Ясинский Иероним Иеронимович
Розы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Иероним Ясинский

Розы

   Ровно в девять часов входил в класс Яков Петрович в своем безукоризненном сюртуке с золотыми пуговицами, с улыбкой на бледных губах, с журналом в руке.
   Ученики вставали, кланялись; и водворялась мертвая тишина.
   Но это не была тишина страха. Весь класс улыбался отраженной улыбкой Якова Петровича. Сумрачное зимнее утро тоже, казалось, становилось теплее и ласковее; и из гимназического сада в окна благосклонно смотрели высокие деревья на юных питомцев, а серая ворона усаживалась на опушенной снегом ветке столетней липы, расправляла крылья, раскрывала клюв, качаясь взад и вперед.
   Пятый класс был весь на дурном счету. На него жаловались немец, математик, батюшка и в особенности латинист Насмишиль, на уроке которого стоял сплошной рев. Один Яков Петрович был доволен пятым классом. Он читал историю, и глаза мальчиков весь урок были внимательно устремлены на него; ждали урока его, как ждут продолжения романа любимого писателя.
   По неделям не вызывал никого Яков Петрович. Он спешил поделиться с учениками своими знаниями; и чем больше он говорил, тем глубже интересовались они историей. Перед отметками он вдруг спрашивал учеников в разбитную -- двоек по истории в классе не было.
   Яков Петрович был слаб здоровьем, громко не мог говорить, но каждое его слово было слышно; и когда бил звонок, ученики на уроке Якова Петровича ждали, чтобы он закончил фразу, а не срывались с мест с безумной радостью.
   Городок был маленький, все знали друг друга. Было известно, что Яков Петрович Неступаев женат, детей у него не было, с ним жила еще теща, звали его жену Анжеликой Эдуардовной, она была молода, белокура, стройна. При встречах с ней ученики снимали фуражку, и в ответ, как перламутр, сверкала ее розовая улыбка.
   Ученика шестого класса Маркловского видели несколько раз поздно вечером в обществе простых людей. Это были рабочие с хлопчатобумажной мануфактуры. Его заподозрили в "политике" и хотели исключить; но Неступаев взял ученика под свою защиту, поручился за него, и это еще более расположило гимназистов к Якову Петровичу.
   Домик, в котором он жил, был деревянный, темно-желтый, с зелеными ставнями, чистенький и новенький, сверкавший медной дощечкой на дверях.
   С некоторых пор ученики в часы, разрешенные для прогулок, стали ходить мимо дома Якова Петровича. Было что-то милое для них в трех прозрачных, как ключевая вода, окнах, за стеклами которых зеленели мирты и цветущие камелии; и иногда мелькало белорозовое лицо с синими глазами Анжелики Эдуардовны.
   -- Это что за банды? -- шипел старый инспектор Белобров, обходя кварталы, переваливаясь с ноги на ногу, и встречая группы гимназистов.
   Дети скидывали фуражки и шли дальше, присмирев, а Белобров долго смотрел им вслед и грозил пальцем. Седые косички его развевал ветер, ноздри горбатого носа раздувались. Он был убежден, что инспектор должен быть грозен. Природа, постаралась, или он сам выработал себе физиономию, но под конец жизни Белобров стал похож на филина.
   Проводив выпученными глазами мальчиков, он заходил к Неступаевым. Пил у их чай и часов в десять возвращался домой, зорко выискивая в темноте запоздалых учеников.
   Гимназисты недоумевали, что общего могло быть у Якова Петровича с Белобровым. Они видели, однако, что он ревнует их к улице, на которой живут Неступаевы. В особенности сурово обходился он с старшими учениками. И тогда было решено, что он влюблен в тещу Якова Петровича, или в его жену. Но теща уже была сморщенная старуха с чахоточным кашлем, а Анжелика Эдуардовна была, как цветок. Ужас! Филин был влюблен в Анжелику Эдуардовну.
   Это открытие взволновало гимназию. Анжелика Эдуардовна стала казаться Людмилой, над которой сплетает свои чары страшный Черномор в то время, как милый Руслан ничего не подозревает. И сам собой образовался, без всяких предварительных соглашений, обширный заговор для охраны супружеской чести любимого учителя, который представлялся гимназистам далеким от земной грязи идеалистом, неспособным, в своей несказанной чистоте хорошего человека, понять и оценить коварство Белоброва.
   Началось с того, что пал авторитет Белоброва. Его угрозы согнутым пальцем и выпученные глаза вызывали сдержанную улыбку. А улицу Якова Петровича гимназисты избрали местом уже не прогулок а демонстраций: по обеим тротуарам они двигались не кучками и "бандами", а целыми толпами.
   Белобров шел раздраженный, возмущенный, красный от гнева, грозил, даже топал ногой. Демонстранты низко кланялись, с веселым испугом обходили квартал и опять кланялись.
   -- Что за мода гулять непременно по этой улице? -- надседался Белобров.
   -- Самая сухая улица, господин инспектор.
   -- Здоровый и чистый воздух, Лука Севастьянович.
   Останавливался на перекрестке Лука Севастьянович и с брезгливой гримасой злобно смотрел на молодежь. Он уже не сомневался, что это -- заговор. Его хотели поставить в неловкое положение, высмеять, помешать ему бывать у Неступаевых. Он мог запретить гимназистам гулять по Базарной улице, где много соблазнов, но как объявить запрещенной Тихую улицу, где столько садов, где нет ни одного кабака, и тротуары покрыты сухим гравием?
   Наступили дни, когда Белобров признал себя побежденным. Он перестал "выползать" на Тихую улицу, ученики торжествовали.
   Разнесся слух -- и он вскоре подтвердился, -- что день рождения Якова Петровича совпадает с десятилетием его брака с Анжеликой Эдуардовной.
   Великовозрастные ученики пятого класса -- Мартынов, запускавший усики и имевший успех у гимназисток, розовый, как маков цвет; Илимовский, толстый малый с румяными губами и черными бровями; и хорошенький, как девушка, белобрысый Ванечка Черногорцев, -- собрали в складчину несколько рублей, купили большой букет роз в городском садоводстве и, принарядившись и опрыскавшись духами, отправились депутатами на Тихую улицу. Она тянулась прямо от гимназии. К депутации присоединился Маркловский, семиклассник. Он купил по дороге великолепную ленту, белую муаре, и перевязал бантом букет. Маркловский обладал даром слова, и депутация поручила ему сказать поздравление.
   Был будень. Гимназисты ушли с уроков, но это их мало тревожило. С утра Белобров в гимназию не явился -- значит был болен. У него, могли идти желчные камни и он лежал в кресле с припаркой на печени, одинокий, страдающий и злой. Мальчикам не было его жаль.
   Депутаты позвонили у заветной двери с медной дощечкой, и впустила их седая дама в черных очках.
   -- Что угодно молодым людям? -- с нерусским акцентом спросила она.
   Они объяснили цель своего прихода.
   -- А, очень приятно... Прошу за мной.
   Был осенний день и в квартире Якова Петровича солнце играло на вещах, сверкавших удивительной опрятностью. Нигде ни пылинки, ни соринки, все отлакировано, везде порядок и новизна.
   Разрумяненные от волнения депутаты по красной дорожке были введены в гостиную, где за роялем сидела прелестная Анжелика Эдуардовна в белом капоте с откидными рукавами и в бледно-лиловой ленте, которая живописно перевязывала ее золотистые волосы.
   Мать сказала ей что-то по-польски. Она встала из-за рояля и, улыбаясь, застенчиво проговорила:
   -- Как жаль, однако, что нет Якова Петровича. Он был бы очень рад вам, милостивые государи. Но он аккуратен, как хронометр, и сейчас, конечно, на уроках...
   -- Душевно скорбим, глубокоуважаемая Анжелика Эдуардовна, что долг службы разлучает с вами в этот момент нашего любимого наставника, -- начал, откашлянувшись, Маркловский и привычным жестом левой руки поправил на затылке свои густые волосы, а в правой держал огнецветный букет роз с белым бантом у стеблей; но мы не сомневаемся, -- продолжал он, -- что вы, выслушав наше поздравление, передадите Якову Петровичу половину тех пламенных чувств, которые внушает нам его высокогуманная личность. Глядя же на вас, мы понимаем, где находит он источник той душевной красоты, которая отличает его и как преподавателя, и как человека...
   Сильно и хорошо говорил Маркловский. Прирожденный был оратор. Он долго говорил. Сыпались сравнения, как цветы, и искренняя лесть струилась с его языка, как мед из переполненных сотов. Он уже склонился, чтобы вручить букет Анжелике Эдуардовне, стоявшей перед ним подобно райскому видению, как, тряхнув головой в порыве ораторского самоупоения, он невольно увидел, что налево от него, меж раздвинутых гранатовых портьер, в дверях стоит выпучив глаза и оттопырив нижнюю губу и острый живот, коротконогий, страшный Лука Севастьянович. Оратор замер. У него закружилась голова, потемнело в глазах. Букет чуть не был уронен на пол.
   -- Что же, продолжайте?! -- прошипел инспектор.
   -- Одним словом... одним словом, примите наш скромный букет! -- подхватил Мартынов.
   -- И осчастливьте нас, -- закончил белобрысенький и хорошенький, как девочка, Ванечка Черногорцев.
   Анжелика Эдуардовна приняла букет, бросив робкий взгляд на Луку Севастьяновича.
   Ее робость и кротость, очевидно, ободрили "Филина", и все, что накипело в его сердце после поражения, нанесенного ему учениками на Тихой улице, -- теперь, при виде этой вольнодумной депутации и этого букета, казавшегося ему неприличным и дерзким, -- даже более, -- безнравственным -- внезапно вылилось в гневном окрике:
   -- А! Марш в карцер с представлением Маркловского к исключению!
   Но тут в Анжеликой Эдуардовной произошло то же, что и с Лукой Севастьяновичем. Около двух лет терпела она посещения и ухаживанья Белоброва; и все, что накопилось в ее сердце против этого человека, вдруг прорвалось наружу. Прекрасное лицо ее залил огонь негодования, синие глаза ее стали темно-лиловыми.
   -- Неправда, -- закричала она. -- Вас, молодые люди, нельзя наказывать за то, что вы такие славные. Я сама буду просить за вас директора и, наконец, вы в моем доме, и я никому не позволю оскорблять моих гостей. Милые юноши, я хочу вас расцеловать.
   Это были мгновения высочайшего блаженства. Губы Анжелики Эдуардовны, которые были лучше роз, прильнули к губам депутатов, каждого поочередно, а из чудесных глаз ее готовы были брызнуть веселые слезы.
   -- Анжелика Эдуардовна, что за безумие? -- проворчал Белобров и развел руками.
   -- А вас, милостивый государь, прошу оставить мой дом.
   Она указала пальчиком, который был немного бледен и худ, но в котором была, казалось, твердость стали, -- на выходную дверь.
   С Белобровым произошло нечто ужасное. Все его лицо задергалось, он прошел мимо мальчиков с грозным сопением и успел прошипеть:
   -- Я с вами расправлюсь.
   Анжелика Эдуардовна сейчас же пришла в себя, рассмеялась и сказала вошедшей с тревогою седой даме:
   -- Удивляюсь, как я могла это сделать. Ты знаешь, мамуся, что я собиралась еще в прошлом году выгнать его, и только мешал чересчур хороший тон, в котором ты воспитала меня. Не уходите, пожалуйста, молодые люди. Вы теперь наши друзья, и в ожидании, пока подойдет Яков Петрович, пойдемте и позавтракаем.
   Весть о новой победе гимназистов блеснула, как молния: на минуту гимназия была даже ослеплена. Правда, сама Людмила одолела Черномора, но еще неизвестно, что было бы, если бы не отважные депутаты. И замечательно, что их не наказали. Гимназия ликовала, а Лука Севастьянович две недели не выходил из квартиры. Когда же прошло две недели, в классном коридоре появился глубокий старик с отвислыми щеками и в вицмундире, который висел на нем, как на жерди; худой и дряхлый был старик. Гимназисты все-таки узнали в нем Белоброва. Но долго не верили ушам своим, слыша его тихие и малосвязанные, а главное -- кроткие речи. По временам только что-то вспыхивало в глазах Луки Севастьяновича, но быстро погасало. Первые заметили сторожа, что Белобров не жилец на этом свете. Внезапные перемены с людьми на склоне лет не предвещают ничего доброго. Но мальчики жестоко еще издевались над Лукой Севастьяновичем. Однажды он пришел в инспекторскую, весь увешанный вырезанными из бумаги чертиками. Когда директор обратил на это его внимание, Белобров заплакал.
   На другой день он подал в отставку, и до сих пор не знают, как кончил он свои дни. Его вдруг забыли.
   А те розы, которые выдернула из своего букета Анжелика Эдуардовна и подарила, на прощание, каждому депутату, вместе с новым, нежным и чистым поцелуем, до сих пор еще хранятся между бумагами в особых ящиках письменных столов сантиментальными стариками. По крайней мере, я видел еще на днях одну такую, уже сорок лет тому назад засохшую, но все еще благоуханную розу.
  

----------------------------------------------------

   Первая публикация: журнал "Огонек" No 26, 1913 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru