Каркавицас Андреас
Под гнетом проклятия

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Сѣверный Вѣстникъ", No 9, 1895.

  

Подъ гнетомъ проклятія.
Разсказъ Каркавитзаса.
(Переводъ съ ново-греческаго).

I.

   -- Подожди-же, Димитрій, подожди...
   Служба въ маленькой церкви святаго Димитрія только что окончилась. При громкомъ звонѣ обоихъ колоколовъ {Колоколовъ въ странѣ имѣется немного. Турки ихъ совершенно изгнали изъ подвластныхъ имъ греческихъ земель. Колокола замѣняются привѣшанной къ стѣнѣ металлической доской, въ которую бьютъ по мѣрѣ надобности.}, висѣвшихъ на перекладинѣ, крестьяне, торопливо крестясь и еще не надѣвъ шапокъ, гурьбой высыпали на паперть.
   Былъ великій постъ, время говѣнья и усиленныхъ молитвъ, и потому небольшое пространство церкви было переполнено народомъ.
   Въ ту пору благочестіе было высоко развито и отличалось искренностью. Недавно образовавшіеся приходы состояли частью изъ стариковъ, жизнь которыхъ протекла среди тяжело-угнетавшаго рабства, частью изъ людей пожилыхъ и молодыхъ, бывшихъ свидѣтелями борьбы за независимость и знавшихъ, какъ часто ихъ родина спасалась вѣрой въ Бога. Въ сердцахъ-же юнаго поколѣнія и дѣтей религіозное чувство выросло и глубоко пустило корни подъ вліяніемъ разсказовъ отцовъ, колыбельныхъ пѣсенъ и повѣствованій матерей. Вотъ почему населеніе, теперь уже освобожденное отъ турецкаго ига и не имѣвшее больше повода выражать свою ненависть къ притѣснителямъ, всецѣло и съ радостной готовностью отдавалось молитвенному настроенію.
   Такъ и сегодня они, веселые и довольные, толпились около церкви, одни въ фустанеллахъ и бѣлоснѣжныхъ доломанахъ, другіе въ кожаныхъ поножахъ и широкихъ поясахъ, а нѣкоторые,-- ихъ было всего трое или четверо,-- одѣтые съ претензіей на моду въ костюмахъ, приближавшихся къ европейскимъ, но сидѣвшихъ неуклюже и мѣшковато.
   -- Постой-же, Димитрій, подожди!-- кричалъ кому-то вслѣдъ Ставросъ, коренастый, низкаго роста человѣкъ, прожевывавшій на ходу кусокъ просфоры.
   -- Что тебѣ?-- откликнулся тотъ, замедляя шагъ.
   -- Знаешь, у Мулоса пирогъ въ печи, и онъ ждетъ только насъ, чтобы его подать на столъ?
   -- Ну такъ куда-же мы въ такомъ случаѣ отправимся?
   -- Эхъ, лучше къ Помонису,-- со смѣхомъ отвѣчалъ Ставросъ.
   Оба крестьянина не спѣша дошли до узкаго деревяннаго моста, надъ которымъ тихо струились воды Стременоса. Этотъ мостъ, построенный еще до возстанія, былъ обязанъ своимъ существованіемъ чуду, совершенному св. Димитріемъ, покровителемъ мѣстечка Лехайна.
   Въ углубленіи одной изъ стѣнъ церкви имѣлась маленькая икона св. Димитрія, на которую обратилъ разъ вниманіе проходившій мимо изувѣръ-турокъ, предводитель одного отряда; когда на его вопросъ ему объяснили, что это изображеніе святого, онъ началъ корчить разныя рожи и дѣлалъ это до тѣхъ поръ, пока судорогой не сжало ему челюстей.
   Онъ обращался за помощью къ опытнымъ врачамъ и знахаркамъ, но ничто не могло его исцѣлить: ни пентаграмма, которую плутоватая гречанка начертала углемъ на его подбородкѣ, причемъ, вмѣсто заклинательныхъ формулъ, она изрекала хулу на его религію, ни многочисленныя травы, которыми его снабдилъ дервишъ. Полный раскаянія, онъ напослѣдокъ обратился къ самому св. Димитрію, пожертвовалъ много на церковь и, наконецъ, на собственныя средства, построилъ мостъ. Такимъ образомъ чудо, содѣянное святымъ, способствовало большему процвѣтанію мѣстечка, такъ-какъ оно не только укрѣпило крестьянъ въ вѣрѣ, но и доставило имъ средство сообщенія, въ которомъ до того времени они сильно нуждались.
   Димитрій и Ставросъ перешли мостъ и поспѣшно, точно усталыя лошади, завидѣвшія стойло, направились къ деревенскому тракту.
   -- Однако погоди,-- сказалъ Димитрій, внезапно останавливаясь,-- что тамъ такое происходитъ?
   Крестьяне, остававшіеся до конца обѣдни, вмѣсто того, чтобы какъ всегда, выйдя на площадь, разойтись кучками по домамъ, трактирамъ или харчевнямъ, на этотъ разъ столпились на небольшой лужайкѣ по лѣвую сторону церкви. Женщины въ ихъ пестрыхъ одеждахъ стояли съ дѣтьми впереди; народъ, бывшій на рынкѣ, также присоединился къ сборищу.
   -- Эй, что тамъ такое?-- спросилъ Димитрій мальчугана, бѣжавшаго туда со всѣхъ ногъ.
   Но тотъ только презрительно фыркнулъ, думая, что имъ уже все извѣстно и что они хотятъ надъ нимъ посмѣяться.
   -- Пойдемъ тогда обратно и сами посмотримъ,-- предложилъ Димитрій и оба повернули, чтобы идти назадъ.
   -- Ахъ, знаешь что?-- воскликнулъ вдругъ Ставросъ.-- Вѣдь тамъ будутъ провозглашать анаѳему!
   -- По какому поводу?
   -- Почемъ я знаю? Вотъ увидимъ.
   И въ самомъ дѣлѣ, тамъ, гдѣ лужайка образовала возвышеніе, стоялъ опрокинутый громадный котелъ, покрытый толстымъ слоемъ сажи. Когда подоспѣли оба крестьянина, на этотъ котелъ взобрался почтенный сѣдовласый священникъ, державшій въ одной рукѣ длинный развернутый списокъ, а въ другой черный смоляной факелъ. Два священника въ рясахъ яркаго цвѣта стояли по обѣимъ его сторонамъ; у нихъ въ рукахъ также было по факелу. Остальные факелы были розданы толпѣ, въ нѣмомъ и тревожномъ ожиданіи тѣснившейся вокругъ.
   Теперь анаѳема или церковное проклятіе читается въ церкви, тогда какъ въ тѣ времена о немъ возвѣщали подъ открытымъ небомъ, въ наиболѣе людныхъ мѣстахъ. Такъ было и въ этомъ случаѣ, при чемъ епископъ, издавшій буллу, для приданія ей вящаго вѣса и для усугубленія страха въ слушателяхъ отдалъ приказъ, чтобы во время ея прочтенія были зажжены факелы, долженствовавшіе изображать, что и душа человѣка, навлекшаго на себя проклятіе, также будетъ горѣть въ аду.
   Крестьяне, обнаживъ головы, въ ужасѣ и съ бьющимся сердцемъ ожидали провозглашенія пастырскаго посланія; но вотъ помѣщавшійся на котлѣ священникъ началъ громкимъ голосомъ:
   -- Преосвященный епископъ Патраса и Элиды -- всѣмъ духовнымъ отцамъ, монашествующей братіи и прихожанамъ церкви въ Лехайнѣ -- шлетъ свое благословеніе и испрашиваетъ для нихъ мира у Господа Вседержителя...
   Дальше шло въ томъ-же тонѣ изложеніе проступка, побудившаго епископа издать буллу и заключавшагося въ слѣдующемъ:
   -- Торговецъ скотомъ, Георгіосъ Никасъ, проѣзжая въ январѣ прошлаго года черезъ мѣстечко Лехайна, обронилъ дорожную сумку, въ которой находилось въ турецкихъ бумагахъ и мелкой монетой триста драхмъ и потому тотъ, кто, безъ сомнѣнія, нашелъ эти деньги, въ равной мѣрѣ и тѣ, кто его зналъ или кому о томъ было вѣдомо, вызываются немедленно сказать обо всемъ сущую правду.
   Затѣмъ священникъ сталъ перечислять тѣ страшныя послѣдствія, которыя вело за собой для всѣхъ причастныхъ къ дѣлу лицъ неисполненіе епископскаго повелѣнія; читая, онъ произносилъ каждое слово раздѣльно, съ особеннымъ удареніемъ для того, чтобы сильнѣе запечатлѣть его въ умахъ слушателей.
   Лица крестьянъ омрачились; они стояли согнувшись, точно готовясь упасть на колѣни и не смѣли поднять глазъ изъ боязни встрѣтиться съ разгнѣваннымъ ликомъ Божіимъ. Потрясающія слова посланія въ ихъ напуганномъ воображеніи облеклись въ плоть и кровь и, вызывая рядъ грозныхъ видѣній, заставляли ихъ содрогаться отъ ужаса.
   Между тѣмъ небо заволоклось тучами, совершенно закрывшими солнце; весело распѣвавшія птицы умолкли, чуя приближеніе грозы, и попрятались въ свои гнѣзда. Беззаботно сновавшія въ толпѣ ребятишки пугливо жались теперь къ матерямъ, какъ-бы невольно раздѣляя обуявшій всѣхъ страхъ. Красное пламя факеловъ, разстилавшееся по воздуху, надъ головами присутствовавшихъ, черная пелена чаднаго дыма, нахмуренныя лица крестьянъ и, въ противоположность имъ, безучастныя сытыя физіономіи священниковъ -- дѣлали удручающимъ впечатлѣніе, получавшееся отъ всей картины. Только фигура почтеннаго старца, стоявшаго на опрокинутомъ котлѣ, словно распространяла вокругъ себя кроткое сіяніе, и онъ съ его серебристыми волосами, ниспадавшими на плечи, съ высокимъ, яснымъ челомъ и свѣтлымъ взоромъ, въ рясѣ лазурнаго цвѣта, казалось, возвышался надъ цѣлымъ собраніемъ и напоминадъ собой древнихъ патріарховъ, когда они увѣщевали свой народъ, пошатнувшійся въ вѣрѣ.
   -- Да будетъ ему анаѳема!-- внезапно возвысивъ голосъ, заключилъ священникъ чтеніе епископской буллы.
   -- Анаѳема!-- въ одинъ голосъ подтвердили крестьяне.
   -- Да будетъ онъ отрѣшенъ отъ церкви!-- продолжалъ священникъ.
   -- Да будетъ!-- вторили крестьяне.
   -- Пусть и въ землѣ онъ не будетъ освобожденъ отъ проклятія!
   Повторивъ за священникомъ также эти слова, крестьяне облегченно вздохнули, точно избавились отъ кошмара, давившаго имъ грудь. Каждый изъ нихъ плюнулъ направо и налѣво, затѣмъ они потушили факелы и разошлись въ угнетенномъ настроеніи.
   Только Димитрій не присоединялся къ общему хору, только онъ одинъ не анаѳематствовалъ, не предавалъ проклятію того, кто нашелъ триста драхмъ, не отплевывался отъ него. Въ то время, какъ мужчины, дойдя до рынка, раздѣлились на группы, а женщины пошли по домамъ, всю дорогу крестясь и бормоча молитвы, онъ стоялъ неподвижно, съ обнаженной головой, скрестивъ на груди руки и упорнымъ, мрачнымъ взглядомъ смотря вслѣдъ священникамъ, которые, погасивъ свои факелы, удалялись оттуда.
   -- Вотъ ты гдѣ, братъ, а я-то выбился изъ силъ, тебя искавши!-- воскликнулъ Ставросъ, подходя къ нему.
   Димитрій не перемѣнилъ своего положенія, какъ будто сказанное вовсе къ нему не относилось.
   -- Послушай, да что ты приросъ что-ли къ мѣсту? Надѣнь свою феску и пойдемъ,-- продолжалъ Ставросъ, тряся его за рукавъ.
   Димитрій вскинулъ на него съ изумленіемъ глаза, затѣмъ оглядѣлся вокругъ и надѣлъ феску.
   -- Я не пойду,-- проговорилъ онъ холодно.
   И онъ бросился отъ него въ сторону, точно воръ, такъ какъ, хотя имени не было названо, но всѣ приводившіяся въ буллѣ подробныя указанія прямо относились къ нему.
  

