Аннотация: Boris Lensky. Перевод Веры Ремезовой Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. IX-XII, 1889.
БОРИСЪ ЛЕНСКІЙ.
Романъ Осипа Шубина.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
"Кто хочетъ знать, какъ велика сила очарованія, производимаго на людей музыкой, тотъ долженъ идти въ концертъ Бориса Ленскаго.
"Борисъ Ленскій!... Самое имя звучитъ чѣмъ-то легендарнымъ,-- магическія чары окружаютъ этого человѣка и его скрипку. Для каждаго, кто хоть разъ побывалъ въ его концертѣ, въ страстномъ выраженіи на лицахъ женщинъ, внимающихъ ему, есть что-то, что въ воспоминаніи всегда сливается съ упоительными звуками его игры. Лучшія, благороднѣйшія женщины, слушая его волшебную скрипку, испытываютъ страстное упоеніе, заставляющее ихъ терять самообладаніе. Въ Россіи Бориса Ленскаго зовутъ бѣсовскимъ скрипачемъ и для объясненія дьявольскаго очарованія, производимаго его искусствомъ, тамъ разсказываютъ слѣдующую странную сказку.
"Лѣтъ около пятидесяти тому назадъ по бѣднѣйшему кварталу города Москвы пробирался грязный, некрасивый ребенокъ, который, чтобы заработать себѣ скудное пропитаніе, кое-какъ пиликалъ на скрипкѣ; иногда ему перепадало нѣсколько копѣекъ, ласки же онъ никогда не видѣлъ ни одной. Этотъ ребенокъ былъ Борисъ Ленскій. Его сердце жаждало ласки. Тогда его встрѣтилъ дьяволъ и началъ соблазнять заманчивымъ искушеніемъ. Весь свѣтъ хотѣлъ онъ повергнуть въ его ногамъ, лишь бы мальчикъ за это отдалъ ему свою душу, но ребенокъ испугался и отвѣтилъ: "нѣтъ". Дьяволъ пошелъ своею дорогой, скрежеща зубами о томъ, что ему не удалось завладѣть человѣческою душой. Но вдругъ онъ обернулся и крикнулъ мальчику: "Я ничего не требую отъ тебя, сохрани твою душу, но отъ меня ты долженъ принять одинъ даръ. Твое искусство будетъ полно очарованія, передъ которымъ никто не устоитъ". Мальчикъ удивился великодушію дьявола и принялъ подарокъ. Дьяволъ же злорадствовалъ, говоря, что если отъ него ускользнула одна душа, то въ его руки попадутъ десятки тысячъ другихъ душъ. Но скрипачъ скоро замѣтилъ, какое проклятіе выпало на его долю.
"Уничтожая все благородное и, вмѣстѣ съ тѣмъ, чувствуя отвращеніе къ такой силѣ въ самомъ себѣ, онъ скитается по свѣту, нигдѣ не находя покоя и радости, безсильный противъ своего собственнаго демоническаго искусства -- слѣпаго орудія въ рукахъ дьявола! И съ отчаяніемъ въ душѣ онъ жаждалъ найти созданіе, которое устояло бы передъ его дьявольскими чарами, и не находилъ.
"Такова русская сказка. Si non è мего, è ben trovato! Теперь Ленскій на службѣ у дьявола посѣдѣлъ и постарѣлъ. Его друзья со страхомъ замѣчаютъ все сильнѣе выступающіе слѣды физическаго упадка. Въ искусствѣ онъ стоитъ выше, чѣмъ когда-либо и отъ его скрипки несется дикая, торжествующая и полная отчаянія лебединая пѣсня".
Эту высокопарную статью читала декламаторскимъ тономъ старая дама, въ которой съ перваго взгляда можно было узнать англичанку и старую дѣву. На ней было надѣто коричневое шерстяное платье и маленькій бѣленькій чепчикъ на рыжемъ парикѣ; ея профиль носилъ слѣды увядшей красоты и вообще своею внѣшностью она напоминала рисунокъ перомъ Давида, изображающій Марію Антуанету на пути къ эшафоту. Она сидѣла у камина въ хорошенькомъ салонѣ, уставленномъ дорогими бездѣлушками.
Дѣло происходило въ Парижѣ. Газета, которой увлеклась старая англичанка, былъ нумеръ Фигаро, а окна хорошенькаго салона выходили въ паркъ Монсо.
Другая, молодая дама, одѣтая для прогулки, въ той же комнатѣ наскоро и, повидимому, недовольно разбирала только что распакованный ящикъ книгъ. Немного обиженная тѣмъ, что ея чтеніе не вызвало никакого замѣчанія со стороны слушательницы, старая англичанка воскликнула:
-- Ну, что скажете вы объ этой легендѣ?
-- Что могу я сказать?-- отвѣтила, не отрываясь отъ книгъ, молодая женщина на безукоризненнымъ англійскомъ языкѣ, но не съ англійскимъ произношеніемъ, -- что французы пишутъ много глупостей, когда хотятъ возвысить цѣны концертныхъ билетовъ.
-- Нита!-- воскликнула возмущенная англичанка,-- не будете же вы утверждать, что эта статья ничто иное, какъ обыкновенная реклама?
-- Конечно, буду утверждать,-- послѣдовалъ спокойный отвѣтъ.-- Я твердо убѣждена, что и статью-то написалъ импрессаріо Ленскаго.
-- Well, I say, Нита, съ вами произошла удивительная перемѣна!-- воскликнула миссъ Вильмоть съ удивленіемъ и негодованіемъ, опустивъ обѣ руки на колѣни.-- Но реклама это или нѣтъ, только успѣхъ Ленскаго говоритъ за себя. Парижане стремятся въ его концерты, какъ безумные... Недавно передъ дверями залы Эрара произошла такая давка, что должна была вмѣшаться полиція.
-- Ба!-- отвѣтила Нита,-- мнѣ говорили хорошіе музыканты, что Ленскій страшно слабѣетъ. Увлеченіе, съ которымъ французы прославляютъ его, только новое доказательство ихъ чрезмѣрнаго поклоненія всему русскому. Меня возмущаетъ.это идолопоклонство.
-- Ну, Нита, мнѣ кажется, что вы-то меньше всѣхъ имѣете право удивляться этому, -- флегматично замѣтила англичанка.-- Вы сами, сколько мнѣ помнится, порядочно увлекались въ этомъ направленіи.
-- Это не упрекнетъ себя въ ошибкѣ молодости!-- отвѣтила Нита, пожавъ плечами.-- Къ счастью, въ политическихъ вопросахъ только мы осуждены никогда не признавать своихъ ошибокъ; въ остальныхъ страстяхъ перемѣны дозволяются.
-- Удивительная перемѣна произошла въ васъ, Нита!-- повторила англичанка, отъ удивленія все еще неподвижно сидѣвшая въ позѣ ассирійскаго идола, точно окаменѣвшая, и все еще держа руки на колѣняхъ.-- Вы увлекались не только русскими, но и Борисомъ Ленскимъ, и какъ увлекались!-- Яркая краска залила блѣдныя щеки Ниты, взоръ ея омрачился.
-- Good bye, миссъ Вильмоть,-- произнесла она, не отвѣчая на замѣчаніе старухи, и направилась къ двери.
-- Не хотите вы развѣ выпить чашку чаю, прежде чѣмъ идти, Нита?-- крикнула ей вслѣдъ англичанка.
-- Нѣтъ, миссъ Вильмоть, я должна спѣшить, чтобы до сумерокъ дойти до мастерской. Я обѣщала Сонѣ придти; и такъ, еще разъ до свиданья.
"Изумительная перемѣна... необыкновенно изумительная перемѣна!-- повторяла миссъ Вильмоть, съ тѣмъ же удивленнымъ выраженіемъ лица смотря на дверь, только что затворившуюся за ея "молодымъ другомъ". Затѣмъ она протянула руку за газетой, чтобы сѣсть переводить на нѣмецкій языкъ, къ которому лѣтъ двадцать она чувствовала несчастную любовь, статью о дьявольскомъ скрипачѣ, но напрасно -- нумера Фигаро нигдѣ не было.
II.
Нита фонъ-Санкіевичъ была молодая австріячка, жившая въ Парижѣ вполнѣ независимо, на собственныя средства. Миссъ Вильмоть, бывшая ея воспитательница, завѣдывала теперь хозяйствомъ въ ея домѣ. Если относительно миссъ Вильмоть можно было сразу опредѣлить, что она старая дѣва англичанка, напоминающая Давидову Марію Антуанету, то, напротивъ, было очень трудно дать въ такихъ же короткихъ словахъ хотя приблизительно ясное и наглядное описаніе Ниты. Ея высокая фигура, стройная и тонкая, съ продолговатыми руками и ногами, заключала въ себѣ какую-то суровую, точно неприступную прелесть, которую греки любили придавать статуямъ Діаны. Ея роскошные волосы, обстриженные на лбу и заложенные на затылкѣ пышнымъ узломъ, были свѣтлокаштановаго цвѣта, продолговатое лицо было блѣдно, съ правильными чертами, тонкимъ носомъ и полными, надменно вздернутыми губами. Но самымъ замѣчательнымъ въ ея лицѣ, самымъ замѣчательнымъ въ ней во всей были глаза -- большіе, лучистые сѣрые глаза съ зеленоватымъ отблескомъ, глаза, то вдругъ темнѣющіе, то дѣлающіеся страшно, безконечно глубокими, глаза, смотрящіе иногда такъ, точно испытали всѣ земныя страданія, и вслѣдъ затѣмъ сверкаюющіе такъ вызывающе и холодно, точно они не вѣрили, что можетъ быть горе, котораго нельзя побѣдить веселою шуткой.
Лѣта ея трудно было опредѣлить. Какъ всему ея существу недоставало беззаботнаго юнаго веселья, такъ и внѣшность ея, несмотря на гладкую, какъ слоновая кость, кожу, была лишена свѣжести. Ей можно было дать между двадцатью двумя и двадцатью восемью годами, а по манерамъ можно было принять за сорокалѣтнюю женщину. Она была дочь урожденной графини Беренбургь и барона Санкіевича, завоевавшаго себѣ на полѣ битвы орденъ Маріи-Терезіи и баронскій титулъ. Родители ея умерли. Съ родственниками отца она не имѣла никакихъ связей; съ безчисленною родней матери состояла въ наилучшихъ отношеніяхъ, хотя не очень поддавалась ихъ вліянію. "Мнѣ было бы неловко, если бы я должна была быть такъ знатна, какъ Эланъ Беренбургь",-- часто повторяла она, и особенно любила она говорить это въ лицо самому Элану Беренбургь. Эланъ Беренбургь грустно покачивалъ на это головой и сокрушался надъ ея странностями, не отнимая у нея ни своего уваженія, ни даже своей симпатіи. Самый строгій приговоръ, который произносили надъ нею родные, былъ: "Нита оригиналка".
Она любила независимость, но честь фамиліи была безопасна въ ея рукахъ. Никто никогда не сомнѣвался въ этомъ. Нита Санкіевичъ была одной изъ тѣхъ дѣвушекъ, которыхъ клевета не смѣетъ коснуться.
Тонкій наблюдатель, или, скорѣе, считающій себя таковымъ, по мрачной тѣни въ ея глазахъ, заподозрилъ бы или тайную, или уже пережитую несчастную любовь; но даже самые близкіе люди, знавшіе ее съ дѣтства, не могли сказать, гдѣ искать предмета этой любви.
Дѣвушка быстрымъ шагомъ направилась изъ улицы Мурильо, гдѣ жила, черезъ паркъ Монсо къ бульвару Каруселя. Мелкій дождь моросилъ съ сѣраго ноябрьскаго неба. Она сдѣлала знакъ конкѣ, прибавила шагу и ловко вскочила въ карету. Внутри вагона не было ни одного свободнаго мѣста, на площадкѣ тоже все было занято. Мужчины при видѣ представительной дамы въ простомъ суконномъ платьѣ и изящной шляпѣ потѣснились, чтобы дать ей мѣсто. Нита привыкла къ тому, что ей оказываютъ вниманіе всюду, гдѣ она появляется, и потому не обратила особеннаго вниманія на вѣжливость своихъ сосѣдей. Почти сейчасъ же отворилась дверь и господинъ, сидѣвшій внутри рагона, предложилъ ей свое мѣсто, которое она приняла, но почти въ ту же минуту раскаялась. Снаружи было прохладно и весело, внутри же вагона воздухъ былъ тяжелъ и пропитанъ запахомъ съѣстныхъ припасовъ.
Направо отъ Ниты сидѣла дама, по всей вѣроятности, учительница, которая, бѣгая отъ ученицы къ ученицѣ, должна дорожить временемъ, и ѣла песочное пирожное, смахивая крошки на платье Ниты; налѣво отъ Ниты сидѣла простая женщина и держала на колѣняхъ четырехъ или пяти-лѣтняго ребенка и нѣсколько пучковъ рѣпы и свеклы. Ребенокъ мазалъ своими грязными башмаками платье сосѣдей. Напротивъ ея худой священникъ въ трехъугольной шляпѣ читалъ свой молитвенникъ; рядомъ съ нимъ молодой человѣкъ, бритый, въ опушенной мѣхомъ шубѣ,-- вѣроятно, писатель, ученикъ новѣйшей школы Ришпена,-- не спускалъ съ нея глазъ, причемъ безпрестанно снималъ шляпу и проводилъ рукой по лбу, стараясь показать свою завитую голову. Чтобы избѣжать его нахальныхъ взглядовъ, Нита развернула газету, которую захватила въ муфтѣ, и начала читать. Это былъ потерянный миссъ Вильмоть нумеръ Фигаро. На всѣ стороны перевертывала она листъ, стараясь заставить себя интересоваться новостями "Желѣзной маски", "Ign о tus" и "Господина изъ оркестра". Напрасно! Безпрестанно, точно влекомые магнетизмомъ, взоры ея останавливались на статьѣ, озаглавленной: Борисъ Ленскій.
-- Смѣшная реклама,-- прошептала она,-- но сказка не дурна!
Площадь Пигаль!... Конка остановилась. Два пучка рѣпы полетѣли Витѣ на колѣни, всѣ ея рисовальныя кисти разсыпались изъ муфты на полъ, четыре человѣка выходили изъ конки, семь хотѣли войти. Среди этой суматохи, молодой человѣкъ съ завитками помогъ Нитѣ собрать кисти и, подавая ихъ съ жеманною улыбкой, произнесъ:
-- А, мадемуазель художница!
И на солнцѣ есть пятна, и у лучшаго человѣка есть свои непріятныя качества: Нита фонъ-Санкіевичъ -- художница!
III.
Искусство!... Что такое искусство? Окристаллизированный воздушный замокъ, осуществившаяся мечта, похищенный кусокъ неба, который люди думаютъ перекинуть черезъ пропасть пошлой пустоты своего существованія, -- осязаемый или неосязаемый обманъ идеализированной жизни, при видѣ котораго мы отвлекаемся отъ жалкой дѣйствительности, -- пріятный обманъ, старающійся дать душѣ пищу, которой лишено тѣло,-- роскошь, которою можетъ наслаждаться и нищій, и царь... Таково оно по существу. А въ дѣйствительности?.. Для мужчинъ оно -- бурное море, по которому они стремятся къ досягаемому или недосягаемому; для женщинъ -- по большей части спокойная гавань, въ которую онѣ, утомленныя безплодною погоней за счастьемъ, заходятъ на какой-нибудь дырявой и негодной лодкѣ, чтобы найти послѣднюю пристань для своего полуистерзаннаго существованія.
Мужчины начинаютъ съ художественнаго призванія, женщины по большей части кончаютъ имъ.
IV.
У Ниты была собственная мастерская въ домѣ, стоящемъ въ глубинѣ двора въ улицѣ Фрохотъ. Уже нѣсколько мѣсяцевъ она раздѣляла ее съ подругой, молодою русскою дѣвушкой.
Въ мастерской Ниты было двѣ двери: одна выходила прямо на дворъ, другая соединяла отдѣльное помѣщеніе Ниты съ большою школой живописи, во главѣ которой стоялъ Сильвенъ. Ключъ отъ мастерской лежалъ у Ниты въ карманѣ, но, прежде чѣмъ она успѣла вложить его въ замокъ, дверь отворилась изнутри. Хорошенькая блондинка, съ вздернутымъ носикомъ, прекраснымъ цвѣтомъ лица, большими голубыми глазами и пріятнымъ выраженіемъ полныхъ алыхъ губокъ, бросилась къ ней на встрѣчу и обняла ее, точно онѣ не видались два года. Это была Соня, т.-е. Софья Дмитріевна Казина. Высокаго роста, плотная, но не лишенная граціи, она была представительницей великорусскаго типа, того здороваго славянскаго типа, который у большинства малороссіянокъ черезъ каплю романской, татарской или кавказской крови не то исказился, не то облагородился, и, во всякомъ случаѣ, измѣнился интереснымъ, причудливымъ образомъ.
Мягкая, добрая, скорѣе склонная спокойно переносить страданіе, чѣмъ горячо возстать противъ него, одаренная способностями и вѣрнымъ пониманіемъ искусства и литературы, но безъ особеннаго дарованія къ чему-либо, горячо любящая, но сдержанная въ выраженіи своихъ чувствъ, она принадлежала къ средней категоріи русскихъ женщинъ, считающейся въ Россіи нормальной, за границей же почти неизвѣстной.
-- Опоздала я?-- спросила Нита.-- Былъ уже г. Сильвенъ?
-- Нѣтъ,-- отвѣтила Соня,-- мы начинаемъ уже приходить въ отчаяніе.
-- Гдѣ твоя "скромная жизнь", покажи мнѣ?-- спросила Вита.-- Ахъ, вотъ,-- и она наклонилась, чтобы разсмотрѣть картину, на которой добросовѣстно выписаны были штофъ, чайникъ, три рѣдьки и двѣ луковицы. Переводя взоръ съ картины на подругу, съ подруги опять на картину, Нита ощущала безпокойство, всегда овладѣвающее человѣкомъ, когда онъ хочетъ заставить себя сказать похвалу, а его врожденная правдивость связываетъ ему уста. Въ то же время она думала: какъ странно, что у русскихъ, при всей ихъ талантливости, такъ мало способности къ живописи!
Соня сняла, между тѣмъ, свой сѣрый, вышитый красною бумагой фартукъ и занялась мытьемъ рукъ въ японскомъ салатникѣ, превращенномъ ими въ умывальный тазъ.
-- Ты недовольна, Нита?-- спросила Соня своимъ пѣвучимъ русскимъ говоромъ.
-- Чай, вѣчный чай! Дома меня только что преслѣдовала миссъ Вильмоть своими приглашеніями пить чай. Вотъ что значитъ жить между англичанкой и русской. Только и знаютъ, что свой чай, вѣчный чай.
-- Да, вѣдь, чай замѣчательно вкусенъ,-- простосердечно замѣтила Соня.-- Его можно пить даже тогда, когда все противно. Одна моя старая тетка говорила мнѣ какъ-то: чай самый преданный другъ, котораго только она имѣла въ жизни. Грустно, когда приходится говорить это въ шестьдесятъ лѣтъ, не правда ли?
-- Жизнь не весела, -- коротко отвѣтила Нита.-- Ну, а кто твой самый преданный другъ?-- прибавила она дружескимъ тономъ, слегка потрепавъ дѣвушку по щекѣ.
-- О, у меня много друзей,-- серьезно произнесла Соня,-- я нахожу, что люди очень добры. А ты?
-- Я?-- я не могу похвалиться большимъ количествомъ друзей. Мнѣ кажется, я слишкомъ недовѣрчива, чтобы имѣть много друзей. Ничѣмъ не располагаешь къ себѣ людей такъ, какъ иллюзіями, которыя составляешь на ихъ счетъ. Я же ни къ кому уже не отношусь съ иллюзіей,-- произнесла она съ горечью, а потомъ съ короткимъ рѣзкимъ движеніемъ, которымъ точно отгоняла отъ себя непріятное воспоминаніе, прибавила:-- Ну, дай мнѣ чашку твоего нектара. Я сегодня немного разстроена,-- можетъ быть, онъ успокоитъ меня.
-- Подожди минутку, онъ еще не готовъ,-- отвѣтила Соня и, нагнулась къ мѣдному чайнику, стоявшему на столѣ, уставленномъ чайными принадлежностями.
Было четыре часа вечера. Послѣдній бѣловатый свѣтъ быстро догорающаго ноябрьскаго дня падалъ сквозь большое, занимающее почти всю стѣну, окно въ мастерскую -- просторную, квадратную комнату, стѣны которой украшало нѣсколько рисунковъ -- смѣлые наброски Ниты и робкіе этюды Сони, кромѣ того, гипсовый снимокъ съ головы св. Іоанна изъ барельефовъ Донателло.
Мебели было немного: диванъ, накрытый старымъ персидскимъ ковромъ, нѣсколько покойныхъ креселъ, большею частью тростниковыхъ, но съ прибавленіемъ шелковыхъ подушекъ, два или три стола, заваленныхъ книгами, папками, гипсовыми слѣпками, ящиками съ красками, нѣсколько мольбертовъ, ваза съ увядшими цвѣтами, въ одномъ углу манекенъ съ граціозно согнутыми руками, въ другомъ -- скелетъ, множество палитръ; въ этомъ заключалось все убранство мастерской. Дверь въ сосѣднюю школу живописи была полуоткрыта. Нита, сидѣвшая безъ дѣла, въ ожиданіи чая, заглянула въ нее.
Сквозь цѣлый лѣсъ мольбертовъ она увидѣла восемь или десять женщинъ, утомленныхъ на видъ и скучавшихъ; одна изъ нихъ курила папиросу, другая грызла бисквитъ, третья, заложивъ руки въ бока, безъ интереса, съ глупымъ любопытствомъ людей, не знающихъ какъ убить время, переходила отъ одного мольберта къ другому; одна искала зонтикъ, другая надѣвала калоши; одна, уже въ шляпѣ и съ вуалькой на лицѣ, исправляла что-то на своей картинѣ и, наконецъ, послѣдняя сидѣла у рояля и съ отчаянною энергіей барабанила danse macabre Сентъ-Санса.
Взятыя по одиночкѣ, многія изъ собранныхъ здѣсь дамъ имѣли, конечно, свою прелесть. Но въ группѣ, въ общей картинѣ онѣ производили нерадостное впечатлѣніе, казались всѣ точно полинявшими и усталыми, напоминали Нитѣ, она не знала почему, измученныхъ бабочекъ, которымъ стерли съ крыльевъ цвѣтную пыль и которыя стремятся только кое-какъ дотянуть свое существованіе, обѣщавшее когда-то лучшее будущее.
Около желѣзной печи сидѣла натурщица, грѣя свои костлявыя красныя руки, и ея безобразію удивился бы всякій, кто не зналъ, что употребленіе въ натурщицы безобразныхъ женщинъ, преимущественно худыхъ и рыжихъ, составляетъ основное правило Сильвена. Покрытая всевозможными зелеными матеріями, складная кровать, на которой натурщица позировала безумную Офелію, въ костюмѣ, списанномъ съ костюма Сарры Бернаръ въ той же роли, стояла посреди комнаты между мольбертами. Нита знала всѣхъ этихъ дамъ, знала ихъ біографіи,-- мало въ нихъ было веселаго. Дама, сидѣвшая у рояля, мистрисъ Леонидасъ Шандосъ изъ Бостона, въ свое время была красивѣйшею женщиной въ Сѣверной Америкѣ, такою красавицей, что, какъ она утверждала, въ одинъ прекрасный день три человѣка сразу отравились отъ несчастной любви къ ней. Ея мужъ кончилъ жизнь въ частной лечебницѣ для умалишенныхъ. Она перепробовала на свѣтѣ все разумное, чтобы разсѣяться, нигдѣ не нашла удовлетворенія, и, наконецъ,-- это ея подлинныя слова,-- "предалась искусству", какъ предаются пьянству, чтобы въ этой послѣдней иллюзіи забыть житейскія горести. Дама съ бисквитомъ, стоящая около нея и слушающая музыку, худая, длинная, съ краснымъ лицомъ, длинными зубами и поэтическою прической съ локонами, -- миссъ Фрадеръ, шотландка; лѣтъ тридцать тому назадъ она потеряла во время крушенія на желѣзной дорогѣ своего возлюбленнаго и до сихъ поръ носила въ портъ-моне вырѣзку изъ газетъ съ подробнымъ описаніемъ его гибели. Какъ только она знакомилась съ новыми людьми, она, едва обмѣнявшись съ ними нѣсколькими словами, доставала изъ портъ-моне этотъ листокъ, чтобы подѣлиться своимъ несчастіемъ. Жизнь свою она наполняла тѣмъ, что или пѣла застольную пѣсню изъ Травіаты, или рисовала на память своего возлюбленнаго. Толстая, бѣлокурая эльзаска съ отчаянною шляпой на головѣ, собирающаяся надѣвать калоши, называется мадемуазель Мольсъ, рисуетъ отъ несчастной любви, потому что гордость ея фамиліи,-- она дочь уксуснаго заводчика,-- не позволила ей выйти замужъ за учителя музыки, съ которымъ она и до сихъ поръ въ нѣжной перепискѣ. Вонъ та худая женщина съ короткими черными волосами -- фрейленъ Приксъ, родомъ изъ Дюссельдорфа. Она воображаетъ себя геніемъ, потому что ей четырнадцать разъ отказали въ Салонѣ, и неутомимо готовится къ пятнадцатому нападенію на жюри. Красивая черноглазая дѣвушка, блѣдная, задумчивая, переходящая, заложивъ руки въ бока, отъ одного мольберта къ другому,-- мадемуазель Гишаръ, дочь колоніальнаго торговца въ улицѣ Шапталь. Слишкомъ красивая для своей сферы, она посвящаетъ себя искусству, чтобы внести немного благородства въ свое существованіе, до тѣхъ поръ пока...
Дама, которая, съ вуалькой на изящномъ лицѣ и въ шведскихъ перчаткахъ, подрисовываетъ что-то на своей Офеліи, графиня д'Ольбрейзе, бабочка, только временами появляющаяся въ этомъ раѣ отверженныхъ, дама изъ высшаго свѣта; часто она цѣлыми днями такъ усердно портила краски, точно ей надо было спѣшить, чтобы заработать этимъ хлѣбъ, а потомъ вдругъ у нея цѣлыми мѣсяцами ни на что больше не было времени, какъ на визиты и выѣзды. Она увлекалась, впрочемъ, не только живописью, но и страстно любила музыку.
-- Безполезно дольше ждать Сильвена,-- замѣтила она, кладя кисть и подходя къ все еще барабанящей мистрисъ Леонидасъ Шандосъ.-- Кстати, достали вы себѣ билетъ на концертъ Ленскаго въ Эденѣ?
-- До сихъ поръ еще нѣтъ, а я цѣлый день телефонирую повсюду, точно биржевой агентъ,-- со вздохомъ отвѣчала мистрисъ Леонидасъ.
Нита отвернулась и энергично захлопнула полуотворенную дверь, соединяющую обѣ мастерскія.
-- Чай готовъ,-- воскликнула Соня.-- Но что съ тобой, голубчикъ, ты такъ мрачна?
-- Ничего,-- отвѣтила Нита,-- только...-- она указала глазами на школу,-- это раздражаетъ мнѣ нервы. Такая женская мастерская похожа на что-то вродѣ богоугоднаго заведенія для неудачныхъ женщинъ.-- Она взяла чашку изъ рукъ подруги и сѣла на низкое покойное кресло.-- Кстати... ахъ, какъ.я разсѣянна! Я сегодня точно сумасшедшая. Богъ знаетъ, какія глупости приходятъ мнѣ въ голову. Вотъ... да гдѣ же это?... Письмо тебѣ, можетъ быть, въ немъ что-нибудь интересное.
Послѣ небольшихъ поисковъ Нита нашла его въ карманѣ кофточки, которую сняла. Едва Соня распечатала его, какъ громко вскрикнула отъ радости.
-- Ну, что такое, глупенькая дѣвочка?-- спросила Нита, сама повеселѣвъ при видѣ сіяющаго лица Сони.
-- Письмо отъ моего двоюроднаго брата Николая Ленскаго, сына извѣстнаго скрипача... Ты знаешь...
-- Ничего я не знаю... Я и не подозрѣвала, что ты въ родствѣ съ Ленскимъ,-- быстро и рѣзко произнесла Нита.
-- Моя мать была кузина его жены,-- запинаясь, продолжала Соня, немного оскорбленная рѣзкимъ тономъ Ниты.-- Николай и я товарищи дѣтства. До того, какъ моя бѣдная тетка разошлась съ Ленскимъ, послѣ чего она безвыѣздно жила за границей, я каждый годъ проводила у нея каникулы. Вчера я встрѣтила Николая у Елагиныхъ. Онъ недавно пріѣхалъ изъ Петербурга. Собирается надняхъ ко мнѣ... а пока посылаетъ мнѣ два билета на концертъ отца послѣзавтра въ Эденѣ... въ концертъ, въ который во всемъ Парижѣ нельзя уже достать ни одного билета ни за какія деньги... и пишетъ при этомъ... посмотри какой хорошій почеркъ:
"Милая киска!"
-- Онъ всегда зоветъ меня такъ. Это привычка дѣтства; мы такъ давно уже знаемъ другъ друга... мы какъ братъ съ сестрой.
"Милая киска!
"Я надѣялся быть у тебя вчера, но мнѣ не удалось. Въ Парижѣ столько дѣлъ. Отецъ посылаетъ тебѣ два билета; я оставилъ себѣ мѣсто рядомъ и радъ, что во время антрактовъ можно будетъ немного поболтать съ тобой.
"Остаюсь преданный тебѣ Николай.
"PS. Не тревожься, если прочтешь въ нѣкоторыхъ газетахъ извѣстіе, что съ моимъ отцомъ сдѣлался ударъ. Извѣстіе ложно и основано на томъ, что третьяго дня послѣ концерта ему сдѣлалось дурно и онъ упалъ. Онъ опять совершенно здоровъ и случившееся объясняется излишнимъ утомленіемъ".
-- Хорошее письмо, не правда ли?-- сказала Соня, задумчиво разглядывая его.-- Какъ мило со стороны Коли, что онъ подумалъ о билетахъ. Ты рада?
-- Чему?
-- Ты же поѣдешь со мной въ концертъ?
-- Я?... Нѣтъ.
-- Но, Нита, что съ тобой?
-- Я не могу, мнѣ некогда. Поѣзжай лучше съ графиней д'Ольбрейзе, которая пріѣхала изъ Мадрида и отказалась отъ боя быковъ, чтобы присутствовать въ концертахъ Ленскаго, и прибѣгаетъ теперь къ протекціи русскаго посла и своей учительницы музыки, чтобы вымолить себѣ билетъ.
Соня покачала головой.
-- Я сожгу лучше билетъ, чѣмъ отдамъ его кому-нибудь, кромѣ тебя. Я не понимаю тебя, Нита. Ты, такая любительница музыки, посѣщающая всякій мало-мальски выдающійся концертъ, ты не хочешь слышать Бориса Ленскаго. Да что съ тобой?
Нита сердито топнула ногой и сказала:
-- Когда недавно одинъ невѣрующій старый французъ, которому нельзя было ничѣмъ уже помочь, узналъ отъ своего доктора, что послѣдній часъ его близокъ, онъ сказалъ: "Не особенно это пріятно, но есть, все-таки, одно утѣшеніе: когда я умру, я, по крайней мѣрѣ, ничего не буду слышать о Саррѣ Бернаръ и о великомъ французѣ"; ему слѣдовало бы сказать: и... о Борисѣ Ленскомъ.
V.
Дружба Сони и Ниты продолжалась съ полгода, а знакомство началось нѣсколькими мѣсяцами раньше, а именно въ прошломъ апрѣлѣ, когда Соня поступила въ школу Сильвена учиться живописи.
Нита уже тогда имѣла свою отдѣльную мастерскую рядомъ съ общею школой живописи и уже тогда признавалась нѣкоторыми парижскими знатоками искусства одной изъ тѣхъ выдающихся натуръ, которыхъ называютъ "женскимъ геніемъ" и въ которыя, въ сущности, вѣрятъ такъ же мало, какъ въ призракъ, истинную любовь или вѣрное средство противъ бѣшенства собакъ. Но такъ какъ пока, кромѣ этого признанія, она не достигла ничего, ни даже званія художника, то ея товарки еще не успѣли почувствовать къ ней зависти. Напротивъ, она пользовалась общею симпатіей. Она часто приходила въ общую залу и всякій разъ ее встрѣчали радостными восклицаніями; она всегда вносила оживленіе въ это, иногда мрачное общество, торопливо разсказывала какой-нибудь смѣшной анекдотъ, дѣлала начинающей ученицѣ, смущенно сидящей за полотномъ, нѣсколько искусныхъ поправокъ въ работѣ, поднимала въ другой на минуту ослабѣвшую вѣру въ себя одобрительнымъ замѣчаніемъ и опять исчезала, пробывъ какъ разъ настолько, чтобы пріятно возбудить артистическое общество, и недостаточно, чтобы надоѣсть или помѣшать. Но въ дружескія отношенія она не вступала ни съ одною художницей; только ея обращеніе съ Софьей Дмитріевной сдѣлалось сразу какъ-то задушевнѣе. Мягкая, добрая внѣшность, почти флегматическое спокойствіе русской дѣвушки сразу понравились Нитѣ и, притомъ, Соня смотрѣла на нее съ такимъ глубокимъ уваженіемъ и удивленіемъ, какое выказываютъ только недавно пріѣхавшія молодыя россіянки къ выдающимся результатамъ западной цивилизаціи. Это трогало Ниту, немного льстило ей; но, все-таки, ихъ отношенія никогда не перешли бы такъ быстро въ горячую дружбу, если бы не вмѣшались особенныя обстоятельства. Какъ-то разъ Соня вбѣжала внѣ себя въ мастерскую Ниты.
-- Мнѣ надо поговорить съ вами!-- воскликнула, блѣдная, какъ полотно, дѣвушка, держа въ рукахъ письмо.-- У меня никого нѣтъ, къ кому я могла бы обратиться, кромѣ васъ. А я такъ взволнована, такъ оскорблена, такъ несчастна!
Немного удивленная этимъ волненіемъ, недовольная тѣмъ, что приходится превратить работу, Нита выслала изъ комнаты натурщицу и спросила:
-- Ну?...
Соня протянула ей письмо. Въ немъ было объясненіе въ любви отъ незнакомаго ей человѣка, который, какъ припоминаетъ она теперь, уже давно постоянно слѣдилъ за ней на улицѣ. Два дня тому назадъ онъ въ сумеркахъ заговорилъ съ ней около ея квартиры.
-- Что мнѣ дѣлать? Я не могу никому пожаловаться!-- воскликнула дѣвушка съ пылающими щеками и со слезами на глазахъ.-- Не говорите никому объ этомъ, пожалуйста. Мнѣ стыдно и, въ то же время, страшно. Вѣдь, не можетъ же этотъ негодяй ошибаться на мой счетъ!
На лицѣ Ниты выразилась ужасная горечь.
-- Рѣдко глупость мужчинъ превосходитъ низость женщинъ, но случается,-- сказала она.-- Отряхнитесь такъ, какъ будто наступили на гада, и не выходите нѣкоторое время безъ провожатаго.
-- Моя горничная и такъ жалуется, что ей много дѣла.
-- А пожилая особа, съ которой вы живете...
Соня покраснѣла.
-- У меня никого нѣтъ, кромѣ горничной... я называю ее иногда пожилою особой... вѣдь, это не ложь!
Нита вскочила.
-- Тогда все объясняется,-- воскликнула она, -- но...-- она смущенно посмотрѣла на Соню,-- я не понимаю...-- она запнулась.
На самомъ дѣлѣ Нита ничего не понимала; Софья Дмитріевна была, очевидно, дѣвушка изъ хорошаго дома; ея отецъ, бывшій раза два въ мастерской, въ которую самъ помѣстилъ ее, принадлежалъ къ высшему русскому обществу, а Соня... Живетъ одна!...
Да, если бы она была бѣдная дѣвушка, съ малолѣтства знакомая со всѣми темными сторонами жизни, умѣющая, когда надо, ловко выпутаться изъ непріятнаго положенія, но такъ...
-- А вашъ отецъ... развѣ вы живете не у отца?-- спросила, наконецъ, Нита.
Соня сильно смутилась.
-- Мой отецъ,-- прошептала она,-- мой отецъ... мы... я не знала его ребенкомъ... вскорѣ послѣ моего рожденія... мои родители разошлись. Папа жилъ за границей, когда умерла бѣдная мама, меня отдали въ институтъ... Только два года тому назадъ я вышла изъ института, тогда папа взялъ меня къ себѣ; онъ, наконецъ, вернулся изъ-за границы и жилъ въ Петербургѣ, но я... я чувствовала, что мѣшаю ему, хотя онъ всегда былъ очень хорошъ ко мнѣ, предупредитеденъ и добръ... У меня давно была страсть къ живописи, я унаслѣдовала ее отъ отца, только онъ гораздо талантливѣе меня... онъ очень выдающійся человѣкъ... но вы понимаете, какъ долженъ себя чувствовать человѣкъ съ дочерью, которой не знаетъ! А онъ такъ давно привыкъ къ холостой жизни... Когда я попросила его отпустить меня въ Парижъ учиться живописи, онъ согласился; онъ самъ привезъ меня въ Парижъ. Прежде чѣмъ уѣхать въ Петербургъ, онъ помѣстилъ меня къ одной дамѣ, своей старой знакомой. Онъ, правда, очень давно не видалъ ее и потому не подозрѣвалъ, что мнѣ невозможно было съ ней жить... это немыслимо было. Когда я разсталась съ ней, я устроилась одна съ своею горничной въ меблированныхъ комнатахъ...
На этомъ мѣстѣ своего разсказа несчастная дѣвушка громко зарыдала.
-- Успокойтесь, мой ангелъ!-- воскликнула Нита, лаская и цѣлуя дѣвушку.-- Не плачьте; право, не стоитъ. То, что вы пережили, пустяки. Я рада, что вы такъ серьезно отнеслись къ этому, но это пустяки. Вы къ нему равнодушны, а безумецъ не хотѣлъ васъ оскорблять. Но ваше исключительное положеніе можетъ доставить вамъ другія, гораздо болѣе опасныя затрудненія. Вы не должны оставаться одна. Не можете вы переѣхать къ роднымъ?
-- У меня нѣтъ никого,-- съ рыданіемъ произнесла Соня.
Нита подумала съ минуту и сказала:
-- У меня есть свободная комната... только очень маленькая комната, но такая, какова она есть, она къ вашимъ услугамъ. Переѣзжайте сегодня же, я буду очень рада. Безъ церемоній, Соня, переѣзжайте.
Съ минуту Соня, онѣмѣвшая отъ волненія и умиленія, смотрѣла на Ниту, потомъ бросилась въ ней на шею... Дѣло было рѣшено.
Шесть мѣсяцевъ жили дѣвушки вмѣстѣ; лѣтомъ онѣ, въ сопровожденіи миссъ Вильмоть, ѣздили вмѣстѣ отдохнуть и рисовать на озера, и если иногда благодарность Сони выражалась слишкомъ горячо, Нита говорила:
-- Неужели ты думаешь, что идиллическій tête à-tête съ миссъ Вильмоть очень веселъ? Я рада, что у меня такая счастливая рука, и я съумѣла удачно выбрать подругу. Безъ тебя мнѣ было бы очень тяжело теперь, Соня.
VI.
-- Не побѣжишь же ты за нимъ въ фойе, когда кончится концертъ, подобно другимъ дурамъ?-- съ такимъ вопросомъ обратилась Нита за завтракомъ къ Сонѣ. Обѣ подруги и миссъ Вильмоть сидѣли въ маленькой столовой, освѣщенной сверху матовыми стеклами. Квартира Ниты находилась въ третьемъ и послѣднемъ этажѣ очень красиваго дома; она была не велика, но довольно просторна для трехъ женщинъ, и такъ мило убрана, какъ можетъ придумать только артистически одаренная фантазія молодой дѣвушки.
Столъ, вокругъ котораго онѣ сидѣли, былъ заставленъ старинною страсбургскою посудой; остатки отличнаго завтрака стыли на блюдахъ. Мало было съѣдено, въ особенности Нита почти ни къ чему не прикоснулась. Послѣ долгихъ приставаній и просьбъ Сони она согласилась, наконецъ, ѣхать въ концертъ Ленскаго, назначенный на сегодня.
-- Не побѣжишь же ты за нимъ въ фойе?-- повторила она еще разъ съ раздраженіемъ.
-- Не собираюсь,-- отвѣтила Соня.
-- Я подумала это,-- сказала Нита,-- потому что ты его родственница.
-- Со смерти его жены я не видаюсь съ нимъ. Онъ не любить меня, находить ограниченной и жеманной. Какъ къ человѣку, я не чувствую къ нему особенной симпатіи; онъ слишкомъ оскорбилъ мою дорогую тетю, чтобы я могла простить ему это когда-нибудь. Но какъ артистъ... знаешь ли, какъ артистъ -- онъ единственный. Я слыхала другихъ знаменитыхъ скрипачей, и только при каждомъ ударѣ его смычка меня бросаетъ въ жаръ и въ холодъ.
-- Да, онъ великій артистъ,-- согласилась Нита. Голосъ ея звучалъ слабѣе и глуше, слова сходили съ губъ медленно, по слогамъ, точно ихъ вынуждали у нея во время магнетическаго сна. Она поблѣднѣла и глаза ея приняли странное выраженіе.
Соня давно замѣтила, что Нита не въ особенно хорошемъ настроеніи. Но такъ какъ она не имѣла несносной привычки мучить нервныхъ людей разспросами о причинѣ ихъ волненія, то она не обратила на это вниманія и спокойно занялась завариваніемъ чая.
Мысли миссъ Вильмоть, по обыкновенію, витали далеко отъ окружающаго ее. Какъ мы уже сказали, она страдала несчастною любовью къ нѣмецкому языку. Эта манія выражалась за послѣднее время, главнымъ образомъ, въ томъ, что она переводила на нѣмецкій языкъ всякій отрывокъ французской или англійской литературы, какой ей попадался подъ руку. Вмѣсто того, чтобы завести для своихъ переводовъ тетрадку, она писала ихъ на всякомъ ненужномъ клочкѣ бумаги, на обратной сторонѣ концертной афиши, меню, счета. Цѣлый ворохъ бумагъ лежалъ около ея тарелки; она съ нетерпѣніемъ ждала, чтобы ее попросили прочесть что-нибудь вслухъ.
-- Я думаю, что намъ предстоитъ большое наслажденіе,-- замѣтила черезъ минуту Соня въ то время, какъ Нита чистила мандаринъ.-- У Ленскаго сегодня необыкновенно хорошая программа. Первый нумеръ -- тріо Шумана, послѣ сыграетъ его аккомпаніаторъ нѣсколько пьесокъ; затѣмъ слѣдуетъ Сарабанда Баха, что-то изъ Паганини, и не знаю, что именно, и, наконецъ, мелодія самого Ленскаго -- "Легенда" называется она и, кажется, посвящена его женѣ.
-- Ахъ, онъ будетъ играть ее?-- коротко спросила Нита.
-- Ты уже слышала развѣ?-- спросила она.
-- Да... одинъ разъ... года два тому назадъ,-- отвѣтила Нита, не поднимая глазъ.
-- Я вообще не особенно увлекаюсь его произведеніями, но я не знаю, что хватало бы меня за сердце больше этой мелодіи, когда онъ играетъ ее,-- замѣтила Соня.
Нита промолчала.
Миссъ Вильмоть наигрывала въ это время на скатерти своими лиловато-розовыми руками какой-то торжественный маршъ; при этомъ она напѣвала про себя что-то непонятное и болѣе чѣмъ когда-либо походила на Марію Антуанету въ ея послѣднія минуты. Этотъ торжественный маршъ означалъ, что ей удался переводъ стиховъ.
-- Я думаю, вы на этотъ разъ останетесь мною довольны,-- отвѣтила обрадованная миссъ Вильмоть, роясь въ ворохѣ бумагъ около тарелки.-- Ахъ, вотъ... я думаю, что мнѣ дѣйствительно удалось передать прелесть стихотворенія.
Глаза миссъ Вильмоть наполнились слезами.
-- Вѣдь вы знаете стихотвореніе:
The cricket chirpeth on hearth,
The crackling faggot flies...
и громкимъ голосомъ она продекламировала:
Heimlich des Heimchen zirpt zur Heerde
Es fliegt das Krachende Fagot.
-- Hy?-- спросила она, торжествующе смотря на Ниту,-- не даетъ это вамъ именно той же картины?
-- Картины запертаго за рѣшеткой стада овецъ и обезумѣвшаго рожка?-- спросила Нита и вдругъ неудержимо захохотала не своимъ, обыкновеннымъ добродушно-мягкимъ смѣхомъ, а хохотомъ человѣка, съ трудомъ сдерживающаго внутреннее волненіе, которое находить, наконецъ, себѣ исходъ.
Съ глубоко оскорбленнымъ видомъ миссъ Вильмоть поднялась, схватила свои бумажки, съ достоинствомъ завернулась въ красный вязаный платокъ и вышла изъ комнаты.
-- Мнѣ жаль, что я обидѣла старуху,-- прошептала Нита, смотря ей вслѣдъ.
-- Ахъ, горе миссъ Вильмоть не продолжается никогда дольше второй чашки чая,-- замѣтила Соня.-- Но ты, кажется, устала и нездорова. Если тебѣ дѣйствительно не хочется ѣхать въ концертъ, если ты принуждаешь себя ради меня, то лучше я сама останусь дома.
-- Нѣтъ,-- мрачно отвѣтила Нита,-- разъ я сказала -- я поѣду.
VII.
Концертъ Ленскаго начинался въ четыре часа и на этотъ разъ въ видѣ исключенія онъ долженъ былъ состояться въ концертной залѣ Эдена. Въ половинѣ четвертаго Соня съ Нитой выѣхали на дребезжащемъ извощикѣ изъ тихой улицы Мурильо въ шумную внутреннюю часть города. Вдругъ кучеръ остановилъ лошадь.
-- Что случилось?-- спросила Соня, высунувъ голову изъ окна.
-- Нельзя ѣхать, экипажи загородили дорогу,-- отвѣтилъ кучеръ. Лошади стали. Нита тоже выглянула.
-- Какая давка! Одинъ экипажъ наѣзжаетъ на другой, точно на похоронахъ какой-нибудь знаменитости.
Дождь ударялъ объ крышу каретъ, стучалъ объ клеенчатые плащи кучеровъ, объ зонты пѣшеходовъ, беззастѣнчиво толкавшихъ другъ друга на тротуарахъ. Кучера щелкали бичами, кричали, бранились; лошади били копытами и фыркали. Громадный омнибусъ, полный на верху открытыми дождевыми зонтами, за которыми не видать людей, попавъ въ эту толкотню, стоялъ среди множества ландо, каретъ и извощиковъ. Дождь и сѣроватый туманъ заволакивали всю улицу. Наконецъ, съ большимъ трудомъ карета дѣвушекъ подвинулась на нѣсколько шаговъ впередъ... затѣмъ еще на два шага... Соня посмотрѣла на часы... Четыре! Съ ужасомъ вспомнила она объ извѣстной всѣмъ точности Ленскаго.
-- Нита, если мы не хотимъ пропустить начала, то должны выйти и идти пѣшкомъ.
Онѣ вышли изъ экипажа, и ни однѣ онѣ такъ поступили. Знатнѣйшія дамы выскакивали изъ великолѣпныхъ каретъ, съ трудомъ пробирались между экипажами, толкались на скользкихъ тротуарахъ среди учительницъ музыки въ непромокаемыхъ плащахъ, музыкантовъ съ поднятыми воротниками и продавленными цилиндрами... Въ числѣ вышедшихъ была и графиня д'Ольбрейзе съ своею высокою напудренною прической, мушкой, бурбонскимъ профилемъ, притомъ, въ придворномъ траурѣ по какомъ-то князѣ-легитимистѣ и съ большимъ сверткомъ нотъ въ рукахъ. Мѣста молодыхъ дѣвушекъ находились на эстрадѣ. Черезъ безконечный рядъ корридоровъ, гдѣ пахло опилками и газомъ, дошли онѣ, или, вѣрнѣе, толпа донесла ихъ, до эстрады.
Почти всѣ мѣста на эстрадѣ розданы были Ленскимъ знакомымъ. Не было ни одного артиста щедрѣе его, ни одного, кто бы при такомъ громадномъ стеченіи народа, при удвоенныхъ цѣнахъ, все таки, раздавалъ сотни даровыхъ билетовъ. Вслѣдствіе этого, на эстрадѣ толпились люди всѣхъ сортовъ, дамы всѣхъ возрастовъ и почти всѣхъ ступеней общества; старыя дамы въ черныхъ шелковыхъ накидкахъ, съ гладкими сѣдыми волосами, съ глубокими морщинами на лицахъ,-- усталыя пилигримки искусства, которыя лѣтъ тридцать или сорокъ тому назадъ, можетъ быть, красивыя, можетъ быть, прославленныя, начали свою карьеру какъ виртуозки, а теперь рады, что могутъ окончить ее учительницами музыки. Тутъ же цвѣтущія молодыя дѣвушки съ растрепанными завитками на лбу, дерзко вызывающими глазами и безпокойно стремящимся куда-то тщеславіемъ, проглядывающимъ въ каждой складкѣ ихъ нарядовъ,-- консерваторки, которыя не пріобрѣли еще славы виртуозокъ и, можетъ быть, никогда не сдѣлаются порядочными учительницами музыки; между ними нѣсколько дамъ изъ высшаго общества, очень красивыхъ, очень просто одѣтыхъ, но веселыхъ, взволнованныхъ тѣмъ, что имъ пришлось попасть въ толпу, гдѣ ихъ толкаютъ и давятъ; люди, говорящіе по-испански, по-французски, по-русски, по-англійски; нѣсколько мужчинъ, немного -- два-три парижскихъ оперныхъ композитора, два скрипача, одинъ поэтъ, пріѣхавшій, чтобъ вдохновиться, извѣстный художницъ, прославившій себя портретами Ленскаго,-- все это тѣснилось на эстрадѣ.
Соня вдругъ вспыхнула, ея большіе синіе глаза засверкали. Она остановилась, какъ прикованная. Молодой человѣкъ, высокій, широкоплечій, съ продолговатымъ, слегка желтымъ, необыкновенно правильнымъ лицомъ, симпатичными миндалевидными глазами и густыми темными волосами, направился къ ней на встрѣчу и подалъ ей руку.
-- Вотъ ваши мѣста, -- сказалъ онъ, -- здѣсь, въ третьемъ ряду. Я только третьяго дня пріѣхалъ и у отца уже не оставалось лучшихъ.
-- Ахъ, не бѣда... здѣсь очень хорошо. Такъ мило съ твоей стороны, что ты вспомнилъ обо мнѣ.
-- Ну, вотъ, недоставало бы, чтобы я забылъ тебя!
Неожиданно взглядъ его обратился въ Нитѣ и остановился на ея лицѣ.
-- Будь добра, представь меня, Соничка!-- попросилъ онъ. Его голосъ слегка дрожалъ.
-- Мой двоюродный братъ, Николай Ленскій,-- произнесла Соня тономъ, выдававшимъ, что этотъ двоюродный братъ для нея болѣе чѣмъ просто родственникъ.
-- Фрейленъ фонъ Санкіевичъ,-- прибавила она.-- Но что съ тобой, голубчикъ, ты такъ взволнована?-- обратилась Соня къ Нитѣ.
-- Ничего, это пройдетъ,-- прошептала Нита и сѣла.
Лицо Николая приняло озабоченное выраженіе и онъ не могъ оторвать отъ нея глазъ. Почему понравилась ему она, именно она, прежде даже чѣмъ сказала съ нимъ слово, больше, чѣмъ кто-либо изъ женщинъ ему нравился до сихъ поръ? Она, впрочемъ, была сегодня необыкновенно интересна. Лихорадка, отъ которой она ослабла такъ, что едва держалась на ногахъ, отняла у нея суровость, часто отталкивавшую отъ нея; очертанія ея лица сдѣлались мягче обыкновеннаго; загадочный блескъ свѣтился въ ея большихъ глазахъ, въ которыхъ скрыто было страшное горе и вокругъ рта лежала какъ бы осужденная на смерть нѣжность, которая не хотѣла умирать.
-- Не можешь ли ты мнѣ достать букетикъ, Коля?-- спросила Соня.
Въ эту минуту появилась на эстрадѣ графиня д'Ольбрейзе, въ съѣхавшей на затылокъ шляпѣ, съ отшпилившимся локономъ на плечѣ и такая счастливая, точно никогда въ жизни она такъ не веселилась.
-- No 26... No 26,-- повторяла она, держа у глазъ лорнетку съ очень длинною ручкой.
-- Ah merci, comment èa va Sophie... Нита, это прелестно, что мы всѣ рядомъ! Подумайте только, что я сдѣлала, чтобы достать себѣ мѣсто. Вчера вижу Николая Борисовича на бульварѣ Маделины,-- я ѣду на извощикѣ, приказываю остановиться, соскащиваю, бѣгу къ мосье Ленскому и говорю ему мою просьбу. Мы старые знакомые съ Ницы, но я не подозрѣвала, что онъ въ Парижѣ. Это было дерзко такъ, ни съ того, ни съ сего пристать къ нему, не правда ли? Подержите на минуту мои ноты, мосье Ленскій,-- и графиня приколола большою шпилькою на мѣсто шляпу, -- дѣйствительно, это было...
Громкій взрывъ апплодисментевъ прервалъ ея рѣчь. По проходу, оставшемуся свободнымъ на эстрадѣ между мѣстами, шелъ высокій мужчина съ длинными, волнистыми темными волосами, съ просѣдью, съ лицомъ, черты котораго напоминали египетскаго сфинкса,-- съ лицомъ, исполненнымъ неописуемаго выраженія мрачной грусти, суровой гордости и трогательной доброты,-- съ лицомъ человѣка, испытавшаго всѣ земныя радости и все еще жаждущаго ихъ,-- человѣка, который все еще отчаянно стремится къ чему-то, во что давно уже пересталъ вѣрить.
Два участника его концерта шли сзади -- віолончелистъ, парижская знаменитость съ проборомъ посреди головы и съ очень длинными усами, піанистъ, ученикъ Стерни, похожій на него и внѣшностью, худой блондинъ средняго роста, безукоризненно, почти щегольски одѣтый. Ленскій просто поклонился на всѣ стороны,-- началось тріо Шумана.
Заглушая два другіе инструмента, разносились серебристые, нѣжные звуки скрипки. Нита вытянула голову впередъ и слушала. Молодой Ленскій принесъ ей букетикъ, о которомъ просила Соня; она машинально вертѣла его въ рукахъ. Взглядь ея глазъ дѣлался все мрачнѣе. Зачѣмъ пришла она сюда? Зачѣмъ... чтобы сдѣлать пріятное Сонѣ? Нѣтъ, потому что всю ночь она слышала серебристые звуки скрипки, съ тысячью ласкающихъ оттѣнковъ -- страстные, грустные, заманчивые. Она ожидала величайшаго музыкальнаго наслажденія, которое можетъ быть дано человѣку,-- и Боже, какое разочарованіе, какое ужасное разочарованіе!
Съ первыхъ же тактовъ Ленскій началъ горячиться. Онъ сердился на холодную игру парижскаго віолончелиста, на муху, проползшую по его щекѣ, и Богъ знаетъ еще на что. Его игра въ эту минуту отличалась отъ исполненія всякаго другаго скрипача только безумною быстротой темпа, сильнымъ резонансомъ, неподражаемою мягкостью и полнотой звука, которой не удалось достигнуть еще ни одному скрипачу. Его исполненіе было такъ полно произвольности, что незнакомый съ его манерой віолончелистъ сбился. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ три инструмента не попадали даже въ тактъ. Это была жалкая музыка. Отъ раздраженія на лбу Ленскаго вспухли жилы. Все яростнѣе проводилъ онъ смычковъ по скрипкѣ; юна для него только инструментъ, на который онъ изливалъ свою злобу.
Одинъ присутствовавшій критикъ назвалъ его игру музыкальнымъ преступленіемъ, а исполненіе тріо -- искаженіемъ творенія Шумана. Но по окончаніи номера, все-таки, раздались громкіе аплодисменты. Было въ модѣ восторгаться "дьявольскимъ скрипачомъ". То, что могло показаться парижанамъ загадочнымъ, они объясняли однимъ словомъ: "славянинъ", которое успокоивало всѣ могущія возникнуть сомнѣнія.
-- Онъ не въ ударѣ,-- со вздохомъ замѣтила Соня,-- или это не тотъ уже человѣкъ?
Въ первый разъ взглянула Нита на виртуоза, который на громкіе апплодисменты публики снова выходилъ на эстраду съ обоими соучастниками.
Фигура его сгорбилась, нижняя губа опустилась; глубокія морщины прорѣзывали щеки, отъ угловъ глазъ ниже скулъ лежала широкая темная полоса; вокругъ рта исчезло прежнее сильное рѣзкое очертаніе и, все-таки...
-- Совершенно тотъ же,-- коротко произнесла Нита и отвернула голову.
Конечно, онъ тотъ же, только дурныя стороны его натуры выступали безобразнѣе и рѣзче бросались въ глаза, чѣмъ прежде, когда очарованіе его страстной мужественности скрашивало его недостатки. Къ молодому человѣку эти недостатки шли, къ старому -- нѣтъ.
Наконецъ, публика успокоилась и концертъ продолжался.
Альбертъ Перфекціонъ сѣлъ за рояль, сыгралъ ноктюрнъ Шопена, этюдъ Тальберга и тарантеллу Листа съ безукоризненнымъ техническимъ совершенствомъ. Послѣ нечистой, сливающейся, ускоренной и, все-таки, увлекательной, обворожительной игры Ленскаго, его музыка дѣйствовала успокоительно, подкрѣпляюще на нервы, и, не отдавая себѣ отчета, какому феномену слѣдуетъ приписать это дѣйствіе, публика вздохнула облегченно и разразилась громкими криками "браво", потомъ вдругъ спохватилась и задумалась, можно ли въ концертѣ Бориса Ленскаго отличать его акомпаніатора? Это было неприлично.
Затѣмъ послѣдовалъ очень долгій перерывъ и, наконецъ, Ленскій снова появился на эстрадѣ. Черезъ двѣ минуты едва ли кто помнилъ о существованіи Альберта Перфекціона. Все, что Ленскій, утратилъ въ глазахъ почитателей музыки, онъ вполнѣ вернулъ. Отъ маленькихъ техническихъ недостатковъ, нечистоты и теперь игра его была не вполнѣ свободна, но у кого хватитъ времени останавливаться на этомъ въ то время, когда изъ его скрипки льется упоительное, страстно увлекательное очарованіе? Это уже не скрипка, это -- человѣческое сердце, открывающее передъ толпой всѣ свои сокровища, отдающее свою святыню, и на чудесномъ таинственномъ языкѣ,-- языкѣ, всѣмъ понятномъ, но на которомъ никто не умѣетъ сказать слова, изливающее свои радости и страданія, свое возносящееся къ небесамъ вдохновеніе и безсильно падающую на землю тоску.
Внѣшность его тоже измѣнилась, облагородилась. Красное передъ тѣмъ лицо сдѣлалось блѣдно;глубоко ввалившіеся глаза почти закрылись, некрасивая линія вокругъ рта исчезла и замѣнилась скорбно-задумчивымъ выраженіемъ, губы полуоткрыты; юнъ дышалъ тяжело и иногда точно хрипъ сливался съ звуками его скрипки. У многихъ слушателей промелькнула въ головѣ рекламная сказка Фигаро. Нельзя отрицать, его игра производила впечатлѣніе злыхъ чаръ, которымъ онъ самъ подверженъ.
Графиня д'Ольбрейзе дрожала отъ восторга. Она, повидимому, явилась въ концертъ съ похвальнымъ намѣреніемъ -- соединить полезное съ пріятнымъ и держала, какъ она, шутя, выразилась, всю программу Ленскаго на колѣняхъ. Она безпрестанно перелистывала свои нотныя тетради, чтобы слѣдить за игрой Ленскаго, но не находила исполняемыхъ мѣстъ. Маленькій щеголеватый учитель музыки, раздраженный ея перелистываніемъ, наклонился черезъ ея плечо, чтобы помочь ей найти, заторопился и разорвалъ пополамъ страницу.
Теперь Ленскій игралъ собственныя сочиненія, свою извѣстную, прекрасно исполняемую "Légende", которой напряженно ждала вся публика. Среди трогательной мелодіи изъ-подъ его смычка неслось точно рыданіе и тяжелое трепетаніе крыльевъ ангела, заблудившагося на землѣ и тщетно ищущаго дороги къ родному небу. Публика не помнила себя: смѣялась, плакала, рыдала, хлопала, къ стучала ногами, вскакивала на стулья, чтобы лучше видѣть его.
-- Bis, bis, bis...-- раздалось со всѣхъ сторонъ.
Онъ повторилъ.
Вдругъ шепотъ проносится по залѣ... Кому-то дурно на эстрадѣ... Нита! Ея голова опустилась; съ трудомъ одну минуту держитъ ее въ объятіяхъ Соня, затѣмъ подбѣгаетъ на помощь Николай и выноситъ на рукахъ безчувственную дѣвушку. Соня слѣдуетъ за нимъ.
Замѣтное волненіе овладѣло публикой; не прерывая игры, Ленскій замедлилъ темпъ и сочувственно посмотрѣлъ вслѣдъ сыну. Красивый юноша! Какъ легко несетъ онъ эту темную фигуру! Кто можетъ это быть? Тонкое, гибкое, молодое, повидимому, тѣло!... Затѣмъ онъ ускорилъ темпъ,-- непріятный случай забытъ.
VIII.
Концертъ кончился. Послѣ всего прекраснаго и возвышеннаго Ленскій, для окончанія, почти небрежно сыгралъ бравурную пьесу какого-то неизвѣстнаго русскаго композитора. Публика кричитъ, хлопаетъ, безумствуетъ отъ восторга, вызываетъ безъ конца, но Ленскій не показывается. Онъ ушелъ въ "фойе танцовщицъ", артистическую комнату въ Эденѣ, чтобы послѣ почти трехчасоваго труда немного прохладиться и успокоиться. Только близкимъ друзьямъ его былъ дозволенъ входъ туда. Его импрессаріо и секретарь, Браунъ, боится для него духоты; онъ бережетъ его и относится къ нему, какъ треннеръ къ лошади, которая только что выиграла призъ и черезъ нѣсколько дней должна выиграть еще.
Графиня д'Ольбрейзе подъ покровительствомъ своей учительницы музыки, г-жи Гревиной, проникла къ Ленскому, чтобы сообщить ему, "что онъ ее потрясъ, поразилъ". Г-жаГревина -- старый другъ Ленскаго -- сидѣла рядомъ съ нимъ и спрашивала, помнить ли онъ свое первое выступленіе въ Парижѣ болѣе чѣмъ сорокъ лѣтъ тому назадъ; помнитъ ли онъ, какъ она поставила его тогда передъ концертомъ на стулъ, чтобы осмотрѣть его костюмъ?
-- На васъ былъ тогда черный шелковый костюмчикъ,-- разсказывала она,-- и чтобы сдѣлать васъ поинтереснѣе, я устроила вамъ широкій воротникъ изъ венеціанскихъ кружевъ -- моей любимой вещи. Это очень шло къ вамъ.
Ея лицо выражало добродушное довольство старости. Ленскій къ ней, какъ, впрочемъ, ко всѣмъ, въ особенности же самымъ скромнымъ изъ своихъ друзей, былъ трогательно привязанъ.
-- Помню ли я, мадамъ Гревинъ!-- воскликнулъ онъ.-- Я гордился воротникомъ больше даже, чѣмъ моимъ успѣхомъ, а я имѣлъ успѣхъ, вполнѣ приличный успѣхъ для такого жалкаго мальчика, безъ всякой протекціи пріѣхавшаго сюда изъ Москвы съ своимъ медвѣжьимъ поводильщикомъ! Съ тѣхъ поръ я сдѣлалъ свою карьеру!
Онъ говорилъ хриплымъ и глухимъ голосомъ.
-- Съ тѣхъ поръ я ставилъ собственнаго сына на столъ, чтобъ заставить имъ любоваться въ фойе залы Эраръ. Помните вы, мадамъ Гревинъ? Какой хорошенькій онъ былъ мальчикъ, я никогда не видалъ красивѣе!
Онъ сдвинулъ немного брови и посмотрѣлъ на дверь, точно ища кого-то.
-- А вы знаете его?-- спросилъ Ленскій, взглядывая на нее.-- Красивый юноша, не правда ли?
-- Mais tout à fait très joli garèon n comme il faut, какихъ теперь нѣтъ,-- тепло произнесла графиня.
-- И, конечно, тоже музыкантъ,-- замѣтила скрипачка, только что впущенная Брауномъ.
-- Нѣтъ!-- сухо отвѣтилъ Ленскій, точно онъ счелъ это предположеніе оскорбительнымъ для сына.-- Мой сынъ дипломатъ.
Между тѣмъ, энтузіазмъ за запертою дверью дѣлался сильнѣе и требованія впустить настойчивѣе.
-- Только пожать руку!-- умоляли любительницы музыки, пріѣхавшія слѣдомъ за Ленскимъ изъ Москвы, Лейпцига, Вѣны.
-- Впустите же ихъ, г. Браунъ, -- приказалъ Ленскій секретарю,-- если это доставляетъ имъ удовольствіе!
Пожавъ плечами, Браунъ отворилъ дверь -- стоявшіе за дверью ворвались толпой, по большей части дамы, молодыя, красивыя, пожилыя, многія заплаканныя, блѣдныя, съ лихорадочно горящими губами. Всѣ устремились къ нему, протягивали ему руки, нѣкоторыя бросались на шею; тѣ, которыя не могли протѣсниться къ нему, вскакивали на столы и стулья, чтобы взглянуть на него. Скрипачка приставала, чтобы онъ далъ имъ взглянуть на свои руки, онъ равнодушно протягивалъ ихъ.
Всѣ, имѣвшіе даровые билеты на эстрадѣ, ворвались сюда. Вмѣстѣ съ толпой вошелъ и Николай. Хотя и занятый стараніями защитить отъ давки маленькую дѣвочку, онъ хорошо видѣлъ всю сцену. Ему сдѣлалось противно это дикое увлеченіе. "Какъ смѣшно и противно должно все это казаться отцу!" -- подумалъ онъ и внимательно посмотрѣлъ на виртуоза. По лицу Ленскаго не замѣтно было, чтобы это неистовство нравилось ему; это прошло уже въ немъ; но также мало, повидимому, сознавалъ онъ, насколько все это противно. Красивымъ и некрасивымъ дамамъ онъ гладилъ руки, цѣловалъ ихъ между перчатками и рукавами, притягивалъ къ себѣ, шепталъ что-то на ухо... большинство смѣялось... одна покраснѣла... Наконецъ, Николай протѣснился къ отцу, ведя подъ руку свою маленькую артистку, десятилѣтнюю худенькую дѣвочку, хорошенькую, насколько можетъ быть хорошенькимъ ребенокъ съ блѣдными щеками, синеватыми губами и темными кругами подъ большими глазами, опушенными длинными черными рѣсницами.
-- Вотъ, отецъ, маленькая артистка, которая надѣется когда-нибудь быть великою артисткой,-- сказалъ онъ, подводя къ отцу ребенка.
Бѣдно одѣтая дѣвочка дрожала и чуть не плакала отъ волненія и смущенія. Но виртуозъ ласково привлекъ ее къ себѣ.
-- Поди ко мнѣ, я люблю хорошенькихъ дѣвочекъ. Такъ ты уже играешь на скрипкѣ?
Онъ взялъ ее за обѣ руки, и бѣдная дѣвочка съ необычайнымъ удовольствіемъ прижалась къ его груди. Щеки ея немного порозовѣли.
-- Она уже играетъ весь вашъ сегодняшній репертуаръ, маэстро!-- воскликнулъ учитель дѣвочки, который, слѣдуя по пятамъ за Николаемъ, добрался тоже до виртуоза.-- Она необыкновенно развита для своихъ лѣтъ!
-- Кажется!-- сухо замѣтилъ Ленскій, потомъ, сочувственно глядя на ребенка, прибавилъ:-- Сколько пьесъ играешь уже ты, бѣдный звѣрокъ... этими ручками!-- Онъ снялъ вязаную перчатку и прижалъ губы къ ея крошечной ручкѣ.
-- А, маэстро!-- воскликнулъ учитель музыки.-- Какую честь, дѣлаете вы моей ученицѣ! Если ты будешь когда-нибудь великою артисткой, Юлія, ты можешь тогда разсказывать, что 28 ноября 18** года Борисъ Ленскій поцѣловалъ твою руку.
-- Прежде чѣмъ она сдѣлается великою артисткой, она, навѣрное, забудетъ меня!-- пошутилъ Ленскій и съ состраданіемъ посмотрѣлъ въ глаза ребенку, на лицѣ котораго лежала уже тѣнь преждевременной смерти.
Четырнадцатилѣтній мальчикъ съ претенціозною прической и въ смѣшномъ костюмѣ изъ коричневаго атласа à la Ванъ-Дикъ тоже протѣснился и его представили какъ необыкновеннаго скрипача. Но съ напыщеннымъ мальчикомъ Ленскій не былъ такъ ласковъ, какъ съ робкою дѣвочкой. Онъ едва обратилъ вниманіе на юнаго генія. Бѣлокурая піанистка, разыгрывавшая изъ себя интимную подругу Ленскаго, стояла за его кресломъ и безпрестанно шептала:
-- Дайте ему немного воздуха, немного воздуха!
И Ленскій вздыхалъ, обращаясь къ графинѣ д'Ольбрейзе:
-- Если бы вы знали, какъ утомительно подавать руку столькимъ людямъ!
На подъѣздѣ Эдена, подъ стеклянною крышей, объ которую ударялись дождевыя капли, стояли, между тѣмъ, ожидая экипажа, три человѣка -- бывшая пѣвица, извѣстная подъ именемъ Мета Цингарелди, когда-то отвергнутая Ленскимъ, музыкальный критикъ, на котораго Ленскій никогда не обращалъ вниманія, и Альбертъ Перфекціонъ. Пѣвица и критикъ были супруги -- господинъ и госпожа Шпацигъ изъ Вѣны; Альбертъ Перфекціонъ -- ихъ близкій другъ.
-- Что ты скажешь? Понимаешь ты этотъ восторгъ?-- спросила г-жа Шпацигъ мужа.
-- Боже мой! при царствующемъ теперь во Франціи восхищеніи передъ всѣмъ русскимъ, я и это понимаю!-- отвѣтилъ критикъ.-- Lensky exerce la profession avantageuse de slave à l'etranger. Voila tout!
-- Половину его сегодняшняго исполненія нельзя одобрить съ артистической точки зрѣнія,-- горячилась г-жа Шпацигъ.
Критикъ пожалъ плечами и, обратившись къ піанисту, замѣтилъ: -- Вѣдь, вы дадите здѣсь собственный концертъ, Перфекціонъ!-- Къ чему?-- тихо отвѣтилъ піанистъ.-- Ужь столько концертовъ назначено въ этомъ году, а меня такъ часто слышали вмѣстѣ съ Ленскимъ.
-- Скоро вы освободитесь отъ этихъ цѣпей?-- спросила г-жа Шпацигъ-Цингарелли.
-- Ахъ, я не могу бросить Ленскаго, -- онъ привыкъ ко мнѣ. Другому піанисту трудно будетъ сыграться съ нимъ. Иногда довольно трудно ладить съ этимъ недисциплинированнымъ геніемъ, хотя онъ самъ и не подозрѣваетъ этого. Его пегасъ теперь уже утомленный конь, которому надо коротко держать поводья, чтобы онъ Не спотыкался. Но это между нами.
-- Вы благородный человѣкъ,-- произнесъ Шпацигъ покровительственно.-- Другому давно бы уже надоѣло изъ благодарности жертвовать собою за безумство устарѣвшей знаменитости, въ особенности когда публика, не сознавая того, давно уже апплодируетъ вашему акомпанименту въ концертахъ Ленскаго! Надо, вѣдь, сказать правду, самъ онъ игралъ сегодня плохо, позорно плохо. Онъ себя срамитъ!
-- Гм!-- Перфекціонъ глубоко вздохнулъ.-- Вы пересолили немного,-- произнесъ онъ съ холоднымъ спокойствіемъ,-- это было, все-таки, прекрасно, но... солнце зашло и конецъ близокъ.
IX.
Фойе танцовщицъ опустѣло, концертная зала темна. Сѣрые чехлы закрываютъ красный шелкъ креселъ; одобрительный и критическій ропотъ, только что раздававшійся, какъ отголосокъ успѣха въ корридорахъ, и уносившійся дальше на улицу, витавшій вокругъ мавританскихъ розетокъ и арабесокъ Эдена, смолкъ; усиленное движеніе пѣшеходовъ и экипажей на улицѣ прекратилось, даже пожарные направились къ своему депо. Ленскій съ сыномъ ѣхали на извощикѣ въ отель Вестминстеръ, гдѣ скрипачъ остановился по старой привычкѣ.
Жаръ собственнаго музыкальнаго вдохновенія еще не улегся въ Ленскомъ, возбужденіе, поднятое въ немъ восторженными рукоплесканіями, еще держало натянутыми его нервы. Точно эхо рукоплесканій, этого своеобразнаго шума, звучавшаго почти какъ буря, шумѣло въ это головѣ. Онъ находился въ эту минуту въ какомъ-то торжествующемъ упоеніи, въ которомъ не признавался и которое скрывалъ, потому что оно казалось ему мелочнымъ и никогда продолжалось у него долго, но очень быстро смѣнялось мучительнымъ униженіемъ. "Что значитъ все это?-- спрашивалъ онъ себя тогда,-- да и что это такое, собственно?"
У Николая не раздавалось въ ушахъ одобрительнаго шума, за то ему все еще слышались первые сладко-задумчивые звуки "Легенды". Они составляли въ его душѣ музыкальный фонъ для блѣднаго личика съ большими темными глазами и милыми устами. Какъ слушала она игру отца, точно съ какимъ-то ужасомъ въ ея торжественномъ взорѣ. Онъ никогда не видалъ, чтобы такъ слушали. При каждомъ звукѣ выраженіе ея лица мѣнялось. Развѣ дѣйствительно есть люди, на которыхъ музыка можетъ производить такое впечатлѣніе?
А какъ она внезапно упала... какъ пріятно было держать въ объятіяхъ это тонкое, гибкое тѣло. Ея голова такъ тяжело и безсильно покоилась на его плечѣ; ея шелковистые, золотисто-каштановые волосы на минуту коснулись еще щеки. Онъ не могъ забыть этого, ему все еще казалось, что онъ держитъ ее на рукахъ; онъ чувствовалъ безсознательное прикосновеніе теплаго молодаго тѣла къ своей груди. А это личико!... Насколько сдѣлалось оно красивѣе, потерявши власть надъ собою. Холодное, мрачное выраженіе исчезло; безконечно грустнымъ было оно, но сколько нѣжности и доброты примѣшивалось къ этой грусти! Какое страшное горе можетъ быть скрыто въ ея груди? Ахъ, если бы можно было утѣшить ее... Глупое желаніе! Куда унеслись его мысли?
-- Есть у тебя огонь, Коля?-- спросилъ хриплый голосъ около него.
Николай вздрогнулъ; невѣжливо, что онъ молчалъ, слѣдовало сказать нѣсколько словъ объ успѣхѣ отца.
-- Какой успѣхъ имѣлъ ты сегодня,-- замѣтилъ онъ, подавая виртуозу свою спичечницу.
-- Большой былъ шумъ дѣйствительно, -- замѣтилъ Ленскій, пожимая плечами.-- Это означаетъ немного. Дѣло въ томъ, что успѣхъ всегда точно эпидемія или пожаръ -- никто не знаетъ, почему иногда онъ распространяется,въ другой разъ -- нѣтъ. Кстати* съ кѣмъ-то дурно сдѣлалось, съ кѣмъ это, со старухой?
-- Нѣтъ, съ молодою дѣвушкой.
-- Хорошенькой?
-- Мнѣ она понравилась.
-- Гм... гм... дурно-то съ ней сдѣлалось оттого, что она слишкомъ стянулась?
-- Нѣтъ, отецъ, -- повидимому, отъ волненія. Я никогда не видалъ, чтобы кто-нибудь слушалъ такъ, какъ она слушала тебя.
-- Лишилась чувствъ отъ волненія, -- повторилъ Ленскій, -- хорошенькая молоденькая дѣвушка!... Mais c'est un succès de Torreador, высшее, чего можетъ достигнуть человѣкъ!
Карета остановилась передъ отелемъ Вестминстеръ.
-- Ты обѣдаешь у меня?-- спросилъ Ленскій, выходя.
-- Если позволишь,-- отвѣтилъ Николай.
-- Но только безъ такихъ формальностей,-- продолжалъ скрипачъ,-- не принуждай себя къ чему-либо изъ вѣжливости, и не оставайся, если не хочешь; общество, которое мы встрѣтимъ у меня, и безъ того тебѣ не понравится.