Lib.ru/Классика: Кларети Жюль. Бедняк

БѢДНЯКЪ.

Les Pauvres Gens: Noel Rambert par Jules Clareti. Paris, 1872.

Со времени прусскаго погрома, Франція проснулась отъ какого-то долгаго, летаргическаго сна; ударъ за ударомъ, несчастіе за несчастіемъ, къ сожалѣнію, нужны были Франціи, чтобы упала повязка съ ея глазъ и она разсмотрѣла свои собственныя язвы. Долго-ли она будетъ залечивать ихъ,-- трудно сказать, но мы успѣли убѣдиться, что онѣ излечимы, что Франція уже не возвратится къ тому порядку вещей, который приготовилъ ей ужасное паденіе и цѣлое море золъ. Это горькое сознаніе прошлаго, это искреннее желаніе обновить свою жизнь ясно выражаются въ ея литературѣ, какъ болѣе вѣрномъ отголоскѣ общественной жизни. Особенно въ изящной литературѣ, въ романахъ, совершается слишкомъ очевидный переворотъ. Безсмысленная скандальная литература, господствовавшая во время второй имперіи, уступаетъ мѣсто добросовѣстнымъ произведеніямъ писателей, старающихся не потворствовать грубымъ страстямъ, а служить проводниками полезныхъ, честныхъ идей. Съ одной стороны, новые французскіе романы, о которыхъ мы говоримъ, выказываютъ весь ужасъ того нравственнаго и политическаго упадка, до котораго дошла Франція при Наполеонѣ, какъ, напримѣръ, извѣстный романъ Эмиля Зола -- "Les Bougon-Macguart"; съ другой, они стремятся, быть можетъ, часто въ слишкомъ наивно-идеальной формѣ возбудить въ погрязшемъ въ матеріальныхъ интересахъ обществѣ возвышенныя идеи истины, права, долга, свободы. Изъ числа романовъ этого рода замѣтно выдѣляется новое произведеніе Жюля Кларети: "Les Pauvres Gens", который мы перевели словомъ Бѣднякъ. "Сколько разъ, говоритъ Кларети въ своемъ предисловіи,-- я хотѣлъ бросить этотъ трудъ, то находя его невѣроятнымъ и преувеличеннымъ, то считая его колоритъ не достаточно мрачнымъ въ сравненіи съ дѣйствительностью; поэтому всѣмъ, кто упрекнетъ меня въ преувеличеніи, я отвѣчу: "прошу васъ, посмотрите вокругъ себя и вы увидите многое гораздо болѣе невѣроятное и мрачное". Для объясненія этихъ словъ надо замѣтить, что "Бѣднякъ" написанъ въ первой половинѣ 1870 г., но страшная гроза, разразившаяся надъ Франціей, помѣшала появленію въ свѣтъ этого романа до настоящаго времени.

Романъ, съ которымъ мы намѣрены познакомить нашихъ читателей, представляетъ въ простомъ, несложномъ разсказѣ одинъ изъ историческихъ эпизодовъ Франціи, великихъ своимъ мрачнымъ величіемъ, а именно послѣдствія декабрьскаго переворота, который связывается прямымъ логическимъ результатомъ съ седанскимъ пораженіемъ и съ капитуляціей Парижа. На главномъ фонѣ этой мастерски-нарисованной картины поставленъ образъ человѣка, нѣсколько идеальнаго, но вѣрнаго тому драматическому положенію, которое создала бѣдному народу декабрьская ночь узурпатора...

Представляя извлеченіе изъ послѣдняго произведенія Кларсти, мы старались сохранить вполнѣ характеръ романа и не пропустить ни одной характеристической подробности. Мы исключили преимущественно только то, что имѣетъ чисто-мѣстный интересъ.

I.

I-го января 1859 года Ноэль Рамберъ всталъ на разсвѣтѣ мрачный, голодный; онъ не ѣлъ уже цѣлые сутки, голова его была тяжела, и потухшій взглядъ уныло блуждалъ по блѣдному личику пятилѣтняго ребенка, спавшаго на грязномъ дырявомъ матрацѣ, въ пустой холодной комнатѣ.

Ноэль Рамберъ былъ бѣдный работникъ, впродолженіи сорока лѣтъ, онъ твердо, безропотно вертѣлъ роковое колесо нужды; онъ работалъ неустанно, упорно, даже весело въ года юности, и часто его звонкая пѣсня покрывала свистъ машинъ и скрипъ колесъ. Онъ былъ тогда одинъ, безъ семейства, безъ заботъ, и, трезвый, скромный труженникъ, онъ считалъ себя счастливымъ, несмотря на свою бѣдность.

-- Я здоровъ и силенъ, говаривалъ онъ со смѣхомъ,-- я подымаю молотъ, какъ перо. Чего-же мнѣ еще? Я чувствую себя богачемъ и не помѣняюсь судьбою съ Ротшильдомъ.

Но наступили въ жизни Рамбера тяжелыя минуты, -- минуты грустнаго разочарованія и жестокихъ испытаній. Сирота, воспитанный среди рабочихъ, онъ съ дѣтства всосалъ въ себя идеи, которыя такъ быстро распространялись въ Парижѣ передъ 1848 годомъ, и когда вспыхнула февральская революція, онъ съ юношескимъ пыломъ всталъ въ ряды сражающихся. Въ то время его любимыми героями были: Барбесъ, гарцевавшій во главѣ своего лихого эскадрона, и Флоконъ, въ скромной, бѣдной одеждѣ, смиренно пробиравшійся въ свое министерство. но какъ революція, такъ и ея дѣятели скоро сошли со сцены; тяжелая реакція, подготовленная Кавеньякомъ и окончившаяся имперіей декабрьской ночи, унесла въ своихъ мутныхъ волнахъ и событія, и людей, выдвинутыхъ на первый планъ движеніемъ 48-го года. Рамберъ, оставшійся въ числѣ побѣжденныхъ, возвратился къ тяжелой работѣ, словно покинулъ ее на нѣсколько дней. Онъ не ослабѣлъ въ борьбѣ, напротивъ, чувствуя въ себѣ еще избытокъ молодыхъ силъ (ему было 34 года), онъ говорилъ съ улыбкой: "Подождемъ, потерпимъ, у насъ еще много времени впереди"!

Однако онъ уже не видѣлъ вокругъ себя своихъ прежнихъ товарищей, друзей юности, собратій по идеямъ и оружію. 2 декабря, точно мрачная туча покрыла своимъ непроницаемымъ мракомъ все и всѣхъ. Побѣжденная Франція лежала у ногъ своего цезаря, безмолвная и запуганная. Рамберъ предался грустному унынію. Найдя Парижъ, нѣкогда столь оживленный, дѣятельный, восторженный,-- мрачнымъ и безмолвнымъ, онъ чувствовалъ недостатокъ воздуха, ему нечѣмъ было дышать въ этомъ большомъ городѣ. Онъ потерялъ свою веселость, свой неопреодолимый пылъ, свою живость, которые не покидали его даже въ тюрьмѣ. Все, что теперь окружало его, казалось ему мертвымъ, мелкимъ, безполезнымъ, безцѣльнымъ.

-- Неужели мы дошли до этого? восклицалъ онъ съ отчаяніемъ,-- неужели все кончено?

Это мрачное сомнѣніе терзало его сердце, но не оно нанесло ему смертельный ударъ, а любовь, пламенная, непреодолимая, для которой, казалось, было рождено его мужественное сердце.

Однажды Ноэль Рамберъ встрѣтилъ женщину, которую полюбилъ страшно, безумно, съ тѣмъ сердечнымъ пыломъ, который еще былъ доступенъ его сердцу послѣ столькихъ разочарованій и накипѣвшей злобы. Съ своей стороны Марта Гарди, сирота и одна на свѣтѣ, какъ Рамберъ, повидимому, искренно привязалась къ нему и впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ дѣлила съ нимъ его трудовую, тяжелую, бѣдную жизнь. Съ каждымъ днемъ любовь Рамбера все болѣе и болѣе усиливалась, и ему казалось, что онъ началъ истинно жить только съ той минуты, какъ увидалъ Марту. Вся его прежняя дѣятельность, героическія мечты, бурные дни борьбы, безконечныя ночи въ дуленской тюрьмѣ -- все это теперь казалось ему сномъ и заволакивалось туманной дымкой. Теперь на тридцать пятомъ году, онъ такъ-же всецѣло отдался новой страсти, какъ десять лѣтъ передъ тѣмъ своей первой любви -- къ отечеству и свободѣ. Онъ нѣсколько разъ предлагалъ Мартѣ заключить съ ней гражданскій бракъ, но она всегда отвѣчала:

-- Зачѣмъ! Если намъ суждено всегда любить другъ друга, то не къ чему вмѣшивать въ наше дѣло мэра, если-же намъ суждено, когда-нибудь разстаться, то зачѣмъ себя связывать узами, которыя потомъ насъ будутъ тяготить.

-- Пусть будетъ по твоему, отвѣчалъ Рамберъ.

Такимъ образомъ, жилъ бѣдный труженникъ, цѣлый день работая на фабрикѣ, а по вечерамъ отдыхая въ своей скромной квартирѣ подлѣ любимой женщины; когда-же Марта подарила ему сына Жака, то счастью его не было границъ. Онъ обезумѣлъ отъ радости, и съ новыми, удвоенными силами принялся за работу, точно, при видѣ своего дѣтища, онъ самъ помолодѣлъ. Есть люди, которые рождены, чтобъ быть отцами; у нихъ любовь къ дѣтямъ доходитъ до безумія и никакая мать не въ состояніи достигнуть до нелѣпо-величественнаго самопожертвованія короля Лира. Къ подобнаго рода людямъ принадлежалъ Ноэль Рамберъ, все существованіе котораго теперь было сосредоточено въ колыбели маленькаго Жака.

Но не долго продолжалось его блаженство; эта жизнь, полная труда счастья и надежды, была разбита разомъ, безжалостно въ одну роковую минуту.

Однажды, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ рожденія Жака, Рамберъ нашелъ обожженные остатки письма, изъ котораго онъ ясно увидѣлъ, что Марта, которую онъ такъ пламенно любилъ -- Марта, мать его сына, презрѣнно его обманывала. Она была любовницей другого человѣка! Сердце Рамбера болѣзненно сжалось, и если онъ не сошелъ съ ума, то лишь потому, что въ постигшемъ его горѣ онъ инстинктивно почуялъ еще сильнѣйшее горе и, съ присущей человѣку силой отчаянья, захотѣлъ узнать всю горькую истину. Если его Марта была любовницей другого человѣка, то и его ребенокъ могъ быть не его. Въ этомъ теперь заключался весь вопросъ его жизни.

Онъ прямо отправился къ автору найденнаго письма, веселому, красивому молодцу, плѣнившему Марту своими шутками и обѣщаніями безбѣднаго существованія.

-- Я васъ не знаю, сказалъ Рамберъ,-- вы отняли у меня то, что было мнѣ дороже всего на свѣтѣ. Въ первую минуту я васъ хотѣлъ убить, но теперь пощажу, если вы мнѣ скажете правду, одну только правду: съ которымъ поръ вы любовникъ Марты?

Юноша хотѣлъ отпереться, но Рамберъ воскликнулъ:

-- Отвѣчай, это вопросъ жизни и смерти. Отвѣчай, и если ты соврешь на одинъ день, то я тебя задушу.

-- Съ мѣсяцъ.

-- Такъ ребенокъ родился...

-- Клянусь честью.

Рамберъ ничего не отвѣчалъ и пошелъ прямо къ Мартѣ.

-- Ты подло обманула меня, такъ страстно тебя любившаго, сказалъ онъ,-- но я тебѣ прощу, если ты скажешь мнѣ правду. Съ которыхъ поръ ты любовница этого человѣка?

-- Ноэль! воскликнула Марта, въ испугѣ падая на колѣни.

-- Отвѣчай, я хочу все знать.

-- Съ мѣсяцъ, произнесла Марта, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Рамберъ взглянулъ на нее, точно хотѣлъ прочесть сокровенныя тайны ея души, потомъ быстро оттолкнулъ ее, подбѣжалъ къ колыбели и громко воскликнулъ:

-- Хорошо! вы оба сказали одно и то-же, значитъ, ребенокъ мой. Онъ мой, и я его беру. Ступай, куда тебя зоветъ развратъ, у меня есть руки, и Жакъ никогда не будетъ нуждаться въ кускѣ хлѣба. Я его буду воспитывать и, по крайней мѣрѣ, за своего отца онъ не станетъ краснѣть.

Съ этими словами, онъ схватилъ ребенка и выбѣжалъ изъ комнаты.

Теперь вся жизнь Рамбера сосредоточилась въ маленькомъ Жакѣ. Онъ любилъ его до безумія, и одна только мысль его иногда тревожила: "А если они оба солгали? если Жакъ не мой сынъ?" Но эта горькая мысль вскорѣ совершенно исчезла, благодаря постояннымъ возгласамъ кумушекъ, что маленькій Жакъ очень походилъ на него. О Мартѣ онъ никогда уже не думалъ; она для него какъ-бы умерла. Въ глубинѣ своего сердца, онъ, быть можетъ, и простилъ ее, ради ребенка: улыбка Жака заглаживала измѣну матери. Но была-ли у Жака мать? Рамберу по временамъ казалось, что ребенокъ былъ его, одного его; остальное онъ все забылъ, и Марту и свое прежнее счастье, и свое страшное горе. Живя одинъ съ Жакомъ, онъ сталъ работать, если возможно, еще усерднѣе. Но его прежняя веселость исчезла окончательно, не слышны были уже его звонкія пѣсни и пламенныя рѣчи. Этотъ человѣкъ, полный самопожертвованія, жившій до сихъ поръ безъ особой заботы о завтрашнемъ днѣ, привыкшій къ страданіямъ и къ горькому разочарованію, начиналъ теперь грустно задумываться. Сердце его сжималось при мысли, что его маленькому Жаку суждено было вести такую-же тяжелую трудовую жизнь бѣдняка. Какъ было обезпечить его отъ нужды въ положеніи простого работника?

Эти-то горькія мысли отравляли жизнь бѣднаго труженника, который иначе считалъ-бы себя совершенно счастливымъ. Держа Жака на рукахъ, цѣлуя его розовыя, пухлыя щечки, онъ сознавалъ, что горе и злоба, накипѣвшія въ его сердцѣ, мало по малу исчезаютъ, и надежда снова пробуждается. Онъ даже по временамъ чувствовалъ проблески своего прежняго юношескаго пыла.

Но этотъ человѣкъ принадлежалъ къ тому роду несчастныхъ, у которыхъ можно прочитать на лицѣ надпись, найденную на лбу одного бродяги, котораго подобрали замерзшимъ на улицахъ Парижа:-- Судьба.

Однажды утромъ, въ началѣ декабри, Ноэль, работая на фабрикѣ, нагнулся, чтобъ поднять инструментъ, и нечаянно попалъ рукой въ колесо машины, Ноэль вскрикнулъ, отскочилъ и съ ужасомъ взглянулъ на свою окровавленную руку: два пальца были оторваны у перваго сустава. Дѣлать было нечего, пришлось идти къ доктору, который сдѣлалъ операцію, и Рамберъ возвратился черезъ нѣсколько часовъ безъ двухъ пальцевъ. Въ тотъ-же вечеръ рука опухла, и у него открылась лихорадка. Нѣсколько дней онъ долженъ былъ пролежать дома, а когда явился снова на фабрику, то ему объявили, что работы было мало, и число рабочихъ сокращено.

-- Что-жъ мнѣ дѣлать? спросилъ Рамберъ.

-- Что хотите, отвѣчалъ хозяинъ;-- у насъ нѣтъ для васъ работы. Ищите въ другомъ мѣстѣ.

-- Хорошо, отвѣчалъ Рамберъ.

И онъ пошелъ на другія фабрики. Но вездѣ рабочихъ было съ избыткомъ, вездѣ онъ получалъ одинъ отвѣтъ:-- вы человѣкъ честный и хорошій работникъ, но у насъ нѣтъ работы. "Однако, думалъ Рамберъ, это, наконецъ, смѣшно". И онъ продолжалъ искать работы, закладывая между-тѣмъ въ ссудной кассѣ все, что имѣлъ. Товарищи, такіе-же бѣдняки, какъ онъ, не могли ему помочь, и, такимъ образомъ, наканунѣ новаго года, Ноэль Рамберъ прожилъ послѣдній свой грошъ и заложилъ послѣдній свой плащъ.

Вставъ утромъ 1-го января, Рамберъ бросилъ мутный, отчаянный взглядъ на спящаго ребенка, подошелъ къ окну, взглянулъ на сѣрое небо, на мокрыя крыши и дико осмотрѣлся по сторонамъ. Онъ искалъ, не было-ли чего въ его убогомъ жилищѣ продать, заложить, или вымѣнять на кусокъ хлѣба. Но рѣшительно ничего не было.

-- Жакъ проснется, а у меня нѣтъ не только подарка, но и чашки бульона.

Вотъ первая мысль, блеснувшая въ его головѣ съ наступленіемъ новаго года. Онъ невольно вспомнилъ, какъ, въ прежніе годы, онъ начиналъ съ Мартой этотъ день веселымъ поцѣлуемъ. А теперь! при мысли о Мартѣ, онъ подумалъ съ горечью, что она въ довольствѣ и, узнавъ объ его ужасномъ положеніи, вѣроятно, поспѣшила-бы къ нему на помощь. Ему стоило только сказать слово. Нѣтъ, онъ скорѣе умретъ съ голоду, чѣмъ возьметъ милостыню изъ рукъ той, которая ему такъ подло измѣнила и, можетъ быть, въ эту самую минуту покоилась въ объятіяхъ другого.

Видя, что ребенокъ все еще спитъ, Рамберъ рѣшился пойти поискать хоть куска хлѣба на этотъ день для своего бѣднаго Жака; но едва онъ отворилъ дверь, какъ ребенокъ проснулся и, простирая къ нему ручонки, воскликнулъ:

-- Папа!

Рамберъ вернулся, взялъ его на руки и крѣпко поцѣловалъ.

-- Папа, съ новымъ годомъ, бормоталъ ребенокъ, смѣясь.

Слезы выступили на глазахъ бѣдняка; онъ наскоро одѣлъ ребенка и снесъ къ привратнику, у котораго онъ всегда оставлялъ его когда отлучался изъ дома. Потомъ онъ вышелъ на улицу и пошелъ машинально куда глаза глядятъ, дико озираясь по сторонамъ. Онъ былъ увѣренъ, что найдетъ что-нибудь или какимъ нибудь способомъ добудетъ кусокъ хлѣба.

Долго шагалъ онъ почти безсознательно, жадно устремляя взгляды на окна лавокъ, въ которыхъ разставлены были на показъ сдобные креидели, сосиски, паштеты и пр. и пр. На каждомъ шагу онъ видѣлъ толпы веселыхъ, самодовольныхъ людей, покупавшихъ роскошные припасы; изъ кухней трактировъ доносился соблазнительный запахъ вкусныхъ кушаній, въ окнахъ богатыхъ домовъ, онъ видѣлъ семейства, весело садившіяся за столъ -- всюду было довольство и веселье.

-- Однако, думалъ Рамберъ:-- не всѣ голодаютъ сегодня въ Парижѣ!

Одиночество несчастнаго еще болѣе усиливается въ толпѣ, шумъ которой кажется ему злорадной ироніей, вызывающей слезы злобы на его глазахъ. Когда человѣкъ отдается своему горю одинъ, въ пустой комнатѣ, онъ можетъ еще забыться, и время для него проходитъ какъ-бы незамѣтно. Но видѣть вокругъ себя столько равнодушныхъ, веселыхъ лицъ, слышать громкій хохотъ и сознавать свое, горе среди общаго веселья -- это одна изъ самыхъ тяжелыхъ пытокъ, которую понимаютъ лишь люди, очутившіеся одни съ своимъ несчастіемъ среди веселой толпы въ праздничный день.

Часы шли за часами, и Рамберъ продолжалъ безумную скачку за случайностью, которая никакъ не выпадала на его долю. Пока еще было свѣтло, онъ не терялъ надежды, но когда уже смерклось, и дождь, присоединясь къ туманной, ненастной погодѣ, заставлялъ проходящихъ ускорять шагъ, несчастный сказалъ себѣ съ какимъ-то злорадствомъ:

-- Ну, такъ что-жъ, и сегодня не будемъ обѣдать!

Въ это время Рамберъ проходилъ по аустерлицкому мосту; и, усталый, голодный, измученный физическими и нравственными страданіями, онъ устремилъ жадные взоры на мрачную глубь рѣки, манизшую его къ себѣ. Онъ остановился, и на его лицѣ показалась ужасная улыбка, ясно говорившая; -- "хорошо-бы уснуть и забыться на вѣки, на мягкомъ рдяномъ ложѣ". И, конечно, несчастный, бросившись въ рѣку, разомъ-бы покончилъ съ своимъ жалкимъ существованіемъ, если-бы вдругъ передъ его воспаленными глазами не явился любимый образъ Жака.

-- Бѣдный мальчикъ! кто станетъ о тебѣ заботиться безъ меня, пробормоталъ онъ и, тряхнувъ головой, пустился бѣгомъ домой.

Имъ овладѣло теперь пламенное, безумное желаніе прижать къ сердцу ребенка, котораго, какъ ему казалось, онъ не видалъ уже цѣлые годы. Найдя Жака въ комнатѣ привратника, гдѣ онъ игралъ въ солдатики съ другими дѣтьми, Рамберъ едва не задушилъ его въ своихъ объятіяхъ.

-- Ты любишь меня, дитя? Отвѣчай! воскликнулъ онъ.

-- Да, папа, отвѣчалъ ребенокъ и, крѣпко поцѣловавъ отца, прибавилъ;-- а я тебя ждалъ. Мнѣ очень хочется ѣсть.

-- Ты ничего не ѣлъ?

-- Нѣтъ.

-- Привратникъ тебѣ ничего не далъ?

-- Я не просилъ. Я не дома.

-- Дома, повторилъ Ноэль сжимая кулаки и вспоминая о томъ холодномъ, пустомъ чердакѣ, который назывался его домомъ; -- не можетъ быть, чтобъ я не нашелъ чего-нибудь. Пойдемъ, Жакъ.

Онъ схватилъ его на руки и скорыми шагами пошелъ по улицѣ. Ребенокъ весело бормоталъ:

-- Мулино не хотѣлъ мнѣ дать ни одного изъ своихъ солдатиковъ. Мы теперь идемъ покупать игрушки! Да, да!

-- Пойдемъ, пойдемъ! глухо повторялъ Ноэль.

Войдя на бульваръ, онъ опустилъ ребенка на землю, и тотъ заковылялъ за нимъ въ своихъ дырявыхъ башмакахъ, постоянно оборачивая голову и простирая руки къ освѣщеннымъ окнамъ лавокъ. Рамберъ чувствовалъ, какъ ребенокъ схватывалъ его за руку, и слышалъ, какъ онъ повторялъ требовательнымъ, пискливымъ голосомъ:

-- Папа, купи солдатика! Папа, купи конфектъ! Папа, купи пирожковъ!

Это слово купи поражало прямо въ сердце бѣдняка, и, грубо отталкивая ребенка отъ соблазнительнаго зрѣлища, онъ бормоталъ:

-- Не смотри сюда, Жакъ.

-- Какъ больно ты жмешь мнѣ руку, -- сказалъ, наконецъ, ребенокъ.

Несчастный безсознательно сжималъ, какъ въ клещахъ, маленькую ручонку Жака.

-- Прости меня, голубчикъ, я не нарочно, отвѣчалъ онъ, приходя въ себя.

-- Я прощу тебя, если ты мнѣ купишь вонъ это, отвѣчалъ ребенокъ, указывая на большого пестраго паяца, висѣвшаго въ окнѣ игрушечной лавки.

Рамберъ схватилъ ребенка и побѣжалъ далѣе, избѣгая, какъ воръ, болѣе освѣщенныхъ улицъ; когда-же необходимость заставляла проходить мимо блестящихъ лавокъ съ соблазнительными выставками на окнахъ, онъ закрывалъ рукою глаза ребенка, и крупныя слезы злобы катились по его щекамъ. Вдругъ онъ почувствовалъ на своей рукѣ нѣжныя губки Жака и услыхалъ его уже не требовательный, а жалобный голосокъ:

-- Ты плачешь, папа? Отчего? Я знаю, ты такъ-же голоденъ, какъ я. Скоро-ли мы будемъ обѣдать?

-- Довольно терпѣть! воскликнулъ Рамберъ и, не отвѣчая ребенку, завернулъ за уголъ полуосвѣщеннаго переулка.

Тамъ онъ остановился, едва переводя дыханіе и обезумѣвъ отъ отчаянія. Ему нужны были деньги, ребенокъ требовалъ ѣсть. Въ эту минуту къ нему на встрѣчу шелъ дородный господинъ, въ мѣховомъ пальто, съ большей коробкой конфектъ въ рукахъ, и напѣвалъ польку Страуса. Рамберъ быстро бросилъ на землю фуражку и рѣзко произнесъ глухимъ голосомъ, въ которомъ слышались и мольба и угроза:

-- На хлѣбъ.

-- Вы просите... сказалъ прохожій, невольно отступая нѣсколько шаговъ.

-- Ребенокъ голоденъ. Я ничего не прошу, я...

За минуту, голосъ Рамбера звучалъ повелительно, теперь-же онъ бормоталъ едва слышно; только въ его горѣвшихъ, какъ уголья, глазахъ свѣтились злоба и твердая рѣшимость. Господинъ съ конфектами въ рукахъ пожалъ плечами, бросилъ монету въ фуражку бѣдняка и быстро удалился, продолжая напѣвать польку.

Рамберъ хотѣлъ закричать ему спасибо и спросить его фамилію, чтобъ возвратить деньги, при первой возможности, но прохожій вошелъ въ одинъ изъ сосѣднихъ домовъ, а Ноэль окаменѣлъ на мѣстѣ, словно статуя.

-- Я просилъ милостыню! произнесъ онъ, наконецъ,-- ну такъ что-жъ? Кто виноватъ?

Онъ машинально поднялъ фуражку и съ дѣтской улыбкой сталъ вертѣть брошенную прохожимъ серебряную монету, которая теперь для него была цѣлымъ состояніемъ.

-- А! ты голоденъ, мой бѣдный Жакъ, бормоталъ онъ,-- пойдемъ ѣсть, и ты получишь подарки. Ты думалъ, что ты одинъ ничего не получишь? Нѣтъ, и дѣти нищихъ имѣютъ право веселиться въ праздникъ!

Войдя въ первый попавшійся трактиръ, онъ потребовалъ порцію курицы, пирога и стаканъ вина. Жакъ принялся за обѣдъ съ необыкновеннымъ аппетитомъ. Видя счастье ребенка, Рамберъ забылъ обо всемъ на свѣтѣ.

-- Отчего ты не ѣшь, папа? спросилъ ребенокъ.

-- Я не голоденъ.

И, дѣйствительно, онъ только хлебнулъ воды съ виномъ.

-- Я хочу сахарнаго солдатика, произнесъ Жакъ, выходя изъ трактира.

У Рамбера оставалось еще нѣсколько сантимовъ, и онъ купилъ гренадера въ мѣховой шапкѣ. На возвратномъ пути ребенокъ заснулъ у него на рукахъ, и, придя домой, онъ осторожно уложилъ его на дырявой матрасъ, служившій ему постелью. Потомъ, онъ сошелъ внизъ и какимъ-то страннымъ голосомъ сказалъ привратнику:

-- Я пойду позавтракать. Одинадцать часовъ ночи, кажется, пора.

Изнуренный голодомъ, холодомъ и нравственными муками, несчастный хотѣлъ стаканомъ водки укрѣпить свои ослабѣвшія силы, а главное, онъ не могъ оставаться дома съ глазу на глазъ съ своимъ ребенкомъ. Онъ чувствовалъ какую-то безумную потребность движенія, точно оно могло успокоить его нервы и прекратить лихорадку, которая его трясла.

Улицы, но которымъ онъ снова шелъ, были полны народа, шума, блеска. На каждомъ шагу попадались веселыя, смѣющіяся лица. Окна кабачковъ блестѣли огнями. Въ залахъ танцовальныхъ заведеній виднѣлись веселыя пары, бѣшено-кружившіяся подъ звуки музыки. Рамберъ шелъ все далѣе и далѣе, безсознательно направляясь къ Елисейскимъ Полямъ. Тамъ, въ тѣни длинныхъ аллеи, царила мрачная тишина, возбуждавшая невольный страхъ. Въ этомъ одиночествѣ, дождь, моросившій весь день, казался чувствительнѣе, и сырость проникала до костей. Ноэль чувствовалъ, что его пробирала дрожь, и, смотря на окружающій мракъ, вглядываясь въ темную ночь, которая, повидимому, была безконечна, онъ думалъ о своей несчастной судьбѣ, и своемъ безнадежномъ будущемъ и съ какимъ-то злорадствомъ бередилъ раненную руку. Вдругъ онъ остановился передъ деревянной постройкой, гдѣ лѣтомъ помѣщался театръ маріонетокъ, который онъ однажды показалъ своему Жаку. Воспоминаніе объ этомъ веселомъ лѣтнемъ днѣ, о радости Жака, объ его громкомъ хохотѣ невольно вызвали слезы на глазахъ бѣдняка. Онъ злобно махнулъ рукою и поспѣшно повернулъ назадъ. Имъ теперь овладѣло сильное желаніе вернуться домой.

Но не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколько шаговъ, какъ изъ за дерева показалась какая-то тѣнь, направившаяся прямо на него. При свѣтѣ газоваго фонаря, онъ увидалъ женщину въ черномъ, шелковомъ платьѣ и въ безпорядочномъ, наброшеннымъ на плечи бурнусѣ, подбитымъ бѣлымъ мѣхомъ. Хотя голова ея была полузакрыта капишономъ, но онъ замѣтилъ ея блестящіе глаза и блѣдное, обезображенное безпокойствомъ лицо, черты котораго были поразительной красоты, Она быстро подошла къ Ноэлю и рѣшительнымъ, отрывистымъ голосомъ сказала;

-- Хотите вы заработать денегъ добрымъ дѣломъ?

Рамберъ инстинктивно отшатнулся. Въ этомъ одинокомъ, мрачномъ мѣстѣ было только два живыхъ существа: мужчина и женщина; онъ -- голодный бѣднякъ, она, повидимому, знатная богачка. И все-же отскочилъ въ ужасѣ сильный, мускулистый бѣднякъ, а не богатая слабая женщина. Слово деньги его испугало.

-- Не думайте, не теряйте времени, дѣло идетъ о жизни человѣка.

-- Что надо сдѣлать? произнесъ Рамберъ, приближаясь къ незнакомкѣ и проводя рукой по лбу, который горѣлъ, какъ въ лихорадкѣ.

-- Вы кажетесь сильнымъ и, конечно, храбры, продолжала незнакомка съ нервной поспѣшностью,-- и я надѣюсь, что вы честный человѣкъ. Во всякомъ случаѣ услуга, которой я у васъ прошу не многосложна. Въ концѣ аллеи близь тріумфальныхъ воротъ, со стороны Божона есть маленькій домикъ, съ красной наружной стѣной, безъ нумера, но надъ дверью барельефъ... вы слышите, вы понимаете?

-- Да, отвѣчалъ Рамберъ, слѣдя за ея нервными движеніями и отрывочными словами.

-- Хорошо. Молодой человѣкъ долженъ войти въ этотъ домъ... его тамъ ждутъ. Онъ навѣрно придетъ, несчастный! Во чтобы-то ни стало надо ему помѣшать войти въ этотъ домъ. Я не могу бѣжать туда, не могу предостеречь его. Согласны вы спасти этого человѣка? Онъ для васъ такой-же незнакомецъ, какъ и я. Ну что-же! Вы спасете этого человѣка отъ смерти?

-- А есть опасность? спросилъ Рамберъ.

-- Нѣтъ, отвѣчала незнакомка, нерѣшительнымъ голосомъ.

-- Тѣмъ хуже.

-- Отчего?

-- Оттого, что я иду, отвѣчалъ онъ простодушно.

Женщина бросила на этого оборваннаго нищаго взглядъ, полный самой пламенной, безумной благодарности, и произнесла только одно слово -- "благодарю". Но въ этомъ..словѣ выразилось все; ея маленькая ручка искала въ то-же время грубой руки Ноэля и сжала ее съ непонятной нервной силой.

-- Бѣгите! Скажите ему, что его проситъ не входить въ этотъ домъ Клара, вы не забудете? Ну, скорѣе, а то будетъ поздно!

И она поспѣшно повторила адресъ дома. Вѣроятно, никто не устоялъ-бы противъ увлекательной силы ея пламенной мольбы, а Ноэль принадлежалъ къ той категоріи людей, которые отличаются жаждой къ самопожертвованію и горячей любовью къ ближнимъ.

Онъ хотѣлъ уже отправиться въ путь, когда она его остановила и высыпала ему въ руку все, что у нее было въ портмоне. Рамберъ услыхалъ звукъ золота и увидалъ при свѣтѣ газоваго фонаря тотъ роковой, желтоватый блескъ, который соблазняетъ убійцу, опьяняетъ скупого, очаровываетъ, ослѣпляетъ, доводитъ до безумія столь многихъ людей. Онъ какъ-бы окаменѣлъ при видѣ этого золота. Къ чему оно? Чѣмъ онъ его заслужилъ? Если надобно оказать услугу, то онъ всегда готовъ былъ даромъ помочь ближнему. Онъ хотѣлъ возвратить это золото, или бросить его. Но въ то-же мгновеніе передъ его глазами возставали бѣдный Жакъ въ лохмотьяхъ, его убогая, холодная комната, его отчаянное положеніе рабочаго безъ работы.

Между тѣмъ незнакомка продолжала полушепотомъ:

-- Я вѣрно никогда не узнаю вашего имени и не могу сказать вамъ своего, но помните, что есть на свѣтѣ женщина, которая по вашей милости не покраснѣетъ отъ проступка или не поблѣднѣетъ отъ преступленія. Прощайте! Идите!

Съ этими словами, она быстро исчезла за деревьями, повторяя: "Идите, идите!"

Ноэлю Рамберу казаіось, что все это происходило во снѣ. Онъ не двигался съ мѣста и судорожно сжималъ лежавшія въ его рукѣ золотыя монеты. Онъ спрашивалъ себя, было-ли дѣйствительно на яву все, что онъ видѣлъ и слышалъ. Наконецъ, черезъ нѣсколько минутъ, онъ гордо поднялъ голову и воскликнулъ:

-- Ну, Рамберъ, ступай зарабатывать свои деньги.

И онъ пустился въ путь.

Достигнувъ тріумфальныхъ воротъ, онъ сталъ искать среди только-что строившагося тогда квартала Божона домикъ съ красными стѣнами. Наконецъ, послѣ долгихъ странствованій цо этой почти необитаемой мѣстности, онъ остановился передъ небольшимъ домомъ, окруженнымъ невысокой красной стѣной на итальянскій манеръ. Надъ дверью виднѣлся барельефъ. Очевидно, это было жилище богатаго артиста или знатнаго вельможи, любителя художественныхъ произведеній.

-- Здѣсь, произнесъ Рамберъ и подошелъ къ двери.

Она была отворена, и, взойдя, онъ очутился въ саду. Въ концѣ аллеи, въ какихъ-нибудь тридцати шагахъ отъ него, стоялъ домикъ довольно низенькій, съ терасами вмѣсто крыши и съ большимъ крыльцомъ, закрытымъ маркизой. Окна не были освѣщены, и въ этомъ домѣ, казалось, всѣ спали или вымерли.

-- Я не войду, подумалъ Рамберъ: -- а подожду здѣсь и, когда явится молодой человѣкъ, я постараюсь увести его отсюда.

Не долго простоялъ онъ тутъ на часахъ. Изъ мрачнаго дома вдругъ донеслись какіе-то смутные звуки. Рамберъ бросился на крыльцо и толкнулъ дверь, но она была заперта. Тогда онъ обѣжалъ вокругъ дома и въ одномъ окнѣ, хотя и завѣшанномъ тяжелыми занавѣсками, увидѣлъ свѣтъ. Изъ этой именно комнаты долетали звуки громкаго, крупнаго разговора. Окно было въ нижнемъ этажѣ и отстояло отъ земли на человѣческій ростъ. Ноэль схватился за подоконникъ и, приподнявшись на рукахъ, прильнулъ лицомъ къ стеклу. Сквозь небольшія скважины, между складками занавѣсокъ, онъ увидалъ при свѣтѣ висячей лампы съ цвѣтнымъ стекломъ двухъ людей, изъ которыхъ одинъ, высокаго роста, красивый, въ застегнутомъ доверху сюртукѣ и шляпѣ, машинально гладилъ свою окладистую, черную бороду; другой, бѣлокурый, блѣдный, безъ шляпы, стоялъ скрестя руки, и облокотясь на дубовую этажерку, съ рѣшимостью человѣка, защищающаго что-нибудь для него дорогое. Между ними находился маленькій столъ съ различными художественными произведеніями, среди которыхъ какъ-то странно блестѣлъ при голубоватомъ свѣтѣ лампы открытый андалузскій ножъ, извѣстный подъ названіемъ Навайи. Удивительно, что взглядъ Рамбера, остановился прежде всего на этомъ ножѣ, и онъ инстинктивно вздрогнулъ.

Оба эти человѣка находились въ томъ періодѣ глухой, безмолвной злобы, которая слѣдуетъ за яростной вспышкой гнѣва. Въ подобную минуту, у человѣка разсудокъ перестаетъ дѣйствовать, и животные инстинкты берутъ верхъ. Тогда все можетъ случиться, всего можно ожидать.

Они смотрѣли другъ другу прямо въ глаза, и взоры ихъ метали огненныя искры. Рамберу при голубоватомъ свѣтѣ лампы они казались привидѣніями.

-- Вы мнѣ отдадите то, что мнѣ принадлежитъ, сказалъ твердымъ, жесткимъ, металлическимъ голосомъ старшій изъ незнакомцевъ, поглаживая спою бороду.

Морозъ пробѣжалъ по тѣлу Рамбера; онъ замѣтилъ, что молніеносный взглядъ этого человѣка становился на андалузскомъ ножѣ. Дѣйствительно, онъ понялъ этотъ дикій, жестокій взглядъ; въ ту-же минуту раздался отвѣтъ молодого человѣка: "Никогда", и господинъ съ черной бородой быстро схватилъ ножъ.

-- Онъ его убьетъ! воскликнулъ Рамберъ и изо-нсей силы толкнулъ окно, но рама не поддалась. Тогда онъ кулакомъ разбилъ стекло, отворилъ задвижки и вскочилъ въ комнату, какъ безумный.

Молодой человѣкъ лежалъ на землѣ, а мужчина съ черной бородой, блѣдный, какъ полотно, и дрожа всѣмъ тѣломъ, шарилъ въ его карманахъ.

-- Караулъ! убійца!.закричалъ Рамберъ.

Неизвѣстный выпрямился во весь ростъ и взглянулъ прямо въ глаза Ноэлю; въ рукахъ у него былъ небольшой красный бумажникъ.

-- Вы убили человѣка! воскликнулъ Рамберъ, чувствуя, что кровь приливаетъ къ его головѣ.

Неизвѣстный ничего не отвѣчалъ, быстро отступилъ шага два къ двери, завѣшанной тяжелой портьерой, и, выхвативъ изъ кармана револьверъ, прицѣлился въ Ноэля.

-- Меня не испугаешь! воскликнулъ работникъ и бросился на него.

Раздался выстрѣлъ. Ноэль нагнулся, и пуля, пролетѣвъ надъ его лѣвымъ плечомъ, ударилась въ стѣну. Но прежде, чѣмъ Рамберъ выпрямился, неизвѣстный успѣлъ скрыться за дверь, которую съ непостижимымъ хладнокровіемъ заперъ на ключъ.

Рамберъ хотѣлъ выпрыгнуть въ окно и перерѣзать дорогу убійцѣ, но, въ эту минуту, несчастный юноша жалобно застоналъ. Надо было прежде подать помощь раненному, а потомъ уже думать о возмездіи за злодѣйство. Рамберъ нагнулся къ молодому человѣку, осторожно положилъ его голову себѣ на колѣни и растегнулъ ему рубашку.

Лицо юноши было блѣдно-синеватое, и большіе голубые глаза его безжизненно смотрѣли на Ноэля.

-- Караулъ! Гей! Кто нибудь! кричалъ Ноэль и потомъ прибавлялъ, обращаясь къ раненному, самъ не сознавая, что онъ говоритъ: -- Онъ ушелъ, я все видѣлъ, я покажу противъ него. Вы очень страдаете?

Раненный ничего не отвѣчалъ и только машинально правой рукой искалъ чего-то.

-- Вы ищете бумажникъ? спросилъ Рамберъ.

На лицѣ юноши выразилось безпокойство, отчаяніе.

-- Онъ его взялъ, прибавилъ Ноэль.

Изъ груди несчастнаго вырвался глухой, страшный стонъ. Онъ хотѣлъ приподняться, по голова его упала на колѣни Рамбера, и онъ едва внятно промолвилъ:

-- Матушка!.. Братъ!

На его губахъ показалась кровавая пѣна, и руки безжизненно ударились объ полъ.

Рамберъ быстро вскочилъ, сталъ громко звать на помощь и искать выхода изъ этой роковой комнаты. Онъ нашелъ дверь, но она выходила въ темный коридоръ. Онъ кричалъ изо всей силы, но никто не откликался. Тогда этотъ мужественный здоровенный рабочій почувствовалъ холодъ во всемъ тѣлѣ; ему стало жутко оставаться одному съ мертвымъ трупомъ въ этомъ пустомъ, мрачномъ домѣ.

-- Надо-же позвать кого-нибудь... полицію... промолвилъ онъ сквозь зубы и, собравшись съ послѣдними силами, выскочилъ въ окно и побѣжалъ къ садовой двери, въ которую онъ вошелъ нѣсколько минутъ передъ тѣмъ. Дверь эта была затворена и извнѣ слышался какой-то смутный говоръ. Рамберъ остановился. Быть можетъ, это были сообщники убійцы, или онъ самъ возвращался съ товарищами?

-- Посмотримъ! подумалъ Рамберъ и толкнулъ дверь.

Въ ту-же минуту онъ почувствовалъ, что нѣсколько человѣкъ схватили его за горло и локти. Другіе-же бросились къ дому; а вдали виднѣлась толпа, и слышались возгласы:-- убійца! воръ!

-- Пустите меня, что вамъ нужно! кричалъ Ноэль:-- я хочу видѣть полицейскаго комиссара, тутъ убили человѣка. Пустите, прибавлялъ онъ злобно:-- зачѣмъ вы меня держите? Я вамъ говорю, мнѣ надо разсказать все, что я видѣлъ...

-- Вы разскажете все, что хотите, промолвилъ одинъ изъ людей, которые еще крѣпче сжимали несчастнаго.

Рамберъ чувствовалъ, что голова у него кружится, онъ не понималъ, что дѣлалось вокругъ него; ему казалось, что онъ или сошелъ съ ума, или видитъ страшный сонъ. Онъ сознавалъ только, что его толкали со всѣхъ сторонъ, что онъ очутился на улицѣ среди большой толпы передъ фіакромъ, въ который его почти положили. Рядомъ съ нимъ и противъ него усѣлись какія-то неизвѣстныя ему личности.

-- Куда вы меня везете? спросилъ онъ.

-- Вѣдь вы требівали полицейскаго комиссара? сказалъ иронически человѣкъ, сидѣвшій противъ Ноэля, колѣна котораго сжимали его колѣни.

-- Правда, промолвилъ онъ, и тихимъ, усталымъ голосомъ прибавилъ:-- будьте такъ любезны, позвольте мнѣ протянуть ноги, я очень усталъ.

Силы рѣшительно измѣняли несчастному; онъ опустился на подушки почти въ забытьи.

Черезъ нѣсколько минутъ экипажъ въѣхалъ въ большія каменныя ворота, освѣщенныя краснымъ фонаремъ; Рамбера повели по темной скользкой лѣстницѣ во второй этажъ, гдѣ въ большой комнатѣ, раздѣленной деревянной балюстрадой и освѣщенной висячими лампами, нѣсколько человѣкъ писали за конторками, а другіе грѣлись около печи. Рамбера посадили на деревянную скамью, и около четверти часа онъ просидѣлъ неподвижно, безсознательно.

Наконецъ, за нимъ пришли какіе-то люди и провели его въ другую комнату, гдѣ передъ большой конторкой изъ краснаго дерева см дѣлъ толстый господинъ съ красноватымъ лицомъ. Передъ нимъ стояли двѣ свѣчи и лежали бумаги.

-- Вы полицейскій комиссаръ? спросилъ Рамберъ.

Комиссаръ посмотрѣлъ на Ноэля съ удивленіемъ и неудовольствіемъ. Ему показалось оскорбительнымъ, что его спрашивалъ тотъ, котораго онъ самъ намѣревался допрашивать. Чиновникъ второй имперіи, какимъ былъ комиссаръ, скорѣе простилъ-оы преступленіе, чѣмъ такую ошибку, такое извращеніе ролей. Однако, онъ не сдѣлалъ Ноэлю выговора и, взглянувъ ему прямо въ лицо, отвѣчалъ:

-- Да.

-- Такъ вы выслушаете мое показаніе.

-- Извините, сказалъ комиссаръ съ достоинствомъ, подобающимъ его званію, и самъ приступилъ къ допросу.

Ноэль отвѣчалъ на предлагаемые ему вопросы просто, естественно. Комиссаръ дозволялъ ему говорить, разсказывать и описывать съ возрастающимъ жаромъ, въ пламенныхъ выраженіяхъ и съ рѣзкими жестами, ту страшную сцену, которой онъ такъ неожиданно былъ свидѣтелемъ. Комиссаръ внимательно слушалъ, наклонивъ голову, и, смотря на Рамбера изъ подлобья, игралъ большими брелоками и печатями. болтавшимися у него на животѣ. Когда Рамберъ кончилъ свой разсказъ, онъ поднялъ голову, устремилъ взглядъ въ пространство и медленію произнесъ:

-- Такъ вы не сознаетесь въ убійствѣ человѣка, трупъ котораго найденъ?

Въ первое мгновеніе Рамберъ не понялъ смысла этихъ словъ; на его чистосердечный, грустный разсказъ, ему отвѣчали такой ужасной фразой: вы не сознаетесь въ убійствѣ? Тупо, безсознательно посмотрѣлъ онъ на комиссара, потомъ обернулся и увидалъ подлѣ себя тѣхъ самыхъ людей, которые его арестовали. Они хладнокровно крутили усы. Несчастный вскочилъ, какъ-бы приподнятый невѣдомой силой; сердце его сжалось болѣзненно, и онъ быстро, отрывисто произнесъ:

-- Какъ! вы спрашиваете... Я сначала не понялъ... вы спрашиваете: убилъ-ли я этого человѣка? Но позвольте, г. комиссаръ, вѣдь это ужь слишкомъ! За кого вы меня принимаете? Я работникъ и умѣю дѣйствовать своими инструментами, а не ножемъ убійцы. Нѣтъ, я вѣрно не разслышалъ. Не можетъ быть, чтобъ вы считали меня убійцей бѣднаго юноши, котораго я, чортъ возьми, защитилъ-бы грудью, еслибъ успѣлъ явиться во-время.

-- Такъ вы не сознаетесь? холодно повторилъ комиссаръ.

-- Какъ-же вы хотите, чтобъ я сознался? Вѣдь это ужасно. Еслибъ кто нибудь мнѣ сказалъ, что я могу убить человѣка, то я плюнулъ-бы ему въ лицо. Я вы мнѣ это спокойно говорите, потому что вы полицейскій комиссаръ, и меня къ вамъ привели. Но вѣдь я васъ искалъ. Развѣ убійцы розыскиваютъ полицію? Если-бы я убилъ, я бы убѣжалъ... Вотъ я себя-же защищаю, дуракъ... Послушайте, г. комиссаръ, я живу на бульварѣ Опиталя, домъ No 115. Меня зовутъ Ноэль Рамберъ, я работалъ мѣсяцъ тому назадъ на фабрикѣ Потонье и К^о, я не бродяга, вы можете навести справки, товарищи скажутъ, что я честный человѣкъ, и хотя хозяева мнѣ отказали за неимѣніемъ работы, но они всегда меня уважали. Всему виною эти пальцы, ихъ пришлось отрѣзать, я попалъ рукой въ машину и не могъ работать. Еслибы не это, то, конечно, я не сталъ-бы гулять по ночамъ. Это не въ моихъ привычкахъ... Нѣтъ, мнѣ надо было остаться, дома съ моимъ мальчикомъ. Онъ еще маленькій, но попробуйте ему сказать, что его отецъ убійца!.. Убійца! вѣдь это нелѣпо, г. комиссаръ. Я убилъ! вотъ вздоръ. Я часто голодалъ, во никогда мнѣ не приходила въ голову мысль украсть кусокъ хлѣба. Вотъ что я вамъ скажу. Меня могли найти мертвымъ отъ холода и голода на чердакѣ съ моимъ мальчуганомъ, по чтобъ я подумалъ протянуть руку въ чужой карманъ или ударить кого-нибудь ложемъ... Нѣтъ, это немыслимо!

Несчастный говорилъ, размахивая руками въ лихорадочномъ волненіи; повременамъ хриплый кашель прерывалъ его слова, и на глазахъ его навертывались крупныя слезы. Комиссаръ молча слушалъ и смотрѣлъ на него, выбивая дробь по конторкѣ деревяннымъ ножемъ. Вдругъ онъ, обратясь къ одному изъ полицейскихъ, арестовавшихъ Ноэля, спросилъ:

-- Есть вещественныя доказательства?

Полицейскій подалъ андалузскій ножъ, лезвее котораго было въ крови.

-- Такъ это не вашъ ножъ? спросилъ комиссаръ.

-- Я его видѣлъ на столѣ. Онъ его взялъ и имъ убилъ бѣднаго юношу.

-- Хорошо, отвѣчалъ комиссаръ:-- завтра все разъяснится.

И онъ приказалъ отвести Рамбера въ сосѣднюю залу, гдѣ одинъ изъ чиновниковъ записалъ его имя, фамилію и пр. Потомъ его обыскали и нашли въ карманѣ нѣсколько золотыхъ монетъ.

-- У васъ триста шестьдесятъ франковъ? Гдѣ вы ихъ нашли или какъ заработали? спросилъ комиссаръ, которому тотчасъ донесли о важномъ открытіи.

-- Триста шестьдесятъ франковъ! произнесъ Рамберъ съ удивленіемъ и подумалъ, сколько-бы игрушекъ можно купить Жаку.

Онъ совершенно забылъ объ этихъ деньгахъ, но теперь разсказалъ, все подробно, о своей встрѣчѣ въ Елисеійскихъ Поляхъ съ неизвѣстной женщиной, которая просила его оказать ей услугу и, поблагодаривъ его отъ души, высыпала ему въ руку все золото, которое было у нея въ портмоне.

-- А я объ этомъ и не сказалъ, прибавилъ Рамберъ,-- но я вѣдь только для нея и пошелъ въ Божонъ... О! какъ у меня трещитъ голова. Я забылъ это сказать... между-тѣмъ это обстоятельство нужно было объяснить прежде всего.

-- Конечно, замѣтилъ комиссаръ и, съ улыбкой презрительнаго сомнѣнія, вышелъ изъ комнаты.

Въ эту минуту показались въ дверяхъ нѣсколько солдатъ, и Ноэля свели внизъ по темной лѣстницѣ въ арестантскую, гдѣ онъ въ изнеможеніи упалъ на полъ.

-- Все равно, подумалъ онъ,-- мнѣ надо отдохнуть гдѣ-бы то ни было. Жакъ спитъ у привратника, а я... совсѣмъ умаялся.

Одинъ изъ солдатъ, видя его блѣдное, изнуренное лицо и забрызганныя грязью лохмотья, подалъ ему кусокъ хлѣба и кружку воды. Ноэль дошелъ до той степени изнуренія, за которой слѣдуетъ смерть. Онъ утолилъ жажду водой и, какъ звѣрь, набросился на хлѣбъ, потомъ на лицѣ его показалась та безсмысленно довольная улыбка, которую можно замѣтить у выздоравливающаго больного, только-что оставившаго строгую діэту, или у несчастнаго, спасеннаго отъ голодной смерти, Потомъ, усталый, изнеможенный, не думая ни о чемъ, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что произошло, онъ заснулъ тяжелымъ, болѣзненно-свинцовымъ сномъ, который смыкаетъ глаза солдата въ ночь послѣ сраженія.

Но иногда сонъ немилосерднѣе дѣйствительности. Бѣдный Рамберъ, метаясь въ лихорадкѣ на своемъ жесткомъ ложѣ, видѣлъ страшные сны: ему казалось, что Жакъ лежалъ въ колыбели, въ припадкѣ крупа, и тщетно звалъ на помощь. Ноэль хотѣлъ бѣжать къ нему, но не могъ. И холодной потъ, какъ въ предсмертной агоніи, выступалъ на исхудаломъ тѣлѣ бѣдняка.

II.

Человѣкъ, который въ глазахъ Ноэля Рамбера схватилъ андалузскій ножъ, вонзилъ его въ сердце несчастнаго юноши и бѣжалъ, выстрѣливъ изъ пистолета, былъ Даніэль Морталь. Это имя до сихъ поръ живетъ въ памяти жителей одного изъ пиренейскихъ департаментовъ, гдѣ, лѣтъ около двадцати тому назадъ, Морталь былъ администраторомъ и оставилъ послѣ себя страшные, неизгладимые слѣды. Это былъ одинъ изъ тѣхъ безпокойныхъ, честолюбивыхъ искателей приключеній, которые, побуждаемые жаждой богатства, матерьяльнымъ скептицизмомъ и поклоненіемъ успѣху и силѣ, часто захватываютъ власть, благодаря несчастнымъ обстоятельствамъ. И тогда неудивительно, что честные люди отворачиваются отъ власти, сосредоточенной въ такихъ рукахъ.

Жизнь Даніэля Морталя была полна всевозможными треволненіями, дни ведра смѣнялись днями непогоды и, вообще, это была жизнь грязная, если еще не хуже. Прежде, чѣмъ онъ занялъ видное и значительное мѣсто, онъ долго влачилъ свое существованіе въ неизвѣстности среди самыхъ разнообразныхъ и смѣлыхъ приключеній. Сынъ богатаго марсельскаго кораблестроителя, онъ съ ранней юности остался сиротой съ значительнымъ состояніемъ, которое онъ въ короткое время пропустилъ сквозь пальцы въ веселой, развратной жизни. Природа создала его желѣзнымъ или, лучше, каменнымъ, какъ физически, такъ и нравственно. Высокаго роста, дерзкой красоты, съ нѣжными и вмѣстѣ энергичными глазами, съ черной, шелковистой бородой, онъ отличался необыкновенной граціей и страшной силой мускуловъ. Онъ былъ въ одно и то-же время человѣкомъ дѣйствія и мысли. Подобные люди, посвятивъ себя добру, пересоздали-бы весь міръ; напротивъ, повинуясь своимъ страстямъ, они только усиливаютъ хаосъ зла. Отличаясь вѣрностью взгляда и быстротою соображенія, Морталь много читалъ, но все-же предпочиталъ гимнастику мускуловъ гимнастикѣ ума. Онъ отлично ѣздилъ верхомъ, великолѣпно фехтовалъ и былъ однимъ изъ героевъ постыдной свѣтской молодежи того времени. Онъ славился дерзкими побѣдами надъ женщинами, безумными успѣхами въ игрѣ, кровавыми дуэлями, которыя дорого ему обходились и быстро вели его къ раззоренію.

Въ одинъ прекрасный день онъ узналъ отъ своего стряпчаго, что все его состояніе было прожито, и въ тотъ-же вечеръ, возвращаясь домой, онъ былъ тяжело раненъ бѣднымъ лавочникомъ, дочь котораго онъ обезчестилъ. Во время долгой, тяжкой болѣзни, Морталь обдумалъ свое положеніе и пришелъ къ тому убѣжденію, что онъ рожденъ для болѣе широкой, великой дѣятельности, его мучили безумныя, честолюбивыя мечты Бонапарта, его, голоднаго, санкюлота. Его не пугала бѣдность, онъ зналъ, что скоро, безъ большого труда, онъ можетъ нажить себѣ состояніе, но онъ жаждалъ власти, а въ буржуазной монархіи Людовика-Филиппа онъ не видѣлъ для себя возможности составить блестящую карьеру. Потому, простясь съ старымъ свѣтомъ, онъ рѣшился попытать счастья въ новомъ.

Такимъ образомъ, двадцати четырехъ лѣтъ отъ роду, онъ отправился въ Америку добывать богатство и провелъ тамъ восемь лѣтъ среди всевозможныхъ трудностей, лишеній и ударовъ судьбы, которые сразили-бы всякаго другого, но только не его, они закалили его желѣзную, ничѣмъ неопреодолимую натуру. Этотъ періодъ его дѣятельности нѣсколько туманенъ; здѣсь легенды примѣшиваются къ историческимъ фактамъ. Онъ былъ то пѣвцемъ въ Филадельфіи, то учителемъ фехтованья въ Нью-Іоркѣ, то предводителемъ шайки въ Ріо-Гранде; здѣсь несчастнымъ бѣднякомъ, тамъ знатнымъ вельможей, въ Калифорніи рудокопомъ на золотыхъ розсыпяхъ, въ Бостонѣ редакторомъ газеты; и вездѣ веселый, привлекательный, съ ироническій улыбкой, онъ смѣло, дерзко навязывалъ себя народу, котораго ничто не удивляетъ и который идетъ впередъ на всѣхъ парахъ, несмотря ни на что. Въ теченіи восьми лѣтъ, Морталь нажилъ почти честно и прожилъ десять состояній. Однако, принимаясь за созданіе одинадцатаго, онъ чувствовалъ, что ему начинала надоѣдать эта жизнь подъ давленіемъ тридцати шести атмосферъ. Онъ собирался было жениться на богатой мехиканкѣ и спокойно поселиться на ея богатой родинѣ, какъ вдругъ получилъ извѣстіе о революціи 1848 года во Франціи. Всѣ его честолюбивыя мечты разомъ воскресли, онъ увидѣлъ возможность осуществить невозможное и полетѣлъ въ Европу, но подумавъ даже о бѣдной мехиканкѣ, которая съ горя задушила себя своими великолѣпными волосами. На подобныя мелочи, какъ онъ ихъ называлъ, Морталь, конечно, не обращалъ вниманія.

Возвратясь во Францію, онъ съ пламенной энергіей бросился въ политическій водоворотъ. Ему было рѣшительно все равно, какой партіи ни служить; онъ зналъ, что въ случаѣ надобности всѣмъ измѣнитъ; въ сущности ему нужна была только ступень для достиженія своихъ честолюбивыхъ цѣлей. Сначала онъ былъ крайнимъ радикаломъ, бабефистомъ, а потомъ, видя, что вѣтеръ перемѣнился, ловко перешелъ на сторону людей порядка и сталъ распространять реакціонерную пропаганду въ гостиныхъ и газетахъ. Отличаясь тонкимъ знаніемъ жизни и презрѣніемъ къ людямъ, придававшими ему еще болѣе силы, онъ былъ тѣмъ опаснѣе, что скрывалъ свою страсть, свою жажду власти и богатства подъ личиной свѣтскаго изящества и увлекательнаго ума.

Однако, онъ еще не достигъ желанной цѣли. Ему предлагали, какъ и многимъ другимъ въ минуту реакціи, ту долю административной власти, которая удовлетворила-бы не столь великаго честолюбца. Но Даніель Морталь желалъ большаго и лучшаго; пока-же продолжалъ смотрѣть на политическія событія, какъ посторонній зритель, аплодируя, однакожъ, всѣмъ выходкамъ реакціи и всѣмъ клеветамъ, которыя распускали о побѣжденныхъ радикалахъ. Многіе изъ его друзей находились у кормила правленія, и время отъ времени онъ одобрительно говорилъ имъ: "браво"! У одного изъ подобныхъ друзей, товарища его бурной юности, а теперь префекта на югѣ Франціи, онъ гостилъ въ то время, когда тамъ получена была депеша о государственномъ переворотѣ 2-го декабря. Изумленіе и негодованіе всѣхъ честныхъ людей не знало границъ; за то многіе увидѣли, что теперь открывается для нихъ счастливый случай къ достиженію славы и богатства. Пока нерѣшительные люди колебались, смѣльчаки бросились головой въ пучину, обѣщавшую имъ все. Надо отдать справедливость Морталю, онъ былъ въ числѣ послѣднихъ. Онъ ни минуты не колебался, онъ сразу понялъ, какой неожиданный, блестящій путь открывался передъ нимъ. Однакожъ, извѣстіе объ этомъ событіи застало его въ такую минуту, когда онъ могъ потерять всю вѣрность своего взгляда.

Наканунѣ, въ безумной борьбѣ на зеленомъ полѣ съ однимъ изъ блестящихъ представителей мѣстной аристократіи, Лавердаконъ, онъ проигралъ громадную сумму денегъ, двѣсти тысячъ франковъ. Не имѣя ни гроша и не зная, откуда ихъ добыть, Морталь возвратился домой въ самомъ мрачномъ расположеніи духа, какъ вдругъ ему подали письмо отъ его друга, префекта, который просилъ его немедленно пріѣхать по очень важному дѣлу. Не ложась спать, бѣдный, убитый своей неудачей Морталь отправился въ префектуру.

-- Важныя новости, сказалъ префектъ, подавая ему депешу: -- научи меня, что дѣлать? Государственный переворотъ совершенъ, національное собраніе распущено, въ Парижѣ дерутся, здѣсь вѣрно будетъ тоже. Что дѣлать, на что рѣшиться? Протестовать противъ переворота или поддержать его?

Прежде чѣмъ префектъ окончилъ свою отрывочную рѣчь, Морталь уже рѣшился; съ непостижимой быстротой онъ понялъ все и съ радостью почувствовалъ себя въ родной стихіи борьбы и смѣлыхъ приключеній.

-- Ты понимаешь, продолжалъ префектъ,-- дѣло идетъ о спасеніи порядка, собственности, семейства!

-- Надо спасать все это, а ты еще сомнѣваешься! произнесъ съ иронической улыбкой Морталь.-- Скотина ты, больше ничего. Нашъ часъ насталъ, а ты не видишь своего счастья. Позволь мнѣ распорядиться всѣмъ: это моя стихія. Я тебѣ не дамъ дурного совѣта.

И Морталь вернулся домой веселый, радостный. Онъ чувствовалъ, что первая, тревожная половина его жизни кончена, что наступаетъ новый періодъ -- періодъ жатвы, что не только для него, но и для всей Франціи наступаетъ новый порядокъ вещей, и въ роковомъ разложеніи всего существующаго порядка на его долю выпадетъ хорошая пожива. На столѣ онъ нашелъ письмо отъ Лавердака, который очень любезно предлагалъ Морталю отыграться или отсрочить насколько-угодно его неблагоразумный проигрышъ, который онъ не могъ считать обыкновеннымъ картежнымъ долгомъ, платимымъ, по обычаю, въ двадцать четыре часа. Это благородное великодушіе, однако, не тронуло Морталя, -- напротивъ, взбѣсило его. Онъ видѣлъ въ немъ только оскорбительное сожалѣніе соперника и, схвативъ перо, съ лихорадочнымъ волненіемъ отвѣчалъ Лавердаку, что, конечно, у него не было готовыхъ двухсотъ тысячъ, но картежный долгъ -- долгъ чести, и Лавердакъ получитъ всѣ деньги сполна черезъ нѣсколько дней. Отправивъ это письмо, онъ поспѣшилъ въ префектуру, гдѣ его ждали съ нетерпѣніемъ, и забылъ все на свѣтѣ, кромѣ необходимости принять немедленно мѣры вмѣстѣ съ военными властями къ устрашенію пламеннаго пиренейскаго населенія.

Разсказъ о томъ, какъ устрашали, преслѣдовали, убивали, ссылали несчастный народъ въ эту мрачную эпоху, принадлежитъ не роману, а исторіи, которая достойно заклеймитъ декабрьскіе ужасы. Здѣсь мы приведемъ только одинъ достовѣрвый фактъ, переданный очевидцемъ, имя котораго принадлежитъ къ числу самыхъ чистыхъ, славныхъ именъ Франціи. Одна бѣдная поселянка, мужъ которой былъ признанъ мятежникомъ (въ то время всѣ защищавшіе законъ считались мятежниками), несмыслившая ничего въ политикѣ, была приведена къ префекту.

-- Гдѣ вашъ мужъ, спросилъ онъ,-- гдѣ онъ скрывается?

-- Не знаю.

-- Вы не хотите открыть тайны?

-- У меня нѣтъ никакой тайны.

-- Отведите ее въ тюрьму, она тамъ одумается.

Несчастная женщина недавно родила и кормила ребенка. У нея вырываютъ ребенка изъ рукъ и запираютъ ее въ мрачную тюрьму. Среди ночи раздаются ужасные крики бѣдной жертвы; жена тюремщика вбѣгаетъ въ ужасѣ и видитъ, что груди несчастной такъ переполнены молокомъ, что готовы лопнуть. Тронутая этимъ грустнымъ зрѣлищемъ, жена тюремщика бѣжитъ прямо къ префекту и умоляетъ его отдать ребенка бѣдной матери.

-- Зачѣмъ?

-- Она ужасно страдаетъ... у нея лопнутъ груди.

-- А-а! груди лопнутъ! Тѣмъ лучше: тайна выйдетъ хотъ оттуда.

Нигдѣ во Франціи въ эту тяжелую эпоху народъ не подвергался такимъ ужаснымъ преслѣдованіямъ, какъ въ этомъ пиринейскомъ уголкѣ, куда случай занесъ на нѣсколько дней Даніэля Моргали. Искатель приключеній воспользовался вполнѣ розыгрывавшейся передъ нимъ драмой; почти вся страна взялась за оружіе въ защиту попраннаго закона; войска преслѣдовали мятежниковъ, какъ гончіе звѣря, и вскорѣ вездѣ виднѣлись только раззоренныя селенія, слышались вопли вдовъ и сиротъ. Побѣжденный народъ плакалъ отъ злобы и горя. Даніэль Морталь, слѣдуя верхомъ за колонами войска, давалъ совѣты властямъ, какъ человѣкъ опытный, привыкшій къ большимъ охотамъ и подвигамъ американскихъ гверильясовъ въ южной Америкѣ. Послѣ пораженія мятежниковъ настали ссылки. Не только дѣйствительно возстававшіе, но и тѣ, которыхъ подозрѣвали, ссылались сотнями въ Гвіану, Африку, Ламбесу; цѣлыя толпы несчастныхъ, закованныхъ, какъ преступники, попадались на всѣхъ дорогахъ.

Устрашенное населеніе замолчало. но какъ ни привыкли къ арестамъ и ссылкамъ, всѣхъ безъ исключенія поразило извѣстіе, что въ числѣ арестованныхъ гражданъ находится и Лавердакъ. Правда, онъ, какъ честный человѣкъ, громко выразилъ свое негодованіе при первомъ извѣстіи о государственномъ переворотѣ, но онъ никогда не считался радикаломъ или человѣкомъ дѣйствія. Благородный, либеральный на словахъ, Лавердакъ былъ довольно богатый аристократъ, предпочитавшій веселую, свѣтскую жизнь политической дѣятельности. Онъ игралъ въ карты, держалъ пари на скачкахъ, принималъ участіе во всѣхъ веселыхъ обѣдахъ и ужинахъ и вообще жи.гь шумно, проѣдая приданое жены, которую онъ очень любилъ, также какъ и двоихъ сыновей, хотя совершенно безсознательно дѣлалъ жену вполнѣ несчастной. Подобное существованіе веселаго, свѣтскаго человѣка, очевидно, не могло подать повода къ обвиненію въ политическомъ преступленіи, и потому понятно, какъ удивилъ всѣхъ, въ особенности его самого, неожиданный арестъ Лавердака.

Тщетно старалась г-жа Лавердакъ узнать причину разразившагося надъ ея головою несчастья: префектъ ея не принялъ и ей пришлось терпѣливо дожидаться, вока ей возвратятъ дорогого человѣка. Однажды вечеромъ къ ней въ домъ явилась полиція и стала обыскивать всѣ комнаты, забирая рѣшительно всѣ бумаги, точно Лавердакъ участвовалъ въ какомъ-нибудь политическомъ заговорѣ. Особенную энергію въ поискахъ выказывалъ какой-то неизвѣстный, сопровождавшій полицейскаго комиссара. Этого человѣка г-жа Лавердакъ никогда не видала, и онъ не принадлежалъ къ мѣстному обществу. Это былъ Даніэль Морталь; при каждой бумагѣ, какую ему подавали полицейскіе, онъ произносилъ сквозь зубы: "это не то, это не то".

Послѣ ухода полиціи и Морталя, который, очевидно, не нашелъ того, чего искалъ, меньшой изъ сыновей г-жи Лавердакъ, шестилѣтній Жоржъ, подошелъ къ матери и подалъ ей красный бумажникъ, который всегда носилъ при себѣ его отецъ.

-- Вотъ, мама, сказалъ онъ, -- можетъ быть, они искали этотъ бумажникъ. Они его уронили, разбирая бумаги, а я поднялъ на полу, у самыхъ ногъ сердитаго господина.

Г-жа Лавердакъ открыла бумажникъ, и въ немъ оказались различныя записки отъ пріятелей ея мужа; одно только письмо было подписано неизвѣстнымъ ей именемъ Морталя, и въ немъ говорилось о картежномъ долгѣ. Конечно, она не обратила вниманія на это письмо и хотѣла бросить на столъ бумажникъ, какъ неожиданно увидѣла въ немъ какой-то счетъ, писанный ея мужемъ. Бѣдная женщина съ любовью поцѣловала дорогой почеркъ и спрятала бумажникъ, какъ святыню.

Между тѣмъ Лавердака заточили въ тюрьму вмѣстѣ съ мятежниками, которые взялись за оружіе при извѣстіи о государственномъ переворотѣ. Тутъ были люди всякихъ положеній: поселяне, сельскіе мэры, адвокаты, нотаріусы и редакторы газетъ, ибо буржуазія также платила свою дань новому правительству. Въ этой разнородной толпѣ, ожидавшей казни или ссылки, Лавердакъ увидѣлъ человѣка, къ которому онъ всегда питалъ самое глубокое, искреннее уваженіе. Это былъ медикъ, одинъ изъ тѣхъ врачей для бѣдныхъ, наука которыхъ всегда готова къ услугамъ несчастныхъ. Его звали Паскаль Артесъ. Вся жизнь этого человѣка была длиннымъ рядомъ самопожертвованій и мужественныхъ подвиговъ, возбуждавшихъ уваженіе даже въ рядахъ его враговъ.

Двадцати лѣтъ Паскаль Артесъ покинулъ родительскій домъ въ Провансѣ и явился въ Парижъ богатымъ красавцемъ, съ длинными волосами, окаймлявшими умное, энергичное лицо съ чудными, блестящими глазами. Онъ могъ вести въ Парижѣ жизнь веселую, спокойную, словомъ, жизнь свѣтскихъ молодыхъ людей, но онъ отказался отъ подобнаго существованія. На самыхъ балахъ, куда влекла его молодость, онъ задумывался надъ несчастіями страждущихъ и угнетенныхъ, и отдалъ имъ все, что имѣлъ: юность, богатство; въ жертву своимъ идеаламъ онъ приносилъ жизнь съ улыбкой, безъ фразъ и дѣлилъ съ своими товарищами всѣ опасности и преслѣдованія.

Сидя въ тюрьмѣ, онъ сожалѣлъ не себя, а своихъ бѣдныхъ больныхъ. Хотя онъ пользовался уже большой извѣстностью, хотя уже тогда онъ предвидѣлъ открытія Клода Бернара и то движеніе, которое должно было связать французскія теоріи Ламарка съ англійской системой Дарвина и нѣмецкими идеями Бюхнера, Паскаль Артесъ отдался всецѣло бѣднякамъ, онъ сдѣлался прячемъ тѣхъ страждущихъ, которымъ не на что лечиться. Онъ обходился съ своими больными съ удивительной нѣжностью, покупалъ на свой счетъ для нихъ лекарства и, когда его благодарили, онъ съ улыбкой отвѣчалъ, пожимая плечами -- Полноте, я вамъ обязанъ, а не вы мнѣ. Развѣ вы не видите, я дѣлаю опыты. Только, вмѣсто того, чтобъ убивать, я излечиваю, вотъ и все.

Во время своего тюремнаго заключенія, Артесъ ухаживалъ за своими товарищами и даже въ тюремщикахъ возбуждалъ глубочайшее къ себѣ уваженіе. Такъ, однажды, въ крѣпости Бель-Иль, арестанты взбунтовались по причинѣ дурного качества отпускаемаго имъ хлѣба, комендантъ приказалъ разстрѣлять безжалостно каждаго, кто предъявитъ претензію. Тогда Артесъ вышелъ впередъ и обнажилъ грудь. Никто не посмѣлъ въ него стрѣлять, и на другой день стали выдавать хлѣбъ лучшаго достоинства.

-- Этой перемѣной обязаны только вамъ, сказалъ Артесу одинъ изъ офицеровъ: -- вы единственный человѣкъ, котораго паши солдаты никогда не рѣшатся разстрѣлять.

Увидавъ въ тюрьмѣ рядомъ съ собою Артеса, Лавердакъ спросилъ его:

-- Вы здѣсь, Артесъ? Вы арестантъ?

-- Когда законъ попранъ, то всѣ уважающіе его непремѣнно подвергаются преслѣдованію, отвѣчалъ Артесъ,-- этого требуетъ логика.

-- Я полагалъ, что вы въ Парижѣ.

-- Я тамъ былъ, но, при первомъ извѣстіи о государственномъ переворотѣ, я пріѣхалъ сюда, такъ какъ здѣсь для меня было больше дѣла. Я вступилъ въ ряды защитниковъ закона. Насъ встрѣтили картечью, насъ разбили; меня арестовали вмѣстѣ съ другими, я виновенъ въ томъ, что защищалъ законъ, и жду возмездія за свои дѣла, которыя, конечно, считаются преступными въ глазахъ этихъ людей. Но вы какимъ образомъ сюда попали? Развѣ вы перешли на нашу сторону?

Лавердакъ разсказалъ исторію своего непонятнаго ареста, котораго онъ рѣшительно ничѣмъ не могъ себѣ объяснить.

-- Въ этомъ-то и заключается наша сила или слабость, прибавилъ онъ: -- мы никому ненужные, ни на что неспособные гуляки проходимъ мимо событіи, не принимая въ нихъ никакого участія. По все-же у васъ есть совѣсть, которая подсказываетъ намъ, что благородно, и что подло. Я всегда вамъ завидывалъ, Артесъ, и постоянно говорилъ, что не видывалъ человѣка, который внушалъ-бы мнѣ своей прямой, честной жизнью такое уваженіе, какъ вы.

-- Да, отвѣчалъ простодушно Паскаль Артесъ; -- я, кажется, исполнилъ свой долгъ.

-- По крайней мѣрѣ, прибавилъ со смѣхомъ Лавердакъ:-- вы знаете, почему вы здѣсь.

Однако, постоянно размышляя объ одномъ и томъ-же предметѣ, сближая всѣ мелкія обстоятельства, предшествовавшія и сопровождавшія его арестъ, Лавердакъ мало по малу наткнулся на мысль, что виновникомъ его несчастья былъ никто иной, какъ Даніэль Морталь, проигравшій ему громадную сумму денегъ и, какъ извѣстно, принимавшій дѣятельное участіе во всѣхъ распоряженіяхъ префекта. Лавердакъ тотчасъ передалъ Артесу свои соображенія, по рыцарски благородный Артесъ не хотѣлъ вѣрить, чтобы человѣческая низость могла дойти до того, чтобъ политическимъ преслѣдованіемъ избавляться отъ платежа частнаго долга.

-- Подождемъ, говорилъ Лавердакъ,-- насъ отдадутъ подъ судъ, тогда все откроется, и мы увидимъ, справедливы-ли мои подозрѣнія.

Эти подозрѣнія, однако, раздѣлялъ не одинъ Лавердакъ; многіе изъ его знакомыхъ также, сопоставляя событія, картежный долгъ Моргала, арестъ Лавердака, участіе Морталя во всѣхъ преслѣдованіяхъ мятежниковъ, обыскъ подъ его личнымъ руководствомъ въ домѣ Лавердака,-- пришли къ убѣжденію, что подозрительный марселецъ игралъ коварную роль въ арестѣ Лавердака. Эти соображенія еще болѣе подтвердились, когда узнали отъ г-жи Лавердакъ, что въ послѣднее время ея мужъ ни отъ кого не получалъ въ уплату большой суммы денегъ.

-- Вотъ почему и схватили несчастнаго, говорили другъ другу шепотомъ его знакомые, и всѣ ждали съ нетерпѣніемъ суда надъ арестованными лицами.

Но никого изъ арестованныхъ не судили, а въ одинъ прекрасный день выстроили въ колону, сковавъ по двое тяжелыми оковами, и подъ конвоемъ отправили въ Тулонъ. Въ числѣ этихъ несчастныхъ находились Артесъ и Лавердакъ, которые случайно были скованы одной цѣпью и стояли во главѣ колоны человѣкъ въ четыреста. При отправленіи въ путь, префектъ объявилъ полицейскому офицеру, начальнику конвоя, что каждый изъ арестантовъ, который вздумаетъ сдѣлать попытку бѣжать, долженъ быть немедленно растрѣлянъ. Рядомъ съ префектомъ стоялъ изящно одѣтый Даніэль Морталь; какъ показалось Лавердаку, онъ указалъ пальцемъ полицейскому офицеру на двухъ арестантовъ: на него, Лавердака, и на Артеса.

Было холодное, декабрьское утро; тяжелые шаги узниковъ и подковы конвойныхъ лошадей звонко раздавались по мерзлой землѣ. Плохо одѣтые, дрожа отъ холода, несчастные шли машинально, почти безсознательно. Нѣкоторые вспоминали о своихъ женахъ, дѣтяхъ, жилищахъ, поляхъ, и горькія слезы навертывались у нихъ на глазахъ. Другіе, почти дѣти, съ героическою твердостью затягивали отъ времени до времени веселую пѣсню. Тогда начальникъ конвоя подскакивалъ къ нимъ и, махая саблей, кричалъ:

-- Молчать, скоты!

-- Бѣдный человѣкъ, думалъ Артесъ;-- онъ полагаетъ, что исполняетъ свой долгъ.

Около полудня несчастнымъ дали минутный отдыхъ и дозволили съѣсть по куску хлѣба и выпить воды изъ сосѣдняго ручья. Потомъ снова пустились въ путь. Какъ мы уже сказали, Паскаль Артесъ и Лавердакъ шли во главѣ колонны, и остальные соразмѣряли свои шаги съ ихъ шагами.

-- Цивилизація идетъ впередъ, любезный Артесъ, говорилъ Лавердакъ съ ироническою улыбкой;-- міръ вступаетъ въ новую эпоху.

-- Ничего, отвѣчалъ задумчиво Артесъ;-- право и истина вѣчны.

Спускаясь съ одной горы въ поляну, Артесъ и Лавердакъ невольно принуждены были бѣжать отъ напора слѣдовавшей за ними массы.

-- Это что такое! воскликнулъ начальникъ конвоя, перерѣзывая имъ дорогу;-- вы хотите бѣжать?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Ловердакъ;-- какъ-же мы можемъ бѣжать: мы скованы, какъ преступники.

-- Вы вполнѣ этого заслуживаете; но у васъ ноги свободны и вы хотите этимъ воспользоваться. Предупреждаю васъ, что, если вы еще разъ побѣжите, я исполню данное мнѣ приказаніе и убью васъ, какъ собакъ.

-- Милостивый государь, сказалъ Артесъ, съ гордой ироніей,-- мы бѣжимъ потому, что на насъ напираютъ наши товарищи. Мы вовсе не намѣрены бѣжать; мы вамъ принадлежимъ, по надѣемся, что вы дадите намъ, наконецъ, судей. Если-же вы желаете кончить дѣло скорѣе, то, сдѣлайте одолженіе, стрѣляйте: мы ваши.

-- Ну! воскликнулъ начальникъ конвоя, -- попробуйте еще разъ бѣжать и вы увидите.

Дорога становилась все круче и круче, и, несмотря на всѣ усилія Лавердака и Артеса, сотни людей, толкавшіе ихъ сзади, принуждали ихъ ускорить шагъ и, наконецъ, они снова побѣжали.

-- Чортъ возьми, я васъ предупредилъ! воскликнулъ начальникъ конвоя и, выхвативъ пистолетъ, прицѣлился въ Лавердака.

Несчастный обернулся, и дуло пистолета почти прикоснулось къ его лбу. Раздался выстрѣлъ, и черепъ Лавердака разлетѣлся на мелкіе куски; крикъ ужаса и дикой злобы вырвался изъ сотни устъ, и колонна остановилась. Блѣдный, выпрямившись во весь ростъ, Паскаль Артесъ гордо смотрѣлъ на убійцу, пистолетъ котораго еще дымился. На щекахъ и на одеждѣ Артеса виднѣлись пятна крови и куски мозга; а трупъ Лавердака, истекая кровью, безжизненно висѣлъ на поддерживавшей его цѣпи.

Артесъ ждалъ смерти и съ презрительной улыбкой глядѣлъ на своего палача. По одной жертвы, казалось, было не достаточно; начальникъ конвоя грозно взглянулъ на всю колону, оглашавшую воздухъ криками и сурово произнесъ:

-- И съ вами будетъ тоже, если посмѣете роптать.

Солдаты, блѣдные, дрожали отъ стыда, а несчастные узники, потерявъ всю свою энергію въ долгомъ заточеніи, умолкли и мрачно смотрѣли, какъ тѣло Лавердака сняли съ цѣни и положили въ фургонъ, слѣдовавшій за колонной.

-- Держитесь крѣпче, произнесъ злобно офицеръ и обратился къ Артесу:-- мнѣ бы слѣдовало стрѣлять и въ васъ.

-- Отчего-же вы этого не сдѣлали? отвѣчалъ Артесъ, отирая кровь съ своего лица и одежды.

-- Какъ! вы еще смѣете разговаривать?

-- Да, и я требую вашего имени, чтобы убить васъ, когда меня выпустятъ на свободу.

Внѣ себя отъ злобы офицеръ выхватилъ саблю, но одинъ изъ солдатъ громко воскликнулъ:

-- Нѣтъ, чортъ возьми! довольно, мы не палачи!

Офицеръ взглянулъ прямо въ глаза солдату, который, крутя свой сѣдой усъ, едва удерживалъ крупныя слезы, выступившія у него на глазахъ.

-- Не вмѣшивайся не въ свое дѣло, старикъ, произнесъ начальникъ конвоя и, отвернувшись, скомандовалъ:-- маршъ!

Паскаль Артесъ былъ спасенъ, но только отъ смерти. Втеченіи долгихъ лѣтъ онъ томился въ крѣпости Сен-Мишель, въ Ламбесѣ, въ Кортѣ. Но когда впослѣдствіи онъ былъ выпущенъ на свободу и возвратился во Францію, то первымъ его дѣломъ было вызвать на дуэль начальника конвоя, застрѣлившаго Лавердака.

-- Къ чему намъ драться? спросилъ офицеръ у присланныхъ къ нему секундантовъ.

-- Къ тому, чтобъ васъ убить, отвѣчалъ Артесъ въ тотъ-же день письмомъ.

Дуэль произошла въ Бельгіи, и противникъ Артеса получилъ тяжелую рану, отъ которой умеръ черезъ два года.

Это было въ 1861 году. Втеченіи послѣднихъ десяти лѣтъ, Даніэль Морталь добился значительнаго богатства. Онъ ясно предугадалъ свою будущность при новомъ правительствѣ, которое рѣшилось развить въ странѣ всѣ животные страсти и инстинкты. Морталь бросился, со всей врожденной ему энергій, въ водоворотъ биржевыхъ спекуляцій, которыя раззоряли столько семействъ и походили скорѣе на плутовскія продѣлки, чѣмъ на промышленныя предпріятія. Онъ жаждалъ богатства, и только богатства.

-- Деньги -- настоящій повелитель въ мірѣ, говорилъ онъ,-- банкиры держатъ въ своихъ рукахъ все, ловкій спекуляторъ можетъ сдѣлаться кредиторомъ цѣлаго государства, и какой-нибудь франкфуртскій банкиръ иногда держитъ въ своихъ рукахъ судьбы мира и войны. Да здравствуютъ деньги! ничто на свѣтѣ не можетъ существовать безъ нихъ.

Такимъ образомъ Морталь предпочиталъ обогащаться въ то время, какъ другіе подобные ему искатели приключеній разыгрывали изъ себя государственныхъ людей и законодателей. Отличаясь жаждой къ богатству, онъ не останавливался ни передъ какими средствами и относился къ биржевымъ дѣламъ такъ-же, какъ къ дѣламъ чести или чувства, то есть какъ флибустьеръ. Кромѣ различныхъ спекуляцій, онъ занимался изданіемъ большой политической газеты, которая служила органомъ реакціи, клеветы и скандала, такъ какъ, по его словамъ, газета должна быть не проводникомъ идей, а приманкой для акціонеровъ.

Морталь по-прежнему оставался блестящимъ, красивымъ франтовски одѣтымъ по послѣдней модѣ, въ бѣломъ галстухѣ, въ безукоризненныхъ перчаткахъ, съ брилліантовыми запонками на батистовой рубашкѣ; подъ руку съ какимъ-нибудь тузомъ биржевого міра, онъ обращалъ на себя вниманіе всѣхъ зѣвакъ въ театрахъ и на гуляньяхъ. Но въ этомъ блескѣ было что-то невольно вселявшее безпокойство и даже страхъ. Подъ чернымъ фракомъ свѣтскаго щеголя, онъ всеже оставался ярымъ дуэлистомъ Марсели и предводителемъ шайки Ріо-Гранде.

Итакъ, Морталь достигъ своей цѣли: онъ былъ богатъ, могущественъ, и его не только уважали, по боялись. Онъ вполнѣ пользовался плодами своихъ трудовъ и наслаждался всѣми утѣхами парижской великосвѣтской жизни. Онъ былъ-бы совершенно счастливъ, если-бы женщина, на которой онъ женился по любви, отвѣчала ему тѣмъ-же. На водахъ въ Ангенѣ Морталь встрѣтилъ молодую дѣвушку поразительной красоты. До тѣхъ поръ онъ имѣлъ любовныя похожденія и интриги, но никогда не любилъ, теперь-же онъ влюбился пламенно, искренно, -- если подобное выраженіе можно отнести къ такому человѣку,-- или, лучше сказать, онъ воспылалъ къ ней всей страстью ненасытнаго желанія. Онъ привыкъ къ легкимъ побѣдамъ, и потому его страсть только усилилась отъ очевиднаго нерасположенія къ нему молодой дѣвушки. Онъ рѣшилъ во что-бы то ни стало обладать ею и просилъ ея руки у старика отца, раззорившагося аристократа. Клара -- такъ звали молодую дѣвушку -- съ дѣтства привыкла жертвовать собою и посвятила себя совершенію ухаживанью за капризнымъ, эгоистичнымъ отцомъ, поэтому она безропотно исполнила его желаніе, вышла замужъ за Даніэля Морталя и, по крайней мѣрѣ, имѣла утѣшеніе видѣть, что ея отецъ умеръ, окруженный роскошью.

Нѣжное, любящее, идеальное созданіе, Клара гадѣялась, что, узнавъ ближе Морталя, она перестанетъ его бояться и что исчезнетъ ея инстинктивное отвращеніе къ нему. Но, несмотря на всѣ усилія Морталя, который, надо ему отдать справедливость, старался всячески преклонить свою грубую, жестокую натуру передъ этой нѣжной женщиной, Клара не только не могла его полюбить, по питала къ нему какую-то инстинктивную ненависть. Она словно чутьемъ догадывалась о мрачномъ прошедшемъ Морталя и съ ужасомъ отъ него отворачивалась. Чувствуя себя совершенно несчастной, она дала ясно понять ему, какъ онъ ей ненавистенъ, и просила, какъ милости, дозволить ей не раздѣлять съ нимъ шумной, свѣтской жизни, а оставаться одной дома съ своими мечтами. Морталь приходилъ въ отчаянье, онъ любилъ эту женщину и страдалъ отъ тѣхъ страданій, которыя самъ ей невольно причинялъ. Онъ терялъ свою веселость, становился мрачнымъ, нервнымъ, хотя чувствовалъ, что этимъ еще болѣе отталкивалъ ее отъ себя. Эти оба существа, столь противоположныя другъ другу, дошли уже до того положеніи, когда ничто не можетъ быть забыто, ничто не прощается. Видя, что всѣ ея мечты попраны, всѣ ея надежды сокрушены, оскорбленная, запуганная Клара сосредоточилась въ себѣ, съежилась, какъ мимоза.

Однако, Морталь не долго поддавался тому, что онъ считалъ женскими капризами, и вскорѣ выказалъ даже въ отношеніяхъ съ женою свой жестокій, повелительный правъ. Онъ потребовалъ, чтобы она выѣзжала съ нимъ въ свѣтъ, и Клара должна была исполнить его непреклонную волю; она стала появляться на балахъ, и красота ея обратила на себя всеобщее вниманіе, къ великому удовольствію Моргали. но сама Клара какъ-бы стыдилась своихъ успѣховъ въ свѣтѣ и предпочитала, если ужь необходимо было выѣзжать, тѣ болѣе скромные вечера, на которыхъ можно было поговорить съ людьми умными, образованными. Особенно она любила бывать въ домѣ стряпчаго своего мужа, Гордона, который собиралъ на своихъ вечерахъ литераторовъ и знаменитостей всякаго рода; въ этомъ избранномъ кружкѣ Клара какъ-бы забывалась, улыбка появлялась на ея лицѣ и хотя она чаще слушала, чѣмъ говорила, но иногда у нея вырывались такія мѣткія, блестящія замѣчанія, что она, по общему приговору, была признана царицею этой маленькой академіи.

Между обычными посѣтителями этого литературнаго кружка, Клара обратила особое вниманіе на одного молодаго человѣка, бѣлокураго, блѣднаго, болѣзненнаго, который часто устремлялъ на нее странные взгляды. Въ этихъ взглядахъ виднѣлись сожалѣніе, безпокойство, грустное сочувствіе и тревожное сомнѣніе, такъ что Клара, встрѣтивъ ихъ, невольно отворачивалась. Она никогда съ нимъ не разговаривала, и онъ какъ-бы нарочно ее избѣгалъ. Она знала только, что онъ былъ музыкантъ и недавно получилъ медаль музыкальной консерваторіи. Однажды она спросила у хозяйки дома, какъ зовутъ этого молодого человѣка.

-- Какъ! воскликнула г-жа Гордонъ,-- вамъ его не представляли? Это Поль Лавердакъ.

И, подойдя къ молодому человѣку, г-жа Гордонъ хотѣла тотчасъ-же представить его Кларѣ, но онъ отказался, говоря:

-- Вы меня извините, но я ношу имя, которое дурно звучитъ въ ушахъ Морталей.

Съ этими словами онъ быстро вышелъ изъ комнаты, а г-жа Гордонъ поспѣшила передать Кларѣ его странныя слова. Они изумили ее, такъ какъ она никогда не слыхала имени Лавердака; блѣдный молодой человѣкъ съ странными безпокойными взглядами заинтересовалъ ее еще болѣе. Очевидно, тутъ скрывалась какая-нибудь тайна, но какая? Вдругъ она вспомнила о Даніэлѣ Морталѣ. Вѣрно, онъ зналъ Лавердака, и сердце ея дрогнуло отъ тяжелаго предчувствія чего-то страшнаго, таинственнаго,

-- Знаете вы Лавердака? спросила она Даніэля, возвращаясь съ нимъ домой въ каретѣ.

-- Лавердака! воскликнулъ Даніэль, и на лицѣ его выразились гнѣвъ и страхъ; -- что вы хотите сказать?

-- Ничего, отвѣчала холодно Клара, устремивъ свои честные, проницательные глаза на его встревоженное лицо;-- мнѣ сегодня намѣревались представить молодого человѣка, котораго зовутъ Лавердакомъ.

Даніэль поспѣшно, съ какимъ-то лихорадочнымъ жаромъ сталъ раскрашивать о наружности этого молодого человѣка, о его лѣтахъ и т. д., машинально повторяй при каждомъ вопросѣ:

-- Лавердакъ! Лаверлакъ!

-- Такъ вы его знаете? рѣзко спросила Клара.

-- Нѣтъ, но, можетъ быть, я знавалъ его отца.

-- Онъ былъ вашъ врагъ?

-- Нѣтъ.

-- Другъ?

-- Я его очень мало зналъ.

-- Такъ отчего-же сынъ не хотѣлъ быть мнѣ представленнымъ?

-- Я не знаю.

Клара теперь убѣдилась, что ея догадки справедливы. Ясно, что какая-то мрачная, роковая связь существовала между ея мужемъ и этимъ молодымъ человѣкомъ. Но какая? Долженъ-ли былъ Даніэль бояться Поля Лавердака, или Лавердакъ краснѣть передъ Даніэлемъ? Она не звала и, конечно, не могла добиться никакого объясненія отъ Морталя. Его не стоило и спрашивать, онъ или промолчалъ-бы или сказалъ-бы ложь. Но она инстинктивно чувствовала, что эта тайна скрывала какое-то несчастье, позоръ, быть можетъ, преступленіе. Она всегда боялась Даніэля, всегда страшилась его прежней жизни, а теперь болѣе чѣмъ когда либо она смотрѣла на его прошедшее съ тѣмъ чувствомъ, съ которымъ смотрятъ съ крутого обрыва на зіяющую подъ ногами бездну. Однако, несмотря на всю женственную нѣжность ея натуры, она была способна на ту энергію, которую вызываетъ въ человѣкѣ оскорбленное чувство честности. Поэтому она рѣшилась просить у самого Поля Лавердака объясненія мучившей ее тайны.

Впрочемъ, желаніе ея не скоро исполнилось и, впродолженіи нѣсколькихъ недѣль, она не встрѣчала Лавердака у г-жи Гордонъ. Наконецъ, она спросила о причинѣ его исчезновенія. Хозяйка дома, смѣясь, сказала ей на ухо, что онъ пересталъ ходить, вѣроятно, потому, что влюбленъ въ Клару и боится съ нею встрѣтиться. Но не успѣла она произнести этихъ словъ, какъ въ комнату вошелъ Поль Лавердакъ и почтительно поклонился обѣимъ дамамъ. Въ ту-же минуту г-жу Гордонъ отозвали въ другую комнату, и Клара, блѣдная, взволнованная, осталась на-единѣ съ молодымъ человѣкомъ.

-- Позвольте васъ спросить, сказала она быстро, рѣшительно, -- почему вы не желали быть мнѣ представленнымъ?

-- Сударыня...

-- Почему? Вы сказали, что ваше имя должно дурно звучать въ моихъ ушахъ. Я этого не понимаю. Что вы хотѣли этимъ сказать?

-- Я, ничего, отвѣчалъ Лавердакъ,-- прошу васъ, извинить меня.

-- Нѣтъ, нѣтъ, вы меня не понимаете. Я васъ не упрекаю, я на это не имѣю никакого права. Я прошу объясненія.

-- Объясненія? повторилъ молодой человѣкъ, видимо смущенный.

Да, объясненія. И вы должны мнѣ его дать, Я просила этого объясненія у моего мужа, но онъ мнѣ отказалъ. Я узнала только, что онъ знавалъ когда-то вашего отца. Если это воспоминаніе для васъ непріятно, то не отвѣчайте, и извините меня за мою навязчивость. Но если придется краснѣть только мнѣ, то умоляю васъ, скажите мнѣ всю правду. Отчего имя Лавердака должно непріятно звучать въ ушахъ Морталей?

Поль Лавердакъ стоялъ передъ нею блѣдный, какъ полотно, губы его дрожали, и едва сдержанная злоба виднѣлась въ его сверкающихъ глазахъ. Онъ ничего не отвѣчалъ, какъ человѣкъ, который боится проронить слово, потому что это слово можетъ нанести смертельную рану.

-- Г. Морталь зналъ вашего отца? повторила Клара.

-- Онъ вамъ это сказалъ? спросилъ Лавердакъ.

-- Да.

-- А сказалъ-ли онъ вамъ также, какъ умеръ мой отецъ? иронически произнесъ молодой человѣкъ.

-- Онъ мнѣ даже не говорилъ, что вашъ отецъ умеръ.

-- Такъ вы ничего не знаете!

-- Ничего, рѣшительно ничего! воскликнула Клара:-- но я желаю знать все! Тутъ есть какая-нибудь страшная тайна... Умоляю васъ, скажите мнѣ всю правду!

Въ ея словахъ слышалось столько твердой рѣшимости, столько грустнаго предчувствія, что ея мужъ игралъ позорную, быть можетъ, преступную роль въ драмѣ, которую скрывали отъ нея, такъ что молодому человѣку стало ее жаль. Г-жа Гордонъ отгадала вѣрно. Поль Лавердакъ, увидавъ Клару Морталь, почувствовалъ къ ней съ первой встрѣчи какое-то пламенное, невольное влеченіе, хотя ея имя и пробудило въ немъ затаенную ненависть къ Морталю, въ которомъ съ дѣтства онъ привыкъ видѣть убійцу своего отца. Сколько разъ онъ слышалъ роковой разсказъ о картежномъ долгѣ, уплоченномъ измѣнническимъ арестомъ и насильственной смертью, сколько разъ онъ видѣлъ красный бумажникъ съ письмомъ Морталя, которое могло служить лучшимъ орудіемъ мести; сколько разъ онъ слышалъ отъ своей любимой матери пламенныя мольбы не думать о мести, оставить преступника наслаждаться своимъ торжествомъ и заботиться только о томъ, чтобъ быть честнымъ труженикомъ. И несмотря на все отвращеніе къ пороку, который, такимъ образомъ, безнаказанно торжествовалъ, молодой человѣкъ исполнялъ желаніе матери, запиралъ въ столъ красный бумажникъ и забывалъ о Даніилѣ Морталѣ. Но встрѣча съ г-жею Морталь снова возбудила въ его сердцѣ накипѣвшую ненависть къ убійцѣ его отца. Однако, эта ненависть не переходила на его жену, и молодой человѣкъ, безмолвно всматриваясь въ ея честныя, благородныя черты, догадывался, что она была не сообщницей преступленія, но мученицей, и онъ невольно питалъ къ ней самое горячее сочувствіе. Быть можетъ, Поль Лавердакъ еще не любилъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, Клару Морталь, но это было то непреодолимое чувство, изъ котораго рождается любовь. Въ первоначальномъ періодѣ любви человѣкъ чувствуетъ потребность только сблизиться съ женщиной, которая ему нравится, а не обладать ею; она его болѣе привлекаетъ, чѣмъ соблазняетъ. Сначала возникаетъ невольное, почти необъяснимое сочувствіе душъ, а потомъ уже оно превращается въ пламенную страсть.

Смотря на взволнованную женщину, умолившую его сказать ей всю правду, Поль Лавердакъ хотѣлъ въ первую минуту сообщить ей роковую повѣсть о смерти своего отца, но ему стало жаль бѣдной женщины, и онъ произнесъ почти безсознательно:

-- Мой отецъ, кажется, былъ кредиторомъ г. Морталя.

-- Кредиторомъ!

-- Я нашелъ въ его бумагахъ какую-то записку... но она не имѣетъ никакой важности,

Онъ произнесъ эти слова развязно, съ улыбкой, но Клара поняла, что онъ ее обманываетъ.

-- Эта тайна, вѣроятно, очень страшная, потому что вы не хотите мнѣ всего сказать! воскликнула Клара, увлекаемая страхомъ и какимъ-то непонятымъ довѣріемъ къ незнакомому ей человѣку;-- но подумайте, если во всемъ этомъ скрывается позоръ, то онъ падаетъ и на меня. Я ношу имя Морталя! Я хочу быть увѣрена, слышите, я хочу быть увѣрена, что это имя незапятнанное и что оно меня не позоритъ.

-- Сударыня...

-- Я васъ удивляю? Вы правы. Я съ вами говорю въ первый разъ и довѣряю вамъ свои затаенныя, тревожныя мысли. Но я догадываюсь, что вамъ извѣстна какая-то страшная тайна, и вы должны сообщить ее мнѣ.

Поль Лавердакъ колебался. Онъ могъ, долженъ былъ сказать все; открывая прошедшее ея мужа, онъ, можетъ быть, спасалъ ее; но своимъ открытіемъ онъ долженъ былъ нанести страшный ударъ несчастной, ничего неподозрѣвавшей женщинѣ. Онъ солгалъ еще разъ, или, лучше сказать, скрылъ половину роковой истины.

-- Г. Морталь, сказалъ онъ тихо и медленно,-- долженъ былъ моему отцу и не уплатилъ долга: вотъ все, что было между ними, вотъ все, что я знаю.

-- Все... по истинѣ все? Не можете-ли вы мнѣ показать записку, найденную вами въ бумагахъ вашего отца?

-- Вы мнѣ не вѣрите?

-- Если эта записка существуетъ, то Морталь долженъ тотчасъ по ней уплатить.

-- Долгъ г. Морталя принадлежитъ къ тому роду долговъ, которыхъ законъ не признаетъ.

-- Картежный?

Молодой человѣкъ ничего не отвѣчалъ, но онъ уже сказалъ слишкомъ много. Клара взглянула ему прямо въ глаза и холодно сказала:

-- Если я не ошибаюсь, такой долгъ называется долгомъ чести. Сдѣлайте мнѣ одолженіе, милостивый государь, отдайте мнѣ записку, и я сама представлю ее ко взысканію. Я хочу быть кредиторшей г. Морталя.

-- Какъ? моей кредиторшей? спросилъ саркастически Даніэль Морталь, входя въ комнату и хладнокровно играя своимъ лорнетомъ.

Лавердакъ быстро обернулся и, увидавъ Морталя, поблѣднѣлъ; сердце его дрогнуло, и жажда мести овладѣла имъ. Съ какою злобною радостью онъ ударилъ-бы презрѣннаго убійцу своего отца, но передъ нимъ стояла нѣжная, прелестная женщина, и онъ удержался. Морталь съ своей стороны догадался, что передъ нимъ былъ Поль Лавердакъ; онъ устремилъ на него взглядъ охотника, прицѣливающагося въ звѣря; въ одно мгновеніе онъ сообразилъ, чего надо ожидать или бояться отъ такого врага, и на губахъ его показалось презрительная улыбка. Что-же касается Клары, то она, безмолвная, блѣдная, пристально смотрѣла на нихъ обоихъ и ждала.

-- Ваша академія требуетъ вашего присутствія, сказалъ Морталь, подавая руку Кларѣ, потомъ, обратясь къ Лавердаку, прибавилъ съ иронической любезностью:-- извините меня, милостивый государь, что я похищаю мою жену.

И онъ вышелъ изъ комнаты подъ руку съ бѣдной женщиной, словно окаменѣвшей и передвигавшей ноги машинально, какъ автоматъ.

Не успѣли они переступить черезъ порогъ двери, какъ Морталь тихо, но повелительно сказалъ:

-- Поѣдемте домой.

Клара повиновалась. Въ каретѣ Морталь молчалъ, а, пріѣхавъ домой, безмолвно поцѣловалъ руку жены и ушелъ въ свой кабинетъ. Бѣдной женщинѣ стало жутко отъ этого ледяного спокойствія, и почти всю ночь она не могла закрыть глазъ отъ тревожныхъ мыслей и опасеній. Болѣе всего ее мучилъ вопросъ: сказалъ-ли ей всю правду Лавердакъ или скрылъ главное? Она рѣшилась во что-бы-то ни стало добиться истины отъ самого Морталя.

На слѣдующее утро Клара едва проснулась, какъ въ спальню вошелъ Морталь и тѣмъ-же холодно-учтивымъ тономъ, который ужасалъ ее наканунѣ, попросилъ жену написать записку по очень важному дѣлу. Клара безсознательно встала съ постели; онъ подалъ ей бюваръ и перо.

-- Извините, что я васъ разбудилъ, но, пожалуйста, напишите нѣсколько строкъ вашимъ прелестнымъ почеркомъ.

-- Что-же надо писать?

-- Я вамъ все объясню, Я желаю такъ-же, какъ вы, имѣть свиданіе съ Лавердакомъ, но я убѣжденъ, что онъ не придетъ по моему приглашенію, а по вашей запискѣ онъ тотчасъ прилетитъ. Вы понимаете?

-- Я понимаю и ничего не напишу. Я почти совсѣмъ не знаю Лавердака, и тутъ вѣрно скрывается какая-нибудь западня, какая-нибудь опасность для него.

-- Не воображайте ничего трагическаго. Не будьте такъ романтичны. Повторяю, мнѣ нужно переговорить съ г. Лавердакомъ; неудовольствія, которыя произошли между мною и его отцемъ и о которыхъ слишкомъ долго разсказывать, отталкиваютъ его отъ меня. Чтобъ примирить насъ, необходимъ посредникъ, и этимъ посредникомъ будете вы, милая Клара. Возьмите-же перо и пишите.

-- Хорошо, сказала Клара машинально,-- что нужно писать?

-- "Я желаю, милостивый государь, диктовалъ Даніэль,-- видѣть бумагу, по которой г. Морталь долженъ г. Лавердаку. Тутъ кроется тайна, и я хочу ее знать. Я явлюсь куда и когда вы назначите."

-- Откуда вы знаете, что у Лавердака находится эта бумага?

-- Я подслушалъ вчера вашъ разговоръ, съ улыбкой отвѣчалъ Морталь, взявъ холодную, почти оледенѣлую руку бѣдной женщины;-- ну теперь подпишите одно ваше имя, Клара.

Она сдѣлала движеніе, чтобъ встать, но онъ грубо, даже жестоко сжалъ ея пальцы и заставилъ подписать записку,

-- Такъ это правда, произнесла Клара, съ безчувственнымъ изумленіемъ смотря на мужа, который свертывалъ записку;-- вы пошлете эту записку къ г. Лавердаку?

До этой минуты она надѣялась, что это была злая шутка, тяжелое испытаніе; она писала почти машинально, безсознательно, увѣряя себя, что не отдастъ письма и разорветъ его хотя-бы зубами.

-- Теперь напишите адресъ, сказалъ тѣмъ-же повелительнымъ тономъ Морталь.

-- Никогда!

-- Какъ вамъ угодно.

И, написавъ на запискѣ: "Г. Лавердаку, въ улицѣ Тотвиль, No 20", онъ почтительно поклонился и сказалъ ироническимъ тономъ:

-- Вотъ и готово, милая Клара. Вы, вѣрно, не забыли, что нынче 31 декабря; прошу васъ, не принимайте никого ни сегодня, ни завтра. Вы останетесь здѣсь, вамъ сюда принесутъ все, что вы потребуете. Хотите новыхъ романовъ, чтобъ не соскучиться? Надѣюсь, что вы не вздумаете выѣзжать. Впрочемъ, прибавилъ онъ рѣзко,-- предупреждаю васъ, изъ дома васъ не выпустятъ.

И онъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ Клару въ самомъ ужасномъ положеніи. Она чувствовала, что попала въ сѣти; она прочла въ глазахъ Морталя твердую, непреодолимую рѣшимость, полускрытую подъ маской ироніи. Она видѣла ясно, что теперь напрасно будетъ всякое сопротивленіе, всякій протестъ. Этотъ человѣкъ исполнитъ то, на что онъ рѣшился. Но въ чемъ состояла эта рѣшимость, она не смѣла даже предугадывать: такъ страшна она ей казалась. Во всякомъ случаѣ Полю Лавердаку грозила опасность. Ей оставалась только одна надежда, что молодой человѣкъ не вполнѣ пойметъ записку, напишетъ отвѣтъ, прося объясненія и, не получивъ его, сочтетъ себя жертвой какого нибудь обмана. Конечно, онъ не могъ предположить, чтобъ порядочная женщина изъ простого любопытства просила свиданія, а подозрѣвать въ ней другое чувство онъ, конечно, не осмѣлится. Она была увѣрена, что онъ благородный человѣкъ и не ошибется на счетъ намѣреній честной женщины.

Дѣйствительно, получивъ записку, Поль Лавердакъ очень изумился, но ему и въ голову не пришли мысли, которыя, конечно, прежде всего блеснули-бы въ пустой головѣ свѣтскаго фата. Онъ догадывался, что бѣдная женщина была несчастна и чувствовала какую-то болѣзненную потребность узнать прошедшее своего мужа. Конечно, онъ былъ радъ случаю снова увидать ее одну, поговорить съ нею на-единѣ. Кромѣ того, онъ могъ отомстить злѣйшему врагу своего отца. Открывъ все, онъ разомъ наносилъ ударъ счастливому мужу и низкому убійцѣ своего отца.

-- Да! воскликнулъ онъ,-- я дойду на это свиданіе. Я покажу ей письмо, въ которомъ этотъ злодѣи признаетъ долгъ, уплоченный имъ заточеніемъ и смертью. Я отомщу Даніэлю Морталю такъ, какъ онъ не ожидаетъ.

И онъ отвѣчалъ г-жѣ Морталь въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ, что будетъ ожидать ее въ домѣ одного изъ своихъ друзей, живописца Гарнье, который, уѣзжая въ Римъ, поручилъ ему смотрѣть за своей мастерской. Письмо было написано самымъ приличнымъ тономъ, точно дѣло шло о какомъ нибудь дѣловомъ свиданіи; концѣ былъ приложенъ подробный адресъ дома въ Божонѣ, который легко было узнать по краснымъ стѣнамъ и барельефу надъ дверьми.

Получивъ этотъ отвѣтъ въ тотъ-же день вечеромъ, Даніэль Морталь прочелъ его, и, такъ какъ долго держать подъ замкомъ Клару было невозможно, онъ прямо пошелъ къ ней и, показавъ письмо, просилъ се отвѣчать и назначить свиданіе на слѣдующій день вечеромъ. По Клара, теперь уже собравшись съ силами, отказала на отрѣзъ, несмотря на всѣ увѣренія Морталя, что Лавердаку нечего опасаться, потому что это свиданіе назначается съ исключительной цѣлью погасить долгъ, который уже давно тяготилъ совѣсть его, Морталя. Убѣдившись, что сопротивленіе жены серьезно, онъ едва не вышелъ изъ себя, но во время остановился, съ убійственнымъ хладнокровіемъ поцѣловалъ ея руку, промолвивъ: "какъ угодно", и вышелъ изъ комнаты.

Въ ту-же минуту онъ послалъ комиссіонера къ Лавердаку съ словеснымъ отвѣтомъ, что извѣстная ему дама будетъ въ назначенномъ мѣстѣ, въ 11 часовъ вечера 1-го января.

Бѣдная Клара провела ужасную ночь, ее била лихорадка и къ утру у нея сдѣлался такой сильный нервный припадокъ, что даже Морталь перепугался. Онъ все еще любилъ ее прежней, пламенной любовью, и необходима была вся твердая рѣшимость флибустьера, чтобы, для достиженія своей цѣли, заставить страдать даже и ее. Впрочемъ, принуждая ее заманивать въ его сѣти молодого человѣка, къ которому онъ начиналъ питать ревность, онъ мстилъ ей за недостаточную любовь ея къ нему. Конечно, онъ не подозрѣвалъ Клару въ любви къ Лавердаку, но догадывался, что въ ея сердцѣ возникало нѣжное сочувствіе къ молодому человѣку, а онъ питалъ къ нему нетолько старую ненависть побѣдителя къ побѣжденному, продолжавшуюся уже десять лѣтъ, но и новую, только-что зародившуюся ненависть влюбленнаго къ своему сопернику.

Однако, Морталь вскорѣ успокоился, припадокъ прошелъ, Клара уснула и на другой день проснулась здоровой, но съ тяжелой головой, какъ бываетъ послѣ кошмара. До самаго обѣда она не видала Морталя и, сидя у камина, придумывала, какъ-бы бѣжать изъ дома и предупредить бѣднаго молодого человѣка о грозившей ему опасности. Наконецъ, явился Морталь и, положивъ на каминъ футляръ съ дорогимъ подаркомъ, сказалъ любезно:

-- Съ новымъ годомъ, милая Клара, какъ ты себя чувствуешь?

Вмѣсто отвѣта, она встала и, выпрямившись во весь ростъ, рѣзко спросила:

-- Вы послали отвѣтъ г. Лавердаку, въ этомъ я вполнѣ увѣрена. Пойдете вы сегодня на свиданіе съ нимъ?

-- Невозможно отложить этого свиданія, отвѣчалъ Морталь,-- но не безпокойтесь. Нѣтъ никакой опасности ни для Лавердака, ни для меня.

Не желая продолжать этого непріятнаго разговора, онъ быстро удалился, оставивъ Клару въ еще большемъ безпокойствѣ, чѣмъ прежде. Снова начала ее бить лихорадка, и къ девяти часамъ она дошла уже до такого изступленнаго страха, что рѣшилась на все. Но ея наущенію, горничная уговорила швейцара отойти на минуту отъ двери, и несчастная женщина, одѣвшись кое-какъ второпяхъ, выбѣжала на улицу. Тамъ она едва не упала въ обморокъ, но, собравшись съ силами, пошла на удачу, куда глаза глядѣли, потому что она не знала, гдѣ находится Божонской кварталъ; а попадавшіеся ей фіакры и дилижансы всѣ были заняты. Такимъ образомъ, она сама не знала, какъ, она очутилась въ Елисейскихъ Поляхъ. Странно сказать, чѣмъ далѣе она шла, тѣмъ становилась спокойнѣе. Она уже не боялась ничего, кромѣ встрѣчи съ мужемъ вмѣсто Лавердака, котораго она безумно искала.

-- Если-бы я смѣла, то попросила-бы кого-нибудь бѣжать на помощь несчастному, бормотала она, и блуждающіе глаза ея искали поддержки неизвѣстнаго друга, который-бы помогъ ей спасти, быть можетъ, жизнь человѣка. Ей представлялись страшная дуэль, кровь, убійство...

Въ эту-то минуту она увидала Ноэля Рамбера.

Опасенія бѣдной женщины были справедливы. Даніэль Морталь положилъ пистолетъ въ карманъ и отправился въ Божонъ. Къ назначенному часу, Лавердакъ отворилъ ему дверь и, увидавъ Даніэля, поблѣднѣлъ.

-- Вы меня не ожидали! сказалъ Даніэль.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Лавердакъ, приходя въ себя отъ минутнаго страха, при мысли, что Клара могла заманить его въ западню.

-- Милостивый государь, сказалъ рѣзко Морталь, когда молодой человѣкъ ввелъ его въ небольшую комнату, освѣщенную висячей лампой,-- у васъ находится письмо, которое я не желалъ бы видѣть въ карманахъ чужихъ людей. Я самъ берегу свои автографы. Я вамъ буду очень благодаренъ, если вы мнѣ его возвратите.

-- Неужели, отвѣчалъ Лавердакъ, скрестивъ руки и прислонясь къ этажеркѣ,-- г-жа Морталь прислала васъ вмѣсто себя?

-- Г-жа Морталь не при чемъ въ этомъ дѣлѣ. Если вы попались въ западню, то вѣрьте, что я съумѣлъ самъ все подготовить. Теперь мы съ вами одни, глазъ на глазъ, и я требую того, что мнѣ принадлежитъ.

-- Извините, этотъ документъ принадлежитъ моему семейству, и, кажется, мы довольно дорого за него заплатили. Къ тому-же кто вамъ сказалъ, что онъ теперь у меня?

-- Я увѣренъ, что онъ съ вами: вы обѣщали его принести, а вы честный человѣкъ и держите свое слово.

-- Благодарю за комплиментъ, но онъ странно звучитъ въ вашихъ устахъ.

Говоря это, Лавердакъ инстинктивно взглянулъ на андалузскій ножъ, лежавшій на столѣ. Морталь поймалъ на лету этотъ взгляда, и улыбнулся, какъ опытный боецъ.

-- Повторяю, сказалъ онъ, возвышая голосъ,-- что мнѣ необходимо письмо, которое у васъ въ карманѣ.

-- А я вамъ повторяю, отвѣчалъ Лавердакъ такимъ-же громкимъ голосомъ,-- вы его не получите. Съ вами должно быть оружіе, убейте меня. Вы будете вѣрны себѣ и своему ремеслу.

-- Несчастный! воскликнулъ Морталь, поблѣднѣвъ.

-- Развѣ я не все знаю! продолжалъ Лавердакъ,-- развѣ я не могу написать на вашемъ подломъ лицѣ: "убійца!"

-- Оскорбленія здѣсь неумѣстны, произнесъ Морталь.-- Я хочу имѣть это письмо, и вы мнѣ его отдадите.

Лавердакъ взглянулъ прямо въ лицо Морталя и, рѣшившись на все, даже схватить ножъ со стола, громко воскликнулъ:

-- Никогда! Никогда!

Въ эту самую минуту Ноэль Рамберъ увидалъ, какъ человѣкъ съ черной бородой быстро схватилъ ножъ, и, разбивъ окно, честный работникъ вскочилъ въ комнату, въ которой только что совершилось убійство.

III.

Проснувшись на другой день, послѣ своего ареста, Ноэль Рамберъ спросилъ себя съ ужасомъ, какъ онъ очутился въ этой мрачной трущобѣ. Не скоро привелъ онъ въ порядокъ свои мысли; роковой вчерашній день представлялся ему какимъ-то фантастическимъ сномъ. Наконецъ, связавъ всѣ отдѣльныя, смутныя воспоминанія въ одно цѣлое, онъ возсоздалъ въ своей памяти, часъ за часомъ, печальный для него первый день Новаго года и ужаснулся дѣйствительности. "Боже мой! подумалъ онъ, -- развѣ "этотъ кошмаръ будетъ продолжаться и сегодня".

Онъ машинально всталъ и взглянулъ на себя: его убогая одежда была вся въ грязи, словно онъ спалъ въ лужѣ.

-- Ну, красивъ-же я! произнесъ онъ въ полголоса:-- да это ничего, лишь-бы меня поскорѣе допросили и отпустили къ моему Жаку.

Точно кто-нибудь подслушалъ его желаніе; въ ту-же минуту дверь отворилась, и его снова повели къ полицейскому комиссару, который встрѣтилъ его взглядомъ презрительнаго отвращенія. Ноэль Рамберъ, блѣдный, утомленный, измученный, съ посинѣвшими губами, съ безпорядочно-всклокоченными волосами, съ небритой бородой, придававшей какой-то грязный видъ его исхудалому лицу, но наружности казался весьма непривлекательнымъ. Въ подобномъ человѣкѣ, на лицѣ котораго поразительное, даже часто увлекательное выраженіе горя было стушевано какою-то животной безчувственностью, всякій присяжный съ перваго взгляда призналъ-бы преступника. Точно также и полицейскій комиссаръ не сомнѣвался, что человѣкъ, стоявшій передъ нимъ, изнемогая отъ физическихъ и нравственныхъ страданій, былъ убійца. Комиссаръ спросилъ его почти съ насмѣшкой: но-прежнему-ли онъ запирается въ своемъ преступленіи? Ноэль отвѣчалъ тоже вопросомъ, долго-ли его будутъ принимать за убійцу, и снова разсказалъ все, что случилось вчера, стараясь воскресить въ своей памяти всѣ малѣйшія подробности.

Полицейскій комиссаръ слушалъ его разсказъ съ явнымъ недовѣріемъ и по временамъ говорилъ:

-- Да, да... такъ... продолжайте!

Когда Ноэль кончилъ, полицейскій комиссаръ тяжело вздохнулъ, словно говоря: я Господи! сколько на землѣ мошенниковъ!" и приказалъ увести арестанта.

-- Вы меня задерживаете? спросилъ Рамберъ.

-- Да, чтобъ вамъ выдать премію за нравственность, сказалъ комиссаръ, выходя изъ себя.

Рамбера отвели обратно въ арестантскую, а потомъ чрезъ нѣсколько времени перевезли въ тюрьму Консьержери въ закрытой каретѣ для преступниковъ, вмѣстѣ съ другими арестованными лицами. Хотя до кареты ему пришлось сдѣлать по улицѣ только десять шаговъ, но они ему показались безконечно долгими. Вокругъ стояла толпа и осыпала несчастныхъ обычными грубыми шутками и бранью. Ноэль чувствовалъ, что невольно краснѣетъ, и въ ушахъ его раздавалось его имя, произносимое въ толпѣ съ укоризной. Но это былъ только бредъ разстроеннаго воображенія.

По дорогѣ въ тюрьму Рамберъ думалъ только о бѣдномъ Жакѣ; о томъ, кому его поручить на время, которое потребуется для представленія доказательствъ невинности его отца. Поручить его матери? Ни за что на свѣтѣ. Съ той минуты, какъ Марта пошла по пути разврата, у Жака, по мнѣнію Рамбера, не было болѣе матери. Оставались только его товарищи, но они были бѣдные люди, и ребенокъ могъ ихъ только стѣснить. Что-жъ ему было дѣлать?

Эта забота о ребенкѣ выразилась и въ первыхъ словахъ, произнесенныхъ имъ въ Консьержери.

-- Я докажу, что но я убилъ этого человѣка, сказалъ онъ чиновнику, который вносилъ его въ списокъ заключенныхъ;-- но я желалъ-бы позаботиться, чтобы въ это время мой мальчикъ не умеръ съ голоду.

-- Нашъ мальчикъ?

-- Онъ вѣдь невиненъ, даже если-бы я и былъ виноватъ, не правда-ли? Нельзя-ли помѣстить его куда-нибудь, гдѣ-бы онъ, по крайней мѣрѣ, не голодалъ.

-- Онъ большой?

-- Нѣтъ, маленькій; его не трудно прокормить, когда есть работа.

-- Есть у него мать?

Рамберъ задумался, а потомъ рѣзко отвѣтилъ:

-- Нѣтъ.

-- Ну такъ его помѣстятъ въ тюрьму малолѣтнихъ.

-- Его! воскликнулъ Рамберъ,-- никогда. Что вы это выдумали! Его въ тюрьму, когда ему надо дышать чистымъ воздухомъ, бѣгать, рѣзвиться. Нѣтъ, я вамъ этого не позволю.

-- Позвольте вамъ посовѣтывать, замѣтилъ чиновникъ,-- бросить этотъ тонъ и не прикидываться простакомъ.

Болѣе всего терзала и мучила Рамбера невозможность отвѣчать достойно тѣмъ, которые его подозрѣвали и оскорбляли, принимая его за дѣйствительнаго преступника. Его принимали за мошенника, за уличнаго злодѣя, и онъ не могъ доказать свою правоту, не могъ наплевать въ лицо тѣмъ, кто осмѣливался требовать отъ него, чтобы онъ разсказалъ, какъ онъ совершилъ убійство. Онъ чувствовалъ, что его энергія исчезла, что онъ ослабъ, какъ-бы стушевался подъ тяжестью обвиненія, которое лишало его не только правъ свободнаго гражданина, но и вообще человѣческихъ правъ, и превращало въ то безпомощное существо, которое называется подсудимымъ. Подъ слѣдствіемъ, подъ судомъ, на плахѣ -- вотъ три ступени, которыя быстро проходитъ обвиняемый въ позорномъ убійствѣ. Все существо Ноэля протестовало, громко кричало объ его невинности, но ему приходилось молчать, не отвѣчать, не разсуждать. Полицейскіе, тюремщики, конечно, не могли понять его страданіи. Онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ допроса слѣдователя и былъ увѣренъ, что тогда докажетъ свою правоту. Теперь-же его мучила только мысль, чтобы человѣческое правосудіе но заточило въ тюрьму, подъ предлогомъ прокормленія, его бѣднаго, маленькаго Жака.

Рамберу не долго пришлось ждать допроса; въ тотъ-же день его повели къ слѣдственному судьѣ Дюбуа-Дезобре. Это былъ человѣкъ добродушный, съ вѣчной улыбкой на лицѣ, любившій хорошо поѣсть, писавшій въ свободное время стишки и упорно видѣвшій въ каждомъ подсудимомъ преступника. Такъ и теперь; его мнѣніе о Рамберѣ было уже составлено заранѣе, а изнуренный, грязный, отталкивающій видъ несчастнаго убѣдилъ его въ справедливости его предположенія. Онъ предложилъ Ноэлю обычные вопросы и диктовалъ секретарю его отвѣты въ болѣе изящной, академической формѣ.

Ноэль отвѣчалъ на всѣ предлагаемые вопросы просто, увѣренно. Когда его спросили: былъ-ли онъ подъ судомъ, онъ отвѣчалъ:

-- Да, 15-го мая и 2-го декабря.

Дюбуа-Дезобре слушалъ его, улыбаясь и потирая руки.

-- Вы быя застигнуты вчера, сказалъ онъ, наконецъ,-- въ домѣ живописца Жильбера Гарпье, въ ту самую минуту, когда тамъ было совершено убійство. Убитый оказался музыкантомъ, по имени Поль Лавердакъ, живущій въ улицѣ Готвиль, No 20. Лавердакъ убитъ ударомъ ножа въ самое сердце. Этотъ ножъ, очевидно, испанскаго происхожденія, онъ у меня теперь въ рукахъ, признаете ли вы его?

-- Я его видѣлъ на столѣ, изъ окна, къ которому я подбѣжалъ, услыхавъ крикъ; этимъ ножомъ былъ убитъ несчастный молодой человѣкъ.

-- Называйте его но имени, Лавердакомъ.

-- Я никогда не слыхалъ прежде этого имени, а также и другого, которое вы только-что произнесли... кажется, Гарнье.

-- Такъ вы не изъ чувства мести проникли ночью въ этотъ домъ?

-- Мести? Какъ-же я могъ мстить человѣку, котораго не зналъ даже по имени? Къ тому-же мы бѣдняки...

-- Такъ вы забрались въ этотъ домъ только для кражи? спросилъ слѣдователь мягкимъ, любезнымъ голосомъ, словно говоря: "не ютите-ли сигару?"

-- Я уже объяснилъ комиссару...

-- Да, у васъ найдена значительная сумма золотомъ. Вы не могли заработать столько денегъ, откуда онѣ у васъ? Можете вы мнѣ объяснить это какимъ-нибудь образомъ, а не вмѣшательствомъ неизвѣстной женщины, о которой вы говорили комиссару?

-- Я могу сказать только правду, отвѣчалъ Рамберъ, -- что-же дѣлать, если правда кажется невѣроятной, но она все-же правда. Незнакомая женщина мнѣ сказала: "идите туда, надо спасти человѣка, вотъ вамъ за хлопоты". Вы понимаете, я-бы не взялъ этихъ денегъ въ обыкновенное время, я не нищій, я имѣлъ свое ремесло, я люблю работать, но я умиралъ съ голоду и хотѣлъ, чтобы на другой день мой мальчикъ имѣлъ тарелку супа и кусокъ хлѣба.

-- Можете вы узнать эту даму, или, лучше сказать, это видѣніе?

-- Не знаю, было темію, я не хорошо разглядѣлъ ея черты

-- Нѣтъ-ли у васъ другихъ признаковъ?

-- Есть имя:-- Клара.

-- Хорошо, а фамилія?

-- Просто Клара, безъ фамиліи. Она сказала: "вы увидите человѣка, отъ имени Клары попросите его бѣжать". Если бы я предвидѣлъ все, что произошло, то, вы понимаете, я спросилъ-бы, какъ ея фамилія. По скажите, пожалуйста, какъ можетъ придти въ голову мысль, что человѣка арестуютъ за оказанную имъ услугу. Знаете, что я вамъ скажу, все это не правда, все это сонъ, я не подсудимый, и вы меня отпустите домой.

Слѣдователь, слушая Рамбера, качалъ головой, тихо посвистывалъ и смотрѣлъ на несчастнаго съ полнымъ убѣжденіемъ, что передъ нимъ стоитъ тяжкій преступникъ. Добродушное лицо его ясно выражало: "сочиняй, изворачивайся, голубчикъ, меня не проведешь!"

Окончивъ допросъ, слѣдователь приказалъ секретарю прочитать протоколъ и спросилъ Рамбера:

-- Записано вѣрно? Это ваши выраженія?

-- Да.

-- Грамотный вы?

Ноэль пожалъ плечами и, взглянувъ на этого представителя правосудія, иронически улыбнулся, словно говоря: "вы меня принимаете совсѣмъ за скотину, достойную только бойни". Потомъ онъ взялъ перо и. подписалъ свое имя подъ протоколомъ.

Возвратясь въ тюрьму, Ноэль почувствовалъ, что его трясетъ лихорадка -- естественное послѣдствіе физическихъ и нравственныхъ страданій, перенесенныхъ имъ въ послѣдніе два дня. Одиночная келья, въ которой онъ находился, не имѣла болѣе трехъ шаговъ въ длину и полутора въ ширину; воздухъ въ ней былъ спертый, и свѣтъ едва проникалъ въ маленькое отверстіе, выходившее во дворъ, куда доносились крики и грубыя шутки гулявшихъ арестантовъ. Ему также хотѣлось-бы подышать чистымъ воздухомъ, ему запала было въ голову мысль долѣзть до окошка и выбить стекло, но этого нельзя было сдѣлать, такъ-какъ скамейка, которую можно было-бы поставить на кровать, была привинчена къ полу. Несмотря на то, что Ноэль еще недолго находился въ одиночномъ заключеніи, тюремная атмосфера съ ея вредными міазмами уже начинала на него дѣйствовать; голова его кружилась, виски были стянуты, какъ-бы въ тискахъ, кровь приливала къ горлу и мозгу, и вообще онъ ощущалъ ту медленную, роковую агонію, которая составляетъ удѣлъ одиночныхъ арестантовъ

Однако, вечеромъ, ему представилась возможность подышать чистымъ воздухомъ; его повезли на очную ставку съ трупомъ Поля Лавердака и для присутствованія при обыскахъ его жилища. Мысль, что онъ увидитъ безжизненное тѣло несчастнаго, котораго онъ не могъ спасти, возбудила въ немъ какой-то невольный страхъ, и поэтому онъ былъ очень взволновалъ, когда его ввели въ комнату, гдѣ на кровати лежалъ трупъ несчастнаго молодого человѣка. Лицо его было спокойно, но безжизненныя, блѣдныя губы были ужасны. На лбу волоса казались точно приклеенными отъ холоднаго пота предсмертной агоніи, а отброшенная простыня обнажала грудь съ зіявшей раной у самого сердца. Рамберъ остановился передъ трупомъ, опустивъ голову и съ тѣмъ грустнымъ безмолвіемъ, которое невольно внушаетъ смерть.

-- Признаете вы трупъ? спросилъ слѣдственный судья.

-- Да, отвѣчалъ машинально Рамберъ.

-- Это тотъ самый человѣкъ, который, по вашимъ словамъ, былъ убитъ при васъ?

-- Да, тотъ самый.

Рамберъ видѣлъ, что взгляды всѣхъ присутствующихъ были устремлены на него; ему было неловко, досадно, ему хотѣлось поскорѣе уйти изъ мрачной комнаты; ему было больно смотрѣть на этотъ трупъ:

-- Онъ, очевидно, смущенъ, сказалъ одинъ изъ полицейскихъ другому, а слѣдователь съ знаменательной улыбкой взглянулъ на комиссара.

Въ ту минуту, какъ Рамбера выводили изъ комнаты, на порогѣ появилась пожилая женщина и, обративъ блуждающій взоръ на Ноэля, произнесла тономъ жгучей ненависти:

-- Такъ это онъ!

Услышавъ эти слова, Ноэль поднялъ голову и понялъ, что это была мать убитаго юноши. Онъ взглянулъ на нее съ какимъ-то дикимъ сожалѣніемъ и, передъ этой убитой горемъ матерью въ немъ заговорила вся пламенная, нѣжная любовь, которую онъ питалъ къ своему маленькому Жаку; отецъ понялъ мать. До сихъ поръ онъ находился въ какомъ-то болѣзненномъ, безчувственномъ состояніи, теперь-же онъ какъ-то очнулся, глаза его засверкали, онъ сдѣлалъ шагъ къ г-жѣ Лавердакъ и, невольно увлекаемый своей незапятнанной совѣстью, гордо возстававшей, передъ этой женщиной и матерью, противъ гнуснаго обвиненія, громко воскликнулъ:

-- Сударыня! клянусь вамъ, я не убилъ его! Это не я, а другой. Я не тзъ тѣхъ, которые убиваютъ дѣтей.

Этотъ крикъ, вырвавшійся изъ глубины честнаго сердца, звучалъ такой искренной, убѣдительной правдой, что эта женщина, хотѣвшая только-что произнести проклятіе противъ злодѣя, остановилась, безмолвная, какъ-бы окаменѣлая, устремивъ глаза, въ которыхъ уже не виднѣлось слезъ, на Рамбера, котораго глаза также были сухи. Въ его взглядѣ была какая-то магнетическая сила, и несчастная мать поникла головой, опустила рули, и вся ея злоба разсѣялась въ потокѣ горячихъ слезъ.

Рамберъ дошелъ до кареты среди толпы, провожавшей его презрительными взглядами и злобными криками, между которыми даже слышались: "смерть убійцѣ!" Несчастный то блѣднѣлъ, то краснѣлъ; онъ былъ особенно пораженъ, когда какой-то мальчикъ съ ужасомъ отскочилъ отъ него.

Очутившись въ каретѣ между двумя полицейскими, Ноэль задумчиво сказалъ:

-- А должно быть его очень любили!

-- Кого?

-- Убитаго.

-- Вы видите.

-- Есть-же люди, которые убиваютъ другихъ, промолвилъ Рамберъ съ тяжелымъ вздохомъ.

Полицейскіе взглянули другъ на друга съ улыбкой, и одинъ изъ нихъ промолвилъ въ полголоса:

-- Прикидывайся дуракомъ, любезный, насъ не надуешь.

Изъ дома его предполагаемой жертвы, Рамбера повезли въ его собственное убогое жилище. Подойдя къ своей темной, грязной лѣстницѣ, Рамберъ быстро взбѣжалъ по ступенямъ и, сопровождаемый полицейскими, какъ безумный ворвался въ комнату, крича: -- "Жакъ! Жакъ!"

-- Папа! Это папа! закричалъ маленькій Жакъ и, блѣдный, взволнованный, дрожа всѣмъ тѣломъ, бросился на шею отцу, который безмолвно прижималъ его къ своему сердцу, цѣловалъ, повертывалъ во всѣ стороны, ласкалъ, гладилъ, впиваясь глазами въ дорогое для него дѣтское личико.

-- Какъ я радъ! продолжалъ ребенокъ, смѣясь и взбивая ручонками запыленные волосы бѣдняка,-- ты останешься теперь со мною, папа? Ты меня болѣе не бросишь, злой папа?

Между тѣмъ полицейскіе обыскивали всю комнату, шарили вездѣ, открывали пустые ящики комода, поднимали дырявый матрацъ, выворачивали лохмотья, непопавшія въ ссудную казну, искали на валявшихся по полу инструментахъ ржавыхъ слѣдовъ крови. Они надѣялись найти въ этомъ логовищѣ дикаго звѣря улики другихъ предшествовавшихъ преступленій.

Ноэль ничего не видѣлъ, что происходило вокругъ него, все его вниманіе было обращено на малютку.

-- Посмотри на меня, говорилъ онъ, -- какой ты блѣдный; здоровъ-ли ты? Поцѣлуй мену! Обними меня, милый мальчикъ! Меня не хотѣли отпускать къ тебѣ. Понимаешь-ли -- къ тебѣ, моему голубчику. А хорошо-ли тебя кормятъ? Кто о тебѣ заботится? Скажи, Жакъ, милый Жакъ, ты не очень скучалъ безъ меня?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Жакъ съ улыбкой: -- онъ пришелъ за мной.

-- Кто онъ?

Ребенокъ обернулся и указалъ на человѣка высокаго роста, который, скрестивъ руки на груди, стоялъ у окна и разговаривалъ съ слѣдователемъ. Ноэль взглянулъ на него, но въ полумракѣ могъ только различить его высокій ростъ и крупныя, нѣсколько грубыя черты лица.

-- Какъ его зовутъ? спросилъ Рамберъ въ полголоса съ замѣтнымъ безпокойствомъ.

-- Паскаль Артесъ, отвѣчалъ ребенокъ.

Ноэль, стоявшій на колѣняхъ передъ ребенкомъ, быстро вскочилъ и, подойдя къ Артесу, воскликнулъ съ гордой улыбкой:

-- Вы здѣсь, г. Артесъ, вы имъ скажите, что я не убійца.

-- Убійца! повторилъ ребенокъ, широко открывъ глаза.

Паскаль Артесъ, съ своей стороны, сдѣлалъ шагъ впередъ и устремилъ на Рамбера взглядъ, полный глубокаго, изумленнаго сожалѣнія. Въ этомъ взглядѣ виднѣлись и грустное сомнѣніе, и сочувственное безпокойство, и безмолвный укоръ; этотъ взглядъ, смыслъ котораго былъ вполнѣ ясенъ, показался бѣдному Позлю страшнѣе всѣхъ обвиненій, такъ неожиданно обрушившихся на его голову.

Рамберъ питалъ къ Артесу пламенное, восторженное, преданное, почти сыновнее чувство уваженія и любви. Привлекаемый этой чарующей силой, Ноэль слѣдовалъ всюду за Артесомъ въ бурные февральскіе и майскіе дни. Артесъ былъ всѣмъ для него: руководителемъ, разумомъ, совѣстью. Дѣливъ вмѣстѣ опасности борьбы, вмѣстѣ они дѣлили и заточеніе. Сколько разъ въ крѣпости Бель-Иль, живя въ одномъ казематѣ, Рамберъ съ безмолвнымъ благоговѣніемъ слушалъ вдохновенныя, утѣшительныя рѣчи Артеса о той возвышенной радости, которую доставляетъ сознаніе исполненнаго долга, о неизбѣжной побѣдѣ подавленныхъ на время права и справедливости. Ноэль сохранялъ объ этомъ прошедшемъ грустное, но отрадное воспоминаніе. Только любовь Марты Гарди, ея измѣна и послѣдующія несчастій побудили его отклониться нѣсколько отъ того прямого, строгаго долга, который ему указалъ Артесъ. По все-же, несмотря на всѣ удары судьбы и тяжелыя разочарованія, онъ сохранялъ въ глубинѣ своей души ничѣмъ неизгладимое чувство слѣпого поклоненія человѣку, олицетворявшему стоическія идеи справедливости и долга. Потому теперь, когда представители человѣческаго правосудія въ его комнатѣ искали уликъ преступленія, Ноэль видѣлъ только одного судью -- Артеса, боялся одного приговора -- презрѣнія Артеса.

-- Вы заботились о моемъ мальчикѣ, сказалъ онъ,-- но какимъ образомъ, потерявъ васъ изъ виду столько лѣтъ, я нахожу васъ здѣсь, г. Артесъ?

-- Я узналъ изъ газетъ о вашемъ арестѣ и пришелъ сюда, отвѣчалъ Артесъ; потомъ устремивъ на него свой честный, проницательный взглядъ, спросилъ:-- ну, Рамберъ, есть-ли какая-нибудь доля правды во всемъ этомъ обвиненіи?

-- Никакой, сказалъ Рамберъ рѣшительно:-- правда лишь то, что я бѣднякъ, что случай привелъ меня къ мѣсту преступленія и что меня несправедливо обвиняютъ.

-- Кто тебя обвиняетъ? воскликнулъ маленькій Жакъ, бросая дикіе взгляды на людей, сопровождавшихъ его отца.

-- Вы не виновны? спросилъ Артесъ.

-- Клянусь честью, отвѣчалъ Ноэль.

Въ эту минуту къ нему подошелъ слѣдователь и сказалъ добродушно:

-- Жалкая-же у васъ квартира.

-- Что-жъ дѣлать, приходится мириться съ тѣмъ, что имѣешь; деньги не легко достаются работнику.

-- Поэтому, вы такъ хитро и объясняли, откуда у васъ явилась большая сумма денегъ.

-- Какая сумма денегъ? спросилъ Артесъ.

Рамберъ объяснилъ ему, о какихъ деньгахъ идетъ рѣчь, и потомъ прибавилъ, пожимая плечами:

-- Вы также, можетъ быть, мнѣ не повѣрите. По подождите, дайте всему дѣлу объясниться. Нельзя-же честнаго человѣка признать виновнымъ въ такомъ низкомъ преступленіи. Я докажу свою невинность, а покуда не спрашивайте меня, г. Артесъ, и позвольте мнѣ молча цѣловать Жака.

На дѣтскомъ, но уже серьезномъ, грустномъ лицѣ мальчика виднѣлись страхъ и изумленіе. Неизвѣстные люди, необыкновенное движеніе, страшныя слова: убійца, обвиняемый, строгій взглядъ Артеса, смущеніе Рамбера производили какой-то хаосъ въ головѣ Жака, Это болѣзненное, нервное маленькое существо предугадывало какое-то несчастье, что-то страшное, неотвратимое. Его дѣтскіе, горящіе, какъ уголья, глазки впивались въ глаза Рамбера, какъ-бы желая вывѣдать отъ него страшную тайну.

-- Папа, они тебя хотятъ обидѣть, бормоталъ онъ, прижимаясь къ отцу и какъ-бы желая защитить его своими маленькими ручонками.

-- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ Рамберъ,-- не бойся,они мнѣ не сдѣлаютъ зла.

Между тѣмъ, былъ оконченъ обыскъ и, конечно, безъ всякихъ результатовъ, слѣдователь уѣхалъ, и одинъ изъ полицейскихъ, обратясь къ Рамберу, грубо сказалъ:

-- Ну, маршъ!

Уйти теперь значило проститься съ Жакомъ на долго, быть, можетъ, навсегда; при этой мысли бѣднякъ, за минуту передъ тѣмъ безсильный, изнуренный, едва державшійся на ногахъ, вдругъ почувствовалъ свою прежнюю отвагу и геркулесовскую силу; онъ подумалъ, не вступить-ли ему въ борьбу съ представителями власти, не попытать-ли счастья и, вырвавшись изъ рукъ полиціи, бѣжать съ сыномъ, какъ можно далѣе. По черезъ минуту, замѣтя ироническія лица полицейскихъ, онъ пожалъ плечами и произнесъ въ полголоса: "Къ чему?". Потомъ обернулся къ Паскалю Артесу и сказалъ ему, указывая на Жака:

-- Оставляю его вамъ!

-- Я хочу идти съ тобою, сказалъ ребенокъ.

-- Поручаю его вамъ до тѣхъ поръ, пока меня освободятъ, повторилъ Рамберъ, и крупныя слезы навернулись у него на глазахъ

-- До свиданія, сказалъ Артесъ твердымъ голосомъ и протянулъ Рамберу свою большую, честную руку.

-- Благодарю, произнесъ Рамберъ; глаза его заблестѣли отъ радости, и онъ бросилъ гордый взглядъ на всѣхъ присутствовавшихъ" точно это пожатіе руки честнаго человѣка не только оправдывало, но возвышало его. Потомъ онъ быстро обнялъ сына и, какъ безумный, выбѣжалъ на лѣстницу, гдѣ уже собиралась толпа.

Ноэля Рамбера отвезли обратно въ Консьержери, и мрачно, однообразно потекли дни его заключенія. Мало-по-малу, это изолированіе отъ всего міра, это отрицаніе отъ всѣхъ функціи жизни, которое называютъ одиночнымъ заключеніемъ, стало на него дѣйствовать, причиняя глубокія, жгучія страданія, на подобіе страшнаго обжога. Онъ чувствовалъ себя безсильнымъ, убитымъ; голова его была точно налита свинцомъ, черепъ трещалъ отъ нервной боли, онъ совершенно изнемогалъ и дошелъ до физической и нравственной апатіи человѣка, котораго снѣдаетъ двойной недугъ. Дѣйствительно, съ одной стороны его терзало обвиненіе, а съ другой -- быстро развивавшаяся чахотка истощала его послѣднія силы. Онъ безропотно поддавался своей горькой долѣ и былъ въ томъ положеніи унынія и отчаянія, свойственномъ нервнымъ натурамъ, когда, чувствуя себя подъ непреодолимымъ гнетомъ судьбы, человѣкъ не возстаетъ, не борется, а молча преклоняетъ голову, дозволяя теченію уносить себя куда угодно. Все равно! говоритъ онъ съ отчаяніемъ и готовъ отдать жизнь безъ борьбы, безъ отпора. "Пусть ихъ обвиняютъ меня, думалъ Рамберъ, -- пусть ихъ говорятъ, что хотятъ... Я честный человѣкъ, вотъ главное... Если-бъ у меня не было маленькаго Жака, то я не сталъ-бы даже и защищаться."

Съ какимъ-то инстинктивнымъ ужасомъ начиналъ онъ смотрѣть на свое страшное положеніе. Его вѣрныя объясненія событій вечера 1-го января не привели ни къ чему, и слѣдователь остался твердо убѣжденнымъ въ его виновности. Объясненія событій... представлены Ноэлемъ, въ самомъ дѣлѣ были настолько фантастичны, что самъ онъ иногда спрашивалъ себя: на яву ли онъ видѣлъ эту таинственную женщину? Дойдя до совершеннаго изнеможенія и унынія, Рамберъ потерялъ ту жажду борьбы, которая даетъ человѣку возможность въ рѣшительныя минуты извлекать изъ глубины души убѣдительный крикъ правды, вопль угнетенной невинности. Сперва онъ считалъ обвиненіе нелѣпымъ, а теперь какъ-бы преклонялся передъ нимъ и, пожимая плечами, говорилъ: "Мнѣ нечего на это отвѣчать!"

Повидимому, человѣкъ невиновный, представъ передъ судомъ, долженъ-бы однимъ вдохновеннымъ словомъ, или жестомъ убѣдить всѣхъ въ своей правотѣ, но, по несчастью, тюрьма, одиночество, смущеніе заподозрѣнной невинности уничтожаютъ, какъ-бы сплющиваютъ человѣка, очутившагося между страшными тисками предварительнаго ареста, судебнаго слѣдствія и обвиненія. Особенно губительно вліяетъ одиночное заключеніе. Оно дѣйствуетъ прежде всего на мозгъ; у несчастнаго, подвергнутаго одиночному заключенію, исчезаетъ все: и энергія, и желаніе доказать свою невинность, и гордость, внушаемая сознаніемъ своей правоты. Онъ преклоняется и кладетъ голову на плаху, какъ волъ протягиваетъ шею въ ярмо. Были случаи, что подсудимые признавали себя виновными и просили казни, какъ избавленія отъ убійственнаго одиночнаго каземата. Только одни закоренѣлые преступники находятъ въ себѣ достаточно энергіи и терпѣнія, чтобы противустоять губительному дѣйствію одиночнаго заключенія; въ мрачной тиши казематовъ, они подготовляютъ свои орудія для публичнаго поединка съ закономъ. Для нихъ существуетъ надежда разжалобить или, обманувъ присяжныхъ, вырвать у нихъ оправдательный приговоръ, и это поддерживаетъ ихъ энергію, ихъ силы. По люди невиновные ни на что не надѣятся, ни къ чему не подготовляются, а предаются мрачной апатіи; они какъ-бы перестаютъ быть людьми и становятся бездушной вещью въ рукахъ человѣческаго правосудія. Справедливо сказалъ одинъ тюремщикъ: "Теперь, при одиночномъ заключеніи, человѣкъ для насъ -- ничто."

Ноэль Рамберъ находился именно въ подобномъ положеніи. Между тѣмъ судебное слѣдствіе шло очень быстро. Ноэль не выбралъ себѣ защитника; ему назначили его отъ суда; его защитникъ почти такъ-же былъ увѣренъ въ его виновности, какъ и слѣдователь. Впрочемъ, онъ и не заботился о томъ, былъ-ли виновенъ или нѣтъ, онъ видѣлъ въ этомъ дѣлѣ только случай произвести театральный эфектъ и подготовлялъ заранѣе трескучія фразы. Поэтому неудивительно, что Рамберъ смотрѣлъ на разговоры съ этимъ молодымъ франтомъ, какъ на излишнюю трату времени, и отвѣчалъ ему неохотно, отрывочно. Къ тому-же что значила для него защита? Онъ считалъ единственной, лучшей защитой свое прошлое, свою честную, трудолюбивую жизнь. Онъ заявилъ желаніе, чтобъ спросили о немъ всѣхъ его знакомыхъ и товарищей, онъ надѣлся на сочувственный отзывъ своего околодка. Но многіе, узнавъ, что Рамберъ обвиняется въ убійствѣ, не смѣли говорить открыто, что думали и знали о немъ, а другіе заявляли, "мы его очень мало знали". Привратникъ-же дома, въ которомъ жилъ Ноэль, показалъ, что вечеромъ 1-го января Рамберъ вышелъ изъ дома съ такимъ мрачнымъ видомъ, точно онъ собирался совершитъ нѣчто ужасное. Что-же касается общественнаго мнѣнія, то, въ виду преувеличенныхъ разсказовъ, распространяемыхъ газетами, нѣкоторой извѣстности Лавердака и общаго сожалѣнія къ неутѣшной матери, оно вполнѣ вѣрило въ преступность Рамбера и считало это убійство грубымъ злодѣйствомъ, совершеннымъ ради грабежа. Такимъ образомъ, мало по эхалу, скромное благородное имя Поэля Рамбера, этого честнаго работника, мужественно боровшагося съ нуждой, стало синонимомъ убійцы, и даже его товарищи, тянувшіе съ нимъ вмѣстѣ тяжелую лямку бѣдняка, произнося его имя, качали головой.

Одинъ человѣкъ, быть можетъ, вѣрилъ еще въ невинность Рамбера -- Паскаль Артесъ. Онъ питалъ къ нему глубокое уваженіе и отвѣчалъ на восторженное поклоненіе Рамбера безграничнымъ довѣріемъ. Мысль, что Ноэль осквернилъ свои руки кровью, казалась ему невозможной. Подвергая его допросу, Артесъ дѣйствовалъ инстинктивно, давая ему случай заявить свою невинность однимъ изъ тѣхъ вдохновенныхъ криковъ, которые, исходя изъ глубины души, говорятъ краснорѣчивѣе всякаго доказательства. Артесъ не зналъ, какимъ образомъ обнаружится передъ судомъ и публикой, передъ всѣми обвинителями и клеветниками невинность Ноэля, но онъ былъ увѣренъ, что она будетъ доказана торжественно, безспорно.

Паскаль Артесъ не вѣрилъ въ преобладаніе на землѣ зла; онъ питалъ глубокую, безграничную, дѣтскую вѣру въ человѣческую природу. Онъ считалъ ее хорошей, или, вѣрнѣе, лучшей. Онъ мѣрилъ человѣчество на свой аршинъ. Его геройское сердце не хотѣло понять, что въ человѣкѣ кроются задатки зла. Онъ перенесъ много преслѣдованій, но не чувствовалъ ни малѣйшей ненависти къ своимъ врагамъ. По его опредѣленію, міръ представлялъ рукопашную схватку, въ которой ослѣпленіе дѣлало болѣе жертвъ, чѣмъ злоба; какъ-же послѣ этого долженъ былъ онъ судить о Ноэлѣ Рамберѣ, честная рука котораго такъ часто пожимала его руку?

-- Если всѣ признаютъ его виновнымъ, говорилъ онъ самъ себѣ,-- то я одинъ буду провозглашать его невиннымъ!

Онъ былъ счастливъ, что могъ отчасти защитить отца, заботясь о сынѣ. Къ тому-же Артесъ чувствовалъ какую-то жгучую потребность излить громадный запасъ родительской любви, которой была полна его натура. До сихъ поръ это нѣжное чувство любви, присущее его природѣ, не имѣло исхода, семейства у него не было, товарищи одни за другими погибли въ бою или въ заточеніи, онъ съ каждымъ годомъ становился все болѣе и болѣе одинокимъ и ему оставалась только другая, болѣе обширная семья, способная на большіе восторги, но неумѣющая такъ утѣшить, такъ тепло пожалѣть -- отечество.

Паскаль Артесъ гордился, что онъ отечеству отдалъ все. Онъ гордился, что принесъ ему въ жертву и юношескія радости, и привязанности возмужалыхъ лѣтъ. Бросая взглядъ на прошлое, онъ видѣлъ много горя, много страданія, много тяжелыхъ минутъ, много разочарованій, много измѣнъ, много неудачъ, но онъ не встрѣчалъ тамъ ни одной минуты колебанія, ни одного дѣйствія, ни одной мысли, въ которыхъ онъ могъ-бы себя упрекнуть. Онъ всегда честно, просто, смиренно исполнялъ то, что кажется съ виду такъ легко, а въ сущности такъ трудно и тяжело -- свой долгъ.

Сколько радостей, увлеченій, мечтаній приносится въ жертву строгой идеѣ долга. Сколько разъ, увлекаемый пламенной страстью, хочетъ человѣкъ остановиться на минуту въ плѣнительномъ оазисѣ любви, но непреклонный, непреодолимый долгъ грозно шепчетъ: впередъ! И проклинаетъ онъ необходимость идти, во все-же идетъ впередъ. И когда на закатѣ жизни, вспоминая все, что было, все, что прошло, онъ читаетъ на каждой страницѣ живой лѣтописи слово: "долгъ", вписанное твердой рукой, безъ подскобокъ, безъ пятенъ, онъ чувствуетъ гордое довольство честнаго труженика, исправно окончившаго свою дневную работу. Ноша была тяжела, но онъ донесъ ее до конца. Плечи устали, но сердце радостно бьется въ гордой груди. Работникъ сдѣлалъ свое дѣло. Онъ можетъ умереть. Онъ доволенъ собою и унесетъ въ могилу сознаніе исполненнаго долга,-- сознаніе, что онъ былъ человѣкъ, что онъ можетъ себя уважать.

Въ эпоху, въ которую сильные характеры стушевываются, все мельчаетъ и общественная совѣсть глохнетъ, примѣръ подобнаго гражданскаго мужества крайне утѣшителенъ и назидателенъ.

Однако Артесъ, несмотря на всю свою твердость, былъ добръ, нѣженъ и почти женствененъ. Любовь для него была отрадой, необходимостью. Онъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые живутъ лаской и самопожертвованіемъ. Ихъ гнѣвъ даже проистекаетъ отъ любви. О нихъ можно сказать то, что Борновъ сказалъ о французахъ: "они умѣютъ болѣе любить, чѣмъ ненавидѣть".

Поэтому Ар есъ съ искренней радостью призрѣлъ брошеннаго Жака. Онъ посвятилъ себя этому ребенку и всѣми силами старался отвлечь его мысли отъ несчастнаго отца. Но это было невозможно. Корни любви, соединявшей слабое созданіе съ сильнымъ,-- Жака съ Ноэлемъ,-- пустили такіе-же сильные ростки въ сердцѣ ребенка, какъ и въ сердцѣ зрѣлаго человѣка. Жакъ постоянно вздыхалъ, закатывалъ свои полные слезъ глаза и произносилъ съ особеннымъ грустнымъ удареніемъ слово: "пана!" Ребенокъ, блѣдный, нервный, нерѣдко какъ-бы погружался въ глубокую думу, и на его дѣтскомъ личикѣ отражались серьезныя мысли, безпокойныя опасенія.

-- О чемъ ты думаешь? спрашивалъ его Артесъ.

-- Объ отцѣ.

-- Не думай о немъ, онъ путешествуетъ и скоро возвратится.

-- Нѣтъ, онъ не путешествуетъ, онъ въ тюрьмѣ и злые люди его обижаютъ.

-- Кто тебѣ сказалъ?

-- Я самъ знаю.

И ребенокъ скоро возвращался къ своимъ страннымъ, болѣзненнымъ думамъ и, безмолвный, неподвижный, глядѣлъ въ пространство, словно видѣлъ въ немъ невидимые для другихъ предметы. Это безсознательное, болѣзненное состояніе, похожее на столбнякъ, безпокоило и, вмѣстѣ съ тѣмъ, занимало въ научномъ отношеніи Артеса.

Артесъ былъ убѣжденъ, что бѣдный Рамберъ жаждалъ имѣть извѣстія о своемъ Жакѣ, почему обратился съ просьбою дозволить ему свиданіе съ арестантомъ. Послѣ нѣкоторыхъ затрудненій ему разрѣшили входъ въ тюрьму, и онъ увидѣлъ блѣднаго, изнуреннаго Рамбера черезъ рѣшетку, причемъ, конечно, вспомнилъ о долгихъ годахъ, проведенныхъ за такою-же рѣшеткой.

-- Ну, сказалъ онъ,-- не надо унывать, вы знаете, что нѣтъ на свѣтѣ каземата, изъ котораго нельзя было-бы выйти. Вы нездоровы, Рамберъ?

-- Да, можетъ быть... право, не знаю, отвѣчалъ бѣднякъ;-- да мнѣ все равно, боленъ я или здоровъ... Вы знаете, меня тревожитъ только одна мысль: здоровъ-ли мой мальчикъ?

Артесъ отвѣчалъ, что Жакъ здоровъ, хотя очень груститъ, и часто вспоминаетъ объ отцѣ.

-- Бѣдный голубчикъ! Когда-то мнѣ придется съ нимъ снова гулять въ воскресенье вечеромъ по зеленому лугу? Какъ весело онъ бѣгалъ по зеленой муравѣ и съ какою радостью я на него смотрѣлъ.

-- Подождите до лѣта.

-- До лѣта? Вы не знаете, какъ я кашляю! Мнѣ кажется, что вмѣсто легкихъ у меня какая-то пустота. Я человѣкъ пропавшій.

-- Вотъ еще что придумалъ!

-- Я не жалуюсь. Тянуть лямку жизни не легко, наконецъ и устанешь. Я работалъ всю жизнь, какъ невольникъ и умру, какъ собака. Вотъ что меня ожидаетъ, если я и выкарабкаюсь изъ этого дѣла. Если-же нѣтъ, то мнѣ предстоитъ Кайена или гильотина.

-- Вы съума сошли!

-- Однако, смѣшно было-бы кончить жизнь на плахѣ, произнесъ Рамберъ, съ сухимъ, отрывистымъ смѣхомъ, который перешелъ въ страшный кашель.

Паскаль Артесъ дрогнулъ при этихъ ужасныхъ словахъ и съ грустными опасеніями ушелъ изъ тюрьмы, хотя окончательно убѣдился въ невинности Рамбера.

Что-же касается бѣдняка Ноэля, то послѣ минутнаго счастья при свиданіи съ Лртесомъ, онъ снова впалъ въ то отчаянное уныніе, которое было естественнымъ послѣдствіемъ снѣдающаго его недуга.

-- Нѣтъ, мрачно думалъ онъ, -- все кончено, я рѣшительно умираю! А если я не дотяну до суда? Если я умру ранѣе? Меня всѣ признаютъ виновнымъ! Хорошее я оставлю наслѣдство Жаку! Бѣдный мальчикъ! А я хотѣлъ его сдѣлать богатымъ! Какіе воздушные замки я строилъ для него! И все это исчезло, погибло! Я ему но оставлю ни гроша. На что я теперь годенъ? Я даже по имѣю права продать своего тѣла послѣ смерти въ клинику! Развѣ оно мнѣ принадлежитъ? Нѣтъ, оно ихъ!

Эта мысль о скорой смерти и о бѣдности, единственномъ наслѣдіи, которое онъ могъ оставить Жаку, не выходила изъ головы Рамбера. Въ былыя времена онъ мечталъ устроить свои дѣла такъ, чтобы его сынъ имѣлъ въ жизни то, чего онъ никогда не знавалъ: спокойствіе, довольство и счастье. Но теперь приходилось отказаться отъ всякой надежды; его сына ожидала таже мрачная, жестокая, неотвратимая судьба: нужда, горе, смерть.

И громкій, жестокій, дикій, безумный хохотъ несчастной жертвы человѣческаго правосудія раздался подъ мрачными сводами тюрьмы.

IV.

Даніэль Морталь еще разъ торжествовалъ. Встрѣча съ Лавердакомъ была одна изъ тѣхъ грозныхъ преградъ, которыя по временамъ встрѣчались въ бурной жизни этого искателя приключеній и которыя онъ преодолѣвалъ своей смѣлостью, неостанавливавшейся ни предъ какими средствами. Побѣда снова осталась за нимъ. Убивъ Поля Лавердака, онъ возвратился домой и, запершись въ своемъ кабинетѣ, перечиталъ нѣсколько разъ съ презрительнымъ сожалѣніемъ и дерзкой самоувѣренностью несчастное письмо, которое стоило жизни двумъ человѣкамъ.-- "Дуракъ! думалъ Морталь, краснѣя за нѣкоторыя выраженія письма: -- развѣ пишутъ такія вещи!... Да, пишутъ, когда все погибло, когда голова еле держится на плечахъ. Но потомъ, человѣкъ готовъ каждую каплю чернилъ искупить ведромъ крови. Да. иногда дорого стоитъ взмахъ пера!"

И онъ бросилъ письмо въ каминъ. Черезъ минуту отъ письма осталась щепотка золы, и изъ за этой-то щепотки золы онъ убилъ человѣка. Эта мысль не могла не войти въ голову Морталя, но онъ не сожалѣлъ того, что сдѣлалъ, не упрекалъ себя, не раскаивался. Его тревожила только мысль о неизвѣстномъ человѣкѣ, который такъ не кстати явился въ минуту убійства. но ему было суждено одержать полную побѣду. На другой день, онъ съ иронической улыбкой прочелъ въ газетахъ извѣстіе объ убійствѣ Поля Лавердака и объ его убійцѣ Ноэлѣ Рамберѣ.

Между тѣмъ Клара Морталь, увѣренная въ томъ, что ей удалось отстранить опасность, грозившую молодому человѣку, совершенно успокоилась, отлично спала ночь, и на другое утро съ нетерпѣніемъ ждала появленія Даніэля, чтобъ съ улыбкой торжествующей ненависти воскликнуть: "что-же, я вырвала изъ вашихъ рукъ несчастную жертву"! Дѣйствительно, какъ только онъ показался въ дверяхъ ея комнаты, она пошла къ нему на встрѣчу и съ холодной, иронической улыбкой спросила:

-- Ну, Лавердакъ явился на свиданіе?

-- Лавердакъ, произнесъ Морталь, медленно выговаривая каждое слово, которое, какъ кинжалъ, вонзалось въ сердце бѣдной женщины:-- Лавердакъ умеръ.

Клара съ минуту не могла придти въ себя отъ изумленія и, только понявъ весь роковой смыслъ словъ своего мужа, съ ужасомъ отъ него отскочила.

-- Вы его убили!

-- Я? отвѣчалъ онъ, подавая ей газету: -- г. Лавердакъ убитъ сегодня ночью мошенникомъ, забравшимся въ квартиру Гарнье для кражи.

-- Убитъ?

-- Да, прочтите-же, милая Клара, произнесъ Морталь: -- весь Парижъ только объ этомъ теперь и говоритъ.

Бѣдная женщина, дрожа всѣмъ тѣломъ, поблѣднѣвъ, какъ полотно, бросила взглядъ на газету; строчки неясно мелькали передъ ея глазами, и она видѣла только одно имя Лавердака. Она понимала только одно, что она его не спасла, что онъ умеръ и что въ этомъ страшномъ, роковомъ несчастьи былъ виновенъ не какой-то неизвѣстный злодѣй, но ея мужъ, Даніэль Морталь.

Первая ея мысль была бѣжать къ Полю Лавердаку и самой убѣдиться въ ужасной истинѣ, но Морталь ее не пустилъ, и цѣлый день и цѣлую ночь несчастная провела въ самыхъ мучительныхъ нравственныхъ страданіяхъ. Съ первой минуты она инстинктивно сознавала, что никто не могъ убить Поля Лавердака, кромѣ Морталя, который одинъ имѣлъ въ его смерти личный интересъ. Бѣдный-же работникъ, котораго обвиняли въ этомъ убійствѣ, конечно, былъ тотъ невѣдомый прохожій, котораго она встрѣтила въ Елисейскихъ поляхъ и послала въ Божонъ. Онъ исполнилъ ея порученіе, отправился въ указанный домъ, но опоздалъ, преступленіе было уже совершено и его арестовали, тогда какъ настоящій убійца успѣлъ скрыться. Все это представлялось ей ясно, опредѣленно. По какой ужасъ убѣдиться въ томъ, что человѣкъ, имя котораго она носила, обагрилъ свои руки въ крови! Эта мысль такъ терзала ея сердце, такъ возмущала всю ея честную натуру, что она невольно стала сомнѣваться, могъ-ли Морталь дойти до такой низости, до такого злодѣйства. Тогда она вспомнила несчастный, голодный видъ бѣдняка, которому она поручила предостеречь Лавердака, и новая, не менѣе мучительная мысль блеснула въ ея головѣ. Можетъ быть, этотъ нищій дѣйствительно соблазнился легкостью поживы и убилъ молодого человѣка, но тогда она, Клара, вооружила руку убійцы! И бѣдная женщина терялась въ этихъ роковыхъ подозрѣніяхъ, въ этихъ тревожныхъ сомнѣніяхъ. Она не хотѣла вѣрить ни тому, ни другому, по все-же скорѣе она согласилась-бы признать себя случайно виновной въ этомъ трагическомъ событіи, чѣмъ мужа предумышленнымъ, коварнымъ убійцей. Но невѣдомый голосъ, въ глубинѣ сердца, неустанно шепталъ ей: убійца Лавердака -- Морталь.

Сначала слабая, испуганная, устрашенная, она не смѣла поднять глазъ на Морталя, но чѣмъ болѣе она думала, чѣмъ болѣе страдала отъ тяжкихъ сомнѣній и жестокихъ подозрѣній, которымъ она не хотѣла вѣрить и невольно вѣрила,-- тѣмъ сильнѣе она себя чувствовала. Наконецъ, какъ всякая нервная натура, выведенная изъ себя обстоятельствами, она рѣшилась пойти на прямое объясненіе, пойти на приступъ, на проломъ. На другое утро она твердо, рѣзко, безъ всякихъ прикрасъ сказала пораженному Морталю:

-- Поля Лаверкада убилъ не арестованный бѣднякъ, а вы!

Морталь не былъ трусомъ, но въ эту минуту морозъ пробѣжалъ по его тѣлу; онъ ясно сознавалъ, что въ рукахъ этой женщины находится судьба всей его жизни. По вѣря въ превосходство своего ума и силы воли, онъ хотѣлъ отстранить ударъ своей обычной, холодной ироніей.

-- Благодарю васъ, милая Клара, сказалъ онъ, -- что вы такъ легко признаете убійцей человѣка, имя котораго вы носите.

-- Мнѣ все равно, убили-ли вы Лавердака на дуэли или предательски умертвили его въ засадѣ, произнесла Клара, смѣло выдерживая взглядъ Морталя, -- но я клянусь, что онъ умеръ отъ вашей руки.

-- По счастью для меня, отвѣчалъ Морталь, все съ той-же ироніей,-- преступникъ находится въ рукахъ правосудія.

-- А кто-же знаетъ, что онъ преступникъ?

-- Ужь это слишкомъ! воскликнулъ Даніэль.-- Прошу васъ оставить этотъ разговоръ, повремените съ вашими нелѣпыми, оскорбительными подозрѣніями до той минуты, когда обнаружится, благодаря судебной власти, вся истина.

-- Истина, произнесла холодно Клара;-- но я также ищу истины. Или, по вашему, внутреннее сознаніе ничего не значитъ въ судебныхъ дѣлахъ? Повторяю вамъ, что я глубоко, твердо убѣждена въ невинности арестованнаго бѣдняка. А знаете вы, что побудило этого человѣка войти въ домъ, въ которомъ его арестовали?

-- Желаніе украсть что-нибудь.

-- Нѣтъ, я его послала.

-- Вы?

-- Да, встрѣтивъ его (это конечно никто иной) въ Елисейскихъ поляхъ, я его упросила пойти къ указанному дому и предупредить Лавердака, чтобъ онъ туда не входилъ.

При этихъ словахъ лицо Морталя вдругъ помрачилось, онъ поникъ головою, какъ человѣкъ, встрѣтившій неожиданную преграду, но черезъ секунду онъ гордо поднялъ голову и съ тою-же холодной ироніей произнесъ:

-- Если вы это сдѣлали, сударыня, то вы можете считать себя участницей въ убійствѣ г. Лавердака. Вы направили на него убійцу. По позвольте мнѣ сказать еще два слова о вашемъ нелѣпомъ, безумномъ подозрѣніи. Вы меня ненавидите, -- хорошо; какъ-бы мнѣ ни было это горько, но я достаточно закаленъ, чтобы перенести вашу ненависть, по взводимаго вами на меня обвиненія, этой клеветы, которая можетъ честнаго человѣка посадить на скамью обвиняемыхъ,-- я не потерплю. Я знаю, что вы современенъ раскаетесь въ своемъ подозрѣніи и попросите у меня прощенія, но я желалъ-бы знать, чтобы вы сдѣлали, если-бы не только были убѣждены въ моей виновности, но имѣли-бы на то доказательства?

-- Я? отвѣчала Клара съ леденящей твердостью; -- я предала-бы васъ въ руки правосудія.

-- Ай да римлянка. Но довольно романтичныхъ нелѣпостей, возвратимся къ дѣйствительности. Вы желаете имѣть доказательство, что арестованный человѣкъ дѣйствительно убійца Лавердака; вамъ это необходимо, чтобъ не подозрѣвать вашего мужа;-- вы будете удовлетворены.

-- Кто-же можетъ мнѣ представить это доказательство?

-- Онъ самъ. Что-вы скажете, если онъ самъ признаетъ, что онъ, а никто иной убилъ Лавердака.

-- Если онъ сознается?

-- Да, если онъ сознается.

Клара ничего не отвѣчала; непостижимое хладнокровіе и присутствіе духа Морталя поразили ее и сбили съ толку. Честная женщина невольно поддавалась вліянію дерзкой, самоувѣренной лжи, которая дѣйствуетъ всего болѣе на чистыя, возвышенныя души, непонимающія лжи, потому что сами не въ силахъ сказать неправды. Сила воли Морталя обезоруживала Клару, и въ ея сердцѣ снова возникали сомнѣнія, она начинала убѣждать себя, что Морталь сказалъ правду и единственный преступникъ -- Рамберъ, котораго она вовсе не знала, но котораго газеты представляли закоснѣлымъ злодѣемъ.

-- Лучше всего будетъ, сказала она, наконецъ;-- если я подожду, пока онъ сознается...

И, спокойная, холодная, твердая, она удалилась изъ комнаты, оставивъ Даніэля Морталя наединѣ съ грозной задачей, отъ разрѣшенія которой, онъ чувствовалъ, зависѣла его судьба; необходимо было, чтобъ Ноэль Рамберъ сознался и предалъ себя въ руки палача.

Морталь былъ очень смущенъ и встревоженъ. Его не только пугала новая опасность, но его искренно печалила мысль, что онъ нашелъ врага, быть можетъ, самого страшнаго, непримиримаго, въ единственной женщинѣ, которую онъ любилъ. Конечно, его пламенная страсть нѣсколько стихла съ годами, и оскорбленное самолюбіе научило его отвѣчать ироніей на холодность Клары, но въ глубинѣ его сердца хранилось еще достаточно любви, неудовлетвореннаго желанія и оскорбленной гордости, чтобы почувствовать всю горечь унизительныхъ подозрѣній Клары. Такимъ образомъ, онъ видѣлъ, что дѣло шло объ его личномъ счастьи, семейномъ спокойствіи и, быть можетъ, объ его жизни. Прибѣгать къ насиліямъ онъ не могъ, боясь, что Клара, доведенная до крайности, погубитъ его однимъ словомъ; оставалось поэтому одно средство: обманъ. Надо было во чтобы то ни стало обезоружить энергію и силу воли Клары, которая, повидимому, теперь готова была на все и не остановилась-бы ни передъ какою жертвою. Надо было уничтожить подозрѣніе въ ея умѣ, а вмѣстѣ съ подозрѣніемъ исчезала и всякая опасность. Какъ человѣкъ рѣшительный, практическій, Морталь тотчасъ рѣшилъ, что этой цѣли онъ могъ достигнуть, только добившись отъ Рамбера публичнаго сознанія въ его виновности. но какъ было добиться такого невозможнаго, безумнаго результата? Долго думалъ Морталь и, наконецъ, рѣшился дѣйствовать, хотя еще не съ опредѣленнымъ планомъ, но съ твердой рѣшимостью достигнуть своей цѣли, отъ которой зависѣла теперь вся его судьба.

Прежде всего онъ сбрилъ себѣ бороду и усы, оставивъ маленькіе модные бакенбарды, что совершенно измѣнило его лицо и, вмѣсто энергичнаго, жестокаго вида, придало ему выраженіе тонкой хитрости. Отъ этой перемѣны онъ такъ преобразился, что самые близкіе люди его не узнавали на улицѣ. Добившись этого немаловажнаго результата, онъ поѣхалъ къ слѣдователю, съ которымъ былъ хорошо знакомъ, и попросилъ у него позволенія присутствовать при одномъ изъ допросовъ Рамбера, увѣряя, что этотъ несчастный его очень интересовалъ. Дезобре, конечно, поспѣшилъ удовлетворить странному капризу этого вліятельнаго человѣка. Такимъ образомъ, Морталь добился свиданія съ Рамберомъ и съ невозмутимымъ хладнокровіемъ не только слушалъ показанія несчастнаго, но самъ, съ позволенія судьи, задалъ ему нѣсколько вопросовъ о томъ неизвѣстномъ, который, по словамъ Ноэля, былъ настоящимъ убійцей. Ни мало не подозрѣвая въ модномъ щеголѣ мрачнаго злодѣя, бѣдный Ноэль снова повторилъ свой чистосердечный разсказъ и заявилъ, что хотя ему неизвѣстно имя этого убійцы, но онъ можетъ узнать его.

-- Почему-же вы его узнаете? спросилъ судья;-- по его черной густой бородѣ и дикому, жестокому выраженію лица, о которыхъ вы мнѣ говорили?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Ноэль:-- по его голосу.

-- Какъ по голосу?

-- Да, мнѣ кажется, я теперь еще слышу его рѣзкій, гнѣвный голосъ, рѣзавшій воздухъ, словно бичъ.

-- Милостивый государь, сказалъ Морталь, обращаясь къ Ноэлю.-- Я не судья, а простой зритель, но все-же я не желалъ-бы принять участіе въ составленіи несправедливаго обвинительнаго акта. Но какъ-же ты хотите, чтобы васъ защитили и спасли съ помощью такого слабого орудія, какъ тонъ голоса разгнѣваннаго человѣка, котораго вы, вѣроятно, и не признаете.

Рамберъ слушалъ машинально эти слова, произнесенныя медленно, хладнокровно, гордымъ, ироническимъ голосомъ, и невольно спрашивалъ себя, почему этотъ голосъ ему казался отдаленнымъ эхо чего-то знакомаго, когда-то слышаннаго.

-- Это правда, отвѣчалъ онъ съ смиреніемъ отчаянія;-- этимъ путемъ нельзя себя защитить. По что-же прикажете? Меня обвиняютъ, а я все-же невиненъ.

Произнося эти слова очень тихо, онъ раскашлялся, и красныя пятна показались на его щекахъ.

-- Вотъ что еще вѣрнѣе меня приговоритъ къ смерти, прибавилъ онъ, качая головою и опуская руки въ изнеможеніи.

Возвращаясь домой послѣ этого свиданія, Морталь весело думалъ, покуривая дорогую сигару:

-- Первый шагъ сдѣланъ. Я теперь могу свободно разговаривать съ нимъ, не опасаясь, чтобы онъ узналъ меня. Бѣдный человѣкъ! сколько, однако, приходится губить людей, чтобъ проложить себѣ на свѣтѣ дорогу! Впрочемъ, однимъ больше, однимъ меньше, не велика бѣда! Къ тому-же, что-бы сталось съ умными, могучими людьми, если-бы обращать вниманіе на слабыхъ дураковъ?

Въ тотъ-же вечеръ Морталь съ торжествующимъ видомъ разсказалъ женѣ о томъ, что онъ видѣлъ Рамбера, и что это просто мелкій мошенникъ, быть можетъ, въ сущности не дурной человѣкъ, но обстоятельствами доведенный до преступленія. Клара холодно, печально выслушала его и грустно сказала:

-- Прошу васъ, не говорите мнѣ болѣе объ этомъ человѣкѣ, особенно если онъ виновенъ. Всѣ эти кровавые образы меня страшатъ, и я буду вамъ очень благодарна, если вы перестанете вызывать ихъ передъ моими глазами.

-- Ваше желаніе для меня приказъ, отвѣчалъ Морталь, неожиданно перемѣняя тонъ;-- по вы ни слова не сказали маѣ о моихъ бакенбардахъ. Я вспомнилъ, что вы терпѣть не можете моей длинной бороды, и сбрилъ ее, надѣясь, что это вамъ понравится и послужитъ залогомъ нашего примиренія.

И онъ взялъ руку Клары, но та быстро отдернула ее съ ужасомъ и отвращеніемъ.

-- Играйте роль неприступной красавицы сколько вамъ угодно, произнесъ Морталь, снова возвращаясь къ своему обычному, холодно ироническому тону.-- Я сообщилъ вамъ новыя свѣденія объ убійцѣ, потому что хотѣлъ еще разъ доказать, какъ нелѣпы и оскорбительны ваши подозрѣнія. Но теперь вы можете думать все, что вамъ угодно. Прощайте.

И онъ поспѣшно удалился съ насмѣшливымъ поклономъ.

Бѣдная Клара не звала, что ей думать. Ея первоначальное, инстинктивное убѣжденіе въ виновности Морталя, мало-по-малу, стушевывалось? Она не чувствовала въ себѣ уже достаточно силъ, чтобы упорно поддерживать какое-нибудь мнѣніе. Эта мягкая, болѣзненная натура была способна на временный внезапный протестъ, но не на долгую борьбу. Она чувствовала уже утомленіе, и Морталь снова былъ ея повелителемъ. Она все еще его ненавидѣла, подозрѣвала и питала къ нему презрѣніе, но не чувствовала уже въ себѣ достаточно энергіи, чтобъ открыто бросить ему въ лицо эту ненависть, это презрѣніе, это обвиненіе. Къ тому-же она начинала сомнѣваться: можетъ быть, онъ сказалъ правду, можетъ быть, Рамберъ былъ дѣйствительнымъ убійцей! Она поникла головой и смиренно предала себя волѣ судьбы.

Морталь чувствовалъ, что она все еще относится къ нему враждебно, но эта враждебность была теперь пассивная, не опасная. Онъ могъ свободно дѣйствовать, подготовлять баттареи для своей защиты. На его сторонѣ былъ могущественный союзникъ -- время. Конечно, Клара могла снова проявить энергію и выступить съ публичнымъ обвиненіемъ противъ него, но онъ надѣялся, что если это когда нибудь и случится, то будетъ уже поздно.

Спустя нѣсколько дней, утромъ, Ноэль Рамберъ, лежа одѣтый на кровати, услыхалъ скрипъ двери и, съ трудомъ поднявъ голову, увидѣлъ, что къ нему вошелъ какой-то господинъ высокаго роста, щегольски одѣтый, повидимому, важная особа, потому что тюремщикъ шелъ за нимъ, снявъ фуражку, и удалился, какъ только неизвѣстный сказалъ:

-- Оставьте насъ; вы знаете, что я имѣю дозволеніе говорить съ заключеннымъ.

Послѣ ухода тюремщика, неизвѣстный впродолженіи нѣсколькихъ минутъ молчалъ, пристально разсматривая бѣднаго Рамбера, исхудалое, поблекшее лицо котораго все еще сохраняло слѣды грустной, гордой красоты.

-- Вы меня узнаете? сказалъ онъ, наконецъ, медленно и какъ-бы вызывающимъ тономъ.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Ноэль равнодушно, точно говоря:-- я боленъ, оставьте меня въ покоѣ.

-- Мы, однакожъ съ вами встрѣчались, продолжалъ таинственный посѣтитель, который былъ Даніэль Морталь.

-- Я не помню, отвѣчалъ Ноэль.

-- Я присутствовалъ однажды при вашемъ допросѣ у слѣдователя, сказалъ Морталь, не спуская глазъ съ лица Рамбера.

-- А, а! произнесъ Ноэль и, указавъ машинально на скамейку, прислонился самъ къ стѣнѣ, болѣзненно кашляя.

Морталь съ минуту молчалъ; онъ былъ страшно блѣденъ, и черты его лица выражали холодную, роковую рѣшимость выйти изъ мучительнаго, невыносимаго положенія.

-- Рамберъ, сказалъ онъ, наконецъ, съ холодной медленностью отчеканивая каждое слово,-- знаете-ли вы, что какъ-бы ловко не велъ вашъ адвокатъ вашу защиту, все васъ обвиняетъ, и вы уже заранѣе признаны виновнымъ.

-- Я знаю, отвѣчалъ Ноэль, съ спокойствіемъ отчаянья.

-- И, однако, вы невиновны.

-- Да, отвѣчалъ бѣднякъ, не двигаясь съ мѣста.

-- Вы знаете, кто убилъ Лавердака?

-- Если-бы я зналъ, то сказалъ-бы.

-- Такъ вы погибшій человѣкъ!

-- Совершенно.

-- И вы смиренно преклоняетесь, вы молча кладете голову на плаху?

-- Я!.. Я предоставляю людямъ дѣлать, что они хотятъ. Я изъ числа тѣхъ, которыхъ гнететъ судьба. На свѣтѣ есть разрядъ людей бѣдныхъ, отверженныхъ. Я принадлежу къ этимъ людямъ. Пусть меня приговорятъ къ смерти. Кого пятнаетъ несправедливый приговоръ? Человѣческое правосудіе и болѣе никого. Вотъ и все.

-- Какъ, и ни сожалѣнія, ни упрека?

-- Что-же вы хотите, чтобъ я плакалъ? Но мои слезы только вызовутъ насмѣшки.

-- У васъ нѣтъ дѣтей?

-- Есть одинъ сынъ, отвѣчалъ Ноэль и, при мысли о Жакѣ, въ немъ воскресла вся его прежняя энергія;-- у меня маленькій мальчикъ, хорошенькій, какъ ангелъ. Оставляя этотъ свѣтъ, я сожалѣю только его, да еще одного человѣка.

-- Что-же станется съ вашимъ сыномъ?

-- Вотъ это-то меня и убиваетъ, произнесъ Ноэль, грустно качая головой;-- у него есть Артесъ, но Артесъ можетъ умереть, и тогда онъ останется одинъ. но зачѣмъ вы говорите мнѣ объ этомъ, зачѣмъ растравляете мою рану? Неужели вы думаете, мнѣ было-бы трудно взойти на плаху, еслибъ я не оставлялъ за собою маленькое существо, которое будутъ мучить холодъ, голодъ, жажда, одиночество. Не смерть меня пугаетъ, а нищета, та страшная бѣдность, которую я оставлю въ наслѣдіе моему несчастному мальчику!

-- А хотите вы, чтобъ вашъ ребенокъ не зналъ ни голода, ни нужды? холодно произнесъ Морталь, сразу понявъ больное мѣсто Рамбера.

-- Хочу-ли я! воскликнулъ Рамберъ, бросая радостный взглядъ на Даніэля;-- развѣ это возможно? зачѣмъ вы говорите мнѣ объ этомъ? Вы знаете, что это немыслимо.

-- Это возможно.

-- Полноте низко такъ издѣваться надъ несчастнымъ.

-- Я вамъ повторяю, что вашъ сынъ будетъ богатъ, если вы захотите.

-- Мой Жакъ богатъ, если я захочу? По что-же надо для этого сдѣлать? воскликнулъ Рамберъ, начиная вѣрить въ возможность невозможнаго;-- чѣмъ надо пожертвовать: рукой, ногой? Скажите только, что надо дѣлать, и клянусь всѣмъ, что для меня свято, клянусь моимъ ребенкомъ, что я на все готовъ!

-- Надо сознаться, что вы убили Поля Лавердака, произнесъ Морталь рѣзко, отрывисто.

-- Я! воскликнулъ Рамберъ, пораженный ужасомъ.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ онъ безсмысленно смотрѣлъ на блѣдное, безчувственное лицо Морталя; онъ спрашивалъ себя, хорошо ли онъ разслышалъ, хорошо-ли понялъ роковыя слова. Его больная голова не могла сразу обнять такой всесокрушающей идеи. Ему необходимо было подумать, сообразить.

-- Но это невозможно, безумно! произнесъ онъ, наконецъ, тихо, безпомощно качая головой, какъ ребенокъ:-- какъ могу я сказать, что я убилъ человѣка? Развѣ я его убилъ? И зачѣмъ я это скажу? Какой интересъ... Да, повторилъ онъ пристально, взглянувъ на Морталя,-- какой интересъ вамъ предлагать мнѣ подобное условіе?

-- Человѣкъ, убившій Поля Лавердака,-- мой другъ, отвѣчалъ Морталь, сухо, хладнокровно и не спуская глазъ съ лица Ноэля; -- и я хочу его спасти. Я хочу, чтобы другой призналъ себя убійцей и освободилъ моего друга отъ всѣхъ подозрѣній. Кажется, это просто.

-- А кто-же меня увѣритъ, что вы сами не этотъ убійца? сказалъ Ноэль.

-- Посмотрите на меня, произнесъ Морталь и, подойдя близко къ Рамберу, остановился, скрестивъ руки, и, неподвижно, хладнокровно, безъ малѣйшаго нервнаго содроганія, ждалъ приговора судьбы.

Этотъ человѣкъ, высѣченный изъ камня или льдины, смущалъ бѣднаго Ноэля, который тщетно старался признать въ неподвижномъ, холодномъ, выбритомъ лицѣ энергичное, пламенное лицо человѣка съ черной бородой, выстрѣлившаго въ него изъ револьвера. но какъ было ему запомнить всѣ черты того лица, которое онъ видѣлъ только одно мгновеніе и при такой страшной обстановкѣ? Одно осталось неизгладимо запечатлѣннымъ въ его памяти: рѣзкій, металическій тонъ его гнѣвнаго, грознаго голоса. Въ ироническихъ звукахъ голоса незнакомца, стоявшаго теперь передъ нимъ, онъ, казалось, узнавалъ тотъ голосъ, который онъ слышалъ за нѣсколько минутъ до совершенія убійства. Но это было невозможно. Убійца не предалъ-бы самъ себя въ руки правосудія, не пришелъ-бы прямо къ человѣку, котораго несправедливо обвиняли въ совершенномъ имъ самимъ преступленіи. Конечно, Ноэль ошибался, и свѣтскій щеголь, разговаривавшій съ нимъ, не имѣлъ ничего общаго съ человѣкомъ, убившимъ Поля Лавердака.

-- Ну, произнесъ Морталь своимъ насмѣшливымъ, ѣдкимъ тономъ,-- узнаете вы меня?

На этотъ разъ въ его голосѣ и въ презрительномъ движеніи губъ было что-то такое, что заставило отшатнуться Рамбера; онъ впился глазами въ это роковое лицо и заставилъ его на мгновеніе остаться неподвижнымъ подъ его испытующимъ взглядомъ. Тѣнь колебанія выразилась въ чертахъ Морталя, онъ какъ-бы смутился и хотѣлъ поникнуть головой. Но это продолжалось не болѣе полусекунды, и онъ снова принялъ прежній холодный, смѣлый видъ. Но было уже поздно; Рамберъ прочелъ въ его глазахъ горькую истину и узналъ въ немъ убійцу Поля Лавердака.

-- Я нашелъ убійцу! воскликнулъ онъ, простирая свою исхудалую руку, съ какой-то странной, безумной улыбкой:-- это ты!

-- Неужели? сказалъ Морталь съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

-- А, а! продолжалъ Ноэль, -- я узналъ, что этотъ жестокій сонъ, этотъ тяжелый кошмаръ, наконецъ, пройдетъ. Меня подозрѣвали, меня оскорбляли, меня называли убійцей, подлецомъ! Вотъ онъ подлецъ, вотъ онъ убійца! Я его нашелъ. Онъ здѣсь, онъ стоитъ передо мною. Я спасенъ, дайте мнѣ вдоволь нахохотаться!

И съ истерическимъ смѣхомъ онъ бросился къ двери и поднялъ руку, чтобъ постучать тюремщика. Но Морталь, блѣдный, рѣшительный, схватилъ его за руку и тихо сказалъ:

-- Не зовите никого. Ваши крики будутъ напрасны. Я хочу говорить съ вами на-единѣ, слышите?

-- Чортъ возьми! Кто-нибудь да услышитъ-же меня! воскликнулъ Рамберъ, стараясь освободиться изъ рукъ Морталя, но вдругъ онъ страшно закашлялъ, красноватая пѣна показалась на его губахъ и онъ въ изнеможеніи опустился на свою жесткую кровать.

-- Выслушайте меня, сказалъ Морталь, яснымъ, повелительнымъ голосомъ, становясь прямо противъ Ноэля: -- здѣсь два человѣка; одинъ изъ нихъ приговоренъ къ смерти злымъ недугомъ, другой можетъ и хочетъ жить. Вашъ судья безжалостный, неумолимый -- чахотка. Вы харкаете кровью, ваши дни сочтены. Я-же здоровъ и хочу пользоваться всѣми утѣхами жизни. Вы говорите, что вы во мнѣ узнали убійцу Лавердака? Ну да, слышите, я его убилъ (Рамберъ съ торжествующей улыбкой махнулъ головой). Передъ вами я сознаюсь. Я ненавидѣлъ этого человѣка и убилъ его. Хорошо. Но гдѣ-же свидѣтели убійства? Есть только одинъ свидѣтель -- вы; но вы обвиняетесь въ этомъ преступленіи. Вы обвиняемый и обвиняемымъ останетесь. Вы говорите, что меня узнали; хорошо. Попробуйте заявить, что убійца Поля Лавердака тотъ человѣкъ, которому Дезобре даетъ свободный пропускъ къ заключеннымъ. Я пріятель вашихъ судей, и они, конечно, не считаютъ меня способнымъ на убійство. Ваше обвиненіе, направленное противъ меня, только съ большей тяжестью падетъ на вашу голову. Вы понимаете, какъ это обвиненіе невѣроятно, нелѣпо. Ваше преступленіе доказано и тщетно вы будете защищаться. У васъ въ карманѣ нашли деньги и почти изъ рукъ взяли ножъ. Если вы меня вызовете въ судъ, то я скажу: "Этотъ человѣкъ убійца!", и мнѣ всѣ повѣрятъ. Я вамъ говорю, что вы человѣкъ погибшій. Посмотрите на себя. Болѣзнь васъ точитъ. Будемъ говорить прямо, безъ обиняковъ: васъ держатъ за горло два врага, которые никогда не прощаютъ: гильотина и чахотка. Оспаривайте у нихъ, если хотите, ваше бренное тѣло, но оно принадлежитъ имъ всецѣло. Вы слышите, что я говорю, и понимаете меня? Я вижу, что вы не трусъ.

-- Вы дошли до этого сами? Поздравляю, продолжайте, сказалъ Рамберъ, смущенный такой непостижимой смѣлостью и такимъ нахальнымъ хладнокровіемъ.

-- Вы только что, продолжалъ Морталь, развивая съ математическою точностью свои аргументы,-- обнаружили тайну вашей жизни, рану вашего сердца. Вы думаете объ одномъ -- о вашемъ сынѣ. Если вы выйдете оправданнымъ изъ суда, то васъ на порогѣ встрѣтитъ смерть, въ самой страшной ея формѣ -- нищета. Я знаю, что васъ пугаетъ судьба вашего ребенка послѣ вашей смерти. Его, конечно, ждетъ безжалостная бѣдность, со всѣми ея лишеніями и страданіями, которыхъ онъ ничѣмъ не заслужилъ и которыя, однако, медленно гложутъ человѣка. Я самъ прошелъ все это и блѣднѣлъ только передъ однимъ -- передъ нищетой. Чтобы избѣгнуть ея, я рѣшился на все и рискнулъ всѣмъ. Да, чортъ возьми! я понимаю, что васъ пугаетъ, что терзаетъ ваше сердце. Умереть ничего, ко жить бѣднякомъ, напрягать силы, сгибать шею, душить мысль горькимъ, неблагодарнымъ трудомъ -- это слишкомъ тяжело. Эта пытка доводитъ людей безпокойныхъ до безумія, до плахи.

-- Я не былъ безпокойнымъ человѣкомъ, сказалъ Рамберъ мягкимъ, смиреннымъ тономъ мученика.-- Я хотѣлъ жить мирно и вотъ и, невинный, стою передъ плахой.

-- А кто вамъ можетъ сказать достовѣрно, что вашему сыну не придется пройдти черезъ такія-же испытанія?

-- Ему, Жаку? воскликнулъ съ ужасомъ Рамберъ.

-- Рожденный бѣднякомъ, онъ умретъ бѣднякомъ.

-- Онъ будетъ работать, времена перемѣнятся, сказалъ Рамберъ, стараясь противустоять адской логикѣ Морталя.

-- Сколько вѣковъ объ этомъ толкуютъ.

-- Ну, такъ онъ умретъ честнымъ труженникомъ, какъ я.

-- Да, онъ умретъ, быть можетъ, также, какъ вы,-- преступникомъ.

-- Но кто-же вы такой! воскликнулъ Ноэль;-- тамъ вы были убійцей, здѣсь вы являетесь искусителемъ! оставьте меня. Я васъ предамъ въ руки правосудія. Мнѣ повѣрятъ и окажутъ справедливость.

-- Попробуйте.

-- А вы думаете, что я этого не сдѣлаю? Вы думаете, что я позволю себя удушить, какъ баранъ, но вы съ ума сошли.

-- Нѣтъ, я въ полномъ умѣ.

-- Чего-жъ вы отъ меня хотите? спросилъ Рамберъ, совершенно изнемогая.

-- Я хочу спасти вашего сына; хочу сдѣлать этого ребенка, которому судьба готовитъ одни страданія и униженія, богатымъ и счастливымъ человѣкомъ. Понимаете, судьба вашего сына находится въ вашихъ рукахъ. Дѣло въ томъ, что я убилъ человѣка и что людямъ необходимо покарать преступника за это преступленіе. Скажите, что вы убійца, и вашъ сынъ будетъ богатъ, будетъ имѣть право любить, думать, дѣйствовать, дышать, однимъ словомъ, быть тѣмъ, чѣмъ вы не могли быть, и дѣлать то, чего вы не могли дѣлать. Кажется, я съ вами веду открытую игру. Согласны вы на мое предложеніе? Принимаете?

-- Что?

-- Богатство.

-- Позоръ. Вы хотите, чтобъ я сказалъ: я убійца!

-- А вы хотите, чтобы прокуроръ доказалъ вашу виновность и чтобъ вы умерли на эшафотѣ безъ всякой для себя пользы?

-- Но вы мнѣ предлагаете безчестіе.

-- Я вамъ предлагаю торговую сдѣлку. Я покупаю у васъ признаніе и плачу чистыми деньгами.

-- Знаете, произнесъ съ трогательной наивностью бѣдный, честный мученикъ:-- вы ужасны!

-- Неужели вы въ жизни встрѣчали только ягнятъ, произнесъ иронически Морталь,-- что встрѣча съ волкомъ васъ такъ пугаетъ?

Онъ замолчалъ, но черезъ нѣсколько минутъ продолжалъ?

-- Еще разъ повторяю, я вамъ предлагаю самую выгодную сдѣлку. Я не покупаю у васъ вашей души, а плачу дорого, даже слишкомъ дорого за ваше тѣло, которое уже вамъ не принадлежитъ. Тщетны будутъ ваши усилія. Вы уже не человѣкъ, а подсудимый, обвиненіе котораго несомнѣнно; вы теперь вещь въ рукахъ закона, который не выпуститъ васъ изъ своихъ когтей. Все васъ обвиняетъ: ваша бѣдность, ваша нищета, связь съ женщиной, отъ которой вы имѣете сына, ваши противорѣчивыя показанія, -- и никто не отгадаетъ честнаго сердца подъ вашей непривлекательной наружной-оболочкой. Отдайте-же добровольно судьямъ, которые и такъ ее возьмутъ, вашу жизнь, съ каждымъ днемъ угасающую отъ злого недуга, искупите своею кровью убійство Поля Лавердака, и вашъ сынъ, достигнувъ двадцати лѣтъ, получитъ отъ нотаріуса Нобле двѣсти тысячъ франковъ, которые, если вы хотите, будутъ принадлежать ему съ сегодняшняго-же дня.

-- Двѣсти тысячъ франковъ, машинально повторилъ Рамберъ.

-- Да, десять тысячъ ренты, отвѣчалъ Морталь;-- а когда выростетъ вашъ сынъ, сумма, вмѣстѣ съ наросшими процентами, составитъ порядочное состояніе.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана свидѣтельство нотаріуса Нобле о взносѣ Даніэлемъ Морталемъ двухъ сотъ тысячъ франковъ, для передачи чрезъ извѣстное число лѣтъ извѣстному лицу; фамилія этого лица не была выставлена.

-- Это что такое? спросилъ Рамберъ съ удивленіемъ.

-- Эта бумага, отвѣчалъ Морталь,-- стоитъ теперь двѣсти тысячъ, но черезъ нѣсколько лѣтъ цѣнность ея почти удвоится. Возьмите на себя отвѣтственность за пролитую кровь, и я тотчасъ-же напишу на этомъ бланкѣ имя вашего сына. Сколько ему лѣтъ?

-- Пять съ небольшимъ. Мой бѣдный Жакъ! произнесъ Рамберъ, какъ-бы видя передъ собою блѣдное, болѣзненное лицо мальчика.

-- Ну? спросилъ Морталь.

-- Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчалъ Ноэль, все существо котораго противилось страшному искушенію, -- единственному искушенію, которое дѣйствительно его соблазняло въ его смиренной, трудовой, честной жизни.

-- Вы не хотите?

-- Но кто мнѣ поручится, что эта бумага не подложная?

-- Подпись нотаріуса Нобле. Я уже не говорю о своей.

-- Милостивый государь, сказалъ Рамберъ судорожно (холодный потъ крупными каплями струился по его щекамъ), -- сколько времени вы мнѣ дадите на размышленіе!

-- Два дня.

-- Если я къ вамъ пришло кого-нибудь за этой бумагой, вы се отдадите?

-- Да, кого-вы пришлете?

-- Честнаго человѣка, который меня уважаетъ, а быть можетъ, вскорѣ станетъ презирать наравнѣ со всѣми другими,-- доктора Паскаля Артеса.

-- Я его знаю, съ улыбкой сказалъ Морталь.

-- Хорошо, произнесъ Рамберъ, глухимъ, дикимъ голосомъ;-- теперь ступайте и оставьте меня одного.

-- До свиданія, сказалъ Морталь и, выходя изъ тюрьмы, подумалъ съ саркастической улыбкой:-- ну-ка, обличи меня теперь!

Неожиданное, невозможное, безумное предложеніе Морталя привело въ страшное смущеніе бѣднаго Ноэля. Его ослабленный физическими и нравственными страданіями умъ не могъ долго осилить дѣйствительнаго смысла роковой сдѣлки. Съ одной стороны признать себя виновнымъ значило опозорить себя на вѣки, по его уже называли убійцей, и общественное мнѣніе вполнѣ вѣрило въ его преступность. Съ другой стороны это кровавое самоубійство, это великое самопожертвованіе, которое ему предлагали, обезпечивало его сыну счастье и богатство. Къ тому-же, если-бъ его и оправдали (что было очень невѣроятно, какъ-какъ обличить Морталя было почти невозможно), гдѣ-бы нашелъ онъ себѣ работу? Ни на одной фабрикѣ не приняли-бы убійцы, который, ловкимъ запирательствомъ обманувъ присяжныхъ, избѣгнулъ казни; конечно, онъ могъ-бы съ помощью Артеса достать себѣ какую-нибудь работу, хотя и самую тяжелую, и все-же кое-какъ существовать съ своимъ дорогимъ Жакомъ. По для работы необходимо здоровье; а Морталь правду сказалъ, чахотка врагъ неумолимый; приходилось умирать и оставить Жака безъ куска хлѣба. И такъ, и въ томъ и въ другомъ случаѣ одинъ всходъ: смерть, а не все-ли равно -- смерть отъ гильотины, или смерть отъ чахотки! Покрайней мѣрѣ, первая принесетъ пользу маленькому Жаку. Неужели онъ не стоитъ того, чтобы сказать два слова: "я убійца!" и взойти на нѣсколько ступеней эшафота!

-- Но развѣ я дѣйствительно въ безнадежномъ состояніи? воскликнулъ громко Рамберъ, среди этихъ тревожныхъ, отчаянныхъ думъ.

Онъ потребовалъ тюремнаго доктора и спросилъ его: "чахотка-ли у него?" Этотъ докторъ былъ человѣкъ мягкій, добродушный, любезный, поставившій себѣ за правило всегда золотить пилюлю и обманывать своихъ больныхъ. Поэтому, съ привѣтливой улыбкой, онъ объявилъ, что бѣднякъ проживетъ еще сто лѣтъ, особенно въ хорошемъ климатѣ и при хорошей пищѣ. Выйдя-же за дверь, онъ замѣтилъ тюремщику, что этого арестанта надо поскорѣе судить, а то онъ раньше умретъ естественной смертью.

-- Этотъ дуракъ ничего по понимаетъ, подумалъ Рамберъ. Онъ просилъ, чтобы ему разрѣшили свиданіе съ Паскалемъ Артосомъ.

-- Артесъ, сказалъ онъ медленно, -- я предложу вамъ важный, серьезный вопросъ; отвѣтьте мнѣ, какъ всегда, но чистой совѣсти: если я не погибну на эшафотѣ, то сколько мнѣ остается жить?

-- Вамъ?

-- Да, я чувствую, что все кончено; не правда-ли, для меня все кончено?

-- Вы очень больны.

-- Чтобъ поправиться, мнѣ необходимы деньги и спокойствіе, которыхъ, конечно, я имѣть не могу. Не такъ-ли?

-- Да.

-- И еще вопросъ, спасутъ-ли меня и эти средства.

-- Зачѣмъ вы меня объ этомъ спрашиваете?

-- Это мое дѣло. Мнѣ необходимо знать всю правду, какъ-бы жестока она ни была!

-- Рамберъ, произнесъ Артесъ,-- вашъ Жакъ у меня. Будьте-же спокойны и не тревожьтесь.

-- Это значитъ, что для меня нѣтъ надежды?

Артесъ молча на него смотрѣлъ.

-- У меня чахотка?

Артесъ по-прежнему молчалъ.

-- Я это зналъ. На сколько-же времени я могу разсчитывать?

Глубокое сожалѣніе выразилось во взглядѣ Артеса, но онъ не промолвилъ ни слова.

-- Годъ?

Артесъ хранилъ все то-же страшное, роковое молчаніе.

-- Меньше? произнесъ Ноэль, съ нервнымъ смѣхомъ и какимъ-то вызывающимъ тономъ: -- нѣсколько мѣсяцевъ, а можетъ быть, нѣсколько дней? Вотъ все, что мнѣ осталось? Вотъ весь мой капиталъ. Нечего сказать, великъ. Хорошо. Забавная шутка!

Потомъ лицо его приняло серьезное, гордое, твердое выраженіе и онъ нѣжно сказалъ:

Благодарю васъ, г. Артесъ.

Долго не могъ забыть Артесъ страннаго грустнаго тона, съ которымъ бѣднякъ произнесъ эти слова, и съ недоумѣніемъ спрашивалъ себя, что значили эти вопросы, эта иронія, эта неожиданная рѣшимость Ноэля Рамбера.

V.

Наконецъ насталъ день суда. Веселое апрѣльское солнце какъ-бы съ иронической улыбкой заливало яркимъ свѣтомъ мрачную, закоптѣлую залу, переполненную народомъ. Ноэль Рамберъ, узнавъ, что онъ черезъ нѣсколько минутъ предстанетъ передъ присяжными и судьями, былъ очень блѣденъ и судорожно кусалъ губы. Жандармы, пришедшіе за нимъ, мигали другъ другу, какъ-бы говоря: "экз. у него бьется сердце!"

Дѣйствительно, сердце его тревожно билось. Онъ, честный, благородный человѣкъ, мужественный до самопожертвованія, добрый до самозабвенія, долженъ былъ явиться на скамьѣ подсудимыхъ и слушать хладнокровію, какъ его станутъ публично называть преступникомъ, убійцей. Идя по маленькой, узкой лѣстницѣ, которая ведетъ изъ тюрьмы въ залу засѣданій уголовнаго суда, Ноэль Рамберъ закрылъ глаза и, подобно влюбленному, который, вступая въ битву, цѣлуетъ письмо своей возлюбленной, онъ магической силой любви вызвалъ передъ собою образъ маленькаго Жака. Этотъ отецъ, который любилъ свое дѣтище до того, что забывалъ для него все на свѣтѣ, не имѣлъ другого утѣшенія, другой поддержки, какъ мысль о немъ.

Когда отворилась маленькая дверь, въ которую вводятъ подсудимаго, гробовое молчаніе водворилось въ залѣ и сотни любопытныхъ глазъ устремились на Ноэля. Въ первую минуту ему стало стыдно и страшно; онъ поникъ головою и сталъ смотрѣть на рѣшетку, отдѣлявшую отъ остальной залы скамью подсудимыхъ. Но онъ скоро оправился и, рѣшившись бороться до конца, поднялъ голову и спокойно взглянулъ вокругъ себя. По какому-то странному миражу чувства ему теперь казалось, что онъ не подсудимый, а простой зритель, и грозная драма, въ которой шелъ вопросъ объ его жизни, разъиграется передъ нимъ, какъ обыкновенное театральное представленіе.

И онъ съ улыбкой посмотрѣлъ на тяжелую люстру временъ Людовика XVI, на старинную печь, на закоптѣлый потолокъ, на судей, которые засѣдали въ своихъ красныхъ мантіяхъ, на толпу обычныхъ посѣтителей судебныхъ засѣданій, съ блѣдными, желтыми, безпокойными лицами. Веселые, теплые лучи апрѣльскаго солнца, которые пробивались сквозь складки желтыхъ занавѣсей и отражались на пестрыхъ нарядахъ женщинъ и на лысыхъ головахъ мужчинъ, обратили его мысли въ иную сторону. Уже такъ давно онъ не видалъ солнечнаго свѣта, и невольно подумалъ:

-- Какъ хорошо должно быть теперь въ Венсенскомъ лѣсу! Сегодня 3-е апрѣля: все зеленѣетъ, все оживаетъ. Сколько тамъ гуляющихъ, какъ тамъ тепло и отрадно!

Обвинительный актъ возвратилъ бѣднаго Рамбера къ мрачной дѣйствительности. Онъ стоялъ лицомъ къ лицу съ послѣднимъ дѣйствіемъ драмы, съ послѣднимъ актомъ рокового преслѣдованія, которому его подвергла нелѣпая судьба. Все теперь должно было кончиться. но какъ? Черезъ нѣсколько часовъ его признаютъ виновнымъ или оправдаютъ. Оправдаютъ!.. Неужели это было возможно? Неужели онъ могъ выйти изъ тюрьмы, дышать чистымъ воздухомъ, увидѣть своего Жакъ? Но если свобода и была возможна, то на долго-ли? Не былъ-ли онъ уже осужденъ чахоткой, которая еще безжалостнѣе приговора судей? Эти мысли возбуждали въ немъ тѣ мучительныя сомнѣнія, которыя терзали его въ послѣднее время, но въ эту рѣшительную минуту его положеніе представлялось ему съ убійственной ясностью и опредѣленностью. Онъ сознавалъ вполнѣ, что стоялъ передъ страшной дилемой: свобода и нищета для Жакъ, или позорная казнь и богатство для Жака.

Погруженный въ эти тревожныя думы, онъ смутно слышалъ чтеніе обвинительнаго акта, какъ вдругъ его защитникъ сунулъ ему въ руку какую-то бумажку. Ноэль машинально прочелъ написанныя на ней слѣдующія слова, непонятныя, ничего незначущія для всякаго другого, но роковыя, страшно краснорѣчивыя для него: "Достаточно одного слова, и все будетъ передано сегодня".

Никогда Ноэль Рамберъ не ощущалъ такого страннаго, горькаго чувства, какъ въ эту минуту. Точно громадный камень налегъ на его сердце; онъ едва переводилъ дыханіе и, быть можетъ, первый разъ въ жизни почувствовалъ какой-то необъяснимый страхъ. Онъ боялся упасть въ обморокъ и, такимъ образомъ, дать толпѣ, жадной на подобныя зрѣлища, возможность сказать, что онъ низкій трусъ.

-- Ну, произнесъ онъ въ глубинѣ своей души,-- еще одно испытаніе и -- все кончено. Надо быть человѣкомъ.

И сверхъестественнымъ усиліемъ онъ выпрямился во весь роетъ, поднялъ голову и, опершись рукою на рѣшотку, на которую опиралось столько обагренныхъ кровью рукъ, сталъ смотрѣть прямо въ глаза толпѣ, не дерзко, но открыто. Его пальцы отъ времени до времени судорожно сжимались и выбивали но холодному дереву рѣшетки какой-то несуществующій маршъ.

-- Подсудимый, какъ васъ зовутъ? спросилъ предсѣдатель суда среди гробового молчанія.

-- Луи Франсуа Ноэль Рамберъ.

-- Сколько вамъ лѣтъ?

-- Тридцать четыре, отвѣчалъ бѣднякъ, которому на видъ было, по крайней мѣрѣ, пятьдесятъ.

-- Чѣмъ вы занимаетесь?

-- Работникъ на фабрикѣ.

Бѣднякъ съ блестящими, какъ уголья, глазами, съ блѣдными, впалыми щеками, съ небритымъ, заросшимъ подбородкомъ, говорилъ тихимъ, медленнымъ, глухимъ голосомъ, какъ говорятъ чахоточные.

-- Вы были подъ судомъ? спросилъ предсѣдатель.

-- Да, по политическимъ причинамъ, отвѣчалъ Рамберъ, и его слова, видимо, произвели дурное впечатлѣніе на присутствующихъ.

-- Вы принимали участіе въ мятежѣ, вы дрались на улицѣ?

-- Да, это было заблужденіе. Ружейные выстрѣлы ничего не доказываютъ.

-- Вы признаете, что тогда заблуждались?

-- Да, я и прежде это сознавалъ.

-- Послѣ амнистіи вы возвратились въ Парижъ, принялись за прежнія занятія и постоянно старались возбуждать въ вашихъ товарищахъ чувства мести и ненависти; работая, вы пѣли пѣсни, которыя раздаются только въ несчастнѣйшіе дни нашей исторіи.

-- Я пѣлъ то, что мнѣ нравилось; впрочемъ, я недолго распѣвалъ. Что-же касается до ненависти, то, право, нѣтъ человѣка, котораго-бы я ненавидѣлъ.

-- Да, я знаю, вы представляетесь добрякомъ.

-- Я не добрѣе, но несчастнѣе другихъ.

-- Есть свидѣтели, которые показываютъ, что вы постоянно возбуждали вашихъ товарищей.

-- Свидѣтели?

-- Да, ваши товарищи -- рабочіе.

-- Товарищи показываютъ противъ меня? Бѣдные! ихъ надо сожалѣть, а не осуждать.

Предсѣдатель предложилъ подсудимому оказывать должное уваженіе суду и свидѣтелямъ.

-- Вы потомъ соблазнили молодую дѣвушку, по имени Гарди, продолжалъ онъ.

-- По, произнесъ Рамберъ, съ усиліемъ удерживаясь отъ слезъ,-- мы тогда любили другъ друга. Мы соединились по любви. Мы жили вмѣстѣ нѣсколько времени душа въ душу... потомъ пришло несчастіе, мы разстались и забыли другъ друга.

-- То, что вы называете союзомъ любви, есть прелюбодѣяніе. Но во всякомъ случаѣ вы въ одинъ прекрасный день бросили вашу подругу, мать вашего сына.

-- Я ее не бросилъ, отвѣчалъ Ноэль, -- она сама вамъ это скажетъ.

-- Марта Гарди показала на слѣдствіи, что вы съ нею обращались жестоко.

-- Неужели? сказалъ просто Рамберъ.

-- Но въ вашу пользу говоритъ тотъ фактъ, что вы взяли къ себѣ незаконнаго сына, прижитаго вами съ Мартой Гарди. но какъ вы его воспитали?

-- Какъ?-- я сдѣлалъ изъ него славнаго мальчугана. Впослѣдствіи я сдѣлалъ-бы изъ него человѣка. (Ироническій смѣхъ въ публикѣ.) Да, я сдѣлалъ-бы изъ него человѣка! Какъ я его воспиталъ?-- да какъ можетъ воспитывать любящій отецъ. Я работалъ для него за четверыхъ.

-- Вы не понимаете, что я хочу сказать. Я разумѣю, что вы не отдали его въ школу.

-- Въ школу?-- да я самъ его училъ. Онъ еще маленькій, а умѣетъ читать и разсуждать.

-- Едва-ли-бы вы могли научить его чему слѣдуетъ.

-- Я научилъ-бы его всему, что самъ знаю.

Въ публикѣ раздались протесты.

-- Это правда, подумалъ Рамберъ, невольно краснѣя:-- я не имѣю пргур такъ говорить. Эти слова, сказанныя мною, становятся позорными. Я знаю, что мнѣ надо сказать.

И въ его глазахъ блеснулъ необычайный огонь.

На всѣ вопросы объ убійствѣ въ Вожонѣ, о событіяхъ въ ночь 1-го января, о томъ, что онъ дѣлалъ въ домѣ, гдѣ найденъ былъ трупъ Поля Лавердака, онъ ничего не отвѣчалъ.

-- Объясните мнѣ, что вы дѣлали 1-го января? спросилъ предсѣдатель.

-- Я бѣгалъ по улицамъ, я искалъ куска хлѣба, я былъ голоденъ.

-- И однако, вечеромъ вы нашли средства утолить вашу жажду. Привратникъ дома, въ которомъ вы жили, показалъ, что, уходя вечеромъ, вы были очень взволнованы, точно пьяный. Куда вы пошли тогда изъ дома?

-- Не помню.

-- Впрочемъ, куда-бы вы ни пошли, дѣло неважное, а важно то, что васъ нашли и арестовали въ домѣ Гарнье въ Божонѣ. Вы толь-ко-что передъ тѣмъ убили человѣка. Причина, побудившая васъ къ этому преступленію, очевидна: вы убили для того, чтобы обокрасть несчастнаго.

-- Обокрасть?! воскликнулъ Рамберъ, и въ этомъ крикѣ выразилась вся оскорбленная гордость честнаго труженика.

Онъ взглянулъ смѣло, гордо на человѣка, который дерзнулъ назвать его воромъ; предсѣдатель, судьи и прокуроръ, казалось, не обращали на него никакого вниманія: одинъ чистилъ себѣ ногти, другой ковырялъ за ухомъ, а остальные зѣвали. Несчастный былъ обезоруженъ, побѣжденъ этимъ хладнокровіемъ -- явнымъ слѣдствіемъ ихъ убѣжденія въ его виновности.

И въ эту минуту онъ рѣшился: онъ заключитъ сдѣлку, онъ продастъ себя... Онъ тяжело опустился на скамью, дрожа всѣмъ тѣломъ, и, откинувъ голову назадъ, произнесъ съ ужасающей ироніей:

-- Да, я убилъ для того, чтобъ обокрасть!

Въ его голосѣ слышалось какое-то страшное, подавленное рыданіе, но изумленная публика приняла это за глухой хохотъ.

-- Такъ вы сознаетесь? холодно произнесъ предсѣдатель.

-- Я сознаюсь? отвѣчалъ Ноэль:-- въ чемъ? что я убилъ? Вы это докажете и безъ моего сознанія. Развѣ правосудіе не знаетъ всего, не видитъ всего, не предугадываетъ всего? Въ комнатѣ находятъ двухъ людей: одного -- мертваго, другого -- живого. Дѣло ясное! Смерть убійцѣ! Смерть вору и убійцѣ!

Произнося эти слова, Ноэль Рамберъ былъ ужасенъ, величественно ужасенъ, и всѣ видѣвшіе его невольно вздрогнули. Онъ возбуждалъ въ толпѣ инстинктивный страхъ. Блѣдный, исхудалый, съ автоматическими жестами, онъ говорилъ, какъ-бы во снѣ, какъ-бы въ бреду, онъ говорилъ, словно обращаясь къ кому-то невидимому, къ кому-то невѣдомому или къ будущимъ вѣкамъ.

-- Такъ вы сознаетесь? повторилъ предсѣдатель, стараясь изловить Рамбера на словахъ.

-- Вы доказываете мою виновность, сказалъ Рамберъ.

-- Но вѣдь вы сами сознаетесь?

-- Ну, да! я сознаюсь.

Ноэль Рамберъ этими словами предавалъ себя въ руки палача. Добровольно, героически, съ дерзкой смѣлостью онъ отрекался отъ всего: отъ своей гордости, отъ своего прошедшаго. Онъ поддавался адскому соблазну. Онъ отдавалъ въ жертву своему сыну все, что было въ немъ хорошаго, великаго. Онъ безчестилъ себя, обагрялъ себя кровью передъ глазами всѣхъ; и для кого? Для маленькаго Жака. Онъ заключалъ сдѣлку съ убійцей, заступалъ его мѣсто и принималъ на себя все: позоръ и казнь. Съ какимъ-то дикимъ сладострастіемъ разрывалъ онъ свою честную, трудовую, тридцатилѣтнюю жизнь; и на это роковое дѣло разрушенія онъ напрягалъ всѣ свои послѣднія силы. Онъ хотѣлъ, по крайней мѣрѣ, пасть величественно и теперь смѣло, даже съ вызовомъ относился къ толпѣ.

Послѣ публичнаго сознанія подсудимаго, дѣло было кончено. Показанія работниковъ, товарищей Рамбера, полицейскихъ и прочихъ свидѣтелей, цвѣтистая рѣчь защитника, рѣзкое обвиненіе прокурора, все прошло незамѣченнымъ, все стушевалось передъ тѣмъ громаднымъ впечатлѣніемъ, которое произвелъ на всѣхъ присутствующихъ роковой приговоръ, произнесенный Рамберомъ надъ самимъ собой.

-- Онъ съ ума сошелъ! воскликнулъ одинъ изъ завсегдатаевъ судебныхъ процессовъ:-- противъ него нѣтъ никакихъ доказательствъ! Его посадили-бы въ центральную тюрьму или отправили-бы въ Тулонъ. А онъ самъ кладетъ голову на плаху. Это не человѣкъ.

А онъ, обезумѣвъ отъ чувства самопожертвованія и любви къ своему ребенку, повторялъ про себя:

-- Жакъ будетъ счастливъ! Жакъ будетъ богатъ!

И на его лицѣ выражалась героическая рѣшимость. Рамберъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые готовы открыть себѣ жилу, чтобы напоить своихъ жаждущихъ товарищей, которые предаютъ себя всецѣло въ жертву идеѣ или любимому существу. Эти невѣдомые мученики и герои, жертвующіе собою въ тиши, встрѣчаются всего чаще въ рядахъ бѣдняковъ.

Ноэль Рамберъ ощущалъ въ глубинѣ своей души, во всемъ своемъ существѣ безграничную, сверхъ-естественную любовь къ своему ребенку, -- любовь инстинктивную, какъ любовь животнаго, нѣжную, какъ любовь женщины. Это былъ въ полномъ смыслѣ слова отецъ. Никакая мать не ощущала той дикой, безумной радости, которая судорожно овладѣвала этимъ человѣкомъ, когда онъ прижималъ своего ребенка къ своей груди. Было что-то величественное въ этой любви отца къ сыну. Поэтому, не было ничего удивительнаго въ его самопожертвованіи для своего ребенка? Онъ отдавалъ жизнь! Но онъ съ радостью отдалъ-бы ее десять разъ, сто разъ. Онъ клалъ свою голову на плаху, такъ что-жъ? Онъ обезпечивалъ своему сыну кусокъ хлѣба, кровъ, свободу и жизнь! Онъ умиралъ ради него! Такъ что-жъ? Онъ долженъ былъ и такъ умереть отъ чахотки черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Онъ погибнетъ весной, когда листья зеленѣютъ, а не осенью, когда они желтѣютъ -- вотъ и все. Во взглядѣ Ноэля Рамбера выражалась радость и гордость. Передъ блѣдными присяжными, которые вынесли со страхомъ свой приговоръ, онъ стоялъ твердо, спокойно и съ счастливой улыбкой, почти съ благодарностью смотрѣлъ на нихъ. Когда-же они произнесли: "Да, виновенъ", онъ гордо поднялъ голову, и дикая радость сверкнула въ глазахъ этого человѣка, который жертвовалъ своею жизнію съ безумнымъ величіемъ мученика.

Даніель Морталь торжествовалъ. Одной силой воли онъ осуществилъ невозможное. Онъ вырвалъ изъ груди невиннаго признаніе въ винѣ, онъ взвалилъ на шею другого преступленіе, совершенное имъ самимъ. Онъ могъ теперь безусловно вѣрить въ торжество смѣлости, могъ презирать всякій нравственный законъ, такъ какъ за нимъ осталась побѣда въ этомъ страшномъ неровномъ бою, который про" игралъ-бы всякой другой человѣкъ. Онъ гордо вышелъ изъ суда, презрительно смотря на толпу, которая, въ своемъ невѣденьи, проклинала приговореннаго къ смерти бѣдняка, и поспѣшилъ домой къ своей женѣ. Сіяя радостью, которая выражалась во всемъ: во взглядѣ, въ голосѣ, въ жестахъ, -- онъ разсказалъ ей со всѣми подробностями судебное разбирательство. Клара съ холоднымъ молчаніемъ выслушала его разсказъ.

-- Ну, я ошиблась! сказала она, когда ея мужъ замолчалъ.-- Я напрасно васъ обвиняла. Не вы, а этотъ человѣкъ убилъ Лавердака. Убійца найденъ. Онъ сознался. Я никогда болѣе не произнесу имени Лавердака передъ вами. Ноэль Рамберъ признанъ виновнымъ и приговоренъ къ смерти. Этого довольно. Но подобный результатъ не разрѣшаетъ нашего рокового положенія. Если я могла васъ подозрѣвать, то значитъ у меня много накипѣло въ сердцѣ. Вы меня обвиняли въ любви къ этому человѣку, а я васъ въ его убійствѣ. Надо жестоко ненавидѣть другъ друга, чтобы дойти до такихъ обвиненій. Мы стали уже чужими другъ для друга, мы будемъ жить подъ однимъ кровомъ, но насъ раздѣляетъ глубокая бездна.

-- Что вы этимъ хотите сказать? спросилъ Морталь.

-- То, что я ношу ваше имя, но болѣе вамъ не жена.

-- А! произнесъ онъ съ улыбкой, -- капризъ хорошенькой женщины! Это пройдетъ, какъ все проходитъ на свѣтѣ.

-- Я васъ не люблю, произнесла рѣшительно Клара, -- и насъ связываетъ только одинъ долгъ.

-- Я буду и этимъ довольствоваться до новаго приказанія, сказалъ Морталь, кланяясь съ дерзкой учтивостью.

Извѣстіе о признаніи Рамбера виновнымъ быстро разнеслось по городу. Публика, ожидавшая интереснаго процесса съ поразительными эпизодами, была, видимо, разочарована. Ноэль слишкомъ рано сознался, въ преніяхъ не было никакого интереса, и онъ, по общему мнѣнію, явился обыкновеннымъ, мелкимъ преступникомъ, который разсчитывалъ, что его сознаніе послужитъ смягчающимъ обстоятельствомъ.

Товарищи Ноэля -- рабочіе пожимали плечами. Одни говорили: -- "Вѣрьте послѣ этого внѣшности!" Другіе: -- "Много въ жизни бываетъ странностей". Третьи: -- "Это невозможно, тутъ что-нибудь да кроется". Только одинъ изъ служащихъ въ конторѣ замѣтилъ глубокомысленно:

-- Я всегда полагалъ, что Рамберъ кончитъ дурно: онъ республиканецъ!

Судебный приговоръ всего сильнѣе подѣйствовалъ на Паскаля Артеса; онъ былъ пораженъ имъ. Судъ могъ признать Рамбера виновнымъ, человѣческое правосудіе можетъ заблуждаться, но чтобы Рамберъ самъ сознался въ преступленіи, этого Артесъ никакъ не ожидалъ, этому онъ никогда-бы не повѣрилъ. Пли всѣ его понятія о справедливости были ложны, или Ноэль Рамберъ не былъ убійцей. И, однако-жъ, онъ самъ сознался! АІинута, въ которую Артесъ узналъ объ этомъ чудовищномъ сознаніи, была одна изъ самыхъ горькихъ въ его жизни. Онъ слѣпо вѣрилъ въ Ноэля Рамбера и готовъ былъ защищать его противъ всего свѣта, противъ приговора суда, но что могъ онъ сказать противъ собственнаго сознанія? Артесъ почувствовалъ какое-то отвращеніе ко всему человѣчеству, какой-то ужасъ охватилъ его. Кому и чему было теперь вѣрить? Для Артеса не только погибалъ подъ вѣчнымъ позоромъ честный человѣкъ и благородный товарищъ, но въ немъ самомъ погибала вѣра въ людей, а что въ сравненіи съ подобнымъ разочарованіемъ всѣ разочарованія любви!

Артесъ пожелалъ увидѣть Рамбера и самому убѣдиться, какую вѣру слѣдуетъ дать этому признанію. Ему разрѣшили свиданіе съ Рамберомъ. Ноэль совершенно измѣнился; борода у него быта обрита, волосы на вискахъ побѣлѣли, болѣзненный, дикій огонь свѣтился въ его глазахъ.

-- Вы-ли это, Рамберъ! сказалъ Артесъ послѣ минутнаго молчанія.

-- Я, отвѣчалъ бѣднякъ, -- да, я, приговоренный къ смерти. Что вы на это скажете?

-- Вы сознались? спросилъ Артесъ строго, жестоко, словно допрашивалъ несчастнаго.

-- Я сознался, отвѣчалъ Ноэль рѣшительно.

-- Такъ вы убили?

-- Я убилъ? воскликнулъ Рамберъ и закусилъ губу, боясь высказать всю правду; черезъ минуту онъ прибавилъ въ пол-голоса:-- я не знаю, убилъ-ли я, но знаю, что меня приговорили и что я счастливъ. Теперь все кончено.

-- Нѣтъ! воскликнулъ Артесъ.-- Это невозможно, вы не убійца. Вы не говорили судьямъ, что вы его убили. Посмотрите на меня и повторите эти страшныя слова.

-- Я сказалъ на судѣ, что убилъ Поля Лавердака.

-- Такъ вы солгали, говоря мнѣ, что вы невинны.

-- Кому-нибудь я солгалъ: вамъ или судьямъ.

-- Вы сумасшедшій или несчастный. Вы мнѣ не солгали, я въ этомъ вполнѣ убѣжденъ. Вы не убили этого человѣка.

-- Я сознался, и это главное, отвѣчалъ Ноэль съ какой-то злобной ироніей.

-- Да, вы сознались! воскликнулъ Артесъ.-- Вы предали себя въ руки судей! По знаете, зачѣмъ я пришелъ сюда? Несмотря на ваше сознаніе, я убѣжденъ, что вы невиновны. Убійца -- подлецъ въ душѣ, а вы не подлецъ! Васъ я знаю хорошо, Рамберъ! Вы убили человѣка для того, чтобы его ограбить! Вы, честный, благородный, чистый, великодушный человѣкъ! Нѣтъ, все мое существо возстаетъ противъ этого факта, и сколько-бы вы ни говорили: "я убійца", я вамъ отвѣчу: "ты лжешь".

Ноэль стоялъ у самой рѣшотки и обѣими руками старался заглушить душившіе его рыданія и кашель. Крупныя слезы выступали на его красныхъ глазахъ, теперь уже безъ рѣсницъ. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и, казалось, хотѣлъ броситься къ Артесу, несмотря на раздѣлявшую ихъ рѣшотку, и сказать ему: "да, вы правы, я солгалъ, я невиненъ!" Но мысль о Жакѣ его остановила, грустная улыбка показалась на его губахъ и, подумавъ: "къ чему? пускай и этотъ думаетъ то-же, что остальные! "-- онъ сказалъ тихо, отрывисто, между припадками кашля:

-- Не говорите со мною объ этомъ, г. Артесъ, если вы не хотите сдѣлать меня несчастнѣйшимъ изъ людей. Кто можетъ заглянуть въ совѣсть другого человѣка? Никто. Скоро всѣмъ будетъ извѣстно, почему я поступилъ такъ, а не иначе. Теперь-же не спрашивайте у меня ничего. Вы вѣрите въ мою невинность. Спасибо вамъ за это; вы благороднѣйшій человѣкъ на свѣтѣ. Вы не можете любить на половину, вы не вѣрите въ преступность тѣхъ, которые честно работали и боролись за свободу и справедливость рядомъ съ вами. Вы, можетъ быть, правы. Кто-бы подумалъ, что Ноэль Рамберъ, веселый, честный малый, кончитъ такъ печально! О! Господи, какъ я былъ простъ, какъ я былъ добръ! Я вѣрилъ всему и вѣрилъ всѣмъ! Я рожденъ, чтобы любить все хорошее, все прекрасное! Нашей родинѣ я отдавалъ свою кровь и всѣ свои помышленія. Только впослѣдствіи, встрѣтивъ другую,-- вы знаете Марту (бѣдная женщина!) -- я забылъ политику. Въ этомъ я виноватъ. Я думалъ, свобода стоитъ дорого, я посидѣлъ за нее въ тюрьмѣ, довольно хлопотать о другихъ, подумаемъ о себѣ. Да здраствуетъ любовь и счастье! Да, я любилъ Марту! но счастья я не узналъ и съ той минуты погибъ. Съ тѣхъ поръ я испыталъ скуку, горе, разочарованіе, отвращеніе къ жизни, однимъ словомъ, все, что приводитъ человѣка къ мысли о самоубійствѣ. Сколько разъ я хотѣлъ броситься въ рѣку, по меня удерживала мысль о Жакѣ. А дѣло такъ просто: спрыгнулъ съ моста и все кончено. Правда, говорятъ, это подло, это смерть труса, можно лучше умереть. Вотъ я избралъ лучшій способъ смерти. Когда нибудь вы очень удивитесь, но теперь удивляться нечему. Меня обвинили въ убійствѣ, мнѣ доказали мою виновность и я отвѣчалъ: хорошо, положимъ, я убійца. Теперь мнѣ остается только взойти на эшафотъ, и человѣческое правосудіе будетъ удовлетворено.

-- Но, воскликнулъ Артесъ съ жаромъ, -- убили-ли вы, убили-ли вы, Рамберъ?

-- Я васъ прошу, не спрашивайте меня ни о чемъ, отвѣчалъ

Рамберъ, блѣдный, какъ полотно.-- Убилъ-ли я, или нѣтъ, но ради того сочувствія, которое вы выказывали мнѣ, а теперь выказываете моему Жаку, я обращусь къ вамъ съ двумя просьбами, но обѣщайте прежде, что вы ихъ исполните.

-- А съ кѣмъ я говорю: съ гражданиномъ Рамберомъ или съ убійцей Рамберомъ?

-- Вы добры и человѣколюбивы, г. Артесъ, сказалъ Рамберъ, устремляя на него свой лихорадочный взглядъ: -- вы любите моего сына. Дѣти не могутъ отвѣчать за преступленіе или за безуміе своихъ родителей. Обѣщаете-ли вы мнѣ сдѣлать для маленькаго Жака то, что я васъ попрошу... даже если-бъ я былъ убійцею Лавердака?

-- Но вѣдь вы сказали суду...

-- Даже, если-бъ я былъ убійцей, повторилъ Рамберъ.

Артесу казалось, что въ словахъ этого человѣка, хладнокровно говорившаго о своемъ преступленіи, звучали тяжкое страданіе и сознаніе невинности. Артесъ содрогнулся. Онъ инстинктивно боялся найти въ немъ или жертву или убійцу. И то, и другое было ужасно.

-- Я исполню ваши просьбы, отвѣчалъ онъ.

Тогда Рамберъ медленно, кашляя за каждымъ словомъ, попросилъ Артеса прислать ему сочиненіе Сильвіо Пелико, по которому онъ научился читать, предварительно напитавъ ядомъ послѣднюю страницу, такъ что-бъ онъ могъ умереть спокойно въ тюрьмѣ, а не постыдной смертью на плахѣ. Артесъ обѣщалъ исполнить это желаніе. Другая просьба Рамбера: отправиться къ г. Морталю и получить конвертъ на имя Жака, который мальчикъ распечатаетъ только тогда, какъ ему минетъ двадцать лѣтъ, гораздо болѣе изумила Артеса, но и это онъ обѣщалъ исполнить, тѣмъ болѣе, что, по словамъ Рамбера, Морталь интересовался мальчикомъ и желалъ сдѣлать что-нибудь для него.

-- Благодарю васъ, продолжалъ Рамберъ; -- теперь остается только поговорить о послѣднемъ моемъ желаніи. Я не хочу, что-бъ мой Жакъ носилъ имя преступника Рамбера. Онъ можетъ принять его послѣ, когда удостовѣрится...

-- Когда удостовѣрится въ чемъ? воскликнулъ Артесъ, видя, что Рамберъ колеблется.

-- Въ томъ, отвѣчалъ Ноэль,-- что въ силахъ нести такую обузу. До того времени дайте ему другое имя, только не имя его матери. Если-бъ она вздумала его взять къ себѣ, что-бъ сдѣлать изъ него негодяя, какъ ея подлецъ... то скажите ей: поздно, ребенокъ уже не вашъ.

-- Ноэль, хотите, чтобы я усыновилъ Жака? сказалъ медленно Артесъ.

-- Хочу-ли я! воскликнулъ Рамберъ и въ глазахъ его блеснула неописанная радость.

-- Ну, такъ скажите мнѣ, что вы не убили Лавердака.

-- Я сознался, глухо промолвилъ Рамберъ.

-- Убили вы его?

-- Я сознался, повторилъ бѣднякъ.

-- Бѣдный безумецъ! произнесъ Артесъ.-- Въ глубинѣ вашего сердца кроется что-то, чего я не могу ни прочесть, ни отгадать. Васъ душитъ какая-то тайна, какое-то горе. Ноэль Рамберъ, вы правы. Виновны вы или нѣтъ, осталась-ли чистой, незапятнанной, ваша рука, которую я такъ часто дружески пожималъ и которая знала только трудъ и борьбу за родину, или она обагрена кровью, но есть существо невинное, которое не должно на себѣ нести тяжесть преступленія, искупаемаго вами жизнью. Умирайте покойно, Ноэль, маленькій Жакъ не покраснѣетъ отъ имени Рамбера, отъ имени бѣднаго труженника, которымъ онъ могъ-бы такъ гордиться. Онъ будетъ моимъ сыномъ, онъ будетъ носить мое имя.

-- О! г. Артесъ! воскликнулъ Ноэль,-- за эти слова я отдалъ-бы свою жизнь, свою кровь! Ваша доброта меня утѣшила, и я, приговоренный преступникъ, презрѣнный, опозоренный, теперь счастливѣе всѣхъ на свѣтѣ! Мой Жакъ! мой маленькій Жакъ будетъ воспитанъ вами! Онъ будетъ человѣкъ!

Но тутъ, передъ этой мыслью, что Жакъ будетъ воспитанъ Артесомъ, Рамберъ съ ужасомъ вздрогнулъ. Къ чему тогда приносить себя въ жертву, къ чему это величественное безуміе, когда Паскаль Артесъ обезпечиваетъ жизнь и воспитаніе Жака? Новое, еще болѣе ужасное искушеніе представилось Ноэлю. Онъ хотѣлъ все сказать, все объяснить, все открыть и, однимъ словомъ, нарушить роковой, позорный договоръ, заключенный съ Морталемъ. По Артесъ возвратилъ его къ горькой, неумолимой дѣйствительности,

-- Да, онъ будетъ человѣкъ, сказалъ Артесъ,-- но бѣдный, побѣжденный, какъ я. Удастся-ли мнѣ еще сдѣлать его счастливымъ!

-- Бѣдный! Побѣжденный! повторилъ Рамберъ и подумалъ про себя,-- да, онъ будетъ бѣднякъ.

-- Такъ что-жъ, онъ будетъ бѣденъ, но честенъ, продолжалъ Артесъ.

-- Хорошо! сказалъ въ глубинѣ своей души Рамберъ, -- онъ будетъ богатъ, да, богатъ! Неужели безжизненный трупъ, ты промѣняешь его счастье на жизнь? Нѣтъ, онъ будетъ богатъ! онъ будетъ богатъ!

-- И это все, что вы хотѣли мнѣ сказать, Рамберъ? произнесъ послѣ долгаго молчанія Артесъ, грустно смотря на бѣдняка.

-- Все.

-- Такъ они правы: вы виновны?

Рамберъ ничего не отвѣчалъ.

-- Я ухожу, сказалъ Артесъ, -- я исполню всѣ свои обѣщанія.

Но, прошу васъ, скажите мнѣ правду, Ноэль Рамберъ, скажите мнѣ правду.

-- Правда то, что я васъ уважаю и что я васъ люблю такъ-же, какъ люблю сына. Правда то, что я бѣднякъ, котораго понялъ и простилъ только одинъ человѣкъ -- вы. Правда то, что я жажду умереть, и что жизнь меня тяготитъ, меня душитъ. Правда то, что я умру вѣрный идеямъ моей юности и что послѣдняя моя мольба: подождите меня ненавидѣть!

-- Подождать? воскликнулъ Артесъ.

-- Прощайте, отвѣчалъ Рамберъ.

Выйдя изъ тюрьмы, Паскаль Артесъ подумалъ, чти онъ видѣлъ въ послѣдній разъ не убійцу, а мученика.

На другой-же день, онъ исполнилъ обѣ просьбы Ноэля. Онъ получилъ изъ рукъ Морталя запечатанный пакетъ на имя Жака Рамбера и отправилъ въ тюрьму одинъ томъ сочиненій Сильвіо Пелико, предварительно напитавъ ядомъ послѣднюю страницу; во попытка не повела ни къ чему. Черезъ нѣсколько дней, ему возвратили книгу съ надписью; "невозможно передать". Между-тѣмъ, Рамбера перевели изъ тюрьмы Консьержери въ Ла-Рокетъ. Тутъ, въ большой кельѣ приговоренныхъ къ смерти преступниковъ, скованный, въ арестантской рубашкѣ, отдѣленный отъ всего остального міра, онъ чувствовалъ себя совершенно спокойнымъ. Минута спасенія была недалека. Онъ ждалъ съ нетерпѣніемъ яда, который долженъ былъ снасти его отъ позорной казни, и всѣ его мысли были сосредоточены на одномъ: Жакъ будетъ богатъ,-- и при этомъ онъ забывалъ, что стоило ему это богатство Жака, и находилъ въ своей неземной радости достойную награду за свой безумный, геройскій подвигъ. Эти минуты, въ которыя онъ какъ-бы предвкушалъ смерть ради своего ненаглядняго ребенка, были лучшими въ его жизни. Однако, и въ его жизни бывали минуты свѣтлыя; имъ знавалъ беззаботную веселость юности, благородный нылъ политическихъ мечтателей, наконецъ, хотя и кратковременную, но страстную любовь. но какъ все казалось ему мелко, незначуще въ сравненіи съ той лучезарной радостью, которая теперь наполняла его сердце, при мысли, что Жакъ былъ спасенъ, что Жакъ былъ счастливъ.

-- Мы никогда не видали такого преступника, приговореннаго къ смерти, говорили тюремщики:-- если-бъ не его изнуренный, болѣзненный видъ, то, право, онъ казался-бы веселымъ.

Пока, такимъ образомъ, бѣднякъ спокойно ждалъ своей участи, а орудія человѣческаго правосудія исполняли всѣ формальности, требуемыя для приведенія въ исполненіе смертнаго приговора, парижскія газеты вновь подняли старый, но вѣчно животрепещущій вопросъ о смертной казни.

Смертная казнь, теоретически побѣжденная, и практически въ половину побѣждена. Она уничтожена въ Голландіи, въ Швеціи (поселянами и сохранена лишь аристократами), въ Германіи, и нравственно отмѣнена во Франціи. Если во Франціи она и существуетъ по закону, то общественная совѣсть давно высказалась противъ нея.

Но есть еще люди, которые дрожатъ при одной мысли, что можно отмѣнить смертную казнь. Эшафотъ имъ кажется краеугольнымъ камнемъ общественнаго зданія, точно нравственность можно насильно привить людямъ путемъ страшной кары? По статистическими данными доказано, что съ отмѣной суровыхъ наказаній, количество преступленій не увеличивается. Съ тѣхъ поръ, какъ на французскихъ банковыхъ билетахъ перестали писать: законъ караетъ смертью поддѣлку, не увеличилось число фальшивыхъ билетовъ. Не боязнь казни останавливаетъ преступниковъ; ихъ побуждаетъ надежда избѣгнуть правосудія. Въ Англіи тридцать лѣтъ тому назадъ вѣшали за кражу лошадей; теперь этотъ жестокій законъ отмѣненъ, и развѣ лошадей крадутъ болѣе. Во Франціи отмѣнена смертная казнь для поджигателей и развѣ поджоги стали чаще? На эти вопросы статистика даетъ краснорѣчивый, безспорный, страшный отвѣтъ. Дѣйствительно, сухія цифры становятся страшны, когда онѣ ясно доказываютъ, что втеченіи десяти лѣтъ, отъ 1846 но 1856 годъ, въ Англіи и во Франціи совершено десять судебныхъ убійствъ. Десять невинныхъ людей предано казни въ десять лѣтъ; значитъ, по одному на годъ.

И вотъ аргументъ рѣшительный, безспорный, окончательный противъ смертной назни. Смертный приговоръ, приведенный въ исполненіе, нельзя ни исправить, ни изгладить. Судебная ошибка, стоившая жизни человѣку, ложится несмываемымъ пятномъ на всѣхъ. Каласъ и Лезюркъ -- эти жертвы старой и новой системы правосудія во Франціи,-- останутся вѣчно краснорѣчивѣйшими доказательствами необходимости уничтожить смертную казнь. При существованіи этой страшной смертной казни, необходимо признавать, что извѣстный классъ людей непогрѣшимъ, а мыслимо-ли это? Присяжные произнесли приговоръ и нѣтъ никакихъ возраженій, никакихъ протестовъ. Все кончено. И однако, Филшіе, приговоренный къ смерти въ 1843 году, былъ невиненъ; Ланье, приговоренный къ каторгѣ въ 1848 году, былъ невиненъ; Бофе и Лелуарнъ, умершіе въ каторгѣ въ Кайенѣ, были невинны; дѣвица Дуазъ, признанная виновной въ отцеубійствѣ, была невинна и т. д. Дѣйствительно, отчего иногда зависитъ жизнь и смерть подсудимыхъ? Отъ настроенія присяжныхъ, отъ температуры залы, отъ краснорѣчія адвоката, отъ слезъ подсуднаго, отъ тысячи мелочей, которыя вліяютъ на самого честнаго, добросовѣстнаго присяжнаго. Вотъ почему смертная казнь должна быть уничтожена.

Шарль Лемеръ, юный, семнадцати-лѣтній безумецъ, избравшій гильотину орудіемъ самоубійства и просившій смерти, какъ милости, нравственно уничтожилъ смертную казнь. Съ ужасной ироніей сказалъ онъ судьямъ:

-- Работать мнѣ надоѣло. Я хотѣлъ умереть: я убилъ. И вы меня убейте. Вы обязаны присудить меня къ смертной казни. Плаха оселокъ мужества. Быть можетъ, она вызоветъ у меня раскаяніе или страхъ.

А когда былъ произнесенъ страшный приговоръ, то Лемеръ съ улыбкой промолвилъ:

-- Благодарю, гг. присяжные. Вотъ все, чего я желалъ. Хорошо.

Этотъ трусъ, испугавшійся жизни и хотѣвшій отдѣлаться отъ нея съ трескучимъ эфектомъ, этотъ убійца, требующій плахи, болѣе сдѣлалъ для уничтоженія смертной казни, чѣмъ всѣ писатели и философы, возстававшіе противъ нея. Онъ беретъ присяжныхъ, все общество, въ сообщники своего преступленія. Онъ убиваетъ, говоря: я могу убить, потому что меня убьютъ. Я беру жизнь другого, такъ что-жъ? Это заемъ, я уплачу своей жизнью.

Въ Гарлемѣ, въ одной изъ залъ ратуши, показываютъ собраніе ужасныхъ, нелѣпыхъ машинъ. Тутъ колеса для четвертованія, кресты, на которыхъ распинали, клинья, которые забивали подъ ногти, скамьи, на которыхъ вытягивали жилы, бочки, окованныя желѣзомъ, въ которыхъ возили по городу заболѣвшихъ гетеръ, которыя, такимъ образомъ, подвергались общественному назору и медленной смерти удушіемъ и т. д. и т. д. Съ грустной, недовѣрчивой улыбкой смотришь на всѣ эти орудія пытки. Неужели они существовали и дѣйствовали? Да, когда-то они жгли, окровавливали, убивали живыхъ людей, но они уже болѣе никому не принесутъ вреда. Эти остатки дикаго прошедшаго, эти призраки варварской эпохи преданы забвенію. Теперь смотришь на нихъ безъ всякаго страха, и точно также будутъ вскорѣ смотрѣть на гильотину, когда ее станутъ показывать въ музеяхъ, какъ диковину, какъ ужасный анахронизмъ. И съ нед овѣрчивой улыбкой спросятъ тогда себя удивленные зрители:

-- Неужели это существовало?

Да, смертная казнь существуетъ, и однажды вечеромъ Парижъ, жадный до всевозможныхъ зрѣлищъ, узналъ, что на площади Ла-Рокетъ воздвигнута гильотина, и на разсвѣтѣ будетъ казненъ Ноэль Рамберъ, убійца Поля Лавердака.

Даніэль Морталь узналъ объ этомъ въ клубѣ, играя въ карты. Онъ уже давно запасся билетомъ для присутствованія при казни Рамбера, такъ какъ въ глубинѣ его сердца все-же гнѣздилась тѣнь безпокойства. Можетъ быть, въ послѣднюю минуту Ноэль нарушитъ заключенный договоръ и выдастъ имя настоящаго убійцы, поэтому, онъ хотѣлъ самъ присутствовать при послѣднихъ минутахъ Ноэля и, въ случаѣ какого нибудь доноса съ его стороны, принять необходимыя мѣры къ спасенію. Итакъ, узнавъ о времени казни, онъ немедленно отправился въ Ла-Рокетъ.

Было около часу ночи, передъ тюрьмой кишѣла уже толпа, оглашавшая воздухъ криками, пѣснями, смѣхомъ. Передъ самыми воротами мрачнаго зданія возвышалась гильотина, на платформѣ которой сновали какія-то тѣни.

Вокругъ послышалась команда офицеровъ, топотъ лошадей и бряцанье сабель отряда муниципальной гвардіи, который сдерживалъ толпу на приличномъ разстояніи. Морталь предъявилъ свой билетъ и его пропустили. Увидавъ неожиданно гильотину, онъ невольно и вздрогнулъ, но черезъ мгновеніе съ презрительной улыбкой медленно взошелъ на роковую платформу и приблизился, къ чудовищной машинѣ, блестящій ножъ которой между двумя рукоятками рельефно выдавался во мракѣ. Невольно отступивъ шага на два, онъ наткнулся на ящикъ, въ который падаетъ обезглавленное тѣло. Онъ хотѣлъ улыбнуться и представить себѣ, что-бы онъ чувствовалъ, если-бъ ему приходилось умереть на этой плахѣ.

-- Какое безуміе! сказалъ онъ самъ себѣ:-- байронизмъ вышелъ уже изъ моды.

И онъ отправился въ ворота тюрьмы. Тамъ ему сказали, что въ комнатѣ преступника было уже слишкомъ много народа и надо было подождать въ канцеляріи. Это была узкая, невысокая комната съ большой топившейся печью и нѣсколькими стульями. Тутъ также было много народа; нѣсколько офицеровъ муниципальной гвардіи, выстроенной на площади, два извѣстныхъ комическихъ актера, знаменитый журналистъ, нѣсколько странныхъ личностей, всюду попадающихся въ Парижѣ, и такъ далѣе. Особенно обратили на себя вниманіе Морталя два скромные старичка, на взглядъ добродушные, почтенные буржуа. Онъ съ изумленіемъ прислушивался къ ихъ разговору и спрашивалъ себя, что они тутъ дѣлали. Одинъ изъ нихъ разсказывалъ о великолѣпныхъ цвѣтахъ въ своемъ саду, а другой о томъ, что выгоднѣе: билеты парижскаго займа или акціи желѣзныхъ дорогъ. Актеры громко смѣялись, передавая другъ другу закулисные скандалы; офицеры разсуждали о наградахъ и товарищахъ. Морталь долго присматривался къ этой странной сценѣ, представлявшей кулисы публичной казни. Наконецъ, онъ подошелъ къ сторожу испросилъ съ любопытствомъ, кто были скромные старички, говорившіе о цвѣтахъ и акціяхъ. Оказалось, что это были провинціальные палачи, прибывшіе изъ Лиможа и Тура на помощь къ парижскому палачу.

Долго сидѣлъ тутъ Морталь; наконецъ, это траги-комическое зрѣлище стало ему невыносимо. Онъ вышелъ на воздухъ и сталъ ходить взадъ и впередъ передъ тюрьмой; день только что начинался и сѣроватый свѣтъ обливалъ толпы народа, шумѣвшія вокругъ эшафота.

-- Странно, подумалъ Морталь, у котораго невольно волосы становились дыбомъ,-- мнѣ какъ будто холодно!

И, вытаращивъ глаза, онъ дико смотрѣлъ на возвышавшійся передъ нимъ эшафотъ. Онъ видалъ въ свою жизнь всевозможныя формы смерти, и никогда она не казалось ему страшной, но передъ этой машиной, которая лишала человѣка жизни механически, быстро, въ глазахъ смѣющейся толпы, невольно содрогался даже и онъ, смѣлый искатель приключеній, презиравшій всѣ опасности.

Наконецъ, пробило пять часовъ и Морталь снова вернулся въ канцелярію. Несмотря на странныя чувства, овладѣвшія имъ, онъ не могъ оторваться отъ этого рокового зрѣлища. Онъ какъ-бы предчувствовалъ, что ему могла грозить опасность, и потому хотѣлъ какъ можно скорѣе убѣдиться въ томъ, что все кончено. Уйти, ждать у себя извѣстія о роковой развязкѣ онъ былъ не въ силахъ.

Войдя въ комнату, онъ увидалъ, рядомъ съ двумя добродушными старичками, человѣка высокаго роста, здоровеннаго, съ красными глазами, большими бакенбардами и въ суконной фуражкѣ.

-- Это, вѣрно, палачъ, подумалъ Морталь и инстинктивно взглянулъ на его толстыя, покрытыя волосами руки.

Потомъ, онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ съ лихорадочнымъ волненіемъ.

-- Неужели, думалъ онъ,-- я дѣйствительно взволнованъ. Если-бъ я понималъ, что такое страхъ, то подумалъ-бы, что испытываю именно это невѣдомое для меня чувство.

Между тѣмъ, всѣ разговоры въ комнатѣ умолкли. Каждый чувствовалъ, что роковая минута приближалась, и теперь было не до глупостей, не до шутокъ. Только извнѣ шумѣла толпа и отъ времени до времени долетали громкіе звуки скандальной пѣсни, или грубый смѣхъ тѣхъ поддонковъ общества, которые составляютъ обычныхъ зрителей публичныхъ казней.

-- Ну, произнесъ одинъ изъ старичковъ, обращаясь къ толстому мужчинѣ въ суконной фуражкѣ.-- Пора!

-- А? сказалъ палачъ, какъ-бы очнувшись отъ сна, и Морталю показалось, что онъ вздрогнулъ. Потомъ онъ снялъ со стѣны шляпу, надѣлъ ее себѣ на голову и промолвилъ:-- Пойдемъ.

Дрожь пробѣжала по тѣлу Морталя.

-- Еще рано, сказалъ кто-то.

-- Нѣтъ, время, отвѣчалъ палачъ и, вынувъ изъ жилета большой хронометръ, прибавилъ хладнокровію:-- у меня по биржѣ.

И палачи отправились на туалетъ преступника, какъ говорится на тюремномъ языкѣ, а Морталь остался на своемъ мѣстѣ неподвижный, какъ-бы окаменѣлый.

Ноэль Рамберъ уже проснулся съ часъ тому назадъ. Его разбудили отъ болѣзненнаго, лихорадочнаго сна словами:-- "Сегодня".

-- Что? что сегодня? произнесъ Рамберъ, забывъ совершенно, гдѣ онъ и что съ нимъ, но черезъ минуту онъ прибавилъ, покачавъ головой:-- ахъ, да. Сегодня, ну тѣмъ лучше. У меня въ груди такъ жжетъ, что я бросился-бы въ огонь, только-бы разомъ покончить. А что, гильотина готова? Я ничего не слышалъ, это странно. Вѣрно, стѣны очень толсты. Впрочемъ, я спалъ сегодня, что въ послѣднее время случалось со мною рѣдко.

Произнося эти слова, онъ вздрагивалъ всѣмъ тѣломъ, не отъ страха смерти, но отъ стыда, что его публично казнятъ.

-- Не приносили-ли для меня книги? спросилъ онъ, черезъ минуту.

-- Книги?

-- Да, сочиненіе Сильвіо Пелико. Я-бы хотѣлъ его почитать.

Всѣ присутствующіе взглянули на него съ изумленіемъ и невольно подумали: не сошелъ-ли онъ съ ума. Впродолженіи послѣднихъ дней онъ только и спрашивалъ, что объ этой книгѣ.

Въ эту минуту вошелъ патеръ.

-- Благодарю васъ, сказалъ Рамберъ,-- но я пойду одинъ.

Натеръ началъ говорить о раскаяньи, объ искупленіи, о милосердіи Божіемъ, но Ноэль его перебилъ.

-- Г. аббатъ, сказалъ онъ простодушно, -- видали-ли вы часто преступниковъ съ такимъ спокойнымъ взглядомъ и, кажется, честнымъ?

Натеръ вздрогнулъ отъ этого взгляда, дѣйствительно честнаго, глубокаго; потомъ онъ всѣмъ разсказывалъ, что преступникъ показался ему мученикомъ.

-- Вы не хотите исповѣдываться?

-- Нѣтъ, благодарствуйте.

-- Но ваше преступленіе...

-- Я не совершилъ никакого преступленія.

-- Сынъ мой, раскаяніе...

-- Я раскаиваюсь только въ томъ, что жилъ, произнесъ Рамберъ и потомъ прибавилъ:-- я-бы желалъ имѣть сочиненіе Сильвіо Пелико, которое мнѣ обѣщали прислать.

Онъ надѣялся еще поднести ядъ къ своимъ губамъ, но патеръ уничтожилъ всѣ его надежды, сказавъ, что какую-то книгу приносили для него, но директоръ тюрьмы не принялъ ее, такъ какъ, по правиламъ, заключенные могутъ читать только книги изъ тюремной библіотеки.

-- Такъ книгу не приняли, сказалъ Ноэль съ грустной улыбкой и прибавилъ, какъ-бы говоря про себя:-- судьба! приходится вынести все, до конца. Ну, Жакъ, мой маленькій Жакъ, люби крѣпко твоего отца. Онъ тебя болѣе никогда не поцѣлуетъ.

Нѣкоторые изъ присутствующихъ не могли удержаться отъ слезъ.

Ноэль теперь сильно раскашлялся и кровь показалась на его губахъ. Одинъ изъ помощниковъ палача обтеръ ему ротъ платкомъ.

-- Это выходитъ кровь Лавердака, произнесъ шопотомъ одинъ изъ присутствующихъ, но Рамберъ, всѣ чувства котораго были крайне возбуждены, услыхалъ это дикое замѣчаніе и молча взглянулъ на говорившаго.

Приступили къ туалету преступника; ему обрѣзали волосы на затылкѣ и воротникъ на рубашкѣ. При холодномъ прикосновеніи ножницъ, Ноэль вздрогнулъ и промолвилъ сквозь зубы:

-- Самопожертвованіе нелегко!

Потомъ ему предложили выпить чего нибудь для подкрѣпленія силъ, водки или коньяку.

-- Нѣтъ, благодарствуйте, я не боюсь.

Онъ былъ очень слабъ, едва держался на ногахъ, во могучимъ, сверхъ-естественнымъ усиліемъ онъ возвратилъ себѣ все, что быстро его покидало: жизнь, силы, и, гордо выпрямившись, вышелъ изъ своей тюрьмы. Проходя по двору, онъ замѣтилъ, что на маленькомъ кустѣ сирени распускались цвѣты.

-- Они проживутъ долѣе меня, подумалъ онъ.

Потомъ, обратясь къ патеру, который шелъ рядомъ съ нимъ, онъ попросилъ взять у него изъ подъ тюфяка свернутое письмо, писанное карандашомъ, и передать доктору Артесу, опекуну его сына. Патеръ далъ слово исполнить это предсмертное желаніе несчастнаго и Ноэль сказалъ:

-- Я умираю спокойный, довольный.

Въ эту минуту тяжелыя ворота тюрьмы отворились и Ноэль увидалъ передъ собою роковую картину: гильотину, толпу, деревья, противуположныя зданія. Однимъ взглядомъ,-- взглядомъ умирающаго онъ обнялъ все и, гордо поднявъ голову, казалось, хотѣлъ сказать:

-- Только-то!

Потомъ онъ опустилъ глаза и продолжалъ идти, произнося въ полголоса имя, дорогое, милое для него, которое утѣшало и поддерживало его: "Жакъ!"

Патеръ блѣдный, блѣднѣе Рамбера, простился съ нимъ у подножія эшафота. Входя твердыми шагами на роковую платформу, Ноэль сильно раскашлялся.

-- Я-бы и такъ умеръ, подумалъ онъ:-- торгъ выгодный, я продалъ себя дорого!

И онъ улыбался.

Эту улыбку больного, улыбку безумнаго энтузіаста онъ сохранилъ я подъ ложемъ гильотины. Онъ не сопротивлялся палачу и только повторялъ въ полголоса, не думая ни о чемъ, въ восторженномъ сознаніи своего мученическаго самопожертвованія:

-- Жакъ будетъ богатъ! Жакъ будетъ богатъ!

Мертвое, гробовое молчаніе наступило вслѣдъ за страшнымъ крикомъ, вырвавшимся изъ устъ тысячной толпы въ ту минуту, какъ покатилась по плахѣ голова этого человѣка, который отдалъ свою жизнь подъ наитіемъ самого величественнаго, самаго святого изъ человѣческихъ безуміи: чудовищнаго самопожертвованія отца для счастья своего сына.

Толпа стала молча расходиться и только кое-гдѣ слышался полусдержанный смѣхъ или пѣсня. Кабаки стали наполняться посѣтителями; извощиковъ брали приступомъ. Человѣкъ блѣдный, какъ смерть, съ крупными каплями холоднаго пота на лбу, смотрѣлъ почти безсознательно на телѣгу, увозившую трупъ казненнаго преступника. Это былъ Морталь.

Онъ возвратился домой больной, разбитый, взялъ ванну и, освѣжившись, отправился въ одинъ изъ лучшихъ ресторановъ, гдѣ и позавтракалъ съ апетитомъ.

-- Ну, сказалъ онъ самъ себѣ, выпивъ стаканъ вина и закуривъ сигару, -- я выкупилъ письмо къ Лавердаку за двѣсти тысячъ франковъ. Дорогонько! Но я спасенъ!

VI.

На другой день, послѣ казни Ноэля, Артесъ, зная, что тѣло казненнаго отдаютъ въ клинику, если его не потребуютъ родственники, отправился въ Ла-Рокетъ, чтобы спасти безжизненный трупъ своего стараго товарища отъ анатомическаго ножа, но ему объявили, что тѣло уже отправлено въ медицинскую школу. Онъ отправился туда и, взойдя во дворъ, обогнулъ музей Депюитрена и вошелъ въ маленькій флигель анатомическаго театра. Тамъ работаютъ надъ человѣческимъ тѣломъ. Его рѣжутъ, разсѣкаютъ, изучаютъ. Удушливый смрадъ поражаетъ васъ при входѣ въ это зданіе и Артесъ, несмотря на привычку къ подобной атмосферѣ, невольно отшатнулся, но все-же вошелъ въ сѣни, гдѣ на деревянномъ столѣ стояли клѣтки съ кроликами и бѣлыми мышками, предназначенными для анатомическихъ опытовъ. Въ концѣ сѣней находилась витая лѣстница, по которой Артесъ и поднялся во второй этажъ. Тамъ онъ вошелъ въ большую залу, гдѣ трое или четверо студентовъ занимались, распѣвая пѣсни, анатомической работой. На столѣ валялась рука, съ открытыми красными мускулами, подлѣ исхудалой, еще нетронутой ноги и другой, судорожно сжатой кисти руки.

-- Господа, сказалъ Артесъ,-- я докторъ Паскаль Артесъ, (студенты поклонились) и я желалъ-бы видѣть Клода Бернара.

-- Его здѣсь нѣтъ, докторъ, но что прикажете ему сказать?

-- Я пришелъ просить тѣло вчера казненнаго человѣка.

-- Рамбера?

-- Да.

-- О! произнесъ одинъ изъ молодыхъ людей, указывая на разбросанныя части трупа, -- его тѣло намъ уже отдано, докторъ, вотъ оно,

Артесъ ничего не отвѣчалъ и только поблѣднѣлъ, взглянувъ на разбросанные остатки человѣка, котораго онъ когда-то любилъ.

-- Я пришелъ поздно, произнесъ онъ, какъ-бы про себя.

-- Субъектъ интересный, продолжалъ студентъ.-- Онъ умеръ-бы черезъ мѣсяцъ отъ чахотки, если-бъ Гейнрихъ не вылечилъ его разомъ. Здѣсь былъ хиромантикъ и призналъ на рукѣ много линій, доказывающихъ жестокость.

-- Болванъ! сказалъ Артесъ.

-- А вотъ и голова, произнесъ другой студентъ, кладя на столъ какую-то массу, на которую Артесъ взглянулъ, пожавъ плечами.

Черепъ былъ открытъ и костяная коробка снята. Кожа со лба закрывала лицо, позеленѣвшее, судорожно сжавшееся; бѣлые, длинные зубы торчали изъ-подъ открытыхъ синихъ губъ.

-- Онъ васъ интересовалъ, докторъ, вы хотѣли его изучить?

-- Погодите! воскликнулъ другой студентъ,-- я вамъ тотчасъ составлю голову.

Онъ накрылъ костяной коробкой отпиленную часть черепа, натянулъ кожу, приклеилъ ее къ костямъ и, оборачивая черепъ къ Артесу, сказалъ съ самодовольной улыбкой:-- Вотъ!

Артесъ тщетно старался узнать Рамбера. Смерть и анатомическій ножъ изуродовали его лицо. Судорожное сжатіе мускуловъ придавало ироническій, страшный, фантастическій видъ этой мертвой головѣ.

-- И однако, онъ жилъ, любилъ, страдалъ и вѣрилъ въ истину, думалъ Артесъ и прибавилъ громко: -- это ужасно, я его не узнаю.

-- Такъ вы его знали? спросили студенты.

-- Я его любилъ.

Наступило молчаніе. Артесъ, блѣдный, сіяя своей благородной красотой, смотрѣлъ на мертвую голову, съ такимъ глубокимъ выраженіемъ грусти, что студенты не смѣли прервать тяжелой думы великаго бойца науки и свободы.

-- Вы положите все это въ гробъ, сказалъ онъ наконецъ;-- Рамеръ будетъ имѣть мѣсто на кладбищѣ казненныхъ.

Студенты молча поклонились.

-- Прощайте, господа.

Студенты почтительно проводили Артеса до дверей. Онъ поспѣшно спустился по лѣстницѣ, жадно вдохнулъ въ себя чистый воздухъ и удалился скорыми шагами.

-- Какая грустная вещь жизнь! бормоталъ онъ про себя.

Впродолженіи цѣлаго дня, Паскаль Артесъ ходилъ взадъ и впередъ по улицамъ безсознательно, какъ сумасшедшій. Къ вечеру онъ усталъ и остановился на томъ самомъ Аустерлицкомъ мосту, на которомъ бѣдный Рамберъ стоялъ 1-го января, мучимый соблазнительнымъ желаніемъ броситься въ рѣку. Машинально устремилъ Артесъ свой утомленный взглядъ на разстилавшуюся передъ нимъ панораму Парижа, освѣщенную милліонами газовыхъ рожковъ.

-- Это Парижъ, думалъ Артесъ,-- Парижъ, неподозрѣвающій всѣхъ язвъ и преступленій, всего позора и горя, которые скрываются въ немъ,-- Парижъ, веселящійся, смѣющійся, танцующій, наслаждающійся и нежелающій знать, что несправедливость, нищета и смерть косятъ его дѣтей, что въ его стѣнахъ есть голодные, жаждущіе, больные, умирающіе. Это Парижъ, не чувствующій, какъ я, что его обагряетъ невинная кровь, пролитая вчера на эшафотѣ.

И этотъ блестящій городъ ему казался какимъ-то мрачнымъ вертепомъ, въ которомъ совершилось страшное преступленіе. Преступленіе это было совершено или Рамберомъ, или человѣческимъ правосудіемъ. Онъ не зналъ, кѣмъ именно, но инстинктивный ужасъ объялъ его.

-- Сколько тутъ совершается, думалъ онъ,-- подлостей, измѣнъ, униженій, коварствъ! Сколько тутъ разврата и нечестія! Но тутъ также работаетъ и умъ, рождается надежда, и кто знаетъ, быть можетъ, взойдетъ заря счастія!

Такъ думалъ человѣкъ, отдавшій всю свою жизнь идеѣ права и справедливости. Ночь застала его въ этихъ думахъ.

-- Морталь всемогущъ, а Рамберъ казненъ за убійство! говорилъ онъ самъ себѣ:-- послѣ этого можно дойти до отчаянья. Но нѣтъ, надъ людьми витаетъ идея. Право возьметъ свое. Человѣческая низость найдетъ свою кару. Кто знаетъ, что будетъ съ Морталемъ?

Возвратясь домой и стараясь забыть ужасное, зрѣлище, которое представляетъ человѣкъ, убитый человѣческимъ правосудіемъ, онъ нѣжно поцѣловалъ Жака и сказалъ съ чувствомъ:

-- Я буду горячо тебя любить, Жакъ, а ты меня будешь называть..-- Я знаю, отвѣчалъ ребенокъ со слезами на глазахъ,-- я буду называть васъ отцомъ.

Въ это самое время, въ другомъ концѣ Парижа, неутѣшная мать оплакивала своего погибшаго сына. Г-жа Лавердакъ съ изумленіемъ узнала о приговорѣ суда. Она повѣрила слову и взгляду Рамбера, поклявшагося ей, что не онъ убилъ ея сына, и потому она съ ужасомъ узнала объ его сознаніи. Но теперь вѣсть объ его казни не наполнила ее сердце роковой, горькой радостью мести.

-- Развѣ это возвратитъ мнѣ моего сына? говорила она, и потомъ, устремляя свои заплаканные глаза на единственнаго оставшагося у нея сына Жоржа, она прибавляла:-- какъ онъ походитъ на Поля! Только-бы судьба его была другая. Я буду любить его за всѣхъ троихъ.

И бѣдная женщина, лишившаяся и мужа, и сына, рѣшилась жить для ненагляднаго Жоржа, который теперь былъ для нея единственной надеждой.

Даніэль Морталь снова возвратился къ своей прежней блестящей жизни и всячески старался побѣдить холодность Клары, но всѣ его усилія были тщетны.

-- Но вы рѣшительно обращаете свой домъ въ монастырь, милая Клара, говорилъ онъ.

-- Почти, отвѣчала сухо Клара.

-- Въ такомъ случаѣ будьте совершенно набожной женщиной,-- это васъ займетъ. Хотите, я вамъ представлю аббата Долиньяка? Объ его проповѣдяхъ говорятъ чудеса.

-- Нѣтъ, я хочу оставаться одна. Я люблю уединеніе и безмолвіе. Они для меня служатъ утѣшеніемъ.

-- Раненное сердце утѣшаютъ уединеніе и безмолвіе, произнесъ саркастически Морталь:-- нечего сказать, веселая теорія!

-- Мое сердце не ранено, а убито, отвѣчала Клара.

Съ этой минуты Морталь сказалъ себѣ, что глупо гоняться за такой нелѣпой любовью, и вскорѣ весь Парижъ заговорилъ объ его связи съ знаменитой венгерской пѣвицей, блестящіе экипажи которой славились въ Булонскомъ лѣсу.

-----

Обезображенные останки Поэля Рамбера были преданы зезыѣ Паскалемъ Артесомъ въ томъ уголкѣ Кламарскаго кладбища, который отведенъ казненнымъ преступникамъ, признаннымъ ихъ семействами. На крестѣ нѣтъ имени, а только одна для всѣхъ надпись: Упокой, Господи, душу раба Твоего, и годъ 1859.

Густая трава, усѣянная полевыми цвѣтами, покрываетъ эту невѣдомую могилу, въ которой покоится прахъ несчастнаго бѣдняка.

"Дѣло", NoNo 10--12, 1872

Оставить комментарий Кларети Жюль (перевод: Без указанию переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1872 Обновлено: 22/08/2023. 246k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Les Pauvres Gens: Noel Rambert par Jules Clareti. Paris, 1872. Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 10-12, 1872.

Кларети Жюль Бедняк

БѢДНЯКЪ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

Кларети Жюль
Бедняк