Lib.ru/Классика: Кюхельбекер Вильгельм Карлович. Разбор поэмы князя Шихматова "Петр Великий"

В. К. Кюхельбекер

Разбор поэмы князя Шихматова "Петр Великий"

В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи

Издание подготовили Н. В. Королева, В. Д. Рак

Л., "Наука", 1979

Серия "Литературные памятники"

У нас есть поэт с дарованием необыкновенным, который (не упоминаю уже о других его, истинно прекрасных трудах) подарил нас двумя лирическими эпопеями,¹ из коих одна должна назваться единственною по сю пору на языке русском; а другая, менее совершенна, однако же изобилует великими красотами. Пятнадцать уже лет, как лучшая из них напечатана, но поныне никто не вздумал отдать ей должную справедливость, между тем как во всех периодических изданиях гремят похвалы посредственным и дурным переводчикам и подражателям иностранных произведений. Не сомневаюсь, после всего здесь мною утверждаемого всякий отчизнолюбивый читатель с нетерпением спросит меня: "Кто тот, о ком говоришь? Дай средство взвесить, оценить твои обвинения - и, если они справедливы, верь, что с охотой отрекусь от предубеждений, которые, может быть, сам имел против него: как не порадоваться, если узнаю человека с дарованием?". Итак, без дальних предисловий объявлю, что говорю о князе Сергее Александровиче Шихматове, написавшем поэму "Петр Великий". Если бы ныне я начал выставлять одни красоты автора, коего лучшую поэму хочу разобрать здесь, без сомнения, могли бы мой разбор назвать односторонним, но напрасно бы обвинили меня в пристрастии: ибо, умалчивая о недостатках, не говорю, чтобы их не было, а предоставляю зорким глазам других критиков найти их; но кн. Шихматов писатель, коего творения могут выдержать строгую критику: посему буду говорить как о достоинствах, так и о недостатках его.

Князь Шихматов воспевает всю жизнь преобразователя России, с восшествия на престол до самой кончины его. Защитники правил французской поэтики осудят самое такое предприятие, "ибо, - скажут они, - Гомер передал нам один только год войны Троянской; Виргилий, Тасс, Камоэнс, Вольтер, даже Мильтон и Клопшток ограничились почти тем же временем! Эпопея должна иметь свое единство; каждая должна славить не более одного великого мирового события".² Но Шекспир в своей драматической эпопее, превосходящей все произведения Гомеровых подражателей и едва ли уступающей "Илиаде", в творении, начинающемся с Ричарда II и заключающемся смертию Ричарда III, обнял целых два века;³ но Фердоуси⁴ в своей "Книге царств" ("Ша-Наме") представляет нам тысячелетия - и единство, несмотря на то, ими сохранено! Шекспир воскрешает пред нашими дивящимися взорами грозную борьбу домов Ленкестра и Йорка, преступления враждующих и вековую казнь их, кровавое их искупление ужасным Глостером, истребителем и побежденных и победителей; наконец, с его падением, умилостивление Эвмениды, бичевавшей Англию, и примирение роз алой и белой, {Йоркский дом выбрал себе гербом белую, а Ленкестерский алую розу. Генрих VII происходил от обоих домов.} сочетавшихся в особе Генриха VII, который не участвовал в злодеяниях кровных своих. Подобным образом, но по огромнейшему еще предначертанию, Фердоуси поет роковую брань Ирана и Турана {Персияд и турок.} и конечное слияние их в племени Рустмидов. Посему, противоставляя примерам примеры, гению и последовавшим оному талантам других самостоятельных гениев, видим, что правило, ограничивающее временное поприще Эпопеи годом, столь же произвольно, сколь произвольно и поверхностно другое известное правило, определяющее трагическому событию для развития и совершения не более одних суток. Из сего следует, что и князь Шихматов, славя преобразование России, для коей нужна, необходима была вся жизнь П_е_т_р_а Великого, в своей поэм соблюл эпическое единство, но только в высшем, не школьном значении сего слова. Мы бы желали оправдать его и в отступлении от обыкновенного (рассказного) способа изложения избранного им происшествия, но в этом встречаем более трудностей. Он употребил способ эпико-лирический, который может быть двоякий: во-1-х, присвоенный испанским романсом, английскою балладою и некоторыми поэмами Байрона, способ, принимающий время минувшее за настоящее и говорящий о событиях в отношении к чувствам поэта, присутствующего душою при их постепенном появлении, поражаемого ими, так сказать, в то самое мгновение, когда вещает об них; во-2-х, встречающийся нам в греческих гимнах, в коих время минувшее остается минувшим, а события и с ними чувства поэта излагаются во славу главного лица, для возбуждения к нему в внимающем народе благодарности, удивления, благоговения. Оба сии способа представляют большие невыгоды в повествованиях сложных и продолжительных: в 1-м случае поэт сам, сердцем и воображением, состраждет, содействует своему герою и тем лишается спокойствия, бесстрастия, которое требуется для ясного изложения подробностей; во 2-м он, сверх того, должен предположить необыкновенную, неустающую силу души и участия в своих слушателях: но кто обыкновенный читатель выдержит гимн в четыре тысячи стихов? Поэма же князя Шихматова не что иное. Он свое лирико-эпическое творение создал по образцу не "Илиады" Гомеровой, а похвальных од Ломоносова.

Между тем если примем в рассуждение, что уже и сия попытка проложить новую дорогу в области поэзии показывает смелую мощную душу; что, может быть, во всей российской словесности нет произведения, которое бы представляло столько отдельных красот, что все лучшие оды Ломоносова, большая часть превосходных од Державина, все трагедии Озерова, лучшие лирические, элегические, эпико-лирические создания Жуковского, наконец, все (по сю пору) поэмы Пушкина прекрасны, подобно поэме Шихматова, только по частям, по подробностям, по стихам и строфам, а почти всегда ошибочны по изобретению и в целом не выдержаны; если, говорю, примем в рассуждение, что, несмотря на таковые недостатки, общие всем почти лучшим произведениям русской поэтической словесности, упомянутые творения у нас по справедливости пользуются доброю славою, нельзя не согласиться, что несправедливо бы было поэме князя Шихматова отказать в равном с ними внимании.

Итак, нам остается единственно доказать, что "Петр Великий", лирическое песнопение нашего поэта, действительно изобилует первостепенными красотами если и не изобретения, по крайней мере слога, но не того, что у нас некоторая известная школа обыкновенно называет слогом.⁵ Сия школа ограничивает область слога одними словами и грамматическими оборотами; хорошим же слогом честит она всякий составленный из небольшого количества известных ее последователям слов и оборотов новейших, нередко даже противных духу того языка, которым писали Ломоносов, Костров, Державин; честит его хорошим, как бы, впрочем, он ни был вял и бессилен. Мы, напротив, в поэзии слог назовем тогда только хорошим, когда он будет ознаменован истинным вдохновением и по сему самому мощен, живописен, разителен; а в красноречии, когда будет истинно увлекателен; что же касается до слов, употребляемых писателем, мы не станем различать, новые ли они или древние, гражданские ли или церковные, но в точности: ли выражают мысль автора и употреблены ли кстати: в сих последних двух достоинствах, а не в другом чем, полагаем мы грамматическую чистоту всякого слога. Не употреблять в оде, в поэме, в высокой лирической или даже описательной поэзии славянских выражений считаем столь же странным, как употреблять оные в комедии, в легком, послании, в песенке или в прозаической по содержанию и духу повести, хотя бы она и была в стихах и даже писана лирическими строфами. Если же кто из наших судей парнасских подвергнет опале неизвестное ему слово,⁶употребленное писателем, приобретшим долговременными трудами и изысканиями глубокие познания в языке отечественном, мы со всею возможною скромностию и вежливостию посоветуем сему отважному законодателю сперва поучиться русской грамоте, а потом уже судить, рядить, рассуждать, как и о чем угодно. {В наше время, заметим мимоходом, в наше время, когда нам беспрестанно приводят в пример и образец немцев, мудрено, что никто из русских их последователей не обратил внимания на ход их словесности. Она была бессильна, вяла, водяна, безвкусна под пером писателей, чуждавшихся обветшалого слога Опица, Лютера, миннезенгеров, а возмужала, приняла образ самобытный, окрылилась, когда Гердер, Гете, Шиллер, Тик снова воскресили язык прадедов своих.

} Но возвратимся к нашему поэту.

Жизнь П_е_т_р_а всем русским известна или по крайней мере должна быть всем известна: князь Шихматов строго следовал в своем песнопении хронологическому порядку оной; но на некоторых частях, более поэтических, останавливался долее. Таковы, без сомнения, борьбы П_е_т_р_а с внутренними и внешними злодеями России; поэт в изображении их блестит всею возможною живостию огня, вдохновения, ужаса. Приведем несколько примеров - в первой песни Стрелецкий бунт:

Средь мира восшумел гром ратный,

По стогнам вопль, и стон, и крик:

Кипит мятеж - и скоп развратный

В чертоги царские проник.

Стрельцы, снедаясь злобы ядом,

Ругают святость алтарей;

По храминам своих царей,

Как волки алчны, рыщут стадом;

О буйства наглыя толпы,

Невинны пред людьми и Богом,

По смерть недвижны в долге строгом,

Падут отечества столпы.

. . . . . . . . . . . . . .

Злодеи, хищностью влекомы,

Москву разбоем полнят вдруг;

Разграбив торжища и домы,

Терзают верных царству слуг:

Гордятся плеском низкой лести,

Хвалой татей и винопийц;

Играют копия убийц

Живыми жертвами их мести.

Прельщенна блеснами венца,

Душа сим полчищам железным,

София, оком зрит бесслезным

Беды россиян без конца.

Трикраты нощь завесой черной

Скрывала зрелища злодейств;

Но не смирялся бунт злосердной,

И страх витал среди семейств.

Пролив собратий кровь рекою,

Умалив град своей алчбой,

Губители, хвалясь собой,

Склонились наконец к покою.

Умолкла злоба во врагах,

Достигнув силы беспредельной.

Так океан, по буре зельной,

Недвижим дремлет в берегах.

Жене надменной, хищной, льстивой

Вверяют власть свою стрельцы;

Составив праздник нечестивой,

Рабы царям дают венцы;

И руки, полны крови чистой,

Как бы ругаясь божеством,

Подъемлют к небу с торжеством:

Согромождают столп кремнистой,

Бессмертный подвигов их вид;

Страдальцев, избиенных ими,

Злословят клятвами своими

И режут на меди свой стыд.

Здесь, для не занимающихся чтением древних книг, заметим, что слово скоп то же, что скопище, но короче, сильнее и выразительнее; а зельный, от слова зело, очень, то же, что великий. Распространяться же о достоинствах сего отрывка не считаем нужным: он довольно красноречиво говорит сам за себя беспристрастному читателю, а пристрастного не убедят никакие доказательства. Заметим только четыре стиха, на которых отдыхает воображение, пораженное грозною картиною междоусобия:

Умолкла злоба во врагах,

Достигнув силы беспредельной;

Так океан, по буре зельной,

Недвижим дремлет в берегах.

Далее, в 1 же песни, поход на Азов:

На брань сыны полнощи сильны

Несутся дружно, как валы.

Спешат по манию Петрову,

Как быстрые орлы, легки,

Несут спасение Азову

От тяжкой варваров руки.

Стремятся, верою согреты,

Поправ луну, возвысить крест;

Весь мрак с весенних оных мест,

Разрушив тартара наветы,

Разгнав божественным лучом:

Агарян гордых, дерзновенных,

Коварством, злобой вдохновенных,

Карать перуном и мечом.

Пред ними П_е_т_р, и вождь и воин,

Первейший в бедствах и трудах,

Сердцами обладать достоин,

Летит - и силой на водах,

Еще младенческой, незрелой.

Разит противных крепкий флот,

Надежду града и оплот;

И в лаврах сей победы смелой.

Для Россов первой искони,

Течет на тьмы врагов слиянных,

Презорством, {*} зверством обуянных,

На стрелы, острия, огни.

{* Презорство - то же, что пренебрежение к кому, надменность.}

Неверны, не стерпев удара

Российских мстительных десниц,

Страшилища земного шара,

Подобно стаду робких птиц

Теснятся, скопище несчетно,

Укрыться в твердости оград,

Но там напрасно ждут отрад;

От россов застеняться тщетно!

Пронзает праведный их гнев

От скал сложенные громады,

Как пламя, попаляет грады...

. . . . . . . . . . . . . . . .

Он рек - взвилися бранны громы,

Рыкают в дебрях и в горах,

Твердыни, капища и домы

От молний сыплются во прах:

Дымится пепл на месте зданий,

По стогнам страх, и огнь, и мгла,

На град погибель налегла,

Трясется он от оснований

И распадается вокруг;

Меж пламенных его обломков,

Снедая в праотцах потомков,

Гнездится глад...............

. . . . . . . . . . . . . . . .

Разят - и стены разгромленны

Поверглися к его ногам.

Противники, склоняя выи,

Покорством ищут тишины;

Рога надменныя луны

Поникли пред орлом России:

В ее Азове потекли

Часы блаженства и покоя;

Се первый шаг П_е_т_р_а героя,

Предвестник сильного земли!

В 3 и 4 песни, брань со Швециею; поэт олицетворяет войну:

Грядет исчадие подземной

И страх творения всего!

Чело скрывает в туче темной

И буря шествие его,

Одежда - мглы и мраки нощи;

Дыханье - яда полный дым;

. . . . . . . . . . . . . . . .

И свет стезям его, пожары,

. . . . . . . . . . . . . . . .

И вся земля, став местом лобным,

Взывает с трепетом: "Война!".

Мы выпустили некоторые излишества из сего изображения; но, несмотря на то, оно, конечно, не чета нашим модным олицетворениям, нередко поражающим нас волшебною помощию одной прописной буквы!!⁷

От диких стран, зиме подвластных,

Плодоносящих камни, льды,

Приятствам жизни непричастных,

На россов двинулись беды.

Вандалы, готы кровоядны,

. . . . . . . . . . . . . . . .

Воскресли в правнуках своих;

Так с воплем стаи вранов хищных

. . . . . . . . . . . . . . . .

Летят от скал своих беспищных

На поле сытное битвы.

Отдавая на жертву критике областное смоленское ударение битв_а_ вместо б_и_тва, заметим превосходное сравнение неприятелей России с вранами.

Но..............

Уже светает день Самсонов,

День страшный северным царям.

День скорби, ужасов и стонов!

Лиется утро по горам

Лучом мерцающим, багровым.

Содрогнулись и твердь и дол

Предчувствием грядущих зол

И смертных жребием суровым.

На грозы скорыя битвы,

На двух воителей полночи

Европа утверждает очи

И все венчанные главы.

С двух стран, как тучи громометны,

Как две железные стены,

Теснятся строи неисчетны!

. . . . . . . . . . . . . . . .

И П_е_т_р, уставив россов к бою.

Да внедрит твердость в их сердца.

К стопам всещедрого творца

Припал с теплейшею мольбою...

Молитва царя-героя исполнена превосходных стихов и высокого вдохновения; с трудом отказываем себе в наслаждении выписать ее; но мы приведем еще другую его молитву и, сверх того, истинно боимся переписать большую часть всей поэмы. Потом Петр

Всю рать, от края и до края,

Бодрит присутствием своим,

И, взором храбрых озаряя,

По сердцу их вещает им:

Друзья, сподвижники П_е_т_р_о_в_ы,

России кровные сыны,

Щиты ее против войны,

Перуны на врагов громовы!

Приспел судьбы России час;

Она, трепещущая плена,

Прибегла под сии знамена

И ждет спасения от вас.

Враги надменные гордыней

Терзать Россию притекли,

Ругаться нашею святыней,

Взять память нашу от земли.

. . . . . . . . . . . . . . . .

За целость веры и отчизны

Пойдем, сразимся - с нами бог!

На сем превосходном стихе, по нашему мнению, поэту должно было остановиться; в том, что следует, конечно, много прекрасного, например:

Отцы взывают к вам о мести,

И мучеников сих мольбы,

Сих жертв постыдные измены,

Как твердые, высоки стены,

Пред нами станут в час борьбы!

Или:

Не раз уже сии колоссы (ш_в_е_д_ы)

Пред вами падали во прах?

Падут и днесь: вы те же россы!

. . . . . . . . . . . . . . . .

Или:

Здесь ляжем мы костьми

И освятим свои могилы!

Но и в поэзии необходима умеренность, необходимо умение ограничить себя, пожертвовать целому подробностями даже прекрасными, остановиться вовремя. Князь Шихматов не всегда обладает сим искусством; однако же да не подумают некоторые наши стихотворители, что их скудость предпочитаю такому излишеству: излишество - хотя порок, но порок, если позволено сказать, прекрасный; исправить его легко - одним почерком пера; а чем исправить совершенную, неисцельную бедность воображения, чувств и мыслей??

П_е_т_р умолк:

Но сонмы ратоборны

Еще, еще вперяют слух!

И - .................

...Отчизны рок суровый .....

Возник пред мысленный их взор:

Явились вышнего жилища

Добычи вражеских огней,

Или стоялища коней,

Или сынов своих кладбища,

Где жертв таинственных жрецы

Лежат кровавы, сами жертвы;

Поля, дубравы, холмы мертвы.

На нивах терны и волчцы.

Клубящийся волнами пламень,

Снедающ россов жизнь и труд.

Младенцы ринуты о камень

И девы преданы на студ;

И готы, гордые успехом.

Смотря на слезный, страшный вид

Своих ругательств и обид,

Казалось, разливались смехом.

Сей вид бестрепетных потряс

И жаром храбрости стократной

Возжег их грудь па подвиг ратной.

Третия песнь приготовила нас к зрелищу если не величайшего, по крайней мере блистательнейшего подвига П_е_т_р_а, к зрелищу Полтавской битвы; поэт готовится к выспреннему полету; он восклицает:

Где, где возьму я гласы громны

Воспеть Полтавского П_е_т_р_а?

Наше нетерпение доведено до высочайшей степени - и великолепная, превосходная четвертая песнь вполне удовлетворяет напряженному ожиданию нашему: она лучшая во всей поэме, лучшее, что князь Шихматов когда-либо создал; и если бы все его творение было равного с нею достоинства, он, скажем смело, оставил бы позади себя Ломоносова, занял бы между нами место не низшее завоеванного в другом роде Державиным, величайшим поныне русским поэтом; но и теперь она дает ему право на степень очень близкую к занимаемой ими! Пусть прочтет всякий истинный русский, любящий отечество и славу отечества, хотя сию четвертую песнь с начала до конца и рассудит нас с теми, на которых душою негодуем за их ослепление,⁸ за упорство, с коим отказывают одному из могущественнейших наших поэтов в удивлении, в справедливости - кто бы поверил? - в самом чтении!! Не выпишу из ней ни одного отрывка: я бы должен был переписать ее с первого до последнего стиха; не говорю также, чтобы в ней не было пятен: но можно ли вспомнить о пятнах сих; можно ли, читая сию четвертую песнь, не увлечься неослабным, с строфы на строфу возрастающим восторгом поэта? Признаюсь, и охотно признаюсь - я не в силах выискивать грубый звук, обветшалое слово, неточное выражение, слабый стих там, где вижу и слышу поэта, и поэта истинного; и пусть, если угодно, смеются надо мною насмешники: эта невозможность служит мне порукою, что и во мне какая-то искра огня поэтического:

Μένει ῖο δεῖον δονλία παρὸν φρενί. {*}⁹

{* И в рабстве не изменит дар божественный. (греч. Пер. С. Апта).}

Кн. Шихматов умел придать каждой своей битве нечто новое: итак, его воображение не только сильно, оно не лишено и богатства - качества довольно редкого даже между поэтами с дарованием! Впрочем, он достоин похвалы пе в одних изображениях ужасов войны: в описаниях природы он светел, силен, нов и точен.

Привесть примеры оных предоставляем себе в следующей книжке "Сына отечества".

В 1 песни, после воззвания {*} к славившим П_е_т_р_а своим предшественникам, которых по скромности ставит гораздо выше себя (к несчастию, об них, исключая Ломоносова, и упоминать нечего), поэт представляет нам роскошную картину утра в южных странах.

{* В строфе, следующей непосредственно за оным, заметили мы стих, исполненный глубокого чувства:

Не терпит сердце немоты! -

стих, которым бы должны руководствоваться все пишущие. Говори в печати, перед лицом стольких тебе незнакомых, только тогда, когда твое сердце не терпит немоты, и ты облагородишь звание писателя; твое авторство уже не будет ремеслом; твои слова, ознаменованные вдохновением, будут живы, увлекательные, истинны.}

Путник в прозрачную летнюю ночь оживил себя отдыхом близ цветущей рощи,

Где в неге дремлет тишина,

. . . . . . . . . . . . . .

Стрясает тонкий сон с очес,

Грядет под сень густых древес,

И там, спокойством огражденный,

Воссев на древний мшистый пень,

Он ждет с желанием сердечным

Царя планетам быстротечным.

Который воскрешает день.

Как зимний дым, белеют мраки.

И утро с розовым лицом,

Гоня зловидные призраки,

Блистая златом, багрецом,

Дыша живительной прохладой,

Белит и горы и поля.

Сребром усыпана земля,

Всеместной полнится отрадой;

Настал приятный первый шум,

Преторглась цепь нощного плена,

И путник, преклонив колена.

Вперил к востоку взор и ум.

Се солнце, искра славы бога,

Из бездн исходит, как жених

Младый от брачного чертога,

Лиет, раститель благ земных,

Потоками свой свет державный

Поверх смеющихся долин;

И радуясь, как исполин,

Вступает смело в путь преславный;

Вотще претят ему пары...

Оно и в них своим всеплодным лучом готовит дары человеку и течет, исполненное

...красы и мира!

Пред ним затмилася луна,

Померкли все светила мира,

Лишь им вселенная полна;

Его сияньем пораженной,

В убийствах цепенеет лев,

Бежит, смирив свой ярый гнев,

Рушитель тишины блаженной

Сокрыться в тощие скалы;

Змии, шипя, ползут в пещеры;

И путник, полн восторгом веры,

Отцу времен поет хвалы.

В сем прекрасном отрывке нас особенно поразила черта, схваченная с природы:

Настал приятный первый шум!

Всякой странствовавший, верно, испытал, сколь в самом деле приятен этот первый шум после трудного, безмолвного путешествия ночью! Приноровление же всего изображения к герою и к самому поэту придает оному новую высокую прелесть:

Так я, зря духом восхищенным

П_е_т_р_а Великого восток,

Паду пред солнцем сим священным!

Сии три стиха вдруг сливают в одно целое уподобление и уподобляемое, главный предмет всей поэмы и отступление. Это прекрасное преддверие, ведущее прямо в великолепное здание.

Вторая песнь равномерно начинается с описания, объясняющего то, что певец намеревается в ней поведать своим слушателям, т. е. внутреннее образование России П_е_т_р_о_м Великим.

Таковый прием для нас после первой песни, конечно, уже не нов; он даже придает ходу поэмы некоторое однообразие; но веселый съемок со страны, одаренной всеми благами земными, нежит воображение живым начерком, светлыми красками. Итак, взглянем на сей отрывок отдельно, забудем, что он есть часть целого. Автор указывает нам на богатую, роскошную пустыню, на злачные поля, орошенные обильного влагою, тучные равнины, которые не лишены приятства.

Но без труда искусных рук

Бесплоден их пребудет тук,

Богатств не нарастит их недро;

И путник с высоты горы,

Измерив их усталым оком,

Жалеет, что во сне глубоком

Лежат благих небес дары.

Меж тем едва к ним

...свой ум небесный

И силу крепких мышц своих

Приложит царь земли словесный.

Уже лицо равнин нагих

Цветет красою разновидной.

. . . . . . . . . . . . . .

Растут дубравы насажденны,

Холмов присолнечных венцы.

Густою тенью услажденны,

Поют воздушные певцы;

И гласы песней их созвучных,

Угодных самой тишине,

Виются к выспренней стране;

На пажитях зеленых, тучных

Стада доилиц общих, крав,

Волов, орателей прилежных.

Овец рунистых, белоснежных

Пасутся сочностию трав.

Катясь с высот в долины злачны,

Лобзая пестрые луга,

Звенят источники прозрачны;

Извив змиями берега,

Теряются в своем Дедале.¹⁰

Озера, зыблясь меж древес,

Сугубят красоту небес

В кристальном чистых струй зерцале.

По сводам тенистых пещер,

Убежищ летния прохлады,

Кипят сребристы водопады,

И бег их твердость камней стер!

Утеха взору и гортани,

Висят червленые плоды,

Приятные приносят дани

За легкие о них труды.

. . . . . . . . . . . . . .

Заря, восстав с одра востока,

На землю одождив жемчуг,

Сретает чуждое порока

Блаженство сельское вокруг..

. . . . . . . . . . . . . .

И солнце, с запада златя

Вечерних облаков ометы,

Зрит долу счастие и мир,

И странники...

. . . . . . . . . . . . . .

Текут на сей природы пир!

В творениях поэта всегда, нередко даже без его на то согласия, отражается он сам, отсвечиваются его собственный образ мыслей, его чувства, опыты, наклонности, любимые занятия. Так, например, многие места в одах Ломоносова являют его истинным сыном Севера, воспитанным на брегу Ледовитого океана, умом, который в младенчестве поражался грозными, дивными огнями и призраками полуночного неба; другие доказывают его знакомство с естественными науками, особенно с химиею. Петров смелою, мощною кистью оживляет пред нами коня^u - и, как известно, был страстный любитель сего благородного животного. В Мильтоне легко найти подробности, которые только слепец мог описать, как он их описал. Во многих и недраматических сочинениях Гетевых виден драматический поэт, даже директор театра, знающий все тайны лицедействия, знающий самые мелочи, от коих зависит успех представления. Если бы мы и не ведали, что князь Шахматов служит во флоте, мы, прочитав его удачные изображения моря, кораблей, пристани, бури, морского сражения, догадались бы, что он должен быть знаком с океаном.

Во второй песни он указывает нам на Петрово училище, богатую Голландию:

Он (т. е. П_е_т_р) зрит - трудами согражденный

На блатах велелепный град,

Стомя протоков отрожденный. {*}

{* Произведенный, иногда и вновь рожденный, возобновленный.}

Цветущий красотой, как сад.

Пристанище пловцов несметных

И торжище всея земли.

Сыны щедроты - корабли -

В оградах мира безнаветных,

Бесстрашно слыша шумный ветр,

Не убегая бури мрачной,

Стоят, как зимний лес прозрачной,

. . . . . . . . . . . . . .

От стен до дальнего обзора,

Где с бездной смежны небеса,

Белеют радостно для взора

Волнисты, снежны паруса,

И весла возметают воды.

. . . . . . . . . . . . . .

Туда, по воле человека,

Корнисты, севера сыны,

Надменны долготою века,

Стеклись с кремнистой вышины;

И там, искусством искривленны,

Да с бурею воюют вновь,

Как братья, коих связь любовь -

Железом связаны - скрепленны,

(Не дух ли жизни оным дан?)

Согромождаются в громады:

Пред ними потрясутся грады!

Смирится ярый океан!

Там Петр, славнейший из владельцев,

(Единствен ввек пример такой!)

Труждался в сонме древодельцев

Своей державною рукой,

Не скипетр обращал - секиру;

Но частый стук секиры сей

Раздался по вселенной всей!

Потом поэт переносится в Россию; уже в первой песни он нам явил: своего героя на водах Яузы, в челноке, который очень удачно называет зерном и корнем грозных флотов, дедом ужасных в море мощных внуков; он и там уже сказал, что П_е_т_р,

Великих начинаний полн,

Уже стесняется рекою

И порывается в моря!

Во 2-й же песни славит построение первого русского корабля, который возник, как властительный (претящий) исполин,

Как огнедышаща гора,

В которой спеет ужас спящий,

. . . . . . . . . . . . . .

Возник и, презирая брег,

В разлив зыбей простер свой бег!

Женет (г_о_н_и_т) их пред собой стеною

И след его - кипящий ров!

. . . . . . . . . . . . . .

При звуках радостных, громовых,

На брань от пристани спеша,

Вступает в царство волн суровых:

Дуб - тело, ветр - его душа!

Хребет его - в утробе бездны,

Высоки щеглы - в небесах;

Летит на легких парусах,

Отвергнув весла бесполезны.

. . . . . . . . . . . . . .

Летит - на гордость мещет пламень,

Носящ велики имена,

Твое, неломкий веры камень,

На коем церковь создана;

Твое, сосуд Христу избранный,

Который выше всех чудес

Парил до третиих небес!

Корабль наречен во имя св. Петра и Павла. Князь Шихматов воспользовался сим обстоятельством, как бы в подобном случае воспользовался им Кальдерон; {С Кальдероном князь Шихматов вообще имеет сходство решительное: в обоих встречаем одинакую, строгую, нерастленную светским умничаньем приверженность к вере своих праотцев; в обоих одинаков знание таинств религии и обрядов церковных, душа обоих напитана чтением священного Писания и св. отец; цветущий слог и того и другого представляет одинакий отпечаток восточной роскоши; краски их пламенны; мысли утонченны; иносказания, олицетворения, уподобления в их творениях во множестве. Оба они, подобно поэтам Азии, любят играть словами, и напрасно бы сию последнюю наклонность назвали пороком; она иногда происходит от обилия мыслей, от избытка чувств, а не от холодного только остроумия: есть различие между игрою словами,¹² попадающеюся в Шекспире, Кальдероне, Гафисе, и тою же игрою, когда уподобляют ее вялый Дорат или бездушный Марини.} он обращается к ним, к первоверховным в апостолах, он у них испрашивает благословения сему делу руки Петровой, да снова смелые подвижники господни, Петр и Павел,

Карают дерзостных и злых!

Теперь, для противоположности, представим своим читателям две картины ужасов морских - сражения и потом бури: обе взяты из шестой песни:

Ряды воинственных громад,

Рукой российской сочлененных,

Подвиглись средь зыбей надменных,

Пловущий, стройный, страшный град!

Холмами растекались волны

Пред смелым шествием его.

Твердыни, местью готам полны,

Злодеям севера всего,

В пространном резких волн разливе

Текут - и шумные бразды

В пучине сланой (с_о_л_е_н_о_й) их следы!

И понт подобен зрится ниве.

Криле свои расширив ветр,

Летит по высоте воздушной

И дышит силою послушной,

Куда войной стремится Петр.

Но флоты российский и шведский встретились:

Отверзлись жерла громометны,

Ревут по воздуху всему;

Сверкают молнии несчетны,

В непроницаемом дыму,

Что вверх клубится облаками,

Волнами идет по волнам.

Раздался гул по глубинам:

Прольется в море кровь реками!

Оружием смертей и ран

Взаимно ратуют громады,

И с визгом ядр летящих грады

Посыпались с обеих стран!

Отъемлют полдень солнцелучной

От зрения густые мглы;

Мертвеет слух от брани звучной;

Робея, падают валы

От частых пагубы ударов;

На части рушатся суда,

И стонут воздух и вода;

Багреет небо от пожаров,

Сих грозных светочей вражды;

И огнь свирепствует на море.

Корабли:

То грязнут в глубине, как камень,

То гибнут, зыблясь по волнам;

Сквозь дым столпами блещет пламень,

Крутится к выспренним странам.

. . . . . . . . . . . . . . .

Проникнув искрою одной

В их темны, жупельны утробы,

До самых облак мещет вдруг

Курящиеся их обломки,

. . . . . . . . . . . . . . .

И мрак разносится вокруг!

И вот:

Уже покрылся влажный дол

Развалинами готской силы,

Помостами кровавых тел!

Вот неприятельский адмиральский корабль:

Всех готских кораблей стена,

Столп крепости всего их флота,

Достойный имени Слона,

Сквозится молнией П_е_т_р_о_в_о_й:

Своих бесчленных трупов полн,

Как труп, колеблется средь волн;

Но, движим дерзостью суровой,

П_е_т_р_а мечтающей сотерть,

Гремит - напрасны громы бранны!

Уже в его отверсты раны

Втекают с шумом страх и смерть!

П_е_т_р победил; он течет обратно, увенчанный славою; но

Внезапу с шумом дхнул дух бурный,

Расторгнул тысящу оков:

Бугры густые облаков

Затмили ясный свод лазурный;

Сошла безвременная ночь

На воды страждущи, ревущи;

. . . . . . . . . . . . . . .

Как горы, грозны и высоки

Восходят волны до небес;

Меж ними пропасти глубоки

Зияют зрению очес;

И бурой корабли боримы,

То вдруг висят на вышине,

То вдруг сокрылись в глубине

И долу влаются (к_о_л_е_б_л_ю_т_с_я) незримы.

И вихрь ужасный быстротой,

Сорвав с валов крутых вершины,

Поверх гористыя пучины

Разносит пылию густой.

Покрытый пеною кипящей,

Клубами белыми, как снег,

От бездны, твердь {*} его разящей,

{* Здесь весьма удачно, вместо слов твердость или крепость.}

Трепещет, воет твердый брег!

Тягчится воздух темнотою;

Лишь молний смертоносный луч

Сверкает из чреватых туч;

Над всею моря широтою

Являет пагубы позор;

Удар сугубится ударом,

И небо зрится в гневе яром;

Все страх, смятение, раздор!

Из мрачной глубины полночи

Не блещут более огни,

Лишь тьма мрачит пловущих очи,

Лишь ветры ратуют одни,

Мчат россов к смерти неизбежной;

И близ уже шумят валы,

Биясь об острые скалы,

На коих крутизне мятежной

Витает гибель кораблей,

И там рукой немилосердой

Стирает в прах состав их твердой.

Сия, шестая, песнь одна из лучших во всей поэме: в ней изображен, между прочим, также поход П_е_т_р_а на Персию. Что наш автор говорит о бедствиях, побежденных россами в сей стране, столь гибельной для питомцев зимы, для племен хладной полуночи?

Тускнеет солнце в полдень знойной,

Как сталь, калится горний свод;

От суши мертвенно покойной,

От дремлющих Каспийских вод

Несутся грозы облаками

И ратный начинают спор

Поверх крутых Кавказских гор,

Венчанных вечными снегами;

И молний быстротечный луч,

Гонимый бурным, громным треском,

Народы устрашая блеском,

Свирепствует от туч до туч.

Как пещь, дыхает небо жаром,

И небу огненны пески

Противодышат знойным паром,

И чувство жажды и тоски

Снедает жизнью одаренных.

Из тлеющих подземных недр

Исходит смертоносный ветр.

Сей ветер, говорит поэт, подобен тирану, который велит, да всякий, к кому ни обратится,

Со страхом припадает долу;

Противных грозному глаголу

Мертвит дхновением своим.

Едва свое священно око

Сомкнет изнеможенный день

И ляжет по полям широко

Нощная тишина и тень:

Уже из мрачных логовищей

Бегут гиена, тигр и лев,

Немолчный испуская рев,

Алкают пресытиться пищей;

Далече разливают страх!

Сгорая жаждой кровопийства,

Творят бесчисленны убийства

В лесах, в долинах, на горах.

Или из туч черно-багровых

Вихрь хищный, исторгаясь вдруг,

Сопутник бурь, как смерть, суровых,

Со свистом вьется вкруг и вкруг,

Полетом возметает бурным

Пески, как волны, к облакам,

Грозит кончиною рекам

И тьмою небесам лазурным;

Смесив и дол и высоту,

Равняет горы и долины,

Кладет во прах градов вершины,

На все наводит пустоту!

. . . . . . . . . . . . . . . .

Или, от блат и бездн тлетворных

Возникнув, гладный лютый мор

Во мгле туманов злорастворных

Летит - и с ним смертей собор.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Или... но как исчислить словом,

Сколь гибельна сия земля?

Где небо пламенным покровом,

Железны кажутся поля?

Где гнусные, смертельны гады

. . . . . . . . . . . . . . . .

Плодятся всюду без числа,

Которых изощренны яды,

Как молнии палящий луч,

Мгновенно проницают в жилы,

Смущают мысли, чувства, силы

И жизни иссушают ключ!

Князь Шихматов в сем отрывке живописал глазам нашим знойный Иран со всеми его ужасами, с самумом, {Самум - название пагубного юго-западного ветра, веющего из песчаных Аравийских степей.} чудовищами, незапными бурями, чумою, живописал, как будто бы сам долгое время жил на Востоке - в соседстве Муганской степи, сего отечества змей и гадов, где они точно плодятся без числа, где, как уверяет Квинт Курций и как поныне народное предание повествует, - Александр (Ша-Исандер) обратился вспять, воспященный в своем шествии несметным множеством пресмыкающихся. Вдохновение заменило поэту опыт и наблюдения: он душою перенесся в Персию, и ни один путешественник не описал бы точнее опасностей, ожидающих там путешественника! В час восторга, когда устремлены все мысли, все чувства песнопевца на один и тот же предмет, в нем возникают, оживают, становятся ясными темнейшие воспоминания о том, что хочет изобразить; все, некогда об оном слышанное и, казалось, давно забытое, воскресает не только в памяти, воскресает для взоров его; собственное творческое воображение поэта мгновенно дополняет пропущенное, может быть, рассказчиком, и вдруг в стихах его явится список полный, верный с того, что он никогда не видал очами телесными! {*}

{* Итак, скажут наши баловни-гении, охотники хватать одни вершки или даже пребывать в неведении всего, что немного далее Нарвской и Московской заставы: "Мы правы, к чему учиться? Нам вдохновение заменяет знания! - Поэт...

Не учась учен, как придет в восхищенье!".¹³

Извините, мм. гг., истинное вдохновение не может родиться, по крайней мере не может продлиться, без богатого запаса живых знаний, т. е. понятий о предметах занимательных; восторг опирается, так сказать, об них для дальнейшего полета: мысль одна подобна вспышке одной, но одна вспышка не засветит еще пламени!}

Приведенные нами по сю пору примеры все почти в роде описательном, живописном, но да не подумают, что наш поэт искусен и силен в нем одном.

Чувство в стихах его говорит почти столь же красноречиво. В нем пламенна любовь к отечеству; пламенна вера во Всевышнего. Заглянем в 7-ю песнь; послушаем молящегося за Россию П_е_т_р_а!

...на воды и на сушу

Простерся скипетр тишины;

П_е_т_р_а божественную душу

Небесны присеняют сны;

Молчит Петрополь усыпленный,

И спит творение вокруг.

Представь - что П_е_т_р воспрянул вдруг,

Живою верой обновленный,

И в сей безмолвный нощи час,

Ничем в душе не возмущенный,

Прещедрым богом восхищенный,

Вознес к нему сердечный глас:

. . . . . . . . . . . . . . . .

"С высот твоих, зиждитель сущих!

Сквозь сонмы пламенных духов,

Твое величество поющих,

Тобой созданных до веков

В степени твоему престолу,

Сквозь мирияды мирияд

Миров, объемлющих твой град,

Прпншши долу, долу, долу,

На персть взывающу к тебе

Из глубины твоих творений,

Не премолчи {Не презри.} моих хвалений,

Внемли, внемли моей мольбе!

Тебя дела твои достойны!

Одним любви своей лучем

Из тьмы извлек ты солнцы стройны,

Повесил землю на ничем,

Сафирным осенил навесом

И оный чудно обложил

Ужасным множеством светил;

Числом и мерою и весом

Устроил звездные огни

И всех их назвал именами;

И все, вращаяся над нами,

Тебя поведают они!

Велик пространством непонятным

Сей мир, мир славы и красы;

Но пред тобою необъятным,

Как капля утренней росы,

С высот сходящая на землю!

К тебе, к премудрости твоей,

Я силы все души моей

Со страхом, с трепетом подъемлю:

Но гибнут силы все в тебе!

. . . . . . . . . . . . . .

Конец поставлен всей природе,

И всю ее разрушит смерть;

Померкнет блеск на горнем своде;

Как риза, обветшает твердь,

. . . . . . . . . . . . . .

Погибнут с шумом небеса,

И ты свиешь их, как одежду;

Миры растают, как мечты;

Престав от быстрого полета,

Исчезнут времена и лета:

Единый пребываешь ты!

. . . . . . . . . . . . . .

На что ни обращаю очи,

Во всем сретаешь ты меня:

Тебя я чту в сей звездной ночи,

Тебя в лучах златого дня,

Тебя и в буре и в зефире,

. . . . . . . . . . . . . .

Тебя в войнах и в кротком мире,

И в дивной царств земных судьбе;

Тебя я зрю во всей вселенной,

Тебя я чувствую в себе.

После нескольких строф, содержащих мысли и чувства, которые должны бы быть общими всем беседующим с богом, поэт заставляет П_е_т_р_а прибегнуть к господу с мольбой о ниспослании себе мудрости и сил - для управления Россиею.

Увы! горька державства сладость;

Царей земных великость - сон,

Ты мне веселие и радость;

Да не отступит твой закон

От сердца моего вовеки:

И там да слышу я всегда,

Что паствы моея стада

Не токмо те же человеки,

Но паче братия моя;

Что я всеобщий их служитель,

Что ты, о крепкий Вседержитель,

И мне и оным судия!

Соделай манием всемощным,

Да я в суде не знаю лиц,

Да буду помощь беспомощным,

Отрада сирых и вдовиц,

Благим - прибежище надежно,

И злым чадолюбиво строг.

. . . . . . . . . . . . . .

Да не обрящется несчастный

Во всем владении моем!

Посли мне свыше смысл пространный,

И дух мой в силу облеки,

Ничтожить козни злобы бранной,

Сражать противные полки,

Спасать Россию от наветов,

Над всеми царствами вознесть,

Разрушить дерзость, зависть, лесть...

. . . . . . . . . . . . . .

Над всем же сим взываю слезно,

С рабом твоим не вниди в суд!"

Скончал моление устами,

Не кончил в глубине души.

Чувство не велеречиво: для него довольно и одного слова! Таково глагол бысть в 4 песни в следующей строфе (Петр после Полтавской битвы говорит о Карле XII):

Рек враг, кипящий злым наветом:

Под солнцем власть моя крепка!

Пойду - и будет над полсветом

Моя господствовать рука;

Цепями прикую Россию

К престола моего столпам

И дам покой моим стопам,

Возлегши ими ей на выю!

Но бог:

Велел от выспреннего свода:

Да будет в севере свобода!

И север восклицает: бысть!

В рассказе о Мазепиной измене (в 3 песни) поэт, обращаясь к предателю, восклицает:

И зверь срамляется угрызть

Питающу его десницу -

А ты! сокройся жив в гробницу!

Здесь умолчание сильнее всего, что бы можно было сказать. В этом же рассказе другие два стиха заставляют невольно задуматься:

Но, ах! сердца людей коварных,

Как бездны моря, глубоки!

Далее, там же:

Где молнии твои дремали,

О небо! где коснил твой гром,

Когда отступник день печали

Простер, как тучу, над Петром?

Это самое пылкое изражение живейшего участия, которое поэт переливает и в слушателей.

О Мазепе князь Шихматов вообще говорит в стихах самых сильных, самых грозных! Итак, хотя в первой половине нашего разбора мы было и отказались от выписок из четвертой песни сей поэмы, однако же здесь уступаем неодолимому для нас желанию поделиться с нашими читателями отрывком, которого ужаснее и в самом Бейроне не знаем! Мы хотим уничтожить упорное, долговременное предубеждение и, как справедливо заметил нам один наш приятель, даже не вправе отказаться добровольно от средств самых действительных к достижению своей цели!

Мазепа,

Злодейства ужасом гоним,

Бежит - и чает, что над ним

Возжечься молнии готовы

И, мстительным огнем паля,

Истнят рушителя закона;

И что его, как Авирона,

Поглотит гневная земля!

Избег далече, небрегомый,

Как вран, витая по горам;

Но совестью своей жегомый,

Безмерен чувствуя свой срам,

Гнетомый злобой неисходной,

Едва свободный воздохнуть,

Невольно прерывает путь.

Как туча на скале неплодной,

Сидел он мрачен и угрюм;

И мысли черные постыдны,

Как в терние спешат ехидны,

Спешат в его нечистый ум.

. . . . . . . . . . . . . . .

Как угль - в нем сердце потемненно;

Проникнул трепет в тук костей

И в глубину души мятежной;

Он весь дрожит, как легкий лист;

И в слух его, как вихрей свист,

Шумит глас мести неизбежной;

И кровь им преданных на смерть

Стремится на него, как море:

Не смеет он, погрязший в горе,

Воззреть с надеждою на твердь.

Язвится светом благодатным,

Как аспид, кроется во мгле,

. . . . . . . . . . . . . . .

Носящий ужас на челе,

. . . . . . . . . . . . . . .

Клянет себя и всю природу;

В очах его густеет ночь.

Но злодей взревел

От бездны сердца своего,

И жизнь оставила его!

И певец вопиет вслед отлетающей его душе: "Смертию казнь твоя еще не кончилась".

Познает позднее потомство,

Как жизнь, отечество любя,

Твое пред оным вероломство

И клятвой проклянет тебя.

Воссетует твоя отчизна,

Что в ней приял ты бытие;

И имя гнусное твое

Злодеям будет укоризна.

Изменник слову божества,

Изменник долгу человека,

От рода в род и род до века

Ты будешь срамом естества!

Се враны, привлеченны смрадом,

Разносят плоть его в когтях;

И гады, дышащие ядом,

Гнездятся грудами в костях.

Из недр, из устия вертепа,

Шипят трижальные змии,

И всем шипения сии

Вещают: здесь гниет Мазепа!

Не зреют век красы весны

Вокруг сей дебри многобедной,

И путник трепетной и бледной

Бежит далече сей страны!

Здесь оканчиваем свои довольно многочисленные извлечения, которые, однако же, далеко не исчерпали всей сокровищницы красот нашего писателя. Он привел нас в затруднение редкое, но тем более для нас приятное: перечитывая одно место, мы вспоминали о другом, недоумевали, не знали, которое предпочесть: вот бессомненное доказательство истинного дарования!

Скажем теперь слова два о достоинстве целого творения. Мы уже видели, что в оном мало эпического: но оно, без сомнения, дает князю Шихматову право на одно из первых мест между нашими лириками и поэтами-живописцами. Лучшие песни сей поэмы, состоящей из 8-ми, по нашему мнению, 1, 4 и 6; самые слабые 5 и 8; но 2, 3 и 7 содержат в себе много прекрасного; в особенности просим наших читателей прочесть в конце второй описание введения П_е_т_р_о_м наук и художеств в Россию, описание, принадлежащее роду весьма неблагодарному, т. е. поэзии поучительной: наш поэт умел вдохнуть и в сей отрывок жизнь, движение, заманчивость! Далее, в 3 песни пусть взглянут на изображение жестокой зимы 1708 года, зимы, которая, по словам поэта, на что ни дхнет, окаменит; пред которою враги России валятся, каменные трупы!

Сравнивая язык князя Шихматова с языком других наших стихотворцев, находим, что оный всех ближе подходит к языку Ломоносова, но новее, ибо представляет гораздо менее усечений, небрежностей и так называемых поэтических вольностей: ударение на предпоследнем слоге вместо последнего, в страдательных женских и множественного числа причастиях на на и ны _е_нна и _е_нны вместо н_ы_ и н_а_ - единственная неправильность, которую себе наш автор позволял постоянно, и то по образцу своих самых строгих предшественников Хераскова, Кострова, Ломоносова, Слог поэмы "Петр Великий" нигде не представляет пестроты, которую встречаем и в лучших сочинениях Сумарокова, Петрова и даже Державина; нигде слова и обороты славянские не перемешаны в оной с низкими простонародными, как то весьма часто случается у помянутых писателей.

После Ломоносова и Кострова никто счастливее князя Шихматова не умел слить в одно целое наречия церковное и гражданское: переливы неприметны; славянские речения почти всегда употреблены с большою осторожностию и разборчивостию; в последние 25 лет, конечно, мы отвыкли от некоторых, но в этом напрасно кто вздумал бы винить нашегл автора!

Итак, слог (не во гнев ненавистникам нашего древнего отечественного слова!) везде выдержанный, язык богатый, стройное, строгое стихосложение, множество прекрасных живых картин, парение, редко слабеющее, избыток сильных, непритворных чувств - вот, по нашему мнению, достоинства поэмы князя Шихматова! Главнейший недостаток (от коего происходят и все прочие, как, напр., слишком поверхностное начерчение действующих лиц, даже самого П_е_т_р_а, слишком быстрые переходы от одного события к другому и, хотя не часто, однако же иногда, особенно в 5 и 8 песнях, приметная усталость) есть, как уже упомянуто, самый избранный автором способ изложения. Напрасно также искали бы в его творении чудесного¹⁴ и вымысла в целом. {В подробностях мы находим изобретение в рассказах о бегстве и смерти Мазепы и об единоборстве Петра с Карлом.} От них поэт должен был отказаться по самому свойству воспеваемого им предмета.

При всем том будем благодарны творцу поэмы "Петр Великий" за труд, доселе у нас единственный, ибо ни "Владимир", ни "Россияда" Хераскова, ни даже начало Ломоносовой "Петрияды" не выдержат сравнения с оным. У нас, конечно, нет еще истинной народной эпопеи; но лирико-эпическое песнопение князя Шихматова и по появлении оной не утратит цены своей, а ныне обязанность всякого русского знать и помнить творение, каких у нас немного! Наша словесность весьма еще не богата: прекрасным же не должен пренебрегать даже тот, кому дано превосходное!

Примечания

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

БдЧ - Библиотека для чтения.

BE - Вестник Европы.

ГИМ - Государственный исторический музей.

ЛЛ - Литературные листки.

ЛН - Литературное наследство.

МН - Московский наблюдатель.

МТ - Московский телеграф.

ОЗ - Отечественные записки.

ОР ГБЛ - Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина.

ОР ГПБ - Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

ОР ИРЛИ - Отдел рукописей Института русской литературы (Пушкинский Дом).

ПЗ - Полярная звезда.

РЛ - Русская литература.

PC - Русская старина.

СА - Северный архив.

СО - Сын отечества и Северный архив.

СП - Северная пчела.

СЦ - Северные цветы.

ЦГАОР - Центральный государственный архив Октябрьской революции.

ЦГИАЛ - Центральный государственный архив литературы и искусства.

РАЗБОР ПОЭМЫ КНЯЗЯ ШИХМАТОВА "ПЕТР ВЕЛИКИЙ"

Впервые напечатано: Сын отечества, 1825, ч. 102, No 15, с. 257-276, No 16, с. 357-386. Подпись: В. Кюхельбекер.

Высокая оценка творчества С. А. Шихматова имела для Кюхельбекера принципиальное значение. Обращаясь к В. Ф. Одоевскому с просьбой прислать сочинения Шихматова, он, очевидно готовясь к работе над комментируемой статьей, писал: "...одна из главных причин, побудивших меня сделаться журналистом, - желание отдать справедливость этому человеку" (PC, 1904, т. 117, No 2, февраль, с. 381. В тетради Кюхельбекера (ОР ИРЛИ, ф. 244 Пушкина, оп. 3, No 17, л. 8-15) сохранились обширные выписки из поэмы Шихматова "Петр Великий"). В то же время именно Шихматова осыпали в первую очередь потоком остроумных эпиграмм Батюшков, В. Л. Пушкин, Вяземский, А. С. Пушкин и др. Защита творений Шихматова казалась старым литературным друзьям Кюхельбекера наиболее парадоксальным и наиболее уязвимым пунктом его новой литературной позиции. Дельвиг, обращаясь к лицейскому другу, уговаривает: "Напиши <...> Шихматову проклятие, но прежними стихами, а не новыми" (Дельвиг А. А. Соч. СПб., 1903, с. 149), в письме Ауманского-Пушкина от 11 декабря 1823 г. из Одессы говорится: "...вкус твой несколько очеченился! Охота же тебе читать Шахматова и Библию. <...> Читай Байрона, Гете, Мура и Шиллера, читай кого хочешь, только не Шихматова!" (Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. 13. М.-Л., 1937, с. 81). Статья Кюхельбекера не убедила Пушкина и не заставила его изменить свое мнение о Шихматове: "... князь Шихматов, несмотря на твой разбор и смотря на твой разбор, бездушный, холодный, надутый, скучный пустомеля... аи аи, больше не буду! не бей меня" (Письмо В. К. Кюхельбекеру 1-6 декабря 1825 г.) - Пушкин А. С. Поли, собр. соч. в 10-ти т., т. 10. М., 1958, с. 194.

¹ ...двумя лирическими, эпопеями... - Речь идет о поэмах Шихматова "Петр Великий. Лирическое песнопение в осьми песнях" (1810) и "Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия. Лирическая поэма в трех песнях" (1807).

² О единстве эпопеи см., например, Баттё ("Эпопея повествует только об одном, а не о многих действиях". - Баттё. Начальные правила словесности. М., 1807, т. 2, с. 214). Херасков сформулировал эти требования в предисловии к "Россияде" ("Эпическая поэма заключает какое-нибудь важное, достопамятное, знаменитое приключение, в бытиях мира случившееся, и которое имело следствием важную перемену, относящуюся до всего человеческого рода". - Херасков М. М. Россияда. Историческое предисловие. - Творения М. Хераскова, ч. 1. М., 1796, с. XVII).

³ Но Шекспир... обнял целых два века... - Кюхельбекер рассматривал исторические драмы Шекспира ("Ричард II", "Генрих IV", "Генрих V", "Генрих VI" и "Ричард III") как единую историческую поэму. В 1832 г. он посвятил этому вопросу специальное "Рассуждение о восьми исторических драмах Шекспира, и в особенности о Ричарде III", см.: Левин Ю. Ц. Рассуждение В. К. Кюхельбекера об исторических драмах Шекспира. - В кн.: Международные связи русской литературы. Сб. статей под ред. акад. М. П. Алексеева. М.-Л., 1963, с. 286-320.

⁴ Фердоуси - см. примеч. 15 к "Русскому Декамерону".

⁵ ...известная школа... называет слогом. - Намек на карамзинистов. Ср. упоминание о "кружковом жаргоне" в статье "О направлении нашей поэзии..." (с. 457 наст. изд.). Сам Карамзин определял в 1802 г. современную эпоху развития литературы как характеризующуюся "приятностью слога" ("Пантеон российских авторов". - В кн.: Карамзин Н. М. Избр. соч. в 2-х т., т. 2. М.-Л., 1964, с. 162).

⁶ ...неизвестное ему слово... - Возможно, намек на употребленное Шахматовым в стихотворении "Возвращение в отечество любезного моего брата князя Павла Александровича из пятилетнего морского похода" слово "двоица" в значении "пара коней":

...кто там мчится в колеснице

На резвой двоице коней...

(Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971

(Б-ка поэта. Большая серия), с. 412).

Над словоупотреблением Шихматова смеялись М. Т. Каченовский в рецензии на это стихотворение ("Хорошо, что приезжий гость скакал не на тройке" - там же, с. 843) и В. Л. Пушкин в поэме "Опасный сосед":

Позволь, варяго-росс, угрюмый наш певец,

Славянофилов кум, взять слово в образец.

Досель, в невежестве коснея, утопая,

Мы, парой двоицу по-русски называя,

Писали для того, чтоб понимали нас.

(там же, с. 669)

⁷ ...модным олицетворениям... поражающим нас... помощию одной прописной буквы!! - Намек на Жуковского. Примеры олицетворений см. в примеч. 12 к статье "О направлении нашей поэзии...".

⁸ ...на которых душою негодуем за их ослепление... - Кюхельбекер говорит о поэтах, осыпавших Шихматова злыми стихами и эпиграммами, в которых высмеивались его произведения: о Батюшкове ("Совет эпическому стихотворцу", "На поэмы Петру Великому", "Видение на берегах Леты", "Певец в Беседе любителей русского слова"), Вяземском ("Спасителя рожденьем...", "В двух дюжинах поэм воспевший предков сечи..."), А. Пушкине ("Угрюмых тройка есть певцов...", "Пожарский, Минин, Гермоген...") и др.

⁹ Эсхил, "Агамемнон", ст. 1068.

¹⁰ Дедал (ант. миф.) - строитель лабиринта, отец Икара. Здесь переносно: лабиринт.

¹¹ Петров смелою, мощною кистью оживляет перед нами коня... - Вероятно, имеется в виду ода В. П. Петрова "На карусель" (1782, 2-я редакция):

Драгим убором покровенны,

Летят быстряе стрел кони;

Бразды их пеной умовенны,

Сверкают из ноздрей огни.

Крутятся, топают бурливы,

По ветру долги веют гривы,

Копыты мещут вихрем персть.

(Поэты XVIII века, т. 1. Л., 1972

(Б-ка поэта. Большая серия), с. 388).

¹² ...есть различие между игрою словами... - Великих английского, испанского и персидского поэтов, использующих все возможности стихотворного языка, Кюхельбекер противопоставляет поверхностным и манерным поэтам. Дора Клод Жозеф - французский поэт, стихи которого, по мнению современников, были изящны, но бессодержательны. Марини (правильнее Марино) Джамбаттиста (1569-1625) - итальянский поэт, долго живший во Франции. Стихи его, талантливые и своеобразные, отличаются вычурностью, изысканностью и сложностью. Марино - один из основателей прециозного стиля (маринизма).

¹³ Цитата из сатиры И. И. Дмитриева "Чужой толк" (1794).

¹⁴ Напрасно... искали бы в его творении чудесного... - Поэтика классицизма считала элемент чудесного обязательным для эпической поэмы (см., например, работы, указанные в примеч. 2 к наст, статье).

Оставить комментарий Кюхельбекер Вильгельм Карлович (bmn@lib.ru) Год: 1825 Обновлено: 10/06/2017. 69k. Статистика. Статья: Критика Критика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Кюхельбекер Вильгельм Карлович Разбор поэмы князя Шихматова "Петр Великий"

Примечания

Кюхельбекер Вильгельм Карлович
Разбор поэмы князя Шихматова "Петр Великий"