Аннотация: The Hunted Woman (1916)
Перевод Михаила П. Чехова (1926).
Джеймс Оливер Кервуд
Погоня
The Hunted Woman (1916)
Пер. санглийскогоМ. П. Чехова(1926)
ГЛАВА I
Все казалось новым, а очень многое из этого нового -- даже драматичным и страшным, -- молодой женщине, сидевшей с низко опущенной на лицо серой вуалью. Вот уже восемнадцать часов, как она, широко раскрыв глаза от удивления и не без испуга, зорко приглядывалась к этому движению человеческой "орды". Она слышала, как всех этих пассажиров назвал "ордой" какой-то сидевший позади нее человек густым, грубым голосом, приглушенным бородой, о существовании которой она могла бы догадаться, даже и не посмотрев на этого пассажира. Это действительно была орда, та самая орда, которая всегда пробивает пути для цивилизации, идет впереди нее и составляет плоть и кровь будущей нации. Вот уже целые месяцы, как она настойчиво и упорно тянулась к этим горам, -- все время вперед, никогда назад, -- смеявшаяся, кричавшая, распевавшая и сквернословившая орда, каждый мускул которой был полон силы и каждое отдельное лицо которой было коричневым от загара. Только два падших ангела были не таковы. Один из них -- черноглазая девушка с ярко накрашенными губами и нарумяненными щеками, сидела как раз напротив пассажирки в вуали. Дама в вуали продолжала слушать рассказ бородатого пассажира и его спутников, которые сидели позади нее. Она узнала, что стали требовать уже по пятьсот быков еженедельно, чтобы прокормить всю эту орду, рассыпавшуюся вдоль Тихоокеанской магистрали между Хоганс-Каммом и морем, и что у Желтой Головы, вокруг которой целые века все спало непробудным сном, только изредка нарушавшимся каким-нибудь бродячим индейцем, за два-три месяца уже скопилось две тысячи человек, и основался целый город. Затем поезд остановился у какой-то станции, и бородатый пассажир со своим спутником вышли из вагона. Вуаль опущена. Из-под нее выбился только один блестящий локон; вот и все, что они, уходя, могли заметить.
Когда они ушли, дама в вуали с облегчением вздохнула. Она увидела, что вышли также и многие другие. В том конце вагона, где она сидела, уже не осталось никого, кроме нее самой и девушки с намазанными щеками. Даже оставшись в одиночестве, эти две женщины не решились сразу заговорить. Одна из них подняла вуаль, и глаза их встретились. Она встретилась. с голубыми, глубокими, спокойными, прекрасными глазами. Поднятая вуаль открыла перед ней лицо, в котором не было ничего общего с ордой. Ей улыбнулись чистые губы, и удивительные глаза посмотрели на нее с участливым вниманием, а затем вуаль опустилась вновь. Естественный румянец сошел с накрашенных щек девицы, и она улыбнулась в свою очередь
-- Вы едете к Желтой Голове? -- спросила она, наконец.
-- Да, -- ответила дама под вуалью. -- Можно мне пересесть на минуту к вам? Мне так бы хотелось задать вам много-много вопросов!
Девушка с накрашенными щеками посторонилась и дала ей около себя место.
-- Вы, вероятно, новенькая?
-- Да, я совсем еще новичок к этих местах.
Слова и манеры, с которыми они были сказаны, заставили девушку с накрашенными щеками косо посмотреть на пассажирку в вуали.
-- Как это страшно отправляться к Желтой Голове, -- сказала она. -- Это ужасное место для женщины.
-- Но ведь вы сами едете туда же?
-- Да, но у меня там есть знакомые. А у вас?
-- Ни души.
Девица посмотрела на нее с удивлением. Теперь уже она стала смелее.
-- И вы едете туда, не имея там знакомых? -- воскликнула она. -- Именно туда? Ни мужа, ни брата, никого?
-- А это какая станция? -- перебила ее собеседница, опять поднимая вуаль. -- Не расскажете ли вы мне что-нибудь о ней?
-- Это -- Миэтта, -- ответила девица, вновь покраснев от естественного румянца. -- Здесь главное поселение стоит возле железной дороги. Вы увидите сейчас за окном реку Атабаску.
-- Долго здесь будет стоять поезд?
-- Достаточно долго -- сказала она, -- чтобы я попала к себе в Желтую Голову только поздней ночью. Мы простоим здесь целых два часа.
-- Я очень была бы рада, если бы вы сказали мне, где бы я могла помыться и чего-нибудь поесть? Я не особенно голодна, но ужасно пропылилась. Хотелось бы и переодеться. Есть здесь гостиница?
Для накрашенной девицы вопрос этот показался уже совсем наивным. Раньше чем на него ответить, она хихикнула.
-- Ну, вы совсем еще неопытная! -- воскликнула она. -- Да какие же здесь гостиницы? Есть здесь харчевни, палатки и ночлежные дома. А, впрочем, спросите заведение Биля на Площадке. Там очень хорошо. Там дадут вам помещение, много воды и зеркало и возьмут с вас только доллар. Я бы проводила вас, да ожидаю своего знакомого, он должен встретить меня здесь попозже. Если уйду, могу его прозевать. Это красная с белым палатка -- и там все по-благородному.
Незнакомка поблагодарила ее и отошла к своим вещам. Когда она затем вышла из вагона, то оставшаяся проводила ее с мрачным блеском погребальных свечей. Она уставилась на удалявшуюся высокую, стройную фигурку и вдруг почувствовала зависть и что-то вроде затаенной ненависти. Позади нее послышались шаги, но она не заметила их. Чья-то рука фамильярно хлопнула ее по плечу, и грубый смех раздался прямо над ее ухом, так что она вскочила и вдруг радостно вскрикнула. Вошедший мужчина кивнул головой в сторону вышедшей дамы.
-- Это твоя новая подруга? -- спросил он.
-- Какая там. подруга! -- возразила девица. -- Это какая-то святоша, приехавшая спасать всех. Она такая невинная, что даже удивляется, почему это в Желтой Голове нет удобных помещений для знатных дам, которые едут без прислуги. Ну уж я и удружила ей! Послала ее прямо к Билю, сказав, что там самое приличное место. Ха-ха-ха!..
В припадке нахлынувшей веселости она повалилась на сиденье, а ее знакомый, улучив минутку, выглянул в окошко.
Высокая голубоглазая незнакомка остановилась на секунду на последней ступеньке вагона, чтобы заколоть вуаль, и теперь лицо у нее было совсем открыто. Затем она сошла на землю и взглянула на солнце и горы. Она медленно и глубоко вздохнула и, позабыв обо всем, с удивлением стала озираться по сторонам. Миэттскую долину со всех сторон окружали горы, поднимавшиеся вплоть до самых плешивых вершин из серого шифера или покрытых вечными сверкавшими снегами. Сюда, в эту чашу, образуемую горами, солнце потоком лило свои лучи. Она задышала быстрее; щеки ее запылали; отразив в себе голубое небо, ее глаза стали еще синее. Легкий ветерок заколебал вокруг лица выбившиеся кольца каштановых волос. Такой увидел ее небритый человек, смотревший из окна вагона, и не прошло и часа, как девица с накрашенными щеками с удивлением заметила происшедшую в нем странную перемену.
Поезд остановился в конце громадной насыпи, протянувшейся через долину. Это был тяжелый поезд; поезд, который помогал делать историю, -- комбинация из товарного, пассажирского и скотского, Поднимаясь к Желтой Голове, к конечной точке рельсового пути, он едва делал в среднем по восемь миль в час. Двуногий скот уже выскочил из душных, вонючих помещений и шумным потоком разлился вокруг. Десять или двенадцать пассажиров различных национальностей тоже вышли из вагона. Дама с вуалью смотрела на них без насмешки и пренебрежения, но с внезапно забившимся сердцем и с улыбкой, в которой в одно и то же время отражались и гордость, -- и удивление. Это была частица той же орды, представительница тех примитивных, но чудовищных сил и страстей, которые в своем стремлении соединить новую Великую Тихоокеанскую магистраль железной дороги с портом на Тихом океане сворачивали с места горы.
Эти люди не признавали поражения. Она чувствовала это и раньше, когда еще не видела их воочию. Для нее эта орда имела и сердце, и душу. Это были строители своей империи, это были люди-звери, которые давали возможность цивилизации ползти настойчиво и без помехи в новые места и создавать новые миры. С каким-то странным замиранием сердца она вспомнила теперь о тех маленьких, одиноких, заброшенных деревянных хижинах, которые видела из окна вагона.
Из-за деревьев вдали замелькали палатки. До нее доносились теперь говор и смех сотен голосов и звуки граммофона. Внизу, на повороте, ей пришлось посторониться, чтобы пропустить фуру. Она была нагружена ящиками, которые подпрыгивал и стучали. Возчик даже и не посмотрел на нее. Он сдерживал лошадей, чтобы они не понесли. Пот катился с него градом. Девушка невольно улыбнулась. Затем она увидела подпрыгивавшие ящики, и ее улыбка сразу сменилась холодным ужасом. На телеге было написано красноречивое слово: "Динамит".
Два человека шли позади нее.
-- Шесть лошадей, телега и старый Фриц -- полетели к черту, -- говорил один из них. -- Мокрого места не осталось. Я был там через три минуты после взрыва, так ни от упряжи, ни от лошадей не осталось и волоска. Этот динамит -- чертовская штука. Я не согласился бы иметь с ним дело и за миллион!
-- Лучше просить милостыню, -- ответил другой.
Девушка опять остановилась, и, поравнявшись с ней, два человека от удивления широко раскрыли глаза. Взрыв всего динамита, который так неосторожно вез Джо, не мог бы поразить их так, как удивила красота ее личика, когда она спокойно и с любопытством посмотрела на них.
-- Я разыскиваю постоялый двор Биля, -- обратилась она к ним. -- Не можете ли указать мне, как туда пройти?
Мужчины молча переглянулись. Старший, достаточно уже старый для того, чтобы на него могла производить впечатление женская красота, перекинул за другую щеку табачную жвачку, наклонился и указал под деревья.
-- Так прямо и идите, -- сказал он. -- Третий барак направо, с занавесками, как у цирюльника. Слышите граммофон? Ну, так это у него и есть!
-- Благодарю вас.
Она пошла далее.
Двое мужчин как остановились, так и продолжали стоять, не двигаясь с места. Казалось, что младший не мог опомниться.
-- Она? К Билю? -- ужаснулся он. -- Я хотел было ее предупредить! Не верится...
-- Чепуха! -- перебил его старик. -- Ну стоит ли?..
-- Нет, не чепуха. Она не из того сорта. Она выглядит, точно Мадонна; это не такая девица. Я никогда еще не видел такой писаной красавицы. Можете называть меня дураком, сколько угодно, но я отправляюсь сейчас к Билю.
Он бросился вперед. Старик подскочил к нему и схватил его за руку.
-- Да пойдемте, чудак вы этакий! -- крикнул он. -- Вы еще не доросли или уже переросли, чтобы ходить к Билю. Кроме того, -- солгал он, увидев, как вдруг засверкали глаза у его спутника, -- я знаю ее. Она идет, куда ей надо.
Дойдя до Биля, мужчины затаили дыхание и стали смотреть. Они не были новичками по части именно такой девушки, какая прошла перед ними сейчас, но такой спокойной и невозмутимой они не видели еще никогда. Там уже было несколько гуляк, которые курили и слушали граммофон, в эту минуту переставший играть, так как на нем меняли пластинку. Девушка гордо подняла голову. Она начинала понимать, что лучше было бы оставаться голодной и в пыли. Но она зашла слишком далеко решила добиться того, чего хотела. Она так и вспыхнула вся, когда увидела самого Биля, склонившегося над своим прилавком. В нем она тотчас же угадала зверя. Это было написано у него на лице, в его голодных, пронырливых глазах, на его толстых испитых щеках и затылке. Но на этот раз и сам Биль растерялся.
-- Вы, кажется, сдаете комнаты за плату, -- спокойно обратилась она к нему. -- Могу ли я воспользоваться одной из них, пока стоит поезд, который идет потом к Желтой Голове?
Гуляки насторожились и перегнулись вперед. Один из них подмигнул Билю. Это помогло тому выдержать вопросительный взгляд голубых глаз. Никто из них не заметил появления на пороге незнакомца. Биль выступил вперед из-за своего прилавка и посмотрел на нее.
-- Пожалуйста! -- сказал он и раздвинул перед нею драные занавески.
Она последовала за ним. Когда занавески за ними опустились, толпа гуляк разразилась громким смехом. Незнакомец, все еще стоя у порога, выколотил свою трубку и сунул ее в боковой карман своей фланелевой рубашки. Он был без шляпы. Волосы у него были светлые, немного с проседью. На вид ему было около тридцати восьми лет, он был почти одинакового роста с девушкой, имел тонкую талию и широкие, атлетические плечи. Его нельзя было назвать красивым, но в нем было что-то такое, что привлекало к нему самому и к его физической силе. Он не принадлежал к орде. Наоборот, считал себя выше ее, презирал этих бражничавших, сомнительного вида людей, и было в его позе что-то вызывающее и дерзкое, когда он смотрел на занавески и ожидал.
То, чего он ожидал, скоро и последовало. Это было не обычное хихиканье, не обычный обмен непристойностями и двусмысленными жестами, какие обыкновенно происходили за занавесками. Биль не вышел оттуда, потирая себе руки, и с лицом, предвкушавшим удовлетворение. Выскочила сперва девушка. Она отбросила в стороны занавески и на секунду остановилась. Лицо ее пылало, как огонь, синие глаза сверкали, как молнии. Она сделала шаг вперед. Биль последовал за ней и уже протянул вперед руку.
-- Ну, зачем же, девочка, обижаться? -- старался он ее убедить. -- Ну, смотри сюда, будь умненькая. -- Он не продолжил. Стоявший на пороге незнакомец выступил вперед и стал рядом с девушкой.
-- Кажется, вы ошиблись? -- обратился он к ней тихим, спокойным голосом.
Она взглянула на него, на его чисто выбритое, странно привлекавшее к себе лицо, на всю его изящную фигуру, ясный твердый взгляд и ответила:
-- Да, ошиблась, ужасно ошиблась!
-- Не бойся, душечка, -- продолжал Биль, -- тебя здесь никто не обидит. Смотри сюда! Видишь ты это?
Он протянул ей деньги. Девушка никогда не предполагала, что человек был способен нанести такой страшный удар, притом так стремительно, как это сделал сероглазый незнакомец. Это был удар, от которого Биль полетел, как мяч. Девушка выскочила вон, даже не поняв, в чем дело.
-- К счастью, я видел, как вы туда вошли, -- объяснил ей незнакомец. -- Я так и думал, что вы были введены в заблуждение. Я ведь слышал, как вы спрашивали, где бы здесь можно было приютиться. Если хотите последовать за мной, то я проведу вас к своим знакомым.
-- Если это вас не очень затруднит, -- ответила она, -- пожалуйста! А за то, что вы сделали сейчас, позвольте мне вас горячо поблагодарить!
ГЛАВА II
Они пошли вдоль просеки, по бокам которой стояли разнокалиберные и разноцветные бараки и палатки маленького зарождающегося городка. Иногда попадались бревенчатые постройки, которые придавали этому поселению некоторую солидность. Девушка не особенно к ним присматривалась. Она чувствовала, что все их оглядывались. Она ясно расслышала выражения удивления и любопытства со стороны двух мужчин и одной девушки, расстилавших перед палаткой одеяла. Она взглянула на шедшего рядом с ней человека и оценила его воспитанность, так как он не навязывал ей своего знакомства Ее глаза весело сверкнули.
-- Все это для меня странно и ново, -- сказала она наконец. -- Почему все они на меня так смотрят? Что во мне любопытного?
-- Никто из них никогда еще не видел такой красивой женщины, -- резко ответил он.
Их глаза встретились. Он прямо ответил на ее вопрос. В его манере и во взгляде не было ничего оскорбительного. Тем не менее ее губы задрожали, а лицо вспыхнуло. Она улыбнулась.
-- Простите меня, -- взмолилась она. -- Неужели здесь, в этих диких местах, вы не находите нужным скрывать ваши мысли?
-- Я высказал не свои мысли, -- поправил он ее, -- а сказал то, что они думают о вас.
-- О, в таком случае прошу извинения.
-- Не беспокойтесь, -- ответил он непринужденно и теперь уже весело посмотрел ей в глаза. -- Мне незачем говорить вам, что здесь, между этими горами и морем, вы не встретите более странного человека, чем я. Я, например, не привык ухаживать за женщинами. Я представляю им действительность, как они хотят, без всякого личного участия с моей стороны. Но, -- надеюсь, что вы ничего не будете иметь против моего признания, -- я последовал за вами к Билю только потому, что вы мне показались необыкновенно красивой, и что я ожидал, что там разыграется сцена.
Они достигли конца улицы и вышли на небольшую зеленую поляну, по которой ноги ступали, точно по бархату. В дальнем краю этой полянки виднелись приютившиеся между деревьями две или три палатки. Мужчина повел ее к ним,
-- Ну, и разрушил же я все их планы! -- продолжал он с оттенком иронии в голосе. -- Это было действительно геройским поступком с моей стороны. Не правда ли? Вероятно, вы сгораете от нетерпения высказать мне это, только не решаетесь. А я немножко недоволен собой, что заинтересовался вами больше, чем следовало бы. Но это потому, что я -- литератор. Я сочиняю книги. Мое имя -- Джон Альдос.
Его спутница вскрикнула от удивления и остановилась. Сама того не сознавая, она крепко схватила его за руку.
-- Вы Джон Альдос? -- воскликнула она. -- Тот самый, который написал роман "Женщины" и "Светские приличия"?
-- Да, -- ответил он ухмыляясь.
-- Я не читала ваших книг, но видела на сцене ваши пьесы. Вы -- ненавистник женщин!
-- Пламенный.
Она глубоко вздохнула. Ее рука соскользнула с его руки.
-- Это очень, очень забавно, -- проговорила она, глядя на освещенные солнцем горные вершины. -- Вы сдираете с женщин кожу живьем и тем не менее...
-- Миллионы женщин читают мои книги, -- усмехнулся он.
-- Да, все они читают ваши книги, -- ответила она, прямо посмотрев ему в лицо. -- И это потому, что вы действительно правы.
Теперь пришла его очередь удивляться.
-- Вы так думаете?
-- Да. Даже более. Я и раньше всегда думала, что поняла ваш секрет: скрывать под разными соусами громадную истину, за которую, если бы вздумали высказать ее прямо, весь свет поднял бы вас на смех. Итак, вы презираете меня!
-- Не вас лично.
-- Но ведь я -- женщина.
Он засмеялся. На его загорелом лице выступил густой румянец.
-- Мы даром теряем время, -- предупредил он ее. -- Я слышал, как вы говорили Билю, что спешите на поезд, который отправляется к Желтой Голове. Я хочу угостить вас настоящим обедом. А теперь... Как мне отрекомендовать вас моим знакомым?
С минуту она решительно и смело смотрела ему в глаза.
-- Мое имя -- Иоанна, то самое имя, которое вы дали в вашем произведении самой ужаснейшей из женщин. Иоанна Грэй.
-- Очень сожалею об этом, -- ответил он с низким поклоном. -- Пойдемте. Если не ошибаюсь, пахнет свежеиспеченным хлебом.
Когда они двинулись вперед, он вдруг неожиданно схватил ее за руку. В его глазах вспыхнул какой-то новый огонек.
-- Нашел, -- воскликнул он. -- Вы дали мне идею. Все время я придумывал имя для нее, для героини моего нового романа, и до сих пор никак не мог его придумать. Теперь я назову ее -- Ледигрей.
Девушка сделала шаг назад. Его удивило, как вдруг вспыхнули у нее глаза и как изменился цвет лица. Она быстро задышала.
-- Вы возражаете? -- спросил он.
-- Не настолько, чтобы запретить вам, -- ответила она, понизив голос. -- Я и так уже многим вам обязана.
Он заметил, как быстро она овладела собой, высоко подняла голову и посмотрела в сторону палаток.
-- Вы не ошиблись, -- добавила она. -- Я тоже ощущаю запах свежего хлеба!
-- Я буду делать ударение на первой половине этого слова -- Ледигрей, -- сказал Альдос точно самому себе. -- Это придаст фамилии некоторую сентиментальность. Представьте себе, что любовник говорит: -- "Моя милая, дорогая Ледигрей!"
-- Запах хлеба!.. Свежего хлеба!.. -- закричала Иоанна Грэй, точно не желая его слушать. -- У меня разыгрывается аппетит! Ведите меня поскорее, Джон Альдос.
Они подошли к ближайшей из трех палаток, над которой находилась грубо написанная вывеска: "Братья Отто, проводники и оружейники". Это была большая четырехугольная палатка с красными и синими полосами, и из нее доносился веселый женский смех. Штук пять собак лениво поднялись им навстречу, когда они подошли поближе. Одна из них остановилась и заворчала.
-- Они не тронут, -- сказал Альдос. -- Это специальная порода на медведей. Они принадлежат Джеку Брюсу и Клоссену Отто. А вот и сама мадам Отто, -- указал он на женщину, появившуюся у входа в палатку. -- Если бы все женщины были таковы!
Вкратце Альдос изложил, что случилось у Биля, сообщил, что молодая женщина, которую он привел сейчас же уезжает далее с поездом на Желтую Голову. Добродушная улыбка сошла с лица мадам Отто, как только она услышала имя Биля.
-- Так бы и отравила этого негодяя! -- воскликнула она. -- Бедняжечка моя милая, входите же скорее! Я сейчас напою вас чаем.
-- Что на языке мадам Отто означает целый обед, -- объяснил Альдос.
-- Я не голодна, я только устала, так устала! -- сказала девушка, входя вместе с мадам Отто в палатку, и в ее голосе Альдос услышал какую-то новую, до странности патетическую нотку. -- Пока стоит поезд, захотелось отдохнуть.
Он вошел вслед за ними и остановился у входа.
-- Здесь есть еще и другое помещение, моя дорогая, -- сказала женщина, отдергивая занавеску. -- Будьте как дома и полежите, пока я приготовлю чай.
Когда занавеска вновь опустилась, Джон Альдос подошел к хозяйке и тихонько сказал ей:
-- Не проводите ли вы ее на поезд, мистрис Отто? Он отходит в четверть третьего. А мне пора уже уходить.
Он вышел из палатки и, поласкав немного собак, посвистывая, отправился своей дорогой. Не успел он пройти и десяти шагов, как услышал позади себя голос, который просил его остановиться. Он обернулся назад. Из палатки вышла Иоанна.
Он посмотрел на нее с таким видом, точно увидел перед собой нечто такое, чего не видел еще ни разу в жизни. Девушка стояла без шляпы, и вся была освещена солнцем, несколько смягченным от набежавшего легкого, прозрачного облачка. Теперь уже он мог видеть ее великолепные, сверкающие светло-каштановые вьющиеся волосы, которых уже больше не скрывали шляпа и вуаль. Он никогда еще не видел таких прекрасных волос, такого изумительного цвета лица и такой глубины синих глаз.
-- Вы уходите, так и не простившись? -- сказала она. -- Не желаете, чтобы я в последний раз вас поблагодарила?
Ее голос привел его в себя. Еще момент, и он уже склонился над ее рукой, почувствовав ее теплоту, и улыбкой вдруг осветилось все его лицо. Но, наклонив свою белокурую с проседью голову, он скрыл эту улыбку.
-- Простите за недогадливость, -- извинился он и затем сказал: -- Прощайте, будьте счастливы, благополучного вам пути!
Глаза их встретились опять. Затем он поклонился ей еще раз и зашагал. Входя в палатку, Иоанна Грэй обернулась назад. Он шел и посвистывал. Его беззаботная походка и то, как он держал себя, говорили о безграничной свободе, которая, как ей казалось, и на нее тоже сходила вместе с дыханием гор. А затем она как-то загадочно улыбнулась и возвратилась в палатку.
ГЛАВА III
Если Джон Альдос и старался не подать вида, что девушка произвела на него сильное впечатление, то, во всяком случае, в глубине души сознавал это. В глубине души -- и это был его секрет -- он был далеко неравнодушен к женщинам. Но он знал все их слабости, всю их мелочность, как никто другой на свете, и описал их так, как не мог описать никакой другой беллетрист. А это принесло ему осуждение большинства и восторги немногих. Его личный антагонизм против женщин был в нем только личиной, о которой догадывались только немногие. Он сам называл себя экскурсантом в тайны феминизма и, чтобы быть последовательным, старался убедить себя в том, что вопросы пола и вообще проявления животного чувства для него существовать не должны.
Как далеко он зашел в этом -- он и сам не мог бы дать себе отчета, не будь у него этого неожиданного знакомства. Девушка пробила брешь в его оружии, и он стал ощущать в себе какой-то беспокойный трепет. Не одна только красота так больно уязвила его в самое сердце. Он уже давно научился смотреть на женщин, как на прекрасный цветок, будучи уверен, что если бы пошел в этом отношении дальше, то испытал бы горькое разочарование. Но в ней он нашел что-то большее, чем красоту.
Джон Альдос свернул на уединенную тропинку, которая змейкой пробегала между густых тополевых зарослей, чтобы только избавиться от искушения лишний раз оглянуться на палатку. Вытащив из кармана трубку, набил ее табаком и закурил. Пуская дым, он стал саркастически улыбаться. В самом деле, может ли Иоанна Грэй уже торжествовать над ним победу? Она просто пробудила в нем новый интерес -- так, нечто преходящее, что-то новое, вот и все.
Он медленно продвигался вперед, представляя тот неожиданный эффект, который произведет на его милейших обожательниц-женщин новая книга, когда они ее прочтут. Он ведь нарочно озаглавил ее "Матери". Книга явится ужасающим сюрпризом.
Вдруг лицо его стало серьезным. Он услышал отдаленные звуки граммофона, но не того, который играл у Биля, а другого, у какого-то его соперника, открывшего питейную лавку в конце улицы. Постояв немного, он решительным шагом направился к Билю.
Когда Джон Альдос вошел туда, то Биль Куэд стоял там, прислонившись спиной к перегородке и опершись о спинку стула. На его огромном лице еще оставались следы опьянения. Он был окружен своими приятелями. С минуту Джон Альдос стоял у входа. Холодная, недоброжелательная улыбка появилась у него на губах, в уголках глаз собрались морщины.
-- Хорошо я огрел вас, Биль? -- спросил он наконец.
Все присутствовавшие сразу обернулись к нему. Но Биль Куэд испугался и широко открыл рот. Он закачался, точно от головокружения.
-- Это вы? -- грубо ответил он. -- Черт бы вас побрал!..
Три или четыре человека уже стали приближаться к вошедшему. Руки их были сжаты в кулаки, а брови нахмурены.
-- Подождите, братцы, минуту, -- спокойно удержал их Альдос. -- Мне нужно кое-что сказать вам и Билю. А затем можете скушать меня, если пожелаете, живьем. Достаточно ли вы трезвы, чтобы выслушать меня?
Биль Куэд, пошатываясь, опустился на стул. Другие выжидали стоя. Спокойная и презрительная улыбка все еще не сходила с лица Джона Альдоса.
-- Сейчас вы почувствуете себя лучше, Биль, -- сказал он участливо. -- Хороший удар по зубам всегда заставляет вас испытывать боль под ложечкой. Но эта дурнота скоро пройдет. А тем временем я постараюсь внушить вам то, против чего вы сразу же станете на дыбы. Предупреждаю вас, что вы не должны чинить ни малейших козней против одной молодой дамы, которую вы недавно видели здесь. Она отправляется к Желтой Голове. Я знаю, что у вас там есть партнер, который обрабатывает там ваши делишки. Я не особенно хотел бы вмешиваться в ваши тайны и в дела вот этой сволочи, которая вас окружает, но считаю нужным дать вам только дружеский совет. Если только эта молодая женщина хоть в чем-нибудь потерпит от вас на Желтой Голове, то вы будете иметь дело со мной
Он сказал это без малейших признаков возбуждения в голосе. Никто из слушателей не видел его двигавшихся губ, красивых рук и небрежной позы, когда он стоял у входа и говорил. Они смотрели ему прямо в глаза, странно сверкавшие и грозно серьезные. Такой человек с подобной публикой не церемонится.
-- Довольно слов, -- продолжал он. -- Теперь я перейду к персональной демонстрации. Я знаю вашу игру, Биль. Вы уже там раскидываете умом, как вам поступить далее. Вы не станете действовать открыто, потому что вы не такой человек. Вы уже решили, что в одно прекрасное утро я могу пропасть без вести, или сорваться где-нибудь со скалы, или же преспокойно утонуть в Атабаске. Смотрите же! Есть у меня что-нибудь в руке или нет?
И он протянул к ним пустую руку, ладонью кверху.
-- А теперь?
Последовало такое быстрое сжатие кулака, что их глаза не успели его уловить, затем раздалось металлическое щелканье, и испуганная публика оказалась лицом к лицу с направленным в нее дулом браунинга.
-- Эта маленькая штучка всегда находится при мне, в особенности по ночам. В ней одиннадцать зарядов, и стреляю я в муху без промаха. А теперь -- прощайте!
И прежде чем они пришли в себя от изумления, он уже ушел.
Дорожка вывела его к пересохшему болотцу. За ним поднимался вековой хвойный лес, большей частью из сосен и кедров, из-за которого слышался плеск воды. Еще две-три минуты, и он стоял уже на самом берегу быстрой Атабаски. Он выбрал это место для своей избушки потому, что река была в этом месте тесно сжата береговыми камнями и шумела, и потому еще, что грузовые суда, следовавшие по этой реке к южным горам, здесь уже не могли его беспокоить. Избушка, в которой он уже столько недель жил и работал, глядела окнами на реку и была скрыта от взоров в густых кустах рябины. Он открыл дверь и вошел. Через окошко, выходившее на юго-запад, он мог видеть снежные вершины горы Гейки и в сорока милях далее легкие очертания горы Хардсти. Теперь в окошко било солнце и освещало его работу в том виде, как он ее оставил. Последняя страница рукописи уже была отпечатана на машинке. Он уселся за стол и принялся за работу.
Альдос прочитал и перечитал последние две или три страницы своей рукописи, стараясь ухватиться за нить в том месте, где она перервалась. И с каждым чтением он все более и более убеждался, что его работа в это время спориться не будет. А почему? Из-за кого? И с некоторой досадой он набил трубку свежим табаком. Затем откинулся назад, закурил и засмеялся. Проходили минуты, а он все больше думал о странной молодой женщине. Кто она? Зачем она ехала к Желтой Голове?
Несколько раз в течение этого часа он принимался за работу и, наконец, должен был ее бросить. С вбитого о стену деревянного гвоздя он снял ружье. Он сам готовил для себя обед, а потому решил на этот раз нарушить заведенный порядок. На куропаток уже прошел сезон, но они были искусительно нежны и жирны. Решив парочку изжарить себе на ужин, он вышел из своей избушки и направился по узенькой тропе вдоль реки. Он проходил с полчаса, пока не набрел, наконец, на целый выводок. Двух из них ему удалось убить. Спрятав их и ружье недалеко от тропинки, он прошел с полмили дальше к броду, удивляясь, каким образом Стивенс, который должен был перейти сегодня реку вброд, мог справиться со всеми своими лошадьми? До сих пор он еще не глядел ни разу на часы. А теперь к его удивлению оказалось, что поезд на Желтую Голову должен бы отойти еще через три четверти часа. По какой-то необъяснимой причине он почувствовал себя легче. И, посвистывая, отправился далее.
У самого брода он нашел Стивенса, который стоял у реки.
-- Черт бы побрал эту реку, -- ворчал он, когда Альдос подошел к нему поближе. -- С вечера нельзя сказать, что будет завтра. Смотрите! Ну, можно ли сейчас ее перейти?
-- Я бы не решился, -- ответил Альдос. -- Вода поднялась на целый фут выше, чем была вчера. Я бы даже и не пробовал.
-- А что я. буду делать с моими двумя проводниками, поваром и погонщиком, которым уплачиваю поденно, да еще вдобавок и со счетом из больницы, таким длинным, как вот эта Гейка? -- возразил Стивенс, который три месяца пролежал в госпитале больной. -- Еще бы вы попробовали! Посмотрел бы я!
-- И все-таки не буду пробовать, -- повторил Альдос.
-- А я уже потерял два дня и моих туристов, с которыми уже сговорился на несколько дней вперед за хорошие деньги. Вот и совершай экскурсии после всего этого! Они не станут платить вам за эти отсрочки, а вот эти мои лошади, которые должны теперь зря стоять вон там в кустах, обходятся мне по тридцати долларов в день. Мы-то с вами можем переплыть на ту сторону и на каком-нибудь плоту. От этого у нас будут трещать руки, но это ничего. А ведь у меня двадцать семь лошадей. Все-таки я хочу пустить их вплавь. Вода не спадет и завтра.
-- Но вы рискуете лошадьми.
Стивенс сунул в рот щепотку табака и сел. Несколько минут он злобно смотрел на мутные воды реки. Затем щелкнул языком и ухмыльнулся.
-- Около часа тому назад я проходил мимо Биля, -- сказал он. -- Здорово вы его угостили.
-- Был грех, -- ответил Альдос.
Стивенс перебросил жвачку за другую щеку и сплюнул в воду.
-- Я видел ту бабенку, -- продолжал он, -- которая вышла из поезда. Зачем-то ей понадобилось здесь остановиться. По дороге она что-то обронила, я поднял. Но она была так чертовски хороша, что я не осмелился подойти к ней и подать. Если бы это было что-нибудь порядочное, то я все-таки осмелился бы и подошел. Но это оказалась чепуха, и я как и все, стоял, разинув рот, и смотрел на нее, выпучив глаза. Оказалось, что это простой комочек бумаги. Может быть, вы хотите взять его себе на память? Ведь я видел, как вы побежали вслед за ней к Билю Куэду!
С этими словами Стивенс вытащил из кармана комочек бумаги и протянул его своему собеседнику. Альдос сел рядом с ним и разгладил бумагу на коленке. На ней не было написано ничего, но вся она была испещрена цифрами, точно тот, кто их писал, решал арифметическую задачу. Главное, что его заинтересовало в них, это были монетные символы, как например "фунты". Но слово "доллары" не встречалось. Подведенные под некоторыми слагаемыми итоги были довольно внушительны.
-- Должно быть, миллионерша, -- заметил Стивенс, -- если только эти цифры означают деньги. Заметьте эту цифру! -- Он указал пальцем на один из итогов. -- Ведь это почти биллион.
-- Семьсот пятьдесят тысяч, -- ответил Альдос.
Он думал о слове "фунты". Она вовсе не была похожа на тех англичанок, с которыми он встречался. Он сложил аккуратно листок бумаги и положил его себе в карман. Стивенс смотрел на него с серьезным видом.
-- Прежде чем отправиться с экскурсией к Злому озеру, я хотел бы дать вам маленький совет, -- сказал он. -- Лучше бы вам уехать отсюда. Биль Куэд никогда не простит вам этой обиды. Кроме того...
-- Что еще?
-- Мой сынишка кое-что подслушал. Вы очень хорошо к нему относились, когда я лежал в больнице, поэтому я не должен от вас скрывать ничего. Нет еще и часа, как мой мальчуган стоял около его палатки и слышал, как Биль Куэд разговаривал со Слимом Баркером. Насколько я мог понять из слов сынишки Куэд не отступится от этой дамочки Ни за что. Он ведь алчный на этот счет. Он сказал, что не пожалеет и десяти тысяч долларов, чтобы держать ее в своих руках. А почему мальчишка прямо от Куэда прибежал ко мне, так это потому, что Биль сказал Слиму, что первым делом примется за вас. А сам приказал Слиму немедленно же отправляться вслед за девушкой к Желтой Голове.
-- Черт возьми! -- воскликнул Альдос, хватая его за плечо. -- И он это сделал?
-- По крайней мере, так рассказал мне мальчуган.
Альдос немедленно поднялся на ноги. Беззаботная улыбка заиграла у него на губах. Немногие знали, что когда у него появлялась такая улыбка, то в такие моменты он был опасен.
-- Ваш сынишка, без сомнения, прав, -- сказал он, поглядев на Стивенса. -- Но я совершенно уверен, что эта молодая дама может вполне позаботиться о себе сама. У Куэда очень плохие нервы, если он послал за нею Слима. Слим может нарваться на брата или На мужа,
Стивенс пожал плечами.
-- Да мне все равно, -- сказал он. -- Я думаю не о даме, а о вас.
-- А не лучше ли было бы сообщить полиции об этих его угрозах? -- спросил Альдос, глядя через реку и стараясь придать веселое выражение своим глазам.
-- Черт с нею! -- огрызнулся Стивенс.
А затем он разулся и поднялся на ноги.
-- Послушайтесь моего совета, -- сказал он, -- уезжайте отсюда! Что же касается меня, то я во что бы то ни стало начну теперь же переправляться через эту проклятую реку!
Он зашагал по направлению к своим лошадям, с ожесточением жуя свой табак. Некоторое время Альдос простоял в нерешительности. Он с удовольствием присоединился бы к этим пяти или шести туристам, которые теперь с беспокойством прохаживались невдалеке от пасшихся лошадей. Но Стивенс некстати предупредил его об ожидавшей его опасности. Он подумал о своей избушке и о неоцениваемой ни на какие деньги своей последней многомесячной работе, о своей рукописи. Если Куэд попытается все это уничтожить...
Он скрестил на груди руки и не спеша отправился к себе домой.
"Изъять из обращения" врага -- было одним из излюбленных приемов мести у Куэда. Альдос уже слышал об этом. Он знал также, что Куэд так умел прятать концы в воду, что даже полиция становилась в тупик.
Этот самый Биль Куэд заинтересовал Альдоса еще с самого начала. Он узнал доподлинно, что Куэд и Кульвер Ранн, его сотрудник у Желтой Головы, представляли собой силы, с которыми приходилось считаться вдоль всей линии железной дороги. Это были два самых главных представителя подпольных работников, которые держали в руках всех отъявленных жуликов и негодяев от Миэтты и вплоть до самого форта Джорджа. Альдосу пришлось встретиться однажды с Кульвером Ранном. Он показался ему спокойным, вполне приличным человеком лет сорока, а между тем это был один из самых отъявленнейших негодяев, какие когда-либо действовали в Западной Канаде. Альдосу рассказывали, что этот Ранн представлял собой действительно замечательно сообразительную голову и что оба они, Куэд и Ранн. какими-то сомнительными путями уже заработали чуть не полмиллиона. Но Альдосу угрожала теперь опасность от одного только Куэда, и он стал обдумывать предостережение Стивенса и мысленно его за это поблагодарил. С чувством облегчения он возвратился к себе в хижину и нашел там все в порядке. Он всегда оставлял у себя копии со своих рукописей, когда печатал их на машинке. Все эти копии он собрал, уложил в железный сундучок и закопал его в кустах под большим бревном.
-- Теперь приходи, Куэд, -- усмехнулся он про себя, и в его голосе прозвучала торжествующая нотка. -- Сколько припоминаю, я еще никогда так не волновался, как сейчас, и если ты захочешь пошутить, то это действительно будет настоящая шутка!
Он вернулся за убитыми куропатками, сел на корточки у куста на самом берегу и стал их ощипывать. Он почти уже заканчивал, когда вдруг услышал громкие крики. Со своего места он мог видеть реку до самого брода. Стивенс вгонял в реку всех своих лошадей. Альдос увидел, как они погрузились в воду, подняв высоко головы, и как с трудом стали пробиваться к противоположному берегу. Он вскочил, бросил своих куропаток и в удивлении стал смотреть.
-- Ну, что за дурак! -- проговорил он.
Он предвидел трагедию еще раньше, чем она началась. Каменистая отмель на той стороне реки, куда лошади могли бы выплыть, находилась еще в ста саженях ниже. Три или четыре наиболее сильных лошади, выбиваясь из сил, направились именно туда. Другие сбились в кучу и в своих отчаянных усилиях ничего не могли поделать и их все далее и далее относило назад. Затем наступил роковой момент. Кобылу и ее ржавшего жеребенка отнесло в самый водоворот. Альдос увидел этого жеребенка, поднявшего высоко кверху голову и плечи, когда его несло, точно щепку, вниз. Холодная дрожь пробежала по всему его телу, когда он услышал жалобное ржание матери, крик, полный пафоса и отчаяния, почти такой же, как и у человека. Он понимал его значение. -- "Подожди, я сейчас... я сейчас!.. " -- казалось, кричала жеребенку кобыла. И Альдос видел, как она окончательно выбилась из сил и как ее понесло в самую пучину, причем она ни на минуту не отрывала глаз от жеребенка. Позади нее высовывались из-под воды другие головы, вертелись во все стороны, и в следующий момент весь табун поплыл на произвол судьбы к своей погибели.
Альдос почувствовал, как закружилась у него голова. Но зрелище околдовало его, и он продолжал смотреть. Он думал теперь не о самом Стивенсе и не об его потерях, а о том, что теперь будет с табуном, которого относило прямо на камни. Он стоял, бледный, скрестив на груди руки около бурлившей у его ног воды и проклинал свое бессилие. До него уже доносились последние крики погибавших животных. Он видел, как они утопали одно за другим. Из белой пены, скопившейся около громадного утеса, о который со всей силой ударялась река, вдруг выскочила одна лошадь целиком, точно ее подбросило что-то снизу, и вновь погрузилась в воду. Последняя лошадь утонула, когда Альдос поднял глаза вверх по реке и посмотрел на берег. Здесь, в течении, которое огибало скалы, все еще виднелись плечи и высоко поднятая голова! Это оказался еще барахтавшийся в воде жеребенок. Каким чудом он уцелел, это уже не интересовало Альдоса. Еще саженей двадцать ниже -- и жеребенка постигнет та же судьба, что и всех лошадей. На полпути к этому месту, вдоль по течению, Альдос заметил упавший ствол дерева, нависший над рекой на пятнадцать или двадцать футов. Альдос помчался к нему, как стрела. Он вскарабкался на него, лег на него плашмя и свесился над водой. В крайнем возбуждении он позабыл об угрожавшей ему опасности. Был только один шанс из двадцати, что жеребенка понесет именно под этим деревом. И его все-таки понесло. Альдос напряг крайнее усилие и схватил его за ухо. Но тут же у него и похолодело под сердцем. Не выдержав двойной тяжести, ствол крякнул и стал подаваться вниз. Но он все еще каким-то чудом сдерживал обоих, и Альдос еще крепче вцепился жеребенку в ухо. Фут за футом он стал пятиться по стволу назад, пока, наконец, не вытащил жеребенка из воды совсем.
Вдруг его кто-то окликнул. Позади него раздался голос, который он узнал бы из десятков тысяч других женских голосов: милый, сладкий, дрожавший от волнения.
-- Превосходно, Джон Альдос! Если бы я была мужчиной, то я хотела бы быть только таким как вы!
Он обернулся. В нескольких шагах от него стояла Иоанна Грэй. Она была бледна, как тот кружевной воротничок, который окружал ее шею. Губы у нее были совсем белые, грудь быстро поднималась и опускалась. Он понял, что и она тоже была свидетельницей происшедшей трагедии. И глаза, которые теперь смотрели на него, были прекрасны.
ГЛАВА IV
Появление в этот момент Иоанны показалось Джону Альдосу прямо-таки сверхъестественным. На какое-то мгновение он был в состоянии, которое называл абсурдным. Он быстро представил себе, как лежал на упавшем дереве и со смешным героизмом тянул за ухо утопающего жеребенка. Но затем все это прошло, и ему оставалось только удивляться, почему Иоанна Грэй вдруг оказалась здесь, а не в вагоне по пути к Желтой Голове.
-- Великолепно! -- воскликнула она опять, глядя на него во все глаза. -- Я знаю мужчин, которые не рискнули бы на это и для человека!
-- Вероятно, они показали бы этим свою способность рассуждать, -- возразил Альдос.
Он заметил, что она держала в руке длинную тонкую сосновую ветку, которую он недели две тому назад срезал сам и острогал для удилища. Он кивнул на нее головой и с равнодушной улыбкой спросил:
-- Кого вы этим собирались выловить из воды, меня или жеребенка?
-- Я попала сюда совершенно случайно, -- стала она объяснять. -- Мне хотелось побыть одной, и мадам Отто сказала мне, что эта тропинка приведет прямо к реке. Когда я увидела вас, то хотела идти назад, и вдруг увидела этих лошадей, барахтавшихся в воде. Это ужасно. Они все потонули?
-- Как видите, все. Хорошенькая картина, не правда ли? Если бы вы отправились к Желтой Голове, то пропустили бы случай видеть такой приятный спектакль.
-- Я и уехала бы, да что-то там случилось. Говорят, провалилось что-то впереди или оползень, -- что-то в этом роде. Поезд не пойдет до завтрашнего утра.
-- И вы останетесь у Отто?
Она утвердительно кивнула головой и с быстротой молнии прочитала его мысли.
-- Мне от этого очень грустно, конечно... -- продолжала она, прежде чем он успел заговорить. -- Вижу, что я уже надоела вам. В буквальном смысле этого слова я вторглась в вашу жизнь, нарушила вашу работу и боюсь, что испортила вам настроение. Мадам Отто рассказала мне кое-что об этом Биле Куэде. Она говорит, что это очень опасный человек. А я настроила его против вас.
-- Я не боюсь этого Куэда, -- ответил он. -- Ведь случай был не более, как приятное нарушение начинающей уже становиться монотонной обстановки. Я всегда, знаете ли, держался того мнения, что физические эмоции представляют собой наилучшую смазку для механизма нашего ума. Возможно, что именно потому вы и застали меня за вылавливанием из воды его сиятельства господина жеребенка.
Он сказал это довольно резким тоном. В его голосе слышалось какое-то напряжение, что-то такое, что находило себе исход в неприятном, насильственном смехе. Он знал, что причинил ей боль. Грубый тон его речей, холодность улыбки, подчеркивание его крайнего равнодушия к ней -- все это влекло за собой отражение в ее глазах известного физического страдания.
Он подошел к ней еще ближе, так что мог совсем уже близко разглядеть ее нежный профиль. Но Иоанна вовремя спохватилась и опустила голову, так что он больше уже не мог ее видеть. Но все-таки это удалось ей не совсем. Альдос заметил у нее на щеке какую-то каплю, это была слеза.
В одну минуту он был уже рядом с ней. Быстрым движением она смахнула слезу со щеки.
-- Я обидел вас и должен просить у вас прощения. Я поступил с вами так же скверно, как и Биль, но только в другом отношении. Я знаю, что я заставил вас почувствовать. Я подчеркнул перед вами, что вы меня обеспокоили, оторвали меня от работы и что я хотел бы от вас отделаться. Ведь вы почувствовали это? Не правда ли?
-- Боюсь, что да.
Он протянул ей руку, и почти против воли она подала ему свою. Она заметила происшедшую в его лице перемену, раскаяние, боль, и затем все это вдруг сменилось радостным выражением в его глазах, каким-то удивительным безмолвным смехом.
-- И знаете, почему я так повел себя с вами? -- сознался он, почувствовав в своей руке теплоту от ее руки, от которой по всему его телу пробежал какой-то трепет. -- Вы простите меня за откровенность? Пока вы здесь еще не появлялись, я имел только одно желание -- как можно скорее закончить мою книгу. Я рассчитывал проработать весь день. Но теперь я не могу выкинуть вас из головы. И это заставляет меня злиться. Но самое странное во всем этом то, -- продолжал он, -- что я всегда имел вас в своем воображении. Вы всегда жили в нем и не давали мне покоя. Я не сумел только как следует скомпоновать вас. И почти непостижимо то, что вы носите то же самое имя -- Иоанна, Иоанна из "Светских приличий". -- Она немного обиделась.
-- Но ведь Иоанна ужасна! -- воскликнула она. -- Она злая и сердцем, и душой! Если бы вы были не Джоном Альдосом, то я отделала бы вас на все корки.
Она протянула ему руку. Он нагнулся над ней. Ее глаза остановились на его белокурой голове, и она опять обратила внимание на его преждевременную седину. Во второй раз она почувствовала на себе какую-то таинственную, почти непреодолимую силу этого человека.
-- Я рассчитывал поужинать сегодня вечером у себя в хижине, -- сказал Альдос, стараясь этой фразой нарушить создавшееся напряжение. -- Не желаете ли вы быть моей гостьей, Ледигрей?
-- Но мадам Отто... -- начала было она.
-- Я сейчас же отправлюсь к ней и объясню, что вы будете кушать у меня куропаток, -- перебил он ее. -- Пойдемте. Разрешите мне показать вам, где я живу и работаю.
Он повел ее к своей избушке и ввел в свою единственную комнату.
-- Я отправлюсь, а вы, пожалуйста, будьте здесь, как дома, -- обратился он к ней. -- Если это доставит вам удовольствие, то вы можете почистить несколько картофелин. Через десять минут я уже возвращусь.
И, не дожидаясь ее возможного протеста, Альдос выскользнул из двери и побежал по тропинке к Отто.
ГЛАВА V
Отойдя на порядочное расстояние от избушки, Альдос замедлил шаги. Он знал, что никогда еще в своей жизни не испытывал такой необходимости привести свои чувства в порядок, как именно теперь. Последние четверть часа произвели в нем настоящую и удивительную революцию. Это была настолько необыкновенная и настолько неожиданная перемена, что он никак не мог освоиться со своим положением и считаться с совершившимся фактом. Правда все более и более становилась для него очевидной по мере того, как он все далее и далее уходил по заросшей тропинке в Миэтту. Но было еще и нечто такое, что не только удивляло и возбуждало его. Прежде всего он не мог не видеть комизма своего положения. Он, Джон Альдос, -- и вдруг так обезличил себя, так отрекся от себя, -- и притом для женщины. Он зашел так далеко, что принес ей в жертву свое самое лучшее и значительное произведение. Ведь он искренне сказал ей сам, что она интересует его больше, чем все его книги. И он старался убедить себя в том, что это было не признанием себя побежденным, а именно самоотречением. И когда он дошел, наконец, до палатки Отто, то улыбался во все лицо, быстро и глубоко дышал и слышал, как все внутри у него распевало от удовольствия.
Он остановился, чтобы набить и закурить трубку раньше, чем увидит мадам Отто, и нарочно окружил себя целыми тучами дыма, когда стал рассказывать ей, как почти силой затащил к себе Иоанну и взял с нее слово есть с ним куропаток. Он узнал, что раньше завтрашнего дня поезд к Желтой Голове все равно не отойдет, и, прихватив от мадам Отто целую ковригу только что испеченного хлеба и банку домашнего мармелада, отправился обратно к себе домой и всю дорогу посвистывал так, точно ничего и не произошло.
Альдос был так погружен в свои мысли, что не заметил, как подошел к своей двери и очнулся от голоса Иоанны. Не слыша его, она что-то напевала.
Когда Альдос показался в дверях, она остановилась. Ему показалось, что когда она посмотрела на него, то ее взгляд был глубже и глаза голубее. Она улыбалась. Найдя какой-то обрывок материи, она надела его на себя вместо передника и чистила картошку.
-- Вероятно, вас задержало что-нибудь очень важное, -- обратилась она к нему. -- В ваше отсутствие у вас был гость. Я мыла картошку, когда вдруг подняла голову и увидела в дверях человека с громадными рыжими усами. При виде меня у него от удивления чуть не вылезли на лоб глаза, и он бросился бежать как заяц, и... и... вот что-то обронил по дороге.
Она весело смеялась и указала ему на порог. Он увидел около него громадный комок жевательного табака.
-- Стивенс! -- засмеялся и Альдос. -- Он так перепугался вас, что даже выронил изо рта свою жвачку.
Он отшвырнул подальше от порога носком сапога жвачку Стивенса и протянул Иоанне краюху мягкого хлеба и мармелад.
-- Это прислала вам мадам Отто, -- сказал он. -- А поезд действительно не пойдет раньше завтрашнего дня.
Она не ответила. Он придвинул к ней стул поближе, сел на него и вонзил кончик своего охотничьего ножа в одну из двух оставшихся картофелин.
-- А когда он пойдет, -- добавил он, -- то вместе с вами поеду и я.
Он ожидал, что это заявление произведет на нее некоторый эффект. Когда она встала, то он уловил только краешек очаровательной улыбки.
-- Вы все еще думаете, что я не сумею постоять за себя у этой ужасной Желтой Головы? -- спросила она, склонившись ненадолго над столом. -- Ну, признавайтесь!
-- Нисколько. Вы нигде не пропадете, Ледигрей, -- повторил он. -- Но я думаю, что для. меня самого будет спокойнее, когда я буду знать, что вас никто не обидел, чем после раскаиваться, что вас действительно уже обидели. Желтая Голова полна таких людей, как Куэд, -- добавил он.
Улыбка сошла с ее лица, а в голубых глазах появилось беспокойство.
-- Я почти уже и забыла о нем, -- прошептала она. -- Неужели вы будете опять драться из-за меня?
-- Хоть тысячу раз.
Она густо покраснела.
-- Я как-то прочитала о вас, Джонс Альдос, нечто такое, что помню даже до сих пор, -- сказала она. -- Это было после того, как мы возвратились из Тибета. Про вас писали, что вы преуспели в двух вещах: в ненависти к женщинам и в любви к приключениям. Быть может, именно благодаря этой вашей любви к приключениям, вы и собираетесь провожать меня до Желтой Головы?
-- Я начинаю верить в то, что это будет самым величайшим приключением в моей жизни, -- ответил он, и что-то в его голосе было такое, что помешало ей говорить.
Он поднялся на ноги и стал прямо перед ней.
Краска на ее щеках сконцентрировалась в два больших, ярких пятна, а губы зашевелились прежде, чем она смогла что-то произнести.
Она глубоко вздохнула, посмотрела на него большими глазами и продолжала, точно во сне:
-- Великие приключения для вас. Да. А, может быть, и для нас обоих.
Она крепко прижала руки к груди, и стояла так, опершись спиной о стол. В ней было что-то такое, что заставило Джона подойти к ней почти вплотную, и он спросил:
-- Так скажите же мне, Ледигрей, что влечет вас к Желтой Голове?
И так же странно, как и раньше, губы ее пошевелились, точно не хотели выпускать через себя слова, потом она ответила:
-- Я еду туда... чтобы отыскать... своего мужа.
ГЛАВА VI
Услышав эти слова, Джон Альдос долго стоял, опустив голову, и молчал. Слабый шорох, донесшийся с улицы, дал ему повод повернуться к двери. Так, значит, она отправлялась к Желтой Голове, чтобы найти там своего супруга! Этого он никак не мог ожидать. Но ведь сколько раз она давала ему понять, что там, у конца железной дороги, у нее нет ни мужа, ни брата, ни отца, которые могли бы ее встретить! Она говорила ему, что будет там одна, без единой души знакомых. И теперь вот сказала ему эти слова, точно признавалась.
Он выглянул за дверь. Это пришла попить одна из лошадей Отто. Он опять вернулся к Иоанне.
Она стояла все в той же позе, спиной к столу. Когда он вернулся, то она сунула руку под платье и достала длинный, плотный конверт, открыла его, и Альдос увидел в нем пачку денег. Она вытащила из-под них клочок бумаги и протянула ему.
-- Это отчасти прояснит обстановку, -- сказала она.
Это была вырезка из газеты, запачканная и измятая, которой было уже два года. По всей видимости, она была вырезана из английской газеты и содержала в себе описание трагической смерти какого-то Мортимера Фиц-Юза, представителя известной Девонширской фамилии, который расстался с жизнью на охоте где-то в диких лесах Британской Колумбии.
-- Это мой муж, -- сказала Иоанна, когда Альдос окончил чтение. -- Еще полгода тому назад я не имела никаких оснований не доверять этой газетной заметке. А затем один из наших знакомых отправился туда же на охоту. Он вернулся со странной вестью: объявил, что сам лично видел моего мужа живым. Теперь вы знаете, почему я здесь. Но я вовсе не хотела навязывать вам это. И вот я отправилась сама, чтобы убедиться или разубедиться в его смерти. Если он жив...
В первый раз она изменила себе и выдала происходившую в ней борьбу с волнением, которое силилась в себе подавить. Лицо ее было бледным. Она стояла, тяжело дыша, точно раскаивалась, что зашла слишком далеко.
-- Я понимаю, -- сказал Альдос. -- Кажется, вас беспокоит, Ледигрей, не то, что вы найдете его мертвым, а то, что он может оказаться живым?
-- Да, -- ответила она, -- вы правы. Но, прошу вас, не спрашивайте меня больше ни о чем. Для меня это было бы ужасно рассказывать. Вы подумаете тогда, что я не женщина, а зверь. Я ваша гостья. Вы пригласили меня ужинать. Картошка уже очищена, а где же огонь?
Она силилась улыбнуться. Джон Альдос бросился к двери.
-- Я доставлю вам куропаток в две секунды, -- воскликнул он. -- Я бросил их, когда лошади стали тонуть в водовороте.
Тяжелое впечатление, которое произвело на него сообщение Иоанны, что муж ее жив, уже прошло. Он не старался объяснять себе или анализировать происшедшие с ним две перемены, а принял их, как факты, и больше ничего.
Там, где несколько секунд тому назад ощущалась свинцовая тяжесть от чего-то, что казалось ему даже невыносимым, вдруг появилась какая-то странная легкость, вроде той, когда он шел к палатке Отто. Идя теперь по берегу реки, он весело насвистывал. Насвистывал он и возвращаясь назад с куропатками. Иоанна поджидала его у двери. Опять лицо ее сияло спокойствием. Когда он подошел, то она ему улыбнулась. Его удивило в ней не то, что она так скоро оправилась от охватившего ее душевного потрясения, а то, что она так стойко владела собой и не проявляла ни малейшего признака горя, нерешительности или беспокойства. За несколько минут перед этим он слышал, как она напевала.
Солнце уже стало заходить за горы, и серые тени покрыли те места, на которых только что был свет, и никому и ничему в природе не было дела до того, что случилось или что было сказано с тех пор, как появилась в этих местах Иоанна Грэй. В первый раз за столько лет Джон Альдос совершенно позабыл о своей работе. Он весь был поглощен присутствием Иоанны.
Манера, с которой Иоанна приняла его приглашение, была для него и приятна, и нова. Она сразу же сделалась и гостей, и хозяйкой. Очаровательными руками, обнаженными до локтей, она стала месить тесто для бисквитов. "Горячие бисквиты, -- сказала она ему, -- очень вкусны с мармеладом". Он растопил печь. Затем, когда он принес еще и воды, она объявила ему, что его обязанности окончены, и что он может теперь курить, пока она будет готовить ужин. С наступлением сумерек он запер дверь и зажег несколько раньше чем обычно большую висячую лампу.
Каждый фибр трепетал в нем от сознания острого и изысканного удовольствия, когда он уселся против нее. В течение всего ужина он то и дело заглядывал в ее спокойные голубые бархатные глаза. Какое-то особенное наслаждение доставляло ему разговаривать с ней и в то же время глядеть ей в глаза.
-- А этот ваш последний роман, -- спросила она, -- будет в таком же роде, как и "Светские приличия?".
-- Я хотел, чтобы он представлял собой последнюю часть трилогии, -- ответил он. -- Но теперь этого уже не будет, Ледигрей. Я уже раздумал.
-- Но ведь вы уже почти заканчиваете его.
-- Я собирался его закончить на этой неделе. Но вы пришли -- и все пропало.
И, заметив в ее глазах тревогу, он поспешил добавить: