Аннотация: Комедия в одном действии. Перевод Г. И. Тюнни (1917).
А. Киви. Сговор
Комедия в одном действии.
Перевод Г. И. Тюнни.
Действующие лица:
Авель > сельские портные,
Энох > старые холостяки.
Ева.
Иосиф, ученик Авеля.
(Комната Авеля; на задней стене дверь, направо стол, возле стола скамейка, налево очаг; перед очагом стоит Иосиф, мешая все время чумичкой в котле, висящем на огне. Входит Энох).
ЭНОХ. Здравствуй, Иосиф!
ИОСИФ (поворачиваясь к нему, делает низкий поклон). Здравствуйте!
ЭНОХ. Твой хозяин пригласил меня к себе по какому-то важному делу.
ИОСИФ. Совершенно верно изволили сказать.
ЭНОХ. Что же это за дело и где он сам?
ИОСИФ. Разве вы еще не знаете?
ЭНОХ. Не знаю, сыночек, не знаю.
ИОСИФ. Тут сегодня состоится сговор.
ЭНОХ. Сговор! Гм!.. Ты говоришь -- сговор! А кто невеста?
ИОСИФ. Хе, господская Ева.
ЭНОХ. Вот те на! Господская Ева! Что он из ума выжил? Или это легкомыслие? Откуда такая смелость?
ИОСИФ. Ева прислала хозяину вчера вечером письмо: "Господин Авель, -- пишет она, -- кратко объявляю вам, что если Господу Богу будет угодно, я сейчас же готова стать вашей супругой. Приезжайте за мной и отвезите меня к себе; своих господ я покидаю. Это я твердо решила". Так написала она.
ЭНОХ. И прочитав это, твой хозяин задумался?
ИОСИФ. Да, все ходил по комнате взад и вперед, почесывая в затылке.
ЭНОХ. Надо думать, голова у него вспотела, -- я этому не удивляюсь. -- Ну, а что же потом?
ИОСИФ. Ночью, знаете, ночью буря поднялась. Ужасно был беспокоен хозяин. То ходил, то бросался на постель и снова вскакивал, и опять принимался ходить, почесываясь. Трижды выходил на двор и поливал голову холодной водой у колодца. За ум свой боялся, видите ли.
ЭНОХ. И не удивительно, -- ведь сколько достается бедной голове. Обдумай и взвесь каждую новую моду, каждый закрой и шов! А каково голове-то?! -- Но хотел бы я знать, что же было дальше?
ИОСИФ. Облив голову водою в третий раз, он прочитал мне письмо Евы и попросил у меня совета по совести и разумению. Подумайте, какая товарищеская откровенность!
ЭНОХ. Любовь смягчает сердца, открывает душу, развязывает язык. Ну что сказал ты хозяину?
ИОСИФ. Ни да, ни нет.
ЭНОХ. Правильно! Положим, у меня в обычае говорить всегда то, что думаю, но в таком деле я немею, точно крот. Не отговаривай мужчину от женитьбы на женщине, в которую он однажды врезался, -- все равно он женится вопреки твоим советам! А буде случится кому-нибудь шепнуть жене, что ты отговаривал, не простит тебе шлюха вины твоей даже и в раю.
ИОСИФ. Я не отговаривал, а просил его положиться во всем на мудрость Бога. Просьба моя имела успех, он тотчас заснул, как лапоть, я -- тоже. Утром он, по обыкновению, сел за работу; хотя игла его сверкала быстро, но мысли, видимо, блуждали далеко. Это я заметил, поглядывая на него исподтишка. Так работал он некоторое время, как вдруг со страшной силой вонзил иглу в свою новую подушку, ударил подушкой по столу, вскочил, быстро прошел наверх, оделся в праздничный костюм, послал за вами, а сам поехал к невесте.
ЭНОХ. Боюсь, что эта женитьба будет для него прыжком в бездну. Ева служит экономкой у двух холостых господчиков и, говорят, пошаливает с ними. Ну, -- да простит Бог грехи людям! А почему ни тот, ни другой не женится на Еве? Ясно почему. Ева, видишь ли, вспыльчива, своенравна, упряма, дерзка, словом, женщина с перцем. (Нюхает табак).
ИОСИФ. И франтиха.
ЭНОХ. Да. Вот почему. Именно. Идя по дороге, она то и дело поглядывает по сторонам на свои развевающиеся подолы, -- для девицы это несколько подозрительная примета. Допустим, она год целый прослужила в Гельсингфорсе в господской семье; но я спрашиваю. -- следует ли поэтому так распушить себе перья, так расфрантиться? Не слишком ли много этого для дочери бедного бобыля. Ну спрашивают ли так: "где растет репа, на земле или на дереве?" Репа, понимаешь?! А Ева однажды именно так спросила крестьянина на базаре. А что скажешь вот на это: "Милый дядюшка, что это за птичка, которая прыгает вон там на дворе?" Она, вишь, не узнала сороки, после того, как побыла в городе! (Сдержанно смеется). Да, я уважаю товарища по ремеслу и не желал бы ему семейного несчастья.
ИОСИФ. По-новому, по-новому пойдет теперь жизнь в этом доме.
ЭНОХ. Боюсь, очень боюсь, что по-новому. -- Ева, вероятно, опять поссорилась со своими господами и задумала дело в гневе. А потом, когда пройдут медовые дни, пожалеет она о своем поступке и захочется ей обратно к прежним господам. У моего друга Авеля, видишь ли, нет тех манер, блеска и щегольства, того гордого звона в голосе, что она привыкла и видеть и слышать. Авель, сказать правду, несколько простоват, но зато малый с добрым сердцем, очень добрым.
ИОСИФ. У него даже имя добряка.
ЭНОХ. А доброе сердце приводит иногда к поступкам, за которыми следует раскаяние. Другое дело я. Я всегда этакий ... серьёзный, степенный, словом, настоящий чурбан. (Усмехается). Что варится в котле-то?
ИОСИФ. Колбаса, крупа, соль и вода. Чу, кажется, на улице шум?
ЭНОХ. Да, да. Знать, приехали. (В сторону). Так, сударыня моя. Ты входишь в новый дом, но я уверен, что не чистая, бескорыстная любовь побуждает тебя к этому. Ручаюсь головой, что ты приставала к своим господам с женитьбою, а когда дело не выгорело, то решилась, в сердцах и гневе, курил махорку вместо господского табаку. (Авель и Ева с узлами в руках входят. Иосиф встречает их низким поклоном, не переставая мешать в котле).
ЭНОХ. Добро пожаловать, жених с невестой!
АВЕЛЬ. Благодарствуем! Хорошо, что ты уже здесь, Эпох. Ты самый нужный теперь человек! Садись, Ева. Рассказал тебе Иосиф, в чем дело?
ЭНОХ. Да, вкратце.
АВЕЛЬ. Наконец-то у меня в доме человек, который хоть рубаху выстирает. Садись, садись. Ева.
ЕВА (в сторону). Вот так изба! Воронье гнездо! (Авель вынимает из узла сахарницу и ставит на стол).
АВЕЛЬ. А ведь сахарница уцелела. -- Знай же, Энох, что с нами сыграли скверную штуку. Ах, безбожники!
ЭНОХ. Барчуки, знать, обидели?
АВЕЛЬ. Благодарю Бога, что еще не поколотили!
ЭНОХ. Известное дело -- зависть.
АВЕЛЬ. Не разрешили, вишь ты, войти в комнаты. Все время стоял я на дворе и принимал вещи Евы. Потом, когда мы были совсем готовы к отъезду, знаешь ли, что они сделали?
ЭПОХ. Да уж, наверно, какую-нибудь каверзу!
АВЕЛЬ. Подходит этак мальчуган, -- господа подослали, -- и говорит: "Хочу, -- говорит, -- поправить шлею у лошади", и тут же, мерзавец этакий, подсунул под хвост лошади кусок горящего трута. А один из барчуков выстрелил ив револьвера, как будто в честь отъезда молодых. Дорогой друг, можешь себе представить, как лошадь пустилась бежать? Она неслась, как бешеная, с поджатыми ушами, лягаясь. Не удивляйся, если скажу, что мы, я и Ева, вопили благим матом, сидя на телеге.
ЭНОХ. Чего тут удивительного. Скорей можно удивляться, что ты еще стоишь тут и рассказываешь, а не лежишь где-нибудь в канаве вверх тормашками.
АВЕЛЬ. Счастье не покинуло меня. Трут, наконец, выпал, и лошадь понемногу успокоилась.
ЭНОХ. Ах негодные барчуки, ах негодяи!
АВЕЛЬ. Уж чего и говорить! Удивляюсь не мало, как могла Ева с ними ужиться до сего времени. Как ты еще раньше не решилась их покинуть, Ева?
ЕВА (в сторону). Дура я, дура! Оставить господ и переехать в эту лачужку!
АВЕЛЬ. Невеста молчит! Что за причина?
ЭПОХ. С непривычки, смущается.
АВЕЛЬ. Дело наше еще не совсем решено. Пора его кончат. Пусть каждый из нас исполнит свою обязанность. Лучше, говорят, быть в утробе медведя, чем у него в зубах. Итак, тебе известно, какой великой важности акт сейчас совершится?
ЭНОХ. Думаю, что известно.
АВЕЛЬ. Сговор, законный сговор! Потому и пригласил я тебя. К делу, Эпох. Но для начала следовало бы произнести маленькую речь, Эпох.
ЭНОХ (кашляя). Так как... так как мы собрались здесь в этот торжественный час с намерением соединить воедино двух рабов Божиих, именно: сельского портного мастера Авеля, сына Симона, и девицу Еву, дщерь Матвея...
АВЕЛЬ. Ее фамилия Хеландер.
ЭНОХ. И девицу Еву Хеландер, соединить их брачными узами на всю жизнь шествовать неразрывно в счастии и горе. Знайте и ведайте, что вы заключаете союз, подобный мертвому узлу, который только смерть своею косою разрубить может. Не забывайте святых обязанностей брачного чина как, с одной, так и с другой стороны, а запечатлейте их со всем тщанием в сердцах ваших. Муж да будет главою своей жены -- ибо это его супружеский долг; жена да будет немощным сосудом мужа -- ибо это ее долг перед ним. После чего соедините ваши руки и шествуйте во имя Отца вместе до гроба при пении веселом птичек. -- Да, что ты скажешь от себя, Авель?
АВЕЛЬ. Я ничего не имею сказать.
ЭНОХ. В таком случае, дай сюда обручальное кольцо.
АВЕЛЬ. Вот кольцо.
ЕВА (в сторону). Что мне делать? Принять или нет, кольцо? Ах, дура я, дура!
ЭНОХ и ИОСИФ, который, не переставая мешал в котле, присоединяется к пению, поют: "Диавольские козни от нас отжени..."
ЕВА. Чего тут распелись! Замолчите лучше.
АВЕЛЬ. Шш, шш| Невеста, кажется, не любит пения.
ЭНОХ. Гм... по-моему, пение выше чтения.
ЕВА. Еще бы ты вздумал петухом петь!
ЭНОХ. Петухом?
ЕВА. Не хочу пения, говорю я!
АВЕЛЬ. Нет, нет, -- если такова твоя воля.
ЭНОХ (в сторону). Ну разве не говорил я, что она с перцем?
ИОСИФ (в сторону). Новая, новая жизнь начинается теперь под этой крышей.
АВЕЛЬ. Оставим пение для другого раза. -- Ну, Ева, вступай в мою семью бесстрашно и привыкай к дому.
ЕВА. Не к дому, а к человечьей берлоге! (Молчание).
АВЕЛЬ (в сторону). Человечья берлога... Довольно резко- сказано. (Вслух). Не отрицаю, что жилище мое ветхое, но на месте старого мы построит новое, гораздо лучшее.
ЕВА. Когда-то что будет, а до тех пор еще натерпишься^ горя!
А. Киви. !7S
АВЕЛЬ. Отнюдь нет, если будешь жить по-прежнему разумна.
ЕВА. Только теперь я поняла, какие комнаты я оставила! Какая разница! Дура ты, дура! Из палат да -- в берлогу! Ушла от веселых господ и залезла к портному в лачугу. Какая разница, какая разница!
ЭНОХ. Разница в некотором роде большая, но только в некотором роде...
ЕВА. Молчи ты, ворона!
ЭНОХ (в сторону). Ай-дьяй-дьяй! Сколько желчи у этой женщины!
ИОСИФ (в сторону). Новая, новая пойдет у нас теперь жизнь.
АВЕЛЬ (в сторону). Она начинает куражиться и, как, видно, раскаивается! А я-то, я-то, несчастный, полюбил ее не в шутку! Скажу ей, что у меня есть деньги, сорок рейхсталеров. Славная сумма! (Вслух). Правду сказать, я не богат, конечно, не богат, и денег у меня не много, всего-на-всего сорок талеров.
ЭНОХ. Сорок талеров! О, имея такие деньги, нет нужды ходить с поджатым хвостом.
АВЕЛЬ. Чваниться тут нечем, но, конечно, маленькое достояние все-таки есть. Как бы то ни было, но поверь, Ева, что, избравши меня, ты не села в лужу.
ЕВА. Я к черту в сани села, вот что! Разве едучи сюда не казалось мне, что еду прямохонько в преисподнюю! Так сразу и подумала. Зачем, зачем сунули они под хвост лошади горящий трут!
ЭНОХ. Негодяи!
АВЕЛЬ. Подлецы! Пойти в суд, так не сдобровать бы им. Горящий трут! Да еще и стреляли!
ЭНОХ. Ай-дьяй-дьяй!
АВЕЛЬ. Вспомнить только, кровь кипит! Вот от каких зверей ты ушла и стоишь теперь в комнате почтенного и благочестивого человека.
ЕВА. Портной! -- Портки!
АВЕЛЬ. Ты бесчестишь мое ремесло?
ЭНОХ. Не следует, не следует хулить портняжное дело.
ЕВА. Мне ли быть замужем за портным?!
АВЕЛЬ. Ева, неужели ты не понимаешь, что слова твои недостойны и язвительны, и что ты своей манерой портишь высокоторжественную радость нашего сговора? Портной Авель! А кто такой портной Авель? Был ли я уличен в воровстве и потому повешен? Никогда! Или я чужую жену ласкал, щекотал? Ничуть! Кто это скажет обо мне?! Я ставлю это тебе на вид, Ева Хеландер. Смотри мне в глаза и отвечай!
ЕВА. Кто ты такой в самом деле?
АВЕЛЬ. Ни больше, ни меньше, как портной Авель, человек чести и почтения, годен в свидетели, когда угодно и в крестные хотя бы княжеским детям.
ЕВА. Не была ли мать твоя рудомойка, и не бегал ли ты за матерью из деревни в деревню, таская мешок с рожками?
АВЕЛЬ. Так что рожки трещали. Да, это был -- я!
ЕВА. Тот самый мальчишка, который однажды, будучи пастухом, загнал коров на луг моего покойного отца, а сам забрался на сеновал спать. Но, к счастью, случай привел батькину дочь на луг, и она тебе порядком таки нагрела тогда спину. Ты это помнишь?
АВЕЛЬ. Как не помнить. Показать бы тебе сейчас мою спину, так ты бы и теперь еще увидела следы беспощадного насилия над неразумным мальчуганом, каким я был в те поры.
ЕВА. По делом тебе. Сидеть в сарае в то время, как коровы топтали луг, -- это хорошо, по-твоему?
АВЕЛЬ. Ах, Боже мой! Ну и нашла ты к чему придраться! Какое, скажи, пожалуйста, великое делю!
ЭНОХ (усмехнувшись). Подумаешь! Быль молодцу не укор.
АВЕЛЬ. Что тебе еще известно обо мне, фрейлина Хеландер, у которой "глазки ясны, так прекрасны и речь течет слащаво", как поется в одной любовной пеоне? Что окажешь еще, красавица? Ну-ка?
ЕВА. Очень надо! Стань я все рассказывать, что знаю, так, пожалуй, еще застрянешь у тебя надолго.
АВЕЛЬ (в сторону). Застрянешь надолго... Чуется мне, что она собирается на попятный, Но, быть может, все это только, чтобы испытать мой характер.
ЭНОХ. Уже давно с болью сердца слушаю я, как девица Хеландер всемерно старается уязвить честь и доброе имя моего друга и приятеля. А потому, да будет мне позволено заглянуть в кондуит самой девицы Хеландер! Знаешь ли ты, что о тебе все вслух говорят на селе? Какая слава о тебе ходит? Как живешь ты со своими барчуками? Хуже магометанки. Священный гнев овладевает много, когда подумаешь о твоей жизни. Да простит вам Бог вашу скверную жизнь! Да простит Он тебя и твоих барчуков! Что там делается у вас?' Скажи-ка, негодница! Вы развращаете молодое поколенье, внушаете ему неуважение к святости брачного чина! Потаскуха! Этому ли тебя учили отец с матерью? Этому ли ты училась при конфирмации? А когда была ты у причастия в последний раз? Ну-ка, скажи?
ЕВА. Какое тебе до меня дело, нахал?
ЭНОХ. Я один из твоих ближних, и христианская обязанность побуждает меня указать тебе на твою непотребную жизнь, шлюха!
ЕВА. А мне ужасно хотелось бы вогнуть и перегнуть тебя тысячу раз и выбросить в окно, нахал, нищий, дрянь! Ты сведешь меня с ума!
ЭНОХ. Э-э! Видно задел за живое. Это мой обычай. Я иду без страха к цели, пру прямо, как окунь, своей дорогой. -- За тебя, за твою безбожную жизнь я хочу приняться без всякой жалости, если ты не исправишься.
ЕВА. Как жила, так и буду жить. Что ты мне сделаешь?
ЭНОХ. Донесу пастору.
ЕВА. Посмей только, если хочешь, чтобы мои господа угостили тебя свинцом по заду.
ЭНОХ. И у меня найдется ружье.
ЕВА. Из него и воробья не убьешь!
ЭНОХ. Убьет хоть ведьму, если понадобится!
АВЕЛЬ. Ну, не ссорьтесь, не ссорьтесь. А ты, Энох, перестань упрекать Еву. Ведь она будет моею женою, а пословица, говорит, что "муж с женою, что мука с водой".
ЕВА (в сторону). Твоею женою...
ЭНОХ. Правду, сущую правду-матушку высказать, ей же на пользу. Обычай мой или напролом, прямо и бесстрашно. (Нюхает табак).
АВЕЛЬ. Я начинаю понимать, что имела в виду Ева, когда говорила дерзкие и ядовитые свои, слова: она испытывала мой характер. Пусть она простит мою близорукую запальчивость. Все мы грешим, прости Господи, всюду и везде. А это очень печально. Часто при первой встрече с человеком думаешь: вот -- славный малый! Но поживи-ка с ним малость да постранствуй, и увидишь, что и он умеет щетиниться и норовит дать тебе щелчка. А это неприятно. Много видел я видов на белом свете, -- не даром же говорят, что гость недолго гостит, да много видит. -- Ишь ты, никак в пот вогнала, шельма-девка, своей пыткой! (Берет платок из кармана и задевает рукой за сахарницу, которая падает на пол и разбивается).
ЕВА. Ах, Боже мой!
ИОСИФ. Горе, горе хозяину! Что он сделал!
ЕВА. Разбил, разбил мою сахарницу!
ЭНОХ (в сторону). Бедный Авель! Стоит он перед ней, как мокрая курица и краснеет, как луна ясным вечером.
ЕВА. Разбил, разбил, ворона, мою сахарницу, фарфоровую сахарницу, дорогой подарок от господ в день ангела. -- Заплати, сию минуту заплати за сахарницу, сорока, пугало воронье!
ЭНОХ (в сторону). Ай-дьяй-дьяй! С перцем женщина, с перцем!
АВЕЛЬ. Так вот как у нас! Ты смеешься надо мной, а выходить за меня и не думаешь!
ЕВА. Чертовка за тебя выйдет, а не я.
АВЕЛЬ. Эпох, спроси-ка у нее тут при Иосифе: выходит она за меня или нет?
ЭНОХ (кашляя). Я спрашиваю тебя, Ева Хеландер, имеешь ли ты серьёзное намерение выйти замуж за Авеля Симонова, или нет?
ЕВА. Чихать мне на него, вот что! Ухожу обратно к своим господам.
АВЕЛЬ (в сторону). Вот как!
ЭНОХ (в сторону). Ну, не дрянь ли?
АВЕЛЬ. Спроси-ка у ней еще второй раз.
ЭНОХ. Я еще раз опрашиваю тебя, Ева Хеландер, имеешь ли ты серьёзное намерение выйти, за Авеля Симонова, или нет?
ЕВА. Чихать мне на него! Разве не сказала я, чихать! (Долгое молчание).
АВЕЛЬ. Спроси-ка у ней еще третий раз.
ЭНОХ. Я третий раз спрашиваю тебя, Ева Хеландер, имеешь ли ты серьёзное намерение выйти за Авеля Симонова?
ЕВА. Ну его к черту! (Топает яростно ногами). Плюю на него, плюю, плюю! Неужели не слышите, глухари завороженные! (Молчание. Со стороны очага слышится сильное шипение).
АВЕЛЬ. Ты что зеваешь?! Дар Божий в очаг льешь, разиня-! (Хватает Иосифа за шиворот).
ИОСИФ. Хозяин!
ЭНОХ (удерживает Авеля). Воздержись от гнева, Авель, воздержись!
АВЕЛЬ. Это страшный день моей жизни!
ЕВА. Заплати за сахарницу, слышишь?! За сахарницу!
АВЕЛЬ. За сахарницу! Разве начинается светопреставление? Разве возвращает мертвых земля и океаны, смерть и пылающий ад? Да будет проклят сегодняшний день!
ЕВА. Горе мне, дуре, горе!
АВЕЛЬ. Потаскуха, отдай кольцо!
ЕВА. О-о, с большим удовольствием... (Авель берег кольцо и с силой бросает на пол).
ЭНОХ. Что ты, что ты, друг мой! (Подбирает кольцо).
АВЕЛЬ. Женщина! Ты зачем меня обманула и заставила везти себя сюда в дом мой?
ЕВА. Вольно тебе было обманываться.
ЭНОХ. Ай-дьяй-дьяй!
АВЕЛЬ. Так-с!
ЕВА. Отвези меня назад, портной!
АВЕЛЬ. Так-с! Отвезу, отвезу, если заплатишь две марочки! Иосиф будет править. Две марочки!'
ЕВА. Ни пенни. А сахарница?!
АВЕЛЬ. Хорошо! Пусть будет так: сахарница за конец сюда, а назад пойдешь пешочком с узлами. Истинно так.
ЭНОХ. Хотелось бы мне, страшно хотелось бы мне видеть, как она вернется к обоим господам. Я думаю, что я увидел бы длинный-предлинный нос.
ЕВА. Ого! Портной Эпох, -- не печалься обо мне. -- От господ будут сначала шутки и насмешки, на которые я отвечу слезами, а к вечеру все превратится в радость и веселие. Вот и весь фокус.
ЭНОХ. Ну и природа женская! Чудо чудес! Вечное столпотворение солнечных дней и туманного ненастья без конца и без начала! По пословице: баба на печи лежит, семьдесят семь дум передумает. Следует ли после этого удивляться, что мы никогда не будем в состоянии понять этакого зверя.
ЕВА. Подавай лошадь, Авель! Подводу!
АВЕЛЬ. Куражишься?
ЭНОХ. Подводу? Знаешь ли ты, какую подводу ты всем этим заслужила?! Черт побери! Дать бы тебе изрядную порку. Я бы держал за голову, Иосиф за ноги, а Авель всыпал бы горячих тебе с заднего двора.
ЕВА. Авель!..
АВЕЛЬ. Да-а! Ты думаешь, я не способен на это. (Ева начинает собирать свои, узлы, напевая какую-то песню). Иосиф, давай на стол. Мы сядем кушать, а она пойдет восвояси... (Иосиф подает). Нехорошая она женщина!
ЭНОХ. Настоящая сова!
АВЕЛЬ (в сторону). О, несчастный день! Кажется мне, что сердце мне разрезали надвое. -- Так, Иосиф, так. Садись-ка ты! Сядем, Эпох!
ЭНОХ. Мы сядем и покушаем, именно -- мы. (Авель, Энох и Иосиф садятся за стол).
АВЕЛЬ. Бывают -же дела на свете!
ЭНОХ. И не говори.
АВЕЛЬ. Ева, Ева! Что я тебе сделал, что ты сыграла со мною такую шутку?
ЭНОХ. Стоит тебе о ней так печалиться.
АВЕЛЬ (в сторону). Она, знай себе, напевает.
ЕВА (уходит с узлами). Прощайте!
АВЕЛЬ. Прощай!
ЭНОХ. Ушла вертунья! Но за такое дело, за шутку ее господчиков и наглый обман девки, ты должен их притянуть к ответу, должен показать, можно ли безнаказанно смеяться над порядочным человеком.
АВЕЛЬ. Я бы не прочь проучить их, да ладно ли будет? Барчуки эти ходят в лес с ружьем и могут меня подстрелить. Ты должен знать, что самый большой трус, имея -ружье, может мигом убить наихрабрейшего героя, если у него нет ружья.
ЭНОХ. Ого! Человека не так-то легко убить.
АВЕЛЬ. А кто поручится? Эти барчуки злого нрава и злопамятны. Ты встретишь их в лесу случайно, а они пристрелят- тебя, как собаку. Что тогда поделаешь?
ЭНОХ. Однако, мое сердце не унимается. Я не потерплю этой поганой жизни барчуков с девкой, Пастор должен- знать все.
АВЕЛЬ. Я опрашиваю, что ты сделаешь, если они тебя убьют?..
ЭНОХ (горячо). Пусть! На это нельзя смотреть.
АВЕЛЬ (в сторону). Что делается со мною? Почему темнеет мой разум? Я боюсь, я боюсь... (Громко). Была ли здесь господская Ева? Я, бедный, полюбил ее крепко. Была ли здесь господская Ева?
ЭНОХ. Она, она -- вертунья. Но к чему -спрашиваешь ты ее? Разве она не сидит у тебя в памяти?
ИОСИФ. Горе нам, горе! (Встают из-за стола).
ЭНОХ. Ради Бога, Авель! Не давай воли печати.
ИОСИФ. Горе, о горе! Посмотрите, посмотрите, как ворочает глазами хозяин! Он сходит с ума!
ЭНОХ. Нет, Авель! Как хочешь, но тебе не следует так задумываться и печалиться. Перестань! Не то, смотри, я тебя вздую.
АВЕЛЬ. Ничего, ничего особенного. Только больно хватает за сердце, когда вспоминаю, какая у нее была высокая грудь...
ЭНОХ. К черту ее, потаскуху! .
АВЕЛЬ. Ну-ну, ладно!
ЭНОХ. Неужели это, по-твоему, несчастье?
АВЕЛЬ. Видишь ли, друг мой, я считал себя уже почти за женатого человека, и вдруг я снова старый холостяк, жизнь которого похожа на жизнь таракана, дремлющего в трещине бревна. О, друг мой! Когда я ехал с ней на телеге и увидел мухомор у ворот конского пастбища, я подумал: то-то будет блаженство. Когда мы с ней в сентябрьские дни пойдем в лес с лукошками и, гуляя по лесу, будем собирать грибы! Но теперь все погибло, и нет мне утешения.
ЭНОХ. Есть, есть большое утешение, друг мой! Старые холостяки, как мы с тобой, играют свою свадьбу по ту сторону смерти, среди мириадов танцующих звезд. Там для них уготованы невесты вечные, а женатые будут смотреть да пальцы облизывать.
АВЕЛЬ. Хе, хе! Такие, например, как Калле Карипила.
ЭНОХ. Именно.
АВЕЛЬ. Говори, друг мой, о чем-нибудь веселом, говори, не то плохо будет со мной!
ЭНОХ. Нет причины печалиться, нет. Видишь ли! Когда у соседей начинается вечер, у нас с тобой только еще утро золотое. Нам кукует кукушка, для нас пиликает зяблик; луга блаженства расстилаются у ног наших, а над -головами вечно голубое небо, где ангелы играют на- арфах. Истинно так, истинно, друг мой. -- А вот, что -я тебе еще скажу... у меня есть сосед лейтенант, мужчина строгий. Иной раз он так разозлится на крестьян, что свет из глаз потеряет, того гляди ум за разум зайдет... Так, знаешь, что он в таком случае делает?! Велит дочери на рояли играть, а сам с уважаемой лейтенантшей танцевать примется. И что же ты думаешь? Всю его злобу -- как рукой снимет! А, не испробовать ли нам, старина, эту самую штучку? Иосиф, спой-ка песенку "Курьеры наехали" да отбивай погромче ногой такт.
ИОСИФ. Не могу я теперь петь.
АВЕЛЬ. Почему не можешь? Ты же знаешь песню.
ИОСИФ. Слезы мешают.
АВЕЛЬ. Пой, а мы станцуем. Пой, Иосиф, не то голова кругом пойдет!
ИОСИФ. Ай-ай-ай.
ЭНОХ. Пой, ради Бога, пой, Иосиф!
АВЕЛЬ. Пой, а то смотри -- возьмусь за аршин! Пой "Курьеры наехали".
ИОСИФ. Ладно уж, спою!
ЭНОХ. И отбивай ногой такт. (Иосиф поет, отбивая такт ногой. Авель и Энох танцуют вальс с сильно согнутыми во внутрь коленами, делая широкие движения соединенными руками).