Капуана Луиджи
Колченогий

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Н. Н. Фирсова.
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 9, 1883.

   

Л. КАПУАНА.

(Съ итальянскаго).

Колченогій.

   Еще ребенкомъ онъ свихнулъ себѣ ногу, соскочивъ съ забора. Докторъ такъ плохо вправилъ ее, что она на всю жизнь осталась короче другой пальца на два. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ въ первый разъ прошелся по улицѣ, припадая немного на правую сторону, сосѣди перестали звать его по имени. Спросите кого хотите о Нели Фризинго; никто никогда и не слыхивалъ, чтобы его такъ звали въ Минсо. Всѣ называли его колченогимъ. Какъ будто кромѣ него колченогихъ и на свѣтѣ не было. А недалеко ходить: на широкихъ каменныхъ ступеняхъ подъѣзда Свято-духовской коллегіи сидѣлъ каждый день, грѣясь на солнцѣ, дядя Кармяне; онъ не разставался съ костылями, и ноги его были въ десять разъ болѣе искалѣчены, чѣмъ ноги Нели.
   Самъ Нели Фризинго на это не обращалъ вниманія. За то, если кто-нибудь говорилъ, что на свѣтѣ есть бандиторе {Въ южной Италіи существуеть обычай громкими криками зазывать покупателей въ лавку; зазыватели -- суть бандиторе. Кромѣ того, бандиторе выкрикиваютъ на публичныхъ торгахъ. Вообще, бандиторе -- ходячая, кричащая реклама. Прим. Пер.} лучше его -- а! тогда Нели приходилъ въ ярость:
   -- Хотите объ закладъ побиться, что на этомъ самомъ мѣстѣ -- на торговой сельской площади -- я буду выкрикивать, а мой голосъ будетъ отчетливо слышанъ и въ Пустерела, и въ Тальята. Хотите побиться? я четверть вина прозакладую. Кстати же у меня въ горлѣ пересохло, не мѣшало бы выпить.
   Такъ Нели былъ увѣренъ въ своемъ превосходствѣ.
   Длинный, тощій, сморщенный, желтый, словно онъ постоянно страдалъ желтухой; а брюхо впалое! Откуда только брался у него огромный голосище? Это была его тайна. Только когда, прислонясь спиной къ воротамъ коллегіи, онъ выкрикивалъ слова, подсказываемыя донъ-Леандро -- общиннымъ приставомъ, на котораго возлагалась продажа съ публичнаго торга разныхъ предметовъ, забранныхъ у недоимщиковъ -- то всякій глухой могъ явственно слышать, что Нели оралъ.
   Благодаря обширной практикѣ, онъ дошелъ въ своей профессіи до изумительнаго искусства. Онъ точно музыкальныя пьесы исполнялъ: то плавно поднимаетъ тонъ, то равномѣрно опускаетъ его, то вдругъ произведетъ эффектную паузу; заканчивалъ же онъ всегда рѣзкимъ, сухимъ возгласомъ:
   -- Въ третій разъ: кто больше?
   Просто расцѣловать его можно было за это. Если, напримѣръ, понтано или машинистъ брались за распродажу овощей въ какой-нибудь лавочкѣ, то у нихъ все выходило однообразно. Колченогій улыбался съ презрительнымъ сожалѣніемъ, пожималъ плечами и покачивалъ головой.
   -- И совсѣмъ это я не отъ зависти! Господи Боже мой! Всякому на здѣшнемъ свѣтѣ ѣсть-пить хочется... Только манера у нихъ такая... Ахъ... манера у нихъ!
   И онъ вполголоса продѣлывалъ выкрики настоящимъ манеромъ. А если машинистъ все-таки продолжалъ завывать по своему, въ родѣ какъ голодный волкъ, то Нели приподнимался со ступеней коллегіи, на которыхъ сидѣлъ обыкновенно съ утра до ночи, и уходилъ куда-нибудь подальше, причемъ хромалъ болѣе обыкновеннаго и ворчалъ:
   -- Ну валяй! моченьки нѣтъ тебя слушать!
   Иногда, чтобы зажать глотку этимъ неучамъ -- коллегамъ, которые ни чорта не знали, а не хотѣли у него поучиться, онъ тутъ же на площади пріискивалъ работу себѣ и начиналъ выкрикивать либо анчоусы у лавки кума Ануфрія, либо вино у Скота, или лукъ и томаты, которыми торговала Мула: что ни попадалось, лишь бы неучи-то замолчали!
   -- Такъ-то! говаривалъ онъ:-- надо родиться бандиторе; изъ утробы матери прямо на свѣтъ Божій выйти настоящимъ бандиторе... А иначе ничего не добьешься. Ей Богу, такъ!
   -- Велика мудрость. Умѣй хвастать -- вотъ тебѣ и бандиторе... Изъ тебя бы, поди, баринъ вышелъ знатный: хвастаться ты гораздъ! дразнили его.
   А онъ обыкновенно отвѣчалъ.
   -- Знаю, вѣрно знаю, чей я сынъ... хотя, конечно, богоданный я. Да даромъ что богоданный, а знаю отъ кого родился. А на свѣтѣ живутъ люди, которые не съумѣютъ тебѣ сказать, кто не только что ихъ самихъ, а руку либо ногу ихнюю сдѣлалъ. Ужь молчите, знайте!
   Зная тайну своего происхожденія, колченогій считалъ своею обязанностію держать себя съ нѣкоторымъ достоинствомъ и въ особенности напускалъ на себя серьёзность, когда, сидя на ступеняхъ коллегіи, онъ бывалъ окруженъ носильщиками, мясниками, лавочниками и даже мужиками. Весь этотъ сбродъ толковалъ о темъ, о семъ: о дождѣ, котораго никакъ нельзя было дождаться, о новой телѣгѣ у дѣдки Лавекіо, о томъ, что дѣдка пропьетъ непремѣнно и телѣгу, и лошадь, и сбрую съ бубенчиками, однимъ словомъ, все свое добро пропьетъ. Ко всѣмъ этимъ разговорамъ колченогій относился свысока.
   -- Ужь и народъ тамъ, на крыльцѣ, собирается! Христа не пожалѣетъ! разсуждалъ колченогій: -- богохульствуетъ, а небось праздники Христовы справляетъ, лишь бы погулять... Нынче ужь такой человѣкъ народился, что ему только какъ бы ближняго охаять, да, прости Господи, побогохульствовать. Отъ него навозомъ воняетъ, а онъ пуще всякаго барина нынче ломается.
   -- Да тебѣ-то что, колченогому? Аль въ проповѣдники записался?
   -- Правду я говорю; больше ничего. Кто хочетъ -- слушай, а не хочетъ -- не слушай.
   -- А небось намедни ты самъ не ругалъ дона Доменико за то, что онъ съ домомъ тебѣ покою не даетъ? донъ Доменико тебѣ за твой домишко въ полтора, а не то и въ два раза больше настоящей цѣны заплатитъ. Отчего ты не хочешь ему дома продать?
   Когда затрогивали эту слабую струну колченогаго -- продажу его избушки -- онъ еще больше желтѣлъ, и губы у него начинали трястись.
   -- Отъ чего? А отъ того, что не хочу. Хоть бы самъ Витторіо ко мнѣ пришелъ, такъ и тотъ не могъ бы меня изъ моего собственнаго дома выгнать. Мнѣ какое дѣло, что у дона Доменико брюхо толстое, деньжищами набито! Мнѣ на это наплевать. Я и безъ него кусокъ хлѣба заработать могу. Добрыхъ людей на свѣтѣ не занимать стать. Я, коли бѣда придетъ, не постыжусь доброму человѣку руку за милостыней протянуть. А изъ моихъ четырехъ стѣнъ меня не выживутъ, покуда впередъ ногами въ дверь не вынесутъ, когда часъ придетъ. На то Его святая воля... Дни человѣческіе въ руцѣ Божіей...
   -- Ну, завелъ свое, конца не будетъ!..
   Донъ Доменико очень былъ золъ на него и съ большимъ наслажденіемъ сломалъ бы ему и другую ногу, кабы не боялся попасть подъ судъ. Каждый разъ, когда къ дону Доменико пріѣзжалъ инженеръ и обмѣривалъ землю кругомъ его дома и сада, колченогій сидѣлъ на порогѣ своей лачуги, ворчалъ и ухмылялся всею своею грязно-желтой рожей, глядя на эту операцію. Донъ Доменико такъ бы и разорвалъ проклятаго. Да, разорвалъ бы, еслибы жена не придерживала его за фалды.
   -- У меня, слава Богу, глаза не разбѣгаются! Ишь, у него одинъ глазъ на Бога, другой на чорта смотритъ, ворчалъ въ полголоса колченогій.-- Я хромой, а донъ Доменико косой. Значитъ, мы квиты.
   И все время, покуда инженеръ мѣрилъ землю, Нели ворчалъ, сердито хмурилъ брови и ловилъ мухъ, садившихся ему на колѣни.
   Инженеръ размахивалъ рукой и указывалъ въ пространство, что и гдѣ слѣдовало выстроить: тутъ вотъ терраска, тутъ балконъ, тутъ галлерея со сводами. Эта проэктируемая галлерея приходилась какъ разъ тамъ, гдѣ стоялъ домишко колченогаго. И колченогій, слѣдя за указательнымъ пальцемъ инженера, приговаривалъ:
   -- Какъ же, какъ же! такъ ты и выгонишь меня, такъ ты тутъ и выстроишь:
   
   Старый, не скупись.
   Кирпичами подавись!
   
   -- Что ты это. братецъ, пѣсни запѣлъ? Аль масляницу празднуешь? спрашивалъ его коробейникъ Пупо, который проходилъ мимо со своимъ коробомъ за спиной.
   Пупо зналъ, въ чемъ дѣло.
   -- Нѣтъ, бросьте мѣрить, я лучше домой уйду. А то, ей-ей, не ручаюсь за себя! говорилъ въ свою очередь донъ Доменико, котораго цѣлыхъ два часа одолѣвали приливы желчи.
   Съ тѣхъ поръ инженеръ пересталъ къ нему ѣздить. Не стоило. Невозможно было приступить къ работѣ: камня въ домѣ дона Доменико нельзя было шевельнуть, не снеся лачуги колченогаго.
   -- Слава Богу, опомнились-таки! торжествовалъ колченогій.
   И онъ продолжалъ выкрикивать на всѣхъ торгахъ, публичныхъ и не публичныхъ, происходившихъ на торговой площади. Старое вино и вино молодое; рыба живая по лирѣ за 10 фунтовъ; хлопчатникъ, только что утромъ привезенный изъ Біанкавилла, бѣлый, какъ пѣна морская! Все воспѣвалось зычнымъ голосомъ колченогаго... "Серебряныя издѣлія изъ Соррентино... галантерейнѣйшіе товары въ лавкѣ стараго монастыря!.. пойдите поглядите, а поглядите -- такъ купите!" "Неаполитанскій купецъ въ гостинницѣ остановился: ситцы, кисеи -- заглядѣнье, красота!.. Здѣсь небывалое чудо"!.. кричалъ колченогій.
   Онъ такъ усердно работалъ цѣлые дни, что къ вечеру возвращался домой въ полнѣйшемъ разслабленіи. Онъ съѣдалъ ломоть хлѣба съ анчоусомъ или селедкой, выпивалъ на 2 копейки вина -- отличнѣйшее было это вино!-- и ложился спать.
   Въ своей закопченной лачугѣ, на пролеженномъ соломенникѣ, подъ которымъ, при каждомъ движеніи, скрипѣли доски разсохшейся лавки, онъ чувствовалъ себя властелиномъ, принцемъ. Въ этой лачугѣ онъ вѣкъ прожилъ; въ ней и умереть хотѣлъ. Напрасно донъ Доменико безпокоится. Онъ ни за что не продастъ своей лачуги. На свѣтѣ двѣ силы есть: съ одной стороны, тѣ, у кого много добра; съ другой -- тѣ, у кого нѣтъ ничего за душой; ну, и мѣряются онѣ между собой, эти силы.
   -- Ну, я оселъ, ворчалъ онъ:-- а голова за то у меня крѣпка: не прошибешь ее.
   И на лицѣ его появлялась гримаса, означавшая улыбку.
   -- Что мнѣ? разсуждалъ онъ.-- Развѣ я грѣхъ какой творю? Совѣсть у меня чиста; зла я никому не дѣлаю. Донъ Доменико надежды возлагаетъ на свое брюхо толстое, на деньжищи свои, да на глаза, изъ которыхъ одинъ на Бога, другой на чорта глядитъ; а я уповаю только на Христа Іисуса, на Пречистую Дѣву, да на святого праотца Іосифа. Все, что со мной было, все, что будетъ, все Іисусомъ Христомъ въ книгѣ живота написано; ни на волосъ не измѣнить намъ предопредѣленія... А донъ Доменико не по-божески живетъ. Вонъ онъ весь соръ изъ дому сквозь кухонное окно на мою крышу валитъ; вороха накопились. Того и гляди провалится крыша. Небось, самъ со своимъ пузомъ не бросится изъ окошка, даромъ, что въ отчаяніе приходитъ.
   И въ самомъ дѣлѣ, на крышу лачуги каждый вечеръ сыпалась всякая дрянь. Черепица вся разъѣхалась, растрескалась. Когда дождь шелъ, грязная вода такъ и лилась въ закопченную, единственную коморку.
   -- Ну, не подлость-ли это! негодовалъ колченогій.-- Вѣдь бѣдному человѣку не судиться стать; у кого деньжищи есть, тотъ и судъ купитъ себѣ.
   Донъ Доменико въ это самое время швырялъ изъ кухни на крышу сосѣда обрѣзки тыквъ, черепки разбитой посуды и всякій соръ, чтобы хоть чѣмъ-нибудь насолить обидчику. Колченогій начиналъ орать, что есть мочи:
   -- Сардинки, сардинки живыя по лирѣ за кузовъ! хлопчатникъ изъ Біанкавиллы, бѣлый, какъ пѣна морская!.. и т. д.
   Вдругъ онъ вскрикивалъ свой потрясающій финалъ: "въ третій разъ -- кто больше!.."
   Донъ Доменико прислушивался и произносилъ:
   -- Ахъ, чтобы тебѣ околѣть!
   Но, въ сущности, околѣвалъ не колченогій, а самъ донъ Доменико издыхалъ отъ злости и проклиналъ сводъ гражданскихъ законовъ, въ которомъ не находилъ статьи, благопріятствующей его вожделѣніямъ.
   -- Развѣ я ему не предлагалъ полуторную, двойную цѣну за его проклятую каменку? разсуждалъ донъ Доменико.-- Вѣдь это гордость глупая всего его изглодала. Чванится, подлецъ колченогій!
   -- Право, заболѣешь отъ этого безпокойства! говорила ему жена, снявъ съ себя парикъ и на сонъ грядущій обвязывая голову краснымъ бумажнымъ платкомъ.-- Ну, что себя тревожить? Мы не успѣемъ дома перестроить, такъ сынъ послѣ насъ перестроитъ, когда кончитъ учиться въ Неаполѣ и докторомъ будетъ.
   -- Жди. Сынъ! онъ только деньги выучится тратить. Гдѣ ему докторомъ быть?.. и до коновала-то не доучится! Я тебѣ говорю, не доучится. И донъ Доменико опять возвращался къ вопросу о колченогомъ.
   -- Мнѣ аптекарь посовѣтовалъ помириться съ нимъ, постараться задобрить. Попробую, попробую.
   И дѣйствительно, между кухоннымъ окномъ дона Доменико и крышей лачуги было заключено перемиріе. Оно длилось нѣсколько дней, по истеченіи которыхъ служанка богатыхъ сосѣдей принесла колченогому блюдо макаронъ и кусокъ вареной свинины. "Дескать, господа прислали: на здоровье кушай".
   -- Благодарствую за вниманіе, отвѣчалъ колченогій.-- Только, если они это ради дома дѣлаютъ -- такъ напрасно безпокоятся... Меня не проведешь макаронами...
   И все-таки онъ эти макароны съѣлъ. Донъ Доменико, когда служанка передала ему отвѣтъ, съ удовольствіемъ всѣ бы макароны у него изъ горла своими собственными пальцами повытаскалъ. И баталія съ крышей вновь возобновилась пуще прежняго. А колченогій, въ свою очередь, тоже пуще прежняго потрясалъ слухъ сосѣда похвалами луковицъ Мулы и молодого вина у Скота и т. д.
   Однако, когда разъ ночью его схватила лихорадка, когда отъ боли черепъ у него словно готовъ былъ на части разлетѣться, и онъ едва сознавалъ, гдѣ находится, колченогій упалъ духомъ.
   -- Видно, у тебя голова отяжелѣла, говорила ему сосѣдка Анджела, зашедшая дня черезъ два въ конуру, въ которой онъ лежалъ одинъ, едва живой.-- Ты бы на солнышко выбрался посидѣть.
   Она помогла ему приподняться, вывела на улицу и посадила на солнцѣ.
   -- Ишь, вѣдь ты упрямый какой! начала было она, но онъ помоталъ головой: дескать, я не расположенъ объ этомъ разговаривать.
   Кума Анджела больше объ этомъ и не заикалась. Но на слѣдующее утро опять зашла къ нему поглядѣть: живъ ли еще онъ? поправила его постельникъ и немножко пріубрала конуру.
   -- Одинъ одинешенекъ, приговаривала сосѣдка:-- этакимъ манеромъ долго ли до грѣха? недолго и умереть... Не собака тоже... Человѣкъ! Умрешь, никто и не узнаетъ. На все Божья воля. Нечего тебѣ церемониться. Безъ женщины нельзя обойтись. Ни какъ нельзя.
   -- Господи помилуй! Избави насъ, Боже, отъ бѣды и напасти! молился колченогій, сдавливая голову руками, упертыми въ колѣни.
   Онъ былъ погруженъ въ какую-то глубокую думу.
   -- Что ты дѣлать-то станешь?
   -- А что Богу угодно.
   Кума Анджела продолжала убирать коморку; колченогій все слѣдилъ за нею глазами.
   -- Правда, что дядя Павелъ, ветошникъ, перешелъ изъ твоего дома на другую квартиру? спросилъ онъ.
   -- Онъ перебрался къ Марикіи, къ дядѣ Санто. Мнѣ это все одно. Всѣмъ крещенымъ солоно жить приходится; а мнѣ и подавно. Видно, ужь такая моя планета. Покуда жилъ онъ у меня, я его замѣсто барина почитала. Рубахи у него чудесныя, холщевыя; каждая пуговка на своемъ мѣстѣ была... Я было на него понадѣялась; обнадеживалъ онъ, а на повѣрку вышелъ свинья. На висѣлицу бы его, и то мало...
   -- Правда это! Правда!
   -- Мнѣ бы слѣдовало съ него живого шкуру драть, вонъ какъ теперь Марикія деретъ. Поглядѣлъ бы ты теперь на него -- и не узнаешь. Намедни я по дорогѣ въ Сан-Піетро шла, повстрѣчала его, да прямо, въ самую ему рожу, и молвила: -- и подѣломъ тебѣ, мошеннику!
   Колченогій, слушая куму, потихоньку нылъ отъ боли въ поясницѣ, которую такъ у него разломило, что хоть въ гробъ живой ложись. Кума Анджела сѣла къ окну и вязала чулокъ; проворно мелькали ея пальцы.
   Она стала приходить къ больному каждый день. И вечеромъ, когда она отъ него возвращалась домой, донъ Доменико всегда норовилъ выйти ей на встрѣчу.
   -- Ужь если ты мнѣ только это чудо устроишь! многозначительно говорилъ онъ бабѣ.
   -- Трудненько будетъ. Онъ -- какъ кремень, отвѣчала она.
   Иногда барыня спускалась на площадку лѣстницы и прислушивалась къ разговору, ожидая, наконецъ, услышать какую-нибудь пріятную новость. Анджела никогда не возвращалась домой съ пустыми руками. То кувшинчикъ масла принесетъ, то не множко мучки на лапшу, то нѣсколько горстей бобовъ, либо вина бутылку. Благодать ей Богъ послалъ! Лучше, чѣмъ когда ветошникъ квартировалъ у нея. Донъ Доменико обѣщалъ ей даже подарить мантильку изъ тонкаго сукна.
   -- Только ты прежде чудо-то мнѣ соверши, чудо! говорилъ онъ.
   Колченогій былъ тронутъ неожиданною заботливостію о немъ сосѣдки.
   -- Коли Богъ судитъ, говорилъ онъ:-- что меня на кладбище свезутъ, такъ я завѣщаніе передъ смертью напишу, домъ тебѣ откажу; только съ зарокомъ: ни за что не продавать этому косому зайцу, что однимъ глазомъ на Бога, другимъ на чорта глядитъ. Ну, а коли не успѣю написать завѣщанія, такъ королю достанется домъ. Въ домовище со мной не влѣзетъ.
   -- Продай его лучше; а на денежки-то самъ живи съ Богомъ, возразила она ему однажды, когда онъ опять завелъ рѣчь о завѣщаніи:-- у меня свой домъ есть, съ меня будетъ; и другимъ, коли что, мѣста хватитъ...
   -- Такъ что же но твоему? спросилъ колченогій и замолчалъ. А потомъ сталъ смѣяться и, какъ будто въ смущеніи, началъ внимательно разсматривать свои желтыя, точно у покойника, восковыя руки. Теперь онъ чувствовалъ себя лучше, могъ бродить, безъ костылей и безъ помощи Анджелы перебирался черезъ улицу, чтобы погрѣться на солнышкѣ.
   -- Что по моему? Ты про что рѣчь заводишь? въ свою очередь спросила Анджела.
   Но онъ перемѣнилъ разговоръ:
   -- По твоему какъ? я нынче поправился порядкомъ? а? Вотъ, я поправился; ты и перестанешь ходить ко мнѣ, кума Анджела.? А? перестанешь вѣдь?
   -- Да, коли тебѣ больше не нужно меня...
   Колченогій не отвѣчалъ. Онъ припоминалъ сказанныя Анджелой въ началѣ его болѣзни слова. Святая истина были эти слова:
   "Одинъ одинешенекъ, умрешь, какъ собака, и не узнаетъ никто, что умрешь".
   Съ самой ранней юности его никогда не безпокоила мысль объ одиночествѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ не стало мамы, которая его своимъ молокомъ выкормила, вплоть до того дня, когда Анджела посѣтила его въ болѣзни, не было ни одной женщины на свѣтѣ, которая бы переступала за порогъ его лачуги. Горшокъ отвратительной похлебки онъ самъ себѣ ежедневно варилъ; самъ чинилъ бѣлье и платье, самъ мылъ бѣлье и мелъ свою избу. А нынче болѣзнь ему всѣ кости переломала, онъ сталъ другимъ человѣкомъ.
   -- Ну, такъ что же по моему-то? опять, подождавъ немного, стала приставать къ нему Анджела.
   -- А вотъ ты сказала, что и другимъ въ твоемъ домѣ мѣсто найдется, такъ я-бы...
   -- Ну, ужь нѣтъ. Отъ этого ужь Боже сохрани и помилуй!
   И кумушка совершила крестное знаменіе.
   -- Нѣтъ, батюшка, будетъ съ меня. Съизнова начинать не стану... И ты небось тоже что и тотъ. Бросишь. Нѣтъ, нѣтъ... Кабы ты зналъ, сколько я изъ-за него, изъ-за безбожника, слезъ пролила. Ужь я такая дурища уродилась, что коли кого полюблю...
   Онъ всталъ съ камня, на которомъ сидѣлъ, грѣясь на солнышкѣ, и подошелъ къ ней, къ самому порогу ея дома. Сердце у него билось крѣпко, потому что въ первый разъ отъ роду ему приходилось о такихъ дѣлахъ разговаривать съ женщиной. И онъ чувствовалъ себя дуракомъ, потому что какъ ни ломалъ голову, никакъ не могъ выдумать, что бы такое слѣдовало подходящее сказать или сдѣлать. Да и трусилъ какъ-то.
   -- Ты потомъ такъ же бросишь меня, вонъ какъ и Павелъ ветошникъ, твердила кума Анджела, опустивъ голову и покачиваясь съ боку на бокъ.
   -- Ну, это зачѣмъ же! Мы можемъ и законнымъ порядкомъ, съ Божьимъ благословеньемъ, заключилъ онъ.
   Благодаря такимъ предательскимъ бабьимъ хитростямъ, донъ Доменико пріобрѣлъ-таки лачугу колченогаго, а кума Анджела получила драдедамовую мантильку.
   -- Да право же, я не ради мантильки, увѣряла она дона Доменико:-- а потому что къ вашему семейству очень привязана. Ужь кабы не любила ваше семейство, ужели бы я съ этимъ чучеломъ шафраннымъ связалась? Теперь денно и нощно передъ глазами его желтая харя торчитъ: даже отъ хлѣба воротитъ. Глядѣть тошно.
   -- Молчи ты, возражалъ ей совершенно счастливый донъ Доменико:-- 66 онцовъ {Монета.}, что за домъ-то вы получили, ты же съѣшь небось, до послѣдняго гроша всѣ на себя истратишь. И на здоровье!
   Съ тѣхъ поръ, какъ колченогій къ Анджелѣ попалъ, мясники, лавочники, бездѣльники со всей торговой площади, засѣдавшіе на ступеняхъ подъѣзда Свято-духовской коллегіи, очень любили его на смѣхъ подымать.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ колченогій въ земной рай попалъ, онъ на старыхъ друзей и глядѣть не хочетъ. Такъ вѣдь, колченогій? не хочешь? приставали они къ калѣкѣ.
   -- За своими рогами смотрите, обыкновенно отвѣчалъ онъ.
   Когда колченогій выкрикивалъ капусту у Бесіере или артишоки у графскаго трактира, пріятели восклицали:
   -- Слышь-ка! Въ раю пожилъ колченогій, и голосъ ангельскій сталъ у него отъ того...
   -- За своими рогами смотрите!
   А вышло-то на повѣрку, что ему пришлось за своими рогами смотрѣть, потому что ветошникъ вернулся на старое мѣсто; а ему пришлось забиться въ свою конуру, такъ какъ донъ Доменико, покупая домъ, обязался до самой его смерти не ломать лачуги и давать ему въ ней, буде потребуется, пристанище.
   -- И по дѣломъ мнѣ! кто съ бабами свяжется, тотъ себѣ петлю своими руками на шею надѣнетъ, бормоталъ колченогій.
   И онъ сталъ жить, какъ жилъ прежде. Только въ одно прекрасное утро на крышу его лачуги влѣзли рабочіе и стали разбирать черепицу, собираясь и весь домъ разнести. Онъ, однако, остался въ этотъ день дома. Вмѣстѣ съ крышей, рабочіе словно сердце ему вскрыли. Онъ забылъ сходить на площадь; цѣлый день слѣдилъ за рабочими. Каждый ударъ ихъ жестокой болью отзывался у него въ мозгу; съ каждымъ падавшимъ камнемъ у него что-то словно внутри обрывалось. Онъ не могъ плакать, а между тѣмъ ему казалось, что у него глаза были полны слезами, что вѣки отяжелѣли.
   Онъ даже объ ѣдѣ забылъ. На слѣдующій день, когда рабочіе оторвали перегнившіе косяки двери, ему показалось, что бекины {Могильщики, которые гробы съ покойниками на кладбище носятъ.} схватили его за кафтанъ и тащатъ на капуцинское кладбище. Что-то рухнуло со стѣны: онъ былъ увѣренъ, что это его гробъ рухнулъ въ могилу.
   Народъ проходилъ мимо, видѣлъ, что онъ стоялъ и наблюдалъ, выпучивъ глаза. И народъ трунилъ надъ нимъ:
   -- Ишь, нашъ колченогій-то! дворецъ себѣ строитъ!
   Но онъ ничего не отвѣчалъ, продолжая слѣдить за разрушеніемъ, казавшимся ему святотатствомъ. Онъ стоялъ на улицѣ подъ мелкимъ, ровнымъ, холоднымъ, пронизывающимъ до костей дождемъ.
   Однажды утромъ его нашли мертвымъ. Онъ лежалъ въ углу на кучѣ мусора у только-что заложеннаго новаго зданія. Онъ лежалъ скорчившись, былъ вымоченъ дождемъ, выпачканъ грязью; но лицо у него было спокойное, словно онъ спалъ.
   Рабочимъ стало страшно.
   -- Видно, Богъ ему тутъ, на пепелищѣ стараго дома своего, умереть судилъ! замѣтилъ подрядчикъ.
   -- Дурная это примѣта! къ худу для дона Доменико, произнесъ одинъ изъ рабочихъ.

<Перевод Н. Н. Фирсова>

"Отечественныя Записки", No 9, 1883

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru