Аннотация: Skipper Worse.
Перевод П. О. Морозова. Текст издания: журнал "Изящная Литература", NoNo 7-8, 1883.
Шкиперъ Ворзе.
Разсказъ Александра Килланда *).
Переводъ П. О. Морозова.
*) Молодой норвежскій романистъ и драматургъ, выступившій на это поприще только въ 1879 г., но уже занявшій очень видное мѣсто въ европейской беллетристикѣ. По направленію онъ принадлежитъ къ датской реалистической школѣ, стоящей теперь во главѣ умственнаго движенія скандинавскихъ народовъ. Ред.
I.
-- Ну, Лаврикъ, повѣса! Скорѣй на мачту и поднять вымпелъ!
Шкиперъ Ворзе стоялъ на шканцахъ возлѣ каюты. Дулъ свѣжій сѣверный вѣтеръ, я старый бригъ, поднявъ лишь нѣсколько парусовъ, медленно входилъ въ бухту. Неровно вздымавшіяся волны катились на встрѣчу изъ-за мыса, за которымъ пріютилась зандсгаардская бухта, и когда "Надежда семьи" обогнула этотъ мысъ, она какъ будто почувствовала себя вполнѣ безопасною въ старой, знакомой гавани. Шкиперъ Ворзе, подмигнувъ рулевому, сказалъ: "А вѣдь она, дойдя до бухты, узнала, что идетъ домой". И въ самомъ дѣлѣ, "Надежда семьи" не была похожа на прочія суда. Могли конечно существовать суда, имѣвшія болѣе легкій и изящный видъ; въ числѣ новомодныхъ англійскихъ кораблей могли даже отыскаться такіе, которые шли подъ парусами немножко скорѣе -- хотя Ворзе такихъ и не видывалъ, но все таки это не было невозможно;-- но этимъ и ограничивались всѣ невыгоды сравненія: на морѣ никогда не бывало и не могло быть корабля сильнѣе, крѣпче и лучше, чѣмъ "Надежда семьи".
И само солнце весело сіяло надъ домами Зансгаарда, надъ садами и верфью и надъ гостепріимной бухтой съ синими рядами волнъ, торопливо бѣжавшими на берегъ, какъ будто для того, чтобы объявить о возвращеніи Якова Ворзе.
Изъ высокаго, стоявшаго на берегу, пакгауза уже увидали корабль, и сторожъ Захарія порѣшилъ сообщить объ этомъ въ контору.-- Да вѣрно ли это? рѣзко спросилъ консулъ Гарманъ.
-- Мы смотрѣли въ подзорную трубу, господинъ консулъ, и если это не "Надежда семьи", такъ не сойти мнѣ съ этого мѣста. Она идетъ прямо въ зансгаардскую бухту.
Мортенъ В. Гарманъ поднялся съ кресла. Это былъ высокій, крѣпко сложеный мужчина съ сильно вьющимися бѣлыми волосами и нѣсколько выдавшейся нижней губой. Онъ взялъ шляпу и палку. Руки у него немного дрожали отъ волненія: "Надежда семьи" очень долго была въ отлучкѣ.
Въ передней комнатѣ конторы, у наблюдательнаго окошка, стоялъ бухгалтеръ. Консулъ взялъ у него изъ рукъ трубу, посмотрѣлъ на бухту, и складывая инструментъ, сказалъ: "Въ самомъ дѣлѣ, она. Яковъ Ворзе -- человѣкъ надежный".
Никогда еще ни одинъ корабль не ходилъ изъ этой мѣстности въ Ріо-Жанейро, и только благодаря честолюбивой настойчивости шкипера Ворзе, впервые было рѣшено сдѣлать такую рискованную попытку. Но шкиперъ находился въ пути слишкомъ долго, и консулъ, мало-по-малу, пересталъ надѣяться на "Надежду семьи", тѣмъ болѣе, что въ послѣдніе годы ему пришлось отказаться отъ очень многихъ надеждъ.
Теперь онъ, конечно, радовался возвращенію своего корабля и своего стараго капитана Ворзе, но все-таки тяжело и какъ то грустно отдавались его шаги въ широкомъ корридорѣ, изъ котораго шла лѣстница во второй этажъ... Одинъ удачный морской рейсъ не могъ еще разсѣять его тоску. Зандсгаардъ былъ всѣми покинутъ и опустѣлъ; тамъ не было уже ни общества, ни молодежи, и только старыя воспоминанія о нарядныхъ кавалерахъ и о дамахъ съ откровенно декольтированными платьями еще продолжали таиться въ уголкахъ его сердца, которое иногда билось сильнѣе обыкновеннаго.
Съ прошлаго лѣта, какъ умерла г-жа Гарманъ, всѣ пріемныя комнаты втораго этажа были заперты. Оба сына консула были заграницей,-- Христіанъ-Фридрихъ въ Лондонѣ, а Рихардъ -- въ Стокгольмѣ, и консулъ Гарманъ, привыкшій въ продолженіи всей своей жизни къ веселому, баззаботному обществу, не могъ чувствовать полнаго удовольствія въ компаніи двухъ старыхъ дѣвъ, сестеръ его покойной жены, спорившихъ между собою за честь хозяйничать въ его домѣ.
Когда Яковъ Ворзе, стоя на палубѣ своего корабля, увидалъ, что на верфи и близь нея въ бухтѣ все зашевелилось, у него гордо запрыгало сердце. Всѣ, стоявшія у берега лодки двинулись къ нему на встрѣчу. Родственники экипажа, матери и невѣсты махали платками, плача отъ волненія; большинство изъ нихъ давно уже потеряло всякую надежду на "Надежду семьи".
Шкипера Ворзе не встрѣчалъ никто изъ родныхъ: онъ былъ вдовецъ, и сынъ его находился въ комерчесскомъ училищѣ въ Любекѣ. Но и онъ радовался, что наконецъ-то разскажетъ другимъ шкиперамъ, въ клубѣ, о Ріо-Жанейро, гдѣ никто изъ нихъ не бывалъ, и съ особеннымъ удовольствіемъ думалъ о томъ, какими анекдотами удивитъ онъ шкипера Рандульфа.
Шкиперъ Рандульфъ побывалъ когда-то въ Таганрогѣ и любилъ таки этимъ похвастаться; но что же значила эта знаменитая поѣздка въ сравненіи съ рейсомъ въ Ріо? Ворзе своимъ подвигомъ совсѣмъ ее уничтожилъ.
Въ молодости Яковъ Ворзе былъ порядочнымъ сорванцомъ, да и теперь еще, не смотря не свои пятьдесятъ лѣтъ, онъ смотритъ молодцемъ. Плотный, коренастый, съ лицомъ типичнаго шкипера, съ красными полными щеками, онъ былъ прямодушенъ и веселъ. Если бы сосчитать волосы у него на головѣ, то вышла бы порядочная цифра: они росли у него также густо, какъ на кожѣ выдры, но при этомъ очень оригинально. Казалось, какъ будто ураганъ подулъ ему въ затылокъ, и оставивъ небольшой спиральный завитокъ на макушкѣ, да нѣсколько волнообразныхъ слоевъ спереди, около ушей, безжалостно сдулъ все остальное.
Шкиперъ Ворзе замѣтилъ, что близь плашкоутнаго моста готовили къ выходу въ море такъ называемый "Дамскій ботъ",-- и радостно потиралъ себѣ руки: это было знакомъ отличія. Когда же онъ увидалъ, что въ этотъ ботъ садится самъ консулъ, онъ даже раза два подпрыгнулъ на палубѣ отъ удовольствія: консулъ въѣзжалъ на встрѣчу кораблю только въ самыхъ чрезвычайныхъ случаяхъ; обыкновенно же высылался кто нибудь изъ конторскихъ, если только не было дома консульскихъ дѣтей: какъ Христіанъ-Фридрихъ, такъ и Рихардъ были очень не прочь выѣзжать на встрѣчу входившимъ въ бухту кораблямъ и потомъ провожать ихъ, сидя въ каютѣ и попивая марсалу.
Когда бригъ бросилъ якорь, "Дамскій ботъ" еще не подошелъ; но Яковъ Ворзе уже не могъ ждать дальше; онъ схватился за ванты, взобрался на бортъ, и махая шляпой, закричалъ во взсь Зандсгаардъ: "Мы вернулись поздно, господинъ кунселъ, но вернулись благополучно!"
Консулъ Барманъ улыбнулся и поклонился, снимая потихонько кольца съ правой руки: ему были хорошо извѣстны привѣтственныя рукопожатія Якова Ворзе, когда тотъ возвращался изъ дальней поѣздки.
Капитанъ, весь сіяя радостью, почтительно стоялъ на палубѣ съ шляпой въ рукѣ, когда консулъ осторожно и не торопясь взобрался по спущенному съ корабля трапу.
-- Добро пожаловать, Яковъ Ворзе!
-- Спасибо, спасибо, господинъ кунселъ!
И консулъ предалъ свою десницу въ дружескіе тиски шкипера.
Экипажъ почтительно выстроился вокругъ. Матросы уже прибрались, почистились и были готовы сойти съ корабля; на бортъ успѣло уже явиться столько родныхъ и друзей, что матросамъ не пришлось даже позаботиться самимъ объ якорѣ и причалахъ.
Консулъ привѣтливо поздоровался съ ними. Загорѣлыя лица производили особенное, странное впечатлѣніе среди домашней холодной весны; кое-кто изъ матросовъ щеголялъ въ ярко-красной рубашкѣ или въ лиловой шерстяной шапкѣ, вывезенной изъ чудеснаго Ріо. И на всѣхъ этихъ улыбающихся лицахъ было видно, какими отчаянными ребятами считали себя эти люди и какъ сильно всякому изъ нихъ хотѣлось скорѣе сойти на берегъ, чтобы показать себя и дать полный ходъ языку.
-- Вотъ тутъ у меня сорви-голова, -- сказалъ шкиперъ Ворзе: -- отправился съ ними каютнымъ юнгою, а вернулся мичманомъ. Тамъ, въ Ріо, у насъ двое умерли, господинъ кунселъ: скверный тамъ климатъ! Ну, Лаврицъ, иди же сюда!
Изъ кучки матросовъ выдѣлился юноша 16-17 лѣтъ, смущенный и неловкій; его круглое лицо пылало, какъ спѣлое красное яблоко.
-- Мы всегда имѣли основаніе давать особенный вѣсъ рекомендаціи капитана Ворзе, и если молодой человѣкъ захочетъ пойти по слѣдамъ такаго браваго моряка -- тутъ консулъ поклонился капитану -- то наша фирма вознаградитъ его по заслугамъ. Впрочемъ и весь экипажъ, въ виду продолжительнаго и опаснаго путешествія, получитъ при разсчетѣ пропорціальную награду. Фирма благодаритъ каждаго изъ васъ за хорошую и вѣрную службу.
Консулъ еще разъ поклонился и въ сопровожденіи капитана сошелъ въ каюту.
Экипажъ былъ чрезвычайно обрадованъ какъ обѣщаніемъ награды, такъ и тѣмъ, совершенно необычнымъ, событіемъ, что самъ владѣлецъ корабля лично явился на бортъ и благодарилъ простыхъ матросовъ. Въ самомъ дѣлѣ, у консула Гармана не было привычки много разговаривать со своими подчиненными. Не то, чтобы онъ былъ человѣкъ суровый; напротивъ -- онъ всегда привѣтливо раскланивался и иногда перекидывался парой словъ съ тѣми изъ нихъ, кто съ нимъ встрѣчался; но все таки, онъ держался такъ далеко отъ нихъ, что малѣйшее дружеское слово съ его стороны считалось за снисхожденіе и принималось съ благодарностью и удивленіемъ.
Когда, полчаса спустя, консулъ снова сошелъ въ ботъ, чтобы вернуться на берегъ, матросы привѣтствовали его криками "ура!" Онъ снялъ шляпу, стоя въ лодкѣ. Онъ былъ очень взволнованъ, и ему было необходимо вернуться домой, въ контору, и отдохнуть наединѣ.
Онъ захватилъ съ собой корабельныя бумаги и мѣшокъ добрыхъ совереновъ. Старая фирма К. Ф. Гармана давно уже не имѣла такихъ барышей; это было очень пріятно. Но этого было мало.
Мартенъ Гарманъ, послѣ смерти отца, работалъ уже много лѣтъ, но ему никогда еще не удавалось устроить въ настоящемъ видѣ обширное комерческое дѣло. Въ военное время, вслѣдствіе упадка курса, фирма понесла такіе убытки, что ея силы истощились на много лѣтъ, и казалось даже -- навсегда. Ей пришлось бороться съ самыми неблагопріятными обстоятельствами; у нея было слишкомъ много недвижимаго имущества, между тѣмъ какъ денежныя средства постоянно сокращались; были также и тягостные долги. Обстоятельства не улучшались. Мортенъ Гарманъ, купецъ чрезвычайно способный, долженъ былъ приложить всѣ свои старанія, чтобы поддержать свой торговый домъ въ прежнемъ его блескѣ и значеніи.
Пока онъ былъ молодъ, дѣло шло еще сносно; но теперь, когда онъ уже перешагнулъ за пятьдесятъ, когда у него умерла жена и Зандсгаардъ опустѣлъ, его сильно тяготила мысль, что его предпріятія, его радость и гордость, дѣло которое онъ надѣялся увидѣть въ полномъ блескѣ и процвѣтаніи, послѣ его смерти лишится своей жизненной силы и, можетъ быть, должно будетъ пасть, какъ непрочное. Семейная жизнь въ Зандсгаардѣ всегда стоила очень дорого. Г-жа Гарманъ, женщина живая и красивая, очень любила общество, маскарады, собранія и тому подобныя удовольствія, и мужъ вполнѣ раздѣлялъ ея вкусы.
Свободныя идеи начала нынѣшняго столѣтія и положеніе Гармана, какъ единственнаго сына въ большомъ торговомъ домѣ, придавали его взглядамъ нѣкоторую заносчивость. Въ городѣ подсмѣивались надъ его тщеславіемъ, но еще больше досадовали на него. Самъ онъ однако объ этомъ ничего не зналъ.
Онъ провелъ молодость за границей, много путешествовалъ, и потому его воззрѣнія и идеи совершенно отличались отъ тѣхъ, которыя господствовали въ простомъ маленькомъ городкѣ въ то время, когда тамъ началось двойное броженіе, вызванное измѣненіемъ экономическихъ условій и сильнымъ религіознымъ оживленіемъ.
Въ Зандсгаардѣ, между тѣмъ, старина была еще въ полномъ цвѣту. Высокомѣрные чиновники и офицеры, жившіе въ городѣ, видѣли здѣсь соблюденіе всѣхъ традицій эпохи париковъ на праздничныхъ пирахъ, гдѣ такъ хорошо и долго пилось и ѣлось за длинными столами, гдѣ общество было такъ деликатно и полно достоинства, что не было надобности боязливо взвѣшивать каждое слово разговора, гдѣ смѣлое слово или тайное рукопожатіе не считалось за преступленіе, гдѣ шопотъ сосѣда и сосѣдки, прикрывшейся вѣеромъ, могъ окончиться поцѣлуемъ въ ушко, гдѣ всѣ были связаны другъ съ другомъ сотнею тонкихъ нитей, опутывавшихъ общество блестящей шелковой паутиной, подъ которою распущенность утрачивала свой рѣзкій характеръ и казалась изящною, красивою, приличною, какъ менуэтъ. Въ этой атмосферѣ консулъ Гарманъ вращался вполнѣ увѣренно и ловко, какъ рыба въ водѣ.
Когда онъ, утромъ, въ дни большихъ, веселыхъ собраній, сидѣлъ въ конторѣ, его перо летало по бумагѣ, и въ эти дни онъ писалъ наилучшія письма. Его мысли были такъ ясны, умъ такъ спокоенъ, что все -- и важное, и неважное, устроивалось въ наилучшемъ порядкѣ. Въ томъ же письмѣ, въ которомъ онъ заказывалъ партію кофе, онъ не забывалъ упомянуть и о дюжинѣ пакетовъ лака, и о двухъ корзинахъ голландскихъ глиняныхъ трубокъ, назначаемыхъ для розничной торговли, и о сообщеніи должныхъ инструкцій капитану, потерпѣвшему аварію, и тутъ же, безъ дальнихъ околичностей, могъ перейти къ подробнѣйшему описанію устройства печныхъ трубъ, какое онъ видѣлъ въ Лондонѣ и намѣревался ввести въ городской больницѣ. Когда же почта была уже отправлена и наступалъ часъ званаго обѣда, тогда консулъ, старательно выбритый и раздушенный, поднимался наверхъ по широкой лѣстницѣ, въ синемъ полукафтанѣ съ блестящими пуговицами, въ манжетахъ съ буфами, зашнурованномъ жилетѣ, съ брилліантовой булавкой въ воротничкѣ рубашки, расчесавъ локонами свои красивые, сѣроватые, какъ бы слегка напудренные волосы. При этомъ могло случиться, что онъ напѣвалъ весело французскій мотивъ, припоминая какое нибудь изъ своихъ приключеній и красиво выставляя впередъ изящную ногу, которая имѣла бы видъ еще болѣе привлекательный, если бы мода позволила одѣть ее въ чулокъ, на манеръ прошлаго столѣтія.
Консулъ Гарманъ былъ, по понятіямъ того времени, образцовымъ супругомъ. Когда у него умерла жена, онъ искренно жалѣлъ о ней, и во многихъ, любимыхъ ею, мѣстахъ сада поставилъ памятники съ приличными надписями. Со смертью г-жи Гарманъ многолюдныя собранія прекратились, такъ что эта статья расхода значительно уменьшилась; но въ то-же время сильно увеличивались двѣ другія статьи: уплата по счетамъ обоихъ сыновей, въ особенности Рихарда.
Въ этихъ двухъ молодыхъ людяхъ характеръ консула Гармана какъ будто раскололся надвое. Рихардъ былъ его гордостью и его слабостью. Его красивая наружность и легкомысліе представлялись какъ бы воспроизведеніемъ собственной молодости консула; и когда Рихардъ сѣдлалъ лучшую лошадь въ самую красивую сбрую и бралъ у отца хлыстъ, къ которому никто, кромѣ него, не смѣлъ прикасаться, тогда консулъ бросался отъ окна къ окну до тѣхъ поръ, пока сынъ не исчезалъ изъ виду, и несказанно радовался, видя, какъ хорошо молодой человѣкъ сидитъ на лошади и какъ все къ нему идетъ.
Къ своему старшему сыну, Христіану-Фридриху, консулъ относился строже.
Когда мотовство Рихарда начинало безпокоить отца, онъ писалъ ему: "Я хорошо понимаю, что карьера, избранная тобою съ согласія твоихъ родителей, требуетъ различныхъ расходовъ, которые могутъ показаться излишними, но въ виду извѣстныхъ условій и обстоятельствъ представляются если не совершенно необходимыми, то по крайней мѣрѣ въ значительной степени соотвѣтствующими упомянутымъ условіямъ; но съ другой стороны, я все-таки посовѣтовалъ бы тебѣ подумать, не можешь-ли ты достигнуть на своемъ дипломатическомъ поприщѣ тѣхъ-же самыхъ результатовъ съ гораздо болѣе ограниченными издержками. Особенно-же рекомендовалъ бы тебѣ вести правильные счета,-- не потому, чтобы я хотѣлъ контролировать твои расходы, а потому, что -- какъ я знаю по опыту -- при правильномъ счетоводствѣ мы лучше всего можемъ сами себя контролировать".
Но вести счеты, не говоря уже о правильныхъ, было вовсе не въ духѣ Рихарда,-- и онъ отдѣлывался шуточками, которыя приводили старика въ восхищеніе и заставляли забывать о расходахъ. За то Христіанъ-Фридрихъ, со времени своего поступленія въ институтъ въ Христіаніи, каждый мѣсяцъ присылалъ отцу выписки изъ своей кассовой книги, а консулъ самымъ безжалостнымъ образомъ провѣрялъ ихъ. Въ случаѣ какой нибудь неточности, даже простой ошибки въ счетѣ, или въ томъ случаѣ, если даже одна какая нибудь статья расхода казалась отцу слишкомъ обширною,-- сынъ неизбѣжно получалъ строгую нотацію о томъ, какъ неприлично купцу неправильное счетоводство или мотовство.
Благодаря этому Христіанъ-Фридрихъ побаивался отца и иногда чувствовалъ себя даже обиженнымъ. Онъ бы успокоился впрочемъ, если бы узналъ, съ какимъ удовольствіемъ консулъ перечитывалъ его выписки и съ какой старательностью онѣ занумеровывались и хранились въ особомъ ящикѣ бюро.
Христіанъ-Фридрихъ былъ единственнымъ человѣкомъ, которому консулъ оказывалъ довѣріе; въ подробныхъ письмахъ, посылавшихся по крайней мѣрѣ одинъ разъ въ мѣсяцъ, отецъ посвящалъ сына во всѣ важнѣйшія свои дѣла. Случалось даже, что консулъ спрашивалъ у него совѣта.
Вниманіе, а отчасти и безпокойство консула Гармана было особенно возбуждено тѣмъ благосостояніемъ, какое стало замѣчаться въ городѣ въ послѣдніе годы. Откуда-то явились совсѣмъ новые люди съ значительными средствами, занялись покупкой и соленьемъ сельдей, и весною грузили на корабли цѣлыя тысячи тоннъ. Приверженцы новой религіозной секты, пересыпавшіе свою торговую корреспонденцію библейскими изреченіями и не имѣвшіе понятія о правильномъ счетоводствѣ, стали заработывать большіе капиталы. Въ городѣ, къ величайшему удивленію консула, вмѣстѣ съ религіозными проповѣдями и пѣніемъ гимновъ, возникла новая жизнь и энергичная дѣятельность. И у всѣхъ этихъ людей были деньги. Все это серьезно безпокоило консула; но онъ ни съ кѣмъ не дѣлился своими мыслями, и даже Христіанъ-Фридрихъ не зналъ, какъ затруднительно бывало подчасъ положеніе отца.
"Надежда семьи" стояла на якорѣ, съ флагами и вымпелами на мачтахъ. Экипажъ сошелъ на берегъ, между тѣмъ какъ на корабль постоянно являлись толпы любопытныхъ изъ города и Зандсгаарда. Бѣлая капитанская лодка была занята. Яковъ Ворзе усѣлся на докѣ, на разостланномъ флагѣ, концы котораго свѣшивались въ воду, а за нимъ сидѣлъ на корточкахъ Лаврицъ Зеегусъ, правя рулемъ. Шестеро гребцовъ размашисто ударяли веслами, и лодка быстро подвигалась къ берегу.
Яковъ Ворзе всегда представлялъ себѣ возвращеніе домой изъ Ріо именно въ такомъ видѣ. Его сердце радостно забилось, когда онъ выѣхалъ въ бухту, на берегу которой стоялъ городъ. Гораздо проще было бы пріѣхать сначала въ Зандсгаардъ и уже оттуда отправиться въ городъ; но шкиперу это вовсе не приходило въ голову. Онъ считалъ Зандсгаардъ островомъ, и всегда, не смотря ни на какую погоду, ѣздилъ оттуда въ городъ и обратно не иначе, какъ на лодкѣ. Онъ видѣлъ, что на его амбарѣ у пристани подняли флагъ. У Ворзе былъ на площади большой, старый домъ, къ которому со стороны пристани примыкалъ высокій пакгаузъ; шкиперъ былъ человѣкъ зажиточный, и деньги, заработанныя имъ многолѣтними рейсами, благодаря удачнымъ спекуляціямъ, составили порядочный капиталъ. Оставаясь на зиму дома, онъ усердно занимался рыбной ловлей и дѣлалъ на свой счетъ и рискъ большіе обороты.
Торговый домъ Е. Ф. Гармана напротивъ занимался не столько рыбной ловлей, сколько коммисіонной торговлей солью и хлѣбомъ, а также банковыми и вексельными спекуляціями,.
На этотъ разъ Ворзе не былъ дома гораздо дольше обыкновеннаго и потому нетерпѣливо желалъ разузнать поскорѣе, какъ шли дѣла въ его отсутствіи и какъ работали его люди. Но больше всего хотѣлось ему повидаться съ шкиперомъ Рандульфомъ, и всякій разъ, думая объ этомъ свиданіи, онъ ударялъ руками по колѣнамъ и хохоталъ.
Въ бухтѣ были лишь немного короблей, такъ какъ дѣло шло къ лѣту; кое-гдѣ, замѣтивъ лодку шкипера, поднимали флаги. Съ пристаней и пакгаузовъ по обѣ стороны гавани, знакомые обращались къ нему съ привѣтствіями; онъ раскланивался и громко смѣялся, гордый и радостный. "Къ кому же ты пойдешь, Лаврицъ?" спросилъ онъ, подъѣзжая къ пристани, своего юнаго спутника. У Лаврица въ городѣ не было родныхъ.
-- Я думалъ пойти опять къ г-жѣ Торвестадъ, гдѣ я всегда жилъ, отвѣчалъ юноша.
-- Но, сказалъ Ворзе,-- теперь-то ты вѣдь ужъ не мальчикъ, и нельзя же тебѣ вѣчно оставаться у этой старой ханжи.
Но, увидавъ, что другіе, бывшіе въ лодкѣ, подмигивали другъ другу, онъ понялъ въ чемъ дѣло и вскричалъ:
-- Ахъ тъі, пострѣленокъ! Такъ это дѣвицы привлекаютъ тебя къ г-жѣ Торвестадъ? Ну, берегись! Вѣдь ты знаешь, что я и тамъ командую!
На пристани его ожидало горькое разочарованіе: шкипера Рандульфа не было дома -- онъ отправился въ Балтійское море.
II.
-- Сара! Сегодня вечеромъ ты идешь въ собраніе? говорила г-жа Торвестадъ дочери.
-- Да, мама.
-- Шкиперъ Ворзе пріѣхалъ; я собираюсь пойти къ нему, поздравить съ пріѣздомъ. Онъ, бѣдный, все еще ходитъ по пути грѣшниковъ, не чувствуя потребности искать, вмѣстѣ съ нашими братьями, спасенія души. Какъ хорошо было бы, Сара, если бы кто нибудь изъ насъ явился орудіемъ Провидѣнія для спасенія этого заблудшаго!
Г-жа Торвестадъ пристально посмотрѣла на дочь; но Сара, стоявшая у кухоннаго стола и занятая мытьемъ посуды, не подняла своихъ большихъ, темныхъ глазъ, съ длинными рѣсницами и черными бровями.
-- Ты бы сказала братьямъ, не пожелаетъ ли кто нибудь изъ нихъ придти къ намъ, чтобы обсудить то, что будетъ сказано въ собраніи, и помочь другъ другу въ дѣлѣ благодати.
-- Хорошо, мама.
Г-жа Торвестадъ пошла въ комнату, которая выходила на задній дворъ и оттого была нѣсколько темновата. Комната была хорошо меблирована, въ ней все было чисто и въ порядкѣ, но какъ-то не уютно.
Г-жа Торвестадъ была вдова старшины гернгутерскаго братства, которое до сихъ поръ еще не выбрало новаго старшины. Количество гернгутеровъ, жившихъ въ городѣ, было не велико и не увеличивалось, такъ какъ новая религіозная проповѣдь шла въ другомъ направленіи,-- гаугіанскомъ. Въ ученіи и во внѣшнемъ образѣ жизни обѣихъ этихъ сектъ было такъ много сходства, что не только люди, стоявшіе въ сторонѣ отъ "пробужденія", считали гернгутеровъ и гаугіанцевъ за одно и то же, но и среди самихъ представителей обѣихъ сектъ замѣчалось все большее и большее стремленіе къ объединенію.
Сначала гернгутерскіе братья и послѣдователи Гауге существенно отдѣлялись другъ отъ друга степенью умственнаго развитія. Гауге, въ началѣ своей дѣятельности, нашелъ наиболѣе вѣрныхъ приверженцевъ среди крестьянства; гернгутерское братство напротивъ состояло по большей части изъ зажиточныхъ горожанъ, которые, подъ вліяніемъ нѣмецкихъ старшинъ и благодаря частымъ поѣздкамъ въ Христіанфельдъ и другія гернгутерскія мѣстности, пріобрѣтали болѣе замѣтную, внѣшнюю и внутреннюю полировку. Но впослѣдствіи, когда движеніе, возбужденное Гансомъ Нильсеномъ Гауге, распространилось по всей Норвегіи, поборовъ безчисленныя препятствія, и въ особенности когда, послѣ многолѣтняго тюремнаго заключенія и смерти Гауге, весь народъ узналъ, съ какою позорною несправедливостью чиновники преслѣдовали этого невиннаго и богобоязненнаго человѣка -- новое движеніе пріобрѣло многихъ послѣдователей также и въ тѣхъ общественныхъ сферахъ, которыя до сихъ поръ смотрѣли на деревенскихъ мечтателей и фанатиковъ съ презрѣніемъ и отвращеніемъ. Это помогло сліянію съ гернгутерами. Гаугіанцы всегда были расположены къ дружественному соглашенію тамъ, гдѣ видѣли истинно-христіанскій духъ. Впрочемъ, если бы гернгутеры и хотѣли держаться отдѣльно, то не могли бы этого, въ силу своей слабости и малочисленности.
Поэтому г-жа Торвестадъ безъ всякаго опасенія посылала свою дочь на собранія гаугіанцевъ; точно также и на происходившія у нея молитвенныя сходки собирались, безъ различія, приверженцы обоихъ ученій. Сама она часто употребляла слова и обороты, напоминавшіе о ея продолжительномъ пребываніи въ Христіансфельдѣ и особенно любила читать вслухъ небольшіе піетистическіе трактаты, которые частью сама переводила съ нѣмецкаго.
Изъ своей комнаты г-жа Торвестадъ перешла въ пристройку, гдѣ служанки усердно занимались тканьемъ. Здѣсь стояли прялки и мотовила; на столѣ, у окна, лежало разное шитье; вся обстановка имѣла особый отпечатокъ, указывавшій на то, что въ этомъ домѣ молитва и пѣніе чередовались съ строгимъ, полезнымъ трудомъ.
-- Гдѣ Генріетта? спросила г-жа Торвестадъ.
-- Она пошла узнать, почему въ гавани подняты флаги, отвѣчала одна изъ дѣвушекъ.
-- Ахъ, Марта, какъ долго юное сердце не можетъ освободиться отъ суеты міра сего! Ну-ка, покажи, много ли ты наработала?
Сара между тѣмъ продолжала свою работу, тихонько напѣвая гимнъ. Она была занята на кухнѣ, чередуясь понедѣльно съ служанкой. Для такой работы Генріетта была еще слишкомъ молода.
Сарѣ было двадцать шесть лѣтъ. Здоровая трудовая жизнь вполнѣ развила ея физическія силы, но она была очень блѣдна, потому что рѣдко выходила изъ дому, и во всемъ мірѣ едва ли видѣла что нибудь, кромѣ церкви, да молитвеннаго дома.
Красивый овалъ ея лица оканчивался полнымъ подбородкомъ, нѣсколько напоминавшимъ повелительныя черты лица ея матери. Волосы ея были гладко причесаны, и косы сложены на затылкѣ простымъ кольцомъ. Пріятное выраженіе лица и всей ея фигуры не было мимолетнымъ качествомъ. Напротивъ, въ ней было что-то солидное; закругленныя, мягкія черты лица, матовая бѣлая кожа и сильно оттѣненные глаза придавали ей тихую, привлекательную прелесть, обѣщавшую сохраниться долго. Стоя у кухоннаго стола и стуча, подъ тихіе звуки гимна, чашками и тарелками, она не слыхала, какъ кто-то поднялся по кухонной лѣстницѣ, и обернулась только тогда, когда отворилась дверь. Сара немного покраснѣла и потупилась.
Стоявшій въ дверяхъ человѣкъ, высокій и широкоплечій, тоже потупился и сказалъ:
-- Вотъ, Сара, я тебѣ принесъ "жизнь въ смерти", о которой мы говорили. Пусть это чтеніе тебя порадуетъ.
-- Благодарю, Гансъ Нильсенъ, отвѣчала Сара, не поднимая глазъ.
Она не могла взять книгу, потому что руки у нея были мокры; поэтому онъ положилъ книгу на столъ и вышелъ.
Она прислушивалась къ его шагамъ, когда онъ поднимался еще выше по лѣстницѣ. Гансъ Нильсенъ Феннефосъ нанималъ комнату у г-жи Торвестадъ. Сара быстро вытерла руки, взяла книгу и радостно начала ее разсматривать: это было сочиненіе самого Гауге, о которомъ Феннефосъ постоянно говорилъ и которое г-жа Торвестадъ повидимому не особенно цѣнила; по крайней мѣрѣ, у нея не было ни одного изъ его сочиненій.
Сарѣ однако некогда было читать. Она положила маленькую книжку, переплетенную самимъ Гансомъ Нильсеномъ, передъ собой на окно, и снова начала прерванную работу, только немного торопливѣе прежняго. Иногда она нагибалась, и наклонивъ голову на бокъ, взглядывала на узкую полосу синяго неба, которую можно было видѣть изъ-за стѣнъ узкаго переулка,-- и ея темные глаза озарялись невинною радостью, какъ будто бы ей удалось заглянуть въ открытое небо. На лѣстницѣ снова послышались шаги; на этотъ разъ Сара узнала ихъ: это несомнѣнно была Генріетта. Сначала послышалось нѣсколько торопливыхъ шаговъ, затѣмъ точно кто-то упалъ, громко застучалъ, затѣмъ опять нѣсколько шаговъ -- совсѣмъ такъ, какъ взбѣгаютъ на лѣстницу молодыя дѣвушки, въ первый разъ надѣвшія длинное платье.
Генріетта вбѣжала запыхавшись, съ раскраснѣвшимся, сіяющимъ лицомъ и растрепанными волосами, и тотчасъ же затараторила:-- Ахъ, Сара, тебѣ надо было-бы самой это видѣть! Какой сюрпризъ! Да ты знаешь ли, знаешь ли, кто пріѣхалъ?
-- Да тише же, Генріетта,-- строго сказала сестра,-- ну что, если мама придетъ и застанетъ тебя въ такомъ видѣ?
Генріетта тотчасъ же стала приглаживать непокорные волосы; но молчать она не могла и снова торопливо заговорила:
-- Я была на рынкѣ -- дошла до самой пристани -- не сказывай объ этомъ мамѣ; вдругъ подъѣзжаетъ шкиперъ Ворзе -- шкиперъ Ворзе вернулся изъ Ріо, знаешь ты это?-- съ шестерьмя гребцами, съ флагами -- а сзади сидѣлъ Лаврицъ -- я его узнала только тогда, когда онъ спрыгнулъ на берегъ -- такъ онъ выросъ! (она подняла руку высоко вверхъ). Онъ меня видѣлъ и, кажется, пошелъ за мной!
-- Но Генріетта, пожалуйста... строго сказала Сара, сдвинувъ брови. Но безбожница Генріетта только усмѣхнулась и скользнула въ корридоръ, разсчитывая оттуда незамѣтно пробраться въ ткацкую.
Лицо Сары приняло огорченный, почти строгій видъ. Дикія манеры сестры были ей непонятны; она сама никогда не была такою и знала, что эта мірская суетность должна быть строго обуздана страхомъ Божіимъ. И все таки, при видѣ юныхъ порывокъ Генріетты, у нея иногда какъ-то сжималось сердце и являлось что-то похожее на желаніе порѣзвиться вмѣстѣ съ сестрой. Это былъ ветхій Адамъ плоти, котораго ежедневно слѣдовало умерщвлять и обуздывать, что она и дѣлала молитвою, пѣніемъ гимновъ, прилежнымъ чтеніемъ св. писанія; но все-таки, все-таки...
Сарѣ еще разъ пришлось прервать свое занятіе: въ дверяхъ показалось круглое, загорѣлое, смѣющееся лицо. Улыбка впрочемъ тотчасъ же исчезла, и Лаврицъ вошелъ въ кухню робко и неувѣренно: очевидно, онъ разсчитывалъ встрѣтить здѣсь кого-то другого, а не Сару.
-- Здравствуй, Лаврицъ, дружески сказала Сара.
-- Здравствуй, спасибо, отвѣчалъ Лаврицъ самымъ густымъ басомъ, какимъ только могъ, и стоя, прислонился къ двери.
-- Ты хочешь поговорить съ мамой?
-- Да, я хотѣлъ спросить ее, нельзя ли мнѣ опять жить здѣсь?
-- Мама у себя въ комнатѣ.
Лаврицъ Зеегусъ былъ для Сары почти что младшимъ братомъ, такъ какъ онъ жилъ на хлѣбахъ у г-жи Торвестадъ все время, пока былъ въ школѣ. Родительскій домъ въ Флеккельфордѣ не имѣлъ для него ничего привлекательнаго: у него было много братьевъ и сестеръ, а отецъ любилъ выпивать.
Минуту спустя, Лаврицъ вернулся изъ комнаты г-жи Торвестадъ, унылый и нахмуренный.
-- Ну, что же, Лаврицъ,-- спросила Сара,-- ты хочешь уходить?
-- Да, отвѣчалъопъ, торопливо отворяя дверь,-- твоя мать не соглашается.
Спускаясь по хорошо знакомой кухонной лѣстницѣ, онъ подумалъ о себѣ, какъ о несчастнѣйшемъ человѣкѣ въ мірѣ, и даже заплакалъ -- въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ сталъ матросомъ. Во все время своего долгаго путешествія онъ надѣялся, что снова вернется въ свою прежнюю комнатку на чердакѣ, каждый день будетъ видѣться съ Генріеттой, подаритъ ей всѣ достопримѣчательности, бывшія у него въ сундучкѣ, будетъ тихонько уходить съ нею изъ дому и кататься на лодкѣ, когда мать уйдетъ на собраніе, а въ зимніе вечера, при лунномъ свѣтѣ, кататься съ нею въ саняхъ. Всѣ эти блестящія надежды онъ считалъ уже осуществившимися; онъ сотни разъ мечталъ объ этомъ и до мельчайшихъ подробностей представлялъ себѣ, какъ хорошо все это будетъ, коротая съ этой мечтой долгіе и скучные часы, проводившіеся на вахтѣ. Теперь ему казалось, что для него нѣтъ уже никакой надежды, никакой радости въ этомъ мірѣ, а пожалуй, и въ будущемъ.
Сарѣ стало жалко его. Нѣсколько времени спустя въ кухню вышла мать и сказала:
-- Сара, ты, конечно, видѣла Лаврица?
-- Да, мама.
-- Ты съ нимъ разговаривала?
-- Нѣтъ, я только поздоровалась съ нимъ.
-- Какъ ты думаешь, онъ -- "обращенный"?
Сара не знала, что отвѣчать; но мать сказала строго:
-- Говори: нѣтъ, дитя мое! Обращенный и кающійся грѣшникъ имѣетъ вовсе не такой видъ. Конечно, право суда принадлежитъ только Господу, но и мы должны смотрѣть и заботиться, чтобы не зашла къ намъ паршивая овца, которая можетъ попортить все стадо.
Сара внутренно согласилась съ матерью; она понимала, что Генріетта и Лаврицъ были теперь уже не дѣти и что ихъ дружескія отношенія могли перейти въ грѣховную любовь. Она думала также, что она обязана высказать матери свое мнѣніе объ этомъ. Но теперь это было уже не нужно, и она была убѣждена, что такъ будетъ лучше всего для молодыхъ людей. Она подумала впрочемъ и о томъ, какой жалкій видъ имѣлъ Лаврицъ, возвратившись отъ матери въ кухню, и какое разочарованіе готовилось для Генріетты:-- вѣдь онъ всегда жилъ у нихъ. Конечно, для него и для нея было всего лучше, что они удалены отъ искушенія; но все таки, все таки...
Въ семь часовъ Яковъ Ворзе уже ушелъ изъ клуба; онъ не могъ высидѣть дольше. Ему пришлось испытывать только разочарованія: все было не то и не такъ, какъ онъ ожидалъ, сходя на берегъ. Въ клубѣ онъ встрѣтилъ двухъ шкиперовъ финновъ, которые стояли въ гавани изъ-за аваріи; это были совсѣмъ молодые люди, возвращавшіеся изъ Америки. Одинъ изъ нихъ, совсѣмъ молокососъ, съ бородой, подстриженной по англійски, и золотою цѣпочкой, тоже былъ въ Ріо-Жанейро, и даже два раза. А Рандульфъ! И зачѣмъ этотъ Рандульфъ уѣхалъ въ Балтійское море!
Съ Ворзе случилось то же, что случается со всѣми легкомысленными людьми. Малѣйшее удовольствіе могло привести его въ превосходное расположеніе духа и заставить забыть величайшія непріятности; но если, наоборотъ, съ нимъ случалась малѣйшая непріятность, то все начинало идти хуже и хуже, несчастія градомъ сыпались на него, и ему казалось, что никого судьба такъ не преслѣдуетъ и не терзаетъ, какъ именно его. Это казалось впрочемъ только на одинъ день, такъ какъ сонъ обыкновенно снова приводилъ его мысли въ равновѣсіе. Сегодня былъ именно такой несчастный день -- начиная съ той минуты, когда Ворзе узналъ, что Рандульфа нѣтъ въ городѣ; поэтому онъ не находилъ уже ничего пріятнаго ни въ клубѣ, ни въ конторѣ, ни въ магазинѣ, ни въ пакгаузѣ, не смотря на то, что въ его отсутствіе торговля шла хорошо и его прикащики заслуживали бы большей похвалы, чѣмъ та, съ какою онъ къ нимъ обратился.
Унылый, разстроенный ходилъ онъ взадъ и впередъ по своимъ чистымъ, просторнымъ комнатамъ. Солнце спустилось къ сѣверо-западу, и за перешейкомъ, отдѣлявшимъ гавань отъ Зандсгаарда, Ворзе могъ видѣть реи своего корабля на золотистомъ фонѣ вечернихъ облаковъ. Но и это его не радовало. Ему припомнилось, какъ старый смотритель порта, Снелль, подошелъ къ нему въ клубѣ, отвелъ его въ сторону, и прижавъ палецъ къ своему длинному красному носу, прошепталъ ему на ухо: "Хе, хе, Яковъ, вѣдь, не мѣшало привезти старичку нѣсколько шиллинговъ; говорятъ -- хе, хе что они были бы ему не лишніе".
-- Какого чорта хотѣлъ онъ этимъ сказать?-- съ досадой воскликнулъ шкиперъ Ворзе, припомнивъ эти слова;-- хотѣлъ ли этотъ старый носорогъ намекнуть мнѣ, что фирма Гармана нуждается въ деньгахъ? Тьфу!... Что тебѣ надо, Лаврицъ? вдругъ вскричалъ онъ, увидя въ дверяхъ молодаго матроса.
Но Ворзе бросился къ нему, догналъ и вернулъ его въ комнату. Лаврицъ сказалъ правду: ему собственно ничего не было нужно; но когда онъ, въ своемъ горѣ и безпомощномъ состояніи, увидѣлъ въ окно, что капитанъ, всегда такъ расположенный къ нему, ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ, онъ рѣшился войти, съ неопредѣленной надеждой встрѣтить хоть какое нибудь утѣшеніе.
Ворзе крѣпко взялъ его за плечо и посмотрѣлъ на него: -- Гы, гм! Вотъ еще одинъ, для кого возвращеніе вовсе не было радостью. Поди сюда, молодецъ, выпьемъ стаканчикъ, а потомъ ты мнѣ разскажешь, что съ тобой сдѣлали...
Шкиперъ Ворзе отворилъ стѣнной шкафъ, вынулъ два круглыхъ голландскихъ стакана и налилъ одинъ, для Лаврица, вишневымъ ликеромъ, а другой, для себя, старымъ ямайскимъ ромомъ.
-- Такъ-то, молодецъ,-- сказалъ Ворзе, когда они выпили;-- ну, разсказывай же мнѣ про свои печали и огорченія.
Но Лаврицъ, вмѣсто отвѣта, съ быстротою молніи поставилъ свой стаканъ въ шкафъ, сдѣлалъ то же самое съ стаканомъ капитана, затворилъ дверцы и сѣлъ на стулъ у дверей комнаты.
Ворзе подумалъ, что молодой человѣкъ сошелъ съ ума; но прежде чѣмъ успѣлъ спросить его, въ дверь постучала и вошла г-жа Торвестадъ.
Лаврицъ видѣлъ, какъ она прошла подъ окномъ, и уваженіе къ ней до того въ немъ укоренилось, что замѣтивъ ее, онъ прежде всего подумалъ о томъ, какъ бы она не увидала, что они пили. И для Ворзе точно также было бы непріятно, если бы г-жа Торвестадъ застала его съ Лаврицемъ за выпивкой; понявъ поведеніе молодаго человѣка, онъ дружески подмигнулъ ему, подводя г-жу Торвестадъ къ софѣ.
На ней была черная накидка и темносѣрая шляпа съ широкими полями и атласными лентами. Костюмъ и вся ея наружность производили впечатлѣніе солидной зажиточности и достоинства. Нѣсколько большой двойной подбородокъ и манера высоко держать голову придавали ея лицу повелительное выраженіе. Этимъ она отличалась отъ остальныхъ "пробужденныхъ", такъ какъ они вообще старались своею внѣшностью и всѣмъ образомъ жизни производить впечатлѣніе смиренія, точно также, какъ у послѣдоватей Гауге, на западѣ, вошло въ обычай говорить жалобно-слащавымъ тономъ.
Г-жа Торвестадъ не забывала, что она -- вдова старшины братской общины, и ея старанія всегда были направлены къ тому, чтобы сдѣлать свой домъ центральнымъ пунктомъ религіознаго движенія; поэтому она придавала большую цѣну небольшимъ собраніямъ, происходившимъ у нея частью для поученій, частью просто для препровожденія времени; по этой же причинѣ она отдавала у себя въ домѣ квартиры, такъ какъ ради выгоды она въ этомъ не нуждалась.
Лаврицъ былъ въ этомъ отношеніи исключеніемъ; она приняла его къ себѣ по настоятельной просьбѣ нѣкоторыхъ своихъ друзей изъ Флеккельфорда; прочіе ея жильцы были молодые люди религіознаго обряда мыслей, преимущественно странствующіе свѣтскіе проповѣдники; они уѣзжали и опять пріѣзжали, чтобы провести нѣсколько дней въ кругу своихъ друзей, бесѣдовать съ ними и взаимно поучать другъ друга въ вѣрѣ. Этимъ г-жа Торвестадъ достигла того, что ея домъ сдѣлался однимъ изъ сборныхъ пунктовъ "пробужденныхъ" въ городѣ, а сама она -- одною изъ вліятельнѣйшихъ женщинъ, съ которою нерѣдко совѣтывались самые старшіе.
Къ шкиперу Ворзе г-жа Торвестадъ всегда относилась менѣе строго и серьезно, чѣмъ ко всѣмъ остальнымъ; можетъ быть, это происходило оттого, что она много лѣтъ нанимала у него квартиру, можетъ быть, она думала, что этимъ путемъ всего легче направить его душу на "путь благодати", можетъ быть, была и какая нибудь иная причина. Какъ бы то ни было, въ разговорахъ съ нимъ она приводила очень мало текстовъ и благочестивыхъ сентенцій; она даже иногда посмѣивалась при остроумныхъ замѣчаніяхъ браваго капитана, когда они были безобидны.
Поздоровавшись съ капитаномъ и поговоривъ кое о чемъ, случившемся въ его отсутствіе, г-жа Торвестадъ наконецъ спросила его, не пожелаетъ ли онъ, такъ какъ онъ теперь одинъ, придти къ ней на общій ужинъ; это доставило бы удовольствіе и ея дочерямъ.
-- А больше никого не будетъ? предусмотрительно спросилъ Яковъ Ворзе.
-- Можетъ быть, кое-кто изъ друзей также навѣстятъ насъ, когда окончится собраніе.
-- Ну, въ такомъ случаѣ, я долженъ отказаться отъ этого удовольствія, г-жа Торвестадъ,-- почти съ досадою проворчалъ Ворзе. Вы сами знаете, что я для этого общества -- человѣкъ неподходящій.
-- Не говорите этого, капитанъ Ворзе! Лучше позвольте намъ желать и молиться, чтобы вы сдѣлались именно вполнѣ подходящимъ человѣкомъ для общества, гдѣ читается слово божіе для поученія о Господѣ.-- Она сказала это съ большимъ чувствомъ и пристально посмотрѣла на шкипера своими умными глазами.
Ворзе немного смутился и прошелся по комнатѣ. Отвѣчать было нелегко: онъ ни за что не хотѣлъ идти въ собраніе, но вмѣстѣ съ тѣмъ ему хотѣлось отдѣлаться отъ этого вѣжливымъ образомъ. Въ эту минуту Лаврицъ всталъ со стула и собрался уходить.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Лаврицъ,-- сказалъ капитанъ, -- не уходи, мнѣ надо поговорить съ тобой. Ты куда хотѣлъ идти?
-- Мнѣ надо пріискать въ городѣ мѣсто для ночлега, мрачно отвѣчалъ Лаврицъ.
-- Какъ такъ? Да вѣдь ты будешь жить у г-жи Торвестадъ; не правда ли сударыня?
-- Нѣтъ,-- сухо отвѣчала она,-- вы знаете, у меня живутъ большею частью, лица духовныя. Моряковъ я не беру.
-- Но вѣдь Лаврицъ всегда жилъ у васъ, г-жа Торвестадъ! И теперь, когда бѣдный мальчикъ возвратился, вы гоните его отъ себя? Это ужъ слишкомъ жестоко!
Ворзе понялъ, что огорчало юнаго матроса, и по своей добротѣ хотѣлъ ему помочь. Но г-жа Торвестадъ, не сказавъ ни слова въ отвѣтъ, взяла свою накидку и повернулась къ дверямъ.
-- Ну, такъ прощайте, капитанъ Ворзе,-- сказала она.-- Буду сердечно рада видѣть васъ у себя. Черезъ полчаса вернется Сара и, можетъ быть, придетъ еще кто нибудь изъ собранія. Тогда мы сядемъ ужинать, и, можетъ быть, кто нибудь изъ насъ прочтетъ небольшую молитву. Вѣдь и вы конечно не затруднитесь, вмѣстѣ съ другими вѣрующими, принести благодареніе Тому, Кто спасъ васъ отъ бури и невредимо провелъ вашъ корабль по свирѣпымъ волнамъ?
-- Конечно, сударыня... Но видите-ли...-- Ворзе не зналъ, что отвѣчать.
-- Приходите же, не упорствуйте противъ призванія!-- Она подала ему руку и дружески поглядѣла на него.
Но Ворзе отнялъ свою руку и сказалъ, полу-шутя:-- Я не хочу быть упрямымъ; но мнѣ кажется, что вы сами, г-жа Торвестадъ, очень упрямы, такъ какъ не хотите принять бѣднаго Лаврица въ свой домъ. Хотите, сдѣлаемъ условіе: я приду къ вамъ на поучительную бесѣду, съ тѣмъ, чтобы Лаврицъ опять былъ вашимъ жильцомъ. Идетъ, г-жа Торвестадъ?
-- Я сдѣлала-бы еще гораздо больше этого, капитанъ Ворзе, если бы это могло привести васъ на путь благодати, тихо отвѣчала она, подавая ему руку.-- Затѣмъ, обращаясь къ Лаврицу, она сказала ему своимъ обычнымъ тономъ:-- Слышишь, я дѣлаю это ради капитана. Веди же себя такъ, чтобы мнѣ не пришлось въ этомъ раскаяваться. Можешь переѣзжать въ свой старый мезонинчикъ, онъ готовъ.-- И она ушла.
Капитанъ и юный матросъ еще разъ подкрѣпились изъ шкафчика. Благодаря этому, Ворзе пришелъ въ болѣе веселое расположеніе духа, и видя, съ какимъ восторгомъ Лаврицъ бросился въ пакгаузъ за своимъ сундучкомъ съ разными достопримѣчательностями, забылъ на минуту, какъ дорого заплатилъ онъ за мезонинчикъ своего матроса.
III.
Гансъ Нильсенъ Феннефосъ происходилъ изъ семьи, которая, благодаря личнымъ сношеніямъ съ Гауге, рано присоединилась къ числу "пробужденныхъ". Съ самой ранней юности онъ слышалъ разсказы о любимомъ учителѣ, мать пѣла ему пѣсни Гауге, и самъ онъ, въ честь учителя, былъ названъ Гансомъ Нильсеномъ. Поэтому казалось естественнымъ, что мальчикъ пойдетъ по слѣдамъ учителя; но онъ отличался напротивъ очень страстнымъ характеромъ и до двадцатилѣтняго возраста постоянно огорчалъ свою мать буйнымъ и легкомысленнымъ поведеніемъ.
Однажды ночью, возвращаясь съ попойки и проходя къ себѣ мимо комнаты матери, онъ услышалъ, что мать, страдавшая безсонницей, поетъ благочестивый гимнъ. Услышанныя имъ слова произвели на него такое сильное впечатлѣніе, что онъ внезапно измѣнилъ свой образъ жизни и всецѣло предался "дѣлу благодати". Нѣсколько лѣтъ, посвященныхъ имъ упорному труду надъ самосовершенствованіемъ въ духѣ гаугіанскаго ученія, доставили ему репутацію выдающагося проповѣдника; въ двадцать пять лѣтъ онъ уже сдѣлался странствующимъ миссіонеромъ и отчасти но приглашеніямъ, отчасти по собственному побужденію, объѣхалъ весь западный берегъ Норвегіи.
Въ прежнее время {Въ концѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшняго столѣтія норвежскіе пасторы были сухими раціоналистами и не могли удовлетворять религіознымъ стремленіямъ народа, котораго они не понимали и презирали за его необразованность. Въ то время неученый крестьянскій сынъ, Гансъ Нильсенъ Гауге (род. 1771), началъ странствовать по Норвегіи и въ короткое время вызвалъ своею проповѣдью сильное и живое религіозное движеніе. Крестьяне бросали пьянство и драку и прилежно принимались за работу; фабрики и промышленныя заведенія начали процвѣтать, благодаря стараніямъ трезвыхъ и честныхъ рабочихъ, жившихъ въ братской любви съ своими хозяевами. Эта самодѣятельность народа въ вопросахъ религіозныхъ и свѣтскихъ сильно не нравилась чиновникамъ. Пасторы встрѣтили поддержку со стороны юристовъ и съ помощью стараго закона 1741 г. противъ религіозныхъ собраній успѣли засадить Гауге въ тюрьму, гдѣ онъ и пробылъ цѣлыхъ десять лѣтъ. Но такъ какъ всѣ свѣдѣнія, собранныя путемъ множества допросовъ, свидѣтельствовали только о безупречномъ образѣ жизни, даровитости и благородномъ характерѣ Гауге, то враги должны были, въ концѣ концовъ освободить его, удовольствовавшись только тѣмъ, что вконецъ его разорили. Страдая болѣзнями, но бодрый и непреклонный духомъ, Гауге прожилъ еще нѣсколько лѣтъ и умеръ въ 1824 г. Только въ 1842 году представители народа добились отмѣны закона противъ религіозныхъ собраній, добились, не смотря на королевское veto и на противодѣйствіе со стороны правительства, администраціи, университета и всего духовенства.} пасторы, въ сопровожденіи полицейскихъ чиновниковъ или полупьяныхъ офицеровъ, зачастую разгоняли религіозныя собранія, оскорбляя миссіонеровъ и выпроваживая ихъ изъ своего прихода. Это время уже прошло; но свѣтскому миссіонеру все-таки приходилось бороться съ опасностями инаго рода, дѣлавшими его положеніе далеко нелегкимъ. Характерѣ пасторовъ нисколько не измѣнился; но такъ какъ теперь имъ уже нельзя было публично позорить и заключать въ тюрьмы "этихъ безумцевъ, негодяевъ, обманщиковъ, лицемѣрныхъ мошенниковъ и развратителей народа", то они стали изподтишка слѣдить за гаутіанцами и клеветать на нихъ. Это было новымъ испытаніемъ какъ для гаугіанцевъ вообще, такъ въ особенности для ихъ учителей и проповѣдниковъ. Съ увеличеніемъ числа послѣдователей новаго ученія, неизбѣжно бывали случаи, что кто нибудь изъ нихъ оказывался человѣкомъ негоднымъ или лицемѣромъ; пасторы спѣшили пользоваться подобными случаями и начинали съ церковной кафедры и въ частныхъ разговорахъ разсказывались самыя ужасныя вещи про этихъ гаугіанцевъ, этихъ лицемѣровъ, которые гнушаются домомъ божіимъ и въ своихъ молитвенныхъ домахъ творятъ всевозможныя безобразія.
Благодаря пасторамъ, все такъ называемое образованное общество, начиная съ чиновниковъ, стало питать недовѣріе, отвращеніе, даже ненависть къ этимъ мирнымъ гражданамъ, заслуживавшимъ только уваженіе. Благодаря этому и въ литературѣ явились отвратительные типы сектанскихъ миссіонеровъ, наряду съ апостольскими фигурами пасторовъ, людей свѣта и порядка.
Разъѣзжая по западному берегу, Феннефосъ всегда останавливался на нѣкоторое время у г-жи Торвестадъ. Его привлекало сюда вовсе не городское общество, такъ какъ онъ дѣйствовалъ преимущественно въ селахъ, и вовсе не г-жа Торвестадъ, которую онъ не долюбливалъ за то, что она выставляла на показъ піетистическую мечтательность, и въ особенности за ея властолюбіе и желаніе полновластно распоряжаться и въ братской общинѣ, и у себя въ домѣ. Его тянуло въ этотъ городъ ради Сары.
Впрочемъ нельзя сказать, чтобы онъ сознательно любилъ ее. Она была такъ проникнута религіознымъ чуствомъ и такъ начитана въ св. писаніи и другихъ хорошихъ книгахъ, что бесѣда съ нею о духовныхъ предметахъ была для него блаженствомъ.
Среди своихъ друзей Сара пользовалась большимъ уваженіемъ, и старики отъ души радовались, слушая рѣчи этой молодой дѣвушки въ собраніяхъ. Правда, это случалось лишь изрѣдка, и она мало говорила отъ себя; но она знала наизусть такъ много гимновъ и мѣстъ изъ духовныхъ книгъ и такъ основательно прошла всю библію, что едва ли кто изъ мужчинъ могъ сравняться съ нею въ этомъ отношеніи.
Въ комнатѣ г-жи Торвестадъ, на столѣ, стоялъ пюпитръ, на которомъ всегда лежала раскрытая библія. Это было обычное мѣсто Сары. На сегодняшній вечеръ г-жа Торвестадъ поставила сюда еще одно удобное кресло -- для шкипера Ворзе.
Въ числѣ гостей было нѣсколько степенныхъ пожилыхъ женщинъ; онѣ сидѣли молча, сложивъ руки на колѣняхъ, и вздыхали. Двѣ молодыя дѣвушки прижались къ Генріеттѣ, сидя на короткой скамейкѣ; блѣдно-желтый юноша, съ совершенно глупою физіономіею, покрытою прыщами и веснушками, усѣлся на кончикъ стула у самой двери. Родители таскали его съ собою изъ собранія въ собраніе. Вскорѣ начали собираться и другіе гости. Пришли братья Эндре и Николай Эгеландъ, торговавшіе въ городѣ деревенскими продуктами, потомъ -- Сивертъ Іесперсенъ, составившій себѣ капиталъ на рыбномъ промыслѣ; пришло еще четверо или пятеро наиболѣе уважаемыхъ гаугіанцевъ, отчасти ремесленниковъ, отчасти купцовъ. Г-жа Торвестадъ каждому подавала руку и старалась найти мѣсто, что наконецъ стало затруднительно, не смотря на то, что комната была просторная и въ стульяхъ недостатка не было.
Гансъ Феннефосъ подошелъ къ Сарѣ, поздоровался и спросилъ, для кого поставлено кресло рядомъ съ нею.
-- Сегодня сюда придетъ шкиперъ Ворзе, сказала она, не смотря на него.
Гансъ Нильсенъ удивился и былъ непріятно пораженъ этимъ, хотя и не могъ объяснить себѣ, почему именно. Г-жа Торвестадъ дружески поздоровалась съ нимъ, но не сѣла на свое мѣсто, а продолжала съ нѣкоторымъ безпокойствомъ ходить по комнатѣ. Наконецъ шкиперъ Ворзе явился.
Едва онъ отворилъ дверь, какъ имъ невольно овладѣло желаніе уйти домой. Онъ пришелъ сюда изъ своихъ просторныхъ комнатъ, еще наполовину освѣщенныхъ сіяніемъ вечерней зари; здѣсь же было темно и душно. Двѣ сальныя свѣчи въ мѣдныхъ посвѣчникахъ стояли на столѣ, освѣщая пюпитръ съ положенной на немъ библіей; больше въ комнатѣ ничего не было видно, кромѣ ряда физіономій вдоль стѣнъ. Но о бѣгствѣ нечего было и думать: г-жа Торвестадъ любезно подала шкиперу руку и ввела его въ комнату. Всѣ присутствовавшіе знали его; мужчины вставали и здоровались съ нимъ, мѣняясь рукопожатіями. Всѣ были рады его приходу, такъ какъ Яковъ Ворзе пользовался въ городѣ большимъ почетомъ и до сихъ поръ былъ скорѣе противникомъ и порицателемъ, чѣмъ другомъ гаугіанцевъ. Всѣ подмигивали и улыбались въ сторону г-жи Торвестадъ, и она наслаждалась своимъ торжествомъ.
Но никто такъ не радовался этому событію, какъ Сивертъ Іесперсенъ. Онъ часто встрѣчался съ Ворзе на рыбной ловлѣ у сѣверныхъ береговъ и внѣ собраній былъ человѣкомъ живымъ и предпріимчивымъ. Тексты и духовныя пѣсни не сходили у него съ языка, но это не мѣшало ему усердно работать или мужественно бороться съ бурей и волнами, когда надо было первымъ поспѣть на мѣсто ловли.
Ворзе что-то проворчалъ и погладилъ себя по затылку, когда Сивертъ пожалъ ему руку и дружески съ нимъ поздоровался. Когда-то у нихъ вышелъ споръ изъ-за нагрузки соли; Ворзе былъ увѣренъ, что Сивертъ надулъ его въ этомъ дѣлѣ, и часто высказывалъ ему это прямо въ лицо, встрѣчаясь на рыбной ловлѣ; но Сивертъ въ такихъ случаяхъ обыкновенно только улыбался и похлопывалъ его по плечу. Г-жа Торвестадъ подвела шкипера къ назначенному для него креслу; онъ чувствовалъ себя въ высшей степени неловко и въ душѣ проклиналъ и Лаврица, и хозяйку. А Лаврицъ блаженствовалъ, сидя на скамейкѣ сзади двухъ толстыхъ дамъ, изъ-за которыхъ могъ все время смотрѣть на Генріетту. Сара въ смущеніи поздоровалась съ Ворзе, который погладилъ ее по головѣ: онъ зналъ ее еще маленькой дѣвочкой.
Когда всѣ снова усѣлись и водворилась тишина, г-жа Торвестадъ сказала:
-- Ну, Эрихъ Понтоппиданъ, не можешь ли ты разсказать, о чемъ говорилось сегодня на собраніи?
-- О спасеніи, проговорилъ сидѣвшій у двери блѣдный юноша быстро и беззвучно, точно автоматъ.
-- А какой гимнъ пѣли вы тамъ? Ты помнишь, Генріетта?
Генріетта была на собраніи; но подъ вліяніемъ печальнаго извѣстія, что Лаврицъ не будетъ жить у нихъ, не обращала особеннаго вниманія на благочестивую бесѣду. Когда же она вернулась домой и узнала, что мать позволила Лаврицу переѣхать къ нимъ, она такъ обрадовалась, что рѣшительно все забыла. Вопросъ матери словно обдалъ ее холодною водою. Она вспыхнула и не могла произнести ни одного слова. Г-жа Торвестадъ строго посмотрѣла на нее и обратилась къ Эриху Понтоппидану; замѣтивъ ея вопросительный возгласъ, юноша тотчасъ же, съ прежней автоматичностью, далъ трехустный отвѣтъ. Многіе члены собранія поглядѣли на него съ одобрительной улыбкой. Его мать, толстая дама съ желтоватымъ лицемъ, и его отецъ очень гордились своимъ сыномъ. На самого Эриха все это повидимому не производило никакого впечатлѣнія.
На Генріетту никто не смотрѣлъ, кромѣ Лаврица. Она въ смущеніи старалась укрыться за подругами.
Г-жа Торвестадъ запѣла названный Эрихомъ гимнъ; остальные стали подпѣвать. Все это пѣніе, высокіе, рѣзкіе голоса женщинъ и басовое подтягиваніе мужчинъ производили на Ворзе непріятное, противное впечатлѣніе. Пѣніе тянулось очень долго и медленно, а въ промежуткахъ между строфами гимна Іесперсенъ выдѣлывалъ какія-то странныя tremolo.
Въ собраніи была произнесена рѣчь однимъ изъ старшинъ, который теперь не пришелъ къ г-жѣ Торвестадъ. Поэтому г-жа Торвестадъ спросила, не желаетъ ли кто-нибудь сообщить содержаніе этой рѣчи. Всѣ обернулись въ сторону Феннефоса; но онъ сидѣлъ молча и не подавалъ вида, что желаетъ говорить.
-- Что касается до меня,-- началъ Сивертъ Іесперсенъ,-- то я полагаю, что старикъ говорилъ хорошо и съ искреннею простотою. Онъ говорилъ о словѣ Духа Святого, какъ совершенно правильно замѣтилъ Эрихъ, и вполнѣ ясно доказалъ, что полагаясь только на нашъ славный разумъ, мы не далеко уйдемъ, какъ въ духовныхъ дѣлахъ, такъ и въ мірскихъ.
Николай Эгеландъ, не отличавшійся особенными дарованіями, промолвилъ: "Вѣрую, Господи, помози моему невѣрію!" Онъ выучилъ наизусть только три -- четыре текста, которыми украшалъ свою рѣчь при всякомъ удобномъ случаѣ, часто совсѣмъ не впопадъ. Впрочемъ, къ нему относились снисходительно.
Одна изъ дамъ вздохнула и замѣтила:-- Да, Сивертъ Іесперсенъ, конечно съ однимъ нашимъ разумомъ мы въ духовныхъ дѣлахъ далеко не уйдемъ.
Г-жа Торвестадъ, во время собраній въ ея домѣ, обыкновенно перелистывала множество книжечекъ, лежавшихъ передъ нею на столѣ, напротивъ Сары. Это были трактаты, сборники молитвъ и религіозныхъ гимновъ. Найдя здѣсь что нибудь подходящее къ темѣ бесѣды, она вставляла выдержки изъ книгъ въ свою рѣчь, такъ что выходила на половину проповѣдь, на половину чтеніе. Такъ и на этотъ разъ она произнесла небольшое слово о превосходствѣ вѣры надъ разумомъ, читая подходящіе отрывки изъ книгъ. Такъ какъ Феннефосъ повидимому рѣшился въ этотъ вечеръ ничего не говорить, то бесѣда продолжалась безъ особеннаго оживленія. Сара все время смотрѣла на библію, и слѣдя за ходомъ бесѣды, прочитывала вслухъ подходящіе тексты. Она легко находила все, что ей было нужно, а тексты болѣе важные знала наизусть.
Шкиперъ Ворзе относился къ бесѣдѣ далеко не внимательно и чувствовалъ себя рѣшительно не въ своей тарелкѣ. Въ концѣ концовъ, онъ чуть было не заснулъ; но въ это время г-жа Торвестадъ предложила заключить собраніе гимномъ. Сара взяла молитвенникъ, положила его передъ капитаномъ и начала пѣть. Ворзе, полусонный слѣдилъ за ея пальцами. Вдругъ она взглянула на него своими большими темными глазами и сказала: Вы тоже должны пѣть.
Ворзе тотчасъ же проснулся и сталъ протягивать, слѣдя за указательнымъ пальцемъ Сары. Время отъ времени онъ поднималъ голову и посматривалъ на руки и круглыя плечи своей сосѣдки, на ея бѣлую, матовую шею и красиво закругленный подбородокъ. Близость къ ней вызвала въ немъ ощущеніе чего-то необыкновенно пріятнаго; это было первое радостное впечатлѣніе, полученное имъ со времени пріѣзда домой.
Въ числѣ присутствовавшихъ былъ еще одинъ человѣкъ, ощущавшій чрезвычайное удовольствіе, хотя вовсе не слѣдившій за религіозно-нравственнною бесѣдою: это былъ Лаврицъ Зеегусъ. Послѣ испытанныхъ имъ страданій онъ чувствовалъ такое блаженство, что скука, испытывавшаяся имъ прежде на подобныхъ собраніяхъ, теперь совсѣмъ исчезла. Онъ не спускалъ глаза съ Генріетты и благодарилъ Бога за это счастье. Когда пѣніе было кончено, хозяйка предложила гостямъ чаю и бутербродовъ, Эндре Эгеландъ прочелъ краткую молитву и послѣ скромнаго ужина собраніе разошлось. Былъ десятый часъ вечера.
Когда шкиперъ Ворзе пришелъ домой и, стоя у окна, смотрѣлъ, какъ гости г-жи Торвестадъ проходили черезъ площадь, онъ не зналъ, смѣяться ли ему или проклинать судьбу, заставившую его провести съ этими людьми первый вечеръ послѣ возвращенія изъ Бразиліи. Вонъ идетъ Эндре Эгеландъ, о которомъ разсказывали, что онъ заманивалъ къ себѣ крестьянскихъ дѣвушекъ; а вонъ -- Сивертъ Іесперсенъ, надувшій шкипера при нагрузкѣ соли. О, если бы Рандульфъ зналъ это!
Но все таки, онъ не могъ забыть, какъ хорошо было сидѣть рядомъ съ Сарой за молитвенникомъ, и его большія, просторныя комнаты показались ему пустынными и неуютными.
IV.
Слѣдующіе вечера Ворзе опять провелъ въ клубѣ и чувствовалъ себя тамъ очень хорошо. Молодые финскіе шкипера, побывавшіе въ Америкѣ, могли испортить ему только одинъ первый день. Теперь же, когда онъ приходилъ въ клубъ, около него собирались старые пріятели, и онъ разсказывалъ имъ разные веселые анекдоты про Ріо-Жанейро. Онъ могъ даже спѣть пару англійскихъ пѣсень съ испанскимъ припѣвомъ, вывезенныхъ имъ изъ Бразиліи. Это очень понравилось посѣтителямъ клуба, гдѣ пѣли почти всякій вечеръ, и когда всѣ выучили испанскій припѣвъ, то стали цѣлымъ хоромъ, при звонѣ большихъ пуншевыхъ стакановъ, молодецки подхватывать:
Ah-chio-chio-la-la-la
Ah-chio-chio-voi!
Компанію Ворзе составляли портовой служитель Спелль, контролеръ Аареструпъ, таможенный секретарь Прейсъ, начальникъ пожарной команды и нѣсколько шкиперовъ и судовладѣльцевъ. Конечно, всему городу было уже извѣстно, что шкиперъ Ворзе былъ у гаугіанцевъ; ему пришлось выслушать по этому поводу немало замѣчаній, но онъ не сердился, а напротивъ, самъ добродушно подсмѣивался надъ собой и даже представлялъ въ лицахъ Эндре Эгеланда, читающаго застольную молитву. Онъ не возражалъ даже и противъ того, установившагося въ клубѣ мнѣнія, что Ворзе продувной старый плутъ, старающійся попасть въ "святые" ради хорошенькихъ дѣвушекъ.
Г-жа Торвестадъ не докучала ему; при встрѣчѣ, она всякій разъ просила его бывать у нея почаще и нисколько не измѣняла своего расположенія къ нему, не смотря на то, что онъ не являлся. Получивъ свой багажъ, онъ послалъ въ подарокъ Сарѣ, черезъ Лаврица, сундучекъ, обложенный раковинами -- самую диковинную изъ всѣхъ вещей, вывезенныхъ имъ изъ Бразиліи. Г-жа Торвестадъ поблагодарила капитана отъ имени дочери, хотя и замѣтила тономъ дружескаго упрека, что подобныя великолѣпныя вещи легко могутъ возбуждать въ молодыхъ умахъ суетныя мірскія помышленія.
Впродолженіе лѣта Ворзе пользовался отлучкою Рандульфа. Ему было пріятно провести нѣкоторое время у себя въ домѣ, въ полномъ спокойствіи; дѣла его оживились, и весь городъ оказывалъ ему уваженіе за то, что онъ первый совершилъ поѣздку въ Южную Америку. Отъ своего сына, изъ Любека, Ворзе рѣдко получалъ письма; но изъ присылавшихся ему, время отъ времени, счетовъ могъ видѣть, что молодой человѣкъ ни въ чемъ себѣ не отказывалъ. Между отцомъ и сыномъ никогда не было особенной близости, отчасти потому, что отецъ очень часто отлучался изъ дому, отчасти же потому, что сынъ былъ свыше всякой мѣры избалованъ матерью. Это была странная, сентиментальная дама съ романтическими причудами, никогда ни о чемъ не помышлявшая, кромѣ рыцарей, дамъ сердца, оруженосцевъ, луннаго свѣта, подъемныхъ мостовъ, длинныхъ локоновъ, винтовыхъ лѣстницъ... Однажды, во время поѣздки на баркѣ, при лунномъ свѣтѣ, она заполонила сердце Ворзе, бывшаго тогда еще штурманомъ. Онъ никога еще не видывалъ такой тонкой дамы съ такими большими, влажными глазами и длинными желтыми волосами. Когда катавшаяся компанія напилась кофе на маленькомъ островкѣ, Ворзе взялъ прекрасную даму за руку и пошелъ съ нею на барку вбродъ. Это напомнило ей Ромарино, который, обнявъ своею сильною рукою тонкую талію Миранды, быстро вскочилъ на коня и погналъ его изъ воротъ замка. И она отдала Якову Ворзе руку и сердце.
Но изъ этого союза для обоихъ вышли только непріятности. Ворзе также мало годился въ рыцари, какъ эта дама въ жены моряка. Перечитавъ всѣ романы изъ городской библіотеки, она впала въ болѣзненную мечтательность, которую оставляла только для жалобъ на свою горькую участь; это побуждало Ворзе пускаться въ дальнія и продолжительныя отлучки. Однажды, когда онъ возвращался домой изъ Лиссабона, жена подарила его сыномъ, котораго поторопилась окрестить, давъ ему имя Ромарино. Это имя очень огорчило отца, который не могъ даже искренно порадоваться появленію на свѣтъ маленькаго существа. И въ самомъ дѣлѣ, забавно было слышать, какъ шкиперъ Ворзе произноситъ имя Ромарино.
Вольная и вѣчно ноющая супруга шкипера умерла, когда мальчику было пятнадцать лѣтъ. По рекомендаціи консула Гармана, его отправили въ Копенгагенъ и пристроили тамъ въ одномъ семействѣ. У себя дома, въ этихъ большихъ и пустыхъ комнатахъ, ему нечего было дѣлать, такъ какъ отецъ былъ постоянно въ отлучкѣ.
Ромарино, уже двадцатилѣтній юноша, навѣстилъ своего отца передъ его отъѣздомъ въ Америку. Блѣдный и свѣтловолосый молодой человѣкъ щеголялъ въ оливково-зеленаго цвѣта сюртукѣ, желтомъ жилетѣ и узкихъ свѣтло-сѣрыхъ штанахъ съ бѣлыми кожаными штрипками. Чрезвычайно высокую войлочную шляпу онъ носилъ до такой степени на бекрень, что надо было удивляться, какъ она еще держалась у него на головѣ. Въ такомъ видѣ онъ гулялъ нѣсколько дней по маленькому торговому городку, помахивая тонкой тросточкой и съ величайшимъ презрѣніемъ смотря на все окружающее. Онъ даже почти совсѣмъ разучился по норвежски. Отецъ съ одной стороны удивлялся своему сыну, а съ другой -- питалъ къ нему нѣкоторое нерасположеніе. Впрочемъ, удивленію былъ нанесенъ жестокій ударъ, когда шкиперъ Рандульфъ поклялся, что Ромарино помадитъ свой носовой платокъ.
Не смотря на все это, Ворзе любилъ своего сына; ему хотѣлось бы только видѣть въ молодомъ человѣкѣ нѣсколько больше своей собственной, матросской крови. Онъ часто съ грустью думалъ о томъ, какъ хорошо было бы передать сыну командованіе своимъ кораблемъ, и какъ жаль, что это желаніе никогда не можетъ осуществиться. О, если бы этотъ юноша былъ хоть немножко похожъ на Лаврица Зеегуса!
Ромарино и на самомъ дѣлѣ былъ тѣмъ, чѣмъ казался -- безсердечнымъ повѣсой, безсовѣстно мотавшимъ отцовскія деньги; въ глубинѣ души онъ просто презиралъ стараго моряка, вполнѣ раздѣляя чувства своей покойной матери.
Отдохнувъ отъ путешествія и осмотрѣвшись въ городѣ, шкиперъ Ворзе замѣтилъ, что положеніе фирмы К. Ф. Гарманъ значительно измѣнилось. Въ чемъ была причина этой перемѣны? Конечно, отчасти ее можно было объяснить смертью г-жи Гарманъ; но это далеко не объясняло всего, что было замѣчено шкиперомъ. У него явилось предчувствіе чего-то недобраго. Смотритель порта Снелль при первой же встрѣчѣ намекнулъ на денежныя затрудненія фирмы; впослѣдствіи онъ слышалъ то же самое и отъ другихъ; сначала онъ надъ этимъ подсмѣивался, но мало по малу началъ задумываться. Не разъ, отправляясь въ Зандсгаардъ, онъ давалъ себѣ слово, что непремѣнно спроситъ объ этомъ у консула. Боже мой! Да если бы оказалось, что фирма въ самомъ дѣлѣ нуждается въ поддержкѣ, такъ вѣдь у Ворзе есть на лицо кругленькій капиталецъ, и кромѣ того онъ въ случаѣ надобности могъ бы достать еще больше. Но у него не хватало духу спросить консула.
Какъ только Ворзе подъѣзжалъ къ Зандсгаарду, пакгаузному служителю Захарію тотчасъ же отдавалось приказаніе выловить изъ рыбнаго садка большую навагу: это было любимое кушанье шкипера. Двѣ старыя дѣвы, завѣдывавшія у консула хозяйствомъ, всегда были очень рады пріѣзду шкипера, хотя и сердились на него за то, что онъ надъ ними подсмѣивался. Поздоровавшись съ ними, онъ проходилъ обыкновенно въ контору и бралъ въ руки календарь. Если оказывалось, что въ этотъ день приходится память св. Криспина или св. Іеронима, или какаго нибудь другаго подобнаго же святаго, Ворзе потиралъ руки отъ удовольствія и восклицалъ: -- Да вѣдь сегодня въ самомъ дѣлѣ праздникъ! Этого святаго я знаю съ тѣхъ поръ, какъ побывалъ въ Италіи: это одинъ изъ лучшихъ тамошнихъ святыхъ. По этому случаю можно, значитъ, надѣяться на стаканъ пуншу сегодня вечеромъ!
Консулъ Гарманъ улыбался, а старикъ бухгалтеръ, Адамъ Крузе, котораго всегда приглашали въ гости, когда пріѣзжалъ шкиперъ, тихонько покашливалъ за своей конторкой. Но Ворзе, знавшій въ конторѣ всѣ закоулки, бралъ ключи отъ шкапа и доставалъ оттуда нѣсколько старинныхъ, четвероугольныхъ голландскихъ бутылокъ. Вечеромъ онъ садился играть въ вистъ съ старыми дѣвами; консулъ смотрѣлъ на игру и отъ души смѣялся, когда шкиперъ начиналъ плутовать, а старухи такъ сердились на это, что даже кружева на ихъ чепцахъ дрожали отъ гнѣва. Иногда консулъ и Ворзе разсждали о политикѣ, почитывая гамбургскія газеты; старый бухгалтеръ молча сидѣлъ на своемъ обычномъ мѣстѣ, съ длинной глиняной трубкой въ зубахъ.
Разъ вечеромъ смотритель порта, встрѣтившись съ Ворзе въ клубѣ, спросилъ его, правда ли, что бухгалтеръ уѣхалъ въ Бергенъ?
-- Да,-- отвѣчалъ Ворзе,-- онъ уѣхалъ на прошлой недѣлѣ.
-- Что у него тамъ за дѣла?
-- По всей вѣроятности, торговыя: вѣдь фирма Гарманъ ведетъ въ Бергенѣ комерческія операціи.
-- Можетъ быть, заключаетъ займы? ха, ха...
-- Послушай, мой милый,-- прервалъ его Ворзе, -- перестань же наконецъ говорить такія вещи!
Но Спелль, нисколько не смущаясь, продолжалъ:-- Да, что говорить, времена теперь трудныя... Я говорилъ недавно съ капитаномъ Андерсеномъ, онъ только что вернулся изъ Бергена: старый Адамъ хотѣлъ занять нѣсколько тысячъ талеровъ, обращался во всѣ мѣста, но ничего не досталъ, ничего... Да, эти бергенцы такой ужъ народъ, съ ними пива не сваришь...
Теперь для Ворзе все стало ясно. Въ сильномъ волненіи онъ вскочилъ съ мѣста и ушелъ домой. Если въ городѣ начали толковать о томъ, что фирма Гарманъ стоитъ непрочно и что ея кредитъ падаетъ, значитъ, Яковъ Ворзе долженъ тотчасъ же предложить консулу свою помощь. На другой же день онъ явился въ контору Гармана, заботливо заперъ двери и выразилъ желаніе переговорить съ консуломъ наединѣ. Замѣтивъ странное поведеніе шкипера, консулъ спросилъ:-- Да развѣ что нибудь случилось?
-- Ничего, совсѣмъ ничего, рѣшительно ничего,-- отвѣчалъ Ворзе, переминаясь съ ноги на ногу;-- я только хотѣлъ попросить васъ кое о чемъ, г-нъ кунселъ.
-- Мы всегда готовы исполнять всѣ справедливыя требованія старыхъ друзей, насколько позволяютъ наши средства. Садитесь, капитанъ Ворзе.
-- Я имѣю намѣреніе этой зимой отправиться на рыбную ловлю, на свой собственный счетъ, и такъ какъ.... такъ какъ...
-- Мнѣ кажется, капитанъ Ворзе, вы и раньше знали, что мы, когда вы проводите зиму дома, нисколько не препятствуемъ вамъ заниматься на свой счетъ и страхъ рыбнымъ промысломъ. Точно также и въ нынѣшнемъ году...
-- Конечно, г-нъ кунселъ, я отлично это знаю и очень вамъ за это благодаренъ... Но дѣло не въ томъ, гм! Для такаго предпріятія нужны большія деньги...
При этихъ словахъ консулъ насупился. Но Ворзе собралъ всѣ свои силы и выпалилъ, какъ изъ пушки:
-- Не можетъ ли фирма К. Ф. Гарманъ дать мнѣ подъ вексель двѣ тысячи талеровъ?
Мартенъ Гарманъ чуть не вскочилъ со стула.-- Какъ! и вы тоже хотите занять денегъ, Яковъ Ворзе?
-- Да, изволите видѣть, г. кунселъ, теперь всѣ собираютъ деньги для рыбной ловли, такъ и мнѣ очень хотѣлось бы помѣриться съ Сивертомъ Іесперсеномъ и прочими.
-- Ну, вотъ!-- воскликнулъ консулъ, -- нынче все такъ: всѣ хотятъ другъ друга перещеголять и пускаются въ займы и спекуляціи; когда же придетъ день уплаты -- тутъ и бѣда.
-- Что касается до уплаты, г. кунселъ, то я полагалъ, что фирма К. Ф. Гарманъ должна знать, что Яковъ Ворзе можетъ ручаться не только за двѣ тысячи талеровъ, но и больше.
-- Можетъ быть, это и такъ,-- съ досадою возразилъ консулъ;-- но мы уже всѣмъ надавали впередъ, такъ что едва ли можемъ свести балансъ; въ нынѣшнее тяжелое время мы не можемъ рѣшиться на большія выдачи.
Якову Ворзе понравилась эта невинная комедія, и онъ продолжалъ ее разыгрывать:-- Очень жаль,-- сказалъ онъ съ недовольнымъ видомъ,-- что я долженъ буду обратиться къ другимъ, такъ что, быть можетъ, кто нибудь подумаетъ, что я поссорился съ моимъ патрономъ; а пожалуй, чего добраго, наплетутъ на фирму Гарманъ еще больше вранья, чѣмъ теперь.
-- Что вы хотите сказать? что же говорятъ о нашей фирмѣ? рѣзко спросилъ консулъ.
-- Да вотъ напримѣръ, вчера въ клубѣ говорили, что кто-то поѣхалъ въ Бергенъ, чтобы достать для кого-то денегъ...
Консулъ Гарманъ отвернулся и сталъ смотрѣть въ окно на желтѣвшую осеннюю листву деревьевъ; онъ еще никогда не представлялъ себѣ опасности такъ ясно, какъ теперь, никогда еще не допускалъ мысли, что фирма Гарманъ виситъ на волоскѣ и что до конкурса одинъ только шагъ.
-- Да, да,-- проговорилъ онъ сквозь зубы,-- напрасно я посылалъ Крузе въ Бергенъ; ни... И онъ вдругъ почувствовалъ, что уже не въ силахъ одинъ поддерживать предпріятіе. Онъ пристально поглядѣлъ на Ворзе и сказалъ: -- Фирма К. Ф. Гарманъ находится вовсе не въ такомъ блестящемъ положеніи, какъ ты думаешь, Яковъ!
У него невольно вырвалось это "ты", напомнившее о тѣхъ временахъ, когда Яковъ Ворзе былъ матросомъ, а Мартенъ Гарманъ -- ученикомъ въ школѣ.
"Теперь пора", подумалъ Ворзе. Быстро разстегнувъ свою матросскую куртку, онъ вытащилъ изъ боковаго кармана пачку банковыхъ билетовъ и бросилъ ее на столъ, прямо передъ консуломъ: "Пять тысячь талеровъ, г. кунселъ, на первый разъ, а потомъ и десять, и пятнадцать тысячъ, если понадобится -- какъ только соберу". Его лицо сіяло, и онъ весело смѣялся.
Но консулъ холодно отодвинулъ пакетъ и спросилъ:-- Что это значитъ? Зачѣмъ мнѣ эти деньги?
-- Затѣмъ, чтобы взять ихъ и распоряжаться ими, какъ вамъ угодно, г. кунселъ, и на какой угодно срокъ.
-- Ахъ, теперь понимаю! Вы разыграли съ нами маленькую комедію; это очень хорошо придумано, г. капитанъ Ворзе, но фирма Гарманъ еще не дошла до того, чтобы занимать деньги у своихъ... у своихъ служащихъ.
Хитрый шкиперъ въ первую минуту не зналъ, что сказать; но потомъ кровь у него закипѣла, и онъ, сердито ударивъ кулакомъ по столу, воскликнулъ:-- Да послушай же, милѣйшій Мартенъ Гарманъ, вѣдь у меня отъ этого твоего важничанья душа не на мѣстѣ! Вѣдь если фирма нуждается въ деньгахъ, такъ чего же проще взять ихъ у меня? Вѣдь у меня каждая копѣйка заработана отъ васъ же -- отъ тебя и отъ твоего отца!
-- Неужели же ты не можешь понять,-- воскликнулъ разгорячившійся консулъ,-- неужели ты не можешь понять, какой вредъ будетъ нанесенъ нашему кредиту, когда узнаютъ, что мы одолжаемся у своихъ шкиперовъ?
-- Ахъ, да отвяжись ты отъ меня со своимъ кредитомъ! Наличныя деньги получше кредита, я думаю. Вѣдь мои деньги, чортъ побери, все равно, что и твои, и если ты ихъ не возьмешь, такъ значитъ, ты вовсе не такой человѣкъ, за какого я тебя считалъ.
Яковъ Ворзе совсѣмъ вышелъ изъ себя. Они говорили другъ другу "ты", не замѣчая этого.
-- Ну, ну, Яковъ, не будемъ ссориться, сказалъ Ворзе, поправляя галстукъ и смотря то на деньги, то въ окно.
Наступило продолжительное молчаніе. Ворзе всталъ и, прислонившись спиной къ столу, началъ смотрѣть на висѣвшую на стѣнѣ карту. Въ комнатѣ ясно раздавалось медленное постукиванье старыхъ стѣнныхъ часовъ. Наконецъ консулъ всталъ и подошелъ къ своему собесѣднику:
-- Слушай. Яковъ Ворзе, я возьму твои деньги, если ты войдешь со мной въ компанію.
-- Что такое? Что ты говоришь? въ компанію? Да въ своемъ ли ты умѣ, господинъ консулъ?
-- Выслушайте меня спокойно. Вы вложите свой капиталъ, то есть такую часть его, какую вамъ будетъ угодно, въ наше предпріятіе, и взамѣнъ этого сдѣлаетесь компаньономъ фирмы "Гарманъ и Ворзе" въ той долѣ, какую мы опредѣлимъ впослѣдствіи.
-- Нѣтъ, нѣтъ, г. кунселъ, этого не надо. Мѣнять фирму нѣтъ, это не годится, да и вы сами не захотите этого.
-- Напротивъ; я думаю, что это -- единственный выходъ. Сядемте и станемъ говорить хладнокровно. Мысль о займѣ у васъ была бы для меня совсѣмъ невыносима; но ни для моего личнаго достоинства, ни для нашихъ дѣловыхъ связей нѣтъ ничего предосудительнаго въ томъ, что мы въ такое горячее для дѣла и въ такое... въ такое... какъ бы сказать?.. тяжелое время оффиціально принимаемъ въ свою фирму человѣка, который много лѣтъ работалъ вмѣстѣ съ нами и соединяемъ его имя съ нашимъ, называя нашу общую фирму "Гарманъ и Ворзе".
-- Да, но... но... все это, можетъ быть, и такъ, но имя -- имя вашего отца...
-- Мой отецъ этого, можетъ быть, и не сдѣлалъ бы; но я хочу это сдѣлать. Въ этой сдѣлкѣ... гм! спасеніе нашего торговаго дома; я совершаю ее открыто, оффиціально и прошу васъ принять мое предложеніе.
-- Но, милѣйшій г. кунселъ... снова началъ Ворзе. Онъ никакъ не могъ освоиться съ мыслью, что будетъ компаньономъ Мартена В. Гармана, самого консула! Но консулъ твердо стоялъ на своемъ, и шкиперу осталось только дать свое согласіе.
Они долго сидѣли, бесѣдуя объ устройствѣ общихъ дѣлъ. Консулъ прямо высказалъ, что онъ не ожидалъ встрѣтить со стороны Ворзе такую заботливость о дѣлахъ фирмы; Ворзе со смѣхомъ отвѣчалъ, что и онъ также никогда не думалъ, что дѣло приметъ такой оборотъ.
На обратномъ пути въ городъ шкиперу показалось, что теперь онъ уже совсѣмъ не тотъ Яковъ Ворзе, какимъ былъ прежде, а совсѣмъ другой. Онъ только и думалъ, что о своемъ новомъ достоинствѣ, тихонько повторяя слова "Гарманъ и Ворзе" и представляя себѣ, какое впечатлѣніе произведетъ это событіе на шкипера Рандульфа.
Консулъ Гарманъ не скрывалъ перемѣны въ своей фирмѣ, и на другой же день извѣстіе объ этомъ появилось въ обѣихъ маленькихъ городскихъ газетахъ. Можно себѣ представить. какія торжественныя попойки начались по этому поводу въ клубѣ. Всѣ обращались къ Ворзе съ застольными привѣтствіями, а потомъ, спустя нѣкоторое время, стали безпощадно смѣяться надъ нимъ. Недоброжелатели иногда бываютъ остроумны, и радость шкипера по поводу своего неожиданнаго возвышенія была нѣсколько отравлена.
А Рандульфъ? противный Рандульфъ? Только что онъ сообщилъ о своемъ отъѣздѣ изъ Риги, какъ пришло извѣстіе, что онъ столкнулся съ какимъ-то ростокскимъ судномъ и долженъ былъ вернуться въ Больдераа, чтобы исправить поврежденія. Не доставало еще, чтобы онъ тамъ замерзъ!
Ромарино, получивъ увѣдомленіе о великомъ событіи, въ первый разъ написалъ отцу привѣтливое письмо. Но шкиперу это письмо очень не понравилось, такъ какъ сынъ выражалъ свои чувства въ слѣдующей формѣ: "Надо сознаться, что ты въ этомъ дѣлѣ маневрировалъ очень хорошо и тонко, хоть бы и не такому неотесанному моряку".
Г-жа Торвестадъ удвоила свою любезность въ отношеніяхъ къ Ворзе, и въ дождливую и бурную осень шкиперу было очень пріятно пить чай въ обществѣ этой дамы и ея дочерей, когда у нихъ не бывало собранія. Въ клубѣ говорилось по этому поводу много глупыхъ остротъ.
V.
Позднею осенью, когда солнце скрывалось на западѣ за желтыми облаками, предвѣщавшими бурю и дождь, маленькій городокъ погружался въ непроглядную тьму, противъ которой не принималось никакихъ мѣръ, кромѣ небольшаго фонаря, вывѣшеннаго на стѣнѣ у входа въ ратушу. Въ узкихъ, кривыхъ улицахъ и внизу, у пристани, было темно, хоть глазъ выколи, и человѣкъ незнакомый съ мѣстностью или немного выпившій легко могъ упасть прямо въ воду. Въ маленькихъ лавкахъ горѣли лампы съ ворванью или сальныя свѣчи; въ большихъ магазинахъ въ послѣднее время завелись масляныя лампы, отъ которыхъ у стариковъ болѣли глаза. Благодаря этому освѣщенію, лужи, на улицахъ блестѣли матовымъ свѣтомъ, такъ что люди, хорошо знакомые съ улицей, могли пробираться по камешкамъ, почти не замачивая ногъ; но большею частью пѣшеходы надѣвали высокіе сапоги, и неустрашимо пускались напрямикъ, громко шлепая но грязи. Тамъ и сямъ виднѣлись блудящіе огоньки фонарей, то опускаемыхъ къ самой мостовой, когда нужно было отыскать путь черезъ наиболѣе опасныя мѣста, то освѣщавшихъ лицо прохожаго или стѣну низкаго деревяннаго дома. Это были дамы, отправлявшіяся въ гости съ корзинками, изъ которыхъ торчали вязальныя спицы, или служанка, осторожно свѣтившая маленькимъ дѣвочкамъ, провожая ихъ на танцовальный урокъ. Послѣ семи часовъ въ большей части лавокъ тушили огонь, и на улицахъ водворялась тишина; лишь изрѣдка, кое-гдѣ, на лужи падала полоса свѣта, вырывавшаяся изъ отворенной двери кабака, откуда доносился шумный говоръ матросовъ и рабочихъ.
Въ это время изъ ратуши расходились по городу ночные сторожа. Это были по большей части старые матросы и корабельные плотники, люди, давно потерявшіе способность работать, сгорбившіеся, плохо слышавшіе, съ грубымъ, хриплымъ голосомъ. Они медленно расхаживали по улицамъ, въ длинныхъ и толстыхъ фризовыхъ кафтанахъ, держа въ лѣвой рукѣ фонарь, а въ правой -- тяжелую палку съ длиннымъ желѣзнымъ оконечникомъ, которою они стучали по мостовой, такъ что ихъ было слышно издалека. На углахъ улицъ они останавливались и выкрикивали часы и направленіе вѣтра, каждый по своему, такъ что только жители этого околодка могли знать, въ чемъ дѣло, посторонній же человѣкъ ничего не понялъ бы. Въ одиннадцатомъ часу бывшіе въ гостяхъ расходились по домамъ, и въ это время на улицахъ опять мелькали фонари; при встрѣчѣ съ сторожами, прохожіе говорили имъ "добрый вечеръ", молодежь насмѣшливо спрашивала, который часъ, а старшіе серьезно освѣдомлялись, какой вѣтеръ. Послѣ этого городъ снова погружался въ полную тьму и какъ будто вымиралъ. Сторожа забивались въ свои уютные углы, откуда выходили только въ случаѣ крайней необходимости, когда нужно было что нибудь прокричать, или когда на улицѣ раздавалось тяжелое шлепанье старыхъ, одеревянѣлыхъ смазныхъ сапогъ.
Это былъ пожарный рундъ, отрядъ сторожей самыхъ старыхъ и совершенно глухихъ. Ихъ было четверо или пятеро, и они ходили всѣ вмѣстѣ, высоко поднявъ воротники своихъ кафтановъ и надвинувъ на уши мѣховыя шапки, такъ что едва ли были въ состояніи замѣтить пожаръ, развѣ загорѣлось бы у нихъ подъ носомъ. Но не смотря на это, городъ спалъ спокойно, совсѣмъ спокойно. И когда кто нибудь просыпался и начиналъ думать о хлѣбѣ, лежавшемъ у него въ амбарѣ, или когда кому нибудь представлялся рядъ картинъ, какія обыкновенно являются въ ночной темнотѣ -- какъ гдѣ нибудь тлѣетъ искра, мало помалу разростаясь, какъ загорается стѣна, а за нею и весь домъ, и хлѣбъ, соль, бочки, лавки, склады товаровъ -- все дѣлается жертвою пламени -- въ это время на улицѣ раздавались тяжелое шлепанье старыхъ смазныхъ сапогъ и стукъ палокъ по мостовой, то приближаясь, то удаляясь... Ахъ, это пожарный рундъ! Слава Богу, значитъ все въ порядкѣ, и можно опять спокойно заснуть. А когда ребенокъ просыпался отъ тяжелаго сна и напряженно прислушивался къ темнотѣ, встревоженный страшными видѣніями воровъ и трубочистовъ, которые влѣзли въ кухонное окно и хотѣли зарѣзать отца и мать длинными ножами, тогда съ улицы раздавалось: "Слушай! Било два часа; вѣтеръ стихъ!" Ахъ, это ночной сторожъ! Слава Богу! Значитъ, никакой воръ или трубочистъ уже не посмѣетъ влѣзть въ окно, всѣ злые люди должны сидѣть дома, а не то придетъ сторожъ и отведетъ ихъ въ ратушу. Да злыхъ людей и нѣтъ на самомъ дѣлѣ, а есть только добрые, милые люди и ночные сторожа. И ребенокъ засыпалъ снова, вполнѣ спокойный и благодарный, и уже не видѣлъ дурныхъ сновъ.
Но когда раздавались возвѣщавшіе о пожарѣ три страшные выстрѣла, отъ которыхъ дрожали и даже лопались стекла, тогда всѣми овладѣвалъ паническій ужасъ. Пасмурный туманъ темныхъ улицъ озарялся краснымъ блескомъ, точно отъ цѣлаго огненнаго моря, хотя бы загорѣлась только сажа въ трубѣ; долговязый барабанщикъ Юргенъ, какъ бѣшеный, колотилъ въ барабанъ толстыми концами палокъ, и всевозможные голоса, отъ глубочайшаго баса до высочайшаго дисканта, выкрикывали на улицахъ: "пожаръ! пожаръ! пожаръ!" У пожарнаго депо сбѣгались люди съ фонарями и начинали розыскивать ключи. Гдѣ же ключи? Преспокойно висятъ надъ постелью брандмейстера. Скорѣе, къ брандмейстеру! Въ темнотѣ кто нибудь наскакивалъ прямо на него, такъ что тотъ ронялъ связку ключей куда нибудь въ лужу. Пока ихъ тамъ розыскивали, торопливо свѣтя фонарями, нѣсколько матросовъ выламывали двери депо и съ глухимъ стукомъ выкатывали оттуда помпы. Старухи въ ночныхъ кофтахъ выбѣгали на улицу съ рукомойниками или утюгами, а въ домахъ всѣ собирались въ родительскую спальню. Малыя дѣти сидѣли въ постели и плакали; взрослыя дочери, полуодѣтыя, съ распущенными волосами, блѣдныя и дрожащія отъ страха, должны были ихъ утѣшать. Мать въ это время варила кофе -- горячій кофе годится во всякое время и во всѣхъ случаяхъ жизни; а отецъ уходилъ изъ дому и возвращался съ извѣстіями о пожарѣ.
Мальчики тотчасъ же одѣвались и исчезали. Для нихъ пожаръ былъ праздникомъ, хотя и страшнымъ. Красное зарево, сіявшее среди темной ночи, пламя, по временамъ взвивавшееся къ небу изъ-за клубовъ густого дыма, люди, бѣгавшіе вокругъ и громко кричавшіе -- все это было для нихъ интереснѣе цѣлаго десятка романовъ; спѣша увидать что нибудь необыкновенное, отличиться какимъ нибудь неслыханно храбрымъ подвигомъ, они врывались въ дома, гдѣ не было ни пожара, ни опасности, и изо всѣхъ силъ хватались за самые неподвижные и тяжелые предметы, желая ихъ спасать. Брандмейстеръ стоялъ у помпъ и распоряжался: двѣ шеренги взрослыхъ людей и подростковъ передавали полныя ведра воды и брали назадъ пустыя; на берегу моря, или внизу у колодца, молодые матросы поочередно таскали ведрами воду, пока не доходили до полнаго утомленія. Офицеры городскаго гарнизона, въ синихъ мундирахъ съ бѣлыми шнурами, бѣгали то туда, то сюда, всюду мѣшая себѣ и другимъ своими длинными саблями. Въ самомъ огнѣ опять работали матросы; они вбѣгали въ дома и спасали все, что было можно, пока не обрушится крыша, или отстаивали сосѣднія постройки, покрывая ихъ мокрыми парусами или ломали конюшни и заборы.