II.

   Димитрій Нуласъ былъ бѣдный работникъ, и все его богатство заключалось въ лопатѣ, да въ обѣихъ рукахъ, съ помощью которыхъ онъ честнымъ путемъ доставалъ себѣ пропитаніе. Онъ работалъ на поляхъ, рылъ канавы, строилъ плотины, обтесывалъ камни и этимъ неустаннымъ суровымъ трудомъ, длившимся круглый годъ, онъ добывалъ себѣ право на существованіе. Около года тому назадъ, въ зимнее время, Стременосъ прорѣзывающій своими загрязненными водами всю мѣстность Лехайну и награждающій ея населеніе всевозможными болѣзнями, вслѣдствіе обильныхъ дождей выступилъ изъ береговъ,-- затопилъ всѣ находящіеся отъ него по близости дома, сады, дворы и овечьи загоны, разбилъ и снесъ всѣ деревянные мосты,-- такъ что отдѣльныя жилища очутились совершенно отрѣзанными одно отъ другого. Заинтересованные въ дѣлѣ владѣльцы сговорились между собой и, собравъ небольшую сумму денегъ, поручили Димитрію расширить русло рѣки и укрѣпить ея берега.
   Тогда Димитрій съ двумя своими товарищами проработалъ цѣлую недѣлю почти безъ отдыха; когда все было кончено, онъ собирался уже вслѣдъ за товарищами отправиться во-свояси, какъ увидѣлъ скотопромышленника Никаса, который, будучи тяжело одѣтъ, намѣревался переплыть черезъ Стременосъ.
   -- Лучше не пытайся, онъ очень глубокъ!-- крикнулъ ему Димитрій.
   -- Пусть глубокъ, для моей Цидіи это нипочемъ!-- возразилъ тотъ, очевидно приписывая своей лошади какія-то особенныя качества.
   Дѣйствительно, Цидія была крупнаго, могучаго сложенія. У нея была тонкая нѣжная шерсть, крѣпкая шея и необыкновенно красивая голова съ бѣлой отмѣтиной на лбу, отличительнымъ признакомъ чистокровной породы.
   Но едва только Никасъ пустился вплавь, какъ его подхватило теченіемъ и такъ начало швырять изъ стороны въ сторону, что онъ съ неимовѣрными усиліями еле добрался до другого берега. Тамъ онъ слѣзъ съ лошади, поправилъ съѣхавшее на бокъ сѣдло и привелъ нѣсколько въ порядокъ свое намокшее и забрызганное грязью платье. Затѣмъ онъ снова сѣлъ на лошадь и быстро скрылся изъ виду.
   Вскорѣ послѣ этого Димитрій, проходя тѣмъ мѣстомъ, гдѣ всадникъ сходилъ на землю, увидѣлъ на травѣ туго набитую кожаную сумку. Первой его мыслью было, что она принадлежитъ только-что проѣхавшему человѣку и онъ, взбѣжавъ на холмъ, сталъ высматривать, не завидитъли гдѣ Никаса? Но того и слѣдъ простылъ.
   Димитрію нельзя было отказать въ честности и, попади онъ въ какой-нибудь городъ, онъ тотчасъ отправился-бы въ управу и заявилъ о своей находкѣ. Но жителямъ мѣстечка Лехайна бургомистръ, полиція и судейскіе чиновники были знакомы развѣ лишь по-наслышкѣ; только когда происходила перемѣна въ составѣ высшихъ учрежденій, и для нихъ въ этой области ощущалось нѣкоторое оживленіе, такъ какъ тогда какой-нибудь пустовавшій складъ преображался въ зданіе городского управленія, появлялось тамъ на столѣ нѣсколько толстыхъ запыленныхъ связокъ старыхъ дѣлъ, откуда-то брались два-три писца, и машина пускалась въ ходъ. Димитрій, успѣвшій уже сосчитать, сколько денегъ заключалось въ сумкѣ, вовсе не хотѣлъ довѣрить такую значительную сумму подобнымъ людямъ и потому рѣшилъ, что за ночь хорошенько обдумаетъ, какъ ему слѣдуетъ поступить. Онъ незамѣтно дошелъ до рынка, гдѣ было такъ темно, хоть глазъ выколи, и страшно усталый, измученный душевными колебаніями, повернулъ къ своему дому.
   -- Димитрій! эй, Димитрій!-- внезапно донеслось ему навстрѣчу.
   -- Здравствуй, Вангели,-- отвѣтилъ онъ, пожимая руку пастуха-валаха гигантскаго роста {Валахскія пастушьи племена, какъ извѣстно, довольно часто попадались въ сѣверной и средней части Греціи, такъ что слово "Βλάχος" было воспринято новогреческимъ языкомъ для обозначенія "кочующаго пастуха", а въ переносномъ смыслѣ для характеристики необтесаннаго, неуклюжаго человѣка. Въ обоихъ этихъ случаяхъ слово "валахъ" употребляется повсемѣстно въ Греціи, но изъ этого не слѣдуетъ заключать, чтобы тамъ дѣйствительно жили валахи. Какъ-бы то ни было, въ настоящее время во всемъ государствѣ не найдется ни одного человѣка, который-бы говорилъ по-валахски. Откуда и когда появился этотъ народъ и какимъ образомъ онъ исчезъ -- неизвѣстно.}.-- Какъ ты попалъ сюда?
   -- Лучше не спрашивай, братъ; было тутъ у меня одно дѣльце, я съ нимъ провозился весь день, да все попусту, вотъ ночь меня и застигла! То-то поздно придется теперь возращаться домой.
   Димитрій жилъ бобылемъ. У него не было ни жены, ни дѣтей, ни отца съ матерью. Онъ былъ пришлымъ въ Лехайнѣ, но въ теченіе долгимъ лѣтъ потерялъ всякое отличіе отъ коренныхъ обывателей и занималъ теперь маленькій ветхій домишко, гдѣ, подобно аскету, самъ управлялся со всѣми хозяйственными нуждами. За ужиномъ Вангелисъ {Собственное имя, происходящее отъ сокращеннаго слова Евангелистъ "Εῦαγγελιυὴς".}, издавна бывшій съ нимъ въ большой дружбѣ, повѣдалъ ему свое горе.
   У стараго Вангелиса была дочь Биліо, которую онъ помолвилъ за Нассоса, пастуха, жившаго по сосѣдству. День свадьбы приближался, а старикъ все еще не скопилъ суммы, обѣщанной имъ своему будущему зятю въ приданое за дочерью. Между тѣмъ тотъ рѣшительно объявилъ, что не женится, пока не будетъ ему уплачено все сполна. Какъ старикъ ни старался достать требуемую сумму, у кого только ни просилъ онъ ее взаймы, обѣщаясь заплатить какіе угодно проценты,-- все было напрасно. Воскресенье должно было наступить черезъ два дня, и потому отчаяніе пастуха не знало предѣловъ.
   -- Скажи, сколько-же собственно тебѣ нужно?-- неожиданно спросилъ его Димитрій.
   -- Эхъ, что тутъ говорить: много-ли, мало-ли, а все взять неоткуда!
   -- Нѣтъ, скажи все-таки!
   -- Ну, триста драхмъ! Изъ-за этихъ- трехсотъ драхмъ я навлеку на себя безчестіе.-- У старика показались на глазахъ слезы.
   Димитрій былъ глубоко потрясенъ этимъ разсказомъ. Онъ зналъ, что у валаховъ считается большимъ стыдомъ, если кто обручитъ свою дочь и не выдастъ ее замужъ. Такая дѣвушка неизбѣжно бываетъ обречена на постепенное увяданіе, такъ какъ всѣ другіе мужчины смотрятъ на нее, какъ на подержаную мебель, утратившую блескъ новизны. Исключенія, когда находится желающій съ ней обвѣнчаться, попадаются весьма рѣдко. Вся семья страдаетъ подъ гнетомъ безчестія: ни одинъ изъ ея членовъ, будь то отецъ, братъ или даже дальній родственникъ, не смѣетъ ни съ кѣмъ вступать въ споръ, потому что всякій можетъ имъ закинуть словечко о томъ, что у нихъ произошло, и имъ ничего не останется, какъ замолчать.
   Димитрію все это было извѣстно, и поэтому у него сжалось сердце при видѣ слезъ старика. Вдругъ онъ вспомнилъ о своей находкѣ. Это была именно та сумма, въ которой такъ нуждался пастухъ, и Димитрію уже начало казаться, что тутъ замѣшана рука Провидѣнія, предназначившаго эти деньги для Биліо, и что онъ былъ избранъ только орудіемъ для передачи ихъ ей.
   Подъ наплывомъ этихъ чувствъ, онъ долго не раздумывая, весело, взглянулъ на Вангелиса и промолвилъ:
   -- Успокойся, старый, твоя дочь будетъ замужемъ!
   И онъ выложилъ изъ сумки на столъ триста драхмъ.
   -- Вотъ, а больше у меня нѣтъ,-- присовокупилъ онъ, придвигая ихъ къ старику.
   -- Братъ, ты меня спасъ,-- воскликнулъ тотъ, бросаясь къ нему съ объятіями,-- ты спасъ мое дитя, мое доброе имя...--но, уже протянувъ за деньгами руку, онъ вдругъ отдернулъ ее.
   -- Нѣтъ,-- произнесъ онъ,-- оставь пока у себя, завтра утромъ я приготовлю тебѣ росписку, и тогда ты можешь отдать ихъ мнѣ.
   -- Что, росписку? Съ меня довольно одного твоего слова; больше мнѣ ничего не требуется.
   Ему удалось, наконецъ, уговорить пастуха, чтобы онъ взялъ деньги и тотъ такимъ образомъ могъ въ воскресенье отпраздновать свадьбу своей дочери. Теперь-же, по истеченіи года съ лишнимъ, торговецъ скотомъ выступалъ на сцену и требовалъ возвращенія своихъ денегъ, въ случаѣ утайки ихъ предавая виновника проклятіямъ всѣхъ "святыхъ отцовъ", какъ было сказано въ епископскомъ посланіи. Правда, дѣло было еще поправимо, надо было только возвратить деньги, но развѣ мыслимо было ему, бѣдняку -- рабочему, гдѣ-либо достать эти триста драхмъ! Валахъ -- пастухъ, отъ котораго онъ могъ-бы ихъ потребовать, уже умеръ, а къ его наслѣдникамъ онъ не имѣлъ права предъявлять претензію, такъ какъ у него не было росписки.
  

III.

   Димитрій провелъ весь день, не выходя изъ своего жилища. Онъ двадцать разъ переворачивалъ въ умѣ одинъ и тотъ-же вопросъ, не находя даже тѣни надежды на его разрѣшеніе. Наступилъ вечеръ, а ему и въ голову не пришло что-нибудь съѣсть или выпить. Онъ то присаживался къ старому покоробленному столу и, положивъ на него руки, ронялъ на нихъ свою разгоряченную голову, то вскакивалъ и начиналъ ходить большими шагами по комнатѣ, нервно затягиваясь папиросой. Его мысль лихорадочно перескакивала съ одного на другое, тщетно ища на чемъ ей остановиться; холодный потъ крупными каплями выступилъ у него на лбу. Его волосы, пришедшіе въ такой безпорядокъ, какъ будто они хотѣли изобразить смятеніе, обуявшее его умъ, падали ему на глаза толстыми слипшимися прядями, а часть ихъ топорщилась вверхъ; мускулы лица порой подергивались судоргой, по мѣрѣ того, какъ его душа содрагалась въ тѣлѣ. Въ конецъ измученный, онъ бросался на кровать, думая хоть немного забыться сномъ и отлагая терзавшія его думы до слѣдующаго дня. Но едва онъ опускалъ вѣки, какъ въ его воображеніи съ поразительной ясностью возставало все видѣнное имъ утромъ: длинные языки краснаго пламени, мрачныя лица крестьянъ, а надъ ихъ головами черная завѣса дыма, замѣнившаго небо и придававшаго всей картинѣ зловѣщій видъ; ему явственно слышались слова священника, изрѣкавшаго проклятіе, и каждое изъ нихъ разило его, какъ ударъ молота; несмотря на темноту комнатъ онъ, казалось, видѣлъ и ощущалъ передъ собой густое непроницаемое облако смраднаго дыма, грозившее его задушить.
   -- Господи, пошли скорѣй свѣтъ!-- вскрикивалъ онъ, въ ужасѣ поднимаясь съ кровати.
   Онъ радостно привѣтствовалъ первые робкіе лучи утренней зари въ надеждѣ, что день, прогоняющій ночную тьму, спугнетъ и разгонитъ его тяжелыя думы. Взявъ заступъ, онъ вышелъ изъ дому искать работы.
   На площади замѣтно было большое оживленіе. Во время великаго поста обыкновенно перекапываются большіе участки земли, отведенной подъ пашни; множество рабочихъ съ острова Цанте, изъ Кефалоніи и Лехайны сбираются спозаранку на площадь и скучиваются около рынка, занимающаго всю ея середину. Раздѣлясь затѣмъ на партіи, они стоятъ, выжидая того, кто имъ предложитъ наиболѣе высокую поденную плату, чтобы слѣдовать за нимъ. Тутъ-же между ними и землевладѣльцами часто заключаются контракты; если какой-нибудь крупный помѣщикъ устанавливаетъ цѣну, то эта цѣна служитъ въ тотъ день для всѣхъ неизмѣнной таксой на рабочія руки. Мало по малу площадь пустѣетъ и тогда, до самаго вечера, на ней больше не видать никого, кромѣ лавочниковъ, да разнаго празднаго люда, цѣлый Божій день коротающаго время въ подозрительнаго вида кофейняхъ.
   Рядомъ съ Димитріемъ собиралась уходить небольшая кучка рабочихъ, нанятыхъ богатымъ землевладѣльцемъ Схинасомъ.
   -- Ну, ребята, не взять-ли намъ еще одного, чтобы дѣло у васъ пошло скорѣе?-- спросилъ тотъ ихъ.-- Нѣтъ-ли у васъ еще товарища?
   -- Нѣтъ, насъ только десятеро.
   Тута Схинасъ замѣтилъ Димитрія.
   -- Эй, Димитрій,-- произнесъ онъ, удивленно разглядывая его,-- никакъ ты одинъ здѣсь?
   -- Одинъ, господинъ.
   -- Хочешь идти съ ними?
   -- Сейчасъ иду.
   И онъ весело примкнулъ къ толпѣ рабочихъ.
   Какъ только они пришли на участокъ, такъ стали правильными рядами и принялись за свой трудъ. Работали они дружно, съ воодушевленіемъ. Заступы мѣрно поднимались вверхъ и, сверкнувъ на мигъ въ воздухѣ, быстро падали на землю, вонзаясь въ ея твердую поверхность и разрыхляя ее. Добродушныя шутки и смѣхъ перелетали изъ устъ въ уста. Вскорѣ кто-то запѣлъ, робко и неувѣренно, остальные подхватили, и полилась, все расширяясь, звонкая хватавшая за сердце пѣсня.
   Димитрій съ наслажденіемъ отдавался работѣ. Свѣжій, вольный воздухъ, всеобщее хорошее настроеніе, а главное самый трудъ, требовавшій непрестаннаго напряженія мускуловъ и заставлявшій кровь правильнѣе и быстрѣе обращаться въ жидахъ,-- все это дѣйствовало укрѣпляющимъ образомъ на его тѣло и направляло его мысли въ другую, болѣе свѣтлую сторону. Онъ не разъ вмѣшивался въ разговоръ, отпуская то или другое словечко и даже тихонько, точно боясь разбудить свою совѣсть, вторилъ любимой пѣснѣ.
   Появившійся спустя нѣкоторое время Схинасъ велѣлъ всѣмъ сдѣлать роздыхъ и отправился покупать провизію на завтракъ, состоявшій, по обыкновенію, изъ поджаренныхъ бобовъ, зелени, хлѣба и вина.
   -- Георгакисъ {Имя Схинаса, уменьшительное отъ Георгіоса.}, сколько-же ты рабочихъ-то подрядилъ?-- задалъ ему вопросъ торговецъ Димосъ, у котораго онъ забиралъ требуемые припасы.
   -- А что? Развѣ они не хороши?-- встревожился Схинасъ, всегда отличавшійся подозрительностью.
   -- Нѣтъ, не то, между ними попался тебѣ одинъ проклятый.
   -- Онъ накличетъ на тебя погибель!-- прибавилъ другой.
   -- Чрезъ него вся земля у тебя засохнетъ!-- выразилъ свое мнѣніе третій.
   Георгакисъ, услышавъ о томъ, какія бѣдствія должны обрушиться на его голову, стоялъ какъ громомъ пораженный. Онъ всматривался въ лица говорившимъ и старался уяснить себѣ смыслъ ихъ рѣчей. Вдругъ ему вспомнились слухи, ходившіе на рынкѣ про Димитрія; тутъ онъ испугался не на шутку и, не взявъ даже своей покупки, чуть не бѣгомъ пустился къ себѣ обратно.
   Онъ прямо направился къ Димитрію и сурово сказалъ ему:
   -- Ты, Димитрій, долженъ бросить работу.
   -- Почему, господинъ?
   -- Да такъ, не хочу я больше, чтобы ты у меня работалъ... не нужно мнѣ на моемъ полѣ тѣхъ, кто проклятъ... не для того у меня земля, чтобы она вся засохла...
   Такъ какъ Димитрій стоялъ неподвижно, понуривъ голову и съ внутренней дрожью внимая словамъ хозяина, то этотъ подошелъ къ нему ближе и, вырвавъ у него изъ рукъ заступъ, перебросилъ его черезъ плетень на дорогу.
   -- Вонъ отсюда!-- закричалъ онъ на него.
   -- Убирайся!-- чуть не въ одинъ голосъ крикнули рабочіе, страшно раздосадованные тѣмъ, что въ средѣ ихъ находился проклятый. Они потрясали ему вслѣдъ своими заступами.
   Димитрій въ сильномъ волненіи поспѣшно удалялся оттуда, забывъ даже захватить съ собой заступъ. Итакъ, онъ былъ дѣйствительно преданъ анаѳемѣ и всѣми отвергнутъ! О его находкѣ знали въ мѣстечкѣ и она-то послужила ему уликой. А крестьяне, вмѣсто того, чтобы хорошенько все обсудить и принять въ соображеніе обстоятельства, извѣстныя каждому изъ нихъ, слѣпо и единодушно присоединились къ рѣшенію церкви, которой были совсѣмъ незнакомы подробности его проступка, и заодно съ нею предали его проклятію.
   -- Хорошо,-- думалъ онъ, рыдая всю дорогу,-- хорошо; по ихъ мнѣнію, уже до того дошло, что я могу сдѣлать землю безплодной!
   Его взглядъ упалъ неожиданно на низенькій домикъ изъ бѣлаго кирпича, откуда доносилось гнусливое пѣніе какой-то молитвы. Димитрій, самъ не зная какъ, очутился въ Лехайнѣ и теперь стоялъ передъ домомъ попа Ставроса.
   -- Самъ Богъ привелъ меня сюда,-- рѣшилъ онъ обрадовавшись.
   И онъ вошелъ съ твердымъ намѣреніемъ исповѣдаться священнику и испросить его совѣта. Обнаживъ голову, онъ со смиреніемъ поцѣловалъ у него руку и опустился передъ нимъ на колѣни.
   Попъ Ставросъ сидѣлъ, поджавши ноги, на кровати; въ дѣвой рукѣ у него были четки, а въ правой, упиравшейся въ колѣно, онъ держалъ молитвенникъ. Попъ Ставросъ былъ родомъ изъ Манолады {Манолада -- село, расположенное на одинъ часъ ѣзды отъ мѣстечка Али-Челеби (получившаго свое названіе отъ своихъ прежнихъ владѣльцевъ, богатыхъ турокъ), къ сѣверу отъ Лехайны.}. Въ молодости онъ пасъ свиней, затѣмъ читалъ по складамъ "апостола" въ сельской церкви, когда-же ему удалось внести установленную сумму -- отъ пятидесяти до шестидесяти талеровъ -- взятую имъ въ приданое за своей молоденькой женой,-- его всѣ признали заслуживающимъ быть посвященнымъ въ священники, и онъ былъ рукоположенъ. Вскорѣ открылась священническая ваканція при церкви св. Димитрія, и попъ Ставросъ добился, съ помощью нѣсколькихъ паръ гусей и каплуновъ, чтобы его перевели въ Лехайну, при чемъ, разумѣется, новое положеніе ничуть не способствовало расширенію его богословскихъ познаній.
   -- Ну, такъ чего-же ты отъ меня хочешь?-- спросилъ онъ Димитрія своимъ густымъ сиповатымъ голосомъ; когда тотъ кончилъ говорить.
   -- Я прошу васъ, батюшка, дать совѣтъ, какъ мнѣ поступить?
   -- Какъ поступить? Возврати деньги и возврати ихъ какъ можно скорѣе, иначе ты совсѣмъ пропадешь,-- проговорилъ попъ съ напускной суровостью, желая усилить впечатлѣніе, произведенное его словами.
   -- Но, вѣдь, у меня ихъ нѣтъ; развѣ я могъ скопить триста драхмъ?
   -- Есть онѣ у тебя или нѣтъ, а возвратить ты ихъ долженъ. Подумай только, сынъ мой,-- прибавилъ онъ, нѣсколько смягчившись,-- ты проклятъ Богомъ и нами... твое жалкое тѣло отягчено проклятіемъ... ты будешь стонать и трястись, какъ Каинъ... будешь покрываться потомъ, а потомъ леденѣть отъ ужаса...
   И попъ Ставросъ сталъ приводить ему на память всѣ муки, перечисленныя въ епископскомъ посланіи и неизбѣжно ожидавшія его въ будущемъ. Димитрій питалъ большое уваженіе къ духовнымъ лицамъ и воспринималъ ихъ слова, какъ глаголъ самого Бога. Какое-бы дѣло имъ ни затѣвалось, если только оно имѣло хотя косвенное отношеніе къ церкви,-- онъ всегда шелъ совѣтоваться со священникомъ. По средамъ и пятницамъ онъ держалъ строгій постъ и вообще былъ воплощеніемъ богобоязненнаго, глубоко-религіознаго человѣка. Рѣчь священника порождала въ его душѣ неописуемый страхъ, онъ дрожалъ съ головы до ногъ.
   -- Пощади, остановись ради самого Создателя,-- какъ вопль, вырвалось, наконецъ, у него.
   Онъ вскочилъ съ полу и направился къ выходу.
   -- Послушай, Димитрій,-- съ участіемъ сказалъ ему въ догонку попъ,-- постарайся достать эти деньги, да мнѣ принеси еще столько-же, чтобъ я могъ сорокъ дней молиться о твоей душѣ...
   Но тотъ уже ничего не слыхалъ; онъ выбѣжалъ изъ дому, какъ сумасшедшій. Стало-быть наказанія нельзя было предотвратить; его проступокъ не могъ быть ничѣмъ искупленъ: или онъ долженъ былъ немедленно вернуть деньги, или ему предстояло всю жизнь провести подъ гнетомъ проклятія и послѣ смерти быть изрыгнутымъ землей. Но гдѣ, какимъ образомъ могъ онъ достать такую большую сумму?
   Вдругъ ему вспомнился нѣкто Іоаннъ Руссосъ. Къ нему одному онъ могъ обратиться, имѣя хотя проблескъ надежды на успѣхъ. Руссосъ былъ честный, пользовавшійся общимъ почетомъ, купецъ; онъ жалѣлъ и призрѣвалъ всѣхъ несчастныхъ, обиженныхъ судьбой, ссужалъ бѣдныхъ землевладѣльцевъ деньгами, не требуя съ нихъ большихъ процентовъ и потому считался всѣми добрымъ христіаниномъ. Димитрій работалъ у него нѣсколько лѣтъ подрядъ, пользовался его довѣріемъ и расположеніемъ.
   -- Пойду къ нему, Богъ мнѣ поможетъ,-- рѣшилъ онъ.
   И Димитрій пошелъ по прямому направленію къ дому Руссоса. Всю дорогу сердце учащенно билось у него въ груди. Этотъ часъ былъ самымъ важнымъ въ его жизни. Вся его дальнѣйшая участь зависѣла отъ этого человѣка, одно слово котораго могло погубить или спасти его душу и тѣло, Димитрій избѣгалъ смотрѣть въ лицо тѣмъ, кто попадался ему навстрѣчу, изъ боязни упасть духомъ и вернуться, ничего не сдѣлавъ.
   -- Гдѣ твой господинъ?-- спросилъ онъ слугу купца.
   -- Его нѣтъ дома; вотъ, получи свою плату и уходи о добру по здорову,-- отвѣтилъ тотъ, кладя на каменную скамью у воротъ дома свертокъ съ четырьмя драхмами.
   -- Да я пришелъ вовсе не за этимъ,-- взволнованно заговорилъ Димитрій,-- мнѣ надо видѣть твоего господина.
   -- Я уже докладывалъ тебѣ, что его нѣтъ дома,-- повторилъ грубо слуга.
   Димитрій задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Еще только подходя къ дому, онъ разглядѣлъ въ одномъ изъ оконъ плотную фигуру купца. Повидимому, тотъ увидалъ его въ свою очередь и, предполагая, что онъ явился за недоданной ему платой, передалъ ее слугѣ, чтобы самому не входить съ нимъ ни въ какія сношенія. Значитъ и Руссосъ его избѣгалъ, не желая даже выслушать; а между тѣмъ, онъ лучше, чѣмъ кто-либо зналъ, какъ были найдены деньги и на что онѣ были употреблены.
   Димитрій повелъ вокругъ себя безсмысленнымъ взглядомъ, ничего не видя, ничего не различая; затѣмъ онъ бросился бѣжать оттуда и пробрался къ себѣ закоулками, чтобы уберечь себя отъ язвительныхъ взглядовъ и насмѣшливыхъ замѣчаній крестьянъ.
  

IV.

   Отчаяніе Димитрія было безгранично. Сердце у него билось неудержимо, судорожно сжимаясь при малѣйшемъ шорохѣ; разгоряченный приливомъ крови мозгъ жегъ ему черепъ, какъ расплавленный свинецъ; въ его душѣ царилъ невообозримый хаосъ, въ которомъ, непрерывно смѣняясь, проносились, какъ тѣни, разные образы, обдававшіе его холодомъ ядовитаго смѣха. Жизнь со всѣми ея благами была для него утрачена; всѣ связи между нимъ и остальнымъ міромъ были порваны. Проклятіе, эта неумолимая жестокая кара, заклеймило его печатью Канна и онъ во вѣки не могъ ее стереть съ себя, вмѣстѣ съ нею долженъ былъ лечь въ могилу и предстать на судъ Божій.
   Димитрій съ каждымъ днемъ все больше и больше убѣждался въ ненависти къ нему со стороны населенія Лехайны; онъ часто слышалъ, какими ругательствами сопровождали его имя, какъ его поносили и горечь наполнила до краевъ его душу. Къ тому-же ему пришло на мысль, что если все это еще можно вытерпѣть, то какъ вынести то, что ожидаетъ его послѣ смерти?
   И онъ теперь нерѣдко задумывался о будущей жизни, о томъ, какая участь постигнетъ за гробомъ его душу и тѣло. Конечно, нить его существованія должна будетъ рано или поздно оборваться и тогда, гдѣ его ни похоронятъ,-- бросятъ-ли его трупъ куда-нибудь въ яму, зароютъ-ли его глубоко въ землю, нагромоздивъ на него цѣлую гору,-- на другой-же день могила раскроется отъ края до края, вѣтеръ развѣетъ всю насыпь и его тѣло будетъ извергнуто вонъ. Земля, заботливо и любовно скрывающая въ своихъ нѣдрахъ всѣхъ мертвецовъ, не принимаетъ праха проклятаго; она преслѣдуетъ и гонитъ его, какъ живого, точно боится, что частицы ея оскверняются прикосновеніемъ къ нему и что она запятнаетъ свою добрую славу. Но это еще не все; тѣло, какому-бы поруганію оно ни подвергалось, въ концѣ-концовъ обратится въ ничто, а вотъ душа, неразрушимая и безсмертная, будетъ непрестанно мучиться въ аду. Она будетъ кипѣть въ большихъ котлахъ, наполненныхъ черной смолой, котлахъ, подобныхъ тому, стоя на которомъ священникъ провозгласилъ анаѳему; потомъ ее принудятъ ходить по раскаленнымъ до-бѣла прутьямъ и, наконецъ, низвергнутъ въ мракъ преисподней, гдѣ она закоченѣетъ въ необозримомъ ледяномъ озерѣ. Она будетъ страдать неутомимой жаждой и ненасытнымъ голодомъ, но ничто не принесетъ ей облегченія. Бурливое шумное клокотанье смолы ошеломитъ, ее, богохульныя рѣчи и адскій хохотъ демоновъ заставятъ ее трепетать, стоны и вопли грѣшниковъ поразятъ ее ужасомъ, ее будетъ опалять жаркій пламень огня и въ невыразимой мукѣ она будетъ задыхаться отъ смраднаго чернаго дыма. И такъ будетъ идти вѣчно, до скончанія временъ.
   -- Одно и то же, всегда одно и то же,-- бормоталъ Димитрій въ приливѣ отчаянія.
   Ему все это было извѣстно изъ его любимой книжки "Путь къ спасенію", составлявшей его обыкновенное чтеніе, а также по наслышкѣ. До него часто доходили слухи, что въ окрестныхъ деревняхъ земля извергала вонъ покойниковъ, и священники неминуемо признавали въ нихъ людей, преданныхъ при жизни церковному проклятію. Крестьяне вырывали тогда болѣе глубокую могилу, но земля вторично выбрасывала мертвеца изъ своихъ нѣдръ, и эта упорная борьба между нимъ и землею продолжалась до тѣхъ поръ, пока у него не находились богатые и добрые родственники, которые, заплативъ крупную сумму, добивались того, что надъ его могилой прочитывалось отпущеніе. Тогда земля примирялась съ нимъ и по истеченіи трехъ субботъ трупъ предавался разложенію.
   Но развѣ найдется кто, думалось Димитрію, чтобы сдѣлать то же самое для него? Если теперь, когда онъ могъ бы отплатить за благодѣяніе, ни одна душа не хочетъ ему помочь, то кто же пожалѣетъ его, мертваго?
   -- Никто, никто не дастъ за меня ни гроша.-- скорбно отдавалось во всемъ его существѣ.
   Димитрій съ каждымъ днемъ все больше и больше опускался; онъ сталъ положительно неузнаваемымъ. Глаза у него ввалились; черты лица отъ постоянной душевной муки вытянулись и потемнѣли, придавъ ему угрюмый, жесткій видъ; его всклокоченные волосы и борода, сдѣлавшіеся грязными отъ того, что онъ колотился головой объ стѣну, придавали ему сходство съ преступникомъ, только что выпущеннымъ изъ тюрьмы.
   Скоро и голодъ заявилъ ему о себѣ. Немного денегъ, полученныхъ имъ за работу, ушли почти цѣликомъ на пропитаніе, про черный же день у него ничего не было накоплено. Онъ попросилъ старуху сосѣдку побывать у двухъ -- трехъ землевладѣльцевъ, не расплатившихся съ нимъ сполна, но тѣ, принявъ ее очень нелюбезно, отослали ни съ чѣмъ.
   Разъ, когда нужда особенно дала ему себя знать, онъ рѣшилъ пойти къ рынку искать работы. Приближалась весна, пашни у всѣхъ перекапывались, и потому на рабочихъ былъ большой спросъ.
   -- Они увидятъ, что со мной сдѣлалось и почувствуютъ ко мнѣ состраданіе,-- думалось ему.
   И, захвативъ съ собой заступъ, онъ отправился на рынокъ. Тамъ онъ долго простоялъ, прислонясь къ столбу, точно осужденный, но никто его не подрядилъ. Друзья, ѣвшіе его хлѣбъ -- соль, землевладѣльцы, знавшіе его за самаго лучшаго добросовѣстнѣйшаго работника, даже купцы прежде всегда оказывавшіе ему довѣріе, всѣ они молча проходили мимо только взглядывая на него украдкой.
   -- Напрасно,-- сказалъ онъ себѣ,-- меня никто не найметъ.
   И онъ вернулся къ себѣ глубоко разочарованный.
   Вечеромъ онъ вышелъ опять, чтобы купить масла для лампады, висѣвшей у него передъ образомъ. Отверженный всѣми, онъ рѣшилъ жить совершеннымъ отшельникомъ, всецѣло посвятивъ себя молитвѣ. Онъ избралъ Пресвятую Дѣву, Скорбящую Матерь Божію, въ свидѣтельницы своей необъятной печали и ни на кого больше, кромѣ Нея, не надѣялся. Чтобы Ее не прогнѣвать, онъ былъ готовъ претерпѣть всевозможныя лишенія, только бы передъ Ея иконой теплилась неугасаемая лампада, а по праздникамъ горѣла восковая свѣча изъ желтаго воска.
   Когда онъ возвращался назадъ, на улицѣ, несмотря на холодъ и грязь, рѣзвились и играли босоногіе, одѣтые въ какую-то рвань, ребятишки; щеки у нихъ были розовыя, отъ нихъ такъ и вѣяло здоровьемъ.
   Вдругъ они замѣтили Димитрія и узнали его, хотя онъ закутался въ плащъ и закрылъ лицо капюшономъ, накинутымъ на голову.
   -- Проклятый, проклятый!-- закричали они хоромъ.
   Окруживъ его, они все-таки держались отъ него въ отдаленіи, но затѣмъ, ободренные его безотвѣтнымъ страдальческимъ видомъ, подступили къ нему ближе, начали на него плевать и забрасывать его комками грязи. А одинъ, посмѣлѣе, подкрался къ нему сзади и такъ толкнулъ подъ локоть, что вышибъ у него изъ рукъ бутылку съ масломъ.
   -- Ахъ, ты бѣсенокъ!-- разсердился Димитрій и ударилъ мальчугана по спинѣ своей камышевой тростью. Тогда ребята всѣ заразъ подняли страшный вопль и разбѣжались отъ него въ разныя стороны, точно стадо гусей во время дождя. На эту кутерьму изъ ближайшихъ домовъ повыскочили женщины и, узнавъ причину дѣтскаго крика, стали швырять въ Димитрія камнями и полѣньями дровъ.
   -- Ступай къ чорту, проклятый, провались!
   -- Ты еще всѣхъ насъ погубишь!
   -- Уходи ты отъ насъ, уходи!
   -- Убирайся вонъ, сгинь нечестивецъ, проклятый Богомъ!
   Привлеченные шумомъ, одинъ за другимъ подходили крестьяне и, услышавъ отъ женщинъ въ чемъ дѣло, принимались дѣйствовать съ ними заодно. Мужчины, дѣти и женщины всѣ вмѣстѣ бросали въ него камнями и осыпали его проклятіями, подобно тому, какъ нѣкогда разъяренный іерусалимскій народъ бросалъ камнями въ мученика Стефана. Ихъ ярость не знала больше предѣловъ. Изступленіе ихъ доходило до того что по такому ничтожному поводу они были готовы разорвать его на части въ полной увѣренности, что этимъ только угодятъ Богу.
   Димитрій понялъ, что ему немыслимо дольше оставаться среди фанатически возбужденнаго противъ него населенія. "Гласъ народа -- гласъ Божій". Не нашлось ни одного человѣка, который бы поднялъ свой голосъ въ защиту его. Всѣ были убѣждены въ его виновности и изгоняли его, подобно тому, какъ во время грозы выгоняютъ изъ дома собаку, такъ какъ, по народному повѣрью, ея шерсть обладаетъ свойствомъ притягивать молнію. Окончательно упавъ духомъ, подавленный, уничтоженный злобными криками, онъ, не заходя даже въ свое жилище и точно повинуясь тайнымъ велѣніямъ неотвратимой судьбы, бросился бѣжать по дорогѣ, которая вела за черту мѣстечка. Вслѣдъ ему еще доносились проклятія и угрозы.
   Всю ночь онъ шелъ, куда глаза, глядятъ, и никакія препятствія, попадавшіяся ему на пути, не могли его удержать. Все спуталось въ его потрясенномъ существѣ; его мысль трепетала и билась, какъ крыло на смерть подстрѣленной птицы. Онъ не могъ себѣ уяснить ни того, что съ нимъ произошло, ни того, куда собственно онъ идетъ. Онъ ничего не различалъ вокругъ, кромѣ бѣлѣвшей подъ ногами узкой тропинки, не слышалъ онъ ни жалобнаго плача вѣтра, ударявшаго въ сплошную стѣну придорожнаго тростника, ни пронзительнаго крика совы, залетѣвшей въ кустарникъ, ни волчьяго воя, раздававшагося въ ближнемъ калиновомъ лѣсу.
   Онъ ощущалъ только, какъ сильно колотилось у него въ груди сердце, точно хотѣвшее разрушить всѣ преграды и вырваться на волю.
   Когда забрезжилось утро, онъ очутился у отроговъ горнаго кряжа и былъ внезапно окруженъ стаей неистово лаявшихъ на него овчарокъ. Онъ пришелъ въ себя и сталъ озираться кругомъ.
   -- Куда же это я попалъ?-- въ изумленіи спрашивалъ онъ себя.
   Дѣйствительно, онъ былъ далеко въ сторонѣ отъ Лехайны, въ мѣстности, гдѣ находилось селеніе Калотихонъ, впослѣдствіи снова получившее свое древнее наименованіе Бупразіонъ. Тамъ жили валахскіе пастухи, всѣ поголовно приходившіеся другъ другу свойственниками. На блѣдномъ фонѣ занимавшейся зари обрисовывались, подобно темнымъ массамъ, ихъ раскинутые бокъ-о-бокъ шатры съ примыкавшими къ нимъ овчарнями, остроконечными шалашами для скота и похожими на улья курятниками.
   Пастухи были уже на ногахъ и готовились доить овецъ. Дѣвушки, вооружившись длинными хворостинами, загоняли овецъ каждую отдѣльно въ обнесенныя плетнемъ загороди, гдѣ пастухъ тотчасъ бросался ихъ выдаивать. Валахскія женщины съ открытой высокой грудью прекрасной формы, съ обнаженными до локтя сильными руками, усердно сбивали масло, выходившее изъ восьми отверстій маслобойки въ видѣ густой бѣлоснѣжной пѣны. Дѣти-подростки собирали сухіе сучья и подкидывали ихъ въ два огромныхъ, далеко отбрасывавшихъ свѣтъ костра, тогда какъ совсѣмъ маленькіе ребятишки покоились въ люлькахъ, привѣшанныхъ къ деревьямъ и, открывъ на минуту глаза навстрѣчу переливавшимъ волшебными красками лучамъ утренней зари, снова засыпали, сами себя укачивая.
   -- Эге, отчего это собаки такъ лаютъ?-- вопросительно сказалъ одинъ изъ валаховъ.
   -- Кажись, кто-то идетъ оттуда, не слышишь?
   Молодой валахъ, поднявъ голову, крикнулъ сильнымъ голосомъ:
   -- Гей, добрый человѣкъ, кто ты, эй!
   Но отвѣта не послѣдовало. Димитрій, окруженный собаками, отчаянно отъ нихъ отбивался; его трость давно разлетѣлась на мелкіе куски, и онъ съ ужасомъ ждалъ, что стая его загрызетъ.
   -- Гей ты... странникъ ты что-ли, гей!-- продолжалъ тотъ кричать еще громче.
   Онъ вложилъ въ ротъ два пальца и издалъ короткій, рѣзкій свистъ. Услышавъ знакомый имъ звукъ, собаки перестали лаять, но остались стоять на мѣстахъ, не спуская съ Димитрія своихъ большихъ выпуклыхъ глазъ и готовясь, при малѣйшемъ его движеніи, снова броситься на него.
   -- На, ужъ нѣтъ-ли тамъ какой дичи?
   -- А что, если это волкъ?
   Между валахами поднялась тревога. Необычайное упорство собакъ, которымъ они приписывали особенную прозорливость, заставляло ихъ предполагать, что тутъ дѣло идетъ не о простомъ человѣкѣ, а о ворѣ, забравшемся въ засаду, чтобы выкрасть изъ стада нѣсколько штукъ овецъ или о волкѣ, соблазнившемся возможностью легкой поживы.
   -- Эй, Нассосъ, отправляйся живѣй да посмотри что тамъ такое,-- обратился къ молодому валаху сѣдой, какъ лунь, старикъ Алексѣй, старѣйшій изъ всѣхъ, глаза многочисленной семьи; онъ уже не доилъ овецъ, а только, опираясь на посохъ, переходилъ отъ одного работника къ другому и наблюдалъ за ними.
   Нассосъ немедленно повиновался и, взявъ палку, пошелъ въ направленія къ Димитрію. Онъ мигомъ разогналъ собакъ.
   -- Эй, божій человѣкъ, какъ ты попалъ сюда такую рань? спросилъ онъ Димитрія.
   Онъ подошелъ къ нему ближе, чтобы заглянуть ему въ лицо и вдругъ, къ своему крайнему удивленію, узналъ въ невѣдомомъ пришельцѣ стариннаго друга покойнаго Вангелиса.
   -- Кумъ! Ты-ли это, кумъ!-- произнесъ онъ, глубоко обрадованный, обнимая его.
   -- Я, сынъ мой!-- взволнованно отвѣтилъ Димитрій.
   Онъ съ самаго начала узналъ мѣстность, куда его привелъ случай, но, опасаясь, что валахи отнесутся къ нему враждебно, онъ хотѣлъ было спрятаться, а затѣмъ идти дальше, насколько у него хватитъ силъ, но собаки его увидали. Когда-же онъ замѣтилъ, съ какимъ радушіемъ простеръ къ нему свои объятія Нассосъ, то подумалъ, что тотъ или ничего не знаетъ или щадитъ его изъ состраданія и, чувствуя смертельную усталость, охотно послѣдовалъ за нимъ въ его шатеръ.
   -- Биліо! Биліо!-- весело позвалъ жену Нассосъ.
   -- Ау!
   -- Кумъ пришелъ, или скорѣй съ нимъ здороваться.
   Биліо тотчасъ показалась изъ овечьяго хлѣва; она была одѣта въ пеструю плотно облегавшую ея станъ юбку съ поясомъ изъ бѣлой козьей шерсти, ея голова была обмотана повязкой свѣтло зеленаго цвѣта, на ногахъ были шерстяные чулки и широкіе грубые лапти; въ правой рукѣ она держала длинный посохъ.
   -- Будьте здоровы!-- привѣтствовалъ ее Димитрій по-валахски.
   -- Добро пожаловать, батюшка, будь здоровъ и свѣжъ, какъ вода,-- съ улыбкой возразила ему Биліо и поцѣловала у него руку.
   Биліо была красивая валашка, средняго роста, стройнаго и крѣпкаго сложенія; у нея было круглое лицо и миндалевидные глаза, оттѣненные длинными, густыми рѣсницами. Ея кожа слегка потемнѣла отъ загара, такъ какъ она цѣлый день проводила на воздухѣ: то пасла стадо овецъ, то стирала бѣлье на рѣчкѣ, протекавшей на днѣ большаго оврага; вообще она славилась, какъ хозяйка, не только между своими, но даже въ сосѣднихъ селеніяхъ.
   Между тѣмъ всѣ овцы были выдоены, и пастухи уносили къ себѣ большіе котлы и деревянныя чаши, полные до краевъ теплымъ, лѣнившимся молокомъ.
   Всѣ валахи по очереди входили въ шатеръ массоса и здоровались съ Димитріемъ такъ просто и сердечно, что онъ былъ тронутъ до слезъ. Нассосъ подалъ ему большую чашку съ молокомъ, чтобы онъ могъ проглотить его съ пѣной.
   -- Пей, батюшка, на здоровье, подкрѣпись,-- въ свою очередь упрашивала его Биліо, подавая ему ложку, украшенную рѣзьбой.
   Димитрій, изнемогшій отъ усталости и душевныхъ терзаній, принялся съ наслажденіемъ втягивать въ себя бѣлоснѣжную цѣну парного молока; мало-по-малу, подъ впечатлѣніемъ окружавшей его мирной природы и любовнаго ласковаго пріема, оказаннаго ему валахами, онъ началъ отдыхать душой. Его сердце, измученное пыткой послѣднихъ дней, забилось спокойнѣе, правильнѣе, такъ-какъ онъ обрѣлъ другія сердца, не воздвигавшія на него гоненій. Нервное потрясеніе постепенно въ немъ улеглось, вѣки отяжелѣли, его стало клонить ко сну, и онъ улегся подъ открытымъ небомъ на разостланномъ плащѣ и положивъ голову на большой камень.
   Радостное блеяніе маленькихъ ягнятъ, выпущенныхъ на свободу изъ хлѣвовъ, куда ихъ запираютъ на ночь отдѣльно отъ матерей, чтобы они не могли ихъ сосать, веселый смѣхъ дѣтей, пѣвучій говоръ чернаго дрозда, этого перваго предвозвѣстника утра, сладкіе звуки свирѣли -- все это мягкой, нѣжной волной доходило до его слуха, объятаго дремотой, и незамѣтно его убаюкивало.
  

V.

   Прошло уже два дня, какъ Димитрій поселился у Нассоса съ Биліо, а они относились къ нему все съ той-же неподдѣльной любовью, съ какой его къ себѣ приняли. Они, какъ съ роднымъ, раздѣляли съ нимъ пищу и кровъ; ту самую дружбу, которую раньше питалъ къ нему старый Вангелисъ, возымѣли къ нему дочь и зять этого послѣдняго. Характеръ валаховъ съ ихъ прямотой и простосердечіемъ таковъ, что они и чувства считаютъ преемственными наравнѣ съ шатромъ и стадомъ овецъ. Узы дружбы они наслѣдуютъ отъ своихъ отцовъ и часто онѣ становятся для нихъ даже прочнѣе, чѣмъ узы родства.
   Старый Вангелисъ никогда, ни однимъ словомъ не проговорился своей дочери или ея мужу о благодѣяніи, оказанномъ ему Димитріемъ. Они сами привязались къ нему, такъ какъ со дня ихъ свадьбы онъ приходилъ къ нимъ каждый праздникъ и оставался у нихъ отъ одного утра до другого. Цѣлый день они проводили вмѣстѣ, какъ одна дружная семья. Старикъ Вангелисъ закалывалъ ягненка, Нассосъ его свѣжевалъ, Биліо приготовляла изъ него жаркое, а Димитрій заботился о томъ, чтобы былъ накрытъ столъ. Часто, окончивъ свою скромную трапезу, они въ веселіи сердца затягивали хоромъ пасхальную пѣсню, такъ вѣрно и трогательно изображающую жизнь бѣдняка -- валаха. Только передъ самой смертью старый Вангелисъ сказалъ своимъ про Димитрія:
   -- Димитрій мнѣ братъ.
   И больше ничего. Но и этого было достаточно, чтобы онъ заступилъ имъ мѣсто отца.
   Оттого и теперь ни Нассосъ, ни Биліо не разспрашивали его о причинѣ, заставившей его покинуть свой домъ и такъ долго гостить у нихъ. Димитрій съ первыхъ-же дней пребыванія съ ними ощутилъ всю отраду спокойствія. Внутри ихъ жилища онъ видѣлъ счастье и нѣжную любовь, плодъ которой толстый краснощекій бутузъ Митросъ составлялъ для всѣхъ утѣху. Этой любовью скрашивалась вся скудость ихъ обстановки и Димитрій, сознававшій, что счастье молодой четы создано его руками, минутами гордился этимъ и былъ готовъ нести безъ ропота ниспосланную на него кару. Внѣ пріютившаго его шатра, его поражала чистота нравовъ валахскихъ пастуховъ, непритворность ихъ дружбы и ихъ горячая вѣра въ Бога. Онъ видѣлъ, какой миръ царитъ въ ихъ семьяхъ, и переживалъ въ этомъ бѣдномъ пастушескомъ селеньѣ, далеко отъ людской зависти, злобы и насмѣшки,-- часы истиннаго тихаго счастья.
   Когда валахи расходились по разнымъ направленіямъ со своими стадами, Димитрій оставался съ женщинами, слушалъ ихъ разсказы, бесѣдовалъ съ ними о погодѣ и овцахъ или разсуждалъ съ Биліо о шерсти и другихъ хозяйственныхъ заботахъ, при чемъ, обыкновенно, носилъ и укачивалъ ея малютку -- сына.
   Но съ теченіемъ времени и эта жизнь перестала дѣйствовать на него благотворно. Ничто изъ того, что его окружало:-- ни смѣющаяся природа, ни свѣтлыя воды всюду протекавшихъ ручейковъ, ни забавные прыжки ягнятъ, ни мелодичное пѣніе свирѣли,-- не имѣло больше для него обаянія, не находило больше въ его душѣ радостнаго отклика. Въ его воображеніи снова стали съ неутомимой послѣдовательностью развертываться картины будущаго, заставлявшія его холодѣть отъ ужаса. Лихорадка медленно, но вѣрно пожирала его тѣло, какъ пламя пожираетъ свѣчу, подтачивая его силы и безслѣдно унося здоровье. Щемящая тоска грызла его сердце, мрачныя думы о будущемъ держали его нервы въ постоянномъ истощавшемъ его возбужденіи. Что было изъ того, что онъ пока нашелъ себѣ пріютъ подъ дружеской кровлей? Все и навсегда было для него потеряно: доброе имя, уваженіе, заслуженное имъ примѣрной жизнью, безмятежное прошлое, душевное спокойствіе и даже -- загробное бытіе.
   -- Ничего, і^ічего они мнѣ не оставили,-- наболѣвшимъ стономъ вырывалось у него.
   Димитрій подумывалъ о томъ, какъ-бы спросить у Нассоса обратно триста драхмъ и такимъ образомъ снова все вернуть. Но каждый разъ его останавливала мысль, что у того не больше восемнадцати штукъ овецъ, а денегъ ни гроша.
   У валаховъ только три раза въ годъ бываютъ деньги, когда они продаютъ сыръ, шерсть и овецъ. Тогда они, живо уплативъ долги, закупаютъ все необходимое для обихода и попрежнему остаются съ пастушьей палкой въ рукахъ, женой и дѣтьми въ шатрѣ и овцами, этимъ источникомъ ихъ благосостоянія.
   Такъ Димитрій и промолчалъ, еще сильнѣе упавъ духомъ.
   Между тѣмъ подошла послѣдняя седмица великаго поста. Въ среду Биліо вмѣстѣ съ другими женщинами красила яйца, которыя онѣ потомъ прятали въ корзины и загадывали: кому изъ нихъ достанется красное -- той удастся скорѣе всѣхъ сбыть съ рукъ своихъ овецъ. Страстная пятница -- день ликованія для валаховъ; они поднимаются тогда съ зарей и весь день проводятъ въ Лехайнѣ, гдѣ выставляютъ своихъ овецъ для продажи на самыхъ бойкихъ мѣстахъ. Этотъ день имѣетъ для нихъ такое-же значеніе, какъ августъ для винодѣловъ. Ихъ пояса раздуваются отъ денегъ и, согласно установившейся между ними поговоркѣ, они идутъ тогда къ своимъ заимодавцамъ и, принявъ спѣсивый, важный видъ, требуютъ онъ нихъ свои расписки.
   У Нассоса въ тотъ годъ было мало ягнятъ, такъ какъ піявки произвели зимой большія опустошенія въ его стадѣ. Все-таки и онъ оправился съ остальными, захвативъ съ собой жену, чтобы купить съ ней вмѣстѣ масла для лампадъ и всего, что имъ было нужно для самихъ себя и для хозяйства.
   -- А ты, батюшка, пойдешь съ нами?-- спросилъ его Нассосъ.
   -- Нѣтъ, мои милые, я останусь. Прощайте.
   -- Заглядывай почаще къ овцамъ, въ хлѣвъ,-- промолвила смѣясь Биліо.
   Димитрій цѣлый день провелъ въ сильной, мучительной тревогѣ. Ему казалось невозможнымъ, чтобы валахи не узнали въ Лехайнѣ обо всемъ случившемся съ нимъ и о томъ, что къ этому могло быть присочинено, такъ-какъ сплетни въ маленькихъ мѣстечкахъ растутъ и раздуваются съ каждымъ днемъ все больше, пока не дѣлаются, наконецъ, похожими на знаменитыя исторіи Мюнхгаузена. Димитрій хорошо зналъ тѣхъ, съ кѣмъ ему пришлось жить въ теченіе столькихъ лѣтъ. Любители позлословить, они всегда были рады подхватить какой нибудь слухъ и разнести его повсюду, лишь-бы только подорвать добрую славу сосѣда. Ограниченность и скученность населенія, отсутствіе всякихъ новостей, дававшихъ пищу ихъ уму,-- все это поневолѣ заставляло ихъ выбирать предметомъ своихъ бѣсѣдъ кого-нибудь изъ своей-же среды и вотъ, коротая свои досуги въ кофейняхъ и трактирахъ они, бывало, примутся за кого-нибудь и безъ стѣсненія начнутъ промывать ему косточки, а потомъ, бросивъ его, какъ выжатый лимонъ, перейдутъ къ другому, къ третьему, все больше входя во вкусъ злословія, усердно копаясь въ личной и семейной жизни того, кто въ данную минуту имѣлъ несчастіе попасть имъ на зубокъ.
   Такимъ образомъ едва-ли можно было отъ нихъ ожидать, что они пощадятъ Димитрія въ его горѣ и откажутъ себѣ въ удовольствіи пройтись на его счетъ. Навѣрное и на рынкѣ, и въ харчевняхъ будутъ говорить о немъ, такъ что Нассосъ и Биліо неминуемо узнаютъ обо всемъ и тогда ему нельзя будетъ дольше у нихъ оставаться.
   -- Скоро придется мнѣ и отсюда уйти,-- скорбѣлъ онъ,
   Эта мысль не давала ему покоя цѣлый день. Къ вечеру валахи въ самомъ веселомъ настроеніи порознь и вмѣстѣ стали возвращаться домой, ягнятъ у нихъ было мало, за то пояса были туго набиты деньгами. Одни изъ нихъ, бывшіе немножко подъ хмѣлькомъ, громко и радостно выражали свое ликованіе и наигрывали на свирѣляхъ. За ними плелись женщины, тащившія покупки, а нѣкоторыя изъ нихъ еще въ придачу къ нимъ своихъ дѣтей. Какъ только Димитрій различилъ въ толпѣ Нассоса и Биліо, онъ робко, точно преступникъ въ своего судью, вглядѣлся въ нихъ; ихъ лица сіяли довольствомъ, но сквозь него пробивалась едва уловимая черта досады и легкаго недоумѣнія.
   "На, змѣи запустили въ меня свое жало",-- подумалъ онъ, почувствовавъ, какъ у него оборвалось сердце.
   Вечеромъ, когда всѣ улеглись спать, ему довелось узнать всю правду.
   -- Да, какъ я говорилъ тебѣ, милая,-- шепталъ Нассосъ женѣ.-- Онъ укралъ, сказываютъ они.
   -- И тогда они его прогнали?
   -- Да, но раньше предали анаѳемѣ съ черными факелами въ рукахъ и осыпали его проклятіями.
   -- По этому онъ и пришелъ сюда?
   -- По этому, что-жъ теперь намъ дѣлать?
   -- Во всякомъ случаѣ мы не можемъ также прогнать его отъ себя.
   -- Прогнать -- конечно нѣтъ, Боже упаси, но...
   Димитрій все слышалъ и его бросало то въ холодъ, то въ жаръ. Всю ночь напролетъ онъ не могъ сомкнуть глазъ, а утромъ его трясла такая лихорадка, что если бы онъ тотчасъ хотѣлъ покинуть своихъ гостепріимныхъ хозяевъ, раньше, чѣмъ они могли дать ему замѣтить свое неудовольствіе, то не былъ-бы въ состояніи подняться со своего ложа. Только вечеромъ онъ всталъ съ трудомъ и вышелъ посидѣть на воздухѣ.
   Ягнята, заколотые по случаю Пасхи, съ жиромъ бѣлымъ, какъ снѣгъ, висѣли у входовъ въ шатры и были совсѣмъ приготовлены для того, чтобы быть насаженными на вертелъ. Нѣсколько валаховъ обстругивали вырѣзанныя изъ дикаго оливковаго дерева толстыя палки, долженствовавшія изображать собой вертелъ. Женщины всѣ были въ большихъ хлопотахъ; однѣ изъ нихъ мыли противни, надъ которыми должны были жариться ягнята, другія дѣлали сырники или, затопивъ маленькія печки, мѣсили темное, но чрезвычайно вкусное тѣсто для хлѣбовъ изъ ячменя и маиса.
   Дѣти-подростки, еще на разсвѣтѣ ушедшіе въ луга, возвращались теперь съ большими охапками свѣже скошенной травы для подстилки овцамъ. Дѣвушки-валашки, стройныя, съ нѣжно-розовымъ цвѣтомъ лица, шли съ рѣки, неся на головахъ кувшины съ студеной водой.
   -- Что скажешь, батюшка, развѣ не хорошъ нашъ ягненокъ?-- спросилъ Нассосъ Димитрія, съ гордостью указывая чуть не на самаго жирнаго изо всѣхъ ягнятъ.
   -- Хорошъ, сынъ мой, и очень лакомъ съ виду; пошли вамъ Богъ свое благословленіе.
   Мало-по-малу спустились вечернія сумерки. Каждый изъ валаховъ подоилъ своихъ овецъ, вылилъ молоко въ большой котелъ и, продѣвъ сквозь его ушки надежный шестъ, оба конца котораго были укрѣплены на воткнутыхъ въ землю подпоркахъ, оставилъ молоко въ прохладѣ ночи. Затѣмъ они всѣ разошлись по своимъ жилищамъ и растянулись на служившихъ имъ постелями шерстяныхъ одѣялахъ, чтобы хотя немного вздремнуть до наступленія пасхальнаго торжества.
   Димитрій послѣдовалъ ихъ примѣру; но заснуть и подкрѣпить свои силы ему никакъ не удалось: онъ весь горѣлъ въ лихорадочномъ жару. Упорныя думы о его проступкѣ и о томъ, что онъ сталъ извѣстенъ Нассосу и Биліо, единственнымъ людямъ, оказывавшимъ ему расположеніе, поддерживали возбужденную въ немъ лихорадкой безсонницу. Онъ то поднимался съ постели, то. снова въ изнеможеніи падалъ на нее; разъ десять наполнялъ онъ маленькую деревянную кружку свѣжей водой изъ большого чана и залпомъ выпивалъ ее; его мучила такая жажда, для утоленія которой, казалось, было мало цѣлой рѣки, а тутъ ему еще мнилось, что онъ слышитъ ея шумъ и видитъ прозрачныя кристальныя струи безчисленныхъ ручейковъ. Во рту онъ ощущалъ горечь, языкъ у него былъ совсѣмъ сухой. Борясь такимъ образомъ съ лихорадкой, онъ провелъ ночь до тѣхъ поръ, пока не пришло время вставать.
   -- Кумъ, а кумъ!-- звалъ его Нассосъ, слегка дергая за ногу.
   -- Что тебѣ?
   -- Вставай, пойдемъ встрѣчать праздникъ.
   Когда они вышли изъ шатра, то вся долина съ окружавшими ее горными скатами звучала отъ смутнаго гула людскихъ голосовъ.
   Всѣ валахи изъ сосѣднихъ селеній собрались сюда, одѣтые по праздничному, со свѣчами въ рукахъ и ждали наступленія великаго праздника.
  

VI.

   Мѣстность эта, сплошь состоящая изъ горъ, холмовъ и небольшихъ долинъ, обильныхъ водой и растительностью, занимаетъ южную часть города Бупразіонъ. Валахи избрали ее своимъ излюбленнымъ мѣстопребываніемъ и основались тамъ, одни въ небольшихъ поселкахъ, какъ Бакаянейка и Витинейка, другіе отдѣльными семьями, а третьи утвердились въ маленькихъ деревенькахъ, изъ которыхъ нѣкоторыя насчитывали не больше десятка дворовъ.
   Въ долины валахи спускаются только на зимнее время. Съ апрѣля они со своими семьями и стадами перекочевываютъ въ горы, гдѣ проводятъ все лѣто. На всемъ протяженіи занимаемой ими мѣстности не имѣется ни одной церкви, за исключеніемъ крохотной, какъ часовня, церковки въ одной изъ расположенныхъ по высотамъ деревень. Но эти деревушки не въ состояніи платить жалованье священнику, такъ-какъ ихъ обитатели большею частью состоятъ изъ дровосѣковъ и угольщиковъ и до того бѣдны, что съ трудомъ достаютъ себѣ на скудное пропитаніе и на еще болѣе скудную одежонку. Но, чтобы имъ совсѣмъ не забыть Бога, они сообща устроили складчину и пригласили священника, принявшаго на себя обязательство каждый праздникъ по очереди служить въ одной изъ окрестныхъ деревень. Также валахи близлежавшихъ селеній внесли на это свою лепту, такъ что когда священникъ служилъ гдѣ-либо обѣдню, то тамъ могъ присутствовать каждый, кто хотѣлъ.
   Но праздникъ Воскресенія Христова долженъ праздноваться непремѣнно всѣми вмѣстѣ, такъ какъ всѣ хотятъ принять участіе въ встрѣчѣ, этого праздника праздниковъ и торжества изъ торжествъ. Поэтому, чтобы не отдавать предпочтенія одному мѣсту передъ другимъ и не вызвать этимъ жалобъ и ропота, рѣшено было пасхальную заутреню служить подъ открытымъ небомъ, на фонѣ необъятнаго горизонта.
   Ожидавшійся всѣми часъ уже приближался. Утренняя звѣзда, сверкая, взошла надъ высотами, точно предвозвѣстница христіанской вѣры, дающей людямъ истинный свѣтъ. Валахи съ женами и дѣтьми стояли около своихъ шатровъ. Крестьяне окрестъ лежащихъ деревень, какъ юноши, такъ и убѣленные сѣдинами старцы, взобрались на пологій горный скатъ. Дѣти и женщины, старыя и молодыя, остававшіяся внизу, въ долинѣ, устремили глаза на востокъ, гдѣ, какъ онѣ знали, на окутанной тьмою вершинѣ высокаго холма, долженъ будетъ появиться священникъ, съ горящимъ факеломъ въ рукѣ, чтобы провозгласить великую вѣсть о Воскресеніи Христовомъ. Яркое пламя разложенныхъ на боковыхъ высотахъ громадныхъ костровъ бросало нѣжный розовый отсвѣтъ на лица женщинъ, на ихъ свѣтлыя праздничныя одежды и отразилось въ ихъ серебряныхъ украшеніяхъ. У нихъ всѣхъ нетерпѣливо бились сердца въ ожиданіи великаго священнаго мгновенія. Каждую звѣзду, появлявшуюся надъ холмомъ, онѣ принимали за факелъ священника и тотчасъ одна или двѣ изъ нихъ радостно вскрикивали:
   -- Вотъ онъ, вотъ онъ!
   -- Ну да гдѣ-же?
   -- Протри себѣ глаза, тогда и увидишь.
   Смѣясь и дразня другъ друга, онѣ вели между собой оживленный разговоръ или слушали разсказы старухъ о давно-минувшихъ временахъ.
   -- Вотъ онъ, вотъ онъ! Да вотъ-же онъ!-- внезапно крикнулъ чей-то полный ликованія голосъ.
   Дѣйствительно, на востокѣ показался свѣтъ факела, колебавшійся отъ порывовъ налетавшаго вѣтра. Но вотъ свѣтъ окрѣпъ, побѣдоносно прорѣзалъ темноту и все вокругъ озарилъ своимъ отраднымъ, яркимъ сіяніемъ, служа какъ-бы изображеніемъ христіанства, нѣкогда разсѣявшаго тьму невѣжества и варварства. По тому направленію обратили свои взоры и навострили уши крестьяне и валахи, когда вдругъ раздалось:
   -- Христосъ воскресе!
   Звучно и выразительно пронесся этотъ возгласъ надъ долиной и, отпрянувъ отъ скатовъ горъ, нашелъ откликъ въ сердцахъ собравшихся слушателей, вызвавъ въ нихъ восторженное умиленіе и чувство блаженства, подобное тому, какое испытываетъ мать при первомъ звукѣ голоса своего первенца.
   -- Христосъ воскресе!
   Еще громче прозвучалъ голосъ. Валахи и крестьяне наклонили головы и стали креститься. Вся мѣстность походила въ эту минуту на обширный храмъ, въ которомъ славилось величіе Божіе.
   -- Христосъ воскресе, да слышатъ всѣ!
   Раздался въ третій разъ голосъ. Въ то-же время рядомъ со свѣтомъ факела блеснулъ огонекъ, прогремѣлъ выстрѣлъ и надъ долиной нависло легкое облачко удушливаго пороховаго дыма. Священникъ, возвѣстивъ о Воскресеніи Христовомъ, вмѣстѣ съ тѣмъ давалъ сигналъ къ изъявленію всеобщаго ликованія и къ стрѣльбѣ изъ ружей.
   Внезапно вся долина огласилась безъ умолку трещавшей ружейной пальбой, какъ будто ея жители отбивались отъ неожиданно напавшаго на нихъ непріятеля; огонь, вспыхивавшій и потухавшій съ быстротой молніи, на мигъ выхватывалъ изъ мрака деревья и шатры, овецъ и ихъ загоны. Валахи съ необузданной радостью передавали другъ другу благую вѣсть о воскресеніи:
   -- Христосъ воскресе, братья!
   -- Во истину воскресе!... Во истину воскресе!
   -- Онъ живъ и царствуетъ надъ нами, дорогіе братья! Онъ живъ и царствуетъ!
  

VII.

   Множество огоньковъ весело замелькало по всѣмъ направленіямъ; число ихъ все увеличивалось, такъ какъ каждый хотѣлъ имѣть освященный огонь, добытый отъ факела священника. Въ короткое время всѣ горные склоны засверкали маленькими огоньками, словно брильянтами. Въ селеніи все еще шла трескотня ружей и пистолетовъ, оправленныхъ въ серебро, нули которыхъ со свистомъ скрещивались въ воздухѣ. Овцы блеяли и испуганно метались въ своихъ хлѣвахъ, собаки выли, а лошади ржали,-- однимъ словомъ, стоялъ страшный невообразимый шумъ.
   Тотъ холмъ, откуда пролился первый свѣтъ, теперь весь сверху до низу горѣлъ огнями. Нѣсколько десятковъ крестьянъ и валаховъ стояли тамъ съ обнаженными головами, съ зажженными факелами въ рукахъ, окруживъ священника и съ благоговѣніемъ слушая пѣніе "Христосъ воскресе". Всѣ остальные разбрелись по своимъ хижинамъ и шатрамъ, чтобы приняться скорѣй со своими домочадцами за приготовленныя пасхальныя явства.
   -- Кумъ! эй, кумъ! Пойдемъ садиться за столъ!-- звалъ Нассосъ Димитрія, подходя къ своему шатру и думая найти его тамъ. Но его тамъ не было. Нассосъ обошелъ кругомъ, кликалъ его безъ перерыва, свисталъ, разспрашивалъ о немъ у сосѣдей,-- но Димитрія все-таки не оказывалось.
   -- Онъ ушелъ,-- сказалъ онъ Биліо, вернувшись со своихъ поисковъ.
   Они молча поглядѣли другъ на друга.
   -- Помилуй его Господи!-- проговорила наконецъ Биліо и слезы навернулись на ея глазахъ.
   А Димитрій въ то время былъ уже далеко отъ нихъ. Какъ только онъ убѣдился, что Нассосу и Биліо извѣстно о тяготѣющемъ надъ нимъ проклятіи, у него созрѣло рѣшеніе ихъ покинуть. Онъ зналъ, что какъ-бы они его ни любили, а пребываніе его у нихъ неминуемо должно внушать имъ страхъ, такъ какъ Богъ караетъ не только преданнаго проклятію, но и всѣхъ тѣхъ, кто ему благодѣтельствуетъ, подобно тому, какъ законъ наравнѣ съ воромъ преслѣдуетъ и укрывателей.
   И, выбравъ удобную минуту, когда за нимъ никто не наблюдалъ, онъ незамѣтно отошелъ въ сторону и бросился бѣжать, точно кто гнался за нимъ по пятамъ. Громкіе ликованія и огни, вся свѣтлая радость этой святой ночи не находили доступа къ его сердцу, словно сжатому чьей-то гигантской желѣзной рукой.
   Послѣ того, какъ люди его отвергли и церковь изгнала его изъ своего лона, Димитрій почувствовалъ, какъ въ его душѣ постепенно зарождалась ненависть ко всему. Въ своемъ безуміи и сознаніи того, что онъ уничтоженъ, убитъ, онъ не хотѣлъ больше вѣрить даже въ то, что Христосъ воскресъ, такъ какъ ему самому не суждено было не только, подобно другимъ христіанамъ, воскреснуть изъ мертвыхъ, но онъ не могъ надѣяться даже на мирную кончину. Обуреваемый этими мыслями, онъ долго шелъ въ темнотѣ наудачу, пока утренняя заря не застала его на большой возвышенности, около часовни св. Георгія. Позади часовни, у самой ея стѣны, онъ замѣтилъ свѣжую насыпь могилы, на ней не было ни могильной плиты, ни креста съ именемъ; ее не укрывали своей тѣнью ни ива, ни кипарисъ -- эти неизмѣнные символы печали и смерти. Только глиняный сосудъ, да и тотъ полуразбитый, обозначалъ мѣсто, гдѣ покоилась голова умершаго; рядомъ съ черепками были разбросаны потухшіе уголья и перегорѣвшій ладанъ.
   Димитрій робко приблизился къ могилѣ, точно боясь, что изъ нея поднимется мертвецъ, чтобы его прогнать; онъ всталъ на колѣни и благоговѣйно припалъ съ поцѣлуемъ къ землѣ.
   -- Упокой, Господи, твою душу, братъ,-- промолвилъ онъ тихо.
   И онъ окинулъ могилу взглядомъ, полнымъ умиленія и участія, искренно завидуя тому, кто былъ въ ней схороненъ далеко отъ людского горя. Слезы неудержимо потекли у него по щекамъ, такъ какъ яснѣе чѣмъ когда-либо онъ понялъ, какую вопіющую несправедливость совершила церковь относительно его души. Смиреніе въ немъ уступило мѣсто тяжелымъ страданіямъ и боли, разрывавшей на части его сердце, и потому не было ничего необычайнаго въ томъ, что онъ, раньше не дерзавшій даже думать о церковныхъ постановленіяхъ изъ боязни грѣха, теперь возроптавъ осуждалъ ихъ и находилъ жестокими. Ножъ вонзился ему въ самую душу, и ничто больше его не страшило. У каждаго человѣка, пока онъ живъ, три прибѣжища: люди, среди которыхъ онъ проводитъ свой вѣкъ, земля, куда его кладутъ послѣ смерти и небо, куда устремляется его душа, освобожденная отъ земныхъ оковъ. Но и люди, и земля, и небо отвергаютъ того, на кого церковь наложила свое проклятіе. Ему суждено скитаться всю жизнь. Такъ и Димитрій, подобно вѣчному жиду, не находилъ себѣ мѣста, гдѣ могъ-бы успокоиться. Жизнь дѣлалась ему противной и все-таки онъ пугался смерти, какъ дитя пугается оскалившей зубы страшной образины.
   Димитрій долго сидѣлъ надъ могилой, погруженный въ глубокую думу и плакалъ. Онъ цѣловалъ свѣже разрыхленную землю, орошалъ ее слезами и что-то шепталъ про себя, точно молилъ ее также ему дать желанный покой.
   Но вскорѣ онъ почувствовалъ сильную жажду и всталъ, чтобы идти посмотрѣть, нѣтъ-ли по близости воды. Онъ такъ ослабѣлъ, что еле держался на ногахъ. Голова у него была тяжела, въ ушахъ стоялъ сильный звонъ, глаза глядѣли неподвижно, помутившимся взоромъ. Съ большимъ трудомъ ему удалось спуститься внизъ, въ роскошную долину Васта.
   Здѣсь, посреди высокихъ травъ и цвѣтовъ, подъ сквозной изумрудной тѣнью плакучихъ изъ, мирно струились чистыя, какъ слеза, воды маленькой рѣчки. Высокіе платаны и разросшіеся на привольѣ серебристые тополи протягивали свои вѣтви далеко за ограду часовни св. Георгія, ограду, всю окаймленную цѣпью лимонныхъ, персиковыхъ, фиговыхъ и узколистныхъ миндальныхъ деревьевъ.
   Весь скатъ горы былъ одѣтъ пестрой зеленью деревьевъ и кустовъ, осыпанныхъ цвѣтами; на ихъ фонѣ прихотливо переплетались гирляндами виноградныя лозы и побѣги плюща, образуя легкую колебавшуюся отъ вѣтра завѣсу, за которой, мнилось, нашли себѣ пріютъ нимфы долины.
  

VIII.

   Тамъ и сямъ ярко алѣли большіе цвѣты олеандровъ рядомъ съ бѣлоснѣжными лепестками мирты и пышной зеленью тутовыхъ деревьевъ. У самой подошвы горнаго ската струя студеной, прозрачной, какъ кристалъ, родниковой воды съ тихимъ плескомъ падала въ небольшой мраморный бассейнъ. Дальше, по пригоркамъ, бродили стада овецъ и козъ, подъ охраной мальчиковъ-пастуховъ и ихъ собакъ. На западѣ, тамъ, гдѣ долина кончалась, темной волнообразной линіей тянулись холмы, а въ просвѣтахъ между ними то выступала темная зелень виноградниковъ съ бѣлѣвшими около нихъ домиками сторожей, то синѣло и сіяло голубымъ блескомъ Іоническое море, а надъ нимъ, въ дали, вся словно окутанная нѣжной лиловатой дымкой, едва-едва намѣчалась причудливая вершина исполинскаго Айноса въ Кефалоніи.
   Между тѣмъ солнце поднялось уже высоко и подъ его лучами высыхала ночная роса; въ воздухѣ носились волны благоуханій проснувшихся цвѣтовъ. Соловьи, дрозды и много другихъ невѣдомыхъ птичекъ пѣли -- разливались на всѣ лады, точно имъ хмѣлемъ бросилась въ голову вся несказанная прелесть этого утра. Подъ ногами, въ травѣ, стрекоталъ и звенѣлъ цѣлый міръ насѣкомыхъ, словно опьянѣвъ отъ аромата и воздуха, такъ что вся долина была полна серебристымъ смутнымъ гуломъ. Димитрій, употребившій невѣроятныя усилія, чтобы спуститься въ долину по каменистой, почти отвѣсной тропѣ, не могъ больше сдѣлать ни шагу. У него подкосились ноги и, не добравшись даже до источника, онъ упалъ въ самую чащу олеандровыхъ кустовъ. Онъ пытался доползти до него на колѣняхъ, но не былъ въ состояніи даже двинуть рукой.
   Въ эту минуту послышались тяжелые шаги, подъ которыми, казалось, дрожала земля и въ просвѣтѣ деревьевъ обрисовался силуэтъ молодого валаха, онъ шелъ медленно и пѣлъ:
  
   Пастушка разъ свои одежды мыла
   Въ кристальныхъ водахъ ручейка;
   Ея валекъ былъ скованъ весь изъ злата,
   Доска была изъ серебра.
  
   Онъ пѣлъ съ такимъ неподдѣльнымъ увлеченіемъ, такой радостью вѣяло отъ каждаго звука его пѣсни, что простыя безъискусственныя слова точно оживали въ его устахъ. Онъ шелъ, высоко поднявъ голову, то скрываясь за сплошной стѣной кустовъ и деревьевъ, то снова показываясь, смотря по тому, какъ извивалась тропа; его голосъ звучалъ тихо и нѣжно, на высокихъ нотахъ выдѣлывая трели, подобныя соловьинымъ. Все слаще и неопредѣленнѣе раздавалась пѣсня по мѣрѣ того, какъ валахъ удалялся.
   Димитрій, одну минуту надѣявшійся, что тотъ пройдетъ мимо, услышалъ его терявшіеся въ дали шаги и впалъ въ безысходное отчаяніе
   -- Здѣсь я долженъ погибнуть;-- не разъ повторилъ онъ себѣ съ горечью.
   Спустя нѣкоторое время опять послышались шаги и на этотъ разъ это былъ никто иной, какъ торговецъ скотомъ Георгіосъ Никасъ. Его лошадь шла за нимъ слѣдомъ. Онъ выѣхалъ изъ дома еще наканунѣ, чтобы осмотрѣть луга, принадлежавшія часовнѣ св. Георгія, которые онъ хотѣлъ арендовать для разведенія на нихъ виноградниковъ. Въ долину онъ завернулъ по пути, чтобы напоить у источника лошадь и затѣмъ отправиться въ Андравиду, гдѣ его дожидался попутчикъ.
   На головѣ у Никаса была черная, похожая на баретъ, шапка; его свѣтлый жилетъ, отороченый чернымъ, расходился на рубашкѣ съ широкими висячими рукавами, а поверхъ была накинута довольно загрязнившаяся отъ пыли фустанелла. За поясомъ торчала рукоятка кинжала и чуть виднѣлся стволъ пистолета. Въ рукахъ у него была палка съ толстымъ наконечникомъ.
   Онъ бодро и весело пересѣкъ долину и свистомъ подозвалъ лошадь къ ключу. Вдругъ, въ то время, какъ онъ былъ ею занятъ, его чуткое ухо уловило чей-то вздохъ.
   -- Гм... Неужели здѣсь кто-нибудь есть?-- проговорилъ онъ съ недоумѣніемъ и, предоставивъ лошадь самой себѣ, направился въ ту сторону, откуда донесся вздохъ. Въ чащѣ кустарника онъ нашелъ Димитрія лежавшимъ съ воспаленнымъ лицомъ и закрытыми глазами.
   -- Землякъ! эй, землякъ!-- крикнулъ онъ, дотрогиваясь до него тихонько ногой.
   -- Воды, воды,-- еле пролепеталъ Димитрій слабымъ угасшимъ голосомъ.
   Торговецъ скотомъ отцѣпилъ отъ пояса небольшой серебряный стаканъ и зачерпнулъ имъ воды. Димитрій приподнялся на локтѣ и жадно припалъ пересохшими губами къ холодной влагѣ.
   Онъ бросилъ на Никаса взглядъ, полный благодарности.
   Но неожиданно по его лицу разлилась смертельная блѣдность, зубы застучали, какъ въ лихорадкѣ, и стаканъ выпалъ изъ задрожавшихъ рукъ. Димитрій узналъ собственника трехсотъ драхмъ и виновника всѣхъ его бѣдствій. Всѣ вынесенныя имъ страданія съ быстротой молніи пронеслись въ его памяти.
   -- Ахъ, пощади меня!-- скорбнымъ тономъ вырвалось у него,-- довольно, пожалѣй меня!
   -- Что тебѣ надо?-- спросилъ тотъ, принимая его слова за бредъ.
   -- Спаси меня, сними съ меня проклятіе!.. Твои деньги... это я... я ихъ нашелъ.
   -- Такъ ты Нуласъ?
   -- Да, да.
   И Димитрій повѣдалъ ему все: какимъ образомъ онъ нашелъ деньги и какое сдѣлалъ изъ нихъ употребленіе. Дрожа всѣмъ тѣломъ и горько рыдая, онъ началъ передавать ему все, что выстрадалъ, начиная съ того дня, какъ былъ преданъ анаѳемѣ. Онъ разсказалъ, съ какимъ уничтожающимъ презрѣніемъ стали относиться къ нему крестьяне, какъ они старались его уязвить и взглядами, и насмѣшливымъ хохотомъ, и оскорбительными рѣчами. Онъ нарисовалъ картину постигшей его нищеты и своего необъятнаго горя и открылъ всю свою душу, снѣдаемую непрестанными муками.
   -- Сними съ меня проклятіе,-- молилъ онъ, простирая къ Никасу руки; -- избавь меня отъ этой пытки. Посмотри, что со мной сталось; пожалѣй меня, тебѣ воздастъ за это Господь.
   Торговецъ скотомъ слушалъ его съ изумленіемъ и сокрушался всѣмъ сердцемъ. Онъ горько упрекалъ себя за то, что по поводу потери такой незначительной суммы онъ выхлопоталъ изданіе буллы, предававшей отлученію отъ церкви и проклятію, чѣмъ въ конецъ погубилъ честнаго, хорошаго человѣка. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ потерялъ эти триста драхмъ, счастье ему сопутствовало во всѣхъ его предпріятіяхъ, такъ что его состояніе значительно пріумножилось.
   -- Ты будешь прощенъ, братъ!-- тепло воскликнулъ онъ, обнимая Димитрія со слезами на глазахъ.-- Я, право, не виноватъ, не сердись на меня.
   -- Я знаю, что ты не виноватъ, но... сними съ меня проклятіе!
   -- Я освобожу тебя отъ него, будь спокоенъ!
   И онъ обѣщалъ Димитрію тотчасъ отправиться въ Лехайну и употребить всѣ старанія, чтобы его вновь приняли въ лоно церкви и сняли съ него проклятіе.
   -- Правда это?-- словно боясь ему вѣрить, спросилъ Димитрій.
   -- Клянусь Богомъ -- правда!-- выразительно подтвердилъ Никасъ.
   -- И отпущеніе будетъ прочитано всенародно въ Лехайнѣ?
   -- Да, и если ты хочешь, мы поѣдемъ туда вмѣстѣ.
   -- Но я не могу; у меня нѣтъ силъ...
   И онъ въ изнеможеніи опустился на свое зеленое ложе. Его полупомеркшій взглядъ окинулъ всю роскошь окружавшей его природы, скользнулъ по синему бархату неба и по тихо шелестѣвшимъ отъ вѣтра верхушкамъ деревьевъ. Его угасавшій слухъ еще ловилъ мягкое жужжаніе насѣкомыхъ и затихавшее пѣніе птицъ. Вся его жизнь съ ея радостями и счастливыми минутами пронеслась передъ нимъ и слезы хлынули у него изъ глазъ.
   -- Пойдемъ, братъ, я помогу тебѣ взобраться на сѣдло,-- сказалъ Никасъ и подозвалъ свистомъ лошадь.
   Цилія подвигалась, медленно переступая своими тонкими, точно точеными ногами и красиво выгнувъ стройную шею.
   -- На колѣни,-- приказалъ ей ея хозяинъ, сопровождая слова соотвѣтствовавшимъ жестомъ руки.
   Она тотчасъ ему повиновалась, подогнувъ сперва переднія, а потомъ заднія ноги. Никасъ наклонился къ Димитрію, чтобы поднять его и посадить на сѣдло, но въ ту-же минуту тѣло страдальца откинулось назадъ, по немъ пробѣжала судорога: онъ былъ мертвъ. Димитрій испустилъ духъ послѣ того, какъ онъ примирился съ землей.

М. Р--съ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 9, 1895.

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru