Йенсен Йоханнес Вильгельм
Во славу Божию

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Историческая повесть.
    Текст издания: журнал "Юный Читатель", No 10, 1906.

Во славу Божію.

Историческая повѣсть В. ІЕНЗЕНА.

Переводъ съ нѣмецкаго
Ю. МЕНЖИНСКОЙ.

I.

   24-го октября 1648 г. въ вестфальскомъ городѣ Мюнстерѣ разнеслась радостная вѣсть: послѣ пятилѣтнихъ переговоровъ и споровъ между уполномоченными габсбургскаго императора, королей шведскаго и французскаго, а также католическими и лютеранскими имперскими чинами, въ большомъ залѣ старинной ратуши былъ подписанъ договоръ о мирѣ, извѣстномъ въ исторіи подъ именемъ Вестфальскаго мира.
   По городу разносился радостный благовѣстъ всѣхъ колоколовъ; на старинной базарной площади толпилось все оставшееся въ живыхъ населеніе города: каждому хотѣлось своими ушами услышать счастливую вѣсть, что послѣ тридцатилѣтней войны въ странѣ снова настанетъ миръ. Лишь немногіе изъ собравшихся смутно помнили то время, когда война не терзала ихъ родину, да и то имъ казалось чѣмъ-то сказочнымъ, что была такая пора, когда въ нѣмецкой землѣ царствовали миръ и спокойствіе. Безмолвно выслушали они прочитанный изъ ратуши договоръ о мирѣ и только колокола Мюнстера разносили благую вѣсть далеко за предѣлы города. И вездѣ въ деревняхъ, гдѣ еще уцѣлѣлъ хоть одинъ колоколъ на колокольнѣ и оставалась жива хоть одна рука, радостные звуки передавались дальше вглубь страны, пока надъ всей нѣмецкой землей не разнесся одинъ кличъ: миръ!

* * *

   Весной 1649 г. веселое солнце заглянуло въ окно непригляднаго, мрачнаго замка курфюрста Баварскаго. Погруженный въ грустныя думы, бѣлый, какъ лунь, курфюрстъ грѣлся у топившагося камина. Но и онъ отвѣтилъ на ласку весенняго солнца, подвинулся ближе къ окну и устремилъ свой безжизненный взоръ на пылинки, игравшія въ солнечныхъ лучахъ.
   Онъ протянулъ худую руку къ серебряному колокольчику и позвонилъ. Дверь его комнаты тихо отворилась, и вошедшій придворный почтительно остановился у дверей.
   -- Что прикажете, Ваше Высочество?-- спросилъ онъ, низко кланяясь.
   -- Пусть запрягутъ карету. Здѣсь такъ холодно, я хочу погрѣться на солнышкѣ.
   -- Куда, Ваше Высочество, прикажете ѣхать?
   Помолчавъ немного, курфюрстъ отвѣтилъ: "Въ Нейбургъ. Я хочу посѣтить пфальцграфа. Скажите свитѣ, что она будетъ сопровождать меня".
   На лицѣ царедворца изобразился ужасъ и онъ неувѣренно замѣтилъ: "Ваше Высочество не доѣдете сегодня до Нейбурга; придется переночевать въ пути".
   Курфюрстъ Максимиліанъ Баварскій поднялъ голову: "Прежде, выѣзжая утромъ изъ Мюнхена, я бывалъ въ Нейбургѣ послѣ обѣда".
   -- Конечно, разстояніе не очень велико, но въ такое время... распутица... можетъ быть, дороги нѣсколько запущены. Еслибъ Ваше Высочество согласились сдѣлать болѣе короткую прогулку...
   Курфюрстъ отрицательно покачалъ головой. "Зима была долгая, я хочу полюбоваться на весеннее солнце. Черезъ часъ пусть все будетъ готово".
   Нельзя было больше противорѣчить рѣшительному желанію курфюрста. Безмолвно поклонившись, царедворецъ пошелъ распорядиться приготовленіями къ выѣзду и предупредить свиту о непреклонномъ желаніи курфюрста.
   Часъ спустя къ подъѣзду замка подали придворную карету, запряженную шестью сильными лошадьми, и шесть другихъ экипажей, запряженныхъ каждый четверкой лошадей, для свиты.
   Придворные, составлявшіе свиту курфюрста, стояли въ ожиданіи его выхода и съ нескрываемой тревогой перешептывались между собой.
   За стѣною замка раздались удары копытъ и въѣхала во дворъ полсотня всадниковъ; закованные въ панцыри и вооруженные съ головы до ногъ, они выстроились за каретами придворныхъ.
   Наконецъ, курфюрстъ спустился съ лѣстницы. Онъ надѣлъ знаки своего курфюрстскаго достоинства: круглую шапочку краснаго бархата и такого же цвѣта длинную мантію съ ініюокимъ воротникомъ изъ горностая; за нимъ шли пажи и несли шлейфъ мантіи. Съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ онъ на хорошо вооруженныхъ всадниковъ и спросилъ, зачѣмъ назначенъ такой многочисленный конвой, какъ будто военное время все еще не кончилось.
   Придворный, къ которому курфюрстъ обратился съ вопросомъ, смущенно объяснилъ, что такъ требуютъ обычаи при посѣщеніи пфальцграфа Нейбургскаго. Курфюрстъ кивнулъ головой и сказалъ: "еслибъ насъ задержала въ дорогѣ весенняя распутица, то лучше всего переночевать въ Пфафенгофѣ". Онъ сѣлъ въ карету, пажъ захлопнулъ за нимъ дверцы и поѣздъ двинулся.
   Лѣтъ 30 до начала нашего разсказа Мюнхенъ былъ цвѣтущимъ многолюднымъ центромъ промышленности, торговли, наукъ и искусствъ, а теперь даже появленіе курфюрста съ блестящей свитой не собрало любопытныхъ на улицы. Что-то заброшенное, безжизненное чувствовалось на улицахъ города, огражденныхъ высокими домами, красивыми готическими церквами и монастырями. Недаромъ десять лѣтъ тому назадъ прошла по городу чума, спутница войны, и скосила половину населенія.
   Черезъ западныя ворота Мюнхена курфюрстъ выѣхалъ за городъ, и теплое, ясное весеннее солнце вызвало въ немъ воспоминанія, которыя теперь казались неизмѣримо далекими, почти сказочными.
   Онъ видѣлъ себя сильнымъ, радостнымъ юношей, получившимъ эту самую землю въ наслѣдство отъ своего отца. Въ то время ярко зеленыя лиственныя рощи и мрачные хвойные лѣса покрывали холмы, всюду пестрѣли цвѣтущія села съ привѣтливыми, разукрашенными домиками; на солнцѣ блестѣли земледѣльческія орудія трудолюбивыхъ хлѣбопашцевъ, хлѣбъ колыхался на нивахъ, луга были усѣяны многочисленными стадами, радостные голоса и пѣніе дѣвушекъ, возвращавшихся домой на высокихъ возахъ хлѣба, раздавались въ вечернемъ воздухѣ.
   Съ тѣхъ поръ прошли долгіе годы, проведенные въ заботахъ о благѣ страны, въ суровомъ подчиненіи чувству долга, въ непрестанныхъ мысляхъ о будущей жизни, о томъ, чтобы достойно предстать передъ лицомъ Вѣчнаго Судіи,
   -- Да, давно было это время, давно прошла его молодость!
   Съ тѣхъ поръ онъ усѣялъ свою страну безчисленными іезуитскими монастырями, въ противовѣсъ союзу лютеранскихъ князей основалъ "католическую лигу", велъ войну въ теченіи 30 лѣтъ, силою оружія вернулъ много протестантскихъ земель католичеству, расширилъ свои владѣнія.
   Теперь, сѣдовласымъ старикомъ, онъ опять проѣзжалъ по давно знакомымъ ему мѣстамъ. Былъ первый весенній день, первый разъ въ этомъ году было не только тепло, но даже жарко.
   "Но курфюрстъ Максимиліанъ не замѣчалъ радости весенняго дня. Погруженный въ воспоминанія, онъ устремилъ въ даль свой взглядъ. Онъ видѣлъ залитые яркимъ свѣтомъ бѣлые домики на далекихъ холмахъ. Но что это? Или это ему мерещится? Нѣтъ веселыхъ селеній? Это только маленькія бѣлыя тучки на горизонтѣ. Да и кругомъ нѣтъ знакомыхъ лѣсовъ, вмѣсто нихъ голые скаты и равнины съ обгорѣлыми пнями да развалины домовъ; нигдѣ не всходятъ посѣвы, не пасутся стада рогатаго скота и овецъ, куда ни взглянетъ курфюрстъ, нигдѣ не видитъ онъ человѣческой дѣятельности -- не слышитъ пѣсенъ и голосовъ.
   Все было выжжено, пустынно, безжизненно, и только природа своей мощной молодой жизнью старалась прикрыть слѣды разрушенія, произведеннаго человѣкомъ. Кое гдѣ изъ молодой травы торчали останки домашнихъ животныхъ и бѣлѣли черепа людей, оставшихся безъ погребенія. Кустарникомъ заросли прежде воздѣланныя поля и въ ихъ чащу, при приближеніи людей, убѣгали волки, дикія кошки, лисицы, рыси и куницы -- настоящіе хозяева всей округи.
   -- Такъ вотъ дѣло его рукъ, плоды всей его жизни!?
   Майское солнце щедро посылало теплые, живительные лучи, но Максимиліанъ дрожащими руками кутался въ свою роскошную мантію. Холодъ леденилъ его мозгъ.
   Его взорамъ открылся только маленькій уголокъ родной земли, но мысленно онъ видѣлъ все нѣмецкое государство -- и всюду разореніе, опустошеніе, смерть, ужасъ. Онъ и габсбургскій императоръ создали эту несчастную войну и погубили цвѣтущую нѣмецкую землю.
   Онъ понялъ, отчего его сильные кони шагомъ тащили карету: дороги не было черезъ поля и природа покрыла ихъ бурьяномъ. Онъ понялъ, зачѣмъ ему для проѣзда по его собственному государству дали многочисленный конвой. Изъ кустовъ выглядывали одичавшіе полуголые люди съ топорами и кольями. Только видъ хорошо вооруженныхъ всадниковъ заставлялъ ихъ быстро прятаться въ чащу.
   Курфюрстъ остановилъ карету и спросилъ:
   -- Такъ ли мы ѣдемъ въ Пфаффенгофъ? Мнѣ кажется, что не должно быть вонъ тѣхъ холмовъ.
   Онъ услышалъ смущенный отвѣтъ:
   -- Мы боялись, что въ Пфаффенгофѣ не хватитъ подходящихъ помѣщеній, и вашему высочеству будетъ неудобно тамъ переночевать; поэтому мы рѣшили сдѣлать крюкъ и ѣхать въ Нейбургъ черезъ Аугсбургъ.
   Такой объѣздъ былъ необходимъ, потому что во время войны Пфаффенгофъ сравняли съ землей, и изъ прежнихъ нѣсколькихъ тысячъ жителей остались въ живыхъ человѣкъ 12, скрывавшихся въ развалинахъ.
   Только на слѣдующій день къ вечеру показался Нейбургъ, раскинувшійся по крутому берегу Дуная. Надъ городомъ царилъ старинный пфальцграфскій замокъ, обширное строеніе со многими флигелями, покрытыми остроконечными черепичными крышами и украшенными стрѣльчатыми башенками. Рядомъ съ замкомъ возвышалась коллегія іезуитовъ и іезуитская церковь съ высокими башнями. Нейбургъ былъ богатъ часовнями, церквами, монастырями, и нынѣшній пфальцграфъ Вольфгангъ Вильгельмъ, основатель іезуитской коллегіи, много поработалъ въ этомъ отношеніи.
   Курфюрстъ Максимиліанъ глядѣлъ на раскинувшійся передъ нимъ городъ, и тяжелое воспоминаніе выплыло въ его сознаніи: 17 лѣтъ тому назадъ, въ такой же весенній день, онъ спѣшно прибылъ сюда со смертельно раненымъ главнокомандующимъ всей "католической лиги" -- фонъ-Тилли. Провидѣніе допустило, чтобы умеръ вѣрный сынъ католической церкви, любимый ученикъ отцовъ іезуитовъ {Іезуиты -- члены "общества Іисуса", основаннаго въ XVI вѣкѣ для распространенія католицизма.}, побѣдоносный защитникъ единственно истинной вѣры Христовой, дѣятельный истребитель еретичества. Зачѣмъ Господь такъ рано лишилъ ихъ, своихъ вѣрныхъ слугъ, ниспосланнаго имъ вождя, оплота всего католичества? Неисповѣдимы пути Господни!
   Вспомнилъ Максимиліанъ, какъ, лишившись своего помощника, онъ вынужденъ былъ отступить вглубь страны. Но преслѣдовавшій его шведскій король Густавъ Адольфъ не былъ страшенъ мирному населенію; этотъ еретикъ, проклятый папой, со своими войсками, ниспосланными Вельзевуломъ на погибель вѣры Христовой, никогда не предавалъ пожарамъ и грабежу завоеванныя мѣстности. Только послѣ смерти своего предводителя армія Густава Адольфа превратилась въ такихъ же грабителей и насильниковъ, какъ другіе солдаты, но все же никогда жестокость и разбои еретиковъ не могли сравняться съ тѣми ужасами, которые творились полчищами французскихъ и императорскихъ солдатъ.
   Карета курфюрста въѣхала въ городъ и направилась по главной улицѣ въ замокъ. Неожиданное появленіе кареты, запряженной шестеркой лошадей и сопутствуемой блестящимъ конвоемъ, вызвало на улицу кучки любопытныхъ. При видѣ Максимиліана часть зѣвакъ, какъ будто испугавшись его, поспѣшила укрыться въ дома, другіе же продолжали глазѣть, и только іезуиты, выстроившіе у воротъ коллегіи своихъ послушниковъ, привѣтствовали высокопоставленнаго гостя почтительными поклонами.
   Въ замкѣ уже знали о пріѣздѣ курфюрста, и пфальцграфъ Вольфгангъ Вильгельмъ вышелъ встрѣтить своего родственника и гостя.
   Прежде пфальцграфство Нейбургъ составляло одно цѣлое съ пфальцграфствомъ Зульцбахъ и оба они исповѣдывали лютеранство, но отецъ пфальцграфа Вольфганга Вильгельма раздѣлилъ свои владѣнія между двумя сыновьями, при чемъ Нейбургъ достался его нынѣшнему владѣльцу, а Зульцбахъ его младшему брату, Августу. Вскорѣ послѣ вступленія на престолъ Вольфгангъ Вильгельмъ перешелъ въ католичество и съ помощью іезуитовъ насиліемъ и проповѣдью онъ заставилъ всѣхъ своихъ подданныхъ отречься отъ вѣры отцовъ. Еще были живы тѣ, которыхъ противъ совѣсти принудили исповѣдывать католичество, отвергнутое ихъ предками; они-то и попрятались пугливо, увидѣвъ появленіе главы "католической лиги" на улицахъ своего города.
   Въ залѣ замка послѣ ужина остались бесѣдовать пфальцграфъ Вольфгангъ Вильгельмъ и его гость Максимиліанъ Баварскій. Многое уже было переговорено, когда Максимиліанъ, помолчавъ немного, сказалъ своему собесѣднику:
   -- Вчера и сегодня-я видѣлъ, во что обратилась моя земля. Надняхъ мнѣ минуло 76 лѣтъ, а это такой возрастъ, когда нужно быть готовымъ предстать предъ престоломъ Всевышняго и дать ему отчетъ въ прожитой жизни. Я впервые понялъ, до какого разоренія, запустѣнія, нравственной гибели доведены мои подданные. Вѣдь, и твои подверглись не меньшимъ ужасамъ. Скажи же мнѣ, если-бъ можно было вернуть прошлое, то сталъ бы ты, несмотря на свой опытъ, помогать мнѣ съ оружіемъ въ рукахъ вводить и охранять католическую вѣру?
   Курфюрстъ Максимиліанъ смолкъ.
   -- Опытомъ, который мнѣ дала эта нескончаемая война, я воспользовался бы во славу Божію и постарался бы насадить истинную вѣру Христову во всей нѣмецкой землѣ,-- отвѣтилъ, не задумываясь и съ глубокимъ убѣжденіемъ Вольфгангъ Вильгельмъ.
   Максимиліанъ Баварскій неувѣренно посмотрѣлъ на него.
   -- Мы почти ровесники. Скажи, неужели ты снова рѣшился бы начать безконечно долгую войну и дать Богу отчетъ за всѣ ея послѣдствія?
   -- Ты хочешь сказать -- за тѣ земли, которыя Германія уступила Франціи и Швеціи при заключеніи мира?
   Присутствовавшій при бесѣдѣ іезуитъ Іеронимъ Эйнцингеръ обернулся къ курфюрсту и сказалъ:
   -- Если мнѣ будетъ позволено высказаться, то я бы замѣтилъ, что земельныя уступки, сдѣланныя Германіей, нельзя разсматривать, какъ потери. Эльзасъ и Лотарингія отошли королю Франціи -- самому вѣрному и любимому сыну римской церкви, который позаботится о вѣчномъ спасеніи ихъ жителей; жители же сѣвернаго побережья, отданные Швеціи, безнадежно погрязли въ невѣріи. Неисповѣдимая мудрость Господня еще не присудила нашей святой церкви одержать полную побѣду надъ еретиками. Намъ не дано понимать рѣшенія Всевышняго, но заботы Вашего высочества о вѣчномъ спасеніи ввѣреннаго вамъ населенія покрыли васъ безсмертной славой и обезпечили награду на небѣ.
   Курфюрстъ молчалъ; наконецъ, онъ промолвилъ:
   -- Мой вопросъ не былъ обращенъ къ вашему преподобію. Въ братоубійственной войнѣ вы не подымали меча.
   Іезуитъ быстро возразилъ:
   -- Святая церковь запрещаетъ своимъ слугамъ проливать кровь даже невѣрныхъ и еретиковъ; она повелѣваетъ сражаться только духовнымъ оружіемъ.
   Занятый своими мыслями, Максимиліанъ продолжалъ.
   -- Вы не топтали плодородныхъ полей, не жгли селъ и городовъ, не мучили, не убивали людей, вы не обратили страну въ безплодную пустыню во славу религіи, любви и милосердія. Это все запрещено совершать слугамъ церкви; не ихъ вина, если другія руки выполнятъ всѣ эти злодѣянія.
   Вольфгангъ Вильгельмъ перебилъ его:
   -- Твоя милость говоритъ что-то непонятное. Я восторгаюсь твоими славными подвигами, совершенными для насажденія нашей святой вѣры, и слѣдующія поколѣнія будутъ вспоминать съ благодарностью дѣло, начатое тобою.
   Максимиліанъ Баварскій съ минуту молча смотрѣлъ на говорящаго, а потомъ сказалъ:
   -- Ты моложе своего возраста. Я-же чувствую тяжесть своихъ лѣтъ, и путешествіе утомило меня. Позволь-же мнѣ удалиться въ мою опочивальню. Завтра на зарѣ я долженъ двинуться въ обратный путь.
   Онъ всталъ, и пфальцграфъ позвалъ слугъ, которые факелами должны были освѣтить путь до покоевъ, отведеныхъ Максимиліану Баварскому.

* * *

   Приблизительно въ двѣнадцати миляхъ къ сѣверо западу отъ Нейбурга на каменистыхъ высотахъ юрскихъ горъ лежалъ городокъ Зульцбахъ съ низкими, маленькими, полуразвалившимися домиками, покрытыми черепичными крышами. Позади церкви вытянулось обширное строеніе съ облупившейся штукатуркой: это была знаменитая въ свое время во всей нѣмецкой землѣ Зульцбахская гимназія.
   Въ одной изъ пустыхъ комнатъ ея, майскимъ утромъ, сидѣлъ старый человѣкъ съ длинными сѣдыми волосами и писалъ, поминутно мокая гусиное перо въ банку съ чернилами собственнаго приготовленія. Это былъ Даніилъ Шиндлеръ, извѣстный въ городѣ подъ именемъ магистра.
   Прежде онъ былъ учителемъ въ гимназіи и обучалъ всѣхъ дѣтей пфальцграфа. Теперь же во время войны, стараніями католиковъ гимназія была закрыта, ея учителя распущены, и только онъ одинъ остался въ Зульцбахѣ, въ качествѣ хранителя колодца, на обязанности котораго лежалъ присмотръ за цѣлостью его. Благодаря своему положенію высоко въ горахъ Зульцбахъ страдалъ отъ недостатка питьевой воды, и единственнымъ источникомъ ея былъ этотъ колодезь, который издавна охранялся самымъ тщательнымъ образомъ.
   Въ теченіе 20 лѣтъ онъ несъ эти несложныя обязанности и получалъ такое нищенское жалованье, что не могъ бы на него существовать, еслибъ не пенсія, которую выдавали ему отъ имени пфальцграфа. Не даромъ получалъ магистръ эти добавочныя деньги; онъ былъ единственнымъ образованнымъ человѣкомъ всей округи и издавна повелось, что горожане и крестьяне приходили къ нему во всѣхъ сложныхъ обстоятельствахъ жизни и получали отъ него добрый совѣтъ. Убогая комнатка Даніила нерѣдко видала коронованныхъ гостей, находившихъ у ея хозяина успокоеніе и глубокое пониманіе самыхъ запутанныхъ государственныхъ вопросовъ.
   Даніилъ Шиндлеръ писалъ, не отрываясь. Онъ въ теченіе послѣднихъ лѣтъ велъ подробную запись всѣхъ событій, свидѣтелемъ которыхъ ему привелось быть. Изъ этой лѣтописи мы узнаемъ, что пфальцграфъ Вольфгангъ Вильгельмъ въ началѣ своего царствованія заявилъ притязанія на земли, принадлежавшія отцу его матери. Желая силой присоединить ихъ къ своимъ владѣніямъ, онъ вступилъ въ союзъ съ "католической лигой", сблизился съ Максимиліаномъ Баварскимъ и принялъ католичество, побуждаемый къ этому не совѣстью, а выгодами, которыя разсчитывалъ получить отъ могущественной поддержки курфюрста. Противникъ же его, чтобы заручиться поддержкой "лютеранской лиги", измѣнилъ католичеству и перешелъ въ люгеранство. Въ тѣ времена случалось нерѣдко, что религію мѣняли по корыстнымъ побужденіямъ, но тогда никто не повѣрилъ бы, что вѣроотступникъ Вольфгангъ Вильгельмъ превратится въ такого фанатика, какимъ онъ проявилъ себя въ теченіе всего своего дальнѣйшаго царствованія. Когда онъ обвѣнчался съ младшей сестрой Максимиліана и вернулся въ свою столицу въ сопровожденіи большого числа іезуитовъ, то немедленно отдалъ имъ въ руки свою замковую церковь. Іезуиты въ тотъ же день залили ее святой водой, а алтарь и каѳедру стегали розгами, чтобы, по ихъ выраженію, "выколотить" лютеранство. Старушка мать пфальцграфа горько плакала, что сынъ ея позволяетъ такое надругательство надъ религіей своихъ родителей. Она говорила ему, что онъ вгонитъ ее въ гробъ своимъ отступничествомъ, что онъ нарушаетъ четвертую заповѣдь Господню. Но пфальцграфъ оставался глухъ къ усовѣщиваніямъ матери и упрямо возражалъ ей, что замокъ и власть принадлежатъ ему затѣмъ, чтобы поступать по своему благоусмотрѣнію, не отдавая никому и ни въ чемъ отчета, и насмѣшливо добавилъ, что четвертую заповѣдь онъ знаетъ, но священное писаніе велитъ людямъ больше слушаться Бога, чѣмъ людей, будь то даже родители. Этотъ отвѣтъ былъ ему подсказанъ его духовникомъ іезуитомъ, которому онъ передалъ всѣ церкви и школы своего государства, чтобы насильственно насадить римскую вѣру.
   Черезъ четыре года послѣ того во всей нѣмецкой землѣ разгорѣлась опустошительная война, уже давно подготовлявшаяся для искорененія лютеранской вѣры.
   "И въ 1627 г. по Рождествѣ Христовомъ, читаемъ мы въ хроникѣ магистра Шиндлера, -- "въ отсутствіе моего благороднаго господина, покойнаго пфальцграфа Августа, воинство вѣроотступника Вольфганга Вильгельма, руководимое іезуитами, вторглось въ предѣлы Зульцбаха, закрыло протестантскія церкви и школу, въ которой я обучалъ юношество. Съ тѣхъ поръ отцы и братья общества Іисуса, подобно саранчѣ, наводнили нашу страну, угрозами и насиліемъ заставляя жителей перейти въ католичество. Тѣ-же, кто не хотѣлъ отступиться отъ вѣры отцовъ, насильственно изгонялись изъ страны.
   "Въ то время пришлось пфальцграфу Августу, охраняя безопасность семьи, отправить свою жену пфальцграфиню Гедвигу съ дѣтьми подъ защиту крѣпкихъ стѣнъ Нюренберга.
   "И когда, казалось, уже не было спасенія для лютеранской вѣры, Господь послалъ намъ неожиданную помощь. Въ 29 году внезапно изъ-за моря появился король шведскій Густавъ Адольфъ съ многочисленнымъ войскомъ. Покойный пфальцграфъ Августъ немедленно присоединился къ нему. Всѣ мы думали, что скоро настанетъ время, когда будутъ повержены въ прахъ враги лютеранской вѣры. Никто не зналъ, что нѣмецкому народу предстоятъ еще долгіе годы скорби и страданій. И ужасъ охватилъ насъ, когда до насъ дошла горестная вѣсть, что пфальцграфъ Августъ внезапно скончался отъ горячки. А черезъ два мѣсяца былъ убитъ на полѣ битвы нашъ главный оплотъкороль шведскій.
   "Пфальцграфиня по смерти своего супруга не пожелала вернуться въ Зульцбахскій замокъ, а осталась жить въ Нюренбергѣ, взявъ къ себѣ племянницу, молодую прекрасную Агнесу, замѣнившую ей дочерей. Старшая дочь ифальцграфини, выйдя замужъ, далеко уѣхала отъ матери, а младшая переѣхала къ брату въ Зульцбахъ, когда онъ вступилъ на отцовскій престолъ.
   "Старшій сынъ пфальцграфини, нынѣ царствующій Христіанъ Августъ, очень замкнутый человѣкъ. Ни одинъ изъ его приближенныхъ не можетъ похвалиться его довѣріемъ, и нѣтъ человѣка, съ которымъ молодой правитель дѣлился бы своими мыслями и намѣреніями. А потому совершенно непонятной представляется та близость, которая вотъ ужо годъ какъ возникла между нимъ и дворяниномъ Шомбартомъ. Говорятъ, что этотъ человѣкъ одаренъ необыкновенными умственными способностями, образованіемъ, находчивостью и остроуміемъ, но о немъ никто ничего не знаетъ. Богъ не допуститъ, чтобы эта таинственность принесла съ собой новыя бѣдствія для населенія.
   "Со времени заключенія мира стало очевиднымъ, что молодой пфальцграфъ пойдетъ по стопамъ отца и будетъ оплотомъ лютеранства въ странѣ. По крайней мѣрѣ на дняхъ онъ собственными устами говорилъ мнѣ, что намѣренъ возобновить занятія въ гимназіи. Онъ не сказалъ точно, призвалъ ли онъ уже профессоровъ или нѣтъ, но во всякомъ случаѣ поручилъ мнѣ заняться приведеніемъ въ порядокъ запущеннаго зданія гимназіи.
   "Приверженность пфальцграфа лютеранству подтверждается его бракомъ со вдовой славнаго лютеранскаго полководца, пожилой женщиной, на много лѣтъ старше молодого Христіана Августа. Никто не подозрѣвалъ, что молодой человѣкъ остановилъ свой выборъ на такой пожилой женщинѣ, и такъ велика его скрытность и сдержанность, что этотъ бракъ былъ неожиданностью для всѣхъ, даже для его матери.
   "Господь не благословилъ дѣтьми Христіана Августа, а потому наслѣдникомъ престола считается его младшій братъ, Іоганнъ Людвигъ, душой и тѣломъ преданный лютеранству. Этотъ юноша пользуется всеобщей любовью за свой умъ и благородство характера. Природа одарила его красотой и желѣзнымъ здоровьемъ, а потому онъ былъ бы самымъ желательнымъ наслѣдникомъ, еслибъ годъ тому назадъ не началось съ нимъ что-то загадочное: онъ таетъ на глазахъ у всѣхъ, и, несмотря на самый внимательный уходъ врачей, никакія средства ему не помогаютъ. Хуже всего то, что свѣтила науки не могутъ понять, какой недугъ подтачиваеть силы наслѣдника престола. Теперь изъ цвѣтущаго юноши онъ сталъ какимъ-то призракомъ, едва передвигающимъ ноги, съ безжизненными глазами, частыми непонятными припадками, уносящими его послѣднія силы. Зачѣмъ Господь попустилъ, чтобы этотъ юноша -- гордость, краса и надежда всей лютеранской земли -- подвергся во цвѣтѣ лѣтъ такимъ страданіямъ. Его недугъ тѣмъ болѣе пугаетъ всѣхъ послѣдователей очищенной вѣры Христовой, что послѣ его смерти Вольфгангъ Вильгельмъ Нейбургскій выступитъ претендентомъ на зульцбахскій престолъ и отдастъ всю страну въ руки іезуитовъ.
   "Есть еще одинъ сынъ у покойнаго пфальцграфа Августъ -- Филиппъ, но онъ таинственно исчезъ изъ зульцбахскаго замка вскорѣ послѣ начала болѣзни Іоганна Людвига. Онъ оставилъ домъ, желая покончить со своей молодой жизнью, а можетъ быть, спасти".... На этомъ словѣ магистръ остановился, какъ бы испугавшись чего-то, тщательно вычеркнулъ слова "а можетъ быть спасти" и послѣ слова "жизнью" поставилъ точку. На этомъ магистръ закончилъ въ тотъ день свою хронику.
   

II.

   Въ тотъ день, когда Даніилъ Шиндлеръ кончалъ свою лѣтопись, по направленію къ Нюренбергу двигались тяжело нагруженныя, крытыя парусиной, повозки, зяпряженныя сильными быками. Впереди повозокъ, на нѣкоторомъ разстояніи отъ нихъ, шло небольшое стадо коровъ и овецъ подъ присмотромъ нѣсколькихъ мужчинъ. По всему было видно, что не нужда гнала ихъ. Въ повозкахъ были очень тщательно уложены многочисленные сундуки, мѣшки, шкуры дикихъ животныхъ, домашняя утварь и пр.
   Путешественники двинулись въ путь еще въ мартѣ мѣсяцѣ, когда ледъ сковывалъ волны Балтійскаго моря. Они выѣхали изъ далекой Курляндіи, но, судя по говору и типу лица, не были ея уроженцами, а происходили изъ средней Германіи. Спасаясь отъ ужасовъ тридцатилѣтней войны, они много лѣтъ тому назадъ бѣжали изъ Германіи и жили на берегу Балтійскаго моря.
   Много упорнаго труда пришлось имъ потратить, чтобы осушить болотистую мѣстность и сдѣлать ее плодородной, но, наконецъ, они добились того, что эта скупая чужая земля стала давать имъ хорошіе урожаи. Сначала пришельцы сколотили себѣ на живую руку убогую хибарку, но потомъ перестраивали ее, расширяли, разукрашивали до тѣхъ поръ, пока не выросъ привѣтливый уютный домъ. Неустанная дѣятельность Новожиловъ дала имъ возможность не только не терпѣть нужды, но и припасти кое что про черный день.
   Шли годы. Однажды, ранней зимой, долетѣла и до ихъ оторваннаго отъ родины, омытаго холодными волнами, пристанища радостная вѣсть: миръ. Она казалась несбыточной сказкой давно минувшихъ дней, но все же хозяинъ хутора, Лютцъ Фарнбюлеръ, отправился по пустыннымъ болотамъ и пескамъ въ далекій приморскій городъ Либаву, чтобы узнать правду. Тамъ слухъ подтвердился и Фарнбюлеръ поспѣшилъ обратно къ своимъ.
   Много зимнихъ вечеровъ провели бѣглецы, обсуждая радостное событіе, перевернувшее всю жизнь ихъ далекой любимой родины. Безъ обсужденій, какъ-то само собой выросло рѣшеніе вернуться на старое пепелище. Теперь, когда явилась возможность повидать родныя мѣста, тоска по родинѣ сильнѣе чѣмъ прежде охватила всѣхъ отъ-мала до велика. Даже дочери Фарнбюлера, выросшія въ Курляндіи, торопились покинуть ее, хотя она была имъ не мачехой, а родной матерью. Всѣмъ какъ-то вдругъ стало постыло однотонное плоское побережье, а передъ глазами, будто по мановенію волшебнаго жезла, вставали родныя горы, долины, лиственные лѣса.
   Фарнбюлеръ продалъ все свое благоустроенное хозяйство, положилъ свой домашній скарбъ на повозки и, чуть повѣяло весной, двинулся со всемъ своимъ семействомъ въ дальній путь. Бодрые, радостные, совершали они трудный путь по глухимъ лѣсамъ Курляндіи, Мазуріи и Польши. Мужчины были хорошо вооружены на случай нападенія медвѣдей, волковъ или разбойниковъ. По солнцу и звѣздамъ глава дома опредѣлялъ направленіе, котораго имъ слѣдовало держаться, и хотя медленно, но вѣрно шли они къ намѣченной цѣли. Вчера впервые вырисовались передъ ними родныя горы и впервые послѣ двѣнадцати лѣтъ имъ пришлось ночевать на родной землѣ.
   Фарнбюлеръ выбралъ удобное мѣсто для ночевки и каждый изъ путниковъ охотно и умѣло взялся исполнить какую-нибудь необходимую работу для устройства ночлега. Одинъ изъ батраковъ пошелъ собирать валежникъ для костра, сыновья Фарнбюлера взяли косы, чтобы наготовить корму для скота. Самъ хозяинъ съ помощью другого батрака снялъ съ телѣги маленькую, легонькую палатку и разбилъ ее, чтобы женщины могли въ ней укрыться на ночь.
   Лютцъ Фарнбюлеръ былъ здоровый сильный мужчина лѣтъ подъ пятьдесятъ, со спокойно-вдумчивымъ взглядомъ и увѣренной осанкой; длинная борода съ сѣдиной обрамляла его загорѣлое лицо. Какъ и всѣ другіе члены семьи, онъ былъ одѣтъ въ грубое, прочное крестьянское платье, но черты лица и выраженіе противорѣчили его одеждѣ. Кожу на лицѣ его обвѣтрило, загрубѣлыя руки носили слѣды многолѣтней, тяжелой работы, и тѣмъ не менѣе въ немъ чуялась какая-то духовная мощь, которая едва-ли могла бы развиться, еслибъ онъ дѣйствительно съ ранняго дѣтства былъ занятъ только мускульнымъ трудомъ. Члены его семьи тоже не походили на обыкновенныхъ крестьянъ, хотя были бѣдно одѣты и исполняли всѣ, даже самыя тяжелыя, рабе ты.
   Женщины вышли изъ повозки и принялись за работы, необходимыя во время ночной остановки. Жена Фарнбюлера -- Энгебурга, чтобы приготовить ужинъ, достала изъ ларя заготовленное въ Курляндіи копченое мясо и дичь, застрѣленную по дорогѣ. Дочери ея, Гейля и Эльза, взяли жестяные кувшины и пошли доить коровъ.
   Два батрака совершали вмѣстѣ съ Фарнбюлеромъ утомительное путешествіе на родину. Одинъ изъ нихъ, красивый блондинъ, жилъ въ домѣ Фарнбюлера съ самаго дѣтства и былъ всѣмъ какъ родной. На далекой родинѣ, до ухода въ Курляндію, Фарнбюлеръ былъ сосѣдомъ родителей молодого человѣка. Но чума, занесенная солдатами даже въ ихъ уединенное горное село, не пощадила никого изъ его родныхъ; тогда Фарнбюлеръ сжалился надъ одинокимъ осиротѣвшимъ мальчикомъ, взялъ его къ себѣ и увезъ вмѣстѣ со своими дѣтьми въ далекую Курляндію. Мальчика звали Хильтпольтъ Ауффенбергъ; онъ былъ ровесникомъ старшаго сына Фарнбюлера, и теперь ему было года 23--24. Толковый, услужливый, пріученный съизмалѣтства къ работѣ, Хильтпольтъ оказалъ тысячу услугъ за время тяжелаго, опаснаго и утомительнаго странствованія черезъ дебри дикихъ и неизвѣстныхъ странъ Польши и Мазуріи.
   Чужакомъ среди небольшой кучки пришельцевъ былъ второй батракъ, двадцатилѣтній юноша, высокій, стройный, съ тонкими изящными чертами лица. Минувшимъ лѣтомъ онъ завернулъ на хуторъ Фарнбюлера, попросилъ напиться и, немного отдохнувъ, ушелъ. Но черезъ нѣсколько дней онъ снова вернулся къ гостепріимному хозяину. На этотъ разъ онъ назвалъ свое имя -- Фельтенъ Пфлугшаръ -- и сказалъ, что онъ нѣмецъ, родомъ изъ Лифляндіи, но что на родинѣ у него теперь ни кола, ни двора. То весело болтая, то погруженный въ невеселыя думы, онъ провелъ у Фарнбюлера нѣсколько дней, видимо колеблясь принять какое-то важное рѣшеніе. Наконецъ, съ глазу на глазъ, онъ признался Фарнбюлеру, что средствъ у него нѣтъ никакихъ и работы онъ не нашелъ; а потому онъ рѣшился вернуться сюда и спросить, не нуженъ ли имъ на хуторѣ батракъ. Фарнбюлеръ возразилъ, что, судя по его рукамъ, онъ не пригоденъ для тяжелой работы земледѣльца. Молодой человѣкъ предложилъ оставить его на нѣсколько дней для испытанія. Приближалась страда, лишнія рабочія руки были дороги, и хозяинъ хутора согласился. Каково же было удивленіе всего хутора, когда пришелецъ оказался сильнымъ, неутомимымъ работникомъ, хорошо знакомымъ съ земледѣліемъ, такъ что къ его совѣтамъ сталъ прислушиваться даже самъ старикъ Фарнбюлеръ. Работа доставляла новому батраку видимое наслажденіе, а жалованья онъ не просилъ, такъ какъ говорилъ, что ему довольно и того, что онъ сытъ, обутъ и одѣтъ.
   Такъ и остался Фельтенъ Пфлугшаръ на хуторѣ, и скоро сталъ необходимымъ помощникомъ во всѣхъ хозяйственныхъ работахъ. День ото дня онъ все больше привязывался ко всей семьѣ своихъ новыхъ хозяевъ и ихъ сборы на далекую родину -были испытаніемъ для его привязанности. Когда всѣ обитатели хутора строили радостные планы новой жизни тамъ, у себя, въ нѣмецкой землѣ, Фельтенъ не скрывалъ, что ему тяжело навсегда разстаться съ семьей, которая его радушно приняла. Однако онъ твердо стоялъ на своемъ рѣшеніи не ѣхать съ ними. Но послѣ того, какъ они распрощались и хуторяне двинулись въ тяжелый дальній путь, дружба побѣдила непоколебимое рѣшеніе, и Фельтенъ пустился ихъ догонять. На первомъ же ночлегѣ онъ догналъ путешественниковъ и былъ встрѣченъ всеобщей радостью. Въ пути, какъ прежде на хуторѣ, онъ не уклонялся ни отъ какой работы и всегда находилъ время и силы порадовать чѣмъ нибудь спутницъ утомительнаго странствованія. Никто изъ мужчинъ, кромѣ него, не находилъ времени, чтобы нарвать первыхъ весеннихъ цвѣточковъ и украсить ими временный ночлегъ женщинъ: въ немъ было живо чувство красоты и это рѣзко отличало его отъ сыновей Фарнбюлера, которые интересовались только практически полезнымъ. Они смотрѣли на Фельтена сверху внизъ, какъ на большого мальчика.
   Фельтенъ исполнилъ назначенную ему работу, сложилъ изъ собраннаго хвороста костеръ, высѣкъ изъ кремня искры, и пламя высоко взвилось къ потемнѣвшему небесному своду. Фрау Энгебурга повѣсила надъ костромъ котелокъ съ ужиномъ, Гейля и Эльза принесли парное молоко, а братья Фарнбюлеры нашли ключъ и зачерпнули свѣжей воды въ бутылки, т. е. по просту въ выдолбленныя тыквы. Путники сѣли за ужинъ и отдали ему честь; даже разговоры на время прекратились. Ночь спустилась на землю и все затихло, только на верхушкѣ куста раздавалась пѣсня маленькой птички. "Чу -- сказала фрау Энгебурга -- это старая знакомая привѣтствуетъ насъ на родинѣ. Я узнаю ея пѣніе. Въ Курляндіи ихъ нѣтъ и я впервые слышу ихъ опять." Нѣжная мелодія, похожая на журчанье ручейка, разносилась въ ночномъ воздухѣ. Ужинавшіе прислушались съ минуту и снова заработали челюстями. Одна Эльза сказала: "И я узнаю эту птичку. Я не знаю, какъ ее зовутъ, но пѣсню смутно помню. Я ее слышала, только не знала, на самомъ дѣлѣ, или во снѣ". Братья расхохотались, и Гейля къ нимъ присоединилась, увѣряя, что Эльзѣ иногда кажется, будто и она сама не "взаправду" живетъ, а только видитъ себя во снѣ. Лютцъ Фарнбюлеръ заговорилъ: "Намъ надо сегодня пораньше лечь спать, чтобы завтра чуть свѣтъ двинуться въ дорогу. Завтра мы будемъ ночевать на томъ мѣстѣ, гдѣ двѣнадцать лѣтъ тому назадъ стоялъ нашъ домъ. Мать сказала, что родина привѣтствуетъ насъ пѣснью, пусть исполнятся ея слова. Мы сами, подобно перелетнымъ птицамъ, разыскали путь къ покинутому гнѣзду по звѣздамъ и солнцу. Небесныя свѣтила насъ не обманули, близка цѣль нашего путешествія, а потому возблагодаримъ ихъ.
   Въ душѣ человѣка заложено чувство благодарности за то добро, которое ему встрѣчается на жизненномъ пути. Выскажемъ же эту благодарность, а теперь ложитесь спать. Пусть судьба и дальше будетъ милостива къ намъ".
   Такія рѣчи очевидно не могли принадлежать крестьянину, не видавшему ничего кромѣ своей нивы. Краснорѣчіе Фарнбюлера напоминало умѣлую проповѣдь, но было вызвано искренней силой и глубиной переживаемаго настроенія, а не искусствомъ опытнаго священника.

* * *

   Послѣднюю ночь путники ночевали на сѣверной границѣ пфальцграфства Зульцбахъ и теперь вступили въ область, принадлежащую имперскому городу Нюренбергу.
   Здѣсь не было ни слѣда дороги или какого-нибудь людского поселенія; кругомъ разстилалась дикая пустыня, не тронутая рукой человѣческой. Мѣстами путники ступали на обнаженную каменистую почву, мѣстами попадались участки, поросшіе короткой жесткой травой, но вслѣдъ за тѣмъ имъ заграждали путь разрошіяся въ уровень человѣческаго роста непроходимыя чащи густо перепутанныхъ между собою растеній или-же внезапно передъ ними открывались глубокія расщелины -- и дальнѣйшій путь казался невозможнымъ.
   Шли часы за часами, и не видно было ни одной человѣческой души, къ которой можно было-бы обратиться за помощью и указаніемъ. Одинъ только Лютцъ Фарнбюлеръ по какимъ-то едва уловимымъ признакамъ опредѣлялъ направленіе, котораго имъ слѣдовало держаться.
   Уже перевалило за полдень, когда внизу передъ ними раскинулся городокъ Беценштейнъ, съ развалинами стариннаго замка. Лютцъ разсчитывалъ, что они доберутся туда еще до полудня. По мѣрѣ приближенія картина городка, запечатлѣвшаяся въ памяти Фарнбюлера, разсѣивалась передъ его взглядомъ какъ миражъ. За полуразрушенными городскими стѣнами виднѣлось нѣсколько десятковъ жалкихъ домишекъ; надъ' ними подымалась уцѣлѣвшая лишь частью крыша церкви и остовъ снесенной на половину башни съ зіяющими дырами. Вся остальная часть нѣкогда цвѣтущаго городка была превращена въ груды развалинъ, между которыми точно тѣни кое-гдѣ бродили человѣческія фигуры съ печатью голода и страданія на изможденныхъ лицахъ. При видѣ вооруженныхъ мужчинъ онѣ въ смертельномъ страхѣ бросились въ свои полуразвалившіяся жилища, поспѣшно запирая за собою двери; полуголыя дѣти съ визгомъ и воемъ бѣжали за ними. Въ первый разъ съ тѣхъ поръ какъ путники покинули Курляндію, они увидали передъ собою воочію ужасающую картину невообразимымъ бѣдствій, которыя навлекла на родной край злополучная тридцатилѣтняя война.
   Жена и дочери. Фарнбюлера въ ужасѣ отвернулись отъ этого зрѣлища. Вмѣсто того чтобы остановиться здѣсь, какъ это предполагалось наканунѣ, Фарнбюлеръ, молча, съ выраженіемъ сдержаннаго страданія на лицѣ, двинулъ переднюю повозку впередъ, мимо этого мѣста разрушенія и запустѣнія. Прежде отсюда вела большая дорога, теперь онъ съ трудомъ нашелъ ея слѣды среди разросшагося бурьяна. Волы кое-какъ двигались впередъ; черезъ нѣсколько часовъ Фарнбюлеръ взялъ влѣво и путники очутились въ узкой горной долинѣ. Кругомъ подымались причудливыя скалы, тамъ и сямъ виднѣлись группы старыхъ лиственныхъ и хвойныхъ деревьевъ. День склонялся къ вечеру. Внезапно какое-то воспоминаніе прорѣзало соенаніе Гейли и она крикнула: "Вотъ скала, похожая на кошку, а за ней нашъ домъ." Отецъ молча кивнулъ головой и сталъ держать на скалу; дѣвушки выскочили изъ повозки и поспѣшили черезъ кустарникъ, достигавшій имъ до плечъ, къ странно очерченному камню. Но когда онѣ продрались черезъ кустарники до скалы, ихъ встрѣтило разочарованіе: передъ ними разстилалось поле, заросшее бурьяномъ, нигдѣ не подымались крыши строеній, кругомъ была мертвенная пустота. Ихъ, вѣроятно, обманули смутныя воспоминанія дѣтства и родной хуторъ не здѣсь, а гдѣ-нибудь въ сторонѣ? Но, нѣтъ, отецъ остановилъ лошадей. "Вотъ, мы и пріѣхали", сказалъ онъ, "прежде всего покормимъ быковъ, они тяжелымъ трудомъ заслужили свой кормъ".
   Онъ смолкъ и направился къ высокой рябинѣ, покрытой бѣлымъ цвѣтомъ. "Единственное дерево изъ цѣлаго сада, которое дождалось нашего возвращенія", пробормоталъ онъ и началъ раздвигать кустарникъ своей дорожной палкой. Наконецъ онъ добрался до того мѣста, гдѣ прежде стоялъ его домъ. Теперь здѣсь не было ничего, кромѣ репейника, ежевики и плевеловъ; кое гдѣ изъ подъ свѣжей зелени торчали обуглившіяся балки и подымались груды мусора и камня. Молча, но спокойно смотрѣлъ Фарнбюлеръ на остатки своего жилища; онъ не ожидалъ ничего другого и не былъ удивленъ: смерть и разрушеніе -- неизбѣжные спутники войны -- не могли пощадить ничего и никого.
   Вотъ, что осталось отъ цвѣтущей усадьбы, которую Фарнбюлеру пришлось покинуть 12 лѣтъ тому назадъ, спасая жизнь своей семьи отъ озвѣрившихся полчищъ, пробиравшихся даже сюда, въ уединенную горную долину. Онъ молчалъ; молчали и дѣти его, испуганными глазами глядя на родное пепелище. Ихъ воображенію съ раннихъ дѣтскихъ лѣтъ въ яркихъ краскахъ рисовалась картина отцовскаго дома; теперь онъ внезапно исчезъ, точно стертый съ лица земли.
   -- Пойдемте отсюда!-- сказалъ, наконецъ, Фарнбюлеръ.
   Когда они снова вернулись къ повозкамъ, онъ сказалъ: "Вы хотѣли вернуться домой на родину; и меня охватило такое же чувство, хотя я не сомнѣвался въ томъ, что съ ней сталось. Теперь она передъ нами, истерзанная и опустошенная. Но не будемъ сѣтовать: жалобы безполезны и некому ихъ услышать. Примемся бодро за работу и будемъ помнить, что если-бъ двѣнадцать лѣтъ тому назадъ мы не покинули нашего жилища, то оно стало бы нашей могилой. У насъ осталось высшее и незамѣнимое благо -- жизнь, которую каждому изъ насъ дано использовать только одинъ разъ на благо себѣ и другимъ. Теперь обязанность каждаго изъ насъ способствовать возрожденію своей родины и этой безплодной почвѣ вернуть ея былое плодородіе. Это чувство долга возбудило въ насъ тоску по родинѣ. Подобно древнимъ евреямъ, о которыхъ разсказываетъ Библія, что они ушли въ Египетъ, пока явилась для нихъ возможность вернуться въ землю Ханаанскую, и мы ушли на чужбину, чтобы вернуться оттуда въ родную землю. Когда мы покинули родину, вы были малыми дѣтьми; теперь вы твердо стоите на собственныхъ ногахъ. Придя на чужбину, я взялъ топоръ, чтобы соорудить кровлю надъ вашими головами; примитесь же теперь вы бодро за ту же работу. Человѣкъ долженъ вѣрить въ свои собственныя силы -- въ этомъ залогъ его успѣха. Въ далекія невѣдомыя для насъ времена человѣкъ впервые вступилъ на эту почву; онъ пришелъ въ эту дикую пустыню съ жалкими каменными орудіями и построилъ себѣ здѣсь первое убогое жилище. Подобно имъ, мы теперь стоимъ здѣсь въ пустынѣ, но съ лучшими орудіями, съ большими знаніями и на высшей степени развитія. Скажемъ же: это мѣсто было колыбелью нашего прошлаго, пусть-же здѣсь осуществится наше будущее".
   Его рѣчь оказала то вліяніе на окружающихъ, котораго^онъ хотѣлъ: столпившіеся кругомъ него, обезкураженные, домочадцы теперь смѣло и довѣрчиво смотрѣли на будущее, зная, что ихъ сила и воля побѣдятъ всѣ предстоящія трудности. Какъ и прежде во время долгаго путешествія каждый принялся за работу, и ужина вскорѣ поспѣлъ. Собравшіеся за ѣдой кругомъ костра, странники бодро- и оживленно обсуждали предстоящую работу, и отъ унылой подавленности, охватившей ихъ при видѣ развалинъ родного дома, не осталось и слѣда. Было рѣшено, что завтра они выжгутъ густую заросль, покрывшую мѣсто прежней постройки, и наскоро смастерятъ навѣсъ для людей и животныхъ; тѣмъ временемъ старикъ Фарнбюлеръ отправится въ Нюренбергь, чтобы закупить гвоздей, петель, винтовъ и другихъ желѣзныхъ предметовъ, которыхъ имъ не хватало.
   Наконецъ, пришельцы улеглись спать, съ нетерпѣніемъ ожидая наступленія новаго дня и начала работъ. На слѣдующее утро Фельтенъ Пфлугшаръ обратился къ хозяину: "Вѣдь до Нюренберга добрыхъ десять часовъ ходьбы?"
   -- Совершенно вѣрно, но откуда ты это знаешь?
   -- Я запомнилъ, что ты это какъ то сказалъ въ Курляндіи,-- и послѣ короткаго молчанія онъ добавилъ: твое присутствіе здѣсь въ первые дни необходимо; поручи мнѣ сдѣлать необходимыя закупки, я все исполню такъ, какъ ты велишь.
   Его предложеніе было безусловно справедливо и Фарнбюлеръ тотчасъ же съ нимъ согласился. Онъ объяснилъ ему, какого направленія держаться въ пути, и перечислилъ все, что нужно было пріобрѣсти.
   

III.

   У впаденія рѣки Негницы въ Редницу стоитъ великолѣпный старинный городъ Нюренбергъ, окруженный мощными городскими стѣнами, надъ которыми возвышаются многочисленныя церкви и башни. Основанный въ давно минувшія времена, онъ быстро достигъ необыкновеннаго расцвѣта и сдѣлался сосредоточіемъ наукъ и искусствъ. Во время безконечныхъ распрей феодальныхъ временъ онъ побѣдоносно отражалъ всѣ нападенія. Только одинъ разъ въ XVII столѣтіи послѣ того какъ полководецъ Тилли дважды безуспѣшно осаждалъ городъ, онъ добровольно открылъ ворота нахлынувшимъ войскамъ. Это былъ тотъ день, когда все протестантское населеніе Нюренберга восторженно встрѣчало великаго шведскаго короля Густава Адольфа. Но раньше чѣмъ кончился этотъ годъ, "полночный левъ", растоптанный подъ конскими копытами, лежалъ мертвый на полѣ битвы подъ Люценомъ.
   И до самаго конца злополучной тридцатилѣтней войны вражескія силы не могли одолѣть мощныхъ стѣнъ Нюренберга. Поэтому и теперь еще издали городъ ни чѣмъ не отличался отъ того вида, какой онъ имѣлъ 30 лѣтъ назадъ; да и внутри города площади и улицы съ замыкавшими ихъ высокими строеніями представляли такую же картину, какъ и въ прежнія времена. Только при болѣе внимательномъ наблюденіи можно было замѣтить слѣды запустѣнія и заброшенности. Правда, здѣсь не бросались въ глаза, какъ въ другихъ мѣстахъ, пожарища и развалины, городъ не былъ отданъ на разграбленіе дикимъ полчищамъ. Но другіе спутники войны, не менѣе убійственные и безжалостные, нашли себѣ дорогу черезъ крѣпкія стѣны и прочно засѣли здѣсь: чума и голодъ. Подобно ангеламъ смерти они совершали свое шествіе годъ за годомъ, переходя изъ дома въ домъ, спускаясь въ подвалы, поднимаясь до крышъ, не щадя никого, опустошая все живое, оставляя за собою на мѣсто цвѣтущей жизни мертвую пустыню. На улицахъ и въ домахъ тысячами валялись непогребенные трупы жителей Нюренберга, заражая воздухъ смертельнымъ ядомъ; тысячи другихъ, избѣжавшіе чумы, но умиравшіе отъ голода, поддерживали свое существованіе, пожирая собакъ, кошекъ, мышей, не останавливаясь даже передъ трупами. Губительная коса смерти скосила здѣсь обильную жатву и когда насталъ миръ, то въ Нюренбергѣ, этомъ самомъ населенномъ нѣмецкомъ городѣ, оказалась уцѣлѣвшей только пятая часть населенія.
   Въ сѣверной части города на горѣ возвышалось самое старинное изъ нюренбергскихъ зданій -- императорскій замокъ. Въ одной изъ его комнатъ, у раскрытаго окна, въ майскій вечеръ, стояла сѣдая дама и смотрѣла внизъ, на огромную развѣсистую липу, стоявшую посреди двора, любуясь ея свѣжей зеленью и прислушиваясь къ пѣнію соловья. Это была вдова пфальцграфа Августа Зульцбахскаго. Она была еще не стара, но казалась старше своихъ лѣтъ: горе и волненія, пережитыя за время 30-тилѣтней войны, заставили преждевременно побѣлѣть ея волосы и наложили на нее печать глубокой скорби.
   Въ теченіе послѣднихъ двадцати лѣтъ жизнь пфальцграфини Гедвиги, матери царствующаго герцога Христіана Августа, прошла въ непрерывныхъ тревогахъ и волненіяхъ. Она не знала покоя и мира, а только вѣчный страхъ за безопасность семьи, постоянныя опасности, одиночество на чужбинѣ.
   Съ теченіемъ времени Нюренбергъ сталъ для нея второй родиной. Опасности военнаго времени принудили ее на время разстаться съ дѣтьми. Всѣ три сына воспитывались у дѣда; даже любимецъ ея -- младшій сынъ Филиппъ, росъ вдали отъ матери. Правда, эта разлука не испортила ихъ отношеній. Вернувшись послѣ восьмилѣтняго отсутствія уже юношей, онъ съ прежней нѣжностью относился къ матери. Иначе сложились отношенія со старшими сыновьями: благодаря продолжительной разлукѣ между ними и матерью произошло нѣкоторое отчужденіе. Когда старшій изъ нихъ, Христіанъ Августъ, получилъ престолъ герцога Зальцбургскаго, онъ предложилъ матери переселиться къ нему. Но она предпочла остаться по прежнему въ Нюренбергѣ. Младшіе же братья, Іоганнъ и Филиппъ, но требованію Христіана, переселились съ нимъ въ Зальцбургъ. Туда же переѣхала и сестра ихъ, Августа Софія. Оставшись въ полномъ одиночествѣ, пфальцграфиня взяла къ себѣ молоденькую дочь своего брата, красавицу Агнесу, и привязалась къ ней, какъ къ родной дочери.
   Послышались легкіе шаги, и въ комнату вошла дѣвушка лѣтъ восемнадцати. Черты лица ея обнаруживали большое сходство съ пфальцграфиней. Это была племянница ея, Агнеса. Она остановилась у открытаго окна позади тетки, которая повернула къ ней голову и вполголоса сказала: "Ты слышишь, дитя, соловей опять поетъ, какъ и въ прошломъ году. Какое чудное пѣніе!" Вечернія сумерки спускались на землю, но отблескъ зашедшаго солнца еще освѣщалъ западную часть замка и стройную фигуру Агнесы и бѣлоснѣжную голову пфальцграфини въ открытомъ окнѣ. Внизу же, подъ старой липой, уже лежали вечернія тѣни, и въ сумракѣ смутно чернѣли очертанія человѣческихъ фигуръ. Эти были слуги изъ замка; они сидѣли на каменныхъ скамьяхъ вокругъ ствола липы и тоже прислушивались къ пѣнію соловья. Нѣсколько въ сторонѣ отъ нихъ стоялъ высокій молодой человѣкъ. Если бы не было такъ темно подъ развѣсистой липой, мы узнали бы въ немъ нашего новаго знакомаго Фельтена Пфлугшара. Онъ добрался до Нюренберга еще за часъ до заката солнца и, наскоро подкрѣпивъ свои силы въ убогой харчевнѣ, отправился бродить по городу. Поднявшись до замка, онъ вошелъ въ открытыя ворота и, остановившись подъ липой, смотрѣлъ, не отрываясь, на освѣщенную послѣдними отблесками заходящаго солнца западную сторону замка. Онъ тоже слушалъ пѣніе соловья, въ то время какъ глаза его не отрываясь, были прикованы къ открытому окну на западной сторонѣ замка.
   Совсѣмъ стемнѣло. "Агнеса!" прозвучалъ голосъ графини. Отвѣта не послѣдовало. Пфальцграфиня позвала еще разъ. Молодая дѣвушка испуганно обернулась. "Ахъ, простите, я не слышала: онъ такъ громко поетъ." Тетка, улыбаясь, положила ей на плечо руку.
   -- Мнѣ нужно еще писать сегодня вечеромъ. Вели зажечь мнѣ свѣчи, а потомъ возвращайся сюда и слушай, сколько тебѣ угодно, пѣніе соловья. Онъ поетъ для тебя, а не для меня. Я слышу въ его пѣніи только голоса прошлаго, ты же -- голосъ будущаго; одно отличается отъ другого, какъ тѣнь отъ свѣта.
   Черезъ минуту въ комнатѣ, находящейся рядомъ, зажгли двѣ восковыя свѣчи. Пфальцграфиня, усѣвшись за столъ, взяла большой листъ бумаги и, обмакнувши гусиное перо въ чернила, погрузилась въ писаніе. Она писала длинное письмо своему брату, отцу Агнесы, герцогу Гольштейнскому. Они были дружны и часто обмѣнивались письмами, которыя передавались черезъ вѣрныхъ гонцовъ изъ Нюренберга въ Гольштейнъ и обратно. Вдругъ дверь съ шумомъ распахнулась, и на порогѣ появилась Агнеса. Она сидѣла все время, пока тетка была занята письмомъ, въ комнатѣ рядомъ, у открытаго окна, прислушиваясь къ пѣнію соловья. Какой-то звукъ, раздавшійся внизу, заставилъ ее сорваться съ мѣста и стремительно броситься къ пфальцграфинѣ.
   -- Что съ тобою, дитя?
   -- Тамъ внизу кто-то стучится въ ворота... Такъ поздно... прошептала Агнеса.
   -- Чего же ты испугалась? Теперь миръ, а не война. Кто же это можетъ быть?
   -- Не знаю -- вѣдь темно.
   Стукъ повторился еще настойчивѣе и нетерпѣливѣе.
   Радостная догадка озарила лицо пфальцграфини. Она взяла со стола подсвѣчникъ и сказала: "идемъ скорѣе; такъ поздно можетъ придти только тотъ, кому нельзя ждать до утра. Я сама отопру. Неужели это Филиппъ?..
   

IV.

   Не малая работа предстояла семьѣ Фарнбюлера на родномъ пепелищѣ, но всѣ бодро принялись за дѣло. Фельтенъ Пфлугшаръ, согласно своему обѣщанію, на третій день вернулся изъ Нюренберга и привезъ съ собою цѣлую кучу желѣзныхъ матеріаловъ, необходимыхъ при постройкѣ дома. Онъ принималъ дѣятельное участіе въ общей работѣ, которая быстро подвигалась впередъ, благодаря дружнымъ усиліямъ всѣхъ членовъ семьи.
   Фельтенъ имѣлъ обыкновеніе по утрамъ, до начала работъ, бродить по горамъ. Въ одну изъ такихъ прогулокъ онъ открылъ прекрасную породу краснаго песчанника, который могъ пригодиться для отдѣлки дома. Онъ разсказалъ о своей находкѣ Фарнбюлеру, и тотъ пожелалъ осмотрѣть этотъ песчанникъ. Въ одно прекрасное утро они отправились въ путь.
   Дорога была утомительная и Фарнбюлеръ присѣлъ отдохнуть. Эта удивило Фельтена, потому что Лютцъ, несмотря на свои 50 слишкомъ лѣтъ, соперничалъ въ неутомимой работѣ со своими молодыми помощниками. Фарнбюлеръ поднялъ съ земли кусокъ камня и сказалъ: "Это окаменѣлость -- остатокъ хвоща, росшаго въ незапамятныя времена. Ты его должно быть видѣлъ растущимъ на безплодныхъ равнинахъ Курляндіи, но въ окаменѣломъ видѣ его тамъ не находятъ. Растенія со временемъ принимаютъ совершенно другой видъ, такъ что несвѣдущій человѣкъ даже и не догадается объ ихъ происхожденіи. И ты, Фельтенъ, похожъ не нихъ."
   -- Чѣмъ же?-- спросилъ молодой человѣкъ, избѣгая встрѣтиться глазами со своимъ собесѣдникомъ.
   -- По твоей рѣчи, обращенію, рукамъ видно, что ты не всегда былъ крестьяниномъ.
   Фельтенъ покраснѣлъ и отвѣтилъ вопросомъ:
   -- Я могъ бы тебѣ задать такой же вопросъ.
   -- А развѣ ты не знаешь, кѣмъ я былъ прежде?
   -- Откуда же мнѣ знать?
   -- Тебѣ бы сказалъ объ этомъ всякій изъ нашей семьи
   -- Меня не пріучили вопросами вывѣдывать то, что отъ меня хотятъ скрыть.
   -- Мнѣ нечего скрывать. Ты могъ бы спросить меня, и я отвѣтилъ бы тебѣ.
   Онъ помолчалъ съ минуту и затѣмъ продолжалъ, протягивая руку по направленію къ юго-востоку: "вонъ тамъ лежитъ край, въ которомъ я былъ не тѣмъ, что теперь. И это было давно, въ то время, когда тебя еще не было на свѣтѣ. Мой отецъ былъ протестантскимъ священникомъ въ Зульцбахѣ и когда онъ умеръ, его мѣсто перешло ко мнѣ, но черезъ пять лѣтъ тогдашній пфальцграфъ Августъ перемѣстилъ меня учителемъ въ протестантскую школу, знаменитую во всемъ краю... Ты хочешь что-нибудь сказать?
   Фельтенъ сдѣлалъ порывистое движеніе при имени пфальцграфа Августа. Онъ не сразу отвѣтилъ: "Это имя мнѣ знакомо -- мнѣ кажется, я уже слышалъ его отъ тебя".
   -- Возможно, что я упоминалъ о немъ въ Курляндіи. Ты хотѣлъ бы знать, какимъ образомъ я сталъ тѣмъ, что я теперь.
   Тѣ имена, которыя я назову, ничего тебѣ не говорятъ; во мнѣ же они перевернули все вверхъ дномъ, заставили меня иначе смотрѣть на міръ. Два имени главнымъ образомъ произвели во мнѣ этотъ переворотъ: курфюрстъ Максимиліанъ Баварскій и пфальцграфъ Нейбургскій, старшій братъ пфальцграфа Августа Зульцбахскаго. Они показали мнѣ, что католическая религія есть только орудіе насилія, корыстолюбія, обмана и нечеловѣческой жестокости. Это сознаніе росло во мнѣ съ каждымъ годомъ и ужасомъ наполняло мою душу. Пфальцграфъ Вольфгангъ Вильгельмъ, перешедшій послѣ смерти отца въ католичество, чтобы жениться на сестрѣ Максимиліана Баварскаго, пожелалъ захватить владѣнія своего брата Августа. Онъ не могъ этого сдѣлать, прежде чѣмъ не задушилъ въ странѣ протестантскую религію. Получивъ на это разрѣшеніе габсбургскаго императора, онъ съ наемными солдатами и іезуитами ворвался въ Зульцбахъ, опрокинулъ лютеранскіе алтари и пытками, огнемъ и мечомъ принудилъ населеніе перейти въ католичество. Повторилась библейская исторія, когда братъ возсталъ на брата и убилъ его изъ-за жертвоприношенія на алтарѣ: пфальцграфъ Вольфгангъ Вильгельмъ изгналъ своего брата съ его семьей на чужбину, обрекъ ихъ на муки и смерть. Какъ Каинъ, онъ отвѣтилъ: развѣ я сторожъ моего брата? я дѣйствовалъ по заповѣди Бога, который не хочетъ, чтобы землю его оскверняли невѣрующіе. Въ этой неизмѣримой трагедіи гибели и уничтоженія цѣлаго народа моя собственная судьба играла второстепенную роль. Протестантскую школу закрыли и всѣхъ учителей изгнали. Тогда я рѣшилъ разбить оковы, въ которыхъ находился столько лѣтъ. Я рѣшилъ не искать себѣ новаго мѣста, а сдѣлаться земледѣльцемъ и трудами своихъ рукъ содержать семью. Я рѣшилъ быть свободнымъ, никому не подчиняться, ни передъ кѣмъ не быть отвѣтственнымъ, кромѣ своей совѣсти. Я купилъ себѣ недалеко отъ Нюренберга, въ горахъ, участокъ земли и поселился тамъ съ своей семьей. Восемь лѣтъ мы прожили спокойно въ нашей усадьбѣ. Но ужасы войны, вызванной курфюрстомъ и пфальцграфомъ, проникли и въ наше уединеніе, и я рѣшилъ покинуть родную землю и переселиться съ семьей на чужбину, такъ далеко, гдѣ не могли насъ настигнуть дикія орды грабителей.
   -- Объясни мнѣ только одно: ты сказалъ, что разбилъ свои оковы. Вѣдь пфальцграфъ Августъ былъ лютеранинъ. Почему-же находясь у него на службѣ, ты чувствовалъ себя въ оковахъ?
   -- Потому что мнѣ открылась истина.
   -- Какая?
   -- Потому что въ этой опустошительной войнѣ изъ-за разницы исповѣданій каждая сторона считала свою вѣру истинной, а вѣру своего противника заблужденіемъ. Потому что я понялъ, что есть нѣчто, что выше католичества и лютеранства -- свобода вѣровать согласно своей совѣсти.
   Фельтенъ порывисто всталъ и, пожимая руку Фарнбюлера, сказалъ: "спасибо за довѣріе".
   -- Я разсказалъ тебѣ свою исторію, теперь ты скажи мнѣ, о чемъ ты умалчивалъ до сихъ поръ. Вѣдь я вижу, что ты другого происхожденія, чѣмъ мы. Чтоже привело тебя въ нашъ домъ?
   -- Случай. Я проходилъ мимо вашего дома и зашелъ, чтобы попросить напиться.
   -- Я уже слышалъ это отъ тебя. Но ты вернулся и пожелалъ остаться въ нашемъ домѣ. Ты раздѣлилъ съ нами всѣ тягости далекаго странствованія. Что заставило тебя это сдѣлать?
   -- Прости меня, я не могу отвѣтить тебѣ довѣріемъ на довѣріе. Скажу только одно -- что тайная опасность, грозившая мнѣ, заставила меня покинуть домъ, въ которомъ я жилъ. Правда, мнѣ были открыты другія двери, но я предпочелъ остаться въ вашемъ домѣ, когда я узналъ васъ. Скажи мнѣ, вѣришь ли ты, что я скрываюсь отъ тебя не съ преступными намѣреніями? Если ты можешь оказать мнѣ это довѣріе -- я останусь у тебя; въ противномъ случаѣ я покину вашъ домъ.
   Фарнбюлеръ пристально посмотрѣлъ ему въ глаза и сказалъ:
   -- Я довѣряю тебѣ. А теперь пора за работу, дома насъ ждутъ.
   

V.

   У того же окна, изъ-котораго была видна развѣсистая липа, стояла опять пфальцграфиня Гедвига. Она держала въ рукахъ письмо, только что полученное отъ ея несчастнаго сына, Іоганна Людвига. Убѣдившись, что большая печать на письмѣ цѣла, она вскрыла его. Сынъ писалъ ей, что письмо, которое онъ недавно получилъ отъ нея, было, видимо, кѣмъ-то искусно вскрыто, такъ-какъ края печати оказались чуть-чуть повреждены. Впрочемъ, можетъ быть, это ему только показалось, такъ-какъ посланный клятвой подтвердилъ, что онъ всю дорогу не вынималъ изъ сумки письма. Тѣмъ не менѣе Іоганнъ Людвигъ предпочелъ послать свой отвѣтъ съ другимъ гонцомъ.
   Извѣстіе, которое ему сообщила мать, его очень обрадовало. Хорршо, что его младшій брать Филиппъ не подвергается больше опасностямъ на суровой неизвѣстной чужбинѣ, а нашелъ себѣ на родинѣ вѣрное убѣжище. Необходимо скрыть отъ всѣхъ его пристанище, такъ-какъ иначе герцогъ, вѣроятно, потребуетъ, чтобы и Филиппъ жилъ при дворѣ. Другой планъ матери также необходимо держать въ строжайшей тайнѣ: Іоганнъ Людвигъ находитъ, что лучшей жены для его брата, чѣмъ кузина Агнеса, найти нельзя, но мнѣніе герцога на этотъ счетъ можетъ быть инымъ, и тогда бракъ будетъ разстроенъ.
   "Здоровье мое, писалъ Іоганнъ въ концѣ письма, съ каждымъ днемъ ухудшается; видимо, я привыкъ къ морскому климату и мнѣ вреденъ воздухъ Зульцбаха. Впрочемъ, гибельное дѣйствіе здѣшняго климата не сразу проявилось, и первые годы своего пребыванія здѣсь я былъ совершенно здоровъ. Послѣ моей смерти наслѣдникомъ долженъ быть Филиппъ, а потому тѣмъ болѣе надо опасаться, чтобы съ нимъ чего-нибудь не случилось.
   "Я знаю, что мнѣ суждено умереть во цвѣтѣ лѣтъ, но какъ ни тяжела такая участь, я безропотно ее несу и прославляю Всевѣдующаго, что тотъ далъ мнѣ разумъ постичь истинную вѣру Христову и силу остаться ей вѣрнымъ".
   Тяжелы были мысли пфальцграфини Гедвиги послѣ прочтенія письма. "Не то важно, что написано, а то, что скрыто между строкъ. Можно-ли быть спокойнымъ за дальнѣйшую судьбу Филиппа? Чтобы онъ могъ устроиться на родинѣ, надо зорко слѣдить, какъ-бы съ нимъ чего-нибудь не случилось. Надежно-ли его убѣжище въ горахъ?.. Пфальцграфиня протянула руку къ маленькому серебряному колокольчику и позвонила. Вошла Агнеса:
   -- Вы звали меня, тетя.
   -- Да, дитя мое, пошли кого-нибудь къ совѣтникуХарсдорферу и попроси его придти ко мнѣ сегодня вечеромъ.

* * *

   По мѣрѣ того какъ шло время, въ душѣ Эльзы и Гейли все съ большей и большей силой оживали давно забытыя воспоминанія прошлаго. Вечеромъ, покончивъ съ дневными работами, онѣ любили бродить по окрестностямъ, въ надеждѣ найти старыя мѣста. Во время одной изъ такихъ прогулокъ Эльза какъ-то зашла въ незнакомую мѣстность, которая поразила ее своей красотой. Небольшая котловина была окружежена съ трехъ сторонъ причудливыми зубцами высокихъ скалъ, а съ четвертой стороны поднимался отвѣсный утесъ, словно сторожевая башня. Дѣвушка присѣла отдохнуть. Тишина зачаровала ее; она сидѣла неподвижно, точно въ полуснѣ. Вдругъ высоко въ воздухѣ раздался птичій крикъ и на верхушку скалы опустился соколъ. Въ первый разъ она видѣла такъ близко эту красивую птицу съ краснокоричневыми перьями. Она смотрѣла на сокола во всѣ глаза, и онъ въ свою очередь устремилъ на нее внимательный взглядъ своихъ карихъ глазъ. Въ выраженіи этихъ глазъ, во всей его осанкѣ было нѣчто, смутно напоминавшее дѣвушкѣ сходство съ кѣмъ-то. Но съ кѣмъ? она не могла припомнить. Неожиданно позади Эльзы раздался шорохъ; она испуганно вздрогнула. Передъ нею стоялъ Фельтенъ, одѣтый, какъ всегда, въ свою коричневую одежду, похожую цвѣтомъ на перья сокола. Онъ опустился на скалу недалеко отъ нея. "Ты здѣсь, Эльза?" и, глядя на вершину скалы, вокругъ которой кружились двѣ птички съ длинными, какъ у ласточекъ, крыльями, онъ добавилъ: "Вотъ быстрокрылыя. Онѣ поспорятъ съ молніей. Я радъ ихъ видѣть снова". Эльза тоже слѣдила глазами за птицами и спросила:
   -- Это ласточки?
   -- Нѣтъ, касатки.
   -- Ты ихъ зналъ еще въ Курляндіи?
   -- Тамъ ихъ нѣтъ. Онѣ любятъ высоты горъ.
   -- А какъ же ты сказалъ, что радъ ихъ снова увидѣть?
   -- Я видѣлъ ихъ какъ-то разъ здѣсь.
   Эльза мечтательно устремила куда-то глаза.
   -- Куда ты смотришь?-- спросилъ ее Фельтенъ.
   -- Вонъ тамъ на утесѣ, гдѣ опускаются касатки, красная полоска. Что бы это могло быть?
   Фельтенъ всталъ и молча направился къ одинокому отвѣсному утесу, другая сторона котораго была болѣе доступна. Эльза побѣжала за нимъ, но онъ уже началъ карабкаться наверхъ. "Куда ты? Иди назадъ! Тебѣ не взобраться!"
   -- Что могутъ касатки, то могу и я!
   Цѣпляясь руками за неровности скалы, онъ безстрашно лѣзъ все выше и выше. Невѣрный шагъ, выскользнувшій изъ подъ ноги камень -- грозилъ ему неминуемой смертью.
   Эльза отъ ужаса закрыла глаза. Вдругъ посыпались каменья, она закричала, и услышала голосъ: "Подконецъ обсыпался камень подъ ногой. Это была красная гвоздика". Онъ протянулъ ей цвѣты.
   -- Какой ты безумецъ! Вѣдь ты могъ бы поплатиться за нихъ жизнью.
   -- Да вѣдь тебѣ хотѣлось достать эти цвѣты. Или ты думаешь, что скромный полевой цвѣтокъ не стоитъ жизни? Ароматъ гвоздики не уступитъ царственной бѣлой лиліи; онъ только немножко иной. Есть люди, для которыхъ гвоздика очаровательнѣе лиліи. Кому открыта ея прелесть, тотъ... и послѣ небольшой паузы онъ смѣясь добавилъ:-- согласится изъ-за нея поспорить съ касатками.
   Они начали пробираться черезъ лѣсъ домой. Выйдя на лѣсную площадку, Эльза воскликнула:
   -- Вотъ онъ опять.
   -- Кто?-- спросилъ ея спутникъ.
   -- Соколъ, который спустился ко мнѣ, прежде чѣмъ ты пришелъ.
   -- А онъ твой другъ? Я его тоже знаю. Онъ свилъ себѣ гнѣздо на башнѣ. Хочешь, я тебѣ покажу его убѣжище. Впрочемъ, я забылъ: сегодня воскресенье -- не могу. Отсюда ты одна найдешь дорогу, а мнѣ надо туда, и онъ показалъ рукой въ противоположную сторону.
   -- Куда ты?
   -- Я обѣщалъ. Скажи твоему отцу, что послѣ завтра я вернусь. Прощай!
   Эльза глядѣла ему вслѣдъ; еще мелькало его коричневое платье между зеленью кустовъ, потомъ онъ свернулъ въ сторону и исчезъ. Неужели это былъ не сонъ? И красную гвоздику, которую она держала въ рукахъ, онъ сорвалъ для нея? Давно, еще въ Курляндіи, она что-то знала. Нѣтъ, не знала, а скорѣе чувствовала въ глубинѣ души. Она навѣрно знала только одно, что если бы Фельтенъ шелъ по слѣдамъ Гейли, тоже ушедшей гулять, то оказался бы въ противоположной части горъ.

* * *

   Только очень внимательный глазъ могъ бы замѣтить въ Эльзѣ перемѣну, происшедшую въ ней съ той памятной встрѣчи у развалинъ. Она по прежнему исполняла свои ежедневныя обязанности, но была молчаливѣе обыкновеннаго, чаще прежняго задумывалась, а, оставаясь одна, погружалась въ какія-то смутныя грезы. Ее тянуло еще разъ туда, гдѣ растетъ красная гвоздика, гдѣ красновато-коричневый соколъ рѣетъ въ вышинѣ, но отецъ запретилъ дѣвушкамъ отлучаться однѣмъ далеко отъ дома. Дѣло въ томъ, что со времени войны въ странѣ появились цыгане. Такъ называли ихъ нѣмцы. Сами же они называли себя "ромо" и говорили, что они родомъ изъ Египта. Ихъ смуглая кожа, черные огненные глаза, черные блестящіе волосы выдавали ихъ чужеземное происхожденіе. Во время войны они оказывали услуги обѣимъ воюющимъ сторонамъ въ качествѣ шпіоновъ и развѣдчиковъ. Они перекочевывали съ мѣста на мѣсто бандами въ 20--30 человѣкъ подъ предводительствомъ старшины; занимались они чѣмъ попало, по чаще всего -- воровствомъ. Женщины занимались гаданьемъ, знали толкъ въ цѣлебныхъ и ядовитыхъ травахъ и приготовляли изъ нихъ приворотное зелье, чудодѣйственныя мази и т. д.
   Во время работъ въ лѣсу Фарнбюлеръ наткнулся однажды на таборъ цыганъ. Онъ не боялся ихъ: мужчины на хуторѣ были хорошо вооружены, но дѣвушкамъ не слѣдовало уходить далеко отъ дому безъ мужчинъ, и Фарнбюлеръ предупредилъ своихъ дочерей. Не имѣя возможности отправиться къ развалинамъ, Эльза рѣшила пойти на свое любимое мѣстечко въ скалахъ; это было недалеко отъ дому. Нѣсколько обломковъ скалы образовали естественный тронъ, кругомъ котораго выросъ наперсточникъ. Со вчерашняго дня его красныя чашечки начали распускаться. Наступалъ вечеръ; только розовый отблескъ ушедшаго солнца лежалъ на вершинахъ горъ и неподвижно стоявшихъ красныхъ головкахъ цвѣтовъ, которые Елизавета первый разъ видѣла въ цвѣту; въ Курляндіи не росъ этотъ горный цвѣтокъ. Ни одинъ звукъ не нарушалъ вечернюю тишину, только въ цвѣ;ахъ жужжалъ шмель.
   Вблизи отъ дѣвушки раздался шорохъ и неожиданно передъ нею вдругъ выросла фигура отвратительной старой цыганки. Она впилась своими черными глазами въ Эльзу и, коверкая слова чуждаго ей языка, глухо прошамкала: "Сиди здѣсь на тронѣ, доченька, а твоя свита въ красныхъ мантіяхъ стоитъ вокругъ тебя..." Ошеломленная дѣвушка поднялась, а старуха подошла еще ближе и, протягивая длинные костлявые пальцы, добавила: "Дай погадаю, красавица". Не дожидаясь отвѣта, цѣпкія руки схватили руку Эльзы; старуха склонилась надъ ней, чтобы разсмотрѣть линіи ладони, и заговорила: "Тебя ожидаетъ великое будущее, ты будешь носить княжескую корону и жить въ замкѣ, если будешь умна". Эльза вырвала руку: "Мнѣ не нужно твоихъ гаданій, и нечѣмъ тебѣ заплатить". Цыганка замѣтила съ короткимъ смѣхомъ: "мнѣ не надо денегъ, красавица; время наградитъ меня". Эльза заторопилась домой. Ей было жутко; казалось, что ея милый уголокъ оскверненъ, и она бѣгомъ добѣжала до хутора.
   

VI.

   Прошелъ почти цѣлый годъ съ тѣхъ поръ, какъ въ большомъ залѣ ратуши въ Мюнстерѣ торжественно былъ провозглашенъ конецъ войны.
   Магистръ Шиндлеръ опять сидѣлъ въ своей комнатѣ передъ трехногимъ столомъ, припертымъ къ стѣнѣ, и, обмакнувъ гусиное перо въ банку съ самодѣльными чернилами, исписывалъ новыя страницы своей хроники, какъ онъ это дѣлалъ еженедѣльно въ теченіе послѣдняго года.
   "Пушечная пальба оповѣстила весь городъ сегодня, 31-го іюля, что младшая сестра нынѣ царствующаго пфальцграфа Христіана Августа, ея высочество пфальцграфиня Августа Софія обручена съ княземъ Венцеславомъ Эвзебіемъ Лобковитцъ. О нынѣшнемъ торжествѣ, вѣроятно, давно уже было извѣстно въ иноземныхъ государствахъ, такъ-какъ во время празднества свидѣтелями и гостями были именитые посланники императора, курфюрста Максимиліана и герцога Вольфганга Вильгельма, удостоившіеся чести поднести высокообрученной невѣстѣ драгоцѣнные подарки. Торжество было настолько пышное, что можно было подумать, будто страна процвѣтаетъ и благоденствуетъ, а не находится въ ужасающей нищетѣ. Всемилостивый Промыселъ въ своемъ предвидѣніи избавилъ пфальцграфа Августа, въ Бозѣ почившаго, отъ лицезрѣнія совершившагося обрученія; будь онъ еще среди живыхъ, можно съ увѣренностью сказать, что не произошло бы этого событія. Слѣдуетъ думать, что вдовствующая пфальцграфиня мать не была увѣдомлена о предстоящемъ обрученіи. Во всякомъ случаѣ къ торжественному дню не было получено отъ ея высочества пожеланій счастья. Пфальцграфъ Іоганнъ Людвигъ не принималъ участія въ праздничномъ пиршествѣ, такъ-какъ скоро недѣля, какъ онъ не покидаетъ своего ложа. Его братъ, пфальцграфъ Христіанъ Августъ, воздержался отъ привѣтственной рѣчи высокообрученнымъ и уступилъ слово посланнику Вольфганга Вильгельма, профессору Рэй, близкому другу какъ самого герцога, такъ и его сына.
   "Съ окончаніемъ войны не кончились бѣдствія народа. Вызванная ею нищета даетъ себя знать повсемѣстно. Къ веснѣ у населенія уже не оказалось хлѣбныхъ запасовъ, и грабежи, разбой, убійства изъ-за каравая хлѣба и десятка яицъ, повторяются ежедневно. Но несравненно худшее зло -- то духовное обнищаніе, которое породила война. Имъ особенно пользуются цыгане, бродящіе по всей землѣ и своими гаданіями, ворожбой сѣющіе суевѣрія. Населеніе деревень отдано въ ихъ полную власть, такъ-какъ въ города имъ даже нѣтъ доступа. Впрочемъ, у насъ, благодаря чьей-то рекомендаціи, они имѣютъ доступъ въ замокъ; говорятъ, что у нихъ есть цѣлебное средство для пфальцграфа Іоганна Людвига. Многіе видѣли, какъ одна старая цыганка въ сумеркахъ направлялась къ замку и входила туда. Къ намъ они пришли изъ Нейбурга, какъ мнѣ самому говорила одна изъ цыганокъ, предлагавшая погадать по рукѣ. Нѣсколько дней спустя этотъ таборъ видѣли по дорогѣ къ Нюренбергу..."
   При этихъ словахъ раздались удары копытъ на дворѣ и замерли у крыльца "магистра." Едва успѣлъ онъ поспѣшно спрятать свою рукопись въ столъ, какъ въ его горницу вошелъ пфальцграфъ въ сопровожденіи Шомбарта и какого-то незнакомца.
   Христіанъ Августъ милостиво сказалъ: "Я приѣхалъ, чтобы лично убѣдиться, какъ скоро запущенное зданіе гимназіи придетъ въ порядокъ и можно будетъ открыть пріемъ учениковъ." На лицѣ старика отразилосьрадостное изумленіе и онъ съ живостью спросилъ: "Развѣ осуществленіе намѣреній Вашего Высочества такъ близко? Тогда я не пощажу своихъ силъ, чтобы ускорить окончательную отдѣлку зданія." Онъ поднялъ въ восторгѣ глаза на пфальцграфа, который сталъ внимательно разсматривать стѣну.
   -- Все можетъ быть, поведите насъ осмотрѣть зданіе,
   Даніилъ Шиндлеръ досталъ большой ключъ и открылъ имЛ) главный ходъ зданія лютеранской гимназіи.
   Сопровождаемый магистромъ, пфальцграфъ бѣгло осмотрѣлъ помѣстительныя аудиторіи, выражая свое удовольствіе по поводу быстраго и тщательнаго возобновленія зданія. Но, видимо, ему было не по себѣ, онъ торопливо закончилъ осмотръ и обратился съ милостивыми словами къ старику: "Вы прекрасно исполнили возложенное на васъ порученіе и вполнѣ достойны моей благодарности и награды. Мнѣ сегодня некогда остаться, но будьте любезны дать нѣкоторыя указанія профессору Рэй, который разсчитываетъ на вашу опытность."
   Пфальцграфъ вышелъ на крыльцо, вскочилъ въ сѣдло и уѣхалъ въ сопровожденіи Шомбарта. Старикъ остался одинъ съ новымъ знакомымъ. Это былъ тотъ самый человѣкъ, который вчера привѣтствовалъ пфальцграфиню; вѣроятно, онъ будетъ днимъ изъ учителей гимназіи, а, можетъ быть, и ректоромъ ея. Посѣтитель былъ высокаго роста, сухощавый брюнетъ, одѣтый въ черное, съ какимъ-то каменнымъ выраженіемъ лица; онъ по типу не былъ нѣмцемъ, но въ совершенствѣ владѣлъ нѣмецкимъ языкомъ. Вынувъ записную книжку, онъ сталъ въ ней набрасывать планъ гимназіи, спрашивая о числѣ комнатъ, ихъ вмѣстимости и пр. Старикъ съ радостною готовностью давалъ всѣ эти свѣдѣнія, увѣренный, что близокъ день, когда пустынныя комнаты заброшенной гимназіи огласятся сотнями веселыхъ, бодрыхъ голосовъ юношей, которые придутъ сюда, чтобы утолить жажду знанія и потомъ послужить своей многострадальной, истерзанной родинѣ.

* * *

   Эльза больше не предпринимала далекихъ прогулокъ. Она съ вечера намѣчала цвѣты, растущіе гдѣ-нибудь по близости, и на слѣдующій день брала свою лопатку, выкапывала ихъ и пересаживала къ себѣ въ садъ. Сегодня ей хотѣлось выкопать кустикъ красной гвоздики, алѣвшій на землѣ своими свѣже распустившимися цвѣтами, какъ кровавое пятно.
   Гвоздика росла на скалѣ и работа Эльзы медленно подвигалась впередъ; она боялась нетерпѣливымъ ударомъ лопаты повредить корни растенія. Погруженная въ работу, она не слышала, какъ къ ней подошелъ Фельтенъ и, неожиданно для нея, заговорилъ: "Ихъ нельзя пересадить, онѣ растутъ только на скалѣ."
   -- Какъ ты попалъ сюда?
   -- Я пришелъ, чтобы сдержать свое обѣщаніе. Ты говорила, что соколъ твой другъ и тебѣ хотѣлось бы посмотрѣть, гдѣ онъ вьетъ гнѣздо. Въ тотъ разъ мнѣ нужно было уйти, а сегодня, если желаешь, я сведу тебя къ его гнѣзду. Хочешь, я его поймаю и принесу къ тебѣ. Что бы ты съ нимъ сдѣлала, еслибъ я посадилъ его къ тебѣ на руку?
   -- Я бы осторожно провела рукой по его блестящимъ крыльямъ и сказала бы: "Дѣлай, что хочешь -- останься или улетай прочь."
   Стоялъ безоблачный, жаркій полдень, лучи солнца какъ золотыя нити прорѣзывали чащу листвы, ни одна былинка не шелестѣла; природа замерла, какъ въ сказочномъ снѣ. Эльза и Фельтенъ пробирались между обломками скалъ. Надъ ними въ вышинѣ вырисовался замокъ, къ которому въ тотъ разъ полетѣлъ соколъ. Мѣстами скалы тѣсно обступали путниковъ и, казалось, не было дальше прохода, но Фельтенъ всякій разъ находилъ дорогу. Они вышли на ровный скатъ горы, поросшій травой. "Идемъ скорѣе, сказалъ Фельтенъ, чтобы намъ добраться до Вильденфельса, прежде чѣмъ солнце зайдетъ".
   -- Солнце еще высоко, и до вечера далеко, а что такое Вильденфельсъ?
   -- Замокъ твоего сокола.
   -- Его такъ звали прежде?
   -- Да, когда онъ еще не былъ разоренъ.
   Удивленіе пробѣжало по лицу Эльзы:
   -- Вѣдь этотъ край чужой тебѣ,-- откуда же ты это знаешь?
   -- Я читалъ объ этомъ въ книгѣ. Тамъ было много интересныхъ разсказовъ. Въ томъ замкѣ жилъ рыцарь со своей дочерью. Къ ней сватались самые знатные рыцари, потому что она была красивѣе всѣхъ. Но гордый отецъ находилъ, что они недостаточно знатнаго рода, и бросалъ ихъ съ башни въ пропасть. Онъ хотѣлъ ее отдать только княжескому сыну. Тамъ внизу изъ ихъ растерзанныхъ тѣлъ выростала гвоздика, красная, какъ ихъ кровь, и обвивала, какъ вѣнкомъ, замокъ недоступной красавицы. Какъ-то одинъ оруженосецъ сорвалъ самую красивую изъ этихъ гвоздикъ и украсилъ ею свою шляпу. Съ тѣхъ поръ сердце красавицы принадлежало ему, и она не хотѣла даже смотрѣть на княжескаго сына.
   Онъ смолкъ.
   -- Что же дальше?
   -- Ты хочешь знать, что изъ этого вышло? Она и сама не знала, къ чему приведетъ ея любовь. Она любила отца, ей было тяжело не исполнить его желанія, и она рѣшилась выйти замужъ за того, кого сосваталъ ей отецъ.-- Но, вѣдь, это только сказка, которую выдумали люди, глядя на красное кольцо гвоздики, охватившее весь замокъ.
   Эльза кивнула головой.-- Конечно, такъ не могло быть, и сказка пл охо выдумана. Ея отецъ былъ жестокій человѣкъ, убивавшій рыцарей. Она не могла любить его такъ, чтобы бояться огорчить своимъ выборомъ.
   Фельтенъ засмѣялся:-- Тебѣ трудно угодить. Можетъ быть, старая быль перепутала, и у гордаго владѣльца замка былъ сынъ, а не дочь. Теперь наша дорога пойдетъ еще круче. Ты, кажется, устала и, можетъ быть, предпочла бы остаться тамъ внизу со своей гвоздикой, если бъ знала, что путь такъ труденъ.
   Они были уже недалеко отъ намѣченной цѣли; передъ ними высоко подымалась скала, увѣнчанная развалинами Вильденфельса. Нѣсколько молодыхъ деревьевъ протянули свой узорчатый сводъ надъ ними, а ниже виднѣлась красная полоса гвоздики. Все было тихо въ развалинахъ замка и даже соколъ не разрѣзалъ надъ ними своимъ мощнымъ крыломъ безмятежно синѣющее небо. "Его здѣсь нѣтъ,-- промолвилъ Фельтенъ,-- и мы напрасно взобрались сюда".
   Послѣднія слова Фельтена были покрыты грознымъ раскатомъ грома и черная тѣнь быстро заволокла небо. Молодые люди обогнули замокъ и увидѣли, какъ грозовая туча, скрытая отъ нихъ горой, обхватила полъгоризонта и наползала на солнце. Раздался еще болѣе грозный ударъ, сейчасъ могъ грянуть ливень. Фельтенъ окинулъ взоромъ развалины, но напрасно онъ искалъ убѣжища. Тогда его осѣнила счастливая мысль: "Спустимся, иначе ты сейчасъ поплывешь, какъ форель въ ручьѣ. Торопись". Уже начали накрапывать отдѣльныя капли. Черезъ нѣсколько минутъ опаснаго пути по крутому спуску Эльза и Фельтенъ стояли у входа въ пещеру. Это была одна изъ тѣхъ пещеръ, которыхъ такъ много въ известковыхъ горахъ Юры. Ея своды терялись во мракѣ скалы, и только синеватый свѣтъ молніи порой освѣщалъ сталактиты, свѣшивавшіеся съ потолка.
   Эльза никогда не видала такого своеобразнаго грота и стояла, какъ зачарованная. Новая молнія освѣтила пещеру, и дѣвушка увидѣла какъ будто изваянные искусной рукой художника каменные цвѣты, листья, башни, змѣй, животныхъ, людей. "Нравится ли тебѣ домъ, въ которомъ мы нашли себѣ пріютъ? Вотъ наша скамья, лучшей я не могъ найти, но и она пригодится тебѣ, чтобы отдохнуть отъ утомительнаго пути". Онъ указалъ на выступъ недалеко отъ входа. Усталая дѣвушка опустилась на камень, а Фельтенъ сѣлъ на противоположномъ концѣ скамьи. Они молчали, а въ горахъ бушевала гроза и раскаты ея глухо повторялись въ нѣдрахъ горы. "Тебѣ скучно такъ сидѣть и ждать, пока кончится гроза. Хочешь, я тебѣ буду разсказывать здѣшнія легенды? Журчанье воды напомнило мнѣ одну быль, Это не сказка, а на самомъ дѣлѣ случилось 200 лѣтъ тому назадъ. Слышала ты когда-нибудь объ Агнесѣ изъ Аугсбурга?"
   Дѣвушка отрицательно покачала головой:-- Кто она такая?
   -- Она была дочерью одного горожанина. Ее полюбилъ Альбрехтъ, герцогъ Баварскій и графъ Зульцбахскій, и женился на ней. Его знатный отецъ, герцогъ Эрнстъ, пришелъ въ дикое бѣшенство и велѣлъ въ отсутствіе сына притащить молодую женщину на мостъ и бросить ее въ шумящій Дунай.
   Фельтенъ оборвалъ свой разсказъ и воскликнулъ:
   -- Этого бы не случилось, если-бъ Альбрехтъ не уѣхалъ далеко. Онъ защитилъ бы ее цѣной своей жизни или погибъ бы вмѣстѣ съ ней, потому что она была его жизнью, и безъ нея не было для него радости на землѣ. Но не про него и Агнесу и ее про лѣнящіяся воды я хотѣлъ разсказать. У меня есть чудная радостная быль, которая звучитъ, какъ нѣжныя струи ручья въ солнечный день.
   Дѣло было еще на сто лѣтъ раньше во время императора Карла IV-го. Онъ просваталъ свою дочь Анну младшему курфюрсту Бранденбургскому Отто, который былъ тоже графомъ Зульцбахскимъ. Но Отто покинулъ свою знатную невѣсту и родную землю для Гретхенъ, дочери одного мельника съ береговъ Изара. Съ нею онъ ушелъ въ замокъ Вольфштейнъ, унаслѣдованный имъ отъ матери; тамъ нѣкогда лежалъ въ колыбели Конрадинъ, послѣдній изъ Гогенштауфеновъ. Въ замкѣ прожилъ Отто со своей Гретхепъ въ величайтемъ согласіи и любви до самой смерти, не мечтая ни о чемъ лучшемъ. Замокъ Вольфштейнъ, какъ и Вильценфельсъ, давно превратился въ груду камней, но память народа хранитъ имена тѣхъ, кто въ немъ былъ счастливъ, и поетъ о нихъ пѣсни. Нравится тебѣ эта быль? Это тоже не сказка.
   -- А все же она похожа на сказку,-- сказала Эльза.
   -- Я спрашиваю тебя: понимаешь ли ты, что для него ничтожны были и титулъ, и богатство, и почести, что ихъ онъ, князь, отдалъ за скромную жизнь съ Гретхенъ, дочерью мельника?
   Эльза подняла на него глаза: -- Понимаю ли я это? Я никогда не видала князей, но развѣ они не люди? Если и князь человѣкъ, то чему же удивляться? Понятно, что онъ счастье своей жизни предпочелъ сану.
   -- Коротко и ясно. Хотя все, что я разсказалъ, правда, но уже сотни лѣтъ, какъ перестали биться ихъ сердца, и что тебѣ до этихъ людей, зачѣмъ я тебѣ разсказывалъ о нихъ? Глупо; вѣдь, ты пришла сюда, чтобы повидать своего друга сокола. Мы его не нашли наверху, но, можетъ быть, онъ укрылся въ этой пещерѣ и сидитъ недалеко отъ тебя. Пойдемъ, поищемъ его. Кстати, я разскажу тебѣ другую быль, тоже похожую на сказку, но только въ ней идетъ рѣчь не о давно умершихъ, а о живыхъ людяхъ. Слышишь, какъ журчитъ вода въ глубинѣ пещеры, пойдемъ туда.
   Тучи разсѣялись, солнце играло въ ясныхъ капляхъ дрожащихъ на травѣ, когда Эльза и ея спутникъ вышли изъ пещеры.
   Крутая скала подымалась позади нихъ, а передъ ними разстилался тотъ-же лѣсъ, которымъ они пробирались въ Вильденфельсъ. Но теперь онъ охватилъ ихъ сказочной красотой; капли дождя свисали съ каждаго цвѣтка, съ каждаго листика, искрясь и переливаясь всѣми цвѣтами радуги. Стоило задѣть вѣтку, чтобы съ ногъ до головы ихъ обдало самоцвѣтными камнями пролетѣвшей грозы. Они шли самымъ короткимъ путемъ. Еще одинъ [поворотъ дороги, и хуторъ Фарнбюлера будетъ виденъ. Не доходя до него, Фельтенъ остановился и коротко сказалъ:
   -- Иди дальше по этой же дорогѣ.-- Онъ круто повернулся и скрылся въ зеленой чащѣ лѣса. Фельтенъ поступилъ опять такъ, какъ въ тотъ разъ, когда неожиданно покинулъ свою спутницу, чтобы исчезнуть въ направленіи къ Нюренбергу, но лицо молодой дѣвушки не выразило удивленія Она знала теперь все -- знала, кто ея спутникъ и что означаютъ его таинственныя исчезновенія.

* * *

   Приближался вечеръ; работа по постройкѣ хутора скоро должна была прекратиться, и Эльза, вернувшись домой, поспѣшила къ своимъ вечернимъ обязанностямъ. На хуторѣ не прерывали работу, такъ какъ гроза разразилась только надъ окрестностями горнаго хребта, гдѣ возвышались развалины Вильденфельса. По обыкновенію ужинали на открытомъ воздухѣ за длиннымъ столомъ, сколоченнымъ изъ досокъ, укрѣпленныхъ на обрубкахъ. Когда подали ужинъ, вернулся Фельтенъ Пфлугшаръ и занялъ свое обычное мѣсто рядомъ съ фрау Энгебургъ. По заведенному обычаю вмѣстѣ съ семьей ужинали каменщики и столяры.
   Впрочемъ, сегодня обычный порядокъ нарушился -- случилось необычайное происшествіе, ни разу еще не бывавшее съ тѣхъ поръ, какъ Фарнбюлеръ вернулся на родину: къ ихъ трапезѣ присоединился гостъ. Онъ пришелъ пѣшкомъ по дорогѣ изъ Нюренберга, вновь проложенной хуторянами. Это былъ важный господинъ, во цвѣтѣ лѣтъ; по внѣшнему виду его можно было заключить, что подобныя прогулки ему нелегко даются. Его одежда, указывавшая на принадлежность къ ученому сословію, была мало пригодна для каменистыхъ запущенныхъ дорогъ тогдашней Германіи. Обутый въ тонкія туфли, разукрашенныя цвѣтными розетками, онъ рѣзко отличался отъ одѣтыхъ по мужицки хуторянъ. Строгій костюмъ чернаго цвѣта съ большимъ кружевнымъ воротникомъ придавалъ внушительность его наружности. На головѣ у него былъ фрацузскій парикъ, съ длинными завитыми локонами, разсыпавшимися по плечамъ. При видѣ посѣтителя Лютцъ Фарнбюлеръ пошелъ ему на встрѣчу. Тотъ назвалъ себя секретаремъ Ратхольдомъ Пфейльштокеромъ, посланнымъ изъ Нюриберга, чтобы совершить осмотръ произведенныхъ въ окрестностяхъ города улучшеній. Несмотря на головоломную дорогу, онъ добрался безъ значительныхъ непріятностей до Хильтпольштейна и намѣревался тамъ переночевать, но узнавъ о новожилахъ, оставилъ коляску въ городѣ, чтобы пѣшкомъ отправиться сюда. Согласно данному ему полномочію, онъ хотѣлъ бы осмотрѣть хуторъ, подобно фениксу возникшій изъ золы и запустѣнія.
   Привычка вставлять латинскія слова въ нѣмецкую рѣчь доказала Фарнбюлеру справедливость его догадки о томъ, что къ нему пожаловалъ ученый человѣкъ. Онъ, какъ хозяинъ, радушно привѣтствовалъ посѣтителя и высказалъ надежду, что подобный осмотръ будетъ способствовать начавшемуся возрожденію опустошенной земли. Можетъ быть, гость удовольствуется скромнымъ ужиномъ и сядетъ вмѣстѣ съ ними къ столу, тѣмъ временемъ ему приготовятъ простое ложе для сна. Ратхольдъ Пфейльштокеръ въ изысканной рѣчи поблагодарилъ хозяина и сѣлъ за ужинъ. Бесѣдуя съ хозяиномъ, гость время отъ времени обводилъ взглядомъ присутствовавшую молодежь, останавливаясь особенно долго на обѣихъ сестрахъ. Онъ видимо остался доволенъ своими наблюденіями, такъ какъ взглядъ его выражалъ удовольствіе. Стоялъ чудный вечеръ; воздухъ послѣ бушевавшей грозы былъ свѣжъ, хотя не чувствовалось прохлады; вечерняя заря угасала на западѣ. Фарнбюлеръ и фрау Энгенбургъ вели оживленный разговоръ съ образованнымъ гостемъ. Молодежь сдержанно молчала, но казалось, что, кромѣ сыновей Фарнбюлера, никто не прислушивался къ рѣчамъ старшихъ. Усталость, проглядывавшая въ началѣ ужина во всей осанкѣ Ратхольда Пфейльштокера, совсѣмъ исчезла и спустя нѣкоторое время одинъ его голосъ раздавался въ надвинувшихся сумеркахъ. Онъ говорилъ въ приподнятомъ тонѣ, иногда риѳмуя свою рѣчь, о прелестяхъ сельской жизни, о высшемъ призваніи человѣка, и Фарнбюлеръ съ удивленіемъ прислушивался къ его цвѣтистымъ рѣчамъ.
   Звѣзды зажглись на высокомъ сводѣ небесъ и спустившаяся ночь напоминала сидѣвшимъ за столомъ, что скоро придетъ утро, а вслѣдъ за нимъ трудовой день. Вскорѣ и гость съ наслажденіемъ вытянулся на указанной ему простой кровати, показавшейся ему послѣ путешествія пѣшкомъ райскимъ ложемъ.
   Скоро сомкнулись глаза и Эльзы Фарнбюлеръ, и ночь перенесла ее въ царство сновидѣній, гдѣ она снова переживала послѣобѣденное путешествіе. Но во снѣ она очутилась въ пещерѣ вмѣстѣ со старой цыганкой, которая, глядя на нее своими черными блестящими глазами, говорила: "На твоей головѣ будетъ красоваться княжеская корона и ты будешь жить въ замкѣ".
   

VII.

   Въ Зульцбахѣ сидѣлъ Даніилъ Шиндлеръ и записывалъ въ своей хроникѣ:
   "Сегодня въ заново отдѣланнное зданіе прежней лютеранской гимназіи снова прибылъ профессоръ Рэй въ сопровожденіи дюжины спутниковъ и, по распоряженію Іеронима Энц ингера, ректора іезуитской коллегіи въ Нейбургѣ, объявилъ ее соборнымъ училищемъ общества Іисуса. Они сейчасъ приступили къ изгнанію нечистыхъ духовъ, которые до тѣхъ поръ обитали въ этихъ стѣнахъ. Стѣны окропили святой водой; въ церкви отслужили обѣдни, литаніи, всюду накурено ладономъ. Мнѣ же приказано еще сегодня покинуть жилище, въ которомъ я провелъ болѣе тридцати лѣтъ.
   "Изъ милости пфальцграфъ сохраняетъ мнѣ ту пенсію, которую я получалъ въ добавленіе къ моему скудному жалованью, какъ хранителя колодца.
   "Вотъ что сдѣлали съ твореніемъ и наслѣдіемъ въ Бозѣ почившаго пфальцграфа Августа! И это сдѣлано въ царствованіе его старшаго сына, нынѣ царствующаго пфальцграфа Христіана Августа, котораго я качалъ на колѣняхъ, когда онъ былъ еще маленькимъ мальчикомъ.
   "Меня это поразило, какъ ударъ грома изъ яснаго неба. Должно быть старческая слабость затемнила мое зрѣніе, что я не видѣлъ тѣхъ черныхъ тучъ, которыя обволакивали нашъ горизонтъ въ продолженіи всего этого лѣта, вѣрнѣе, я поддался самообману, что все это только лишь туманъ, за которымъ сіяетъ солнце и только выжидаетъ, чтобы дать нашей опустошенной землѣ благіе плоды. Теперь пелена спала, и я вижу, что всѣ бѣдствія, пороки, ужасы безконечно долгой войны, откровенно совершаемые, меньшее зло, чѣмъ хищническіе инстинкты, лживость, хитрость, подлость, обманъ, которые теперь скрываются подъ благопристойнымъ видомъ отцовъ іезуитовъ.
   "Зналъ же младшій сынъ покойнаго пфальцграфа, изъ за чего онъ рѣшается тайно покинуть здѣшній замокъ и свою родину и скрыться на чужбинѣ такъ, что никто не знаетъ, гдѣ онъ и что съ нимъ. Итакъ, это послѣднія мои слова, написанныя подъ этой кровлей, и въ каждую минуту я съ благодарностью принялъ бы, какъ милость неба, еслибъ ему было угодно прервать мое странствіе по здѣшней юдоли плача".
   Старый магистръ взялъ стаканчикъ съ пескомъ, посыпалъ имъ жирно написанную страницу и всталъ, чтобы собрать свой убогій скарбъ. Потомъ онъ отправился на поиски новаго жилища, въ которомъ могъ бы скоротать остатокъ своихъ дней. Въ обезлюдѣвшемъ городѣ было не трудно найти квартиру. Война усѣяла городъ пустыми зданіями, а миръ еще нисколько не убавилъ ихъ числа. Даніилъ Шиндлеръ за грошевое вознагражденіе нашелъ себѣ кровъ недалеко отъ старой городской стѣны. Солнце уже склонялось къ западу, когда магистръ въѣхалъ съ ручной тачкой, нагруженной кое какой домашней утварью и нѣсколькими книгами въ пергаментныхъ переплетахъ, подъ продырявленную крышу своего новаго убѣжища.
   Въ этотъ же поздній часъ, семью милями дальше къ западу, совѣтникъ Харсдорферъ шагалъ подъ тѣнистыми липами нюрибергскаго дворца но направленію къ его главному подъѣзду. Какъ только служанка доложила о приходѣ гостя, его приказано было впустить въ пріемную залу пфальцграфини. Она встала, привѣтствуя гостя, и промолвила: "Вы долго отсутствовали, глубокочтимый господинъ совѣтникъ. Боюсь, что я придумала тяжелое испытаніе для вашей всегдашней услужливости, по крайней мѣрѣ, вы возвращаетесь къ намъ сильно загорѣвшимъ, съ обвѣтреннымъ лицомъ".
   Пфальцграфиня опустилась въ кресло и движеніемъ руки пригласила посѣтителя занять мѣсто напротивъ нея Онъ отвѣтилъ ей, изысканно кланяясь: "Ничего болѣе пріятнаго, чѣмъ почетное порученіе Вашего Высочества нельзя было придумать для меня. Во время возложенной на меня миссіи, я воспринималъ ароматъ полевыхъ цвѣтовъ, полуденный зной, смѣнявшійся вечерней прохладой, сладость скромной, но вкусной трапезы послѣ утомительнаго физическаго труда и вообще узналъ то, чему я прежде сочувствовалъ всей душой, но зналъ только изъ высокохудожественныхъ произведеній искусства. Мое путешествіе возбудило во мнѣ страстное желаніе, чтобы Ваше Высочество какъ нибудь доставили себѣ это неописуемое наслажденіе".
   Пфальцграфиня молча слушала длинный и витіеватый отвѣтъ на свой вопросъ. Нетерпѣніе сквозило въ выраженіи ея лица и прорвалось въ голосѣ, когда у нея, наконецъ, явилась возможность вставить свое слово: "Значитъ, вамъ удалось найти по моимъ неопредѣ-леннымъ указаніямъ то мѣсто, гдѣ мой сынъ скрывается и удовлетворяетъ своимъ необыкновеннымъ сельскимъ наклонностямъ?
   -- Онъ нашелъ несравненное убѣжище для осуществленія своей идиллической склонности и я бы желалъ, чтобы мнѣ было дозволено изобразить эту чудную картину передъ духовнымъ окомъ Вашего Высочества. Его пріютъ виднѣется на высокой горѣ, склоны которой чрезвычайно круты и весьма затрудняютъ подъемъ. По разъ путникъ побѣдилъ эти трудности, онъ сторицей вознаграждается безконечной ширью открывшагося горизонта. Невольно вспоминаются слова великаго греческаго поэта...-- и онъ привелъ цитату изъ Виргилія.
   Передъ грозившимъ ей потокомъ краснорѣчивыхъ описаній живописной горной мѣстности пфальцграфиня не выдержала и перебила: "Меня больше интересуетъ то общество, въ которомъ вы нашли моего сына. На мои разспросы я никогда не могла добиться отъ него точныхъ отвѣтовъ."
   Филиппъ Харсдорферъ отвѣчалъ съ готовностью:
   -- Безусловно, человѣкъ является всегда вѣнцомъ творенія, алмазомъ среди простыхъ камней. Если-бъ выборомъ Его Высочества руководили музы и граціи, то онѣ не нашли бы для него лучшаго общества. Въ окружающихъ его людяхъ простота поселянъ соединяется со всѣми преимуществами высоко развитаго духа. Хозяинъ хутора прежде не занимался земледѣліемъ и только случайности, ниспосланныя намъ войной, заставили его бросить научную дѣятельность, которой онъ отдавался въ гимназіи, основанной супругомъ Вашего Высочества. Онъ носитъ имя Лютца Фарнбюлера.
   -- Фарнбюлера? Да, я помню Фарнбюлера. Его отецъ былъ городскимъ священникомъ, а послѣ него это мѣсто занялъ Лютцъ Фарнбюлеръ и оставался на немъ нѣсколько лѣтъ, до тѣхъ поръ покамѣстъ мой мужъ не пригласилъ его въ гимназію. Когда гимназія была закрыта іезуитами и солдатами пфальцграфа Нейбургскаго, Фарнбюлеръ исчезъ изъ Зульцбаха. Значитъ, онъ сдѣлался крестьяниномъ. Странное превращеніе для пастора и профессора; мнѣ кажется, что оно указываетъ слабость духовныхъ способностей и запросовъ. Помнится мнѣ, что у него была молоденькая, очень миловидная жена. Такъ, значитъ, онъ тогда ушелъ въ Курляндію, гдѣ его встрѣтилъ мой сынъ. Жива ли его жена?
   Да, здоровая бодрая женщина, прекрасно управляющаяся со сложнымъ хозяйствомъ вновь создаваемаго хутора. Она достойна пѣсенъ Гомера, и потомство должно бы помнить ея имя...
   -- Есть ли у него дочери?
   -- Да, двѣ прелестныя пастушки.
   -- Какого возраста?
   -- Одну можно сравнить съ распустившейся розой; другая -- бутонъ, у котораго уже проглядываютъ розовые лепестки, но онъ еще не рѣшается раскрыть свою чашечку. Еслибъ я былъ Парисомъ, которому Зевсъ предложилъ подарить одной изъ нихъ золотое яблоко,-- я долго бы колебался, которой изъ сестеръ протянуть его...
   Пфальцграфиня порывисто встала и сказала: "Хорошо, что въ вашихъ рукахъ не было золотого яблока, но вы правы; мнѣ необходимо своими глазами убѣдиться въ несравненности этой горной идилліи, приковывающей къ себѣ, какъ цѣпями." Она добавила немного погодя; "Я думаю, что доставлю себѣ когда нибудь удовольствіе, подобное тому, которое вы испытали. Вы говорите, его зовутъ магистръ Фарнбюлеръ. Теперь я ясно вспоминаю его жену. Очень миловидная женщина, такого типа, который часто встрѣчается въ низшемъ сословіи. Видѣлъ ли васъ у меня мой сынъ?
   Удивленный перемѣной тона пфальцграфини и ея рѣпами, Харсдорферъ поспѣшилъ отвѣтить: "Я никогда не имѣлъ счастья встрѣчаться здѣсь съ его высочечествомъ, но тѣмъ не менѣе тамъ узналъ его съ перваго взгляда."
   -- Этого можно было ожидать отъ вашей проницательности. Значитъ, ни онъ, ни окружающіе его люди не имѣютъ ни малѣйшаго представленія о томъ, кто былъ посѣтителемъ ихъ деревенскаго уединенія?
   -- Я назвалъ себя секретаремъ города Нюренберга, какъ вы мнѣ посовѣтывали, Ваше Высочество.
   -- Хорошо. Я очень вамъ благодарна за ваши труды; если мнѣ придется еще разъ обратиться къ вамъ, то я пошлю за вами, а теперь не хочу васъ больше задерживать послѣ вашего многотруднаго путешествія.
   Филиппъ Харсдбрферъ откланялся и ушелъ. Его шаги снова раздавались подъ зеленой листвой старой липы. Онъ тщетно ломалъ себѣ голову надъ вопросомъ, чѣмъ онъ могъ не угодить пфальцграфинѣ, отчего за время визита она перемѣнила свое отношеніе къ нему. Она почти отослала его прочь. Что нибудь очень серьезное взволновало ее, такъ какъ свѣтская любезная улыбка исчезла съ ея лица, подавленная какой-то внутренней тревогой.
   Солнце зашло и сумерки окутали своей сѣрой пеленой старинный замокъ. ІІфальцграфиня въ глубокой задумчивости не двигалась съ мѣста, потомъ проговорила почти вслухъ: "Разумѣется, это только забава, которая, однако, совсѣмъ неумѣстна".
   Она встала и, подойдя къ двери сосѣдней комнаты, спросила:-- Ты здѣсь, Агнеса?
   -- Да, тетя.
   -- Я получила извѣстіе отъ твоего отца, которое касается тебя. Онъ съ радостью даетъ свое согласіе на твой бракъ съ Филиппомъ. Теперь все зависитъ отъ тебя, Агнеса, отъ твоего отвѣта. Любишь ли ты его настолько, чтобы онъ былъ для тебя тѣмъ же, чѣмъ мой благородный мужъ для меня?
   -- Тетя, вы давно знаете мой отвѣтъ,-- проговорила счастливая молодая дѣвушка.
   Пфальцграфиня положила свою руку на голову склонившейся молодой дѣвушки. "Да благословитъ тебя Всевышній на долгую и счастливую жизнь. Вели зажечь свѣчи. Я знаю теперь дорогу къ его убѣяшщу и пошлю ему сказать, чтобы онъ непремѣнно пришелъ сюда. Пусть онъ узнаетъ о томъ счастьи, которое я ему приготовила, и получитъ мое благословеніе".
   Нѣсколько минутъ спустя пфальцграфиня сидѣла за своимъ письменнымъ столомъ и быстро писала. На колокольнѣ пробило 10 часовъ.
   И странно: въ этотъ вечеръ опять повторилось то, что уже было разъ въ іюнѣ мѣсяцѣ. Порывисто отворилась дверь, ведущая въ комнату пфальцграфини, и Агнеса появилась на ея порогѣ. Она была взволнована, что не ускользнуло отъ пфальцграфини.
   -- Что съ тобой, Агнеса?
   -- Кто то постучался у воротъ.
   -- Вели дѣвушкѣ посмотрѣть, кто тамъ.
   -- Я думаю, тетя, что вы, вѣроятно, напрасно пишете. Мнѣ кажется, что это онъ стучитъ у воротъ.
   Пфальцграфиня вскочила со стула.-- Что же ты стоишь, дѣвочка? Зови скорѣе прислугу.
   Не нужно было никого звать, потому что стукъ сдѣлался такимъ сильнымъ, что его услышала прислуга и отворила калитку; во дворѣ раздались шаги, дверь распахнулась, и на порогѣ появился пфальцграфъ Филиппъ. Подойдя къ матери, онъ почтительно поцѣловалъ ея руку. "Я поздно нарушаю вашъ покой, матушка, но я не могъ пуститься въ путь утромъ, а дорога къ вамъ длинна".
   Онъ повернулся къ кузинѣ, чтобы поздороваться съ ней, а пфальцграфиня сказала ей: "Я еще сохраняю свои права на него, милая Агнеса, но не бойся, что мои притязанія затянутся надолго. Приди ко мнѣ на нѣсколько минутъ, Филиппъ. Я начала тебѣ писать о значительномъ событіи твоей жизни и мнѣ хочется прочесть тебѣ эти строки."
   Она открыла дверь въ сосѣднюю комнату и вошла въ нее, Филиппъ послѣдовалъ за матерью.
   Пфальцграфиня взяла въ руки письмо, когда Филиппъ сказалъ ей:-- Я ожидалъ письма отъ васъ, матушка, и пришелъ, чтобы избавить васъ отъ этого труда.
   Она удивленно подняла на него глаза:-- Ты ожидалъ письма отъ меня. Почему?
   -- Потому что вы кого-то послали, чтобы разыскать мѣсто, гдѣ я нахожусь. Онъ вѣроятно успѣлъ уже вернуться въ Нюрибергъ.
   -- Какъ? ты знаешь Харгсдорфера, ты съ нимъ знакомъ?
   -- А развѣ это былъ онъ? Онъ пришелъ подъ другимъ именемъ, да я его и не зналъ, но я не сомнѣвался, что долженъ принять на свой счетъ его посѣщеніе.
   Послѣ короткаго молчанія она первая заговорила:
   -- Я позвала тебя сюда, Филиппъ, чтобы сообщить то, о чемъ я писала тебѣ сегодня. Я нахожу, что лучшей жены для тебя, чѣмъ Агнеса, быть не можетъ, а потому написала своему брату, не окажетъ ли онъ тебѣ честь отдать руку своей дочери. Сегодня полученъ отвѣтъ. Онъ согласенъ..
   -- Я не женюсь на Агнесѣ.
   -- Это почему?
   -- Потому что я люблю Эльзу Фарнбюлеръ. Я пришелъ сюда сегодня, чтобы сообщить вамъ объ этомъ. Мнѣ горько, что мои слова заставляютъ васъ страдать, но иного рѣшенія я не могу принять. Я долго боролся съ собой; ухаживалъ за ея сестрой, думая этимъ побѣдить и въ ней и въ себѣ любовь. Когда она покинула Курляндію, я хотѣлъ тамъ остаться, но это оказалось выше моихъ силъ.
   Затаивъ дыханіе, слушала его пфальцграфиня.
   -- Это заблужденіе, Филиппъ. Въ твоемъ возрастѣ нѣтъ неизлѣчимыхъ болѣзней. Ты самъ себя можешь вылѣчить однимъ короткимъ словомъ, которымъ ты себя свяжешь съ Агнесой.
   -- Я связалъ себя этимъ словомъ съ Эльзой Фарнбюлеръ.
   Нѣсколько мгновеній пфальцграфиня стояла онѣмѣвшая, сраженная, какъ ударомъ грома. Наконецъ, ея губы разжались и она вымолвила: "Обѣщаніе, данное хорошенькой мѣщанкѣ, ни къ чему не обязываетъ. Ты не обрученъ, значитъ, на тебѣ нѣтъ никакихъ обязательствъ. За нарушеніе такого слова -- свѣтъ не покараетъ!.
   -- Матушка!..-- Это слово воплемъ вырвалось изъ груди юноши. Глазами, полными страданія и ужаса, онъ искалъ взгляда матери, но она упорно смотрѣла въ сторону, крѣпко стискивая зубы. Этого не сказалъ бы отецъ Эльзы.
   Наступило томительное молчаніе. Филиппъ опомнился первый.
   -- Мнѣ остается только одно,-- сказалъ онъ,-- уйти. Между вами и между мной стоитъ это слово, я постараюсь забыть его. Если я вамъ буду нуженъ, вы знаете, куда мнѣ можно писать.
   Онъ повернулся къ двери.
   -- Ты уходишь? Останься...
   Но Филиппа уже не было въ комнатѣ, и въ тишинѣ ночи снизу громко прозвучалъ стукъ отодвигаемаго засова.
   

VII.

   На старомъ пепелищѣ Фарнбюлера послѣ долгихъ лѣтъ запустѣнія воздвиглось, наконецъ, новое зданіе. Хуторяне готовились къ переселенію въ новый домъ, который казался имъ настоящимъ дворцомъ послѣ той наскоро сколоченной хибарки, въ которой вся семья ютилась втеченіи постройки. Благоразумно сокращая расходы, Фарнбюлеръ заказалъ только самую простую мебель, необходимую для ежедневнаго обихода.
   Въ нижнемъ этажѣ новаго дома были расположены двѣ большія свѣтлыя комнаты, къ которымъ примыкали спальни молодыхъ людей. Комнаты же, въ которыхъ помѣщались женщины, находились во второмъ этажѣ, куда вела широкая лѣстница. У каждаго члена семьи была своя спальня; не было сдѣлано исключенія и для работниковъ.
   Въ рамахъ еще не доставало стеколъ, такъ что ихъ на ночь приходилось запирать ставнями.
   Въ сосѣдней деревнѣ не было стекольщика; стекла пришлось бы доставить изъ Нюриберга, но дороги находись въ такомъ печальномъ состояніи, что врядъ ли ихъ можно было привезти цѣлыми. Было рѣшено поэтому отложить ихъ пріобрѣтеніе до слѣдующаго лѣта, а тѣмъ временемъ фрау Энгебургъ съ дочерьми занялась промасливаніемъ тонкаго полотна. Въ средніе вѣка зимой такой самодѣльщиной затягивали окна самыхъ знатныхъ домовъ. Впрочемъ, какъ особенная драгоцѣнность, кое гдѣ была вставлена въ окна слюда, расщепленная на тонкія прозрачныя пластинки. Какъ то случайно Лютцъ Фарнбюлеръ замѣтилъ, что въ горахъ Юры можно встрѣтить слюду. Это очень обрадовало Гейлю: ей непремѣнно захотѣлось имѣть слюдяное оконце въ своей комнатѣ. Въ сопровожденіи Хильтпольта Ауффенберга она уходила далеко въ горы, въ надеждѣ гдѣ-нибудь найти этотъ камень.
   Еще въ одномъ отношеніи приходилось обитателямъ хутора вернуться къ средневѣковому обиходу: для зимы надо было заготовить достаточное количество лучины. Восковыя свѣчи можно было найти только въ Нюренбергѣ, и то по очень дорогой цѣнѣ; въ разоренномъ же сосѣднемъ селеніи теперь некому, да и не для кого было приготовлять это дорогое освѣщеніе. Заготовка лучины была поручена молодымъ людямъ и отнимала у нихъ цѣлые дни, такъ-какъ зима съ ея холодами и метелями была уже не за горами, а Лютцъ Фарнбюлеръ не любилъ, чтобы работали по вечерамъ. Какъ только надвигались сумерки, онъ умѣло направлялъ разговоръ домочадцевъ на предметы, которые могли развить ихъ или сообщить новыя свѣдѣнія. Онъ былъ разносторонне образованъ и въ этихъ бесѣдахъ могъ многое растолковать, но прежде всего стремился разбудить самостоятельную мысль слушателей. Онъ разсказывалъ о происхожденіи земли, о разселеніи человѣчества на поверхности земного шара, о медленныхъ успѣхахъ знанія, о томъ, какъ жили раньше въ нѣмецкой землѣ. Во всѣхъ рѣчахъ чувствовался опытный учитель, а главное -- человѣкъ съ сильнымъ, независимымъ умомъ и глубокимъ искреннимъ чувствомъ.
   Ничто въ его рѣчахъ не обнаруживало, что онъ знаетъ, кто находится въ числѣ его слушателей, что тотъ, кто называлъ себя Фельтенъ Пфлугшаръ, былъ не батракъ, безъ роду и племени, съ неизвѣстнымъ прошлымъ, а пфальцграфъ Зульцбахскій. Между нимъ, Эльзой и ея родителями не было больше тайнъ: они знали все, но по просьбѣ Филиппа хранили пока въ секретѣ отъ остальныхъ домашнихъ.
   Все случилось именно такъ, какъ предвидѣлъ молодой пфальцграфъ. Фарнбюлеръ, оставшись съ нимъ наединѣ, протянулъ ему руку и сказалъ: "я знаю, ты хочешь, чтобы я не мѣнялъ своего отношенія къ тебѣ. Я вѣрилъ человѣку, который отказался сообщить мнѣ свое происхожденіе, и этотъ человѣкъ не сталъ другимъ только потому, что онъ оказался принцемъ крови. Если ты хочешь взять въ подруги жизни мою дочь, то я скажу одно -- что я не знаю никого, кому отдалъ бы ее съ большей радостью".
   Изъ всѣхъ домашнихъ Фарнбюлера были только двое, которые хотя и не подозрѣвали тайны Филиппа, но смутно догадывались, что произошла какая-то перемѣна въ отношеніяхъ между Пфлугшаромъ и Эльзой: это были Гейля и Хильтпольтъ. Въ теченіе многихъ мѣсяцевъ Гейля не сомнѣвалась, что только ради ея Фельтенъ не пожелалъ разстаться съ ними. Теперь-же она не могла не чувствовать, что онъ оказываетъ предпочтеніе не ей, а Эльзѣ, и ревность проснулась въ ней. Ей казалось, что это только временное охлажденіе со стороны Фельтена, какое-то ослѣпленіе, навожденіе, которое можно уничтожить. Эта мысль всецѣло завладѣла ея воображеніемъ, и она начала придумывать, какимъ бы способомъ добыть одно изъ тѣхъ чудодѣйственныхъ средствъ, которое, по суевѣрнымъ представленіямъ того времени, могло вернуть ей расположеніе Фельтена. Единственный человѣкъ, которому она довѣрилась, былъ Хилтпольтъ. Онъ съ такимъ же ревнивымъ чувствомъ, какъ и Гейля, смотрѣлъ на сближеніе между Фельтеномъ и Эльзой, на которую самъ давно имѣлъ тайные виды, и съ готовностью ухватился за предложеніе Гейли. Они чуть ли не ежедневно отправлялись вдвоемъ въ горы подъ предлогомъ поисковъ слюды, на самомъ же дѣлѣ они разыскивали ворожею-цыганку, которая должна была приготовить приворотное зелье для Фельтена.

* * *

   Наконецъ привезли послѣднія вещи, которыя были еще необходимы на хуторѣ, и на слѣдующій день назначили переѣздъ въ новый домъ. Это было многознаменагельное событіе, заканчивавшее ихъ полугодовыя скитанія. Лютцъ Фарнбюлеръ рѣшилъ подобающимъ образомъ отпраздновать радостный день и не пожалѣлъ расходовъ; онъ даже запасся боченкомъ хорошаго вина. Въ теченіе послѣднихъ недѣль молодежь насадила кругомъ новаго дома много молодыхъ стройныхъ рябинъ. Дерсья, усыпанныя поспѣвающими ягодами, какъ наряднымъ краснымъ поясомъ охватили строеніе. Эльза украсила цвѣтущими гирляндами рога коровъ и козъ, которыя тоже должны были принять участіе въ торжествѣ. Въ домѣ все было готово для новой жизни всей семьи; спальни были распредѣлены между домочадцами и на долю Фельтена пришлась свѣтелка въ мезонинѣ, въ сторонѣ отъ всѣхъ, отдѣленная большимъ чердакомъ отъ комнатъ женской половины дома. Переѣздъ былъ назначенъ въ такой часъ, чтобы солнце -- источникъ жизни на землѣ -- вошло въ открытыя двери дома одновременно съ его жильцами.
   На слѣдующій день послѣ полудня всѣ хуторяне собрались на зеленомъ лугу передъ домомъ; въ сторонѣ стоялъ накрытый столъ, съ боченкомъ посрединѣ. Лютцъ Фарнбюлеръ взошелъ на крыльцо, украшенное молодыми елочками, и сказалъ короткую привѣтственную рѣчь. По знаку его, дочери налили рюмки и стали всѣхъ обносить виномъ. Эльза подошла съ подносомъ къ родителямъ и братьямъ, а Гейля къ Фельтену Пфлугшару и другимъ рабочимъ. Фарнбюлеръ поднялъ рюмку, отпилъ вина, и всѣ послѣдовали его примѣру. Филиппъ тоже поднесъ рюмку ко рту, но въ ту минуту, какъ ея металлическіе края коснулись губъ, рука его остановилась. Вму почудилось, что онъ видитъ передъ собою блѣдное лицо брата Іоганна Людвига. Это бывало съ нимъ и раньше. Первое время послѣ ухода изъ Зульцбахскаго замка, когда ему подавали рюмку вина, братъ вставалъ передъ нимъ, какъ живой, и онъ не могъ пить. Сегодня онъ тоже сдѣлалъ видъ, что пьетъ, а самъ незамѣтно вылилъ вино въ траву. Никто этого не замѣтилъ, кромѣ Гейли, которая украдкой слѣдила за нимъ.. Одна изъ козъ съ любопытствомъ подошла къ собравшимся и, почуявъ особенный запахъ травы, политой виномъ, стала ее съ жадностью щипать.
   Лютцъ Фарнбюлеръ вошелъ въ дверь дома, украшенную цвѣтами, и всѣ домочадцы послѣдовали за нимъ. Гейля же незамѣтно осталась на дворѣ. Ее волновалъ поступокъ Фельтена. Отчего онъ не выпилъ вина? Коза, по прежнему щипавшая траву, вдругъ судорожно вздернула голову кверху и грохнулась на земь. Она хрипѣла, будто ей сперло дыханіе. Потомъ съ трудомъ поднялась, проплелась шаговъ двѣнадцать и, исчезнувъ въ кустахъ, снова упала. Охваченная ужасомъ дѣвушка побѣжала вслѣдъ за нею; дрожащей рукою она раздвинула густыя вѣтви и увидѣла, какъ коза въ предсмертной судорогѣ вытянула ноги. Очевидно, она съѣла что-то ядовитое.
   Лицо Гейли побѣлѣло, какъ снѣгъ. Передъ тѣмъ какъ разлить вино, она незамѣтно подбавила въ рюмку Фельтена нѣсколько капель чудодѣйственнаго напитка, даннаго ей старой ворожеей, какъ вѣрнаго средства вернуть его любовь, но второпяхъ цыганка должно быть ошиблась и дала ей какой-то сильно дѣйствующій ядъ. Если бы Фельтенъ выпилъ вино, онъ навѣрно лежалъ бы теперь мертвый, какъ это несчастное животное, только что переставшее корчиться въ предсмертныхъ судорогахъ. Гейля въ ужасѣ бросилась бѣжать куда глаза глядятъ, чтобы спрятаться отъ этого ужаснаго зрѣлища и отъ самой себя.
   Въ тотъ же самый день и часъ, въ убогой лачугѣ, возлѣ полуразрушенной городской стѣны Зульцбаха, за столомъ сидѣлъ Даніилъ Шиндлеръ и писалъ крупнымъ, твердымъ почеркомъ:
   "Сегодня въ полдень, въ здѣшнемъ дворцѣ, послѣ продолжительной болѣзни, волею Божіей, скончался второй сынъ пфальцграфа Августа, Іоганнъ Людвигъ, 24 лѣтъ отъ роду. Похоронный звонъ разнесъ по городу несчастное извѣстіе о кончинѣ наслѣдника престола, которому долженъ наслѣдовать теперь его младшій братъ пфальцграфъ Филиппъ, если только онъ находится еще въ живыхъ".
   И по-латыни добавилъ: "Я увѣренъ, что онъ умеръ отъ отравленія медленнымъ ядомъ... "во славу Божію!"
   Старый ученый подумалъ съ минуту, откинувшись на спинку стула, потомъ, обмакнувъ гусиное перо въ чернила, приписалъ:
   "Всѣхъ насъ ожидаетъ правосудіе Божіе. Оно воздастъ намъ всѣмъ по заслугамъ: однимъ награду, другимъ -- наказаніе ".
   Даніилъ Шиндлеръ всталъ. У него кружилась голова, и онъ поспѣшилъ выйти изъ своей душной, низкой лачуги на свѣжій воздухъ.
   Думая прогулкой разогнать нездоровье, онъ пошелъ въ городъ. Когда онъ вышелъ на базарную площадь, то увидѣлъ кучку людей, столпившихся у ратуши и смотрѣвшихъ по направленію къ собору. Тамъ выстроившись въ длинный рядъ передъ запертой церковной дверью, стояли іезуиты, въ черномъ одѣяніи. Во главѣ ихъ лицомъ къ лицу съ лютеранскимъ пасторомъ стоялъ ректоръ новый іезуитской коллегіи, бывшей прежде лютеранской школы -- патеръ Теодоръ Рай. Онъ требовалъ отъ пастора, чтобы тотъ вручилъ ему ключъ отъ собора. Іезуитъ еще разъ сказалъ: "Вы его не хотите отдать? Въ такомъ случаѣ формы закона достаточно соблюдены, и мы въ этомъ больше не нуждаемся. Вотъ ключъ императора!" Онъ подалъ знакъ, и нѣсколько вооруженныхъ солдатъ стали топорами ломать соборныя двери. Въ нѣсколько минутъ дверь была сломана и доступъ въ церковь открытъ. Іезуиты вошли въ соборъ и тотчасъ же начали во всѣ стороны кропить святой водой и дымить кадильницами, чтобы изгнать оттуда нечестивый духъ лютеранской ереси и воздать хвалу Богу, по обряду единой, истинной, католической церкви, дарующей вѣчное спасеніе своимъ слугамъ. Правда, въ городѣ, кромѣ членовъ іезуитской коллегіи, не было католиковъ, но заботливые духовные отцы заранѣе хотѣли пріуготовить домъ Божій для тѣхъ изъ коснѣющихъ въ дьявольской ереси, которые "во славу Божію" перейдутъ въ лоно всепрощающей католической церкви.
   

X

   Въ послѣднее время Хильтпольтъ замѣтно сторонился отъ всѣхъ. Со времени новоселья прекратились его прогулки въ горы вдвоемъ съ Бейлей для тайныхъ встрѣчъ съ цыганкой. Но почти каждый день послѣ работъ онъ незамѣтно исчезалъ куда-то и возвращался къ самому ужину. За столомъ онъ сидѣлъ молчаливый, съ опущенными глазами. Въ Гейлѣ тоже произошла большая перемѣна со времени новоселья. Она почти не принимала участія въ общихъ разговорахъ и боязливо избѣгала встрѣтиться съ кѣмъ-нибудь глазами. Ее мучило воспоминаніе о приключеніи во время новоселья. Тяжелѣе всего ей было съ Фельтеномъ Пфлугшаромъ. Если онъ вылилъ содержимое рюмки, то, вѣроятно, догадался, въ чемъ дѣло. Онъ думаетъ, что его хотѣли отравить, и такъ-какъ она поднесла ему вино, то можетъ считать ее соучастницей коварнаго плана. Ей было тяжело молчать и нужно было передъ кѣмъ-нибудь откровенно сознаться во всемъ. Сегодня же вечеромъ она пойдетъ къ сестрѣ и разскажетъ ей, какъ ревность ослѣпила ея сознаніе, и она поддалась обману старой цыганки, которая второпяхъ по ошибкѣ дала ей вмѣсто приворотнаго зелья ядъ.
   Вечеромъ того же дня Эльза снова пошла на то мѣсто въ горахъ, гдѣ ее встрѣтила цыганка. Послѣ цѣлаго дня тяжелаго труда она задремала. Вдругъ возлѣ нея раздался голосъ: "Ты здѣсь? я искала тебя"
   Было уже темно, и Эльза только по голосу узнала сестру. Въ это время крупными каплями началъ падать дождь.
   -- Ты меня искала?-- сказала она, быстро вставая, Ты должно быть хотѣла меня предупредить, что начинается дождь и что оставаться здѣсь -- безразсудство?
   -- Нѣтъ, я хотѣла съ тобою поговорить о другомъ безразсудствѣ... Пойдемъ... Я разскажу тебѣ все по дорогѣ къ дому. Не отвѣчай мнѣ ничего, только выслушай меня... Мнѣ нужно снять съ себя эту тяжесть... И она разсказала сестрѣ все, что наболѣло у нея за послѣднее время.

* * *

   Когда обѣ сестры вернулись домой, огонь въ очагѣ уже погасили, а жаръ тщательно загребли въ кучу, чтобы завтра утромъ не пришлось снова высѣкать искры изъ кремня, что брало много времени и труда. Сестры вернулись какъ разъ во-время, потому что дождь усилился и перешелъ въ настоящій ливень. Всѣ кромѣ Хильтпольта Ауффенберга были въ сборѣ. Хозяйка поставила на столъ дымящуюся миску съ супомъ, и семья сѣла за ужинъ. Уже кончали ѣсть, когда дверь отворилась и вошелъ Хильтпольтъ.
   -- Ты поздно пришелъ и должно былъ изрядно вымокъ.
   Отвѣтъ былъ излишній, потому что вода сбѣгала съ платья Хильтпольта и капала на полъ. Онъ сѣлъ за столъ, но ѣда не согрѣла его, зубы стучали, дрожь пробѣгала по всему тѣлу. Фарнбюлеръ сказалъ ему:
   -- Ты бы лучше легъ; укройся потеплѣе и согрѣешься. Покойной ночи; до завтра сонъ вылѣчитъ твою лихорадку.
   Хильтпольтъ сейчасъ же всталъ и поспѣшно покинулъ столовую; когда онъ вышелъ, Фарнбюлеръ добавилъ:
   -- Я давно замѣчаю, что ему не по себѣ, а сегодняшній дождь окончательно подкосилъ его. Съ самаго нашего пріѣзда изъ Курляндіи не было такой погоды, какъ сегодня; вѣтеръ и дождь обрушиваются на нашъ домъ, будто хотятъ его снести съ лица земли. Непогода приводитъ мнѣ на память двустишіе Тибулла, которое я помню со школьной скамьи. Я вамъ переведу его, дѣвочки: "Отрадно слушать неистовые порывы вѣтра и быть убаюканнымъ журчаньемъ дождя". Кажется, на эту отраду не поскупится сегодняшняя ночь.
   Лучины догорали. Фарнбюлеръ предложилъ разойтись по комнатамъ. Онъ зажегъ свой ночникъ и пошелъ задвинуть толстымъ засовомъ входную дверь. Остальные домочадцы тоже зажгли свои ночники, мужчины остались внизу, а Фельтенъ вмѣстѣ съ женщинами поднялся наверхъ. Тамъ онъ попрощался съ ними какъ всегда и пошелъ черезъ чердакъ въ свою уединенную комнату. Войдя къ себѣ въ комнату, Елизавета погасила огонь, сняла платье и принялась на ночь убирать свои длинные, мягкіе волосы. Она расплела ихъ, но не успѣла она раздѣться, какъ руки ея опустились, голова склонилась, и она уснула.
   Она вдругъ вздрогнула во снѣ и вскочила. Что же могло ее разбудить? Должно быть, особенно сильный порывъ вѣтра? Нѣтъ, не это, а какая-то тревожная мысль, которая преслѣдовала ее и во снѣ. Изъ всего, что разскала ей сегодня сестра, выросла одна страшная увѣреннооть; она какъ молнія прорѣзала ея сознаніе и озарила все. Цыганка не по ошибкѣ дала Гейлѣ ядъ вмѣсто любовнаго напитка. Не Фельтена Пфлугшара хотѣла она отравить, а пфальцграфа, наслѣдника зульцбахскаго престола. И не ей, не цыганкѣ, нужна была эта смерть, а кому-то неизвѣстному, кто направлялъ ея руку и обѣщалъ ей награду.-- Послѣдователь лютеранской религіи, онъ являлся помѣхой для осуществленія плановъ тѣхъ людей, которые считали себя представителями единой истинной вѣры -- католичества и не отступали ни передъ какими средствами, чтобы подчинить ея власти зульцбахское пфальцграфство. Недаромъ Эльза такъ внимательно прислушивалась къ разговорамъ между Филиппомъ и отцомъ о грозившихъ ему опасностяхъ. Но оба они ошибались: опасность грозила ему не только въ Зульцбахѣ и Нюренбергѣ, а и здѣсь. Очевидно, что есть люди, которые знаютъ его убѣжище и знаютъ, кто такой Фельтенъ Пфлугшаръ.
   Эльза въ ужасѣ вскочила. Необходимо предупредить его. Но до утра ничего нельзя сдѣлать. Онъ спитъ и подумаетъ, что она съ ума сошла, если она среди ночи постучится въ его двери и разбудитъ его. До утра онъ внѣ опасности, ночью никто не придетъ, чтобы обманомъ дать ему отравленное питье.
   Она сѣла; усталость и сонъ клонили ее на подушку. Но страхъ сжималъ ея сердце и заставлялъ его ускоренно биться. Глухое безпокойство, охватившее ее послѣ разговора съ сестрой, теперь выросло въ сознаніе грозной опасности. А буря такъ зловѣще завывала вокругъ дома.
   Вотъ почему сказала ей старая цыганка: "Ты будешь носить корону и жить во дворцѣ". Это была уловка, которой она хотѣла вырвать у нея признаніе, что Фельтенъ Пфлугшаръ никто иной, какъ розыскиваемый пфальцграфъ Филиппъ. Тогда Эльза сама этого не знала, и не могла выдать его даже невольнымъ движеніемъ. Но, вѣроятно, иными путями злоумышленники убѣдились въ томъ, что Фельтенъ -- тотъ, котораго они розыскивали, и сумѣли въ своихъ цѣляхъ использовать слабость Гейли.
   Какое-то чувство подсказывало ей, что необходимо идти къ Фельтену сейчасъ же, какъ бы это ни было безразсудно. Эльза вскочила съ кровати, захватила съ собой маленькую деревянную скамеечку и неслышно отворила дверь. Передъ ней чернѣлъ чердакъ; она на цыпочкахъ направилась къ комнатѣ Фельтена. Она рѣшила караулить его дверь. Безшумно прокравшись по чердаку, нигдѣ ничего не задѣвъ, она поставила скамеечку на землю и сѣла на нее, прислонившись къ двери. Она сидѣла неподвижно, прислонившись головой къ двери, и чувствовала, какъ тревога ея утихаетъ; она, вѣдь, охраняла покой того, кого любила больше себя. Понемногу усталость снова заговорила и смежила вѣки молодой дѣвушки крѣпкимъ сномъ. Всѣ спало кругомъ и никто не подозрѣвалъ, что, гонимая глухимъ безпокойствомъ, Эльза покинула свою комнату.
   Время шло, но ничто не нарушало сна молодой дѣвушки. Потомъ она проснулась, но не такъ, какъ въ тотъ разъ; не отъ той внутренней, необъяснимой тревоги, а отъ какого-то физическаго ощущенія. Она почувствовала холодъ; по чердаку тянулъ вѣтеръ, который шелъ снизу и пронизывалъ ее. Послышался легкій скрипъ ступеней, какъ будто кто-то, босой, осторожно ступалъ на нихъ. Звуки затихли на минуту, чтобы снова возобновиться.
   Дѣвушка съежилась на своей скамеечкѣ и хотѣла было снова заснуть, но теперь ей почудилась какая-то ползущая тѣнь, выроставшая изъ полу возлѣ лѣстницы. Что-то, неуловимое для глаза, безшумно двигалось передъ ней. Это должно быть только почудилось ея разстроенному воображенію. Но нѣтъ -- опять... Точно большія черныя кошки беззвучно надвигались на нее.
   И вдругъ крикъ прорѣзалъ тишину ночи: "Филиппъ, Филиппъ -- проснись!" и рука ея ухватилась за ручку его двери, чтобы крѣпче охранить ее отъ враговъ. Чьи-то цѣпкіе сильные пальцы схватили ея руку, чтобы оттолкнуть ее прочь -- и еще громче закричала неустрашимая дѣвушка: "на помощь, на помощь!" Ей было ясно, что кто-то пробрался въ домъ и ищетъ свою жертву тамъ, за дверью.
   Глухіе голоса что-то прошептали на своемъ разбойничьемъ жаргонѣ, чего она не поняла. Ихъ слова значили: "приколи эту дуру, -- она разбудитъ народъ и погубитъ насъ".
   Она различила въ темнотѣ чью-то руку и какой-то блестящій предметъ въ ней. И вслѣдъ затѣмъ она услышала знакомый голосъ, испуганно шептавшій: "Это... оставьте... назадъ... прочь".
   Неужели это голосъ Хильтпольта? А вотъ крики внизу, шаги въ комнатѣ Филиппа. Значитъ, онъ спасенъ; теперь надо отклониться въ сторону отъ этого блестящаго...
   "Ахъ, чортъ побери! плакали наши денежки".
   Началось торопливое бѣгство въ темнотѣ, толкотня на лѣстницѣ, грохотъ.
   Кто тамъ?-- раздался снизу голосъ старшаго сына Фарнбюлера.
   -- Наружная дверь открыта, развѣ не задвинули засовъ? кричалъ кто-то. Голосъ Лютца Фарнбюлера покрылъ весъ этотъ шумъ: "огня"!
   Никто не зналъ, что такое произошло; теперь наверху все затихло.
   Прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ вздули огонь. Кто звалъ на помощь? Чей это былъ голосъ? Ни звука, ни движенія... Только въ сторонѣ отъ двери Фельтена что то бѣлѣло. Свѣтъ упалъ на бѣлое пятно: на полу съ закрытыми глазами лежала Эльза, полуодѣтая, съ распущенными золотистыми волосами.
   На ея груди виднѣлась маленькая капелька крови, выступившая надъ еле замѣтной ранкой, нанесенной оружіемъ, тонкимъ, какъ игла.
   Всѣ столпились вокругъ нея. Никто не понималъ, что произошло, отчего Эльза очутилась здѣсь. Послѣднимъ вышелъ изъ своей комнаты Филиппъ, ничего не подозрѣвая. Шумъ голосовъ разбудилъ его, онъ проснулся, наскоро одѣлся и, открывъ дверь, невольно отступилъ, ослѣпленный внезапнымъ свѣтомъ. Онъ ничего не различалъ въ первую минуту. "Что такое... что случилось?" спросилъ онъ.
   Никто ему не отвѣчалъ, и глаза его невольно устремились туда, куда были направлены всѣ взгляды -- на пятно, неподвижно бѣлѣвшее на полу.
   -- Эльза,-- закричалъ онъ, думая, что она въ обморокѣ, и бросился къ ней. Онъ приподнялъ ея голову и, не замѣчая раны на груди, хотѣлъ привести ее въ чувство.
   -- Эльза, ты ушиблась? Очнись, Эльза,-- съ тревогой шепталъ онъ.
   Жизнь еще не покинула ее окончательно. Она пошевелилась и открыла глаза. Увидѣвъ надъ собой дорогое лицо, она попыталась поднять къ нему руки, но силы измѣнили ей, и онѣ остались неподвижны. Съ свѣтлой улыбкой она прошептала:-- въ меня ударила молнія...
   Она безсильно умолкла, и мертвая тишина стояла кругомъ. Только дождь по прежнему стучалъ по крышѣ. Эти звуки разбудили въ ней какое-то воспоминаніе, она опять заговорила: "Вода... Дунай шумитъ... Агнеса..."
   И вдругъ закричала въ смертельномъ ужасѣ, точно ища у него спасенія отъ грозной опасности: "Филиппъ!" Она слабо вздохнула и повторила, но уже тихо, точно во снѣ: "Филиппъ". Ея глаза сомкнулись, и жизнь отлетѣла отъ нея. Руки Филиппа разжались и выпустили ея тѣло изъ рукъ: онъ потерялъ сознаніе.

* * *

   Бурная ночь миновала; на безоблачномъ небѣ взошло солнце и первые лучи его озарили заплаканныя, искаженныя страданіемъ, лица въ домѣ Фарнбюлера. Только теперь начало проходить оцѣпенѣніе, державшее ихъ въ тискахъ всю эту ночь, и они спрашивали другъ друга: Кто-же это прокрался въ домъ?-- Почему входная дверь оказалась открытой? Отвѣта не было на вопросы. Въ темнотѣ никто не видѣлъ злоумышленниковъ. Только у Лютца Фарнбюлера мелькнула смутная догадка. Онъ посмотрѣлъ на Филиппа и сказалъ: "Они искали тебя".
   Лицо молодого пфальцграфа окаменѣло, въ ужасномъ горѣ. Онъ сидѣлъ рядомъ съ умершей, не двигаясь и не сводя глазъ съ ея побѣлѣвшаго, но попрежнему прекраснаго лица. Онъ не вымолвилъ ни звука, но всѣ чувствовали одно: какъ бы много каждый изъ нихъ ни потерялъ со смертью молодой дѣвушки, все же ихъ скорбь меньше этого безмолвнаго, безысходнаго горя.
   Гейля незамѣтно вышла на дворъ. Она больше не могла смотрѣть на покойницу; горе сжимало ей грудь, она боялась обморока. Надо было нарвать послѣднихъ цвѣтовъ для Эльзы. Мысли ея заволокло, какъ туманомъ, она ничего не сознавала, и только механически повторяла послѣднія слышанныя слова: "Они искали тебя". Да вѣдь Фельтенъ Пфлугшаръ -- княжескій сынъ, и только теперь ей все стало ясно: должно быть, ядъ, который дала цыганка, былъ предназначенъ для него, но первое покушеніе не удалось, и надо было придумать что-нибудь другое. Вихрь мыслей и чувствъ неудержимо несся въ сознаніи Гейли. Она не замѣчала, что шла по травѣ, мокрой отъ ночного дождя. Кругомъ нея съ горъ сбѣгали тысячи ручейковъ и впадали въ длинную канаву, вырытую по предусмотрительному распоряженію Фарнбюлера. Онъ отвелъ эту канаву въ глубокій, выложенный камнемъ водоемъ, чтобы имѣть подъ рукой готовую воду.
   Гейля шла вдоль канавы, и внезанный крикъ замеръ у нея на губахъ. Что то неясное чернѣло въ водоемѣ. Обезумѣвшая отъ ужаса, она стремительно бросилась домой и едва могла сказать братьямъ, чтобы они шли за нею. Когда они подошли къ водоему, то на поверхности его чернѣла голова утопленника. Баграми они задѣли тѣло и вытащили Хильтпольта Ауффенберга -- онъ утонулъ. Нѣтъ,-- вотъ отъ шеи спускается веревка, на концѣ ея камень. Хильтпольтъ утопился.
   Теперь Гейля поняла, почему дверь оказалась отпертой и кто отодинулъ засовъ извнутри.
   Она разсказала всѣмъ собравшимся вокругъ покойницы, какъ Хильтпольтъ помогъ ей достать отъ цыганки приворотнаго зелья, оказавшагося ядомъ. Онъ тоже хотѣлъ разлучить Фельтена и Эльзу. Когда это средство не оказало дѣйствія, цыганка и ея помощники воспользовались ревностью Хильтпольта. Онъ могъ думать, что злоумышленники, впущенные имъ въ домъ, войдутъ по его указанію въ комнату Филиппа, зажмутъ ему ротъ, свяжутъ и утащатъ съ собой; вѣроятно, такъ они представили ему все дѣло. Когда же онъ увидѣлъ, что по его винѣ убита Эльза -- онъ пошелъ и покончилъ съ собой.
   Выслушавъ объясненія Гейли, Фарнбюлеръ подошелъ къ молодому пфальцграфу, положилъ ему руку на плечо и сказалъ: "Ты долженъ уйти отсюда".
   Прошелъ день и ночь и снова день и, наконецъ, наступила послѣдняя ночь, которую Эльза проводила въ родительскомъ домѣ. Ее должны были опустить въ землю на зарѣ слѣдующаго дня.
   Всѣ обступили открытый гробъ для послѣдняго прощанія. Потомъ по знаку отца раздались глухіе удары молотка. Мужчины подняли гробъ, и печальное шествіе двинулось. Фарнбюлеръ подошелъ къ открытой могилѣ и сказалъ нѣсколько словъ:
   -- Ты превратилась въ ничто. Только для насъ ты живешь и будешь жить, пока мы сами будемъ живы. Вотъ единственная власть человѣка надъ смертью, но не больше. Ты, какъ весна, была въ нашемъ домѣ. Теперь настало время жить безъ тебя...
   Онъ повторилъ еще разъ: "безъ тебя". И голосъ его дрогнулъ. Онъ молча отвернулся и, шатаясь, отошелъ отъ могилы. Никакія слова не могли произвести на оставшихся такое потрясающее впечатлѣніе, какъ эта внезапно прерванная надгробная рѣчь.
   Молча кончился похоронный обрядъ; молча засыпали землей могилу. Первые золотые лучи восходящаго солнца успѣли еще упасть въ могилу Эльзы; они упали и на первыя слезы Филиппа Зальцбургскаго.

* * *

   Тотъ, который два раза чудесно избавился отъ смерти, былъ въ постоянной опасности здѣсь, въ горной глуши, и долженъ былъ навсегда ее покинуть.
   Фарнбюлеръ съ сыновьями, вооруженные съ головы до ногъ, пошли проводить его до безопаснаго мѣста, боясь, чтобы дорогой онъ еще разъ не подвергся нападенію.
   Какъ насмѣшка судьбы, была встрѣча нашихъ пѣшеходовъ съ коннымъ отрядомъ вооруженныхъ солдатъ, поймавшихъ въ эту ночь старуху цыганку и двухъ мужчинъ, ея помощниковъ. Крѣпко закованные въ кандалы, съ руками закрученными за спину, они шли, окруженные рослыми солдатами.
   Путники молча шли, пока передъ ними не показалась стрѣльчатая крыша церкви въ Эрлангенѣ-. Фарнбюлеръ остановился и сказалъ: "Здѣсь ты въ безопасности, Филиппъ. Лошади доставятъ тебя невредимымъ къ цѣли твоего пути. Мнѣ же нужно вернуться домой; меня тамъ ждутъ.
   Слова его звучали сухо, почти жестко. Но взглянувъ въ лицо Филиппу, Фарнбюлеръ прибавилъ смягчившимся голосомъ;-- когда мы у себя въ горахъ соберемся вокругъ ея могилы -- и ты будешь съ нами. Слѣпой случай привелъ тебя въ нашъ домъ, но ты сталъ намъ родной. Она умерла -- счастливая -- и это счастье далъ ей ты. Я благодаренъ тебѣ за него. Я довѣрялъ тебѣ, и ты оправдалъ мое довѣріе. Если тебѣ суждено когда-нибудь стать владыкой твоей страны, то я знаю, что рука человѣка подниметъ этотъ несчастный край изъ глубины горя и страданій, потому что она будетъ руководить твоей рукой и твоимъ сердцемъ. Я вѣрю этому; и тогда тотъ слѣпой случай, который привелъ тебя къ нашимъ дверямъ въ Курляндіи, я назову Провидѣніемъ.
   

XI.

   Совѣту города Нюренберга было доложено, что солдаты поймали разбойниковъ, гнѣздившихся въ горахъ цыганъ, заподозрѣнныхъ во многихъ убійствахъ. Ихъ доставили въ городъ и бросили въ темные сырые подвалы пятиугольной башни, носящей названіе "стараго Нюренберга" и возвышавшейся на краю города. Совѣтъ приказалъ подвергнуть ихъ пыткамъ, что считалось въ то время мѣрой справедливаго наказанія и устрашеніемъ всѣхъ другихъ грабителей на благо и процвѣтаніе страны.
   Въ застѣнкѣ палача младшій изъ цыганъ во время пытки признался, что они убили дѣвушку на хуторѣ, но искали пфальцграфа Филиппа, чтобы убить его. И раньше было нѣсколько покушеній на него, но безъ успѣха. За его голову была имъ обѣщана большая денежная награда. Палачъ еще продлилъ пытки, и несчастный назвалъ тѣхъ, что замыслили убійство пфальцграфа Филиппа. Но совѣтъ рѣшилъ замолчать имена тѣхъ, кто были душой гнуснаго злодѣянія, такъ-какъ не въ его силахъ было достать до дѣйствительныхъ убійцъ и покарать ихъ за преступный замыселъ. Всю тяжесть правосудія было рѣшено обрушить на пойманныхъ цыганъ. Даже умилявшійся надъ прелестями сельской жизни, мягкосердечный совѣтникъ Харсдорферъ нисколько не возмущался тѣмъ, что заподозрѣнныхъ пытали, чтобы вымучить у нихъ признаніе, и потомъ рѣшили казнить.
   Тысячи невинныхъ людей подвергались тѣмъ же мукамъ въ то жестокое время; огрубѣвшее чувство даже выдающихся людей не возставало противъ мрачныхъ обычаевъ судопроизводства и не находило безнравственнымъ терзаніями пытокъ добиваться показаній.
   На слѣдующій день въ отдаленной части городского вала утренній вѣтерокъ раскачивалъ взадъ и впередъ тѣла трехъ повѣшенныхъ цыганъ, въ числѣ которыхъ была наша знакомая старуха. Во славу Божію судъ рѣшилъ предать повѣшенію дерзновенныхъ злодѣевъ, посягавшихъ на священную жизнь пфальцграфа и запятнавшихъ себя нарушеніемъ заповѣди Божіей.

* * *

   Въ Зульцбахѣ въ это время готовились къ торжеству, задуманному уже давно. На площади, отдѣлявшей пфальцграфскій замокъ отъ ратуши, толпились почти всѣ жители Зульцбаха. Удивительное извѣстіе привезенное гонцомъ, собрало сюда,всѣхъ этихъ людей: всѣ взоры были обращены къ паперти собора, какъ будто тамъ должно совершиться нѣчто необычайное, чему никто не могъ повѣрить.
   Изъ подъѣзда іезуитской коллегіи вышли братья ордена и, выстроившись попарно въ рядъ, во главѣ съ патеромъ Теодоромъ Рай, двинулись къ собору. Гробовое молчаніе сковало уста тысячной толпы, а черезъ нѣсколько минутъ въ соборѣ раздались ликующіе звуки хвалебнаго гимна во славу Божію. Съ хоровъ радостно неслись слова: "Тебя, Бога, хвалимъ", наполняли соборъ и вырывались на просторъ къ высокому, безстрастному небу.
   Изъ густой оцѣпенѣвшой толпы отдѣлилась сгорбленная фигура стараго магистра Даніила Шиндлера. Съ трудомъ передвигая ноги, онъ направился неровными шагами къ своему убогому жилищу у полуразвалившейся городской стѣны. Обезсиленный, онъ опустился на ветхій стулъ и закрылъ глаза; у него кружилась голова и стѣны плясали передъ нимъ. Такъ просидѣлъ онъ нѣсколько минутъ; потомъ невѣроятнымъ усиліемъ воли открылъ глаза, досталъ свокгрукопись и дрожащей рукой вписалъ: "Сегодня къ намъ присланъ гонецъ, извѣстившій населеніе, что вчера въ городѣ Нейбургѣ, въ присутствіи герцога Вольфганга Вильгельма и его сына, нынѣ царствующій пфальцграфъ зульцбахскій Христіанъ Августъ въ іезуитской церкви торжественно просилъ іезуита Іеронима Энзингера о присоединеніи его къ римско-католической церкви.
   "Такъ неустанными трудами приставленнаго къ нему орденомъ Іисуса рыцаря фонъ Шомбарта сдѣлался католикомъ глава лютеранской земли, сынъ покойнаго пфальцграфа Августа и его супруги Гедвиги".
   Съ послѣднимъ словомъ перо выпало изъ дряхлой руки и Даніилъ Шиндлеръ, потерявшій сознаніе, покачнулся и медленно упалъ на землю. Раза два онъ еще тихо вздохнулъ и успокоился на вѣки: благодѣтельная смерть избавила его отъ страданій безрадостной жизни.
   А тамъ въ соборѣ звонили во всѣ колокола, оповѣщая страну о новой милости Божіей къ своей заблудшей паствѣ -- о присоединеніи къ лону католической церкви пфальцграфа Августа.
   

Заключеніе.

   Извѣстіе о переходѣ Христіана Августа въ католичество вызвало единодушный крикъ негодованія во всѣхъ протестантскихъ земляхъ. Всѣ поняли, что принесъ Вестфальскій миръ Германіи. Онъ отторгнулъ отъ нея огромныя области на Западѣ и Сѣверѣ. Но эти потери были ничтожны въ сравненіи съ потерями внутри страны. То, чего не могли достигнуть враги огнемъ и мечемъ, того добились съ помощью іезуитовъ, раскинувшихъ свои сѣти по всей странѣ и дѣйствовавшихъ тайными происками, ложью, обманомъ, преступленіями.
   Надеждѣ Фарнбюлера, что пфальцграфъ Филиппъ станетъ со временемъ правителемъ Зульцбаха и что онъ рукою человѣка подниметъ страну, придавленную страданіями и насиліемъ -- этой надеждѣ не суждено было сбыться. Не сбылись также и опасенія іезуитовъ, что которому нибудь изъ братьевъ Христіана Августа можетъ достаться корона, и излишними оказались ихъ предусмотрительныя заботы о томъ, чтобы устранить ихъ съ дороги. Судьба, въ концѣ-концовъ, благословила бракъ Христіана Августа потомствомъ и, умирая на склонѣ дней, онъ съ спокойнымъ духомъ завѣщалъ престолъ своему сыну, преданному слугѣ католической церкви.
   Задолго до него умерли Максимиліанъ Баварскій и герцогъ Вольфгангъ Вильгельмъ Нейбургскій, и изъ тѣхъ, кто были виновниками злополучной тридцатилѣтней войны, не осталось въ живыхъ никого -- ни подъ горностаевой мантіей, ни подъ монашеской рясой. Но орденъ іезуитовъ неизмѣнно продолжалъ существовать; изъ поколѣнія въ поколѣніе передавались его завѣты, еге духъ, и члены этого ордена всегда находили среди правителей людей, готовыхъ служить покорными орудіями ихъ неустанной дѣятельности -- "во славу Божію"...
   До потомства дошло мало свѣдѣній о дальнѣйшей судьбѣ пфальцграфа Филиппа. Извѣстно только, что онъ отправился въ Швецію, поступилъ тамъ на военную службу и принималъ участіе въ походахъ противъ Польши и Даніи. Въ одной изъ старинныхъ хроникъ сохранились свѣдѣнія, что, достигнувъ глубокой старости, Филиппъ вернулся въ Нюренбергъ и въ началѣ XVIII столѣтія умеръ тамъ 73 лѣтъ отъ роду. Онъ былъ послѣднимъ изъ тѣхъ, кто носилъ въ своемъ сердцѣ воспоминаніе о безстрашной дѣвушкѣ, и съ послѣднимъ его вздохомъ изчезла изъ жизни Эльза Фарнбюлеръ, изчезла и превратилась въ ничто.

"Юный Читатель", No 10, 1906

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru