Lib.ru/Классика: Иванов Иван Иванович. Сонеты (Шекспира)

Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 5, 1905.

http://az.lib.ru

СОНЕТЫ.

Съ тѣхъ поръ какъ во второй половинѣ XVIII вѣка поэтическую геніальность Шекспира безповоротно признало общественное мнѣніе всего цивилизованнаго міра, -- на всѣхъ языкахъ, преимущественно на нѣмецкомъ и англійскомъ, изъ года въ годъ стала расти безконечная литература о Шекспирѣ и его произведеніяхъ. Съ самаго начала среди этого громаднаго потока оказался одинъ незыблемый камень преткновенія.

Неутомимые изслѣдователи могли обсудить и выяснить малѣйшую подробность въ драмахъ Шекспира, сосчитать строки, риѳмы, открыть происхожденіе именъ даже третьестепенныхъ дѣйствующихъ лицъ,-- но одинъ вопросъ стоялъ предъ ними вѣчной загадкой,-- и какъ разъ самый важный и завлекательный.

Кто былъ Шекспиръ, какъ человѣкъ, какъ нравственная личность? Какія идеи можно назвать его убѣжденіями, изъ какихъ чувствъ слагалось счастье и горе его сердца? На эти вопросы, нѣтъ ясныхъ, достовѣрныхъ отвѣтовъ.

Драмы, по своему существу,-- родъ поэзіи самый не благодарный для опредѣленія личности поэта. Чьими словами онъ говоритъ, чьей судьбѣ принадлежитъ его не творческое только, a личное участіе? -- Отвѣты тѣмъ труднѣе, чѣмъ глубже и разностороннѣе талантъ драматурга.

Не то -- лирическое произведеніе. Оно -- субъективно по преимуществу, оно -- плодъ случая и настроенія, слѣдовательно,-- страница автобіографіи или исповѣди.

И вотъ среди произведеній Шекспира оказалось, повидимому, не малое количество такихъ страницъ, -- сто пятьдесятъ четыре лирическихъ стихотворенія.

Можно бы ожидать, что томительные толки шекспирологовъ за Шекспиромъ-человѣкомъ должны прекратиться или, по крайней мѣрѣ, не казаться больше безнадежными. Предъ нами -- руководящій свѣтъ, зажженный рукою самого поэта.

Такъ многіе и поняли значеніе шекспировскихъ сонетовъ,-- и что особенно любопытно,-- рѣшительными сторонниками автобіографическаго значенія сонетовъ явились даровитые поэты разныхъ національностей.

Гете слѣдуетъ поставить во главѣ,-- по времени и по рѣшительности заявленій. По его мнѣнію, -- въ сонетахъ Шекспира нѣтъ ни одной буквы, которая не была бы пережита, перечувствована и выстрадана поэтомъ.

Еще изящнѣе выразился Вордсвортъ: сонеты -- ключъ, отмыкающій шекспировское сердце. Несомнѣнно,-- такъ же думалъ и Викторъ Гюго. Его сынъ перевелъ произведенія Шекспира. Въ статьѣ о сонетахъ онъ не только призналъ автобіографическое содержаніе этихъ стихотвореній, но даже извлекъ изъ нихъ цѣлый законченный романъ, будто бы пережитый Шекспиромъ. Нельзя сомнѣваться, что этотъ именно взглядъ принадлежалъ и самому отцу переводчика, краснорѣчиво рекомендовавшему публикѣ трудъ своего сына.

У этихъ трехъ поэтовъ, столь искренно оцѣнившихъ сонеты Шекспира, нашлись единомышленники и среди ученыхъ и среди другихъ поэтовъ. Было даже заявлено, что поэты лучше критиковъ способны понимать поэтовъ¹.

И тѣмъ не менѣе поэтическое пониманіе шекспировскихъ сонетовъ оказалось далеко не для всѣхъ убѣдительнымъ,-- и прежде всего потому, что пониманіе это было подсказано скорѣе художественнымъ воображеніемъ и взволнованнымъ чувствомъ, чѣмъ спокойной и внимательной критикой предмета.

Достаточно одного факта: Шекспиръ оставилъ намъ с_о_н_е_т_ы,-- и сомнѣніе въ подлинности ключа, будто 6ы отмыкающаго его сердце, -- является неизбѣжно. Иначе придется доказать, что Шекспиръ, какъ авторъ сонетовъ, -- представляетъ среди всѣхъ сонетчиковъ своего времени -- единственное исключеніе и какъ человѣкъ, и какъ писатель. Но доказать это нѣтъ возможности, -- благодаря тѣмъ же сонетамъ. Они и подъ перомъ геніальнаго драматурга не утратили своего обычнаго характера, пережившаго во всей неприкосновенности не одно столѣтіе и не одну сотню сочинителей разныхъ національностей. Формула и манера оказались сильнѣе генія и личности,-- вѣрнѣе, ни геній, ни личность Шекспира и не пытались ихъ переиначивать, не ставя передъ собой иныхъ цѣлей, кромѣ традиціонныхъ.

Среди всѣхъ родовъ поэзіи нѣтъ болѣе искусственнаго, разсудочно-придуманнаго, чѣмъ сонеты,-- одинаково -- и въ содержаніи и въ формѣ.

Сонетъ возникъ въ утонченно-аристократической тепличной атмосферѣ провансальской рыцарской жизни, среди жеманно-сентиментальнаго культа дамъ, риторически-разукрашенныхъ восторговъ и вздоховъ трубадуровъ. Сонетъ долженъ былъ выражать не столько самое чувство, сколько пользоваться чувствомъ, какъ отвлеченнымъ понятіемъ, для болѣе или менѣе удачнаго риѳмованнаго разсужденія.

Въ провансальскихъ замкахъ необыкновенно много разговаривали о всемъ, что касалось любви. Устраивались даже особые парадные диспуты о любовныхъ вопросахъ,-- "суды любви",-- и, естественно, чисто-формальное краснорѣчіе, риторика по правиламъ -- блестящая и виртуозная, но холодная и безсильная,-- душила непосредственный порывъ искренняго чувства и устраняла его изъ области изящной поэзіи, какъ нѣчто дикое, безформенное, для просвѣщеннаго свѣтскаго поэта унизительное.

И именно на этомъ полѣ слѣдуетъ искать первоисточникъ междоусобицы, съ такой силой впослѣдствіи изображенной Мольеромъ. Это -- междоусобица искусственной риторической лирики и подлинной сердечной лирической поэзіи,-- и Мольеръ имѣлъ всѣ основанія -- и историческія и теоретическія -- представить эту междоусобицу, какъ борьбу двухъ принципіальныхъ враговъ -- искренней народной пѣсенки и жеманнаго придворнаго сонета.

Провансальская поэзія нашла себѣ вторую родину,-- въ Италіи. Здѣсь, при дворахъ владѣтелей разныхъ наименованій -- откровенныхъ или по-республикански замаскированныхъ, въ родѣ флорентійскихъ Медичи, расцвѣло старое искусство трубадуровъ,-- излагать стихами метафизику любви. Сонетъ давно успѣлъ усвоить опредѣленную внѣшнюю форму, стать стихотвореніемъ съ извѣстнымъ количествомъ строкъ, съ обязательнымъ чередованіемъ риѳмъ,-- въ общемъ точно формулированной ораторской рѣчью въ честь возлюбленной.

Знатные господа имѣли къ своимъ услугамъ оды, знатныя дамы -- сонеты, и на итальянской почвѣ содержаніе сонета съ теченіемъ времени становилось все болѣе отвлеченнымъ, метафизичнымъ. И все равно какъ въ панегирикѣ и одѣ для историка было бы опрометчивымъ отыскивать истинное изображеніе лицъ и событій, такъ для психолога -- одна изъ труднѣйшихъ, часто неразрѣшимыхъ задачъ по узорамъ и краскамъ сонета установить дѣйствительныя отношенія лицъ.

И задача становилась тѣмъ запутаннѣе, чѣмъ больше было y автора основательныхъ или своевольныхъ притязаній на тонкость ума и стиля. Именно въ Италіи, научившей потомъ писать сонеты испанцевъ, французовъ и англичанъ, производство сонетовъ стало занятіемъ чрезвычайно изысканнымъ, со всевозможными хитростями книжной учености и философическаго резонерства. О поэзіи и чувствѣ здѣсь не могло быть и рѣчи,-- по самой простой причинѣ.

Обычный предметъ воспѣваній -- любовь -- y итальянскихъ сонетчиковъ превратился въ мистическое представленіе, полу-католическаго, полу-платоновскаго состава, не имѣвшее соотвѣтственнаго образа въ доступной человѣку дѣйствительности.

Предметъ восторговъ по прежнему назывался женскимъ именемъ,-- но въ изображеніяхъ поэта было бы столь же безполезно искать психологіи и біографіи реальнаго лица, какъ географически опредѣлять мѣстоположеніе Утопіи.

Классическимъ образцомъ для всѣхъ сонетистовъ остался Петрарка съ его безнадежно-любимой, недосягаемо-совершенной, неуловимо-призрачной Лаурой. Его филигранная, нерѣдко чисто-техническая работа надъ всевозможными сонетами, имѣющими отношеніе къ предмету его всесторонне обдуманныхъ восторговъ, не могла не убѣдить всякаго читателя въ двухъ истинахъ: о любви можно писать очень красиво и очень мило, на самомъ дѣлѣ не любя, стихи сочинять можно съ большимъ успѣхомъ безъ всякаго участія чувства, вдохновенія,-- съ однимъ умѣньемъ -- владѣть литературнымъ языкомъ. Въ общемъ, обѣ истины сводились къ одной: если поэты родятся, то сонетисты -- дѣлаются.

И они, дѣйствительно, начали дѣлаться въ громадномъ количествѣ. Въ Италіи, во Франціи и въ Англіи считали десятками и сотнями людей, "писавшихъ по-петрарковски". Такъ именно выражается одинъ изъ современниковъ Шекспира -- Габріель Гарвей. Выраженіе -- въ устахъ автора, искреннее и хвалебное, на самомъ дѣлѣ -- для сонетистовъ, какъ поэтовъ -- уничтожающее.

Всѣ они писали по какому-нибудь, вполнѣ откровенно заимствовали, переводили, подражали, передѣлывали. Въ Италіи въ XVI вѣкѣ упражнялось около семисотъ сонетистовъ. Въ Англіи во времена Шекспира ихъ числилось до трехсотъ. Высчитано, что въ теченіе только шести лѣтъ, съ 1591 по 1597 годъ, въ печати появилось тысяча двѣсти любовныхъ сонетовъ. Только въ печати,-- громадное количество ходило еще въ рукописяхъ и до нашего времени не дошло². Такое изобиліе, несомнѣнно, доказываетъ легкость работы, вырожденіе сонета въ литературный шаблонъ.

Такъ это и было.

II.

Со временъ Петрарки для автора сонетовъ установилась опредѣленная программа. Предметомъ его стихотворческаго мастерства должна быть непремѣнно неудачная любовь. Красавица вѣчно манитъ надеждой и вѣчно повергаетъ въ отчаяніе. Таковъ безвыходный драматизмъ судьбы сонетиста. Дамѣ, къ которой обращенъ сонетъ, полагалось обязательно быть жестокой, a автору сонетовъ безнадежно и платонически страдающимъ. Это отнюдь не доказывало дѣйствительныхъ страданій. Одинъ изъ англійскихъ сонетистовъ -- Джильсъ Флетчеръ, откровеннѣе другихъ, прямо заявлялъ въ предисловіи къ сборнику своихъ сонетовъ: пожалуй, кто-нибудь сочтетъ его влюбленнымъ, потому что написалъ любовные сонеты,-- ничего подобнаго: "всякій можетъ писать о любви и не быть влюбленнымъ, все равно какъ -- о земледѣліи, ни разу не державши плуга въ рукахъ".

И на самомъ дѣлѣ,-- труднѣе, пожалуй, было даже влюбиться, чѣмъ написать сонетъ. Въ особенности знакомство съ французскимъ и итальянскимъ языками могло замѣнить для поэта -- и талантъ и страсть. Компиляторство сонетистовъ доходило до того, что они даже о своей мнимой оригинальности заявляли читателямъ чужими стихами. Такъ, напримѣръ, одинъ изъ извѣстнѣйшихъ англійскихъ сонетистовъ Драйтонъ гордо говоритъ о себѣ: "Я не украшаю себя остроуміемъ другихъ поэтовъ". И именно это заявленіе слово въ слово заимствовано y другого современнаго сонетиста,-- Филиппа Сиднея, открыто укорявшаго своихъ собратьевъ въ поддѣльныхъ чувствахъ, въ повальной чисто-словесной подражательности Петраркѣ. Тотъ же -- Габріель Гарвей, восторженный поклонникъ Петрарки и писаній "по-петрарковки", объ англійскихъ сонетахъ, безъ всякихъ ограниченій, высказывается такъ: "Любовные сонеты, гдѣ въ самыхъ разукрашенныхъ словахъ выражается самое рыцарственное настроеніе,-- не больше какъ искусные продукты ловкихъ перьевъ"³.

Но помимо любовныхъ сонетовъ -- существовалъ другой родъ столь же искусственный,-- сонеты съ другими темами. Возникли они вполнѣ естественно,-- въ той самой атмосферѣ свѣтскости и аристократизма, гдѣ вообще расцвѣло производство сонетовъ.

Въ этой атмосферѣ поэтъ не считался за почтенную особу, хотя его талантъ или искусство и признавалось нелишней принадлежностыо комфорта и веселаго времяпровожденія. Поэтъ работалъ на господъ такъ же, какъ всякій другой человѣкъ третьяго сословія -- ремесленникъ или художникъ. Его не уважали, его не цѣнили, a ему покровительствовали, къ нему снисходили. Онъ имѣлъ дѣло не съ публикой, какъ представитель высшихъ духовныхъ силъ, a подобострастно искалъ вниманія покровителей и отъ нихъ ждалъ всяческаго поощренія. И пока высшія сословія оставались единственными цѣнителями искусства, культурно и матеріально правоспособными,-- писатель неизбѣжно является кліентомъ богатаго и знатнаго читателя-господина. Отсюда -- посвященія,-- одно изъ характернѣйшихъ явленій стараго, аристократическаго періода литературы.

Авторъ, въ самыхъ изысканныхъ и стремительныхъ выраженіяхъ, свидѣтельствовалъ своему покровителю всевозможныя чувства преданности и благоговѣнія. Вошло въ обычай, чтобы прозаическое посвященіе сопровождалось столь же восторженнымъ стихотворнымъ посланіемъ. Сонетъ, по своей природѣ, какъ нельзя больше оказался приспособленнымъ для подобной цѣли.

Посвященіе -- панегирикъ, стихотвореніе должно быть одой. Можно бы и сочинить просто оду, но ода полагается на торжественные случаи, по какому-нибудь публичному поводу, сонетъ, -- ода частнаго, интимнаго характера. Риторическое содержаніе сонета, способное воспринять какія угодно ухищренія досужей техники, предоставляло сочинителямъ обширный просторъ для ихъ настроеній кстати. И рядомъ съ любовнымъ, кавалерскимъ сонетомъ, возникъ кліентскій сонетъ,-- чрезвычайно популярный въ шекспировской Англіи.

Одинъ и тотъ же сочинитель могъ быть и кавалеромъ и кліентомъ,-- исключительно въ зависимости отъ одного своего покровителя. Онъ могъ писать любовные сонеты по желанію своего господина, въ честь предмета его увлеченія, -- и уже отъ себя сочинять сонеты во славу самого господина. Кліентскіе сонеты, скорѣе по тону заслужившіе наименованія служительскихъ, считались также сотнями во времена Шекспира. И если ихъ по количеству все-таки меньше, чѣмъ любовныхъ, -- объясняется это не высшимъ качествомъ жанра, a тѣмъ, что любовные сонеты писались и литераторами и знатными господами, a литераторы писали эти сонеты и за свой и за чужой счетъ.

Естественно,-- и кліентскій сонетъ явился такимъ же шаблономъ, какъ и любовный. Герой сонета -- высокоблагородное лицо, непремѣнно моложе своего пѣвца, юноша цвѣтущій красотой, a самъ пѣвецъ -- много пережившій Одиссей, хотя бы ему было лѣтъ около тридцати. Пркровитель -- весна, кліентъ -- осень или зима,-- таковъ этикетъ. Дальше идутъ -- другія, нравственныя качества. Они должны быть всѣ въ превосходной степени. Знатный господинъ бросилъ благосклонный взглядъ на литератора,-- и за это въ сонетахъ онъ -- недосягаемое совершенство. Онъ долженъ быть безсмертенъ. Это беретъ на себя уже самъ поэтъ. Онъ обезпечиваетъ своему доброму господину вѣчную славу въ потомствѣ, порукой -- его стихи. Это такой же необходимый элементъ формулы, какъ молодость и доблести покровителя. Ты жалуешь мнѣ благосклонность, я тебѣ -- безсмертіе, обычная сдѣлка между худороднымъ сонетистомъ и высокопоставленнымъ любителемъ сонетовъ.

Таковъ общій для всѣхъ обязательный планъ. Существовали и другія темы, не столь распространенныя,-- но отнюдь не индивидуальныя.

Сонетистъ-кліентъ могь весьма легко встрѣтить въ лицѣ покровителя юношу, не расположеннаго къ узамъ брачной жизни. Для семьи юноши это нерасположеніе, естественно, являлось большимъ горемъ. И вотъ задача -- убѣдить молодого любителя свободныхъ удовольствій жениться въ интересахъ своего благороднаго рода. У сонетиста не было основаній не сочувствовать этой важной задачѣ,-- тѣмъ болѣе, что она могла внушить нѣсколько новыхъ варьяцій по части восторговъ предъ молодостью и красотой юноши⁴.

Варьяціи извѣстныя; разъ ты красивъ,-- ты долженъ оставить на землѣ свое живое изображеніе. Дѣти увѣковѣчиваютъ отца. Они сосредоточиваютъ въ себѣ его достоинства и даютъ имъ новую жизнь въ то время, когда родителя постигаютъ старость и смерть.

Наконецъ, самый важный варьянтъ -- знатный покровитель могъ снизойти до пріятельскихъ отношеній съ литераторомъ. Сонетистъ могъ воспѣвать друга и дружбу, не разставаясь съ своими чувствами кліента. И его работа чрезвычайно выигрывала. Если любовный сонетъ многимъ обязанъ платоновскимъ идеямъ объ особаго рода любви "безъ наслажденія" -- выраженіе самого Платона, то дружескій сонетъ могъ почерпнуть въ античной литературѣ сколько угодно матеріала. Дружба y античныхъ философовъ считалась благороднѣйшимъ источникомъ личнаго счастья. Одни стоики посвятили этому предмету множество самыхъ краснорѣчивыхъ размышленій, -- и усердному сонетисту оставалось только перелагать въ стихи выточенныя бойкія изреченія Сенеки одного и того же смысла: "Другъ -- второе я", "Два друга -- одна душа въ двухъ тѣлахъ*.

Такъ постепенно расширялась область сонета,-- и расширеніе неуклонно шло въ одномъ направленіи: поэзія все больше исчезала и уступала мѣсто риторикѣ и резонерству. Въ стихахъ стали рѣшать головоломные вопросы философіи и религіи. Появился особый родъ духовныхъ сонетовъ, и они соревновали съ проповѣдями столь же успѣшно, какъ кліентскіе сонеты съ панегириками. Сборники такъ и назывались: Духовные сонеты въ честь Бога и его святыхъ. Одинъ изъ современниковъ Шекспира, Генрихъ Локъ, передѣлалъ въ стихи Экклезіастъ и приложилъ къ своей передѣлкѣ рядъ сонетовъ о страданіяхъ Христа и нѣсколько сонетовъ, внушенныхъ ему его "чувствительной совѣстью". И подобные сонеты насчитывались также сотнями. Шекспиръ имѣлъ полное основаніе, одновременно съ пѣснями въ честь жестокой возлюбленной, благороднаго покровителя и безгранично обожаемаго друга,-- разсуждать въ формѣ сонета о четырехъ элементахъ, составляющихъ человѣческую природу. И это разсужденіе было такимъ же ученымъ отголоскомъ древности, какъ и возвышенная любовь и идеальная дружба сонетистовъ.

Естественно,-- при такомъ превращеніи сонета, быстро наступило его вырожденіе. За производство сонетовъ ухватились рѣшительно всѣ, кого могло мучить литературное тщеславіе или кто желалъ использовать свой досугъ на модное щегольское бездѣлье. Въ исторіи искусственной, формулированной литературы сонетъ былъ предшественникомъ классической трагедіи и имѣлъ одинаковую съ ней участь, столь ядовито осмѣянную Вольтеромъ.

По его словамъ,-- всякій, y кого не было ни литературнаго таланта, ни знакомства съ жизнью, могъ смѣло приняться за классическую трагедію. Она не требовала ни того, ни другого.

Тоже самое въ XVI вѣкѣ въ Англіи говорили о сонетистахъ, возмущались "послѣдняго сорта стихоплетами, которые къ стыду своему и къ стыду поэтическаго искусства ежедневно производили незаконнорожденные сонеты"⁵. И еще мода на сонеты не успѣла отцвѣсть,-- многочисленныя пародіи безпощадно преслѣдовали сонетистовъ.

Какъ разъ въ этотъ моментъ по рукамъ друзей Шекспира ходили его сонеты и среди знатоковъ слыли "сахарными".

III.

Первое извѣстіе о сонетахъ Шекспира относится къ 1598 году. Фрэнсисъ Миресъ "magister articum обоихъ университетовъ", человѣкъ ученый, по занятіямъ учитель и составитель учебниковъ, издалъ книгу -- Сокровищница мудрости -- Palladіs Тamia,-- сборникъ отрывковъ изъ сочиненій классическихъ писателей. Здѣсь одна глава посвящена сравнительной характеристикѣ древнихъ и новыхъ поэтовъ, и Шекспиръ поставленъ на первое мѣсто -- во всѣхъ родахъ поэзіи, между прочимъ, за "сахарные сонеты" (Sugred sonnets), извѣстные "его личнымъ друзьямъ".

Въ слѣдующемъ году явился сборникъ стихотвореній разныхъ авторовъ -- Страстный пилигримъ, The Passionate Pilgrim; здѣсь было напечатано два шекспировскихъ сонета -- 138 и 143 -- и второй, одинъ изъ самыхъ важныхъ, изображающій въ нѣсколькихъ строкахъ отношенія поэта къ другу и къ возлюбленной. Весь сборникъ издатель приписывалъ Шекспиру, очевидно -- полагаясь на популярность поэта, такъ прославленнаго ученымъ Миресомъ (см. предисловіе къ "Страстному пилигриму").

Самъ Шекспиръ, очевидно, не принималъ никакого участія въ изданіи, и десять лѣтъ спустя другой издатель -- Томасъ Торпъ издалъ цѣлую книгу сонетовъ Шекспира, также безъ разрѣшенія автора. Понятія о литературной собственности во времена Шекспира не существовало, и всякій могъ издать за свой счетъ чье угодно произведеніе,-- лишь бы добыть рукопись.

Одно время сонеты Шекспира, несомнѣнно, читались охотно; это мы знаемъ отъ Габріэля Гарвея. По его словамъ,-- среди публики однимъ болѣе всего нравятся сонеты и поэмы Шекспира, a другимъ -- болѣе требовательнымъ -- "Гамлетъ".

Слѣдовательно,-- и въ періодѣ популярности сонеты, по свидѣтельству вполнѣ освѣдомленнаго современника, не могли похвалиться особенно почтенной публикой.

Дальнѣйшая судьба ихъ не противорѣчитъ этому факту.

Второе изданіе сонетовъ появилось только въ 1640 году вмѣстѣ съ произведеніями, не принадлежавшими Шекспиру. Сонеты были здѣсь раздѣлены на группы, съ особыми заглавіями. Издатель нашелъ нужнымъ завѣрить читателей въ нравственной безукоризненности шекспировскихъ стихотвореній.

Наступилъ снова большой промежутокъ,-- и сонеты Шекспира стали вновь издаваться только въ XVIII вѣкѣ. Но читали ихъ и теперь не съ большимъ вниманіемъ, чѣмъ раньше. Издатели долго полагали, что сонеты обращены авторомъ къ одному лицу, именно къ его возлюбленной. Только во второй половинѣ ХVIII вѣка обратили должное вниманіе, что многіе сонеты написаны не къ женщинѣ, a къ молодому человѣку.

Но открытіе не помогло славѣ сонетовъ. Напротивъ,-- y многихъ возникло чрезвычайно предосудительное представленіе объ отношеніяхъ поэта къ другу, вызвавшему y него подобныя стихотворныя обращенія. Впослѣдствіи въ критической литературѣ оказалось возможнымъ даже цѣлое теченіе, направленное на возстановленіе нравственной чести Шекспира⁶. Лучшій издатель сочиненій Шекспира въ XVIII вѣка -- Георгъ Стивенсъ, образцовый знатокъ предмета, одинъ изъ ученѣйшихъ родоначальниковъ шекспирологіи,-- исключилъ въ своемъ изданіи сонеты Шекспира и даже открыто заявилъ: "строжайшее парламентское постаноаленіе было бы не въ состояніи притянуть читателей къ этимъ стихотвореніямъ"⁷.

Но, мы знаемъ,-- народились критики съ совершенно другимъ взглядомъ,-- прежде всего поэты; ихъ рѣшительныя заявленія стали во главѣ громадной литературы о сонетахъ, наполнившей весь XIX вѣкъ и до сихъ поръ не сказавшей своего послѣдняго слова.

Эта литература о шекспировскихъ сонетахъ -- въ своемъ родѣ любопытное явленіе. Въ цѣломъ она яркій образчикъ всевозможныхъ хитросплетеній ученѣйшихъ извнѣ и вполнѣ произвольныхъ по существу, способныхъ тѣшить самолюбіе и воображеніе изобрѣтателей тамъ, гдѣ отсутствіе такихъ данныхъ въ частной задачѣ и научная неустойчивость самаго предмета могутъ поощрять y изслѣдователя одностороннее юридическое усердіе или просто игру схоластическаго резонерства. Именно литературные вопросы -- благодарнѣйшее поприще для самаго фантастическаго жонглерства фактами, именами и особенно цитатами. И авторы безчисленныхъ статей о сонетахъ широко воспользовались случаемъ, безпрестанно напоминая жестокую шутку Гоголя на счетъ тонкости ученыхъ подходовъ,

Предстояло рѣшить множество вопросовъ.

Первая же страница перваго изданія сонетовъ кишѣла загадками. На ней находилось буквально такое посвященіе: единственному виновнику нижеслѣдующихъ сонетовъ мистеру В. Г. всякаго счастья и того безсмертія, обѣщаннаго нашимъ вѣчно живущимъ поэтомъ, желаетъ доброжелательный предприниматель этого изданіи Т. Т".

Подпись не подлежитъ сомнѣнію -- Томасъ Торпъ,-- издателъ-хищникъ, какихъ было не мало въ шекспировское время. Но кому онъ посвящалъ сонеты? Здѣсь все -- загадка. Мы взяли слово виновникъ, какъ самое общее значеніе англійскаго begetter. Но что значитъ виновникъ, begetter? Его можно понять и какъ авторъ, и какъ вдохновитель и даже какъ доставитель -- подразумѣваются -- рукописи сонетовъ. Всѣ эти значенія одинаково приложимы къ роковому слову, употребленному Торпомъ.

Истинное значеніе словъ зависитъ отъ разгадки В. Г.,-- и наоборотъ разгадка буквъ зависитъ отъ значенія слова.

Были предложены всѣ три значенія: во-первыхъ, авторъ, тогда буквы означаютъ William Himself, т. е. самъ Вилліамъ,-- Торпъ посвящалъ сонеты самому автору⁸. Потомъ -- доставитель, тогда буквы -- имя товарища Торпа, также издателя-хищника, добывавшаго рукописи -- Вилліама Голля (W. Hall). Этотъ Голль оказалъ услугу Торпу и тотъ отплатилъ ему не совсѣмъ складнымъ, но торжественнымъ посвященіемъ. И начальныя буквы употреблены именно потому, что между Торпомъ и Голлемъ существовали дружескія отношенія и самъ Голль былъ извѣстенъ только въ тѣсномъ кругу. Будь это знатное лицо -- такая форма была бы неумѣстна, Торпъ не осмѣлился бы назвать это лицо "мистеромъ". Съ точки зрѣнія елизаветинскаго времени это было бы даже преступленіемъ⁹.

Оба эти толкованія, особенно первое, не встрѣтили y изслѣдователей добраго пріема, хотя второе кажется правдоподобнымъ. Ко всѣмъ приведеннымъ соображеніямъ можно прибавить еще одно, не пришедшее на умъ автору гипотезы.

Посвященіе адресовано: "единственному" -- to the onlie begetter. Вдохновителей же сонетовъ, по крайней мѣрѣ, два; это ясно при самомъ поверхностномъ знакомствѣ съ ними. Торпъ, вообще достаточно наметавшійся въ современной ему литературѣ и даже умѣвшій при случаѣ не безъ ядовитости посмѣяться надъ благородными покровителями литературы, -- врядъ ли могъ не замѣтить столь простой вещи и тогда y него не было возможности посвящать изданіе единственному вдохновителю. Другое дѣло, разумѣется, доставитель.

И тѣмъ не менѣе, въ литературѣ получило рѣшительное преобладаніе толкованіе вдохновителю и изыскатели раздѣлились на два лагеря -- по числу кандидатовъ во вдохновители: одинъ графъ Соутгэмптонъ, другой графъ Пемброкъ. Слабѣе почва, повидимому, y пемброкистовъ.

Доводы въ пользу Пемброка: его имя безъ титула Вилліанъ Гербертъ, т. е. имѣетъ иниціалы W. Н., издатели сочиненій Шекспира въ 1623 году посвятили ему свое изданіе. Это было семь лѣтъ спустя послѣ смерти поэта и издатели говорили о благожелательности Пемброка и его брата къ поэту при его жизни. Но все это мало убѣдительно.

Во-первыхъ,-- неизвѣстно, чтобы Шекспиръ лично былъ близко знакомъ съ Вилліамомъ Пемброкомъ. Графъ состоялъ обергофмейстеромъ и въ его высшемъ завѣдываніи находились театры. Это могло уполномочить издателей драматическихъ произведеній популярнѣйшаго автора по-святить ихъ графу.

Вдохновителемъ сонетовъ Вилліамъ Пемброкъ врядъ ли могъ быть по очень простой причинѣ. Сонеты если не всѣ, то большая часть, существовали уже въ 1598 г. Въ одномъ изъ сонетовъ (104) говорится, что тотъ знаетъ своего друга-покровителя уже три года,-- слѣдовательно, по крайней мѣрѣ, съ 1594 года. Въ это время Вилліаму Герберту было около 14 лѣтъ,-- и въ Лондонъ онъ прибылъ впервые только въ 1598 году. Какъ онъ могъ при такихъ условіяхъ стать предметомъ необыкновенно изысканныхъ восхваленій и любовныхъ восторговъ?

Графъ Соутгэмптонъ -- болѣе сильный кандидатъ. Правда,-- съ перваго шага встрѣчается нѣкоторое затрудненіе. Имя графа безъ титула -- Henry Wriothsly, -- зачѣмъ Шекспиръ переставилъ начальныя буквы? Но исторически извѣстенъ только одинъ знатный покровитель Шекспира,-- графъ Соутгэмптонъ. Ему поэтъ посвятилъ свои обѣ поэмы. И вообще графъ занималъ въ литературѣ исключительное положеніе. Хорошо образованный, съ художественнымъ вкусомъ, щедрый и рыцарственный -- онъ былъ предметомъ самыхъ восторженныхъ восхваленій современныхъ поэтовъ. Писатели называли его своимъ свѣтомъ и жизнью. Столь же горячо они прославляли и его красоту, объявляли его образцомъ стариннаго рыцарства -- по доблести, добросердечію и внѣшней привлекательности.

Все это соотвѣтствуетъ шекспировскому изображенію друга-покровителя. Соотвѣтствуетъ и возрастъ Соутгэмптона,-- онъ былъ всего на девять лѣтъ моложе поэта. Соотвѣтствуютъ положенію графа, по мнѣнію изслѣдователей, и тѣ сонеты, гдѣ поэтъ усиленно убѣждаетъ своего знатнаго друга жениться и имѣть сына для продолженія благороднаго рода. Графъ былъ не женатымъ, когда писались сонеты.

Все это для многихъ не доказываетъ, чтобы сонеты были посвящены Торпомъ Пемброку или Соутгэмптону, a только, что вдохновителемъ ихъ былъ тотъ или другой графъ. Эти два разныхъ вопроса и притомъ, не допускающіе, чтобы Торпъ могъ назвать мистеромъ какого бы то ни было лорда, вполнѣ допускаютъ, что самъ поэтъ писалъ сонеты въ честь того или другого графа.

Но и касательно Соутгэмптона имѣется затрудненіе. Если онъ и покровитель и другъ поэта,-- тогда, значитъ, его надо признать соперникомъ поэта въ любви.

Въ сонетахъ разсказывается цѣлое романическое приключеніе; героиня -- нѣкая черноволосая женщина,-- не отличающаяся ни красотой, ни добродѣтелями, герой самъ поэтъ, безнадежно влюбленный, и его молодой другъ, счастливый побѣдитель. Является новый вопросъ: кто эта брюнетка?

Опредѣленныхъ данныхъ -- никакихъ, и все дѣло въ томъ, кому посчастливится извлечь изъ старой англійской хроники женское имя, болѣе или менѣе подходящее къ загадкѣ сонетовъ. Независимо отъ имени,-- Франсуа Виктора Гюго составилъ цѣлую драму, изъ шекспировскихъ сонетовъ, расположивъ ихъ въ желательномъ порядкѣ. Драма не лишена интереса,-- но она цѣликомъ на отвѣтственности французскаго переводчика.

Оказывается, Шекспиръ пережилъ съ брюнеткой чрезвычайно многообразную трагедію. Во первыхъ, она измучила его, какъ кокетка, совершенно равнодушная къ его высшимъ духовнымъ качествамъ и готовая подарить свою благосклонность какому нибудь свѣтскому франту. Другая драма -- желаніе поэта вѣрить въ цѣломудріе своей мучительницы, не смотря на самыя убѣдительныя доказательства противнаго. Такъ вѣдь часто страсть заставляетъ человѣка видѣть ангела чистоты въ лицѣ куртизанки! Наконецъ, третья и самая ужасная драма: счастливымъ соперникомъ поэта оказывается его обожаемый другъ. Послѣ мукъ неизвѣстности, ревности, послѣ колебаній между оскорбленной страстью и самоотверженной дружбой -- поэтъ навсегда отказывается отъ возлюбленной и всю силу чувства сосредоточиваетъ на другѣ.

Подтвержденіемъ всѣхъ этихъ моментовъ трагедіи являются сонеты, хотя и нельзя доказать, что они были написаны шагъ за шагомъ, подъ вліяніемъ настроеній, образовавшихъ столь цѣльную и стройную психологическую канву. Но злокозненная брюнетка и ея интрига съ другомъ поэта якобы не подлежатъ сомнѣнію.

Если другомъ признать Соутгэмптона,-- остается его любовная исторія съ Елизаветой Вернонъ, двоюродной сестрой графа Эссекса. Исторія окончилась бракомъ -- безъ вѣдома королевы, за что графъ поплатился тюремнымъ заключеніемъ. Отождествить Елизавету Вернонъ съ черноволосой дамой сонетовъ -- нѣтъ никакой возможности. Съ Пеиброкомъ вопросъ становится легче.

У Пемброка было приключеніе съ фрейлиной Елизаветы, Маріей Фиттонъ,-- чрезвычайно веселой дѣвицей. Отважные критики, обладающіе извѣстнымъ запасомъ воображенія, поспѣшили создать цѣлый романъ между поэтомъ и этой фрейлиной. Съ ней будто бы Шекспиръ прошелъ школу женской великосвѣтской любви и измѣны¹⁰.

На самомъ дѣлѣ, -- мы можемъ только предполагать, что Шекспиръ могъ встрѣчать Марію Фиттонъ при дворѣ. Кромѣ того, ея сохранившіеся портреты доказываютъ, что она отнюдь не была брюнеткой, a если не блондинкой,-- по крайней мѣрѣ, шатенкой съ сѣрыми глазами¹¹. И вообще Марія Фиттонъ была привлечена къ шекспировскоиу вопросу пемброкистами,-- лишь бы чѣмъ-нибудь обставить весьма шаткую гипотезу.

Таковы результаты изысканій изслѣдователей, вѣровавшихъ въ автобіографическое содержаніе сонетовъ. Ни одинъ изъ вопросовъ не получилъ сколько нибудь удовлетворительнаго рѣшенія. Безнадежность поисковъ навела другихъ критиковъ на мысль,-- совершенно иначе понимать сонеты, не искать въ нихъ ни исторіи, ни психологіи,-- развѣ только за очень немногими исключеніями.

Наиболѣе умѣренные представители этого направленія, видятъ въ Шекспирѣ, какъ авторѣ сонетовъ, очень искуснаго послѣдователя современной моды. На сонеты былъ спросъ, -- и, естественно, Шекспиръ принялся сочинять ихъ, пользуясь общераспространенными мотивами сонетоманіи. Только изрѣдка приходилось ему коснуться событій и чувствъ, его лично касавшихся,-- напримѣръ, исторія съ измѣной черноволосой дамы, вѣроятно, достояніе его личнаго опыта. Все остальное или навѣяно, или прямо заимствовано.

Болѣе крайніе отрицатели автобіографическаго значенія сонетовъ ищутъ въ нихъ или сатиру, т. е. пародію на сонетистовъ, или аллегорію, т. е. стихотворное обсужденіе разныхъ олицетворенныхъ нравственныхъ понятій,-- о любви идеальной и любви чувственной. Другіе видѣли въ сонетахъ разработку библейскихъ мотивовъ, третьи, наконецъ, считали ихъ плодомъ заказной работы: Шекспиръ, по желанію Соутгэмптона, воспѣвалъ его романъ съ Елизаветой Вернонъ¹². На доказательство нѣкоторыхъ этихъ идей потраченъ большой запасъ учености,-- но въ общемъ литература о сонетахъ не встрѣтила признательности даже y самыхъ сдержанныхъ шекспирологовъ. Доуденъ, перечитавъ множество нѣмецкихъ и англійскихъ изслѣдованій, сѣтовалъ до какой степени мало они помогли ему понять сонеты, и заявлялъ, что напрасно потратилъ трудъ и время.

Несомнѣнно, -- самъ Шекспиръ еще обиднѣе отозвался бы о ретивыхъ воздѣлывателяхъ столь безплодной нивы. Онъ самъ произнесъ простой судъ надъ тѣмъ, что потребовало y другихъ столько усидчивости и глубокомыслія.

IV.

Если бы до насъ не дошли подлинные сонеты Шекспира, a только извѣстіе, что Шекспиръ писалъ сонеты, ученымъ потребовалось бы немало труда доказать правдоподобность извѣстія.

Именно отъ Шекспира меньше всего можно было бы ожидать сонетовъ, по крайней мѣрѣ, какъ серьезныхъ произведеній, предназначенныхъ раскрыть его сердце. Миресъ, восхваляя сонеты, и, можетъ быть, не безъ ироніи пользуясь эпитетомъ "сахарный", перечисляетъ двѣнадцать пьесъ Шекспира,-- среди нихъ только одна трагедія,-- остальныя хроники изъ англійской исторіи и комедіи, потомъ "Венеціанскій купецъ" далеко не изъ лучшихъ драмъ Шекспира, и "Титъ Андроникъ", который даже не всѣми приписывается Шекспиру. Поэтъ находился въ первомъ періодѣ своей дѣятельности и не брезгалъ, по злобному, но справедливому выраженію Грина, разукрашивать себя "чужими перьями". Настоящаго Шекспира еще не было въ литературѣ, дѣйствовалъ очень бойкій передѣлыватель, подражатель, послушный и ловкій исполнитель предписаній современной моды.

Въ результатѣ, комедіи, поэмы и сонеты -- для избранныхъ любителей, среди которыхъ вербовались покровители и меценаты; историческія хроники -- для народа, самой многочисленной театральной публики. Аристократическій вкусъ требовалъ не вдохновенія, не моральной правды, a фразистаго щегольства и разнаго рода сценическихъ хитростей. Шекспиръ все это и исполнялъ въ большомъ количествѣ. Въ комедіяхъ нѣтъ той геніальной психологіи, какую мы знаемъ по шекспировскимъ трагедіямъ. Всѣ дѣйствующія лица -- и мужчины и женщины -- общія мѣста, даже не типы, олицетворенныя формулы любовнаго увлеченія,-- для женщинъ очень благороднаго и постояннаго, для мужчинъ -- большей частью -- легкомысленнаго и эгоистическаго. Вниманіе автора сосредоточено здѣсь не на чувствахъ, a на словахъ. Цѣлыя сцены -- словесные турниры, часто при очень искусственномъ остроуміи и самой натянутой игрѣ словъ. Но таковъ спросъ былъ тамъ, гдѣ сонетъ считался высшей формой лирической поэзіи.

Какъ самъ Шекспиръ относился къ этому спросу?

Его настоящаго таланта нѣтъ въ комедіяхъ,-- но духъ его чуется въ ихъ тонѣ. Онъ видимо забавляется и любовью, и краснорѣчіемъ влюбленныхъ. Для него это не живые люди и не серьезныя рѣчи, a нарядныя, необыкновенно болтливыя куклы, приведенныя въ движеніе театральныхъ дѣлъ мастеромъ для потѣхи жеманной, художественно-неразвитой, но неизбѣжной публики. И Шекспиръ пишетъ даже особую комедію -- сплошь изъ однихъ издѣвательствъ надъ любовными увлеченіями краснорѣчивыхъ дамъ и особенно кавалеровъ -- "Сонъ въ лѣтнюю ночь", гдѣ заставляетъ шаловливыхъ эльфовъ забавляться высокопарными чувствами утонченныхъ господъ. И это издѣвательство -- обычное отношеніе Шекспира къ той формѣ любви, какая разыгрывается на сценѣ его комедій и какая воспѣвалась въ современныхъ сонетахъ.

Когда мы сопоставимъ комедіи Шекспира и его сонеты, -- мы немедленно убѣдимся, что эти произведенія одного порядка и во мнѣніи самого Шекспира какъ поэта и какъ человѣка занимали одно и то же мѣсто.

Сюжеты комедій всѣ заимствованы, часто они просто драматическое изложеніе чужой повѣсти; мотивы сонетовъ -- такая же композиція. Всѣ пріемы объясненій въ любви или въ дружбѣ -- ходячая риторическая монета сонетистовъ. Даже тѣ мотивы, какіе, повидимому, должны бы составлять личное достояніе поэта,-- оказываются общественной собственностью, напримѣръ, столь точно описанная Шекспиромъ "черная дама". Черный цвѣтъ женскихъ волосъ и глазъ занимаетъ Шекспира и въ комедіяхъ: "Безплодныя усилія любви" и "Сонъ въ лѣтнюю ночь" и вездѣ въ одномъ смыслѣ: вопреки разсудку и природѣ "черныя" женщины кажутся влюбленнымъ несравненными красавицами. Это противорѣчіе оказалось благодарной темой для философскихъ и лирическихъ размышленій.

Прежде всего -- англійскій языкъ даетъ поводъ написать цѣлый сонетъ. По-англійски одно и то же слово fair -- значитъ и прекрасная и бѣлокурая, слѣдовательно небѣлокурая, т. е. черноволосая -- не красавица по значенію самого слова (son. 127). A между тѣмъ поэту именно такая женщина кажется красивѣе всѣхъ. Почему? На это есть причина, какую нелегко понять читателю,-- и по существу и по формѣ выраженія. "Черные глаза" красавицы носятъ трауръ по тѣмъ, кто, не родившись красивыми (или бѣлокурыми), клевещетъ на природу поддѣльнымъ эффектомъ, производя впечатлѣніе красоты¹³.

Это такъ хитроумно, что даже не всѣми переводчиками переведено сполна¹⁴. Игра словами возобновляется и въ другомъ сонетѣ (132). Поэтъ снова заявляетъ, что глаза его возлюбленной въ траурѣ,-- пусть же этотъ трауръ будетъ по немъ,-- это значитъ красавица его жалѣетъ. Не менѣе тонокъ также сонетъ, объясняющій чисто-физически, почему въ дѣйствительности некрасивая женщина кажется поэту красивой (148). Это потому, что поэтъ не спитъ и плачетъ,-- и этого желаетъ лукавая возлюбленная, чтобы онъ изъ-за слезъ не разглядѣлъ ея отталкивающихъ недостатковъ -- O cunning Love! With tears thou Keep'st me blind!

Въ одномъ изъ сонетовъ, обращенныхъ къ другу, поэтъ пользуется чрезвычайно характерными выраженіями: "Я начинаю съ самимъ собой формальную тяжбу (a lowful plea): настоящая гражданская война (civil war) между моей любовью и ненавистью (son. 35). Лучшей характеристики нельзя изобрѣсти для сонетовъ драматическаго содержанія.

Они -- въ полномъ смыслѣ юридическія произведенія, употребляются даже юридическіе термины "сторона", "адвокатъ". Съ одной стороны -- здравый смыслъ, общественное мнѣніе, съ другой -- страсть, чувственное ослѣпленіе. Я знаю и въ то же время вѣрю противоположному (son. 138), пять чувствъ говорятъ, что не стоитъ любить, но обезумѣвшее сердце (on fouilsh heart) желаетъ быть рабомъ (son. 146) сердце знаетъ, что сердце влюбленной "пастбище всего міра", и тѣмъ не менѣе считаетъ это пастбище "укромнымъ уголкомъ" (son. 137). Таковы гражданскія войны, изображаемыя сонетами. Можно представить,на какое разстояніе шумъ этихъ войнъ долженъ изгнать и чувство и поэзію

Но еще лучше той же цѣли достигаетъ удивительное остроуміе и игра словъ. Здѣсь особенно любопытны два сонета (135, 136), написанные на слово will. Замѣчательны они потому, что нѣкоторымъ и даже очень почтеннымъ изслѣдователямъ послужили лишнимъ указаніемъ въ поискахъ за невѣдомымъ другомъ поэта. Изъ сонетовъ будто бы видно, что этого друга звали такъ же какъ и самого поэта -- Вилліамъ¹⁵. На самомъ дѣлѣ, Шекспиръ забавляется игрой словъ: Will, уменьшительное отъ Вилліамъ,-- имя поэта, и въ то же время will -- слово съ разными значеніями, между прочимъ прихоть, желаніе въ смыслѣ чувственнаго настроенія. Шекспиръ и внушаетъ дамѣ -- ко многимъ ея желаніямъ этого свойства -- прибавить еще одно: ко многимъ will еще одного Will'а, т. е. самого поэта, и тогда поэтъ -- Will -- будетъ ея желаніемъ -- ея will¹⁶. По-англійски это не лишено извѣстной виртуозности, но, разумѣется, въ самый рѣшительный ущербъ искренности и поэтичности и совершенно въ духѣ эвфуистическихъ поединковъ героевъ и героинь комедій.

Поединки эти навѣяны модой,-- также и весь романъ съ "черной дамой". Трудный вопросъ, какъ черноволосая женщина можетъ казаться красавицей, -- рѣшилъ до Шекспира одинъ изъ знаменитыхъ сонетистовъ -- Филиппъ Сидней, и даже "глаза въ траурѣ" Шекспиръ заимствовалъ y него. Не является плодомъ его личнаго чувства и его чрезвычайно суровое негодованіе на жестокую красавицу. У сонетистовъ было въ обычаѣ самые выспренніе восторги чередовать съ уничтожающими воплями ненависти. Это имъ казалось вполнѣ драматичнымъ. Они изобрѣтали отчаянные эпитеты для своихъ безжалостныхъ мучительницъ, въ родѣ: "бѣшеная тигрица", "Медуза", "убійца", "тиранка". Любовная лесть и громы ненависти до такой степени неустанно шли другъ за другомъ, что это постоянство даже вызвало пародіи въ особыхъ сонетахъ-сатирахъ. И, что особенно любопытно, именно черноволосыя сирены удостоивались одинаково восторженныхъ комплиментовъ и жестокихъ нареканій. И Шекспиръ въ точности выполнилъ программу. И не только относительно ея, но и его, т. е. друга.

Въ одномъ изъ сонетовъ онъ ясно намѣтилъ усвоенную имъ традиціонную задачу: "у меня двѣ любви -- утѣха и отчаяніе... мой свѣтлый ангелъ -- истинно прекрасный мужчина, мой злой духъ -- нарумяненная женщина" (son. 144). И касательно друга поэтъ использовалъ всю риторику, какая имѣлась въ ходячемъ репертуарѣ сонетистовъ. Многія подробности онъ прямо изъ чужихъ сонетовъ перевелъ въ свои: напримѣръ, сравненіе мозга поэта съ записной книжкой, посвященной другу (son. 122); "гражданская война" между глазами и сердцемъ изъ-за того,-- чье достояніе составляетъ другъ,-- воспроизведеніе таковой же междоусобицы y другихъ сонетистовъ (son. 46, 47); укоризны по адресу цвѣтовъ, заимствовавшихъ свои прелести y идеально-прекраснаго друга,-- вызваны, несомнѣнно, не столько красотой друга, сколько изяществомъ чужихъ сонетовъ (son. 99). Что касается комплиментовъ другу,-- здѣсь Шекспиръ, вѣроятно, превзошелъ всѣхъ соперниковъ. Именно хвалебные сонеты въ честь друга до такой степени риторичны, искус-ственно взвинчены, что подозрѣніе насчетъ пародіи и сатиры является невольно. Во всякомъ случаѣ, о почтительномъ отношеніи самого поэта къ изображаемымъ чувствамъ не можетъ быть и рѣчи. Доказательствъ сколько угодно,-- едва ли не всѣ сонеты. Если бы ихъ можно было счесть искренними, свободнымъ изліяніемъ подлиннаго чувства, -- пришлось бы глубоко пожалѣть о сердцѣ, отмыкаемомъ подобнымъ ключемъ.

У сонетистовъ было въ обычаѣ писать по адресу друзей стихи, скорѣе умѣстные для женщины и то не совсѣмъ требовательной по части литературнаго тона. Другу XVI вѣка ничего не стоило написать своему избраннику о томъ, какъ изнывалъ предъ его портретомъ и не могъ на него наглядѣться. Шекспиръ своего друга находитъ красивѣе Адониса и даже Елены (son. 53). Что касается нравственнаго преклоненія предъ другомъ,-- ему нѣтъ границъ.

Другъ для поэта -- весь міръ: онъ -- все его искусство thou art all my art (son. 78, 38); онъ для него выше всего общественнаго мнѣнія, онъ до такой степени господствуетъ надъ умомъ поэта, что внѣ его -- вся вселенная кажется поэту мертвой (son. 112); другъ для поэта равносиленъ жизни,-- до такой степени, что другъ даже не можетъ терзать его своимъ непостоянствомъ, поэтъ умретъ немедленно при первыхъ же признакахъ охлажденія (son. 92); достойно восхвалить такого героя нѣтъ возможности: его совершенства обширны какъ океанъ -- your worth wide as the ocean is (son. 80) и самая лучшая похвала сказать ему: "вы -- есть вы" (son. 84). Но и этого мало. Всѣ похвалы, какія только въ минувшія времена расточались въ честь дамъ и кавалеровъ, все, что когда либо говорилось о высшей красотѣ,-- все это не больше какъ пророчество о другѣ поэта, наброски его образа (son. 106). Если правда, что ничего нѣтъ новаго, все существующее -- уже раньше существовало,-- поэтъ хотѣлъ бы перенестись въ далекое прошлое и взглянуть, какіе восторги древнему міру внушило такое поразительное чудо, какимъ является другъ поэта (son. 59).

Естественно, скромность самого поэта предъ этимъ чудомъ -- несказанна. Слова друга производятъ на него непостижимое дѣйствіе: пусть другъ обвинитъ его въ чемъ угодно,-- онъ немедленно подтвердитъ его обвиненіе, пусть онъ скажетъ, что поэтъ -- хромъ, и поэтъ тотчасъ захромаетъ (son. 59).¹⁷ Онъ до такой степени проникнутъ сознаніемъ своихъ недостатковъ, что обѣщаетъ даже не узнавать публично своего друга изъ страха скомпрометировать его (son. 46). Поэтъ мирится и съ рѣдкими свиданіями,-- для него другъ -- будто сокровище для богача, a богачъ, какъ, извѣстно, не желаетъ ежечасно созерцать казну, чтобы не притупить наслажденія (son. 52). Поэтъ, очевидно, до такой степени заострилъ свой стихъ, что онъ готовъ дать противоположный, отнюдь не желательный смыслъ.

Такое же странное впечатлѣніе оставляютъ сонеты ревности. "Черная дама" соблазнила друга поэта и заставила его рѣшать тягостную задачу: разорвать ли съ другомъ или благословить его на счастье съ измѣнницей. Эта тема, по словамъ основательнѣйшихъ изслѣдователей сонетовъ, не встрѣчается въ сонетахъ елизаветинскаго времени,-- она принадлежитъ исключительно Шекспиру¹⁸. Доказываетъ ли это, однако, что дилемма пережита поэтомъ лично? Та же тема разрабатывается въ комедіи "Два Веронца". Здѣсь также одному изъ друзей приходится рѣшаться на самоотверженный шагъ -- уступить другу любимую дѣвушку. Но та же тема внесена и въ книгу Лилли: "Анатомія остроумія" -- общепризнанное руководство хорошаго тона въ XVI вѣкѣ. Не свидѣтельствуетъ ли этотъ фактъ о томъ, что дилемма шекспировскихъ сонетовъ одинъ изъ любовно-риторическихъ тезисовъ эпохи Возрожденія? И это согласно съ духомъ эпохи. Она возвела дружбу на сверхъестественную высоту, создала настоящій культъ друга "второго я",-- чѣмъ же она могла освятить этотъ культъ, какъ не величайшей, возможной для человѣка жертвой?

A какая жертва можетъ быть тягостнѣе -- отреченія отъ чувства любви и ревности ради дружбы? И Шекспиръ, вводя этотъ мотивъ въ свои сонеты, только доходилъ до крайняго предѣла на томъ самомъ пути, гдѣ онъ разсѣялъ столько изумительныхъ цвѣтовъ преданнаго и даже самоуничижительнаго краснорѣчія.

И Шекспиръ дѣйствительно не пожалѣлъ красокъ. Послѣ обязательныхъ жалобъ на коварство своего "злого духа",-- поэтъ начинаетъ пѣсню самоотреченія. Сначала онъ заявляетъ: его величайшее горе не въ томъ, что она принадлежитъ ему, хотя поэтъ и очень любилъ ее, a въ томъ, что о_н_ъ принадлежитъ е_й. Но здѣсь же скрывается и утѣшеніе. "Если, разсуждаетъ поэтъ, я теряю тебя,-- моя потеря становится выигрышемъ моей возлюбленной, a если я ее теряю, мой другъ выигрываетъ отъ моей потери. Если я теряю васъ обоихъ, вы оба находите другъ друга и, слѣдовательно, ради меня, вы возлагаете на меня, этотъ крестъ. И вотъ что меня утѣшаетъ: Мой другъ и я одно. Сладкое обольщеніе! Значитъ она любитъ только меня" (son. 42).

Все это переложено въ сонеты и все это можно бы принять за иронію,-- но все это совершенно въ тонѣ другихъ сонетовъ. Въ одномъ изъ нихъ Шекспиръ признаетъ друга лучшей частью самого себя и поэтому затрудняется какъ слѣдуетъ воспѣвать его (son. 39). Эта часть пригодилась и теперь, когда пришлось какъ слѣдуетъ, соблюдая приличіе -- With manners, уступить другу свою возлюбленную.

Мы не можемъ опредѣлить, въ какомъ отношеніи эта драма, имѣющая комическую развязку, стоитъ къ другому, очень важному дѣлу между поэтомъ и его другомъ,-- къ вопросу о женитьбѣ друга. Въ семнадцати первыхъ сонетахъ, открывающихъ сборникъ,-- поэтъ убѣждаетъ друга жениться. Это, несомнѣнно, наиболѣе привлекательная и искренняя группа сонетовъ. Искренность чуется тамъ, гдѣ Шекспиръ касается грустной темы о скоротечности жизни, молодости, красоты. Можно указать сонетъ -- безусловно поэтичный, немногословный, простой, полный граціозной меланхоліи (son. 12). Но всюду на первомъ мѣстѣ -- физическая красота юноши и вопросъ объ ея увѣковѣченіи въ потомствѣ,-- и послѣ дѣйствительно лирическихъ аккордовъ неизмѣнно раздается условная шаблонная нота оффиціальнаго сонетиста. Какимъ образомъ подъ шумъ этихъ нотъ Шекспиръ могъ сообщать тайны своей души и даже могъ ли онъ думать объ этомъ, сочиняя сонеты?

Одна изъ вполнѣ опредѣленныхъ личныхъ идей, какія можно извлечь изъ сонетовъ Шекспира,-- его отношеніе къ правдѣ и поэзіи сонетовъ. Если блестящіе герои его комедій -- явленіе для него не серьезное, люди, непремѣнно кончающіе "комически" даже при самыхъ, повидимому, "трагическихъ" чувствахъ, то точно такимъ же образомъ относится онъ и къ внѣшней формѣ, въ какой выражаются эти чувства. Форма эта -- сонетъ. Шекспиръ не желалъ пропустить случая -- посмѣяться и надъ сонетистами, и надъ ихъ работой. Для него утонченность фразъ, изысканность, риторика -- безусловно ненавистные пустяки. На нихъ его герои основываютъ свой протестъ противъ современной моды подражать иноземному, противъ "пестраго", изолгавшагося вѣха. На сценѣ Шекспира въ стихахъ занимаются игрой словъ или невмѣняемые педанты въ родѣ Олоферна и Мальволіо, или праздные спеціалисты любовныхъ приключеній, въ родѣ героевъ комедіи "Безплодныя усилія любви" и "Много шуму изъ ничего". Они постоянно твердятъ о сонетахъ. У нѣкоторыхъ хватаетъ ироніи настолько, чтобы эти свои произведенія обзывать "плодами разстроеннаго мозга", другіе даже, въ родѣ Меркуціо, доходятъ до постоянной сатиры надъ "жеманными сумасбродами съ приторными восклицаніями" и осмѣливаются даже посмѣиваться надъ Петраркой, такимъ "удальцомъ на риѳмы".

Но въ царствѣ хорошаго тона это явленія исключительнаго здраваго смысла,-- большинство разгуливаетъ съ рукописями собственнаго сочиненія и повѣряетъ свою тоску, заключенную въ стихи, даже неодушевленнымъ предметамъ.

Все это обычные спутники "комической" любви. Совершенно иная любовь та, какую поэтъ считаетъ настоящимъ, глубокимъ чувствомъ. Это знаютъ герои трагедій -- Джульетта, Гамлетъ, Отелло.

Джульетта убѣждена, что истинному чувству не дано высказываться въ громкихъ выраженіяхъ и она съ перваго же слова прерываетъ Ромео, готоваго, по примѣру модныхъ воздыхателей, разразиться залпомъ напыщенныхъ клятвъ. Гамлетъ до глубины души возмущается риторикой Лаэрта на могилѣ Офеліи, и Шекспиръ въ уста этого близкаго своему сердцу героя вложилъ вообще все свое возмущеніе противъ всяческой фальши въ жизни и искусствѣ. Будто съ умысломъ онъ заставляетъ датскаго принца сталкиваться съ жеманствомъ и словесной шумихой всюду -- и среди народа, въ сценѣ съ могильщиками, и при дворѣ -- съ Лаэртомъ и Озрикомъ. "Нашъ вѣкъ помѣшанъ на остротахъ",-- говоритъ онъ по поводу могильщика, играющаго словами. Озрикъ заставляетъ его замѣтить: "Онъ и за грудь матери не принимался, я думаю, безъ комплиментовъ. Онъ какъ и многіе того же разбора. въ которыхъ влюбленъ пустой вѣкъ, поймали только наружность разговора, родъ шипучаго газа". Въ лицѣ герцога героя "Двѣнадцатой ночи", Шекспиръ вывелъ своего рода Альцеста по части художественныхъ вкусовъ. Герцогъ старинную простую пѣсню предпочитаетъ "краснымъ словамъ", плѣняющимъ "нашъ пестрый вѣкъ".

Гдѣ фраза -- тамъ ложь, и прямодушные, честные герои Шекспира сами заявляютъ, что имъ невѣдомо это искусство. Между Генрихомъ V и Оттело ничего нѣтъ общаго, какъ влюбленными,-- но какъ люди они одинаково не искусны въ риторикѣ чувства. Въ хроникѣ даже французы издѣваются надъ сонетами, a англійскій король крайне сурово отзывается о "молодцахъ съ безконечной болтовней, которые умѣютъ такъ подриѳмовать себя къ расположенію женщинъ". "Всякій краснобай хвастунъ",-- замѣчаетъ король. Поэтому искренній, дѣйствительный герой и не искусенъ "въ кудрявыхъ фразахъ".

Отвращеніе Шекспира къ "кудрявымъ фразамъ" тѣмъ глубже, что оно результатъ одного изъ самыхъ яркихъ чувствъ поэта -- негодованія на чужебѣсіе. Почти не касаясь современной общественности, Шекспиръ допустилъ исключеніе, вывелъ Чайльдъ Герольда XVI вѣха -- меланхолика Жака, привезшаго въ родную Англію изъ веселыхъ путешествій по чужимъ краямъ немощное томленіе духа и неизбѣжную риторику опустошеннаго сердца. Подъ пару ему -- еще болѣе красочный продуктъ заграничной культуры -- гидальго Армадо, фанатикъ "пышныхъ фразъ, "вѣрный рыцарь моды".

Сонеты являлись самымъ моднымъ привознымъ товаромъ, и всякому поэту, желавшему имѣть читателей въ "свѣтѣ", необходимо было пуститься въ домашнее производство ходкаго продукта. И Шекспиръ, по примѣру другихъ, началъ усердно чеканить фальшивое золото поэзіи, ни на минуту лично не заблуждаясь насчетъ истиннаго качества своей работы. Несомнѣнно, фактическіе поводы y него существовали,-- и наиболѣе естественный поводъ -- отношенія къ покровителю-другу. Но былъ ли это графъ Соутгэмптонъ, которому Шекспиръ посвятилъ свои поэмы, или другое знатное лицо,-- сонеты отнюдь не характеризуютъ ни дѣйствительныхъ чувствъ поэта, ни дѣйствительныхъ взаимныхъ положеній. Все это -- сочиненія на тему, независимую отъ настроеній отдѣльнаго сочинителя. Это еще болѣе приложимо къ любовнымъ сонетамъ,-- здѣсь и героиня, по внѣшности и нравственнымъ свойствамъ,-- рѣзко вырисованная копія.

Но и усиленная подражательность не мѣшала, конечно, такому поэту, какъ Шекспиръ, обнаруживать въ частностяхъ большое изящество стиля и, несмотря на оковы формулы, силу чувства. Граціозна картина, гдѣ поэтъ сравниваетъ свою возлюбленную съ хозяйкой, бросающей своего ребенка -- чтобы догнать убѣгавшую домашнюю птицу: покинутый ребенокъ -- это самъ поэтъ -- тщетно кричитъ и тянется къ матери, a та ловитъ бѣглянку -- соперника поэта -- (son. 143). Столь же изящно и чувство, съ какимъ поэтъ смотритъ на клавиши, къ которымъ прикасаются пальцы его возлюбленной, онъ завидуетъ имъ; и уста его, которымъ слѣдовало бы быть на мѣстѣ клавишей, краснѣютъ отъ дерзости и пр. (son. 128).

Относительно чувства -- еще болѣе яркіе образцы. Сонеты писались въ теченіе многихъ лѣтъ. Въ одномъ иносказательно говорится о смерти Елизаветы (son. 107), слѣдовательно о событіи 1603 года. Миресъ сообщаетъ о сонетахъ въ 1588 году; въ сонетахъ говорится о трехгодичномъ знакомствѣ съ другомъ,-- можно, поэтому, предполагать, что сонеты писались по крайней мѣрѣ съ 1594 года,-- всего въ теченіе почти десяти лѣтъ. Въ такой промежутокъ времени поэту пришлось пережить, несомнѣнно, не мало горькихъ опытовъ,-- тѣмъ болѣе, что эти годы -- самый горячій періодъ его житейской борьбы. Недаромъ, меланхолическія ноты въ сонетахъ, мы видѣли,-- самыя искреннія и именно этотъ періодъ закончился созданіемъ "Гамлета".

Грустное настроеніе безпрестанно прорывается даже въ комедіяхъ,-- и уже во "Снѣ въ лѣтнюю ночь" мы слышимъ: "все свѣтлое такъ быстро въ жизни гаснетъ". Естественно -- это раздумье проникло и въ сонеты. Только видимая странность рѣчи насъ не должна здѣсь вводить въ заблужденіе: за этой странностью, по обычаю времени, вполнѣ удобно можетъ скрываться сонетный шаблонъ.

Напримѣръ, сонетъ, очень похожій на исповѣдь и заслужившій поэтому большое сочувствіе шекспирологовъ: въ немъ поэтъ возмущается противъ чувственной страсти и это возмущеніе одно изъ самыхъ обычныхъ темъ сонетистовъ. (son. 129). И понятно, почему. Сонетисты притязали на платоническую любовь, "святую любовь", по ихъ выраженію, -- и обязаны были въ стихахъ возставать противъ "земного" вожделѣнія. Это -- любимая задача y риторовъ возрожденія обсуждать относительныя качества духовной и тѣлесной любви, и Шекспиръ далъ свой образчикъ,-- и даже не одинъ, a два: въ поэмѣ "Венера и Адонисъ" -- Адонисъ мечетъ громы въ томъ же направленіи.

Не подлежитъ сомнѣнію искренность настроенія въ четырехъ сонетахъ,-- и только они могутъ быть признаны строго автобіографическими и это ясно съ перваго взгляда.

Въ трехъ изъ этихъ сонетовъ Шекспиръ говоритъ о самомъ жгучемъ для него вопросѣ, о своемъ общественномъ положеніи -- актера. Исторически вполнѣ точно онъ называетъ его "отверженнымъ" -- my outcast state (son 29), потомъ онъ чрезвычайно сильно описываетъ его и столь же вѣрно, съ точки зрѣнія англійскаго общественнаго мнѣнія XVI вѣка. Ему приходится жить на счетъ публики и поэтому на его имени лежитъ клеймо и его "природа" запачкана ремесломъ, будто рука красильщика (son. 111). Въ третьемъ сонетѣ поэтъ говоритъ о практическихъ результатахъ своего ремесла: онъ метался изъ стороны въ сторону, являлся шутомъ, пренебрегалъ своими личными чувствами, торговалъ тѣмъ, что дороже всего (son. 110).

Это звучитъ искреннимъ покаяніемъ. Наконецъ, четвертый сонетъ (66) будто итогъ всего, что такъ горько передумано и такъ больно перечувствовано. Это монологъ Гамлета: быть иль не быть, только съ заключеніемъ въ стилѣ сонета. Не "сознаніе" мѣшаетъ поэту умереть, a жалость -- оставить "свою любовь одну".

И остальные сонеты оканчиваются также по правилу,-- но подлинное значеніе ихъ, какъ лирическихъ стихотвореній -- тѣмъ и подчеркивается, что эти заключенія кажутся искусственной прицѣпкой, вынужденнымъ комплиментомъ. Въ общемъ предъ нами -- любопытное сопоставленіе.

Въ "Гамлетѣ" очень искусно, но настойчиво поставленъ мучившій Шекспира вопросъ объ актерскомъ званіи. Высокопросвѣщенный принцъ принимаетъ ихъ отъ всего сердца, зато Полоній намѣренъ принять ихъ "по заслугамъ". Въ XVI вѣкѣ -- для актеровъ это значило безъ всякихъ заслугъ, и принцъ немедленно читаетъ поученіе чванному глупцу. Это параллель для трехъ сонетовъ, изображающихъ "отверженное состояніе". И быть иль не быть -- повтореніе четвертаго сонета -- общаго изображенія нравственной смуты и муки человѣческой жизни.

И скольхо въ этой картинѣ несомнѣнно личныхъ мукъ Шекспира, какъ художника, и какъ невольнаго сонетиста!

Онъ жалуется на то, что заслуга принуждена нищенствовать, нищета поневолѣ разыгрываетъ веселыя роли, глупость въ образѣ учености, властвуетъ надъ искусствомъ.

Какъ все это должно быть прочувствовано поэтомъ, до глубины души ненавидящимъ въ искусствѣ всякое нарушеніе "границъ естественнаго", по выраженію Гамлета, и вынужденнаго "пестрымъ вѣкомъ" щеголять въ модномъ уборѣ "сахарнаго" сонетиста! И развѣ это не значило, на строгій судъ самого поэта, являться шутомъ, заставлять молчать собственныя чувства, торговать самымъ дорогимъ, т. е. искусствомъ?

И поэтъ, въ исключительную минуту накопившейся обиды, рѣшился говорить это тѣмъ самымъ читателямъ, которые ждали отъ него кудрявыхъ фразъ въ модномъ вкусѣ. И предъ нами снова любимый герой поэта -- Гамлетъ; ему по временамъ становится невыносимымъ,-- изображать предъ чуждымъ и враждебнымъ ему міромъ добродушнаго забавника и резонера,-- и онъ тогда кричитъ этому міру: "ты хочешь играть на мнѣ, ты хочешь проникнуть въ тайны моего сердца, ты хочешь испытать меня отъ низшей до высшей ноты... Назови меня какимъ угодно инструментомъ -- ты можешь меня разстроить, но не играть на мнѣ".

Ив. Ивановъ.

1. Augustin Filon. Les sonnets de Shakespeare. Revue des deux Mondes, 1901. 11, 800.

2. Sidney Leo. William Shakespeare. Lefpzig, 1901, 4.'8.

3. Ib. 95 etc.

4. Cp. Dowdcn. The sonnets of Shakespeare. Introduction, L. LI.

5. Sidney Leo. 97.

6. Особенно 20-й сонетъ (A woman's face with Nature's own band printed hast thou...) казался соблазнительнымъ. Cp. F. V. Hugo. Oeuvres comp. de Shakespeare. XV, 318. A. Filon. 798.

7. Въ изданіи 1793 года, 1, p. 7.

8. Мнѣніе нѣм. ученаго Barnstorffa. Cp. Dowden. XL. Н. И. Стороженко. О сонетахъ Шекспира въ автобіографическомъ отношеніи, Москва, 1900, 15.

9. Мнѣніе Sidney Lee, очень тщательно обставленное. 84--5, 314--390.

10. Брандесъ.

11. Sidney Lee. 113, 401.

12. Ср. Sidney Lee 113, 401. Dowden, XXIX XXXI; A. Filon, 813; Стороженко 11, 16.

13. Ср. Therefore my mistress' eyes are raven black,

Her eyes so suited and ihey mourners seem

At such who, not born fair, no beauty lack,

Slandering creation with a false esteem.

14. Напр., во франц. переводѣ (Son. IX).

15. Dowden (XXXV, LI, 236) убѣжденъ, что другъ Шекспира Вилліамъ.

10. Такого толкованія держатся Ф. В. Гюго и нѣмецкіе переводчики, между ними Боденштедтъ и S. Lee, написавшій особое разсужденіе объ этихъ сонетахъ (402--414).

17. О хромотѣ говорится и въ 37 стихѣ и это заставило нѣкоторыхъ комментаторовъ утверждать, что Шекспиръ на самомъ дѣлѣ былъ хромымъ,-- a между тѣмъ поэтъ только измышлялъ фигуру, которая особенно ярко могла бы показать скромность его настроеній предъ другомъ.

18. Sidney Lee, 141.

Оставить комментарий Иванов Иван Иванович (bmn@lib.ru) Год: 1905 Обновлено: 28/08/2018. 65k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Иванов Иван Иванович Сонеты (Шекспира)

Иванов Иван Иванович
Сонеты (Шекспира)