Катрфаж Жан-Луи-Арман
Естественная история человека

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Породы растительные и животные.

ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРІЯ ЧЕЛОВѢКА ЕДИНСТВО РОДА ЧЕЛОВѢЧЕСКАГО1.

1 Статья Катрфажа. См. Русск. Вѣстн. NoNo 5 и 6.

II.
ПОРОДЫ РАСТИТЕЛЬНЫЯ И ЖИВОТНЫЯ.

   Мы видѣли, что порода происходитъ отъ вида, и есть не болѣе какъ простое видоизмѣненіе первоначальнаго типа. А всякому извѣстно, какъ много вліянія оказываетъ на эти видоизмѣненія дѣйствіе человѣка, когда они происходятъ въ растеніяхъ и животныхъ. Въ послѣдствіи, мы разсмотримъ этотъ важный фактъ подробно; здѣсь же намъ необходимо доказать только то, что, съ этой точки зрѣнія, породы образуются подъ вліяніемъ троякаго рода условій, весьма различныхъ между собою.
   Могутъ быть растенія никогда никѣмъ не воздѣланныя, и животныя никогда не бывавшія въ порабощеніи. Наслѣдственныя видоизмѣненія, происходящія въ нихъ при этихъ обстоятельствахъ, зависятъ единственно отъ дѣятелей естественныхъ, и породы, которыя образуются при этомъ, суть, по нашему, настоящія естественныя или дикія породы. Могло быть, напротивъ, что въ теченіи болѣе или менѣе значительнаго числа генерацій, растенія подвергались дѣйствію культуры, а животныя -- дѣйствію прирученія; въ этомъ послѣднемъ случаѣ, породы составляются подъ прямымъ вліяніемъ человѣка; онѣ въ сущности суть породы искусственныя, и съ давнихъ временъ означались именемъ породъ домашнихъ. Наконецъ, довольно часто случается, что, состоявъ, даже въ продолженіе цѣлыхъ столѣтій, подъ властію человѣка, животныя или растенія возвращаются въ состояніе естественное, и подвергаются новымъ видоизмѣненіямъ, слѣдствіямъ своего новаго состоянія. Эти породы, происходящія отъ растеній воздѣланныхъ или отъ животныхъ порабощенныхъ, но получившія первоначальную свободу вида, суть, по нашему, породы свободныя или одичалыя {Это тѣ породы, которыя г. Ришаръ (изъ Канталя) называетъ породами естественными.}. Эти три сорта породъ должно изслѣдовать отдѣльно; но сперва нужно съ точностію опредѣлить значеніе одного слова, которое было нами разъ уже употреблено и которое весьма часто будетъ повторяться Въ продолженіи нашего изложенія; это слово -- среда.
   По моему мнѣнію, словомъ среда означается совокупность всякаго рода условій или вліяній физическихъ, умственныхъ или нравственныхъ, которыя могутъ дѣйствовать на органическія существа. Итакъ, это слово имѣетъ здѣсь болѣе обширный смыслъ чѣмъ въ сочиненіяхъ Гиппократа и Бюффонэ, (послѣдній, въ этомъ пунктѣ, можетъ быть признаваемъ ученикомъ отца медицины). Климату, теплотѣ и холоду, сухости и влажности, качествамъ пищи и большему или меньшему ея изобилію,-- вотъ чему въ особенности эти два знаменитые естествоиспытателя приписываютъ власть видоизмѣнять человѣка и животныхъ. Я иду гораздо дальше, и къ объясненію моей мысли послужитъ мнѣ ученіе другаго славнаго мыслителя, который самъ, какъ это весьма хорошо доказалъ г. Мишель Леви {Для этихъ весьма вѣрныхъ сближеній см. превосходное сочиненіе Traité d'Hygiene, обнародованное ученымъ директоромъ Валь-де-грасскаго госпиталя.}, былъ также ученикомъ Гиппократа. Монтескьё требуетъ, чтобъ учрежденія государственныя согласовались съ тѣмъ, что онъ называетъ нравственнымъ темпераментомъ народовъ; но первоначальный источникъ этого темперамента онъ видитъ только во внѣшнихъ физическихъ условіяхъ. Наравнѣ съ Гиппократомъ, допускаетъ онъ, что, напримѣръ, тихій и однообразный климатъ Азіи предрасполагаетъ обитателей этихъ странъ подчиняться тиранніи. Это ученіе въ извѣстной мѣрѣ справедливо, но неполно. Объ руку съ климатомъ, дѣйствуютъ учрежденія и нравы, -- многоженство и гаремы. Благодаря разказамъ княгини Бельджойозо, мы хорошо знаемъ теперь какъ слѣдуетъ смотрѣть на эту внутреннюю жизнь, которую поэзія изображала столь ложными красками; мы знаемъ, что такое эти женщины, которыя живутъ тамъ, сваленныя въ кучу и погрязшія въ совершеннѣйшей праздности, въ полнѣйшемъ невѣжествѣ. И однако на нихъ возложена обязанность первоначальнаго воспитанія дѣтей. Каковы же эти первыя наставницы! И можно ли удивляться, что люди, вышедшіе изъ подобныхъ школъ, истощены и разслаблены какъ физически, такъ и нравственно? Эти разрушительныя вліянія, дѣйствуя на длинный рядъ поколѣній, могли ли не оказать нѣкотораго дѣйствія на цѣлую породу? Очевидно, должны были оказать,-- и вотъ какимъ образомъ многоженство и гаремъ становятся частію среды. Какъ многоженство, такъ и гаремъ, будучи невозможны въ странѣ христіянской, освящаются исламизмомъ. Итакъ, отвѣтственность за роковыя послѣдствія, указанныя выше, восходитъ до религіи. Такимъ образомъ, и религія становится частію среды, и въ значительной мѣрѣ содѣйствуетъ иногда образованію человѣческихъ породъ.
   Нѣтъ сомнѣнія, что если понимать среду въ такомъ смыслѣ, то она является чѣмъ-то весьма сложнымъ, такъ что часто мы не можемъ различить всѣ ея элементы. Часто также, дѣйствіе, оказываемое ими, бываетъ до того косвенно, что даже при увѣренности въ ихъ существованіи, мы не распознаемъ, въ чемъ заключается ихъ вліяніе, и такимъ образомъ отношенія причины къ слѣдствію ускользаютъ отъ васъ. Наконецъ, такъ какъ всѣ элементы среды дѣйствуютъ одновременно, то ихъ дѣйствіе, по необходимости, даетъ очень сложный результатъ, и никогда почти не бываетъ возможно указать съ точностію каждому элементу ту долю участія, какая ему принадлежитъ въ совокупномъ слѣдствіи. Развѣ одинъ изъ этихъ элементовъ будетъ преобладать замѣтнымъ образомъ, тогда только мы можемъ уловить его. Въ такомъ случаѣ, бываетъ иногда возможно, основываясь на законахъ ои8Іологіи, истолковать явленія и связать послѣдствія съ причинами; такъ напримѣръ, эти законы объясняютъ, почему шерсть животныхъ становится гуще въ странахъ холодныхъ, и рѣже въ странахъ теплыхъ. Но, тѣмъ не менѣе, на ряду съ этими "актами, которые объясняетъ физіологія, она встрѣчаетъ много другихъ, которые объяснить не можетъ. Станемъ ли мы поэтому отвергать ихъ? Это значило бы поступать не совсѣмъ научно. Нашъ долгъ собирать эти факты, записывать и ожидать, что будущее время восполнитъ недостатки нашего знанія. Удовольствуемся покамѣстъ признаніемъ того, что вліяніе среды не можетъ быть отвергаемо, и что общій способъ ея дѣйствія входитъ въ предѣлы нашего теперешняго знанія.
   Въ самомъ дѣлѣ, всякая особь только тогда можетъ вполнѣ развиться, когда будетъ въ совершенной гармоніи съ условіями своего существованія, съ средой, гдѣ она живетъ; точно также и всякій видъ, лишь при такой гармоніи можетъ размножаться и распространяться. Отъ малѣйшаго несоотвѣтствія происходитъ страданіе для особи, ущербъ для вида. Особь, хотя и страдая въ извѣстныхъ границахъ, можетъ еще совершить свое поприще; но видъ не можетъ безконечно продолжаться въ средѣ хоть нѣсколько противной ему, ибо дѣйствія несоотвѣтствія накопляются съ каждымъ поколѣніемъ и (въ чемъ убѣдимся далѣе) усиливаются фактомъ наслѣдственности. Съ видомъ будетъ то же что со скалою, которая, когда безпрестанно падаютъ на нее слабыя капли воды, мало-по-малу наконецъ продалбливается. Еслибы видъ былъ безусловно неизмѣняемъ, онъ необходимо погибъ бы въ этой продолжительной борьбѣ, гдѣ могущество неблагопріятныхъ условій увеличивалось бы его потерями и возрастающею слабостію. Итакъ, когда какое-нибудь обстоятельство проиведетъ несоотвѣтствіе, о которомъ идетъ рѣчь, тогда необходимо или видъ долженъ будетъ исчезнуть къ концу извѣстнаго времени, или гармонія должна возстановиться. Предполагаемыя въ послѣднемъ случаѣ видоизмѣненія естественно отзовутся на видѣ; будучи, какъ мы видѣли, измѣняемъ, онъ станетъ оказывать воздѣйствіе, чтобы приспособиться къ новымъ условіямъ. И такимъ-то образомъ, подъ вліяніемъ множества обстоятельствъ, образуются породы, къ разсмотрѣнію которыхъ мы приступаемъ.
   Породы дикія, или естественныя. Существованіе дикихъ породъ, какъ между растеніями, такъ и между животными, было отвергаемо нѣкоторыми, слишкомъ увлекавшимися защитниками неподвижности вида. Дѣйствительно, трудно оставаться при теоріи безусловной неизмѣняемости, какъ скоро признаешь, что между представителями одного и того же видоваго типа, вслѣдствіе условій даже нормальныхъ, могутъ произойдти различія, которыя становятся наслѣдственными,-- и различія иногда очень большія. Съ другой стороны, весьма важно доказать существованіе этихъ породъ. Оно одно устраняетъ многія затрудненія, ибо даетъ средства разрѣшить ихъ; впрочемъ не трудно доказать его.
   Чтобъ убѣдиться въ существованіи растительныхъ естественныхъ породъ, достаточно обратить вниманіе на общіе факты. Каждую минуту ботаникамъ приходится пересматривать свои каталоги растительныхъ видовъ. Между двумя растеніями, на взглядъ весьма несходными, которыя признавались за совершенно отдѣльныя, ботаникамъ ежеминутно открываются новыя; въ этихъ новыхъ оказывается переходъ отъ одного изъ прежде извѣстныхъ растеній къ другому, и переходъ столь нечувствительный, что становится невозможнымъ даже различить оттѣнки; а потому, приходится соединять подъ однимъ видовымъ именемъ не только двѣ крайнія формы, первоначально признанныя, но и всѣ промежуточныя, пополнившія между ними пробѣлъ, -- пробѣлъ мнимый. И крайнія и промежуточныя, впрочемъ, одинаково плодятся и передаютъ потомкамъ свой отличительные признаки. Если разсматривать эти потомки отдѣльно одинъ отъ другаго, то каждый изъ нихъ, съ полнымъ правомъ, можно было бы принять за видъ; только сличеніе показываетъ, что это не болѣе какъ породы. Часто даже различеніе бываетъ трудно, и самый опытный изслѣдователь находится въ тягостной неизвѣстности. Эти факты, умножающіеся съ каждымъ днемъ, по мѣрѣ того какъ наука пополняется и уясняется, по мѣрѣ того какъ разузнаютъ все болѣе и болѣе флоръ, повергли наконецъ, ботаниковъ въ совершенное безпокойство, которое высказалъ графъ Жоберъ при одномъ торжественномъ случаѣ {Въ одномъ изъ торжественныхъ засѣданій Ботаническаго Общества.}, и которое раздѣлаетъ всѣ серіозно изучавшіе этотъ вопросъ.
   Приведу здѣсь нѣсколько примѣровъ; я заимствую ихъ изъ записки, благосклонно сообщенной мнѣ моимъ собратомъ по Институту и товарищемъ по Музею, г. Декеномъ. Съ давняго времени предпочтительно занятый всѣмъ что касается вопроса о видѣ, самъ производившій многочисленные опыты и видѣвшій передъ собою опыты другихъ, этотъ ученый вдвойнѣ авторитетъ по этому вопросу. Линней различалъ только два вида очитка, а теперь ботаники принимаютъ около тридцати; но всѣ ли они дѣйствительно хорошо установлены? Въ этомъ очень позволительно сомнѣваться. Декандоль описалъ, въ Flort franèaise, семь видовъ терновника, а г. Мюллеръ насчитываетъ ихъ двѣсти тридцать шесть; но всѣ эти формы, разведенныя въ Музеѣ г. Декеномъ, подчиненныя одинаковымъ условіямъ существованія и посаженныя одна подлѣ другой, до такой степени сливаются между собою, что самый зоркій глазъ не сумѣетъ различить ихъ. При этихъ фактахъ, можно ли, заодно съ защитниками неизмѣняемости, допустить, что видовые признаки дикихъ растеній остались постоянными, отъ начала нынѣшней геологической эпохи? Можно ли допустить такое ученіе, въ особенности, когда передъ нами сочиненія тѣхъ же самыхъ ботаниковъ, гдѣ достовѣрно утверждается существованіе постоянныхъ разновидностей, состоящихъ въ связи съ мѣстонахожденіемъ растеній, и называемыхъ поэтому разновидностями альпійскими, разновидностями тѣнистыми?
   Но, говорятъ писатели, противъ которыхъ мы здѣсь ратуемъ, различія между этими разновидностями {Почти нѣтъ нужды объяснять, что слово разновидность здѣсь принято въ смыслѣ породы.} незначительны; они относятся только къ неважнымъ частностямъ, напримѣръ къ росту, цвѣту и проч. Еслибъ это было даже и такъ, еслибъ эти различія были такъ незначительны, какъ желаютъ выставить ихъ -- что до того? Коль скоро они сдѣлались постоянными и переходятъ по наслѣдству, они уже по тому самому становятся породами. По крайней мѣрѣ такъ стали бы судить о нихъ въ промышленности, которая имѣетъ особенный интересъ изучать и съ точностію рѣшать эти вопросы. Ни одинъ скотоводъ не станетъ сомнѣваться, что два семейства быковъ или барановъ, изъ которыхъ одно постоянно бываетъ бѣлой масти или малаго роста, а другое также постоянно отличается черною мастью или крупнымъ ростомъ, принадлежатъ къ отдѣльнымъ породамъ; нельзя не примѣнять того же правила и къ растеніямъ. Но кромѣ того, мы видѣли, что видоизмѣненія идутъ гораздо дальше чѣмъ хотѣлось бы нѣкоторымъ; мы видѣли, что видоизмѣненія касаются признаковъ, которые опытными ботаниками принимаются за видовые; общій "актъ и факты частные, указанные нами, не оставляютъ сомнѣнія въ этомъ отношеніи.
   Приведемъ однакоже еще одинъ примѣръ, снова опираясь на авторитетъ того же ученаго. Даже не занимавшись много ботаникой, большая часть нашихъ читателей, конечно, знаютъ подорожникъ; это растеніе столь обыкновенно, что сдѣлалось типомъ цѣлаго рода, называемаго этимъ именемъ, и цѣлаго особаго семейства. Число видовъ, заключающихся въ этомъ родѣ, во времена Линнея доходило только до 20; съ того времени оно достигло уже цифры отъ 115 до 130, и двадцать изъ этихъ видовъ отнесены разными авторами къ европейской флорѣ. Декенъ, выбравъ одинъ изъ этихъ видовъ, принимаемыхъ всѣми ботаниками за виды весьма хорошо отличенные, посѣялъ и возрастилъ въ Музеѣ сѣмена, которыя собралъ въ деревнѣ. Вскорѣ онъ увидѣлъ на своихъ грядахъ по крайней мѣрѣ семь такихъ формъ, которыя до него признавались за видовыя. И пусть не думаютъ, что здѣсь рѣчь идетъ о разницахъ незначительныхъ: напротивъ, всѣ части растенія разнятся на столько, что объясняютъ и извиняютъ ошибку Линнея и его преемниковъ. Скажемъ хотя о листьяхъ: они являются то овальными и почти закругленными, то на столько длинными, что могутъ служить отличнымъ кормомъ; здѣсь они расположены розетками, въ нѣсколько центиметровъ въ діаметрѣ, тамъ образуютъ собою стоячій и густой пукъ. Цѣлое растеніе иногда гладко и безъ волосковъ, иногда же до того мохнато, что вызвало особое знаменательное прозвище шерстистою подорожника. Наконецъ, корень иногда только годиченъ, то-есть все растеніе родится, взростаетъ и умираетъ въ продолженіи одного года, а иногда живучъ, то-есть растеніе, переживъ зиму, весной снова производитъ листья, цвѣты и сѣмена. Отъ всѣхъ этихъ формъ, когда онѣ оставляются на мѣстѣ, тамъ гдѣ родились, или ставятся въ тѣ же условія существованія, отличительные ихъ признаки переходятъ къ потомкамъ. Если же пересадить ихъ въ другое мѣсто, и поставить въ новыя условія существованія, тогда потомки ихъ начинаютъ терять съ ними сходство, и сближаются болѣе и болѣе между собою; ихъ природа, такимъ образомъ, обнаруживается, и кто до сихъ поръ принималъ ихъ за настоящіе виды, принужденъ признать ихъ только за простыя породы.
   Къ сожалѣнію, столь убѣдительный пріемъ, употребленный Декеномъ для доказательства видовой тождественности его подорожниковъ, не всегда удобенъ къ примѣненію. Не всегда, на примѣръ, можно достать сѣмена растеній экзотическихъ, да они плохо и развивались бы въ нашемъ климатѣ. Часто также породы твердо установившіяся, несмотря на перемѣну среды, сохраняютъ въ той или другой степени, чрезъ длинный рядъ поколѣній, свои отличительные признаки. Въ такихъ случаяхъ, чтобъ отличить виды отъ породъ, сравниваютъ какъ можно болѣе образцовъ. Каждый разъ, какъ только между двумя нормами, даже весьма различными, можно установить постепенную послѣдовательность особей, между которыми переходъ отъ одной къ другой будетъ сопровождаться нечувствительными оттѣнками, въ особенности каждый разъ, какъ только видимъ, что отличительные признаки перекрещиваются между собою въ членахъ этого послѣдовательнаго ряда, можемъ мы утверждать, что обѣ формы принадлежатъ къ одному и тому же виду. Въ самомъ дѣлѣ, между двумя видами, даже совершенно смежными, никогда не бываетъ обмѣна или смѣшенія признаковъ, которые свойственны только одному изъ нихъ; между породами одного и того же вида, напротивъ, это ежедневно встрѣчается; поэтому, вышеуказанный способъ часто даетъ возможность дойдти до истины. Существованіе этихъ посредствующихъ членовъ было приводимо въ подтвержденіе ученія, отвергающаго дикія породы, но я не понимаю почему. Какъ бы ни былъ многочисленъ и богатъ оттѣнками рядъ между двумя крайними членами, различіе этихъ послѣднихъ между собою тѣмъ не менѣе существуетъ, и передается наслѣдственно; а какъ это происходитъ именно съ такими растеніями, которыя человѣкъ никогда не разводилъ, то нужно признать, что видъ, подъ вліяніемъ естественныхъ условій, можетъ измѣняться и давать происхожденіе породамъ.
   Исторія зоологіи представляетъ факты совершенно подобные тѣмъ, которые мы встрѣтили въ ботаникѣ. Тамъ также, когда группа представляетъ множество видовъ, мало разнящихся одинъ отъ другаго, различеніе иногда бываетъ затруднительно. Тамъ также породы и разновидности часто были принимаемы за особые виды; но и тамъ также, по мѣрѣ того какъ умножалось число членовъ для сравненія, явилась возможность составить послѣдовательные ряды, о которыхъ я сейчасъ говорилъ, и съ тѣмъ вмѣстѣ возможность привести всѣхъ этихъ представителей, болѣе или менѣе уклонившихся отъ первоначальнаго типа, къ ихъ общему родоначальнику. Для примѣра мы возьмемъ здѣсь то, что случилось съ изученіемъ слизняковъ. Это одна изъ тѣхъ частей зоологіи, съ которыми весьма многіе считаютъ себя вполнѣ знакомыми. Она удобна для составленія частныхъ коллекцій, и немного найдется любителей, которые не думали бы, что у нихъ есть какая-нибудь раковина еще неизвѣстная, и не описывали бы ее какъ неизвѣстную, а все лишь потому что не владѣли достаточнымъ числомъ членовъ для сравненія. Число конхиліологическихъ видовъ увеличилось такимъ образомъ черезмѣрно, когда Валансьенъ предпринялъ свой великій трудъ пересмотра. Пользуясь сокровищами, собранными съ давнихъ временъ въ Музеѣ, съ постоянствомъ и усердіемъ, которымъ не всегда отдавали справедливость, Валансьенъ соединилъ и сгруппировалъ всѣ тѣ раковины, которыя отличались только незначительными оттѣнками. Такимъ образомъ онъ составилъ большое число рядовъ, подобныхъ тѣмъ, о которыхъ мы сказали выше, и нашелъ, что почти во всѣхъ этихъ рядахъ сливается множество такихъ формъ, которыя прежде описывались какъ особые виды, даже иногда какъ новые роды, а теперь низводились на степень породъ или разновидностей.
   Нѣтъ класса между животными, который бы не представлялъ подобныхъ примѣровъ; и самыя млекопитающія, то-есть классъ, въ которомъ видовые признаки преимущественно выяснены, не ускользаютъ отъ этого закона. Тамъ также существуютъ рѣзко отмѣченныя дикія породы. Это фактъ, на которомъ настаивалъ Исидоръ Жоффруа съ 1848 года. Самъ Кювье признавалъ это относительно лисицы. Начиная съ сѣвера Европы и до Египта, онъ нашелъ семь или восемь видоизмѣненій этого типа, которые такъ вяжутся одно съ другимъ, что нельзя раздѣлить ихъ; а между тѣмъ крайніе члены этого ряда были на столько различны между собою, что еслибы разсматривать ихъ отдѣльно, они могли бы подать поводъ къ серіознымъ недоумѣніямъ. Здѣсь послѣдовательный рядъ могъ быть вполнѣ установленъ. Но относительно шакала не было еще сдѣлано того же. Между шакаломъ Индіи и шакаломъ Сенегамбіи различія весьма крупныя, и потому Фредерикъ Кювье составилъ изъ нихъ два вида; но съ того времени открыты были посредствующіе члены, и Исидоръ Жоффруа нисколько не усумнился соединить прежніе два вида въ одинъ, давая замѣтить, какъ много этою, впрочемъ извинительною, ошибкой даровитаго его предшественника подтверждаются прочіе факты, говорящіе въ пользу существованія породъ, называемыхъ дикими, или естественными.
   Объ обширности и дѣйствительномъ значеніи различій, которыми отдѣляются породы одна отъ другой, мы скажемъ въ послѣдствіи; ограничимся здѣсь утвержденіемъ, что эти различія бываютъ иногда очень значительны, и прибавимъ къ этому одно важное замѣчаніе. Когда двѣ дикія породы столько несходны между собою, что ихъ признавали даже за отдѣльные виды, эти породы обыкновенное бываютъ очень удалены одна отъ другой по своему мѣстожительству. Въ одной мѣстности, или въ мѣстностяхъ смежныхъ, чаще всего встрѣчаются только такія разновидности или породы, которыя отличаются несомнѣннымъ сходствомъ съ своимъ видовымъ типомъ. Такимъ образомъ, значительныя измѣненія въ видѣ всегда соединены съ значительнымъ отдаленіемъ мѣстностей. А это отдаленіе само собою предполагаетъ большія разности въ климатѣ, въ свойствахъ и произведеніяхъ почвы, ели, другими словами, въ условіяхъ существованія, въ средѣ. Трудно однако предположить, чтобы между измѣненіемъ условій и образованіемъ породъ существовало только простое совпаденіе. Итакъ, уже на одномъ этомъ основаніи дозволительно было бы утверждать, что тутъ, скрываются отношенія причины къ дѣйствію; далѣе мы въ этомъ убѣдимся несомнѣннымъ образомъ.
   Домашнія, или искусственныя породы. Когда идетъ рѣчь о домашнихъ породахъ, мы не имѣемъ нужды доказывать ихъ существованіе; всякое несогласіе между естествоиспытателями прекращается здѣсь; всѣ знаютъ, что, подъ вліяніемъ человѣка, какъ растенія, такъ и животныя, могутъ подвергаться измѣненіямъ, вырожденіямъ и всякаго рода видоизмѣненіямъ, которыя иногда до такой степени закрываютъ первоначальный типъ, что мы съ трудомъ узнаемъ его. Всѣ признаютъ, что эти видоизмѣненія передаются наслѣдственно. Но какимъ образомъ человѣкъ пріобрѣтаетъ это вліяніе, и производитъ дѣйствіе на окружающихъ его животныхъ? Не останавливаясь на этомъ вопросѣ, который заслуживаетъ болѣе подробнаго разсмотрѣнія, достаточно мимоходомъ замѣтить, что человѣкъ достигаетъ этого результата всегда только посредствомъ измѣненія въ условіяхъ существованія, что слѣдовательно и здѣсь мы встрѣчаемся также съ дѣйствіями среды. Вмѣшательство человѣка только умножаетъ, разнообразитъ эти условія, даетъ имъ болѣе силы, и потому они производятъ болѣе многочисленныя и болѣе замѣчательныя послѣдствія. Этимъ объясняется для насъ и то, почему изъ одного домашняго вида образуется иногда много породъ, и то, почему представители этихъ породъ такъ мало сходны между собою.
   Изъ тысячи примѣровъ возьмемъ нѣсколько, и начнемъ съ растеній {Большая часть подробностей, относящихся къ растеніямъ воздѣланнымъ, заимствованы изъ сочиненій г. Годрона о видѣ, равно какъ и изъ статей г. Дюшартра, помѣщенныхъ въ Dictionnaire universel d'histoire naturelle.}. Всякій знаетъ, какъ мало сходны между собою разновидности нашихъ плодовъ. Ихъ насчитываютъ болѣе пятидесяти для персиковъ, болѣе ста для сливъ, нѣсколько сотъ для яблокъ,-- и все это разныя формы, которыя уже добыты, но сверхъ того, съ каждымъ днемъ, производится еще какая-нибудь новая. Дюгамель, въ половинѣ прошлаго столѣтія, насчитывалъ уже до ста сортовъ извѣстныхъ грушъ, а одинъ изъ послѣднихъ каталоговъ Лондонскаго земледѣльческаго общества доводитъ эту цнору до шести сотъ. Графъ Одаръ, въ своей Липелофа^ш, допускаетъ около тысячи сортовъ винограду. Правда, что не всѣ эти формы я сорты плодовъ -- отдѣльныя породы; большая часть ихъ только разновидности, умноженныя прививкою и другими генеагенетичеокими пріемами, какіе употребляются садоводами. Однако, вопреки довольно распространенному мнѣнію, истинныя породы существуютъ и между нашими плодовыми деревьями. Севеннскіе пассегры (passègres), дофинейскіе тюлины (tullins) представляютъ намъ примѣръ персиковъ, очень хорошихъ на вкусъ, которые воспроизводятся сѣменами. Г. Сажере доказалъ, что тоже самое бываетъ и со сливами, напримѣръ, съ реньклодъ, (reine-Claude), съ сливами Св. Екатерины, съ красновато-бѣлыми (perdrigon), съ красными дамасскими. Но тотъ же наблюдатель испыталъ полную неудачу на различныхъ грушахъ, которыя онъ пробовалъ сѣять; растенія, которыя онъ получалъ, принимали опять признаки, свойственные ихъ виду въ дикомъ состояніи. Но за то, черезъ посѣвку, онъ получалъ настоящій столовый виноградъ, и г. Виберъ подтвердилъ этотъ результатъ. Впрочемъ, различныя наблюденія, которыя сдѣлалъ Рохасъ Клементе, уже доказали, что существуютъ дѣйствительныя породы виноградныхъ лозъ. Этотъ знаменитый испанскій ампелографъ, между прочимъ, описалъ одну мѣстность въ Андалузіи, извѣстную подъ названіемъ Algaida de San Lucar. Это небольшая полоса земли, двѣ мили въ длину и полмили въ ширину, совершенно покрытая одичавшими виноградными лозами. Тамъ каждая лоза сохраняетъ всѣ свои признаки, хотя и предоставлена самой себѣ и сама собою воспроизводится посредствомъ сѣменъ. Изъ этого факта г. Клементе заключалъ, что нашъ виноградъ представляетъ нѣсколько отдѣльныхъ видовъ; но большая часть ботаниковъ относятъ, тѣмъ не менѣе, всѣ наши виноградныя лозы только къ одному виду {Въ донесеніи, которое мы уже нѣсколько разъ приводили, г. Шеврёль говоритъ, что еще нельзя положительно сказать что-нибудь во этому вопросу.}.
   Наши плодовыя деревья, наши кустарники и многолѣтнія растенія, сажаемыя для украшенія нашихъ цвѣтниковъ и обогащающія садовниковъ, допускаютъ употребленіе прививки, посадку отводковъ и черенковъ. Растенія годичныя не терпятъ этого; они иначе не разводятся, какъ только чрезъ посѣвку. Итакъ, разновидности исчезаютъ ежегодно; однакожъ мы можемъ также утвердительно сказать, что формы и этихъ растеній чрезвычайно видоизмѣнились подъ рукой человѣка. Одно и то же растеніе, Cynara cardunculus, дало происхожденіе нашимъ кардонамъ (огородная щетка) и нашимъ артишокамъ; отъ другаго, Raphanиs sativus, произошли всѣ наши разнообразныя породы паровой (радисъ) и простой рѣдки и хрѣна. Отъ Brassica oleracea, или отъ дикой капусты нашихъ странъ, произошли пять большихъ семействъ, а именно: кочанная или вилковая капуста, нѣкоторыя породы которой, по своему цвѣту, носятъ названіе красной; миланская или съ завитками, къ которой относится и брюссельская; зеленая капуста, которой одна порода, капуста кавалерская, замѣчательная своими размѣрами и прозванная колоссальною, нѣсколько лѣтъ тому назадъ послужила къ злоупотребленію легковѣріемъ публики; далѣе, рѣпная капуста, выпуклый корень которой идетъ въ кушанья; наконецъ, цвѣтная или кудрявая капуста, отъ которой наоборотъ употребляется самый цвѣтъ. Къ каждому изъ этихъ семействъ принадлежитъ извѣстное число главныхъ породъ, которыя въ свою очередь подраздѣляются на второстепенныя, отличающіяся одна отъ другой какимъ-нибудь особымъ качествомъ, такъ что, говоря безъ преувеличенія, число этихъ различныхъ сортовъ капусты, происшедшихъ отъ одного вида, простирается до сотни. Почти всѣ овощи (а извѣстно, какъ число ихъ велико) могли бы представить намъ подобные факты.
   Число животныхъ видовъ, обращенныхъ въ состояніе домашнихъ, не такъ велико, какъ число воздѣланныхъ растительныхъ видовъ. Исидоръ Жоффруа, который въ послѣднемъ своемъ сочиненіи представилъ окончательный выводъ изъ всѣхъ прежнихъ своихъ трудовъ по этому предмету, насчитываетъ домашнихъ животныхъ на всей землѣ не болѣе сорока семи видовъ, а именно: двадцать одинъ видъ изъ млекопитающихъ, семнадцать изъ птицъ, два вида изъ рыбъ и семь изъ насѣкомыхъ {Я буду много заимствовать изъ этого сочиненія, которому обширныя знанія автора и особые спеціальные труды, посвященные имъ въ теченіи многихъ лѣтъ изученію предмета, придаютъ двойной авторитетъ. Считаю въ особенности нужнымъ замѣтить здѣсь, что, за исключеніемъ одного свѣдѣнія, заимствованнаго изъ Дарвина, всѣ ссылки на Библію, на Веды, на Шу-кингъ и на Зендъ-Авесту, относящіяся до прирученія животныхъ, сдѣланы мною по г. Жоффруа.}. Но за то, эти виды, по отношенію къ занимающему насъ вопросу, представляютъ совсѣмъ иной интересъ чѣмъ растенія. Не одни уже общіе законы, свойственные всѣмъ органическимъ существамъ, приближаютъ къ намъ животныхъ; самыя отправленія у нихъ, въ сущности тѣ же что и у насъ; а у животныхъ высшихъ, сходство въ органахъ и въ физіологическихъ отправленіяхъ доходитъ иногда даже до тождества. Войдемъ въ болѣе обстоятельныя подробности относительно тѣхъ животныхъ, которыя могутъ быть здѣсь изслѣдованіи. Опираясь постоянно на ихъ исторію, будемъ разыскивать въ особенности, до какой степени легко въ дѣйствительности приводится къ одному виду совокупность породъ, означаемыхъ однимъ, общимъ ды всѣхъ видовымъ именемъ.
   Оставляя въ сторонѣ насѣкомыхъ и рыбъ, приступимъ прямо хъ клаесу птицъ. Здѣсь, прежде всего представляется одинъ видъ, не важный самъ по себѣ, но весьма интересный тѣмъ, что эпоха его прирученія, очень недавняя, хорошо извѣстна, такъ что мы можемъ измѣрить всю обширность измѣненій, какія испытаны имъ въ періодъ времени, относительно очень короткій. Я говорю о канарейкѣ. Этотъ "маленькій комнатный музыкантъ", какъ его называетъ Бюффонъ, проникъ въ Европу со времени завоеванія Канарскихъ острововъ Бетанкурами, то-есть около половины XV столѣтія. Въ XVI вѣкѣ, торговля вывезла оттуда въ Европу большое количество канареекъ, какъ вывозитъ она нынѣ другіе виды птицъ. Въ скоромъ времени канарейка акклиматизировалась во всей Европѣ, стала воспроизводиться и все болѣе и болѣе распространяться, не переставая однако быть предметомъ большаго спроса. Переходя такимъ образомъ въ весьма разнообразныя среды, канарейка испытывала на себѣ ихъ дѣйствіе, и не замедлила видоизмѣниться. У Бюффона мы находимъ списокъ, съ означеніемъ двадцати девяти разновидностей и восьми отдѣльныхъ породъ, получившихъ особыя названія еще въ началѣ XVIII вѣка; онъ прибавляетъ, что съ того времени образовалось много новыхъ породъ. Безъ сомнѣнія, нынѣ число ихъ еще болѣе возрасло. Птицы всѣхъ этихъ породъ очень отличаются отъ своихъ собратій, оставшихся въ дикомъ состояніи. Эти послѣднія имѣютъ сѣро-зеленоватый цвѣтъ съ темными пятнами, а каждому извѣстно, какъ мало эти признаки свойственны большей части нашихъ канареекъ. Напомнимъ хоть то, что у нашихъ канареекъ ростъ вообще крупнѣе, что перья ихъ либо бываютъ всѣ однообразнаго цвѣта, который видоизмѣняется, переходя изъ желтаго, почти бѣлаго у однихъ, въ зеленоватый и въ зеленовато-сѣрый у другихъ,-- либо испещрены полосками болѣе или менѣе темными, доходящими иногда до совершенной черноты. Прибавимъ къ этому, что между канарейками извѣстны породы хохлатыя, другія съ удлиненными ногами, и каждая изъ этихъ породъ, въ сущности сохраняя первоначальный напѣвъ вида, прибавляетъ къ нему еще свои особенныя интонаціи, пріемы, переливы. Вотъ какимъ превращеніямъ, въ теченіи трехъ вѣковъ неволи, успѣла подвергнуться эта птичка, вывезенная къ намъ сперва для удовлетворенія прихоти вельможъ, а теперь увеселяющая и обитателей бѣдныхъ, чердаковъ.
   Индѣйскій пѣтухъ, ввезенный въ Европу почти одновременно съ канарейкой; утка, которую во времена Колумеллы и Варрона еще принуждены были ловить не иначе какъ раскидывая сѣти надъ бассейнами, въ которыхъ ее разводили; гусь, прирученный Греками, какъ думаетъ Исидоръ Жофоруа, или Азіятцами, какъ предполагаетъ г. Пикте: всѣ эти птицы не оставляютъ никакого сомнѣнія насчетъ своего происхожденія. При всей многочисленности и разнообразіи породъ какія добыты отъ этихъ птицъ, никому не приходило въ голову предполагать, чтобы въ образованіи ихъ участвовали многіе виды. Эти породы, впрочемъ, еще не такъ многочисленны, какъ могли бы онѣ быть, еслибы не мѣшало одно обстоятельство, на которое, мнѣ кажется не всегда обращалось должное вниманіе. Три вида, сейчасъ названные нами, -- виды существенно полезные; прихоть и мода вообще оставили ихъ въ пренебреженіи. Самая индѣйка, первоначально вывезенная какъ птица годная на украшеніе, очень скоро сдѣлалась простою столовою птицей, и пополнила собою только птичій дворъ. Съ тѣхъ поръ отъ ней стали уже требовать только, чтобъ она доставляла какъ можно болѣе вкуснаго мяса. Ни одинъ любитель не былъ озабоченъ тѣмъ, чтобы сохранить у нея блескъ ея первоначальнаго пера или оразнообразить его оттѣнки, и несмотря на то, какія измѣненія, какія разности въ цвѣтахъ являются даже у тѣхъ индѣекъ, которыя, въ нашихъ фермахъ, разводятся вмѣстѣ съ нашими древними галльскими курами! Вотъ одинъ изъ тѣхъ примѣровъ, которые показываютъ, какъ возникаютъ породы около человѣка, безъ его вмѣшательства, почти можно сказать, безъ его вѣдома, только благодаря дѣйствію тысячи различныхъ условій, которыя онъ создаетъ вокругъ себя. Этого примѣра достаточно, чтобы понять, на сколько эти породы должны умножиться и отмѣтиться еще болѣе отличительными признаками, когда въ этомъ приметъ участіе воля, которая поставитъ себѣ цѣлію безпрестанно видоизмѣнять ихъ; достаточно этого примѣра, чтобы понять также, до какой степени трудно будетъ въ такомъ случаѣ добраться до первоначальнаго источника, и удостовѣриться въ единствѣ вида, среди всѣхъ этихъ производныхъ формъ, иногда весьма отдаленныхъ между собой. Это именно случилось съ голубями, что и даетъ имъ право на особенное упоминаніе.
   Голубиный видъ, безъ сомнѣнія, есть одинъ изъ тѣхъ, которые обращены въ домашнее состояніе съ самыхъ древнихъ временъ. Дарвинъ приводить по этому предмету изслѣдованія гг. Бирха и Лепсіуса, и изъ этихъ изслѣдованій открывается, что голуби были подаваемы на пиршествахъ Египтянъ, еще въ царствованіе пятой или даже четвертой династіи. Въ Европѣ, разводились эти птицы Греками, можетъ быть еще со временъ Троянской войны; потомъ они перешли въ Римъ, гдѣ и освоились, благодаря модѣ и роскоши. Во времена Плинія, голубямъ кампанскимъ велись родословныя, такъ какъ это дѣлается теперь у насъ относительно кровныхъ лошадей. Голландцы, въ XVI вѣкѣ, стали подражать въ этомъ Римлянамъ, а Акбаръ-ханъ, около тѣхъ же временъ, вмѣсто отдыха отъ своихъ завоевательныхъ походовъ, собиралъ въ огромныя голубятни болѣе нежели по двадцати тысячъ голубей, отыскивалъ въ нихъ самыя рѣдкія разновидности, стараясь потомъ умножать эти разновидности посредствомъ повторяемыхъ скрещиваній. Наконецъ, и въ наше время, голуби остаются въ большой милости у любителей. Въ Англіи насчитывается много голубиныхъ клубовъ, члены которыхъ не щадятъ ни заботъ, ни издержекъ для воспитанія своихъ любимыхъ птицъ. При подобныхъ условіяхъ, понятно, что этотъ видъ птицъ долженъ былъ подвергнуться многимъ и сильнымъ измѣненіямъ. Такъ Бюффонъ насчитывалъ въ одной Европѣ одиннадцать большихъ группъ, изъ которыхъ каждая содержитъ извѣстное число главныхъ породъ, не говоря уже о породахъ второстепенныхъ и представляющихъ меньшій интересъ. Но эти цифры для настоящаго времени уже потеряли значеніе: нынче породы голубей, безъ сомнѣнія, нужно считать уже сотнями. Такимъ образомъ, здѣсь представляется во всемъ своемъ интересѣ, со всѣми своими дѣйствительными трудностями, вопросъ, который можетъ быть выраженъ въ общихъ словахъ слѣдующимъ образомъ: исходятъ ли всѣ эти породы отъ одного вида?
   Бюффонъ отвѣчалъ на этотъ вопросъ сперва утвердительно, и дикаго голубя (Columba Iwia) признавалъ за общаго родоначальника всѣхъ домашнихъ голубей. Въ послѣдствія, разнаго рода соображенія привели его къ тому мнѣнію, что въ производствѣ нашихъ лучшихъ породъ могли нѣсколько участвовать вяхирь (Columba palumbus) и европейская горлица (Columba lurtur). Большая часть естествоиспытателей пристали къ этому послѣднему мнѣнію Бюффона, и самъ Кювье полагалъ возможнымъ, что нѣсколько смежныхъ видовъ дикаго голубя содѣйствовали къ произведенію нашихъ домашнихъ городъ. Впрочемъ, ни Кювье, ни Бюффонъ не приводятъ ни одного факта въ подтвержденіе своего мнѣнія. Читая ихъ, видишь, что они поражены этимъ безконечнымъ разнообразіемъ формъ, и колеблются отнести всѣ эти формы къ одному первоначальному типу, вотъ и все; но Исидоръ Жоффруа открылъ одинъ фактъ, прямо противорѣчащій рѣшенію, предложенному его знаменитыми предшественниками. Онъ показалъ, что потомки наиболѣе видоизмѣненныхъ породъ представляютъ, иногда въ цѣломъ, а иногда въ частяхъ, и въ нѣкоторыхъ случаяхъ сполна всѣ признаки, свойственные дикому голубю, но никогда не обнаруживаютъ признаковъ какого нибудь другаго вида. Изъ этого онъ заключилъ, что тутъ довольно вѣроятности въ пользу единства происхожденія, тогда какъ ничто не говоритъ въ защиту множественности. Дарвинъ пошелъ еще далѣе. Приведенный своими общими занятіями къ спеціальному изслѣдованію вопроса о голубяхъ, онъ захотѣлъ исчерпать его до дна. Онъ разсмотрѣлъ всѣ свѣдѣнія объ этомъ предметѣ, собранныя до него; досталъ себѣ всѣ породы голубей, свойственныя Европѣ и англійскимъ колоніямъ; вошелъ въ сношенія съ главными голубиными охотниками въ Лондонѣ; записался членомъ въ двухъ спеціальныхъ по этой части клубахъ, и началъ производить, во множествѣ, опыты. Не прежде, какъ употребивъ такимъ образомъ всевозможныя средства къ отысканію истины, онъ счелъ себя въ правѣ сдѣлать окончательное заключеніе, и это заключеніе оказалось самымъ рѣшительнымъ образомъ въ пользу единства вида. По его мнѣнію, дикій голубь есть единственный родоначальникъ всѣхъ домашнихъ голубей.
   Въ подтвержденіе своего мнѣнія, Дарвинъ приводитъ множество фактовъ, которые всѣ ведутъ къ одному результату. Какъ ни велики различія, которыми отдѣляются крайнія породы дикаго голубя, однакожъ всегда можно подмѣтить между этими двумя крайними членами постепенные ряды, которые тѣсно связываютъ ихъ. Нигдѣ не встрѣчается тѣхъ точныхъ признаковъ, какими обыкновенно различаются другъ отъ друга два вида, хотя бы самые смежные. Скрещивая особей, принадлежащихъ къ самымъ несходнымъ породамъ, разрушая одни отличительные признаки другими, получаемъ, иногда начиная съ третьяго поколѣнія, особей совершенно сходныхъ съ дикимъ голубемъ. Первоначальный типъ выступаетъ наружу какъ бы самъ собою. Еслибъ объяснять существованіе всѣхъ голубиныхъ породъ различіемъ и множественностью первоначальныхъ видовъ, тогда слѣдовало бы допустить существованіе, по крайней мѣрѣ, семи или восьми видовъ, въ которыхъ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми признаками, свойственными дикому голубю, соединяются другіе, совершенно чуждые всѣмъ извѣстнымъ голубинымъ породамъ; слѣдовало бы предположить, что всѣ эти виды либо неизвѣстны, хотя и существуютъ еще въ дикомъ состояніи, либо совсѣмъ перевелись,-- два мнѣнія равно недопустимыя; слѣдовало бы еще предположить, что однажды прирученные, эти виды неспособны возвратиться въ состояніе свободное. Всѣ эти предположенія самымъ очевиднымъ образомъ противорѣчатъ дознаннымъ фактамъ. Наконецъ, послѣднее доказательство того, что всѣ голубиныя породы одного происхожденія, авторъ извлекаетъ изъ слѣдующаго факта: самыя отдаленныя изъ голубиныхъ породъ могутъ скрещиваться между собою и давать происхожденіе метисамъ (ублюдкамъ), способнымъ плодиться въ свою очередь безконечно. Этимъ вполнѣ подтверждается заключеніе, вытекающее изъ всего, нами сказаннаго.
   Не останавливаясь на другихъ видахъ птицъ, исторія которыхъ не такъ полна, какъ исторія предыдущихъ, и потому не можетъ представить ничего особенно важнаго, мы займемся млекопитающими. Эта группа представляетъ для насъ болѣе интереса чѣмъ всякая другая. Въ ней-то преимущественно встрѣчаются тѣ органическія аналогіи и физіологическія сходства съ человѣкомъ, о которыхъ мы упомянули выше. Сверхъ того, естественно, на высшей степени здѣсь стоитъ и смышленность. Развитая и иногда преобразованная вліяніемъ человѣка, она представляетъ факты, столько же важные, какъ и тѣ, которые вытекаютъ изъ изслѣдованія чисто-физическаго, и столько же способные служить отличительною примѣтой породы. Притомъ же, самые древніе и самые полные опыты власти человѣка надъ животными, оказываются именно на классѣ млекопитающихъ. Къ сожалѣнію, изъ этого самаго обстоятельства проистекаютъ и весьма большія затрудненія для рѣшенія вопроса, который занимаетъ насъ предпочтительно передъ всѣми другими. Чѣмъ прямѣе, общѣе и постояннѣе было вліяніе человѣка на какой-нибудь видъ, тѣмъ многочисленнѣе и сильнѣе происходили измѣненія, а слѣдовательно и тѣмъ труднѣе дойдти до первоначальнаго источника. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ даже, этотъ источникъ остается для насъ и теперь еще неизвѣстенъ. Такъ напримѣръ, можно сказать это относительно быка. Нѣтъ другаго животнаго, которое бы такъ издавна служило помощникомъ и товарищемъ человѣку: оно сопровождало древнихъ Арійцевъ, еще при выходѣ ихъ изъ ихъ первоначальной родины; въ Китаѣ, съ первыхъ вѣковъ, оно является животнымъ, служащимъ человѣку и въ мирѣ, и на войнѣ; Зендъ-Авеста говоритъ о немъ, какъ о животномъ священномъ; въ Египтѣ оно изображено на самыхъ древнихъ памятникахъ. Оно слѣдовало за человѣкомъ почти повсюду, гдѣ только почва могла доставлять ему пищу; въ продолженіе этихъ путешествій, отъ него произошло множество породъ, большая часть которыхъ тщательно описаны и изображены; и при всемъ томъ, намъ еще остается доискиваться, что такое быкъ первоначальный, и гдѣ его родина; намъ приходится даже спрашивать себя, существуетъ ли онъ еще, или уже исчезъ совершенно съ поверхности земнаго шара {Бюффонъ, Палласъ и нѣкоторые другіе естествоиспытатели признавали европейскаго бизона, или зубра, за родоначальника нашихъ домашнихъ быковъ; разсмотрѣніе скелета заставило отказаться отъ этого мнѣнія. Кювье приписалъ ту же роль быку торфяниковъ, виду нынѣ уже исчезнувшему. Это сближеніе было оставлено даже Лориларомъ, столь усерднымъ послѣдователемъ Кювье; но мы еще и теперь не знаемъ никакого дикаго вида, который съ большею или меньшею вѣроятностію могъ бы быть признанъ за первоначальнаго домашняго быка.}.
   Къ счастію, мы имѣемъ гораздо болѣе свѣдѣній о другихъ видахъ, столько же для насъ важныхъ. Относительно осла, напримѣръ, нѣтъ никакого сомнѣнія, ни въ единствѣ его вида, ни въ его происхожденіи. Дикій типъ его, онагръ, еще и нынѣ водится во всей юго-западной Азіи и сѣверо-восточной Африкѣ. Онъ былъ домашнимъ животнымъ въ этихъ странахъ, со временъ первыхъ патріарховъ, и оттуда уже распространился по всему свѣту. При этихъ переселеніяхъ, и онъ также замѣчательно измѣнился; но и здѣсь, какъ во всемъ, бѣдный оселъ испыталъ несчастье. Его породы никогда не находили себѣ историка. Путешественники говорятъ намъ, мѣстами, по нѣскольку словъ о мараттскихъ ослахъ, ростъ которыхъ они сравниваютъ съ ростомъ собаки на Новой Землѣ, развязываютъ также о рослыхъ ослахъ, которыхъ посылаютъ изъ Аравіи въ Персію, гдѣ они считаются превосходными животными для верховой ѣзды, потому что, при своей иноходи, бѣгаютъ рысью такъ скоро, что не отстаютъ отъ лошади, пущенной въ галопъ; но эти путешественники всегда очень скупы на подробности. Даже наши европейскія породы едва извѣстны. Наконецъ, самъ Бюффонъ, который такъ справедливо взялъ подъ свою защиту нашихъ скромныхъ ословъ, ничего не сказалъ о рослыхъ братьяхъ ихъ въ Пуату; ихъ даже забыли пригласить на послѣднюю выставку, и тѣмъ лишили большую часть читателей возможности составить себѣ понятіе объ ихъ высокомъ ростѣ, объ ихъ длинныхъ ушахъ, объ ихъ особенной шерсти. Во всякомъ случаѣ, легко убѣдиться, что у осла, какъ и у голубей, породы незамѣтно переходятъ изъ одной въ другую, и всѣ стремятся, чрезъ постепенное ослабленіе пріобрѣтенныхъ признаковъ, возвратиться къ своему первому родоначальнику, котораго главныя черты сохраняются ими, то-есть къ онагру.
   Лошадь, животное служащее намъ вмѣстѣ и на пользу и для роскоши, извѣстна гораздо болѣе. Однакожъ и ея первоначальная исторія представляетъ не мало значительныхъ затрудненій. Существованіе дикихъ лошадей въ центральной Азіи несомнѣнно дознано только въ послѣднее время; за то, лишь только былъ доказанъ этотъ фактъ, какъ съ тѣмъ вмѣстѣ уничтожились почти и всѣ затрудненія. Онъ дѣйствительно объясняетъ, какимъ образомъ лошадь могла сопутствовать Арійцамъ въ ту эпоху, когда еще слагались гимны Ршъ-Веды; дѣлаетъ понятнымъ для насъ, почему книга Шу-Кингъ говоритъ о лошади, но указываетъ однакожь на нее какъ на животное, еще недавно введенное; равнымъ образомъ объясняетъ, почему въ Египтѣ лошадь должна была сдѣлаться извѣстною гораздо позже чѣмъ оселъ. Съ другой стороны, сходство дикихъ лошадей съ тарпанами, или лошадьми, снова перешедшими въ вольное состояніе въ Азіи, доказываетъ тождество происхожденія. Уже одно это обстоятельство даетъ отвѣтъ на всѣ теоріи, которыя налагались еще такъ недавно, и которыя въ нашихъ лошадиныхъ породахъ находили отъ шести до семи первоначальныхъ видовъ: эти теоріи опровергаются именно тѣмъ, что всѣ лошадиныя породы переходятъ однѣ къ другимъ тѣми постепенными рядами, о какихъ говорено выше. Извѣстно, какъ многочисленны эти породы: можетъ-быть, нѣтъ страны, которая бы не производила ихъ по нѣскольку, и въ одной Франціи можно насчитать ихъ почти столько же, сколько было у насъ прежде провинцій. А между тѣмъ, человѣкъ вездѣ и всегда требовалъ отъ лошади почти одного и того же: онъ всегда видѣлъ въ ней только животное, годное для верховой ѣзды или для перевозки тяжестей. Поэтому, онъ старался развить въ ней силу мускуловъ, продолжительность, легкость и безопасность движеній; заботился также возвысить и облагородить ея формы; но тѣмъ все и ограничивалось. Слѣдовательно, если видъ представляетъ измѣненія, не имѣющія отношенія къ цѣли, которую поставлялъ себѣ его господинъ, человѣкъ, то эти измѣненія, очевидно, суть результаты уже того невольнаго вліянія, которое, какъ мы говорили выше, человѣкъ, самъ того не зная, оказываетъ на окружающихъ животныхъ,
   Если хотимъ составить себѣ полное понятіе о томъ вліяніи, какое можетъ произвести своею властью человѣкъ на живое существо, если хотимъ вполнѣ понять, до какой степени онъ можетъ преобразовывать, комбинировать и перемѣшивать организмы, то для этого нужно изучить именно собаку. Объ этомъ видѣ можно сказать, что человѣкъ всего потребовалъ отъ него, и что тотъ все далъ ему. Человѣкъ сдѣлалъ изъ собаки рабочую скотину, пользуется ею въ ѣздѣ и въ охотѣ, сдѣлалъ изъ нея и сторожа и бойца; онъ воспользовался ея понятливостью, ея инстинктомъ, такъ же какъ и тѣлесными силами; все существо ея изгибалось, соотвѣтственно требованіямъ человѣка; вмѣшались сюда мода и прихоть, и тѣ были удовлетворены, наравнѣ съ дѣйствительными нуждами человѣка, и все это идетъ съ самой глубокой древности. Библія и Веды, Шу-Кингъ и Зендъ-Авеста говорятъ о собакѣ; самые древніе египетскіе памятники представляютъ намъ ея изображеніе и доказываютъ, что она тогда уже дала отъ себя многія породы, между прочимъ одну съ висячими ушами, а это -- несомнѣнный признакъ весьма давняго прирученія. И какое потому безконечное разнообразіе, какіе контрасты въ этихъ породахъ! Поставьте рядомъ съ огромною филиппинскою собакой, которая ростомъ выше всѣхъ нашихъ европейскихъ породъ, болонку, которую наши бабушки прятали въ своихъ муфтахъ; рядомъ съ борзою собакой, у которой ноги такъ длинны и такъ тонки, что заяцъ спѣшитъ бѣжать отъ нея, поставьте барсучью собаку съ ея кривыми ногами, со всѣмъ ея устройствомъ, такъ приноровленнымъ къ тому, чтобы проползти въ какую-нибудь нору; подлѣ турецкой собаки, съ совершенно голою кожей, поставьте пуделя, у котораго шерсть похожа на руно; сравните пиренейскую собаку съ бульдогомъ, померанскую съ рѣдкошерстнымъ грифономъ, ньюфаундлендскую съ гончею,-- и вы составите еще не полное понятіе объ этомъ мірѣ собакъ, въ которомъ совмѣщаются самыя разнообразныя формы и самые различные инстинкты. Да еще то, что мы видимъ теперь, составляетъ, можетъ-быть, только самую малую часть всего того, что существовало. Животныя породы исчезаютъ вмѣстѣ съ потребностью или прихотью, которая вызвала ихъ къ бытію, и сколько собачьихъ формъ, безъ сомнѣнія, исчезло со временъ Ведъ! Нѣтъ нужды выходить за предѣлы Франціи или восходить очень далеко по времени, чтобы привести примѣры на это. Вѣроятно, въ Сентонжѣ нынче не найдется уже ни одной изъ тѣхъ большихъ борзыхъ собакъ, которыхъ такъ добивались въ средніе вѣка для охоты на краснаго звѣря, и за которыхъ промѣнивали боеваго коня. Кто можетъ также сказать, что сдѣлалось съ породой мопсовъ, этихъ Медіоланскихъ собакъ въ миніатюрѣ, которыхъ въ наши дѣтскіе годы видывали мы у старыхъ вдовушекъ?
   Хотя довольно много мнѣній высказано было въ объясненіе этого множества собачьихъ породъ, всѣ онѣ однако могутъ быть приведены къ двумъ главнымъ. По мнѣнію нѣкоторыхъ естествоиспытателей, наши домашнія собаки наслѣдственно произошли отъ нѣсколькихъ различныхъ видовъ; большая же часть ученыхъ производятъ ихъ отъ одного вида. Впрочемъ, эти общія положенія выражаемы были далеко не одинаково. Нѣкоторые изъ сторонниковъ перваго мнѣнія допускаютъ, что дикіе родоначальники нашихъ собакъ исчезли; другіе же полагаютъ, что возможно еще отыскать этихъ родоначальниковъ въ дикомъ состояніи. Но въ отвѣтъ первымъ можно сказать, что палеонтологія никогда не встрѣтила ни одного ископаемаго остатка, который бы подтверждалъ ихъ предположеніе; а послѣднимъ отвѣтимъ, что предположеніемъ трехъ или четырехъ различныхъ родоначальниковъ, чрезвычайное разнообразіе породъ объясняется нисколько не лучше, какъ еслибы допускался и одинъ родоначальникъ, и что ко всѣмъ тѣмъ, кого признаютъ за родоначальниковъ, нисколько не подходятъ именно породы наиболѣе исключительныя, напримѣръ, барсучьи, болонки и проч.; этимъ послѣднимъ мы не находимъ ничего подобнаго между животными дикими. Вообще, и тѣмъ и другимъ естествоиспытателямъ, основательно можно возразить, что у собакъ, какъ и у голубей, "самыя рѣзкія видоизмѣненія доходятъ до послѣдней степени развитія не иначе какъ посредствомъ нечувствительной постепенности; что мы видимъ, какъ дѣйствительно возникаютъ эти видоизмѣненія, и что слѣдовательно невозможно и предположить ихъ существованіе въ какомъ-либо предшествующемъ видѣ {Слова Фредерика Кювье. Извѣстно, до какой степени этотъ натуралистъ былъ сторонникомъ неизмѣняемости вида; и потому столь ясное свидѣтельство съ его стороны имѣетъ чрезвычайно большое значеніе.}." Этотъ фактъ не ускользнулъ отъ Бюффона, вслѣдствіе чего онъ и рѣшился составить генеалогическую карту различныхъ собачьихъ породъ, принявъ исходною точкой собаку пастушью. Фредерикъ Кювье, въ свою очередь, сдѣлалъ этотъ фактъ несомнѣннымъ, послѣ того какъ подвергъ подробному сличенію уже не только внѣшніе и общіе признаки собачьихъ породъ, но и чувствительные и воспроизводительные органы, самый скелетъ, даже въ особенности голову, члены и хвостъ собаки. Такое изученіе вопроса привело его къ заключенію, что, если кто хочетъ объяснять существованіе всѣхъ нашихъ собачьихъ породъ различіемъ происхожденія, тотъ долженъ предположить по крайней мѣрѣ пятьдесятъ первоначальныхъ видовъ (espèces souches). Прибавимъ еще, что во всѣхъ этихъ видахъ (которыхъ и слѣда не отыскивается въ дѣйствительности) основные инстинкты тождественны, тогда какъ ихъ зоологическіе признаки весьма различны и весьма сходны въ то же время. Полагаемъ" сказаннаго достаточно, чтобы, согласно съ Бюффономъ, Линнеемъ, двумя Кювье, Исидоромъ Жоффруа и другими, читатель пришелъ къ заключенію, что всѣ наши собаки принадлежатъ къ одному виду.
   Но гдѣ искать этотъ видъ? Согласиться ли съ мнѣніемъ нѣкоторыхъ естествоиспытателей, что онъ былъ прирученъ въ цѣломъ своемъ составѣ, и что потому никакъ нельзя отыскать дикій типъ его? или же этотъ типъ еще существуетъ въ естественномъ состояніи, и потому можно опредѣлить его? Перваго изъ этихъ двухъ мнѣній нельзя поддерживать, несмотря на авторитетъ знаменитыхъ людей, которые высказали его. Въ самомъ дѣлѣ, мы видимъ, что вездѣ, гдѣ только общія условія тому благопріятствуютъ, собаки покидаютъ человѣка и возвращаются въ свободное состояніе: такъ, напримѣръ, одичалыя собаки расплодились въ Америкѣ, со времени ея завоеванія, и прибавили собою еще одно свирѣпое животное къ тѣмъ, которыхъ производитъ Новый Свѣтъ. При существованіи такого "акта, можно ли думать, чтобы въ извѣстное время, когда еще цѣлый видъ находился въ дикомъ состояніи, человѣкъ успѣлъ обратить его весь на службу себѣ? Очевидно, слѣдуетъ допустить, что первоначальная собака еще живетъ въ своей прежней формѣ; нужно только умѣть узнать ее. Нѣкоторые изъ числа истинно заслуженныхъ людей, слѣдуя весьма древнему мнѣнію, думали найдти ее въ волкѣ; но это воззрѣніе, вслѣдствіе изученія болѣе серіознаго, было оставлено, и теперь все болѣе и болѣе примыкаютъ къ тому мнѣнію, которое высказано было въ первый разъ Гюльденштедтомъ, обнародовавшимъ въ "776 году очень основательную брошюру объ этомъ вопросѣ. Этотъ натуралистъ-путешественникъ наблюдалъ въ Азіи собакъ и шакаловъ; онъ былъ пораженъ множествомъ сходствъ между ними, и заключилъ о тождествѣ вида. Наблюденія Палласа, Эренберга, Эмириха и другихъ, всѣ подтвердили это заключеніе, которое и мы не колеблемся принять. Для того чтобы показать основательность нашего выбора, считаемъ за лучшее привести буквально тотъ отрывокъ, гдѣ г. Исидоръ Жоффруа вкратцѣ перечисляетъ основанія, почему именно такъ должна быть рѣшена эта задача, занимавшая почти всѣхъ натуралистовъ. "Собака, говоритъ онъ. имѣетъ такое же анатомическое устройство какъ и шакалъ; между ними нельзя открыть ни одного постояннаго различія. Наружныя формы шакала, самый цвѣтъ шерсти, до мелкихъ оттѣнковъ, иногда точь въ точь воспроизводится въ собакѣ. Во многихъ мѣстностяхъ Азіи, восточной Европы и Африки, гдѣ находятъ въ одно и то же время шакаловъ въ состояніи свободномъ и собакъ въ домашнемъ состояніи, гдѣ, слѣдовательно, родоначальники и потомки живутъ пока въ одномъ мѣстѣ, и представляютъ изъ себя какъ бы два отпрыска, еще сидящіе на одномъ стволѣ, тѣ и другіе весьма сходны между собою, такъ сходны, что трудно бываетъ даже различить ихъ, какъ говорятъ путешественники." Противъ ученія Гюльденштедта были разныя возраженія. Но Исидоръ Жоффруа постепенно опровергъ большую часть ихъ, и притомъ не разсужденіями, а фактами, которые почти всѣ собраны имъ въ звѣринцѣ Музея. Такъ напримѣръ, у собакъ, кормившихся мясомъ, онъ нашелъ запахъ, отличительно свойственный шакаламъ; далѣе, вопреки принятому мнѣнію, онъ доказалъ, что шакалъ носитъ дѣтей столько же времени, сколько и собака. Чрезъ повтореніе же скрещиваній, Жоффруа, равно какъ и Флурансъ, открыли, что сообщеніе шакала и собаки совершенію плодуще, и что ублюдки ихъ также плодущи, въ продолженіе нѣсколькихъ поколѣній; сверхъ того, Жоффруа и самъ слушалъ и своихъ учениковъ заставлялъ слушать, какъ лаяли въ звѣринцѣ шакалы; онъ удостовѣряетъ, что шакалъ лаялъ точь въ точь такъ, какъ собаки помѣщенныя по сосѣдству, чего однако никакъ не могъ достигнуть волкъ, при всѣхъ очевидныхъ усиліяхъ своихъ. Такимъ образомъ, Жоффруа восполнилъ свѣдѣнія, которыми мы обязаны еще Палласу, что шакалъ владѣетъ всѣми собачьими голосами. Наконецъ, тотъ же естествоиспытатель имѣлъ возможность лично удостовѣриться въ фактѣ, о которомъ разказываютъ многіе путешественники: онъ въ Греноблѣ видѣлъ собаку, какъ всѣ ее тамъ называли, а между тѣмъ въ сущности это было не что иное, какъ алжирскій шакалъ. Этотъ шакалъ былъ "смиренъ, предамъ своему хозяину, ко всѣмъ ласкался, ходилъ совершенно на волѣ, и пользуясь ею, бѣгалъ на городскія улицы и площади, играть съ другими собаками". Это наблюденіе довершаетъ рядъ приведенныхъ доказательствъ: оно доказываетъ, что вопреки мнѣнію нѣкоторыхъ, шакалъ вовсе не такой досконально дикій звѣрь, чтобы нельзя было никогда пускать его на волю, -- даже прирученнаго. Оно свидѣтельствуетъ о совершенномъ сходствѣ мминъ собакъ съ шакаломъ, тѣмъ самымъ, что люди и животныя безъ всякаго опасенія подпускали его къ себѣ; око подтверждаетъ слова Далласа объ этомъ животномъ, котораго описываетъ онъ, какъ естественнаго друга человѣку; оно объясняетъ, какъ много должно было подѣйствовать на этотъ видъ порабощенное состояніе въ теченіи сорока или пятидесяти вѣковъ, когда онъ уже съ перваго раза способенъ давать подобные результаты.
   Эти немногіе примѣры достаточно доказываютъ, что внимательное изученіе нашихъ домашнихъ породъ привадитъ, все болѣе и болѣе, къ тому заключенію, что всѣ породы, извѣстныя подъ однимъ именемъ, должны быть относимы къ одному виду, какъ бы ни были онѣ различны. Теорія, допускающая, что эти породы образованы содѣйствіемъ многихъ видовъ, становится все менѣе и менѣе состоятельною, даже оря объясненіи такихъ видовъ, первый родоначальникъ которыхъ намъ еще неизвѣстенъ. Въ самомъ дѣлѣ, она никогда не устоитъ противъ одного простаго наблюденія, которое хотя относятся къ частному случаю, но имѣетъ общее примѣненіе; а именно,-- что самыя замѣчательныя изъ нашихъ породъ не имѣютъ представителей ни въ живущихъ еще видахъ, ни въ видахъ ископаемыхъ. Такъ напримѣръ, мы развели безрогихъ быковъ, овецъ, козъ. Но всѣ дикіе виды, принадлежащіе не только къ этимъ, но и ко всѣмъ смежнымъ родамъ, имѣли и теперь имѣютъ рога. Мы развели барановъ съ тремя, четырьмя, даже съ пятью рогами. Но всѣ дикіе бараны, и живые и ископаемые, имѣютъ только по два рога. Ни въ томъ, ни въ другомъ изъ этихъ случаевъ, появленіе новыхъ признаковъ ее можетъ быть объяснено содѣйствіемъ разныхъ видовъ; развитіе ихъ, слѣдовательно, должно быть приписано вліянію человѣка. Если же это вліяніе могло произвесть самое большое измѣненіе, то какъ отказать ему въ возможности произвести маленькое? Уклоненія столь значительныя, что извѣстныя породы удаляются отъ всѣхъ извѣстныхъ видовъ и становятся существами исключительными, объясняются только вліяніемъ человѣка; какъ же, послѣ того, не согласиться, что въ этомъ же вліяніе заключается причина и другихъ видоизмѣненій, которыя гораздо слабѣе и которыя обнаруживаются въ непостоянныхъ сходствахъ съ нѣкоторыми изъ извѣстныхъ видовъ? Не соглашаться съ этимъ тѣмъ менѣе возможно, что несогласіе не могло бы привести за себя никакого факта, никакого опыта, и для того чтобы поддержать себя, должно было бы отвергнуть всѣ аналогіи, заимствованныя изъ исторіи такихъ породъ, которыхъ первоначальный родоначальникъ открытъ или всегда былъ извѣстенъ. Итакъ, при изученіи домашнихъ породъ, все ведетъ къ заключенію о единствѣ начала, о единствѣ вида. При всемъ томъ, мы далеки отъ всякаго преувеличенія, мы не рѣшаемся утверждать, что скрещиванья одного вида съ другимъ не было никогда, что никогда, напримѣръ, у нашихъ домашнихъ собакъ первоначальная кровь шакала не принимала въ себя нѣсколькихъ капель посторонней крова, отъ волка ли то, или, можетъ-быть, отъ какого-нибудь другаго смежнаго вида; но отъ этихъ случайныхъ соединеній и отъ ихъ результатовъ весьма еще далеко до смѣси видовъ, до образованія помѣсныхъ породъ (hybrides). Впрочемъ, этотъ капитальный вопросъ ниже будетъ разсмотрѣнъ со всею подробностію, которой онъ заслуживаетъ. Тогда наши читатели увидятъ, какъ нерѣдко возводимы были, въ ущербъ истинѣ, нѣсколько одинокихъ фактовъ на степень общаго правила, и какъ часто преувеличивались вытекающія изъ нихъ послѣдствія.
   Породы вольныя, или одичалыя. Послѣ того какъ мы разсмотрѣли исторію породъ дикихъ и домашнихъ, намъ остается сказать нѣсколько словъ о тѣхъ породахъ, которыя образовались подъ преемственнымъ вліяніемъ, сперва -- порабощенія, а потомъ -- возвращенной свободы. Къ сожалѣнію, эти породы были очень мало изучаемы. Опыты дѣлались слишкомъ рѣдко, оттого что по доброй волѣ человѣкъ не лишаетъ себя слугъ, которыхъ пріобрѣлъ подъ свою власть, и когда случай или особенныя обстоятельства возвращаютъ разведенныя имъ растенія или прирученныхъ имъ животныхъ въ естественное состояніе, тогда ему горя мало что потомъ съ ними дѣлается; такимъ образомъ, мы вообще лишены точныхъ подробностей о темъ, какими признаками отличаются свободныя породы отъ ихъ родоначальника, находящагося еще въ порабощеніи.
   Во всякомъ случаѣ, изъ того немногаго, что собрано объ этомъ предметѣ, выводитъ одинъ общій важный фактъ. Кода растительная или животная порода освобождается отъ культуры или прирученія, она теряетъ извѣстное число признаковъ, которыми была обдана своему порабощенію; каждая изъ нихъ приближается тогда къ типу дикому. Когда нашей огородной моркови предоставляется самовольно расти на какой-нибудь необработанной почвѣ, она принимаетъ снова, въ теченіи нѣсколькихъ поколѣній, тонкій, сухой и волокнистый корень, свойственный особямъ дикимъ. Такія же измѣненія обнаруживаетъ брюква, когда ставятъ ее въ подобныя условія; она воспроизводитъ тогда корень дикой рѣпы, которая есть не что иное, какъ особая порода того же вида. Когда дичаютъ наши кустарники, наши растенія съ махровыми цвѣтами, они производятъ уже только простые цвѣты; фрукты нашихъ лучшихъ плодовыхъ деревьевъ, дичая, теряютъ свои качества, и яблонь, въ особенности груша, вновь покрываются шипами. Точно также и у голубей, когда улетаютъ они изъ нашихъ гулу бятень вить себѣ гнѣзда, подобно своихъ предкамъ, въ скалахъ, очень скоро являются потомки, у которымъ вновь показываются признаки, свойственные дикому голубю. Одичалыя лошади, живущія въ пампасахъ Южной Америки, или въ степяхъ Сибири, отчасти потеряли прежнія красивыя формы, которыя придалъ имъ человѣкъ. Ростъ ихъ уменьшился, ноги и голова сдѣлались толще, уши стали длиннѣе и отклонились назадъ, шерсть сдѣлалась жестка, масть отчасти стала однообразною, а масти особенно выдающіяся цвѣтомъ, напримѣръ, вороныя и пѣгія, совершенно исчезли.
   Эти факты, многократно подтвержденные, подали поводъ къ мнѣнію, пользующемуся довольно общимъ довѣріемъ, что вольныя породы воспроизводятъ первоначальный дикій типъ. Это -- преувеличеніе; если не всегда, то по крайней мѣрѣ во многихъ случаяхъ, одичалыя породы только приближаются къ первоначальному типу. Такъ персикъ, растущій на свободѣ среди Севанскихъ горъ, конечно потерялъ часть качествъ, которыми отличаются наши превосходные садовые персики: онъ уменьшался въ объемѣ, мясо его измѣнилось и уже не имѣетъ прежняго аромата, но все же онъ и теперь крупнѣе первоначальнаго плода; онъ остался сочнымъ, свѣжимъ, окислѣлъ, но не сдѣлался сухимъ и терпкимъ, какъ этотъ послѣдній. Впрочемъ, въ этихъ вольныхъ персикахъ воспроизводятся признаки двухъ главныхъ породъ, принадлежащихъ нашимъ плодовымъ садамъ. У нѣкоторыхъ изъ садовыхъ персиковъ мясо отдѣляется отъ косточки, у другихъ, напротивъ, сростается съ ней. Этотъ пріобрѣтенный признакъ остался, по крайней мѣрѣ, у одной изъ двухъ породъ послѣ того какъ перестали за ней ходить, и когда она снова стала подъ вліяніе естественныхъ условій {Этотъ фактъ таковъ, что имъ, мнѣ кажется, естественно объясняется другой, указанный Ванъ-Монсомъ. Этотъ знаменитый помологъ увѣряетъ, что имъ найдены въ Арденскихъ горахъ, въ дикомъ состояніи и съ весьма переродившимися лодами, представители всѣхъ главныхъ разновидностей грушъ, разводимыхъ въ Бельгіи. Въ этихъ особяхъ онъ видитъ перваго родоначальника нашихъ съѣдомыхъ грушъ. По моему мнѣнію, было бы основательнѣе признать ихъ за потомство послѣднихъ. Во всякомъ случаѣ, если и можно оставаться въ нѣкоторомъ сомнѣніи, относительно какого-либо плодоваго дерева, дикій типъ котораго произрастаетъ въ нашихъ лѣсахъ, то невозможно сомнѣваться касательно дерева акклиматизованнаго, напримѣръ, персиковаго.}. Достовѣрно извѣстны подобные же факты и въ животныхъ. Одичалая собака въ Азіи весьма близка къ шакалу; а въ Новой Голландіи сходна съ динго. Въ Южной Америкѣ, въ стаяхъ дикихъ собакъ, несмотря на извѣстную общность признаковъ, зависящую отъ одинаковаго образа жизни, можно еще различить породы, отъ которыхъ онѣ происходятъ {Этотъ важный фактъ былъ сообщенъ Парижскому антропологическому обществу, въ одномъ изъ недавнихъ засѣданій, г-мъ Маршъ-де-Мюсси.}.
   По отношенію къ вопросу, который насъ теперь занимаетъ, не безполезно остановиться немного на исторіи кабана, этого общаго родоначальника всѣхъ нашихъ свиней. Кабанъ живетъ и въ Европѣ, и въ Азіи. Онъ представляетъ нѣсколько естественныхъ породъ, но и самъ Бленвиль не усомнился признать, что всѣ онѣ составляютъ одинъ только видъ. Прирученный съ незапамятныхъ временъ, кабанъ далъ происхожденіе множеству породъ, часто весьма различныхъ между, собою. Между прочимъ, шерсть его получила разнообразные цвѣта, переходящіе отъ чернаго до бѣлаго; не рѣдки породы совершенно черныя, а между тѣмъ первоначальный цвѣтъ есть сѣро-черноватый. Завезенная въ Америку, свинья, какъ и собака, дала происхожденіе одичалымъ породамъ. Надъ этими породами были сдѣланы наблюденія на островахъ Мексиканскаго залива доминиканскимъ миссіонеромъ Лаба и въ Колумбіи г. Руленомъ. Эти два наблюдателя, согласно между собою, говорятъ, что въ обѣихъ мѣстностяхъ у одичалыхъ свиней голова гораздо толще, болѣе расширена и болѣе приподнята кверху, уши выпрямились, клыки удлинились. Въ то же время, цвѣтъ шерсти сдѣлался у нихъ одно образенъ. Всѣми этими признаками одичалыя свиньи приблизились къ кабану; но въ обѣихъ сказанныхъ странахъ, шерсть у нихъ оказалась совершенно черною,-- признакъ, который нигдѣ не встрѣчается въ дикомъ видѣ. Сверхъ того, въ Парамосахъ, на высотѣ 2.500 метровъ, г. Руленъ видѣлъ свободныхъ свиней, покрытыхъ жирною, курчавою шерстью и какъ бы нѣкотораго рода руномъ. Итакъ, сдѣлавшись въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ похожими на кабановъ Стараго Свѣта, эти одичалыя свиньи, вмѣстѣ съ тѣмъ, сохранили нѣкоторыя черты домашнихъ свиней или пріобрѣли какой-нибудь новый признакъ, наложенный на нихъ условіями, въ которыхъ имъ пришлось жить.
   Такимъ образомъ, соединяя всѣ данныя касательно одичалыхъ породъ, мы приходимъ къ тому воззрѣнію, что онѣ суть произведеніе трехъ дѣятелей. Дѣятели эти -- вопервыхъ, собственная природа растенія или животнаго; отъ нея зависятъ признаки, свойственные первоначальному виду; вовторыхъ, состояніе, въ которое породы приведены прирученіемъ, то-есть вліяніемъ среды, условія которой намѣренно или ненамѣренно опредѣляетъ человѣкъ; втретьихъ, вліяніе, оказываемое новою средой, въ которой поставляются эти домашнія породы, по освобожденіи своемъ отъ власти человѣка. Глубочайшею причиной всѣхъ видоизмѣненій оказывается всегда среда. Это заключеніе, вытекающее изъ всего, доселѣ нами разсмотрѣннаго, еще съ большею очевидностію будетъ открываться въ продолженіи нашихъ изслѣдованій.
   Сдѣлаемъ теперь изъ вышесказаннаго первое примѣненіе къ исторіи человѣка. Мы видѣли, что ученые, очень мало согласные между собой въ прочихъ отношеніяхъ, возводятъ самыя различныя породы нашихъ домашнихъ животныхъ, даже породы голубя и собаки, къ одному видовому типу. Между основаніями, которыя побуждали ихъ къ этому, постоянно встрѣчалось мамъ слѣдующее: между самыми отдаленными формами существуютъ непрерывно постепенные разряды, которые тѣсно связываютъ эти формы и не позволяютъ отдѣлять ихъ. Но спрашивается: существуетъ ли хоть одинъ видъ животныхъ, гдѣ бы породы представляли этотъ признакъ такъ рѣшительно, какъ въ человѣкѣ? Рѣшительно -- ни одинъ. Вотъ истина, которой нельзя отвергнуть, въ которой скоро убѣдится всякій, кто займется сколько-нибудь подробнымъ изученіемъ человѣческихъ породъ. Вели ограничиться только крупными признаками, если сравнить только двѣ самыя отдаленныя крайности, человѣка чернаго и бѣлаго, и притомъ не выходя изъ предѣловъ Африки, и тогда легко доказать этотъ фактъ. Мы нынѣ уже знаемъ, и съ каждымъ днемъ все болѣе удостовѣряемся, что всѣ негры далеки отъ совершеннаго сходства съ племенами Гвинейскаго залива, которыя такъ долго признавались за представителей цѣлой породы. Стоитъ только переступить полосу Невольничьяго берега, какъ уже встрѣчаемъ людей съ шерстистыми волосами, съ черною кожей, но съ типомъ начинающимъ удаляться отъ типа Гвинейцевъ. Тутъ даже черты становятся иногда совершенно европейскими. Черты благородныхъ Ашантіевъ, Бодвичъ сравниваетъ именно съ типомъ греческимъ. У молодыхъ дагомейскихъ князей, которыхъ мы видѣли въ Европѣ, были еще нѣсколько толсты и оттопырены губы, но высотою и развитіемъ лба, формою носа, они не уступали никакому Европейцу самой чистой породы. На западѣ -- въ Конго, и на востокѣ -- по всему берегу Мозамбикскому, мы находимъ племена, которыя своими чертами приближаются къ нашимъ европейскимъ населеніямъ до такой степени, что только свойство волосъ и цвѣтъ лица не позволяютъ ошибиться. Этотъ послѣдній признакъ становится слабѣе по берегамъ рѣки Ззмбезе. Въ срединѣ центральной Африки, Ливингстонъ нашелъ населенія, у которыхъ цвѣтъ лица колеблется между смуглотемнымъ и оливковымъ (зеленовато-желтымъ). Тотъ же путешественникъ прибавляетъ: "Хотя у, этихъ людей губы толстыя и носъ-приплюснутый, но негритянская физіономія встрѣчается между ними только у тѣхъ, кто находится въ самомъ уничиженномъ состояніи." Дальше къ югу, пойдутъ смѣшанныя населенія, которыя составляютъ переходъ отъ негра (все такъ же незамѣтно-постепенный) или къ Готтентотамъ, въ направленіи къ Капской землѣ, или къ бѣлымъ -- въ землѣ Кафровъ. А переѣхавъ узкій проливъ Мозамбикскій, увидимъ переходъ того же негрскаго типа къ полинезійскому и малайскому.
   Вотъ нѣкоторые изъ фактовъ, которые представляетъ южная Африка, то-есть та страна, гдѣ негрское племя, заключенное между двумя океанами, предоставленное самому себѣ, на сколько это возможно, подверженное довольно постояннымъ вліяніямъ, находится въ состояніи наиболѣе неподвижномъ и видоизмѣнилось, должно полагать, всего менѣе. Но поднимемся къ сѣверу, извилистою линіей, начиная почти отъ устьевъ Сенегала до озера Чадъ, а отъ этого озера доходя до точки на Зангвебарскомъ берегу, пересѣкаемой экваторомъ: факты здѣсь уже гораздо поразительнѣе. Породы Судана представляютъ намъ безконечное разнообразіе. Черты иногда приближаются почти совершенно къ нашимъ, какъ напримѣръ, въ племени Гауса; цвѣтъ переходитъ отъ совершенно-чернаго къ черноватому, къ мѣдному (краснобурому), къ смуглому, къ цвѣту кофе съ жидкимъ молокомъ; волосы изъ шерстистыхъ становятся курчавыми, или просто завитыми, даже гладкими. Наконецъ, постепенно переходя отъ оттѣнковъ къ оттѣнкамъ, доходимъ отъ негра до Араба или до Берберійца, но такъ что положительно невозможно съ точностію опредѣлить, гдѣ кончается одинъ типъ, и гдѣ начинается другой. Въ Абиссиніи, смѣшеніе признаковъ таково, что негра отличаютъ уже не волоса и не цвѣтъ кожи, а скорѣе выпуклость пятокъ {Я заимствую это свѣдѣніе отъ нашего знаменитаго путешественника. г. Даббади. Въ самомъ дѣлѣ, пятка у негровъ выдается больше чѣмъ это обыкновенно бываетъ у бѣлаго; но по скелетамъ, имѣющимся въ Музеѣ, можно увѣриться, что этотъ признакъ общъ у негровъ съ Гузуанами.}. Но и этотъ послѣдній признакъ исключительно ли свойственъ негру? Нѣтъ; мы встрѣчаемъ его и въ другихъ породахъ, которыя тоже находятся въ Африкѣ, но принадлежатъ тѣмъ не менѣе къ числу наиболѣе рѣзко отмѣченныхъ, именно въ породахъ босьесменской и готтентотской.
   факты, представляемые Африкою, повторяются вездѣ. Самая большая трудность въ антропологіи состоитъ не въ томъ, чтобъ отыскать населенія посредствующія, которыя представляли бы смѣшеніе признаковъ, но напротивъ скорѣе въ томъ, чтобъ опредѣлить какія группы можно было бы признать за чистыя породы. Тому, кто изучаетъ виды, обыкновенно ничего подобнаго не представляется, а кто старается различить породы одного и того же вида, тотъ напротивъ ежеминутно испытываетъ такое затрудненіе. Зоотехникъ на каждомъ шагу встрѣчается съ группами, часто многочисленными, въ которыхъ смѣшеніе признаковъ доходитъ до такой степени, что не знаешь, къ какой породѣ отвести эти группы. Это самое именно и бываетъ съ антропологомъ, когда онъ, оставляя крупные отдѣлы, желаетъ войдти въ подробное отличеніе человѣческихъ породъ. Итакъ, одно уже это смѣшевіе, перекрещиваніе признаковъ, между человѣческими группами, могло бы уполномочить насъ на то, чтобъ эти группы признать за породы, происшедшія отъ одного вида. Но читатель теперь еще не можетъ обнять всю важность этого великаго факта. Фактъ этотъ можетъ быть оцѣненъ по достоинству только тогда, когда будутъ изучены законы скрещиванія и различія, существующія между ублюдкомъ (hybridité) и помѣсью (métissage). Итакъ, не придавая покамѣстъ этому факту особеннаго значенія, скажемъ только, что изъ него можно извлечь нѣкоторую догадку, благопріятную ученію о единствѣ рода человѣческаго, основываясь на томъ, что такъ поступаютъ естествоиспытатели, когда дѣло идетъ о растеніи или животномъ.

"Русскій Вѣстникъ", No 8, 1861

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru