Кларети Жюль
Заброшенный дом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La Maison vide.
    Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 1-7, 1878.

   

Заброшенный домъ.

Романъ

Жюля Кларети.

ГЛАВА I.
Анонимное письмо.

   Завтракъ передъ охотой приходилъ къ концу. Гости были очень оживлены, веселы и сдѣлали честь кухнѣ и винамъ депутата Герблэ. За столомъ много говорили и много смѣялись. Бернаръ Герблэ, старшина парижскихъ адвокатовъ и представитель департамента Сены и Уазы въ палатѣ, пригласилъ на охоту съ гончими только самыхъ близкихъ друзей -- доктора Вернье, подпрефекта изъ Рамбулье, одного изъ своихъ товарищей по національному собранію, нѣсколькихъ сосѣдей, крупныхъ землевладѣльцевъ, и, наконецъ, контр-адмирала графа де-Реньера, своего друга дѣтства. Всѣхъ было двѣнадцать завзятыхъ охотниковъ, великолѣпныхъ стрѣлковъ, у которыхъ ни одинъ выстрѣлъ не пропадалъ даромъ.
   За воротами замка гончія собаки валялись на пескѣ, между тѣмъ какъ егеря и выжлятники въ послѣдній разъ дѣлали осмотръ ружьямъ, на полированныхъ темныхъ прикладахъ и на блестящихъ стволахъ которыхъ прихотливо играло солнце. Сидя въ столовой, гости Бернара Герблэ могли любоваться сквозь цѣльныя зеркальныя стекла оконъ на бархатистую, зеленую лужайку передъ домомъ, на массивныя деревья парка и въ синѣвшее надъ ними полуденное сентябрьское небо. День стоялъ жаркій, какъ среди лѣта; но жаръ не проникалъ въ глубокую, прохладную столовую, откуда охотники вовсе не спѣшили уходить, медленно допивая свой кофе и смакуя, кто кюмель, кто мараскинъ. За этимъ пріятнымъ занятіемъ у нихъ велись безконечные охотничьи разсказы о томъ, какъ у одного дикая коза исчезла изъ-подъ носа прежде, чѣмъ онъ успѣлъ спохватиться, какъ у другого куропатки, точно по волшебству, валились стаями, какъ у третьяго промахъ по одному зайцу давалъ въ результатѣ десятокъ убитыхъ, словомъ, разсказчики или проклинали, по прошествіи многихъ лѣтъ, неудачи одного дня. или хвастали, безъ зазрѣнія совѣсти, подвигами, совершенными ими втеченіи одного часа.
   -- Сознаюсь, замѣтилъ де-Реньеръ, выслушавъ разсказъ подпрефекта объ истребительныхъ охотахъ его на куропатокъ и перепеловъ,-- что я далеко не такъ страшенъ, какъ вы, для дичи моего друга Герблэ. Я не кровожаденъ; у меня духу не хватаетъ бить почти въ упоръ, я цѣлю издали, поэтому даю время фазанамъ и зайцамъ ускользнуть отъ моихъ выстрѣловъ.
   -- Ну да, да, Жанъ, скромничай! возразилъ Герблэ.-- Ты всѣхъ насъ за поясъ заткнешь. Господа, продолжалъ онъ, ставя свою чашку съ кофе на столъ и протягивая обѣ руки къ Реньеру,-- рекомендую вамъ человѣка, который охотился на слоновъ и билъ тигровъ!
   У присутствующихъ вырвалось невольное восклицаніе, тѣмъ болѣе лестное для контр-адмирала, что никто не выразилъ при этомъ удивленія. Де-Реньеръ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, подвиги которыхъ, какъ-бы они ни были невѣроятны, кажутся правдоподобными, потому что никто не сомнѣвается въ энергіи и рѣшимости, какъ-бы прирожденныхъ этимъ личностямъ.
   Въ служебной дѣятельности де-Реньера было много случаевъ, выходящихъ изъ ряда обыкновенныхъ. Въ крымскую войну онъ, еще бывши юношей, подплывъ въ лодкѣ, пытался, подъ огнемъ непріятельскихъ батарей, взорвать на воздухъ потопленные русскими корабли, для загражденія входа въ севастопольскую гавань. Онъ вернулся изъ этой неудавшейся экспедиціи съ прострѣленнымъ, какъ рѣшето, платьемъ и съ прежней вызывающей улыбкой на губахъ; сопровождавшій-же его матросъ Готье былъ блѣденъ, какъ мертвецъ.
   -- Это что значитъ? спросилъ, взглянувъ на него, де-Реньеръ;-- старый матросъ, и поблѣднѣлъ!
   -- Неужто вы думаете, что я боялся за себя! грубо отвѣтилъ тотъ;-- я опасался за васъ. Въ двадцать три года не легко умирать!
   Де-Реньеръ былъ въ то время гардемариномъ. Каждый изъ послѣдующихъ чиновъ онъ купилъ себѣ какимъ-нибудь геройскимъ подвигомъ, и теперь, въ сорокъ шесть лѣтъ, контр-адмиралъ, имѣющій орденъ Почетнаго легіона, онъ могъ смѣло сказать, что получилъ ихъ не черезъ протекцію, а дѣйствительною службою, жертвуя своей жизнью для отечества. Въ кампанію 1870 года онъ былъ уже командиромъ корабля. Въ то время, такъ же, какъ и въ 1814 году, изъ матросовъ французскаго флота образовали сухопутные отряды для защиты територіи. Де-Реньеръ, назначенный генераломъ въ луврскую армію, велъ своихъ морскихъ стрѣлковъ на приступъ укрѣпленія Кульмы съ такой-же спокойной увѣренностью, какъ-будто бралъ на абордажъ непріятельское судно, а ночью расположился на землѣ среди своихъ матросовъ, и все это дѣлалось у него такъ просто и естественно, точно онъ давно уже привыкъ къ боевой жизни на сушѣ. По заключеніи мира, капитанъ де-Реньеръ опять ушелъ въ море, по направленію къ французскимъ колоніямъ, съ тѣмъ, чтобы вмѣстѣ съ храбрыми своими матросами исполнять скромныя служебная обязанности на другомъ концѣ свѣта. Онъ былъ уроженецъ Нанта; соотечественники предложили ему кандидатуру члена національнаго собранія; де-Реньеръ, либералъ по убѣжденію, патріотъ до мозга костей, отклонилъ отъ себя эту честь, говоря, что солдатъ можетъ служить своему отечеству и не занимаясь политикой.
   -- Но вѣдь трибуна -- это тоже своего рода боевая позиція, возражали ему на это друзья.
   -- Моя трибуна -- вахта, просто отвѣчалъ капитанъ.
   Вскорѣ затѣмъ его произвели въ контр-адмиралы и онъ пріѣхалъ въ Парижъ, чтобы провести тамъ нѣсколько времени. Въ обществѣ онъ встрѣтилъ одну прекрасную молодую дѣвушку и женился на ней. Въ свѣтѣ говорили, что бракъ ихъ -- въ точномъ смыслѣ слова бракъ по любви. Бланшъ де-Реньеръ была прелестна, такъ-что адмирала, даже послѣ пятилѣтняго супружества, считали счастливѣйшимъ человѣкомъ; для полнаго домашняго счастья ихъ не доставало ребенка.
   -- Да, господа, продолжалъ хозяинъ дома,-- адмиралъ билъ тигровъ; надѣюсь, онъ имѣетъ право промахнуться по мелкой дичи.
   -- Тѣмъ болѣе, подхватилъ, смѣясь, подпрефектъ, -- что онъ и по ней-то не даетъ никогда промаховъ. Я помню одинъ выстрѣлъ, поразившій всѣхъ насъ... да, адмиралъ, я помню его... это случилось въ прошедшемъ году... въ Монлье... Кабанъ...
   -- На мое счастье, онъ бѣжалъ прямо на меня, перебилъ де-Реньеръ;-- пришлось поневолѣ его убить, иначе онъ пропоролъ-бы меня насквозь.
   -- Но у васъ быль всего одинъ зарядъ шестого нумера въ ружьѣ?
   -- На близкомъ разстояніи такого заряда вполнѣ достаточно. Я имѣлъ терпѣніе выждать и, къ счастью, вѣрно прицѣлился. Вотъ и все.
   -- Счастье, счастье! нѣтъ глупѣе этого слова! воскликнулъ Герблэ.-- Счастіемъ называютъ иногда и трудъ, и храбрость, и талантъ, а по-моему, это слово -- псевдонимъ успѣха. Его изобрѣли завистники, чтобы понизить цѣну истиннаго достоинства.
   -- Отлично! замѣтилъ, смѣясь, адмиралъ.-- Сейчасъ видно, что разсуждаетъ человѣкъ, избалованный счастьемъ. Ты богатъ, популяренъ, въ сорокъ восемь лѣтъ -- вѣдь ты четырьмя годами старше меня -- ты старшина адвокатовъ; впереди тебя ожидаетъ мѣсто хранителя государственной печати. Все это прекрасно. Но отчего ты не хочешь допустить, баловень судьбы, что на бѣломъ свѣтѣ существуютъ также непризнанные таланты, бездольные труженики и способные люди, задавленные судьбой?
   -- Чортъ возьми! это грустныя исключенія. Но будемъ говорить только о тебѣ, да, о тебѣ, Жанъ. Неужели ты станешь утверждать, что счастье, которымъ ты наслаждаешься, досталось тебѣ не по заслугамъ? А между тѣмъ, повѣрь, что во флотѣ и внѣ флота непремѣнно есть личности, которыя съ видимой завистью говорятъ: счастливецъ Реньеръ! какъ ему везетъ!..
   -- Если это доставляетъ имъ удовольствіе, пусть себѣ говорятъ, возразилъ де-Реньеръ.-- Они, можетъ быть, и правы. Въ такой странѣ, какъ Франція, господа, гдѣ случай играетъ людьми, какъ пѣшками, надо, дѣйствительно, счастье, чтобы добиться чего-нибудь; стоитъ только пулѣ измѣнить свой полетъ, вѣтру, пропитанному міазмами желтой лихорадки, подуть вправо, а не влѣво, мачтѣ упасть на голову одного, миновавъ другого, -- и вотъ изъ двухъ людей, тотъ, кому не повезло, попадаетъ въ море съ ядромъ, привязаннымъ къ ногамъ, или въ могилу, гдѣ-нибудь въ Мехикѣ или Кохинхинѣ, а счастливый товарищъ его мѣняетъ жгутики на эполеты и изъ капитановъ производится въ адмиралы. Что-жь касается славы, то это не болѣе, какъ добавочная сумма къ пожизненной рентѣ; чтобы заслужить ее, не нужно ни блистать, ни обладать особенными достоинствами, а только умѣть тянуть свою лямку.
   -- Вы, адмиралъ, тянете ее и, въ то-же время, блистаете, проговорилъ одинъ изъ гостей, видимо довольный своимъ замѣчаніемъ.
   -- Совсѣмъ нѣтъ, возразилъ адмиралъ;-- мнѣ везетъ, вотъ и все, а что еще рѣже встрѣчается -- я въ самомъ дѣлѣ счастливъ, даже такъ счастливъ, что подчасъ самому становится страшно.
   -- Постучите по дереву; это, говорятъ, помогаетъ отъ оговору, шутя замѣтилъ одинъ изъ гостей.
   -- Да, пожалуй. По этому поводу мнѣ пришла въ голову преглупая исторія изъ временъ моего дѣтства, когда мнѣ было лѣтъ десять или двѣнадцать. Врѣзалась она у меня въ памяти потому, можетъ быть, что глупости всегда дольше не забываются. Не знаю, слыхалъ-ли кто изъ васъ о Батцѣ, живописной деревнѣ близь Нанта; большинство тамошнихъ жителей слывутъ или сами считаютъ себя колдунами. Не смѣйтесь, господа! хотя я этому и не вѣрю, однако, до сихъ поръ не могу забыть одной старухи, полуразбитой параличемъ, вѣчно лежавшей въ постели подъ розовымъ пологомъ; страшная голова ея утопала въ грудѣ подушекъ, лобъ былъ до половины закрытъ бѣлымъ платкомъ, глаза закачены кверху, губы сжаты, весь подбородокъ поросъ сѣдой щетиной. Это ужасное существо называлось Викторія Траншаръ; про нее разсказывали, будто она ясновидящая; она нѣсколько разъ мысленно путешествовала изъ Батца въ Парижъ.
   Странно, она описывала Парижъ, гдѣ никогда не была, съ такою точностью, точно жила тамъ долго.
   -- И что-же? спросилъ подпрефектъ.
   -- Что? Викторія Траншаръ, многія предсказанія которой уже сбылись -- замѣтьте это -- предсказала мнѣ -- пари держу, вы сейчасъ скажете, что я суевѣренъ, какъ бретонецъ,-- она предсказала мнѣ...
   Адмиралъ не кончилъ и вдругъ расхохотался; онъ дѣлалъ видъ, что не придаетъ никакого значенія этому воспоминанію своего дѣтства, а между тѣмъ оно нерѣдко давило его, какъ кошмаръ.
   -- Впрочемъ, продолжалъ онъ, переставъ смѣяться, -- стоитъ-ли передавать такой вздоръ.
   -- Какъ стоитъ-ли? возразилъ депутатъ: -- да это преинтересно.
   -- Говорите, въ чемъ состоитъ предсказаніе?
   -- Какое будущее ожидаетъ васъ?
   -- Какой смертію вы умрете?
   -- Требуемъ объявленія намъ приговора Викторіи Траншаръ! закричали со всѣхъ сторонъ.
   -- Да говори-же, Жанъ, умоляю тебя! приставалъ Герблэ.-- Это такъ любопытно. Вотъ оригинальная крестьянка!
   -- Такъ слушайте-же, началъ адмиралъ: -- она предсказала, что я убью себя два раза.
   -- Ты себя убьешь? воскликнулъ Герблэ.
   -- Вы, адмиралъ?
   -- И даже два раза?
   -- Да, два раза.
   Въ столовой раздался громкій, добродушный смѣхъ, вызываемый, обыкновенно, какой-нибудь уморительной нелѣпостью.
   Докторъ Вернье, до сихъ поръ очень мало говорившій, пристально посмотрѣлъ на адмирала, какъ-бы изучая его наружность, и, пожавъ плечами, замѣтилъ:
   -- Слова вашей колдуньи такъ и останутся словами; она такъ-же знала вашу судьбу, какъ знаю я, что совершается въ настоящую минуту въ Томбукту. Вальтеръ-Скотъ въ своихъ романахъ давнымъ-давно схоронилъ послѣднихъ колдуній. У васъ, адмиралъ, и складъ-то не такого человѣка, которому предназначено быть самоубійцей. Начать съ того, что вы ведете дѣятельную жизнь; только чудо или какая-нибудь страшная катастрофа, можетъ превратить вашъ нервно-сангвиническій темпераментъ -- идеальный, по моему мнѣнію -- въ меланхолическій и довести васъ до ипохондріи; а такъ-какъ теперь на бѣломъ свѣтѣ чудесъ не бываетъ, то и этого ожидать нельзя. Судя по вашему сложенію, вамъ предназначено жить не менѣе ста лѣтъ. Старая бретонка все вамъ наврала.
   Послѣ этой докторской дисертаціи гости встали изъ-за стола и отправились гурьбой въ лѣсъ, на опушкѣ котораго ихъ ожидали уже загонщики.
   Докторъ Вернье шелъ рядомъ съ адмираломъ и невольно любовался этимъ сорокапятилѣтнимъ стройнымъ атлетомъ, съ серьезнымъ, но не строгимъ лицомъ, нѣсколько холодное выраженіе котораго смягчалось пріятной улыбкой, очень часто мелькавшей на его губахъ. У де-Реньера были бѣлокурые бакенбарды -- усы и бороду онъ брилъ -- прямой, правильный носъ и глаза цвѣта морской волны; въ нихъ отражались вся энергія и вся твердость его характера. Онъ былъ превосходно сложенъ, а благодаря постоянной жизни на морѣ, не имѣлъ ни малѣйшей наклонности къ толщинѣ; скорѣе его можно было назвать худощавымъ; морской воздухъ и вѣтеръ подернули его гладкій лобъ, щеки и тонкія руки здоровымъ загаромъ. Адмиралъ держался очень прямо на ходу; охотничій костюмъ изъ бѣлаго полотна ловко охватывалъ его талію; на поясѣ висѣла у него сумка съ зарядами. Докторъ, глазъ котораго присмотрѣлся къ человѣческимъ немощамъ, съ восторгомъ смотрѣлъ теперь на это олицетвореніе мощи и добродушія. Все говорило, что адмиралъ рожденъ для того, чтобы повелѣвать, покровительствовать слабымъ и не преклоняться ни передъ кѣмъ.
   -- Еще разъ долженъ вамъ повторить, адмиралъ, началъ опять докторъ,-- что у вашей ясновидящей деревни Батцъ не было капли дара предвидѣнія. Вамъ, конечно, извѣстно, что многіе изъ нашей братьи докторовъ считаютъ самоубійцъ мономанами; мономанія-же эта обнаруживается различными признаками. Я тотчасъ угадаю, если человѣкъ долженъ кончить самоубійствомъ, развѣ только съумасшествіе не отвлечетъ его отъ этого; но такой крѣпкій организмъ, какъ вашъ, я рѣдко встрѣчалъ впродолженіи всей моей практики. Годы почти не будутъ имѣть на васъ вліянія: вы состарѣетесь, но никогда не сдѣлаетесь хилымъ. Мы говоримъ обыкновенно, что человѣкъ старѣетъ соотвѣтственно медленному или быстрому разрушенію его сосудовъ; что жь касается васъ, могу васъ завѣрить, что вы долго останетесь молоды; черезъ двадцать лѣтъ вы будете такъ-же молоды и бодры, какъ сегодня. Въ этомъ отношеніи я чрезвычайно радъ за васъ и за нашъ край.
   Адмиралъ молча выслушалъ эту любезность.
   -- Позвольте мнѣ прибавить ко всему сказанному еще одно слово, продолжалъ докторъ.
   -- Сдѣлайте милость, отвѣчалъ де-Реньеръ.
   -- Бьюсь объ закладъ, адмиралъ, что вы очень вспыльчивы.
   -- Я?... Да, дѣйствительно, я непомѣрно горячъ.
   -- У васъ, подъ личиной наружной холодности, скрывается расположеніе къ припадкамъ бѣшенаго гнѣва.
   -- Къ несчастью, да, отвѣчалъ де-Реньеръ.-- Однако, кажется, вы, докторъ, также ясновидящій, какъ и Викторія Траншаръ, прибавилъ онъ съ улыбкой.
   -- Вспыльчивость -- единственная слабая сторона вашего темперамента, заключилъ докторъ.-- Если-бы вамъ удалось побороть ея порывы,-- они, конечно, не часто проявляются -- то, съ медицинской точки зрѣнія, васъ можно-бы было поставить за образецъ человѣчеству. Что-жь касается другой точки зрѣнія...
   -- Знаю, знаю, докторъ, прервалъ его де-Реньеръ, принимаясь снова смѣяться: -- съ другой точки зрѣнія я, въ вашихъ глазахъ, совершенство. Однако, что-же это? вы заставили меня выслушать докторскую дисертацію.
   -- Согласитесь, адмиралъ, что на этотъ разъ я не нанесъ никакого вреда моему паціенту.
   -- Да, по воображаю, какъ вы выместите это теперь на куропаткахъ.
   -- Что-жь дѣлать? возразилъ докторъ.-- Нельзя-же вводить въ убытокъ смерть.
   Несмотря на любезности доктора, адмиралъ чувствовалъ неодолимое желаніе остаться наединѣ съ своими думами и не имѣть надобности отвѣчать. Разсказъ о ясновидящей старухѣ въ Батцѣ, переданный имъ шутливымъ тономъ, произвелъ, однакожь, на него самого странное впечатлѣніе. Онъ мысленно повторялъ себѣ, что совершенно счастливъ; ему живо представился его домъ въ улицѣ Монтень, гдѣ, уѣзжая наканунѣ, онъ оставилъ жену. Онъ разставался съ молодой графиней всего на двое сутокъ; но эта краткая разлука показалась ему теперь почему-то невыносимой, тогда какъ не задолго вередъ тѣмъ онъ уходилъ въ море на цѣлый годъ. Никогда въ жизни Бланшъ де-Реньеръ не казалась ему такой очаровательной, какъ въ минуту послѣдняго его отъѣзда изъ дому, никогда не вызывала она въ его сердцѣ такого прилива глубокой, бѣшеной страсти, какъ въ это утро. Докторъ не ошибся: подъ личиной хладнокровнаго моряка скрывалась пламенная натура, способная на юношескіе порывы гнѣва. Адмиралъ былъ влюбленъ въ свою жену, какъ двадцатилѣтній молодой человѣкъ; онъ благоговѣлъ передъ нею, какъ юноша передъ предметомъ своей первой страсти, и послѣ пяти лѣта супружества онъ цѣловалъ жену съ такимъ-же пламеннымъ трепетомъ, какъ въ день своей помолвки.
   Отдѣлившись отъ товарищей, адмиралъ съ особеннымъ упоеніемъ предался воспоминаніямъ о красотѣ Бланшъ и, идя вдоль просѣки лѣса, больше думалъ о томъ, какъ-бы поживѣе воспроизвести въ своемъ воображеніи дорогія черты, чѣмъ о дичи. Плохо въ этотъ день началась охота у Реньера; одинъ изъ егерей не безъ удивленія замѣтилъ, какъ адмиралъ далъ двумъ зайцамъ проскочить почти между ногъ. До нихъ-ли ему было! онъ мечталъ въ эту минуту о женѣ, о ея большихъ черныхъ глазахъ, о прелестной улыбкѣ, о тихой грусти, налетавшей иногда, какъ легкое облако, на кроткое лицо молодой женщины.
   -- Однако, что-же это я размечтался? Будетъ! сказалъ онъ съ улыбкой.-- Завтра-же я увижу ее, а теперь слѣдуетъ настрѣлять гору дичи.
   Съ этихъ поръ егерю, приставленному къ услугамъ адмирала, оставалось только гордиться имъ: ни одинъ выстрѣлъ не пропадалъ у него даромъ; онъ въ этотъ день былъ царемъ охоты, и когда на лужайкѣ передъ домомъ Герблэ разложили убитыхъ птицъ, кроликовъ и зайцевъ, то оказалось, что большая часть добычи доставлена де-Реньеромъ.
   Хозяинъ дома поспѣшилъ замѣтить, что завтра, въ полевой охотѣ, лавры, безъ сомнѣнія, достанутся на его долю, но что сегодня справедливость требуетъ предложить тостъ за адмирала, такъ скромно увѣрявшаго утромъ, будто онъ даетъ промахи, стрѣляя по кроликамъ.
   Въ ту минуту, когда де-Реньеръ поднимался по лѣстницѣ въ отведенную ему комнату, чтобы переодѣться послѣ охоты, матросъ Готье, неразлучавшійся съ нимъ впродолженіи двадцати лѣтъ,-- онъ и теперь привезъ въ домъ Герблэ любимую собаку адмирала и его ружье, -- подалъ ему только-что доставленное письмо на его имя.
   -- А! вѣрно отъ графини! весело воскликнулъ де-Реньеръ.
   -- Нѣтъ, г. адмиралъ, отвѣчалъ Готье, -- письмо пришло не по почтѣ: его принесъ комисіонеръ изъ Рамбулье. Какой-то молодой человѣкъ отдалъ ему его и сказалъ: очень нужное, по важному дѣлу.
   -- По важному дѣлу? повторилъ де-Реньеръ, принимая письмо.
   На квадратномъ конвертѣ изъ толстой, глазированной, свѣтлозеленой бумаги адресъ контр-адмирала графа де-Реньера былъ написанъ смѣлымъ, тонкимъ почеркомъ, совершенно незнакомымъ ему.
   -- Я было пошелъ васъ отыскивать, заговорилъ опять Готье,-- чтобы отдать письмо, но мѣстъ здѣшнихъ не знаю; побрелъ на выстрѣлы да и заблудился въ рощѣ. Едва выбрался. Если письмо спѣшное, вы меня извините. Я вернулся только пять минутъ тому назадъ.
   Де-Реньеръ внимательно разсматривалъ конвертъ; въ его душѣ шевелилось какое-то смутное безпокойство. Ему казалось страннымъ, кому это вздумалось писать на его имя въ домъ Герблэ. Вдругъ страшная мысль мелькнула у него въ головѣ: что, если Бланшъ занемогла? Что, если какое-нибудь несчастье...
   Онъ вскрылъ конвертъ и быстро пробѣжалъ письмо.
   Когда старикъ Готье, уходя, затворилъ за собою дверь, онъ вдругъ услышалъ сдержанный крикъ и тотчасъ-же вернулся въ комнату. Вотъ что онъ увидѣлъ: де-Реньеръ, блѣдный, какъ мертвецъ, съ посинѣвшими губами, держалъ въ судорожно сжатой рукѣ письмо и смотрѣлъ на него помутившимися отъ ужаса глазами.
   Готье не разставался съ адмираломъ съ самой крымской кампаніи, но онъ никогда не видалъ его въ подобномъ состояніи Старикъ струсилъ; ему уже показалось, что де-Реньеръ шатается, и онъ кинулся, чтобы поддержать его.
   -- Что съ вами, г. адмиралъ? спрашивалъ онъ въ волненіи.-- Что написано въ письмѣ? Ужь не скончалась-ли графиня?
   Де-Реньеръ выразительно посмотрѣлъ на матроса, молча свернулъ письмо и положилъ его на мраморный столъ туалета.
   -- Подними конвертъ, Готье, тихо сказалъ онъ.
   Матросъ поднялъ съ полу конвертъ и подалъ его адмиралу; тотъ съ минуту посмотрѣлъ на адресъ, затѣмъ, пожавъ плечами, положилъ надорванный конвертъ рядомъ съ письмомъ.
   Готье услышалъ, какъ онъ прошепталъ съ видомъ отвращенія:
   -- Это дѣло какого-нибудь подлеца... все ложь... грязью хотѣли бросить... кромѣ презрѣнія, ничего не заслуживаетъ.
   Де-Реньеръ торопливо раздѣлся, облилъ себѣ голову холодной водой и нѣсколько времени теръ мокрой губкой свои побагровѣвшія уши, тогда какъ лицо его все еще оставалось мертвенно-блѣднымъ. Послѣ того онъ одѣлся къ обѣду, взялъ письмо съ конвертомъ, еще разъ перечиталъ ихъ и засунулъ въ боковой карманъ своего сюртука.
   -- Часъ обѣда еще не наступилъ, сказалъ онъ громко, -- въ ожиданіи звонка пойду немного прогуляюсь.
   Добрякъ Готье не осмѣлился сдѣлать ни одного вопроса адмиралу, хотя для него было ясно, что тотъ страдаетъ отъ какого-то страшнаго горя и не имѣетъ силъ скрыть его.
   -- Былъ я при немъ, ворчалъ про себя матросъ, по уходѣ де-Реньера,-- когда онъ въ Сайгунѣ получилъ извѣстіе о смерти своей матушки; любилъ онъ ее, могу сказать, а все-таки въ тѣ поры его, видно, легче полоснуло по сердцу, чѣмъ сегодня. И откуда только взялось это проклятое письмо?
   Готье стоялъ у окна и грустно покачивалъ головой, слѣдя за Реньеромъ, который шелъ невѣрнымъ шагомъ по узенькой тропинкѣ парка, безпрестанно хватался рукой за лобъ и направлялся къ самой темной алеѣ, повидимому, ища уединенія; но въ сущности, онъ шелъ туда совершенно машинально; его просто тянуло прочитать еще разъ роковое письмо, изучить каждую букву, изучить смыслъ каждаго слова. Почеркъ былъ ему незнакомъ; узкія, отчетливо выведенныя буквы могли точно также легко выйти изъ-подъ пера твердой женской руки, какъ и мужской.
   Это проклятое анонимное письмо заключало въ себѣ самый подлый доносъ, низкую, отвратительную клевету, которая бросала грязью прямо въ лицо графини де-Реньеръ и вонзала ножъ въ сердце ея мужа.
   "У вашей жены есть любовникъ, говорилось въ письмѣ.-- Разстаньтесь съ вашими пріятелями, вернитесь сегодня-же вечеромъ въ Парижъ -- вы застанете у себя въ домѣ этого человѣка.

Другъ".

   -- Другъ! повторилъ адмиралъ, задыхаясь отъ бѣшенства.-- Подлецъ смѣетъ называть себя моимъ другомъ! Есть-же на свѣтѣ такіе низкіе, презрѣнные люди! Обвинять Бланшъ въ такой гнусности! И кто-же обвиняетъ ее? Какой-нибудь мошенникъ, несмѣвшій даже выставить своего имени подъ позорнымъ доносомъ... Да ну его совсѣмъ! стоитъ-ли обращать вниманіе на это... Въ огонь эту дрянь, вотъ и все...
   Говоря это, адмиралъ нечаянно взглянулъ на красноватую гусеницу, которая ползла по стеблю розоваго куста и подбиралась къ роскошному цвѣтку, оставляя за собой слизистый слѣдъ. Ударомъ смятаго въ рукѣ письма де-Реньеръ сбросилъ гадину на песокъ и раздавилъ каблукомъ ея шаршавое тѣло.
   -- Вотъ какъ надобно поступать съ пресмыкающимися, чтобы они не грязнили другихъ! проговорилъ онъ вслухъ, и собрался уже, въ порывѣ негодованія, разорвать письмо; но почему-то опять спряталъ его въ карманъ.
   Де-Реньеръ не ошибся, разсчитывая, что воздухъ освѣжитъ его пылающую голову. Онъ вернулся въ замокъ нѣсколько успокоенный, въ ту минуту, когда раздался вторичный звонокъ, созывавшій къ обѣду гостей Герблэ. Повторяя себѣ безпрестанно, что благородный человѣкъ не долженъ обращать вниманія на анонимныя письма, адмиралъ кое-какъ совладалъ съ собой и рѣшился отнестись съ полнымъ презрѣніемъ къ полученному доносу.
   -- Ни за что не поѣду въ Парижъ! разсуждалъ онъ, поднимаясь къ себѣ на верхъ; -- останусь здѣсь до завтрашняго дня, завтра буду охотиться въ Рамбулье вплоть до вечера, вернусь домой въ назначенный часъ и не унижусь до такой степени, чтобы, основываясь на гнусной клеветѣ какой-то отвратительной личности, ускорить хоть на минуту свое возвращеніе.
   Принявъ такое рѣшеніе, адмиралъ почувствовалъ, что на душѣ его стало какъ-будто легче; тѣлъ не менѣе, придя въ свою комнату, онъ началъ подробно разспрашивать Готье, чтобъ угадать, кто могъ быть тотъ человѣкъ, который явился въ Рамбулье съ письмомъ на его имя. Но оказалось, что посланный комисіонеръ самъ не зналъ вручителя письма; Готье прибавилъ, что, подстрекаемый любопытствомъ, онъ заставилъ комисіонера описать ему наружность неизвѣстнаго господина. "Высокій, нарядный такой, изъ себя красивый, въ петлицѣ ленточка, но только не краснаго цвѣта".
   -- Больше, г. адмиралъ, я ничего не могъ отъ него добиться. заключилъ старикъ матросъ, -- но если прикажете, допрошу его вторично. Найти этого комисіонера не трудно: онъ вѣчно торчитъ на дебаркадерѣ въ Рамбулье. Я у него все выспрошу.
   "Не лучше-ли ничего не разузнавать?" подумалъ адмиралъ, и все-таки сказалъ Готье: -- Пожалуй, уладь это завтра и сейчасъ-же сообщи мнѣ.
   Де-Реньеръ спустился въ столовую, гдѣ его встрѣтили, какъ тріумфатора, восторженными восклицаніями и поздравленіями съ блестящими результатами охоты; но общее веселое настроеніе быстро измѣнилось, когда гости, и въ особенности докторъ Бернье, замѣтили выраженіе страданія на лицѣ адмирала.
   Герблэ, посмотрѣвъ пристально на своего пріятеля, былъ не только пораженъ, но даже испуганъ страшной перемѣной въ его наружности.
   -- Ты боленъ, Жанъ? спросилъ онъ.
   Адмиралъ попробовалъ улыбнуться.
   -- Ничего, отвѣчалъ онъ тихо,-- я блѣденъ потому, что у меня мигрень. Прошу васъ, господа, не обращайте на меня вниманія.
   А между тѣмъ рыданія душили де-Реньера и онъ съ трудомъ ихъ удерживалъ. Въ его воображеніи проносились самыя мрачныя картины; изсѣра-голубые глаза его сверкали лихорадочнымъ огнемъ.
   -- Я бы вамъ посовѣтовалъ, повторилъ нѣсколько разъ за обѣдомъ докторъ Бернье, -- уйти къ себѣ на верхъ и успокоиться.
   Но де-Реньеръ дождался десерта. На дворѣ, совсѣмъ стемнѣло и когда на балконѣ стали подавать кофе, на небѣ робко зажглись уже первыя звѣздочки; группы гигантскихъ деревьевъ изъ темнозеленыхъ превратились въ черныя.
   -- Кажется, уже поздно? замѣтилъ адмиралъ, обращаясь къ Герблэ.-- Къ которому часу я могъ-бы попасть въ Парижъ?
   -- Когда? Сегодня вечеромъ?
   -- Да, сегодня.
   -- Вотъ идея! воскликнулъ хозяинъ.-- Развѣ у тебя въ Парижѣ есть важное дѣло, нетерпящее отлагательства?
   -- Да, есть.
   -- Вѣрно, по поводу письма, которое ты получилъ?
   -- Да, по поводу его.
   -- Надѣюсь, другъ мой, продолжалъ адвокатъ, съ участіемъ схватывая адмирала за обѣ руки и почувствовавъ, что онѣ горячи;-- надѣюсь, у тебя въ Парижѣ не случилось никакого несчастія?
   -- Ровно никакого. Я ѣду туда по службѣ.
   -- Развѣ это письмо прислано къ тебѣ изъ министерства?
   -- Да, изъ министерства.
   -- Что-жь, тебя опять посылаютъ въ море?
   -- Можетъ быть.
   -- Значитъ, ты волнуешься отъ мысли, что тебѣ придется разставаться съ твоей милой женой?
   -- Какъ ты все отлично угадываешь, отвѣчалъ адмиралъ съ принужденнымъ смѣхомъ.
   -- Да вѣдь другого ничего и придумать нельзя, простодушно замѣтилъ Герблэ.-- Если ты снова уйдешь въ море, твоя бѣдная жена придетъ въ отчаяніе. Помнишь, какъ она уговаривала тебя остаться въ Парижѣ, когда ты получилъ послѣднюю командировку? Она даже разсердилась на тебя за то, что ты колебался въ выборѣ между командировкой и отставкой.
   -- Да, эти правда, подтвердилъ задумчиво де-Реньеръ, точно припоминая что-то.
   -- Женщины, братъ, не любятъ соперницъ, будь это хоть сама слава; рано или поздно, онѣ мстятъ за себя.
   -- Замолчи, Бернаръ! крикнулъ вдругъ адмиралъ, и притомъ такъ запальчиво, что хозяинъ дома изумился; но въ ту-же минуту онъ опомнился, пожалъ горячо руку Герблэ и, прощаясь съ нимъ, ласково сказалъ:
   -- Не напоминай мнѣ. пожалуйста, что я огорчилъ тогда Бланшъ. Я суевѣренъ, какъ всѣ счастливые мужья. Поручаю тебѣ извинить мое отсутствіе передъ твоими гостями. Я сейчасъ ѣду, но прежде пойду отдамъ нѣкоторыя приказанія Готье. Прощай, любезный другъ. Какъ ты сказалъ, въ которомъ часу я буду въ Парижѣ?
   -- Между одинадцатью и двѣнадцатью.
   -- Ахъ, какъ поздно, тихо проговорилъ де-Реньеръ.
   -- Да, не рано. Надѣюсь, ты не собираешься являться къ министру въ такую пору? Остапься-ка лучше съ нами и отправляйся завтра.
   -- Нѣтъ, я именно сегодня вечеромъ хочу быть въ Парижѣ, и долженъ быть тамъ...
   -- Ну, какъ знаешь; дай мнѣ только слово, что тебя не ждетъ никакая непріятность.
   -- Ровно никакая, отвѣчалъ адмиралъ такимъ естественнымъ тономъ, что Герблэ даже не замѣтилъ, какъ дрогнулъ его голосъ.
   Послали за Готье, который обѣдалъ въ это время съ кучеромъ. Пока запрягали карету, де-Реньеръ приказалъ старику матросу явиться въ Парижъ на другой день съ собакой Фоксъ,
   -- Ну, такъ до свиданія, Готье, сказалъ адмиралъ, садясь въ экипажъ и пожимая мозолистую руку матроса.
   Де-Реньеръ обращался съ нимъ скорѣе, какъ съ равнымъ, чѣмъ какъ со слугою или подчиненнымъ, по особенно ласковъ съ нимъ бывалъ только въ исключительныхъ случаяхъ. Такъ, напримѣръ, подъ Артенэ, въ день отступленія французовъ къ Орлеану, де-Реньеръ, стоя подъ огнемъ непріятельскихъ батарей, точно также, какъ теперь, протянулъ руку храброму Готье.
   Кучеръ щелкнулъ бичомъ, колеса рѣзко заскрипѣли по песку, лошади рванули и карета быстро скрылась въ темной алеѣ парка. Готье долго стоялъ на дворѣ, прислушиваясь къ голосу адмирала, который нетерпѣливо кричалъ кучеру: скорѣе! скорѣе!-- и задумчиво покачивалъ головой.
   -- Какое анафемское письмо подалъ въ Рамбулье этотъ незнакомецъ? спрашивалъ самъ себя старикъ матросъ.-- Тутъ пахнетъ чѣмъ-то нечистымъ; волны заходили -- быть шквалу!...
   

ГЛАВА II.
Два выстрѣла.

   Адмиралъ де-Реньеръ, какъ всѣ вообще люди, которые торопятся поспѣть въ то мѣсто, гдѣ рѣшается ихъ судьба, находилъ, что карета его двигается слишкомъ медленно. Мимо него по обѣимъ сторонамъ дороги безпрестанно мелькали то высокія деревья съ неподвижной листвой, рѣзко обрисовывавшейся на небѣ, усѣянномъ звѣздами, то низенькіе домики селеній, въ окнахъ которыхъ кое-гдѣ мелькали огни, такъ-какъ обыватели почти всѣ уже спали. Кучеръ немилосердно гналъ лошадей и тѣ мчались сначала по большой дорогѣ, а затѣмъ по низменной долинѣ, куда явственно доносился свистъ локомотивовъ со стороны станціи. Время отъ времени адмиралъ высовывалъ голову изъ кареты и кричалъ: скорѣе! скорѣе!
   Въ Рамбулье ему пришлось ждать нѣсколько минутъ. Расхаживая въ лихорадочномъ волненіи по тѣсной залѣ дебаркадера, онъ сперва машинально взглядывалъ на разноцвѣтныя афиши-объявленія, наклеенныя на стѣнахъ, а потомъ сталъ внимательно разбирать ихъ. Немного суевѣрный, какъ почти всѣ моряки, онъ загадалъ, какая будетъ первая буква на ближайшей къ нему афишѣ: Д или Н, т. е. да или нѣтъ,-- вѣрить или не вѣрить гнусному письму. Но ему тотчасъ же сдѣлалось совѣстно за такую слабость характера, выражавшую, что онъ сомнѣвается въ лживости анонимнаго доноса.
   "Милая Бланшъ! думалъ онъ.-- Съ какимъ восторгомъ я черезъ часъ прижму ее къ своей груди!..."
   Пришелъ поѣздъ; адмиралъ помѣстился въ отдѣльномъ купэ. Усѣвшись въ углу, онъ закрылъ глаза и употреблялъ всѣ усилія, чтобы отогнать страшные образы, которые неотступно возникали въ его воображеніи и заставляли всю кровь приливать къ мозгу. Въ ушахъ у него звенѣло, часть головы ломило отъ сильнаго приступа мигрени. Наконецъ, онъ опустилъ стекло въ окнѣ и высунулъ немного голову; вдыхая въ себя прохладный ночной воздухъ, онъ задумчиво вглядывался въ темныя поля, гдѣ все, казалось, спало мирнымъ сномъ подъ покровомъ синяго неба.
   Де-Реньеру припомнилось вдругъ его первое путешествіе съ Бланшъ, когда ночь была точно такая-же тихая и теплая, какъ теперь, и онъ почувствовалъ неудержимое жаланіе заплакать; затѣмъ онъ вытащилъ изъ карма на проклятое письмо, подошелъ къ фонарю и принялся мять бумагу, теребить ее, свертывать и развертывать, какъ-будто это могло помочь ему узнать, откуда пришло письмо и кто его написалъ -- мужчина или женщина. Кто былъ этотъ лжецъ, клеветникъ, низкій человѣкъ?
   -- Да, разсуждалъ про себя въ волненіи адмиралъ, -- сто разъ подлецъ тотъ, кто рѣшается писать безъимянные доносы счастливому, довѣрчивому мужу! Подло лгать, но не менѣе подло и доносить, если фактъ вѣренъ. Теперь остается рѣшить вопросъ, лгалъ или не лгалъ тотъ, кто писалъ это анонимное письмо? Господи, какая пытка! восклицалъ де-Реньеръ, мечась изъ угла въ уголъ по вагону и чувствуя, что мысли его начинаютъ путаться, что онъ сходитъ съума. Голова его горѣла; съ каждымъ оборотомъ колесъ возрастали его сомнѣнія и страданія. Клочекъ бумаги, повторявшій ему ежесекундно:онъ не отрывалъ отъ него глазъ.-- "Бланшъ тебя обманываетъ",-- доводилъ его почти до горячечнаго изступленія.
   -- Бланшъ, это олицетвореніе чистосердечія и доброты! Давно-ли мои губы прикасались къ ея непорочному лбу! Невозможно, нѣтъ, это невозможно! въ сотый разъ твердилъ себѣ де-Реньеръ.-- Ну, а если?...
   Кровавое облако пронеслось передъ его глазами, въ ушахъ снова поднялся трезвонъ. Дикій, неестественный хохотъ вырвался изъ его груди. Ему стало страшно за себя.
   По мѣрѣ приближенія поѣзда къ Парижу возрастало лихорадочное состояніе де-Реньера; кровь клокотала у него въ жилахъ. Стараясь побороть въ себѣ такое ненормальное возбужденіе организма, онъ употреблялъ всѣ силы, чтобы хоть по наружности сохранить обычное спокойствіе. Когда поѣздъ остановился, онъ торопливо вышелъ изъ вагона, отправился на извозчичью биржу близь бульвара Монпарнасъ, взялъ коляску и приказалъ кучеру ѣхать въ улицу Жанъ-Гужонъ.
   Домъ въ Елисейскихъ Поляхъ, гдѣ жилъ адмиралъ, выходилъ параднымъ крыльцомъ на алсчо Монтэнь, а садовой калиткой въ улицу Жанъ-Гужонъ. Этотъ кварталъ былъ однимъ изъ самыхъ тихихъ, вродѣ сквэра Сен-Джонсъ-Вудъ въ Лондонѣ или вродѣ провинціальнаго города.
   Въ то время, когда коляска де-Реньера подъѣзжала къ улицѣ Жанъ-Гужонъ, тамъ царствовала мертвая тишина; заведенія наемныхъ каретъ и лошадей, сѣдельныя фабрики, стоящія въ перемежку съ красивыми домами, маленькіе рестораны, -- пріюты мѣстныхъ жокеевъ и лошадиныхъ барышниковъ, -- все это было заперто и погружено въ сонъ. Адмиралъ отпустилъ свою коляску на площади Франциска I и медленно пошелъ вдоль улицы къ садовой калиткѣ.
   Погода измѣнилась послѣ его выѣзда изъ деревни; туманная луна, едва пробиваясь скозь бѣгущія сѣрыя облака, грозившія дождемъ, бросала то матовый, то яркій свѣтъ на крыши домовъ. Де-Реньеръ на минуту остановился, чтобы посмотрѣть на стѣну своего сада, изъ-за которой поднимались высокія деревья, до половины скрывавшія домъ. Послѣдняго онъ совсѣмъ не могъ разсмотрѣть; одинъ только разъ среди темной листвы мелькнула блестящая аспидная крыша.
   Прежде, чѣмъ войти въ калитку сада, де-Реньеръ простоялъ передъ нею нѣсколько минутъ, какъ окаменѣлый; затѣмъ вложилъ ключъ въ замокъ и отперъ калитку. Шаги его заскрипѣли по песку дорожки; заперевъ снова калитку на ключъ, онъ пошелъ по алеямъ, обсаженнымъ массой цвѣтовъ, и вскорѣ очутился передъ домомъ; тамъ было темно, тихо и безмолвно, какъ въ могилѣ.
   Старый домъ, XVIII столѣтія, былъ пріобрѣтенъ Реньеромъ передъ самой его свадьбой; въ послѣднее время онъ пристроилъ къ нему со стороны сада небольшой балконъ, отъ котораго литая чугунная лѣстница вела прямо въ его рабочій кабинетъ. Въ тѣ дни, когда адмиралъ слишкомъ долго занимался дѣлами и уставалъ, онъ, чтобы выйти въ садъ подышать свѣжимъ воздухомъ, спускался туда прямо изъ кабинета черезъ дверь, отъ которой у него одного былъ ключъ. Въ настоящую минуту онъ прошелъ въ домъ тѣмъ-же путемъ.
   Подойдя ощупью къ камину кабинета, онъ сталъ искать спички и вздрогнулъ, дотронувшись до чего-то круглаго и холоднаго. Ошибиться онъ не могъ: это была ручка револьвера, который постоянно лежалъ у него заряженный на одномъ и томъ-же мѣстѣ.
   Не успѣлъ онъ переступить порогъ своего дома, ему попалось подъ руку оружіе! Адмиралъ съ невольной дрожью оттолкнулъ револьверъ и зажегъ одну свѣчу въ канделябрѣ.
   При свѣтѣ огня онъ увидалъ въ зеркалѣ свое лицо -- лицо привидѣнія: блѣдное, съ черными кругами около глазъ. Вдругъ холодъ пробѣжалъ по всему его тѣлу: прямо надъ кабинетомъ находилась спальня графини; полъ ея былъ покрытъ ковромъ, который смягчалъ всѣ звуки; однакожь, де-Реньеръ ясно разслышалъ, какъ паркетъ надъ его головой скрипнулъ подъ ногами ходившаго человѣка. Маленькія ножки Бланшъ не могли произвести этого звука; кровь прихлынула къ сердцу де-Реньера. Наверху есть кто-то чужой! Въ комнатѣ Бланшъ мужчина!.. Что, если анонимное письмо не солгало?..
   Правая рука де-Ренье инстинктивно потянулась къ револьверу и схватила его; въ лѣвую онъ взялъ канделябръ и, не колеблясь, отправился черезъ гостиную наверхъ, на половину графини. Ему казалось, что онъ дѣйствуетъ въ припадкѣ лунатизма, онъ сознавалъ, что не спитъ, а между тѣмъ двигался, думалъ, смотрѣлъ кругомъ точно во снѣ или въ бреду. "Сейчасъ, сейчасъ очнусь! шевелилось у него въ мозгу.-- Послѣ такихъ адскихъ мукъ меня, конечно, ждутъ впереди восторги свиданія и пламенные поцѣлуи. Что за бѣда, если наверху паркетъ скрипнулъ? Я могъ ослышаться... Можетъ быть, скрипнула мебель, упало что-нибудь... Изъ-за чего-жь тревожиться?.. Бланшъ, вѣрно, давно спитъ... Я войду въ спальню, она обовьетъ свои ручки около моей шеи и ласково прошепчетъ; это ты?.."
   Въ то самое мгновеніе, какъ адмиралъ подходилъ къ двери спальни, онъ явственно разслышалъ, какъ кто-то подбѣжалъ къ ней съ противоположной стороны и быстро защелкнулъ задвижку.
   На этотъ разъ де-Реньеръ обомлѣлъ отъ ужаса.
   -- Кто-жь тамъ такой? Отчего Бланшъ испугалась?.. Бланшъ! крикнулъ онъ три раза.
   Никто ему не отвѣчалъ. Онъ приложилъ ухо къ замочной скважинѣ -- въ спальнѣ царствовало гробовое молчаніе.
   -- Бланшъ! Бланшъ! кричалъ онъ и, бросивъ со всего размаха канделябръ на полъ, причемъ зажженная свѣчяа погасла, а прочія разлетѣлись въ разныя стороны, онъ началъ колотить кулакомъ по запертой двери.
   -- Бланшъ! повторялъ онъ хриплымъ голосомъ, чувствуя, что у него захватываетъ горло, -- отопри дверь, не бойся, это я!..
   Онъ утѣшалъ еще себя надеждой, что графиня испугалась стука, думая, что это воры, и отъ страха заперлась; но и на этотъ отчаянный зовъ его опять никто не откликнулся: домъ точно вымеръ. На голосъ хозяина даже изъ прислуги никто не явился.
   -- Развѣ и изъ прислуги никого нѣтъ? строго спросилъ де-Реньеръ черезъ дверь.-- Значитъ, ты всѣхъ ихъ разослала!..
   Роковое молчаніе положило конецъ его сомнѣніямъ. Нѣтъ, о, нѣтъ! Анонимное письмо не солгало: въ комнатѣ графини скрытъ любовникъ. Тамъ притаился человѣкъ, укравшій у него счастье, низкій воръ!
   -- Отоприте! Да отоприте-же, наконецъ! неистово кричалъ адмиралъ, не помня себя. Блѣдный, съ избитыми въ кровь руками, онъ налегъ изо всѣхъ силъ грудью на дверь и та подалась отъ напора его тѣла.
   Вдругъ въ спальнѣ, до сихъ поръ погруженной въ безмолвіе, послышались мольбы, рыданія; кто-то глухо всхлипывалъ, какъ-будто волочась по полу. Это голосъ Бланшъ!.. Адмиралъ обезумѣлъ отъ злобы, услыхавъ, какъ она говорила прерывающимся голосомъ:
   -- Нѣтъ!.. Меня!.. меня!.. пусть онъ лучше меня убьетъ!.. Я не пущу въ окно... не надо, не надо!..
   Началась, повидимому, борьба между двумя людьми, ужасная борьба. Мужчина, какъ казалось, намѣревался броситься въ садъ черезъ окно, рискуя размозжить себѣ голову, а женщина удерживала его, хватала его за руки, за платье. Де-Реньеръ слышалъ, какъ шумъ приближался; она, подъ вліяніемъ нервнаго возбужденія, осилила его и тащила къ двери. Въ это мгновеніе дверь распахнулась передъ растерявшимся адмираломъ.
   Наступила минута страшнаго молчанія, но она показалась безконечно-длинной этимъ тремъ лицамъ, стоящимъ другъ противъ друга и привлеченнымъ сюда какъ-бы самой смертію. Слабый свѣтъ лампы едва озарялъ спальню, гдѣ царствовалъ полнѣйшій безпорядокъ. Бланшъ де-Реньеръ, неподвижная, какъ статуя, въ бѣломъ пеньюарѣ, съ распущенными по плечамъ длинными черными волосами, вытянулась во весь роетъ передъ мужемъ, будто вызывая его на месть. Но адмиралъ видѣлъ передъ собой не любимую женщину, а какой-то призракъ, съ двумя огромными, темными глазами, горѣвшими точно два угля на бѣломъ, какъ мраморъ, лицѣ. Все его вниманіе сосредоточилось на молодомъ, красивомъ брюнетѣ, блѣдномъ, какъ полотно, стоявшемъ позади призрака. Де-Реньеръ замѣтилъ, какъ онъ сдѣлалъ движеніе рукой, чтобы отодвинуть графиню и занять ея мѣсто передъ мужемъ.
   Кровавое облако пронеслось передъ глазами де-Реньера и застлало на минуту это страшное видѣніе; дикій вопль вырвался изъ груди его. Вслѣдъ затѣмъ въ комнатѣ раздались одинъ за другимъ два выстрѣла. Адмиралъ видѣлъ, какъ человѣкъ, стоявшій сзади Бланшъ, зашатался и какъ его отбросило на нѣсколько шаговъ, какъ вслѣдъ затѣмъ Блантъ, продержавшись на ногахъ одну секунду, грохнулась лицомъ впередъ на коверъ, причемъ ея черные волосы взметнулись кверху, точно траурное покрывало.
   Это ужасное зрѣлище разомъ отрезвило де-Реньера, онъ зарыдалъ, какъ дитя, швырнулъ далеко отъ себя револьверъ, кинулся къ упавшей женѣ, приподнялъ ее немного и закричалъ отчаяннымъ голосомъ:
   -- Бланшъ! Бланшъ!
   Видъ этого дорогого для него тѣла, распростертаго на полу, мгновенно охладилъ кипѣвшее въ немъ бѣшенство; онъ совершенно забылъ о человѣкѣ, который стоялъ теперь прислонясь къ стѣнѣ и истекалъ кровью; всѣ мысли его, всѣ чувства были сосредоточены на одной женѣ. Положивъ къ себѣ на колѣни ея голову, онъ отвелъ рукою волосы, взмоченные кровью, и всматривался въ лицо убитой, въ эти неподвижные, пронизывавшіе его глаза. Кровавыя полосы покрывали щеки и лобъ графини; сквозь бѣлую кашемировую ткань пеньюара на лѣвой сторонѣ груди чернѣло широкое багровое пятно.
   -- Блантъ! Бланшъ! въ сотый разъ повторялъ адмиралъ, не имѣя силъ выпустить изъ рукъ милый ему трупъ.-- Боже мой! она умерла.... я ее убилъ!.... да, убилъ! кричалъ онъ неистово, колотя себя въ грудь.-- Она не дышетъ.... Помогите! помогите!..
   Несчастный съ тупымъ отчаяніемъ озирался кругомъ, какъ-бы ожидая откуда-то помощи. Въ это время мимо него протащился, шатаясь, тотъ самый человѣкъ, что стоялъ у стѣны; кровь лила ручьемъ съ его головы и лица; онъ пробирался, какъ бы ощупью, къ двери, съ явнымъ намѣреніемъ позвать также кого-нибудь на помощь; но вмѣсто словъ, у него вырвались изъ горла какіе-то хриплые звуки. Де-Реньеръ безцѣльно смотрѣлъ на него и не сдѣлалъ ни малѣйшаго движенія, чтобъ остановить его; онъ удержалъ въ памяти только одно обстоятельство, именно, что раненый, проходя подъ атласной портьерой перловаго цвѣта, задѣлъ лбомъ за нее и запачкалъ ее кровью.
   До него-ли было адмиралу! Бланшъ умирала, можетъ быть, даже умерла. Онъ нагнулся надъ нею, нѣжно повернулъ къ себѣ ея голову, точно голову спящаго ребенка, и искалъ искры жизни въ ея черныхъ глазахъ съ ненормально расширенными зрачками. Неужели эти глаза ничего не видятъ? Неужели эти губы умолкли на-вѣки?
   -- Бланшъ... да отвѣчай-же мнѣ... промолви хоть слово... посмотри на меня... прости меня... безсвязно лепеталъ де-Реньеръ.
   Два выстрѣла, раздавшіеся въ спальнѣ, привлекли туда единственное живое существо, находившееся въ домѣ -- горничную Аптуанету, довѣренное лицо покойной графини: она сидѣла въ своей комнатѣ, окна и дверь которой выходили на улицу Жанъ-Гужонъ, такъ что этимъ путемъ можно было пройти въ домъ, не попавшись на глаза привратнику Франсуа, охранявшему парадный входъ со стороны алеи Монтэнь.
   Взбѣгая вверхъ по лѣстницѣ, она крикнула во все горло, когда увидѣла спускавшагося къ ней на встрѣчу человѣка съ окровавленнымъ лицомъ и черной рапой на лбу.
   -- Отецъ милосердый! воскликнула она, -- здѣсь было убійство!....
   -- Идите спасать графиню, глухо произнесъ раненый, проходя дальше.
   У парадной двери онъ наткнулся на привратника, который выходилъ полуодѣтый изъ своей каморки. Увидавъ въ темнотѣ мужчину, Франсуа съ крикомъ: воры! воры! бросился на раненаго и схватилъ его за воротъ.
   -- Отопри мнѣ дверь, раздался вдругъ повелительный, знакомый ему голосъ, сильно, впрочемъ, измѣнившійся отъ страшныхъ физическихъ страданій.
   -- Вы, г. маркизъ?! сказалъ Франсуа, дрожа, какъ въ лихорадкѣ.-- Значитъ, это не воры.... О! вѣрно случилось какое-нибудь несчастье!... не съ графиней-ли?
   -- Ступай наверхъ.... кажется, адмиралъ убилъ ее...
   Франсуа выпустилъ маркиза на улицу и, сломя голову, побѣжалъ наверхъ. Въ спальнѣ въ это время происходила раздирающая душу сцена. Жестокая судьба не пощадила Бланшъ де-Реньеръ: пуля револьвера попала прямо въ сердце и убила ее наповалъ.
   Адмиралъ начиналъ убѣждаться, что это холодное тѣло не оживетъ уже болѣе; изящныя руки мертвой падали, какъ свинцовыя, на окровавленную грудь, когда онъ приподымалъ ихъ; ему казалось, чти въ открытыхъ, неподвижныхъ глазахъ Бланшъ было покорное, кроткое выраженіе, ему казалось, что, умирая, она простила его. Зрачки ея начинали уже подергиваться той тусклой пленкой, которая придаетъ столько зловѣщаго, страшнаго глазамъ мертвеца. Де-Реньеръ прижималъ къ своей груди этотъ холодный трупъ, думалъ согрѣть окоченѣвшіе его члены; онъ качалъ его на рукахъ, точно убаюкивалъ ребенка, и всматривался въ дорогія черты, боясь убѣдиться въ своемъ горѣ.
   Онъ не плакалъ, не говорилъ ни слова, даже не думалъ: онъ ждалъ, ждалъ пробужденія, которому не суждено было осуществиться. Мало-по-малу сознаніе непоправимости несчастія, сознаніе, что жена умерла, что они разстались на-вѣки -- все это выяснилось въ его душѣ, грудь его высоко поднялась отъ прилива рыданій, онъ припалъ къ губамъ убитой, страстно-любимой имъ жены и замеръ: несчастный какъ-будто надѣялся, что Бланшъ очнется отъ поцѣлуя.
   Когда де-Реньеръ поднялся съ полу, на него было страшно смотрѣть; глаза его дико блуждали, онъ точно искалъ чего-то, вѣроятно, револьвера, гдѣ оставалось еще довольно пуль, чтобы покончить съ собой. Но Франсуа, изъ предосторожности, давно уже поднялъ съ окровавленнаго ковра пистолетъ и засунулъ его въ карманъ.
   Взглядъ де-Реньера остановился, наконецъ, на лицахъ горничной и привратника.
   -- Вы зачѣмъ здѣсь? спросилъ онъ растерянно.-- Вамъ что надо? Что вы тутъ дѣлаете?... Вонъ! вонъ отсюда!... А ты, несчастная, ужь не сообщница-ли ты его? продолжалъ онъ, грозно подступая къ Антуанетѣ, которая въ ужасѣ попятилась назадъ.
   -- Графъ, прошептала она.
   -- Молчать! вонъ отсюда!.... оставьте меня одного.... Завтра васъ поведутъ къ допросу.... я вырву изъ васъ правду.... Ступайте за докторомъ и за комисаромъ.....
   

ГЛАВА III.
Статья 324.

   "Процесъ де-Реньера". какъ выражались репортеры газетъ и журналовъ, надѣлалъ много шума въ свое время; даже два года спустя о немъ все еще толковали, несмотря на то, что для Парижа достаточно не мѣсяцевъ, а дней, чтобы забыть о самомъ интересномъ происшествіи. Въ это то время, т. е. спустя два года, въ концѣ марта мѣсяца, г-жа де-Грандье, вдова капитана деГрандье, одного изъ лучшихъ друзей адмирала де-Реньера, давала у себя въ домѣ балъ, который надѣлалъ много шума въ Парижѣ.
   Г-жѣ де-Грандье было 28 лѣтъ; года три тому назадъ, когда въ Парижъ пришла вѣсть о смерти ея мужа, всѣ думали, что она окажется неутѣшнѣе Артемизы. Она заставила говорить о своемъ горѣ, какъ другія женщины заставляютъ говорить о своихъ похожденіяхъ. Движимая самымъ утонченнымъ кокетствомъ, она тотчасъ же обрѣзала свои роскошные, изрыжа-бѣлокурые волосы. Въ свѣтѣ долго утверждали, что хорошенькая, обворожительная. богатая г-жа де-Грандье рѣшилась закончить дни свои въ монастырѣ: самыя каменныя сердца приходили въ умиленіе при видѣ потоковъ слезъ, проливаемыхъ этими прелестными синими глазами. Тѣ-же люди, которые осмѣливались увѣрять, что молодая вдова, рано или поздно, утѣшится и кончитъ вторичнымъ замужествомъ, получали названіе безсердечныхъ чудовищъ; всѣ дамы приходили въ восторгъ отъ того, что въ средѣ ихъ нашлась хоть одна, рѣшившаяся пожертвовать собой и отказаться отъ свѣта, для поддержанія чести прекраснаго пола.
   Командиръ судна "Св. Климентъ", капитанъ Грандье, въ минуту гибели своего корабля послѣдній оставилъ палубу, пересѣвъ съ двумя матросами въ маленькую лодку; на слѣдующій день англійскій пароходъ принялъ къ себѣ весь потерпѣвшій крушеніе экипажъ; не оказалось только капитана и двухъ его спутниковъ: ихъ унесло въ море и участь несчастныхъ осталась неизвѣстной.
   Г-жа де-Гравдье оплакивала своего мужа "на слово", какъ выражались злые языки; она надѣла по немъ трауръ, не имѣя еще офиціальнаго удостовѣренія въ его смерти. Послѣ года неизвѣстности, удвоивавшей скорбь молодой женщины и дѣлавшей ее особенно интересной для свѣта, морской министръ получилъ, наконецъ, увѣдомленіе, что капитанъ Лехиде-де-Грандъе, вѣроятно, умеръ отъ голоду на пустынной скалѣ среди моря и что трупы его и двухъ матросовъ сожраны крабами. Тутъ отчаяніе красавицы-вдовы уже не знало мѣры; она не на шутку заговорила о затворничествѣ, монастырѣ; чаша горя была переполнена. Но въ концѣ 1875 г. интересная вдова внезапно успокоилась, незамѣтно для себя пришла въ нормальное состояніе и, въ мартѣ 1876 г., открыла свой домъ для свѣта. Она говорила своимъ друзьямъ, что капитанъ, такъ пламенно ее любившій, конечно, самъ бы посовѣтовалъ ей перемѣнить образъ жизни; къ тому-же она намѣревалась придать своимъ вечернимъ собраніямъ именно такой характеръ, который былъ-бы совершенно въ духѣ командира корабля "Св. Климентъ". Она хотѣла открыть у себя политическій салонъ. "У меня будутъ обсуждаться самые важные вопросы дня, говорила она всѣмъ знакомымъ;-- шутки не будутъ допускаться; тонъ разговоровъ долженъ быть "полутраурный"; посреди гостиной я поставлю портретъ капитана во весь ростъ, съ тѣмъ, чтобы онъ какъ-бы предсѣдательствовалъ въ нашихъ собраніяхъ; комната освѣтится канделябрами и громадной люстрой; масса цвѣтовъ довершитъ изящную обстановку, такъ-что каждое мое вечернее собраніе будетъ выраженіемъ благоговѣнія къ памяти покойнаго".
   Генріета де-Грандье съ умиленіемъ вспоминала, какъ бѣдный ея Рауль любилъ эти бѣлокурые волосы, падавшіе мелкими волнами на ея лобъ, съ какой нѣжностью онъ любовался на эти синіе глаза, когда она поднимала ихъ на него. Въ память дорогого мужа она снова стала тщательно заниматься своими роскошными косами, отливавшими золотомъ и пурпуромъ, и постоянно заботилась о томъ, чтобы подъ ея вѣками съ длинными рѣсницами никогда не ложилась черпая тѣнь; Рауль, бывало, постоянно сердился и бранилъ ее, если она слишкомъ долго засидится за книгой или за туалетомъ, потому что отъ утомленія ея прекрасные глаза всегда тускнѣли.
   -- Только ради него я такъ берегу себя, говорила молодая вдова, вздыхая.-- Мнѣ кажется, я слышу голосъ моего несчастнаго Рауля, который приказываетъ мнѣ не падать духомъ, не опускаться.
   Вѣроятно, тотъ-же голосъ приказывалъ г-жѣ де-Грандье отдѣлать изящно занимаемый ею небольшой домъ близь парка Монсо, съ окнами на тѣнистыя алеи и зеленыя лужайки этого лучшаго уголка Парижа. Домъ, погруженный втеченіи трехъ лѣтъ въ мертвую тишину, вдругъ ожилъ; чехлы съ мебели слетѣли, обнаруживъ пастушковъ и пастушокъ на бѣломъ атласномъ фонѣ матеріи -- торжество шелковыхъ издѣлій Обюссона; газъ, окутывавшій картины и бронзы, исчезъ, какъ дымъ, подъ руками обойщиковъ, разставлявшихъ въ гостиной мебель стиля Людовика XVI. Посреди этой комнаты, какъ-разъ противъ громаднаго зеркала, красовался портретъ капитана Лехиде-де-Грандье во весь ростъ, въ роскошной рамѣ. Капитанъ былъ изображенъ въ полной формѣ, съ рупоромъ въ рукѣ; его гордый поворотъ головы, стройный станъ и великолѣпно развитый торсъ были мастерски переданы художникомъ.
   Генріетѣ непремѣнно хотѣлось, чтобы портретъ Рауля былъ постоянно окруженъ цвѣтами. Съ этой цѣлью у подножія его устроили большую жардиньерку, крытую китайскимъ лакомъ, и ежедневно наполняли ее свѣжими растеніями; ноги капитана утопали въ душистыхъ чашечкахъ розъ и въ бархатно-зеленыхъ листьяхъ; подъ нимъ было не море воды, а море цвѣтовъ.
   Г-жа де-Грандье находила вполнѣ умѣстнымъ и отчасти трогательнымъ, чтобъ капитанъ былъ, такъ-сказать, королемъ ея праздниковъ. Она даже прослезилась -- въ послѣдній разъ, конечно,-- увидавъ величественную фигуру Грандье въ этой массѣ розъ. Кузенъ ея Альберикъ Ревиль, по привычкѣ своей острить, не могъ удержаться, чтобы, нюхая цвѣты, не замѣтить:
   -- Вотъ ароматически набальзамированный мужъ!
   Въ день бала, когда освѣщали гостиную, г-жа де-Грандье оканчивала свой туалетъ. Привыкнувъ браться за десять дѣлъ разомъ, избалованная красавица вздумала пригласить къ себѣ одного знаменитаго архитектора, только-что вернувшагося изъ Рима, въ тотъ именно часъ, когда у нея былъ парикмахеръ. Въ посланной къ нему запискѣ говорилось, что г-жа де-Грандье проситъ, умоляетъ г. Вадмана пожаловать къ ней немедленно -- завтра уже будетъ поздно.
   Архитекторъ подчинился требованію хорошенькой женщины и сейчасъ-же пріѣхалъ; г-жа де-Грандье разсыпалась передъ нимъ въ извиненіяхъ, что она позволила себѣ принять такого извѣстнаго художника въ то время, когда ей убираютъ голову. Вадманъ, напротивъ того, горячо благодарилъ прелестную вдову за оказанную ему честь и при этомъ удобномъ случаѣ прибавилъ, что онъ первый разъ въ жизни сожалѣетъ, зачѣмъ онъ не живописецъ и не можетъ передать на полотнѣ эти роскошные волосы, свиваемые рукою парикмахера.
   Г-жа де-Грандье улыбнулась и подумала, какъ-бы пріятно было капитану услышать этотъ комплиментъ; парикмахеру-же, смекнувшему, что передъ нимъ стоитъ артистъ, захотѣлось показать, что и онъ умѣетъ говорить объ искуствѣ.
   -- Такіе волосы, какъ у г-жи Грандье, рѣдкость, сказалъ онъ.-- Это называется блестящій волосъ рыжаго тиціановскаго оттѣнка; венеціанка былыхъ временъ позавидовала-бы имъ. Цезарь Вечелло, какъ, конечно, вамъ извѣстно, допускалъ въ своихъ картинахъ только подобнаго рода рыжій цвѣтъ.
   Вадманъ молча кивнулъ головой, съ трудомъ удерживая насмѣшливую улыбку.
   -- Безъ сомнѣнія, г. Вадманъ, обратилась къ нему хозяйка дома,-- вы слышали о трагической кончинѣ моего мужа. Экспедиція, отправленная министерствомъ для отыскиванія его, привезла только его скелетъ съ клочками мундира, разорванный портфель и мою фотографическую карточку. Вступая въ прежнюю колею моей жизни,-- чѣмъ капитанъ де-Грандье былъ-бы, конечно, доволенъ,-- я-бы желала воздвигнуть ему памятникъ, но не обыкновенный памятникъ, а великолѣпный, вполнѣ достойный его. Элиза, обратилась вдругъ молодая женщина къ своей горничной, не измѣняя тона,-- сколите скорѣе эти банты съ моего платья, я не хочу казаться уродомъ. "Онъ" ни за что-бы этого не допустилъ. Итакъ, г. Вадманъ, продолжала она, снова обращаясь къ архитектору, котораго очень забавляли эти выходки балованной красавицы,-- я мысленно ужь составила планъ памятника. Вы понимаете, что я вамъ его не навязываю, не мнѣ васъ учить; вы не для того пріѣхали сюда изъ виллы Медичи, чтобы выслушивать совѣты вдовы, которая вдохновляется только дорогими для нея воспоминаніями. Видите-ли, я задумала высѣчь изъ камня лодку или хоть фрегатъ, а Рауля изобразить стоящимъ посрединѣ и прислоненнымъ къ мачтѣ; по бокамъ-же его поставить двѣ статуи -- мужества и самоотверженія. Можетъ быть, вы найдете это слишкомъ сложнымъ?
   -- Да, пожалуй...
   -- Въ такомъ случаѣ, поставимъ рядомъ съ Раулемъ статую скорби въ видѣ женщины. Не правда-ли, я могу служить моделью для такой статуи? Кому вы посовѣтуете ее заказать? Впрочемъ, устройте это дѣло сами; распоряжайтесь, какъ знаете, даю вамъ полную свободу.-- Сюда слѣдуетъ одинъ, одинъ только цвѣтокъ, г. Жюль! Желтую или чайную розу... не такъ-ли?
   -- Именно такъ, поспѣшилъ отвѣтить парикмахеръ;-- простота -- это главный секретъ всѣхъ изящныхъ искуствъ.
   -- Помните-же, г. Вадманъ, я отказываюсь отъ придуманнаго мною плана и увѣрена, что вы представите мнѣ модель самаго идеальнаго памятника. Насчетъ цѣны прошу васъ не стѣсняться... создайте что-нибудь болѣе нѣжное, чѣмъ героическое... въ сущности я оплакиваю не командира корабля... Надъ памятникомъ мы устроимъ родъ склепа; я буду проводить тамъ, запершись, ежедневно часть утра. Бѣдный мой Рауль!...
   Архитекторъ обѣщалъ принести надняхъ рисунокъ памятника и всталъ, чтобы откланяться.
   -- Что-жь это я! воскликнула г-жа де-Грандье.-- извините меня, пожалуйста, г. Вадманъ... я до сихъ поръ не пригласила васъ. Не хотите-ли провести съ нами вечеръ?... Правда, я нѣсколько поздно вспомнила объ этомъ, но меня можно извинить... я въ сильномъ волненіи... мнѣ кажется, будто я въ первый разъ вступаю въ свѣтъ...
   Вадманъ отказался подъ какимъ-то предлогомъ и ушелъ въ ту минуту, когда парикмахеръ оканчивалъ прическу г-жи де-Грандье. По уходѣ и его въ дверь будуара тихо стукнули.
   -- Кто тамъ? крикнула г-жа де-Грандье.
   -- Я, кузина, я!
   -- Это г. Ревиль, доложила, горничная.
   -- Ахъ, этотъ съумасшедшій Альберикъ!... Нельзя входить!...
   Въ то же мгновеніе между двумя половинками двери, чрезъ которую только-что вышли Вадманъ и парикмахеръ, просунулась улыбающаяся, довольно юная физіономія, въ бѣломъ галстукѣ, съ едва замѣтными усиками, но уже съ начинающейся лысиной на темени.
   -- Мнѣ нужно сообщить вамъ, кузина...
   -- Хорошо, войдите, только прошу на меня не смотрѣть: я полуодѣта.
   Г-жа де-Грандье стояла передъ громаднымъ трюмо на сфинксовыхъ лапахъ и, повернувъ голову, изучала черезъ плечо эфектъ, производимый туникой изъ алансонскаго кружева, накинутой на ея платье фай, цвѣта мальвы.
   -- Какъ вы думаете, Альберикъ, не нужно-ли приподнять вотъ съ этой стороны кружево? спросила она.
   -- Зачѣмъ? воскликнулъ Ревиль.-- Вы такъ очаровательны. Туалетъ, по-моему, безукоризненъ. Это чудо, а не платье! Что-же касается той, на комъ оно надѣто...
   Альберикъ приложилъ кончики пальцевъ правой руки къ губамъ и послалъ воздушный поцѣлуй кузинѣ.
   Г-жа де-Грандье осталась очень довольна такимъ отвѣтомъ. Она знала, что Ревиль считается у всѣхъ дамъ большого и маленькаго свѣта за опытнаго цѣнителя женскихъ нарядовъ, мебели и разныхъ бездѣлушекъ. Онъ принадлежалъ къ числу людей, строго слѣдящихъ за модою; въ Парижѣ такіе люди первые свергаютъ и первые вводятъ ее.
   -- Значитъ, Вортъ превзошелъ себя, съ улыбкой замѣтила Генріета.
   -- Положительно!
   -- Такъ вотъ что, милый мой "закройщикъ": садитесь на низенькій пуфъ; Элиза прихватитъ немного эту складку на лифѣ, а вы въ это время сообщите мнѣ, что васъ сюда привело.
   -- Спросите лучше, кого я къ вамъ приведу.
   -- Конечно, хорошаго танцора, вродѣ васъ. Заранѣе благодарю. Теперь такъ рѣдко попадаются ловкіе вальсеры. Ахъ, какъ Рауль прелестно вальсировалъ! Помните?
   -- Помню, но сомнѣваюсь, чтобы та личность, о которой идетъ рѣчь, отвѣчала вашимъ ожиданіямъ.
   -- Какъ! вы говорите она, слѣдовательно, это женщина?
   -- Увы! милая кузина, кромѣ вашихъ общихъ знакомыхъ, я, къ несчастью, не знаю ни одной женщины, которую-бы имѣлъ право вамъ представить. Дѣло идетъ о мужчинѣ, о бывшемъ моемъ товарищѣ, или что то-же -- о героѣ романа. Вы обожаете романы. Ну-съ, сегодня на балѣ я вамъ представлю, если позволите, личность, годную для любого романа Бальзака.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Это очень кстати, Альберикъ, потому что и я, съ своей стороны, намѣрена поднести моимъ гостямъ также героя, очень рѣдкаго звѣря.
   -- Но у него навѣрное нѣтъ на лбу шрама отъ пули, полученной изъ-за женщины? Да-съ, продолжалъ со смѣхомъ Альберикъ, заговоривъ вдругъ басомъ: -- человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, едва не погибъ изъ-за дамы большого свѣта.
   -- Только-то! протянула г-жа де-Грандье, оглядывая въ послѣдній разъ свое платье и свою прическу, дѣйствительно безупречныя.-- Мой герой отличился получше вашего, если не похуже.
   -- Что-жь такое онъ совершилъ?
   -- Убилъ свою жену.
   -- О-о! воскликнулъ Альберикъ, быстро вскакивая съ пуфа, на которомъ сидѣлъ до сихъ поръ, держа складную шляпу въ рукахъ.
   -- Что съ вами? спросила г-жа де-Грандье.
   -- Со мной, кузина? Такъ... ничего... Скажите, пожалуйста, какъ зовутъ вашего рѣдкаго звѣря?
   -- Отелло.
   -- Полноте шутить, я васъ серьезно спрашиваю.
   -- А я серьезно отвѣчаю: Отелло. Развѣ этого для васъ недостаточно?
   -- Какое-же это имя -- Отелло?
   -- Представьте себѣ, что это псевдонимъ контр-адмирала графа Жака де-Реньера.
   -- Неужели? крикнулъ невольно Альберикъ и стукнулъ ногою о коверъ.-- Вотъ что называется промахъ!
   -- Промахъ? повторила съ изумленіемъ г-жа де-Грандье.
   -- Даже глупость, если хотите. Впрочемъ, могло-ли мнѣ придти въ голову, что вы пригласите къ себѣ сегодня вечеромъ адмирала де-Реньера.
   -- Еще-бы! онъ будетъ составлять главную приманку моего вечера. Докторъ Вернье убѣдилъ его принять мое приглашеніе.
   -- Такъ знайте-же, кузина, что герой романа, котораго я уговорилъ явиться къ вамъ и котораго, съ вашего позволенія, хотѣлъ вамъ представить, никто иной, какъ маркизъ Робертъ де-Сальвіакъ.
   -- Да вы съума сошли, Альберикъ! воскликнула молодая женщина, испуганно смотря на де-Ревиля.-- У меня на вечерѣ будетъ маркизъ де-Сальвіакъ!... очутится лицомъ къ лицу...
   -- Съ человѣкомъ, разбившимъ ему черепъ за измѣну жены... Да, это ужасно! Постойте! мнѣ пришла блестящая мысль... Будьте покойны, милая кузина, я поправлю дѣло. Робертъ, вѣроятно, теперь дома; мы условились, чтобы онъ меня ждалъ. Бѣгу сейчасъ къ нему, срываю съ него перчатки, бѣлый галстукъ, объявляю, что вашъ балъ отмѣненъ, что у васъ мигрень, что вы въ постели... даже скажу ему, что мой кузенъ Рауль воскресъ.
   "Этотъ сумазбродъ вѣчно надѣлаетъ кутерьмы", подумала Генріета, когда Альберикъ, наскоро поцѣловавъ ея руку, опрометью побѣжалъ въ переднюю черезъ рядъ ярко освѣщенныхъ уже комнатъ.
   Хорошенькой вдовушкѣ хотѣлось непремѣнно, до пріѣзда гостей, осмотрѣть самой анфиладу залъ и гостиныхъ, принявшихъ нарядный и веселый видъ. Въ залѣ ея точно занялась заря радостнаго утра послѣ мрачной ночи, длившейся болѣе двухъ лѣтъ. Проходя мимо безчисленныхъ зеркалъ, которыя украшали стѣны комнатъ, превращенныхъ въ цвѣтники, Генріета не безъ самодовольствія любовалась на свою изящную фигуру, отражавшуюся въ нихъ. Ея цвѣтъ лица, туалетъ, улыбка, кроткій взглядъ какъ будто еще болѣе выигрывали отъ блеска свѣчей. Съ неподдѣльнымъ умиленіемъ остановилась она передъ портретомъ милаго, несравненнаго Рауля, осужденнаго на вѣки держать громадный рупоръ въ рукѣ, и ей представилось вдругъ, что онъ живъ, все такъ-же любитъ ее, что настоящій праздникъ дается въ честь возвращенія его.
   Она невольно улыбнулась, вспомнивъ неумѣстную шутку Альберика: "я скажу ему, что мой кузенъ Рауль воскресъ",-- и спросила себя, не лучше-ли умершимъ тамъ, на небѣ, особенно когда они знаютъ, что на землѣ есть люди, которые остались вѣрны ихъ памяти?
   Генріета де-Грандье была дочерью Ревиля. управлявшаго когда-то государственнымъ французскимъ банкомъ; оставшись послѣ отца сиротой съ миліоннымъ состояніемъ, она поступила въ опеку къ отцу вѣтренника Альберика, своему двоюродному дѣду, пэру и члену парламента съ 1840--1848 г., теперь уже умершему.
   Молодая хозяйка осталась очень довольна обзоромъ бальныхъ комнатъ; лучше этого гости ничего не могли-бы пожелать. Приглашенныхъ была цѣлая толпа; въ большомъ свѣтѣ уже задолго начали толковать о предстоящемъ балѣ; каждому хотѣлось поближе взглянуть на неутѣшную вдовушку въ новомъ фазисѣ ея жизни. Г-жа де-Грандье разослала пригласительные билеты только къ избраннымъ лицамъ офиціальныхъ сферъ; старики, друзья ея отца, наперерывъ добивались чести попасть на этотъ балъ,-- такъ имъ хотѣлось полюбоваться на Генріету, которую они знавали еще дѣвочкой; молодежь-же, въ особенности искатели богатыхъ невѣстъ, съ восторгомъ мечтали объ этомъ вечерѣ, разсчитывая однимъ ударомъ добыть себѣ и хорошее состояніе, и хорошенькую жену.
   Первой пріѣхала вдова Гоберъ, полная, небольшого роста брюнетка съ румяными щеками и съ густыми бандо изъ черныхъ волосъ на нѣсколько морщинистомъ лбу. Съ сіяющимъ отъ радости лицомъ она горячо поздравила Генріету со вступленіемъ въ прежнюю колею жизни.
   -- Найдутся, конечно, люди, которые посмѣются надъ вами, тарантила она,-- но завистницъ окажется еще больше. Повѣрьте, множество женщинъ изъ нашего круга были бы въ восторгѣ, если-бы вы поступили въ монастырь. И все отъ зависти, моя милая. Ахъ, ужь эта женская зависть! Я, напримѣръ, три раза выходила замужъ, все за политическихъ дѣятелей... на меня сыпались сплетни... Въ двадцать лѣтъ я была замужемъ за префектомъ Дангларомъ; въ тридцать лѣтъ я обвѣнчалась съ депутатомъ Раймонди. Не умри такъ рано мой послѣдній мужъ Гоберъ, я, конечно, была-бы теперь "министромъ". Для женщины вдовство еще не развязка жизни...
   Потокъ этихъ словъ нѣсколько смутилъ г-жу де-Грандье и она искоса посмотрѣла на портретъ капитана, точно стараясь угадать, что-бы онъ подумалъ о такого рода теоріи; но тотъ неподвижно стоялъ на палубѣ, съ неизмѣннымъ рупоромъ въ рукѣ, и, конечно, не слыхалъ, что говорила гостья. Г-жа де-Грандье очень ловко дала другой оборотъ разговору, сообщивъ г-жѣ Гоберъ, въ какой просакъ она едва не попала, благодаря вѣтреинисти Альберика. Свести у себя на балѣ и поставить лицомъ къ лицу адмирала де-Реньера и маркиза де-Сильвіака -- это цѣлая драма!
   -- Какъ! воскликнула толстая г-жа Гоберъ,-- мы сегодня вечеромъ увидимъ адмирала! Вотъ сюрпризъ! Я очень хорошо знала де-Реньера до его женитьбы. Слышала о трагической смерти его жены. Какъ хотите, онъ иначе поступить не могъ. Я его извиняю. Можетъ-ли быть что-нибудь противнѣе холодныхъ, невозмутимыхъ мужей. Вспылилъ, выстрѣлилъ -- что-жь тутъ такого? По-моему, онъ только выразилъ этимъ свое глубокое уваженіе къ женѣ.
   -- Избави Богъ отъ такого уваженія, отвѣчала съ улыбкой хозяйка дома, протягивая руку молодому человѣку съ гладко выбритымъ лицомъ, прилизанному, щепетильно одѣтому, настоящему типу чиновника. Это былъ товарищъ прокурора Дезорбье.
   -- А мы только-что говорили о процесѣ де-Реньера, г. Дезорбье, сказала г-жа Гоберъ, послѣ того, какъ тотъ обмѣнялся обычными банальными фразами съ хозяйкой дома.
   -- Вамъ, вѣроятно, извѣстны всѣ подробности дѣла?
   -- Еще-бы.
   -- Но позвольте спросить, по какому поводу у васъ завязался этотъ разговоръ?
   -- По тому поводу, что адмиралъ будетъ здѣсь на балѣ.
   -- А я воображалъ, что онъ въ Алжирѣ.
   -- По порученію правительства?
   -- О, нѣтъ. Адмиралу не даютъ больше порученій. Онъ не занимаетъ никакого служебнаго поста. По окончаніи уголовнаго процеса онъ подалъ въ отставку.
   -- Я этого не знала.
   -- Неужели вы думаете, что онъ рѣшился-бы сдѣлаться опять командиромъ корабля? Флотъ нашъ понесъ въ немъ большую утрату. Я не встрѣчалъ другой такой замѣчательной личности, какъ де-Реньеръ.
   -- Слухъ носился, будто онъ не пытался себя оправдывать.
   -- Давая свои показанія на судѣ, адмиралъ былъ такъ спокоенъ и смотрѣлъ такъ прямо и гордо на всѣхъ, что. казалось, онъ судья, а не обвиняемый. Когда вызвали маркиза де-Сальвіака, адмиралъ обернулся, чтобы посмотрѣть на него, и въ глазахъ его выразилось такое глубокое состраданіе, что, вѣроятно, взглядъ этотъ сильнѣе поразилъ маркиза, чѣмъ ударъ пули, кровавый слѣдъ которой еще сіялъ на его лбу.
   -- Воображаю, какая это была драматическая сцена! воскликнула г-жа Гоберъ.-- Какимъ образомъ случилось, что я не попала на засѣданіе суда? Когда происходилъ пронесъ?
   -- Въ октябрѣ или ноябрѣ 1874 г.
   -- Да. я была тогда въ Италіи. Ахъ, какъ жаль! А какъ держалъ себя маркизъ де-Сальвіакъ?
   -- Очень прилично, съ большимъ достоинствомъ и имѣлъ грустный видъ.
   -- Вѣроятно, напоминалъ собой проученнаго дон-Жуана?
   -- Напротивъ, у маркиза нѣтъ ничего общаго съ Дон-Жуаномъ, возразилъ товарищъ прокурора.-- Я вижу, что вы вовсе незнакомы съ сущностью дѣла. Если-бы я не боялся васъ утомить...
   -- Гости мои что-то долго не собираются, а васъ слушать никогда не устанешь, замѣтила съ обворожительной улыбкой хозяйка дома.
   -- Въ такомъ случаѣ, сказалъ Дезорбье, почтительно наклоняя голову, -- я начинаю свою повѣсть. Графиня Бланшъ де-Реньеръ вышла замужъ за адмирала въ силу оскорбленнаго самолюбія -- обстоятельство, часто встрѣчающееся въ жизни женщинъ. Еще очень молодой дѣвушкой, пансіонеркой, она влюбилась въ сына одного изъ сосѣдей по имѣнію отца -- Роберта де-Сальвіака, и употребляла всевозможныя средства, чтобы вырвать и отъ него признаніе въ любви. Но молодой маркизъ не дѣлалъ признанія, вѣроятно, потому, что не любилъ. Невинное кокетство, тонкіе намеки, даже слезы -- все было пущено въ ходъ и все пропало даромъ: Робертъ ничего не понялъ или не хотѣлъ понять. Молодая дѣвушка была жестоко оскорблена, мало того -- раздражена. Отецъ ея де-Кларансъ и адмиралъ де-Реньеръ были друзьями. Вдругъ адмиралъ безъ памяти влюбляется въ прелестную Бланшъ, именно въ то время, когда сердце ея было сильно задѣто другимъ человѣкомъ. Представьте себѣ теперь такого рода положеніе: Бланшъ до безумія любитъ Роберта и мучится, что тотъ этого не замѣчаетъ; адмиралъ молча сгараетъ отъ любви къ хорошенькой Бланшъ, а та объ этомъ не догадывается. Не забудьте, что де-Реньеру не было тогда еще и сорока лѣтъ и что онъ успѣлъ уже заслужить имя героя. Собравшись съ духомъ, онъ открываетъ, наконецъ, свою сердечную тайну де-Кларансу; тотъ осторожно сообщаетъ объ этомъ дочери, а дочь, съ нѣкоторой поспѣшностію, которую сочли за признакъ любви, принимаетъ предложеніе жениха. До послѣдней минуты бѣдная дѣвушка все ожидала, что Робертъ де-Сальвіакъ, пораженный вѣстью объ ея помолвкѣ, прилетитъ къ нимъ въ замокъ и повергнетъ къ ея ногамъ свою любовь, состояніе и титулъ маркиза. Но увы! онъ не тронулся съ мѣста и даже не написалъ ни слова. Видно, было рѣшено судьбой, чтобы Бланшъ де-Кларансъ сдѣлалась графиней. Между тѣмъ Робертъ де-Сальвіакъ горячо любилъ м-ль де-Кларансъ; но природная застѣнчивость и благородная совѣстливость человѣка, котораго въ свѣтѣ считаютъ богатымъ, тогда какъ онъ бѣденъ, удерживали постоянно маркиза отъ порывовъ высказать волновавшія его чувства. Де-Сальвіакъ отецъ былъ совершенно разоренъ; но, гордый и самолюбивый, онъ тайно подвергалъ себя разнымъ лишеніямъ и пускался въ спекуляціи, чтобы скрыть подъ довольно блестящей обстановкой свое стѣсненное положеніе. Для покрытія долговъ, нажитыхъ неудачными спекуляціями отца, Робертъ, вопреки волѣ послѣдняго, пожертвовалъ всѣмъ принадлежавшимъ ему материнскимъ состояніемъ. Въ двадцать семь лѣтъ молодой маркизъ остался безъ денегъ, безъ занятій и безъ основательнаго образованія. Одаренный замѣчательными способностями, онъ зналъ всего понемногу; если хотите, онъ зналъ много: былъ химикъ, художникъ въ душѣ, человѣкъ вполнѣ развитой, но, что-называется, любитель. Пріятно быть любителемъ для богатаго человѣка, но для бѣднаго -- это смертный приговоръ. Словомъ, Робертъ де-Сальвіакъ счелъ долгомъ заглушить въ своемъ сердцѣ зародившуюся любовь къ Бланшъ, и когда она вышла за де-Реньера, а старый маркизъ умеръ, онъ бросилъ свой полуразрушенный замокъ и отправился въ Парижъ искать счастьи. На бѣду бѣднаго маркиза, два года спустя, онъ опять разбогатѣлъ и. конечно, могъ-бы жениться тогда на Бланшъ, если-бъ она была свободна. Какая-то старая двоюродная тетка сдѣлала его своимъ единственнымъ наслѣдникомъ; миліонъ упалъ къ нему съ неба или, скорѣе, изъ чистилища, потому что старушка г-жа де-Ломбрель заставила-таки поговорить о себѣ на своемъ вѣку. Впрочемъ, миръ праху ея! Робертъ де-Сальвіакъ велъ въ Парижѣ очень скромную, труженическую жизнь, полную лишеній, и когда неожиданно сдѣлался богатъ, довольно равнодушно принялъ ниспосланную ему такъ поздно благодать. Ахъ. если-бы восьмидесятилѣтняя тетушка догадалась умереть тремя годами раньше! Вы понимаете, это говорю я, а не маркизъ. Дѣло въ томъ, что де Сальвіакъ продолжалъ втайнѣ страстно любить Бланшъ де-Кларансъ, которую онъ не видѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ она сдѣлалась...
   -- Адмиральшей! прервала г-жа Гоберъ.
   -- Что ни говорите, а въ нашей жизни играетъ важную роль случай. Благодаря ему, маркизъ и молодая графиня де-Реньеръ встрѣтились въ Люшонѣ, во время командировки адмирала. Бланшъ была тогда замужемъ уже болѣе трехъ лѣтъ; въ де-Реньерѣ она не нашла, той страстной нѣжности, о которой мечтала; съ своей стороны, она гораздо болѣе уважала его, чѣмъ любила, гордилась имъ, какъ героемъ, но идеаломъ ея былъ все-таки мужъ другихъ свойствъ... Какъ-бы это лучше выразиться? Ей хотѣлось, чтобы онъ ухаживалъ за нею и развлекалъ ее, какъ любовникъ. Вы улыбаетесь, но это именно такъ. Я не желаю набрасывать тѣнь на бѣдную графиню, такъ дорого поплатившуюся за свое увлеченіе, тѣмъ болѣе, что она -- какъ это доказало слѣдствіе -- вовсе не была безчестной женщиной.
   -- Ахъ, ужь эти судьи! воскликнула г-жа де-Грандье,-- вѣчно они все разузнаютъ, до всего дороются...
   -- Какъ-же иначе: это наше ремесло, отвѣчалъ Дезорбье.-- Двадцатитрехлѣтняя Бланшъ де-Реньеръ, съ сантиментальными воззрѣніями на жизнь и нѣжными воспоминаніями, была-бы, можетъ быть, спасена отъ паденія, если-бъ адмиралъ не ставилъ долга выше всего и подчинилъ личность служаки личности мужа. Но онъ слишкомъ часто оставлялъ жену одну и далъ ей поводъ думать, что онъ мало обращаетъ на нее вниманія. Она умоляла его подать въ отставку; адмиралъ называлъ это ребячествомъ, принялъ годовую командировку и уѣхалъ, оставя Бланшъ одну, съ ея горькими мыслями. Замѣтьте, молодая женщина выработала въ себѣ убѣжденіе, что мужъ равнодушенъ къ ней, тогда какъ онъ любилъ ее безъ памяти. "Онъ не любитъ меня, твердила бѣдняжка,-- потому что предпочитаетъ мнѣ свои обязанности, свою эскадру и море". Вы меня извините, но женщины очень часто разсуждаютъ такъ нелогично. Когда адмиралу давали послѣднюю командировку, его жена умоляла его отказаться отъ поѣздки. Адмиралъ уже готовъ былъ согласиться съ ея доводами; однакожь, благоразуміе взяло верхъ; онъ сказалъ себѣ, что мужчинѣ и притомъ солдату стыдно поддаваться женскимъ слезамъ; нѣжно прижавъ Бланшъ къ своему сердцу, онъ поклялся ей, что будетъ впослѣдствіи ходатайствовать, чтобы ему не давали слишкомъ дальнихъ командировокъ, но на этотъ разъ все-таки уѣхалъ. До сихъ поръ графиня де-Реньеръ мужественно боролась съ своими воспоминаніями; но, выѣзжая въ свѣтъ, она часто встрѣчалась съ де-Сальвіакомъ, а маркизъ своею сдержанностію и почтительно-холоднымъ обращеніемъ задѣвалъ ее за живое. Бланшъ увлеклась, сама того не замѣчая; несмотря на живость своего темперамента, она, вѣроятно, осталась-бы добродѣтельной женщиной, если-бы имѣла хоть какую-нибудь нравственную опору, напримѣръ, ребенка; но судьба отказала ей и въ этомъ. Никто не станетъ оспаривать, что дѣтская колыбель представляетъ самую вѣрную защиту для чести мужа; графинѣ-же не на комъ было излить тотъ запасъ любви, который таился въ ея сердцѣ. При первой встрѣчѣ съ маркизомъ въ ней заговорило прежнее чувство; она стала мысленно сравнивать свою настоящую супружескую жизнь съ тою, о которой всегда мечтала, и, какъ истая женщина, дала себѣ слово допытаться, почему де-Сальвіакъ такъ холоденъ къ ней. Она, дѣйствительно, довела его до признанія, узнала, что онъ любитъ ее давно, но скрываетъ свою страсть, которую ни время, ни разлука не только не охладили, но усилили, и когда Робертъ раскрылъ передъ нею всю свою душу, она съ ужасомъ убѣдилась, что собственными руками вырыла передъ собою пропасть. Бланшъ добилась отъ де-Сальвіака признанія въ любви -- и пала.
   -- Бѣдная женщина! грустно произнесла г-жа де-Грандье.
   -- Скажите скорѣе -- бѣдный адмиралъ! воскликнула г-жа Гоберъ.-- Вы всѣ забываете объ адмиралѣ.
   -- По-настоящему, слѣдуетъ сказать -- бѣдные люди, замѣтилъ Дезорбье.-- Пробужденіе было ужасное; за нѣсколькими часами безумнаго упоенія слѣдовали безконечныя угрызенія совѣсти. Маркизъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ молодыхъ людей, которые хладнокровно и грубо крадутъ чужое счастье; графиня-же не умѣла лицемѣрить и обманывать съ улыбкой на губахъ. Бьюсь объ закладъ, что первою ея мыслію было -- тотчасъ-же прервать всѣ сношенія съ маркизомъ и отогнать отъ себя, какъ тяжелый кошмаръ, воспоминаніе о своей измѣнѣ. Но, на бѣду, она безъ памяти полюбила маркиза и отдавалась своей страсти съ чувствомъ человѣка, бросающагося въ пропасть, въ надеждѣ успокоиться тамъ на вѣки. Адмиралъ ничего не зналъ; когда онъ вернулся изъ Кохинхины, у графини было, говорятъ, намѣреніе или во всемъ признаться ему, или бѣжать съ маркизомъ; отъ побѣга, впрочемъ, ее удерживалъ страхъ испортить будущность де-Сальвіака. Есть данныя, свидѣтельствующія, что влюбленные рѣшились принести обоюдную жертву -- разстаться навсегда; но не успѣли, произошла извѣстная катастрофа; раздались два выстрѣла, графиня убита, маркизъ опасно раненъ,-- таковъ былъ конецъ романа. Онъ очень мраченъ, но въ происшедшей драмѣ осталось нераскрытымъ одно таинственное обстоятельство...
   -- Какое? спросила съ удивленіемъ хозяйка дома.
   -- До сихъ поръ, несмотря на всѣ розыски, не могли узнать, кто писалъ анонимное письмо, увѣдомившее адмирала объ измѣнѣ его жены.
   -- Неужели не могли розыскахъ? Для чего-же у насъ правосудіе?
   -- Для того, чтобы доискиваться истины.
   -- Почему-же судьи теперь не доискались ея?
   -- Они искали доносчика вездѣ, но звѣрь скрылся. Нашелся только какой-то комисіонеръ въ Рамбулье, который показалъ, что молодой человѣкъ, одѣтый такъ-то и такъ-то -- наружность его свидѣтель не съумѣлъ въ точности описать -- вручилъ ему письмо, для передачи адмиралу; но въ Рамбулье никто не видалъ, кромѣ него, этой личности, а вторично незнакомецъ туда уже не являлся. Подите теперь, отыскивайте песчинку въ этомъ океанѣ -- Парижѣ.
   -- Повѣрьте, что на днѣ этой исторіи непремѣнно скрывается женщина, замѣтила г-жа де-Грандье.
   -- О, да, конечно, ищите женщину! подхватила г-жа Гоберъ.
   -- Я вамъ повторяю, вездѣ уже искали.
   -- Не было-ли у графини де-Реньеръ врага женщины?
   -- Или что то-же -- близкой пріятельницы? перебила хозяйку дома г-жа Гоберъ, большой скептикъ по части дружбы.
   -- Не было-ли у Сальвіака соперника или другой любовницы? спросила г-жа де-Грандье.-- Нѣтъ ничего злѣе мужчины, котораго замѣняютъ другимъ, и женщины, которую бросаютъ: это -- настоящіе тигры.
   -- Говорятъ, будто маркизъ былъ довольно долго въ связи съ Анжель Феранъ...
   -- Актрисой?
   -- Дѣйствительно, она актриса, отвѣчалъ Дезорбье,-- но несомнѣнно также и то, что она женщина умная и развитая.
   -- По-моему, у Анжель Феранъ нѣтъ таланта, замѣтила г-жа Гоберъ, -- но есть что-то особенное...
   -- Во-первыхъ, красота, а во-вторыхъ, изящество, добавила г-жа де-Грандье.-- Въ ней видна порода.
   -- Все это правда, но ей, конечно, далеко до другихъ! съ многозначительной любезной улыбкой произнесъ товарищъ прокурора.-- Говорятъ, Анжель очень любила Роберта де-Сальвіака и умѣла цѣнить его. Про нее разсказывали, будто въ иныхъ случаяхъ она обнаруживала жестокость; во время процеса де-Реньера ее вытребовали для допроса къ слѣдователю, но оказалось, что въ этомъ дѣлѣ она не причемъ.. Къ тому-же ей было не до маркиза, когда происходила драма въ алеѣ Монтэнь; она была влюблена тогда безъ памяти въ Монтклэра. Страсть эта длится до сихъ поръ. Вы, конечно, знаете Монтклэра?
   -- Кто его не знаетъ! воскликнула г-жа Гоберъ: -- герой конскихъ скачекъ и закулиснаго міра. Кромѣ того, онъ занимается политикой. Говорятъ, онъ могъ-бы сдѣлаться замѣчательнымъ человѣкомъ.
   -- Онъ способенъ сдѣлаться всѣмъ, чѣмъ захочетъ, и даже тѣмъ, чѣмъ захотятъ его сдѣлать другіе, сказалъ Дезорбье такимъ тономъ, какъ-будто произносилъ приговоръ.
   -- А я хотѣла его пригласить сегодня! тихо проговорила г-жа де-Грандье.
   -- Поторопитесь, замѣтилъ Дезорбье, -- иначе будетъ поздно.
   Гости продолжали съѣзжаться во время разсказа товарища прокурора. Дамы и мужчины подходили къ хозяйкѣ дома, здоровались съ нею, а она привѣтствовала всѣхъ неизмѣнной улыбкой. По настоятельному требованію г-жи Гоберъ, Дезорбье вкратцѣ изложилъ дамамъ ходъ судебнаго разбирательства.
   -- Де-Реньера защищалъ съ замѣчательнымъ краснорѣчіемъ его другъ Герблэ, старшина парижскихъ адвокатовъ. Публика слушала съ особеннымъ вниманіемъ этого оратора и потому еще, что за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ, благодаря его защитѣ, былъ оправданъ нѣкій Пласіаль Эстрадеръ, виновный въ томъ, что, заставъ свою жену на мѣстѣ преступленія, онъ убилъ не ее, а любовника, по имени Лекурба. Въ силу 324 статьи Эстрадера оправдали, оправдали также и де-Реньера, хотя фактъ совершенія преступленія въ его домѣ не былъ доказанъ. Герблэ стоило небольшого труда отстоять адмирала. Подъ впечатлѣніемъ душевнаго волненія, онъ, въ концѣ своей защитительной рѣчи, дошелъ до такого пафоса, что публика разразилась неистовыми рукоплесканіями.
   -- Это очень натурально, сказала г-жа де-Грандье, -- но почему вы говорите, г. Дезорбье, что Герблэ было не трудно оправдать своего друга? Развѣ законъ дозволяетъ убивать жену?
   -- По ст. 324, которая гласитъ: Убійство мужемъ жены и, наоборотъ, женою мужа преступно...
   -- А-а! вотъ видите!
   -- Позвольте, позвольте!...Преступно, если жизнь мужа или жены, совершившихъ убійство, не подвергалась опасности въ минуту его совершенія. Тѣмъ не менѣе -- слушайте значеніе этихъ страшныхъ словъ -- въ случаяхъ прелюбодѣянія, указанныхъ ниже, въ ст 336-й, убійство, совершенное мужемъ надъ женою, равно какъ надъ ея соучастникомъ, въ ту минуту, когда онъ засталъ ихъ на мѣстѣ преступленія въ своемъ домѣ, -- извинительно.
   -- Изъ всего этого слѣдуетъ, подхватила г-жа Гоберъ,-- что де-Реньера точно также-бы оправдали, если-бы онъ убилъ де-Сальвіака въ одно время съ женой!
   -- Такъ вотъ какія прекрасныя дѣянія допускаются моралью вашего закона: тѣмъ не менѣе!.. замѣтила г-жа де-Грандье.-- Вѣдь это ужасъ что такое!
   -- Надо сознаться, что эта статья написана нѣсколько въ драконовскомъ духѣ.
   -- Въ драконовскомъ! скажите лучше -- въ чудовищномъ... Въ тотъ день, когда женщины получатъ право подавать свой голосъ въ законодательныхъ вопросахъ, эта статья ваша будетъ вычеркнута цѣликомъ. Вы увидите. А какъ вы сказали -- 314, 334 ст.?
   -- 324.
   -- Ну, подумайте только! мы даже не знаемъ цифры статьи закона, дающей мужчинамъ право насъ убивать!.. Растолкуйте намъ, пожалуйста, г. Дезорбье, отчего это всѣ вы такъ жестоки къ женщинамъ?
   -- Назовите меня педантомъ, но я сошлюсь, въ этомъ случаѣ, на Монтескье. Онъ приводитъ нѣсколько причинъ, объясняющихъ строгость закона относительно женщины. Убѣдительнѣйшая изъ нихъ та, что незаконныя дѣти, прижитыя женою, все-таки считаются мужниными -- is pater est quem nuptiae -- и, что всего хуже, онъ обязанъ содержать ихъ, тогда какъ дѣти, прижитыя мужемъ на сторонѣ, не считаются жениными и не служатъ бременемъ для жены. Извѣстно-ли вамъ выраженіе одной очень умной женщины, но, повидимому, не ригористки въ супружеской жизни: что мнѣ за дѣло, говорила она, если мой мужъ, съ утра до вечера, играетъ своимъ сердцемъ, только-бы вечеромъ онъ привозилъ мнѣ его обратно.
   -- Хороша мораль! замѣтила г-жа Гоберъ.-- Однако, не мѣшало-бы справиться, куда дѣваются эти незаконныя дѣти, которыхъ наши мужья пускаютъ подъ чужимъ именемъ по бѣлу свѣту. Мнѣ кажется, что эти несчастныя существа вполнѣ достойны общественнаго вниманія.
   -- Безъ сомнѣнія. Но вы знаете, что у насъ во Франціи законъ допускаетъ розыскивать мать и запрещаетъ розыскивать отца, слѣдовательно...
   -- Слѣдовательно, вашъ законъ варварскій, несправедливый, словомъ, мужской!
   -- Послѣднее опредѣленіе прелестно! именно мужской, сказалъ Дезорбье.
   -- Однако, позвольте узнать, продолжала горячиться г-жа Гоберъ,-- неужели во всѣхъ странахъ свѣта имѣютъ право убивать бѣдныхъ женщинъ? Неужели всегда существовалъ такой законъ?
   -- Ого! да вы требуете, чтобы я передалъ валъ содержаніе темы, заданной мнѣ для дисертаціи на доктора правъ. Такъ извольте слушать. Въ Афинахъ у женщинъ, совершившихъ прелюбодѣяніе, выщипывали всѣ волосы и затѣмъ обсыпали преступницъ горячей золой. Впрочемъ, чтобы ближе изучить этотъ вопросъ, надо обратиться къ "Толковнику" Аристофана. Но у насъ есть современный писатель, который гораздо проще и короче формулировалъ приговоръ надъ преступной женщиной: "убей ее", говоритъ онъ.
   -- Это просто фраза. У Дюма все фразы.
   -- Ну, а если-бы ему пришлось самому примѣнить къ дѣлу эту фразу? спросила г-жа Грандье.
   -- 324 ст. даетъ ему на это полное право.
   -- Значитъ, опираясь на ст. 324. можно во всякое время...
   Г-жа де-Грандье улыбнулась и трагическимъ жестомъ, достойнымъ любой ученицы консерваторіи, провела рукой по своему горлу.
   -- О. конечно, когда угодно, отвѣчалъ Дезорбье.
   -- Итакъ, законъ положительно разрѣшаетъ убивать женщинъ?
   -- Замужнихъ -- да.
   -- А другихъ?
   -- Другихъ? О, нѣтъ! Другихъ нельзя убивать.
   -- Слѣдовательно, человѣкъ, убивающій свою любовницу, считается преступникомъ?
   -- Непремѣнно.
   -- А если она его обманывала?
   -- Тѣмъ хуже для него.
   -- Но если онъ ее любилъ, если онъ страдалъ отъ ея измѣны?
   -- Еще того хуже.
   -- Изъ этого слѣдуетъ, что на любовницахъ лучше всего жениться?
   -- Многіе того-же мнѣнія. Есть, напримѣръ, одинъ художникъ, превосходный живописецъ, который влюбился до безумія въ свою натурщицу, неслывшую, однакожь, моделью добродѣтели. Бѣднякъ потерялъ совсѣмъ голову отъ любви. Разъ онъ застаетъ ее врасплохъ... находитъ ее... словомъ, убѣждается, что лучшій его другъ занялъ его мѣсто... Онъ тутъ-же вызываетъ коварнаго на дуэль, ранитъ его, затѣмъ бросается на измѣнницу и хочетъ убить ее. "Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! закричала она:-- ты не имѣешь права убивать меня... не имѣешь... я тебѣ не жена." "А-а! не имѣю? воскликнулъ художникъ.-- Я тебѣ не мужъ. Такъ хорошо-же, женюсь на тебѣ!" И женился, и въ восторгъ отъ своей находчивости. Онъ держитъ теперь надъ головой несчастной женщины, какъ Дамокловъ мечъ, эту страшную 324 статью. Стоитъ только ей свихнуться, совершить сегодня то, что она могла безнаказанно совершить вчера... или!..
   -- Какъ это странно! замѣтила г-жа де-Грандье.
   -- Это просто неприлично! вспыхнувъ, воскликнула толстая г-жа Гоберъ, -- Я желаю вашему художнику всевозможныхъ несчастій... пусть ему жена втайнѣ измѣняетъ, обманываетъ на каждомъ шагу, пусть...
   -- Онъ только этого и ждетъ. Оружіе у него готово -- ст. 324...
   Г-жа де-Грандье покачала головой и вздохнула.
   -- Подумать страшно, сказала она, -- что Грандье могъ также... человѣкъ, которому я хочу поставить памятникъ... У-у! эти мужья!
   -- Капитану никогда-бы не пришло на мысль поступить съ вами такъ, какъ поступилъ де-Реньеръ съ своей женой, замѣтилъ Дезорбье,-- но ту что...
   -- Потому что я всегда была честной женщиной, не правда-ли? быстро подхватила хорошенькая вдовушка.-- Но ваша адская 324 или 25 ст., право, можетъ подзадорить каждую изъ насъ сбиться съ пути, хоть ради того только, чтобъ посмотрѣть, достанетъ-ли у мужа храбрости заколоть за измѣну. О, если-бъ капитанъ былъ живъ! Я знаю, что-бы я сдѣлала.
   -- У меня рождается даже желаніе въ четвертый разъ выйти замужъ, чтобы провѣрить, могу-ли я быть на-столько любима, чтобы мужъ изъ ревности зарѣзалъ меня, перебила хозяйку дома вся пунсовая г-жа Гоберъ.
   -- Кстати, обратилась съ улыбкой г-жа де-Грандье къ сидѣвшимъ вокругъ нея гостямъ,-- сегодня вы увидите у меня на балѣ адмирала де-Реньера. Это. въ своемъ родѣ, новинка...
   -- Адмирала де-Реньера! воскликнуло въ изумленіи нѣсколько женскихъ и мужскихъ голосовъ.
   Г-жа де-Грандье пришла въ восторгъ отъ эфекта, произведеннаго этимъ именемъ. Ести-бы она обѣщала присутствующимъ угостить ихъ пѣніемъ тенора Капуля, то едва-ли это вызвало-бы въ нихъ такое пріятное волненіе, какъ извѣстіе, что они увидятъ сейчасъ героя драмы алеи Монтэнь.
   -- Какъ я рада! проговорила интересная блондинка съ задумчивыми глазами,-- мнѣ никакъ не могли достать билета въ засѣданіе, когда его судили.
   -- И мы вблизи его увидимъ?..
   -- Можно будетъ заговорить съ нимъ?..
   -- Венеціанскій мавръ, на другой день послѣ похоронъ Дездемоны...
   -- Обезоруженный мавръ...
   -- Да это шестой актъ "Отелло"...
   -- Прекрасный сюжетъ для новой пьесы, воскликнулъ, улыбаясь, Альберикъ Ревиль.-- Ее можно озаглавить: Отелло, снова вступающій въ свѣтъ.
   Говоръ, шутки, смѣхъ раздавались со всѣхъ сторонъ. Г-жа де-Грандье, улучивъ удобную минуту, нагнулась къ уху своего кузена и торопливымъ шопотомъ спросила:
   -- Ну, что, пріѣдетъ де-Сальвіакъ?
   -- Нѣтъ, не пріѣдетъ.
   -- Навѣрное?
   -- Навѣрное.
   -- Вы его сами видѣли?
   -- Нѣтъ, не видалъ. Его не было дома, но камердинеръ увѣрилъ меня, что маркизъ сейчасъ вернется, и потому я оставилъ ему записку, которую онъ, вѣроятно, уже прочелъ.
   -- А если онъ вашу записку не получилъ?
   -- Это невозможно, кузина. Говорю вамъ, что...
   -- Ахъ, Альберикъ, зачѣмъ вы его пригласили? Я вся дрожу отъ ужаса...
   -- Давайте держать пари, кузина, что Робертъ де-Сальвіакъ не пріѣдетъ къ вамъ сегодня...
   -- Вы говорите съ такою самоувѣренностію...
   -- Я такъ убѣжденъ...
   -- Г. маркизъ де-Сальвіакъ! провозгласилъ громовымъ голосомъ стоявшій у двери офиціантъ. Онъ отчеканивалъ каждое слово, точно зналъ заранѣе, какой эфектъ произведетъ это имя.
   

ГЛАВА IV.
Любовникъ.

   Г-жа де-Грандье помертвѣла, а Альберикъ покраснѣлъ до ушей, и пока маркизъ входилъ въ комнату твердой, спокойной поступью свѣтскаго человѣка, гости хорошенькой вдовы переглядывались между собой и перешептывались, точь-въ-точь какъ въ театрѣ, передъ началомъ главной драматической сцены, когда глаза всей публики устремляются съ жаднымъ любопытствомъ на героя пьесы.
   За минуту передъ тѣмъ хозяйка дома обѣщала показать своимъ гостямъ вдовца-Отелло, пожелавшаго разсѣять свое горе въ ея гостиной, и вдругъ сюда-же является любовникъ, -- обстоятельство въ высшей степени пикантное и поразительное. Балъ г-жи де Грандье положительно выходилъ изъ ряда обыкновенныхъ.
   При своей наклонности ко всему романическому, молодая вдова, въ сущности, далеко не была въ отчаяніи отъ того, что ея вечеръ принималъ трагическій характеръ; она встрѣтила маркиза съ свойственной ей граціей и съ самой обворожительной улыбкой, съумѣла найти нѣсколько любезныхъ фразъ, смыслъ куторымъ давали взглядъ и жестъ. Она выразила удовольствіе, что маркизъ пожелалъ быть представленнымъ ей Альберикомъ Гевилемъ; выборъ былъ какъ нельзя болѣе удаченъ; кузенъ теперь самый близкій, самый дорогой для нея человѣкъ на свѣтѣ.
   -- Впрочемъ, прибавила она, -- для васъ, г. де-Сальвіакъ, всякая рекомендація излишня. Ваши достоинства, ваша репутація...
   На этомъ словѣ г-жа де-Грандье запнулась, почувствовавъ, что она невольно сдѣлала намекъ на прискорбный процесъ де-Реньера. Она замолчала и опустила даже глаза, до сихъ поръ пристально устремленные на лобъ маркиза; ей стало совѣстно, что она такъ упорно смотритъ на рѣзкій шрамъ, бѣлѣвшій у него на лбу, боялась сконфузить этимъ де-Сальвіака.
   Шрамъ его притягивалъ къ себѣ взоры всѣхъ присутствующихъ въ гостиной, одинаково, какъ женщинъ, такъ и мужчинъ. Онъ придавалъ его лицу что-то интересное, романическое; дамы толковали между собой вполголоса, что этотъ знакъ напоминаетъ клеймо Равенсвуда, а одна изъ нихъ прибавила, что шрамъ на лбу отъ гравелотской пули былъ-бы такъ къ лицу раненому герою, какъ этотъ слѣдъ выстрѣла оскорбленнаго мужа.
   -- Вотъ лучшее доказательство, замѣтилъ на это товарищъ прокурора, -- преимущества романа надъ исторіей.
   Де-Сальвіакъ очень спокойно переносилъ нѣмые вопросительные взгляды, обращенные на него; онъ какъ-будто не догадывался, что его разсматриваютъ и изучаютъ, и смотрѣлъ серьезно, задумчиво вдаль, точно размышляя о чемъ-то тяжеломъ. Скрытое горе состарило преждевременно его блѣдное, осунувшееся лицо; углубленный въ самого себя, онъ не обращалъ никакого вниманія на то, что происходитъ кругомъ. Стройный, тонкій, тридцати-двухлѣтній маркизъ могъ-бы легко сойти за двадцати-пятилѣтняго молодого человѣка, если-бы мелкія морщины не усѣяли края его висковъ около глазъ и не легли глубокой складкой между его темными бровями. Онъ былъ очень высокъ ростомъ, имѣлъ красивую шею, гордый, но не надменный поворотъ головы, честные, открытые глаза и грустный складъ губъ, которыя, однако, нерѣдко улыбались, обнаруживая при этомъ рядъ блестящихъ бѣлыхъ зубовъ, пріятно гармонировавшихъ съ черными усами и мягкой, густой бородой. Судя по наружности, это была пламенная, энергическая натура, но вмѣстѣ съ тѣмъ любящая, довѣрчивая и наклонная къ идеализму. Въ самыхъ увлеченіяхъ своихъ маркизъ всегда оставался честенъ, разсудителенъ и впереди всего ставилъ долгъ. Онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые не боятся, чтобы за ними слѣдили; въ черныхъ, какъ уголь, глазахъ его каждый могъ читать, какъ въ открытой книгѣ.
   Въ тотъ вечеръ, когда онъ явился на балъ къ г-жѣ де Грандье, онъ чувствовалъ инстинктивную потребность вырваться изъ того заключенія, на которое самъ себя добровольно обрекъ. Де-Сальвіакъ заперся дома, какъ въ кельѣ, послѣ той страшной ночи, когда къ ногамъ его упала мертвая Бланшъ де-Реньеръ, и послѣ того дня, -- дня искупленія, -- когда, приведенный въ судъ, онъ былъ отданъ на жертву глупому, животному любопытству толпы и вынужденъ былъ, на глазахъ всѣхъ, выдержать сокрушающій взглядъ оскорбленнаго мужа, лицо котораго напоминало лицо мертвеца. Этотъ взглядъ, обращенный на де-Сальвіака въ залѣ уголовнаго суда, терзалъ и преслѣдовалъ его столько-же, сколько сцена въ роковой комнатѣ. Увлеченный любовью къ нему Бланшъ, онъ отдался своей страсти, какъ безумный, и тогда только очнулся отъ сладкаго сна, когда увидѣлъ передъ собой револьверъ мужа и услышалъ голосъ закона. Когда маркизъ и адмиралъ сошлись лицомъ къ лицу въ залѣ суда, мужъ имѣлъ видъ жертвы, а любовникъ -- убійцы. Судъ не испугалъ де-Сальвіака, но, какъ человѣкъ благородный и великодушный, онъ невыносимо страдалъ; это страшное испытаніе надолго отравило ему жизнь. Чтобы заглушить душившія его день и ночь угрызенія совѣсти, онъ предался умственному и физическому труду: сначала занялся химіей, затѣмъ скульптурой; обливаясь потомъ, мялъ по-нѣскольку часовъ глину, въ надеждѣ, что утомленіемъ мускуловъ добьется отраднаго забытья. Когда все это не помогло, онъ отправился путешествовать.
   Наконецъ, онъ опять вернулся въ Парижъ, потому что здѣсь чувствовалъ себя свободнѣе, чѣмъ гдѣ-бы то ни было. Въ эту зиму онъ появлялся иногда на вечерахъ, но гораздо чаще у новыхъ знакомыхъ, чѣмъ у старыхъ друзей. Попадая въ среду чуждыхъ еще ему людей, онъ испытывалъ пріятное ощущеніе человѣка, только-что начинающаго выѣзжать въ свѣтъ, какъ-будто перерождался, забывалъ прошлое. Давъ себѣ слово бороться съ своимъ горемъ, де-Сальвіакъ, не задумываясь, принялъ предложеніе Альберика Ревиля представить его своей кузинѣ Лехиде де-Грандье, которую онъ встрѣчалъ не разъ въ Булонскомъ лѣсу и съ которой даже вальсировалъ на балѣ у морского министра, еще при жизни капитана.
   -- Ты хотя и Мизантропъ, говорилъ ему Ровиль, -- но моя кузина не Селимена. У нея одно желаніе -- открыть у себя политическій салонъ, а если ты мѣтишь попасть въ депутаты, то это отличный случай для тебя, чтобы навербовать побольше голосовъ.
   Испугъ Альберика при появленіи де-Сальвіака продолжался не долго. Онъ первый подошелъ къ нему и тихо спросилъ:
   -- Ты, значитъ, не читалъ моей записки?
   -- Какой записки?
   -- Той, что я отдалъ Пьеру, для передачи тебѣ.
   -- Да я не заѣзжалъ домой.
   -- Ну, теперь все ясно! Я, однако, предупреждалъ тебя...
   -- Ты сказалъ, что будешь ждать меня въ кафе Ритъ, а вышло, что я тебя тамъ дожидался. Видя, что ты не идешь, и боясь опоздать на балъ, я отправился сюда.
   -- Да, да, правда! воскликнулъ Альберикъ, ударивъ себя по лбу.-- Экій я вѣтреникъ! Я вообразилъ, что назначилъ тебѣ свиданіе у тебя. Какъ я легкомысленъ! Изъ меня выйдетъ отличный дипломатъ.
   -- Что сообщалъ ты мнѣ въ своей запискѣ? спросилъ деСальвіакъ.
   -- Ничего.
   -- Ну, а еще что?
   -- Пустяки!.. Я хотѣлъ предупредить тебя объ одномъ обстоятельствѣ, совсѣмъ вылетѣвшемъ у меня изъ головы. Видишь-ли, кузина пригласила къ себѣ... угадай, кого?-- адмирала де-Реньера, и онъ обѣщалъ быть у нея сегодня на балѣ.
   Маркизъ слегка нахмурился и въ черныхъ глазахъ его блеснулъ мрачный огонь. Онъ поблѣднѣлъ, какъ полотно.
   -- Впрочемъ, что было, то прошло, продолжалъ Ревиль.-- Вы оба принадлежите къ одному кругу и вамъ поневолѣ придется часто встрѣчаться. По-моему, лучше начать съ салона кузины, какъ съ нейтральной почвы, и сдѣлать видъ, что ты адмирала совсѣмъ не знаешь. Не правда-ли?
   Робертъ де-Сальвіакъ ничего не отвѣчалъ, но глаза его инстинктивно, безъ всякаго страха, конечно, обратились къ входной двери, которую отдѣляла отъ него толпа гостей. Альберикъ угадалъ намѣреніе маркиза.
   -- Ты уходишь? спросилъ Альберикъ.-- Что подумаетъ моя кузина? Да полно, останься съ нами. Хорошенькая де-Бехардъ будетъ декламировать стихи; это теперь въ большой модѣ. Робертъ, Робертъ, приставалъ онъ,-- да, развѣ можно уѣзжать такъ скоро?
   Но де-Сальвіакъ не слушалъ Ревиля; онъ пробирался къ двери и находился уже недалеко отъ нея. какъ вдругъ его точно приковало къ мѣсту. Офиціантъ громогласно провозгласилъ имя, которое произвело на присутствующихъ точно такое-же впечатлѣніе, какое производитъ на театральную публику выходъ знаменитаго актера въ драмѣ:
   -- Г. адмиралъ де-Реньеръ!
   Въ изящной бальной залѣ, залитой моремъ свѣта и полной аромата цвѣтовъ, гдѣ за минуту передъ тѣмъ стоялъ гулъ отъ человѣческихъ голосовъ и раздавались звуки моднаго вальса, исполняемаго скрытымъ оркестромъ, -- внезапно водворилось торжественное, ледяное молчаніе. Разговоры вдругъ оборвались, взоры всѣхъ обратились на одну точку. Передъ этимъ томительнымъ чувствомъ страха, охватившимъ гостей г-жи де-Грандье, волненіе, вызванное появленіемъ маркиза де-Сальвіака, могло назваться незамѣтнымъ. Вѣеры задрожали въ дамскихъ рукахъ, обтянутыхъ длинными лайковыми перчатками. Робертъ де-Сальвіакъ стоялъ на виду у всѣхъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ двери; отступить не было никакой возможности; приходилось попасться прямо на глаза адмиралу.
   "Чортъ возьми! подумалъ Альберикъ, -- да тутъ пахнетъ кровью!"
   Де-Сальвіакъ понималъ, что теперь болѣе чѣмъ когда-нибудь ему слѣдуетъ дѣйствовать такъ, какъ велитъ долгъ; скрыться въ такую минуту отъ адмирала -- значило унизиться. Блѣдный, какъ полотно, крѣпко сжимая лѣвой рукой свою складную шляпу, онъ точно приросъ къ мѣсту и гордо поднялъ голову; когда на порогѣ показался де-Реньеръ, маркизъ далъ ему подойти ближе и посмотрѣлъ на него въ упоръ.
   Де-Реньеръ вошелъ въ залу вмѣстѣ съ докторомъ Вернономъ; офиціантъ доложилъ о послѣднемъ такъ-же громко, какъ и объ адмиралѣ; но для публики это имя прошло незамѣченнымъ.
   Два года сильно измѣнили де-Реньера; но и теперь онъ былъ еще очень красивъ, держался прямо, хотя нѣсколько натянуто. При входѣ въ ярко освѣщенную залу онъ прищурилъ свои ввалившіеся, утомленные глаза, какъ человѣкъ, который привыкъ къ темнотѣ и не можетъ выносить блеска свѣчей. Когда на него пахнуло давно знакомой душистой, разгоряченной атмосферой бальной залы, грустная улыбка мелькнула на его губахъ и тотчасъ-же исчезла. Въ этомъ сухощавомъ, пожиломъ человѣкѣ, одѣтомъ съ ногъ до головы въ черное, съ орденской розеткой въ петлицѣ фрака, трудно было-бы узнать прежняго неустрашимаго моряка, несмотря на то, что съ тѣхъ поръ прошло не болѣе двухъ лѣтъ; но за то эти два года нѣмой, мучительной душевной пытки всякаго другого обратили-бы въ дряхлаго старика. Де-Реньеръ скорѣе осунулся, чѣмъ состарѣлся, и въ то-же время, при замѣнѣ адмиральскаго мундира траурнымъ статскимъ платьемъ, мужественная красота его какъ-будто еще выиграла. Могучій, величественный, съ побѣлѣвшими на вискахъ волосами, съ длинными бѣлокурыми бакенбардами, въ которыхъ уже серебрилась сѣдина, съ печатью страданія на лицѣ, онъ представлялся теперь совсѣмъ инымъ существомъ, чѣмъ прежде, и дѣйствовалъ на воображеніе женщинъ гораздо сильнѣе, чѣмъ румяная, улыбающаяся молодежь.
   Притомъ мужъ былъ окруженъ такимъ-же ореоломъ романической прелести, какъ и любовникъ. Казалось, что тѣнь убитой слѣдуетъ за обоими, какъ невидимый призракъ.
   Случай, фатализмъ, если хотите, столкнулъ на балѣ этихъ, двухъ людей, изъ которыхъ одинъ посягнулъ на честь другого, давъ ему взамѣнъ право на свою жизнь.
   Въ первую минуту адмиралъ не разсмотрѣлъ, повидимому, маркиза и пошелъ прямо на него; но докторъ Вернонъ, находившійся съ правой стороны де-Реньера, слегка толкнулъ его рукой и незамѣтно направилъ влѣво; въ это мгновеніе де-Реньеръ совершенно машинально обратилъ глаза на того человѣка, отъ котораго его хотѣли отвести, и судорожное измѣненіе въ его лицѣ доказало, что онъ узналъ до-Сальвіака. Послѣдній изъ блѣднаго сдѣлался свинцовымъ; онъ почувствовалъ, какъ по всему его тѣлу пробѣжалъ электрическій токъ, на-столько сильный, что онъ могъ-бы, кажется, воскресить трупъ. Страшно было видѣть, какое угрожающее выраженіе приняло вдругъ обыкновенно спокойное и серьезное лицо его. Голубые глаза адмирала также сверкнули гнѣвомъ; присутствующіе притаили дыханіе, точно ожидая взрыва, готоваго разразиться надъ ними.
   Однакожь де-Сальвіакъ выдержалъ огненный взглядъ адмирала такъ-же мужественно, какъ нѣкогда выстрѣлъ его револьвера, и затѣмъ низко, почтительно поклонился ему. Въ этомъ безмолвномъ наклоненіи головы, носившей еще рѣзкій слѣдъ раны, было что-то величественное, благородное. Гостей собралось къ г-жѣ де-Грандье очень много; всѣ они, конечно, не одинаково принимали внѣшнія впечатлѣнія; но въ эту минуту каждый изъ нихъ понялъ настоящій смыслъ поклона маркиза. Виновный какъ-бы приносилъ публичное покаяніе, полное грусти и въ то-же время гордаго достоинства.
   Г-жа де-Грандье, у которой захватывало духъ отъ ужаса при мысли, что на ея балѣ произойдетъ скандалъ, наблюдала издали, съ бьющимся отъ волненія сердцемъ, за этой сценой. Трудно было, впрочемъ, оставаться равнодушнымъ зрителемъ такого трагическаго обмѣна взглядовъ двухъ враговъ среди толпы людей, боявшихся громко вздохнуть отъ ожиданія катастрофы. А въ это время изъ сосѣдней залы доносились меланхолическіе звуки оркестра, игравшаго "Волну".
   Все это длилось не болѣе минуты, но потрясеніе было очень сильно; на де-Реньерѣ оно отозвалось, повидимому, особенно тяжело; лицо его судорожно подергивалось, въ груди пылало, жгло; однако онъ съумѣлъ побороть себя, отвѣтилъ едва замѣтнымъ наклоненіемъ головы на поклонъ маркиза и прошелъ далѣе. Де-Сальвіакъ тотчасъ-же исчезъ, а хорошенькая хозяйка дома съ сіяющей улыбкой спѣшила уже на встрѣчу адмиралу и, протягивая ему обѣ руки, сказала необыкновенно нѣжно:
   -- Какую радость вы мнѣ доставили, какую сдѣлали честь, адмиралъ! Для перваго моего вечера вы въ первый разъ выѣхали!
   -- Я исполняю предписаніе доктора, отвѣчалъ де-Реньеръ разбитымъ голосомъ.-- Онъ увѣряетъ, что мнѣ угрожаетъ смерть, если я не буду развлекаться, а такъ-какъ я желалъ-бы нѣсколько продлить свою страдальческую жизнь, то и рѣшился искать развлеченій.
   Если-бы въ словахъ адмирала не чувствовалось такъ много искренняго убѣжденія и неподдѣльной грусти, то они могли бы, пожалуй, показаться нѣсколько мелодраматическими, а Альберикъ не преминулъ-бы сказать, что онъ рисуется; но въ устахъ такого человѣка, какъ де-Реньеръ, эти слова звучали необыкновенно просто и естественно.
   -- Если я обязана доктору Вернону удовольствіемъ видѣть васъ у себя, продолжала г-жа де-Грандье, притворяясь, что не замѣчаетъ мрачнаго смысла отвѣта адмирала,-- то я отъ души благодарю его и, чего добраго, начну вѣрить въ силу медицины.
   -- А развѣ вы не вѣрите въ нее? спросилъ Вернонъ.
   -- Какъ-же вы хотите, чтобы я вѣрила!.. Вы до сихъ поръ не можете вылечить меня отъ мигрени. Ваши рецепты столько-же помогаютъ, сколько японскія капли и электрическіе перстни.
   -- Это оттого, отвѣчалъ, не подумавши, докторъ,-- что существуютъ такого рода болѣзни, противъ которыхъ безсильна наша наука...
   Г-жа де-Грандье изъ-за вѣера покачала головой Вернону и указала ему глазами на де-Реньера, который, слушая ихъ, какъ-то странно и страшно улыбался.
   -- Впрочемъ, какъ-бы то ни было, разсуждала про себя хорошенькая вдовушка,-- а главная бѣда пронеслась благополучно. Мнѣ кажется, что если-бы въ моей гостиной разразился ударъ грома, я не испугалась-бы такъ, какъ испугалась встрѣчи адмирала съ маркизомъ. Однако, куда это дѣвался маркизъ?
   Въ это самое время Альберикъ Ревиль сдѣлалъ себѣ тотъ-же вопросъ. Де-Сальвіакъ прошелъ сначала въ первую залу, а оттуда въ переднюю и, не совсѣмъ еще оправившись отъ смущенія, приказалъ лакею отыскать свое пальто. Въ ожиданіи его онъ остановился передъ выходной дверью, и вдругъ попятился назадъ, ослѣпленный, ошеломленный явленіемъ, которое онъ принялъ за призракъ. Въ эту дверь входила молодая дама высокаго роста, брюнетка, красавица собой и прекрасно сложенная; ее велъ подъ руку маленькій человѣчекъ, суетливый, съ озабоченной физіономіей. Робертъ почти не обратилъ на него вниманія, будучи пораженъ наружностью его спутницы. Если-бы онъ не зналъ, что Бланшъ де-Реньеръ умерла, если-бы онъ не видѣлъ ее мертвою, не читалъ ея имени на плитѣ могильнаго памятника, онъ поклялся-бы, что пріѣхавшая дама -- Бланшъ. Онъ точно окаменѣлъ на мѣстѣ и не имѣлъ силъ отвести растеряннаго взгляда отъ незнакомки.
   -- Ужь не схожу-ли я съума? спрашивалъ онъ самъ себя.-- Не сплю-ли я? Не кажется-ли мнѣ все это?
   Дама не смотрѣла на него. Развязавъ бѣлый кружевной капюшонъ, накинутый на голову, она подала его горничной Элизѣ, которая улыбалась и кланялась съ тѣмъ выраженіемъ въ лицѣ, съ какимъ, обыкновенно, прислуга встрѣчаетъ друзей дома.
   -- Здравствуйте, весело говорила она.
   Въ это время маленькій человѣчекъ совался взадъ и впередъ по передней, стаскивалъ фуляръ, окутывавшій его шею, пряталъ его въ карманъ пальто, откуда уже торчали связки бумагъ и брошюръ, и тихо бормоталъ при этомъ:
   -- Смотри, Валентина, не простудись... Сложи въ одно мѣсто свою кружевную мантилью и кашемировую штучку... накидку, что-ли, тамъ...
   -- Хорошо, дядя, вѣжливо, но видимо думая о другомъ, отвѣчала красавица, инстинктивно, безъ всякаго разсчитаннаго кокетства осматриваясь въ зеркалѣ, тогда какъ Элиза осторожно расправляла складки длиннаго шлейфа ея платья изъ бѣлаго фая. Молодая дѣвушка была прелесть какъ мила. Гладкій корсажъ, обшитый только у горла простымъ рюшемъ изъ шелковаго тюля, ловко охватывалъ ея стройную талью; нѣсколько бѣлыхъ розъ были вколоты въ ея густые черные волосы; она напоминала мраморную статую, только съ легкимъ розовымъ оттѣнкомъ на щекахъ. У покойной графини де-Реньеръ были точно такая-же величественная походка и такой-же гордый поворотъ головы. Но Валентина имѣла застѣнчивый видъ и безпрестанно опускала свои кроткіе, большіе, черные глаза, осѣненные широкими бровями, причемъ длинныя рѣсницы ложились бархатной тѣнью вокругъ вѣкъ. Ея блестящіе волосы, падавшіе волной на лобъ, полузакрытый мелкими, пушистыми буклями, были собраны на затылкѣ въ роскошный узелъ изъ двухъ толстыхъ косъ, темныхъ, какъ вороново крыло, и совершенно обнажали прозрачные виски и крошечныя розовыя уши, изящной формы.
   Де-Сальвіакъ видѣлъ только профиль дѣвушки; въ мягкомъ, почти дѣтскомъ овалѣ ея щеки, покрытой легкимъ пушкомъ, въ бѣлой шеѣ и дѣвственномъ бюстѣ, въ правильномъ носѣ, идущемъ прямо отъ лба, какъ у древнихъ греческихъ статуй, въ энергическихъ очертаніяхъ подбородка, смягчаемыхъ грустной, но вмѣстѣ съ тѣмъ нѣжной улыбкой,-- во всемъ этомъ видѣнъ былъ ребенокъ, какъ-будто уже испытавшій въ жизни горе чувствовалась будущая женщина, главную прелесть которой должны были составлять нравственныя качества. Дѣйствительно, въ ней было что то особенное, цѣломудренно-спокойное. Она, казалось, только что вышла изъ рамки картины, на которой художникъ хотѣлъ изобразить чистую Мадонну; ея губы, какъ-бы созданныя для непорочнаго поцѣлуя, кроткій взглядъ, голосъ серебристый и ласковый, точно у Бланшъ,-- все дышало женственностію. Смотря на эту дѣвушку-ребенка, можно было заранѣе угадать, что изъ нея выйдетъ впослѣдствіи существо любящее, преданное, полное самоотверженія, а главное -- честное.
   Какое свѣтлое видѣнье! Де-Сальвіакъ не зналъ, бѣжать или остаться. Ему такъ хотѣлось протянуть дѣвушкѣ руку и спросить: это вы? Да, это была сама Бланшъ, только помолодѣвшая, дѣвственная, но такая-же очаровательная. Неужели въ природѣ можетъ существовать подобное сходство?
   -- Скорѣе! скорѣе! торопилъ молодую дѣвушку маленькій человѣчекъ.-- Ты знаешь, что я не могу долго оставаться на балѣ. Мнѣ надо завтра пораньше встать, чтобы заняться опытами.
   -- Развѣ я когда-нибудь васъ задерживала, дядя? тихо сказала Валентина, и, взявъ свой вѣеръ, который лежалъ на грудѣ платья въ передней, прибавила съ улыбкой:-- Я готова, пойдемте.
   Проходя мимо Роберта, она окинула его съ ногъ до головы своими большими глазами, и этотъ машинальный, равнодушный взглядъ произвелъ на маркиза впечатлѣніе нѣжной ласки; онъ прочиталъ въ немъ цѣлый міръ спящей страсти, пробудить которую было-бы райскимъ блаженствомъ. Ослѣпленный, ошеломленный этимъ свѣтлымъ видѣніемъ, маркизъ слѣдилъ глазами за молодой дѣвушкой и ея спутникомъ. Ему представилось, что передъ нимъ пронесся образъ древней библейской дѣвы, а когда онъ увидѣлъ на порогѣ залитой свѣтомъ залы ярко освѣщенную, стройную фигуру Валентины, его неудержимо потянуло назадъ. Валентина на минуту остановилась; крошечная фигурка дяди семенила около нея; какъ только офиціантъ провозгласилъ: г. Трезель и мадемуазель Трезель,-- молодая дѣвушка взяла подъ руку дядю и вошла съ нимъ въ залу; передъ ними разступились два ряда фраковъ, затѣмъ снова сомкнулись и скрыли ихъ отъ глазъ де-Сальвіака.
   -- Валентина Трезель! машинально повторялъ про себя маркизъ, не трогаясь съ мѣста и не замѣчая, что лакей давно уже стоитъ передъ нимъ съ пальто и почтительно твердитъ: "Угодно вамъ надѣть пальто, г. маркизъ?"
   Робертъ, молча, перекинулъ пальто черезъ руку; задумчиво спускаясь съ лѣстница, онъ размышлялъ о странномъ сходствѣ между сейчасъ видѣнной имъ красавицей-дѣвушкой и покойной Бланшъ. Можно было побиться объ закладъ, что это графиня де-Реньеръ, возставшая изъ гроба; никогда двѣ родныя сестры не могли быть до такой степени похожи другъ на друга; сходство это казалось ему чудомъ. Въ романахъ нерѣдко описывается точно такое-же положеніе, въ какомъ онъ теперь находился, а именно, что сходство дѣлалось причиной страстной любви человѣка къ совершенно незнакомой ему женщинѣ; въ настоящую минуту де-Сальвіакъ испытывалъ это самое на себѣ и сильно волновался. Дорогой онъ спрашивалъ себя, не лучше ли ему вернуться къ г-жѣ де-Грандье и поближе разсмотрѣть, изучить красоту Валентины. Но думая такъ, онъ продолжалъ идти впередъ и незамѣтно добрался до своего дома. Свѣжій ночной воздухъ мало успокоилъ его; онъ чувствовалъ себя совершенно разбитымъ; его трясла лихорадка.
   Маркизъ жилъ на площади Вентимиль, въ изящномъ домѣ, выходившемъ окнами въ скверъ. Когда-то этотъ домъ принадлежалъ извѣстному живописцу. Маркизъ устроилъ себѣ тутъ прелестный, истинно-артистическій пріютъ; обширную мастерскую художника одъ обратилъ въ библіотеку и рабочій кабинетъ; китайскія ширмы отдѣляли эту комнату отъ лабораторіи, гдѣ онъ продолжалъ заниматься химіей и скульптурой, гдѣ стояли апараты, станокъ и лежала глина. Робертъ совершенно безсознательно прошелъ изъ кабинета въ лабораторію и бросился тамъ на мягкій диванъ; пока лакей Пьеръ приготовлялъ лампу, маркизъ продолжалъ думать, усиливая тѣмъ свое лихорадочное состояніе, начинавшее принимать острый характеръ.
   Страшная сцена смерти Бланшъ снова ожила въ его воображеніи; ему слышался даже глухой стукъ отъ падающаго на коверъ ея тѣла; онъ закрылъ глаза и вдругъ ему представилось, что покойница-графиня входитъ въ бальную залу г-жи де-Грандье, подъ руку съ суетливымъ маленькимъ человѣчкомъ; въ ушахъ де-Сальвіака ясно раздался громкій голосъ офиціанта, докладывавшаго: "г-жа де-Реньеръ!" и вслѣдъ за тѣмъ онъ мгновенно перенесся въ роковую спальню дома алеи Монтэнь, слышалъ два выстрѣла и видѣлъ, что на коверъ падаетъ не Бланшъ, а м-ль Трезель, вся облитая кровью.
   -- Валентина! Валентина! закричалъ въ жару де-Сальвіакъ.-- Что-же это со мной? спросилъ онъ, очнувшись; -- у меня мысли путаются... вѣрно это бредъ...
   Онъ быстро вскочилъ на ноги и спустился внизъ, въ спальню, находившуюся какъ-разъ подъ лабораторіей. Но и въ постели онъ не могъ заснуть; его преслѣдовали тѣ-же самыя видѣнія; грудь и голову страшно давило. Прометавшись всю ночь въ болѣзненной тоскѣ, онъ, наконецъ, рѣшился встать и уйти со двора, несмотря на то, что заря едва занималась; онъ надѣялся, что утренняя прохлада разгонитъ всѣ эти тяжелыя думы, освѣжитъ его кровь.
   Холодное, весеннее утро на зарѣ бываетъ иногда такъ-же пріятно, какъ и лѣтнее; въ воздухѣ чувствовалось уже дыханіе апрѣльскаго тепла. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, Робертъ очутился на одномъ изъ бульваровъ окраинъ Парижа; онъ почувствовалъ себя легче и съ любопытствомъ приглядывался къ новому, незнакомому ему зрѣлищу пробужденія мелочныхъ лавочекъ, этого главнаго пульса густо-населенныхъ кварталовъ. Мимо него, то и дѣло, сновали рабочіе съ газетами въ рукахъ, читая ихъ на ходу, чтобы не терять времени; съ Монмартрской горы, какъ изъ муравейника, бѣжали толпы тружениковъ-ремесленниковъ, направляясь къ городу: свѣжія, румяныя дѣвушки, съ непокрытыми головами, спѣшили группами въ различныя мастерскія; каменьщики везли въ тачкахъ камни и съ грохотомъ сваливали ихъ около строившихся зданій. Первые лучи утренней зари ласкали зеленоватыя почки деревьевъ, начинавшія уже распускаться.
   Съ каждымъ шагомъ маркизъ чувствовалъ, что ему дѣлается легче и легче. Его нельзя было упрекнуть въ лѣности, но онъ не привыкъ вставать въ такую раннюю пору. Зрѣлище народной дѣятельности отвлекло его отъ мрачныхъ мыслей; онъ съ невольнымъ уваженіемъ смотрѣлъ на этихъ тружениковъ, подымающихся съ зарей, чтобы запречься въ гигантскую машину, которая кормитъ и одѣваетъ людей матеріально обезпеченныхъ, неимѣющихъ нужды заботиться о завтрашнемъ днѣ. "Теперь, думалъ де-Сальвіакъ,-- когда бѣдняки идутъ на поденную работу, свѣчи и газъ горятъ еще въ залахъ у богачей и за остатками роскошныхъ ужиновъ, вѣроятно, сидятъ еще гости, съ блѣдными отъ утомленія лицами и воспаленными глазами. Если эти люди остаются равнодушными къ нуждамъ другихъ, то, конечно, потому, что безсонница никогда не сгоняла ихъ съ постелей и не приводила на зарѣ въ поле, гдѣ земледѣлецъ, согнувъ спину, пашетъ уже землю, или на бульвары городскихъ окраинъ, гдѣ пробужденное населеніе Парижа принимается за трудъ".
   Робертъ сѣлъ на скамейку, чтобы отдохнуть немного; передъ его глазами прежде всего отперли сливочныя лавочки, затѣмъ лавки мясниковъ, гдѣ на окнахъ раскладывалось свѣжее мясо, наконецъ, кіоски продавцевъ газетъ, куда ежеминутно прибѣгали разсыльные изъ типографій съ грудами совершенно еще сырыхъ газетъ. Посидѣвъ тутъ нѣсколько минутъ, де-Сальвіакъ медленно взобрался на Монмартръ; по извилистымъ переулкамъ этого квартала продолжали идти торопливымъ шагомъ мужчины и женщины; на вершинѣ вала дѣлали свѣжую насыпь. Робертъ усѣлся на кучкѣ сухой травы, забытой на бугрѣ изъ желтой глины, похожемъ формой своей на голый черепъ, и оттуда сталъ смотрѣть на Парижъ. Ясно выдавались только самыя высокія зданія -- памятники и церковныя башни; но ихъ рѣзкія очертанія все еще были закутаны въ густую пелену тумана, такъ-что первые лучи восходящаго солнца, ударяя въ стекла оконъ или въ золоченый куполъ, только мѣстами пронизывали эту плотную завѣсу. Весь городъ былъ скрытъ за сѣрымъ покровомъ, который медленно подымался вверхъ, точно пробуждавшійся Парижъ раздѣвался не спѣша.
   Де-Сальвіакъ напрягалъ зрѣніе, чтобы проникнуть за эти облака тумана, готоваго уже разсѣяться, и -- странное дѣло -- глаза его искали только одну точку въ массѣ невидимыхъ еще домовъ. Тамъ, вправо отъ него, должны находиться бульваръ Малезербъ и паркъ Монсо; ему непремѣнно хотѣлось угадать, на какомъ именно мѣстѣ между ними стоитъ домъ г-жи де-Грандье, можетъ быть, до сихъ поръ еще освѣщенный, но опустѣвшій. Гости всѣ, конечно, разъѣхались, въ томъ числѣ и Валентина, это чудное, свѣтлое видѣнье.
   -- Валентина! повторялъ нѣсколько разъ маркизъ, точно это имя заключало въ себѣ особенный смыслъ. Для него, впрочемъ, оно такъ и было: съ именемъ Валентины связывались воспоминанія о Бланшъ де-Кларансъ, о роковой его любви, о погибшемъ счастьи, о глубокомъ горѣ.
   Робертъ оторвался, наконецъ, отъ нѣмого созерцанія пробуждающейся столицы. Онъ почувствовалъ ознобъ; ему опять представилась, вмѣсто шумнаго дома близь парка Монсо, улитая кровью спальня алеи Монтэнь. Стряхнувъ съ себя тяжелыя думы, онъ потеръ лобъ холодной рукой, вспомнилъ о химіи, о скульптурѣ и вскочилъ съ мѣста.
   -- Пора домой! я отдохнулъ теперь, примусь за работу, сказалъ онъ вслухъ, спустился съ вала и повернулъ опять къ бульварамъ, гдѣ уже кипѣла жизнь.
   

ГЛАВА V.
Мужъ.

   Адмиралъ де-Реньеръ, обратившійся послѣ отставки въ графа де-Реньера, гораздо долѣе, чѣмъ г-жа де-Грандье, колебался въ рѣшеніи измѣнить свой замкнутый образъ жизни, позволивъ себѣ нѣкоторыя развлеченія, несмотря на то, что ему труднѣе было, чѣмъ ей, переносить свое вдовство. Правда, законъ оправдалъ его, но въ своихъ собственныхъ глазахъ онъ все-таки оставался убійцей; совѣсть постоянно твердила ему, что онъ поступилъ, какъ палачъ, а не какъ судья-каратель; его могли извинить, въ этомъ случаѣ, только глубокая, безграничная любовь къ Бланшъ и тѣ страшныя нравственныя страданія, которыя онъ испытывалъ послѣ совершенія убійства. Онъ собственноручно застрѣлилъ боготворимую имъ женщину, за которую съ радостію готовъ-бы былъ пролить свою кровь до послѣдней капли; эта мысль преслѣдовала де-Реньера ежеминутно, но въ то-же время ему не давала покоя и другая, адская мысль, что женщина, въ чистоту которой онъ вѣрилъ, какъ въ чистоту своей родной матери, предательски обманывала его.
   Его другъ, адвокатъ Герблэ, и докторъ Вернонъ были единственные знакомые, къ которымъ де-Реньеръ охотно ѣздилъ; оба они употребляли всѣ средства, чтобы отвлечь несчастнаго отъ его мрачныхъ мыслей, тѣмъ болѣе, что, по мнѣнію доктора, такое настроеніе духа могло имѣть самое гибельное вліяніе на здоровье графа. Но эти дружескія попытки не приводили ни къ чему: де-Реньеръ или упорно молчалъ, или предавался такимъ пароксизмамъ бѣшенства, которые совершенно шли въ разрѣзъ съ его спокойнымъ, сдержаннымъ характеромъ. Большую часть времени онъ проводилъ одинъ, взаперти, находя какое то особенное наслажденіе въ томъ, чтобы растравлять свои раны воспоминаніями прошлаго. Только въ присутствіи Герблэ онъ позволялъ себѣ иногда открывать свою душу, причемъ доходилъ до такихъ порывовъ отчаянія, которые, въ былыя времена, самъ-бы назвалъ малодушіемъ. Состоя на службѣ, онъ не разъ говорилъ своимъ подчиненнымъ въ минуты опасности:
   -- Безстрастіе не есть еще признакъ силы; истинная сила заключается въ умѣньи владѣть собой.
   Несчастіе совершенно измѣнило это его убѣжденіе, такъ что де-Реньеръ чувствовалъ даже потребность повѣрять другу свои страданія.
   -- Я знаю, Герблэ, что ты не будешь смѣяться надо мной, тѣмъ не менѣе, ты не повѣришь, если я тебѣ скажу, что я чувствую. Вообрази себѣ, милый другъ -- я влюбленъ въ мертвую!.. Да, влюбленъ, и это приводитъ меня въ отчаяніе, мучитъ меня. Образъ убитой Бланшъ представляется мнѣ, какъ живой; я вижу ее, распростертую на коврѣ, блѣдную, съ распущенными волосами, всю въ крови; я безпрестанно спрашиваю себя: да была-ли дѣйствительно преступна эта женщина, которую я засталъ на любовномъ свиданіи? Измѣна ея не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, а между тѣмъ я сомнѣваюсь и, сомнѣваясь, люблю преступницу!.. Каждую ночь мнѣ грезится Бланшъ; она смотритъ на меня, какъ живая, своими кроткими глазами. Боже, какая пытка! Герблэ, я точно прикованъ неразрывной цѣпью къ этому призраку; мнѣ дороги даже страданія, которыя я терплю чрезъ него. Лучшими часами моего существованія я считаю тѣ часы, когда безцѣнное, но страшное видѣніе заставляетъ меня вскакивать ночью съ постели и плакать жгучими слезами. Мнѣ дѣла нѣтъ до того, что кругомъ меня происходитъ; я вижу, дышу однимъ милымъ видѣніемъ, которое ко мнѣ слетаетъ; я простираю къ нему руки и кричу ему: прости меня!... Я до безумія влюбленъ въ женщину, которую самъ-же убилъ,-- самъ, самъ, своими руками!... Несчастный, я изнываю по ней и, конечно, по милости этой страсти, кончу свои дни въ Бисетрѣ... Она обманывала меня, измѣнила мнѣ, и я все-таки прощаю ее... Я готовъ все отдать, готовъ даже совершить преступленіе, только-бы оживить ее, услышать снова ея голосъ, чувствовать, что подлѣ меня опять моя милая, дорогая моя Бланшъ...
   Сильныя рыданія, обыкновенно, заканчивали эти взрывы отчаянія, какъ ни старался де-Реньеръ побороть ихъ. Докторъ Вернонъ сталъ не на шутку бояться слишкомъ частыхъ повтореній этихъ припадковъ. Онъ и Герблэ, съ цѣлью отвлечь больного отъ главнаго предмета его нервнаго возбужденія, все чаще и чаще заговаривали съ нимъ о неизвѣстномъ врагѣ, такъ подло подготовившемъ катастрофу.
   -- Дорого-бы я далъ, говорилъ однажды адвокатъ, -- чтобы узнать имя негодяя, поручившаго передать въ моемъ домѣ...
   -- Письмо? докончилъ де-Реньеръ, причемъ глаза его бѣшено сверкнули.-- Когда я только подумаю, что, можетъ быть, во всю мою жизнь никогда не узнаю, кто тотъ злодѣй, чрезъ котораго я сдѣлался убійцей самаго дорогого для меня существа,-- я чувствую, что схожу съума! Какъ это правосудіе не отыщетъ? Разыскиваютъ и не находятъ... Впрочемъ, что-жь тутъ удивительнаго? Измѣненный почеркъ -- все равно, что маска на лицѣ. Зяаешь-ли, Герблэ, если-бы этотъ подлецъ попался мнѣ въ руки, л-бы изорвалъ его въ клочки!
   Адвокатъ мысленно торжествовалъ; эта очень понятная злоба адмирала къ неизвѣстному врагу была нормальнѣе замогильной страсти къ бѣдной Бланшъ.
   Однако, мало-по-малу де-Реньеръ сталъ успокоиваться, или, скорѣе, научился тщательно скрывать свои душевныя страданія.
   Горе его не сдѣлалось легче, но онъ рѣже обнаруживалъ его, такъ что окружающимъ казалось, что оно ослабло. Въ послѣднее лѣто де-Реньеръ ѣздилъ на воды въ Виши, и всѣ тамъ находили, что у него совершенно здоровый видъ, а дамы даже утверждали, что горе придало ему красоты. Словомъ, онъ сдѣлался львомъ сезона. Сантиментальныя барыни, жаждавшія драмъ въ любви, говорили тономъ упрека своимъ мужьямъ:
   -- Ахъ, ужь ты-то, конечно, не убилъ-бы меня, какъ онъ!..
   Только Герблэ и докторъ не ошибались относительно состоянія здоровья де-Реньера; они ясно видѣли, что человѣкъ этотъ страшно потрясенъ и физически, и морально. Докторъ опасался аневризма и даже анеміи. Надо было, во что-бы то ни стало, принудить адмирала искать развлеченій; Вернонъ не давалъ ему покоя, требуя, чтобы онъ непремѣнно выѣзжалъ въ свѣтъ, и только по его настояніямъ де-Реньеръ рѣшился, наконецъ, принять приглашеніе на балъ къ г-жѣ де-Грандье.
   -- Читайте, гуляйте, катайтесь верхомъ, ѣздите въ театръ, развлекайтесь какъ можно болѣе, твердилъ докторъ,-- иначе вы кончите самоубійствомъ.
   -- Докторъ, отвѣчалъ однажды на это адмиралъ,-- помните-ли вы охотничій завтракъ у Герблэ? Помните-ли мой разсказъ о ясновидящей крестьянкѣ въ Батцѣ, которая предсказала, что я два раза себя убью? Викторія Траншаръ, какъ видно, не ошиблась: половина ея пророчества сбылась. Убить того, кого мы любимъ больше всего на свѣтѣ, все равно, что убить себя, а это, мнѣ кажется, уже сдѣлано мною.
   -- Тѣмъ болѣе причинъ ограничиться уже сдѣланнымъ, возразилъ Вернонъ, стараясь улыбнуться.
   Искреннее чувство привязанности къ старому товарищу, капитану Лехиде де-Грандье, и уваженіе къ его молодой вдовѣ побѣдили, наконецъ, упорство адмирала и онъ принялъ приглашеніе на балъ хорошенькой Генріеты, переданное ему черезъ Вернона.
   -- Я выучусь, можетъ быть, на балѣ, какъ забываютъ прошлое, сказалъ онъ съ кроткой, грустной улыбкой.
   На вечерѣ г-жи де-Грандье де-Реньеръ былъ окруженъ общимъ вниманіемъ. Въ сущности, онъ былъ герой романа, Отелло въ шестомъ актѣ драмы, какъ выразился Альберикъ Ревиль.
   Траурный костюмъ, выразительный голосъ, задумчивый взглядъ,-- все это въ высшей степени нравилось дамамъ и онѣ почти не отходили отъ интереснаго гостя.
   -- Зааете-ли что, кузина, замѣтилъ Альберикъ на ухо г-жѣ де-Грандье,-- будь я на мѣстѣ адмирала, я-бы простилъ грѣхъ женѣ.
   -- Да, знаю, также вполголоса отвѣтила молодая вдова,-- простить-то-бы вы простили, а потомъ съ утра до ночи и трубили-бы о своемъ великодушіи, такъ что вогнали-бы жену въ гробъ. По-моему, лучше убить человѣка однимъ выстрѣломъ наповалъ, чѣмъ колоть его сто тысячъ разъ въ день булавками.
   На балѣ докторъ Вернонъ ни на шагъ не отходилъ отъ своего паціента. Въ этотъ день, передъ обѣдомъ, онъ нашелъ у него усиленную дѣятельность сердца, далъ двойной пріемъ брома и поташа и желалъ удостовѣриться, повторятся-ли эти припадки вечеромъ. Оба они сидѣли въ маленькой гостиной, когда офиціантъ провозгласилъ:
   -- Г. Трезель и м-ль Трезель!
   Трезель, писавшій на своихъ карточкахъ: "докторъ Урбанъ Трезель, членъ-кореспондентъ многихъ провинціальныхъ академій", -- приходился троюроднымъ братомъ командиру корабля "Св. Климентъ", слѣдовательно, Генріета де-Грандье имѣла нѣкоторое право называть Валентину кузиной; но родство это было такое дальнее, что главную связь между ними составляла скорѣе искренняя взаимная симпатія. Впрочемъ, въ сущности сердечное влеченіе и составляетъ настоящее родство.
   Г-жа де-Грандье приняла Валентину необыкновенно привѣтливо. Молодая дѣвушка вообще рѣдко выѣзжала въ свѣтъ; она была слишкомъ бѣдна для того, чтобы показываться на балахъ и вечерахъ; самое простое кружево -- и то стоитъ денегъ. Поэтому хозяйка дома не могла не оцѣпить жертвы, сдѣланной ей Валентиной, и горячо благодарила ее за то, что та ради ея бала рѣшилась выбраться изъ своего "логовища".
   -- Моего логовища? повторила съ улыбкой молодая дѣвушка.
   -- Мнѣ слѣдовало-бы сказать "гнѣздышка", милое дитя мое, потому что при помощи своихъ волшебныхъ пальчиковъ вы убрали такимъ шитьемъ и вышивками свои маленькія комнаты, что имъ могъ-бы позавидовать любой Обюссонъ. Нѣтъ ничего пошлѣе квартиры, отдѣланной по вкусу обойщика; за то нѣтъ ничего прелестнѣе уголка, гдѣ подушки, ковры и гипюры -- собственной работы: съ ними связанъ цѣлый міръ воспоминаній и сладкихъ грезъ.
   Г-жа де-Грандье посадила Валентину рядомъ съ собой, на маленькій диванчикъ, а Урбанъ Трезель сталъ подлѣ нихъ, гордо выпрямляя свою тщедушную фигурку и, время отъ времени, откидывая назадъ свои длинные, выцвѣтшіе бѣлокурые волосы, отдававшіе уже сѣдиной. Большой палецъ лѣвой руки его былъ засунутъ подъ обшлагъ фрака, съ тонкимъ разсчетомъ выставить на показъ микроскопическій португальскій крестикъ -- призрачное подобіе Почетнаго Легіона. Въ физіономіи этого маленькаго, сухого человѣка, съ остроконечнымъ лицомъ, тонкимъ, какъ будто разнюхивающимъ носомъ, голубыми, нѣсколько блуждающими глазами, узкими, сжатыми губами и торчащими ушами,-- было что-то лихорадочное, торопливое, точно докторъ постоянно стремился къ какой-нибудь цѣли и спѣшилъ достигнуть ея. Въ его добродушномъ, разсѣянномъ взглядѣ было много дѣтски-паивнаго. Онъ слушалъ г-жу де-Грандье или кузину де-Грандье, какъ онъ любилъ иногда называть ее, видимо думая совсѣмъ о другомъ; губы его быстро шевелились, нашептывая никому неслышныя слова.
   Когда г-жа де-Грандье употребила выраженіе: "міръ воспоминаній и сладкихъ грезъ", Валентина улыбнулась своею откровенной, честной улыбкой.
   -- Я не умѣю мечтать, тихо сказала она, покачавъ головой.-- Мнѣ некогда мечтать, весь домъ лежитъ на моихъ плечахъ. Дядя не обращаетъ вниманія на реальную сторону жизни...
   -- Знаю, знаю, милая Валентина, что вы, въ нѣкоторомъ родѣ, нѣжная маменька своего дяди! воскликнула г-жа де-Грандье.-- Кстати, докторъ, вы до сихъ поръ не измѣнили своему коньку -- производить уродовъ?
   -- Кто? я? сказалъ Трезель, точно упавъ съ облаковъ, гдѣ онъ виталъ.-- Конечно, кузина. Я собираюсь фактически доказать ученому міру, что человѣкъ можетъ искуственно производить, по своему желанію, цыплятъ о двухъ головахъ или объ одной, но громадной, рыбъ самой уродливой формы...
   -- Боже, какіе ужасы! перебила его хорошенькая Генріета.-- Къ чему-же все это васъ приведетъ?
   Бѣгающіе, разсѣянные глаза Трезеля вдругъ загорѣлись, точно его осѣнило вдохновеніе, и самодовольная улыбка мелькнула на его губахъ.
   -- Къ тому, кузина, что я уже успѣлъ высидѣть искуственнымъ образомъ девять тысячъ четыреста куриныхъ яицъ и получить приблизительно до трехъ тысячъ уродцевъ... У меня вышли цыплята-великаны и цыплята-карлики, цыплята о двухъ клювахъ...
   -- Живые?
   -- Нѣтъ, они всѣ родились мертвые. Но вопросъ не въ томъ.
   -- И вы это называете наукой?
   -- Да, тератологіей. Это обширное поле для будущихъ открытій.
   -- А что было причиною разоренія вашего брата, Трезель? спросила г-жа де-Грандье.
   -- Землепашество. Онъ постоянно изобрѣталъ новыя экономическія машины.
   -- Видно, это у васъ родовая слабость. Машины изобрѣталъ, а Валентину оставилъ безъ приданаго.
   -- Извините, кротко возразила молодая дѣвушка,-- отецъ далъ мнѣ хорошее воспитаніе и оставилъ добрую память о себѣ. Онъ горячо любилъ меня, и что лучшее воспоминаніе изъ моего прошлаго. Отдать дочери свое сердце, образовать ее на-столько, что она сама можетъ заработывать себѣ хлѣбъ -- вы называете оставить безъ приданаго?
   Валентина произнесла эти слова совершенно просто, весело, безъ всякаго желанія порисоваться или произвести эфектъ. Г-жа де-Грандье съ нѣжностію взяла ее за обѣ руки.
   -- Я убѣждена, дитя мое, что вы живой портретъ вашей ма тери, сказала она.
   -- И я въ этомъ увѣрена, потому что отецъ особенно горячо любилъ меня за сходство съ матерью.
   -- Я полагаю, что вы мало ее знали: она умерла, когда вамъ минуло пять лѣтъ. Хорошо-ли вы помните ее?
   -- Помню на-столько, что всегда передъ сномъ живо представляю себѣ ея милое лицо.
   Въ глазахъ молодой дѣвушки сверкнули слези.
   -- Какой ни ангелъ, Валентина! воскликнула г-жа де-Грандье, пришедшая въ умиленіе отъ такого отвѣта.
   -- О, да, наивно замѣтилъ Трезель, -- она у меня совсѣмъ не злая.
   Въ ту минуту, когда кончился этотъ разговоръ, де-Реньеръ, въ сопровожденіи доктора, перешелъ изъ маленькой гостиной въ ту, гдѣ сидѣла хозяйка дома. Увидавъ Валентину всю въ бѣломъ, съ вѣеромъ, которымъ она опахивала свое матовое лицо, слѣдя за танцующими парами, адмиралъ издалъ глухой крикъ, принятый Вернономъ за стопъ отъ физической боли.
   -- Что съ вами? спросилъ онъ, схвативъ де-Реньера за руку.
   Адмиралъ не могъ оторвать глазъ отъ Валентины; поразительное сходство ея съ Бланшъ произвело на него еще болѣе страшное впечатлѣніе, чѣмъ на маркиза. Ни докторъ Вернонъ, ни г-жа де-Грандье не знали коротко покойной графини, они даже рѣдко встрѣчались съ нею, потому никто изъ нихъ не могъ догадаться о потрясающемъ дѣйствіи на де-Реньера лица Валентины. Главное сходство заключалось въ манерахъ, голосѣ и походкѣ,-- признакахъ, уловимыхъ только для людей близкихъ; тѣмъ не менѣе тождество было такъ сильно, что Валентина казалась двойникомъ графини.
   -- Кто эта молодая дѣвушка? невольно вырвалось у адмирала, когда онъ вошелъ вмѣстѣ съ докторомъ въ большую гостиную.
   Онъ отнесся съ этими словами къ Вернону совершенно машинально, не имѣя въ виду, что тотъ долженъ былъ непремѣнно знать всѣхъ гостей; случилось, однако, такъ, что Вернонъ дѣйствительно зналъ м-ль Трезель, потому что, благодаря псевдо-ученымъ изысканіямъ Урбана Трезель, между ними завязались нѣкоторыя сношенія.
   -- Это м-ль Трезель, отвѣчалъ Вернонъ.
   -- Трезель!
   -- Прелестная дѣвушка! небогатая, даже, повидимому, бѣдная, но натура замѣчательная, типъ, женственности.
   -- Да-а! протянулъ де-Реньеръ, съ волненіемъ всматриваясь въ Валентину, которая смотрѣла совсѣмъ въ другую сторону.
   -- Она племянница этого крошечнаго господина, вонъ что стоитъ подлѣ нея, съ португальскимъ орденомъ въ петлицѣ. Онъ тронутъ немного, у него есть пунктикъ. Онъ всю жизнь свою посвятилъ произведенію безобразныхъ типовъ въ животномъ мірѣ, по поводу которыхъ составляетъ цѣлыя горы мемуаровъ для академіи, наивно воображая, что идетъ по слѣдамъ Этьена и Исидора-Жоффруа Сентъ-Илера или ученаго Дареста. По-моему, онъ столько-же знакомъ съ наукой, сколько любой фельдшеръ, хотя и получилъ дипломъ доктора. Это мой собратъ по оружію.
   -- Послушайте, Вернонъ, заговорилъ вдругъ де-Реньеръ спокойнымъ тономъ, очень удивившимъ и обрадовавшимъ доктора,-- не находите-ли вы, что у этой молодой дѣвушки какая-то странная красота?
   -- Не странная, а привлекательная. Она напоминаетъ одинъ изъ портретовъ Реньера, художника, изображавшаго постоянно честныхъ женщинъ, съ кроткими, задумчивыми глазами.
   -- Да, прелесть, какъ хороша! повторялъ вполголоса де-Реньеръ, не отводя глазъ отъ профиля молодой дѣвушки, отъ ея граціозной, бѣлой шеи и дѣвственнаго, гибкаго стана. Наружность Валентины произвела въ этотъ вечеръ одинаковое обаяніе, какъ на мужа покойной Бланшъ, такъ и на любовника ея. Имъ обоимъ показалось, что передъ ними явилась воскресшая Бланшъ, только юная, свѣжая, непорочная...
   -- Та-та-та! разсуждалъ про себя докторъ, слѣдя за направленіемъ глазъ де-Реньера; -- вотъ неожиданное-то лекарство! оно, пожалуй, поможетъ ему лучше, чѣмъ всѣ мои бромы. О, мать природа! ты премудрѣе всѣхъ возможныхъ факультетовъ. Natura, naturans!...
   Валентина какъ-будто вдругъ почувствовала на себѣ магнетическую силу взгляда де-Реньера; она повернула голову и глаза ея встрѣтились съ глазами адмирала; тотъ вздрогнулъ и опустилъ вѣки; молодая дѣвушка посмотрѣла на него съ нѣкоторымъ изумленіемъ.
   -- Это адмиралъ де-Реньеръ, шепнула ей Генріета де-Граидье.
   Такъ-какъ Валентина жила вдали отъ большого свѣта, то это имя вовсе не поразило ее; но по тону, которымъ кузина произнесла его, она догадалась, что адмиралъ -- лицо замѣчательное. Титулъ въ глазахъ Валептины не имѣлъ никакого значенія; на нее произвела впечатлѣніе величественная наружность де-Реньера, и она съ невольнымъ уваженіемъ посмотрѣла на его строгое, мужественное лицо.
   -- Не адмиралъ-ли это де-Реньеръ? спросилъ вполголоса Трезель, нагибаясь къ г-жѣ Грандье.
   -- Да, это онъ, отвѣчала она.
   Трезель вытянулся въ струнку, какъ кукла на пружинахъ; за тѣмъ, повернувшись къ де-Реньеру, онъ отвѣсилъ ему поклонъ, другой и, слегка заикаясь, началъ было безконечную привѣтственную рѣчь:
   -- Г. адмиралъ, я имѣлъ честь встрѣчать васъ у г. Марешаля, члена академіи, вашего друга... Онъ удостаиваетъ своимъ вниманіемъ мои ученыя изслѣдованія... Ахъ, какъ я счастливъ, г. адмиралъ, что нахожусь теперь въ присутствіи человѣка съ такимъ значеніемъ, съ такой блестящей репутаціей, съ такой...
   -- Докторъ Урбанъ Трезель, поспѣшила прервать эту болтовню г-жа де-Грандье, представляя графу маленькаго человѣчка.-- А это его племянница, м-ль Трезель, продолжала она, взявъ за руку Валентину, которая тотчасъ поднялась съ своего мѣста.
   Блѣдный, съ губами, дрожавшими отъ внутренняго волненія, которое онъ никакъ не могъ побѣдить, де-Реньеръ почтительно поклонился молодой дѣвушкѣ, а та такъ граціозно, скромно и естественно отвѣтила на его поклонъ, что де-Реньеръ залюбовался. Краснорѣчивое молчаніе его и пристальный, выразительный взглядъ смутили Валентину; она покраснѣла и стала смотрѣть на дядю, разсчитывая, что онъ догадается выручить ее; но Урбанъ, ничего не замѣчая, продолжалъ пожирать глазами де-Реньера, съ затаенной алчностью просителя, взирающаго на будущаго патрона.
   -- Вотъ человѣкъ, который могъ-бы двинуть меня впередъ, размышлялъ онъ.
   Валентина терялась, не зная, какъ ей выйти изъ неловкаго положенія; но, къ счастью, г-жа де-Грандье скоро разрушила очарованіе де-Реньера прозаическимъ замѣчаніемъ:
   -- Какъ жаль, адмиралъ, что вы больше не вальсируете. Моя кузина идельно-хорошо танцуетъ.
   -- А! м-ль Трезель -- ваша кузина? произнесъ де-Реньеръ, какъ-бы пробуждаясь отъ сна.
   -- Да, она троюродная кузина Рауля, бѣднаго моего Рауля, грустнымъ тономъ проговорила вдова, обращая томный взглядъ на портретъ капитана, тонувшій въ цвѣтахъ.
   -- Можно васъ поздравятъ съ такой родственницей, сказалъ де-Реньеръ многозначительно.
   -- Поздравьте лучше меня, адмиралъ, замѣтила Валентина,-- съ такимъ благосклоннымъ другомъ, какъ г-жа де-Грандье.
   Сердце де-Реньера спазматически сжалось: онъ услышалъ голосъ Бланшъ. Стоило ему только закрыть глаза -- и образъ покойной жены, какъ живой, очутился-бы передъ нимъ. Всматриваясь въ лицо молодой дѣвушки, онъ нашелъ въ лицѣ ея черты той, воспоминанія о которой не покидали его ни на минуту. Можетъ быть, глаза Валентины имѣли болѣе серьезное, болѣе строгое выраженіе, чѣмъ страстные, черные глаза Бланшъ; но это еще усиливало очарованіе, разрывая вмѣстѣ съ тѣмъ сердце адмирала. Онъ видѣлъ предъ собой не павшую женщину, а чистаго, непорочнаго ребенка, юную Бланшъ, невинную м-ль Кларансъ, а не графиню де-Реньеръ. Что, если измѣна, преступленіе, убійство -- все это только страшный сонъ? Что, если передъ нимъ дѣйствительно стоитъ теперь Бланшъ? Что, если проклятое письмо, кровавая сцена въ спальнѣ не существовали никогда, а были однимъ болѣзненнымъ бредомъ? Можетъ быть, онъ не убивалъ жену, можетъ быть, она жива, любитъ его?... Боже! какое-бы это было отрадное пробужденіе! какъ легко, свѣжо сдѣлалось-бы на душѣ!...
   -- Позвольте васъ попросить на слѣдующій вальсъ, м-ль Трезель, раздался вдругъ голосъ Альберика Ревиля и разомъ перенесъ его изъ облаковъ въ горькую дѣйствительность.
   Валентина подала руку кавалеру и исчезла изъ глазъ де-Реньера въ вертящемся облакѣ газа, шелка и цвѣтовъ. Ему показалось, что отъ него оторвали часть его самого, что у него вторично отпили Бланшъ и что ее увлекъ въ вихрь вальса никто иной, какъ тотъ-же маркизъ, не задолго передъ тѣмъ склонившій съ такимъ почтеніемъ свою раневую голову при встрѣчѣ съ нимъ. Страстные, бурные звуки вальса незамѣтно перешли въ томные, нѣжащіе переливы; пары неслись одна за другой въ стройномъ порядкѣ, лица танцующихъ разгорѣлись, дыханіе ихъ сдѣлалось порывистымъ, но улыбка не сходила съ губъ, а глаза краснорѣчивѣе словъ высказывали тайныя мысли, вызванныя очаровательной музыкой. Адмиралъ страдалъ невыносимо; возбужденное вообряженіе, подъ вліяніемъ мелодическихъ звуковъ вальса, снова перенесло его въ міръ фантазіи; ему казалось, что всѣ эти кружившіяся передъ нимъ пары -- тѣни его прошедшихъ грезъ, разбитыхъ илюзій, уносимыя вихремъ. Онъ тяжело задумался. Докторъ Вернонъ, отъ котораго ничто не ускользало, мысленно радовался, видя, какое дѣйствіе производитъ балъ на его паціента; онъ съ едва замѣтной улыбкой слѣдилъ за танцующими и напѣвалъ себѣ подъ носъ какой-то вальсъ.
   -- А вы сегодня очень веселы, докторъ, сказала, подходивъ нему, г-жа Гоберъ.
   -- Что это -- упрекъ мнѣ? спросилъ Вернонъ.
   -- Напротивъ, но только когда я вижу доктора улыбающимся, то всегда думаю: Боже! ужь не угрожаетъ-ли намъ какая-нибудь эпидемія?
   -- О! о болѣзни тутъ и рѣчи нѣтъ. Я вамъ отвѣчу такъ, какъ вы мнѣ: напротивъ. Я сейчасъ подмѣтилъ, что одинъ изъ моихъ паціентовъ, признанный мною неизлечимымъ, можетъ совершенно выздоровѣть.
   -- И прекрасно! воскликнула, смѣясь, г-жа Гоберъ.-- Значитъ, вы объявите одного изъ своихъ кліентовъ оправданнымъ по суду.
   Толстушка громко произнесла слова: оправданнымъ по суду; они попали въ де-Реньера, какъ бомба, заставивъ его мгновенно очнуться отъ забытья. Онъ вздрогнулъ и осмотрѣлся кругомъ. Оркестръ умолкъ, вальсъ кончился.
   Валентина возвращалась на свое мѣсто, улыбающаяся, разрумяненная, порывисто дыша; черныя букольки на лбу немного растрепались. Альберикъ довелъ ее до маленькаго дивана, гдѣ она сидѣла, и съ вѣжливымъ поклономъ поблагодарилъ ее. Валентина отвѣтила ему улыбкой и сѣла; но въ ту-же минуту къ ней подбѣжалъ дядя, шепча скороговоркой:
   -- Пора, пора домой, ужь поздно! Ты забыла о моихъ опытахъ...
   -- Правда, отвѣчала молодая дѣвушка и встала. Ей было и пріятно, и неловко чувствовать, что все это время де-Реньеръ не спускаетъ съ нея пристальныхъ глазъ. Когда она проходила мимо него, онъ поклонился ей съ выраженіемъ такого глубокаго почтенія, что Валентина не могла не отвѣтить ему добрымъ, ласковымъ взглядомъ.
   -- Какъ я счастливъ, адмиралъ, что имѣлъ честь... удовольствіе... лепеталъ, раскланиваясь, Урбанъ Трезель.-- Если когда-нибудь вы удостоите взглянуть на мои опыты по тератологіи... человѣкъ такой просвѣщенный, какъ вы... если вамъ угодно будетъ... въ любой день... вмѣстѣ съ г. Марешалемъ... посѣтить мимоходомъ мою скромную лабораторію...
   Въ ту минуту, какъ де-Реньеръ, любезно улыбаясь, готовился что-то отвѣтить болтуну, Валентина, повидимому, оскорбленная подобострастнымъ тономъ дяди, незамѣтно увлекла его къ выходной двери и исчезла вмѣстѣ съ нимъ. Послѣ ея отъѣзда зала вдругъ опустѣла для де-Реньера, все кругомъ потеряло въ его глазахъ прежній блескъ и свѣжесть.
   -- Докторъ, я уѣзжаю, сказалъ онъ, обращаясь къ Вернону,-- я немного усталъ...
   "Pardieu! подумалъ тотъ.-- Бьюсь объ закладъ, что онъ остался-бы, если-бы она была здѣсь".-- Хорошо, произнесъ онъ вслухъ,-- отправимтесь вмѣстѣ, не простившись, по-англійски.
   Они сѣли въ купэ доктора; де-Реньеръ вышелъ на улицѣ Рошфоко, въ той низменной и малолюдной части ея, которая примыкаетъ къ улицѣ св. Лазаря. Адмиралъ нанималъ тамъ нижній этажъ довольно большого дома, окруженнаго садомъ.
   Пока де-Реньеръ, стоя на крыльцѣ, звонилъ у входной двери, дергая за мѣдную скобу, докторъ высунулся изъ окна купэ и спросилъ:
   -- Ну, что, вы не жалѣете, что поѣхали на вечеръ?
   -- Нѣтъ, отрывисто отвѣтилъ де-Реньеръ.
   -- Надо себя подбадривать, много ходить, выѣзжать... это поможетъ вамъ лучше всякихъ лекарствъ. Предписываю вамъ принимать по два порошка въ день и черезъ каждые два дня проводить гдѣ-нибудь вечеръ.
   -- Это ужь слишкомъ, смѣясь сказалъ адмиралъ.
   -- Э-э! когда бромъ начнетъ дѣйствовать, а вечера будутъ интересны...
   Адмиралъ молча послалъ рукой прощальный привѣтъ доктору, толкнулъ дверь и скрылся за него.
   -- Да! если я его спасу, проворчалъ докторъ, откидываясь на спинку купэ, пока кучеръ поворачивалъ лошадей и дверь дома тяжело захлопывалась за де-Реньеромъ, -- если я его спасу, то докажу тѣмъ цѣлому свѣту, что привидѣнія дѣйствительно существуютъ. Эта милая дѣвочка положительно поможетъ мнѣ вылечить больного. Есть-же люди, которые протестуютъ противъ выдачи женщинамъ докторскаго диплома!
   

ГЛАВА VI.
Заброшенный домъ.

   Съ той ужасной ночи, когда кровь обагрила спальню дома алеи Монтэнь, этотъ красивый, нарядный домъ, порогъ котораго Бланшъ де-Реньеръ робко переступила въ первый разъ въ одеждѣ новобрачной, вечеромъ, въ день своей сватьбы,-- сильно измѣнилъ свой наружный видъ. Несчастіе отмѣчаетъ одинаковымъ рѣзцомъ какъ людей, такъ и неодушевленные предметы; есть жилища, отъ которыхъ вѣетъ преступленіемъ; въ ихъ стѣнахъ живутъ привидѣнія. Домъ де-Реньеровъ стоялъ теперь мрачный, печальный, съ закрытыми ставнями, точно мертвецъ съ закрытыми глазами, за желѣзной рѣшеткой, ворота которой, подобно воротамъ покинутаго кладбища, не отворялись болѣе. Ржавчина успѣла уже изъѣсть и покрыть во многихъ мѣстахъ красными пятнами черные желѣзные прутья рѣшетки; опущенныя сторы во всѣхъ комнатахъ служили своего рода забраломъ для главнаго фасада, отчего домъ принялъ еще болѣе мрачный, погребальный характеръ. Слѣды рѣшетчатыхъ ставней, откидываемыхъ, бывало, по утрамъ, чтобы впустить въ комнаты отрадный потокъ солнечныхъ лучей, ясно отпечатались на каменной стѣнѣ, по обѣимъ сторонамъ каждаго окна; сейчасъ было видно, что ничья рука не притрогивалась съ давнихъ поръ къ этимъ ставнямъ, по которымъ дождь провелъ продольныя грязныя полоски, похожія на слѣды, оставляемые слезами на лицѣ человѣка. Зеленоватая плесень, какъ мхомъ, покрывала каменные контрфорсы, которые подпирали находившійся на серединѣ дома литой, чугунный балконъ съ мелкими украшеніями изящнаго стиля. Балконъ выходилъ на тѣнистую алою, и тутъ, бывало, въ звѣздныя лѣтнія ночи въ полу-мракѣ сиживали по-долгу де-Реньеръ и Бланшъ. "Любишь-ли ты меня, дитя мое? спрашивалъ онъ ее едва слышно, на-ухо.-- Любишь-ли, дорогая моя?" А теперь плесень охватила и опустѣвшій балконъ; пауки заткали паутиной чугунную рѣзьбу его; пыль, быстро накапливающаяся на покинутыхъ вещахъ, набралась толстымъ слоемъ въ завитки и чашечки литыхъ чугунныхъ цвѣтовъ, забилась въ разщелины плитъ и легла, какъ сѣрый саванъ, на незримые слѣды ногъ тѣхъ людей, которые нѣкогда ходили по балкону.
   Заброшенный домъ, когда-то прелестный, обращалъ и теперь на себя вниманіе; передъ его воротами нерѣдко останавливалось изящное купэ; изъ него выходили мужчина съ дамой и, подойдя къ рѣшеткѣ, съ любопытствомъ разсматривали, сквозь желѣзные прутья ея, черепичныя кровли надворныхъ строеній, пустынный дворъ, поросшій травой, запертую на ключъ дверь безмолвнаго жилища, и деревья алеи, верхушки которыхъ возвышались надъ крышей главнаго зданія. Осенью сухіе листья сыпались съ нихъ дождемъ, кружась въ воздухѣ, и никто не заботился вымести эти груды накапливавшагося ежедневно удобренія.
   Примѣчательная сила таинственности заброшеннаго дома побуждала иногда посѣтителей, подъ предлогомъ желанія купить его, сдѣлать попытку войти внутрь; только-что они дергали колокольчикъ, звонившій какъ-то особенно уныло, небольшая калитка слѣва отпиралась и изъ сторожки появлялся сѣдой, какъ лунь, старикъ съ подстриженной бородой, сѣрыми, непривѣтливыми глазами, небольшими золотыми сережками въ ушахъ и трубкой во рту. Онъ встрѣчалъ довольно вѣжливо непрошенныхъ гостей, но какъ только тѣ заявляли желаніе осмотрѣть домъ, онъ тотчасъ-же принималъ свирѣпый видъ.
   Сторожъ этотъ былъ Готье; онъ, обыкновенно, просиживалъ часть ночи на караулѣ, не позволяя никому подходить близко къ дому; ни просьбы, ни хитрости, ничто не помогало. Разъ старикъ безъ церемоніи схватилъ поперегъ тѣла англичанина, вздумавшаго подкупить его золотомъ, и выволокъ со двора въ улицу. Старый матросъ исполнялъ должность сторожевой собаки; онъ жилъ одинъ въ будкѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ главнаго зданія. Ключъ отъ рокового дома былъ переданъ ему лично адмираломъ; но Готье никогда не заглядывалъ въ мрачныя, безмолвныя комнаты; за то адмиралъ просиживалъ въ нихъ, запершись, по-долгу, точно въ могильномъ склепѣ.
   Де-Реньеръ отпустилъ всю свою прежнюю прислугу -- и негодную Антуанету, сообщницу Бланшъ, и портье Франсуа, который, вѣроятно, былъ также за одно съ ними. Адмиралу хотѣлось, чтобы ничто не напоминало ему о прошломъ; онъ не могъ только разстаться съ домомъ, гдѣ протекли лучшіе дни его жизни, и ни за какія деньги не продалъ-бы эту могилу своей любви; охраненіе дорогихъ стѣнъ онъ поручилъ Готье, самому вѣрному и преданному своему другу, а самъ бѣжалъ оттуда и поселился въ уединенной квартирѣ улицы Рошфоко, самой тихой части Парижа, нанявъ себѣ въ прислугу лакея и повара, которые ничего не знали объ его прошедшей жизни. Тутъ дни его потянулись съ однообразной правильностію; онъ почти ни съ кѣмъ не видѣлся, мало говорилъ и находилъ единственную отраду въ ежедневныхъ посѣщеніяхъ заброшеннаго дома, полнаго тяжелыхъ воспоминаній, гдѣ наединѣ предавался своему горю.
   Готье не долюбливалъ этихъ посѣщеній; онъ замѣчалъ, что каждый разъ по выходѣ изъ рокового дома лицо адмирала становилось блѣднѣе обыкновеннаго и покрывалось багровыми пятнами, покраснѣвшія вѣки опухали и голосъ дѣлался хриплымъ. Тогда старому матросу казалось, что передъ нимъ двойникъ адмирала, а не самъ онъ; но сдѣлать какое-нибудь замѣчаніе онъ не осмѣливался; инстинктъ подсказывалъ ему притомъ, что ежедневныя посѣщенія заброшеннаго дома служатъ своего рода успокоительнымъ средствомъ для страдальца.
   -- Кто знаетъ, разсуждалъ про себя матросъ,-- можетъ быть, безъ этого онъ давно-бы умеръ. Попробуй человѣкъ разомъ перестать пить, когда онъ всю свою жизнь пилъ горькую,-- ну, и кончено! А! тысяча чертей! продолжалъ матросъ, расхаживая по пустымъ алелмъ сада;-- какъ подумаешь, что бабы водятъ за носъ такихъ людей, поневолѣ придетъ въ голову, не лучше-ли былобы придушить ихъ всѣхъ въ дѣтствѣ. А вѣдь, по правдѣ сказать, отъ той нельзя было ожидать подобной штуки.
   Готье часто размышлялъ такимъ образомъ, ходя взадъ и впередъ по запущенному, густому саду, поросшему репейникомъ; лѣтомъ подъ ногами его скрипѣлъ песокъ, а зимой каблуки его отпечатывались на снѣгу дорожекъ. Онъ былъ прикованъ къ этому мрачному жилищу, какъ къ кораблю въ открытомъ морѣ; ему приносили ѣсть изъ сосѣдняго трактира, пріюта кучеровъ и грумовъ.
   -- Я очень хорошо понимаю, продолжалъ разсуждать добрякъ-матросъ,-- что если-бы вмѣсто меня кто-нибудь другой сторожилъ домъ, адмиралъ считалъ-бы это за оскверненіе его святыни; но я, такъ-сказать, почти членъ семьи. Бѣдняга! это только доказываетъ, какъ онъ меня любитъ, вотъ что!..
   Старикъ гордо пріосанивался, точно адмиралъ де-Реньеръ, послѣ какого-нибудь блестящаго дѣла, поздравилъ храбраго Готье съ повышеніемъ, въ присутствіи экипажа.
   Готье вышелъ въ отставку тотчасъ послѣ катастрофы и поступилъ въ услуженіе къ де-Реньеру, все-таки считая себя подчиненнымъ ему по службѣ, а заброшенный домъ -- своимъ военнымъ постомъ и притомъ почетнымъ. Старикъ сожалѣлъ только объ одномъ: когда онъ подалъ въ отставку, то зашелъ вопросъ о награжденіи его орденомъ, который онъ давнымъ-давно заслужилъ, но не получилъ, тогда какъ другіе, менѣе его достойные, имѣли уже этотъ знакъ отличія. Останься Готье еще на нѣсколько мѣсяцевъ, много на годъ,-- красная ленточка, вѣроятно, красовалась-бы у него въ петлицѣ.
   -- Подожди выходить въ отставку, говорилъ ему де-Реньеръ.
   -- Чего годить-то, г. адмиралъ? Ордена, что ли, ждать? Не нужно мнѣ ничего. Куда вы, туда и я. Одно пожатіе вашей руки стоитъ любого ордена; къ тому-же ордена носятъ больше для другихъ; мои старики навѣрное обрадовались-бы, если-бы ихъ сынокъ получилъ знакъ отличія; да вѣдь ихъ нѣтъ уже на свѣтѣ. Такъ на что мнѣ орденъ? Я и безъ него обойдусь; за то буду состоять при васъ, г. адмиралъ. Кто знаетъ, можетъ быть, глядя на Готье, вамъ иной разъ и представится, что у насъ ничего особеннаго не случилось, все по-старому, вотъ на душѣ-то у васъ и станетъ полегче.
   Горячая привязанность добродушнаго матроса, дѣйствительно, иногда примиряла де-Ревьера съ его горькой судьбой; но отъ нея на душѣ у него не становилось легче. Такого рода скорби, какъ его, глубоко сидятъ въ человѣкѣ; къ тому-же рана была еще слишкомъ свѣжа.
   Однажды вечеромъ, зимою, когда снѣгъ покрывалъ густымъ слоемъ землю, Готье съ изумленіемъ подкараулилъ, что адмиралъ, войдя въ садовую калитку съ улицы Жанъ-Гужонъ, медленно пробрался по узенькой тропинкѣ на наружную лѣстницу, которая шла отъ балкона въ его кабинетъ. Матросу показалось, что де-Реньеръ неестественно блѣденъ и двигается, какъ въ припадкѣ лунатизма, подъ вліяніемъ посторонней силы.
   "За какимъ чортомъ онъ сюда пришелъ?" подумалъ Готье.
   Прослѣдивъ отпечатки ногъ де-Реньера на снѣгу, Готье припомнилъ, что на планѣ сада и дома, представленномъ въ судъ послѣ произведеннаго слѣдствія, эти самыя мѣста были отмѣчены красными точками, и тотчасъ смекнулъ, почему адмиралъ такъ тщетно старается скрыть отъ него свое ночное посѣщеніе черезъ садъ. Дѣло въ томъ, что де-Реньеръ задумалъ воспроизвести съ точностію всѣ впечатлѣнія страшной ночи убійства,-- для того-ли, чтобы еще усилить свои нравственныя страданія, или, быть можетъ, въ надеждѣ, что въ ту минуту, когда онъ студитъ на порогъ спальни Бланшъ, раздастся голосъ: "Проснись! вѣдь это только сонъ!" онъ вдругъ очнется и убѣдится, что все испытанное имъ не существовало въ дѣйствительности, а было слѣдствіемъ тяжелаго кошмара.
   Въ этотъ разъ адмиралъ, уходя изъ дома, былъ блѣднѣе обыкновеннаго. Старикъ Готье озабоченно качалъ головой.
   -- Онъ не жену только убилъ, а и себя вмѣстѣ съ нею,-- да, и себя! ворчалъ матросъ.-- Съ какимъ-бы удовольствіемъ я задушилъ того мерзавца, который написалъ проклятое письмо!..
   Со всѣмъ тѣмъ, Готье все еще не терялъ надежды, что время успокоитъ душевныя муки адмирала, дошедшія теперь до самой высшей степени. Въ былыя времена подъ крышей дома де-Реньера ласточки вили себѣ гнѣзда; одно гнѣздо до сихъ поръ уцѣлѣло въ правомъ углу. Готье, суевѣрный, какъ всѣ моряки, замѣтилъ, что со дня убійства птицы улетѣли и больше не показывались.
   Но при наступленіи слѣдующей за тѣмъ весны матросъ вдругъ нашелъ у себя на столѣ только-что оперившуюся ласточку; она случайно залетѣла въ его сторожку и, не имѣя силъ выпорхнуть вонъ, такъ и осталась тамъ. Старикъ взялъ осторожно своей мозолистой рукой испуганную птичку и внимательно осмотрѣлъ ея пеструю головку, острый носикъ, пугливо бѣгавшіе глазки и вздувшееся отъ волненія брюшко.
   -- Неужто ты наша жилица? сказалъ онъ.-- Развѣ тамъ завелись опять ласточки?
   Онъ влѣзъ по лѣстницѣ подъ крышу дома и заглянулъ въ гнѣздо. Оно было пусто и покрыто пылью; въ немъ не оказывалось и признаковъ пуху, которымъ, обыкновенно, выстилаетъ дно гнѣзда самка, несущая яйца.
   Готье разжалъ руку и выпустилъ отдохнувшую птичку.
   -- Нѣтъ, видно она выпала изъ сосѣдняго гнѣзда и залетѣла сюда случайно, сказалъ онъ.-- Птицы, которыя приносятъ счастье, не любятъ заброшенныхъ домовъ.
   А между тѣмъ даже случайное появленіе ласточки пробудило надежду въ сердцѣ матроса на лучшее будущее и онъ не разъ говорилъ самъ себѣ, что это не даромъ, что птичка, вѣроятно, была вѣстницей чего-нибудь хорошаго.
   "Ахъ, если-бы люди могли оживать весною, какъ деревья!" думалъ онъ.
   На другой день бала у г-жи де-Грандье, гдѣ адмиралъ встрѣтилъ Валентину Трезель, Готье, сидя на лавочкѣ передъ своей сторожкой, покуривалъ трубку и задумчиво смотрѣлъ на пустое гнѣздо; ему невольно пришла на память маленькая ласточка, залетѣвшая сюда прошлой весной. Если-бы старикъ зналъ, какое впечатлѣніе произвела м-ль Трезель на адмирала, онъ непремѣнно-бы сказалъ: "Дѣло возможное, и ласточка прилетала не даромъ". Но не зная ничего, онъ грустно смотрѣлъ на сѣрое, покрытое пылью гнѣздо и, качая головой, молча попыхивалъ изъ своей трубочки.
   Посидѣвъ еще немного на воздухѣ, онъ вернулся въ свою уютную сторожку, очень хорошо убранную и разукрашенную морскими трофеями: двумя абордажными саблями, пистолетами, клеенчатой матроской шляпой, нѣсколькими деревянными идолами и пестрыми кушаками, вывезенными имъ изъ Камбоджи. Онъ сѣлъ у отвореннаго, узкаго рѣшетчатаго окна, которое выходило прямо въ алею Монтэнь, и совершенно машинально началъ смотрѣть вдаль, какъ бывало на кораблѣ онъ смотрѣлъ сквозь пушечный люкъ на море. Въ этотъ ранній часъ въ алеѣ Монтэнь не было почти никакого движенія; только кое-гдѣ, между деревьями, покрытыми распускающимися почками, прохаживались, разговаривая между собою, кучера, въ курткахъ и фланелевыхъ рубашкахъ, съ шотландскими шапочками на головахъ. Они, по временамъ, останавливались, чтобы взглянуть на одинокихъ всадниковъ, проѣзжавшихъ мимо нихъ шагомъ по алеѣ, и дѣлали вслухъ критическія замѣчанія насчетъ ихъ посадки и качества лошадей. Изрѣдка амазонка, въ сопровожденіи грума, проносилась галопомъ по направленію къ Елисейскимъ полямъ; конюхи проводили подъ уздцы покрытыхъ клѣтчатыми попонами лошадей и тѣ громко ржали, какъ-бы чувствуя приближеніе теплой погоды. Небо было совершенно синее. Мало-по-малу ближайшіе дома и мелкіе рестораны этого квартала начали пробуждаться; все кругомъ оживилось подъ вліяніемъ яснаго весенняго дня; теперь мрачная наружность заброшеннаго, безмолвнаго жилища де-Реньера выдавалась еще рѣзче.
   "Вотъ что хорошо у насъ въ Парижѣ, думалъ Готье:-- здѣсь каждый можетъ жить, какъ ему угодно; утопай въ роскоши или умирай съ голоду -- твоимъ сосѣдямъ и дѣла нѣтъ. Всякій приходитъ, уходитъ, появляется, исчезаетъ, не справляясь, кто съ нимъ рядомъ шелъ".
   Старикъ не могъ удержаться отъ улыбки, когда вслѣдъ за тѣмъ, точно въ опроверженіе его замѣчанія, двое любопытныхъ, мужчина и женщина, показались у рѣшетки дома де-Реньера и, медленно идя вдоль нея, заглядывали во дворъ. Готье облокотился на подоконникъ и старался разсмотрѣть посѣтителей. Парочка была нарядная; дама особенно понравилась старику матросу: вся въ темно-синемъ, начиная съ шляпки до ботинокъ, съ черной вуалеткой на лицѣ, изъ себя бѣлокурая, а глаза совершенно черные. Мужчина -- онъ шелъ не рядомъ съ нею, а нѣсколько позади, вѣрно, мужъ -- былъ высокъ ростомъ, отлично сложенъ, съ лихо закрученными усами и съ разчесанной бородкой, въ свѣтло-сѣромъ пальто, плотно охватывавшемъ талью, повоенному. Готье думалъ, что они пройдутъ мимо; но, къ его досадѣ, они повернули назадъ. Матросъ догадался, что къ нему тотчасъ обратятся съ разспросами., и потому, нахмуривъ свои щетинистыя брови и прищуривъ свои зоркіе, маленькіе, сѣрые глаза, сталъ внимательно изучать наружность молодого человѣка и его спутницы. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ онъ увидѣлъ на шоссе остановившееся щегольское купэ, запряженное парой лошадей; осанистый кучеръ, держа бичъ, точно ружье на караулъ, возсѣдалъ на козлахъ, важно подбоченясь. "Это, должно быть, ихъ экипажъ", подумалъ матросъ, пока незнакомая чета медленно возвращалась назадъ.
   Готье не безъ удовольствія смотрѣлъ на стройную, тонкую молодую женщину въ синемъ костюмѣ, плотно облекавшемъ ея гибкій станъ. Она держалась на ходу очень прямо и что-то говорила слѣдовавшему за нею господину, гордо повернувъ къ нему голову. Руки ея были спрятаны въ крошечную соболью муфту; миніатюрные кончики ея синихъ ботинокъ изрѣдка мелькали изъ-подъ узкой, обтянутой юбки, обрисовывавшей при каждомъ движеніи бедра и колѣни ея ногъ. По мѣрѣ того, какъ она приближалась, матросъ все яснѣе и яснѣе могъ различать всѣ эти мелкія подробности. На-сколько онъ успѣлъ разсмотрѣть сквозь вуаль, лицо у незнакомки было прелестное; свѣтло-бѣлокурые волосы придавали необыкновенный блескъ ея чернымъ, какъ агатъ, глазамъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ въ ея медленной, нѣсколько заученной, хотя и граціозной, походкѣ проглядывало что-то вкрадчивое, кошачье; даже розовый кончикъ задорнаго маленькаго носа, сквозившаго черезъ черное кружево, поддерживалъ сходство красавицы съ молодымъ тигренкомъ.
   Готье перевелъ глаза съ дамы на ея кавалера. На-сколько первая показалась ему изящной, на-столько второй произвелъ на него непріятное впечатлѣніе. Это былъ мужчина лѣтъ подъ тридцать, изрыжа-бѣлокурый, воинственной наружности, одѣтый щеголевато, но черезчуръ по-модному; блестящій цилиндръ, плотно сидѣвшій на его густыхъ волосахъ, былъ сдвинутъ слегка на бекрень; въ лѣвой рукѣ онъ держалъ тоненькую стальную тросточку, обтянутую русской красной юфтью, съ золотымъ крючкомъ вмѣсто наболдашника; правой рукой онъ крутилъ усы, расправлялъ свою эспаньолку и, время отъ времени, обдергивалъ широчайшіе рукава рубашки ослѣпительной бѣлизны. Перчатки на немъ были англійскія, съ краснымъ швомъ и большими стальными пуговицами.
   Проходя мимо окна, у котораго сидѣлъ Готье, франтъ зорко посмотрѣлъ внутрь сторожки; взглядъ этотъ былъ пойманъ налету матросомъ; будучи не робкаго десятка, старикъ не вздротулъ, но невольно опустилъ вѣки передъ этими холодными голубыми глазами, пронизавшими его насквозь, точно онъ взглянулъ на стальную, полированную поверхность, на которой отразился яркій лучъ свѣта.
   "Вотъ чудеса-то! подумалъ матросъ:-- я опустилъ глаза! я!.."
   Незнакомецъ и дама прошли мимо. Готье дождался третьяго возвращенія ихъ. Когда они поравнялись съ сторожкой, молодая женщина звонкимъ, ласкающимъ голосомъ ясно проговорила:
   -- Богъ, знаетъ что-бы я дала, чтобы войти въ домъ!
   -- Такъ и есть, я угадалъ, проворчалъ старикъ:-- любопытные посѣтители.
   И ему, обыкновенно вѣжливому, хотя и строгому со всѣми посторонними, почему-то захотѣлось нагрубить, надѣлать непріятностей обоимъ. Однакожь, они не остановились у воротъ, не позвонили, а только продолжали прохаживаться взадъ и впередъ. И хорошо сдѣлали, иначе Готье принялъ-бы ихъ "по-своему". Онъ не могъ избавиться отъ тяжелаго впечатлѣнія, произведеннаго на него ледяными глазами рыжаго франта.
   -- Странная вещь, разсуждалъ онъ, -- когда на морѣ лучъ солнца ударитъ на воду, нѣкоторые валы блестятъ совершенно такъ, какъ эти глаза.
   Таинственная парочка продолжала гулять вдоль рѣшетки дома, не замѣчая Готье или дѣлая видъ, что не замѣчаетъ. Вдругъ молодая женщина вскрикнула:
   -- Такъ и есть, вотъ самъ адмиралъ!
   "Адмиралъ? Значитъ, она знаетъ графа де-Реньера, а тотъ, видно, идетъ къ себѣ въ домъ", подумалъ старикъ.
   Дѣйствительно, адмиралъ де-Реньеръ шелъ по алеѣ Монтэнь и, поднявъ глаза, смотрѣлъ на свое опустѣлое жилище, гдѣ онъ схоронилъ столько радостей и надеждъ. Въ ту минуту, когда онъ приближался къ калиткѣ, находившейся рядомъ съ сторожкой, незнакомка сдѣлала какой-то знакъ своему спутнику; тотъ отсталъ отъ нея на нѣкоторое разстояніе, чтобы дать ей время подойти одной къ адмиралу.
   Готье, оторопѣвъ отъ изумленія, слѣдилъ изъ-за своей засады за этой сценой.
   -- Что-жь это за женщина такая? спрашивалъ онъ самъ себя.-- Надѣюсь, адмиралъ скажетъ мнѣ.
   Незнакомка на мгновеніе точно приросла къ мѣсту; потомъ быстро двинулась къ де-Реньеру и остановилась отъ него шагахъ въ двухъ; видя, что онъ все-таки не замѣчаетъ ее, она сказала звучнымъ, мелодическимъ голосомъ:
   -- Здравствуйте, адмиралъ.
   Въ первую минуту де-Реньеръ скорѣе изумился, чѣмъ обрадовался встрѣчѣ съ молодой женщиной. Онъ пристально посмотрѣлъ на нее и затѣмъ очень любезно поклонился.
   -- Вы? Здѣсь? сказалъ онъ.
   Въ тонѣ этого вопроса слышался намекъ на то, что, вѣроятно, одно праздное любопытство привлекло ее къ заброшенному дому, Молодая женщина поняла это и тономъ, показавшимся де-Реньеру искреннимъ, отвѣтила:
   -- Я забрела сюда совершенно случайно, адмиралъ. Вздумала погулять. Вы знаете, какъ я люблю дышать утреннимъ воздухомъ. Помните, какъ мы съ вами соперничали въ Виши, кто раньше придетъ въ паркъ съ книгою? Помните, въ прошломъ году?
   Де-Реньеръ молча кивнулъ головой.
   -- Я въ Парижѣ веду точно такой-же образъ жизни, какъ и въ Виши, мой милый адмиралъ. Выѣзжаю изъ дому очень рано и ѣду туда, куда вѣтеръ подуетъ. Г. Монтклеръ -- (она указала движеніемъ руки на своего спутника, который успѣлъ уже обратить на себя вниманіе адмирала и поклониться ему),-- вызвался сопутствовать мнѣ сегодня. Недалеко отсюда мы вышли изъ экипажа, заговорились и повернули сюда съ единственною цѣлью -- полюбоваться распускающимися деревьями.
   Молодая женщина сопровождала эти слова обворожительной улыбкой, а глаза ея въ то же время краснорѣчиво говорили: "Пожалуйста, не думайте: я не имѣла никакого намѣренія придти смотрѣть на домъ, знаменитый своимъ трагическимъ прошлымъ".
   -- Желаю пріятной прогулки, сухо произнесъ де-Реньеръ, и, сдѣлавъ привѣтственный жестъ рукой, двинулся впередъ, чтобы показать, что онъ спѣшитъ.
   Молодая женщина ловко проскользнула между нимъ и калиткой, смѣло перерѣзавъ ему дорогу.
   -- Вы, кажется, милый адмиралъ, дали себѣ слово больше не ѣздить ко мнѣ? сказала она.
   -- Я?
   -- Ну, да, да, мы дуемся, -- это сейчасъ видно. Что-жь я вамъ сдѣлала?
   -- Ровно ничего. Я никуда не ѣзжу, сижу всегда дома, одинъ...
   -- И забываете тѣхъ, кто васъ любитъ?
   Де-Реньеръ поклонился съ грустной улыбкой.
   -- Въ Виши мы съ вами жили настоящими друзьями, продолжала молодая женщина, -- а въ Парижѣ вы никогда не зайдете поздороваться со мной въ мою ложу. Теперь я вижу, что вы находите, что я дурно играю.
   -- Публика лучше и краснорѣчивѣе меня опровергаетъ ваши слова.
   -- Публика? Какая публика? Клякеры! Мы знаемъ, во что обходятся аплодисменты этихъ господъ. На нихъ есть такса. За простое одобреніе столько-то, за восторженное,-- столько-то. Я-бы предпочла всему этому дружеское пожатіе руки и искреннюю похвалу близкаго человѣка. Зайдите-же когда-нибудь вечеромъ и скажите мнѣ откровенно, успѣшны мои дебюты или нѣтъ.
   -- Извольте, приду, отвѣчалъ адмиралъ.
   Онъ проговорилъ это отрывисто, ясно давая знать, что не желаетъ продолжать бесѣду. Молодая женщина поняла и рѣшилась прямо приступить къ вопросу, къ которому хотѣла подойти окольнымъ, дипломатическимъ путемъ.
   -- Адмиралъ, произнесла она нѣсколько дрожащимъ, какъ-бы отъ внутренняго волненія голосомъ,-- я хочу просить у васъ одной милости... назовите это эгоистическимъ капризомъ, что-ли, но только исполните мою просьбу...
   -- Просьбу?
   -- Да, адмиралъ, самую горячую просьбу. Конечно, Анжель Ферранъ не привыкла просить, но это оттого, что въ толпѣ ея льстецовъ и поклонниковъ нѣтъ ни одного человѣка такого, какъ вы.
   Какъ опытная актриса, Анжель съумѣла мастерски оттѣнить каждую свою фразу, особенно то мѣсто, гдѣ она выразила презрѣніе и скуку, внушаемую ей ея обожателями. Монтклеръ отошелъ на нѣсколько шаговъ и не слыхалъ ея словъ. Ходя взадъ и впередъ, онъ машинально описывалъ въ воздухѣ круги своей стальной тросточкой.
   -- Говорите, я слушаю, сказалъ де-Реньеръ съ принужденной улыбкой.
   -- Видите-ли что, адмиралъ,-- этотъ домъ запертъ для всѣхъ, кромѣ васъ никто туда не ходитъ... вы предаетесь тамъ грустнымъ воспоминаніямъ прошлаго... мнѣ-бы хотѣлось... это моя единственная мечта... я пламенно желала-бы...
   Она остановилась, замѣтивъ, что лицо де-Реньера помертвѣло и приняло суровое выраженіе. Актриса дотронулась до открытой раны. Глаза его бѣшено сверкнули; онъ почувствовалъ, что ему какъ-будто вонзили ножъ въ сердце, и взглянулъ на свою собесѣдницу такъ строго и пристально, что та растерялась и замѣтила робкимъ, умоляющимъ тономъ:
   -- Простите меня, адмиралъ! Я никакъ не думала... я не могла себѣ представить, чтобы моя просьба...
   Этотъ мелодическій, заискивающій голосъ побѣдилъ де-Реньера; онъ уже гораздо мягче посмотрѣлъ на смущенную и, какъ ему показалось, дрожавшую Анжель Ферранъ. Всѣ черты ея лица выражали испугъ, а въ темныхъ глазахъ сверкали даже слезы. Повидимому, она только теперь попала всю неделикатность и грубость своей просьбы и отказывалась отъ нея. Де-Реньера тронуло смущеніе актрисы. Въ первую минуту ея смѣлость вызвала въ немъ порывъ сильнѣйшаго негодованія; но теперь онъ нѣсколько успокоился, хотя все-таки находилъ, что желаніе проникнуть въ его святилище, въ тотъ домъ, гдѣ онъ схоронилъ свое счастье, было оскорбленіемъ памяти Бланшъ. Допустить посторонняго человѣка переступить порогъ этого дома -- значило почти то-же, что позволить чужой рукѣ приподнять камень съ могилы Бланшъ или сдернуть саванъ съ ея трупа.
   Молчаніе де-Реньера заморозило слова на дрожащихъ губахъ Анжель. Не успѣла она опомниться, какъ онъ поклонился ей и исчезъ въ калиткѣ, которую Готье проворно захлопнулъ за нимъ. Впрочемъ, адмиралъ нѣсколько смягчилъ рѣзкое впечатлѣніе своего ухода грустнымъ, многозначительнымъ взглядомъ, брошеннымъ имъ на Анжель. Она не могла не почувствовать, что глубоко оскорбила этого человѣка, и поняла, что онъ ее простилъ ради легкомыслія, побудившаго ее на такую жестокую выходку противъ него.
   Анжель съ минуту простояла неподвижно, не спуская глазъ съ только-что захлопнувшейся калитки, съ запертыхъ оконъ дома, съ заржавленной рѣшетки; затѣмъ, передернувъ плечами, она повернулась въ ту сторону, откуда приближался къ ней Монтклеръ, похлопывая тросточкой по каблуку своей правой ботинки.
   -- Ну, что? Не согласился? спросилъ онъ съ насмѣшливой улыбкой.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Анжель голосомъ, въ которомъ звучала досада.-- у меня не достало духу попросить его. Я хотѣла было сказать: "Впустите меня въ домъ; я войду туда съ благоговѣніемъ, преклоню, какъ въ церкви, колѣни въ комнатѣ умершей",-- но не осмѣлилась. Онъ взглянулъ на меня -- и я онѣмѣла. Какой страшный взглядъ!
   -- Ну тебя не нашлось реплики на это?.. А еще актриса!.. Лучше-бы всего дать два или три луидора сторожу-матросу. Впрочемъ, въ-концѣ-концовъ, тебѣ, я думаю, все равно, была ты тамъ или не была.
   -- Если-бы мнѣ было все равно, я-бы не пріѣхала сюда. Напротивъ, я хочу непремѣнно видѣть эту комнату. Меня тянетъ туда!
   -- Почему-же именно сегодня, а не вчера, напримѣръ? Съ тѣхъ поръ прошло уже много времени. Это старая исторія!
   -- Ну, нѣтъ, не очень старая, возразила Анжель какимъ-то страннымъ тономъ.-- Сегодня ночью я опять видѣла ее во снѣ!..
   -- Должно быть, кошмаръ тебя душилъ, замѣтилъ, смѣясь Монтклеръ.-- Дурное пищевареніе, вотъ и все. Очень нужно набивать себѣ голову такими воспоминаніями. Посмотрѣть спальню!.. Къ чему это поведетъ? Поѣдемъ-ка лучше прокатиться въ Булонскій лѣсъ, это успокоитъ твои нервы. Ѣдемъ!
   Онъ подалъ руку Анжели, подвелъ ее къ каретѣ, отстранился, пока та садилась въ нее, затѣмъ, ставъ одной ногой на подножку, крикнулъ кучеру:
   -- Въ Булонскій лѣсъ! Вплоть до каскада!
   -- Хочешь, мы тамъ позавтракаемъ, продолжалъ онъ, садясь рядомъ съ актрисой,-- и вотъ увидишь, что на обратномъ пути у тебя въ головѣ будетъ столько-же черныхъ мыслей, сколько бородавокъ на твоихъ прекрасныхъ ручкахъ.
   -- У тебя вѣчно такія сравненія! сказала Анжель, пожимая плечами.-- Пожалуй, поѣдемъ въ лѣсъ.
   Проѣзжая мимо безмолвнаго, заброшеннаго дома, актриса нагнулась впередъ, чтобы еще разъ взглянуть на него, затѣмъ, сдѣлавъ свое обычное движеніе плечами, она откинулась на подушки и припала головой къ могучему плечу Монтклера.
   -- Ну, заговорила она,-- разсказывай мнѣ что-нибудь... сплетню, скандалъ, что хочешь, только развлеки меня. Мнѣ скучно, ужасно скучно! Скука грызетъ меня!..
   Глубокіе, темные глаза ея задумчиво смотрѣли вдаль, какъ будто вглядывались въ какіе-то невидимые образы.
   -- Хочешь, я тебѣ скажу, отчего ты скучаешь? отвѣчалъ довольно рѣзко Монтклеръ.-- Ты все еще любишь де-Сальвіака!
   -- Робертъ!.. Что за глупости! воскликнула Анжель.
   -- Такъ кого-жь ты любишь?
   -- Тебя!
   -- А между тѣмъ мнѣ-же говоришь, что скука тебя грызетъ!
   -- Я потому и поѣхала съ тобой, чтобы разогнать скуку.
   -- Тѣмъ лучше, отвѣчалъ Монтклеръ.-- А мнѣ казалось, что ты перемѣнилась ко мнѣ, думаешь о комъ-то другомъ...
   -- О комъ-же, напримѣръ?
   -- Почемъ я знаю.
   -- Не объ адмиралѣ-ли?
   -- Можетъ быть, и объ адмиралѣ.
   -- Адмиралъ, дѣйствительно, достоенъ любви, сказала она медленно, съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ въ голосѣ.-- Я падшая женщина, безталантная балаганщица, какъ называетъ меня Тибувиль, когда я плохо знаю свой урокъ, -- словомъ, я женщина низшаго разряда, безнравственная, и при всемъ томъ мнѣ кажется, что если-бы я носила имя графини де-Реньеръ и если-бы адмиралъ любилъ меня...
   -- Ну?
   -- Я была-бы до сихъ поръ жива, потому что я никогда-бы ему не измѣнила, я обожала-бы его!..
   Монтклеръ засмѣялся нервнымъ, ироническимъ, злымъ смѣхомъ.
   -- А что, если-бы я вздумалъ приревновать тебя? сказалъ онъ.
   -- Кто? Ты? Приревновать меня?
   -- Ты говоришь о де-Реньерѣ такъ, какъ никогда не говорила объ Арманѣ Дювалѣ, играя "Dame aux camélias"!
   -- Это потому, что Арманъ Дюваль не имѣетъ для меня никакого значенія, тогда какъ...
   -- Тогда какъ адмиралъ, хочешь ты сказать! съ бѣшенствомъ воскликнулъ Монтклеръ.-- О, Анжель!..
   Она положила свои крошечныя руки, обтянутыя перчатками, на плечо молодого человѣка и, приблизивъ почти къ самому уху его свои тонкія, изящно обрисованныя губы, сказала:
   -- Ты глупъ, Анри, если боишься, что кто-нибудь въ состояніи отбить меня у тебя. Это такъ-же невозможно, какъ то, чтобы другая женщина вырвала тебя изъ моихъ объятій. Ты можешь увлечься, бросить меня, но все-таки опять вернешься ко мнѣ, какъ собака въ свою конуру. И я могу придти въ восторгъ отъ другого, могу подумать о немъ, какъ теперь объ адмиралѣ; вотъ человѣкъ, который способенъ внушить любовь! Но къ тебѣ я прикована крѣпче, чѣмъ желѣзной цѣпью; моя жизнь принадлежитъ тебѣ, а я держу тебя въ этой маленькой рукѣ! Между нами кончено! Мы тянемъ одно ярмо; насъ связываетъ не столько любовь, сколько привычка, страхъ и презрѣніе... Не сердись; ты знаешь, въ какомъ смыслѣ я говорю. Пріятно отдаться другъ другу безъ лицемѣрной скромности и нравственно обнажить себя, не опасаясь покраснѣть за свои бородавки, которыя не всегда ростутъ только на рукахъ, какъ ты выразился, но и на сердцѣ, на живомъ мясѣ. Мнѣ кажется... Да что тутъ толковать!.. ясно, что я тебя люблю и всегда буду любить! Ты болѣе, чѣмъ мой любовникъ, ты, такъ-сказать, дополняешь меня. Давай руку! не думай ни объ адмиралѣ, ни о комъ другомъ. Мы связаны съ тобой на жизнь и на смерть!..
   Вдругъ Анжель круто перемѣнила разговоръ.
   -- Смотри! воскликнула она, указывая на Тибувиля, своего професора декламаціи, который прогуливался, жестикулируя, около арки Звѣзды.-- Что онъ тутъ дѣлаетъ? Вотъ кстати намъ попался! Ты сегодня съ утра въ мрачномъ настроеніи духа, вздумалъ разыгрывать роль Отелло... Тибувиль развлечетъ меня. Увеземъ его завтракать съ собой.
   Карета остановилась и Анжель Ферранъ, высунувшись изъ окна, принялась кричать изо всѣхъ силъ:
   -- Тибувиль, Тибувиль! Идите, идите сюда, Тибувиль!
   

ГЛАВА VII
Анжель Ферранъ.

   Весь Парижъ зналъ старика Тибувиля. Онъ былъ прежде второстепеннымъ актеромъ во "Французскомъ" театрѣ, оставилъ сцену отчасти по обстоятельствамъ, отчасти потому, что она ему надоѣла, и втеченіи многихъ лѣтъ давалъ уроки декламаціи и драматическаго искуства. Это былъ большой оригиналъ, проживалъ бездѣлицу, довольствовался малымъ и ропталъ только на недостатокъ истинныхъ талантовъ, считая это явнымъ признакомъ упадка театра. Онъ жилъ не матеріальной, а интелектуальной жизнію; цѣль его существованія составляло искуство. Снисходительный ко всему, нелюбившій представлять изъ себя пуританина въ той разношерстной средѣ, въ которой ему поневолѣ приходилось вращаться, Тибувиль становился неумолимъ, когда дѣло касалось того, что онъ называлъ "прекраснымъ". Дѣтище театральной богемы, безпечный ко всему, даже къ своему собственному существованію, онъ былъ поглощенъ только одной заботой -- о будущности театра, старался уловить хоть искру таланта у своихъ ученицъ, съ безпокойствомъ, потомъ съ отчаяніемъ слѣдилъ за конкурсами театральной консерваторіи, отыскивая тамъ "звѣзду" и не находя ея.
   Тибувиль былъ професоромъ преимущественно женщинъ, желавшихъ поступить на сцену. Кромѣ офиціальной должности въ кои серваторіи, онъ имѣлъ еще частные уроки въ городѣ, давалъ уроки въ своей скромной квартирѣ да сверхъ того читалъ вслухъ по утрамъ одному финансовому тузу. Благодаря этимъ небольшимъ заработкамъ, старикъ могъ существовать безъ нужды и былъ совершенно доволенъ, такъ-какъ не чувствовалъ ни малѣйшей потребности вести жизнь набоба. Любой завтракъ онъ промѣняль-бы на слушаніе хорошо произнесенной тирады изъ Корнеля, притомъ съ перспективой поужинать какой-нибудь сценой изъ Мольера.
   Анжель Ферранъ давно уже брала уроки у Тибувиля. Онъ находилъ въ ней выходящую изъ ряда натуру и замѣчательныя способности, но въ то-же время никакъ не могъ сладить съ странной холодностью ея игры, вслѣдствіе которой артистка производила на публику впечатлѣніе обворожительной, по ледяной статуи.
   -- Да оживись-же, Галатея! часто кричалъ на нее Тибувиль, топая ногами. На репетиціяхъ и на урокахъ онъ, обыкновенно, говорилъ своимъ ученицамъ ты, и переходилъ на вы, лишь только снова вступалъ въ реальный міръ.
   Анжель очень любила этого человѣка, несмотря на то, что подчасъ, въ порывѣ гнѣва, онъ въ глаза высказывалъ ей рѣзкія истины, тогда какъ всѣ окружавшіе ее мужчины наперерывъ разсыпались передъ нею въ пошлыхъ любезностяхъ и любовныхъ признаніяхъ. Божественный огонь искуства, плохо, говорятъ, проявлявшійся въ игрѣ Тибувиля во время оно, обнаружился въ немъ теперь, какъ въ професорѣ, во всей силѣ. Онъ чтилъ драматическое искуство съ фанатизмомъ мученика за религію и требовалъ, чтобы его считали самымъ священнымъ предметомъ на землѣ. Если случалось иногда, что на репетиціяхъ Анжель произносила слишкомъ небрежно и холодно стихи Корнеля, Тибувиль. внѣ себя отъ негодованія за такое оскорбленіе его святыни, схватывалъ свою ученицу за руку и говорилъ хриплымъ басомъ:
   -- Это что за меренга со сливками? Вѣдь ты небойсь не такая холодная съ своими любовниками! А развѣ найдется между ними хоть одинъ, который-бы стоилъ Корнеля?..
   Услыхавъ раздавшійся изъ кареты голосъ Анжели и узнавъ его, Тибувиль подошелъ къ дверцамъ экипажа, отворилъ ихъ и безъ дальнихъ церемоній сѣлъ на скамеечку противъ молодой женщины и Монтклера.
   -- Откуда это вы идете, maestro mio? спросила она съ улыбкой.
   -- Охъ, ужь не говорите! Прямо отъ Зихеля Оппермана, Вы знаете, я при немъ чтецомъ; каждое утро я прочитываю ему всѣ газеты, преимущественно фельетоны и театральныя новости. При жизни Готье для меня было истиннымъ удовольствіемъ передавать фейерверкъ его остротъ; теперь-же, за исключеніемъ двухътрехъ личностей, у насъ есть только репортеры. Впрочемъ, они все-таки толкуютъ о предметахъ для меня интересныхъ. Но сегодня утромъ оказалось, что на Востокѣ появились "черныя точки", какъ выразился кто-то. Что-жь вы думаете? Опперманъ, вмѣсто того, чтобы выслушать чтеніе драматическаго фельетона, говоритъ мнѣ: "Нѣтъ! нѣтъ! винансовый пюльтень"! Какъ вамъ нравится?-- Финансовый бюлетень! Человѣка, игравшаго старика Горація, Бурра, Альцеста, Отелло, дававшаго реплики Вевале въ "Бюргравахъ", заставили декламировать поэтическія строфы въ родѣ слѣдующихъ: "Настроеніе мелкой биржи было тревожное. Курсъ шатокъ. Процентныя бумаги продаются по-прежнему по 30,0", и т. д. За тѣмъ пошелъ перечень итальянскихъ акцій, англійскихъ консолидированныхъ бумагъ, билетовъ оттоманскаго банка, словомъ, миліоновъ цѣнныхъ бумагъ, о которыхъ я и понятія не имѣю! Я читалъ все это съ такимъ выраженіемъ, какъ-будто игралъ Шекспира, а Зихель Опперманъ то-и-дѣло приговаривалъ; "Ошень индересно, ошень индересно!" О! если-бы не забота о кускѣ хлѣба, я бы къ чорту послалъ финансиста и весь отдался-бы моимъ поэтамъ!
   Тибувиль находился подъ вліяніемъ нервнаго возбужденія и ерзалъ на своемъ сидѣньѣ.
   -- Хорошо-ли вамъ сидѣть, Тибувиль? спросила Анжель.
   -- Отлично! я не толстъ.
   Дѣйствительно, лицо Тибувиля напоминало лезвее ножа, спина у него была сутуловатая, туловище длинное и сухое, щеки блѣдныя и морщинистыя, нижняя губа отвислая, улыбка грустная и вмѣстѣ ироническая, члены костлявые. Вѣчно нервный, безпокойный въ движеніяхъ, онъ говорилъ отрывисто, точно сердился, причемъ, какъ телеграфъ, размахивалъ руками; вся его наружность представлялась какъ-будто истощенною, болѣзненною. Одѣвался онъ чистенько, хотя его сюртукъ и панталоны были всегда стариннаго покроя; свои длинные, съ просѣдью волосы онъ прикрывалъ порыжѣлой отъ времени, измятой шляпой, небоявшейся уже ни проливныхъ дождей, ни тумановъ. Блѣднаго Тибувиля каждый встрѣчный на улицѣ непремѣнно счелъ-бы за выздоравливающаго трудно-больного, вышедшаго подышать свѣжимъ воздухомъ, если-бы не энергія, горѣвшая въ его черныхъ глазахъ, если-бъ не поразительная быстрота движеній и неудержимый потокъ рѣчей, какъ только вопросъ касался театра или искуства. Въ такія минуты вся его тщедушная фигура трепетала и оживлялась.
   Тибувиль хорошо зналъ Монтклера, потому, во-первыхъ, что не разъ встрѣчался съ нимъ у Анжели Ферранъ, а во-вторыхъ, потому, что этотъ молодой человѣкъ провожалъ ее иногда до квартиры професора декламаціи, находившейся въ четвертомъ этажѣ. О Монтклерѣ, также какъ и о другихъ лицахъ, которыхъ Тибувиль видѣлъ у своихъ ученицъ, онъ не составилъ никакого опредѣленнаго мнѣнія. Сталкиваясь съ этими господами, онъ не давалъ себѣ труда изучать ихъ. Другое дѣло Гамлетъ. Орестъ, Рюи-Блазъ, Дженаро: это его безсмертные друзья, а какая ему надобность обращать особенное вниманіе на каждаго встрѣчнаго? Его еще могли интересовать характеръ и темпераментъ его ученицъ. Вздумай Монтклеръ заявить желаніе поступить на сцену -- Тибувиль тотчасъ-бы пристроилъ его или къ категоріи первыхъ любовниковъ, или къ категоріи резонеровъ, но такъ-какъ Монтклеръ былъ только случайный знакомый, то професоръ улыбался ему, кланялся и обмѣнивался съ нимъ, отъ времени до времени, ничего незначущими фразами.
   -- Вы будете съ нами завтракать, Тибувиль? спросила Анжель.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ. А вы намѣрены завтракать въ лѣсу?
   -- Да, у каскада. Весною это очаровательное мѣсто,-- публики бываетъ мало, можно наговориться вдоволь,
   -- Мы даже, пожалуй, прорепетируемъ тамъ "Сонъ Гофаліи", сказалъ, смѣясь, Тибувиль,-- и если никого не встрѣтимъ въ павильонѣ, то вообразимъ, что находимся въ Одеонѣ, во времена Лире. Однако, хорошо-ли мы помнимъ "Сонъ"?
   -- Не совсѣмъ, отвѣчала Анжель, покачавъ головою.
   -- Пошевелите, пошевелите хорошенько у себя въ мозгу! О, если-бы между мовми ученицами нашлись хотя три такія способныя, какъ вы, я-бы поручился, что нашъ театръ не погибнетъ. Но я знаю только одну -- васъ; вы же, сударыня, вмѣсто того, чтобы всецѣло отдаться дѣлу, смотрите на театръ, какъ на простое развлечете. Ни сердце, ни нервы -- ничто не участвуетъ въ вашей игрѣ; вы играете, какъ автоматъ. Можно подумать, что вамъ скучно на сценѣ.
   -- Да мнѣ не всегда и весело на ней. медленно проговорила Анжель, надувъ свои хорошенькія губы.
   Трибувиль привскочилъ на своемъ сидѣньи.
   -- Ну, можно-ли слушать васъ равнодушно? воскликнулъ онъ.-- "Мнѣ не всегда весело на сценѣ!" Такъ зачѣмъ-же вы поступили на сцену? Театральные подмостки -- это не только радость, это жизнь, огонь, упоеніе! Не всегда весело на сценѣ! Мнѣ, напримѣръ, всегда было пріятно на ней; но я вынужденъ былъ покинуть сцену, какъ покидаютъ знойную тропическую страну; она меня положительно убивала; кровь постоянно горѣла въ моихъ жилахъ, нервы напрягались до изнеможенія. А мнѣ все-таки весело было, чудо, какъ весело! Если-же тебѣ скучно, дитя мое, продолжалъ Тибувиль, вдругъ принявъ свой обычный тонъ наставника, -- то и толковать нечего: уничтожь свой контрактъ, откажи Тибувилю и отправься куда-нибудь на воды отдыхать. Въ тебѣ нѣтъ того священнаго огня, который передается всему окружающему. Господи Боже мой! кто этому повѣритъ?-- быть актрисой и не ощущать ни опьяненія, ни страсти... Значитъ, роль, которую ты разучиваешь, не жжетъ тебѣ пальцевъ? Запахъ твоей у борной, запахъ кулисъ не бросается тебѣ въ голову? Значитъ, видъ многочисленной публики, яркое освѣщеніе, громъ рукоплесканій -- не заставляли тебя иногда спрашивать себя: да ужь не эта-ли настоящая-то жизнь и ужь не сонъ-ли (гадкій сонъ!) обыкновенная наша жизнь?
   -- Нѣтъ, никогда, отвѣчала Анжель.
   -- Ахъ, вы, фигурантки! всѣ-то вы на одинъ ладъ! воскликнулъ Тибувиль, на котораго Монтклеръ смотрѣлъ все время съ улыбкой, а Анжель слушала съ страннымъ наслажденіемъ, точно она жаждала упрековъ и оскорбленій.-- Развѣ вы артистки? Какъ-бы не такъ! Вы появляетесь на сценѣ только за тѣмъ, чтобы похвастать своими туалетами, позировать передъ публикой, какъ натурщицы передъ живописцами! Вы -- восковыя фигуры, куклы, все, что хотите, только не артистки! Я вотъ знавалъ на своемъ вѣку настоящихъ артистокъ. Дорваль, напримѣръ. Та доходила до изнеможенія, передавая отчаяніе матери, у которой отнимаютъ ребенка. Она понимала свои роли, прочувствуетъ, бывало, каждую изъ нихъ; въ ней всѣ нервы трепетали; каждый вечеръ она убивала себя, и ты, можетъ быть, думаешь, что она тяготилась этимъ? Ошибаешься: это доставляло ей удовольствіе, потому что все, что мы любимъ, что насъ привлекаетъ къ себѣ, что составляетъ цѣль нашей жизни,-- все это не можетъ не быть пріятно. Предавшись дорогому дѣлу, все на свѣтѣ забудешь -- и амуры, и скуку,-- все, слышишь? все! Но если ты зѣваешь передъ выходомъ на сцену, если при блескѣ театральной люстры кровь не клокочетъ въ твоихъ жилахъ, какъ передъ началомъ битвы -- мое почтеніе! лучше кинь за окно всѣ твои трагическія роли, откажись отъ драмы, моя малютка! У тебя есть голосъ, ты недурно поешь, -- переходи на оперетки, дебютируй въ Буффѣ. Тамъ не требуется ни души, ни сердца. Это тебѣ какъ-разъ по плечу! И даже почемъ знать -- можетъ быть, изъ тебя со временемъ выйдетъ великая артистка малаго искустза. Но истинному, высокому, единственному искуству надо отдаваться всецѣло, всѣмъ существомъ своимъ, начиная съ мозга головы до мозга костей,-- иначе -- good morning! для тебя, моя милая, оно -- запрещенный плодъ!..
   Перенося это безпощадное бичеванье, Анжель Ферранъ дрожала, какъ горячій конь, управляемый желѣзной рукой наѣздника. А между тѣмъ она съ улыбкой выслушала гнѣвную, обличительную рѣчь Тибувиля, классическое краснорѣчіе котораго пересыпалось выраженіями уличнаго и закулиснаго жаргона. Томимая жаждой слова рѣзкой правды, она чувствовала какое-то странное наслажденіе отъ брошенныхъ ей прямо въ лицо дерзкихъ упрековъ этимъ фанатикомъ исауства. Такъ утомленный знойнымъ днемъ путникъ съ наслажденіемъ подставляетъ свой пылающій лобъ и запекшіяся губы подъ ручьи проливного дождя, падающаго изъ грозовыхъ тучъ.
   Монтклеръ, напротивъ, морщилъ брови и сердито грызъ золотую рукоятку своей тросточки.
   -- Удивляюсь, заговорилъ онъ сухо, когда Тибувиль умолкъ, -- какъ это вы, находясь на сценѣ "Французскаго" театра, но производили въ свое время фурора! Обладая такими прекрасными теоріями, слѣдовало осуществить ихъ на практикѣ.
   -- Это не всегда бываетъ легко, отвѣчалъ Тибувиль, подсвиснувъ насмѣшливо.-- Къ тому-же у меня прескверное здоровье; я теряю голосъ отъ малѣйшаго сквозного вѣтра при выходѣ изъ театра или на углахъ улицъ. Слышите: кхе! кхе! хорошъ? Кромѣ того, и наружностью меня обидѣла природа. Никакой представительности. Прочное лезвее и никуда негодныя ножны. Вотъ я и избралъ поприще професора. "Такъ какъ ты не въ состояніи сдѣлаться великимъ артистомъ, милый Тибувиль, сказалъ я самъ себѣ, -- то поучай другихъ, какъ этого достигнуть!" Такъ-то-съ! Слушая, какъ аплодируютъ иногда моимъ ученицамъ, я примиряюсь съ тѣмъ, что мнѣ лично уже не аплодируютъ. Видите-ли, у каждаго свой вкусъ!
   -- А много-ли у васъ великихъ талантовъ? спросилъ Монтклеръ, поддѣлываясь подъ манеру произношенія Тибувиля.
   -- Ни одного! ни одного!
   Монтклеръ улыбнулся.
   -- Не думаете-ли вы, что великіе таланты такая-же обыкновенная вещь, какъ зеленый горошекъ? Ихъ родится три, четыре въ сто лѣтъ, не больше. Фениксовъ не продаютъ дюжинами, какъ жаворонковъ, а бриліянты не загребаютъ лопатами.
   Купэ быстро приближалось къ воротамъ Булонскаго лѣса, слѣдуя вдоль главной алеи, въ то время, какъ съ правой стороны, по боковой алеѣ, гарцовало нѣсколько всадниковъ, вспугивая стаи воробьевъ, которые играли, какъ среди іюля, на пескѣ, медленно согрѣваемомъ весеннимъ солнцемъ. Утро обѣщало перейти въ прекрасный лѣтній день. Въ Парижѣ не рѣдкость такія капризныя проявленія погоды.
   Тибувиль смотрѣлъ на домики, бѣлѣйшіе между голыми еще, но уже подернутыми зеленью деревьями, на кокетливые отели съ башнями и аспидными крышами, на громадныя объявленія, покрывавшія заборы, а иногда и стѣны домовъ. Все это очень забавляло его. Когда они достигли крѣпостного вала, правильные откосы котораго были покрыты поблекшей травой, смахивавшей издали на потертый бархатъ, добрякъ не могъ удержаться отъ радостнаго восклицанія, точно путешественникъ, снова попавшій въ знакомый ему когда-то край.
   -- Подумайте, вѣдь я здѣсь не былъ около шести лѣтъ! сказалъ онъ.-- Булонскій лѣсъ -- это пріютъ моихъ ученицъ, но не мой. Мнѣ больше нравятся Венсенъ и Ножанъ. А вотъ тутъ я проходилъ въ доспѣхахъ воина, продолжалъ онъ, обращаясь къ Анжели, въ ту минуту, когда купэ въѣхало въ ворота Булонскаго лѣса.-- Это было въ январѣ 1870 г. Я несъ ранецъ за спиной и по три фунта грязи на каждой подошвѣ. Я имѣлъ право остаться въ резервѣ, потому что мнѣ было тогда 50 лѣтъ безъ двухъ мѣсяцевъ; но я всегда питалъ антипатію къ подставнымъ ролямъ, вотъ и записался въ дѣйствующія войска, захотѣлось постоять на часахъ. А помните-ли вы, г. Монтклеръ, что мы съ вами видѣлись въ Шампаньи?
   -- Нѣтъ, не помню.
   -- А я такъ не забылъ. Вы ѣхали верхомъ, въ щегольскомъ мундирѣ, любо было смотрѣть! Красивый кавалеристъ, что и говорить! Впрочемъ, весь вашъ эскадронъ фланкеровъ состоялъ изъ молодцевъ. Жаль, Анжель, что ты не видала Монтклера съ саблей на боку. Ты непремѣнно обожала-бы его.
   -- О! отвѣчала молодая женщина съ какой-то странной, задумчивой и тревожной улыбкой, взглянувъ на Монтклера,-- я его и теперь обожаю! Но мнѣ досадно, что я не могла во-время запереться въ Парижѣ, за этимъ валомъ, а провела скучную зиму на берегу моря, читала газеты и рвала ихъ со злости въ клочки, говоря сама себѣ: "можетъ быть, сегодня онъ убитъ!"
   -- Онз? кто такой онъ! спросилъ Тибувиль.
   Монтклеръ опять насупился и съ досады даже щелкнулъ языкомъ, что вызвало новую улыбку на лицѣ Анжели, затѣмъ слѣдующій отвѣтъ, сопровождаемый вздохомъ:
   -- Тотъ, за котораго я въ то время охотно-бы отдала свою жизнь и котораго теперь совсѣмъ забыла. Такъ ужь ведется на свѣтѣ.
   -- Однакожь, не очень пріятно попасть въ этотъ безконечный списокъ забытыхъ, сухо замѣтилъ Монтклеръ.
   -- Во всякомъ случаѣ, не вамъ-бы дѣлать мнѣ такой упрекъ, возразила Анжель.-- Если-бы онъ не былъ забытъ, вы не были-бы на его мѣстѣ.
   "Отлично сказано, подумалъ Тибувиль, выслушавъ отвѣтъ Анжели, произнесенный ею отчетливо и твердо.-- Вотъ настоящая интонація. Ахъ, если-бы она такъ говорила на сценѣ!"...
   Въ купэ водворилось молчаніе; молодая женщина смотрѣла въ окно; между стволами сосенъ, отливавшими фіолетовымъ цвѣтомъ, сверкало озеро. По обѣимъ сторонамъ кареты мелькали темные, могучіе дубы, въ перемежку съ бѣлыми березами. Булонскій лѣсъ былъ прекрасенъ въ эту теплую погоду. Не въ далекомъ разстояніи отъ каскада показались на минуту, какъ въ освѣщенной панорамѣ, сюренскіе холмы, трибуны, устроенныя для скачекъ, крылья мельницы, и затѣмъ купэ остановилось передъ рестораномъ. Пока лакей въ лакированной фуражкѣ съ золотымъ галуномъ отворялъ дверцу экипажа и высаживалъ подъ-руку Анжель, Монтклеръ вышелъ, покручивая усы, а Тибувиль, ступивъ на землю, разминалъ свои затекшія ноги.
   Артистка -- строгій Тибувиль, конечно, не далъ-бы ей этого названія -- съ наслажденіемъ вдыхала въ себя свѣжій воздухъ; ей было такъ хорошо вдали отъ душнаго будуара, отъ театральной уборной и отъ тѣхъ трактировъ, гдѣ она постоянно обѣдала. Ни въ Булонскомъ лѣсу, ни въ ресторанѣ они не встрѣтили ни души. Анжели казалось, что она убѣжала изъ Парижа, чтобы провести на свободѣ нѣсколько часовъ въ обществѣ Тибувиля, откровенная рѣчь котораго забавляла ее и въ то-же время хлестала, какъ бичомъ.
   Напѣвая сквозь зубы какую-то модную арію, Анжель вошла въ стеклянную ротонду, гдѣ накрытые бѣлоснѣжными скатертями столы ожидали рѣдкихъ въ это время года посѣтителей; пока Тибувиль разсматривалъ мозаиковый полъ, узоры на стѣнахъ и потолокъ изъ матоваго стекла, откуда падалъ свѣтъ, Анжель приблизила свои маленькія ноги къ чугунной отдушинѣ, вдѣланной въ паркетъ, и такъ кокетливо выставила ихъ, точно хотѣла хвастнуть передъ Тибувилемъ изяществомъ своихъ ботинокъ. Но ей и въ голову не приходило кокетничать съ старикомъ професоромъ; это былъ-бы совершенно напрасный трудъ. Что касалось ухаживанья за женщинами, Тибувиль имѣлъ объ этомъ предметѣ понятіе только по пьесамъ Мариво.
   Онъ съ чувствомъ удовольствія расположился передъ накрытымъ столомъ и развернулъ на колѣняхъ тонкую салфетку, одно прикосновеніе къ которой уже пріятно дѣйствовало на осязаніе. Притомъ онъ не стѣснялся въ присутствіи Анжель Ферранъ; она, также какъ и Монтклеръ, вращались въ одномъ съ нимъ кругу; онъ могъ свободно спорить и разсуждать съ ними. Анжель ломала хлѣбъ и граціозно раскусывала раковую лапку, осматриваясь кругомъ. Монтклеръ мало говорилъ и имѣлъ нѣсколько мрачный видъ; она, напротивъ, старалась казаться веселой, точно ей хотѣлось отогнать отъ себя какую-то тяжелую мысль; но въ смѣхѣ, которымъ она оканчивала свои шутки и остроты, звучали неестественныя, нервныя поты.
   -- Ахъ, какъ здѣсь мило! говорила она.-- Подумаешь, право, что цѣлыя сто лье отдѣляютъ насъ отъ Парижа.
   -- Можно подумать, пожалуй, что мы въ Виши, замѣтилъ съ ироніей Монтклеръ.
   -- Почему-жь въ Виши? Здѣсь нѣтъ ничего похожаго на Виши, ничто не напоминаетъ его, возразила она.
   -- Напомнилъ-бы адмиралъ, если-бъ былъ здѣсь.
   Анжель пожала плечами и молча посмотрѣла на Монтклера. Впродолженіи всего пути отъ алеи Монтэнь онъ ни разу не произнесъ имени де-Реньера. "Неужели онъ смѣетъ ревновать меня къ нему?" подумала артистка. Она оставила безъ отвѣта этотъ злой намекъ молодого человѣка и продолжала смотрѣть на пейзажъ, раскинувшійся передъ окнами ротонды, на деревья, на лужайку, на уголъ искуственной скалы, чернѣвшей подъ дубами, на бѣлыя вазы между древесными стволами, на шаровидные газовые фонари, зажигаемые обыкновенно лѣтомъ, по вечерамъ, въ пустынной теперь рощицѣ. По сѣрому песку алей изрѣдка проѣзжали кареты, мелькали красные жилеты кучеровъ, силуеты пѣшеходовъ; кругомъ все было тихо; доносился только глухой шумъ отъ падающей воды каскада да раздавался стукъ лошадиныхъ копытъ о мерзлую еще землю алеи.
   Этотъ уголокъ парижскаго пейзажа отразился въ зеркалахъ стеклянной ротонды, и Анжель ясно видѣла тамъ голые сучья деревьевъ, ихъ смолистые пни, точно облѣпленные черной тиной послѣ наводненія, тѣни различныхъ предметовъ на пескѣ алеи,-- словомъ, цѣлую картинку, снятую съ природы, суровые тоны которой смягчались нѣжно-зеленымъ цвѣтомъ древесныхъ почекъ и обрывкомъ голубого неба, улыбавшагося изъ-за вѣтвей акацій, еще совершенно сѣрыхъ отъ зимнихъ дождей.
   Послѣ того, какъ Монтклеръ упомянулъ объ адмиралѣ, Анжель перестала смѣяться, даже перестала дѣлать видъ, что ей весело. Она нахмурила свои черныя брови.
   Серьезное выраженіе ея лица поразило Тибувиля; подливая себѣ воды въ стаканъ съ краснымъ виномъ, онъ воскликнулъ:
   -- Браво! браво! О, если-бы ты хмурила такъ брови, играя Федру!
   -- Никогда, я Федру играть не буду, сердито возразила Анжель.-- Мое призваніе -- роли съ переодѣваньемъ въ комедіяхъ на сценѣ театровъ "Гимназіи" и "Водевиля". Я играю для биноклей!...
   -- Ну да, потому что ты играешь для другихъ. Попробуй играть для себя, увидишь, что выйдетъ! Я тебѣ постоянно твержу, что у тебя есть дарованіе, настоящее дарованіе...
   -- Да какъ-же, Тибувиль, вы сами говорите, что театръ падаетъ.
   -- Тѣмъ болѣе основаній, чтобы стараться поддержать его! Кстати, со мной случилось недавно прекурьезное обстоятельство. Вы знаете оба. продолжалъ Тибувиль, обращаясь то къ Монтклеру, то къ Анжели,-- что въ настоящую минуту у дамъ высшаго круга Парижа считается "шикомъ" декламировать стихи. Ну, конечно, большинство ихъ такъ-же способно на это дѣло, какъ я быть папой, но если мода, то и говорить нечего. Собирается общество, которая-нибудь изъ дамъ начинаетъ декламировать "Разбитую вазу", публика аплодируетъ, потому что она готова всему аплодировать. Ну-съ, на-дняхъ меня приглашаютъ къ одной дамѣ, пожелавшей брать уроки декламаціи у Тибувиля (онъ охотно говорилъ о себѣ, но безъ всякаго фатовства, очень просто, въ третьемъ лицѣ.) Это г-жа Лехидэ де-Грандье, -- хорошенькая, умная, настоящая парижанка, но сценическаго таланта въ ней столько-же, сколько въ этой вилкѣ. Представьте себѣ, что я долженъ давать ей уроки! Вѣдь это все равно, что сѣять хлѣбъ на мраморѣ! Но дѣло въ томъ, что я встрѣтилъ у нея молодую дѣвушку. Вотъ если-бы она рѣшилась поступить на сцену! Большіе глаза, голова, созданная для трагедіи, голосъ великолѣпный, словомъ, наружность перваго сорта. И ко всему этому -- бѣдна! Природа дала ей все, чтобы быть артисткой, артисткой до конца ногтей!
   -- Знаетъ-ли она это?
   -- И не догадывается даже. Горе въ томъ, что она принадлежитъ къ чисто-буржуазной семгѣ. Скажи я ей только: "Хотите, я черезъ два года сдѣлаю изъ васъ первокласную актрису?" она приметъ меня за демона-искусителя. Тибувиль -- Мефистофель: Vade retro!
   -- Что-жь, она глупа, что-ли? спросила Анжель.
   -- Совсѣмъ нѣтъ. Все зависитъ отъ воспитанія. Она племянница какого-то ученаго и, какъ мнѣ показалось, чудака, посвятившаго всю свою жизнь искуственному высиживанію цыплятъ о двухъ головахъ. Его зовутъ докторъ Урбанъ Трезель.
   Въ темныхъ глазахъ Анжели Ферранъ сверкнуло что-то похожее на молнію и она медленно, съ особеннымъ выраженіемъ въ голосѣ, проговорила:
   -- Это очень странно! Я знаю вашу непризнанную великую артистку!
   -- Я не говорилъ, что она великая артистка. Я сказалъ только, что она имѣетъ всѣ задатки и наружность настоящей...
   -- Не Валентиной ли ее зовутъ? перебила Анжель.
   -- Именно такъ. Валентина Трезель.
   -- Вотъ неожиданное обстоятельство! Это моя пансіонская подруга!
   -- Ваша? спросилъ Монтклеръ.
   -- Моя.
   -- М-ль Трезель очаровательна! воскликнулъ Монтклеръ съ необыкновеннымъ одушевленіемъ.
   -- Вы сказали это такимъ тономъ, замѣтила Анжель,-- точно удивились, какъ можетъ Валентина Трезель быть очаровательной, когда она росла со мной!
   -- Зачѣмъ приписывать мнѣ такія злыя и глупыя мысли? отвѣчалъ Монтклеръ.-- Я хотѣлъ только сказать, что нечаянно встрѣтилъ м-ль Трезель въ одномъ благотворительномъ концертѣ, гдѣ я просто умиралъ со скуки. Ея дядя, докторъ, страшный болтунъ, первый заговорилъ со мной. Между нами тремя завязалась бесѣда, мы совершенно забыли о романсахъ и пьесахъ для фортепьяно, которыя исполнялись такъ, какъ будто насъ, несчастныхъ слушателей, осудили на пытку. М-ль Трезель показалась мнѣ обворожительной, -- собой прехорошенькая, притомъ умная, хотя говоритъ мало. Это воплощенная женственность.
   -- Полина, Эмилія, донна Соль! воскликнулъ Тибувиль.
   -- Видно ужь такая судьба, замѣтила Анжель съ саркастической улыбкой, передернувшей ея губы, -- чтобы эта Валентина постоянно сталкивалась со мной на одной дорогѣ. Кажется, у Лафонтена есть басня о двухъ козахъ, которыя встрѣтились на мостикѣ?..
   -- И не хотѣли уступить, одна другой дорогу?
   -- Книга XII, басня IV, подхватилъ Тибувиль и началъ декламировать тономъ учителя передъ классомъ:
   
   Faute de reculer, leur chute fut commune:
   Toutes deux tombèrent dans l'eau.
   -- Cet accident n'est pas nouveau
   Dans le chemin de la fortune.
   
   -- Басни не всегда говорятъ правду, замѣтила не безъ горечи Анжель Ферранъ.-- Сколько мнѣ извѣстно, изъ насъ двухъ пала только одна -- именно я. Что-жь? тѣмъ хуже для меня! Сама виновата!
   -- Я полагалъ, произнесъ насмѣшливо Монтклеръ, -- что мы пріѣхали сюда повеселиться!
   -- Такъ вы находите, Тибувиль, что изъ Валентины Трезель могла-бы выйти артистка? спросила Анжель, какъ-будто не слышала, что сказалъ ея любовникъ.
   -- Артистка первокласная!.. всѣ задатки къ тому.
   -- Да вотъ бѣда, ввернулъ Монтклеръ, -- она предпочитаетъ остаться честной женщиной.
   -- Не надоѣло ей это! сказала Анжель.-- но какъ-бы то ни было, благодарю васъ, Анри, что отъ времени до времени вы напоминаете мнѣ о различіи, существующемъ между честной женщиной и мною. Вы доставили мнѣ большое удовольствіе. Если и можно кому-нибудь позволить это, такъ именно вамъ, человѣку такихъ строгихъ правилъ!
   -- Я далеко не строгихъ правилъ, отвѣчалъ Монтклеръ, слегка поблѣднѣвъ; онъ спохватился, что его необдуманное замѣчаніе должно было оскорбить Анжель; -- напротивъ, вамъ давно извѣстно привило, котораго я держусь: "Живи весело и умри опрятно".
   -- Легко сказать -- живи весело! воскликнулъ, смѣясь, Тибувиль, у котораго начало шумѣть въ головѣ отъ нѣсколькихъ глотковъ золотистаго ликера шартрезъ.
   -- Умереть опрятно иногда еще труднѣе, добавила Анжель, причемъ глаза ея потемнѣли, какъ небо передъ грозой.
   На этотъ разъ Монтклеръ притворился, что не слыхалъ ея словъ. Въ эту минуту отъ Булонскаго лѣса, по направленію къ ресторану, ѣхали рысью два всадника, въ низкихъ войлочныхъ шляпахъ, въ англійскихъ перчаткахъ и въ высокихъ сапогахъ.
   -- Ба! да это Буапрео! сказалъ Монтклеръ, желая дать другой оборотъ разговору или, скорѣе, прекратить его.-- Буапрео и Ронжеръ!
   -- Надѣюсь, что вы не станете звать ихъ сюда? замѣтила Анжель.
   -- Какой это Буапрео? спросилъ Тибувиль.-- Не Ковенъ-ли де-Буапрео, депутатъ?
   -- Да, онъ, отвѣчала Анжель.-- Леонъ де-Ронжеръ, вмѣстѣ съ нимъ, представители порядка въ версальскомъ округѣ; вотъ почему они такъ и суетятся тамъ, кричатъ наперерывъ, и совсѣмъ почти оглушили старика Клерамбурга, который поневолѣ терпитъ ихъ сосѣдство, такъ-какъ они принадлежатъ къ одной съ нимъ партіи.
   -- Ну, милый другъ, заговорилъ Монтклеръ, -- я вижу, что вы намѣрены пуститься въ политику!
   -- Боже меня сохрани! Но полагаю, что я имѣю право находить вашихъ пріятелей нѣсколько шумливыми и просить васъ не приглашать ихъ...
   -- Сѣсть рядомъ съ вами? Это жестоко! Впрочемъ, вы види те, они и не думаютъ идти сюда. У Буапрео отскочила одна шпора и онъ проситъ дать ему нитку, чтобы прикрѣпить ее, а Ронжеръ не сходилъ даже съ сѣдла. Пойду пожму имъ руку. Позволите?
   -- Пожалуйста.
   Монтклеръ всталъ. Анжель провожала его глазами и покачала головой, когда онъ подошелъ къ де-Ронжеру, испустившему радостный крикъ, увидя этого коновода во всѣхъ холостыхъ пирушкахъ и кутежахъ. Буапрео, возившійся съ своей шпорой, выпрямился и протянулъ ему руку.
   Всѣ трое принялись тогда ходить взадъ и впередъ передъ ротондой, оживленно разговаривая и смѣясь, пока лакей въ фуражкѣ съ галунами держалъ подъ уздцы лошадей. Анжель и Тибувиль смотрѣли на нихъ изъ окна ротонды и, конечно, словъ не слыхали.
   Тибувиль машинально взглянулъ на Анжель. Та сидѣла, облокотись на подоконникъ, и задумчиво слѣдила за Монтклеромъ. Старику хотѣлось угадать, какія мысли шевелятся подъ этими густыми, шелковистыми, бѣлокурыми волосами, съ отливомъ спѣлой ржи.
   -- Знаешь-ли что, дитя мое, сказалъ онъ, -- если-бы ты сидѣла на сценѣ въ такой позѣ въ минуту поднятія занавѣса, ты произвела-бы поразительный эфектъ.
   -- Это почему? спросила Анжель, точно пробудившись отъ сна.
   -- Да потому, что этой позой ты изображаешь женщину, которая ждетъ кого-то или оплакиваетъ свое горе. Положеніе руки, локтя, выраженіе глазъ -- безподобны! Публика была-бы мгновенно заинтересована.
   -- Да ну ихъ!.. отвѣчала Анжель.
   -- Нечего -- "да ну ихъ!" Я тебѣ сто разъ буду твердить одно и то-же, дитя мое. Вложи хоть немного твоихъ горестей -- если онѣ есть у тебя -- твоей жизни, твоей любви, словомъ, вложи часть самой себя въ твои роли -- и ты увидишь, что изъ этого выйдетъ. Тебя ждетъ великая будущность, только захоти!
   -- Такая-же, какъ и м-ль Валентину Трезель? спросила актриса, причемъ глаза ея опять сверкнули.
   -- Конечно, отвѣчалъ Тибувиль.-- Ты только этого не хочешь. вотъ въ чемъ дѣло. Видно, ты въ своей жизни ничего такого не испытала, что-бы могла передать на сценѣ именно такъ, какъ прочувствовала въ дѣйствительности.
   -- Кто? я?
   -- Да, ты.
   Анжель кинула на своего професора взглядъ, полный сожалѣнія, и при этомъ улыбнулась той страшной, тревожной улыбкой, отъ которой иногда нервно вздрагивала ея тонкая верхняя губа.
   -- Вы не знаете исторіи моей жизни, Тибувиль, проговорила она, постучавъ по скатерти серебрянымъ лезвеемъ ножа;-- изъ нея можно-бы составить драму, положимъ, очень обыкновенную, будничную, похожую на многія другія, но, безъ сомнѣнія, горькую для главной героини, м-ль Анжель Ферранъ. совершеннолѣтней дѣвицы, здѣсь лично присутствующей.
   Анжель сказала это, подражая манерѣ Тибувиля подшучивать съ примѣсью иногда желчной ироніи и употреблять уличныя выраженія, какъ въ разговорѣ, такъ и во время уроковъ.
   -- Вамъ извѣстенъ вѣчный припѣвъ падшихъ женщинъ: "Я не рождена была для такого рода жизни". Старая пѣсня, а все-таки я имѣю право ее пропѣть, Монтклеръ вздумалъ расписывать передо мной добродѣтель честныхъ женщинъ, точно это бѣлоснѣжный покровъ, до котораго мнѣ нельзя смѣть и коснуться! И я была когда-то честной, очень честной, даже и теперь я сохранила въ себѣ столько честности, сколько, можетъ быть, найдется не у многихъ.
   -- Любишь-ли ты своего Монтклера? спросилъ Тибувиль, чтобы только сказать что-нибудь, такъ-какъ молодая женщина умолкла, погруженная въ свои думы.
   Она подняла голову.
   -- Монтклера? Да, я его люблю... по привычкѣ. Если-бы его не было при мнѣ, я почувствовала-бы лишеніе чего-то. Мы съ ннъ сошлись, какъ нельзя лучше, мы подъ пару другъ другу! Но увы! только не съ нимъ я мечтала провести мою жизнь, когда была еще молоденькой дѣвушкой и когда въ моей душѣ кипѣлъ цѣлый міръ надеждъ и честолюбивыхъ стремленій. Надо полагать, что я родилась въ богатой семьѣ. Мой отецъ былъ олицетворенное благородство и до глупости вѣрилъ въ благородство другихъ. Онъ устроилъ, не знаю, какую-то фабрику хрустальныхъ или фаянсовыхъ издѣлій и взялъ себѣ въ товарищи человѣка неспособнаго да вдобавокъ мошенника. Онъ довѣрился ему и кончилось тѣмъ, что для избѣжанія банкротства и для уплаты долговъ, надѣланныхъ его товарищемъ, онъ долженъ былъ пожертвовать всѣмъ своимъ состояніемъ. Отецъ часто разсказывалъ мнѣ объ этомъ. Онъ умеръ нищимъ, когда я была еще ребенкомъ. Моя мать... странно, что я не умѣю, не смѣю выговорить этого слова!.. Моя мать не пережила нашего несчастія и я осталась на рукахъ у ея матери, г-жи Гриве, также почти вконецъ разоренной своимъ зятемъ. Бѣдная женщина! Она ежегодно проживала часть своего тощаго капитала, чтобы дать блестящее, по нашимъ понятіямъ, воспитаніе внучкѣ. Она говорила, что съ моими способностями я могу сдѣлаться артисткой -- ваше любимое слово, Тибувиль. Что такое значитъ артистка, моя почтенная бабушка совершенно не знала, но она твердила одно, что всѣ женскія ремесла даютъ самый ничтожный доходъ, а за то пѣвицамъ и актрисамъ съ талантомъ платятъ бѣшеныя деньги. Что-жь касается таланта, то, ужь безъ всякаго сомнѣнія, онъ есть во мнѣ! Должно быть, я была не дурна -- брюнетка -- вамъ вѣдь не безъизвѣстно, Тибувиль, что эти бѣлокурые волосы не мои, это парикъ -- брюнетка съ голубыми глазами! Право, кажется, первыя слова, которыя долетѣли до моего слуха, были въ такомъ родѣ: "Какая хорошенькая эта дѣвочка!" Никто не подумаетъ, сколько дурныхъ мыслей можетъ заронить въ голову ребенка такая пошлая похвала. Но хорошенькая или нѣтъ, а дѣло только въ томъ, что я была очень раздражительна, капризна, временами добра, временами зла. Бѣдная бабушка Гриве! какъ я мучила ее! И, несмотря на то, она считала меня совершенствомъ. Она говорила себѣ: "молода, успѣетъ еще переработать себя!" Мы жили -- не помню теперь, въ какой части города -- у подошвы Монмартра, въ большомъ новомъ домѣ, разбитомъ на множество маленькихъ квартиръ; изъ нашихъ оконъ видны были и клочекъ улицы, и заднія стѣны строющихся домовъ съ развѣшаннымъ на окнахъ бѣльемъ. Какъ теперь все это вижу, Тибувиль! Какъ-разъ подъ окномъ моей комнаты былъ маленькій садикъ, такой печальный на видъ и съ такими чахоточными цвѣтами, что залетавшія въ него бабочки сейчасъ-же спѣшили вонъ, какъ мы спѣшимъ съ кладбища. Влѣво отъ меня выказывалась частичка улицы, на которую я часто смотрѣла, задумавшись. Здѣсь, на виду у меня, была входная дверь въ мужской пансіонъ, съ надписью на стѣнѣ большими черными буквами, изъ которой я имѣла возможность прочесть только: ...сіонъ для мальчиковъ. По цѣлымъ часамъ я просиживала у окна, какъ плѣнница, глядя на эту стѣну, на эти буквы, на юношей одного возраста со мной, входившихъ въ дверь съ криками и хохотомъ. Я не по лѣтамъ была развита и грустна. Я часто думала: "Изъ числа этихъ юношей нѣкоторые сдѣлаются мужьями такихъ-же дѣвочекъ, какъ ты, только болѣе богатыхъ, чѣмъ ты; потому, что ты бѣдна, ни одинъ изъ нихъ, когда выростетъ, не посватается за тебя, Анжель. Они женятся на другихъ дѣвушкахъ, на тѣхъ, которыхъ ты встрѣчала въ женскомъ пансіонѣ, куда тебя водила бабушка Гриве -- на Лорѣ Геренъ, на Полинѣ Гардуинъ, на Валентинѣ Трезель, потому что онѣ хорошенькія и, конечно, богаты, ты-же... нѣтъ!.. ты слишкомъ бѣдна!" Да и въ романахъ, которые я читала украдкой отъ бабушки, вездѣ я находила, что бѣдныхъ дѣвушекъ никто не любитъ и что онѣ плачутъ, и говорила сама себѣ: "эта участь ждетъ и тебя". Надо вамъ сказать, что, по экономическимъ соображеніямъ, меня рано взяли изъ пансіона. Итакъ, я постоянно смотрѣла на бѣлую стѣну съ дверной рѣшеткой и на прорицательную надпись: ...сіонъ для мальчиковъ, начало которой закрывала отъ моихъ глазъ выдающаяся часть нашего дома. Въ одномъ углу сада этого заведенія, подъ каштановыми деревьями, стояло что-то похожее на кіоскъ, съ цинковой крышей и съ балкономъ на манеръ швейцарскихъ шалэ. Боже мой, какъ часто я на него смотрѣла! Онъ служилъ для меня, такъ-сказать, поводомъ къ мечтамъ. Въ лѣтнюю пору онъ напоминалъ маленькую мечеть, въ родѣ тѣхъ, какія я видѣла на картахъ, и, разсматривая его, я мысленно переносила себя то въ Каиръ, то въ Константинополь, словомъ, куда-нибудь подальше отъ этого грустнаго и пыльнаго захолустья Парижа. Зимой, когда кіоскъ былъ покрытъ снѣгомъ, онъ представлялся мнѣ въ видѣ русской постройки, причемъ я воображала, что путешествую по снѣжнымъ равнинамъ... Сама знаю, что у меня была слишкомъ романическая голова; но что-жь дѣлать, если я такъ скучала! Не могу вспомнить равнодушно объ этихъ безконечныхъ, убійственно-скучныхъ дняхъ, объ этихъ послѣобѣденныхъ часахъ лѣтомъ, о вѣчно голубомъ, глупомъ цвѣтѣ неба, о пожелтѣвшихъ отъ зноя листьяхъ въ саду! Я до того дошла, что считала праздникомъ день имянинъ содержателя пансіона, когда вечеромъ зажигали отъ восьми до десяти разноцвѣтныхъ фонарей и вѣшали ихъ на деревья, да пускали двѣнадцатифранковый фейерверкъ, хотя ракеты его и не всегда были видны мнѣ. Чтобы убить время, я принималась разсматривать прохожихъ въ той частичкѣ улицы, которая выглядывала между дв^хъ домовъ, надпись: "Пансіонъ для мальчиковъ", и при этомъ повторяла себѣ: "Они выростутъ, сдѣлаются мужьями другихъ дѣвушекъ и ни одинъ изъ нихъ не достанется тебѣ, Анжель". "Ну, такъ что-жь? прибавляла я тогда:-- бабушка говоритъ правду, -- я сама себѣ пробью дорогу, сама устрою свою судьбу! Сдѣлаюсь артисткой, поступлю въ консерваторію, и очень скоро"... Но что будешь дѣлать? мнѣ надоѣло работать, все мнѣ прискучило. Мнѣ было шестнадцать лѣтъ. Въ консерваторію принимаютъ не иначе, какъ по экзамену... Какъ я глупа! разсказываю объ этомъ вамъ!-- Меня не приняли. Бабушка Гриве пришла въ негодованіе и твердила: "Ты бѣдна, сдѣлайся артисткой; искуство возвышаетъ, съ нимъ можно всего достигнуть". Кто натолковалъ ей объ этомъ? Какъ-бы то ни было, только я въ эти тяжелыя минуты утомленія, тоски, мрачнаго расположенія духа встрѣтила одного молодого человѣка, который пріѣхалъ въ Парижъ, чтобы изучать медицину, и не знаю, для чего -- можетъ быть, для избѣжанія соблазновъ Латинскаго квартала -- поселился у Монмартра. Вы спрашивали меня сейчасъ. Тибувиль, люблю-ли я Монтклера. Я вамъ отвѣтила: да. хотя и сама не знаю, почему. Но этого... этого я обожала!.. Робертъ Вельдонъ... да его звали Робертомъ, какъ и того...
   -- Кого того? спросилъ Тибувиль.
   -- Де-Сальвіака. Это странно. Робертъ Вельдонъ родился въ Луизіанѣ отъ матери француженки, которая умерла въ чахоткѣ. Его отецъ, человѣкъ съ небольшими средствами, женился тамъ во второй разъ. Робертъ переѣхалъ въ Парижъ -- родину своей матери, потому что онъ далъ клятву покойной сдѣлаться докторомъ. Бѣдная женщина опасалась, что сынъ унаслѣдуетъ отъ нея чахотку, хотя красавецъ, брюнетъ Робертъ былъ такъ сложенъ, что могъ-бы, повидимому, прожить сто лѣтъ. Подозрительны были только его черные, кроткіе глаза, въ которыхъ по временамъ загорался какой-то зловѣщій огонь. Но это ничего не значило. Робертъ привезъ съ собой изъ Луизіаны небольшую сумму денегъ, на которую могъ прожить до той поры, когда въ немъ обнаружится къ чему-нибудь талантъ. Талантъ! Но за нимъ приходится иногда долго гоняться прежде, чѣмъ его поймаешь. Не правда-ли, Тибувиль?
   -- А я опять за старое, подхватилъ професоръ:-- еще разъ повторю -- играй ты такъ, какъ теперь разсказываешь, эфектъ вышелъ-бы удивительный!
   -- Значитъ, васъ интересуетъ мой разсказъ?
   -- Чрезвычайно.
   -- Да оно и понятно: вы не знали меня до сихъ поръ. Если Монтклеръ намъ не помѣшаетъ, вы узнаете всю подноготную объ Анжель Ферранъ. Исповѣдываться вздумала, скажете вы? Да, пожалуй, что и такъ, но только объ отпущеніи грѣховъ просить не буду!
   Она смѣялась, но въ этомъ рѣзкомъ смѣхѣ звучало что-то трагическое, надрывающее душу.
   -- Монтклеръ, кажется, очень занятъ съ своими депутатами, сказалъ Тибувиль.
   -- Итакъ, продолжаю. Встрѣтились мы гдѣ-то съ Робертомъ Вельдономъ и влюбились до безумія другъ въ друга. Онъ все толковалъ о бракѣ, а я только и думала о своей любви къ нему да о его любви ко мнѣ. Словомъ, я совсѣмъ потеряла голову. Объ искуствѣ -- говоря вашимъ языкомъ -- я забыла и думать, а онъ, Робертъ, забылъ о своей медицинѣ. Страстный, всецѣло отдавшійся мнѣ, онъ безпощадно тратилъ свои силы, но замѣчая, какъ развивается въ немъ его страшная болѣзнь; я и сама ничего не замѣчала, не видѣла, что онъ худѣетъ; въ его расширенныхъ зрачкахъ я читала только любовь и нѣжность. Золотые сны, безумныя грезы! Мы мечтали, какъ мы женимся, какъ уѣдемъ изъ Парижа -- туда, на югъ, въ страну солнца и тепла. Я даже воображала, что найду въ Луизіанѣ пансіонскій кіоскъ, окруженный каштанами, что мы поселимся въ немъ вдвоемъ и умремъ въ одинъ день, черезъ много, много лѣтъ. Мое безуміе -- какъ иначе назвать такую любовь?-- поразило прямо въ сердце добрую бабушку Гриве. Она не упрекала меня, а только плакала и говорила, покачивая головой: "Ты погубишь себя, Анжель! Такую пламенную, порывистую натуру, какъ твоя, могутъ удовлетворить только блестящіе успѣхи, всеобщее поклоненіе, слава. Что теперь съ тобой будетъ, несчастная дѣвочка? Горе дѣтямъ-сиротамъ, безъ отца и матери! А вѣдь я давала тебѣ добрые совѣты, Анжель, любила тебя искренно!" Вѣрите-ли, Тибувиль, когда я теперь вспоминаю, что по моей милости горькія слезы текли по морщинистымъ щекамъ этой старушки, я говорю себѣ: что-бы ни ждало меня впереди -- я все заслужила!
   -- Полно, полно, возразилъ Тибувиль,-- не нужно преувеличивать.
   -- Вы понимаете, что я вовсе не съ тѣмъ это говорю, чтобы васъ растрогать. Если я раскаиваюсь въ своемъ прошломъ, то это еще не значитъ, что я -- совершенство. Монсеньеръ, прибавила она траги-комическимъ тономъ,-- клянусь вамъ, что на моей душѣ лежатъ еще болѣе тяжкіе грѣхи!
   -- Не корчи изъ себя Лукрецію Борджіа, отвѣчалъ Тибувиль.-- Подражай лучше великимъ артисткамъ, а не актрисамъ буфа.
   -- Дѣло не въ этомъ, а въ томъ, что я любила Роберта Вельдона, а такъ-какъ мнѣ, видно, на роду написано приносить несчастье тѣмъ, кого я полюблю...
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Такъ пожалуйста возненавидь меня немножко! воскликнулъ Тибувиль, отставляя въ сторону бутылку съ шартрезомъ и наливая себѣ кюмелю.
   -- Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ Робертъ умеръ. Боже мой, какъ я плакала! я съума сходила отъ отчаянія, хотѣла лишить себя жизни и, по-настоящему, должна-бы была это сдѣлать. Покончила съ собой -- и все тутъ! Но въ восемнадцать лѣтъ человѣкъ чувствуетъ какое-то инстинктивное отвращеніе къ смерти. У меня не осталось ни копейки въ карманѣ: мы прожили всѣ деньги, какія были у Роберта; у меня сохранились только нѣкоторыя золотыя вещи, полученныя отъ него въ подарокъ. Я спустила ихъ, также часть мебели, и купила мѣсто для могилы Роберта на Монмартрскомъ кладбищѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ той комнатки, гдѣ мы жили такъ счастливо, потомъ положила плиту на могилу, и до сихъ поръ хожу иногда туда помолиться, въ тѣ минуты, когда воспоминанія прошлаго ужь очень начнутъ допекать меня. Это васъ удивляетъ? А я вотъ что вамъ скажу: не умри Робертъ -- изъ меня вышла-бы честная женщина, такая-же, какъ ваша Валентина Трезель; была-бы я мадамъ Вельдонъ и ни вы, ни Монтклеръ никогда не узнали-бы о существованіи Анжели Ферранъ. Конечно, потеря для васъ не большая.
   -- Но, однако!..
   -- Дайте мнѣ досказать, Тибувиль. Эта исповѣдь доставляетъ мнѣ нѣкотораго рода развлеченіе. Взгляните на этотъ медальонъ -- вотъ что у меня на шеѣ. Я съ нимъ никогда не разстаюсь. Въ немъ лежатъ волосы Роберта Вельдона, которые я срѣзала съ его похолодѣвшей уже головы. Когда онъ умеръ, я сказала сама себѣ: "Ты схоронила съ нимъ свою молодость, можетъ быть даже и жизнь свою!" Мнѣ казалось, что съ этой минуты во мнѣ начала зарождаться другая женщина. Мною овладѣла неодолимая страсть къ труду; я читала, училась, пожирала книги. Я изучила даже греческій языкъ, Тибувиль.
   
   Ah! pour l'amour du grec...
   Du grec, quelle douceur!
   
   Мало того, я вздумала учиться по-еврейски. Мнѣ хотѣлось забыться, заглушить въ себѣ воспоминанія и, сдѣлавшись падшей женщиной, хоть чѣмъ-нибудь выдѣлиться отъ другихъ, подобныхъ мнѣ, стать выше ихъ. Я бросилась въ объятія Парижа, смѣло поступила на сцену, не имѣя понятія объ искуствѣ, но за то постигнувъ тайну одѣваться къ лицу и умѣть пользоваться обаяніемъ моей, какъ говорятъ, красоты. Бѣдная старушка бабушка уже умерла. И прекрасно сдѣлала! Роскошная жизнь, которую я вела, ничего не принесла-бы ей, кромѣ страданій. Надрываетъ-же она подчасъ и мое сердце! Правда, рѣдко, когда меня возьметъ глупое раздумье. И на что мнѣ жаловаться? Въ денежномъ отношеніи мнѣ такъ везетъ, что просто умора!..
   -- Да, презрѣнный металъ имѣетъ кой-какое значеніе, замѣтилъ, смѣясь, Тибувиль.
   -- Когда при немъ есть еще другое.
   -- Что-жь именно, жадная ты эдакая?
   -- Любовь. Вы скажете -- глупое слово! Да, глупое, но дѣло въ томъ, что даже воспоминаніе о Робертѣ Вельдонѣ не мѣшаетъ мнѣ продолжать любить и любить, вѣрить, что мое счастье въ одной только любви, и цѣпляться за каждую новую привязанность, какъ утопающій хватается за вѣтку дерева на берегу рѣки. Но увы! вѣтки ломаются, надежды тонутъ! За то въ моей безпутной жизни мнѣ удается биржевая игра; стоитъ мнѣ подержать пари на скачкахъ за какую-нибудь лошадь -- она непремѣнно придетъ первая и выиграетъ главный призъ. Одинъ день Дерби приноситъ мнѣ столько денегъ, что на нихъ можнобы прокормить двадцать семействъ втеченіи года. Возьму акціи -- онѣ сейчасъ поднимутся въ цѣнѣ. Судьба -- дура! Я увѣрена, что я умудрилась-бы выиграть даже въ безденежной лотереѣ. Мой биржевой маклеръ, безъ сомнѣнія, витаетъ ко мнѣ чувство удивленія и восторга.
   -- Это не бездѣлица, чортъ возьми! проговорилъ Тибувиль.
   -- Право, Тибувиль, если когда-нибудь вамъ придетъ охота разбогатѣть, примите участіе въ моей биржевой игрѣ.
   -- Я принимаю участіе только въ твоей игрѣ на сценѣ, а другихъ и знать не хочу, отвѣчалъ безкорыстный бѣднякъ.
   -- Пословица не лжетъ: кто счастливъ въ игрѣ... Я не индѣйская богиня, требующая кровавыхъ жертвъ, а между тѣмъ я приношу несчастье моимъ любовникамъ. Кантона пригласилъ меня ужинать съ нимъ, наканунѣ своего отъѣзда въ Висамбургъ, въ 1870 году. Я согласилась. Послѣ ужина мы разстались, онъ отправился; но едва вышелъ изъ вагона желѣзной дороги, какъ шальная пуля убила его наповалъ въ глубинѣ лѣса, среди виноградниковъ. Одно время я почувствовала мимолетный капризъ къ де-Ривалю... Повѣсился!
   -- Да ужь не сама-ли ты затянула петлю?
   -- Нѣтъ. Слушайте дальше. Лѣтъ шесть тому назадъ, незадолго до войны. Сабурэ, актеръ Одеона, пригласилъ меня дать нѣсколько представленій въ Руанѣ и на берегахъ Нормандіи, словомъ, сдѣлать лѣтнюю прогулку и сыграть двѣ, три комедіи изъ нашего народнаго репертуара.
   -- Побрякушки, дрянь! Жиденькая водица, презрительно замѣтилъ Тибувиль.
   -- Я поѣхала вмѣстѣ съ труппой, взяла съ собой горничную. Вдругъ, какъ-разъ подъ Вернономъ, нашъ поѣздъ сошелъ съ рельсовъ. Меня слегка ранило осколкомъ оконнаго стекла въ лобъ, повыше глаза, а какого-то молодого человѣка, прелестнаго собой, сидѣвшаго въ одномъ вагонѣ со мной и поразившаго меня своимъ грустнымъ и мрачнымъ видомъ, изранило опасно.
   -- Опять кровавая жертва!
   -- Меня привозятъ въ гостинницу, его переносятъ на рукахъ туда-же и помѣщаютъ въ комнатѣ, рядомъ съ моей. Я отдѣлываюсь однимъ испугомъ, ему угрожаетъ смерть. Я телеграфирую Сабурэ, что по непредвидѣннымъ обстоятельствамъ принуждена нарушить заключенное съ нимъ условіе, и остаюсь въ Бернинѣ, какъ раненая и въ то-же время въ качествѣ сестры милосердія.
   -- Вотъ положеніе! произнесъ опять нѣсколько насмѣшлни Тибувиль.-- Однакожь, кажется, Монтклеръ пошелъ провожать своихъ пріятелей. Enchaînons, enchaînons! продолжалъ онъ, пустивъ въ ходъ театральное выраженіе, употребляемое въ тѣхъ случаяхъ, когда нужно подогнать вялаго актера.
   -- Я вамъ говорю серьезно, милый учитель, сказала Анжель, причемъ задумчивые глаза ея какъ-будто слѣдили за чьимъ-то невидимымъ образомъ,-- что, не сдѣлавшись женою Роберта Вельдона, похищеннаго у меня смертію, я могла разсчитывать на счастливую жизнь съ Робертомъ де-Сальвіакомъ, сдѣлавшись его любовницей.
   -- Маркизъ де-Сальвіакъ? Этотъ проѣзжій былъ маркизъ де-Сальвіакъ?
   -- Да.
   -- Герой процеса адмирала де-Реньера?
   -- Да, повторила Анжель слегка дрожащимъ голосомъ.
   -- Я былъ въ судѣ во время процеса, сказалъ Тибувиль.-- Сальвіакъ велъ себя великолѣпно. Какое спокойствіе, какой выразительный голосъ, сколько достоинства въ манерѣ держать себя! А ему чувствовалось не легко въ присутствіи адмирала. О! что это былъ за процесъ! Ни одна первоклассная знаменитость никогда не тронула меня, не перевернула во мнѣ до такой степени всю душу!
   -- Такъ вотъ, Тибувиль, начала Анжель, обрываясь на каждомъ словѣ отъ прилива горькаго чувства, -- этого-то именно Сальвіака я и полюбила, да такъ сильно полюбила, что и сама не ожидала... и...
   -- И не погубила его своей любовью, потому что адмиралъ выстрѣлилъ въ него и не убилъ.
   -- Правда, но эта женщина отняла его у меня, сказала Анжель, отбросивъ далеко отъ себя, въ припадкѣ злости, серебряный ножъ.-- Когда я встрѣтилась съ нимъ въ Вернонѣ и ухаживала за нимъ во время его болѣзни, онъ ужь тогда любилъ ее и страдалъ отъ этого чувства болѣе, чѣмъ отъ раны.
   -- О какой это ты женщинѣ толкуешь? спросилъ професоръ, хотя догадался, о комъ идетъ рѣчь, только почему-то испугался своей догадливости.
   -- О г-жѣ де-Реньеръ, отвѣчала Анжель,-- о той, что умерла. Она, кажется, была товарищемъ дѣтства де-Сальвіака; онъ тогда уже любилъ ее, но не смѣлъ признаться, и когда случай свелъ его со мною, рана не зажила еще въ его сердцѣ! Не умѣю объяснить, въ какомъ настроеніи духа я находилась въ то время, знаю только, что я сразу привязалась къ нему, какъ собака. Самое имя Робертъ, имя покойнаго Вельдона, имѣло огромное значеніе въ моихъ глазахъ. Какую пользу принесли мнѣ науки, если я до сихъ поръ суевѣрна, какъ итальянская крестьянка? Живя въ Вернонѣ, въ гостинницѣ, я воображала, что я напала на настоящую свою роль -- я не о сценѣ говорю -- на роль женщины, любящей до самоотверженія. Мнѣ представлялись тѣ ночи, когда, сидя у изголовья того Роберта, я брала въ свои руки его пылающую руку и чувствовала сквозь тонкую кожу каждую кость ея, какъ-будто я держала руку скелета. Это онъ, моя первая любовь, Робертъ Вельдонъ, котораго я оспариваю у смерти, воображала я. Я всецѣло отдалась Роберту де-Сальвіаку и смѣло могу сказать, что въ послѣдующіе два мѣсяца, проведенные мною въ Сент-Адрессѣ -- я и теперь вижу передъ собой домъ, гдѣ мы жили -- я такъ была счастлива, какъ никогда. Дорогіе, милые, безконечные дни блаженства! Иногда, лежа вдвоемъ на берегу моря, любуясь на небо, думая о вѣчности, я испытывала такое глубокое, сильное ощущеніе счастья, что на меня находилъ ужасъ при мысли потерять его и я спрашивала де Сальвіака, согласится-ли онъ съ такою-же радостію, какъ я, спуститься вмѣстѣ со мной въ море, которое разбивалось о берегъ подъ вашими погани, и идти, идти до тѣхъ поръ, пока волны не зальютъ нашихъ слѣдовъ?.. Онъ грустно улыбался и отвѣчалъ мнѣ, что я съума сошла. Я догадывалась, что онъ не можетъ такъ безгранично любить меня, какъ я его любила, и что между нимъ и мною стоитъ образъ другой женщины; но я надѣялась, что время и моя любовь возьмутъ свое и что Робертъ отдастся маѣ безусловно. Вспыхнула война. Онъ отправился въ Парижъ и обѣщалъ скоро вернуться; вмѣсто того, я получила отъ него письмо, которымъ онъ звалъ меня къ себѣ; но попасть туда оказалось невозможнымъ: сообщенія по желѣзнымъ дорогамъ прекратились, городъ былъ объявленъ въ осадномъ положеніи. Какимъ мрачнымъ казался мнѣ съ этой минуты маленькій домикъ въ Сентадрессѣ, гдѣ я провела зиму! Я, такъ-сказать, снова пережила въ немъ всю свою двадцати-лѣтнюю жизнь, полную горя и разочарованій. Вы правы, Тибувиль: если я когда-нибудь вложу въ свои роли часть себя самой, то въ актрисѣ скажется женщина. Но, повторяю вамъ, мнѣ надоѣло возиться съ ролями. Конечно, пора-бы приняться за нихъ, какъ слѣдуетъ, -- мнѣ скоро минетъ 26 лѣтъ; но театръ -- это фальшь, пустота въ сравненіи съ дѣйствительностію, дѣйствительность-же разрываетъ сердце. По окончаніи осады Парижа я приходила въ ужасъ при мысли, что если я не найду тамъ де-Сальвіака? Онъ прислалъ мнѣ всего одно письмо, нѣсколько словъ, и съ декабря я не имѣла отъ него ни строчки. Странно, какъ всѣ скоро забыли ужасы той эпохи; за то я не забыла. При воспоминаніи о нихъ и теперь всегда спазмы душатъ горло. Но вотъ, наконецъ, я отыскала Роберта. Мы бросили Парижъ, отправились въ Аркашонъ, и тамъ, въ странѣ песковъ, подъ тѣнью сосенъ, ко мнѣ вернулись райскіе дни Сентадресса... Такимъ образомъ пролетѣло нѣсколько лѣтъ; мы переѣхали въ Парижъ. Я снова выступила на сцену и играла, съ грѣхомъ пополамъ, на театрѣ "Водевиль". Впрочемъ, меня мало занимали роли, я думала только о немъ. Я чувствовала, что его связываетъ со мной привычка, и все-таки питала надежду, что онъ на всю жизнь прикованъ ко мнѣ. Однажды я нашла его мрачнымъ, блѣднымъ, въ нервномъ состояніи. Не трудно было угадать, что онъ глубоко потрясенъ, но чѣмъ? Я спросила его -- молчитъ. Попавшаяся мнѣ нечаянно газета разрѣшила загадку: въ числѣ городскихъ новостей тамъ упоминалось о бракосочетаніи контр-адмирала Жака де-Реньера съ дѣвицей Бланшъ де-Кларансъ. Тайна любви Роберта къ Бланшъ мнѣ давно была извѣстна, но я не знала, что эта любовь въ немъ не остыла. Меня точно ножемъ рѣзнуло по сердцу. Итакъ, онъ все еще любитъ ее, и какъ любитъ! Чѣмъ-же я была для него? Значитъ, не болѣе, какъ вещью, къ которой онъ привыкъ. Но Робертъ и не подозрѣвалъ, какъ страдаетъ моя гордость, потому что я никогда ни слова не говорила съ нимъ объ этой женщинѣ; къ тому-же, думала я, выйдя за другого, она на-всегда погибла для него, и Робертъ теперь безраздѣльно мой. Отдаваясь ему, я никому не измѣняла, развѣ только памяти покойнаго Вельдопа; что-же касается другихъ... Я забыла даже ихъ имена, мнѣ противно вспоминать о нихъ... Но видно, крикнула вдругъ Анжель такъ громко и такимъ тономъ, что Тибувиль инстинктивно счелъ нужнымъ подать знакъ входившему въ эту минуту лакею, чтобы тотъ удалился,-- видно свѣтскія дамы, эти честныя женщины, считаютъ за особенное удовольствіе отбивать любовниковъ у молодыхъ актрисъ! Г-жа де-Реньеръ отдалась Роберту. Ну, а я? Причемъ-же я осталась? Мнѣ только-что не сказали: пошла въ свой будуаръ, ненужная больше забава, занимайся прежними любовными похожденіями! Тебя взяли отъ нечего дѣлать, въ видѣ мимолетнаго развлеченія! Для маркиза де-Сальвіака требуется что-нибудь почище фиглярки! Фиглярка! какая дрянь! Для него требуется графиня, и если выбирать между потерянной дѣвушкой и падшей женщиной, то послѣдняя представляетъ несравненно болѣе обаянія для мужчинъ, потому что она лучше съумѣетъ обмануть и замаскировать ложь улыбкой. Я никогда не лгала, никого не обманывала; отдавалась всецѣло, позволила-бы убить себя за Сальвіака, носила бы цѣлые годы власяницу для искупленія своихъ прошлыхъ грѣховъ, если-бы только онъ сказалъ: "Я этого хочу!"... За исключеніемъ того, который покоится на монмартрскомъ кладбищѣ, я-бы закидала грязью имена всѣхъ тѣхъ, кому принадлежала прежде. О, дуракъ! онъ не умѣлъ оцѣнить привязанности такой женщины, какъ я, и не знаетъ, какъ можетъ быть тяжела эта маленькая рука, когда она захватитъ въ свои когти...
   Анжель вдругъ остановилась, голосъ ея оборвался, точао она испугалась, что едва не проговорилась, и, смѣясь, посмотрѣла на Тибувиля, который, слушая ея исповѣдь, подмѣчалъ и изучалъ одаи театральные эфекты и оцѣнивалъ средства своей ученицы.
   -- Ну, полно, полно, сказалъ професоръ,-- если онъ измѣнилъ тебѣ ради другой женщины, то ужь достаточно наказанъ за это. Что-жь касается той дамы...
   Глаза актрисы блеснули, какъ молнія.
   -- Ты простила ей?
   -- Да, отвѣчала Анжель.
   -- А маркиза? Или ты до сихъ поръ на него сердита?
   -- Право, нѣтъ!
   -- Значитъ, ты его болѣе не любишь?
   -- Не знаю, не думаю.
   -- Что бы ты сказала ему, если-бы вы опять увидѣлись, встрѣтились какъ-нибудь?
   -- Не знаю. Можетъ быть, я не сказала-бы ни слова.
   -- Но ты обожала его?
   -- Да, четыре года, съ 1870 по 1874 г. Впрочемъ, если я въ самомъ дѣлѣ его теперь не люблю -- въ чемъ я еще не увѣрена -- то кто виноватъ въ этомъ?
   -- Хорошо, хорошо, сказалъ Тибувиль,-- вижу, что Монтклеръ занялъ его мѣсто.
   -- Монтклеръ? (Анжель пожала плечами.) Это мой товарищъ, другъ, человѣкъ, къ которому я привыкла. (Послѣднее слово она произнесла съ насмѣшливымъ удареніемъ.) Но между нимъ и Сальвіакомъ, по моему мнѣнію, такая-же разница, какъ между мной и Рашелью.
   -- Ба! Такъ, слѣдовательно, ты никого ужь болѣе не любишь?
   -- Какъ знать!
   -- Не новый ли романъ завязался?
   -- Фраза: продолженіе въ слѣдующемъ нумерѣ -- изобрѣтена женскимъ сердцемъ. Можетъ быть, дѣйствительно, любятъ только разъ въ жизни, но когда судьба отнимаетъ у насъ эту любовь, мы начинаемъ ее отыскивать и, вѣроятно, поэтому снова влюбляемся.
   -- Въ кого-жь ты теперь влюблена?
   -- Въ кого?
   -- Да.
   Актриса засмѣялась.
   -- Въ тебя, конечно, въ тебя, мой милый Тибувиль!
   -- Глупенькая! Говори, кого ты любишь?
   -- Отгадайте, отвѣчала Анжель, сдѣлавшись опять серьезной.-- Но вы будете очень проницательны, если угадаете, потому что я сама еще не умѣю объяснить своего чувства и не знаю, любовь это или страхъ. Я могу только сказать, что испытывать легкій трепетъ въ присутствіи кого-нибудь -- это такое наслажденіе, что я, по крайней мѣрѣ, готова сейчасъ страстно полюбить. Видъ человѣка мужественнаго, холоднаго, невозмутимаго, съ блѣднымъ лицомъ, точно высѣченнаго изъ мрамора, внушаетъ страхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ дѣйствуетъ на васъ обаятельно. Я, напримѣръ, способна влюбиться въ статую командора. Рядомъ съ нею самъ дон-Жуанъ кажется какимъ-то кузнечикомъ. Вы не раздѣляете моего взгляда, Тибувиль?
   -- Я знаю одну личность, медленно произнесъ професоръ, -- которая поразительно похожа на статую командора.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Хочешь, я тебѣ назову ее?
   -- Къ чему!
   -- Къ тому, чтобы провѣрить, угадалъ-ли я.
   -- Очень нужно. Я и безъ того считаю васъ, Тибувиль, за необыкновеннаго чародѣя. Впрочемъ, прибавила она быстро,-- говорите, кто похожъ на эту статую.
   -- Контр-адмиралъ Жанъ де-Реньеръ.
   -- Молчи! поспѣшно проговорила Анжель.-- Прекратимъ разговоръ. Сюда идетъ Монтклеръ!
   Дѣйствительно, въ эту минуту Монтклеръ уже стоялъ передъ стеклянной дверью ротонды, улыбаясь, поглаживая одной рукой свою эспаньолку, а другой помахивая хлыстикомъ; но прежде, чѣмъ войти въ комнату, онъ еще разъ оглянулся на Буапрео и Ронжера, которые ѣхали рысцой по алеѣ, ведущей къ каскаду.
   Наконецъ, онъ вошелъ, весь сіяющій самодовольствіемъ, какъ человѣкъ, которому только-что сообщили пріятную новость.
   -- Вы не слыхали? сказалъ онъ, обращаясь къ Анжели:-- Рабассъ умеръ!
   -- Вы передаете мнѣ это извѣстіе съ такимъ радостнымъ видомъ... Что вамъ за дѣло до смерти Рабасса?
   -- Какъ что за дѣло? Рабассъ былъ депутатомъ отъ округа, который весь на нашей сторонѣ. Пикардійцы -- отличный народъ! Ронжеръ сейчасъ говорилъ мнѣ, что онъ берется провести мою кандидатуру въ комитетѣ, когда поднимется вопросъ о томъ, кѣмъ замѣнить Рабасса.
   -- И тогда?..
   -- Тогда я попаду на седьмое небо. Повторяю вамъ, что округъ надежный. Я искалъ для себя карьеры -- вотъ она!
   -- Вамъ ее пробьютъ голоса вашихъ согражданъ, замѣтилъ, смѣясь, Тибувиль.
   -- Но мнѣ кажется, что вы мало изучали политическую экономію, сказала Анжель.
   -- На что она мнѣ? Я вступлю въ палату не для того, чтобы управлять, а чтобы мѣшать управлять другимъ. Для этой игры нужны только крѣпкія легкія. Мэтръ Тибувиль, вы пріобрѣли теперь еще одного ученика: вы будете учить меня, какъ прерывать ораторовъ!
   Завтракъ кончился. На обратномъ пути въ Парижъ Анжель тревожно посматривала на Тибувиля, сидѣвшаго противъ нея на лавочкѣ купэ, и мысленно спрашивала себя, какимъ образомъ имя де-Реньера такъ скоро пришло на умъ старика. Монтклеръ дорогой восхвалялъ, смѣясь, достоинства покойнаго Рабасса.
   -- Блюститель порядка, говорилъ онъ, -- умеръ по уши въ долгахъ; защитникъ семейныхъ узъ -- болѣе 30 лѣтъ жилъ съ бывшей горничной своей жены, а съ женою состоялъ въ законномъ разводѣ; одинъ изъ надежнѣйшихъ столбовъ религіи -- проговаривался иногда за десертомъ, что онъ немножко атеистъ.
   -- Что-жь такое, наконецъ, былъ вашъ Рабассъ? спросилъ съ изумленіемъ Тибувшь.
   -- Умный человѣкъ, отвѣчалъ Монтклеръ.
   "Ловкій плутъ, подумалъ про себя Тибувиль.-- Не охотникъ я до такого сорта господъ".
   У бульвара Монтклеръ вышелъ изъ купэ. Ему нужно было завернуть на минуту къ пріятелямъ.
   -- Мы условимся послѣ о днѣ нашего перваго урока, сказалъ онъ, смѣясь и прощаясь съ Тибувилемъ.-- Милая Анжель! обратился онъ къ актрисѣ, горячо пожавъ протянутую ею руку.
   -- Хотите, я васъ довезу до вашей квартиры? спросила Анжель своего учителя.
   Тотъ поблагодарилъ и отказался; ему хотѣлось походить. Исповѣдь Анжели Ферранъ засѣла у него въ мозгу, разгоряченномъ кюмелемъ, Привыкнувъ завтракать двумя яйцами въ смятку, онъ ощущалъ потребность подышать частымъ воздухомъ послѣ этой маленькой пирушки.
   -- Прикажете мнѣ явиться къ вамъ, Тибувиль, для будущей репетиціи или вы сами придете ко мнѣ? спросила актриса.
   -- Я приду къ тебѣ, отвѣчалъ професоръ, облокотись на дверцу купэ.-- Но выслушай меня въ послѣдній разъ, дитя кое Если бы ты съ такой же выразительностью говорила свои роли, съ какой передавала внѣ сейчасъ исторію своей жизни, тебѣ не нуженъ-бы былъ Тибувиль, напротивъ, онъ самъ просилъ-бы тебя давать ему уроки. Одушевись, Галатея! заключилъ старикъ свою рѣчь обычной фразой.
   -- Ба! Галатея одушевляется сама для себя, и довольно, отвѣчала Анжель.-- Въ сущности, что такое публика?
   -- Публика? Несчастная! да вѣдь это твой учитель, твой строгій судья! Подумай объ этомъ. До свиданія!
   -- До свиданія. Кстати. Тибувиль, вы упомянули объ адмиралѣ де-Реньерѣ: что это за личность, но вашему мнѣнію?
   -- Адмиралъ? Гмъ! это, быть можетъ, новый Пигмаліонъ! Прощай!
   Анжель, блѣдная, откинулась на подушки купэ, скрестила на груди руки, положила ногу на ногу и стала машинально смотрѣть на мелькавшіе мимо нея омнибусы, на прохожихъ, на кіоски бульваровъ, а въ это время въ головѣ ея вертѣлся вопросъ, возможно-ли, чтобы въ израненномъ, больномъ сердцѣ нашлось живое мѣсто, способное почувствовать рану новой любви.
   -- Любятъ-же два, три раза!.. Никогда не повѣрю! Можно любить только одинъ разъ!
   И вдругъ, опустивъ переднее стекло купэ, она крикнула кучеру:
   -- Феликсъ! На монмартрское кладбище! Знаете?
   -- Знаю, сударыня.
   Тибувиль слѣдилъ за каретой Анжели, мелькавшей среди другихъ экипажей. Но скоро она скрылась изъ виду и онъ тихо повернулъ въ Малую Конюшенную улицу, гдѣ жилъ, посвистывая, останавливаясь передъ магазинами, книжными лавками, выставками картинъ и вывѣшенными объявленіями. Добравшись до своего дома, онъ поднялся въ четвертый этажъ и отперъ дверь, на которой была прибита карточка съ подписью: "Адріанъ Тибувиль професоръ декламаціи. Комедія, трагедія, драма". Перейдя пріемною, стѣны которой, были увѣшаны кабинетными фотографіями съ подписями: "Тибувилю, моему учителю; безцѣнному Тибувилю; старому другу моему Тибувилю; Тибувилю, котораго я люблю, какъ отца",-- старикъ почти пробѣжалъ черезъ столовую, съ акварельными картинами художника Лорсе, изображавшими Тибувиля въ костюмахъ всѣхъ тѣхъ ролей, которыя онъ когда-то исполнялъ, и съ гипсовыми карикатурами Дантана, разставленными на небольшихъ консоляхъ. Тутъ были и Дежазе, и Буффе, и Бокажъ, и Фредерикъ, и Дюцре, и Левассоръ, представленные въ самыхъ уморительныхъ, комическихъ и трагическихъ позахъ. Войдя въ послѣднюю комнату, залу декламаціи, съ убогой, полинялой мебелью и съ большимъ столомъ, на которомъ лежали груды брошюръ и разрозненные томы Мольера, Корнеля и другихъ классиковъ,-- Тибувиль кинулся на Ливанъ и схватился за голову, чувствуя въ ней боль, похожую на приступъ мигрени.
   -- Э! мнѣ помнится, заговорилъ онъ, путаясь въ мысляхъ,-- что въ процесѣ де-Реньера былъ поднятъ вопросъ о какомъ-то анонимномъ письмѣ, которое и послужило началомъ дѣла и привело къ убійству! Никто не могъ добиться, откуда пришло письмо и кто написалъ его... Что, если?.. Вѣдь эта Анжель смртрѣла настоящей Эрміоной, когда говорила о де-Реньерѣ,-- Эрміоной, поражающей Андромаху вмѣсто Пирра!.. Придетъ-же въ голову такой вздоръ! Ты дуракъ, Тибувиль. и больше ничего. Анжель Ферранъ все-таки честная дѣвушка; мало того -- она честный человѣкъ, и неспособна на такую подлость! Хватить ножемъ -- она, пожалуй, хватитъ, но написать подлое анонимное письмо -- никогда! Не думай больше объ этомъ, Тибувиль... А славный былъ кюмель!..
   

ГЛАВА VIII.
Валентина.

   На людей нервныхъ находятъ иногда минуты сильнаго возбужденія; тогда мысли ихъ бьютъ ключомъ и они чувствуютъ неодолимое желаніе подѣлиться ими съ кѣмъ-нибудь. Такъ и кажется, что затаенная, подавленная скорбь этихъ людей ищетъ исхода и что она брызнетъ сейчасъ горячею струею, какъ кровь изъ живой раны.
   Анжель Ферранъ, въ описанное выше утро, переживала именно такой болѣзненный кризисъ; Тибувиль подвернулся очень кстати и она излила передъ нимъ свою душу. Притомъ, она сказала правду: она любила своего старика Тибувиля, онъ былъ, въ нѣкоторомъ родѣ, олицетвореніемъ ея совѣсти, но совѣсти артистической, голоса которой она не всегда слушалась. По возвращеніи съ кладбища, актриса не могла отдѣлаться отъ преслѣдовавшаго ее вопроса: почему Тибувиль угадалъ, что она думала объ адмиралѣ? Неужели она до такой степени увлеклась де-Реньеромъ, что посторонній человѣкъ могъ это замѣтить по тону, которымъ она говорила о немъ? Не можетъ быть! она съумѣла-бы скрыть свои чувства!
   Пріѣхавъ домой, въ улицу Пронье, и приказавъ никого не принимать къ себѣ, она заперлась въ будуарѣ, сѣла въ кресло противъ камина и предалась воспоминаніямъ о Виши, о встрѣчѣ своей тамъ съ адмираломъ, о томъ, какъ она играла Далилу въ Казино, о своихъ разговорахъ съ де-Реньеромъ по утрамъ, у источниковъ, около которыхъ больные ждутъ очереди и подаютъ свои нумерованные стаканы качальщикамъ воды, наконецъ, о томъ глубокомъ впечатлѣніи, какое производила на нее скорбь, полная достоинства, этого человѣка. Блѣдный, точно смертельно раненый, де-Реньеръ былъ окружонъ атмосферой, внушающей уваженіе къ грусти, и возбудилъ въ Анжели сначала удивленіе, а потомъ незамѣтно приковалъ ее къ себѣ. Свѣтъ -- эта неумолимая публика, присутствующая, въ качествѣ безучастныхъ зрителей, при разныхъ житейскихъ драмахъ и платящая за свои мѣста насмѣшками и клеветой -- сверхъ обыкновенія, положилъ оружіе передъ героемъ. Въ адмиралѣ видѣли и хотѣли видѣть только мученика, но отнюдь не палача. Убійство въ алеѣ Монтэнь -- кара за нарушеніе супружеской вѣрности -- придавало какое-то страшное обаяніе этому обманутому, безпощадному мужу.
   Актрису притягивали къ адмиралу и инстинктивное уваженіе и прелесть внушаемаго имъ ощущенія страха. Движимая неудержимымъ желаніемъ прочесть въ душѣ его, Анжель, при помощи искусныхъ маневровъ, съумѣла таки втереться въ знакомство съ нимъ. Что касается де-Реньера, онъ былъ слишкомъ грустенъ и сдержанъ, чтобы искать сближенія съ блестящей актрисой, окруженной толпою поклонниковъ, которую онъ довольно часто встрѣчалъ въ своей гостиницѣ; но, въ тоже время, онъ былъ настолько хорошо воспитанъ, что не рѣшился грубо оттолкнуть отъ себя женщину, оказывавшую ему особенное вниманіе. Анжели не разъ удавалось оправдывать на себѣ пословицу: "что женщина захочетъ"... Она незамѣтно вошла почти въ дружескія отношенія съ адмираломъ, устроивъ такъ, что встрѣчалась съ нимъ безпрестанно -- то у источника, то въ паркѣ -- и принявъ мѣры, чтобы онъ не избѣгалъ этихъ встрѣчъ. Онъ, съ своей стороны, находилъ ее очень любезной и умной, да притомъ и не хотѣлъ разыгрывать роль мизантропа, осудившаго себя на уединеніе. Что касается Анжели, то, повидимому, она пламенно желала сблизиться съ графомъ, точно ее притягивала къ нему какая-то необъяснимая магнитическая сила. Была-ли то нравственная испорченность или просто неудержимое женское любопытство -- только ее такъ и влекло къ убійцѣ. Актерамъ и актрисамъ театра въ Виши, которымъ она очень часто говорила о де-Реньерѣ, было ясно, что драма прошедшаго года произвела увлекающее впечатлѣніе на Анжель Ферранъ.
   Монтклеръ, сопровождавшій актрису въ Виши, не разъ выходилъ изъ себя по этому случаю, такъ что увѣряли, будто однажды вечеромъ, выходя изъ Казино, онъ сказалъ:
   -- Вамъ, Анжель, менѣе чѣмъ кому-либо, слѣдовало-бы искать сближенія съ адмираломъ!
   На что Анжель отвѣтила:
   -- Я сближаюсь съ тѣмъ, съ кѣмъ хочу, и кто мнѣ нравится!
   Бурная по своему характеру, хотя и довольно прочная, связь Монтклера съ Анжель началась болѣе чѣмъ за годъ до этого сезона въ Виши. Анжель Ферранъ, ни съ кѣмъ не показывавшаяся въ публикѣ послѣ своего разрыва съ де-Сальвіакомъ, въ сентябрѣ 1874 г. вдругъ всюду стала являться въ сопровожденіи Генриха Монтклера: и въ театрѣ, и въ Булонскомъ лѣсу, и на скачкахъ. У него нашлись завистники, потому что Анжель считалась дѣвушкой не дюжинной. Но это обстоятельство наводило на слѣдующій вопросъ: какимъ образомъ Монтклеръ, успѣвшій надѣлать долговъ, по словамъ городской хроники, и уже порядочно "поистаскавшійся", какимъ образомъ онъ могъ находить средства для удовлетворенія всѣхъ прихотей актрисы? Небольшой домъ въ улицѣ Пронье, который она нанимала, въ ожиданіи возможности купить его, былъ меблированъ точно дворецъ. Ея пара красивыхъ вороныхъ лошадей и съ серебряными насѣчками сбруи пользовались большой извѣстностью въ Парижѣ. Когда она создавала въ какой нибудь новой комедіи роль "фигурантки" -- ея собственное ироническое выраженіе о самой себѣ -- репортеры газетъ изводили цѣлыя стклянки чернилъ, описывая каждую ленточку, каждую кружевную складку ея туалета. Очевидно, что Монтклеръ не могъ платить за всѣ подобные chefs-d'oeuvres. Правда, Анжель сама была богата: ей оставилъ большое состояніе старый баронъ Гаррикель, ѣздившій вмѣстѣ съ нею въ Баденъ въ 1869 г.,-- такъ, по крайней мѣрѣ, утверждали люди, достовѣрно знающіе сколько именно франковъ лежитъ въ карманахъ другихъ.
   Впрочемъ, Монтклеръ имѣлъ тоже свои собственные источники доходовъ -- тайные и потому неопредѣленные. Онъ велъ большую игру, а вѣдь трудно опредѣлить средства игрока; сегодня онъ нищій, завтра -- миліонеръ, вотъ почему для него всѣ двери открыты въ Парижѣ: не расчетъ разойтись съ человѣкомъ, котораго одна карта можетъ сдѣлать всемогущимъ. Въ силу этого "можетъ" многіе всю свою жизнь пользовались общимъ уваженіемъ, даже внушали къ себѣ нѣкотораго рода страхъ. Нерѣдко они умирали на соломѣ, за то, втеченіи многихъ лѣтъ, будущее сулило имъ золотыя горы. Такія-то личности часто стоятъ во главѣ всего парижскаго общества.
   Отличный стрѣлокъ, щеголь, храбрый, красивый собой, знакомый съ цѣлымъ свѣтомъ, Ганри Монтклеръ гордо покручивалъ свои бѣлокурые усы, катаясь съ златовласой Анжель. Говорили, что они очень любятъ другъ друга; однако, Монтклеръ подчасъ скучалъ, не видя въ жизни другой, болѣе опредѣленной цѣли, кромѣ любимаго своего девиза: жить весело и умирать опрятно. Многіе изъ его пріятелей сдѣлались членами палаты или чиновниками администраціи, или занимали высокія мѣста въ военной службѣ; другіе поженились и проживали въ провинціи, въ своихъ замкахъ. А ему уже стукнуло тридцать пять лѣтъ и онъ былъ до сихъ поръ ничѣмъ, Его соблазняла политическая арена; шумныя сцены Національнаго собранія производили на него опьяняющее дѣйствіе. Ему до смерти хотѣлось покрасоваться на трибунѣ, щегольнуть своей плечистой фигурой. Предоставя нѣкоторымъ изъ своихъ товарищей по училищу отстаивать свободу -- эту прыгунью, какъ онъ называлъ ее во время веселыхъ ужиновъ -- Монтклеръ считалъ гораздо болѣе хорошимъ тономъ проводить благородныя идеи, именно: отстаивать общественный порядокъ, святость семейныхъ узъ, необходимость религіи, словомъ все то, за что такъ горячо ратовалъ покойный Рабассъ. Онъ презиралъ людей мысли и труда людей, которые грудью пробиваютъ себѣ дорогу. Онъ дѣлилъ человѣчество на двѣ категоріи: на тѣхъ, кто носитъ перчатки, и на тѣхъ, кто ихъ не носитъ, не разсуждая, есть-ли на что купить ихъ бѣдняку, даже такому, который самъ работаетъ перчатки. Единственнымъ его идеаломъ была сила, единственными его аргументами были хлыстъ, шпага и револьверъ. Читалъ онъ мало, развѣ иногда модный романъ, да еще театральную хронику, закулисныя сплетни и объявленія о первыхъ представленіяхъ. Кромѣ этого -- ничего. Журналистовъ онъ прямо называлъ наглыми газетчиками, за исключеніемъ изъ числа ихъ хорошихъ собутыльниковъ, мастеровъ поврать за десертомъ; въ сущности-же онъ всѣхъ ихъ презиралъ, что не мѣшало, однакожь, ему забросить, отъ времени до времени, свою карточку къ тѣмъ изъ нихъ, кто въ своемъ фельетонѣ упоминалъ о какомъ-нибудь ловкомъ ударѣ Монтклера во время фехтованія. Въ немъ сидѣлъ, такъ-сказать, родовой дворянчикъ, ненавидящій писакъ. Родись онъ сто лѣтъ раньше, онъ непремѣнно отколотилъ-бы палками самого Вольтера.
   Изъ всего этого слѣдуетъ-ли, что Монтклеръ былъ знатнаго происхожденія? Нисколько. Его отецъ занималъ должность нотаріуса въ Питивьерѣ, гдѣ и умеръ, оставя сыну состояніе, которое тотъ быстро спустилъ. Тогда Монтклеръ-сынъ сказалъ самъ себѣ, что, въ-концѣ-концовъ, можно и не быть де-Роганомъ, чтобы имѣть право прямо высказывать свои предубѣжденія, и на этомъ основаніи онъ принесъ въ жертву своимъ вкусамъ и стремленіямъ принципы покойнаго отца, либерала 1830 г. и даже -- какъ говорили шепотомъ, иногда крестясь, жители Питивьера -- участника въ іюльской революціи. Онъ сталъ, по его выраженію, на сторонѣ "самой благоразумной партіи", увѣряя, что только люди этой партіи и могутъ, когда нужно, "умыть себѣ руки".
   Относясь совершенно равнодушно къ формѣ власти, Монтклеръ не прочь-бы былъ схватить зубами хотя окровавленный ея клочокъ. Онъ видѣлъ какъ Ронжеръ, Буапрео и многіе другіе изъ его товарищей по клубу добивались помѣщенія себя въ списки кандидатовъ въ депутаты, и какъ потомъ они съ хохотомъ держали пари, выберутъ ихъ или забалотируютъ, точно дѣло шло о скачкѣ съ препятствіями; онъ самъ былъ очевидцемъ удивительнаго превращенія ночныхъ посѣтителей англійскаго кафе въ патентованныхъ законодателей, почувствовалъ сильное желаніе совершить шумное вступленіе въ версальское собраніе, занять тамъ прочное положеніе и выжидать случая, чтобы наложить лапу на выгодное мѣсто.
   Товарищи Монтклера не очень серьезно относились къ его политическимъ убѣжденіямъ, "Ты, Ганри, сказалъ ему однажды Леонъ де-Ронжеръ,-- ты непремѣнно сдѣлаешься радикаломъ въ тотъ день, когда на это будетъ мода". Но, уважая силу, они невольно отдавали справедливость отвагѣ и энергіи этого человѣка, такъ что Буапрео, личность очень вліятельная въ округѣ покойнаго Рабасса, съ удовольствіемъ обѣщалъ содѣйствовать кандидатурѣ Монтклера.
   Анжель, сидя теперь въ своемъ будуарѣ противъ камина и задумчиво слѣдя за потухавшимъ огнемъ, думала объ этомъ Ганри и невольно сравнивала его съ Жакомъ де-Реньеромъ. Къ образамъ адмирала и Монтклера примѣшался самъ собой серьезный образъ Валентины Трезель, ея подруги дѣтства, или, скорѣе, не подруги, а пансіонской соперницы. При этомъ ей живо представилась дѣвочка, тремя или четырьмя годами моложе ея, прилежная, любимица всѣхъ надзирательницъ, получавшая въ концѣ года груды вѣнковъ въ награду, несмотря на то, что она была младшая по возрасту въ классѣ. "Какъ я завидовала этимъ бумажнымъ лаврамъ! думала Анжель. Мнѣ стоило только поусерднѣе заняться уроками, чтобы отбить у нея награды, да скучно было учиться. Я и тогда уже страдала скукой, этой хронической моей болѣзнью. Хорошіе были глаза у этого ребенка Валентины -- большіе, черные, добрые такіе! Лобъ задумчивый. И отчего это я, еще въ четырнадцать лѣтъ, точно по инстинкту, ненавидѣла эту десятилѣтнюю дѣвочку?"
   Она ненавидѣла Валентину, какъ вообще всѣхъ тѣхъ своихъ подругъ, которыя были богаче и счастливѣе ее, для которыхъ, по ея мнѣнію, подростали маленькіе мужья въ мужскомъ пансіонѣ.
   "Недостаетъ только, думала Анжель, чтобы она, отнявъ у меня въ дѣтствѣ бумажные вѣнки, явилась опасной соперницей моей по театру! Странная мысль, конечно, но если-бы она осуществилась, то была-бы способна пробудить во мнѣ талантъ!"
   Напрасно Анжель мучилась завистью, воображая, что Валентина Трезель можетъ сдѣлаться ея соперницей на сценѣ. Эта мысль Тибувиля была несбыточна, неосновательна какъ мыльный пузырь. Пока Валентина ни о чемъ другомъ не думала, какъ только о томъ, чтобы держать въ образцовомъ порядкѣ квартиру своего дяди.
   Она одна оживляла своимъ присутствіемъ жилище доктора Трезеля въ улицѣ Флерюсъ, окна котораго выходили въ Люксамбургскій паркъ, весь въ бѣлыхъ цвѣтахъ весною, ярко-зеленый лѣтомъ, золотисто-красный осенью и очаровательный даже зимой, когда его статуи бѣлѣютъ между обнаженными деревьями. Окна Трезеля открывались прямо въ садъ; солнце обливало тогда потоками свѣта спальню Валентины -- дѣвственное гнѣздышко, свитое изъ бѣлой кисеи и розовыхъ лентъ, пріютъ свѣжести, невиннаго спокойствія, чего-то граціознаго и кокетливаго, хотя о кокетствѣ тутъ и помину не было. На этажеркѣ лежали книги, на столѣ стояли портреты умершихъ отца и матери, на которые она смотрѣла каждый вечеръ съ чувствомъ безпредѣльной любви. Эта спальня молодой дѣвушки представляла рѣзкій контрастъ съ рабочимъ кабинетомъ доктора Урбана, гдѣ онъ производилъ свои опыты. То была громадная, свѣтлая кухня, которую старикъ, тотчасъ по переѣздѣ на квартиру, поспѣшилъ занять, упрятавъ ворчунью кухарку Адель въ крошечный темный чуланъ, и торжественно объявилъ себя единственнымъ обладателемъ гигантской кирпичной печи, на которой онъ съ восторгомъ разставилъ всѣ свои апараты, вѣсы, реторты и проч. Внутренность этой кухни напоминала одну изъ картинъ Рембрандта.
   -- Вѣдь добрые люди скажутъ, пожалуй, что это кабинетъ алхимика или колдуна! восклицала съ отчаяніемъ старуха Адель.
   -- Не говорите ничего дурнаго про алхимиковъ, возражалъ Трезель,-- они прародители химиковъ, точно такъ какъ астрологи предшественники астрономовъ. Вы не поняли меня? Тѣмъ хуже для васъ. Ступайте къ своей печкѣ и оставьте меня при моей.
   Докторъ допускалъ только одну Валентину, и то рѣдко, въ свою кухню, превращенную въ лабораторію. Каждый разъ при входѣ туда молодая дѣвушка съ улыбкой всплескивала руками. Она постоянно заставала дядю, окруженнаго грудами куриныхъ яицъ, покрытыхъ лакомъ, одна часть которыхъ была разложена подлѣ трубы; докторъ разсматривалъ ихъ съ умиленіемъ; на полу хрустѣла подъ ногами скорлупа разбитыхъ яицъ, а на столѣ въ стеклянныхъ банкахъ копошились въ желтоватой жидкости зародыши уродцевъ-цыплятъ самыхъ прихотливыхъ формъ.
   -- Опять новыя жертвы! говорила Валентина.-- Бѣдные цыплята! Чего вы добиваетесь, дядя?
   -- Я хочу... но тебѣ трудно будетъ это понять... Я хочу... Реомюръ предвидѣлъ это открытіе... аббатъ Рэйналь упоминаетъ о немъ въ своей Кореспонденціи... Я хочу... Неужели ты не гордилась-бы, Валентина, своимъ дядей, если-бы онъ открылъ тайну производить искуственнымъ высиживаніемь, сообразно съ степенью жара въ печкѣ, цыплятъ-великановъ и цыплятъ-карликовъ?
   -- Я очень счастлива, что у меня есть дядя, котораго я люблю, но, признаюсь, могу совершенно обойтись безъ подобныхъ открытій.
   -- Молчи! не кощунствуй! Подумай только, что видоизмѣнять твореніе -- все равно, что самому творить!
   -- Однако, милый дядя, до сихъ поръ вы творили однихъ уродовъ и дальше этого не пошли!
   -- Именно такъ! Я вѣдь и ищу только уродовъ. Я покрываю на извѣстномъ мѣстѣ лакомъ скорлупу яйца, лакъ мѣшаетъ воздуху проникать внутрь, потому что поры скорлупы замазаны, зародышъ цыпленка перестаетъ развиваться въ этомъ мѣстѣ и...
   -- И вы тратите всѣ свои деньги на то, чтобы производить безобразныхъ цыплятъ, которые были-бы такіе миленькіе, если-бы вы не мѣшали имъ свободно развиваться въ яйцѣ.
   -- Велика мудрость предоставить развиваться зародышамъ цыплятъ естественнымъ порядкомъ!
   -- Но вѣдь вы разоряетесь...
   -- Въ ожиданіи той минуты, когда прославлюсь.
   -- Мой бѣдный отецъ говорилъ то-же самое!
   -- Твой отецъ? Если-бы онъ былъ живъ, онъ сидѣлъ-бы тутъ, рядомъ со мною, не сводя глазъ съ термометра или съ нагрѣвальной трубки; онъ помогалъ-бы мнѣ, ободрялъ-бы меня, восхищался-бы... Твой отецъ былъ человѣкъ ученый.
   -- Впрочемъ, дядя, дѣлайте то, что вамъ нравится, отвѣчала обыкновенно Валентина, -- мѣшать вамъ, конечно, я никогда не буду.
   Эгоистъ и слѣпецъ, какъ всѣ люди, гоняющіеся за химерами, докторъ не замѣчалъ чудесъ экономическихъ, совершаемыхъ бѣдной Валентиной въ домашнемъ хозяйствѣ. Его "чудо-уродцы" были вещью обыкновенной въ сравненіи съ ежедневными усиліями молодой дѣвушки не выдти изъ бюджета, заключавшагося въ небольшой пожизненной рентѣ, да въ получаемой докторомъ платѣ за рѣдкіе визиты его къ случайнымъ паціентамъ.
   Онъ ничего не видѣлъ, ничего знать не хотѣлъ, не обращалъ почти вниманія на Валентину и проводилъ цѣлые дни передъ печкой съ яицами. Но маленькій человѣкъ былъ довольно ловокъ и сметливъ, когда дѣло касалось его конька. Его честолюбіе стремилось къ тому, чтобы удостоиться отъ академіи публичной награды, а затѣмъ -- все вѣдь возможно -- надѣть зеленый мундиръ и отдохнуть на лаврахъ подъ сводами желтой залы! Задавшись этой мыслью, онъ осаждалъ своими визитами всѣхъ извѣстныхъ ему ученыхъ, которыхъ называлъ втихомолку своими будущими колегами.
   Случалось, что онъ возвращался домой съ сіяющимъ лицомъ, ерошилъ, съ видомъ побѣдителя, длинныя пряди своихъ желтыхъ волосъ и съ гордостью говорилъ племянницѣ:
   -- Валентина, я сдѣлалъ сегодня четыре визита!
   -- А-а! тѣмъ лучше! Вы можете, такимъ образомъ, милый дядя, вновь пріобрѣсти себѣ практику.
   -- Какая практика? Я тебѣ не о больныхъ толкую. Я сдѣлалъ визиты четыремъ членамъ академіи наукъ. Мы бесѣдовали о тератогоніи. Рано или поздно мнѣ это пригодится!
   Мало-по-малу Валентина начала понимать, что такое докторъ подразумѣвалъ подъ словомъ визитъ.
   На другой день бала у г-жи де-Грандье, Урбанъ Трезель проснулся въ самомъ веселомъ настроеніи духа. Онъ усмотрѣлъ на своемъ горизонтѣ розовые отблески надеждъ; его разговоръ съ адмираломъ де-Реньеромъ раскрылъ передъ нимъ неожиданную перспективу.
   -- Этотъ адмиралъ премилѣйшій человѣкъ! замѣтилъ онъ племянницѣ.
   -- Да, онъ очень хорошій человѣкъ, отвѣчала Валентина.
   -- Вѣжливъ, привѣтливъ. Съ нимъ съ первой минуты чувствуешь себя совершенно ловко.
   -- Ну, я этого не нахожу.
   -- Что-жь тебѣ въ немъ не нравится?
   -- Ничего. Напротивъ, я признаю, что это человѣкъ замѣчательный, но именно это-то сознаніе, что онъ выше другихъ, и дѣлаетъ то, что чувствуешь смущеніе въ его присутствіи.
   -- Странно! Я совсѣмъ иначе на него смотрю. Впрочемъ, у каждаго свои впечатлѣнія. Но дѣло въ томъ, что онъ знакомъ съ однимъ изъ членовъ академіи и обѣщалъ мнѣ,-- слышишь, обѣщалъ,-- поговорить съ нимъ обо мнѣ, о моихъ изысканіяхъ.
   -- А-а! протянула Валентина.
   -- Мнѣ-бы слѣдовало пригласить его къ себѣ, чтобы онъ могъ самъ судить... Онъ, вѣроятно, любитъ науку. Да чего-жь я думаю! воскликнулъ живой, суетливый старикъ, всегда хватающійся за первую мысль:-- не написать-ли къ нему?
   -- Вамъ писать къ де-Реньеру?
   -- А почему-бы но такъ?
   -- Какъ вамъ это въ голову пришло, дядя! проговорила Валентина хотя кротко, но не безъ нѣкотораго выраженія строгости въ голосѣ.
   -- Что тутъ толковать! Отличная мысль! Напишу.
   -- Звать адмирала сюда?.. Къ намъ?..
   -- О! я очень хорошо понимаю, что у насъ не Лувръ, но вѣдь посѣщали-же насъ люди не хуже адмирала, даже, смѣю сказать, любовались на мои печи для высиживанія цыплятъ... Слѣдовательно...
   Гдѣ было крошкѣ-доктору догадаться, какое смутное, тревожное чувство овладѣло Валентиной при мысли, что де-Реньеръ можетъ пріѣхать въ ихъ скромную, маленькую квартиру въ улицѣ Флерюсъ. Да если-бы онъ и догадался, то ему долго бы пришлось ломать голову, анализируя это чувство, когда молодая дѣвушка сама себѣ объяснить его не могла. Это былъ и страхъ, и тайное желаніе опять увидѣть человѣка, такъ непохожаго на другихъ людей.
   Валентина была дѣвушка не съ романическими наклонностями. Она видѣла въ жизни только одно -- исполненіе своихъ обязанностей, начиная съ самыхъ серьезныхъ, до самыхъ будничныхъ, и мало того, что она исполняла ихъ охотно, она ихъ любила. Она принадлежала къ числу тѣхъ существъ, для которыхъ самоотверженіе составляетъ отраду. Она окружала дядю самыми нѣжными заботами и вниманіемъ; въ ея чувствѣ къ нему сквозилъ эгоизмъ матери, лелѣющей своего ребенка. До сихъ поръ въ это сердце, знакомое лишь съ чистыми и честными волненіями, еще не прокрадась ни малѣйшая искра страсти. Когда приходится ежедневно думать о своихъ насущныхъ потребностяхъ, нѣтъ времени мечтать о будущемъ. Мысли Валентины походили на гладкое зеркало, въ которомъ, если его обратить къ весеннему небу, отразится часть глубокой синевы этого неба.
   Первый разъ въ жизни она почувствовала, при воспоминаніи объ адмиралѣ, не то, чтобы влеченіе къ нему, а какъ будто смущеніе. Она не была очарована имъ -- нѣтъ, а скорѣе взволнована. Своей грустной молчаливостью онъ внушалъ ей состраданіе; очевидно, этотъ человѣкъ испыталъ страшныя душевныя муки. Валентина ничего не знала о случившейся драмѣ, но была убѣждена, что де-Реньера постигло такое несчастье, которое соотвѣтствовало его могучей душѣ. Все это подсказало ей ея сердце.
   Молодая дѣвушка, съ чувствомъ симпатизирующаго любопытства, еще разъ встрѣтила бы адмирала, хоть, напримѣръ, у г-жи де-Грандье -- :вѣдь нѣтъ женщины, даже самой благоразумной, которая, проходя по краю пропасти, не поддалась-бы искушенію нагнуться и посмотрѣть внизъ. Но очутиться лицомъ къ лицу съ де-Реньеромъ у себя дома, знать, что дядя пригласилъ къ себѣ человѣка, не похожаго на прочихъ людей, стоящаго выше толпы и, вмѣстѣ съ тѣмъ, наводящаго робость,-- все это невольно смущало Валентину, возбуждало въ ней не то что страхъ, а какое-то безпокойство.
   Смущеніе племянницы послѣ того, какъ адмиралъ принялъ приглашеніе, не ускользнуло таки отъ маленькаго доктора, какъ онъ ни былъ поглощенъ своими опытами надъ цыплятами, и даже зародило въ его головѣ честолюбивыя мечты -- весьма возможные и цѣнные результаты опытовъ по части тератогоніи.
   Въ первое-же посѣщеніе де-Реньеромъ лабораторіи, Трезель подмѣтилъ, что тотъ отнесся необыкновенно любезно и внимательно къ Валентинѣ и что голосъ его какъ-будто дрожалъ, когда онъ говорилъ съ нею. Молодая дѣвушка, съ своей стороны, была приведена также въ сильное смущеніе предупредительностью, нѣжнымъ тономъ рѣчей де-Реньера, загадочнымъ выраженіемъ его глазъ, какою-то нерѣшительностью движеній. Очевидно, что онъ былъ сконфуженъ не менѣе ея, да такъ, что послѣ этого перваго очень короткаго визита, Валентина невольно спрашивала себя, почему адмиралъ, такой спокойный, серьезный у г-жи де-Грандье, лепеталъ теперь передъ нею, точно школьникъ.
   Де-Реньеръ, въ первую минуту, колебался, принять-ли ему настойчивое приглашеніе доктора Трезеля посѣтить его лабораторію въ улицѣ Флерюсъ; однако, все-таки, далъ согласіе; но его привлекало туда, конечно, не любопытство посмотрѣть на уродцевъ-цыплятъ, а перспектива снова увидѣть Валентину. Образъ этой дѣвушки-ребенка не выходилъ у него изъ головы. Въ его глазахъ это была сама Бланшъ, ожившая Бланшъ, такъ что, на другой день бала у г-жи де-Грандье, адмиралъ, выйдя изъ "заброшеннаго дома", какъ изъ могильнаго склепа, отправился на монмартское кладбище поклониться праху графини де-Реньеръ.
   Послѣ встрѣчи съ воскресшею Бланшъ, ему хотѣлось спросить могилу: "Развѣ ты отдала мнѣ ее?"
   Но въ этотъ разъ поѣздка на кладбище произвела на него гораздо болѣе тяжелое впечатлѣніе, чѣмъ всѣ предыдущіе.
   Въ тотъ-же день и въ тотъ-же самый часъ, точно подъ вліяніемъ обоюднаго магнитизма, Анжель Ферранъ, вся еще взволнованная своею исповѣдью Тибувилю, выходила изъ этого самаго кладбища, гдѣ она провела нѣсколько времени на могилѣ Роберта Вельдона. Она легко могла встрѣтиться съ адмираломъ, который постоянно пріѣзжалъ сюда изъ алеи Монтэнь и медленно входилъ, блѣдный, съ опухшими красными вѣками, въ мрачныя ворота кладбища, отстоящаго въ нѣсколькихъ шагахъ отъ шумнаго бульвара.
   Де-Реньеръ шелъ тяжелой поступью между могилами къ тому мѣсту, гдѣ покоилась его Бланшъ.
   Ему хорошо былъ знакомь этотъ уголокъ: здѣсь онъ схоронилъ свою любовь и свою жизнь.
   Мѣсто было пустынное; на немъ не красовалось одного изъ тѣхъ великолѣпныхъ памятниковъ, на мраморѣ которыхъ обыкновенно вырѣзаны трогательныя эпитафіи, давно изгладившіяся изъ сердецъ людей, оставшихся въ живыхъ. Простая плита покрывала холодную землю и на этой плитѣ стояло посрединѣ одно имя: Бланшъ.
   -- Ее-бы забросили, эту могилу, говорилъ самъ-себѣ де-Реньеръ, если-бы я не навѣщалъ ее! Родныхъ никого нѣтъ и, кромѣ меня, убійцы, некому было-бы вспомнить бѣдную покойницу!
   Но на этотъ разъ де-Реньеръ ошибся, что его страшно поразило: на плитѣ лежалъ маленькій букетъ фіялокъ, перевитый зеленымъ плющемъ! Чья-то неизвѣстная рука оставила его тутъ за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, потому что цвѣты были еще совершенно свѣжи. Букетъ свѣтло-лиловыхъ фіялокъ! Кто могъ принести ихъ, чтобы почтить память умершей? Кому было извѣстно, какая женщина, какая страдалица, зарыта подъ плитою съ именемъ Блантъ!
   Страшная мысль мелькнула въ умѣ адмирала:
   -- Что, если это де-Сальвіакъ?!
   Де-Реньеръ не питалъ, къ маркизу ненависти обманутаго мужа, несчитающаго себя достаточно отомщеннымъ раною и убійствомъ, но онъ до сихъ поръ такъ глубоко и пламенно любилъ Бланшъ, что вся кровь приливала къ его сердцу при одномъ воспоминаніи о Робертѣ, похитившемъ у него не честь -- честь была омыта -- а всѣ радости его жизни.
   Неужели Робертъ де-Сальвіакъ имѣлъ дерзость приходить сюда, становиться на колѣни передъ этой плитой и даже здѣсь оспаривать у мужа право одному бесѣдовать съ той, которую скрывала могильная земля?
   Эта мысль растерзала душу адмирала; онъ судорожно смялъ въ рукѣ букетъ фіялокъ, потомъ началъ ронять ихъ, какъ слезы, цвѣтокъ за цвѣткомъ, на плиту и проговорилъ:
   -- А если это не она? Если здѣсь была которая-нибудь изъ подругъ Бланшъ?
   И рука его машинально ощипывала послѣдніе листки цвѣтовъ.
   Воспоминаніе объ этомъ таинственномъ букетѣ не покидало де-Реньера. Смущенный свиданіемъ съ Валентиной, взволнованный припадкомъ жгучей ревности, словомъ, поставленный между двухъ огней нравственной пытки, несчастный страдалъ невыносимо.
   Два дня спустя, въ ту минуту, когда адмиралъ поднимался въ гору по улицѣ Рошфоко, на которой, какъ разъ противъ тихой улицы La Tour des Dames, стоитъ, скрытый подъ тѣнью акацій, домъ, гдѣ онъ нанималъ себѣ квартиру, чей-то женскій голосъ его окликнулъ; онъ обернулся и увидалъ Анжель Ферранъ, торопливо идущую вслѣдъ за нимъ.
   -- А-а! сказалъ онъ,-- это вы?
   -- Да, я проѣзжала мимо и приказала кучеру остановиться. Что-жь это значитъ, адмиралъ? Вы, вѣрно, дали себѣ слово никогда не заходить по вечерамъ въ мою уборную, такъ что съ вами можно разговаривать только на чистомъ воздухѣ? Вы, положительно, бѣгаете отъ меня.
   -- Я ни отъ кого не бѣгаю, а, напротивъ, желалъ-бы, какъ вы очень хорошо это знаете, убѣжать куда-нибудь отъ самого себя.
   -- Вы очень несчастны? спросила актриса голосомъ, полнымъ состраданія и, на этотъ разъ, непритворнымъ.
   Всякому другому адмиралъ отвѣтилъ-бы на такой вопросъ презрительнымъ молчаніемъ, потому что онъ принадлежалъ къ числу людей, желающихъ цѣломудренно таить свои моральныя страданія; но въ Анжели была какая-то особенная прелесть, которую де-Реньеръ сознавалъ, не подчиняясь ей, однако; притомъ, въ ея словахъ звучала такая искренность. Въ Виши, въ частыхъ бесѣдахъ ихъ, у нея не разъ вырывались минуты горькой откровенности, вродѣ той, которую довелось выслушать Тибувилю, такъ что де-Реньеръ невольно поддался случайно установившемуся между ними интимному тону, особенно вслѣдствіе тождества ихъ обоюднаго горя.
   Итакъ, вмѣсто того, чтобы оставить вопросъ Анжели безъ отвѣта, онъ слегка коснулся ея руки, обтянутой шведской перчаткой; почувствовавъ сквозь кожу ихъ лихорадочный жаръ пальцевъ адмирала, Анжель вздрогнула, не то отъ страстнаго ощущенія, не то отъ ужаса.
   Никто въ жизни не возбуждалъ еще въ ней ничего подобнаго. Большіе, ласковые глаза умирающаго Роберта Вельдона никогда не могли расшевелить самыя сокровенныя фибры ея сердца; даже поцѣлуи Роберта де-Сальвіака менѣе волновали ее, чѣмъ это простое прикосновеніе руки де-Реньера.
   Быть можетъ, это произошло оттого, что графъ, дотронувшись до Анжели, устремилъ на нее глубокій, пристальный взглядъ, подъ вліяніемъ котораго она почувствовала ужасъ, смѣшанный съ нѣжностью. Такъ пантера, намагнетизированная глазами своего укротителя, ложится у его ногъ и, робко потягиваясь, не сводитъ съ него коварно-ласковыхъ, блестящихъ зрачковъ.
   -- Я до того несчастенъ, милое дитя мое, заговорилъ де-Реньеръ,-- что смотрю на жизнь какъ на искупленіе отъ грѣховъ, а на смерть -- какъ на награду. Когда я вполнѣ заслужу эту награду, перенеся терпѣливо положенный мнѣ срокъ испытанія, тогда, можетъ быть, судьба пошлетъ мнѣ ее!
   -- Полноте! возразила Анжель, силясь улыбнуться, -- развѣ можно въ ваши года считать жизнь конченною?
   -- Для человѣка, совершившаго то, что я совершилъ, жизнь кончена, какихъ-бы лѣтъ онъ ни былъ.
   Анжель сильно поблѣднѣла, губы ея дрогнули; она хотѣла сдѣлать еще возраженіе на послѣднія слова де-Реньера, но, вѣроятно, сообразила, что будетъ лучше и болѣе кстати дать другой оборотъ трагическому тону ихъ разговора.
   -- Для людей въ вашемъ положеніи, замѣтила она, часто открывается другая, совершенно новая жизнь.
   -- Знаю, "Vita nuova!" съ горечью отвѣтилъ адмиралъ, -- Вы, вѣрно, начитались поэтовъ, милая Анжель?
   -- Да, я ихъ читала, холодно сказала актриса,-- но они не успокоили меня. Впрочемъ, если поэты не въ состояніи сдѣлать чуда, то есть на свѣтѣ другой способъ, посредствомъ котораго можно достигнуть этого.
   -- И способъ этотъ?
   -- Привязанность.
   -- То есть, любовь? медленно произнесъ адмиралъ.
   -- Пожалуй, любовь, повторила Анжель, причемъ голосъ ея дрогнулъ.
   -- Я убѣжденъ, что можно любить только разъ въ жизни, отвѣтилъ очень просто де-Реньеръ, какъ-бы не замѣчая волненія актрисы.
   Анжель находилась подъ вліяніемъ страстнаго возбужденія, но, услыхавъ такой категорическій отвѣтъ адмирала, она невольно опустила свои загорѣвшіеся глаза, затѣмъ, сейчасъ-же подняла ихъ и, со свойственнымъ ей насмѣшливымъ выраженіемъ, произнесла:
   -- А! вы такъ думаете, графъ? That is the question... Любить разъ или два?-- вотъ въ чемъ вопросъ. О, Боже мой! что было-бы съ родомъ человѣческимъ, если-бы люди любили только разъ въ жизни? Онъ быстро-бы исчезъ! Но предположимъ, что нельзя любить двухъ женщинъ; однако, согласитесь, можно-же имѣть не только двухъ, даже десятерыхъ друзей, если найдутся подходящіе. Клянусь вамъ, мой милый адмиралъ, что касается дружбы -- я прочнѣе стальной полосы. Обопритесь на меня; я сочту это большимъ счастьемъ. Ну не смѣшно-ли! воскликнула вдругъ актриса,-- мы философствуемъ, разгуливая по улицѣ. Совершенные перипатетики чувства!
   И она начала смѣяться.
   -- Послушайте, продолжала она,-- отчего это, въ самомъ дѣлѣ, вы никогда не заглянете вечеромъ въ мою уборную? Вы скажете, что я заладила одно и тоже; но, право, вы доставили-бы мнѣ этимъ большое удовольствіе! Притомъ, вы даже обѣщали зайти. Да вотъ, чего лучше: сегодня я не играю въ третьемъ актѣ. Приходите между десятью и одиннадцатью часами, мы возобновимъ наши пренія. Тамъ будетъ удобнѣе, чѣмъ здѣсь.
   -- Не хотите-ли зайти ко мнѣ отдохнуть теперь? спросилъ де-Реньеръ.
   -- Благодарю, я тороплюсь, у меня репетиція. Рабло меня оштрафуетъ. Это мой режисеръ. Впрочемъ, заплатить штрафъ по вашей милости, адмиралъ...
   И Анжель принялась напѣвать, съ грустно-насмѣшливой улыбкой:
   -- Это все-таки большое счастье!
   Она протянула ему руку и прибавила:
   -- Итакъ, до свиданія; въ театрѣ или въ улицѣ Пронье, у меня на квартирѣ? Божусь, что мнѣ нужно очень, очень многое передать вамъ.
   -- Тѣмъ лучше, сказалъ де-Реньеръ,-- значитъ, мнѣ придется чаще васъ видѣть.
   Смыслъ этихъ словъ былъ чрезвычайно пріятенъ, но тонъ, которымъ ихъ произнесъ адмиралъ, звучалъ такой вѣжливой холодностью, что для Анжели не могло оставаться никакого сомнѣнія въ настоящемъ ихъ значеніи.
   -- Мнѣ даже нужно попросить у васъ прощенія, проговорила она очень серьезно.
   -- Я уже отвыкъ отъ мысли, что у меня могутъ просить прощенія. Заранѣе прощаю.
   -- Видите-ли что, милый графъ, я суевѣрна, а намедни... Но нѣтъ, не смѣю...
   Она поблѣднѣла и вдругъ умолкла.
   -- Почему-же вы не смѣете? спросилъ де-Реньеръ.
   -- Мнѣ-ли преклонять колѣна передъ той могилой!.. Вы можете назвать мой поступокъ святотатствомъ. Какое право я имѣла молиться тамъ? Какое право я имѣла обращаться къ умершей съ словами, которыя не осмѣлилась-бы произнести передъ нею. когда она была жива?
   Авжель проговорила это отрывисто, съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ, точно въ бреду; лицо ея помертвѣло. Адмиралъ, съ чуткостью страдальца, догадался, что рѣчь идетъ о Бланшъ.
   -- Какъ! такъ это вы... вы положили букетъ? крикнулъ онъ.
   -- Въ такихъ женщинахъ, какъ я, много странностей, отвѣчала Анжель, едва шевеля побѣлѣвшими губами.-- Я пріѣхала на кладбище съ тѣмъ, чтобы помолиться на другой совсѣмъ могилѣ; мнѣ попалась эта; я знала чья она; остановилась, положила цвѣты на плиту и начала молиться. Я молилась горячо, божусь вамъ, молилась за... за васъ... рѣзко оборвала она, замѣтивъ, что въ глазахъ адмирала блеснула молнія.
   Де-Реньеръ почти грубо прервалъ актрису и, поклонившись ей съ такимъ-же раздраженнымъ видомъ, какъ въ тотъ разъ, когда встрѣтилъ ее передъ заброшеннымъ домомъ, сказалъ:
   -- Благодарю васъ. Ваши молитвы были совершенно лишними. Если-бы она могла еще прощать, то я самъ никогда не прощу себѣ...
   Онъ сильно толкнулъ калитку рѣшотки своего дома, вошелъ туда и оставилъ помертвѣвшую Анжель одну на тротуарѣ опустѣлой улицы.
   -- Онъ еще любитъ ее! и какъ любитъ! произнесла совсѣмъ уничтоженная актриса.
   Затѣмъ, она направилась къ своему купэ и приказала кучеру везти ее не въ театръ, а домой, въ улицу Пронье.
   -- Пусть себѣ Рабло беретъ съ меня хоть двойной штрафъ, если хочетъ, -- мнѣ надоѣлъ театръ. но какъ онъ ее любитъ! Боже мой, какъ любитъ! Въ его сердцѣ живетъ одинъ только образъ -- образъ Бланшъ!
   Мысль эта не покидала ее. Де-Реньеръ, съ своей стороны, какъ ни былъ оскорбленъ тѣмъ, что имена Бланшъ и Анжели хоть на мгновеніе были поставлены рядомъ и что актриса осмѣлилась молиться за его жертву, почувствовалъ глубокое спокойствіе отъ мысли, что найденный имъ на могилѣ графини букетъ привезенъ Анжелью Ферранъ. "Преоригинальное, однако, существо эта Анжель!" думалъ де-Реньеръ, въ сердце котораго уже запала маленькая слабость къ ней. Она стояла выше своего положенія и невольно внушала къ себѣ и жалость и уваженіе.
   -- Я добрый-малый, говорила иногда Анжель о самой себѣ, хотя появлявшаяся на ея губахъ горькая улыбка и горѣвшіе синимъ пламенемъ глаза нѣсколько противорѣчили этимъ словамъ.
   Но де-Реньеръ не давалъ себѣ труда обращать вниманіе на такой коптрастъ и вѣрилъ Анжели на-слово. Онъ догадывался, что она питаетъ къ нему искреннюю привязанность и глубоко сострадаетъ ему, и потому, послѣ каждой рѣзкой выходки своей противъ нея, говорилъ самъ себѣ: Любовь къ ближнему и состраданіе такія возвышенныя чувства, что нѣтъ дѣла до того, изъ какого сердца исходятъ они!
   Именно этихъ-то двухъ чувствъ и жаждало его израненое сердце, какъ жаждетъ больной солнечнаго луча, Притомъ, актриса была слабая, падшая женщина, вполнѣ достойная того состраданія, которое ей внушали другіе. Адмиралъ и не подозрѣвалъ, что таилось на днѣ души Анжели Ферранъ.
   При вторичномъ свиданіи съ Валентиной Трезель, де-Реньеръ невольно припомнилъ слова актрисы: "Любовь или дружба -- лучшія средства для забвенія прошлаго". Ровно недѣлю спустя послѣ своей драматической встрѣчи съ Анжелью и, слѣдовательно, десять дней послѣ бала г-жи де-Грандье, адмиралъ, преслѣдуемый свѣтлымъ образомъ Валентины, принялъ, наконецъ, настойчивое приглашеніе доктора Урбана. Со смерти Бланшъ, де-Реньеръ ни разу не ощутилъ еще такого сладкаго волненія, какъ во время своего визита къ Трезелямъ, когда онъ стоялъ передъ молодой дѣвушкой, очарованный ея красотой, ея скромной рѣчью, вообще всей атмосферой чистоты и непорочности, которая окружала ее. Въ этомъ волненіи было много грустнаго и радостнаго. Передъ его глазами совершалось что-то похожее на миражъ; стѣны квартиры Трезеля будто раздвинулись, Люксамбургскій паркъ превратился въ садъ улицы алеи Монтэнь, свъ слышалъ голосъ, видѣлъ черты не Валентины, а возвращенной ему судьбою Бланшъ!
   Впродолженіи нѣсколькихъ недѣль, пронырливый докторъ, поглощенный мыслью объ академической наградѣ и вбившій себѣ въ голову, что де-Реньеръ, дѣйствительно очень внимательный къ Валентинѣ, можетъ, пожалуй, и жениться на ней,-- удвоилъ свои ухаживанія за адмираломъ, несмотря на строгую сдержанность послѣдняго и на возраженія самой племянницы. Матросъ Готье, къ неописанному удивленію своему, сталъ замѣчать, что въ послѣднее время, когда "его адмиралъ" приходилъ, по обыкновенію, въ заброшенный домъ, лицо его было гораздо оживленнѣе, голосъ постепенно терялъ прежнее меланхолическое выраженіе, а голубые, строгіе глаза загорались иногда прежнимъ огнемъ.
   -- Чортъ возьми! разсуждалъ про себя старикъ-матросъ,-- что это такое съ нимъ творится?
   Однажды адмиралъ, разговорившись съ нимъ долѣе обыкновеннаго, спросилъ:
   -- Ты, Готье, вольнодумецъ, -- скажи-ка, вѣришь-ли ты въ духовъ и привидѣнія?
   -- Да, я полагаю, адмиралъ, что и вы не вѣрите въ нихъ. Въ каждомъ изъ насъ есть своя доля легковѣрія,-- это понятно... но въ привидѣнія... нѣтъ... въ нихъ вѣрить нельзя!
   Послѣ этого Готье частенько почесывалъ себѣ затылокъ и размышлялъ, покуривая трубку и слѣдя за проѣзжавшими по алеѣ экипажами, на что такое намекалъ адмиралъ, заговоривъ о привидѣніяхъ.
   -- Это неспроста. Если-бы я не зналъ, что у него такая здоровая голова, я-бы подумалъ, что ее маленько повредили обрушившіяся на него несчастья.
   Г-жа Лехиде де-Грандье очень любила Валентину, покровительствовала ей, искренно восхищалась ею и даже задумала непремѣнно выдать ее замужъ.
   -- Милая кузина, замѣтилъ ей Альберикъ Ревиль, когда она намекнула ему однажды на свои планы по этому поводу;-- вы теперь свободны отъ узъ Гименея, будьте-же немножко снисходительны къ тѣмъ, кто еще не успѣлъ насладиться жизнью, дайте имъ отсрочку.
   -- Скажите-ка, женились-ли-бы вы на ней?
   -- Нѣтъ, кузина.
   -- Это почему?
   -- По очень простой причинѣ: я не люблю ее, а люблю васъ!
   -- Пожалуйста, не воображайте, что вы обязаны разсыпаться передо мной въ пошлыхъ любезностяхъ, именно на томъ основаніи, что я вдова, а вы мой кузенъ. Вы не желаете жениться на моей хорошенькой Валентинѣ потому, что предпочитаете убивать время съ этими противными -- но въ вашихъ глазахъ, конечно, очаровательными -- женщинами полусвѣта, которыя васъ разоряютъ, бѣдный мой Альберикъ, а за глаза смѣются надъ вами.
   -- Никогда имъ не удастся такъ отъ души смѣяться надъ моимъ простодушіемъ, какъ я смѣюсь надъ ихъ ловлей мужчинъ. Честное слово, кузина, повторяю вамъ, вы однѣ...
   -- Благодарю. Но съ тѣхъ поръ, какъ Дезорбье далъ мнѣ понятіе о всѣхъ прелестяхъ нашего Уложенія, мнѣ такъ и кажется, что каждый, кто только начнетъ ухаживать за мной, непремѣнно потребуетъ у меня -- не кошелекъ -- нѣтъ, а "руку или жизнь!" Статья 324. Брръ!
   -- Слѣдовательно, не желая рисковать своимъ обворожительнымъ существомъ, вы не боитесь подвергнуть опасности жизнь м-ль Валентины Трезель?
   -- О! да вѣдь между нами большая разница!
   -- Въ чемъ-же?
   -- Валентина -- ангелъ. Никогда въ жизни она ни на секунду не поддастся искушенію зла, и наше проклятое Уложеніе, конечно, не для нея написано, тогда какъ я... съ тѣхъ поръ, когда узнала, что капитанъ имѣлъ право свернуть мнѣ шею... Бѣдный Рауль!..
   -- Не говорите этого, кузина; вы честнѣйшая изъ женщинъ!
   -- Да, но за то я, можетъ быть, самая любопытная.
   -- Что-жь такое, милая Ева! Захотите только -- и я рѣшусь на все, вполнѣ увѣренный, что найду въ васъ такія же совершенства, какія вы приписываете своей восхитительной м-ль Валентинѣ, про которую не устаете говорить.
   -- Ахъ, оставьте меня въ покоѣ и не сравнивайте съ этимъ милымъ ребенкомъ! Она безукоризненна.
   -- Добродѣтельна, какъ муравей въ баснѣ.
   -- Да, сударь, въ ней всѣ добродѣтели муравья и всѣ прелести женщины. Развѣ вы не слыхали, какъ надняхъ професоръ Тибувиль, увидавъ ее, воскликнулъ: вотъ настоящая Андромаха!
   -- Такъ пусть она поступитъ на сцену, а мы позаботимся о томъ, чтобы она пошла въ ходъ, сказалъ Альберикъ съ такой выразительной улыбкой, что г-жа де-Грандье не на шутку разсердилась, назвала своего кузена безнравственнымъ чудовищемъ и запретила ему переступать порогъ ея дома, за то, что онъ не умѣетъ цѣнить ея прелестную кузину.
   -- Значитъ, вы меня выгоняете?
   -- Конечно.
   -- Итакъ, до завтра?
   -- До сегодняшняго вечера... Ступайте каяться...
   -- И размышлять о добродѣтеляхъ м-ль Трезель?
   -- Въ обществѣ вашихъ оперныхъ танцовщицъ и пѣвицъ кафе-шантана -- не такъ-ли? Нечего сказать, хорошее мѣсто для покаянія!
   Альберикъ смѣялся отъ души. Его забавляло поддразнивать г-жу де-Грандье, съ которой сладу не было, когда рѣчь заходила объ ея "фениксѣ" Валентинѣ. Вдова командира корабля "Св. Климентъ" была очень легкомысленна и, въ то-же время, очень добра. У нея, втеченіи дня, находилось тысяча дѣлъ: то она брала урокъ декламаціи у Тибувиля, то бѣжала къ Вадману взглянуть на отдѣлку памятника, который сооружала своему "бѣдному Раулю", оттуда спѣшила въ мастерскую скульптора, лѣпившаго статую для этого памятника; затѣмъ, надо было непремѣнно завернуть къ Трезелямъ; здѣсь хорошенькая вдовушка еще издали начинала издавать восклицанія ужаса, если черезъ полурастворенную дверь показывалась часть лабораторіи крошки-доктора, убѣгала въ комнату Валентины, наскоро цѣловала ее, перекидываясь съ нею нѣсколькими словами, и исчезала; садясь опять въ карету, она забрасывала кучера адресами какого-нибудь министра, швеи, модистки, продавца нотъ, новой библіотеки, гдѣ она скупала всѣ послѣдніе сборники стихотвореній, съ тѣмъ, чтобы выбрать изъ нихъ стихотвореніе, пригодное для ея салона. Г-жа де-Грандье была знакома съ цѣлымъ свѣтомъ, ловила всѣ современныя знаменитости, хлопотала у министровъ,-- правда, всегда за другихъ,-- не пропускала ни одного замѣчательнаго засѣданія въ палатѣ, горевала, что, по случаю траура, должна была отказаться отъ своей абонированной ложи въ бель-этажѣ и давала себѣ слово, на будущую зиму, непремѣнно взять ее опять. Она всюду показывалась, суетилась, болтала, носилась изъ дома въ домъ, нерѣдко останавливала на пути свое купэ, чтобы опорожнить весь свой кошелекъ въ передникъ нищенки, прислонившейся къ стѣнѣ, съ блѣднымъ, крошечнымъ ребенкомъ на рукахъ, или, задыхаясь, карабкалась куда-нибудь на пятый этажъ, чтобы помочь скрытой бѣдности; наконецъ, возвращалась назадъ въ свой отель измученная, усталая, "изломанная", по ея собственному выраженію, но въ восторгѣ отъ проведеннаго дня и готовая на другой день повторить тоже самое.
   Генріетѣ необходимы были шумъ, движеніе, веселые разговоры, тысячи проектовъ, тысячи предпріятій. Она, по выраженію Альберика, "буйно" проводила свое вдовство. Высшимъ для себя удовольствіемъ она считала предсѣдательствовать въ благотворительныхъ обществахъ, устраивать лотереи, дѣлать денежные сборы по домамъ, бомбардировать своихъ пріятельницъ билетами на концерты и улаживать свадьбы. У такихъ барынь, какъ г-жа де-Грандье, есть всегда на-готовѣ или геніальный піанистъ съ новой симфоніей, или неизвѣстный художникъ, котораго надо спасти отъ петли, или молодая, очень бѣдная дѣвушка, пламенно любящая молодого, честнаго человѣка, но неимѣющая средствъ вступить съ нимъ въ бракъ. Грѣхъ смѣяться надъ такими личностями: ихъ неугомонное милосердіе, въ-концѣ-концовъ, все-таки служитъ признакомъ добраго сердца.
   Г-жѣ де-Грандье вдругъ представилось и, быть можетъ, не безъ основанія, что племянница доктора Трезеля, въ послѣднее время, какъ-будто поблѣднѣла и что если она не больна, то и не совсѣмъ здорова.
   -- Вотъ послѣдствія вашихъ глупыхъ опытовъ! говорила она доктору.-- Развѣ можно допускать, чтобы молодая дѣвушка жила въ такой атмосферѣ?
   -- Погодите, погодите, г-жа Грандье! отвѣчалъ на это съ таинственнымъ видомъ Трезель; -- вы увидите, какая блестящая будущность ожидаетъ Валентину по милости моихъ цыплятъ-уродовъ...
   -- Уродовъ! Куда вамъ ихъ еще? Оглянитесь кругомъ -- мало развѣ ихъ у васъ?
   -- Когда Реомюръ изобрѣлъ свою печь для искуственнаго высиживанія цыплятъ...
   На этомъ мѣстѣ Генріета или прерывала доктора или давала ему волю носиться на своемъ конькѣ, а сама, въ это время, думала о другомъ. Но ей удалось-таки уговорить Трезеля разстаться на одинъ или два мѣсяца съ его квартирой въ улицѣ Флерюсъ и перебраться, вмѣстѣ съ Валентиной, въ прехорошенькій павильонъ ся виллы въ Седъ-Жерменѣ, въ улицѣ Шато-Нефъ, гдѣ обыкновенно г-жа де-Грандье проводила часть лѣта передъ отъѣздомъ на морскія купанья.
   -- Этотъ загородный домъ, говорила она,-- до сихъ поръ стоялъ пустой. Если я его теперь заново отдѣлаю, мой бѣдный Рауль проститъ меня: вѣдь я воздвигаю ему такой великолѣпный памятникъ! такой памятникъ, который будетъ украшеніемъ кладбища Père-Lachaise! Это chef-d'oeuvre Вадмана. Впрочемъ, я не о себѣ хлопочу, а о нашей милой Валентинѣ... Вы тамъ будете, какъ дома, садъ -- настоящій рай...
   -- А какъ-же мои цыплята?
   -- Ужасный человѣкъ! У васъ будетъ вдоволь и цыплятъ и яицъ. Я отдаю въ полное ваше распоряженіе весь мой птичій дворъ, а себѣ мы оставимъ фруктовый садъ. Если-же моего птичьяго двора окажется мало для васъ, обирайте всѣ сосѣднія фермы, начиная отъ Пекка до Марли и отъ Марли до Версаля. Довольно ли съ васъ, кузенъ?
   Такимъ образомъ, въ первыхъ числахъ іюня, Урбанъ Трезель и Валентина очутились, вмѣстѣ съ старушкой Адель, въ зеленомъ гнѣздышкѣ, въ глубинѣ сада. Сама г-жа де-Грандье занимала цѣлый этажъ главнаго зданія виллы, построенной въ стилѣ Людовика XVI. Изящный, кокетливый, веселый на видъ домъ бросался въ глаза даже и въ этой нарядной улицѣ, выходившей однимъ концомъ на необозримое открытое пространство, а другимъ -- упиравшейся въ красныя и бѣлыя строенія замка. Вилла г-жи де-Грандье, окруженная красивой рѣзной рѣшоткой, съ терасой въ итальянскомъ вкусѣ, съ оранжереею, наполненною ароматическими цвѣтами, съ тропическими растеніями въ вазахъ genre Médicis, была, дѣйствительно, похожа на уголокъ тихаго рая.
   Бѣдный капитанъ Лехиде любилъ отдыхать здѣсь, бывало, послѣ своихъ долгихъ странствованій по морямъ.
   Генріета рѣшилась принимать къ себѣ въ это лѣто очень немногихъ изъ своихъ знакомыхъ, и то самыхъ избранныхъ: пріятельницу свою г-жу Гоберъ, нѣкоторыхъ депутатовъ, одного или двухъ сенаторовъ и адмирала де-Реньера, чрезвычайно поправившагося ей.
   Хорошенькая вдовушка находила, что среди друзей, съ придачей къ нимъ професора Тибувиля, который, давая уроки, будетъ сообщать ей всѣ парижскія новости, она можетъ имѣть надежду не скучно проводить время въ Сен-Жерменѣ. Что-же касается Валентины, то прогулки по лѣсу возвратятъ румянецъ ея щекамъ. А поѣздки по окрестностямъ! Тамъ столько живописныхъ мѣстъ! Съ Альберикомъ не скучно, а въ средѣ депутатовъ найдется, пожалуй, и женишокъ для Валентины. Словомъ, Генріета пришла къ тому убѣжденію, что она отлично проведетъ лѣто, тѣмъ болѣе, что вилла полна воспоминаній о Раулѣ: стѣны кабинета увѣшаны его оружіемъ, арматурами изъ копій, ножами и щитами обитателей тропическихъ странъ, наконецъ, въ гостиной виситъ его портретъ, но только въ статскомъ платьѣ, безъ рупора въ рукѣ. Глядя на него, Генріета жалѣла, что при ней нѣтъ портрета, украшающаго ея городскую квартиру. Рауль безъ эполетъ, безъ рупора -- какой-же это Рауль!
   -- Впрочемъ, говорила она, мнѣ и не нужно имѣть передъ глазами портрета Рауля: дорогой образъ его запечатлѣлся на вѣки вотъ тутъ!
   При этомъ ея крошечная ручка дотрогивалась до того мѣста платья, которое приходилось противъ сердца.
   Валентина была очень счастлива, что дядя согласился разстаться съ Парижемъ. Г-жу де-Граидье тревожила ея блѣдность, а она, въ свою очередь, безпокоилась о здоровья дяди; крошку-доктора видимо изнуряло напряженіе, съ которымъ онъ наблюдалъ надъ своими зародышами; его голубые глазки блестѣли какимъ-то лихорадочнымъ огнемъ, онъ худѣлъ и таялъ. Его заѣдали научные опыты надъ искуственнымъ выводомъ цыплятъ и, возясь постоянно съ уродами, докторъ рисковалъ самъ превратиться вскорѣ въ скелета: скулы его рѣзко выдались, уши торчали, пальцы сдѣлались крючковатыми, спинные позвонки до того заострились, что выступали подъ платьемъ, какъ длинный рядъ пуговицъ.
   -- Свѣжій воздухъ подкрѣпитъ его, думала Валентина,-- притомъ, живя за городомъ, онъ, вѣроятно, не станетъ такъ усиленно заниматься своими опытами.
   Но какъ въ Парижѣ, такъ и въ Сен-Жерменѣ, Урбанъ Трезель предавался съ прежнею настойчивостью своимъ изслѣдованіямъ, въ тысячный разъ неудававшимися ему. Его уродцы рождались только за тѣмъ, чтобы тотчасъ-же околѣть. У него выходили зародыши раздутые, громадные, точно въ водяной, зародыши циклопы, цыплята микроцефалы, съ шишками на лбу, уроды, сросшіеся боками; онъ только я бредилъ учеными терминами, въ родѣ: эксенкефалія, целозомія, тріокефалія и т. д. Онъ повторялъ ихъ съ восторгомъ; они не сходили у него съ языка. Онъ дошелъ до того, что началъ осуждать природу за излишнюю простоту ея твореній, говоря, что естественность -- это уродство. Любимою его мечтою было -- произвести цыпленка о трехъ головахъ.
   -- На-дняхъ я говорилъ объ этомъ г. Марешалю, члену академіи наукъ, другу г. де-Реньера... Когда я достигну моей цѣли, институтъ, можетъ быть, оцѣнитъ мою заслугу.
   Валентина молчала и предоставила ему полную свободу дѣйствій. Она находила, что было-бы эгоистично и жестоко съ ея стороны пробудить дядю отъ его золотыхъ грезъ словами: "Все это приведетъ насъ къ окончательному разоренію!"
   Впрочемъ, живя въ своемъ павильонѣ, окруженномъ деревьями, цвѣтами, цѣлымъ моремъ зелени, она забывала и Парижъ, и довольно мрачную дѣйствительность, и, просыпаясь по утрамъ, съ радостнымъ чувствомъ вдыхала въ себя свѣжій, ароматическій воздухъ, прислушивалась съ улыбкой къ веселому хору птичекъ среди древесныхъ вѣтвей. Передъ нею былъ тотъ же Люксамбургскій садъ, только болѣе тихій, тѣнистый и пріятный.
   Де-Реньеръ не разъ посѣщалъ въ Сен-Жерменѣ г-жу де-Грандье, а также Урбана Трезель. При каждомъ новомъ свиданіи съ нимъ Валентина испытывала то же впечатлѣніе почтительнаго страха и симпатіи, которые онъ возбудилъ въ ней въ первую встрѣчу. Адмиралъ, въ свою очередь, выносилъ изъ этихъ свиданій такое чувство, въ которомъ онъ не умѣлъ дать себѣ отчета, сознавая только, что, ради его, ему хотѣлось теперь жить. Молодая дѣвушка и де-Реньеръ мало разговаривали другъ съ другомъ, она -- отъ робости, а онъ -- отъ свойственной ему сдержанности и задумчивости.
   Несмотря на то, Генріета не разъ мысленно задавала себѣ вопросъ: почему-бы графу не сдѣлаться мужемъ Валентины?
   -- По моему, это единственная женщина, которая можетъ доставить утѣшеніе такому человѣку, какъ онъ, разсуждала она.
   Мысль эта сильно соблазняла ее. Но вотъ бѣда: согласится-ли адмиралъ? Наконецъ, когда Валентинѣ откроютъ истину, когда она узнаетъ, что руки героя обагрены кровью, какъ она приметъ это? Жаль, что не всѣ женщины такъ падки на романическія приключенія, какъ хорошенькая г-жа Гоберъ!
   Впрочемъ, на всякій случай, Генріета выжидала удобную минуту, чтобы переговорить съ Валентиной о де-Реньерѣ и представить его ей въ самомъ выгодномъ свѣтѣ. Но предварительно надо было разузнать, не распростился-ли графъ совершенно съ жизнью. Да дѣло въ томъ, какъ приступить къ такому щекотливому объясненію съ подобнымъ человѣкомъ!
   Г-жа де-Грандье и не воображала, что своими планами сватовства она совершенно сходилась съ кузеномъ, крошкой-докторомъ. Въ промежуткѣ двухъ опытовъ тотъ постоянно мечталъ, вздыхая:
   -- А славная-бы вышла графиня изъ Валентины! Прехорошенькая графиня! Чего-бы только я не добился, имѣя такого покровителя, какъ де Реньеръ!
   Всѣ эти мечты, планы, проекты хранились пока въ глубокой тайнѣ, такъ что Валентина и не подозрѣвала, какое участіе въ ея судьбѣ принимаетъ вдова Рауля. Ей не были извѣстны также ни честолюбивые замыслы дяди, ни трагическая исторія адмирала; только, отъ времени до времени, докторъ очень ловко заводилъ рѣчь съ племянницей о возвышенной душѣ де-Реньера, стараясь понемногу посвятить ее въ свои обольстительныя надежды.
   Но, повидимому, молодая дѣвушка ничего не понимала и продолжала относиться къ де-Реньеру съ прежнимъ робкимъ вниманіемъ. Она чувствовала себя даже нѣсколько связанной въ его присутствіи, и если-бы это обстоятельство огорчило доктора, то Генріета, напротивъ, радостно воскликнула-бы: "Браво! Какъ знать? Можетъ быть, именно это-то и есть начало любви?"
   Очевидно, Валентина была неравнодушна къ графу: она много думала о немъ въ часы уединенія. Однажды, во время прогулки по лѣсу съ нимъ и съ Генріетой, они захотѣли отдохнуть подъ роскошными деревьями парка; Валентинѣ пришлось сидѣть противъ де-Реньера. Долго спустя послѣ того, она сохраняла воспоминаніе объ этомъ поэтическомъ, прелестномъ утрѣ и о пристальномъ, нѣжно-отеческомъ, грустномъ взглядѣ адмирала, которымъ онъ ласкалъ ее.
   Валентина очень полюбила громадный Сен-Жерменскій лѣсъ; когда г-жа де-Грандье оставалась дома, лучшимъ ея удовольствіемъ было взять книгу, отправиться въ дубовую рощу и гулять тамъ, не читая, а любуясь на раскрытую книгу природы. Въ тѣ часы, когда дядя занимался своими опытами, а Генріета дѣлала визиты, молодая дѣвушка ходила пѣшкомъ осматривать окрестности Сен-Жермена, съ ихъ пустынными садами, полными историческихъ воспоминаній, хотя въ нихъ меньше осталось слѣдовъ пышныхъ затѣй "великаго короля", чѣмъ въ Ниневіи слѣдовъ роскоши Семирамиды. Но Валентина умѣла отыскать, даже подъ травою луговъ и хлѣбами полей, всѣ чѣмъ нибудь замѣчательные уголки: здѣсь, говорила она себѣ, скрывался Шенье, тутъ похоронили ребенка, умершаго на глазахъ поэта и воспѣтаго имъ въ стихахъ, и т. д. Послѣ такихъ прогулокъ, вечеромъ, придя къ Генріетѣ, она находилась въ восторженномъ настроеніи; прекрасные черные глаза ея блестѣли; отъ нея какъ-будто вѣяло ароматомъ полевыхъ цвѣтовъ, нарванныхъ ею по дорогѣ.
   -- А вы, кузина, что дѣлали сегодня? спрашивала она г-жу де-Грандье.
   -- Я? Я отдавала визитъ подпрефектшѣ. Премилая женщина. Мы расходимся во взглядахъ: я принадлежу къ лѣвому центру, а она гнетъ къ правой сторонѣ... по сердце у нея очень доброе, Затѣмъ, я завернула къ аббату Поларъ. Аббатъ -- и переводитъ Горація! Какъ вамъ это нравится? Отъ него я проѣхала къ генеральшѣ де-Мерагъ. Важное событіе, дитя мое! Устраивается карусель или кавалькада -- не умѣю навѣрное сказать, что именно -- только что-то очаровательное. Офицеры здѣшняго гарнизона намѣрены изобразить въѣздъ Франциска I въ его добрый городъ Сен-Жерменъ. Всѣ будутъ въ костюмахъ того времени. Вы видите, что и я также интересуюсь исторіей!
   -- А вы, дядя, чѣмъ занимались?
   -- Чѣмъ? Я васъ обѣихъ удивлю... Я сдѣлалъ сегодня открытіе...
   -- Неужели?
   -- Да, кузина, да. Я замѣтилъ -- вы увидите, до чего это любопытно -- я замѣтилъ, что всѣ кингъ-чарльзы Сен-Жермена, всѣ эти маленькія собачки, что бѣгаютъ здѣсь по улицамъ, чистой англійской породы, нисколько несмѣшанной, единственной въ своемъ родѣ. Ну-съ? А знаете-ли почему?
   -- Нѣтъ, не знаю.
   -- Вотъ въ томъ-то и дѣло. Послѣ революціи 1688 г., англійскій король Яковъ II, какъ вамъ извѣстно, нашелъ пріютъ у Людовика XIV и жилъ въ Сен-Жерменскомъ дворцѣ. Онъ привезъ съ собою англійскихъ собакъ; отъ нихъ пошли щенята и, такимъ образомъ, чистокровная англійская порода кингъ-чарльзей сохранилась только здѣсь, понимаете-ли, только здѣсь! Надѣюсь, вы не скажете послѣ этого, что мои наблюденія и. изслѣдованія безполезны?
   -- О, безъ сомнѣнія. Только я посовѣтовала-бы вамъ, милый кузенъ, вставить въ натуральную исторію спеціальную главу: "О вліяніи изгнанія королей на породу кингъ-чарльзей".
   -- Вы, кузина, ничему не вѣрите, положительно ничему! отвѣтилъ крошка-докторъ, стараясь не выказать, что его задѣла за живое эта насмѣшка.
   Получивъ возможность гулять и мечтать сколько душѣ угодно, Валентина испытывала неизвѣстное ей до сихъ поръ чувство праи ственной свободы. Вся прежняя ея жизнь была такая однообразная, грустная; она пользовалась теперь первымъ "отпускомъ"; за то, какъ она упивалась воздухомъ, свѣжестью зелени, какъ засматривалась съ высоты терасы на обширный горизонтъ, на крайней чертѣ котораго раскинулся гигантскій Парижъ! Впрочемъ, она предпочитала этимъ картинамъ скрытые, уединенные уголки, боковыя, тѣнистыя алеи и лужайки на берегу рѣки.
   Докторъ Урбанъ охотно предоставлялъ племянницѣ гулять одной, только высказывалъ иногда опасеніе "прилично-ли" молодой дѣвушкѣ...
   -- Полноте, прерывала его тогда Генріета: -- Валентина не ребенокъ, да притомъ въ Сен-Жерменѣ не дикіе-же живутъ!
   Однажды, послѣ полудня, молодая дѣвушка отправилась гулять по берегу Сены; она полной грудью вдыхала въ себя прохладный вѣтеръ, шаловливо игравшій ея волосами. Воображеніе унесло ее въ волшебный міръ грезъ и она быстро шла по узкой тропинкѣ, не глядя по сторонамъ. Яркіе лучи солнца пробивались чрезъ зонтикъ изъ небѣленаго батиста и обдавали золотистымъ отливомъ ея смуглую головку.
   Валентина спустилась къ деревнѣ Пеккъ по лѣстницѣ, идущей съ вершины терасы тѣнистою алеей вплоть до Сены, и, дойдя до моста желѣзной дороги, повернула назадъ, любуясь темно-зелеными пригорками Марли, гдѣ рѣзко обрисовывались на небѣ арки водопровода, напоминавшія величественныя развалины въ окрестностяхъ Рима.
   Рѣка сверкала на солнцѣ, ива нагнула свой сѣрый стволъ и низко опустила къ водѣ зеленыя вѣтви; отраженіе массы деревьевъ острова Корбьера придавало Сенѣ темно-зеленый цвѣтъ.
   Валентина смотрѣла только на Марли и на дорогу, по которой шла; она ни разу не взглянула на голубое небо съ разсыпанными по немъ мелкими облаками, на бѣлые домики противоположнаго берега рѣки, на телеграфныя проволоки, протянутыя надъ ея головой, на которыхъ сидѣли, въ видѣ черныхъ точекъ, стаи ласточекъ. Она медленно подвигалась впередъ по дорожкѣ, ведущей къ городу, не. останавливая своего вниманія ни на какомъ предметѣ, только наслаждаясь окружающимъ ея безмолвіемъ. Вдругъ, въ ту самую минуту, когда она вступила въ алею изъ молодыхъ изъ, раздался крикъ о помощи, страшный, раздирающій душу крикъ, мгновенно пробудившій Валентину отъ ея сладкаго забытья.
   Она быстро повернула голову въ лѣвую сторону, откуда до нея донесся этотъ ужасный, зловѣщій крикъ не то ребенка, не то женщины.
   Валентина увидѣла шагахъ въ тридцати отъ того мѣста, мимо котораго она прошла, по замѣтивъ никого, узкую полосу земли, далеко уходившую въ рѣку, а на ней дѣвочку лѣтъ пяти или шести, которая въ отчаяніи топотала ножками и протягивала руки къ тому мѣсту Сены, гдѣ, подлѣ групы водяныхъ растеній, стояла причаленная лодка, а около лодки барахталась, среди осоки, человѣческая фигура съ дѣтской головой. Крикъ отчаянія, услышанный Валентиной, вырвался изъ груди этого утопающаго ребенка.
   Кровь застыла у нея отъ ужаса; на секунду она точно окаменѣла на мѣстѣ, но затѣмъ бросила зонтикъ въ сторону и устремилась впередъ, съ крикомъ:
   -- Помогите, помогите!
   На дорогѣ не было ни души; близъ нея возвышалось безмолвное, запертое зданіе газоваго завода, съ красными трубами надъ черными стѣнами -- оно отдавалось въ наймы; маленькія дачи на берегу Сены, съ наглухо-заколоченными окнами и дверями, казались вымершими. Помощи ни откуда.
   -- Никого! думала съ ужасомъ Валентина. Я здѣсь одна.
   И она снова начала кричать:
   -- Помогите!
   Дѣвочка, между тѣмъ, стоя въ высокой травѣ, продолжала топотать ножками, ломать руки и оглашать воздухъ отчаянными воплями:
   -- Это мой братъ! мой братъ! Андрэ! Андрэ!
   Звуки этого рыдающаго дѣтскаго голоса пронизывали сердце Валентины; она хотѣла-было скакнуть съ берега въ лодку и схватить ребенка, но, на бѣду, лодка находилась на довольно большомъ разстояніи отъ берега, такъ-что пришлось-бы броситься въ воду.
   -- Боже мой! думала Валентина; -- несчастный мальчикъ погибъ!
   Она видѣла, какъ высунулась изъ воды судорожно сжатая дѣтская ручка, какъ показались выкатившіеся отъ испуга глазки и какъ, затѣмъ, все это скрылось подъ волнами; только пузырки и круги на поверхности указывали роковое мѣсто. Встревоженныя криками Валентины, ласточки спорхнули съ телеграфныхъ проволокъ и начали кружиться надъ водой, въ которой барахтался утопающій.
   Валентина въ ужасѣ отвернулась отъ этой сцены. Почти машинально она сбѣжала внизъ по откосу и охватила руками дѣвочку, продолжавшую безъ умолку стонать:
   -- Андрэ! Андрэ! Братъ!
   Въ эту самую минуту, изъ-за угла темнаго переулка, огибавшаго пустую газовую фабрику и выходившаго на набережную, выбѣжалъ молодой человѣкъ, очень изящно одѣтый, но съ непокрытой головой. Вѣроятно, онъ издали все увидѣлъ, все услышалъ и догадался въ чемъ дѣло, потому что почти въ одинъ прыжокъ очутился на берегу, спустился по скату его въ заросли крапивы и лиловаго репейника, пристально поглядѣлъ съ минуту на то мѣсто, гдѣ, судя по водянымъ кругамъ, бился въ предсмертныхъ мукахъ маленькій утопленникъ, сорвалъ съ себя пальто и жилетъ, кинулъ ихъ на песокъ и со всего размаха бросился въ рѣку. Все это совершилось такъ быстро, что Валентина едва успѣла опоивиться. Между тѣмъ, со всѣхъ сторонъ начали сбѣгаться люди, привлеченные криками о помощи.
   Втеченіи нѣсколькихъ секундъ молодая дѣвушка испытывала невыразимое томленіе; пловецъ не показывался на поверхности воды; только сильные всплески ея свидѣтельствовали о происходившей на днѣ рѣки борьбѣ въ извѣстномъ мѣстѣ. Что если рѣчные водоросли опутали, какъ змѣи, смѣльчака и задушили его вмѣстѣ съ ребенкомъ?
   Но вскорѣ изъ груди Валентины вырвался крикъ восторга и слезы градомъ полились по ея лицу; она была блѣдна, какъ мертвецъ, зубы ея стучали, какъ въ лихорадкѣ; незнакомецъ вынырнулъ изъ воды; онъ встряхивалъ головой, чтобы откинуть назадъ падавшіе ему на лобъ волосы; лѣвой рукой онъ ухватился за лодку и толкалъ ее къ берегу, а въ правой держалъ поперегъ, прижавъ къ своей труди, лишившагося чувствъ мальчика.
   -- Андрэ, Андрэ! повторяла безсознательно прежнимъ пронзительнымъ голосомъ дѣвочка, безпрестанно всхлипывая.
   Послѣ страшныхъ усилій пловецъ поднялся до пояса изъ воды и опустилъ мальчика въ лодку; затѣмъ, опершись обѣими руками о скользкіе края ея, самъ прыгнулъ туда-же, схватилъ багоръ и, при помощи его, подплылъ поближе къ берегу. Наконецъ, взявъ снова ребенка на руки, онъ прыгнулъ изъ лодки на песокъ, съ ловкостью, достойною самаго искуснаго гимнаста.
   Здѣсь онъ бережно опустилъ спасеннаго имъ мальчика -- ему было лѣтъ 10--12 -- на землю, положилъ его на правый бокъ, прислонивъ голову къ кочкѣ, покрытой дерномъ, сталъ передъ нимъ на колѣни и стащилъ съ него курточку изъ легкаго альпага и бархатные панталончики съ разрѣзами по бокамъ, выкроенные, вѣроятно, изъ стараго отцовскаго платья, обнажая при этомъ тщедушный торсъ и худенькія плечи мальчика.
   -- Живъ-ли онъ? Живъ-ли онъ? спросила Валентина дрожащимъ отъ волненія голосомъ, устремивъ на незнакомца свои большіе, выразительные глаза, какъ-бы стараясь заранѣе прочесть отвѣтъ на лицѣ его.
   Подъ вліяніемъ этого взгляда молодой человѣкъ вздрогнулъ и быстро вскочилъ на ноги.
   Валентина, растолковавъ себѣ это движеніе въ томъ смыслѣ, что ребенокъ уже умеръ, грустно проговорила:
   -- Бѣдный, бѣдный мальчикъ! Значитъ, все кончено?
   -- Андрэ, это я! Андрэ! Андрэ!.. лепетала малютка-дѣвочка, ставъ на колѣни передъ тѣломъ брата и наклоняясь къ его уху;-- это я, твоя маленькая сестра Берта!
   Въ безподобныхъ черныхъ глазахъ Валентины читалось столько участія и жалости, что молодой человѣкъ поспѣшилъ успокоить ее:
   -- Не бойтесь, онъ спасенъ!
   Густой, бархатный и вмѣстѣ мужественный звукъ его голоса, несмотря на слышавшееся въ немъ сильное волненіе, поразилъ Валентину своею музыкальностью.
   Она не нашла ничего смѣшнаго въ томъ, что волоса незнакомца прилипли ко лбу, что съ бороды его текла вода, что мокрое платье его плотно облѣнило ноги и что мокрая рубашка обрисовывала широкую грудь и мускулистыя руки. Вода и грязь, покрывающія человѣка, который вытащилъ изъ рѣки утопленника, столько-же почетны и внушаютъ такое же сочувствіе, какъ порохъ и пыль, покрывающіе лицо воина-побѣдителя.
   Когда солнце освѣтило молодое, энергическое лицо незнакомца, Валентина замѣтила у него на лбу бѣлый шрамъ. "Гдѣ я видѣла его?" мелькнуло у вся въ головѣ. Этотъ человѣкъ, очевидно, привыкъ къ опасностямъ и не первый разъ смотритъ въ глаза смерти.
   А между тѣмъ, онъ стоялъ теперь передъ Валентиной робкій, смущенный, какъ школьникъ, и смотрѣлъ на нее съ выраженіемъ такого восторга и изумленія, что молодая дѣвушка невольно покраснѣла.
   -- Безъ васъ, заговорила она запинаясь и не зная, что сказать,-- безъ васъ...
   Онъ отвѣтилъ на это пожатіемъ плечъ, что означало: "ничего особеннаго я не сдѣлалъ", -- поднялъ съ земли свое платье, наскоро одѣлся и, подойдя опять къ лежавшему ребенку, произнесъ:
   -- Надо хорошенько согрѣть его ноги, хорошенько растереть все тѣло, и черезъ часъ мальчикъ будетъ бѣгать, какъ ни въ чемъ не бывало. Хорошо, что я во-время поспѣлъ.
   -- Такъ значитъ опаснаго ничего нѣтъ?
   -- Ничего. Дѣвочка, гдѣ ты живешь? обратился онъ къ Вертѣ.
   -- Тамъ, сударь, въ Монсо... вонъ въ томъ домикѣ... отсюда это далеко... тамъ мама живетъ.
   -- Веди-же насъ къ твоей мамѣ.
   Онъ поднялъ Андрэ, положилъ его головку себѣ на плечо и понесъ, растирая, отъ времени до времени, на ходу грудь ребенка.
   -- Вы можете сами простудиться, замѣтила Валентина.
   -- Не безпокойтесь, солнце сильно грѣетъ, а домъ ихъ недалеко.
   Шляпу свою молодой человѣкъ потерялъ въ то время, когда бѣжалъ къ рѣкѣ, и она лежала гдѣ-нибудь тамъ, въ кустахъ. Зонтикъ Валентины былъ поднятъ на дорогѣ и врученъ ей какимъ-то матросомъ, явившимся на помощь вмѣстѣ съ другими людьми; та поблагодарила его ласковой улыбкой и поспѣшила за незнакомцемъ, который шелъ довольно скоро, бережно неся на своихъ рукахъ спасеннаго имъ ребенка; вода лила изо рта и ноздрей Андрэ. Валентина развернула зонтикъ надъ головами обоихъ, чтобы защитить ихъ отъ лучей солнца, причемъ принуждена была опускать глаза всякій разъ, когда молодой человѣкъ бросалъ на нее глубокій, задумчивый, полный восхищенія взглядъ.
   Такимъ образомъ, слѣдуя вдоль набережной Сены къ водопроводу, они дошли до жилища, указаннаго маленькой Бертой. Среди трупы скромныхъ, но чистенькихъ домиковъ, принадлежащихъ бѣлильщикамъ, продавцамъ рѣчнаго песку и глиняныхъ кружекъ, стояла убогая хижина, съ крошечнымъ садикомъ, окруженнымъ заборомъ, дверь которой выходила на набережную рѣки. Берта толкнула дверь, первая вбѣжала въ комнату и громко проговорила своимъ визгливымъ голосомъ:
   -- Не бойся, мама! Это ничего!
   -- Что такое ничего? спросилъ слабый, болѣзненный голосъ;-- значитъ, что-нибудь случилось?
   Въ эту минуту, въ комнату вошелъ незнакомецъ съ Андрэ на рукахъ, а за нимъ и Валентина; она взглянула въ одинъ изъ темныхъ угловъ убогаго жилища и увидѣла тамъ распростертую на тощемъ соломенномъ тюфякѣ молодую женщину, чрезвычайно худую и блѣдную, по всѣмъ признакамъ чахоточную, съ блестящими глазами.
   Несчастная испустила вопль ужаса, увидавъ своего безчувственнаго ребенка; она съ трудомъ приподнялась и уже высунула изъ-подъ одѣяла костлявую, желтую ногу; по Валентина знакомъ успокоила ее; тогда больная, смутившись при видѣ незнакомаго мужчины, закрылась одѣяломъ и, сидя на постели, начала безсвязно приговаривать:
   -- Мальчикъ мой! Милый мой Андрэ! Крошка мой!
   -- Онъ упалъ въ воду, только вы не тревожьтесь... благодаря этому господину, нѣтъ никакой опасности...
   -- Ничего, ничего, мама! твердила Берта, хватая блѣдную, какъ воскъ, руку больной и гладя ее своими пухленькими пальчиками.
   Между тѣмъ, молодой человѣкъ посадилъ мальчика на стулъ, спросилъ уксусу и клочекъ фланели -- все, что можно было найти подъ рукой -- и началъ растирать его. Блѣдное личико Андрэ невольно привело на память Валентинѣ могилу мальчика въ Лувесьенскомъ лѣсу, воспѣтую Шенье:

Adieu, dans la maison d'ou l'ont ne revient pas!

   Слезы навертывались у нея на глазахъ при мысли, что на этотъ разъ передъ нею не трупъ давно забытаго ребенка, а маленькое существо, боровшееся со смертью.
   Вскорѣ Андрэ раскрылъ глаза, улыбнулся, посмотрѣлъ вокругъ съ растеряннымъ видомъ и хотѣлъ-было броситься къ матери, но у него закружилась голова и онъ зашатался; тогда Валентина и молодой человѣкъ подхватили его подъ руки и подвели къ постели больной.
   Взволнованная и разстроенная Валентина снова подмѣтила, что незнакомецъ устремилъ на нее глубокій, выразительный взглядъ и попробовала улыбнуться.
   Больная охватила костлявыми руками голову ребенка и страстно прильнула къ ней своими блѣдными губами. Она, рыдая, осыпала его поцѣлуями.
   -- Злой мальчикъ! проговорила она, задыхаясь; -- ты опять ходилъ къ рѣкѣ! Вѣдь ты не умѣешь плавать!..
   -- Умѣю, мама, право, умѣю немножко! только я запутался въ этой противной травѣ... знаешь... длинныя такія тамъ водоросли... Дядя Влэкаръ, рыбакъ, позволилъ мнѣ два раза закинуть сѣть... слышишь?.. два раза! Я закинулъ первую -- вышло отлично! Ну, думаю себѣ, если мамѣ сегодня вечеромъ кушать захочется -- вѣдь докторъ позволилъ тебѣ все кушать -- я приготовлю ей такое-же хорошее жаркое, какъ въ трактирѣ "Старой Красной Рыбы". Представь себѣ, мама, мнѣ въ сѣть попалось восемь пискарей, да не маленькихъ, а крупныхъ! восемь пискарей и одна плотва!.. Берта, какъ увидала, захлопала въ ладоши и закричала: "Еще, еще!.." Я закинулъ во второй разъ сѣсть, перевѣсился черезъ край лодки, нога у меня поскользнулась... ну, я и упалъ въ воду! Я вѣдь не виноватъ въ этомъ!..
   -- Не виноватъ, не виноватъ! А если-бы ты утонулъ, несчастный! Что-бы тогда съ матерью то сталось? Дай мнѣ слово, что ты больше ногой не ступишь въ лодку!.. Богъ съ ней, съ этой рыбой дяди Блэкара! Побожись, что ты больше не будешь ее ловить!..
   -- Божусь, мама!
   -- Видите-ли, сударыня, продолжала больная, обращаясь къ Валентинѣ;-- у меня сердце замираетъ, когда подумаю, не случилось-бы съ нимъ того-же, что и съ его отцомъ!.. Бѣдный мой Луи!.. Онъ не утонулъ, правда, за то раскроилъ себѣ голову, свалился съ подмостокъ... здѣсь, въ Сен-Жерменѣ... Онъ былъ не простой каменьщикъ, а товарищъ подрядчика!.. Ему поручили сдѣлать поправки во дворцѣ... Можетъ быть, вы бывали тамъ... видѣли... лѣса еще не сняты... Луи упалъ съ самаго верха на мостовую, какъ-разъ противъ театра... и представьте, мы только наканунѣ были тамъ съ нимъ! Снесли его въ больницу, а черезъ часъ онъ и скончался... Богъ лишилъ меня даже отрады походить за нимъ вотъ здѣсь, въ этомъ домишкѣ, который дали за мной въ приданое! Кромѣ него, у насъ ничего не осталось...
   Въ этомъ прерывистомъ разсказѣ горемычной вдовы слышалась такая жгучая, неподдѣльная скорбъ, что, слушая ее, Валентина думала:
   -- Бѣдная, бѣдная!
   А молодой человѣкъ обратился къ больной съ вопросомъ:
   -- Такъ это вашъ собственный домъ?
   -- Но надолго, сударь!.. Кредиторы хотятъ все продать... Мы никогда не были богаты, а то, что успѣли скопить, пошло на похороны, его положили тамъ, на кладбище, въ углу, между виноградниками,-- на докторовъ да на лекарство, потому что, послѣ смерти отца моихъ малютокъ, я не встаю съ постели. Точно съ его смертью у меня все нутро перевернулось...
   -- А другихъ средствъ у васъ нѣтъ?.. Нѣтъ-ли родныхъ, друзей?..
   -- Друзей! о, да!.. всѣ наши сосѣди... родныхъ также имѣю. Послѣ отца насъ осталось одиннадцать человѣкъ... Онъ былъ огородникъ и жилъ въ довольствѣ... но вѣдь если раздѣлить кусокъ на одиннадцать частей, то немного достанется каждому. Мнѣ вотъ дали этотъ домишко.
   -- Такъ почему-же?..
   -- Понимаю, сударь, что вы хотите сказать... Всѣ мои братья и сестры или разъѣхались, или поженились и повыходили замужъ, я когда есть своя семья, дѣти, разныя нужды... только и думаешь о себѣ, забываешь о другихъ... Оно и естественно. Настоящіе, что называется, родные -- это отецъ и мать... Нѣтъ, виновата. Былъ у меня меньшой братъ, онъ жилъ въ Траси-ле-Валь; тотъ часто помогалъ мнѣ... Но въ прошломъ году, на Рождествѣ, онъ умеръ...
   -- Несчастная женщина! думала Валентина, сердце которой болѣзненно сжималось отъ этого грустнаго разсказа.
   Больная замолчала, тряхнула головой, какъ-бы для того, чтобы отогнать осадившія ее черныя мысли, затѣмъ, слабо улыбнулась, протянула руку молодому человѣку и произнесла разбитымъ голосомъ, силясь придать ему веселый тонъ:
   -- Не глупа-ли я, что заставила васъ выслушать мои жалобы! Большая вамъ нужда знать всѣ эти подробности! Мнѣ-бы слѣдовало прежде всего поблагодарить васъ отъ всей души, сударь, за то, что вы спасли моего ребенка! Андрэ, благодари-же своего спасителя! И ты, Берта, благодари!
   -- Благодарю васъ, сударь! проговорилъ мальчикъ.
   -- Благодарю васъ, сударь! повторила за братомъ дѣвочка, поднимаясь на цыпочки и подставляя свой лобъ для поцѣлуя.
   -- А госпожу-то?.. поблагодарите и ее, дѣти... Дай вамъ Богъ жить всегда вмѣстѣ и не разлучаться, какъ я разлучилась съ моимъ бѣднымъ Луи! Тяжела разлука, когда горячо любишь другъ друга!
   Очевидно было, что она принимала Валентину и ея спутника за счастливую чету нѣжныхъ супруговъ. При этихъ словахъ щеки молодой дѣвушки покрылись яркимъ румянцемъ, а лицо молодаго человѣка помертвѣло точно отъ невыносимой физической боли, и онъ поспѣшно проговорилъ, подходя къ кровати больной:
   -- Ежели случай далъ мнѣ возможность оказать вамъ услугу, то позвольте довершить начатое дѣло. Вашъ сынъ не отдѣлается, вѣроятно, однимъ испугомъ; ему понадобятся, можетъ быть, лекарства, получше пища... Вотъ возьмите это, чтобы купить все необходимое для него...
   Онъ подалъ женщинѣ кошелекъ.
   -- Возьмите, возьмите, пожалуйста! упрашивалъ онъ.
   -- Что это, милостыня?-- произнесла грустно больная,-- я не просила ее у васъ, да и Луи...
   -- Я не милостыню вамъ подаю, а предлагаю, если хотите, взаймы. Прошу васъ, возьмите!
   -- Взять взаймы? но какъ-же я расплачусь съ вами? Сколько тутъ у васъ денегъ?
   -- Я не знаю.
   -- Да вѣдь это все золото! воскликнула больная, открывая кошелекъ.-- Золото!... Ни за что не возьму!
   -- Окажите и вы мнѣ, въ свою очередь, услугу. Я не могу въ этомъ видѣ вернуться въ Сен-Жерменъ. Не можете-ли вы ссудить меня какимъ-нибудь платьемъ?
   -- Платьемъ? Вонъ тамъ, въ слѣдующей комнатѣ, стоитъ сундукъ. Въ немъ спрятано все, что осталось отъ моего покойника! Тутъ-же лежитъ и другая курточка Андрэ...
   -- Мы вмѣстѣ переодѣнемся. Пойдемъ, Андрэ!
   Онъ взялъ мальчика за руку и увелъ его съ собою. Пока они переодѣвались, Валентина попробовала утѣшить, успокоить несчастную женщину и спросила, какъ ее зовутъ.
   -- Селестина Франсуа.
   -- Позвольте и мнѣ, m-me Франсуа, также оставить вамъ что-нибудь на память. Возьмите, Берта, продолжала молодая дѣвушка, подавая малюткѣ золотую монету, стоившую цѣлаго кошелька золота, такъ-какъ монета эта была пріобрѣтена цѣною многихъ лишеній бережливой Валентины.
   -- Это мнѣ на пирожки? сказала дѣвочка.-- Благодарю васъ, madame!
   -- Не madame, а mademoiselle, возразила Валентина.
   -- Такъ это не мужъ вашъ? спросила Селестива.
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ вашъ братъ?
   -- Я даже не знаю, какъ его зовутъ.
   -- Какъ! воскликнула больная, -- Значитъ васъ свелъ случай съ моимъ Андрэ...
   -- Да. Вамъ онъ доставилъ большую радость, а меня избавилъ отъ мучительнаго состоянія.
   -- Вотъ онъ! сказала Селестина.
   Незнакомецъ, дѣйствительно, вошелъ въ комнату вмѣстѣ съ Андрэ, переодѣтый съ ногъ до головы. Сапоги свои онъ замѣнилъ толстыми башмаками, надѣлъ панталоны изъ бумажной матеріи, а подъ пальто и жилетку, оставшіяся сухими, надѣлъ рубашку изъ грубаго суроваго холста, съ большимъ отложнымъ крестьянскимъ воротомъ, который не застегивался у горла, а завязывался тесемками. Отъ грубой рубашки еще рѣзче выказывалась смуглая, красивая шея молодого человѣка, смахивавшаго въ этомъ костюмѣ на здороваго, смѣлаго деревенскаго парня. Въ рукѣ онъ держалъ валеную, мягкую шляпу.
   Несмотря на такое превращеніе, Валентина нашла, что у него очень благородный видъ.
   -- Мадамъ Франсуа, обратился онъ съ улыбкой къ больной,-- я, конечно, раньше двухъ дней приду навѣстить васъ; но если пожелаете прислать мнѣ мои вещи, которыя я здѣсь оставилъ, и взять обратно свои, то вотъ мой адресъ.
   Онъ подалъ ей визитную карточку.
   -- Благодарю васъ, сударь, покорнѣйше васъ благодарю, сказала Селеетина и по складамъ прочитала вслухъ, что значилось на карточкѣ:
   -- Робертъ... де... Сальвіакъ... площадь... Вин... Винти...
   -- Нѣтъ, это мой парижскій адресъ, я его зачеркнулъ, а сверху написалъ карандашомъ теперешній...
   -- Ахъ, да! Отель павильона Генриха IV.
   -- Да.
   -- Знаю, знаю! Благодарю, благодарю васъ, сударь!
   Робертъ де-Сальвіакъ! Имя это не пробудило въ головѣ Валентины никакихъ воспоминаній, тѣмъ не менѣе, она повторила его нѣсколько разъ про себя, находя въ немъ нѣчто героическое. Робертъ де-Сальвіакъ! Впрочемъ, кто-то при ней произнесъ его однажды. Именно такъ! Или Генріета де-Грандье, или Ревиль. Сальвіакъ! Робертъ! И фамилія и имя звучатъ такъ смѣло и воинственно, такъ идутъ къ тому, кто ихъ носитъ.
   Простившись съ больной, маркизъ почтительно поклонился молодой дѣвушкѣ и несовсѣмъ твердымъ голосомъ сказалъ ей:
   -- Я не смѣю добиваться чести проводить васъ... въ такомъ нарядѣ, договорили его улыбка и жестъ.
   -- О! отвѣчала Валентина, улыбнувшись въ свою очередь и какъ-бы желая сказать: "тутъ дѣло не въ нарядѣ".-- Благодарю васъ, я знаю дорогу, и...
   У нея недостало смѣлости принять предложеніе; ее удерживало чувство какого то безотчетнаго страха.
   -- Въ такомъ случаѣ, позвольте васъ просить передать мое почтеніе г-жѣ де-Грандье... если вы увидите ее сегодня вечеромъ, какъ я предполагаю...
   -- Кузинѣ? Да, я живу у нея! Но почему вы это знаете?
   -- Я имѣлъ честь встрѣтиться съ вами на послѣднемъ балѣ г-жи де-Грандье, только, къ несчастью, ушелъ оттуда въ ту самую минуту, какъ вы пріѣхали.
   Валентина еще болѣе сконфузилась.
   -- Будьте также добры, м-ль Трезель, передайте вашему дядѣ, что я читалъ его послѣдній отчетъ. Хотя я и совершенный невѣжда въ дѣлѣ ученыхъ изслѣдованій, однако, люблю науку и интересуюсь ею. Одинъ изъ моихъ родственниковъ, врачъ Лоро, отзывается съ большою похвалою о трудахъ доктора Трезеля.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? воскликнула Валентина, невольно выказавъ удивленіе и недовѣріе къ словамъ де-Сальвіака.
   -- Въ самомъ дѣлѣ.
   -- Ахъ, какъ онъ будетъ доволенъ, мой добрый дядя!
   -- Вы не забудете передать ему это?
   -- Конечно, нѣтъ. Но вы доставили-бы ему еще большее удовольствіе, если-бы...
   -- Если-бы что?
   -- Если бы зашли какъ-нибудь вечеромъ и лично сообщили ему это пріятное извѣстіе.
   Робертъ поблѣднѣлъ, поклонился и молча глядѣлъ на Валентину.
   -- Мы сошлись съ вами на одномъ добромъ дѣлѣ, продолжала она,-- сдѣлаемте другое -- утѣшимте дядю!
   -- Такъ я попрошу васъ представить меня ему, но прежде попрошу г-жу де-Грандье представить меня вамъ.
   -- Что можетъ быть лучше той рекомендаціи, которую вы сейчасъ сдѣлали сами себѣ?
   И она указала граціознымъ жестомъ, съ улыбкою, на маленькаго Андрэ, игравшаго съ сестрой у постели матери; затѣмъ, на прощанье, подала руку маркизу. Когда тотъ протянулъ ей свою, она почувствовала, какъ рука его дрожитъ, но не спросила, однако, отчего.
   Валентина нѣсколько пожалѣла, зачѣмъ не приняла предложеніе Роберта проводить ее до Сенъ-Жермена. Онъ, какъ видно, зналъ уже, кто она; ей также хотѣлось поближе узнать его. Прощаясь, она поцѣловала обоихъ дѣтей, а матери ихъ, разсыпавшейся въ благодарности ей, какъ и Роберту, она сказала: до свиданія! Выйдя изъ хижины, молодая дѣвушка ощутила какую-то потребность скорѣе вернуться домой, чтобы наговориться съ Генріетой о Сальвіакѣ.
   Поднимаясь по ступенямъ, которыя вели въ улицу Шато-нефъ, она инстинктивно взглянула на павильонъ, гдѣ жилъ Робертъ. Неужели мы сосѣди? подумала Валентина. Дѣйствительно, отель выходилъ однимъ фасадомъ на терасу парка, а другимъ на улицу Шато-нефъ, значитъ, можно часто встрѣчаться съ молодымъ человѣкомъ.
   -- Откуда это вы, кузина? воскликнула хорошенькая вдовушка, увидавъ Валентину.-- А мы уже начинали безпокоиться.
   -- Да, правда, подхватилъ докторъ Урбанъ.-- Я рѣшительно не зналъ, куда ты дѣлась; думалъ, ужь не случилось-ли съ тобой какого несчастья. По твоей милости, я перепустилъ на три градуса жару, такъ что два утиныхъ яйца...
   -- Ахъ, отстаньте вы съ вашими утками, Трезель!.. Разсказывайте, кузина, что было съ вами?
   -- А то, что на моихъ глазахъ едва не погибъ ребенокъ и что мнѣ попался настоящій герой романа, отвѣчала съ улыбкой Валентина.
   И она разсказала приключеніе, случившееся съ маленькимъ Андре, съ такимъ жаромъ и увлеченіемъ, что г-жа де-Грандье подумала:
   -- Та, та, та! кажется, у васъ головка закружилась!-- А какъ зовутъ этого героя? спросила она.-- Можетъ быть, окажется, что это, ни болѣе ни менѣе, какъ паладинъ изъ школы плаванія!
   -- Его зовутъ Робертъ де-Сальвіакъ, отвѣчала Валентина.
   -- Маркизъ! О, въ такомъ случаѣ, беру свое слово назадъ. Правда ваша, Валентина, это настоящій герой романа. Но вотъ что странно: маркизъ живетъ въ Сенъ-Жерменѣ и до сихъ поръ не сдѣлалъ мнѣ визита... Вѣроятно, онъ помѣстился въ Павильонѣ?
   -- Герой романа! думала, между тѣмъ, Валентина.-- Какого-же романа? спросила она, обращаясь къ кузинѣ.
   -- Какъ? развѣ вы не знаете? Да вѣдь это, милая моя, тотъ самый Робертъ де-Сальвіакъ, который...
   Генріета уже готова была проговориться, по крошка-докторъ поспѣшно дернулъ ее за оборку платья и шепнулъ ей на ухо:
   -- Тсъ, тсъ! Она ничего не слыхала объ исторіи де-Реньера! Ни слова ей объ этомъ, иначе она будетъ смотрѣть на него, какъ на чудовище!
   -- Правда, правда, подумала г-жа де-Грандье.-- Мнѣ это и въ голову не пришло.
   -- Ну, что-же дальше? спросила Валентина.-- Тотъ самый де-Сальвіакъ, который...
   -- Ничего, отвѣчала вдовушка.-- Я вамъ послѣ разскажу.
   -- Кушать подано! провозгласилъ вошедшій въ комнату лакей.
   -- А-а! тѣмъ лучше! воскликнулъ съ живостью Трезель,-- я умираю съ голоду. Затѣмъ, предложивъ руку кузипѣ, онъ прибавилъ:
   -- Это приглашеніе къ столу явилось какъ нельзя болѣе кстати: оно разомъ прекратитъ вашъ неосторожный разговоръ.
   А Валентина въ это время задумчиво повторяла про себя:
   -- Герой романа! Послѣ разскажу! Какая-же это тайна скрывается въ прошлой жизни де-Сальвіака?
   

ГЛАВА IX.
Лѣтній сезонъ.

   Робертъ де-Сальвіакъ вернулся домой гораздо задумчивѣе и взволнованнѣе, чѣмъ Валентина. "Неужели случайная встрѣча съ этой молодой дѣвушкой готовитъ мнѣ новыя испытанія?" думалъ онъ. М-ль Трезель не выходила у него изъ головы послѣ бала, въ мартѣ мѣсяцѣ, когда она явилась передъ нимъ, какъ свѣтлое видѣнье, и съ тѣхъ поръ ея образъ, тревожная ночь, проведенная имъ,-- все это оставило въ немъ впечатлѣніе сна, но сна обворожительнаго. Де-Сальвіакъ, также какъ и де-Реньеръ, вспоминая о Валентинѣ, спрашивалъ себя: да дѣйствительно-ли Бланшъ умерла?
   Послѣ этой вторичной встрѣчи съ м-ль Трезель онъ готовъ былъ въ тотъ-же вечеръ уѣхать совсѣмъ изъ Сен-Жермена. Какой-то внутренній голосъ совѣтовалъ ему исполнить это скорѣе. Онъ поселился здѣсь потому только, что ему понравился этотъ тихій городокъ, расположенный на открытой мѣстности. Де-Сальвіакъ ощущалъ особенное спокойствіе и забывалъ прошлое, глядя на великолѣпный лѣсъ, вѣнчающій стѣной своихъ могучихъ деревьевъ обширную долину; въ немъ пробуждалъ столько историческихъ воспоминаній этотъ старинный замокъ, выстроенный по образцу замка Лукреціи Борджіа въ Ферарѣ и вмѣщавшій въ себѣ огромную археологическую колекцію памятниковъ древности, какъ-то римскаго оружія, друидическихъ доспѣховъ и остатковъ каменнаго періода. Имѣя его передъ глазами, де-Сальвіакъ уносился за сотни миль отъ Парижа.
   Онъ перевезъ въ отель павильона Генриха IV свои скульптурные инструменты и нерѣдко проводилъ цѣлые часы въ томъ, что мялъ глину у окна своей комнаты, а въ видѣ отдыха выходилъ на балконъ, облокачиваясь на его перила, и не сводилъ глазъ съ разстилавшагося передъ нимъ великолѣпнаго ландшафта. Подъ ногами его чернѣлъ пустынный лѣсъ, перерѣзанный бѣлой лентой шоссе, сверкала Сена, извиваясь между безчисленными виллами, тонувшими въ массѣ зелени, а изъ-за нея, то тамъ, то сямъ, выказывались кирпичныя трубы заводовъ, крыши домовъ селенія Сартувиль, шпиль его церкви, грозный силуэтъ горы Mont-Valerien, лежащей, подобно бульдогу-исполину, на стражѣ передъ невидимымъ отсюда, но смутно обрисовывающимся въ туманѣ Парижемъ.
   Передъ глазами Роберта былъ прелестнѣйшій пейзажъ на всемъ пространствѣ между Мазономъ и Марли, и онъ упивался этими видами изъ своего уединеннаго уголка.
   Въ Сен-Жерменъ онъ перебрался только за нѣсколько дней передъ тѣмъ и положительно не зналъ, что у г-жи де-Грандье есть загородная вилла въ улицѣ Шато-Нёфъ. Только наканунѣ своей встрѣчи съ Валентиной на берегу рѣки онъ услышалъ, что близехонько отъ него, между улицами Медичи и Буленгренъ, находится домъ, принадлежащій молодой вдовушкѣ.
   -- Пойду завтра съ визитомъ къ г-жѣ де-Грандье, сказалъ себѣ де-Сальвіакъ, невольно пожалѣвъ при этомъ, что уединеніе, котораго онъ такъ добивался, будетъ теперь болѣе или менѣе нарушено.
   Послѣ встрѣчи съ Валентиной Робертъ задалъ себѣ вопросъ: идти ему къ г-жѣ де-Грандье или нѣтъ? Ему страстно хотѣлось тамъ побывать и, въ то-же время, его удерживалъ какой-то неопредѣленный страхъ. Онъ боялся не того, что можетъ столкнуться съ адмираломъ -- есть средства избѣжать этого: велѣть доложить о себѣ или заранѣе предупредить хозяйку. Онъ боялся присутствія тамъ Валентины.
   То глубокое волненіе, которое Робертъ испытывалъ, бывало, при Бланшъ де-Кларансъ, охватывало его теперь при одномъ воспоминаніи о Валентинѣ Трезель. Удивительное сходство между этими двумя женщинами, умершей и живой,-- сходство, возбуждавшее въ де-Реньерѣ чувство какого-то болѣзненнаго восторга, не столько очаровывало Роберта, сколько пугало. Адмиралу казалось, что онъ нашелъ въ Валентинѣ свою погибшую жену; маркизъ-же страшился, чтобы новая любовь не овладѣла его сердцемъ и не вытѣснила изъ него старой.
   И немудрено. Онъ дорожилъ даже горькими воспоминаніями о своей трагической любви къ Бланшъ; это была единственная въ его жизни истинная привязанность; въ ней сливались любовь юности съ страстью взрослаго человѣка, пока, на конецъ, идилія молодости не превратилась въ драму зрѣлаго возраста. Оба эти воспоминанія поглотили все существо де-Сальвіака. Однажды, раскрывъ наудачу томъ сочиненій Шатобріана, онъ прочелъ слѣдующія слова: "разорвать связь съ дѣйствительностію -- ничего, но съ воспоминаніями -- невозможно! Въ человѣкѣ такъ мало реальнаго, что отнимите у него мечты -- и вы разобьете его сердце". Прочитавъ это, де-Сальвіакъ почувствовалъ въ груди приливъ рыданій. Нѣтъ, ему не оторваться отъ призраковъ прошлаго: они были ему слишкомъ дороги, онъ съ ними сжился, онъ жилъ ради нихъ. Въ тридцать лѣтъ съ небольшимъ, Робертъ, подобно де-Реньеру, носилъ на душѣ невыносимо тяжелое бремя -- угрызеніе совѣсти, что онъ былъ причиной смерти любимой имъ женщины и, вмѣстѣ съ тѣмъ, жгучую скорбь, что онъ никогда больше не увидитъ ее.
   Вотъ почему образъ Валентины и очаровывалъ его, и въ тоже время наводилъ на него какой-то ужасъ. Неужели онъ изгналъ уже изъ моего сердца образъ умершей? думалъ онъ.-- Неужели это погребальный звонъ прошлаго раздается теперь въ душѣ моей, въ ту минуту, когда, можетъ быть, занимается для меня заря покой жизни? Нѣтъ, лучше мнѣ совсѣмъ не показываться у г-жи де-Грандье, чтобы никогда болѣе не встрѣчаться съ м-ль Трезель. Ея или, ея лицо -- все это не даетъ мнѣ покоя ни днемъ, ни ночью, заставляетъ страдать. Ты разбилъ свою жизнь, де-Сальвіакъ и не имѣешь уже права начинать ее съизнова".
   Онъ сталъ укладываться, но вслѣдъ за тѣмъ вынулъ изъ чемодана свои вещи, нѣсколько разъ повторилъ себѣ, что уѣдетъ, и все таки остался. "Если я нахожу прелестной м-ль Трезель, то это еще не значитъ, что я началъ забывать Бланшъ", утѣшалъ онъ самъ себя...
   Нельзя не сознаться, что въ этой вѣрности памяти умершей было много трогательнаго. Изъ всей своей прошедшей жизни Робертъ только и сохранилъ воспоминаніе объ этой любви. Связь съ Анжель Ферранъ оставила въ его сердцѣ точно такой слѣдъ, какой оставляетъ туманъ отъ рѣки въ долинѣ, когда его разсѣютъ жаркіе лучи солнца. Онъ любилъ актрису, но любовью чувственной, болѣе пылкой, чѣмъ глубокой, а теперь у него даже совсѣмъ вылетѣла изъ головы эта мимолетная, какъ прихоть, страсть.
   Любовь Роберта къ Анжели исчезла, какъ сонъ. Судьба всѣхъ человѣческихъ привязанностей такова, что одно существо отдается любви болѣе, чѣмъ другое; то-же случилось и здѣсь: Авжель любила Роберта болѣе, чѣмъ онъ ее. Она отдалась ему всецѣло, обожала его, готова была-бы пожертвовать за него своею жизнью, если-бы онъ того потребовалъ. Анжель находила, что Робертъ красивъ, смѣлъ, благороденъ; ей даже нравилось въ немъ постоянно грустное настроеніе духа, съ примѣсью горечи, проявлявшееся и въ ней самой.
   -- Знаешь-ли, почему мы такъ сошлись съ тобой? часто говаривала она ему въ первое время:-- потому, что мы оба раненые и находимъ утѣшеніе другъ въ другѣ. Любовь смѣющаяся -- это дитя; любовь плачущая -- это зрѣлое чувство. Помнишь, что Байронъ говоритъ о всемогущемъ вліяніи слезъ? Мы съ тобой ощущаемъ ихъ слѣды на нашихъ лицахъ, вотъ почему никогда и не разлучимся. Никогда!.. Не правда-ли? или, по крайней мѣрѣ, очень долго...
   Говоря это, она смѣялась насильственнымъ смѣхомъ, а Сальвіакъ молча выслушивалъ ея слова; они имѣли на него такое-же дѣйствіе, какъ пригоршни земли, бросаемыя на покойника.
   Извѣстіе, что Робертъ де-Сальвіакъ въ Сен-Жерменѣ, привело въ восторгъ г-жу де-Грандье. Однимъ посѣтителемъ больше, притомъ посѣтителемъ самымъ интереснымъ. Ее озабочивала только мысль, какъ-бы устроить, чтобы маркизъ не встрѣтился у нея съ де-Реньеромъ.
   -- На вашемъ мѣстѣ, кузина, говорилъ ей Альберикъ,-- я-бы выбралъ одного изъ двухъ.
   -- То-есть, вы хотите сказать, что нельзя разомъ принимать мужа и...
   -- Да, я того мнѣнія.
   -- Нѣтъ, ужь извините. Мнѣ нравятся тотъ и другой. Оба они премилые люди, люди съ сердцемъ. Я буду очень рада принимать ихъ у себя, потому что одинаково люблю обоихъ.
   Молодая вдовушка сдѣлала удареніе на послѣднихъ словахъ, какъ-бы желая показать этимъ, что она вовсе не обращаетъ вниманія на сужденія свѣта, а еще менѣе на сужденія кузена Ревиля.
   Правда, адмиралъ очень рѣдко бывалъ въ Сен-Жерменѣ, однако, Генріета успѣла замѣтить, что его привлекало туда присутствіе Валентины; ей становилось очевидно, что проектъ брачнаго союза -- любимая мечта доктора Трезеля -- легко можетъ осуществиться. "Вотъ будетъ торжество для меня, думала г-жа де-Грандье,-- если я возвращу обществу смертельно раненаго человѣка, и притомъ такого, какъ адмиралъ! Это настоящая побѣда! Она затмитъ собою ловкій маневръ г-жи де-Верньи, которой удалось женить капитана Рибара, лишившагося подъ Сен-Прива кистей обѣихъ рукъ!"
   Что касается дяди Трезеля, въ его воображеніи уже рисовалась картина, какъ онъ вступаетъ въ залу академіи въ качествѣ представителя ученаго открытія "искуственнаго высиживанья птицъ", и какъ его вводятъ подъ руки на эстраду Марешаль съ одной стороны, а де-Реньеръ съ другой.
   Генріета и докторъ Урбанъ распоряжались, такимъ образомъ, Валентиной безъ ея вѣдома. А между тѣмъ въ сердцѣ этого кроткаго, чистаго существа, всецѣло преданнаго своему долгу, никогда неволновавшагося страстными помыслами, -- незамѣтно росла симпатія къ Роберту де-Сальвіаку. Она продолжала встрѣчаться съ нимъ то въ улицѣ Шато-Нефъ, то у постели больной Селестивы Франсуа. Ихъ сводила въ эту хижину на берегу Сены общность цѣли -- чувство милосердія.
   Сначала Валентина ходила туда ежедневно для того, чтобы справиться о состояніи здоровья матери, Андрэ и Берты; но впослѣдствіи въ этой побудительной причинѣ не малую роль играла увѣренность, что она встрѣтитъ тамъ де-Сальвіака.
   -- Вотъ увижу, говорила она себѣ, -- дѣйствительно-ли у него доброе сердце, каждый-ли день онъ будетъ навѣщать нашу больную.
   Нашу больную! одно это слово вмѣщало въ себѣ цѣлый міръ задушевныхъ мыслей.
   Робертъ, конечно, не пропускалъ ни одного дня, чтобы не провѣдать больную мать, зная также, что онъ непремѣнно застанетъ у ея постели м-ль Трезель. Эти встрѣчи и бесѣды дѣйствовали какъ бальзамъ на его душу. Однажды у него невольно вырвались слѣдующія слова, которыя онъ произнесъ съ особенно глубокимъ выраженіемъ:
   -- Знаете-ли, м-ль Трезель, что, приходя сюда, вы утоляете страданія двухъ больныхъ?
   Валентина вспыхнула, но ничего не отвѣтила и не спросила. Да и къ чему? Она очень хорошо поняла смыслъ сказаннаго, и Робертъ началъ уже упрекать себя, что проговорился.
   Ни одинъ опытный обольститель не съумѣлъ-бы такъ ловко, какъ онъ, овладѣть сердцемъ и мыслями Валентины. Она принадлежала къ числу тѣхъ избранныхъ существъ, которыхъ сильнѣе привлекаютъ къ себѣ слезы, чѣмъ улыбка, которыя рождены для самоотверженія, сочувствуютъ всякому горю. Много на свѣтѣ женщинъ, которыя обманываютъ, измѣняютъ, доводятъ до отчаянія людей, увлеченныхъ ими; но за то итогъ высокихъ добродѣтелей, отраднаго, успокоительнаго вліянія другихъ вполнѣ заглаживаетъ зло, посѣянное первыми. Много слезъ заставляютъ проливать женщины, но еще больше проливаютъ онѣ сами!
   Валентина чувствовала, угадывала, видѣла, что Робертъ де-Сальвіакъ страдаетъ, и это именно влекло ее къ нему. Роберту не было даже надобности говорить, что на ея рукахъ двое больныхъ, требующихъ утѣшенія: то, что происходило въ его сердцѣ, она могла прочесть въ задумчивомъ выраженіи его лица.
   -- Желала-бы я знать, какое испытаніе онъ перенесъ? спрашивала себя молодая дѣвушка.-- Какъ часто его ясные глаза затуманиваются! А этотъ шрамъ посреди лба -- неужели слѣдъ какой-нибудь драмы?
   Всѣ подобнаго рода догадки, вопросы, размышленія неизбѣжно должны были довести Валентину до любви. Между состраданіемъ и любовью существуетъ тѣсная связь, похожая на братское чувство. Но странно, что молодая дѣвушка, по какому-то безотчетному побужденію, каждый разъ вспоминала о де-Реньерѣ, когда думала о маркизѣ де-Сальвіакѣ.
   Почему? Ей казалось, что оба эти человѣка, всегда задумчивые, точно надломленные страшнымъ горемъ, были достойны одинъ другого, несмотря на противоположность ихъ натуръ. Адмиралъ имѣлъ холодный, внушающій видъ; наружность маркиза была болѣе симпатична, за то не такъ характерна; первый смотрѣлъ воиномъ, второй -- художникомъ. Какая благородная задача для сердца Валентины -- утѣшить одного изъ двухъ, заставить его забыть всю горечь прошлаго, возродить его къ новой жизни, воскресить въ немъ надежды!
   Но на которомъ-же изъ двухъ ей остановить свой выборъ? На сторонѣ Роберта были молодость и увлекательность ума; на сторонѣ адмирала -- обаяніе героя, притомъ онъ находился въ такомъ возрастѣ, когда жизнь нельзя уже начинать съпзнова. Можетъ быть, онъ болѣе имѣлъ-бы правъ на то, чтобы Валентина съ самоотверженіемъ, полнымъ уваженія и участія, посвятила себя ему.
   Все это были только мимолетныя мысли. Конечно, докторъ Трезель и г-жа де Грандье при всякомъ удобномъ случаѣ очень ловко расхваливали адмирала въ присутствіи молодой дѣвушки, росписывали его подвиги на войнѣ, воспѣвали его храбрость и доброту; и Валентина съ удовольствіемъ слушала ихъ, какъ потому что де-Реньеръ интересовалъ ее, несмотря на то, что она какъ-будто нѣсколько робѣла при немъ, такъ и потому, что она вовсе не догадывалась, какую цѣль преслѣдовали вдовушка и дядя.
   Однажды, когда Валентина спросила ихъ, не придавая никакого особеннаго значенія своимъ словамъ, какимъ образомъ адмиралъ лишился жены, -- она съ изумленіемъ замѣтила, что вопросъ ея сильно смутилъ Генріету и Трезеля. Ей разсказали какую-то исторію о внезапномъ приливѣ крови, слѣдствіемъ котораго была скоропостижная смерть. Но Валентина инстинктивно поняла, что это неправда.
   -- Гдѣ умерла графиня? спросила она.
   -- Въ Парижѣ.
   -- Въ домѣ въ алеѣ Монтэнь, добавила г-жа де-Грандье.-- Съ этихъ-то поръ адмиралъ и бросилъ совсѣмъ свой домъ. Говорятъ, будто онъ не притронулся ни разу ни къ одной вещи, которой касалась рука Бланшъ.
   Не любя романовъ и вообще всего романическаго, она. однакожь, задумалась надъ тѣмъ, что услышала. Нѣтъ сомнѣнія, де-Реньеръ, также какъ и де-Сальвіакъ, были героями какого-нибудь романа. Такъ страдать, бросить домъ, такъ свято чтить память покойной!.. Все это очень, очень завлекательно!.. Но для Валентины въ этой исторіи все-таки оставался таинственный, необъяснимый уголокъ, въ который ей очень хотѣлось заглянуть.
   На другой день, передъ вечеромъ, она возвращалась отъ Селестины Франсуа, которая понемногу оправлялась отъ болѣзни; чуждая всего дурного, не страшась людской клеветы по поводу своихъ ежедневныхъ посѣщеній дома бѣдной вдовы, она спокойно шла съ Робертомъ по направленію къ Сен-Жермену, вдоль улицы Виноградниковъ, которая ведетъ къ сторонѣ дворцовой терасы. Они медленно подвигались впередъ. Робертъ, какъ-бы нарочно для того, чтобы принудить себя не смотрѣть на Валентину и не думать о ней. машинально блуждалъ глазами по краснымъ стѣнамъ стараго замка, которыя грозно возвышались передъ нимъ, на подобіе крѣпостныхъ стѣнъ. Не мало историческихъ событій пронеслось надъ этими стѣнами. Робертъ увидалъ, что къ заржавленной, наглухо-заколоченной двери замка прибито до половины изорванное объявленіе о результатѣ выборовъ; чтобы чѣмъ-нибудь отвлечь свои мысли отъ своей очаровательной спутницы, онъ обратилъ ея вниманіе на объявленіе и сказалъ:
   -- Много назидательнаго представляетъ этотъ клочекъ бумага на развалинахъ древняго замка... Всеобщая подача голосовъ замѣнила прошлые порядки, наложивъ на нихъ свою печать!
   Валентина взглянула въ ту сторону и улыбнулась. Въ это мгновеніе она почему-то вспомнила о своемъ вчерашнемъ разговорѣ по поводу Бланшъ де-Реньеръ и подумала: "Сальвіаку, конечно, хорошо извѣстны всѣ городскія происшествія, поэтому онъ долженъ знать то, что скрыла отъ меня Генріета, если только она скрыла что-нибудь". Уступивъ очень естественному любопытству, она сказала:
   -- Маркизъ, вы, вѣроятно, можете разъяснить одно загадочное обстоятельство, которое не даетъ мнѣ покоя... О! не тревожьтесь, страшнаго тутъ ничего нѣтъ! Это съ моей стороны просто женскій капризъ, желаніе узнать то, что стараются отъ меня скрыть.
   -- Что-же это такое?
   -- Одинъ изъ тѣхъ секретовъ, которые не имѣютъ никакого значенія въ глазахъ свѣтскихъ людей, но обращаютъ на себя вниманіе людей не свѣтскихъ. Вы знакомы съ адмираломъ де-Реньеромъ?
   -- Да, отвѣчалъ де-Сальвіакъ глухимъ голосомъ, взглянувъ на Валентину съ выраженіемъ ужаса.
   Вопросъ былъ предложенъ очень просто и Робертъ нисколько не сомнѣвался въ томъ, что Валентина, прямо смотрѣвшая на него своими ясными, спокойными и честными глазами, не готовитъ ему никакой западни. Однакожь, онъ почувствовалъ, какъ по спинѣ его забѣгали мурашки. Имя де-Реньера, произнесенное этой молодой дѣвушкой, прозвучало въ его ушахъ живымъ укоромъ, даже почти угрозою.
   -- Если вы его знаете, продолжала Валентина,-- то вамъ должна быть также извѣстна и причина смерти графини де-Реньеръ. Скажите, отчего она умерла?
   На этотъ разъ Робертъ поблѣднѣлъ, какъ мертвецъ. Онъ остановился, какъ вкопанный, ноги его отказывались двигаться, точно невидимая, могучая сила приковала его къ мѣсту.
   -- Отчего она умерла? повторила молодая дѣвушка, полагая, что Робертъ не разслушалъ ее. Въ ожиданіи отвѣта, она также остановилась и повернула къ нему голову.
   Увидавъ зловѣщую блѣдность лица маркиза, его посинѣвшія губы, полузакрытыя шелковистой черной бородой, его грустный, растерянный взглядъ, Валентина вздрогнула отъ ужаса. Но вмѣсто того, чтобы отшатнуться, она инстинктивно бросилась къ де-Сальвіаку и изъ ея груди вырвался крикъ, полный тревоги:
   -- Боже мой! что съ вами? что съ вами, маркизъ?
   -- Ничего, право, ничего, отвѣтилъ глухимъ голосомъ де-Сальвіакъ, силясь побѣдить овладѣвшее имъ мучительное волненіе и мало-по-малу приходя въ себя.-- Должно быть нервная боль... головокруженіе...
   -- Однако...
   -- Ничего, увѣряю васъ. Благодарю за участіе... пожалуйста, извините...
   Они пошли далѣе.
   "Невинная, младенческая рука, думалъ Робертъ, смотря сбоку на Валентину, которая продолжала свои путь блѣдная и задумчивая,-- и та, лишь только прикоснулась къ живой ранѣ моего сердца, какъ рана тотчасъ-же раскрылась и облилась кровью!"
   Валентина, въ свою очередь, размышляла, случайно-ли произошла такая страшная перемѣна въ лицѣ и въ голосѣ маркиза, или она вызвана была ея вопросомъ? Послѣднее казалось невѣроятнымъ, и все-таки она инстинктивно замолчала и не заводила уже рѣчи о томъ, на что ей не хотѣли отвѣтить.
   По всему видно, что какая-нибудь драма связана со смертію графини де-Реньеръ; иначе какъ объяснить смущеніе де-Сальвіака, а также умышленное молчаніе на этотъ счетъ Генріеты и доктора Трезеля?
   Робертъ не произнесъ ни слова, пока они поднимались по лѣстницѣ, обсаженной липами и ведущей къ улицѣ Шато-Нефъ, Валентина-же испытывала странное ощущеніе, похожее на то, когда видишь во снѣ, что стоишь надъ пропастью и что-то тянетъ броситься туда.
   Юное сердце ея, погруженное до сихъ поръ въ невозмутимый покой, вдругъ заныло отъ неопредѣленной, необъяснимой тоски. Она догадывалась, что есть какая-то страшная тайна, которую отъ нея тщательно скрываютъ. Неужели всѣ такого рода тайны, тревоги, безпокойства, еще незнакомыя ей, а только угадываемыя, и составляютъ такъ-называемую свѣтскую жизнь?
   У павильона Генриха IV Робертъ хотѣлъ откланяться. Тутъ Валентина отогнала отъ себя осадившія ее черныя мысли и съ обычной улыбкой напомнила де-Сальвіаку, что онъ приглашенъ сегодня вечеромъ на обѣдъ къ г-жѣ де-Грандье. Тамъ его ждутъ.
   -- Да, да! отвѣчалъ Робертъ.-- Я едва не забылъ объ этомъ.
   -- Кузина никогда не простила-бы вамъ такой забывчивости.
   Де-Сальвіакъ вошелъ въ домъ вмѣстѣ съ Валентиной. Генріета справилась о здоровьи ихъ общей больной, Франсуа, и затѣмъ представила маркиза аббату Поларъ, подпрефекту и полковнику стрѣлковаго полка, обѣдавшимъ также у нея. Въ числѣ приглашенныхъ были еще Альберикъ Ревиль и товарищъ прокурора Дезорбье, какъ всегда безукоризненно одѣтый и точно накрахмаленный. Докторъ Трезель спустился изъ своей лабораторіи; готовились уже сѣсть за столъ, какъ вдругъ на крыльцѣ, выходившелъ въ садъ, появился сухощавый, улыбающійся господинъ. Его появленіе вырвало у г-жи де-Грандье радостное восклицаніе: "А-а! вотъ мы сейчасъ услышимъ парижскія новости!"
   Это былъ Тибувиль, одѣтый съ головы до ногъ въ бѣлое, по-деревенски, безъ церемоніи: куртка, жилетъ, панталоны, гетры -- все было бѣлое. Онъ держалъ въ рукѣ соломенную, широкополую шляпу-панама, бывшую въ модѣ въ 1859 г.
   -- Г-жа де-Грандье, замѣтилъ подпрефектъ любезнымъ, хотя нѣсколько и внушительнымъ тономъ,-- вы такъ жаждете парижскихъ новостей, какъ будто Сен-Жерменъ отдаленный провинціяльный городишко!
   -- О, извините, пожалуйста, мой милый префектъ, возразила съ улыбкой Генріета, -- я вовсе не имѣю намѣренія оскорблять подвластную вамъ префектуру, но мнѣ кажется, что, переѣхавъ Сену въ Парижѣ, тотчасъ-же попадаешь на край свѣта. Ну, что новаго, дорогой мой учитель?
   -- Новаго мало. Театры закрыты. Конкурсъ въ консерваторіи самый жалкій. Корнеля ломаютъ, Мольера уродуютъ... Всѣ эти молодые дебютанты и дебютантки розыграли порядочно только одну вещь -- "Стаканъ воды"... и тотъ Скриба.
   Сѣли за столъ. Валентина очутилась какъ-разъ противъ де-Сальвіака. Она могла теперь вполнѣ убѣдиться, что маркизъ сдѣлался необыкновенно задумчивъ и грустенъ съ той самой минуты, когда она произнесла имя г-жи де-Реньеръ, проходя по улицѣ Виноградниковъ. Дядя Трезель объяснялъ своему сосѣду полковнику способъ, придуманный Жоффруа де-Сент-Илеромъ, въ 1820 г., чтобы задержать развитіе зародыша въ яйцѣ. Несчастный полковникъ, посаженный между крошкой-докторомъ и аббатомъ Поларомъ, переводчикомъ Горація, очутился среди двухъ огней: то у него справа раздавались слова: эмбріонъ, искуственная насѣдка, цыпленокъ-гигантъ, то слѣва его бомбардировали вопросами въ родѣ слѣдующихъ:
   -- Я слышалъ, полковникъ, что вы большой латинистъ. Отъ души васъ поздравляю. Любопытно знать, какъ-бы вы перевели конецъ XIII оды, книги II: "Опираясь о дерево, которое, при своемъ паденіи, едва не убило Горація"... "Въ злосчастный день посадили тебя, о, роковое дерево!" Это начало, а вотъ конецъ:
   
   Quin et Prometheus et Pelopis parens
   Dulci laborum decipitur sono...
   
   Аббатъ Поларъ произносилъ эти латинскіе стихи съ такимъ благоговѣніемъ, точно совершалъ мессу.
   -- Я убѣжденъ, полковникъ, что вы перевели-бы такъ: "Прометей и отецъ Пелопса находятъ въ этихъ сладкихъ звукахъ"...
   -- Нѣтъ, я-бы перевелъ: "отецъ Пелопсъ", отвѣчалъ полковникъ, у котораго отъ досады наливались кровью жилы толстой шеи.
   -- О-о! "отецъ Пелопсъ"! это ужь черезчуръ вульгарно!
   -- За то естественно! возразилъ раздражительно полковникъ.
   Частные разговоры велись, такимъ образомъ, до десерта, когда, обыкновенно, или всѣ вдругъ говорятъ, или молчатъ и слушаютъ одного. На этотъ разъ ораторомъ былъ Тибувиль, конечно, необладавшій академическимъ краснорѣчіемъ Дезорбье, но живой, увлекающійся, истый парижанинъ, онъ умѣлъ держать себя въ хорошемъ обществѣ, такъ что если у него и проскакивали изрѣдка слова бульварнаго арго, то ровно на-столько, чтобы придать соли своей рѣчи.
   Генріета чувствовала къ Тибувилю уваженіе съ примѣсью любопытства, столь свойственнаго свѣтскимъ женщинамъ, которыя интересуются театромъ и закулиснымъ міромъ. Иной разъ професоръ такъ-же рѣзко обрывалъ вдову "бѣднаго Рауля", какъ какую-нибудь молоденькую начинающую актрису. Генріетѣ даже нравилась такая артистическая безцеремонность. Когда заходила рѣчь о Тибувилѣ, она всегда выражалась такъ: "Оригиналъ, но премилый человѣкъ!"
   -- Постойте! воскликнулъ Тибувиль,-- я ошибся, сказавъ, что нѣтъ ничего новаго въ Парижѣ. Напротивъ, я могу вамъ сообщить замѣчательную черту великодушія!
   -- Чью? Зихеля Оппермана? спросила Генріета.
   -- Нѣтъ, одной актрисы, которую вы всѣ знаете.
   У вѣтренаго, забывчиваго Тибувиля совсѣмъ вылетѣло изъ головы, что въ числѣ присутствующихъ за столомъ находится и Гобертъ де-Сальвіакъ.
   -- Кого-же это?
   -- Одной изъ моихъ ученицъ -- Анжель Ферранъ!
   -- Анжель Ферранъ! повторила г-жа де-Грандье.-- Я ее очень люблю.
   -- Хорошенькая женщина, замѣтилъ полковникъ.
   Аббатъ Поларъ нагнулся къ его уху и прошепталъ:
   -- Мнѣ, конечно, нѣтъ никакого дѣла до театра и актрисъ, но объ этой Анжель Ферранъ можно сказать то-же, что о Хлоѣ "во Фракіи рожденной", которая "умѣла сливать со звуками лютни сладкіе акорды своего голоса"... "Dulces docta molos et citharae sciens"...
   "Овернулъ-бы я шею всѣмъ переводчикамъ Горація", подумалъ полковникъ, чувствуя, что по милости аббата ему грозитъ параличъ.
   -- Кстати, спросилъ Дезорбье, -- кажется, другъ м-ль Ферранъ, Монтклеръ, собирается балотироваться въ депутаты?
   -- Чтобы замѣнять Габасса? Именно такъ!
   -- Благодаря этой-то балотировкѣ, продолжалъ Тибувиль,-- и случилось то происшествіе, о которомъ идетъ рѣчь. Особенно выдающагося въ немъ нѣтъ ничего, но поступокъ очень милый.
   -- Газскажите, Тибувиль, послышалось со всѣхъ сторонъ.
   Въ эту минуту Валентина обратила свои прекрасные глаза на Гоберта и испугалась не на шутку. Маркизъ до того былъ блѣденъ и имѣлъ такой растерянный видъ, что молодая дѣвушка подумала, что, вѣроятно, онъ страдаетъ отъ какой-нибудь физической боли. Молчаливый, неподвижный де-Сальвіакъ употреблялъ страшныя усилія, чтобы не обнаружить ни взглядомъ, ни жестомъ своего внутренняго волненія. Бѣлое, какъ мраморъ, лицо и черная борода дѣлали его похожимъ болѣе на восковую фигуру, чѣмъ на живого человѣка.
   "Онъ страдаетъ, непремѣнно страдаетъ!" думала съ участіемъ Валентина, и, желая, чтобы Гобертъ прочелъ въ ея взглядѣ это участіе, молодая дѣвушка всячески старалась встрѣтиться съ нимъ глазами. Но де-Сальвіакъ смотрѣлъ куда-то въ пространство, на неизвѣстную точку. Послѣ словъ Тибувиля мысли его унеслись далеко.
   А между тѣмъ, садясь за столъ, онъ вздрогнулъ отъ восторга, увидавъ какъ-разъ передъ собой Валентину, эту очаровательную дѣвушку, красота и ангельская доброта которой подѣйствовали на него такъ обаятельно. Но имя Анжели какъ-будто разверзло передъ нимъ двери мрачнаго міра и онъ задумался.
   -- Слово за вами, Тибувиль! воскликнулъ Альберикъ.
   Тогда професоръ передалъ присутствующимъ сцену, происшедшую наканунѣ, на его глазахъ,-- сцену, ярко обрисовавшую личность его ученицы, Анжель Ферранъ.
   Нечего и говорить, что старикъ Тибувиль, сросшійся, такъ-сказать, съ театральными традиціями и эфектами, сопровождалъ свой разсказъ выразительными жестами и разнообразными интонаціями голоса, придавъ ему всѣ необходимые оттѣнки, чтобы произвести какъ можно больше впечатлѣнія на слушателей.
   Вотъ что случилось:
   Анжель обѣдала въ ресторанѣ съ Монтклеромъ и нѣкоторыми его друзьями, оставшимися въ Парижѣ вопреки требованію хорошаго тона, чтобы іюль и августъ городскіе жители проводили на берегу моря. Это былъ политическій обѣдъ; слѣдовало опредѣлить составъ членовъ консервативнаго комитета для поддержки кандидатуры Монтклера въ Пикардіи. Вспрыснули шампанскимъ будущіе лавры будущаго депутата. Обѣдъ затянулся, начался днемъ я продолжался еще ночью. Черезъ открытое окно душнаго и шумнаго отдѣльнаго кабинета, гдѣ красноватое пламя свѣчей почти не колыхалось въ сгущенной атмосферѣ, доносились съ Елисейскихъ полей глухой гулъ каретъ и слабые отголоски музыки и пѣнія въ кафе и публичныхъ садахъ. Вдругъ въ саду, подъ самыми окнами той комнаты, гдѣ Ковенъ де-Буапрео, Ронжеръ и ихъ пріятели курили и пили за успѣхъ Генри Монтклера, раздались звуки скрипки -- робкіе, грустные, какъ скорбный вздохъ. Въ этомъ прикосновеніи смычка къ струнамъ слышалось что-то такое горькое, надрывающее душу, что Анжель Ферранъ невольно вздрогнула подъ вліяніемъ страннаго впечатлѣнія. Среди шести или семи молодыхъ людей, шумно и весело толковавшихъ о политикѣ, актриса чувствовала себя совершенно одинокой. Она встала, подошла къ окну, оперлась своими изящными, обнаженными локтями о деревянную рѣшотку окна и стала смотрѣть въ садъ. Тамъ на пескѣ расположилась жалкая и вмѣстѣ мрачная группа, составлявшая рѣзкій контрастъ съ окружавшей ее обстановкой: столиками, уставленными фруктами на бѣлыхъ, какъ снѣгъ, скатертяхъ. вдоль крытыхъ алеи, освѣщенныхъ красными матовыми газовыми шарами. Группа состояла изъ дѣвочки лѣтъ 12--13, худобы ужасающей, игравшей на отвратительной скрипкѣ, и старухи, глухимъ, хриплымъ голосомъ напѣвавшей какую-то жалостную пѣсню, отрывочныя ноты которой вырывались изъ нея черезъ каждые два такта.
   Эта страшная, похожая на вѣдьму, старуха приходилась, вѣроятно, бабкой дѣвочкѣ; ея высохшую грудь прикрывали давнымъ-давно вылинявшіе лоскутья; на ногахъ у нея были ботинки съ разрѣзомъ спереди, откуда выглядывали дырявые чулки; на одной изъ ботинокъ, точно въ насмѣшку, блестѣла случайно уцѣлѣвшая пряжка. На головѣ старухи торчала измятая, безобразная, спустившаяся на лобъ шляпка, изъ-подъ которой выбивались бѣлокурые съ просѣдью волосы. Въ этомъ звѣриномъ образѣ не было ничего человѣческаго; въ немъ угасла послѣдняя искра сознательнаго выраженія. Сѣро-зеленые, стеклянные, какъ у утопленника, глаза прикрывались кровавыми вѣками; нижняя губа отвисла и почти не шевелилась, образовавъ двѣ поперечныя складки по сторонамъ идіотически открытаго рта. Густая сѣть морщинъ избороздила по всѣмъ направленіямъ эту маску, усыпанную красноватыми пятнами; щеки висѣли, точно не могли уже держаться отъ дряблости.
   Отвратительная вѣдьма подталкивала локтемъ дѣвочку, понуждая ее пѣть. И бѣдный ребенокъ пѣлъ! Истощенное личико его оживлялось, глубокіе, черные, настоящіе цыганскіе глаза вспыхивали; вся эта чахоточная фигурка загоралась какимъ-то страннымъ внутреннимъ огнемъ. Тонкій, серебристый голосокъ ея, вырываясь изъ блѣдныхъ губъ, звенѣлъ такъ, какъ звенятъ хрусталь отъ прикосновенія къ нему желѣза. Дѣвочка, подняла голову и къ окнамъ отдѣльныхъ кабинетовъ трактира, свидѣтелей разныхъ эротическихъ сценъ, понеслись звуки грустной и наивной народной пѣсни, можетъ быть, пѣсни родины, хватавшіе за сердце Анжель и пробудившіе въ ней печальныя воспоминанія прошлаго.
   Дѣвочка пѣла, подстрекаемая толчками и понуканіями мегеры, а изъ разбитой скрипки вырывались звуки, похожіе на рыданія:
   
   А Paris, à la Rochelle,
   Ah! sous les bois!
   Sous la feuille nouvelle,
   On a vu trois demoiselles и т. д. *).
   *) Въ Парижѣ и въ да-Рошели, въ тѣни лѣсовъ, подъ свѣжей листвой, прогуливались три дѣвушки.
   
   И какъ-будто разсказывая свою собственную жизнь, дѣвочка грустно пропѣла тотъ куплетъ, гдѣ мать убѣждаетъ меньшую и самую красивую изъ своихъ трехъ дочерей не выходить замужъ до будущаго года. Она окончила куплетъ словами:
   
   Une autre année je s'rai morte...
   
   Тонкій, точно кристальный, голосъ дѣвочки звенѣлъ въ ночномъ воздухѣ и надрывалъ сердце Анжели, которая едва сдерживала слезы, слушая окончаніе пѣсни:
   
   Si je meurs, que l'on m'enterre,
             Ah! sous les bois!
   Sous la feuille nouvelle,
   Que l'on m'enterre dans mon coffre;
             Ah! sous les bois!
   Que ce couvercle en soit de roses и т. д. *).
   *) Если умру, схороните меня въ лѣсу, подъ свѣжей листвой, схороните въ гробу, въ тѣни лѣсовъ, чтобы крышка надо мной была изъ розъ...
   
   -- А вѣдь милый голосокъ! замѣтилъ Тибувиль.
   Въ наивной пѣсни было много трогательнаго, нѣжно-скорбнаго, и Анжель, сидѣвшей все время съ закрытыми глазами, невольно пришелъ на память старинный романсъ, давно ею забытый, но отозвавшійся теперь въ ея душѣ, точно эхо прошлаго. Бабушка Гриве часто его пѣвала, вспоминая зеленые луга и голубое небо:
   
   Emmenons la bergère aux champs
   Où il y a de l'herbe tant! *).
   *) Уведемъ пастушку въ поле, гдѣ такъ много травы.
   
   Вдругъ голосъ молоденькой пѣвицы оборвался, прерванный чьпмъ-то громкимъ говоромъ. Лакей ресторана грубо кричалъ на бѣдняжку, запрещая ей пѣть. Та тотчасъ-же умолкла, устремивъ на него свои большіе, грустные глаза, а старуха принялась упрашивать, чтобы ихъ не гнали, хныкала, ныла, видимо, стараясь придать своему осипшему голосу жалобный тонъ.
   -- Что тамъ такое? спросилъ Монтклеръ у Анжели.-- Вы такъ долго смотрите въ садъ, перевѣсившись за окно. Вѣрно что-нибудь интересное?
   -- Очень интересное.
   -- Что-жь такое?
   -- Изъ-подъ оконъ гонятъ уличную пѣвицу.
   -- Тѣмъ лучше! Отъ ея разбитой скрипки у насъ головы разболѣлись, а отъ визгливаго голоса уши воютъ.
   -- Да и пѣсня какая-то похоронная! воскликнулъ Буапрео.
   -- Вы находите, что похоронная? спросила Анжель ироническимъ тономъ.
   "Дураки!" думалъ въ это время Тибувиль.
   Анжель высунулась еще больше въ окно и крикнула очень громко:
   -- Дитя мое, подождите меня! Гарсонъ, оставьте ее, оставьте... Мнѣ нужно переговорить съ ней!
   Быстро отойдя отъ окна, артистка пробѣжала черезъ комнату, пропитанную дымомъ, и поспѣшно спустилась съ лѣстницы, которая вела въ садъ. Ей пришла въ голову великодушная, но вмѣстѣ и сумазбродная мысль. Она подошла къ лакею и рѣзко спросила его, почему онъ тонитъ этихъ двухъ женщинъ.
   Жестъ, которымъ тотъ отвѣтилъ ей, ясно говорилъ:
   -- Да посмотрите на ихъ лохмотья. Вѣдь это побирушки.
   -- Ахъ,.да, конечно! насмѣшливо замѣтила Анжель.-- Вашимъ посѣтителямъ нужны дорогія цвѣточницы и уличныя пѣвицы, нарядно одѣтыя! Хорошо. Если вы хотите непремѣнно прогнать отсюда эту дѣвочку, то вѣрно не откажетесь принять другихъ артистокъ. Вотъ вамъ на лицо одна изъ нихъ! Акомпанируйте мнѣ, какъ умѣете, дитя мое, заключила она, обращаясь къ оторопѣвшей дѣвочкѣ.
   Вслѣдъ затѣмъ она запѣла.
   Вздрогнулъ садъ, вздрогнули люди въ каждомъ углу ресторана съ его ярко освѣщенными окнами, когда послѣ дѣтскаго, нетвердаго голоска, распѣвавшаго поэтическую деревенскую пѣсенку, въ ночномъ воздухѣ полились вдругъ сильныя, страстныя ноты вакхической аріи, которая, впродолженіи долгаго времени, славилась въ пресыщенномъ удовольствіями Парижѣ почти наравнѣ съ Марсельезой:
   
   J'ai vu le dieu Bacchus sur sa roche fertile...
   Le faune au pied léger et la nymphe docile
             Répétaient ses chansons *).
   *) Я видѣлъ Бахуса на горѣ, покрытой виноградниками, и слышалъ, какъ быстроногій фавнъ и покорная нимфа повторяли его пѣсни.
   
   Послѣдній стихъ Анжель пропѣла нѣсколько замирающимъ голосомъ; но затѣмъ, въ порывѣ увлеченія, какъ-бы стараясь забыться или просто удовлетворить минутную прихоть, она придала особенную выразительность своему густому контральто при послѣднемъ припѣвѣ вакханки:
   
   Evohé! Bacchus m'inspire!
   Evohé! Bacchus est roi!
   
   Окна всѣхъ этажей ресторана запестрѣли головами любопытныхъ; всюду задвигались темныя тѣни, рѣзко обрисовываясь на яркомъ фонѣ освѣщенныхъ комнатъ. Публика принялась аплодировать, подпѣвать и акомпанировать звяканьемъ стакановъ. Анжель все болѣе и болѣе одушевлялась, повторяла куплетъ и, когда кончила, пустила прямо въ лицо своимъ слушателямъ вызывающую, полную ядовитой ироніи фразу:
   -- Подайте, Христа ради, пѣвицѣ, умирающей съ голоду!
   Потомъ, повернувшись къ окну кабинета, гдѣ пріятели Монтклера слушали ее, опершись о подоконникъ, она громко сказала:
   -- А вы, тамъ, знайте, что кромѣ луидоровъ я ничего не принимаю!
   И, приподнявъ обѣими руками юбку своего платья, она подставила ее вмѣсто передника; золотыя монеты посыпались туда градомъ, а артистка, между тѣмъ, приговаривала съ горькимъ смѣхомъ:
   -- Золотой дождь! Картина! Я изображаю теперь любовницу Юпитера! Данаю... Оперетка... Вотъ отличная идея! Предложу это заглавіе Галеви!..
   Отвратительная старуха и маленькая нищенка растерянно смотрѣли на эту сцену; глаза мегеры алчно свѣтились, лицо дѣвочки выражало изумленіе; ей казалось, что она видитъ сонъ.
   Имя Анжель Ферранъ слышалось со всѣхъ сторонъ; артистку узнали. Молодежь, пріѣхавшая отобѣдать въ ресторанъ, начала соперничать между собой въ щедрости -- порывъ, чрезвычайно выгодный для благотворительныхъ сборовъ, если сборщица принадлежитъ къ числу дамъ, пользующихся извѣстностію въ свѣтѣ. Луидоры, летѣвшіе изъ окна, сверкали при свѣтѣ газоваго освѣщенія на юбкѣ Анжель, точно груда золота, выставленнаго напоказъ на конторкѣ мѣнялы.
   Анжель съ громкимъ смѣхомъ подбрасывала ихъ вверхъ и, подойдя къ маленькой пѣвицѣ, сказала:
   -- Протяните ваши руки.
   -- Вы кому говорите, сударыня? спросила та.
   -- Вамъ.
   Дѣвочка сложила въ пригоршни свои худенькія, изящныя ручки и Анжель ссыпала туда все золото.
   Разгорѣвшееся отъ удовольствія лицо старухи сдѣлалось совсѣмъ пунцовымъ.
   -- А вотъ и моя часть, сказала артистка, опоражнивая свой кошелекъ въ руки ребенка.
   -- Ахъ, сударыня, какъ намъ благодарить васъ! лепетала старуха.-- Ноэми, какъ намъ благодарить барыню?..
   -- Какъ? спросила Анжель.-- Положите въ банкъ эти деньги -- конечно, тутъ бездѣлица, но все-таки деньги -- и вручите ихъ дѣвочкѣ въ то время, когда для нея наступитъ пора замужества; выдайте ее за хорошаго человѣка, который-бы сдѣлалъ изъ нея честную женщину.
   Старуха смотрѣла на Анжель съ подобострастной миной.
   -- Какъ вы добры! о, какъ добры! произнесла Ноэми, подходя къ артисткѣ.-- Теперь бабушка можетъ до-сыта наѣдаться супу.
   "И пить киршъ", подумала мегера.
   Бабушка! Это слово заставило Анжель задуматься. Она закрыла глаза. Ей живо представилось, какъ бабушка Грвве, бывало, говаривала: "Берегись, дитя мое; твое будущее пугаетъ меня".
   -- Прощайте и будьте счастливы! сказала Анжель старухѣ и ея внучкѣ и подъ шумъ неумолкавшихъ рукоплесканій вернулась въ кабинетъ, гдѣ Монтклеръ и его пріятели встрѣтили ее восторженными "браво".
   -- Пью за здоровье Анжели де-Монтіонъ, иначе Анжели Ферранъ! воскликнулъ Ронжеръ, наполняя свой бокалъ розоватымъ шампанскимъ.
   -- За здоровье благодѣтельницы странствующихъ пѣвицъ!
   -- За здоровье добраго генія нашихъ народныхъ театровъ!
   Анжель засмѣялась и, стоя съ скрещенными на груди руками, смотрѣла прямо въ лицо своимъ собесѣдникамъ.
   -- Если вы вздумали трунить надо мной, заговорила она, -- то шутки ваши глупы, вы сами это понимаете... Но я васъ прощаю, потому что вы были щедры, я вами довольна, господа! Жаль только, что я должна была спѣть вамъ арію изъ "Орфея въ аду", чтобы заставить васъ дать денегъ на супъ бабушкѣ, по выраженію дѣвочки! Вамъ надоѣли ея пѣсни! А между тѣмъ сама Рашель такими-же пѣснями начала свое поприще! Впрочемъ, вы любите распустившіеся цвѣтки, а до дичковъ вамъ дѣла нѣтъ. Ахъ, вы, пресыщенные люди! Попомните мои слова: не пройдетъ четырехъ, пяти лѣтъ, сами-же вы -- если не всѣ, то нѣкоторые изъ васъ -- готовы будете надѣлать тьму глупостей, мало того, тьму низостей, -- да, повторяю, низостей, -- ради того только, чтобы имѣть счастье разшнуровать ботинки у этой сухопарой малютки, къ которой вы отнеслись съ такимъ презрѣніемъ... если, конечно, она доживетъ до тѣхъ поръ и будетъ на-столько умна, что пойметъ, какъ слѣдуетъ съ вами обращаться!
   -- Правда, отвѣчалъ Буапрео.-- Что ни говорите, а у нея прекрасные глаза. Очень можетъ быть, что когда нибудь мы встрѣтимъ ее въ высшихъ сферахъ полусвѣта.
   -- Но еще болѣе правда, подхватилъ Ропжеръ, -- это то, что Анжель, несмотря на свои причуды, выказала намъ сегодня главную черту своего характера.
   -- А позвольте узнать, какая это черта? спросила артистка.
   -- Доброта, злая вы эдакая!
   Анжель взглянула на Ропжера и засмѣялась.
   -- Доброта? И вы этому повѣрили?.. Спросите Монтклера, добра-ли я.
   -- Монтклеръ -- плохой судья. Мы менѣе всего знаемъ тѣхъ женщинъ, которыхъ любимъ, а онъ васъ любитъ...
   -- Какъ безумный, холодно замѣтила Анжель.
   Монтклеръ ничего не возразилъ, но страшно поблѣднѣлъ.
   -- Слушайте, Ронжеръ, рѣзко заговорила артистка.-- Если вы, въ самомъ дѣлѣ, воображаете, что я очень добра, то ошибаетесь. Доброта часто бываетъ синонимомъ другого слова, начинающагося съ буквы г: глупости!.. Вы приписываете мнѣ добродѣтели сестры милосердія за то, что я пропѣла два куплета въ пользу нищенки и ея старухи?.. Велика жертва!.. Ну, а что, если я разыграла всю эту сцену только ради эфекта, ради того, чтобы завтра въ театральныхъ газетахъ появилась на нѣсколькихъ столбцахъ реклама о томъ, что я совершила?..
   -- Анжель, Анжель! воскликнула всѣ въ одинъ голосъ, -- вы клевещете на себя!
   -- Клевещу на себя? Нисколько. Я имѣю только претензію знать себя лучше, чѣмъ вы меня знаете. Честью васъ увѣряю, что каждое выходящее изъ ряда доброе дѣло или подвигъ безразсудной благотворительности всегда наводятъ меня на мысль, что ими выкупается какой-нибудь грѣхъ, нравственныя страданіи или угрызенія совѣсти!
   -- Угрызенія совѣсти! сказалъ Буапрео.
   -- Что вы тамъ разсказываете, Анжель? крикнулъ Ронжеръ.
   Оба они не смотрѣли въ эту минуту на Монтклера, который все молчалъ и блѣднѣлъ.
   -- Эхъ! воскликнула Анжель.-- Тибувиль правъ, говоря, что я не гожусь для роли леди Макбетъ. Не такъ-ли, Тибувиль? Будемъ лучше разговаривать о другомъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ! настаивалъ, смѣясь. Ронжеръ.-- Вы упомянули объ угрызеніяхъ совѣсти -- кайтесь сейчасъ! Я хочу знать, гдѣ трупъ!
   Анжель ничего не отвѣтила, только пристально посмотрѣла на молодого человѣка, который такъ нескромно допрашивалъ ее и притомъ въ такихъ выраженіяхъ. Глаза ея сверкнули и сдѣлались даже страшны.
   -- Трупа? произнесла Анжель съ особеннымъ удареніемъ на этомъ зловѣщемъ словѣ, которое на бульварномъ языкѣ значитъ тайна.-- Вы ищете трупа? Онъ здѣсь.
   И она порывистымъ, естественнымъ жестомъ ударила себя по сердцу.
   -- Великолѣпный сценическій жестъ! воскликнулъ Тибувиль.
   -- Какъ? Ваше сердце -- трупъ? Полноте! сердце не умираетъ! замѣтилъ Буапрео.
   -- Спросите лучше вотъ у кого, сказала Анжель, указывая на Монтклера.
   Но прежде, чѣмъ тотъ успѣлъ отвѣтить, она подошла къ столу, взяла хрустальный кубокъ, подала его Ронжеру и, рѣзко смѣясь, проговорила:
   -- Ну, довольно! нечего разыгрывать драму! это старо! Благодарю, больше не надо!
   Подавшись всѣмъ тѣломъ впередъ, полузакрывъ сладострастно вѣки, артистка подняла кубокъ и нетвердымъ, взволнованнымъ голосомъ запѣла ту вакхическую арію, которую, не задолго передъ тѣмъ, она пѣла подъ чистымъ небомъ, усѣяннымъ звѣздами:
   
   Evohé! Bacchus m'inspire!
   Evohé! Bacchus est roi!
   
   Тибувиль разсказалъ всю эту исторію такъ, какъ-будто разыгрывалъ на сценѣ комедію. Жестами, мимикой, голосомъ онъ поочередно изображалъ то Монтклера, то Ронжера, то Анжель, то старуху нищую я ея внучку, принималъ ихъ позы, сгибался, охалъ, кашлялъ и, наконецъ, выпрямившись, грянулъ: Evohé! Bacchus! какъ непремѣнно должна была пропѣть сама Анжель Ферранъ. Своимъ разсказомъ старикъ занялъ, даже увлекъ все общество, сидѣвшее за столомъ. Г-жа де-Грандье находила, что Анжель очаровательна.
   -- Это идеалъ женщины! подхватилъ Альберикъ.
   -- Вы знаете гаерщицу, о которой идетъ рѣчь? спросилъ аббатъ Поларъ у своего сосѣда-полковника. Но тотъ ему ничего не отвѣтилъ.
   Валентина не отрывала глазъ отъ Роберта де-Сальвіака, который. повидимому, не слушалъ, что говорилось, дѣлая страшныя усилія, чтобы побороть въ себѣ внутреннее волненіе.
   При имени Анжели по его лицу промелькнула какъ-будто молнія, точно такая-же, какъ часъ тому назадъ, когда назвали г-жу де-Реньеръ.
   "Неужели, подумала Валентина,-- обѣ эти женщины имѣли вліяніе на судьбу маркиза?"
   Несмотря на то. что молодая дѣвушка вовсе не была мечтательницей, ея голова сильно заработала теперь надъ разрѣшеніемъ вопросовъ, что означали недомолвки ея кузины Генріеты и дяди Урбана, что скрывалось подъ печалью графа де-Реньера и подъ смущеніемъ Роберта де-Сальвіака; затѣмъ она инстинктивно принималась сравнивать между собой эти двѣ личности, сливая ихъ въ своихъ мысляхъ. Ей казалось, что они служатъ дополненіемъ одинъ другому, что грусть де-Реньера отражается на Сальвіакѣ.
   -- Существуютъ братья по оружію, разсуждала она,-- но почему эти два человѣка, незнакомые между собой, представляются мнѣ не иначе, какъ братьями по скорби?
   Смотря на задумчиваго, молчаливаго Роберта, сидѣвшаго противъ нея за столомъ, Валентина безотчетно вспомнила объ отсутствующемъ де-Реньерѣ и, точно въ припадкѣ сомнамбулизма, безсознательно твердила про себя:
   -- Отчего это, отчего я не могу думать о нихъ иначе, какъ объ обоихъ разомъ?
   

ГЛАВА X.
Бюстъ.

   Дядя Трезель и г-жа де-Грандье не догадывались, что происходитъ въ сердцѣ Валентины. Они были убѣждены, что молодая дѣвушка любитъ де-Реньера, а такъ-какъ графъ вѣжливо отмалчивался на всѣ прозрачные намеки, дѣлаемые ему на этотъ счетъ г-жею де-Грандье, то вдовушка не преминула заключить, что симпатичный Отелло въ одинъ прекрасный день можетъ очень легко забыть свою Дездемону.
   -- Какая это будетъ прелестная развязка! радостно говорила она.-- На долю моей милой Валентины выпадетъ истинное счастье...
   "А на мою долю -- мѣсто въ академіи!" мечталъ Трезель.
   Эти обоюдныя заботы не переставали преслѣдовать ихъ, что, однако, не мѣшало хорошенькой вдовушкѣ вести разомъ сотни другихъ дѣлъ, а маньяку методически продолжать опустошеніе курятниковъ.
   Распоряжаться сердцемъ женщины, не спросясь ее -- очень рискованно. Валентина могла однимъ словомъ разбить впрахъ всѣ эти планы. Анализируя свои чувства, она убѣдилась, что не адмиралъ играетъ главную роль въ ея волненіяхъ и тревогахъ, когда она силится проникнуть окружающую ее тайну. Де-Реньеръ возбуждалъ въ ней болѣе уваженія къ себѣ, чѣмъ любви; правда, она искренно къ нему привязалась и привязанность эта росла съ каждымъ днемъ, но къ ней примѣшивалась значительная доза робости, тогда какъ при мысли о Робертѣ она съ увлеченіемъ вспоминала о томъ, какой у него глубокій взглядъ, какая кроткая, задумчивая улыбка и какъ все это гармонируетъ съ блѣднымъ, мужественнымъ лицомъ его, отмѣченнымъ шрамомъ на лбу.
   Въ присутствіи адмирала молодая дѣвушка робѣла и не находила словъ для разговора; онъ подавлялъ ее своими высокими нравственными достоинствами и холоднымъ видомъ, несмотря на то, что при ней онъ оживлялся и старался даже казаться веселымъ. Въ присутствіи Роберта Валентина также молчала, но не отъ робости, а отъ смущенія; она боялась проговориться о томъ, что она объ немъ думала, боялась обнаружить симпатію, которая влекла ее къ нему.
   Эта симпатія постепенно росла и превращалась въ серьезное чувство, а между тѣмъ Генріета и крошка-докторъ продолжали вести свои невинный заговоръ, считали себя чрезвычайно искусными дипломатами и воображали, что необыкновенно ловко поступили, обратясь однажды съ слѣдующимъ вопросомъ къ адмиралу:
   -- Не правда-ли, м-ль Трезель очаровательна? Это идеальная молодая дѣвушка.
   И въ то-же время они шептали на ухо Валентинѣ:
   -- Удивительный человѣкъ графъ де-Реньеръ! По моему мнѣнію, это идеалъ мужей!
   Адмиралъ предоставлялъ имъ говорить все, что угодно, можетъ быть, даже не слушалъ ихъ, а думалъ въ это время: неужели его безумныя мечты осуществятся и его Бланшъ возстанетъ изъ гроба?
   Пока де-Сальвіакъ, присутствія котораго въ Сен-Жерменѣ графъ не подозрѣвалъ, сидѣлъ, запершись, по цѣлымъ часамъ въ своей квартирѣ, въ павильонѣ Генриха IV, адмиралъ намѣревался провести дня три, четыре въ улицѣ Шато-Нефъ, по приглашенію г-жи де-Грандье.
   Прошло нѣсколько дней; маркизъ не показывался въ салонѣ хорошенькой вдовушки. Альберикъ Ревиль увѣрялъ, будто онъ встрѣтилъ его въ Парижѣ. Въ павильонѣ остались вещи де-Сальвіака, квартира числилась за нимъ, но онъ туда не возвращался. По всей вѣроятности, онъ уѣхалъ и пришлетъ своего камердинера за вещами и за скульптурными инструментами, чтобы перевезти ихъ въ Парижъ.
   -- Вѣрно, ранѣе будущей зимы я не увижу милаго бѣглеца, сказала Генріета.-- Значитъ, я смѣло могу приглашать къ себѣ адмирала, они не столкнутся вторично въ моемъ домѣ. Даже надо такъ сдѣлать, чтобы де-Реньеръ не догадался, что маркизъ нанималъ квартиру въ Сен-Жерменѣ. Поручаю вамъ это устроить, Альберикъ.
   -- Молчаніе и тайна! подтвердилъ Ревиль.
   Адмиралъ тотчасъ-же принялъ приглашеніе, но не согласился остановиться въ домѣ г-жи де-Грандье, а взялъ себѣ комнату въ павильонѣ Генриха IV.
   Узнавъ объ этомъ, Генріета заволновалась.
   -- Какъ досадно, разсуждала она сама съ собой: -- живи у меня въ домѣ адмиралъ, морякъ... да мнѣ кажется, что это была-бы радость для души Рауля!.. Но, главное, мнѣ дѣлается страшно при мысли, что если, паче чаянія, де-Сальвіакъ не выѣхалъ изъ павильона!.. Боже милосердый! Да вѣдь это было-бы еще хуже, чѣмъ встрѣча у меня на балѣ! Право, можно подумать, что эти два человѣка притягиваютъ другъ друга къ себѣ, какъ громовой отводъ и молнія! Рано или поздно, надо ждать катастрофы. Только-бы не въ моемъ присутствіи и не у меня въ домѣ!
   Затѣмъ, подумавъ немного, она продолжала:
   -- Впрочемъ, если судьбѣ угодно, чтобы произошло столкновеніе, то пусть ужь лучше оно случится въ такомъ домѣ, хозяйка котораго съумѣетъ предотвратить трагическія послѣдствія его. А какого шума это надѣлало-бы въ Парижѣ! Только и толковъ было-бы, что про него да про меня! Конечно, мнѣ это скоро-бы надоѣло, а все-таки любопытно знать, что станутъ говорить газеты...
   Итакъ, де-Реньеръ нанялъ себѣ комнату въ павильонѣ. Его vатросъ Готье вытаращилъ глаза отъ изумленія, когда адмиралъ сказалъ ему:
   -- Ты меня не увидишь впродолженіи нѣсколькихъ дней. Я уѣзжаю завтра изъ Парижа.
   -- Какъ такъ? Путешествовать, что-ли, хотите?
   Старикъ вообразилъ, что адмиралъ снова пускается въ море. Неужели безъ него?
   -- Нѣтъ, любезный Готье, это путешествіе нисколько не похоже на наши прежнія путешествія. Я, просто, ѣду въ Сен-Жерменъ.
   Въ голосѣ адмирала зазвучало что-то похожее на веселость, чѣмъ матросъ остался очень доволенъ, хотя вѣсть о поѣздкѣ крайне его удивила.
   "Оживающій мертвецъ, подумалъ Готье.-- И глаза-то у него по-старому заблестѣли!.. Что бы это такое значило? Навѣрное, чортъ возьми, тутъ женщина замѣшалась! Непремѣнно такъ! Только баба можетъ заставить забыть другую бабу".
   Генріета устроила великолѣпнѣйшій пріемъ адмиралу и тотъ, съ этой минуты, сдѣлался ея постояннымъ посѣтителемъ. Такимъ образомъ, все было готово къ блокадѣ; оставалось только воспользоваться его присутствіемъ и заставить его согласиться на задуманный вдовушкой бракъ, а Трезелю поручить открыть Валентинѣ заговоръ, втайнѣ веденный для ея счастія.
   -- Она будетъ въ восторгъ, говорилъ малютка-докторъ, потирая руки отъ удовольствія.
   Въ первый день, вечеромъ, за обѣдомъ, адмиралъ выказалъ не то что веселость, а такое оживленіе, какого невозможно было и ожидать. Чуть-ли не въ первый разъ по смерти Блантъ онъ проявилъ такое полное забвеніе прошлаго. Гепріета навела разговоръ на жизнь моряковъ, на ихъ службу, самоотверженіе, героизмъ,-- и де-Реньеръ воодушевился, говорилъ съ увлекательнымъ краснорѣчіемъ. Онъ вызвалъ изъ своего прошлаго цѣлый рядъ воспоминаній о своихъ храбрыхъ товарищахъ, о неизвѣстныхъ никому подвигахъ ихъ, и передалъ столько захватывающихъ разсказовъ изъ морского быта, что Валентина слушала его съ волненіемъ и восторгомъ, а Генріета въ это время кидала выразительные взгляды на одурѣвшаго отъ радости дядю Урбана и какъ-будто хотѣла сказать:
   -- Посмотрите, съ какимъ вниманіемъ она его слушаетъ! Она любитъ его! Нѣтъ сомнѣнія, что любитъ! Это видно изъ того, какъ горятъ ея прекрасные черные глаза!
   Дѣйствительно, адмиралъ сбросилъ съ себя ледяную оболочку, какъ рыцари сбрасывали съ себя тяжелые доспѣхи. Онъ съ такимъ жаромъ описывалъ геройскія доблести другихъ, что въ каждомъ его словѣ слышался герой.
   Валентина обратилась вся въ слухъ, но въ то-же время думала:
   "Робертъ не уступитъ въ краснорѣчіи де-Реньеру. Робертъ нисколько не ниже ни по уму, ни по сердцу!"
   Разговоръ сдѣлался общимъ. Генріета, желая показать, что она достойная вдова моряка, принялась также толковать о новыхъ судахъ, о важномъ значеніи французскаго флота въ будущихъ войнахъ, причемъ, конечно, безпрестанно путалась и ошибалась въ морскихъ терминахъ.
   -- Увы! сказалъ адмиралъ:-- глубоко вѣруя во всеобщій прогресъ, какъ въ политикѣ, такъ и въ наукѣ, я отнюдь не сторонникъ нынѣшняго прогреса въ морскомъ дѣлѣ. При этихъ знаменитыхъ панцырныхъ и броненосныхъ судахъ храбрость оказывается лишнею. Къ чему эти шпоры, которыми, во время маневрированія, можно пробить сосѣднее, свое-же судно? Бывало, командиръ, адмиралъ, смѣло стоялъ на ютѣ, подвергаясь выстрѣламъ непріятеля. Нельсонъ палъ на своемъ ютѣ. Нынче-же вы командира почти не увидите: онъ защищенъ отъ пуль. Душа судна скрыта, передъ глазами матросовъ нѣтъ уже болѣе образца безстрашія. Вотъ вамъ и прогресъ! Въ арміи то-же самое. На что теперь ламъ наша кипучая гальская кровь, наши блестящія атаки въ штыки, ваша бѣшеная французская храбрость, когда изобрѣтены пушки, стрѣляющія на огромныя разстоянія! Не вернуть намъ смѣлыхъ абордажныхъ схватокъ, не вернуть намъ эпохи славнаго Сюфрена, прозваннаго le grand bailli!.. Однако, извините меня, mesdames; я надоѣлъ вамъ своими іереміадами; вы, пожалуй, сочтете меня за дикаря, жаждущаго крови. Перемѣнимъ лучше разговоръ.
   -- Напротивъ, адмиралъ, возразила Генріета: -- вы насъ очень заинтересовали. Не правда-ли, Валентина?
   -- Конечно, подтвердила молодая дѣвушка, грудной, глубокій голосъ которой дрожалъ, отчего казался еще нѣжнѣе.
   Растолковавъ по-своему волненіе Валентины, г-жа де-Грандье шепнула млѣвшему отъ восторга доктору:
   -- Дѣло идетъ на ладъ! Не надо только торопиться!
   Адмиралъ вынесъ самое пріятное впечатлѣніе отъ этого перваго вечера, проведеннаго у Генріеты. Возвратясь въ свою комнату, въ павильонѣ, онъ задумался и нѣсколько разъ повторилъ имя Бланшъ. Затѣмъ съ каждымъ днемъ онъ чувствовалъ себя спокойнѣе. Отправляясь въ Сен-Жерменъ дня на два, не болѣе, онъ прожилъ тамъ цѣлую недѣлю; время летѣло съ поразительной быстротой. Однажды вечеромъ гарсонъ отеля подалъ ему карточку адвоката Бернара Герблэ.
   Безъ сомнѣнія, дѣло шло о подписи бумаги, по поводу продажи де-Реньеромъ лѣса близь Нанта одному сосѣду. Герблэ, не заставъ своего пріятеля въ Парижѣ, пріѣхалъ въ Сен-Жерменъ.
   "Другой цѣли пріѣзда Герблэ быть не можетъ", подумалъ адмиралъ.
   Онъ искренно любилъ своего стараго друга, но при встрѣчахъ съ нимъ всегда испытывалъ волненіе, невольно вспоминая, что изъ его дома онъ вернулся къ себѣ въ тотъ роковой сентябрьскій вечеръ.
   И точно, Герблэ пріѣхалъ единственно за тѣмъ, чтобы дать ему подписать бумагу, и прогуливался по саду въ ожиданіи возвращенія адмирала.
   -- Почему ты не пришелъ къ г-жѣ де-Грандье? Я тамъ былъ.
   -- Развѣ я могъ знать объ этомъ? возразилъ адвокатъ.
   -- Но, по крайней мѣрѣ, мы обѣдаемъ вмѣстѣ?
   -- Очень радъ.
   Пріятели вошли въ павильонъ и застали тутъ путешествующую молодую чету новобрачныхъ англичанъ; они пили шампанское, а передъ ними на столѣ, покрытомъ бѣлой скатертью, лежалъ неразлучный ихъ спутникъ, гидъ Брэдшау, въ обычномъ красномъ переплетѣ.
   -- Начну съ того, что поздравляю тебя, милый Жанъ, сказалъ Герблэ.
   -- Съ чѣмъ?
   -- Да съ тѣмъ, что ты видимо ожилъ, помолодѣлъ. Глаза у тебя блестятъ, походка твердая. Ты согласишься теперь, что человѣкъ можетъ оправиться послѣ всякаго перенесеннаго имъ испытанія и не пасть ни подъ какимъ бременемъ.
   -- Конечно. Только эта прекрасная философія пригодна больше для тѣхъ, кто не знаетъ страданій. Однако, скажи, ты, чай, сильно соскучился, ожидая меня?
   -- Я тебя розыскивалъ по всему отелю. Мнѣ сказали нумеръ твоей комнаты, но я цѣлый часъ бродилъ по пустымъ коридорамъ, отыскивая прислугу, звалъ, кричалъ -- никого! Гдѣ-то устраивалась карусель, такъ всѣ, видишь, побѣжали ее смотрѣть. Въ нумеръ, который мнѣ указали, какъ твой, я засталъ четырехъ англичанъ, пожилыхъ миссъ, съ гувернанткой, еще болѣе почтеннаго возраста. Я тотчасъ-же, конечно, отретировался, разсыпаясь въ извиненіяхъ, и, не имѣя подъ рукой ни лакея, ни гида, побрелъ наугадъ. Найдя, наконецъ, твою комнату, я вошелъ въ нее, потому что дверь была отперта, но тебя тамъ не оказалось. Кстати, какъ прозывается скульпторъ, который лѣпитъ для тебя бюстъ? Безподобный бюстъ!
   -- Бюстъ? Какой бюстъ? спросилъ де-Реньеръ.
   -- Да бюстъ... твоей несчастной жены... что стоитъ у тебя за ширмами... Впрочемъ, если ты держишь это въ тайнѣ, то, Бога-ради, прости, что я совершенно неумышленно открылъ ее.
   -- Бюстъ? бюстъ Бланшъ? повторялъ адмиралъ блѣднѣя.
   -- Да... и великолѣпный бюстъ! Такъ и видишь передъ собой ее. бѣдняжку, съ ея меланхолической улыбкой! Несчастная женщина... несчастный другъ!..
   Реньеръ смотрѣлъ на адвоката безумными глазами.
   -- Бюстъ Бланшъ? повторилъ онъ, рѣзко ударяя на каждомъ слогѣ.-- И ты видѣлъ его здѣсь, въ этомъ павильонѣ?
   -- Да.
   -- Что это значитъ? Скажи мнѣ, Бернаръ, какъ ты его нашелъ, въ какомъ видѣ?
   -- Да въ неоконченномъ видѣ. Но, несмотря на то, сейчасъ можно угадать, что этотъ бюстъ лѣпила рука настоящаго художника. Блантъ какъ живая!.. Однако, и я, въ свою очередь, спрошу тебя, что это значитъ? Неужели ты даже не зналъ о существованіи бюста?
   -- Нѣтъ, глухо отвѣтилъ адмиралъ.
   -- Слѣдовательно, я попалъ не въ твою комнату?
   -- Да, ты попалъ не въ мою комнату. Ея бюстъ... здѣсь! Не можетъ быть... ты не разглядѣлъ, Бернаръ, ты ошибся!
   -- Очень возможно, хотя, впрочемъ...
   -- Что?
   -- Ничего, ничего... должно быть, дѣйствительно, я не разглядѣлъ... понимаешь... мелькомъ взглянулъ!.. Полно, мой другъ, успокойся!.. Стоитъ-ли тревожиться изъ-за того, что я сказалъ глупость, принявши чужой бюстъ за ея!.. Ахъ, какой я болванъ! Чортъ меня дернулъ... Ну, вотъ, по моей милости ты теперь такъ блѣденъ и страшенъ, что ужасъ!
   -- Ничего, право, ничего, возразилъ де-Реньеръ:-- но ты понимаешь, что я не могъ не взволноваться... Ея бюстъ! Да я всебы отдалъ, чтобы имѣть ея изображеніе!.. Вѣдь кромѣ ничтожныхъ фотографій у меня ничего нѣтъ... Бодри долженъ былъ снять съ нея портретъ, когда...
   -- Боже мой, Боже мой! прервалъ его Герблэ, видя, какія мрачныя воспоминанія онъ пробудилъ въ душѣ графа.-- Умоляю тебя, Жанъ, докажи мнѣ, что моя опрометчивость не разстроила тебя... Въ жизнь себѣ не прощу этого!..
   -- Успокойся, проговорилъ съ усиліемъ адмиралъ.-- Все кончилось, все прошло!
   Затѣмъ, вплоть до конца обѣда, друзья толковали о другомъ. Но отъ ихъ разговора вѣяло какимъ-то холодомъ; онъ былъ отрывистъ, пустъ, баналенъ. Де-Реньеръ видимо думалъ о бюстѣ, Герблэ догадывался объ этомъ и въ то-же время ломалъ голову надъ разрѣшеніемъ вопроса, какимъ образомъ могъ попасть сюда этотъ бюстъ Бланшъ, который онъ отлично разглядѣлъ и узналъ. Ужь не готовитъ-ли кто-нибудь сюрпризъ де-Реньеру? А если нѣтъ, то что-жь тутъ кроется?
   За обѣдомъ кто-то изъ нихъ помянулъ имя Анжель Ферранъ.
   -- Это одна изъ твоихъ пламенныхъ поклонницъ, замѣтилъ Герблэ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? равнодушно произнесъ де-Реньеръ.
   -- По этому случаю, къ тебѣ даже ревнуетъ ее Монтклеръ, знаешь, тотъ, что мѣтитъ въ депутаты на мѣсто Рабасса... И вотъ какихъ людей намъ навязываютъ!
   -- Что за человѣкъ этотъ Монтклеръ?
   -- Я его совсѣмъ не знаю, но соберу объ немъ справки.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Имѣешь-ли ты понятіе о томъ, что такое "dossier", милый Жанъ? По-моему, нѣтъ ничего любопытнѣе этихъ документовъ, и я люблю изучать по нимъ тѣхъ лицъ, которыя задираютъ передо мной носъ. Дезорбье называетъ такой сборникъ тайнымъ словаремъ современниковъ.
   Герблэ разстался съ адмираломъ съ чувствомъ искренняго сожалѣнія. При свиданіи съ нимъ онъ нашелъ его переродившимся, а теперь оставлялъ по-прежнему озабоченнымъ и мрачнымъ. Когда нужно было подписаться подъ купчей крѣпостью о продажѣ лѣса, графъ сказалъ:
   -- Къ чему? Все, что я имѣю, и безъ того скоро перейдетъ въ чужія руки!
   Въ этихъ горькихъ словахъ звучало полное утомленіе жизнію, слышался голосъ смертельно раненаго человѣка, котораго докторъ Вернье старался во что-бы то ни стало спасти.
   На слѣдующій день Герблэ, какъ нарочно, столкнулся съ докторомъ въ оперѣ.
   -- Давно-ли вы видѣли адмирала? спросилъ Вервье.
   -- Вчера.
   -- А-а! А какъ его здоровье?
   Тогда Герблэ передалъ ему, не упоминая о бюстѣ, какая внезапная перемѣна произошла въ де-Реньерѣ при одномъ воспоминаніи о Бланшъ.
   -- У него поражено сердце, замѣтилъ адвокатъ.
   -- Непремѣнно, подтвердилъ докторъ,-- такъ что даже мои рецепты бромистаго калія не поправятъ дѣла. Не говорилъ-ли онъ вамъ, кого онъ встрѣчаетъ въ Сен-Жерменѣ, у г-жи де-Грандье?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну, такъ я вамъ скажу, что тамъ живетъ прелестнѣйшая молодая дѣвушка, у которой въ рукахъ гораздо больше средствъ къ излеченію душевныхъ болѣзней, чѣмъ у меня и у всей нашей братіи докторовъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? радостно воскликнулъ Герблэ.
   -- А вотъ сами увидите, отвѣчалъ докторъ.
   Онъ сказалъ правду. Благотворная перемѣна въ адмиралѣ, такъ поразившая Герблэ, произошла именно вслѣдствіе обаятельнаго вліянія на него Валентины. Но перемѣна эта выразилась только въ наружности графа. Воспоминаніе о Бланшъ по-прежнему грызли его сердце, и одного неосторожнаго слова адвоката было достаточно, чтобы пробудить въ немъ во всей силѣ прошлое горе.
   -- Бюстъ Бланшъ! Да развѣ возможно, чтобы въ павильонѣ Генриха IV нашелся у кого-нибудь бюстъ Бланшъ? Нѣтъ сомнѣнія, адвокатъ ошибся, разсуждалъ де-Реньеръ по отъѣздѣ своего друга.-- Однако, Герблэ не вѣтрогонъ и лицо Бланшъ было ему хорошо знакомо.
   Волнуемый такими сомнѣніями, адмиралъ въ тотъ-же вечеръ началъ наводить справки о фамиліяхъ тѣхъ лицъ, которыя поселились въ павильонѣ. Оказалось, что это все были иностранцы и преимущественно англичане. Но вдругъ глаза до-Реньера сверкнули, губы его дрогнули: ему назвали маркиза де-Сальвіака.
   -- Вы сказали -- Сальвіакъ? переспросилъ онъ управляющаго гостинницей.
   -- Робертъ де-Сальвіакъ, отвѣчалъ тотъ, заглянувъ въ книгу постояльцевъ.
   -- Благодарю!
   Де-Реньеръ вышелъ въ садъ, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ. Онъ задыхался отъ прилива крови къ груди и къ мозгу и едва держался на ногахъ. Имя Роберта разъяснило ему все. Онъ здѣсь, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него! И въ его-то комнатѣ находился бюстъ Бланшъ! Теперь ужь не могло быть никакого сомнѣнія въ справедливости словъ Герблэ. Любовникъ графини хранилъ при себѣ, какъ воспоминаніе о своей любви, изображеніе умершей.
   -- О, негодяй! громко сказалъ адмиралъ.
   Кровавое облако застлало ему глаза, точь-въ-точь, какъ въ тотъ вечеръ, когда онъ мчался по желѣзной дорогѣ изъ Рамбулье въ Парижъ, съ жаждой мести въ груди.
   Но теперь у него достало силы воли, чтобы сдержать себя.
   -- Это будетъ, просто, съумасшествіе, говорилъ онъ.-- Теперь я явлюсь уже не въ видѣ карателя преступленія, а въ видѣ обыкновеннаго убійцы! Ахъ! не ей, ему слѣдовало-бы умереть тогда.
   Де-Реньеръ довольно долго ходилъ по терасѣ подъ сѣнію столѣтнихъ каштановъ; свѣжій ночной воздухъ обдувалъ его голову; онъ безсознательно смотрѣлъ на огоньки, мелькавшіе здѣсь и тамъ, и на длинные, правильные ряды фонарей, протянутые, точно по снурку, въ долинѣ, чернѣвшей подъ его ногами. Онъ чувствовалъ, какъ душевный миръ, эта лучшая опора и сила человѣка, начинаетъ мало-по-малу успокоивать его бунтующую кровь, какъ смиреніе передъ волей судьбы начинаетъ овладѣвать всѣмъ его существомъ, вызывая слезы на глаза, не задолго передъ тѣмъ сверкавшіе злобой.
   Онъ очень поздно вернулся въ павильонъ, усталый, но успокоенный, лечь въ постель не захотѣлъ, а сѣлъ и принялся думать, устремивъ глаза на одну точку. Въ головѣ его проносились мысли и образы безъ конца. Случай или злая судьба свели подъ одной крышей, на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ, быть можетъ, на одной лѣстницѣ, двухъ людей, которые изъ любви къ женщинѣ сдѣлались -- одинъ убійцей, а другой -- мученикомъ.
   Опираясь на законъ, де-Реньеръ имѣлъ право застрѣлить тогда человѣка, отнявшаго у него счастье; теперь-же онъ ничего не могъ съ нимъ сдѣлать. Законъ призналъ справедливымъ актъ мщенія оскорбленнаго мужа, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ ограничилъ это мщеніе лишь однимъ выстрѣломъ. Всякая новая кара должна быть признана за преступленіе.
   Правда, де-Сальвіакъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые считаютъ себя расквитавшимися приговоромъ суда съ оскорбленнымъ ими человѣкомъ. Напротивъ, онъ отдалъ всего себя въ распоряженіе адмирала; время тутъ было не причемъ. Есть такого рода долги, которые въ глазахъ честнаго человѣка не допускаютъ давности. Поэтому де-Реньеръ былъ вполнѣ увѣренъ, что вызови онъ Роберта на дуэль, тотъ никогда отъ нея не откажется. Но къ чему это поведетъ? Де-Реньеръ жаждалъ не новаго убійства, а осуществленія несбыточной мечты воскресенія мертвой. Да развѣ кровь Роберта оживитъ трупъ Бланшъ?
   Мысль, что у маркиза есть бюстъ той, которая была его любовницей,-- любовницей! это слово вонзалось, какъ ножъ, въ тѣло Реньера,-- мысль, что маркизъ ежедневно любуется дорогимъ ея образомъ, леденила кровь въ жилахъ адмирала, сердце его готово было выскочить изъ груди отъ бѣшенства. Убійства, конечно, не будетъ, но онъ вырветъ бюстъ изъ рукъ этого человѣка, потому что изображеніе усопшей должно по праву принадлежать тому, чье имя она носила. Робертъ представлялся адмиралу воромъ, святотатцемъ, наругавшимся надъ могилой Бланшъ.
   Какъ-разъ въ эту самую ночь, когда де-Реньеръ, пылая въ горячечномъ жару, сидѣлъ у себя на кровати и, задыхаясь отъ волненія, придумывалъ, что онъ сдѣлаетъ завтра съ человѣкомъ, чуть не убитымъ уже имъ однажды, -- Робертъ де-Сальвіакъ вернулся въ Сен-Жерменъ. Онъ уѣхалъ оттуда, чтобы побороть въ себѣ любовь, которая все сильнѣе и сильнѣе овладѣвала имъ. Его пугала эта любовь и, вмѣсто того, чтобы лелѣять сладкія надежды на успѣхъ, онъ чувствовалъ жгучую боль при сознаніи, что сердце его снова забилось по-прежнему, что въ немъ начинаетъ воскресать молодость. Ему представлялся блѣдный призракъ Бланшъ, которая изъ глубины могилы говорила съ грустной улыбкой: "За тебя я съ наслажденіемъ принесла въ жертву свою жизнь, а ты отдаешься новой любви. За тебя я умерла, а ты забылъ уже умершую!"
   Притомъ ему казалось, что де-Реньера, несмотря на то, что онъ убійца, скорѣе можно было извинить и полюбить, чѣмъ его, де-Сальвіака, любовника Бланшъ. "Я тяжело наказанъ за дурно проведенную жизнь, разсуждалъ онъ.-- Повидимому, счастье у меня подъ рукой; тихія занятія, домашній миръ, заботы о женѣ и дѣтяхъ, словомъ, здоровая, честная жизнь -- вотъ идеалъ семейнаго быта, котораго я могъ-бы достигнуть. Но это тѣсно связано съ именемъ Валентины. Нѣтъ, восклицалъ Робертъ,-- я не только не имѣю права на такое счастье, но даже не смѣю мечтать о немъ, потому что между этимъ раемъ и мною -- тѣнь умершей!"
   Онъ часто встрѣчалъ м-ль Трезель или у г-жи де-Грандье, или у постели больной Франсуа, и всегда находилъ ее прелестной. Она такъ и просилась на полотно, для изображенія молодой матери, въ тѣ минуты, когда маленькіе Берта и Андре бѣжали къ ней на-встрѣчу и протягивали ей свои свѣжія личики, которыя она осыпала поцѣлуями. Въ разговорѣ съ Робертомъ голосъ Валентины принималъ какой-то особенно нѣжный, ласковый тонъ, и маркизъ могъ-бы многое разгадать, вникнувъ въ значеніе этого тона. Валентина не была на-столько кокетка и дипломатъ, чтобы умѣть скрывать ту глубокую привязанность, которая съ каждымъ днемъ привлекала ее все больше и больше къ де-Сальвіаку; онъ-же, съ своей стороны, постоянно повторялъ себѣ только одно -- "это немыслимо", ничего не анализировалъ, ничего не угадывалъ и ничего не зналъ.
   Онъ рѣшился бѣжать, бѣжать отъ этой чистой любви, тогда какъ ему слѣдовало-бы бѣжать отъ преступной; теперь онъ спасался отъ цѣломудренной Валентины, а тогда онъ не хотѣлъ уклониться отъ безумной страсти Бланшъ. Онъ уѣхалъ изъ Сен-Жермена въ Парнмъ и оттуда махнулъ въ Швейцарію, которую облетѣлъ въ нѣсколько дней, лишь на минуту останавливаясь въ живописнѣйшихъ уголкахъ бернскихъ Альпъ, у подошвы Варбурга и въ долинѣ Сен-Имье. Но гдѣ-бы онъ ни находился, онъ постоянно думалъ о Сен-Жерменской терасѣ; восходъ солнца на Риги-Кульмъ не привелъ его въ восторгъ; наконецъ, ѣдучи на пароходѣ по Люцернскому озеру, онъ занимался только тѣмъ, что сравнивалъ всѣхъ пасажирокъ съ Валентиной Трезель. Онъ вернулся черезъ Базель въ Парижъ и, чувствуя непреодолимое желаніе увидѣть молодую дѣвушку, отправился тотчасъ-же въ Сен-Жерменъ, въ ту самую комнату, которую его камердинеръ считалъ уже окончательно оставленною.
   Робертъ ощутилъ искреннюю радость, когда, проснувшись на слѣдующее утро, онъ снова увидѣлъ себя въ павильонѣ, слѣдовательно, въ двухъ шагахъ отъ дома, гдѣ жила Валентина. Путешествіе сломя голову ни на минуту не отвлекло его мысль отъ Валентины; вездѣ и всюду онъ видѣлъ ее одну. Неужели онъ любитъ ее еще сильнѣе, чѣмъ предполагалъ? Но это безуміе! Впрочемъ, если онъ съумѣлъ скрыть свое безуміе, наслаждаясь имъ втайнѣ, то ни свѣтъ, ни Валентина о немъ не узнаютъ. Одна только Бланшъ...
   При этомъ имени сердце де Сальвіака болѣзненно сжималось. Нельзя измѣнять даже мысленно женщинѣ, у которой мы отняли жизнь. И однако, несмотря на тяжкія воспоминанія о призракѣ умершей, Робертомъ овладѣло полнѣйшее удовольствіе, когда, послѣ нѣсколькихъ дней отсутствія, онъ снова увидѣлъ эту комнату, свои книги, рабочіе инструменты, химическіе апараты, рѣзецъ, долото, словомъ, все, что составляло отраду и утѣшеніе его жизни.
   Робертъ перевезъ въ Сен-Жерменъ нѣкоторыя вещи, благодаря которымъ его комната въ павильонѣ приняла отчасти артистическій характеръ. Такъ, напримѣръ, позади красныхъ лаковыхъ китайскихъ ширмъ, съ золотыми, выпуклыми узорами, стоялъ теперь подвижной скульптурный станокъ; тутъ-же были разбросаны ваяло, тряпки, губки для вытиранія пальцевъ, глыбы высохшей глины, а среди всего этого красовался бюстъ женщины, съ наклоненной нѣсколько на бокъ головой и съ грустной улыбкой на губахъ.
   Робертъ, уѣзжая, покрылъ почти совершенно оконченный бюстъ мокрымъ полотномъ, которое скульпторы обыкновенно набрасываютъ на глиняныя модели, какъ саванъ на трупъ. Вернувшись, онъ нашелъ полотно на полу и тотчасъ-же кинулся осматривать бюстъ, не далъ-ли онъ трещины, что было-бы неизбѣжнымъ послѣдствіемъ ссыхающейся глины. Однако, трещины не оказалось.
   Очаровательныя формы бюста, граціозные изгибы его, изящно приподнятые и свернутые на головѣ волосы -- ничто не пострадало. Тѣмъ не менѣе Робертъ сдѣлалъ строгій выговоръ своему камердинеру за найденный безпорядокъ. Тотъ извинялся, говорилъ, что онъ не виноватъ, что въ отсутствіе маркиза онъ акуратно смачивалъ глину, какъ ему было приказано, и только наканунѣ не исполнилъ этого, но потому, что, осмотрѣвъ бюстъ утромъ, нашелъ, что онъ достаточно влаженъ. Вѣроятно, кто-нибудь изъ прислуги отеля, изъ любопытства, снялъ съ бюста мокрое полотно; въ эту минуту позвонили или позвалъ къ себѣ постоялецъ,-- тотъ и не успѣлъ закрыть опять бюстъ.
   -- Божусь вамъ, г. маркизъ, что это не я... По счастію, бюстъ не пострадалъ... а то, право, я былъ-бы въ отчаяніи, оправдывался камердинеръ.
   -- Ну, хорошо, прервалъ его Робертъ.
   Однако, его пріятное настроеніе духа исчезло, онъ нахмурился и принялъ озабоченный видъ. Лакей смочилъ водою полотно и Робертъ началъ завертывать въ него глиняный слѣпокъ; сквозь этотъ бѣлый покровъ тонкія черты бюста, къ которымъ Робертъ едва смѣлъ прикасаться, обозначились такъ-же отчетливо, какъ обозначается профиль покойника сквозь прозрачную ткань савана.
   Не успѣлъ еще кончить Робертъ, какъ за дверью послышался, повидимому, знакомый ему голосъ:
   -- Здѣсь г. де-Сальвіакъ?
   -- Здѣсь, отвѣчалъ лакей Пьеръ.
   Сальвіакъ инстинктивно сдвинулъ половинки ширмъ около бюста, чтобы скрыть его отъ постороннихъ глазъ, и затѣмъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ на-встрѣчу входившему въ комнату посѣтителю. Взглянувъ ему въ лицо, онъ замеръ на мѣстѣ.
   Передъ нимъ стоялъ адмиралъ де-Реньеръ.
   Наступила минута глубокаго молчанія, того молчанія, которое предшествуетъ первому залпу на полѣ битвы, минута ожиданія смерти. Хозяинъ и гость обмѣнялись такими огненными, полными электричества, взглядами, въ комнатѣ водворилась такая зловѣщая тишина, что испуганный, растерянный лакей Пьеръ, не дожидаясь приказанія, на цыпочкахъ вышелъ вонъ, притаивъ дыханіе, и поспѣшилъ затворить за собою дверь, точно зажималъ себѣ ротъ рукою, чтобы не проговориться.
   Итакъ, Робертъ и адмиралъ снова очутились лицомъ къ лицу, но не въ бальной залѣ, не на глазахъ толпы, какъ въ тотъ вечеръ, когда вѣтреникъ Альберикъ свелъ ихъ въ домѣ своей кузины,-- нѣтъ, они были теперь одни, блѣдные, и обмѣнивались сверкающими взглядами. Робертъ стоялъ неподвижно и молча ждалъ, чтобы адмиралъ объяснилъ ему причину своего внезапнаго, страшнаго, какъ явленіе призрака, посѣщенія.
   Де-Реньеръ, чувствуя, что его горло точно сжато клещами, минуты двѣ не могъ выговорить ни слова; наконецъ, онъ началъ медленно, задыхающимся голосомъ:
   -- Вы, безъ сомнѣнія, очень удивлены моимъ присутствіемъ здѣсь и догадываетесь, что должна существовать чрезвычайно важная причина, побудившая меня переступить порогъ этой двери. Причина эта слѣдующая: вы осмѣлились хранить у себя одну вещь, которая принадлежитъ мнѣ по праву, которую я чтилъ-бы какъ святыню, какъ скорбное воспоминаніе...
   -- Я васъ не понимаю, милостивый государь, отвѣчалъ Робертъ ледянымъ, хотя и почтительнымъ тономъ.
   Адмиралъ пристально посмотрѣлъ въ лицо молодому человѣку, впившись своими голубыми глазами въ его ясные глаза; но тотъ твердо выдержалъ этотъ взглядъ.
   Бѣлый шрамъ на лбу маркиза вызвалъ у адмирала приливъ не то злобы или ненависти, а какого-то жгучаго чувства.
   -- Милостивый государь, говорилъ онъ опять уже болѣе рѣзкимъ тономъ:-- я понимаю, что прошлаго не вернешь и мертвыхъ не воскресишь; но я не могу примириться съ мыслію, что изъ этого прошлаго, гдѣ я потерпѣлъ крушеніе, гдѣ разбилась моя жизнь, вы сохранили въ своихъ рукахъ такой обломокъ, который я требую отъ васъ обратно именемъ моего права.
   Робертъ догадывался, что въ словахъ де-Реньера скрывается какой-то неуловимый для него, тайный смыслъ, и онъ мысленно спрашивалъ себя:
   "Кто или что такъ настроило адмирала? Скрытый врагъ, пробудившаяся ненависть или съумасшествіе? Во всякомъ случаѣ, я въ его распоряженіи".
   -- Милостивый государь, произнесъ онъ твердо и съ достоинствомъ, хотя выраженіе состраданія на его лицѣ и смыслъ его словъ не соотвѣтствовали этому тону,-- вамъ принадлежитъ здѣсь только одно -- моя жизнь. Берите ее!
   У адмирала вырвался жестъ, какъ-будто говорившій: "На что мнѣ ваша жизнь?" и, вмѣстѣ съ тѣмъ, выражавшій отвращеніе къ пролитой прежде крови.
   -- Если вы меня не понимаете, сказалъ онъ, -- значитъ, не хотите понять. Случайно сюда зашли въ ваше отсутствіе и видѣли, что у васъ скрыто здѣсь изображеніе одной женщины!
   -- Изображеніе женщины?
   -- Да, умершей.
   -- Клянусь вамъ честью, адмиралъ, что сообщенное вамъ извѣстіе ложно, совершенно ложно...
   -- И вы клянетесь честью!.. воскликнулъ съ изумленіемъ и насмѣшкой де-Реньеръ.-- У васъ нѣтъ вотъ тутъ, за этими ширмами, вѣроятно, бюста той, чье имя я не хочу произносить?
   Маркизъ помертвѣлъ, однако, смѣло взглянулъ въ глаза де-Реньеру и медленно отвѣтилъ:
   -- Бюстъ, который у меня тамъ, изображаетъ не...
   Онъ вдругъ умолкъ, будучи не въ силахъ произнести въ присутствіи де-Реньера имя, вертѣвшееся уже у него на языкѣ.
   Снова водворилось мертвое молчаніе между этими двумя врагами; стоя лицомъ къ лицу, они глядѣли другъ на друга съ напряженнымъ усиліемъ казаться спокойными, хотя въ душѣ де-Реньера клокотало едва сдерживаемое бѣшенство. Взглядъ его перебѣгалъ отъ шрама на лбу Роберта къ ширмамъ; имъ овладѣло такое-же желаніе разбить ихъ въ щепы, какъ въ ту страшную ночь, когда онъ силился выломать дверь, скрывавшую Бланшъ и ея любовника.
   Несмотря на торжественное опроверженіе маркиза, адмиралъ былъ убѣжденъ, что бюстъ, о которомъ ему говорилъ Бернаръ Герблэ, находится тутъ, въ двухъ шагахъ отъ него. Чтобы увидѣть этотъ бюстъ, ему стоило только отбросить въ сторону ширмы. Ужасная мысль! Любовникъ овладѣлъ тѣмъ, чего нѣтъ у мужа: изображеніемъ преступной жены!
   Припадокъ бѣшенства, смѣнившій неестественное спокойствіе, произвелъ на адмирала такое дѣйствіе, что вся кровь хлынула ему въ голову, въ вискахъ заступало, глаза сверкнули и онъ произнесъ:
   -- Однако, вы сами сознались, что тамъ, за ширмами, у васъ стоитъ бюстъ женщины!
   -- Я не сознался, а прямо сказалъ.
   -- Ну, такъ я хочу видѣть его!
   -- Вы? А по какому праву?
   -- Я пришелъ сюда за тѣмъ, чтобы удостовѣриться, точно-ли это бюстъ той несчастной, которая подкосила мою жизнь, но прахъ которой ни вы, ни я не должны тревожить!
   -- Я вамъ отвѣтилъ, адмиралъ, возразилъ де-Сальвіакъ, -- что бюстъ этотъ не тотъ, о которомъ вамъ сказали...
   -- У васъ достанетъ смѣлости доказать мнѣ, что меня обманули?
   -- У меня?
   -- Да, у васъ!
   -- А что, если это моя тайна? Если я откажусь показать вамъ черты той женщины, бюстъ которой находится у меня?
   -- Вы не хотите дать мнѣ доказательствъ того, что это не бюстъ вашей любовницы?
   Реньеръ съ бѣшенствомъ произнесъ слово, которое жгло его.
   -- Я вынужденъ напомнить вамъ, адмиралъ, отвѣчалъ Робертъ, вздрогнувъ, какъ ужаленный, -- что я здѣсь у себя, и повторить, что вы не имѣете права не только требовать, но даже просить, чтобы я показалъ вамъ бюстъ женщины, неимѣющей ничего общаго съ нашимъ прошлымъ!
   -- Если-бы это было такъ, замѣтилъ де-Реньеръ, -- то вы должны-бы ужь отодвинуть ширмы, потому что, допустивъ даже, что у васъ не тотъ бюстъ, какой я предполагаю, вы своимъ образомъ дѣйствій сильно компрометируете женщину, которая, какъ вы сказали, не имѣетъ ничего общаго съ нашимъ прошлымъ.
   -- Я ее компрометирую? воскликнулъ Робертъ.
   Онъ на мгновеніе задумался. Въ головѣ его, какъ молнія, мелькнула мысль: а что, если и въ самомъ дѣлѣ онъ компрометируетъ ту, которую изображаетъ бюстъ, скрывая его? Вѣдь адмиралъ, слышавшій стороной о немъ, можетъ подумать...
   -- Господинъ де-Реньеръ! почти крикнулъ онъ въ порывѣ увлеченія: -- бюстъ, который у меня, есть изображеніе одной молодой дѣвушки, самаго чистаго и благороднаго созданія! Я не желалъ показывать его никому, и даже та, прекрасныя черты которой я старался изобразить, не знаетъ объ этомъ. Вы хотите проникнуть въ чужую тайну! Но если вы требуете непремѣнно -- извольте...
   Де-Сальвіакъ двинулся-было къ ширмамъ, но вдругъ обернулся и взглянулъ на де-Реньера. Мертвенно-блѣдное лицо несчастнаго судорожно подергивалось, сердце его стучало, какъ молотъ, и онъ чувствовалъ въ немъ жгучую боль, точно отъ прикосновенія тысячи булавокъ.
   У самого Роберта горло пересохло, грудь сдавило; онъ еще колебался, отодвинуть ширмы или не отодвигать. Наконецъ, онъ рѣшился, сдернулъ съ бюста мокрое полотно и отступилъ, предоставя графу разсматривать глиняный слѣпокъ.
   У адмирала вырвался тогда глухой вопль, похожій на рыданіе; забывъ, что онъ тутъ не одинъ, онъ громко крикнулъ то имя, которое де-Сальвіакъ не осмѣлился произнести въ его присутствіи:
   -- Бланшъ!
   Дѣйствительно, это была живая Бланшъ, съ меланхолической улыбкой на губахъ, съ наклоненной нѣсколько головкой, съ нахмуренными слегка, какъ-бы отъ затаенной тоски, бровями, съ глубокимъ взглядомъ выразительныхъ, большихъ глазъ. Глиняный бюстъ дышалъ жизнію. Поворотъ головы, томное выраженіе лица, изгибъ волнистыхъ волосъ на лбу, даже длинный локонъ, падавшій на плечо -- все было точь-въ-точь, какъ у Бланшъ.
   Робертъ прервалъ размышленія графа, углубившагося въ созерцаніе бюста. Ему вдругъ захотѣлось назвать по имени оригиналъ. Странно сказать, онъ почувствовалъ приливъ ревности, замѣтивъ въ пристальномъ, нѣжномъ взглядѣ де-Реньера выраженіе глубокой любви.
   -- Развѣ вы не видите, воскликнулъ онъ, указывая рукою на бюстъ,-- что это изображеніе м-ль Валентины Трезель?
   Адмиралъ медленно повернулъ голову къ де-Сальвіаку.
   -- М-ль Трезель сама приходила сюда, чтобы позировать? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ де-Сальвіакъ.-- Дядя ея, докторъ Трезель, далъ мнѣ вотъ этотъ фотографическій портретъ -- (онъ взялъ съ камина карточку) -- и разрѣшилъ мнѣ лѣпить съ него бюстъ. Посмотрите.
   Адмиралъ началъ сравнивать портретъ съ бюстомъ; сходство оказалось полное; ясно, что Робертъ лѣпилъ бюстъ съ фотографической карточки; но во время работы онъ безсознательно вспоминалъ о Бланшъ и, подъ вліяніемъ этихъ воспоминаній, невольно придалъ молодой дѣвушкѣ взглядъ, улыбку и поворотъ головы графини. Нѣтъ ничего мудренаго, если адмиралъ увидѣлъ умершую въ чертахъ живой. Онъ забылъ обо всемъ его окружающемъ, даже о присутствіи де-Сальвіака. и видѣлъ передъ собой только ее, -- чистую, неповинную еще Бланшъ де-Кларансъ, его радость и утѣшеніе.
   Маркизъ затаилъ дыханіе, боясь нарушить безмолвное созерцаніе де-Реньера, который какъ-будто находился подъ впечатлѣніемъ неожиданнаго видѣнія. Но для него лично бюстъ все-таки оставался изображеніемъ Валентины. Изучая, вмѣстѣ съ дядей Урбаномъ, историческія окрестности Сен-Жермена и принимая нерѣдко живѣйшее участіе въ его химическихъ опытахъ, Роберту ничего не стоило сблизиться съ нимъ и получить отъ него фотографическій портретъ племянницы, тѣмъ болѣе, что Трезель не придавалъ этому обстоятельству никакого значенія. Тогда Сальвіакъ съ живымъ восторгомъ немедленно принялся лѣпить съ портрета бюстъ и создалъ изъ него, силою вдохновенія, нѣчто высоко-изящное.
   Сравнивая фотографію съ бюстомъ, адмиралъ, конечно, уже не сомнѣвался болѣе въ томъ, что оригиналомъ для нихъ служила м-ль Трезель, и все-таки видѣлъ въ чертахъ бюста черты графини. Ему понятно было теперь удивленіе Бернара Герблэ.
   "Да, это Бланшъ! это она, она! думалъ онъ.-- Бѣдная моя Бланшъ!"
   Крупныя слезы навернулись на глазахъ де-Реньера, нервное рыданіе сдавило ему грудь и горло. Онъ машинально схватился за спинку стула и оперся на нее, чтобы не упасть; потребовалась вся его желѣзная воля, чтобы удержаться отъ рыданій въ его присутствіи. Онъ провелъ дрожащей рукой по пылающему лбу, обернулся вполовину къ Сальвіаку, посмотрѣлъ на него какъ могъ хладнокровнѣе и произнесъ:
   -- Меня обманули, г. маркизъ. Прошу извинить меня.
   Робертъ поклонился почтительно, съ достоинствомъ. Затѣмъ де-Реньеръ сдѣлалъ два-три шага къ двери и зашатался. Маркизу сдѣлалось страшно при мысли, что онъ тутъ-же грохнется во весь ростъ; первымъ, чисто-инстинктивнымъ его движеніемъ было броситься впередъ и поддержать адмирала; но тотъ быстро выпрямился и отшатнулся въ сторону, точно ему грозило прикосновеніе раскаленнаго желѣза. Не разъ де-Реньеръ прямо стоялъ передъ огнемъ непріятельскимъ и никогда не испытывалъ такого мучительнаго волненія, какъ въ настоящую минуту.
   Пора было уйти; но какая-то необъяснимая сила влекла его назадъ, къ бюсту, глядѣвшему на него своими неподвижными глазами. Съ какимъ удовольствіемъ онъ остался-бы тутъ одинъ и, запершись на ключъ, смотрѣлъ-бы на эту неподвижную, нѣмую фигуру!
   Но вѣдь Реньеръ не у себя, а у Сальвіака. Долѣе оставаться у него было бы просто подло. Да, подло! а между тѣмъ бюстъ какъ-будто говорилъ: "Останься!" Мужъ-убійца готовъ былъ броситься на колѣни передъ этой оживотворенной глиной и молить ее о прощеніи; однако, онъ направился къ двери, шатаясь, едва дыша, и сильнымъ толчкомъ отворилъ ее. Онъ ощущалъ мучительную боль въ сердцѣ, испытывалъ не страданія, а настоящую пытку.
   Когда де-Реньеръ вышелъ изъ комнаты, то ему показалось, что онъ попалъ въ непроглядный мракъ ночи; его снова потянуло назадъ, и онъ долженъ былъ сдѣлать надъ собой усиліе, чтобы не вернуться къ запертой за нимъ двери и не закричать: "Отворите! я хочу еще разъ поглядѣть на нее!" Мало того, имъ овладѣло неодолимое желаніе говорить о Бланшъ, и съ кѣмъ-же?-- съ нимъ, съ ея любовникомъ!.. Развѣ это не безуміе? Любовь превратила этого желѣзнаго человѣка въ слабаго ребенка, готоваго на все.
   Вслѣдъ затѣмъ въ немъ закипѣла бѣшеная жажда мести, но уже не къ Роберту де-Сальвіаку; а къ тому неизвѣстному лицу, которое написало анонимный доносъ на Бланшъ.
   -- Я убѣжденъ, разсуждалъ адмиралъ,-- что де-Сальвіакъ долженъ знать, кто этотъ негодяй. Это непремѣнно одинъ изъ его враговъ, одинъ изъ завистниковъ, улыбающихся въ глаза, а за спиной строящихъ козни. Пусть маркизъ назоветъ мнѣ его, я самъ съ нимъ расправлюсь.
   Движимый чувствомъ мести, де-Реньеръ повернулся было, чтобы идти къ двери комнаты маркиза, но не могъ сдѣлать ни шагу, Все вокругъ него завертѣлось, онъ схватился за перила лѣстницы и непремѣнно полетѣлъ-бы внизъ, если-бы въ эту минуту не случился тутъ камердинеръ Сальвіака; онъ бросился къ нему, поддержалъ его, крикнулъ лакея гостинницы и вмѣстѣ съ нимъ перенесъ его въ комнату. Услыхавъ шумъ, Робертъ отворилъ свою дверь и глазамъ его представилась блѣдная фигура де-Реньера на рукахъ прислуги.
   -- Боже мой! что такое случилось? воскликнулъ Робертъ.
   Онъ машинально послѣдовалъ за Пьеромъ и гарсономъ отеля вплоть до комнаты де-Реньера и остановился при входѣ въ нее, пока больного укладывали въ постель.
   На маркизѣ лица не было отъ отчаянія. "Неужели, думалъ онъ,-- его убило волненіе, произведенное видомъ бюста?" Онъ затрепеталъ при мысли, что сдѣлался невольнымъ убійцей адмирала.
   Прибѣжалъ камердинеръ адмирала, давно уже привыкшій къ такого рода припадкамъ. Онъ приложилъ руку къ сердцу его и тихо сказалъ:
   -- Ничего, бьется.
   "Бѣдный! подумалъ Робертъ.-- Какъ онъ страдаетъ! И все черезъ меня!"
   Двѣ крупныя слезы покатились по смуглымъ щекамъ молодого человѣка. Ему припомнилось прошлое и, стоя теперь передъ распростертымъ де-Реньеромъ, онъ такъ искренно горевалъ, какъ еслибы стоялъ передъ трупомъ Бланшъ.
   Пока лакей доставалъ соли и лекарства, прописанныя для подобныхъ случаевъ докторомъ Бернье, адмиралъ очнулся и вздохнулъ.
   -- Что, лучше ему? спросилъ Робертъ глазами у Пьера. Тотъ знакомъ отвѣтилъ, что лучше. Тогда Робертъ окинулъ еще разъ глазами комнату, гдѣ лежалъ мужъ убитой Бланшъ, и съ самымъ тяжелымъ чувствомъ на душѣ вышелъ на цыпочкахъ въ коридоръ.
   Вернувшись къ себѣ, онъ осторожно снялъ покрывало съ бюста.
   -- Нѣтъ, тихо проговорилъ онъ, -- ты не Бланшъ! Бланшъ была олицетвореніемъ страсти и паденія, ты-же -- идеалъ чистой, святой любви! Ты воплощаешь въ себѣ и красоту, и нѣжность, и долгъ. Кому суждено счастіе обладать тобой? Кому-бы то ни было, только не мнѣ!
   

ГЛАВА XI.
Проектъ брачнаго союза.

   -- Мнѣ кажется, что теперь наступила настоящая пора подумать о бракѣ Валентины, сказала однажды утромъ, послѣ завтрака, г-жа де-Грандье доктору Трезелю.
   -- Вы полагаете? спросилъ тотъ.
   -- А какъ-же иначе? отвѣчала изумленная вдовушка.-- Мы съ вами и то потратили много времени напрасно; пора идти на приступъ... то-есть, я хотѣла сказать: на абордажъ!
   -- Очень радъ, дорогая кузина, но дѣло въ томъ, что хотя я и обѣщалъ вамъ посондировать сердце моей милой дѣвочки, однако, до сихъ поръ не могъ рѣшиться на это: духу не хватило. Увы! мнѣ сдается, что Валентина...
   -- Не любитъ адмирала?
   -- Навѣрное не знаю, по боюсь, что это такъ!
   -- А я убѣждена въ противномъ. Развѣ возможно не полюбить де-Реньера?.. Во-первыхъ, онъ морякъ...
   -- Также, какъ Рауль...
   -- Да, какъ мой бѣдный Рауль! Затѣмъ, онъ очарователенъ! Даю вамъ слово, что если-бы я вздумала вторично выйти замужъ, то ни за кого другого но вышла-бы, кромѣ него. Успокойтесь, этого не случится... Рауль никогда не изгладится изъ моей памяти... да, наконецъ, что можетъ быть прелестнѣе положенія вдовы? Если-бы Валентина была вдовой, я ни за что не посовѣтовала-бы ей искать второго мужа.
   -- А такъ-какъ сдѣлаться вдовой нельзя иначе, какъ выйдя замужъ, замѣтилъ лукаво крошка-докторъ,-- то...
   -- Вы смѣетесь! остановила его Генріета.-- Предоставьте такого рода шутки вѣтреннику Альберику и отвѣчайте мнѣ -- беретесь-ли вы переговорить съ Валентиной?
   -- Нѣтъ. Я-бы желалъ, чтобы вы взяли это на себя, кузина... Женщины ловчѣе нашего умѣютъ устраивать такія дѣла... притомъ, въ настоящую минуту я занятъ наблюденіемъ за ходомъ одного удивительнаго высиживанья...
   -- Ну, хорошо, хорошо, такъ и быть, я сама переговорю съ Валентиной!
   -- Когда?
   -- Да хоть сегодня-же. Кстати, вы знаете, что не было никакихъ серьезныхъ послѣдствій отъ обморока адмирала... помните, надняхъ... такъ, дурнота случилась... Я подозрѣваю, что онъ сильно влюбленъ въ мою хорошенькую кузину!.. Вѣдь это непремѣнно должно взволновать человѣка... вслѣдствіе... какъ тамъ у васъ называется... Физіологическихъ причинъ, что-ли? Васъ удивило, что я употребила ученый терминъ? прибавила г-жа де-Грандье.-- Не бойтесь, я не стану отбивать у васъ кресло въ академіи... А. такъ-какъ вы не настолько дипломатъ, чтобы провести вопросъ о бракѣ Валентины, то пришлите ее ко мнѣ.
   -- Хорошо. Ну, а какже теперь насчетъ де-Реньера? Увѣрены-ли вы въ его согласіи жениться во второй разъ?
   -- Убѣждена! Я очень тонко намекнула ему однажды объ этомъ. Онъ не сказалъ да, но каждый разъ при имени Валентины блѣднѣетъ, приходитъ въ волненіе. Онъ ее обожаетъ, это несомнѣнно, а когда женщину обожаютъ...
   -- Услышь васъ Господь!
   -- Услышитъ, непремѣнно услышитъ. Самое главное тутъ -- уговорить Валентину. Позовите-же ее ко мнѣ.
   Валентина въ это время читала у себя въ комнатѣ. Черезъ нѣсколько минутъ она была уже въ саду; г-жа де-Грандье посадила ее рядомъ съ собой на скамейкѣ и завела разговоръ сначала о постороннихъ вещахъ, потомъ вдругъ схватила молодую дѣвушку за обѣ руки и, пристально смотря ей въ глаза, спросила:
   -- Приходила-ли вамъ когда-нибудь въ голову мисль о замужествѣ?
   -- Приходила, отвѣчала Валентина съ нѣсколько задумчивой улыбкой.-- Но мнѣ кажется, что я никогда не выйду замужъ.
   -- Это почему?
   -- Во-первыхъ, потому, что я далеко не представляю, что называется, выгодную партію; въ приданое мужу я не принесу ничего, а въ такой практическій вѣкъ... Но, пожалуйста, не подумайте, кузина, что я сожалѣю объ этомъ!.. А во-вторыхъ, у меня на рукахъ большой ребенокъ, который безъ меня пропадетъ...
   -- Докторъ-то?
   -- Да, дядя Урбанъ. Я для него нѣчто въ родѣ Антигоны, потому что онъ совершенно незнакомъ съ жизнью, а если на плечахъ у человѣка лежатъ какія-бы то ни было обязанности, онъ прикованъ къ нимъ.
   -- А я такъ совсѣмъ иначе думаю объ этомъ, Валентина!
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да. Все, что вы сказали насчетъ приданаго, все это чистѣйшій вздоръ -- извините меня. Неужели вы думаете, что ваша красота, ваше доброе сердце, вашъ умъ не стоятъ любого приданаго? Нечего краснѣть...
   -- Положимъ, это приданое, весело возразила Валентина, -- но дѣло въ томъ, что ни одинъ нотаріусъ не упомянетъ о немъ въ свадебномъ контрактѣ.
   -- Что-жь касается вашего дядюшки, дитя мое, то именно ради его счастья вамъ слѣдуетъ выйти замужъ. У него, какъ вамъ извѣстно, есть свои мечты, свои честолюбивые замыслы...
   -- Да, это правда.
   -- Могущественный покровитель много-бы помогъ ему въ этомъ случаѣ... а такой покровитель есть -- человѣкъ замѣчательный во всѣхъ отношеніяхъ,-- добръ, любитъ васъ и готовъ будетъ раздѣлить съ вами свое состояніе... а оно весьма значительно... но не объ этомъ рѣчь... носитъ знаменитое имя...
   Валентина вдругъ поблѣднѣла и, поднявъ на г-жу де-Грандье свои большіе, темные глаза, медленно произнесла:
   -- Вы говорите объ адмиралѣ де-Реньерѣ?
   -- Да, отвѣчала Генріета, -- о немъ. Вѣдь это настоящій герой, олицетвореніе доброты и мужества!
   Видя, что Валентина сидитъ по-прежнему блѣдная, задумчивая, съ опущенными глазами и молчитъ, вдовушка спросила ее настойчивымъ, хотя заискивающимъ тономъ:
   -- Ну, что-жь, кузина? Что вы объ немъ скажете?
   -- А то, отвѣтила твердымъ голосомъ Валентина, -- что я никогда не выйду замужъ за человѣка, не любя его.
   -- Значитъ, вы не любите де-Реньера?
   -- Я не оспариваю, продолжала молодая дѣвушка, -- что адмиралъ олицетворяетъ собою идеалъ храбрости, чести, добродѣтели...
   -- Такъ что-же?
   -- Я его глубоко уважаю, но не увлечена имъ на-столько, чтобы быть готовой дѣлить его судьбу и дать ему то счастье, котораго онъ заслуживаетъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Подумайте хорошенько о томъ, что вы говорите, Валентина.
   -- Изъ моихъ словъ, кузина, вы должны видѣть, что я уже думала и много думала объ этомъ.
   -- И вы спрашивали себя, можете-ли полюбить де-Реньера?
   -- Мало того, я задавала себѣ вопросъ, люблю-ли я его.
   -- Что вы говорите? Неужели?
   -- Да, онъ внушалъ мнѣ такое новое, необъяснимое чувство, что мнѣ захотѣлось анализировать себя, чтобы узнать, привязанность это или страхъ...
   -- И что-жь оказалось? Страхъ?
   -- Нѣтъ, скорѣе благоговѣніе. Де-Реньеръ представляется мнѣ въ видѣ суроваго героя древней римской исторіи...
   -- И эта суровость пугаетъ васъ?
   -- Напротивъ, она имѣетъ много привлекательнаго для меня. Я охотно посвятила-бы свою жизнь такому человѣку, какъ адмиралъ...
   -- Послѣ этого для меня непонятно, какимъ образомъ вы пришли къ рѣшенію не выходить за него замужъ? Именно потому, что де-Реньеръ несчастенъ, что рана его сердца еще не зажила, я и желала-бы, чтобы его спасла такая избранная натура, какъ ваша! Замѣтьте, милая Валентина, что я рѣшительно не раздѣляю мнѣнія, будто можно полюбить изъ состраданія. Жена -- не сестра милосердія. Но де-Реньеръ такъ высоко стоитъ надъ прочими людьми, что, по моему мнѣнію, отъ чувства уваженія къ нему очень легко перейти къ чувству любви... и, божусь вамъ, если-бы я была убѣждена, что могу составить счастье подобнаго человѣка, я, несмотря на легкость моего характера, съ радостію принесла-бы въ жертву мое вдовство и сказала-бы ему: "Вотъ моя рука!" Но бѣда въ томъ, прибавила весело Генріета, -- что такія женщины, какъ я, неспособны возвратить спокойствіе адмиралу; для этого серьезнаго ума нужна и подруга серьезная. Васъ онъ непремѣнно полюбилъ-бы, и я даже увѣрена...
   -- Развѣ онъ вамъ говорилъ, что любитъ меня? прервала ее Валентина.
   -- Нѣтъ. Видно сейчасъ, что вы его мало знаете! Но я подозрѣваю...
   Молодая дѣвушка встала съ мѣста и нѣсколько грустнымъ тономъ сказала:
   -- Такъ вотъ что, кузина: если случится, что онъ заговоритъ съ вами обо мнѣ, скажите ему, что я никогда замужъ не выйду!
   -- Какой вздоръ!
   -- Никогда!
   -- Это почему? рѣзко спросила г-жа де-Грандье.-- Вы, вѣрно, любите кого-нибудь?
   Валентина вспыхнула, но промолчала, не желая лгать.
   -- А-а! воскликнула Генріета: -- понимаю! Давно-бы слѣдовало сказать!.. Бѣдный адмиралъ!
   Сгорая отъ нетерпѣнія и любопытства, она охватила рукой шею Валентины, увлекла ее въ крытую алею и затараторила:
   -- Ну, говорите скорѣе, кто онъ такой? Его имя? Знаю я его? Каковъ онъ собой? Пари держу, что отгадаю, какъ его зовутъ!
   Валентина все молчала.
   -- Хотите о чемъ угодно пари? продолжала вдовушка.-- Дайте подумать... Ахъ, Боже мой, какъ я глупа!.. да это де-Сальвіакъ?..
   Она пристально посмотрѣла въ поблѣднѣвшее лицо Валентины и тотчасъ-же поняла, что проникла въ ея тайну. Это ее не удивило; послѣ де-Реньера, маркизъ, не считая кузена Альберика, былъ въ ея глазахъ самый очаровательный молодой человѣкъ. Но какой странный, однако, случай!.. Реньеръ и Сальвіакъ снова являются соперниками!.. Что можетъ быть драматичнѣе этого? Она ничего не сказала про то Валентинѣ, но сгорала отъ желанія сообщить о своемъ открытіи дядѣ Урбану.
   Валентина, чувствуя, что обнаружила свою задушевную тайну, нашла предлогъ прекратить разговоръ съ кузиной и ушла въ свою комнату. Генріета поцѣловала ее въ лобъ и проводила до павильона, затѣмъ, оставшись одна, подумала: "А надо сказать правду, у нея недуренъ вкусъ! Я и забыла совсѣмъ о Сальвіакѣ".
   Дядя Трезель совершенно растерялся, когда г-жа де-Грандье передала ему свой разговоръ съ Валентиной. Онъ не хотѣлъ вѣрить, что всѣ его планы такъ быстро рушились. Потерять надежду на поддержку де-Реньера! Да вѣдь это равносильно гибели! И могло-ли придти въ голову, что такая серьезная дѣвушка, какъ Валентина, вдругъ влюбится? И въ кого-же? Въ Сальвіака! Правда, Сальвіакъ состоялъ въ родствѣ съ докторомъ Лоро, антропологистомъ, а этотъ Лоро такъ-же много значилъ въ академій, какъ и Марешалъ, -- да что изъ этого? Неожиданное открытіе перевернуло вверхъ дномъ всѣ разсчеты крошки-маньяка; точно кто однимъ щелчкомъ разсыпалъ карточный домикъ, воздвигнутый илъ такъ старательно.
   -- Вотъ онѣ, племянницы-то! говорилъ онъ г-жѣ де-Грандье.-- Отъ нихъ только и жди разочарованій!
   -- Ну, вы-то скоро утѣшитесь, отвѣчала она, -- а меня тревожитъ адмиралъ.
   -- Адмиралъ?
   -- Да. Я ему слегка намекнула о Валентинѣ, самымъ тонкимъ, дипломатическимъ манеромъ дала ему понять, что въ его годы еще рано отказываться жить... Я навела его, такимъ образомъ, на мысль, не можетъ-ли Валентина занять мѣсто графини, и вдругъ... О, какое несчастье!
   -- Да, большое несчастье!
   -- А если онъ узнаетъ, вдобавокъ, что она любитъ де-Сальвіака! Каково будетъ его отчаяніе! Между нимъ и счастіемъ вѣчно стоитъ маркизъ!
   -- Впрочемъ, я попытаюсь убѣдить мою племянницу, сказалъ Трезель,-- что она обязана, какъ честная дѣвушка, спасти адмирала... вѣдь это настоящій герой... да, наконецъ, отъ него зависитъ вся моя карьера...
   -- Такъ вы еще надѣетесь?
   -- Дать понять Валентинѣ ея прямой долгъ -- конечно! Она не любитъ адмирала! Чортъ возьми! Послѣ полюбитъ...
   -- Нѣтъ.
   -- Почему?
   -- Очень просто. Потому что она любитъ де-Сальвіака.
   -- Я ей объясню, что она не можетъ выйти за него замужъ по многимъ причинамъ.
   -- По какимъ это?
   -- Слышите? По какимъ!.. Да по такимъ, что онъ виновникъ смерти женщины!
   -- Ее убилъ не онъ, а де-Реньеръ.
   -- Она пала, а онъ былъ причиной ея паденія.
   -- Она умерла изъ любви къ нему. Попробуйте разсказать это вашей племянницѣ! Да послѣ того маркизъ на сто процентовъ поднимется въ ея глазахъ!
   -- Значитъ, по-вашему, у нея голова не въ порядкѣ?
   -- Нисколько. Она любитъ -- вотъ и все. Понимаете ли -- любитъ, любитъ, любитъ! Вамъ неизвѣстно спряженіе этого глагола. Вы знаете только куриныя яйца, сердце-же женское для васъ потемки. Не говорите ничего Валентинѣ, если не хотите превратить ея любовь въ страсть. Несмотря на свое серьезное направленіе, она все-таки женщина, а женщина -- порохъ: къ нему опасно подносить огонь!
   -- Но кто-бы могъ это подумать? Кто-бы могъ это подумать? повторялъ крошка-докторъ, поднимая къ небу свои сухощавыя руки и потирая свой желтый лобъ, точно надѣясь выжать изъ черепа спасительную мысль.
   Всю ночь онъ видѣлъ самые сумазбродные сны. Ему грезилось, между прочимъ, что онъ летитъ, какъ воздушный змѣй, къ облакамъ на своемъ академическомъ креслѣ, къ которому придѣланы исполинскія крылья, а маркизъ де-Сальвіакъ съ хохотомъ тянетъ его внизъ за бичевку.
   На другой день г-жа де-Грандье отдала визитъ де-Реньеру.
   У нея сердце разрывалось, когда она слушала, съ какимъ жаромъ и восторгомъ тотъ отзывался о Валентинѣ, и поспѣшила перемѣнить разговоръ, что видимо изумило, даже встревожило адмирала.
   Въ тотъ же день Валентина встрѣтилась съ Сальвіакомъ у больной Франсуа и поразила его своей ледяной сдержанностію. "Она никогда меня не полюбитъ!" съ горечью думалъ Робертъ, не подозрѣвая, что Валентина холодна съ нимъ вслѣдствіе своего разговора съ кузиной, изъ котораго она узнала, что ея любовь не тайна для другихъ.
   Вечеромъ, за обѣдомъ, который шелъ довольно скучно, г-жа де-Грандье объявила, что она встрѣтила въ паркѣ Ганри Монтклера и имѣла неосторожность пригласить его къ себѣ на завтрашній день.
   -- Смѣшно сказать,-- я противъ воли позвала его. Есть люди, которые насильно втираются къ вамъ.
   -- Развѣ г. Монтклеръ намѣренъ поселиться въ Сен-Жерменѣ? спросила машинально Валентина.
   -- Вѣроятно, на короткое время.
   Г-жа де-Грандье была почти увѣрена, что Монтклеръ явился туда не одинъ, такъ-какъ она случайно услышала отъ префекта, что Анжель Феррапъ наняла для конца лѣтняго сезона небольшую виллу на дорогѣ въ Пеккъ. "И отлично, подумала Генріета:-- очень интересно поглядѣть на нее вблизи".
   Случилось такъ, что Монтклеръ явился съ визитомъ къ г-жѣ де-Грандье именно въ то время, когда у нея сидѣлъ де-Сальвіакъ. Эти два человѣка, довольно часто сталкиваясь въ свѣтѣ, питали другъ къ другу какую-то необъяснимую антипатію. При встрѣчахъ съ Монтклеромъ у маркиза каждый разъ вертѣлось въ головѣ слово "авантюристъ", а тотъ, въ свою очередь, мысленно называлъ его въ насмѣшку "пуританиномъ"; въ одномъ невольно пробуждалось чувство презрѣнія, въ другомъ -- чувство ненависти.
   Г-жа де-Грандье, съ инстинктомъ свѣтской женщины, съ первой-же минуты догадалась, что между маркизомъ и Монтклеромъ нѣтъ ничего общаго..
   "Только этого недоставало! подумала она.-- Мало намъ было адмирала и маркиза,-- еще новые антагонисты! Мой салонъ превратится, пожалуй, въ фехтовальную залу... только, по счастію, здѣсь будутъ биться на словахъ".
   Если Монтклеръ при встрѣчѣ съ де-Сальвіакомъ у г-жи деГрандье нахмурилъ брови, то онъ имѣлъ на это причины, неизвѣстныя, конечно, Гевріетѣ. За часъ передъ тѣмъ имя маркиза послужило предметомъ довольно крупнаго разговора между Монтклеромъ и Анжель Ферранъ, въ ея виллѣ.
   Монтклеръ пригласилъ туда своихъ пріятелей Роджера и Буапрео, чтобы обсудить съ ними нѣкоторые вопросы, касающіеся будущихъ выборовъ, такъ-какъ отъ разрѣшенія ихъ зависѣлъ тотъ блестящій успѣхъ, на который онъ разсчитывалъ. Заговорили о политикѣ.
   -- Вы знаете, кто вашъ конкурентъ? спросилъ Буапрео.
   -- Знаю только его имя, отвѣчалъ Монтклеръ.
   -- О, это человѣкъ очень опасный, весьма вліятельный, потому что пользуется всеобщею любовью. Докторъ Херпинъ, нѣчто въ родѣ врача для бѣдныхъ; Аптекари и ветеринары округа наберутъ пропасть голосовъ за него. Но если есть деньги, можно задавить его!
   -- А сколько на это потребуется?
   -- Отъ двадцати пяти до тридцати тысячъ франковъ, никакъ не менѣе.
   "Какой славный "банчикъ" можно-бы заложить!" подумалъ. Монтклеръ.-- А откуда взять эти двадцать пять тысячъ франковъ? спросилъ онъ громко.
   -- Надо постараться добыть, и мы ихъ добудемъ! Но вамъ, Монтклеръ, не худо-бы имѣть въ своемъ распоряженіи еще кой-какія суммы, потому что, между нами, вы остались должны клубу...
   -- Знаю, знаю, прибавилъ, слегка покраснѣвъ, Монтклеръ.-- Повѣрьте, если я не могъ до сихъ поръ расплатиться...
   -- Дѣло въ томъ, замѣтилъ Ронжеръ,-- что вамъ необходимо смыть до-чиста всѣ пятнышки прошлаго, и тогда -- держись пикардійскій Санградо! мы разобьемъ его въ пухъ и прахъ на выборахъ! А то вѣдь, право, въ палату войти нельзя: куда ни оглянись -- все доктора. Такъ и кажется, что эти колеги налѣпятъ тебѣ мушку или приставятъ піявки! И что за уморительныя, высокопарныя рѣчи они произносятъ! Какъ одѣты! Ужасъ! ни малѣйшаго шику, а на шикѣ-то, мой милый Монтклеръ, и стоитъ вся Франція.
   И болтунъ Ронжеръ, представитель той партіи пустозвоновъ, которой мелкая пресса дала кличку: "je m'en moquisies",-- началъ приводить цѣлыя тирады изъ заученной имъ почти наизусть недавно вышедшей брошюры о значеніи Франціи въ Европѣ, гдѣ говорилось, "что главный предметъ вывоза этой страны -- наслажденіе".
   Монтклеръ думалъ въ это время объ одномъ: гдѣ-бы ему достать денегъ. Живя на широкую ногу и не платя долговъ, онъ совершенно подорвалъ свой кредитъ, и теперь, когда нѣсколько тысячъ франковъ оказывались необходимыми ему до зарѣзу, онъ не зналъ, къ кому обратиться за ними.
   -- Добудьте мнѣ за какіе хотите проценты нужную сумму, сказалъ онъ Ронжеру.-- Я отдамъ все свое жалованье за нѣсколько лѣтъ, мало того -- (онъ принужденно захохоталъ) -- продамъ, какъ Шейлоку, два фунта своего мяса!
   -- Зачѣмъ прибѣгать къ такому средству! Вѣдь собственно вамъ придется доставать незначительную сумму, потому что у насъ много пріятелей въ Пикардіи, а чего не хватитъ, внесутъ ваши комитеты.
   -- Вы думаете? сказалъ Монтклеръ.
   Порѣшивъ съ этимъ вопросомъ, Ронжеръ и Буапрео уѣхали изъ виллы Анжели Ферранъ, очень довольные тѣмъ, что въ ихъ партію будетъ завербованъ такой смѣльчакъ, какъ Монтклеръ. Но передъ самымъ отъѣздомъ Буапрео, ни съ того, ни съ сего, сообщилъ Анжели, что онъ встрѣтилъ сейчасъ у замка Роберта де-Сальвіака. Монтклеръ, нервы котораго были сильно возбуждены предыдущимъ разговоромъ, поймалъ на лицѣ актрисы выраженіе какъ-будто неудовольствія, которое онъ принялъ за волненіе.
   Проводивъ гостей, онъ бросился въ кресло, положивъ нога на ногу, оперся локтемъ на спинку кресла, нахмурилъ брови и началъ задумчиво крутить кончики усовъ.
   Анжель молча смотрѣла на него.
   -- О чемъ ты думаешь? спросила она его, наконецъ.
   -- Ни о чемъ.
   -- Быть не можетъ. Ты чѣмъ-то раздосадованъ и взволнованъ.
   -- Съ чего ты это взяла?
   -- Я прочла на твоемъ лицѣ. Тибувиль нашелъ-бы въ немъ трагическое выраженіе. Давай, разыграемъ сцену изъ "Антони"!
   -- Оставимъ эти шутки, рѣзко отвѣтилъ Монтклеръ, пожимая плечами.-- Ты сама должна знать, о чемъ я думаю.
   -- Догадываюсь.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Ты ломаешь голову надъ вопросомъ, гдѣ достать тридцать тысячъ франковъ, чтобы сдѣлаться honorable.
   Монтклеръ бросилъ на Анжель угрожающій взглядъ, подозрѣвая, не кроется-ли подозрительнаго намека въ этомъ словѣ; по по выраженію ея лица онъ понялъ, что подобнаго ничего нѣтъ.
   -- Да, правда, я объ этомъ думаю, сказалъ онъ,-- потому что, въ сущности, вся моя жизнь поставлена теперь на карту. Но, кромѣ того, меня тревожитъ еще одно обстоятельство...
   -- Какое?
   -- Присутствіе въ Сен-Жерменѣ человѣка, котораго ты нѣкогда любила.
   -- Сальвіака? сказала Анжель, глядя прямо въ лицо Монтклеру.
   Она произнесла имя маркиза такимъ смѣлымъ до наглости тономъ, что у Монтклера гнѣвно сверкнули глаза. Онъ поблѣднѣлъ и медленно проговорилъ:
   -- Если-бы я не любилъ тебя, Анжель, то это имя имѣло бы для меня такъ-же мало значенія, какъ имя Буапрео или кого другого. Но я люблю тебя, точно мальчишка, и не могу примириться съ мыслію, что ты обожала его...
   -- Его! повторила Анжель;-- правда, я его любила, но вѣдь не одного его, много и другихъ, кромѣ него...
   Такой жестокій отвѣтъ долженъ-бы былъ, по-настоящему, вонзиться, какъ ножъ, въ сердце Монтклера, а между тѣмъ онъ произвелъ на него гораздо меньше впечатлѣнія, чѣмъ произнесенное при немъ имя: де-Сальвіакъ.
   -- Ты искренно любила только его, его одного! это я чувствую всѣмъ существомъ моимъ! отвѣчалъ Монтклеръ съ злобнымъ рыданіемъ въ голосѣ.
   Анжель съ минуту молчала, холодно слѣдя глазами за молодымъ человѣкомъ, который при послѣднихъ словахъ своихъ вскочилъ съ мѣста и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ; затѣмъ она проговорила съ притворной кротостью:
   -- Не понимаю, что такое вы хотите этимъ сказать. Если я и любила когда-то Сальвіака, то теперь положительно не люблю его!
   -- Да, какже! Человѣкъ, ради котораго совершена подлость, не можетъ быть не дорогъ палъ!
   -- Вотъ что!.. протянула актриса.-- Странно слышать это отъ васъ, Монтклеръ. Если и были совершены низость, подлость, преступленіе, то вы играли во всемъ этомъ не послѣднюю, кажется, роль!
   Наступило страшное молчаніе. Эти два существа, какъ-бы скованные вмѣстѣ роковымъ прошлымъ, испуганно взглянули теперь другъ на друга. Анжель, казалось, инстинктивно прислушивалась, нѣтъ-ли кого у дверей; потомъ, прислонясь спиной къ бархатной драпировкѣ камина, она скрестила руки на груди и прямо посмотрѣла въ глаза Монтклеру.
   -- Развѣ вамъ неизвѣстно, произнесла она тономъ глубокаго презрѣнія,-- что чѣмъ сильнѣе мы любимъ человѣка, тѣмъ сильнѣе бываетъ равнодушіе или отвращеніе, которыя онъ можетъ возбудить въ насъ впослѣдствіи!
   -- Къ кому относятся эти слова? спросилъ Монтклеръ.
   -- Къ кому? Къ нему... и къ другимъ!..
   Затѣмъ, склонивъ голову къ плечу и смотря въ потолокъ, она насмѣшливо запѣла вполголоса старинную пѣсенку:
   
   Nos amours sont sur l'eau
   Dans un bateau de verre!
   Le bateau s'est cassé,
   Nos amours sont par terre! *)
   *) Любовь плаваетъ по водѣ въ стеклянной лодкѣ: разбилась лодка -- и любовь очутилась на днѣ.
   
   -- И ты, глупый, сказала она, смѣясь и разомъ переходя на прежній товарищескій тонъ съ Монтклеромъ, -- вздумалъ ревновать меня! Знаешь-ли, о чемъ я думала, пока ты ломалъ голову надъ тѣмъ, къ какому ростовщику тебѣ обратиться, чтобы достать денегъ для выборовъ?
   -- Нѣтъ, не знаю, отвѣчалъ Монтклеръ.
   -- Я думала о томъ, что между друзьями не должно быть счетовъ, а такъ-какъ твоей Анжель непозволительно везетъ въ игрѣ на пари, то...
   Монтклеръ прервалъ ее отрицательнымъ жестомъ.
   -- Не отказывайся, пожалуйста, отъ денегъ, которыя падаютъ тебѣ съ неба. Сдѣлайся я бѣдна, вѣдь ты пойдешь камни бить на дорогѣ, тачки таскать, чтобы прокормить меня. Не правда-ли? Ты видишь, какъ хорошо я знаю тебя.
   У Монтклера загорѣлись глаза отъ безумной радости, что эта женщина понимаетъ, до какой степени онъ ее любитъ.
   -- Я богата и хочу быть твоей кредиторшей. Что такое тридцать тысячъ франковъ? Бездѣлица! Я выиграю втрое на будущихъ скачкахъ... ты знаешь, какъ я счастлива... Ты мнѣ отдашь долгъ, когда можешь, когда захочешь...
   -- Анжель! воскликнулъ Монтклеръ.
   -- Пари держу, что ты намѣренъ отказаться! Напередъ знаю, что ты скажешь: нѣтъ... Не ожидала я отъ тебя такой наивности! Полно, Ганри, хоть изъ дружбы, доставь мнѣ удовольствіе создать разъ въ жизни законодателя!
   -- Ты, дѣйствительно, поступаешь со мною, какъ... другъ, сказалъ Монтклеръ съ усиліемъ, напирая на послѣднее слово.-- Но я съ радостію промѣнялъ-бы эту дружбу на частицу того равнодушія, которое ты чувствуешь къ де-Сальвіаку!
   -- Опять! опять Сальвіакъ! воскликнула Анжель.-- Честное слово, мой милый, вы просто невыносимы!
   -- А все потому, что я васъ люблю.
   -- Вы меня любите на манеръ Бартоло. Къ чему эти вспышки бѣшенства, ревности?.. Съума, что-ли, вы сходите?
   -- Я знаю, что Сальвіакъ здѣсь, и невольно думаю, что вы ради него переѣхали сюда!
   -- Какой вздоръ приходитъ вамъ въ голову!.. У васъ горячка, мой милый, вы бредите... полечитесь.
   -- Анжель, сказалъ Монтклеръ, съ трудомъ сдерживая себя,-- вы меня совсѣмъ не знаете!
   -- Извините, иронически возразила актриса;-- я очень хорошо васъ знаю и вѣрно сужу о васъ.
   -- Вы согласитесь, конечно, что если вы имѣли до сихъ поръ такое рѣшительное вліяніе на мою жизнь -- я не намѣренъ попрекать васъ -- то это не потому, что я былъ неопытный юноша, котораго можно водить на помочахъ. Если я подчинялся вамъ, то потому, что боготворилъ васъ, что вы дѣйствовали на меня опьяняющимъ образомъ, притягивали къ себѣ, сводили съума! Къ Сальвіаку я чувствую ненависть, равную моей любви къ вамъ, за то, что вы его любили, когда отдались мнѣ, за то. что до сихъ поръ онъ одинъ жилъ въ вашемъ сердцѣ, тогда какъ я былъ только вашимъ любовникомъ!..
   Анжель, въ изящной, кокетливой позѣ, съ скрещенными на груди руками, стояла по-прежнему, прислонясь къ камину, невозмутимо спокойная и смотрѣла на Монтклера съ убійственно-презрительной улыбкой.
   -- Вы могли-бы отлично играть въ драмѣ, или, скорѣе, въ мелодрамѣ, сказала она съ легкой гримасой,-- потому что такого рода выходки слишкомъ ужь пошлы! Только вы плохой угадчикъ, my dear -- (она захохотала сухимъ, злымъ смѣхомъ).-- Преслѣдовать своей ненавистью де-Сальвіака, это все равно, что гоняться за призракомъ прежней страсти. Правда, я была настолько безумна и низка -- вы видите, я не щажу себя -- что идеализировала свою любовь и даже придумала вендетту въ корсиканскомъ духѣ... Злоба отрезвила меня и я вскорѣ убѣдилась, что любовь, казавшаяся мнѣ вѣчною, такъ-же мимолетна, какъ и всѣ прочія чувства. Нѣтъ, не его...
   Она понизила голосъ, не кончивъ фразы, опустила голову на грудь и тяжело задумалась.
   -- Только знайте, снова заговорила она, какъ-бы стряхнувъ съ себя охватившую ее грусть, -- что я никому не позволю, а тѣмъ менѣе вамъ, спрашивать у меня отчета въ моихъ мысляхъ или рыться въ моей совѣсти. Помните также, что я не приняла вашу любовь, а снизошла до нея, и что вы должны быть благодарны мнѣ, если я обращаюсь съ вами, какъ съ другомъ, такъ-какъ это единственное искреннее чувство, которое я могу дать вамъ.
   Монтклеръ помертвѣлъ отъ злобы; ему легче было-бы получить пощечину, чѣмъ выслушать послѣднія слова этой ужасной женщины, прямо въ глаза говорившей ему, что его любовь для нея бремя. Предложить любовнику, въ видѣ милостыни, свою дружбу -- развѣ это не оскорбленіе!
   -- Оставь при себѣ свою дружбу, проговорилъ Монтклеръ, стиснувъ зубы.-- Я предпочитаю ей твою ненависть! Я давно понялъ, что твое сердце уже не принадлежитъ мнѣ болѣе!
   -- Когда-же оно принадлежало тебѣ? возразила Анжель съ прежнимъ неумолимымъ равнодушіемъ въ голосѣ.-- Какъ-то мы заключили между собою условіе -- ты мнѣ нуженъ былъ, самъ знаешь, зачѣмъ -- ты мнѣ помогъ, я съ тобой расплатилась! Но ожидать отъ меня особенной благодарности за это -- ты не имѣешь права. Служа орудіемъ моего мщенія и отчаянія, ты, въ то же время, удовлетворялъ свою собственную ненависть -- результатъ оскорбленнаго самолюбія... Ты вѣдь любилъ эту графиню де-Реньеръ, сдѣлалъ ей признаніе въ любви... но тебя отвергли и...
   -- Безгранично любилъ я только тебя одну, -- той любовью, отъ которой вся кровь горитъ въ жилахъ! сказалъ Монтклеръ.-- Ты это знаешь, Анжель, и съ наслажденіемъ мучишь меня. Тебя забавляетъ, что человѣкъ, внушающій другимъ страхъ, сдѣлался въ твоихъ рукахъ покорнымъ рабомъ и подлецомъ изъ подлецовъ!
   -- Вы -- подлецъ! Перестаньте, Монтклеръ... Кто-жь этому повѣритъ?...
   -- Да, подлецъ, потому что мнѣ слѣдовало-бы уйти отсюда, никогда болѣе не переступать порога твоего дома, никогда не встрѣчаться съ тобой. Никогда! Но твой голосъ, твой взглядъ, даже эта ужасная улыбка, которая и теперь не сходитъ съ твоихъ губъ... все, все сводитъ меня съума... При одной мысли, что ты можешь бросить меня, я способенъ...
   -- Совершить преступленіе? Да это преинтересно!.. Покушеніе на мою жизнь!.. Совершенно, какъ въ классической драмѣ!..
   -- Тебѣ смѣшно? А между тѣмъ ты не можешь не знать, съ какимъ человѣкомъ имѣешь дѣло! Конечно, я убью не тебя, а того, кто тебя у меня отниметъ... этого непремѣнно убью!..
   Монтклеръ дополнилъ выразительнымъ жестомъ послѣднюю фразу.
   -- Ну, это еще неизвѣстно, произнесла съ прежнимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ Анжель: -- это будетъ зависѣть отъ умѣнья вашего противника владѣть шпагой.
   Монтклеръ пожалъ плечами съ видомъ человѣка, влолнѣ увѣреннаго въ себѣ. Между свѣтской молодежью онъ слылъ за самаго искуснаго дуэлиста. При столкновеніи съ винъ можно было разсчитывать только на случай.
   -- Короче сказать, отвѣчалъ онъ,-- тѣмъ лучше для Сальвіака, если вы его болѣе не любите, потому что я иначе съ наслажденіемъ выместилъ-бы на немъ разомъ всѣ тѣ страданія, которыя я испытываю по вашей милости!
   -- Ужь будто я заставляю васъ страдать?.. Балуй васъ послѣ этого!.. Неблагодарный!..
   -- Ахъ, Анжель, для меня невыносимъ вашъ ироническій тонъ!..
   -- Какъ-же вы хотите, чтобы я оставалась серьезной, когда вы говорите вздоръ.
   -- Вздоръ?
   -- Даже глупости. Вы ненавидите де-Сальвіака за то только, что вообразили, будто я его люблю, а между тѣмъ вамъ очень хорошо извѣстно, что если-бы я его любила, то прямо сказала-бы вамъ.
   -- Нѣтъ, не сказали-бы, побоялись-бы за него.
   -- Я никого и ничего не боюсь, и повторяю вамъ, что никогда не лгу.
   -- Однако, вы солгали, когда, отдаваясь мнѣ, сказали, что любите меня.
   -- Будто я сказала это? Въ такомъ случаѣ, я, вѣрно, думала, что люблю. Впрочемъ, я васъ дѣйствительно люблю, даже очень люблю, несмотря на ваши выходки. Ну, помиримтесь-же!
   И она протянула ему свою крошечную ручку, обремененную драгоцѣнными перстнями, которые сверкали зеленымъ и краснымъ огнемъ.
   Монтклеръ жадно схватилъ ее.
   -- Я безумецъ, воскликнулъ онъ,-- а ты божество! Ну, повтори еще, вѣдь ты больше не любишь Сальвіака?
   -- О, несносный, сказала Анжель, отдергивая руку.-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ, не люблю! но какъ знать? можетъ быть, я люблю другого!..
   -- Кого?
   -- Васъ! отвѣчала актриса, причемъ лукавая усмѣшка на губахъ явно опровергала сказанное.
   -- Послушай, Анжель. произнесъ Монтклеръ, едва сдерживая досаду,-- будемъ говорить откровенно: испытываешь ты меня или хочешь вывести изъ терпѣнія?
   -- Нѣтъ, это не испытаніе, а скорѣе... признаніе!..
   -- Значитъ, ты любишь кого-нибудь?
   -- Можетъ быть.
   -- И ты осмѣливаешься?..
   -- А зачѣмъ вы меня допрашиваете?..
   -- Кто же это, кто?..
   -- Если-бы я была убѣждена, что люблю его, -- честное слово, я вамъ сказала-бы его имя. Но вѣдь женщины такія странныя созданья! Я еще не знаю навѣрное, не обманываюсь-ли я...
   Анжель видимо находила удовольствіе терзать этого человѣка, проводя его черезъ всѣ ступени отчаянія и муки. На нее нашелъ одинъ изъ тѣхъ припадковъ нервнаго раздраженія, столь знакомый празднымъ, избалованнымъ и эксцентричнымъ женщинамъ, когда онѣ готовы перевернуть вверхъ дномъ весь міръ, лишь-бы развлечь себя и доказать самимъ себѣ свое могущество.
   Монтклеръ испытывалъ адскія нравственныя страданія, отразившіяся на его наружности. Глаза у него налились кровью, лобъ побагровѣлъ, гордое, мужественное лицо приняло свирѣпое, почти звѣрское выраженіе.
   Пріѣздъ Тибувиля положилъ конецъ его пыткѣ; тѣмъ не менѣе, ему стало досадно, зачѣмъ професоръ явился такъ не кстати. Анжель воспользовалась этимъ и сказала Монтклеру:
   -- Сколько помнится, милый Ганри, вы приглашены сегодня на завтракъ къ г-жѣ де-Грандье?
   Монтклеръ совсѣмъ забылъ о приглашеніи.
   -- Такъ до свиданія, вечеромъ увидимся. Только прошу не влюбиться въ хорошенькую вдовушку! Она прелестна! Прошедшей весной, въ Булонскомъ лѣсу, она наповалъ кружила головы... Итакъ, до вечера!
   -- Скажите мнѣ, по крайней мѣрѣ, шепнулъ ей Монтклеръ на ухо, -- вѣдь вы хотѣли только подразнить меня, вѣдь вы никого не любите?
   -- Слово: никого не лестно для васъ, мой другъ! отвѣчала, смѣясь, Анжель.-- Еще разъ -- до вечера. А насчетъ расходовъ по выборамъ... будьте покойны... имя вашего банкира вамъ извѣстно...
   Монтклеръ поблѣднѣлъ; онъ не могъ скрыть своего гнѣва и пристально посмотрѣлъ въ глаза Анжели, чтобы прочесть въ нихъ намѣреніе оскорбить его. Но актриса быстро повернулась къ Тибувилю и начала разспрашивать его о театрѣ. У Монтклера мелькнула было мысль продолжать въ присутствіи Тибувиля свое объясненіе съ Анжель; но, чувствуя неодолимую потребность остаться одному, онъ сухо проговорилъ: прощайте! и быстро вышелъ изъ комнаты. Вслѣдъ затѣмъ Анжель нервно зѣвнула, потянулась, упала въ кресло и сказала:
   -- Ахъ, какъ мнѣ скучно! Боже, какая тоска! Хорошо былобы умереть теперь! Не правда-ли, Тибувиль?
   -- Я почемъ знаю, отвѣчалъ професоръ.-- Смерть, дитя мое, это такая пьеса, въ которой каждый изъ насъ играетъ не болѣе, какъ по одному разу. Хороша или дурна драма -- занавѣсъ вторично не поднимется, Я знаю только то, что при входѣ моемъ сюда ты и Монтклеръ глядѣли другъ на друга, какъ два врага. Значитъ, любовь -- тю-тю?..
   -- Да развѣ между нами была когда-нибудь любовь?
   -- Тебѣ лучше это знать. Если-же дѣло дошло до того, то теперь самая настоящая минута, чтобы обзавестись другимъ любовникомъ -- искуствомъ! Не смѣйся, я не шучу... Впрочемъ, я вижу, ты еще колеблешься, не можешь рѣшиться... Поговоримъ о другомъ. Къ вамъ очень идетъ это платье, м-ль Ферранъ. Позвольте узнать, кто вамъ шилъ его?
   Пока Тибувиль, снова обратясь къ закулисному міру, сообщалъ Анжели разныя свѣденія касательно предстоящаго сезона, Монтклеръ, взволнованный и разбѣшенный до-нельзя, шелъ машинально по направленію къ дому г-жи де-Грандье, не предчувствуя, что встрѣтится тамъ съ де-Сальвіакомъ, имя котораго онъ столько разъ произнесъ въ это утро.
   Монтклеръ хорошо зналъ, что Анжель, по своему жосткому характеру, неспособна къ пощадѣ и всегда высказывала все напрямикъ, и, однако, въ настоящую минуту онъ не хотѣлъ вѣрить, что она перестала думать о Сальвіакѣ. Онъ былъ убѣжденъ, что рано или поздно настанетъ день, когда этотъ ненавистный соперникъ сдѣлается жертвою его мщенія... И вдругъ онъ очутился лицомъ къ лицу съ нимъ, лишенный возможности потребовать отъ него немедленно отчета въ прошломъ!
   Инстинктъ и злоба подсказали Монтклеру, что между де-Сальвіакомъ и Валентиной Трезель существуетъ взаимная, тайная симпатія. Впрочемъ, при всемъ ихъ желаніи скрыть это чувство, оно проглядывало въ каждомъ ихъ взглядѣ, словѣ, жестѣ, и только вѣтреная вдовушка да слѣпой маньякъ дядя Урбанъ ничего не подозрѣвали.
   Впродолженіи всего завтрака Монтклера терзала одна неотступная мысль, что де-Сальвіакъ, необращавшій теперь на него никакого вниманія, обладалъ любимой имъ женщиной и что она его обожала. Да, обожала, потому что имя этого человѣка нерѣдко срывалось съ ея языка даже въ тѣ минуты, когда онъ, Монтклеръ, держалъ ее въ своихъ объятіяхъ! Злая, скверная мысль зашевелилась вдругъ у него въ мозгу. Когда отпили кофе на балконѣ, гости г-жи де-Грандьо сошли въ садъ. Погода стояла великолѣпная; это былъ одинъ изъ тѣхъ дней наступающей осени, когда солнце, какъ-бы на прощаньи, нѣжитъ природу.
   Монтклеръ предложилъ руку Валентинѣ, и та изъ вѣжливости не рѣшилась отказать ему. Впереди ихъ шла хозяйка дома подъ руку съ де-Сальвіакомъ, а сзади выступалъ дядя Урбанъ, завязавшій ученую бесѣду съ однимъ изъ гостей.
   -- Я не могу забыть, м-ль Трезель, заговорилъ Монтклеръ, медленно идя по дорожкѣ, уже начавшей покрываться желтыми листьями, -- что разъ я имѣлъ честь сидѣть рядомъ съ вами и докторомъ Трезелемъ въ одномъ концертѣ, гдѣ вашъ голосъ произвелъ на меня болѣе пріятное впечатлѣніе, чѣмъ музыка концерта... Вы, конечно, забыли объ этомъ, но я...
   Валентина улыбнулась безъ всякаго кокетства и отвѣтила очень просто:
   -- Къ чему эти мадригалы? Я также очень хорошо помню тотъ прелестный концертъ, и должна вамъ признаться, что сердилась тогда на васъ за то, что вы все время шептались съ моимъ дядей и мѣшали мнѣ слушать ноктюрнъ Шопена...
   -- Тысячу разъ прошу извиненія! Я знаю, что вы великолѣпная музыкантша, артистка...
   -- Я? Боже мой! Да кто это вамъ сказалъ? Мой идеалъ -- скромная буржуазная жизнь, а совсѣмъ не артистическое поприще.
   -- Это своего рода кокетство, потому что, поступивъ на сцену, вы могли-бы блистать на ряду съ первоклассными артистками. Я передаю вамъ не свое только мнѣніе...
   -- Очень вамъ благодарна, только я желала-бы знать, кто распускаетъ такіе слухи?
   -- Кто? Люди, компетентные по этой части.
   -- А-а! знаю! Вѣрно старикъ Тибувиль, который иначе не зоветъ меня, какъ Андромахой.
   -- Кромѣ Тибувиля, есть и другіе, сказалъ Монтклеръ, стараясь навести разговоръ на Анжель.
   Робертъ де Сальвіакъ, слушая хорошенькую вдовушку, которая сообщала ему подробности о памятникѣ "бѣдному Раулю", по временамъ оборачивался, чтобы взглянуть на Валентину; это обстоятельство, равно какъ и озабоченный видъ маркиза, не укрылись отъ Монтклера, и онъ съ умысломъ началъ отставать отъ передней пары.
   -- Вотъ никакъ не ожидала, замѣтила, смѣясь, Валентина,-- чтобы мнѣ составили уже репутацію артистки! Любопытно заать, кто занимается этимъ, кромѣ г. Тибувиля?
   -- Хотите знать? Одна изъ извѣстныхъ актрисъ.
   -- Актриса? Да я никогда не хожу въ театръ, не бываю въ свѣтѣ, ни съ которой изъ нихъ не встрѣчаюсь...
   -- Вы ошибаетесь, м-ль Трезель, есть одна...
   -- Ахъ, да, я и забыла! Анжель Ферранъ, моя пансіонская подруга!..
   -- Именно она-то и восторгается вами, говоритъ, что вы созданы для драматическаго искуства.
   -- Очень благодарна ей, только закулисная жизнь не привлекаетъ меня, а, напротивъ, пугаетъ. Сама Анжель Ферранъ, какъ мнѣ кажется, вовсе не была рождена для такой жизни. Я хорошо помню ее дѣвочкой, почти ребенкомъ... вѣчно грустная, задумчивая... Должно быть, она много перенесла... лишеній, чтоли... Ее не очень любили въ пансіонѣ... дѣтей вѣдь привлекаютъ только люди богатые и счастливые... Но я ее любила... Бѣдная Анжель! Странно, когда мнѣ говорятъ теперь объ ней, мнѣ все кажется, что это не она, а другая!..
   -- Кто-же вамъ говоритъ объ ней? поспѣшилъ спросить Монтклеръ.
   -- Не знаю, право... всѣ.
   -- Вѣроятно, де-Сальвіакъ?
   -- Да, конечно, и онъ.
   -- Ему лучше, чѣмъ кому-нибудь, извѣстно все, что касается бывшей подруги вашего дѣтства.
   Монтклеръ проговорилъ это чрезвычайно просто, не желая, повидимому, придавать никакого значенія своимъ словамъ; но Валентина инстинктивно поняла, что тутъ кроется какой-то намекъ, и пристально посмотрѣла на Монтклера, а онъ съ совершенно равнодушной миной разглаживалъ свои усы и бородку, глядѣлъ такъ невинно, безъ малѣйшаго признака лукавства.
   Валентина помолчала съ минуту, потомъ, сдѣлавъ надъ собой усиліе, улыбнулась, чтобы скрыть свое волненіе, и сказала:
   -- Извините, г. Монтклеръ, мое любопытство... недаромъ-же я дочь Евы... Мнѣ-бы хотѣлось знать, почему г. де-Сальвіаку лучше, чѣмъ кому-нибудь...
   Она не докончила фразы, почувствовавъ, что ступила на опасную почву. Но Монтклеру только это и нужно было. Намеками, полусловами, очень скромно, тѣмъ не менѣе совершенно понятно, онъ передалъ Валентинѣ исторію связи Роберта съ Анжель, ихъ разрыва, необошедшагося безъ огласки, и въ заключеніе прибавилъ, что Сальвіакъ страстно любилъ актрису, да, вѣроятно, и теперь еще любитъ.
   Пока онъ говорилъ, Валентина все болѣе и болѣе блѣднѣла, мысли ея путались, кровь застывала въ жилахъ, въ ушахъ раздавались зловѣщія слова: "герой романа", тѣ слова, которыя она услышала, когда при ней въ первый разъ произнесли имя де-Сальвіака. Такъ вотъ гдѣ кроется тайна его жизни, вотъ кто составляетъ причину его грусти и постоянной задумчивости -- это Анжель Ферранъ!
   У молодой дѣвушки достало настолько мужества и такта, чтобы не выдать своихъ чувствъ; Монтклеръ разсказалъ ей исторію, извѣстную всему Парижу,-- нельзя-же было обнаружить передъ нимъ, что эча исторія нанесла ей смертельный ударъ! Она даже нервно улыбнулась, хотя на глазахъ ея сверкали слезы, и произнесла по возможности равнодушнымъ тономъ:
   -- Я объ этомъ ничего не слыхала. Какъ страненъ свѣтъ! Ему извѣстны всѣ чужія тайны... Я убѣждена... что эта рана... вы вѣрно ее замѣтили...
   Валентина съ трудомъ выговаривала слова, ее душили рыданія, а она все-таки улыбалась, между тѣмъ какъ Монтклеръ, сохраняя ледяное спокойствіе, наслаждался муками молодой дѣвушки, такъ-какъ въ ея лицѣ онъ наносилъ удары де-Сальвіаку.
   -- Рана? Какая рана? спросилъ онъ наивно.
   Валентина порывисто коснулась безкровной, бѣлой, какъ мраморъ, рукой своего горящаго лба.
   -- Вотъ тутъ!.. шрамъ... лучистый... точно звѣзда...
   -- Ахъ, да! замѣтилъ, отвѣчалъ Монтклеръ.
   -- Такъ эту рану... онъ получилъ за Анжель Ферранъ?.. за то...
   Бѣдняжка опять не кончила, но на этотъ разъ не потому, чтобы не смѣла, а потому, что не хватило голоса: рыданія стянули горло.
   Монтклеръ адски улыбнулся, по помутившійся взглядъ Валентины не могъ поймать злобнаго выраженія его улыбки.
   -- Да, отвѣчалъ онъ,-- маркизъ де-Сальвіакъ получилъ эту рану на лбу за Анжель Ферранъ.
   Говоря это, онъ смотрѣлъ на Валентину такъ, какъ смотритъ палачъ на свою жертву, и никакъ не ожидалъ, что самъ испугается послѣдствій своего поступка. Несчастная дѣвушка помертвѣла, синія губы ея судорожно сжались, она схватилась рукою за сердце, испустила глухой стонъ и упала безъ чувствъ на руки Монтклера, который изо всѣхъ силъ крикнулъ, призывая на помощь.
   При первыхъ звукахъ голоса Валентины, де-Сальвіакъ быстро обернулся и опрометью кинулся къ ней; съ другой стороны сюдаже спѣшилъ на своихъ тоненькихъ ножкахъ маленькій докторъ, оглашая воздухъ криками: "Валентина! Валентина!" Вскорѣ бѣдняжку окружили перепуганные гости; г жа де-Грандье, блѣдная, какъ полотно, принялась осыпать поцѣлуями похолодѣвшее личико своей кузины.
   -- Ничего, ничего, заговорилъ, наконецъ, растерявшійся Трезель,-- ей сдѣлалось дурно... вѣроятно, отъ жары... Не тревожьтесь, пройдетъ... Бѣдная моя Валентина!..
   Молодая дѣвушка очнулась послѣ того, какъ дядя поднесъ къ ея носу стклянку съ солями, и была осторожно уведена къ балкону дома Генріеты, ухаживавшей за нею, какъ за нѣжно-любимымъ ребенкомъ. Монтклеръ, поглаживая эспаньолку, разсказывалъ гостямъ, что онъ чрезвычайно удивился и испугался, когда у м-ль Трезель такъ неожиданно для него подкосились ноги.
   -- Не будь тутъ васъ, г. Монтклеръ, восклицалъ крошка-докторъ,-- она грянулась-бы во весь ростъ на землю! Я это видѣлъ... Бѣдная моя дѣвочка!.. Но, слава-богу, теперь все прошло...
   Пока Валентина, блѣдная, слабая, точно послѣ болѣзни, поднималась по ступенямъ балкона, опираясь на руку Генріеты, де-Сальвіакъ, не менѣе ея блѣдный, съ измѣнившимся отъ волненія лицомъ, медленно приблизился къ Монтклеру и, съ улыбкой на губахъ, чтобы присутствующіе не угадали, въ чемъ дѣло, спросилъ его очень вѣжливо и тихо:
   -- Что такое вы сказали м-ль Трезель, отчего она упала въ обморокъ?
   -- Вы меня спрашиваете, г. маркизъ? произнесъ, также улыбаясь Монтклеръ, продолжая гладить свою эспаньолку.
   -- Да, васъ... Мнѣ-бы хотѣлось знать.
   -- Вѣдь докторъ Урбанъ объяснилъ причину ея дурноты, отвѣчалъ съ утонченной вѣжливостью Монтклеръ.-- Жара... солнце... такъ-какъ я не допускаю мысли, чтобы исторія, которую я разсказалъ м-ль Трезель -- признаюсь, я позволилъ себѣ маленькую нескромность -- могла произвести на нее такое впечатлѣніе...
   -- Что это за исторія?
   -- Изъ театральнаго быта, г. маркизъ,-- отрывокъ изъ жизни одной актрисы... Сценическій міръ -- вѣдь это общее достояніе!.. Я передалъ м-ль Трезель одно драматическое приключеніе съ Анжель Ферранъ.
   Монтклеръ разыгралъ эту сцену какъ опытный актеръ; насмѣшливая улыбка не сходила съ его лица, а имя Анжель было произнесено такимъ тономъ, что де-Сальвіакъ помертвѣлъ отъ предчувствія чего-то недобраго.
   -- А-а! холодно протянулъ онъ.-- Вотъ что!.. понимаю, и пользуюсь этимъ случаемъ, чтобы напомнить вамъ, что въ жизни м-ль Ферранъ есть такой періодъ, касаться котораго я никому не позволю!
   -- Я и передавалъ только то изъ жизни моей любовницы, что касалось лично меня! возразилъ Монтклеръ, причемъ глаза его засверкали, а посинѣвшія губы судорожно передернуло.
   Онъ ждалъ отвѣта де-Сальвіака, какъ вызова; но тотъ промолчалъ, и только окинулъ его взглядомъ, гдѣ можно было ясно прочесть презрѣніе, какое долженъ. возбуждать въ порядочномъ человѣкъ подобный негодяй. Взглядъ этотъ стоилъ пощечины.
   "За взглядъ не вызываютъ на дуэль, подумалъ Монтклеръ,-- а за слово убиваютъ. Ужь вырву-же я у него это слово, или самъ его оскорблю!.. Дуракъ! спохватился онъ:-- да развѣ можно драться изъ-за женщины, когда мѣтишь въ депутаты, законодатели, политическіе дѣятели?.. Продолженіе впредь..."
   И Монтклеръ расхохотался.
   

ГЛАВА XII.
Монтклеръ.

   Однажды утромъ г-жа де-Грандье сидѣла за маленькой конторкой булевской работы и старательно занималась тѣмъ, что вкладывала въ конверты изящные, артистически разукрашенные пригласительные билеты, отпечатанные на глазированной бумагѣ, и передавала ихъ Альберику Ревилю, а тотъ писалъ подъ ея диктовку адресы на конвертахъ и складывалъ ихъ на письменномъ столѣ стиля Людовика XVI. Повидимому, они давно уже трудились надъ этимъ дѣломъ, потому что ни. столѣ возвышалась порядочная кучка готовыхъ конвертовъ.
   -- Во всю мою жизнь мнѣ не приходилось писать такого множества адресовъ! воскликнулъ, наконецъ, Альберикъ.-- Сколько еще тамъ у васъ осталось?
   -- Много, много, лѣнивецъ! Ну, проворнѣе, а то мы не кончимъ сегодня!
   -- Какъ! неужели? испуганно произнесъ онъ.
   Перо его опять забѣгало по бумагѣ. Всѣ знакомые молодой вдовушки приглашались ею въ такой-то день, съ полудня до 4 часовъ, въ мастерскую скульптора Вадмяна, чтобы посмотрѣть на памятникъ, воздвигаемый въ честь пропавшаго безъ вѣсти адмирала Рауля Лехидэ де-Грандье его неутѣшной супругой.
   -- Какъ подумаю, что въ награду за мою пламенную любовь вы обратили меня въ своего писца, сказалъ Альберикъ,-- то каждый взмахъ пера отдается въ моемъ сердцѣ, какъ ударъ кинжала!
   -- Все-таки это легче, чѣмъ ежеминутные уколы булавкой, замѣтила, улыбаясь, Генріета.-- Однако предупреждаю васъ, Альберикъ, что если вы вздумаете удариться въ элегическій тонъ, то сдѣлаетесь просто смѣшны. Извольте писать, продолжала она, перелистывая изящную, золотообрѣзную памятную книжку, гдѣ значились въ алфавитномъ порядкѣ адресы ея знакомыхъ.
   -- Меня такъ и подмываетъ сказать вамъ: "Выходите за меня замужъ, или я перестану писать!"
   -- Бѣдный Альберикъ, вы совсѣмъ съума сошли!..
   -- Да, по васъ!
   -- Какъ вы смѣете говорить мнѣ это въ такую минуту, когда передъ вами лежитъ груда пригласительныхъ билетовъ на осмотръ памятника бѣднаго Рауля!
   -- Да, правда: съ высоты этой груды конвертовъ на насъ взираетъ теперь Рауль! Но что за странная идея разсылать приглашенія въ такую пору, когда всѣ парижане разъѣхались, кто на охоту, кто въ деревню, кто чортъ знаетъ куда! Вашъ скульпторъ напоминаетъ мнѣ тѣхъ живописцевъ, которые открываютъ выставку своихъ произведеній въ началѣ лѣта. Зала будетъ пуста, по театральному выраженію...
   -- Не правда, непремѣнно найдутся охотники взглянуть на образцовое произведеніе скульптуры. А въ день открытія памятника я разошлю новые пригласительные билеты, съ чернымъ бордюромъ, траурные...
   -- Ну, и прекрасно! Скажите, по крайней мѣрѣ, стоитъ-ли смотрѣть вашъ памятникъ?
   -- Еще-бы! Это просто великолѣпіе! Барельефы изображаютъ всѣ тѣ битвы, гдѣ участвовалъ мой бѣдный покойникъ... Наконецъ, лицо статуи Вѣрности -- мой портретъ.
   -- Что эта статуя должна быть очаровательна -- не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, замѣтилъ Альберикъ.-- Только не ловко будетъ, если...
   -- Если что?
   -- Если вы когда-нибудь рѣшитесь...
   -- На что?
   -- Вотъ на что! сказалъ Альберикъ, протягивая руку хорошенькой вдовушкѣ. Та ударила его по пальцамъ памятной книжкой.
   -- Замолчите-ли вы, гадкій насмѣшникъ!
   -- Подайте, Христа-ради, бѣдному молодому человѣку, умирающему отъ любви!
   -- О, вы совсѣмъ не такъ бѣдны, шалунъ, повѣса!
   -- Какъ не бѣденъ? Правда, мнѣ перепадали иногда крупные мѣдные су... но еще не удалось пріобрѣсти золотую, блестящую монету, съ вычеканеннымъ на ней прелестнымъ профилемъ Вѣрности...
   -- Мой милый Альберикъ, вотъ именно этотъ-то образъ Вѣрности и указываетъ мнѣ мой долгъ! Подумайте, что бы стали говорить, если-бы только послѣ приглашенія на открытіе памятника Раулю я разослала другого рода приглашенія?
   -- Замѣтили-бы только разницу въ бумагѣ -- одни на бристольской, другія на веленевой, вотъ и все!
   -- Да вѣдь это произвело-бы скандалъ!
   -- Полноте, все устроилось-бы очень тихо. Если вы сдѣлаете себѣ скромный туалетъ изъ какой-нибудь тяжелой матеріи строгаго цвѣта, напримѣръ, сѣраго, или фіолетоваго, или лиловаго, если брачную церемонію совершимъ рано утромъ, пригласимъ какъ можно меньше свидѣтелей, то никому и въ голову не придетъ, что вы забыли своего бѣднаго Рауля, напротивъ, всѣмъ будетъ казаться, что вы явились въ церковь, чтобы помолиться объ его душѣ.
   Вдовушка покачала головой.
   -- Нѣтъ, возразила она,-- мнѣ-бы хотѣлось прежде воздвигнуть памятникъ... кромѣ того, мнѣ-бы хотѣлось... какъ-бы это сказать?.. дать ему нѣсколько вылинять... понимаете?.. чтобъ онъ не имѣлъ вида только-что открытаго памятника... Впрочемъ, я рѣшилась ни въ какомъ случаѣ не выходить вторично замужъ... меня пугаетъ эта проклятая 324 статья уголовныхъ законовъ.
   -- Даю вамъ слово, кузина, что я заранѣе откажусь отъ всѣхъ правъ, предоставленныхъ мнѣ этой статьей.
   -- Вы страшный фатъ, но добрый, славный мальчикъ. Ну, пишите.
   -- За каждый адресъ -- вашу ручку!
   -- Никакихъ условій! пишите.
   -- Ручку или я брошу перо!
   -- Бросьте: Валентина подыметъ его и замѣнитъ васъ.
   -- Развѣ она уже выздоровѣла?
   -- Дурнота -- не болѣзнь. Да пишите-же, милый Альберикъ.
   -- Повторяю вамъ, милая Генріета...
   Въ это мгновеніе за дверью гостиной послышался сильный шумъ, затѣмъ раздался звонкій, крикливый голосъ г-жи Гоберъ:
   -- Докладывать не нужно, это я!..
   "Чортъ-бы побралъ эту бомбу!" подумалъ Альберикъ.
   Въ гостиную вкатилась круглая г-жа Гоберъ, вся въ зеленомъ, цвѣта весенней травы, съ цѣлой жардиньеркой цвѣтовъ на головѣ, кинулась на шею Генріетѣ и воскликнула:
   -- Милый другъ! дорогая Генріета! я пріѣхала сообщить вамъ пріятную вѣсть!
   -- Если она касается васъ, отвѣчала Генріета,-- то я вдвойнѣ радуюсь ей!
   -- Узнаю, узнаю этого ангела доброты! Да, дѣло идетъ обо мнѣ... я выхожу замужъ, милое дитя мое!
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да, въ четвертый разъ, не безъ гордости произнесла красивая толстуха, точно воинъ, пересчитывающій свои походы.
   -- Дѣйствительно, это крупная новость, г-жа Гоберъ! замѣтилъ Альберикъ.
   -- Г-жа Дюмерсонъ д'Арбонъ! поправила его г-жа Гоберъ.-- Я выхожу замужъ за сенатора Дюмерсона д'Арбона! провозгласила она торжественнымъ тономъ.
   -- Э! да я знаю его, сказала Генріета.-- Онъ кандидатъ въ Луарэ на предстоящихъ выборахъ... большое состояніе, почетное положеніе... членъ праваго центра...
   -- Именно такъ! Очень замѣчательный человѣкъ!.. Черезъ него я сдѣлаюсь сенаторшей...
   -- Поздравляю, сказала Генріета.-- Радуюсь за васъ, тѣмъ болѣе, что вы сами, какъ кажется, очень довольны этимъ...
   -- Да, довольна, но не въ восторгъ... вдовство такъ заманчиво! Вы понимаете, что я жалѣю не столько своего покойнаго мужа, сколько свое положеніе.... Когда-же вы послѣдуете моему примѣру, моя красавица?
   -- Никогда! Нѣтъ ничего восхитительнѣе вдовства.
   -- Фи! какъ это можно!
   -- Вы забыли статью 324-ю: Убійство, совершенное мужемъ надъ женою и т. д., проговорила г-жа де-Грандье, силясь придать какъ можно болѣе выразительности своему голосу.-- Припомните, что намъ разсказывалъ Дезорбье! Это написано въ нашихъ законахъ!
   -- Моисеевы законы не менѣе ужасны, замѣтилъ Альберикъ,-- но вѣдь нѣтъ закона, который нельзя было-бы обойти.
   -- Я не боюсь никакихъ законовъ, сказала г-жа Гоберъ.-- За меня ручается мое прошлое. Я была вѣрна тремъ мужьямъ и ужь, конечно, не измѣню четвертому. Къ тому-же г. Дюмерсонъ д'Арбонъ такъ старъ, что у него не хватитъ энергіи убить меня. Вѣдь это не де-Реньеръ. Сенаторша!.. какъ хорошо звучитъ это слово!.. За то, какъ я стану ухаживать за нимъ!.. воды, консультаціи докторовъ, преданность супруги -- все будетъ къ его услугамъ...
   -- Выборы наступятъ скоро, можно выйти и за другого кандидата въ сенаторы, если этотъ... тихо проговорилъ Альберикъ.
   -- Дерзкій мальчишка! крикнула будущая г жа Дюмерсонъ д'Арбонъ.-- Прошу не глумиться! Конечно, я выхожу не по любви, но я такъ уважаю г. д'Арбона. Однако, я, кажется, вамъ помѣшала... чѣмъ вы тутъ занимаетесь? А! адресами! Давайте, я помогу валъ...
   Снявъ перчатки и шляпку, толстушка Гоберъ взяла перо и принялась писать, подъ диктовку г-жи де-Грандье, адресы на конвертахъ.
   -- Ахъ, да, сказала Генріета, -- не послать-ли приглашеніе г. д'Арбону? Можетъ быть, онъ приметъ его съ удовольствіемъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, возразила г-жа Гоберъ: -- напротивъ! Приглашеніе посмотрѣть на памятникъ, который вдова ставитъ на могилѣ своего мужа, можетъ до такой степени потрясти бѣдняжку, что я, пожалуй, овдовѣю прежде, чѣмъ насъ обвѣнчаютъ!
   Г-жа де-Грандье не настаивала, тѣмъ болѣе, что ей хотѣлось скорѣе кончить свою работу, чтобы не опоздать на Терасу, гдѣ должны были играть въ этотъ день трубачи стрѣлковаго полка. На музыку всегда собиралась многочисленная публика, теперь-же тамъ ожидалась цѣлая толпа, потому что сезонъ подходилъ къ концу, а погода стояла безподобная. Генріетѣ надо было воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы проститься съ своими сен-жерменскими знакомыми и объявить имъ, когда она уѣзжаетъ въ Парижъ.
   Она отправилась на Терасу въ сопровожденіи Урбана Трезеля, Альберика, г-жи Гоберъ и Валентины. Вся площадка передъ оркестромъ трубачей была уставлена складными и простыми стульями, на которыхъ сидѣли офицеры мѣстныхъ войскъ въ статскомъ платьѣ, иностранцы и обитатели Сен-Жермена, равно какъ и окрестныхъ виллъ, а тамъ, гдѣ оканчивается спускъ съ Терасы, тянулся длинный рядъ экипажей съ ливрейными кучерами, точьвъ-точь, какъ передъ зданіемъ театра Оперы.
   Теплый, пріятный вѣтеръ слегка колыхалъ вершины столѣтнихъ каштановъ, а мягкіе лучи осенняго солнца прихотливо играли на ихъ темной зелени, начинавшей уже принимать красноватые и бурые оттѣнки, и на разноцвѣтныхъ лѣтнихъ костюмахъ дамъ, между которыми кое-гдѣ уже мелькали шерстяныя платья и драповые плащи.
   Г-жа де-Грандье съ своими спутниками, кромѣ отставшаго Трезеля, помѣстилась между двумя деревьями, около самаго кіоска музыкантовъ. Ея появленіе произвело нѣкоторый эфектъ; со всѣхъ сторонъ ей посылали поклоны, подпрефектъ лично выразилъ ей свое уваженіе, командиръ стрѣлковъ, въ полной формѣ, подошелъ и снялъ передъ нею кэпи, а молодой поручикъ предложилъ програму концерта. Всѣ эти знаки вниманія льстили самолюбію хорошенькой вдовушки и привели ее въ самое пріятное расположеніе духа.
   Въ антрактѣ послѣ первой пьесы она тихо спросила у Альберика и Валентины, не замѣтили-ли они адмирала де-Реньера.
   -- Его здѣсь нѣтъ, отвѣчалъ Альберикъ.
   -- Я очень довольна, что онъ сдѣлался дикъ и избѣгаетъ толпы, сказала г-жа Грандье.-- Вонъ тамъ, кажется, я вижу де-Сальвіака... если адмиралъ будетъ часто встрѣчаться съ нимъ, то дѣло можетъ кончиться...
   -- Развѣ де-Реньеръ не любитъ маркиза? спросила Валентина, замѣтивъ, что кузина почему-то оборвала рѣчь.
   -- Конечно, отвѣтила Генріета.
   -- А почему?
   Валентина припомнила смущеніе Роберта, когда она спросила его, какою смертію умерла графиня де-Реньеръ, и, находясь еще подъ впечатлѣніемъ пронзившихъ ея сердце, коварныхъ разсказовъ Монтклера, она ломала теперь голову надъ разрѣшеніемъ мучительнаго вопроса, какая мрачная, трагическая тайна связана съ судьбою маркиза.
   Генріета ничего не отвѣтила Валентинѣ. Въ эту минуту къ нимъ присоединился дядя Трезель, занимавшійся въ сторонѣ провѣркой своихъ часовъ съ башенными городскими часами, и разговоръ перемѣнился. Де-Сальвіакъ, не видя ни Валентины, ни Генріеты, медленно проходилъ мимо, возбуждая въ молодой дѣвушкѣ сильное желаніе дать ему знать какимъ-бы то ни было образомъ о томъ, что она тутъ, вблизи отъ него.
   -- Бѣдный адмиралъ! прошептала, вздохнувъ, г жа де-Грандье, отъ которой не ускользнуло волненіе кузины. Она совершенно такъ-же произнесла-бы: "Бѣдный Рауль!" отдавая руку Альберику Ревилю.
   Не успѣлъ Робертъ отойти на десять шаговъ отъ того мѣста, гдѣ находилась Валентина, какъ въ толпѣ пронесся смутный говоръ, заглушившій музыку, послышались восклицанія восторга и изумленія.
   -- Анжель Феррамъ! Анжель Ферранъ! переходило изъ устъ въ уста. Нѣкоторыя изъ дамъ сдѣлали видъ, что ихъ шокируетъ присутствіе актрисы, за то большинство ихъ чувствовало какое-то особенное удовольствіе отъ представившейся возможности посмотрѣть вблизи на красавицу, которая кружила головы ихъ мужьямъ, братьямъ, любовникамъ, даже отцамъ, въ ожиданіи, пока подростутъ сыновья.
   Впрочемъ, тераса не салонъ; на чистомъ воздухѣ можно позволить себѣ кое-какое нарушеніе свѣтскихъ условій. И вотъ всѣ. даже самыя строгія пуританки, принялись разглядывать или, лучше сказать, любоваться на Анжель Ферранъ. На ней былъ чрезвычайно изящный, нѣсколько театральный, туалетъ: длинный жилетъ сѣраго цвѣта, вышитый гирляндами изъ розовыхъ бутоновъ, пардесю, охватывавшее сзади талію, миніатюрные башмачки съ старинными пряжками и розовые чулки, соблазнительно выглядывавшіе изъ-подъ платья. На свои густые волосы Анжель набросила крошечную шляпку изъ бѣлой, рисовой соломки, покрытую массой розановъ. Словомъ, она и все на ней было обворожительно.
   Валентина не спускала своихъ глазъ съ Анжели. Она напрасно старалась отыскать какое-нибудь сходство между этой красивой, изящной женщиной въ бѣлокуромъ парикѣ, съ смѣлымъ, нѣсколько вызывающимъ взглядомъ и маленькой пансіонской Анжелью, смуглой, съ черными волосами, болѣзненной, сосредоточенной, грустной... Общаго между ними не было ничего.
   "Мнѣ гораздо больше правилась худенькая, смуглая Анжель, вѣчно сидѣвшая на скамеечкѣ и задумчиво глядѣвшая на солнце!" думала Валентина, хотя она не могла не сознаться, что теперешняя Анжель, съ гордой осанкой, надменнымъ поворотомъ головы. блестящими глазами и привлекательной улыбкой, была обаятельна.
   Но вдругъ мысль Валентины сдѣлала скачокъ. Она увидѣла, что Анжель Ферранъ прямо направилась къ тому углу алеи, гдѣ сидѣла. Генріета съ своимъ обществомъ, и непремѣнно должна, была сойтись лицомъ къ лицу съ де-Сальвіакомъ, поглощеннымъ въ свои думы и пезямѣчавшимъ ничего, что происходило вокругъ.
   У молодой дѣвушки захватило духъ и слезы подступили къ горлу; она даже закрыла глаза, чтобы не видѣть встрѣчи Роберта и Анжели, такъ любившихъ другъ друга прежде и, можетъ быть, сохранившихъ до сихъ поръ взаимную привязанность. Оркестръ, въ это время, тихо заигралъ вальсъ изъ "Фауста"; г-жа де-Грандье не глядѣла на Валентину; слушая музыку, она покачивала въ тактъ головой, между тѣмъ какъ Альберикъ, нагнувшись къ ея уху, нашептывалъ:
   -- Не правда-ли, какъ мелодиченъ этотъ вальсъ? Воображаю, сколько влюбленныхъ мечтало подъ его звуки, на сколькихъ свадьбахъ его играли! Ахъ, этотъ Гуно! Онъ невольно наводитъ мысль о бракѣ... А на васъ, кузина, производитъ ли онъ такоеже впечатлѣніе?..
   Между тѣмъ Валентина, подъ вліяніемъ неодолимой силы, открыла глаза; она увидѣла, какъ Анжель Ферранъ все подвигалась впередъ, какъ толпа раздалась и какъ она очутилась передъ Ребертомъ; Валентина замѣтила даже, что она поблѣднѣла и улыбнулась, но не радостной, дружеской улыбкой женщины, которая, послѣ долгой разлуки, встрѣтилась съ когда-то любимымъ человѣкомъ, а горькой, ядовитой улыбкой жертвы при видѣ того, кто былъ причиной ея страданій. На лицѣ Роберта выразилось живѣйшее изумленіе.
   -- Здравствуйте, маркизъ! сказала Анжель, протягивая ему свою крошечную ручку въ шведской перчаткѣ.-- Вы какъ-будто меня не узнаете?
   Робертъ, какъ благовоспитанный человѣкъ, никогда не позволилъ бы себѣ обойтись невѣжливо съ женщиной; онъ снялъ шляпу, но его сухой поклонъ и ледяной взглядъ ясно показали Анжели, что встрѣча съ нею была для него далеко не изъ пріятныхъ.
   -- Другія времена, другая музыка! произнесла она вполголоса, стиснувъ свои бѣлые зубы, и, чтобы доставить себѣ лукавое удовольствіе подразнить Роберта, продолжала съ прежней улыбкой:-- Хоть-бы разъ вы дали мнѣ вѣсточку о себѣ!.. Вы могли умереть и я-бы ничего не знала, развѣ случилось-бы такъ, что вашъ камердинеръ, встрѣтя какъ-нибудь мое имя въ вашихъ бумагахъ на ряду съ именами портного и сапожника, вздумалъ-бы прислать мнѣ извѣстіе о вашей кончинѣ... А между тѣмъ мы вѣдь старые друзья!..
   Маркизъ выслушалъ Анжель съ непокрытой головой и извинился какой-то банальной фразой.
   -- Я вижу, что я васъ стѣсняю! За вами, конечно, кто-нибудь наблюдаетъ. Но успокойтесь, я не позволю себѣ разыграть здѣсь роль гнѣвной Эрміоны... Addio!
   И, приложивъ къ губамъ два тонкіе, изящные пальчика, она послала Роберту насмѣшливо-фамильярный привѣть.
   Сальвіакъ наклонилъ голову, надѣлъ шляпу и дошелъ дальше; онъ былъ очень блѣденъ. Анжель тоже продолжала свой путь среди толпы; она слышала говоръ ея, но не видѣла ни одного лица; передъ нею носились только образъ де-Сальвіака и блѣдный призракъ убитой графини де-Реньеръ.
   Вдругъ Анжель затрепетала и остановилась, какъ прикованная къ мѣсту. Она замѣтила устремленные на нее въ упоръ черные, глубокіе глаза, столь памятную ей страдальческую улыбку на блѣдныхъ губахъ... Боже! да вѣдь это лицо Бланшъ де-Реньеръ!..
   Нѣтъ, то была Валентина Трезель, пожиравшая глазами актрису, любовницу Роберта де-Салівіака... Анжель окаменѣла. Громкія рукоплесканія, которыми публика наградила оркестръ за исполненіе вальса изъ "Фауста", заставили, наконецъ, ее очнуться. Она повернула назадъ и удалилась отъ того мѣста, гдѣ сидѣла Валентина. Анжель не узнала подруги своего дѣтства; ей показалось, что это дѣйствительно покойная графиня, которую она такъ часто встрѣчала два года толу назадъ въ Булонскомъ лѣсу и видѣла въ ложахъ театра.
   Мужественное сердце актрисы трепетало отъ ужаса. Ноги у нея подкашивались и она не сѣла, а скорѣе упала на ближайшій стулъ. Тутъ, скрестивъ руки на груди и призвавъ на помощь всю силу своего духа, она стала внимательно осматривать публику, стараясь отыскать въ этой массѣ головъ испугавшее ее лицо. Кто можетъ быть эта женщина? спрашивала сама себя Анжель.
   Ея размышленія были прерваны чьимъ-то рѣзкимъ голосомъ, грубо назвавшимъ ее по имени. Она машинально подняла голову и увидѣла передъ собой Монтклера. Лицо его было искажено злобой, глаза сверкали, онъ нервно кусалъ усы. Щегольски-одѣтый въ длинное пальто свѣтло-сѣраго цвѣта, плотно охватывавшее его ставъ, съ шляпой нѣсколько на бекрень, съ тросточкой-хлыстомъ въ рукѣ, онъ смахивалъ на военнаго, чему способствовала и разноцвѣтная орденская розетка, вдѣтая въ петлицу пальто.
   Анжель, зная хорошо характеръ Монтклера, тотчасъ угадала, что ей грозитъ что-то недоброе.
   -- Пойдемте, мнѣ нужно переговорить съ вами, сказалъ онъ ей тихо, но повелительно.
   -- Развѣ дѣло такое спѣшное? спросила она.
   -- Очень спѣшное!
   -- Кого оно касается?
   -- Васъ!
   -- О! въ такомъ случаѣ, время терпитъ...
   -- Не васъ однѣхъ, а также меня... и его...
   -- Кого?
   -- Сальвіаки!
   -- А-а! протянула Анжель съ презрительной миной; -- новая сцена ревности!.. Я думала, что дѣло идетъ о чемъ-нибудь серьезномъ... а теперь ясно вижу, что время терпитъ...
   -- Анжель! глухо проворчалъ Монтклеръ, причемъ изъ-за усовъ его мелькнули судорожно сжатые зубы. Актриса повернула къ нему въ полуоборотъ голову и, точно новая Селимена, спросила кротко-лукавымъ тономъ:
   -- Что вамъ угодно, мой другъ?
   -- Вы знаете, что если я возненавижу кого, то ненавижу на смерть. Зачѣмъ вы заговорили съ этимъ человѣкомъ и о чемъ вы съ нимъ говорили?
   -- Предупреждаю васъ, мой милый: хотя вы и тихо говорите, за то такъ страшно ворочаете глазами, что публика непремѣнно догадается, что вы разыгрываете драматическую сцену, и не пройдетъ двухъ минутъ, какъ васъ подымутъ на смѣхъ!
   -- Отъ смѣшного до ужаснаго одинъ только шагъ, сказалъ Монтклеръ.-- Обо мнѣ не заботьтесь, дайте руку и пойдемъ...
   -- Чтобы продолжать въ моей виллѣ этотъ очаровательный разговоръ? Не такъ-ли? Благодарю, мнѣ здѣсь очень хорошо и я останусь.
   -- Потому что здѣсь де-Сальвіакъ?
   -- Вы совсѣмъ съума сошли! Оставьте де-Сальвіака въ покоѣ и скажите лучше -- это касается насъ обоихъ, глухо прибавила она, -- скажите, кто эта молодая женщина, такъ поразительно похожая на... г-жу де-Реньеръ? съ трудомъ выговорила актриса.
   -- Вѣроятно, м-ль Валентина Трезель, равнодушно отвѣтилъ Монтклеръ.-- Это сходство и меня поразило.
   -- Послушайте, Монтклеръ, да вѣдь это ужасное сходство!
   -- По-моему, только странное, и больше ничего.
   -- Валентина Трезель!.. повторила Анжель.-- Я знавала ее въ дѣтствѣ...
   -- А такъ-какъ васъ интересуетъ все, что касается де-Сальвіака, подхватилъ ядовито Монтклеръ, -- то я считаю за особенное удовольствіе сообщить вамъ, что маркизъ влюбленъ въ нее и намѣренъ на ней жениться.
   -- Тѣмъ лучше! холодно замѣтила Анжель.-- Честные люди созданы для честныхъ дѣвушекъ...
   Монтклеръ принялъ холодный тонъ актрисы за притворство, похвала-же честности де-Сальвіака окончательно взорвала его.
   -- Благодарю, сказалъ онъ, -- что вы взяли на себя трудъ указать мнѣ на честность маркиза. Безъ васъ я вѣдь не съумѣлъ-бы понять и оцѣнить ее.
   -- Я совсѣмъ не то хотѣла сказать. Вы всегда перековеркаете мои слова и придадите имъ другой смыслъ... Да, наконецъ, въ нихъ нѣтъ никакой особенной похвалы.
   -- Но дѣло не въ томъ, возразилъ Монтклеръ.-- Снова повторяю, ваше присутствіе здѣсь мнѣ непріятно, прошу слѣдовать за мной...
   -- Странная у васъ манера просить! Вы не просите, а приказываете...
   -- Отчасти оно такъ и есть, отвѣчалъ Монтклеръ съ ледяной улыбкой.
   -- Ба!.. вотъ новости! воскликнула Анжель.-- Давно-ли ваши желанія сдѣлались обязательными для меня?
   -- Нельзя-ли безъ насмѣшекъ... Развѣ вы не видите, что я вовсе не расположенъ играть въ вопросы и отвѣты?
   Говоря это, онъ нервно мялъ одной рукой снятую перчатку, а другой гнулъ свою стальную тросточку съ золотымъ набалдашникомъ, обшитую красной юфтью.
   -- Вижу, произнесла съ твердостью Анжель, посмотрѣвъ прямо въ лицо Монтклеру,-- что на васъ нашелъ припадокъ бѣшенства. Что-жь дальше? Въ чемъ моя вина?
   -- Въ томъ, что вы осмѣлились первая заговорить съ Сальвіакомъ! Я видѣлъ это своими собственными глазами...
   -- Значитъ, я не имѣю права разговаривать, съ кѣмъ захочу?
   -- То-есть -- съ нимъ!
   -- Запрещено?
   -- Анжель, прошу васъ, не испытывайте моего терпѣнія! сказалъ Монтклеръ.-- Вы видите, я раздраженъ. Дурныя вѣсти о выборахъ, письма кредиторовъ -- все это уже испортило мнѣ день... а тутъ вдругъ... ваша встрѣча съ нимъ... ваша улыбка... насмѣшливый тонъ со мной... Право, я въ состояніи ударить его по лицу вотъ этимъ хлыстомъ... если вы меня до того доведете!..
   Анжель окинула его взглядомъ, полнымъ презрѣнія, верхняя губа ея дерзко приподнялась и она медленно заговорила, стараясь придать каждому своему слову какъ можно болѣе ядовитости:
   -- Хорошо, что вы говорите тихо, потому что иначе васъ приняли бы или за бѣшенаго, или за неуча.
   -- Анжель!!
   -- Хорошо еще и то, что оркестръ играетъ теперь эту польку: публика внимательно слушаетъ ее и не обращаетъ вниманія на васъ. Кстати, не знаете-ли вы, какой это мотивъ?
   -- Вы, кажется, поклялись вывести меня изъ терпѣнія, Анжель! Повторяю вамъ -- встаньте и идите со мной. Вонъ де-Сальвіакъ повернулъ въ нашу сторону. Я не хочу, чтобы онъ видѣлъ васъ. Пойдемте!
   -- Зачѣмъ? Мнѣ здѣсь очень хорошо!
   Дѣйствительно, Робертъ медленно приближался къ тому мѣсту, гдѣ сидѣла Анжель, небрежно откинувшись на спинку стула.
   -- Дайте руку и пойдемте домой! грознымъ шопотомъ произнесъ Монтклеръ, нагибаясь къ актрисѣ.
   -- Повторяю вамъ, что мнѣ очень хорошо на этой терасѣ, музыка мнѣ нравится и я останусь... Съума вы сошли, что-ли?..
   -- Пусть будетъ по-вашему, но если маркизъ осмѣлится хоть разъ взглянуть на васъ, я подойду къ нему и дамъ ему пощечину!
   -- Что?
   -- Дамъ пощечину!
   Анжель страшно поблѣднѣла, губы ея дрогнули, она поднялась со стула и, гордо повернувшись къ Монтклеру, сказала:
   -- Мнѣ нисколько не льститъ вашъ необузданный порывъ ревности. Напротивъ, я краснѣю за васъ, mon cher! Я не думала, что отдаюсь человѣку такого сорта, какъ вы...
   -- Однако, вы должны были хорошо меня знать, возразилъ Монтклеръ, позеленѣвъ отъ злости.-- Мы съ вами одной породы; насъ связываютъ одни и тѣ-же инстинкты, одна и та-же тайна! Я не привыкъ, чтобы мною командовали мои любовницы. Извольте идти со мной!
   -- Но...
   -- Извольте идти! повторилъ Монтклеръ, бѣшенство котораго возрастало по мѣрѣ приближенія Роберта.
   Звуки игривой польки продолжали между тѣмъ разноситься по воздуху.
   -- А я васъ попрошу сдѣлать мнѣ одолженіе, больше не показываться у меня въ домѣ, отвѣтила Анжель.-- Съ этого дня моя дверь заперта для васъ!
   Монтклеръ кинулъ на актрису взглядъ, который привелъ-бы въ трепетъ всякую другую женщину, только не ее. Спокойная, прекрасная, точно тиціановская куртизанка, она направилась въ ту сторону, откуда шелъ де-Сальвіакъ. Тогда Монтклеръ, забывъ о томъ, что они на глазахъ многочисленной публики, забывъ приличія, кинулся, какъ тигръ, вслѣдъ за актрисой, схватилъ ее изо всѣхъ силъ за кисть руки и прошепталъ на ухо задыхающимся голосомъ:
   -- Ни шагу дальше! Я запрещаю тебѣ идти туда! Слышишь? Запрещаю!..
   Анжель, вся пунцовая отъ гнѣва, обернулась къ пелу, силясь освободить сдавленную, какъ въ тискахъ, свою руку. Она, въ свою очередь, потеряла голову и, внѣ себя отъ стыда и оскорбленнаго самолюбія, крикнула прямо въ блѣдное лицо Монтклера, почти касавшееся ея щеки:
   -- Сказать вамъ, кто вы такой?.. Вы -- подлецъ!..
   Но вслѣдъ за тѣмъ женская природа взяла свое и она застонала отъ боли. Стальныя пуговицы перчатки Монтклера рвали кожу ея маленькой ручки.
   -- Мнѣ больно!.. пустите меня!.. мнѣ больно!.. умоляла она.
   Гуляющая публика не слыхала начала разговора актрисы съ ея другомъ, такъ-какъ изъ скромности она старалась держаться подальше отъ нихъ; но послѣднія слова, вырвавшіяся, какъ вопль, у Анжели, обратили на себя общее вниманіе и толпа любопытныхъ, съ ропотомъ негодованія, въ одно мгновеніе окружила ее и Монтклера. На многихъ лицахъ выразился испугъ; нѣкоторые вскочили на стулья, чтобы лучше насладиться даровымъ спектаклемъ.
   Альберикъ Ревиль бросилъ свою кузину и протолкался впередъ, по привычкѣ занимать мѣста въ первомъ ряду на всякаго рода представленіяхъ. Генріета, всегда жаждущая чего-нибудь новаго, поспѣшила также встать съ своего стула и, сопровождаемая инстинктивно взволнованной Валентиной, толстенькой г-жей Гоберъ и дядей Урбаномъ, старалась приблизиться къ тому мѣсту, гдѣ разыгрывалась интересная сцена.
   Изъ устъ въ уста перелетали отрывочныя фразы:
   -- Анжель Ферранъ!.. Что такое случилось?.. Ссора?.. Съ кѣмъ?..
   Имя актрисы повторялось всѣми. Услыхавъ его, Валентина подумала о Робертѣ и помертвѣла, Робертъ-же, не разсуждая, что дѣло идетъ объ Анжель Ферранъ, а видя только, что жертвой оскорбленія была женщина, пробился сквозь толпу и однимъ прыжкомъ очутился передъ Монтклеромъ.
   -- Что вы дѣлаете, милостивый государь? воскликнулъ онъ.-- Развѣ можно такъ обращаться съ женщиной?
   Крикъ радости, похожій на рыданіе, вырвался изъ груди Анжель, когда она узнала своего неожиданнаго избавителя. Монтклеръ выпустилъ тогда измятую руку актрисы, слегка оттолкнулъ ее въ сторону и, повернувшись надменно къ маркизу, спросилъ его:
   -- По какому праву вы заговорили со мной?
   -- По праву каждаго порядочнаго человѣка брать подъ свою защиту женщину, когда ее оскорбляютъ.
   Монтклеръ чувствовалъ, что симпатіи толпы на сторонѣ де-Сальвіака и что онъ зашелъ ужь слишкомъ далеко. Возмущенныя его поступкомъ дамы съ ужасомъ указывали на окровавленную руку Анжели. Надо было прекратить скорѣе скандальную сцену.
   -- Я никому не позволю читать мнѣ наставленія, произнесъ онъ холодно, вынимая свою визитную карточку.
   -- Не нужно, остановилъ его де-Сальвіакъ;-- я васъ знаю.
   -- Тѣмъ хуже для васъ, если вы знаете, кто вашъ противникъ!
   -- О! исходъ такого рода дѣлъ узнается только въ послѣднюю минуту!
   Монтклеръ обвелъ окружающую публику вызывающимъ взглядомъ; встрѣтясь при этомъ съ глазами Анжели, онъ снова прочелъ въ нихъ слово: "подлецъ"; затѣмъ онъ принялъ гордую осанку и удалился, сопровождаемый сдержаннымъ ропотомъ толпы.
   Внѣ себя отъ волненія, вся въ слезахъ, Анжель кинулась къ Роберту и нагнулась, съ видимымъ намѣреніемъ поцѣловать его руку; но онъ удержалъ ее отъ такого порыва и, чтобы завершить свой благородный поступокъ, сказалъ:
   -- Позвольте, я васъ провожу отсюда.
   Анжель, съ инстинктивнымъ движеніемъ утопающаго, схватила предложенную ей руку и послѣдовала за Робертомъ. Глаза почти безжизненной Валентины провожали ихъ до тѣхъ поръ, пока они не скрылись въ толпѣ.
   Они молча дошли до конца алеи, къ павильону Генриха IV.
   -- Васъ, вѣроятно, ждетъ карета? спросилъ Робертъ.
   -- Да, отвѣчала Анжель.-- Она должна быть... вонъ тутъ.
   И она указала рукой на длинный рядъ экипажей у подошвы откоса.
   Вдругъ Робертъ вздрогнулъ и остановился.
   -- Что съ вами? спросила Анжель.
   Маркизъ не отвѣтилъ, но, слѣдя за направленіемъ его глазъ, актриса увидѣла де-Реньера; у нея вырвалось восклицаніе: "А-а!" означавшее: "Понимаю". Тогда, выдернувъ изъ-подъ руки Роберта свою руку и протянувъ ему ее, она сказала:
   -- Я не благодарю васъ, маркизъ, а скажу только, что вы были вѣрны себѣ!
   Робертъ слегка прикоснулся концами пальцевъ къ протянутой ему рукѣ.
   -- Предупреждаю васъ, продолжала Анжель, синіе глаза которой горѣли огнемъ, -- что Монтклеръ извѣстенъ, какъ замѣчательный стрѣлокъ, а фехтованье онъ довелъ до степени искуства.
   Робертъ отвѣтилъ на это только улыбкой, сдѣлалъ легкій поклонъ и удалился.
   -- Если бы я была набожна, я-бы сказала, что буду молиться за васъ! проговорила Анжель вслѣдъ ему.-- Впрочемъ, легко можетъ случиться, что я придумаю что-нибудь лучше этого!
   Вмѣсто того, чтобы идти отыскивать свой экипажъ, она направилась къ де-Реньеру, медленно поднимавшемуся въ гору. Тотъ, конечно, вовсе не думалъ о ней и очень удивился такой встрѣчѣ.
   -- Намъ, видно, суждено разговаривать не иначе, какъ на открытомъ воздухѣ -- и въ Парижѣ, и въ Сен-Жерменѣ, и въ Виши, сказала Анжель.-- Здравствуйте, адмиралъ!
   -- Какъ вы блѣдны, милая моя, замѣтилъ де-Реньеръ, не отвѣчая на ея слова.-- Что тякое случилось?
   -- Ничего, пустяки. Изъ-за меня хотятъ драться!
   -- Эта очень лестно, сказалъ адмиралъ холодно и строго.
   -- Клянусь вамъ, милый графъ, что я охотно дала-бы отрѣзать себѣ руку, чтобы только не было этой дуэли! Послушайте, адмиралъ, продолжала она, вдругъ измѣнивъ тонъ: -- можете-ли вы дать мнѣ rendez-vous? Ужь какъ давно я добиваюсь этого!
   -- Я всегда къ вашимъ услугамъ, м-ль Ферранъ.
   -- Если такъ, то удѣлите мнѣ нѣсколько минутъ сегодня вечеромъ... Вы вѣдь живете въ павиліонѣ? А моя вилла въ двухъ шагахъ отсюда.
   Она сказала свой адресъ.
   -- Я буду ждать васъ къ восьми часамъ, адмиралъ.
   -- Къ восьми часамъ? Извольте.
   -- Отъ всей души благодарю васъ, графъ, произнесла, Анжель съ такимъ серьезнымъ, глубоко-прочувствованнымъ выраженіемъ, что де-Реньеръ удивился.
   Когда она сѣла въ карету и откинулась на темно-синія подушки, то де-Реньера поразила ея необыкновенная блѣдность. Дѣйствительно, она страдала, какъ въ пыткѣ, подъ вліяніемъ разнородныхъ чувствъ -- ненависти къ Монтклеру, благодарности къ маркизу и страстной, мучительной любви къ графу.
   "Онъ поступилъ-бы точно такъ-же, какъ и Робертъ, думала она.-- О, проклятая моя жизнь!.. Быть осужденной валяться въ грязи съ какимъ-нибудь Монтклеромъ, когда сознаешь, что тебя могли-бы полюбить люди съ сердцемъ и душой!.. Негодяй!.. продолжала разсуждать Анжель, глядя на кисть своей руки, изрѣзанную кровавыми полосами;-- такъ обращаться со мной! Мнѣ-бы слѣдовало вырвать у него хлыстъ и отстегать его по лицу!.. Подлецъ, подлецъ!.."
   Г-жа де-Грандье сгорала отъ нетерпѣнія узнать, что такое случилось; наконецъ, къ великому своему удовольствію, она увидѣла Альберика, который прибѣжалъ, запыхавшись, и качалъ головой, давая знать, что произошло нѣчто необыкновенное.
   -- Что? Что? спросила Генріета.
   -- Да что, Сальвіакъ навязалъ себѣ на шею цѣлую исторію.
   Генріета искоса взглянула на Валентину. Та была блѣдна, какъ смерть.
   -- Монтклеръ лучшій ученикъ у фехтовальнаго учителя Вижана... поэтому не очень удобный соперникъ... Мнѣ жаль маркиза... впрочемъ, я точно такъ-же поступилъ-бы на его мѣстѣ... Нѣтъ, а каковъ этотъ грубый неучъ Монтклеръ! онъ велъ себя, какъ настоящій баши-бузукъ...
   Альберикъ передалъ очень живо только-что разыгравшуюся сцену, восторгался благородствомъ маркиза и увѣрялъ, будто онъ самъ видѣлъ, какъ тотъ замахнулся, чтобы ударить по лицу Монтклера. Разсказъ свой вѣтреникъ заключилъ предположеніемъ, что этотъ случай примиритъ Анжель Ферранъ съ Робертомъ.
   Строгій взглядъ Генріеты остановилъ его. Не понимая, въ чемъ дѣло, Альберикъ обвелъ глазами все маленькое общество своей кузины и былъ пораженъ блѣдностью м-ль Трезель.
   -- Неужели это васъ такъ разстроило? спросилъ онъ у нея.
   -- Да, очень разстроило, отвѣчала Валентина.
   -- Такъ пойдемте скорѣе домой, милое дитя мое, поспѣшила вмѣшаться Гепріета.-- Не вѣрьте этому вѣтрогону Альберику, прибавила она тихо: -- маркизъ принялъ сторону актрисы вовсе не потому, что это Анжель Ферранъ, а потому, что это женщина.
   Валентина грустно улыбнулась и отвѣчала:
   -- Если г. де-Сальвіакъ защитилъ женщину, которую любилъ и до сихъ поръ любитъ, то это былъ его прямой долгъ; если-же онъ защитилъ ее не любя, то поступилъ еще лучше. Во всякомъ случаѣ, онъ поступилъ хорошо... очень хорошо... произнесла она съ усиліемъ.-- Я тѣмъ болѣе довольна этимъ, что Анжель Ферранъ -- подруга моего дѣтства. Да, повторила она потомъ про себя: -- маркизъ исполнилъ свой долгъ! Мужчина не можетъ допустить, чтобы въ его присутствіи оскорбляли женщину!..
   Адмирала интриговало rendez-vous, назначенное ему Анжелью. Онъ всегда находилъ, что хорошенькая, эксцентричная актриса -- личность далеко не дюжинная, стоющая серьезнаго вниманія. Въ прежнее время де-Реньеръ съ удовольствіемъ занялся-бы изученіемъ ея характера; но теперь всѣ его мысли были поглощены одною Валентиной. Нечего было обманывать себя: онъ любитъ эту милую дѣвушку. Намеки г-жи де-Грандье на то, что дядя Урбанъ спитъ и видитъ какъ-бы скорѣе породниться съ нимъ, подливали масла на огонь.
   Сцена съ бюстомъ въ павильонѣ убѣдила де-Реньера, что маркизъ, подобно ему, слилъ въ своемъ сердцѣ образъ Бланшъ съ образомъ Валентины, и это открытіе возбудило въ немъ ревность. "Я не уступлю ему Валентину, я вырву ее у него! думалъ адмиралъ.-- Онъ лишилъ меня жены, я лишу его невѣсты ".
   "Зачѣмъ это понадобилось Анжель Ферранъ меня видѣть, спрашивалъ самъ себя де-Реньеръ, возвратясь въ свой нумеръ отеля въ павильонѣ и чувствуя, что его сердце ноетъ отъ какого-то тяжелаго предчувствія.
   Но не прошло и часу, какъ человѣкъ подалъ ему элегантный конвертъ съ вытисненными на немъ буквами: А. Ф., окруженными девизомъ: "А mon gré". Отъ письма сильно пахло духами.
   "Это отъ нея", подумалъ адмиралъ не безъ волненія, такъ-какъ втеченіи послѣднихъ двухъ лѣтъ онъ не могъ вскрыть ни одного письма, написаннаго незнакомымъ почеркомъ, чтобы у него не сжалось сердце. На этотъ разъ почеркъ оказался тонкимъ, изящнымъ. Анжель Ферранъ извинялась передъ адмираломъ, что, не можетъ принять его сегодня вечеромъ, потому что директоръ театра прислалъ ей депешу изъ Парижа съ извѣщеніемъ, что по болѣзни цервой артистки, ей, втеченіи цѣлой недѣли, придется исполнять главную роль въ одной изъ новыхъ пьесъ Ожье. А такъ-какъ она, Анжель, до сихъ поръ играла только второстепенныя роли, то отказаться отъ чести появиться въ амплуа знаменитой Фаргёйль -- положительно невозможно.
   Большого труда стоило Анжели рѣшиться на такой подвигъ; правда, она давно уже разучила эту роль на всякій случай, но никакъ не ожидала, что ей такъ скоро придется исполнить ее на сценѣ. Сначала она колебалась, какой дать отвѣтъ на депешу. До театра-ли ей теперь! Что ей искуство, публика! Но она вспомнила о Тибувилѣ и сказала сама себѣ:
   "Какъ бы то ни было, а театръ такой любовникъ, который и подъ старость насъ не бросаетъ. Въ резервѣ остаются роли благородныхъ матерей".
   Она тотчасъ отправила въ Парижъ депешу съ лаконическимъ отвѣтомъ: "ѣду", на-скоро одѣлась и приказала подать себѣ карету.
   -- Въ которомъ часу изволите обѣдать, сударыня? спросила ее кухарка.
   -- Я не обѣдаю дома, отвѣчала она.
   Анжель, объяснивъ въ своемъ письмѣ къ де-Реньеру, по какой причинѣ разстроилось ихъ rendez-vous, умоляла его зайти къ ней или вечеромъ въ театральную уборную, или на другой день утромъ на ея квартиру въ отелѣ Прони. Въ постскриптумѣ, обыкновенно заключающемъ суть всѣхъ женскихъ писемъ, говорилось, что она должна сообщить нѣчто весьма важное.
   "Хорошо, подумалъ де-Реньеръ, прочитавъ письмо, -- завтра утромъ поѣду къ ней".
   Онъ посмотрѣлъ на часы: было далеко за полдень. Онъ вышелъ изъ дому безъ цѣли, погулялъ передъ замкомъ, машинально вернулся къ павильону черезъ улицу Шато-Нефъ и вдругъ вздумалъ зайти къ г-жѣ де-Грандье. Въ этомъ не было ничего необыкновеннаго, такъ-какъ адмиралъ часто посѣщалъ ее; но дѣло въ томъ, что въ настоящую минуту онъ находился въ чрезвычайно возбужденномъ настроеніи духа. Какъ нарочно, онъ засталъ всѣхъ домашнихъ Генріеты также не въ нормальномъ состояніи; сама она казалась разстроенной, дядя Трезель обнаруживалъ всѣ признаки безпокойства, а на Валентинѣ лица не было. Когда де-Реньеръ попробовалъ сдѣлать два-три сдержанныхъ вопроса, ему отвѣтили болѣе, чѣмъ уклончиво. "Что-бы это значило"? подумалъ онъ. Ему и въ голову не приходило, что отъ него стараются скрыть приключеніе съ Монтклеромъ, чтобы не назвать де-Сальвіака.
   "Тутъ непремѣнно кроется тайна или случилось несчастье, а можетъ быть и то, и другое вмѣстѣ", сказалъ самъ себѣ адмиралъ и завелъ рѣчь о постороннихъ предметахъ. Но черезъ нѣсколько минутъ,-- вслѣдствіе-ли случайности, или вслѣдствіе предварительнаго соглашенія между Генріетой и дядей Трезелемъ,-- только адмиралъ очутился глазъ на глазъ съ Валентиной. Она сидѣла у окна съ книгой въ рукахъ, которую взяла за тѣмъ, чтобы по временамъ закрывать ею свое взволнованное лицо; онъ-же стоялъ и отъ нечего дѣлать перелистывалъ лежавшіе на столѣ альбомы.
   Начинались сумерки; въ мягкомъ полусвѣтѣ таинственныя тѣни переливались на пунцовой мебели, на бронзѣ, вазахъ, готическомъ каминѣ и золотыхъ рамкахъ висѣвшихъ по стѣнамъ картинъ. Въ изящной гостиной царствовало глубокое безмолвіе. Шорохъ отъ выскользнувшей изъ рукъ Валентины книги далъ, наконецъ, адмиралу предлогъ завязать разговоръ.
   -- Вы ужь перестали читать? спросилъ онъ.
   -- Я, кажется, зачиталась и... задумалась...
   -- Надъ чѣмъ? Развѣ книга такая серьезная?
   Валентина молча показала ему заглавіе: Осенніе листья, Виктора Гюго, и, какъ-бы продолжая думать, громко произнесла вслухъ нѣсколько стиховъ, гдѣ говорилось, что на свѣтѣ все проходитъ, все забывается, даже люди, самые близкіе, самые дорогіе намъ, и тѣ исчезаютъ изъ памяти, лишь только ихъ скроетъ могила.
   -- Правда-ли, адмиралъ, спросила она съ грустной улыбкой, что все такъ скоро забывается, и неужели, если забываютъ мертвыхъ, то та-же участь постигаетъ и живыхъ?
   Казалось, слова эти вырвались у нея, какъ въ бреду, подъ вліяніемъ неодолимой силы, побуждавшей ее искать отвѣта на тайную мысль.
   -- Да, правда, отвѣчалъ графъ.-- Бываютъ исключенія, но рѣдко, и тѣ несчастные, которые упорно поддерживаютъ въ себѣ пламя своей скорби, обыкновенно прячутся отъ общества, точно преступники, потому что большинство людей подняло-бы на смѣхъ такую непоколебимую вѣрность воспоминаніямъ.
   -- Но за то въ глазахъ людей мыслящихъ такія личности достойны удивленія!
   Смущенный адмиралъ спрашивалъ себя, не заключается-ли въ этихъ словахъ молодой дѣвушки намѣренія утѣшить его въ горѣ.
   Вслѣдъ затѣмъ Валентина подошла къ роялю, какъ то нервно раскрыла его и заиграла одну изъ "Méditations" Мендельсона. Она мастерски передавала эту поэтическую музыкальную мечту, похожую на рыданія наболѣвшей души. Сейчасъ было видно, что она выражала въ этихъ звукахъ то, что происходило въ настоящую минуту въ ней самой.
   Адмиралъ слушалъ съ замираніемъ сердца игру молодой дѣвушки, стоя подлѣ ея табурета, и едва удерживался, чтобы не сказать ей:
   "Она также читала мнѣ стихи, нѣжила мой слухъ музыкой и часто вызывала слезы на мои глаза! Я ее любилъ, какъ люблю васъ"!
   Но Валентина разомъ разсѣяла эти золотыя мечты, быстро вставъ съ мѣста и закрывъ крышку рояля.
   -- Правда-ли, что Монтклеръ опасный противникъ? спросила она отрывисто.
   -- Въ какомъ смыслѣ?
   -- То-есть на дуэли на пистолетахъ или на шпагахъ.
   -- Да, говорятъ, съ нимъ опасно драться. А вамъ зачѣмъ это нужно знать?
   -- За тѣмъ, что, можетъ быть, завтра Робертъ де-Сальвіакъ выйдетъ съ нимъ на дуэль и я очень боюсь...
   -- Де-Сальвіакъ? Де-Сальвіакъ будетъ драться... за кого?
   -- За м-ль Ферранъ. А вы этого не знали?
   -- Нѣтъ, не зналъ, отвѣчалъ де-Реньеръ.
   По этимъ нѣсколькимъ словамъ молодой дѣвушки, но топу ея голоса, по выраженію ея лица адмиралъ угадалъ, что она страстно любитъ де-Сальвіака; тогда его охватило жгучее желаніе допить до дна горькую чашу, подносимую ему злымъ рокомъ. Онъ ловко вызвалъ Валентину на откровенность и та, съ наивностью чистаго ребенка, вылила передъ нимъ всю душу, не скрыла, что она преклоняется передъ возвышеннымъ характеромъ маркиза и трепещетъ при мысли, что жизнь такого благороднаго человѣка зависитъ отъ ловкаго удара шпаги или мѣткаго выстрѣла бретера.
   Валентина старалась какъ можно спокойнѣе высказать свое сочувствіе къ де-Сальвіаку, однако, сердце взяло верхъ, и въ ея глазахъ, во всѣхъ чертахъ ея лица читалась такая пламенная любовь, что у де-Реньера поднялась вся желчь. Онъ не могъ примириться съ мыслію, что Робертъ вторично сдѣлался его соперникомъ, и притомъ счастливымъ; въ то же время у него въ головѣ мелькнулъ вопросъ: не караетъ-ли сама судьба маркиза, обрекая его на гибель отъ руки Монтклера? Онъ почувствовалъ сильное желаніе разъяснить Валентинѣ, что де-Сальвіакъ любитъ не ее, а другую женщину, и что только поразительное сходство между ними обѣими -- причиной его симпатіи къ ней.
   "Нѣтъ, не стану колебать въ ней вѣру въ этого человѣка, остановилъ себя адмиралъ.-- Вѣдь это было-бы недостойной местью съ моей стороны"!
   Въ порывѣ откровенности Валентина разсказала, между прочимъ, что маркизъ сдѣлалъ ея бюстъ (дядя Урбанъ уже успѣлъ сообщить ей объ этомъ) и что бюстъ очень удался.
   "Скажи ей, скажи, нашептывалъ злой духъ адмиралу, -- что де-Сальвіакъ солгалъ, что это не ея бюстъ, а умершей его любовницы!.. Да говори-же, говори"!..
   Все прошлое Бланшъ, даже картину убійства, адмиралъ все былъ готовъ передать Валентинѣ; слова стояли у него въ горлѣ, губы уже раскрылись для жестокой исповѣди; но, встрѣтивъ честный, кроткій взглядъ этого цѣломудреннаго существа, невольно обнаружившаго передъ нимъ свою сердечную тайну, онъ задушилъ въ себѣ коварное намѣреніе.
   "Ничего не скажу! это было бы подло, тысячу разъ подло! Развѣ страсть, ревность или горе могутъ извинить безчестный поступокъ"?
   Прирожденное рыцарское благородство и непоколебимая твердость духа адмирала восторжествовали надъ минутной слабостью его сердца. Нѣжно взявъ Валентину за обѣ руки, онъ сказалъ ей проникающимъ въ душу голосомъ:
   -- Дитя мое, вы имѣете полное основаніе страшиться за жизнь де-Сальвіака. Судьба часто бережетъ негодяевъ и губитъ людей съ сердцемъ; ему, дѣйствительно, грозитъ опасность, и опасность серьезная. Но онъ смѣлъ, ловокъ, а главное -- любимъ. Онъ не умретъ!
   -- Любимъ? повторила Валентина, вспыхнувъ отъ смущенія.
   Адмиралъ не сказалъ болѣе ни слова, а только печально улыбнулся и приложилъ палецъ къ губамъ; затѣмъ онъ поклонился трепещущей, растерянной молодой дѣвушкѣ и вышелъ изъ комнаты.
   "Любимъ?! Де-Сальвіакъ любимъ?.. Кѣмъ-же?.. Ею"?..
   Неужели де-Реньеръ угадалъ то чувство, которое она такъ тщательно скрывала? А какъ онъ былъ блѣденъ!
   Пока Валентина обдумывала происходившій между ними разговоръ, адмиралъ, нравственно измученный, возвращался къ себѣ въ павильонъ, съ твердымъ намѣреніемъ немедленно ѣхать въ Парижъ. Онъ горѣлъ теперь отъ нетерпѣнія увидѣть Анжель. Но почему? Де-Сальвіакъ долженъ былъ драться за м-ль Ферранъ, слѣдовательно, ей были извѣстны причина дуэли и вся исторія вызова. Вотъ это-то адмиралу и хотѣлось узнать какъ можно скорѣе.
   

ГЛАВА XIII.
Актриса.

   Въ тотъ-же день, вечеромъ, де-Реньеръ отправился въ театръ, гдѣ должна была играть Анжель Ферранъ. Актриса возлагала большія надежды на предстоящее представленіе. Ей случайно довелось получать роль, при исполненіи которой ея знаменитая предмѣстница возбуждала неописанный восторгъ въ публикѣ. Конечно, являясь на сцену вмѣсто любимицы всего Парижа, Анжель дѣлала очень рискованный шагъ; но ей всегда нравились скачки съ препятствіями, какими-бы онѣ ни грозили опасностями, и теперь, горячо вѣря въ свою счастливую звѣзду, м-ль Ферранъ смѣло поставила на карту свою репутацію артистки.
   Но театральная сцена далеко не то, что пари на скачкахъ. Съ первой-же минуты своего появленія передъ многочисленной на этотъ разъ публикой Анжель догадалась, что ставка проиграна. Ее встрѣтили ледянымъ молчаніемъ, похожимъ на угрозу; зрители какъ-будто давали чувствовать, что они видятъ въ ней не актрису, а просто хорошенькую женщину. Все эфектныя сцены и фразы, вызывавшія, обыкновенно, громъ рукоплесканій во время игры той, которая создала эту роль, теперь проходили незамѣченными. Ни одного "браво", ни малѣйшаго сочувствія. Зала точно застыла,
   -- Ахъ чортъ возьми! да кто-жь сегодня руководитъ клакерами? спросила въ антрактѣ у Анжели одна изъ ея подругъ.-- Тебѣ даже не аплодируютъ при выходахъ!
   Анжель не упала духомъ и не пришла въ отчаяніе, а только почувствовала раздраженіе. Она вошла въ свою уборную въ возбужденномъ состояніи, напѣвая сквозь зубы арію изъ какой-то оперетки. Второй актъ прошелъ такъ-же холодно, какъ я первый,
   -- Ничего, разсуждала про себя Анжель:-- и къ ледянымъ душамъ можно привыкнуть!
   Ее нѣсколько ободрилъ Тибувиль, дожидавшійся въ уборной.
   -- Въ залѣ не жарче, чѣмъ въ Сибири, сказалъ онъ;-- го -- ты вѣдь знаешь, что я льстить не умѣю -- ты очень не дурно играла, дитя мое! Ты даже удивила меня!..
   -- Благодарю за комплиментъ!
   -- Не принимай моихъ словъ за безусловную похвалу... твоя игра еще далека отъ совершенства. Въ тебѣ мало огня, мало оживленія, ты тихо говоришь, точно боишься надсадить свой хорошенькій голосокъ...
   -- Что-бы тамъ ни было, а публика непростительно сегодня груба! возразила Анжель, поправляя передъ зеркаломъ свою прическу.-- Если я не стою рукоплесканій, то сама пьеса ихъ заслуживаетъ.
   -- Глупенькая! что за дѣло публикѣ, дурно или хорошо написана пьеса! Это чувствуется сердцемъ актеровъ, а не головою зрителей. Публикѣ нужны сильныя ощущенія, бьющіе въ глаза эфекты. Она любитъ увлекаться, не разсуждая.
   И Тибувиль, спокойно расположась на мягкомъ, стеганомъ диванѣ уборной Анжель, принялся читать своей ученицѣ одну изъ тѣхъ оригинальныхъ лекцій о драматическомъ искуствѣ, гдѣ къ отеческимъ совѣтамъ, какъ слѣдуетъ играть, онъ постоянно примѣшивалъ свои личныя воспоминанія изъ театральнаго міра, выдержки изъ комическихъ стихотвореній или изъ народныхъ пѣсенъ и мѣткія, но непереводимыя поговорки бульварнаго жаргона.
   -- Главное, не слѣдуетъ унывать при неудачѣ, заключилъ онъ.-- Сегодня тебя разбили, завтра ты можешь явиться побѣдительницей. Вспомни Денлэ, которую прогнали изъ театра Gymnase за неспособность. Вся въ слезахъ отъ оскорбленнаго самолюбія, затаивъ въ сердцѣ негодованіе, она покидаетъ Францію, странствуетъ по заграничнымъ театрамъ, приводитъ въ умиленіе Туринъ и Мантую, возвращается въ Парижъ и очаровываетъ, потрясаетъ публику!.. Скажи, кто научилъ ее владѣть голосомъ, кто научилъ ее мимикѣ, жестамъ?.. Кто? конечно, ея собственное сердце!.. Вотъ гдѣ она нашла источникъ вдохновенія, тутъ, тутъ, тутъ!.. горячился Тибувиль, дотрогиваясь'. до лѣвой стороны тальи Анжель.-- У тебя-же, въ-концѣ-концовъ, видно сердца-то и нѣтъ, заключилъ старикъ.
   -- Ты думаешь? произнесла она до того выразительно и посмотрѣла такъ необыкновенно, что Тибувиль даже вздрогнулъ.
   Въ это мгновеніе кто-то постучался въ дверь.
   -- Кто тамъ? спросила Анжель.
   -- Я! отвѣчалъ голосъ де-Реньера.
   Лицо Анжели вспыхнуло подъ румянами; шепнувъ Тибувилю: "Уходите!" она поспѣшила отворить дверь.
   Въ уборную вошелъ адмиралъ, нѣсколько блѣдный, съ шляпой въ рукѣ. Онъ кивнулъ головой на поклонъ Тибувиля и, оставшись наединѣ съ Анжелью, заговорилъ первый:
   -- Вы видите, я торопился пріѣхать на ваше приглашеніе...
   -- Вижу, милый адмиралъ, перебила она его,-- и прошу извинить, что я вызвала васъ сегодня вечеромъ сюда. Я разсчитывала на успѣхъ, а вмѣсто того потерпѣла фіаско -- полнѣйшее фіаско!-- и чувствую себя точно замороженной... Къ тому-жь я не сообразила, что между двумя выходами невозможно передать вамъ подробно нѣкоторыя обстоятельства...
   Она запнулась; на лицѣ ея, покрытомъ румянами, бѣлилами и раскрашенномъ сурьмою, отразилось сильное душевное волненіе.
   -- Дѣло слишкомъ важное, договорила она глухимъ, дрожащимъ голосомъ.
   -- Кого оно касается? спросилъ графъ.
   -- Вы узнаете потомъ.
   -- А теперь развѣ вы не можете?..
   -- Нѣтъ, не могу! Притомъ время еще не ушло (Анжель успѣла собрать свѣденія насчетъ дуэли; оказалось, что день и часъ ея еще не были назначены). Да наконецъ, адмиралъ, для нашей братьи фиглярницъ публика важнѣе всего. Если она меня не ошикала теперь, то только изъ снисхожденія, но я сама вижу, что навожу на нее скуку. Нѣкоторые зѣвали... я не умѣла понравиться, это не подлежитъ сомнѣнію. Тѣмъ хуже для меня! Впрочемъ, мнѣ не долго осталось заискивать у публики... я уже рѣшилась...
   -- На что?
   -- Завтра вы узнаете. Слышите: динь! динь! Это звонокъ режисера... пошла на сцену, фимярница!.. Вы въ партерѣ?
   -- Нѣтъ.
   -- Сдѣлайте мнѣ удовольствіе, возьмите билетъ, адмиралъ. Сегодня вы произнесете свой приговоръ надъ актрисой, а завтра надъ женщиной! Итакъ, до завтра! заключила Анжель, торопливо набрасывая на плечи мантилью и выходя изъ уборной,
   Прямо изъ-за кулисъ адмиралъ перешелъ въ партеръ и смотрѣлъ впродолжезіи нѣсколькихъ минутъ пьесу. Ему показалось, что Анжель играетъ не спокойно, конфузится и не твердо знаетъ роль. Въ театрѣ слышался кой-гдѣ сдержанный смѣхъ. Де-Реньеръ хотя и мало былъ знакомъ съ сценическими условіями, однако, понялъ, что Анжель чѣмъ-то сильно встревожена и потому не въ состояніи вникнуть, какъ слѣдуетъ, въ свою роль; это обнаруживалось и въ самомъ взглядѣ ея, блуждающемъ, разсѣянномъ. Въ головѣ адняряла невольно родилась мысль, нѣтъ-ли какой-нибудь связи между нервнымъ состояніемъ актрисы и тѣмъ, что ока хотѣла сообщить ему.
   Онъ дурно спалъ эту ночь, съ нетерпѣніемъ ожнаая наступленія дня, всталъ рано и еще до полудня отправился въ улицу Прони, гдѣ жила м-ль Ферранъ. При входѣ въ ея квартиру онъ почувствовалъ, что грудь его сдавило, и не могъ объяснить себѣ, какая неодолимая, непонятная сила влекла его сюда.
   Горничная, отворившая дверь де-Реньеру, привѣтливо улыбнулась, когда онъ назвалъ себя, и ввела его въ небольшой салонъ-будуаръ, гдѣ стѣны и мебель были обиты тяжелымъ серебристо-сѣрымъ атласомъ съ разбросанными по немъ розами. Портьеры и занавѣси изъ той-же матеріи ниспадали блестящими складками на пушистый розовый коверъ, который покрывалъ весь полъ комнаты. Все кругомъ носило печать роскоши, вкуса и изящества. Саксонскій фарфоръ, драгоцѣнныя бронзы, мраморныя статуэтки, зеркала, кресла, стулья и диваны самой прихотливой и разнообразной формы, пропасть дорогихъ бездѣлушекъ, вывезенныхъ изъ Китая, Японіи и Италіи, наконецъ оригинальныя картины Теньера и другихъ живописцевъ фламандской школы -- были эфектно разставлены и развѣшаны среди экзотическихъ растеній съ сочными темнозелеными, широкими листьями, придавая будуару какой-то особенный, оригинальный характеръ, нѣчто среднее между артистическимъ музеемъ и пріютомъ избалованной жизнію женщины.
   Прежде, чѣмъ адмиралъ успѣлъ окинуть взглядомъ все что собраніе рѣдкостей, одна изъ тяжелыхъ портьеръ приподнялась, послышалось легкое шуршанье шелка и на порогѣ комнаты появилась Анжель Ферранъ, блѣдное, разстроенное лицо которой рѣзко выдѣлялось на сѣромъ фонѣ атласа, между двухъ широколиственныхъ пальмъ, поставленныхъ по обѣимъ сторонамъ двери.
   Уже по одному выраженію лица актрисы де-Реньеръ догадался, что она не обманула его и что ему предстоитъ услышать отъ нея что-нибудь весьма серьезное. Стройный и гибкій станъ Анжели, напоминавшій греческую статую, еще болѣе выигрывалъ въ это утро отъ пеньюара изъ свѣтлоголубого фая, съ прорѣзной спереди бѣлой шелковой юбкой, сплошь покрытой дорогими валансьенскими кружевами; такія-же кружева падали густой волной изъ-подъ широкихъ рукавовъ пеньюара, слегка прикрывая изящныя руки актрисы, точно выточенныя изъ мрамора.
   Сдѣлавъ какъ-бы автоматически нѣсколько шаговъ впередъ, Анжель остановилась и устремила на де-Реньера свои синіе глаза, горѣвшіе тѣмъ огнемъ, какой часто замѣчается у людей, одержимыхъ умопомѣшательствомъ. Видя, что она не начинаетъ разговора, и желая прервать тягостное молчаніе, адмиралъ спросилъ, хорошо-ли окончилось вчерашнее представленіе.
   -- Очень хорошо, сухо отвѣтила она.-- Меня освистали.
   Адмиралъ сдѣлалъ жестъ, выражавшій сожалѣніе, но актриса только передернула плечами, какъ-бы говоря: "Все это пустяки!" Затѣмъ она медленно подошла къ конторкѣ итальянской работы, выдвинула было одинъ изъ ея ящиковъ, но тотчасъ-же задвинула его назадъ и, обратясь къ де-Реньеру, сказала:
   -- Графъ, предупреждаю васъ, что вы имѣете дѣло съ женщиной не дюжиннаго характера. Если я готовлюсь вамъ передать то, что вы сейчасъ услышите, я дѣлаю это не вслѣдствіе злобнаго увлеченія или минутной вспышки. О, нѣтъ! я очень хорошо знаю, что меня ожидаетъ, и дѣйствую обдуманно. Вы, вѣроятно, слышали когда-нибудь о безумныхъ выходкахъ нѣкоторыхъ великихъ артистокъ. Одна изъ нихъ, напримѣръ, принимала ядъ каждый разъ, когда ее бросалъ любовникъ, другая поставила рядомъ съ своей постелію гробъ, обитый бѣлымъ атласомъ, и опускала въ него всѣ письма съ признаніями въ любви, которыя посылались ей; третья обрѣзала себѣ волосы и поступила въ монастырь кармелитовъ. Все это фантазіи артистокъ! Ну, и я, также какъ эти женщины, имѣю своя прихоти и свои капризы.
   Адмиралъ слушалъ ее съ нѣкоторымъ безпокойствомъ. Кончивъ, Анжель вторично выдвинула ящикъ, выложенный внутри слоновой костью, и кончикомъ трехграннаго лезвія драгоцѣннаго маленькаго кинжала въ серебряной оправѣ достала со дпа ящика записку съ своимъ собственнымъ вензелемъ, которую и подала де-Реньеру.
   -- Прочтите! сказала она повелительнымъ тономъ.
   Адмиралъ взялъ записку, состоявшую изъ трехъ строкъ, писанныхъ рукою актрисы, прочиталъ ее, тревожно поглядѣлъ на Анжель, снова перечелъ и спросилъ:
   -- Что это значитъ?
   -- То, что съ этой минуты моя жизнь въ вашихъ рукахъ и что вы можете располагать ею, какъ вамъ угодно.
   Затѣмъ она хладнокровно, съ рѣшительнымъ видомъ положила на столъ, около адмирала, свой маленькій кинжалъ и громко, отчетливо прочитала содержаніе возвращенной ей де-Реньеромъ записки:
   "Симъ объявляю, что я лишила себя жизни по собственной своей волѣ, потому что мнѣ все надоѣло и я устала жить.
   Анжель-Жанна Ферранъ".
   Кончивъ, она тщательно сложила бумажку, положила ее на каминъ и прикрыла японской бронзовой курильницей.
   -- Теперь сядьте, графъ, проговорила она глухимъ, но твердымъ голосомъ, откидывая обѣими руками волосы со лба, -- сядьте и рѣшайте, безумная-ли я.
   Въ движеніяхъ и словахъ молодой женщины замѣтно было такое возбужденное состояніе, близкое къ изступленію, которое прямо говорило, что тутъ скрывается страшная драма. Де-Реньеръ сѣлъ на низенькое кресло, тогда какъ Анжель продолжала стоять передъ нимъ, скрестивъ на груди руки, въ той самой позѣ, въ какой она объяснялась наканунѣ съ Монтклеромъ.
   -- Знаете-ли, начала она нѣсколько театральнымъ тономъ,-- до чего могутъ довести оскорбленная любовь и отвергнутая преданность?.. Да что-жь я спрашиваю? Кону-же и знать, какъ не вамъ... Вѣдь вы убили за это свою жену...
   Де-Реньеръ помертвѣлъ, вскочилъ съ мѣста и обдалъ Анжель молніеноснымъ взглядомъ. Но та не дрогнула и продолжала:
   -- Законъ разрѣшаетъ вамъ такого рода убійство, но для любви есть также свои законы. Когда женщинѣ наносятъ ударъ -- она мститъ! Когда она убѣждается въ измѣнѣ дорогого ей человѣка, она не разсуждаетъ, а мститъ, мститъ очертя голову, хватаясь за первое попавшееся полъ руку оружіе, слѣпо повинуясь каждому совѣту. Но не пройдетъ и сутокъ послѣ удовлетворенной жажды мести, какъ она опомнится, кризисъ безумной злобы и горя смѣнится страшными угрызеніями совѣсти, она пойметъ, что совершенный ею поступокъ зовется преступленіемъ!.. да, преступленіемъ, повторила Анжель такимъ дикимъ голосомъ, что у адмирала морозъ пробѣжалъ по кожѣ.
   -- Я вамъ разсказываю теперь мою собственную исторію, продолжала актриса.-- Передъ священниками каются для того, чтобы получить отъ нихъ разрѣшеніе грѣховъ, я-же каюсь передъ вами съ цѣлью получить заслуженную кару!..
   -- Заслуженную кару?.. Да за что-же?
   Прошло нѣсколько безконечныхъ для де-Реньера секундъ молчанія, впродолженіи которыхъ Анжель собиралась съ духомъ. Наконецъ, она сдѣлала рѣшительный жестъ и сказала:
   -- Я низкая женщина! вотъ уже два года, какъ я ношу тутъ -- (она судорожно сжала грудь руками) -- подлую, отвратительную тайну,-- тайну, которая подтачиваетъ мою жизнь... Я хочу умереть отъ вашей руки... да, умереть, получить достойное наказаніе!.. Слушайте... одно анонимное, безчестное письмо сдѣлалось причиной смерти молодой женщины... писала его не я, но я потребовала, чтобы оно было написано и доставлено...
   Адмиралъ вскрикнулъ, какъ ужаленный.
   -- Письмо? Какое письмо? забормоталъ онъ несвязно. Затѣмъ, кинувшись къ Анжели, которая точно окаменѣла на мѣстѣ, онъ схватилъ ее за руки и прошепталъ, задыхаясь отъ гнѣва:
   -- Неужели вы говорите о томъ письмѣ, которое я получилъ въ извѣстный день?
   -- Да, именно о немъ, отвѣтила хриплымъ голосомъ, но съ твердостію Анжель.
   Тутъ она почувствовала, что пальцы адмирала точно клещи впились въ ея руки, но ни малѣйшимъ звукомъ не обнаружила испытываемой боли, а только произнесла тихо и рѣшительно:
   -- Убейте меня!
   Въ первое мгновеніе бѣшенство до такой степени овладѣло несчастнымъ адмираломъ, что онъ, совершенно безсознательно, схватилъ актрису за горло, какъ-бы съ намѣреніемъ задушить ее; но онъ тотчасъ-же опомнился и отскочилъ назадъ. Его лицо было до того искажено злобою и отчаяніемъ, что, увидавъ себя въ зеркалѣ, висѣвшемъ сзади Анжель, онъ даже испугался. Вслѣдъ затѣмъ онъ почувствовалъ невыносимую боль въ груди и инстинктивно схватился за сердце.
   Анжель, съ своей стороны, не сдѣлала ни малѣйшаго усилія, чтобы избѣжать ожидавшей ее участи.
   -- Графъ, заговорила она, когда тотъ отступилъ отъ нея,-- я показала вамъ мою записку съ тѣмъ, чтобы предоставить вамъ право располагать моею жизнью; но прежде, чѣмъ отдать ее, я хочу, чтобы вы узнали имя той личности, которую слѣдуетъ покарать наравнѣ со мною. Слушайте-же!..
   Де-Реньеръ смотрѣлъ во всѣ глаза на актрису, не вполнѣ ясно сознавая, что съ нимъ творится.
   -- Я ужь говорила вамъ, что я любила де-Сальвіака. Ради того, чтобы отмстить ему за измѣну, л, -- низкая женщина, -- погубила двухъ невинныхъ людей... васъ и... ее... Но вѣдь я совершенно обезумѣла въ то время, я была способна на всякое преступленіе!.. Будь я одна, я-бы выплакала мое горе, какъ уже не разъ случалось со мной и прежде... Но, на бѣду, тутъ подвернулся негодяй, который подбилъ меня на мщеніе и научилъ, какъ это исполнить!.. О! я не стою ни прощенія, ни состраданія, потому что, замѣтя, что онъ самъ началъ колебаться, я, въ свою очередь, стала подбивать его и даже отдалась ему... Но все-таки безъ него я не рѣшилась-бы на такое адское дѣло... Онъ видѣлъ, что я потеряла голову отъ отчаянія, когда узнала, что меня бросили для другой... и указалъ мнѣ путь, какъ отомстить... Берите мою жизнь, но не щадите и его... хуже этого человѣка ужь быть ничего не можетъ!.. Завтра онъ убьетъ г. де-Сальвіака за то, что тотъ заступился за меня, несчастную, спасъ отъ него!..
   -- Такъ это Монтклеръ! крикнулъ не своимъ голосомъ адмиралъ, причемъ Анжели показалось, что глаза его загорѣлись злобной радостью.
   Дѣйствительно, онъ обрадовался, что жертвой его мщенія будетъ не женщина, а мужчина.
   -- Да, отвѣчала Анжель, -- Монтклеръ! Онъ виною, что я сдѣлалась преступницей!.. Я любила де-Сальвіака беззавѣтно, и не столько за него самого, сколько за его честный, правдивый характеръ. Судите сами, каково мнѣ было, когда я узнала, что онъ измѣнилъ мнѣ, промѣнялъ меня на... другую!..
   Анжель медленно опустилась на колѣни передъ адмираломъ и, протянувъ къ нему руки, продолжала дрожащимъ голосомъ:
   -- Графъ, я не произнесу имени, не бойтесь... Простите, простите, что я растравляю вашу рану! Но избѣжать этого невозможно... вы мой судья, я прочла передъ вами свой обвинительный приговоръ и очистила себя въ своихъ собственныхъ глазахъ...
   -- Говорите, я хочу знать все, перебилъ ее съ рыданіемъ въ голосѣ адмиралъ,-- слышите: все, все!..
   И онъ продолжалъ стоять передъ колѣнопреклоненной актрисой, опустивъ глаза и судорожно сжимая правой рукой свою растерзанную грудь.
   -- Ту, имени которой я не произнесу... ту, за которую -- простите меня, графъ!-- я не разъ молилась, какъ за мученицу, стоя на колѣняхъ на ея могилѣ...
   -- Бланшъ! Бланшъ! тихо повторялъ де-Реньеръ.
   -- Ее -- Монтклеръ не разъ встрѣчалъ въ свѣтѣ... Она носила такое извѣстное имя... а онъ тщеславенъ... онъ осмѣлился признаться ей въ любви -- я сама это отъ него слышала... Отвергнутый съ презрѣніемъ, онъ затаилъ злобу въ сердцѣ и никогда не могъ забыть этого... Въ то-же время онъ ухаживалъ и за мной... вѣдь у людей такого сорта бываетъ по нѣскольку связей разомъ... Я его всегда ненавидѣла... съ первой встрѣчи съ нимъ во мнѣ, какъ-то инстинктивно, родилась мысль: "Слѣдуетъ держать себя подальше отъ этого человѣка, иначе онъ будетъ имѣть роковое вліяніе на твою жизнь!" Назовите это слабостью, суевѣріемъ, какъ хотите, но когда онъ началъ волочиться за ивой, я отвѣчала ему однимъ смѣхомъ. Къ тому-жь я любила тогда его... О томъ, что онъ готовъ уже бросить меня, я узнала отъ Монтклера, который упорно слѣдилъ за Сальвіакомъ, преслѣдуя, въ этомъ случаѣ, двѣ цѣли: привлечь меня къ себѣ и отомстить, какъ де-Сальвіаку, такъ и ей.
   Нервная дрожь пробѣжала до лицу де-Реньера при послѣднихъ словахъ актрисы,
   -- Негодяй добился-таки своего, продолжала она.-- Улучивъ удобное время, онъ открылъ мнѣ измѣну де-Сальвіака и указалъ средство, чтобы отмстить ему. Въ моихъ ушахъ до сихъ поръ звучитъ тотъ злобный хохотъ, съ которымъ я выслушала предложеніе Монтклера написать анонимное письмо, доносъ мужу на жену! Какъ это показалось мнѣ просто и легко!.. и какъ это было подло!.. Умоляю васъ, выслушайте меня до конца и потомъ убейте! Вамъ нужно узнать всю тайну, я вамъ открою ее безъ утайки... Мой поступокъ низокъ, но я не лгу... Я готова принести вамъ какую угодно клятву... Итакъ, мы воображали, что губимъ только ее и его... мы даже не подумали о васъ! Не спрашивайте, какимъ образомъ Монтклеръ проникъ въ тайну де-Сальвіака -- я не знаю этого. Можетъ быть, онъ слѣдилъ за графиней, чтобы отплатить ей за выказанное ему презрѣніе, точно такъ, какъ приставалъ ко мнѣ, чтобы сдѣлать изъ меня свою любовницу. Онъ обратилъ въ предметъ торговли нашу общую месть... и самъ взялся доставить письмо... Такъ-какъ васъ не было въ Парижѣ, то онъ принялся разыскивать, гдѣ вы... Вы его не знали въ лицо, поэтому онъ билъ навѣрняка, ничѣмъ не рискуя... Мы заготовили письмо... я отдала-бы свою жизнь, чтобы только смыть это позорное воспоминаніе! каждое слово записки я искупила-бы кускомъ, вырваннымъ изъ моего тѣла!.. Низкая тварь!.. что тебѣ сдѣлала эта несчастная женщина?.. Мало того, что сдѣлали мнѣ вы?.. Боже, Боже!..
   Измученная, растерзанная отчаяніемъ и прекрасная болѣе, чѣмъ когда-нибудь, Анжель прочла вслухъ, медленно, точно по слогамъ, роковое письмо, присланное де-Реньеру за нѣсколько часовъ до убійства:
   "... Разстаньтесь съ вашими пріятелями, вернитесь сегодня вечеромъ въ Парижъ. Вы застанете у себя въ домѣ..."
   -- Слѣдовательно, перебилъ ее де-Реньеръ строгимъ тономъ неумолимаго судьи,-- письмо было написано этимъ человѣкомъ?
   -- Нѣтъ, но онъ продиктовалъ его... Мы сидѣли тогда въ моей комнатѣ... я находилась въ состояніи какого-то безумія, а онъ хохоталъ... О, гаусное воспоминаніе!.. Его почеркъ, также какъ и мой, могли быть легко узнаны, поэтому мы придумали другое средство... У меня въ то время гостила англичанка. Діана Притти, -- ее нѣтъ теперь въ Парижѣ, она вернулась въ Лондонъ, -- которая едва понимала по-французсви, о васъ не имѣла понятія и ровно ничего не знала. Ma ей сказали, что это просто шутка, и она, ни въ чемъ неповинная, написала письмо.
   Въ воображеніи де-Реньера обрисовалось кровавыми буквами это злосчастное письмо, почеркъ котораго онъ узналъ-бы изъ тысячи.
   -- Діана покатывалась со смѣху, пока писала подъ нашу диктовку. Когда пришлось нести письмо въ Рамбулье, у Монтклера не хватило духу исполнить это; чтобы понудить его, я принялась разжигать въ немъ злобу противъ... нея, какъ онъ разжигалъ во мнѣ злобу противъ Сальвіака... Но у меня въ рукахъ, сверхъ того, было еще болѣе вѣрное оружіе. Онъ любилъ меня и желалъ обладать мною... Я продала себя, вотъ и все!.. Съ этихъ поръ я надѣла на себя цѣпи, мое прошлое запятнано кровью преступленія, я низкая тварь... Умоляю васъ объ одной милости -- убейте меня однимъ ударомъ этого кинжала... вотъ онъ... возьмите!..
   -- О, негодяи! подлые люди! воскликнулъ адмиралъ, позеленѣвъ отъ бѣшенства и глядя на актрису, распростертую у его ногъ въ слезахъ.-- Скажите-же, зачѣмъ именно теперь вы вздували мнѣ все это разсказывать? спросилъ онъ.
   -- Потому, что завтра Монтклеръ дерется на дуэли съ де-Сальвіакомъ и непремѣнно убьетъ его, если не будетъ до того арестованъ.
   -- А-а! понимаю. Ва все еще любите вашего прежняго любовника и боитесь, чтобы теперешній не убилъ его!
   -- Я не люблю де-Сальвіака, но уважаю его. Онъ заступился за меня въ ту минуту, когда мнѣ наносили оскорбленіе, унижали меня. Его жизнь можетъ быть полезна. Правда, я не хочу, чтобы онъ палъ отъ руки Монтклера, и вотъ почему я открыла вамъ тайну Монтклера. Только вы одни имѣете право его арестовать, какъ безъимяннаго доносчика, какъ причину смерти женщины. Покарайте этого негодяя! я выдаю его вамъ съ руками я ногами!
   -- А съ вами что будетъ? холодно спросилъ адмиралъ.
   Анжель быстро поднялась съ колѣнъ и, пожавъ плечами, сказала:
   -- Со мной?.. Я уже не существую!.. Вы-ли меня убьете, сама-ли я покончу съ собой, все равно -- черезъ часъ меня не будетъ въ живыхъ.
   Она указала рукой на подписанную ею бумагу, положенную на каминъ, подъ курильницу.
   -- Да убейте-же меня скорѣе! крикнула она вдругъ въ порывѣ отчаянія.-- У меня, можетъ быть, не достанетъ духу лишить себя жизни!..
   Де-Реньеръ молчалъ. Отъ всего испытаннаго имъ теперь онъ походилъ скорѣе на восковую фигуру, чѣмъ на живое существо. Онъ сталъ искать глазами свою шляпу.
   -- Куда вы? воскликнула растерянная Анжель.-- Неужели вы хотите уйти?
   -- Развѣ вы не все еще передали мнѣ? спросилъ онъ глухимъ голосомъ.
   -- Все... но дайте-же маѣ вылить передъ вами мою измученную душу, дайте выплакать слезы стыда и раскаянія...
   -- Слезами не воскресишь мертвыхъ, сухо отвѣтилъ адмиралъ.
   Анжель рѣшительно не могла понять этого человѣка. Она ждала отъ него удара кинжаломъ, а вмѣсто того онъ наноситъ ей болѣе жестокій ударъ -- смотритъ прямо въ лицо съ выраженіемъ глубокаго презрѣнія.
   Де-Реньеръ готовился уйти и она повторила свой вопросъ; но онъ, не отвѣчая ей, самъ спросилъ:
   -- Гдѣ живетъ Монтклеръ?
   -- Зачѣмъ вамъ?
   -- Говорите, гдѣ онъ живетъ?
   -- Въ улицѣ Табу, No 55... Десять дней, какъ онъ туда переѣхалъ... Но...
   Де-Реньеръ повернулся къ двери и поднялъ уже атласную портьеру, какъ вдругъ Анжель, въ какомъ-то безотчетномъ порывѣ, кинулась вслѣдъ за нимъ съ крикомъ:
   -- Вы идете арестовать Монтклера?
   Адмиралъ молча взглянулъ на нее.
   -- А-а, понимаю! вы хотите вызвать его на дуэль! О, я несчастная! Умоляю васъ всѣмъ, что только есть для васъ святого, не ходите къ нему!.. Такихъ людей бьютъ, но не дерутся съ ними... Онъ васъ убьетъ!..
   -- Такъ что-жь? хладнокровно спросилъ адмиралъ.
   -- Ставить вашу жизнь на одну карту съ жизнію подобнаго человѣка! Нѣтъ, нѣтъ, графъ... предайте его суду, сошлите на галеры, что хотите съ нимъ дѣлайте, только не деритесь! У васъ, вѣрно, есть родные... есть люди, которые васъ любятъ...
   -- Ничего нѣтъ, произнесъ де-Реньеръ.
   Анжель ломала себѣ руки.
   -- Такъ вы непремѣнно рѣшились драться съ этимъ негодяемъ? Я перенесла адскія муки, собираясь разсказать вамъ все и выдать головой Монтклера, а вы вмѣсто того, чтобы наказать его, хотите сдѣлать ему честь -- вызвать на дуэль! Коли на то пошло, я не допущу васъ до дуэли! Я отправлюсь въ полицію и скажу: "Схватите этого человѣка! Онъ причиной смерти одной женщины. Маѣ это очень хорошо извѣстно, потому что я его сообщница!..."
   Въ голосѣ и въ наружности Анжели была такая отчаянная рѣшимость, что де-Реньеръ невольно вздрогнулъ. Онъ донялъ, что въ эту минуту несчастная готова на все и ни мало не дорожитъ жизнію.
   -- Вы этого не сдѣлаете, произнесъ онъ тономъ неумолимаго судьи:-- ни сегодня, ни завтра вы никому не заикнетесь о совершенномъ вами преступленіи, полицію вы не предупредите. Жизнь Монтклера принадлежитъ мнѣ безраздѣльно; я распоряжусь ею по своему усмотрѣнію. Вамъ-же я строго запрещаю -- слышите?-- запрещаю вторично поминать на судѣ имя той, которую вы убили!
   Въ головѣ и сердцѣ Анжели происходила страшная борьба. Чтобы спасти де-Сальвіака, она подставляла подъ ударъ де-Реньера; чтобы избавить отъ смерти когда-то любимаго ею человѣка, она приносила въ жертву того, о комъ втайнѣ мечтала, передъ кѣмъ благоговѣла.
   -- Если мнѣ не суждено видѣть Монтклера на скамьѣ подсудимыхъ, заговорила она покорнымъ тономъ,-- пусть будетъ такъ; но если вы падете отъ руки этого негодяя, то клянусь вамъ, что я посвящу всю свою жизнь на то, чтобы мстить ему за васъ и за нее!.. Графъ! мы съ вами, конечно, больше не увидимся... молчать долѣе я не могу... Зяайте-же, что еще въ Виши я не могла равнодушно смотрѣть на васъ, сознавая, что вы страдаете по моей милости!.. Съ тѣхъ поръ вашъ образъ не покидалъ меня!.. Высшая кара за мое преступленіе -- это то презрѣніе, которое я читаю въ вашихъ глазахъ. Я бы отдала всѣ мои дорогія воспоминанія, всѣ немногія мои радости за одно счастье -- возбудить въ васъ состраданіе къ себѣ!.. Вы можете негодовать на меня, графъ, можете ненавидѣть меня, но я... я люблю васъ!.. люблю такъ, какъ никого еще не любила, и клянусь, что въ это сердце -- (она ударила себя въ грудь) -- никогда болѣе не закрадется другое чувство! Оно умерло, перестало биться для всего остального... оно надорвано на вѣки!.. Убейте Монтклера, я буду этимъ довольна, но и меня ужо не считайте въ живыхъ!.. Прощайте!..
   Де-Реньеръ выслушалъ этотъ страстный, пламенный монологъ точно во снѣ, шатаясь вышелъ изъ будуара актрисы, безсознательно спустился съ лѣстницы, бросился въ карету и упалъ на ея подушки, подавленный неожиданнымъ признаніемъ. Чтобы освѣжить свою голову, разгоряченную послѣдней сценой, онъ приказалъ везти себя въ Булонскій лѣсъ.
   Оставшись одна, Анжель постояла съ минуту неподвижно передъ кинжаломъ, пристально смотря на его острое, тонкое лезвіе. Но въ сущности она чувствовала теперь, что съ души ея точно скатилось тяжелое бремя; ей казалось, что она сорвала съ своего лица приросшую къ тѣлу, душившую ее маску. Она дышала свободнѣе.
   Кто-то стукнулъ въ ту самую дверь, въ которую вышелъ Де-Реньеръ. Анжель машинально отвѣтила: "Войдите!"
   Появилась горничная и подала на подносѣ записку.
   -- Отъ кого это? спросила себя Анжель и въ то-же время загадала:-- если первая буква будетъ д., то это значитъ, что я должна немедленно покончить съ собой, если-же и, то нужно подождать. Да или нѣтъ? Умереть или жить?
   Она смѣло распечатала записку, которая оказалась отъ Тибувиля.
   "Не падайте дуломъ, милое дитя мое, писалъ професоръ;-- если васъ вчера освистали..."
   Анжель остановилась, иронически улыбнулась и прошептала:
   -- Н!.. Тибувиль и не подозрѣвалъ, что одной этой буквой онъ рѣшилъ мою судьбу. Нечего дѣлать, надо отложить!..
   Затѣмъ она продолжала читать:
   "Въ нынѣшнія времена еще мяло свищутъ. Свистъ для артиста въ душѣ -- это то-же, что ударъ шпоръ для скаковой лошади. Вы споткнулись вчера, во, какъ знать, можетъ быть, сегодня вы перелетите черезъ барьеръ. Честное слово, хотя вы оказались и ниже своей роли, однако, превзошли себя. Еще одно усиліе, милая моя! у васъ достанетъ энергіи! Сегодня вечеромъ приду послушать васъ и, можетъ быть, аплодировать вамъ.

Тибувиль,
професоръ истины".

   -- Въ-концѣ-концовъ, сказала Анжель съ странной улыбкой, выпуская изъ руки записку Тибувиля,-- это прелюбопытная вещь: я буду играть сегодня передъ публикой комедію и все время думать, что завтра убью себя. Непремѣнно буду играть нынче вечеромъ!.. Это такъ оригинально!..
   

ГЛАВА XIV.
Дѣло чести.

   Пока адмиралъ мчался въ Булонскій лѣсъ, у него изъ головы не выходилъ адресъ Монтклера: улица Тэбу, No 55; слова эти звучали въ его ушахъ точно лозунгъ, нашептываемый ему судьбою. При выходѣ изъ будуара Анжели Ферранъ онъ думалъ только объ одномъ, какъ-ба отмстить поскорѣе за Бланшъ.
   -- Я плюну въ лицо и надаю пощечинъ этому мерзавцу! говорилъ онъ самъ себѣ.
   Но вдругъ неожиданная мысль рѣзнула де-Реньера, какъ новомъ: онъ хлопочетъ о томъ, чтобы убить человѣка, который угрожаетъ жизни Роберта де-Сальвіака, страстно любимаго Валентиной, значитъ, онъ хлопочетъ о счастьи болѣе всѣхъ ненавистнаго ему существа? Ясно, что, разоблачивъ Монтклера, Анжель старалась спасти Роберта,
   "Да и къ чему я заступлю его мѣсто? подумалъ адмиралъ.-- Развѣ нельзя дождаться окончанія дуэли между ними,-- такъ-какъ несомнѣнно, что этотъ бретеръ выйдетъ побѣдителемъ, -- и тогда уже разсчитаться съ нимъ за Бланшъ?"
   Конечно. Ну, а если маркизъ убьетъ Монтклера? Эта новая мысль заставила даже подпрыгнуть адмирала. Какъ! отыскавъ негодяя, разрушившаго его счастье, онъ добровольно лишитъ себя наслажденія назвать его въ глаза подлецомъ и затѣмъ убить, какъ собаку? Нѣтъ, что невозможно. Надо спѣшить, пока не предупредилъ де-Сальвіакъ!
   -- Улица Тэбу, No 55-й! крикнулъ де-Реньеръ своему кучеру, высунувшись вдругъ изъ окна кареты.
   Въ это мгновеніе онъ услышалъ, что изъ ѣхавшаго на встрѣчу купэ чей-то знакомый голосъ громко назвалъ его по имени:
   -- Реньеръ!.. Жанъ!..
   Оказалось, что это былъ Бернаръ Герблэ, также катавшійся по Булонскому лѣсу. Остановивъ карету адмирала, онъ вылѣзъ изъ своего экипажа и подошелъ къ нему.
   -- Очень радъ, что встрѣтилъ тебя, сказалъ Герблэ.-- Да что съ тобой?
   -- Что со мной? я въ восторгѣ! Я узналъ, наконецъ, имя того человѣка, который принесъ въ Рамбулье и переслалъ оттуда въ твой домъ письмо...
   Адмиралъ не договорилъ, но адвокатъ понялъ, въ чемъ дѣло, и измѣнился въ лицѣ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? произнесъ онъ въ волненіи.
   -- Да, я знаю его имя. Это Генрихъ Монтклеръ!
   -- О! преподлая личность! Значитъ, мы встрѣтились какъ нельзя болѣе кстати. Садись ко мнѣ. Ступайте за нами! крикнулъ Герблэ кучеру де-Реньера, когда тотъ сѣлъ въ его купэ.
   Чтобыне терять напрасно времени, Герблэ сдѣлалъ у себя въ экипажѣ такого рода приспособленіе, что при переѣздахъ онъ могъ очень удобно заниматься своими бумагами, хранившимися въ толстомъ кожаномъ портфелѣ съ его шифромъ.
   -- Что-жь ты намѣренъ дѣлать съ этимъ Монтклеромъ? спросилъ адвокатъ у де-Реньера, вынувъ изъ громадной связки какую-то желтоватую бумагу, исписанную крупнымъ почеркомъ.
   -- Вызвать на дуэль и убить, отвѣчалъ де-Реньеръ.
   -- Это невозможно, любезный другъ.
   -- Почему?
   -- Съ людьми извѣстнаго сорта не дерутся.
   -- Съ тѣми, кого ненавидишь, всегда можно драться.
   -- Слушай, милый Жанъ. Этотъ Монтклеръ предложилъ себя въ кандидаты въ Сентъ-Онеръ, на мѣсто умершаго Рабасса. Но насчетъ его начали ходить очень неблагопріятные слухи. Тогда докторъ Херпинъ затребовалъ отъ напгего комитета точныхъ свѣденій объ этой личности, и Дезорбье добылъ мнѣ полную біографію будущаго кандидата, составленную опытнымъ перомъ полицейскихъ агентовъ. Тебѣ, конечно, небезъизвѣстно, что эти господа пишутъ иногда краснорѣчивѣе Тацита. Вотъ тебѣ нѣсколько образчиковъ полицейскаго слога. Читай!
   -- Что мнѣ за дѣло до нихъ? возразилъ де-Реньеръ.-- Твои документы вѣдь не опровергнутъ того факта, что Монтклеръ былъ причиной смерти Блаяшъ!
   -- За то ты убѣдишься, что съ подобными личностями нельзя ставить себя на одну доску. Читай!
   Адмиралъ взялъ нерѣшительно поданныя ему адвокатомъ бумаги.
   -- Кстати, замѣтилъ послѣдній,-- изъ этого небольшого примѣра ты усмотришь преимущество тайной полиціи надъ сыскной, съ спеціальной точки зрѣнія -- доставки справокъ. Вотъ все, что послѣдняя могла собрать о личности Монтклера.
   Де-Реньеръ началъ читать:
   "Докладъ сыскной полиціи.
   "Монтклеръ (Ганри) родился въ Питье, 7 ноября 1833 г., жительство имѣетъ въ Парижѣ, въ уликѣ Дуэ, No 30.
   "Ганри Монтклеръ сынъ Германа Монтклера, нотаріуса въ Питье, и Анны-Магдалины Потрель, изъ Ангулема. Онъ пользуется большою извѣстностью въ кругу кутилъ и спортсменовъ и давно уже состоитъ членомъ спортсменскаго клуба. Онъ промоталъ небольшое состояніе своей матери и все, что оставилъ ему отецъ, и хотя продолжаетъ жить на широкую ногу, но по уши въ долгахъ.

"Начальникъ сыскной полиціи
Жераръ".

   No 3. А. С. 512.
   
   Де-Реньеръ довольно равнодушно возвратилъ Герблэ прочитанную имъ бумагу.
   -- А вотъ тебѣ, сказалъ тотъ,-- хорошенькій портретъ нашего кандидата, снятый съ песо тайнымъ агентомъ. Этотъ художникъ будетъ поискуснѣе перваго. У него ты найдешь много интересныхъ подробностей о частной жизни Монтклера.
   И онъ подалъ де-Реньеру другую бумагу.
   -- Къ чему? возразилъ тотъ.
   -- Пожалуйста, прочти.
   Дѣйствительно, документъ оказался очень любопытнымъ.
   "Г. Жерару, начальнику сыскной полиціи.

"Любезный колега!

   "Спѣшу сообщить вамъ свѣденія, которыя вы желали имѣть о личности Ганри Монтклера, сына нотаріуса въ Питье, члена клуба спортсменовъ. Онъ прибылъ въ Парижъ еще очень молодымъ человѣкомъ и, кончивъ здѣсь курсъ наукъ, присталъ, несмотря на недостаточность своихъ средствъ, къ кружку молодежи, занимавшейся спортомъ. Въ политику онъ пустился недавно. Его кандидатура въ Пикардіи имѣетъ шансы на успѣхъ, благодаря поддержкѣ преданныхъ друзей. Ему удалось достать денегъ на расходы по выборамъ; остальное оплатятъ комитеты. Его убѣжденія не отличаются твердостью, но и не зловредны. Не взирая на многочисленныхъ и сильныхъ пріятелей, солидные члены клуба считаютъ его человѣкомъ, незаслуживающямъ уваженія. Имя его запятнано. Впрочемъ, въ клубѣ огъ больше не показывается, такъ-какъ имя его выставлено на доскѣ за неплатежъ карточныхъ долговъ.
   "Живя открыто и мотовато, Монтклеръ не имѣетъ другихъ средствъ, кромѣ случайныхъ доходовъ. Подъ наслѣдство послѣ своей матери онъ успѣлъ надѣлать довольно значительныхъ долговъ. Еще при жизни отца, бывшаго съ нимъ въ ссорѣ, онъ выбралъ себѣ ходатая по дѣламъ и втеченіи послѣднихъ лѣтъ не пользовался никакимъ кредитомъ ни у своихъ друзей, ни у постоянныхъ поставщиковъ, вслѣдствіе чего вынужденъ былъ прибѣгать къ самымъ неблаговиднымъ средствамъ.
   "Его обвиняютъ, между прочимъ, въ стачкѣ съ Кравакомъ, подрядчикомъ охотъ въ Варвилѣ, съ цѣлью какъ можно ловчѣе эксплуатировать своихъ товарищей по клубу. Не довольствуясь тѣмъ, что за него уплачивали всѣ расходы по учрежденію подобнаго рода, пользуясь, сверхъ того, даровой квартирой, онъ спекулировалъ, въ ущербъ прочимъ членамъ, на лошадяхъ и собакахъ, вывозимыхъ имъ ежегодно на счетъ клуба изъ Англіи и Швейцаріи. Говорятъ даже, что онъ наживалъ деньги отъ продовольствія лошадей и собакъ.
   "Срокъ подряда въ Варвилѣ кончается въ нынѣшнемъ году и потому теперь Ганри Монтклеръ сталъ поддерживать себя закладами на скачкахъ, въ чемъ слыветъ мастеромъ своего дѣла (существуетъ подозрѣніе, что онъ не разъ входилъ въ стачки съ жокеями); наконецъ, онъ промышляетъ покупкою въ кредитъ драгоцѣнныхъ вещей и лошадей и перепродажею ихъ на чистыя деньги.
   "Онъ долгое время былъ любовникомъ знаменитой Джонъ Келли, а теперь состоитъ въ такихъ-же отношеніяхъ съ дѣвицей Анжель Ферранъ, изъ театра "Водевиль". Въ настоящую минуту, по поводу вышесказанныхъ спекуляцій, у него два процеса; одинъ съ домомъ Джэкъ Бенсонъ и Ко, золотыхъ дѣлъ мастерами въ Лондонѣ, а другой съ Натаномъ Соломонъ, торговцемъ лошадьми въ Парижѣ.
   "Искренно желая, чтобы эта свѣденія могли вамъ пригодиться, прошу васъ, любезный колега, принять увѣреніе и проч.

"Завѣдующій канцеляріей тайной полиціи
"Дебернье."

   Къ этому рапорту била приложена отмѣтка Жерара:
   "Дополнительныя свѣденія къ дѣлу о Монтклерѣ.
   "Въ случаѣ надобности, можно обратиться въ г. Торенсу, парижскому нотаріусу, занимавшемуся веденіемъ дѣлъ Монтклера. Не найдя средствъ, чтобы удовлетворить своимъ охотничьимъ и другимъ привычкамъ, онъ намѣренъ, говорятъ, попробовать счастья на водяномъ спортѣ, и съ этой цѣлью пріобрѣлъ недавно у Леви лодку, которую назвалъ "Смѣльчакъ".

"Начальникъ сыскной полиціи
"Жераръ."

   -- Ну, что? спросилъ Бернаръ Герблэ, когда адмиралъ кончилъ чтеніе:-- развѣ можно драться съ такимъ человѣкомъ?
   -- Буду драться и убью его, отвѣчалъ де-Реньеръ.
   -- Полиція забыла прибавить, что Монтклеръ искуснѣйшій дуэлистъ.
   -- Видишь, ты самъ меня подстрекаешь къ дуэли съ нимъ, спокойно возразилъ адмиралъ.
   Зная непреклонную волю своего друга, Герблэ съ досадой сунулъ назадъ въ портфель бумаги, щелкнулъ ключемъ и сказалъ:
   -- Какому это олуху вздумалось открыть тебѣ имя негодяя?
   -- Женщинѣ, которой я готовъ даже простить совершенное ею преступленіе за то, что она доставила мнѣ возможность наказать его!
   Видя, что де-Реньера ничѣмъ не отговоришь отъ принятаго имъ намѣренія, Герблэ замѣтилъ:
   -- По крайней мѣрѣ, дерись съ нимъ на пистолетахъ. На шпагахъ это самый страшный противникъ...
   -- Послѣ того, какъ я убилъ изъ пистолета, я далъ себѣ клятву не притрогиваться къ этому оружію, и буду биться на шпагахъ.
   -- Бѣдный мой Жанъ! сказалъ адвокатъ.
   -- Ты думаешь, что онъ убьетъ меня? Дѣло возможное, но я увѣренъ въ противномъ...
   -- Пожалуйста, на пистолетахъ!..
   -- Ни за что! Даже въ такомъ случаѣ, если-бы я вздумалъ лишить себя жизни, я не вы бралъ-бы для этого пистолета. Впрочемъ, продолжалъ де-Реньеръ съ странной улыбкой,-- ты можешь быть совершенно спокоенъ насчетъ исхода дуэли. Вспомни предсказаніе ясновидящей Траншаръ! Негодяй не убьетъ меня, потому что мнѣ предназначено убить себя два раза.
   -- Охъ, ужь эти мнѣ предсказанія! проворчалъ съ досадою Герблэ.
   -- По-настоящему, благоразуміе требуетъ, чтобы мы вѣрили имъ только вполовину, сказалъ де-Реньеръ.-- Надо полагать, что подъ первой моей смертью Траншаръ подразумѣвала смерть Бланшъ. Это даже несомнѣнно, прибавилъ онъ грустнымъ тономъ.-- Умереть было-бы для меня гораздо легче, чѣмъ сдѣлаться убійцей самаго дорогого существа! Пророчество сбылось наполовину.
   Голосъ и лицо адмирала выражали такую глубокую скорбь, что Герблэ пересталъ противорѣчить ему, изъ страха растравить эту живую еще рану его сердца. Они молча доѣхали до зданія морского министерства, гдѣ де-Реньеръ оставилъ купэ и простился съ пріятелемъ. Всѣ чиновники вставали съ мѣстъ при его приближеніи и почтительно кланялись; онъ приказалъ доложить о себѣ секретарю министра; тотъ поспѣшилъ выйти къ нему съ самой любезной, предупредительной улыбкой на лицѣ и подалъ ему пакетъ съ красной печатью.
   -- Вы, вѣроятно, за этимъ пожаловали, адмиралъ? сказалъ онъ.-- А я только-что собирался отправить къ вамъ бумагу съ курьеромъ. Разрѣшеніе совѣта капитула орденовъ нѣсколько запоздало, но все-таки декретъ главной канцеляріи уже подписанъ президентомъ.
   -- Горячо благодарю васъ, отвѣчалъ де-Реньеръ, принимая пакетъ изъ рукъ секретаря.-- Никогда, вя одинъ крестъ не украшалъ грудь человѣка, болѣе храбраго и чистаго сердцемъ! Могули я лично поблагодарить министра?
   -- Его только-что вызвали въ Версаль, но завтра, послѣ полудня, если вамъ угодно, г. адмиралъ...
   При словѣ завтра де-Реньеръ покачалъ головой и незамѣтно улыбнулся; поблагодаривъ еще разъ секретаря, онъ вышелъ въ длинный коридоръ, гдѣ на скамьяхъ, обитыхъ бархатомъ, сидѣли просители. Вдругъ кто-то окликнулъ его и, вслѣдъ затѣмъ, къ нему приблизился, съ дружескимъ привѣтомъ, мужчина съ загорѣлымъ, красивымъ лицомъ, честнымъ, открытымъ взглядомъ, умнымъ ртомъ, съ бакенбардами, гдѣ мелькали уже сѣдые волосы, и съ совершенно красной, отъ солнца и вѣтра, шеей. Въ петлицѣ его чернаго пальто алѣла орденская розетка.
   -- Вы-ли это, Жюиньи?.. воскликнулъ де-Реньеръ, протягивая руку подошедшему къ нему господину.-- Какъ я радъ, что встрѣтился съ вами, любезный капитанъ! Зачѣмъ вы здѣсь? Я воображалъ, что вы въ Китаѣ.
   -- Я только-что вернулся оттуда, отвѣчалъ капитанъ.
   -- И благополучно совершили плаваніе?
   -- Превосходно!
   -- Судьба не могла лучше распорядиться, перенеся васъ, именно теперь, съ моря на сушу. У меня есть просьба до васъ, любезный Жюиньи.
   -- До меня, адмиралъ?
   -- Да, до васъ, какъ и до всякаго стараго товарища, котораго я встрѣтилъ-бы здѣсь. По всей вѣроятности, завтра я буду драться на дуэли: согласитесь-ли вы быть моимъ секундантомъ?..
   -- Какъ, адмиралъ! У васъ дуэль?
   -- Неизбѣжная... дѣло ужь рѣшено... Пойдете-ли вы въ секунданты ко мнѣ?
   -- Располагайте мною, а весь къ вашимъ услугамъ!
   -- Итакъ, до вечера, любезный Жюиньи. Вотъ моя визитная карточка. Устройте пока ваши служебныя дѣла. Буду ждать васъ къ шести часамъ.
   -- Г. командиръ фрегата "la Belliqueuse", де-Жюиньи! прокричалъ чиновникъ, вызывая просителя къ секретарю министра.
   -- Вотъ видите, васъ ужь требуютъ. Ступайте, мой милый, и тысячу разъ спасибо. До шести часовъ!
   Садясь въ карету, де-Реньеръ невольно припомнилъ, что при выходѣ изъ морского училища онъ чуть было серьезно не поссорился съ этимъ самымъ Жюнньи, съ которымъ впослѣдствіи дѣлалъ крымскую кампанію. Но по мѣрѣ приближенія къ улицѣ Тэбу мысли его принимали другое направленіе; онъ боялся, что не совладаетъ съ собой при встрѣчѣ съ Монтклеромъ. "Что если я дамъ ему пощечину прежде, чѣмъ обличу его, разсуждалъ де-Реньеръ, -- или исколочу до полусмерти?.. Вѣдь все дѣло будетъ испорчено... Нѣтъ, надо успокоиться... это послѣднее испытаніе!.."
   Когда адмиралъ началъ подыматься до лѣстницѣ дома No 55, то привратника поразила мертвенная блѣдность его лица и дрожащій голосъ, которымъ онъ спросилъ, дома-ли Монтклеръ.
   -- Вы, сударь, вѣрно также по дѣламъ? спросилъ съ лукавой усмѣшкой консьержъ.
   -- Нѣтъ, сухо отвѣтилъ графъ, продолжая идти вверхъ по ступенямъ, покрытымъ ковромъ. Очутившись передъ указанной ему дверью, адмиралъ позвонилъ и слегка откашлянулся, точно у него духъ заняло.
   Лакей, отворившій дверь, окинулъ его съ ногъ до голова такимъ взглядомъ, какъ-будто хотѣлъ угадать, кто этотъ незнакомый посѣтитель -- непрошенный гость или кредиторъ. Но, вѣроятно, наружность де-Реньера разсѣяла его опасенія, потому что на вопросъ: дома-ли г. Монтклеръ?-- онъ поспѣшилъ отвѣтить: "Принимаютъ-съ".
   -- Скажите ему, что адмиралъ де-Реньеръ желаетъ переговорить съ нимъ.
   Въ этотъ самый часъ Робертъ де-Сальвіакъ сидѣлъ одинъ у себя въ квартирѣ, на Винтимильской площади, въ ожиданіи своихъ секундантовъ, которые отправились для переговоровъ съ секундантами Монтклера. То были два искренніе друга его: де-Сорель, секретарь посольства, и Родье, драгунскій капитанъ, преданные ему безгранично. Монтклеръ, конечно, взялъ себѣ въ секунданты Буапрео и Ровжера. Всѣ четверо условились сойтись въ назначенномъ мѣстѣ для обсужденія условій дуэли, такъ-какъ нечего было и думать о мирномъ рѣшеніи дѣла. Ни Сальвіакъ, ни Монтклеръ никогда на это не согласились-бы.
   Маркизъ заранѣе привелъ въ порядокъ всѣ свои бумаги и ходилъ въ глубокомъ разлумьи взадъ и впередъ по комнатѣ. Вся его прошлая жизнь пронеслась теперь въ его воображеніи. Онъ вспоминалъ свои отношенія къ Бланшъ, къ Анжели и сѣтовалъ на судьбу, поставившую его въ необходимость драться, можетъ быть, даже умереть не за страстно любимую когда-то женщину, а за такую, которая въ настоящую минуту внушала ему только одно чувство -- состраданіе. При мысли о Валентинѣ сердце его болѣзненно сжималось: счастье казалось такъ близко и исчезло, какъ сладкій сонъ.
   Онъ вынулъ изъ портфеля карточку Валентины, съ которой лѣпилъ ея бюстъ, и не могъ оторвать глазъ отъ этого милаго лица.
   Вдругъ въ передней раздался звонокъ. Де-Сальвіакъ вздрогнулъ, быстро спряталъ карточку на прежнее мѣсто я хотѣлъ уже скрыться за портьерой, отдѣлявшей первую комнату отъ мастерской; но, услыхавъ голоса своихъ секундантовъ, остался.
   -- Ну, что? спросилъ онъ, идя къ нимъ навстрѣчу.
   -- Все порѣшили, отвѣчалъ де-Сорель.-- Вы деретесь завтра.
   -- Въ которомъ часу?
   -- Въ четыре, послѣ полудня.
   -- Какъ такъ! воскликнулъ де-Сальвіакъ.-- Зачѣмъ вы назначили такой поздній часъ? Я хотѣлъ, чтобы дуэль была утромъ.
   -- Мы сами на этомъ настаивали, сказалъ капитанъ Родье,-- и уговорилась уже, что дуэль будетъ въ первомъ часу дня; но въ ту самую минуту, какъ мы собирались ѣхать къ тебѣ, явились секунданты твоего противника и объявили, что Монтклеръ никакъ не можетъ прибыть въ условленный часъ и проситъ назначить другой, попозднѣе. Мы изъ вѣжливости согласились. Ты будешь драться въ четыре часа.
   -- Какъ поздно! замѣтилъ де-Сальвіакъ.-- Но если нельзя иначе...
   -- Воспользуйтесь временемъ, сходите въ тиръ, къ Роберту, сказалъ Сорель.
   -- Пожалуй, отвѣчалъ маркизъ, -- тѣмъ болѣе, что я уже давно не бралъ въ руки пистолета.
   Важная причина для отсрочки дуэли, о которой умолчали секунданты Монтклера, заключалась въ томъ, что въ это самое утро къ нему неожиданно явился адмиралъ де-Реньеръ.
   Пока лакей ходилъ съ докладомъ, графъ, чтобы чѣмъ-нибудь успокоить свое волненіе, началъ осматривать великолѣпно меблированную небольшую комнату, гдѣ онъ находился. Суда по нѣсколько утрированной роскоши, по яркости обоевъ и мебели, по сильному запаху мускуса и патчули, можно было подумать, что это будуаръ содержанки, а не комната холостого щеголя. Стѣны были кругомъ увѣшаны скабрезными гравюрами и портретами извѣстныхъ актрисъ и кокотокъ, съ автографическими подписями и посвященіями внизу каждаго портрета.
   Рабочій кабинетъ Монтклера, куда лакей провелъ адмирала, отличался болѣе строгимъ стилемъ, хотя и тутъ все било на эфектъ. На письменномъ столѣ лежали груды бумагъ, коректуръ съ незасохшими еще отмѣтками и объявленіе о выборахъ, напечатанное самымъ крупнымъ шрифтомъ и положенное такъ, чтобы каждый посѣтитель могъ легко прочесть его. На одной изъ стѣнъ висѣли рядомъ два портрета дарственныхъ особъ, радикально противоположныхъ между собой и по національности, и по направленію. Ихъ окружало, въ видѣ арматуры, самое разнообразное и драгоцѣнное оружіе.
   Де-Реньеръ остановился у стола и машинально началъ читать напечатанную въ мректурѣ, съ поправками Монтклера, приготовленную имъ рѣчь къ пикардійскимъ избирателямъ. Прямой, честный морякъ не могъ удержаться отъ иронической улыбки, пробѣгая глазами пышныя фразы, напичканныя громкими словами, въ родѣ: отечество, національное достоинство, порядокъ, нравственность, религія, собственность, семья. Такое яаглое лицемѣріе негодяя возмутило до глубины души адмирала.
   Вдругъ отворилась дверь и въ кабинетъ вошелъ Монтклеръ, въ наглухо застегнутомъ сюртукѣ, блѣдный, какъ смерть, но съ гордой осанкой.
   Де-Реньеръ долженъ былъ сдѣлать усиліе надъ собой, чтобы не дать пощечину этому человѣку, способному на самую безстыдную ложь, и быстро заговорилъ:
   -- Я въ первый разъ встрѣчаюсь съ вами, милостивый государь, но намъ необходимо встрѣтиться еще въ другой и послѣдній разъ. Однажды я получилъ анонимный, подлый доносъ на женщину и доносъ этотъ былъ доставленъ вами. Нѣтъ надобности прибавлять, что я хочу васъ убить!
   Монтклеръ хладнокровно выслушалъ эту рѣзкую, отрывистую рѣчь, произнесенную тономъ смертнаго приговора, покручивая свои рыжеватые усы, между тѣмъ какъ въ голубыхъ глазахъ его свѣтился зловѣщій огонь. Адмиралъ смѣло встрѣтилъ этотъ страшный взглядъ и молча ждалъ отвѣта.
   -- Если я не ошибаюсь, заговорилъ, наконецъ, Монтклеръ,-- вы предлагаете мнѣ дуэль?
   -- За чѣмъ-же другимъ я могъ придти къ вамъ? Ужь, конечно, не за тѣмъ, чтобы зарѣзать васъ!
   Монтклеръ улыбнулся и выразительно поглядѣлъ на маленькій заряженный револьверъ, постоянно лежавшій на его столѣ.
   -- Здѣсь одинъ только убійца -- вы, продолжалъ адмиралъ,-- и притомъ самый гнусный убійца, совершившій преступленіе тайно, изъ-за угла, подъ чужимъ именемъ...
   -- Я вижу, что Анжель Ферранъ вамъ все разсказала, рѣзко прервалъ его Монтклеръ съ злобной улыбкой, причемъ двойной рядъ его бѣлыхъ зубовъ сверкнулъ изъ-подъ красныхъ усовъ.-- Да, теперь уже нѣтъ сомнѣнія, продолжалъ онъ, -- что эта барыня ненавидитъ меня и любитъ или васъ, или де-Сальвіака, а можетъ, и обоихъ разомъ!
   -- Оставимъ ее въ покоѣ, возразилъ де-Реньеръ.-- Я рѣшился отмстить за умершую и убью васъ или буду убитъ вами.
   -- Я къ вашимъ услугамъ, сказалъ Монтклеръ.
   -- Я желаю драться немедленно.
   -- Въ непродолжительномъ времени -- извольте, но немедленно -- не могу!
   -- Ахъ, да! замѣтилъ адмиралъ, съ презрѣніемъ смотря на своего собесѣдника:-- завтра вы деретесь съ другимъ! Но я хочу сегодня-же раздѣлаться съ вами.
   -- Это невозможно, милостивый государь, отвѣчалъ Монтклеръ притворно-равнодушнымъ тономъ: -- въ настоящую минуту я всецѣло принадлежу моему противнику, такъ-же, какъ и онъ мнѣ.-- Я покончу съ де-Сальвіакомъ...
   Адмирала окончательно взбѣсило напускное равнодушіи Монтклера и, сдѣлавъ шагъ впередъ, онъ заговорилъ уже болѣе рѣзкимъ тономъ:
   -- Право, можно подумать, что здѣсь рѣчь идетъ объ обыкновенной дуэли! Вы, кажется, забыли, милостивый государь, что до вашей милости я сдѣлался палачомъ! Вы не подумали о томъ, что если вашъ поступокъ не подвергся до сихъ поръ карѣ закона, то онъ все-таки будетъ заклейменъ общественнымъ презрѣніемъ! И послѣ всего этого, когда я, вмѣсто того, чтобы убить васъ, какъ собаку, дѣлаю вамъ честь, предлагая драться, вы колеблетесь и отвѣчаете мнѣ какой-то казуистикой дуэлистовъ! Вамъ остается одно изъ двухъ: или убить меня, или умереть отъ моей руки!
   Монтклеръ попытался-было выдержать взглядъ адмирала, сопровождавшій эти грозныя слова, но не смогъ и потупился.
   -- Я уже сказалъ вамъ, милостивый государь, произнесъ онъ, не поднимая глазъ,-- что прежде, чѣмъ драться съ вами, я обивавъ драться съ де-Сальвіакомь.
   -- Вы обязаны... а я хочу... слышите?.. хочу, чтобы вы прежде дрались со ивою! Вы мн 23; принадлежите. Вотъ уже два года, какъ я ищу васъ, теперь нашелъ -- и не уступлю явному!
   Монтклеръ молчалъ и дерзко, насмѣшливо улыбался.
   -- Вы будете драться со мною, продолжалъ адмиралъ,-- ежели не нынче вечеромъ, то завтра утромъ, въ противномъ случаѣ, не далѣе, какъ черезъ часъ, я донесу на васъ, что вы продиктовали и принесли ко мнѣ анонимное письмо, сдѣлавшееся причиной смерти женщины. Слышите? Я прокричу объ этомъ по всему свѣту и надѣлаю такого скандала, что ваши выборы въ депутаты не состоятся. Ну, что-жь? Рѣшайте!.. У васъ все-таки есть впереди шансъ убить меня!.. Принимайте-же, чортъ возьми, мой вызовъ! крикнулъ адмиралъ, насупивъ брови и сверкая глазами.
   Не легко было Монтклеру выносить такого рода униженіе; но страхъ огласки, а главное, страхъ черезъ это разоблаченіе не попасть въ палату, что ему было необходимо для того, чтобы выпутаться изъ долговъ,-- сломилъ его упорство.
   -- Если вы такъ настаиваете, милостивый государь, сказалъ онъ съ оттѣнкомъ высокомѣрія въ голосѣ, -- извольте, я согласенъ!..
   -- То-есть, вы повинуетесь, холодно поправилъ его адмиралъ.
   Монтклеръ, уже и безъ того блѣдный, теперь позеленѣлъ отъ бѣшенства и дрожалъ всѣмъ тѣломъ. У него мелькнула было мысль броситься на адмирала, избить его и спустить съ лѣстницы; но слова: я донесу на васъ, приковали его къ мѣсту.
   -- Ну, такъ-какъ между вами все улажено, продолжалъ адмиралъ,-- то мнѣ больше нечего здѣсь дѣлать. Объ остальномъ переговорятъ наши секунданты. На прощанье скажу вамъ слѣдующее: я слышалъ, что вы такъ-же хорошо владѣете оружіемъ, какъ сочиняете анонимныя письма. Если-бы я не зналъ этого, то просто раздавилъ-бы васъ, какъ гадину, но теперь я удостоилъ васъ вызовомъ за дуэль именно вслѣдствіе того, что вы имѣете возможность отстаивать свои подлости!
   Ударъ этотъ попалъ такъ мѣтко и такъ неожиданно прямо въ лицо Монтклера, что тотъ оторопѣлъ и не нашелся, что отвѣтить. Проводивъ глазами уходившаго адмирала, онъ какъ-бы очнулся, съ дикимъ воплемъ кинулся къ столу и схватилъ заряженный револьверъ, но тотчасъ-же опомнился. Голову его точно стянуло желѣзнымъ обручемъ; онъ задыхался, подошелъ къ окну, распахнулъ его и жадно сталъ втягивать въ себя свѣжій воздухъ.
   -- Ну, что-жь? самъ напросился -- и умирай!.. я не пощажу!.. воскликнулъ онъ съ злобнымъ смѣхомъ.
   По уходѣ де-Реньера явился лакей съ докладомъ, что "тѣ господа" ждутъ въ гостиной. Господа эти были Ронжеръ и Буапрео, только-что окончившіе переговоры съ секундантами маркиза де-Сальвіака. Монтклеръ вышелъ къ нимъ и объявилъ, что, вслѣдствіе одного непредвидѣннаго обстоятельства, онъ вынужденъ драться прежде съ адмираломъ де-Реньеромъ и что поэтому дуоль съ маркизомъ необходимо отложить, сохранивъ въ глубочайшей тайнѣ причину отсрочки.
   Ронжеръ и Буапрео до того были поражены этимъ, что предложили даже вмѣсто себя другихъ секундантовъ.
   -- Какъ хотите, отвѣчалъ Монтклеръ, -- только я долженъ вамъ сказать, что ссора съ адмираломъ можетъ повредить моему успѣху на выборахъ и что вы окажете мнѣ большую услугу,. оставаясь моими секундантами какъ на первой, такъ и на второй дуэли.
   -- Ну, нечего дѣлать, расправимся прежде съ самымъ нетерпѣливымъ, сказалъ, смѣясь, Буапрео.
   -- Надо предупредить секундантовъ маркиза, замѣтилъ.Монтклеръ.
   -- Да, это необходимо, отвѣчалъ Буапрео.
   Оба они тотчасъ-же уѣхали.
   Де-Реньеръ приказалъ везти себя въ улицу Рошфуко, на свою квартиру. У самыхъ дверей отеля онъ встрѣтилъ выходившаго оттуда съ озабоченнымъ видомъ Альберика Ревиля. Его послала сюда кузина Генріета, встревоженная внезапнымъ отъѣздомъ адмирала.
   Де-Реньеръ счелъ эту встрѣчу какъ-бы за предопредѣленіе свыше и попросилъ Альберика зайти къ нему на одну минуту. Тотъ замѣтилъ, что адмиралъ необыкновенно оживленъ, даже почти веселъ. Око и немудрено: любимая мечта его -- отомстить за Бланшъ -- осуществлялась.
   -- Любезный Ревиль, началъ прямо де-Реньеръ, когда они вошли въ долъ,-- вы еще молоды, но вы человѣкъ съ сердцемъ. То, что я передамъ вамъ сейчасъ, тайка, и потому, какой-бы ни былъ вашъ отвѣтъ, я попрошу васъ строго хранить ее. Завтра я дерусь съ Монтклеромъ. Согласитесь-ли вы быть моихъ секундантомъ?
   -- Вы деретесь съ Монтклеромъ?.. Вы?.. воскликнулъ Альберикъ внѣ себя отъ изумленія, что противникомъ Монтклера вдругъ является де-Реньеръ, вмѣсто де-Сальвіака. Онъ спрашивалъ себя, какимъ образомъ могло случиться, что у этихъ двухъ людей, такъ несходныхъ между собой, одинъ и тотъ-же врагъ? Притомъ Альберику казалось гораздо естественнѣе получить приглашеніе въ секунданты отъ маркиза, съ которымъ онъ былъ близко знакомъ, чѣмъ отъ адмирала. Онъ терялся въ догадкахъ, тѣмъ не менѣе съ жаромъ поблагодарилъ де-Реньера за оказанную ему честь.
   -- Я весь къ вашимъ услугамъ, адмиралъ, сказалъ онъ.-- Вы знаете, что такіе вѣтреники, какъ я, въ важныхъ случаяхъ съумѣютъ проявить себя -- не то что людьми серьезными, а надежными. Располагайте мною!
   -- Я ожидаю еще командира судна "La Belliqueuse", де-Жюиньи, стараго товарища.
   Де-Жюиньи явился въ назначенный часъ. Альберикъ и онъ условились между собою и тотчасъ-же отправились къ Монтклеру, гдѣ уже находились Ронжеръ и Буапрео, подучившіе отсрочку отъ секундантовъ маркиза. Затѣмъ всѣ четыре секунданта поѣхали на квартиру къ Ревилю. Хотя адмиралъ и заявилъ формально, что онъ безпрекословно прилегъ всѣ условія дуэли, и просилъ не входить ни въ какія препирательства по этому поводу, однако, Альберикъ потребовалъ, чтобы дуэль происходила на пистолетахъ, опираясь на то, что де-Реньеръ, какъ морякъ, не можетъ быть такимъ ловкимъ бойцомъ на шпагахъ, чтобы выступить противъ Монтклера, извѣстнаго своимъ искуствомъ по этой части. Но секунданты Монтклера стояли за шпагу, вслѣдствіе чего Альберикъ и Жюиньи, согласно съ инструкціями адмирала, уступили. Противники должны были явиться съ своими шпагами и драться въ лосинныхъ перчаткахъ съ высокими раструбами изъ самой твердой кожи, для того, чтобы предохранить кисть правой руки, такъ-какъ бывала случаи, что отъ легкой царапины на рукѣ одного изъ противниковъ нарушалось равновѣсіе между ними и прекращалась дуэль. Это послѣднее предложеніе сдѣлалъ Реньеръ. Мѣстомъ свиданія назначали конецъ алеи Ложъ передъ замкомъ, а часомъ -- девять съ половиною утра.
   Адмиралъ поблагодарилъ своихъ секундантовъ горячимъ пожатіемъ руки, когда они передали ему, вечеромъ, вышесказанныя условія.
   -- Итакъ, до завтрашняго утра! сказалъ онъ, прощаясь съ ними.
   Получивъ тѣ-же свѣденія отъ своихъ секундантовъ, Монтклеръ отвѣтилъ простымъ: "хорошо!" и отправился сначала обѣдать въ ресторанъ, а потомъ въ театръ, гдѣ въ тотъ вечеръ играла Аяжель. Во время одного антракта онъ хотѣлъ зайти въ ея уборную, чтобы сказать только: "ты выдала меня!" Но сторожъ не пропустилъ его за деревянную рѣшетку передъ лѣстницей, которая вела на половину актрисъ.
   -- Я получилъ приказаніе никого не пускать наверхъ, сказалъ сторожъ.
   -- Я къ м-ль Ферранъ, она ждетъ меня, возразилъ Монтклеръ.
   -- Она-то именно и просила, чтобы никого не пускать къ ней.
   -- Какъ! даже меня? воскликнулъ Монтклеръ, подавая свою визитную карточку.
   -- Васъ въ особенности, отвѣчалъ сторожъ, прочитавъ передъ газовымъ рожкомъ фамилію посѣтителя.
   Монтклеръ подумалъ съ минуту, какъ поступить: прорваться черезъ рѣшетку силою или дождаться конца спектакля, чтобы увидѣть Анжель и высказать ей все?
   -- Нѣтъ, рѣшилъ онъ,-- лучше отложу объясненіе до завтра, потому что мнѣ необходимо сохранить полное спокойствіе.
   И онъ отправился домой пѣшкомъ, не торопясь, съ наслажденіемъ вдыхая въ себя свѣжій ночной воздухъ.
   Отпустивъ Альберика и Жюиньи, адмиралъ де-Реньеръ не сдѣлалъ ни шагу изъ своей квартиры; за обѣдомъ онъ ѣлъ очень мало, потомъ сѣдъ писать, пославъ въ улицу Монтэнь къ Готье, чтобы тотъ немедленно явился къ нему. Матросъ прибѣжалъ, запыхавшись, и засталъ адмирала за письменнымъ столомъ, на которомъ горѣли лампа и свѣча; онѣ ярко освѣщали его осунувшіяся щеки, ввалившіеся виски и глаза, сверкавшіе лихорадочнымъ блескомъ. Онъ прикладывалъ по нѣскольку печатей къ двумъ, только-что оконченнымъ письмамъ.
   -- Подойди, братъ, сюда, сказалъ ласково де-Реньеръ, протягивая руку Готье.-- Я ужь давно твой должникъ, пора и расплатиться... На, возьми!
   Онъ отыскалъ на столѣ запечатанный конвертъ и подалъ матросу, который принялъ его съ видимымъ изумленіемъ, не зная, что съ нимъ дѣлать.
   -- Извини, дружище, что я такъ поздно подумалъ вознаградить тебя за твои заслуги, сказалъ адмиралъ.-- Я представлялъ къ повышенію или къ кресту только тѣхъ, кого нужно было поощрить; твои-же мужество и преданность долгу не требовали поощреній, я и не награждалъ тебя. Ты принадлежишь къ числу такихъ людей, которые дѣлаютъ свое дѣло молча, не хвастаясь,-- вотъ почему о нихъ и забываютъ. Да притомъ мнѣ хлопотать за тебя -- заачило-бы то-же, что хлопотать за самого себя. Но объ тебѣ, наконецъ, вспомнили и министръ прислалъ тебѣ патентъ на крестъ, который ты заслужилъ десять лѣтъ тому назадъ!
   -- Это-то? спросилъ старикъ, вертя въ своихъ мозолистыхъ рукахъ большой казенный конвертъ.-- Мнѣ крестъ? Громъ и молнія!.. О, г. адмиралъ, этимъ я вамъ обязанъ!..
   Онъ вскрылъ конвертъ, внимательно прочелъ бумагу, осмотрѣлъ подписи начальства и, покачавъ головой, проговорилъ тихимъ голосомъ, въ которомъ слышались слезы:
   -- Странное дѣло, г. адмиралъ! Я воображалъ, что почетный орденъ и красная ленточка обрадуютъ меня до-нельзя, а вышло иначе! Оно, пожалуй, и лестно, и красиво, да сердце-то не прыгаетъ, пора не та! Я старъ, одинокъ, мои старики давно въ землѣ. При нихъ было-бы совсѣмъ другое... ужь какъ-бы они порадовались, увидавъ меня съ орденомъ! Сто тысячъ чертей!.. и зачѣмъ это родители умираютъ, не дождавшись счастья своихъ дѣтей!
   Готье утеръ обшлагомъ рукава крупную слезу, катившуюся по его щекѣ.
   -- Во всемъ этомъ виноватъ я, сказалъ де-Реньеръ.
   -- Вы виноваты, адмиралъ?.. Вы?.. Ахъ, ты Господи! Ну, можно-ли такъ говорить?.. Развѣ я мало награжденъ вами?.. Состоять при вашей особѣ, пользоваться вашимъ довѣріемъ... вашей дружбой,-- простите мнѣ это слово,-- да за такое счастье я побросалъ-бы за бортъ всѣ на свѣтѣ кресты и ленты, отдалъ-бы жизнь свою!..
   -- Да, старина, много ты оказалъ мнѣ услугъ, сослужи еще одну послѣднюю службу! сказалъ де-Реньеръ.
   -- Приказывайте, г. адмиралъ.
   -- Вотъ въ этомъ конвертѣ мое духовное завѣщаніе. Спрячь его, Готье. Завтра я дерусь на дуэли...
   -- Вы?!.. сто тысячъ...
   -- Я могу быть убитъ, перебилъ де-Реньеръ матроса;-- тутъ моя послѣдняя воля. Въ случаѣ моей смерти, передай эту бумагу Герблэ, моему душеприказчику. Въ числѣ разныхъ распоряженій есть одно, которымъ я оставляю кой-что на память моимъ старымъ товарищамъ. На принадлежащей мнѣ землѣ я желаю, чтобы выстроили богадѣльню для престарѣлыхъ и больныхъ матросовъ. Ты назначаешься пожизненнымъ смотрителемъ, т. е. почти директоромъ, этой богадѣльни. Туда, вѣрно, попадутъ нѣкоторые изъ твоихъ прежнихъ сослуживцевъ. Вспоминай съ ними обо мнѣ, Готье... я такъ любилъ васъ всѣхъ. Что-жь касается дома въ улицѣ...
   Адмиралъ понизилъ голосъ и продолжалъ:
   -- Пусть онъ останется пустымъ, заброшеннымъ домомъ! Вѣдь это могила, а на могилѣ всегда растетъ трава. Такъ передай и Герблэ, что я смотрю на этотъ домъ, какъ на могилу, гдѣ погребена моя жизнь. Ты въ точности исполнишь мое желаніе, Готье? спросилъ уже громко де-Ревьеръ.
   -- Будьте покойны, адмиралъ, въ точности исполню!.. только вотъ эта дуэль-то...
   -- Что-жь? вѣдь не всегда-же онѣ кончаются смертію... Ну, дружище, обнимемся на прощанье!..
   Готье съ безумнымъ воплемъ кинулся въ объятія графа и черезъ минуту вышелъ изъ кабинета бѣлый, какъ полотно, съ блуждающими глазами; руки его судорожно мяли конвертъ съ патентомъ.
   -- Ахъ, съ какою-бы радостію я подставилъ свою шкуру вмѣсто него! проговорилъ онъ.
   Часъ спустя, Герблэ пріѣхалъ провѣдать де-Реньера. Тотъ ни слова не сказалъ ему о дуоли и даже увѣрилъ, что онъ все обдумалъ и совершенно успокоился. Герблэ уѣхалъ вполнѣ довольный.
   -- Зачѣмъ его заранѣе тревожить? разсуждалъ адмиралъ.-- Если я буду убитъ, Готье во-время дастъ ему знать объ этомъ, а если я отомщу за Бланшъ...
   Онъ не докончилъ фразы и бросился, одѣтый, на кровать, въ ожиданіи утра. Съ первыми лучами солнца онъ балъ ужо на ногахъ. Въ ту уединенную улицу, гдѣ онъ жилъ, смутно доносился отдаленный гулъ -- первый вздохъ пробуждающагося Парижа. Часа черезъ два пріѣхали де-Жюиньи и Альберикъ Ревиль. Ждали только доктора Вернье, приглашеннаго Альберикомъ, и когда тотъ явился, всѣ отправились на станцію желѣзной дороги.
   Адмиралъ, весь въ черномъ, былъ блѣденъ, какъ и всегда, но спокоенъ. Въ концѣ улицы Рошфуко онъ вдругъ отвернулся отъ чего-то; оказалось, что изъ-за извозчичьяго фіакра выглядывало измученное лицо старика-матроса, съ красными, опухшими глазами; онъ всю ночь напролетъ провелъ въ слезахъ и еще до разсвѣта вышелъ сюда караулить своего адмирала, чтобы еще разъ взглянуть на него. Де-Реньеру стало, однако, совѣстно за свой эгоистическій порывъ скрыть отъ спутниковъ овладѣвшее имъ волненіе; сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ повернулъ голову и улыбнулся Готье, который вытянулся тотчасъ въ струнку и приложилъ, по-военному, руку ко лбу. Еслибъ адмиралъ былъ поближе къ матросу, то увидѣлъ-бы, что эта рука дрожитъ, какъ листъ.
   Въ вагонѣ де-Реньеръ сѣлъ рядомъ съ Жюиньи и разговаривалъ съ нимъ о вещахъ, совершенно некасающихся дуэли, а именно о Севастополѣ, о китайскихъ крейсерахъ и о морскихъ путешествіяхъ. Альберикъ-же, напротивъ, всю дорогу шопотомъ разспрашивалъ доктора Вервье, человѣка опытнаго по этой части, о разныхъ случайностяхъ, могущихъ встрѣтиться во время дуэли, утверждая, что обязанность секундантовъ все предвидѣть и все знать.
   -- Счастье, что я тутъ, говорилъ онъ тихо.-- Монтклеръ и его пріятели люди опытные, прошедшіе огонь и воду, тогда какъ Жюиньи, можетъ быть, и не уступитъ въ героизмѣ адмиралу, но, повидимому, черезчуръ довѣрчивъ и добродушенъ.
   Затѣмъ, обратясь вдругъ къ де-Реньеру, онъ спросилъ:
   -- Адмиралъ, случалось-ли вамъ когда-нибудь видѣть, какъ Монтклеръ фехтуетъ?
   -- Никогда,
   -- Ахъ, чорти возьми! Стало быть, вы совершенно не знаете его пріемовъ?
   -- Нѣтъ, не знаю.
   -- Значитъ, вы никакихъ мѣръ принять не можете. Очень жаль.
   -- Зачѣмъ онѣ? Неожиданныхъ ударовъ не существуетъ.
   -- Оно, конечно, такъ, однако съ Монтклеромъ надо ухо держать востро. Онъ необыкновенно быстръ въ движеніяхъ и выпадаетъ снизу -- (Ревиль сжалъ кулакъ и показалъ, какой пріемъ употребляетъ бретеръ).-- Онъ дѣйствуетъ шпагой точно кинжаломъ... вотъ такъ... и можетъ нанести рану или въ ляшку, или въ колѣно!.. Тогда все пропало!... Нѣтъ средствъ продолжать борьбу и...
   -- Если онъ придерживается такого пріема, прервалъ де-Реньеръ,-- то самъ очень рискуетъ.
   -- А противникъ его еще больше, возразилъ Альберикъ, покачавъ головой и взглянувъ машинально на сѣтку вагона, гдѣ лежалъ кожаный чехолъ съ охотничьяго ружья, съ скрытыми въ немъ шпагами.
   Адмиралъ оставилъ безъ отвѣта послѣднія слова и продолжалъ прерванный съ де-Жюиньи разговоръ.
   -- Я далеко не спокоенъ, шепнулъ чуть слышно Альберикъ доктору.
   Монтклеръ съ своими секундантами отправился въ Сен-Жерменъ не по желѣзной дорогѣ, а въ почтовомъ брикѣ, дѣлавшемъ, обыкновенно, этотъ переѣздъ менѣе чѣмъ въ часъ. На козлахъ рядомъ съ кучеромъ сидѣлъ камердинеръ Монтклера, скрестивъ руки на груди и упираясь ногами въ мѣшокъ изъ зеленой саржи, куда засунули шпаги. Кромѣ Монтклера и его пріятелей, внутри брика находился еще докторъ Дюмэ, спеціалистъ по части дуэлей.
   Между ними шелъ очень оживленный разговоръ, но о дуэли они не проронили ни слова. Да и къ чему? Ни для кого изъ нихъ четырехъ она не представляла ничего особеннаго, изъ ряді выходящаго. Одинъ толковалъ о политикѣ, другой о женщинахъ. Ронжеръ, какъ и всегда, развивалъ вычитанную имъ въ книгахъ теорію любви; каждую его остроту встрѣчали дружнымъ хохотомъ. Монтклеръ смѣялся болѣе обыкновеннаго. Очень можетъ быть, что веселость его была напускная.
   Подулъ свѣжій вѣтеръ; докторъ Дюмэ посовѣтовалъ своему "другу Ганри" поднять воротникъ пальто; но тотъ, напротивъ, откинулъ назадъ голову и выставилъ, какъ напоказъ, свою мускулистую шею. Послѣ женщинъ заговорили о скачкахъ. Монтклеръ вынулъ изъ кармана свою книжку съ записями пари, и, подавая ее Буапрео, сказалъ:
   -- Дѣлаю тебя моимъ душеприказчикомъ. Тутъ все мое состояніе. Если я буду убитъ, даю тебѣ право предъявить эту книжку въ субботу на скачкахъ.
   По пріѣздѣ на станцію Сен-Жерменской желѣзной дороги, де-Реньеръ и его пріятели наняли коляску, которая доставила ихъ къ замку. Альберикъ пересталъ говорить, адмиралъ улыбался. Чему? Можетъ быть, мысли о смерти или воспоминанію о Бланшъ. У замка они вышли изъ экипажа и отправились къ назначенному мѣсту. Де-Реньеръ увидалъ, что на встрѣчу Альберику и Жюиньи идутъ Ронжеръ и Буапрео. Монтклеръ стоялъ шагахъ въ двадцати сзади.
   Всѣ четверо секундантовъ обмѣнялись между собою нѣсколькими словами и повернули влѣво, въ крытую алею, какъ видно, заранѣе уже осмотрѣнную пріятелями Монтклера, потому что лакей послѣдняго ждалъ ихъ тутъ со шпатами, завернутыми въ зеленую саржу. Альберикъ несъ чехолъ ружья, при помощи котораго можно было незамѣтно провезти по желѣзной дорогѣ шпаги де-Реньера.
   Адмиралъ машинально смотрѣлъ, какъ секунданты скрывались мало-по-малу между деревьями, и затѣмъ оглянулся кругомъ. Ему казалось, что никогда еще природа не была такъ хороша, какъ въ это утро. А между тѣмъ день стоялъ сѣрый, туманный; по небу низко неслись облака, грозившія дождемъ; зелень уже приняла свойственные осени красноватые оттѣнки; одни только могучіе дубы съ ихъ темно-бронзовой листвой не поддавались еще вліянію погоды. Въ воздухѣ пахло сухимъ листомъ и влажной травой. Все дышало какимъ-то грустнымъ спокойствіемъ, какъ-бы предвѣстникомъ той кровавой драмы, которая сейчасъ должна была разыграться въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда.
   Альберику, какъ знатоку оружія, поручили сдѣлать выборъ между шпагами Монтклера и де-Реньера. У Монтклера онѣ были чрезвычайно легки, изящны, самой тонкой отдѣлки, но нѣсколько коротки и съ черезчуръ заостренными концами лезвія. Шпаги де-Реньера имѣли болѣе толстое трехгранное лезвіе, были длиннѣе и, по мнѣнію докторовъ, представляли то преимущество, что нанесенная ими рана, при широкомъ ея отверстіи, давала свободный истокъ крови.
   Но секунданты стояли за шпаги Монтклера, на томъ основаніи, что одѣ легче и что сѣтчатыя рукоятки ихъ, плотно охватывая кисть руки, придавали удару больше силы и вѣрности. Чтобы уладить дѣло, бросили жребій, вскинувъ вверхъ золотую монету, Случай рѣшилъ вопросъ въ пользу шпагъ адмирала. Альберикъ и Ронжеръ взяли каждый по шпагѣ, выбрали мѣсто и предложили обоимъ противникамъ снять съ себя верхнее платье.
   Монтклеръ едва замѣтно улыбнулся, быстро снялъ съ себя пальто англійскаго покроя и, съ нѣсколько театральной граціей, сбросилъ его на руки лакея, подошедшаго съ тѣмъ, чтобы помочь ему снять сюртукъ и жилетъ. Жилетъ онъ разстегивалъ какъ-то порывисто, хотя лицо его сохраняло прежнее дерзкое выраженіе.
   Де-Реньеръ, напротивъ, раздѣвался медленно, не волнуясь, и методически сложилъ подъ ближайшимъ деревомъ все снятое съ себя платье.
   Когда оба противника подошли затѣмъ къ своимъ секундантамъ, чтобы принять отъ нахъ оружіе, Монтклеръ продолжалъ улыбаться, несмотря на то, что кровяныя жилки выступили на его лбу и мертвенно-блѣддихъ щекахъ. Де-Реньеръ напоминалъ своимъ видомъ мраморную статую.
   -- Извините, господа, сказалъ Ронжеръ,-- вамъ слѣдуетъ разстегнуть рубашки.
   -- Это правда, подтвердилъ Альберикъ.
   Противники молча развязали галстуки и разстегнули воротъ и грудь рубашекъ. Буапрео подошелъ тогда къ Монтклеру и выдернулъ у него часть рубашки изъ-подъ панталонъ вокругъ пояса, съ тою цѣлью, чтобы накрахмаленный батистъ, вздуваясь отъ движенія, могъ обмануть зрѣніе противника. Альберикъ, неспускавшій главъ съ Буапрео, далъ знакъ де-Жюиньи и тотъ продѣлалъ ту-же штуку съ рубашкой адмирала.
   Послѣ того де-Реньеръ нагнулся и приподнялъ у щиколотки свои панталоны, чтобы дать полную свободу ногамъ. Этотъ маневръ не ускользнулъ отъ вниманія Монтклера и вызвалъ на его лицѣ тѣнь тревоги; но онъ снова сталъ улыбаться и послѣдовалъ примѣру своего противника. Когда они натянули лосинныя перчатки съ раструбами, Монтклеръ, какъ человѣкъ бывалый, нѣсколько разъ сжалъ и разжалъ правый кулакъ, затѣмъ нагнулся и провелъ ладонью руки въ перчаткѣ по влажной травѣ, для того, чтобы рукоятка шпаги по скользила по гладкой кожѣ. Послѣ этого онъ вернулся на свое мѣсто, выпалъ и, снова выпрямившись, ждалъ.
   Адмиралъ смотрѣлъ прямо въ глаза Монтклеру. Альберикъ, съ блѣднымъ лицомъ и покраснѣвшими отъ волненія ушами, вышелъ на середину между обоими противниками, поставилъ икъ другъ отъ друга на длину шпагъ, отступилъ на нѣсколько шаговъ и скомандовалъ протяжно, не совсѣмъ твердымъ голосомъ:
   -- Начинайте, господа!
   Наступила минута страшнаго ожиданія.
   По данному Альберикомъ сигналу, противники стали въ позицію адмиралъ прикрылъ лѣвой рукой сердце, откинулъ назадъ голову и стоялъ, какъ прикованный къ мѣсту, готовясь отпарировать первый ударъ. Монтклеръ-же слегка отскочилъ назадъ, лихо подбоченился лѣвой рукой, а правую вытянулъ, какъ-бы собираясь немедленно кизуться на врага.
   Шпаги скрестились на мгновеніе и вслѣдъ затѣмъ шпага Монтклера начала летать съ ужасающей быстротой, то нанося короткіе, частые удары, то ловко парируя удары противзика. Де-Реньеръ дрался съ невозмутимымъ хладнокровіемъ; но адская изворотливость и гибкость движеній Монтклера до такой степени взволновали де-Жюиньи, что тотъ готовъ-бы былъ отдать полгода своей жизни, лишь-бы эта дуэль поскорѣе кончилась хоть незначительной раной; на Альберикѣ лица не было, а докторъ Бернье стоялъ неподвижно, не сводя глазъ съ кончиковъ своихъ сапогъ. Подлѣ него лежали на травѣ хирургическіе инструменты въ кожаной сумкѣ. Только Ронжеръ и Буапрео оставались равнодушными зрителями.
   "Пощупавъ",-- какъ выражаются спеціалисты фехтованія,-- шпагу де-Реньера, Монтклеръ перешелъ къ систематическому нападенію, но какъ онъ ни ухищрялся, шпага его постоянно встрѣчала лезвіе шпаги адмирала.
   Монтклера начала разбирать злость. Закусивъ усы, онъ прыгалъ, какъ звѣрь, то вправо, то влѣво, учащая удары, изъ которыхъ каждый могъ быть смертельнымъ, и стараясь развлечь вниманіе своего противника. Но и это не помогло: передъ нимъ стоялъ не человѣкъ, а какой-то бронзовый гигантъ съ сѣрыми, пронизывавшими насквозь глазами. Прошло, такимъ образомъ, нѣсколько секундъ; вдругъ адмиралъ нахмурилъ брови, слегка нагнулся впередъ, отвелъ шпагу Монтклера, вытянулъ руку и выпалъ съ увѣренностью человѣка, бьющаго въ стѣну.
   Изъ груди Ронжера чуть не вырвался крикъ; но Монтклеръ мгновенно сдѣлалъ скачекъ назадъ, такъ что конецъ шпаги де-Реньера едва коснулся накрахмаленной его рубашки, не разорвавъ даже ее.
   -- Хорошъ ударъ, да коротокъ! замѣтилъ съ иронической улыбкой бретеръ.
   Де-Жюиньи почувствовалъ, какъ у него по тѣлу пробѣжали мурашки.
   Игра измѣнилась; теперь ужь адмиралъ обратился въ нападающаго, и Монтклеру пришлось парировать его мастерскіе удары. Онъ началъ сознавать, что имѣетъ дѣло съ опаснымъ противникомъ, попробовалъ было утомить его, но тщетно. Всѣ самые трудные, изумительные по своей ловкости пріемы фехтованья были пущены имъ въ ходъ, и ни одинъ изъ нихъ не удался; адмиралъ точно предугадывалъ каждое новое движеніе своего противника и мгновенно принималъ соотвѣтствующія мѣры.
   У зрителей занялся духъ отъ волненія; кровавая развязка, очевидно, приближалась къ концу. На лица дерущихся страшно было смотрѣть. Улыбка какъ-будто застыла на губахъ Монтклера и приняла зловѣщее выраженіе; лицо де-Реньера становилось все грознѣе и грознѣе. Чтобы увернуться отъ одного удара адмирала, Монтклеръ совершенно неожиданно далеко отставилъ лѣвую ногу, оперся лѣвой рукой о землю, какъ это дѣлали итальянскіе миньоны на поединкахъ съ кинжалами, и приготовился нанести послѣдній, рѣшительный, смертельный ударъ своему врагу. Но принятое имъ такое неестественное положеніе и погубило его. Въ то самое мгновеніе, какъ онъ припадалъ къ землѣ по итальянской системѣ, шпага адмирала вонзилась прямо ему въ лицо, между глазомъ и носомъ. Ударъ былъ такъ силенъ, что наклоненная голова Монтклера, облитая кровью, откинулась назадъ, ноги его подкосились и онъ со всего размаху грянулся на землю, вырвавъ изъ рукъ де-Реньера слишкомъ глубоко проникнувшую въ черепъ шпагу; багровое отъ крови лезвіе ея задрожало въ ранѣ, какъ стрѣла. Смерть была ужасна, но моментальна!
   Докторъ молча нагнулись надъ распростертымъ тѣломъ. Лица убитаго нельзя было распознать подъ густыми потоками крови. Альберикъ и Жюиньи увели потрясеннаго де-Регера, Ронжеръ и Буапрео безмолвно переглянулись. А въ листвѣ деревъ въ это время щебетали птички.
   Вечеромъ того-же дня Ронжеръ говорилъ Буапрео, что, по его мнѣнію, слѣдовало-бы добыть другого кандидата для Пикардіи, послать немедленно депешу въ Сент-Омеръ и не перепечатывать афишъ, а только замѣнить имя умершаго другимъ именемъ.
   -- Нѣтъ, ужь теперь поздно, возразилъ Буапрео.-- Кандидатуры не импровизируются наканунѣ выборовъ. Что дѣлать? Всѣ шансы теперь на сторонѣ доктора Хорника. Его выберутъ непремѣнно. Приходится, душа моя, проглотить лекарство,-- то есть, лекаря. Мораль басни; нашъ кандидатъ былъ слишкомъ хрупокъ!
   Вотъ единственное надгробное слово, сказавшіе въ память Ганри Монтклера!
   

ГЛАВА XV.
У Бланшъ.

   Разставшись съ своими секундантами въ Парижѣ, де-Реньеръ приказалъ кучеру везти себя прямо въ улицу Монтэнь. На порогѣ заброшеннаго дома стоялъ, блѣдный, какъ полотно, человѣкъ; увидавъ адмирала, онъ съ безумнымъ крикомъ радости кинулся къ нему. Это былъ Готье. Онъ и плакалъ, и смѣялся, и, не будучи въ силахъ выговорить ни слова, только глазами спрашивалъ: "А тотъ что?"
   -- Умеръ, отвѣтилъ де-Реньеръ, причемъ Готье показалось, что онъ произнесъ это слово не своимъ голосомъ.
   Адмиралъ медленно прошелъ черезъ дворъ и вошелъ въ домъ; воздухъ въ комнатахъ былъ затхлый, точно въ запертомъ наглухо склепѣ. Вступивъ въ гостиную перваго этажа, гдѣ, въ былыя времена, онъ просиживалъ по нѣскольку часовъ съ своей Бланшъ, де-Реньеръ распахнулъ заколоченные ставни я окна и съ минуту постоялъ у открытаго окна, задумчиво смотря на пустынный садъ, съ алеями, усыпанными сухими листьями, куда уже давно не ступала человѣческая нога. Только Готье изрѣдка обходилъ его дозоромъ.
   Сентябрскіе сумерки постепенно окутывали сѣрой пеленой деревья съ порѣдѣвшей листвой; верхушки старыхъ каштановъ, при свѣтѣ угасающаго дня, отливали буро-золотымъ цвѣтомъ. Все дышало осенью. "Та страшная ночь также была осенняя", подумалъ де-Реньеръ, и припомнилъ, какъ онъ шелъ тогда вонъ тою дорожкою, какъ поднялся по наружной лѣстницѣ, какъ отворилъ дверь и сталъ прислушиваться... Но она уже отмщена теперь!..
   Вдругъ до слуха его донеслись снизу чьи то голоса, у воротъ рѣшетки двора раздались чьи-то восклицанія, крики, кто-то разговаривалъ съ Готье.
   -- Что тамъ такое? сказалъ де-Ремеръ.-- Кто могъ придти сюда?
   По его мнѣнію, всякая попытка пробраться въ заброшенный домъ была равносильна поруганію могилы.
   Онъ сошелъ внизъ, увидалъ Валентину Трезель и отступилъ, внѣ себя отъ изумленія. Никогда еще молодая дѣвушка не поражала его такъ сильно своимъ сходствомъ съ Бланшъ; даже дрожь пробѣжала по всему его тѣлу. Онъ взглянулъ на Готье -- на томъ лица не было. Старика-матроса также поразило это странное сходство.
   Валентину сопровождали докторъ Трезель и г-жа де-Гркидье; всѣ они казались очень встревоженными, съ тою только разницею, что первые двое молчали, а послѣдняя безъ умолку повторяла: "Гдѣ Альберикъ? Гдѣ Альберикъ?" совершенно такимъ тоновъ, какъ если-бы дѣло шло объ ея "бѣдномъ Раулѣ".
   Одно и то-же чувство мучительной неизвѣстности привело ихъ сюда. Валентина не находила покоя съ той самой минуты, какъ ей сказали, что Робертъ де-Сальвіакъ долженъ драться на дуэли. Тутъ только она поняла, какъ сильно любитъ маркиза. Отчаяніе внушило ей даже безумное намѣреніе, отъ котораго она, впрочемъ, тотчасъ-же и отказалась,-- идти къ Анжель Ферранъ, своей подругѣ дѣтства, и умолять ее разстроить эту дуэль. Но такъ или иначе, а надо было найти какое-нибудь средство, чтобы узнать, чѣмъ она кончилась. Одна надежда на Генріету; та звала все, что дѣлалось. И вотъ Валентина бросилась къ своей кузинѣ, потащивъ туда съ собой и дядю, который хотя и подосадовалъ на то, что его отрываютъ отъ обычныхъ занятій, однако, не упирался, такъ-какъ самъ любилъ де-Сальвіака, насколько могъ любить не уродливое существо, и, слѣдовательно, безпокоился объ его участи.
   Но молодая вдовушка также ничего не знала. Ей сказали, что маркизъ дерется съ Монтклеромъ, но гдѣ, когда -- сообщить по могли. Затѣмъ пронесся слухъ, будто у Монтклера произошло также столкновеніе съ де-Реньеромъ. Но вѣрно-ли это, она не могла сказать, потому что Альберикъ, эта ходячая газета Парижа, пропалъ куда-то, точно испарился. Генріета выходила изъ себя и твердила всѣмъ и каждому:
   -- Первый разъ въ жизни случилось, что этотъ милый болтунъ измѣнилъ мнѣ!
   Стали наводить справки. Оказалось, что маркизъ де-Сальвіакъ еще утромъ ушелъ изъ дому; его другъ де-Сорель также былъ въ отлучкѣ; де-Реньеръ уѣхалъ куда-то вмѣстѣ съ двумя знакомыми и докторомъ Бернье. Все это предвѣщало что-то недоброе. Г-жа де-Грандье дала знать обо всемъ адвокату Герблэ, тотъ толкнулся сначала къ де-Реньеру, въ улицу Рошфуко, а оттуда отправился въ улицу Монтэнь; здѣсь ему удалось, наконецъ, вырвать нужныя свѣденія у смущеннаго и разстроеннаго Готье, и онъ немедленно поскакалъ въ Сен-Жерменъ.
   Эти дуэли тревожили Урбана Трезеля только въ одномъ отношеніи, именно въ томъ, что де-Реньеръ и де-Сальвіакъ могли быть убиты, слѣдовательно, Валентина разомъ теряла двухъ жениховъ, а онъ двухъ покровителей своей кандидатуры въ академію. Академическое кресло сдѣлалось положительно болѣзненной маніей крошки-доктора.
   Де-Сальвіакъ ждалъ, чѣмъ рѣшится вторичное свиданіе секундантовъ, чтобы знать, какой часъ назначенъ для дуэли его съ Монтклеромъ. Онъ завтракалъ вдвоемъ съ Сорелемъ въ ресторанѣ; день подходилъ къ концу, а секунданты противника не показывались; онъ начиналъ уже терять терпѣніе, и только вечеромъ узналъ, что Ганри Монтклеръ убитъ.
   Не добившись ни отъ кого вѣрныхъ свѣденій, взволнованный, разстроенныя Генріета и Валентина рѣшились отыскать во что-бы то ни стало адмирала де-Реньера. Не найдя его въ улицѣ Рошфуко, онѣ вспомнили о заброшенномъ домѣ и долетѣли туда. Г-жа де-Грандье, съ свойственной ей живостію, приготовилась взять приступомъ дверь, такъ-такъ неумолимый Готье ни за что не хотѣлъ пропустить за рѣшетку двора ни ее, ни доктора Трезеля; но при видѣ Валентины старый матросъ, пораженный ея сходствомъ съ умершей графиней, растерялся отъ испуга, окаменѣлъ и стоялъ, не спуская съ нея глазъ.
   Громкіе голоса спорящихъ вызвали адмирала изъ дома къ воротамъ. Выдержавъ цѣлый залпъ вопросовъ со стороны хорошенькой вдовушки и увѣреній въ преданности со стороны крошки-доктора, де-Реньеръ отвѣтилъ тихо и спокойно, съ оттѣнкомъ грусти, что все кончено, Монтклеръ умеръ и что дальнѣйшія подробности г-жа де-Грандье можетъ узнать отъ Ревиля.
   Генріета вспыхнула отъ радости, понявъ изъ этого, что Альберикъ принималъ личное участіе въ происходившей дракѣ. Значитъ, этотъ вѣтреникъ не мальчикъ какой-нибудь, а "мужчина"! А когда де-Реньеръ отозвался съ похвалой объ его хладнокровіи и распорядительности, вдовушка просто пришла въ восторгъ. Въ ея глазахъ милый кузенъ сдѣлался почти героемъ романа.
   Валентина слушала адмирала, устремивъ на него свои большіе, темные глаза; руки у ноя похолодѣли, какъ ледъ. Она сознавала одно, что маркизъ драться не будетъ, что онъ спасенъ, и кѣмъ-же? Де-Реньеромъ! Внутренній голосъ говорилъ ей, что въ этомъ обстоятельствѣ есть что-то необъяснимое, таинственное.
   Адмиралъ, съ своей стороны, точно очарованный, не могъ оторвать глазъ отъ ея прелестнаго лица. Въ эту минуту онъ забылъ все свое грустное врошлое; сердце его билось отъ прилива почти юношескаго увлеченія. Вдругъ въ головѣ его мелькнула странная, жгучая мысль.
   -- М-ль Трезель, заговорилъ онъ взволнованнымъ, нѣжнымъ голосомъ,-- вотъ уже два года, какъ кромѣ меня никто не переступалъ порога этого дома. Сдѣлайте мнѣ честь, войдите туда на нѣсколько минутъ, яо только однѣ, прибавилъ онъ, посмотрѣвъ на Генріету и доктора.
   Тѣ вѣжливо поклонились въ знакъ согласія, а Валентина отвѣтила:
   -- Съ удовольствіемъ, благодарю васъ.
   Когда она вошла въ двери мрачнаго дома, куда за нею послѣдовалъ и адмиралъ, крошка-докторъ шепнулъ Генріетѣ, потирая руки:
   -- Сейчасъ объяснится въ любви. Это вѣрно. Она будетъ графиней.
   -- Можетъ быть, отвѣчала Генріета, пожавъ плечами.-- Да что изъ итого? Вѣдь она любитъ не его, а другого. Она будетъ маркизой.
   -- Тысяча чертей! ворчалъ въ то-же время матросъ, провожая глазами адмирала, когда тотъ скрылся за дверью вслѣдъ за Валентиной.-- Что-бы это такое значило?
   Гогье побрелъ, покачивая головой, въ свою сторожку, межд тѣмъ какъ г-жа де-Грандье разливалась въ безконечныхъ похвалахъ хладнокровію Альберика Ревиля, засвидѣтельствованному самимъ адмираломъ, а докторъ предавался мечтамъ о своихъ цыплятахъ.
   Вводя Валентину въ свое завѣтное жилище, де-Реньеръ находился въ такомъ возбужденномъ состояніи, что съ трудомъ могъ владѣть собой. Ему казалось, что передъ нимъ идетъ не м-ль Трезель, а Бланшъ, что онъ даже слышитъ ея голосъ, чувствуетъ ея присутствіе, и сердце его готово было разорваться отъ волненіи.
   Валентина-же, поднимаясь по пыльной лѣстницѣ, и не подозрѣвала всего этого. Ее охватила тяжелая, ледяная атмосфера наглухо заколоченнаго дома; но она не оробѣла, а только съ улыбкой спросила себя:
   -- Куда я попала?.. Что онъ хочетъ сказать мнѣ?
   Поднявшись въ первый этажъ, она обернулась, увидала при свѣтѣ, проникавшемъ сквозь неплотно притворенные ставни, де-Реньера и вздрогнула: если-бы не грустаая, кроткая улыбка на губахъ, его лицо можно-бы было принять за лино мертвеца.
   Передъ одной дверью она глазами спросила его:
   -- Сюда?
   -- Выше, отвѣчалъ онъ.
   Во второмъ этажѣ де-Реньеръ опередилъ Валентину, толкнулъ какую-то дверь, ввелъ молодую дѣвушку въ большую гостиную, отворилъ здѣсь окно и, остановившись передъ слѣдующей дверью, указалъ на нее рукой:
   -- Вотъ комната покойной графини! произнесъ онъ хриплымъ голосомъ.-- Намъ надо войти туда.
   Валентина поблѣднѣла и мысленно сотворила молитву. Ей казалось, что передъ нею могильный склепъ. Де-Реньеръ, еще болѣе блѣдный, чѣмъ она, вложилъ дрожащими руками ключъ въ замочную скваживу, повернулъ его, отворилъ дверь и вошелъ.
   Въ комнатѣ было совершенно темно. Адмиралъ открылъ ставни и сѣроватый свѣтъ сумерекъ разомъ проникъ туда. Это была прелестная комната; роскошная мебель розоваго дерева съ инкрустаціями, коверъ съ разсыпанными по бѣлому фону его букетами, низенькая кровать, покрытая сѣро-перловымъ атласомъ, тойхе матеріи портьеры, множество бездѣлушекъ, разбросанныхъ въ изящномъ безпорядкѣ, картины знаменитыхъ художниковъ на стѣнахъ, увядшіе цвѣты въ хрустальной вазѣ изъ венеціянскаго стекла -- все осталось въ томъ видѣ, какъ было при графинѣ, ничья рука не осмѣлилась прикоснуться къ этимъ предметамъ.
   Валентина остановилась на порогѣ спальни, не рѣшаясь войти въ нее. Но умоляющій жестъ адмирала заставилъ ее сдѣлать надъ собой усиліе. Она подошла къ столу, на которомъ лежали какія-то бумаги, костяной ножикъ, кошелекъ съ деньгами, браслетъ, и пристально посмотрѣла на де-Реньера. На лицѣ его рѣзко отпечаталась всѣ тѣ внутреннія страданія, которыя онъ испытывалъ въ эту минуту; губы его приняли фіолетовый цвѣтъ, глаза блестѣли лихорадочнымъ огнемъ. Когда онъ заговорилъ, молодой дѣвушкѣ показалось, что она слышитъ голосъ изъ-за могилы.
   -- Я васъ просилъ войти сюда, м-ль Трезель, потому, что здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, было совершено преступленіе, и я желалъ, чтобы вы -- да, именно вы -- сняли съ души преступника этотъ грѣхъ, простили-бы его ея именемъ!
   -- Преступленіе? повторила въ смущеніи Вадентига.
   Де-Реньеръ горько улыбнулся.
   -- Одинъ мужъ, обезумѣвъ отъ невыносимыхъ страданій ревности, убилъ измѣнницу-жену. Мужъ этотъ -- я!
   -- Вы?!..
   -- Убійство совершено въ этой комнатѣ! Вотъ мѣсто, на которомъ она умерла! Взгляните внизъ -- у вашихъ ногъ черное пятно. Это кровь!
   -- Кровь! вскрикнула Валентина, съ ужасомъ отскочивъ назадъ. Только теперь она замѣтила на бѣломъ коврѣ большое темное пятно. Не будь этого пятна, она подумала-бы, что адмиралъ сошелъ съума.
   -- Да, кровь! ея кровъ! продолжалъ де-Реньеръ съ раздирающими душу рыданіями.-- Я вошелъ черезъ эту самую дверь и убилъ ее, убилъ ту, которая бала мнѣ дороже всего на свѣтѣ! Законъ оправдалъ меня, но совѣсть и сердце до сихъ поръ не простили мнѣ этого самоубійства, самоубійства несравненно болѣе ужаснаго, чѣмъ если бы я застрѣлилъ самъ себя... Вотъ уже два года, какъ меня терзаетъ раскаяніе... я похожъ на движущійся трупъ, который не можетъ найти покоя!.. И что же? заговорилъ онъ измѣнившвися голосомъ, устремивъ на Валентину такой взглядъ, что она пришла въ смущеніе:-- повѣрите-ли, послѣ всѣхъ этихъ страданій я вдругъ ожилъ, почувствовалъ, что могу снова полюбить!.. Увидавъ васъ, Валентина, мнѣ представилось, что въ образѣ двойника умершей судьба посылаетъ маѣ отраду и утѣшеніе въ горѣ. Съ первой минуты я былъ очарованъ вашей красотой, кротостью, благородствомъ, и тысячи восхитительныхъ грезъ зароились въ моей головѣ. Я надѣялся начать новую, счастливую жизнь, забывая, что я все-таки убійца, хотя и оправданный закономъ. Сознаюсь теперь, что это было безуміе съ моей стороны, и умоляю васъ объ одномъ, Валентина -- простите мнѣ мое преступленіе, именемъ Бланшъ простите меня! Я искупилъ это прощеніе своими нравственными муками... даже въ настоящую минуту я страдаю невыносимо, потому что знаю, что вы любите не меня, а другого, и что не мнѣ, а ему достанется счастье обладать вами!..
   -- Кому-же? Кому? спросила Валентина, взволнованная, перепуганная этимъ страстнымъ, неожиданнымъ призваніемъ.
   -- Ему! крикнулъ адмиралъ. Слово это вырвалось у него вмѣстѣ съ страшнымъ рыданіемъ.-- Маркизу де-Сальвіаку! А знаете-ли вы, кто онъ? Тотъ человѣкъ, котораго Бланшъ принимала въ этой комнатѣ!..
   -- Боже мой! воскликнула Валентина.
   -- Да, онъ! Я хотѣлъ убить его вмѣстѣ съ нею, продолжалъ адмиралъ, и, подбѣжавъ къ атласной портьерѣ, онъ указалъ на такое-же темно-бурое пятно на окраинѣ ея, какое было и на коврѣ.-- Смотрите, это кровь изъ его раны на лбу, а рану нанесъ ему я!
   Глубоко потрясенная, Валентина съ ужасомъ озиралась кругомъ; ей показалось, что въ комнатѣ запахло кровью. Только теперь передъ нею раскрылась тайна загадочнаго звѣздообразнаго шрама на лбу де-Сальвіака и разъяснилась причина его смущенія, когда при немъ произносили имя де-Реньера,
   -- Тогда я хотѣлъ его убить, какъ похитителя моего счастія, началъ опять адмиралъ,-- а сегодня утромъ я шелъ драться на дуэли съ сознаніемъ, что упрочиваю его счастье, уступая васъ ему. И это я!.. а почему? потому, что вы его любите, а онъ васъ!
   -- Онъ меня любитъ?.. воскликнула Валентина голосомъ, въ которомъ звучала самая искренняя радость.
   Де-Реньеръ почувствовалъ, что въ сердце его какъ-будто вонзилась раскаленная стрѣла.
   -- Да, имъ любитъ васъ, Валентина, но онъ скрываетъ свою любовь, потому что между вами и имъ, какъ между мною и вами, стоить призракъ Бланшъ. Онъ человѣкъ честный и совѣсть грызетъ его такъ-же, какъ и меня. Но за то руки его не обагрены кровью, онъ не убійца! Ему не придется слышать, какъ за спиною говорятъ вполголоса: "Знаете, кто это? Это убійца своей жены!" Онъ можетъ еще любить, даже можетъ быть любимъ. Де-Сальвіакъ ни разу не сдѣлалъ вамъ признанія, Валентина? Такъ я теперь скажу за него: онъ обожаетъ васъ! Полюбите и вы его, дайте ему то счастье, котораго онъ лишилъ меня! А меня, Валентина, простите. Я искупилъ, если не смылъ, свое прошлое!..
   -- Графъ! воскликнула молодая дѣвушка, нея въ слезахъ: -- я убѣждена, что сама покойница васъ уже простила, потому что, навѣрное, она любила васъ!
   -- Любила меня! произнесъ съ горькой улыбкой де-Реньеръ.
   -- Забудьте все, сказала Валентина.-- Забвеніе прошлаго -- вотъ вамъ прощеніе.
   -- А въ знакъ того, что она меня прощаетъ, протяните мнѣ вашу ручку, Валентипа.
   Молодая дѣвушка смѣло подала де-Реньеру свою честную руку и тотъ, припавъ къ ней губами, долго и горячо цѣловалъ ее; затѣмъ онъ поднялъ голову, поблагодарилъ нѣмымъ жестомъ и отворилъ дверь. Лишь только Валентина вышла изъ комнаты, какъ за нею раздался дикій вопль. Почти безсознательно она сбѣжала внизъ по лѣстницѣ. Готье, увидавъ ея растерянное, блѣдное лицо, съ испугомъ спросилъ:
   -- Что съ графомъ?
   -- Наблюдайте за нимъ, отвѣчала она.
   Впродолженіи всего пути отъ улицы Монтанъ до парка Монсо, гдѣ жила г-жа де-Грандье, Валентина не могла придти въ себя: она думала и отвѣчала односложными словами на разспросы дяди и кузина.
   При входѣ въ гостиную г-жи де-Грандье она зашаталась, готовая упасть въ обморокъ. Тутъ уже дожидались Альберикъ и де-Сальвіакъ, оба въ большой тревогѣ.
   -- Альберикъ! воскликнула хорошенькая вдовушка, радостно подбѣгая къ кузену.
   Валентина оперлась о консоль и дрожала всѣмъ тѣломъ.
   -- Боже мой! что съ вами, м-ль Трезель? спросилъ Робертъ.
   -- Я должна передать вамъ, г. маркизъ, слова де-Реньера, произнесла съ трудомъ молодая дѣвушка,-- но вамъ однимъ, прибавила она, выразигельно посмотрѣвъ на присутствующихъ.
   Робертъ поблѣднѣлъ еще болѣе. Генріета немедленно вышла въ другую комнату вмѣстѣ съ Альберикомъ, у котораго она принялась выпытывать всѣ подробности смерти Монтклера; за ними, вздыхая, послѣдовалъ дядя Урбанъ; онъ не понималъ, въ чемъ дѣло, и безпокоился.
   -- Адмиралъ открылъ вамъ, конечно, тайну моей жизни? заговорилъ де Сальвіакъ, оставшись глазъ-на-глазъ съ Валентиной.-- Дѣйствительно, въ моемъ прошломъ много трагическаго, и мнѣ придется до самой смерти искупать грѣхъ моей молодости. Но съ какою цѣлью онъ это сдѣлалъ? Да, понимаю. Онъ, вѣроятно, догадался, что я васъ люблю, и задался мыслью уронить меня въ вашемъ мнѣніи. Что-жь? Такого рода месть вѣрнѣе, чѣмъ пистолетный выстрѣлъ!
   -- Вы ошибаетесь, возразила серьезно Валентина;-- адмиралъ поставилъ мнѣ въ обязанность утѣшить и спасти васъ.
   -- Меня? Меня? воскликнулъ де-Сальніакъ.
   -- Я давно уже предчувствовала, что васъ связываетъ съ нимъ какая-то роковая тайна и что мнѣ суждено имѣть вліяніе на вашу общую судьбу! Одинъ ударъ поразилъ васъ обоихъ; котораго-же изъ двухъ предстоитъ мнѣ спасти? Стараясь мысленно разрѣшить этотъ вопросъ, я не разъ приходила къ тому заключенію, что мнѣ слѣдуетъ посвятить свою жизнь графу де-Реньеру, этому благороднѣйшему и великодушнѣйшему человѣку!
   -- Такъ вы любите его? вскричалъ внѣ себя де-Сальвіакъ.
   Валентина молчала.
   -- Вы любите его! продолжалъ маркизъ, которому показалось, что онъ уже прочелъ въ глазахъ и въ голосѣ Валентины пламенную любовь ея къ де-Реньеру.-- Такъ и слѣдуетъ. Спасите этого человѣка! Я отнялъ у него счастье, вы однѣ можете ему возвратить его. О! какой страшный день я пережилъ сегодня! Я зналъ, что онъ дерется вмѣсто меня съ Монтклеромъ, и долженъ былъ ждать... Что это за человѣкъ! Я передъ нимъ -- ничто. Онъ вамъ сказалъ, конечно, что любитъ васъ... Ну, что-жь!..
   "Бѣдные страдальцы! подумала Валентина; -- ихъ разлучила нѣкогда ревность, превратившаяся въ обоюдную ненависть, а теперь, несмотря на пролитую кровь, они одинаково уважаютъ другъ друга".
   Она подняла на Сальвіака свои прекрасные, честные глаза и тихо произнесла:
   -- Графъ де-Реньеръ сказалъ мнѣ, что если есть на свѣтѣ человѣкъ, заслуживающій любовь женщины, такъ это вы!
   -- Я? воскликнулъ де-Сальвіакъ, обезумѣвъ отъ радости.-- Если вы передали мнѣ его слова, значитъ вы чувствуете, что можете полюбить меня?
   Валентина стыдливо опустила голову.
   -- Такъ вы вправду любите меня, Валентина? И я обязанъ адмиралу этимъ признаніемъ! О! меня будутъ мучить всю жизнь угрызенія совѣсти!
   Онъ упалъ на стулъ и зарыдалъ, какъ дитя.
   -- Вы оплакиваете умершую? спросили молодая дѣвушка.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! я оплакиваю мое прошлое, я укоряю себя за то, что не могу принести вамъ вполнѣ чистаго сердца, что не вы пробудили во мнѣ первыя увлеченія, первые восторги! Но я плачу теперь еще и отъ радости, что нашелъ свое счастье. Отдайте мнѣ вашу руку, Валентина, спасите меня, иначе я останусь навсегда тѣмъ-же отверженнымъ существомъ, какимъ былъ послѣдніе два года!..
   -- Маркизъ, если-бы я не была бѣдной дѣвушкой, клянусь, я сказала-бы да... но...
   -- Вы не любите меня!.. это ясно теперь...
   -- Напротивъ, люблю. Но что скажетъ свѣтъ, если племянница доктора Трезеля сдѣлается маркизой де-Сальвіакъ?
   -- Что скажетъ свѣтъ? То, что, отдавъ мнѣ вашу руку, вы подали милостыню нищему. Если вы не хотите, чтобы я влачилъ самое жалкое существованіе...
   -- Я знаю, что онъ этого желаетъ, съ невыразимой улыбкой произнесла Валентина, протягивая обѣ руки Роберту.-- Я не пойду наперекоръ ему!

-----

   Готье поднялся по лѣстницѣ, вошелъ въ комнаты второго атака и засталъ адмирала сидящимъ съ опущенной головой въ креслѣ, подлѣ кровати Бланшъ. На вопросъ, не болѣнъ-ли онъ, де-Реньеръ отвѣчалъ, что нѣтъ, а попросилъ только стаканъ воды. Матросъ кинулся внизъ, принесъ стаканъ съ водой, поставилъ его на маленькій столикъ изъ розоваго дерева и удалился.
   Часъ спустя, пріѣхалъ изъ Сен-Жермена Бернаръ Герблэ, чрезвычайно встревоженный. Готье доложилъ о венъ, его впустили наверхъ и друзья крѣпко обнялись. Герблэ хотѣлъ увезти де-Реньера къ себѣ обѣдать, но тотъ отговорился отсутствіемъ апетита и желаніемъ побыть одному. Герблэ взялъ на себя хлопоты по судамъ по поводу дуэли.
   -- Токъ до свиданія, сказалъ адвокатъ.
   -- Прощай! тихо проговорилъ адмиралъ.
   Проводивъ Герблэ, Готье принесъ въ спальню зажженную лампу и сказалъ:
   -- Какъ-же теперь насчетъ тѣхъ бумагъ, что на приказали мнѣ передать г. Герблэ? Я принесу ихъ сейчасъ.
   -- Послѣ, отвѣчалъ адмиралъ.-- Подержи ихъ у себя.
   -- Но...
   -- Говорю тебѣ, послѣ. А теперь оставь меня, старина.
   Матросъ ушелъ, ворча себѣ что-то подъ носъ.
   Какъ только дверь за нимъ затворилась, де-Реньеръ глубоко вздохнулъ, точно сбросилъ тяжесть съ души. Его томила жажда уединенія. Ему хотѣлось снова вызвать передъ собою Бланшъ; она уже явилась ему незадолго передъ тѣмъ въ образѣ Валентины и простила его. Бывало, войдя въ эту комнату, онъ падалъ на колѣни, начиналъ рыдать и молиться, какъ въ надгробномъ склепѣ, не смѣя прикоснуться ни къ одной вещи; теперьже, напротивъ, имъ овладѣло неодолимое желаніе найти какой-нибудь слѣдъ, оставленный Бланшъ. Вотъ ея браслетъ, забытый на столикѣ, вотъ зеркало, въ которое она глядѣлась, вотъ золотая булавка, которую она вкалывала въ свои черные волосы. Де-Реньеръ взялъ ее и поцѣловалъ.
   "А вѣдь стоитъ только воткнуть себѣ въ сердце эту длинную булавку -- и духъ вонъ!" безсознательно подумалъ адмиралъ.
   Долго онъ смотрѣлъ на фотографическій портретъ жены: она стояла передъ нимъ, какъ живая. Онъ опустилъ голову и заплакалъ; вся кровь кипѣла въ немъ отъ горячечнаго жара. Подойдя къ небольшому письменному столу, за которымъ такъ часто сиживала графиня, де-Реньеръ началъ пересматривать лежавшія на немъ бумаги съ ея шифромъ, чтобы отыскать хоть строчку ея руки. Ничего! Подлѣ стола находилась изящная конторка стиля renaissance; одинъ изъ ея ящиковъ былъ неплотно задвинутъ. Странное дѣло! какъ это до сихъ поръ онъ этого не замѣтилъ... Де-Реньеръ дернулъ за костяную пуговку ящика и съ безумнымъ порывомъ выхватилъ оттуда нѣсколько смятое письмо; писавшей. вѣроятно, помѣшали и она поспѣшила спрятать его... Почеркъ оказался графининъ. "Можетъ быть, она писала его къ Сальвіаку?" подумалъ де-Реньеръ, причемъ по тѣлу его пробѣжала дрожь, а въ глазахъ блеснула молнія. Но онъ мгновенно успокоился: письмо начиналось словомъ: "графъ".
   Слезы туманили его глаза, пока онъ читалъ эту, почти загробную исповѣдь:

"Графъ!

   "Когда это письмо попадетъ къ вамъ въ руки, меня уже не будетъ въ живыхъ. Оно заключаетъ въ себѣ мою исповѣдь и мольбу о прощеніи.
   "Я несчастная женщина; у меня не достало мужества привести въ жертву долгу прежнюю любовь. Отъ природы мечтательная, съ слабымъ, нерѣшительнымъ характеромъ, я не выдержала одиночества, во время частыхъ и продолжительныхъ отлучекъ вашихъ, и дала волю своему воображенію. Я не съумѣла остаться достойной вашего славнаго имени и той глубокой любви, которую вы питали ко мнѣ. Тѣмъ не менѣе я отъ души уважаю васъ, графъ, и съ восторгомъ готова принести въ жертву, ради вашего счастья, свою жизнь, что я и сдѣлаю въ видѣ искупленія.
   "Вы заслуживали безграничной любви, потому что нѣтъ человѣка лучше и выше васъ. Чтобы загладить прошлое, я готова кончить свои дни въ трудахъ и нищетѣ. Но позора, измѣны не смоешь ничѣмъ: ихъ надо карать, и я покараю себя.
   "Есть одинъ только человѣкъ, котораго я любила. Я хочу искренно признаться ему, что, отрезвившись отъ увлеченія, я раскаиваюсь въ своемъ проступкѣ и что если умираю чрезъ него, то все-таки ради васъ. Со времени вашего возвращенія долой я ношу на сердцѣ давнишнее бремя -- тайну преступленія, которое заслуживаетъ наказанія. Я могла пасть, но не умѣю лгать; для меня невыносимо отвѣчать притворной улыбкой на вашъ честный взглядъ. Я скажу тому, кто меня погубилъ,-- онъ также, вѣрно, не вынесетъ угрызеній совѣсти и позора,-- я скажу ему, что умираю съ вашимъ именемъ на губахъ. Если онъ захочетъ послѣдовать моему примѣру, то здѣсь достаточно яда для двоихъ. Но нѣтъ, такого рода смерть будетъ имѣть видъ сообщничества со мною. Я умру едва, съ мыслію о васъ, графъ, и моимъ послѣднинъ крякомъ, моей послѣдней мольбой будутъ слова: "Простите! простите меня! я измѣняла вамъ! Своему долгу, уваженію, любви къ вамъ, какъ къ человѣку идеальному, я предпочла..."
   Письмо было не докончено. На бумагѣ остались слѣды слезъ. Вѣроятно, появленіе любовника помѣшало Бланшъ дописать свое призваніе, а появленіе мужа помѣшало ей высказать первому все то, что лежало у нея на душѣ.
   Рядомъ съ этимъ письмомъ въ ящикѣ лежалъ маленькій пакетикъ съ бѣлымъ, кгисталическимъ порошкомъ и съ надписью на немъ, сдѣланной незнакомымъ почеркомъ: Atropa belladona.
   Де-Реньеръ взялъ этотъ пакетикъ, сѣлъ за письменный столъ изъ розоваго дерева, на томъ мѣстѣ, гдѣ сиживала Бланшъ, и, съ странной улыбкой на лицѣ, началъ разсматривать, при свѣтѣ лампы, мелкіе кристалики порошка, взглядывая по временамъ и на стаканъ съ водой.
   -- Игра судьбы! прошепталъ онъ.-- Ядъ, приготовленный для нея, будетъ выпитъ мною...
   Онъ всыпалъ порошокъ въ воду и началъ болтать ее, двигая стаканъ и припоминая въ то-же время, какимъ необыкновеннымъ галюцинаціямъ зрѣнія и слуха бываютъ подвержены люди, отравленные atropa belladon'ой.
   -- Ну, что-жь такое! пострадаю немного, проговорилъ онъ.
   Затѣмъ съ радостной улыбкой мученика, идущаго на вольную смерть, онъ громко произнесъ: "Благодарю тебя, Бланшъ!.." и залпомъ выпилъ стаканъ.
   На другой день Готье долго ждалъ выхода адмирала изъ заброшеннаго дома; но видя, что тотъ нейдетъ, онъ началъ безпокоиться и самъ отправился туда. Матросъ медленно поднимался по лѣстницѣ, которая вела въ бывшій кабинетъ де-Ревьера, точно предчувствуя, что его ждетъ наверху несчастіе, я отворилъ дверь кабинета. Адмирала тамъ не оказалось. Готье покачалъ головой.
   -- Впрочемъ, разсудилъ онъ,-- вѣдь она не въ этой комнатѣ скончалась.
   Онъ поднялся на половину графини, постучалъ въ дверь ея спальни -- нѣтъ отвѣта; взялся за ручку двери, отворилъ ее въ сильномъ волненіи и вошелъ. Онъ увидѣлъ, что адмиралъ сидитъ за столомъ, опустивъ голову на руки, и нѣсколько успокоился.
   Тутъ-же стоялъ опорожненный стаканъ; лампа продолжала горѣть, освѣщая комнату тусклымъ, непріятнымъ свѣтомъ. Подлѣ нея, въ эмалевой пепельницѣ, лежали клочки сожженной бумаги, похожіе на черныхъ бабочекъ, готовыхъ улетѣть.
   "Вѣрно, заснулъ", подумалъ Готье, и, чтобы разбудить сидѣвшаго, сталъ кашлять, сначала тихо, потомъ все громче и громче. Де-Реньеръ не шевелился.
   -- Господинъ адмиралъ! господинъ адмиралъ! крикнулъ матросъ и дотронулся рукой до плеча его. Тотъ оставался неподвиженъ.
   Тогда Готье бросился къ нему, началъ его трясти, толкать, и когда голова де-Реньера откинулась назадъ, старикъ испустилъ дикій вопль ужаса. Онъ увидѣлъ передъ собой обезображенное конвульсіями лицо и два неподвижные глаза, зрачки которыхъ до того расширились, что бѣлковъ совсѣмъ не было видно.
   Бѣдный Готье грохнулся на колѣни передъ бездушнымъ трупомъ своего адмирала, припалъ губами къ похолодѣвшей рукѣ его и разразился неудержимыми рыданіями.
   Въ одно холодное ноябрьское утро професоръ декламаціи Тибувиль вошелъ въ будуаръ Анжели Ферранъ съ покраснѣвшимъ отъ мороза носомъ и съ окоченѣвшими пальцами.
   Актриса грѣла ноги у камина, держа на колѣняхъ тетрадку съ новой ролью, которую ока разучивала. Она была въ траурѣ. Въ свѣтѣ говорили, что она носитъ его по Монтклерѣ; но дѣло въ томъ, что въ одинъ день съ нимъ умеръ и де-Реньеръ.
   -- Ого! воскликнулъ Тибувиль, съ наслажденіемъ потирая руки,-- да у васъ тутъ чертовски хорошо! Ну-съ, а что наша роль? Не желаете-ли, сударыня, прорепетировать ее при мнѣ?
   -- Не надо, отвѣчала Анжель,-- Я ужь знаю ее.
   -- Полно, такъ-ли?.. Что за усердіе!.. въ недѣлю разучить такую роль! Главную роль!.. Аажель, предвѣщаю тебѣ, что ты далеко пойдешь. Ты заявила ужь себя. Подобнаго рода примѣры мы видимъ между охотничьими собаками; иная втеченіи нѣсколькихъ лѣтъ оказывается никуда негодною собаченкою, дрянь да и только. Вдругъ, въ одинъ прекрасный день, наткнется она на перепела,-- глядишь, сдѣлала стойку, да вѣдь какую! просто прелесть! Значитъ, она заявила себя. Это твоя исторія. Я знаю только одну женщину, которая могла-бы потягаться съ тобой, если-бы поступила на сцену.
   -- Кто это?
   -- Андромаха.
   -- А-а! м-ль Трезель!
   -- Маркиза де-Сальвіакъ, -- поправилъ Тибувиль.-- Я присутствовалъ на свадьбѣ. Прелестное зрѣлище! молодая имѣла громадный успѣхъ. Одна только г-жа де-Грандіе оспаривала у нея пальму первенства. Я думаю, и эта пришлетъ мнѣ на дняхъ пригласительный билетъ. Съ тѣхъ поръ, какъ кузенъ Ревиль принималъ участіе въ знаменитой дуэли, онъ сталъ героемъ въ ея глазахъ. О бѣдномъ Раулѣ говорятъ уже рѣже, скоро и совсѣмъ забудутъ о немъ. Настоящаго героя промѣняютъ на полугероя. А свадьба была великолѣпная; церковь была битковъ набита; многимъ отказывали. Но за то органистъ отвратительно съигралъ Свадебный маршъ Мендельсона. Это шарманщикъ, а не музыкантъ!
   -- Маршъ Меидельсона! сказала Анжель.-- А вотъ на насъ такъ женятся подъ другую музыку, подъ офенбаховскую, какъ говоритъ Фру-фру!
   -- Что-жь? оно веселѣе, замѣтилъ Тибувиль.-- Но ты, надѣюсь, замужъ не собираешься? У тебя уже есть мужъ, и какой мужъ-то -- театръ! А вѣдь пріятно, когда кричатъ браво! Hein? Не правда-ли, что это возбуждаетъ, опьяняетъ, придаетъ жизни? Ты отлично играла вчера четвертый актъ. И какъ естественно ты это воскликнула: "Ну-да, я его любила, и онъ умеръ." Ты, такая всегда холодная, вялая, -- откуда у тебя взялся этотъ огонь? Скажи мнѣ, гдѣ кроется та золотая жила, изъ которой ты черпнула? Я посовѣтую воспользоваться ею моимъ юнымъ воспитанницамъ. Открой тайну! Откройте вашу тайну, сударыня! продекламировалъ Тибувиль тономъ героя мелодрамы.
   -- Дѣло очень просто, Тибувиль, отвѣчала Анжель со слезами на глазахъ.-- Я страдала!
   -- И заставляла другихъ страдать, добавилъ серьезно старикъ, покачавъ головой.
   -- За то теперь ужь все кончено! Дверь заперта, воскликнула она, ударивъ себя въ грудь.-- Я пожалѣю того, кто вздумалъ-Бы полюбить меня. Я -- трупъ!
   Говоря это, Анжель начала рыться въ грудѣ писемъ, лежавшихъ передъ нею, и вынула оттуда бумажку, на которой она написала въ тотъ день, когда ждала къ себѣ де-Реньера, что покончитъ съ жизнію, потому что ей надоѣло жить.
   Пробѣжавъ эту записку, Анжель сдѣлала гримасу, вздохнула и сказала: "Мелодрама, больше ничего!" затѣмъ швырнула ее въ огонь, подтолкнувъ кончикомъ носка, чтобы она скорѣе сгорѣла.
   Но въ эту минуту на глазахъ ея сверкали слезы, а губы дрожали.
   -- Взгляни-ка на меня, сказалъ Тибувиль, взявъ за руки актрису и смотря ей прямо въ лицо.-- Ты плачешь! Неужели?..
   Анжель засмѣялась.
   -- Это отъ холоду. Здѣсь совсѣмъ не такъ тепло, какъ вамъ показалось. Я вся дрожу...
   Говоря это, она приложила платокъ къ глазамъ и отерла слезы.

"Дѣло", NoNo 1--7, 1878

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru