкви и странноприимные дома, и самая площадь монастыря становились тесны и не поместительны для прибывающего с году на год несчётного числа богомольцев. Волею и неволею, или вернее того сказать: благословной нуждою, монастырю должно было думать о сооружении внутри себя великого соборного храма на смену тому малому древнему, который в обыкновенные дни не вмещает десятой, а в праздник Успения и сотой доли богомольцев, едва сдерживается подпорами и стоит на стасемидесяти-летних дубовых стоянах, вместо каменной основы.
И вот в 15 годах своего возобновления, как и в самый первый год его, монастырь взялся за заступ и расчищающую лопату -- рыть горы в своей монастырской тесноте и у них, трудным подвигом, добыть себе площадь для предполагавшегося собора. О Фаворе нечего было и думать. Фавор, в своей высокой уединённости от центра монастыря, оставался мало кем знаем и мало кем досягаем. Там лежал камень и стоял высеченный из камня крест; у подножия его прибита была железная кружка с надписью: "На сооружение храма". Но приношений вообще было мало и мало. Господа, утомлённые трудным восходом более чем по пятистам ступеням лестницы, ведущей к Никольским скалам, не находили ни сил, ни желания карабкаться ещё выше, видевши уже самую высокую достопримечательность Святогорья: его древнейшую церковь в меловом утёсе. Простой народ, в его глубоком смирении, не приобыкший у нас щадить трудовой пот и кровные свои силы, лез дальше и выше за Никольские скалы, и путеводимый горной тропинкой досягал Фавора; но от подошвы монастыря, с самого первого шага в святые врата, рассыпая свои трудовые копейки, народ, достигши высоты Фавора, уже обыкновенно всё отдал, что было у него за душою и являлся сюда пуст и, так сказать, отрясён от дольнего праха своей медной копейки. И эта безмездность совершаемого поклонения перед нагорним уединённым крестом, -- этот так сказать: камень веры, лежащий на освященном месте, и кругом его эта душу проникающая тишина под наклоном ветвей и высота неба голубого в сияющем покое и что-то внутри вас преображающееся -- делало это место Святогорским раем!
И по всему казалось, что ещё долго и долго быть ему тем, чем место было в тишине почивающего над ним благословения. Монастырь, можно сказать, стонал внизу от труда и чрезвычайных усилий, заставляя стонать свои раскапываемые горы. Все его помыслы и устремления были там; как вдруг, на уединённой высоте забытого и оставленного Фавора, встречают слово, чётко написанное мелом на кресте: пора... Это, неизвестно кем, брошенное слово в самую середину забвения, шевельнуло всех; хотя оно было вовсе не пора по расчётам и счетам... Но когда приходит время вещи под небесами, для её совершения Господь посылает потребного во время своё, и на Святогорский Фавор явилась посланною здательница... Это было пять лет тому назад, и ровно в день оконченного пятилетия нынешнего 13 Августа на Святогорском Фаворе освятился храм Преображения.
"И так, Лазарь не три дня, а семьдесят лет лежавший в гробе, восстал", -- говорил витийствующий Иннокентий в день открытия монастыря. "Остаётся только разрешить погребальные пелены и дать ему идти. Да предстанут Марфа и Мария, и да окажут ему последнюю услугу". И Святогорскому монастырю в действительности предстала эта попечительная Марфа и вместе высоколюбящая Мария... Конечно, на воде нельзя писать; но подъезжая к Святогорью, когда вам сверкнёт в глаза опоясывающая его голубая лента Донца -- на ней будто видишь написанным прекрасное имя Татьяны Борисовны Потёмкиной.