Ирвинг Вашингтон
Дольф Гейлигер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Dolph Heyliger)
    Легенда Вашингтона Ирвинга.
    Журнал "Отечественныя Записки", No 9, 1849.

Дольфъ Гейлигеръ.

Легенда Вашингтона Ирвинга.

(Переводъ съ англійскаго.)

   Въ первые дни существованія Нью-Йоркской провинціи, то-есть, когда она еще находилась подъ управленіемъ англійскаго губернатора, лорда Корнбюри -- когда ни одинъ домини, или школьный учитель, не могъ отправлять своихъ занятій на родномъ языкѣ, не получивъ особеннаго на то позволенія -- около этого времени въ старомъ, по веселомъ городкѣ Мангаттосѣ жила добрая женщина, по имени фрау Гейлигеръ. Мужъ ея, родомъ Голландецъ, былъ капитаномъ корабля и умеръ отъ горячки, которою заболѣлъ въ-слѣдствіе излишнихъ трудовъ и излишней пищи, въ то самое время, какъ всѣ жители, пораженные паническимъ страхомъ, бросились укрѣплять городъ противъ нападенія, которымъ ему угрожалъ небольшой французскій приватиръ {Корсарское судно.}. Онъ оставилъ ей младенца-сына, пережившаго прочихъ его дѣтей, и весьма-немного денегъ. Многихъ трудовъ стоило бѣдной вдовѣ сводить концы и, въ то же время, содержать себя прилично. Такъ-какъ мужъ ея палъ жертвою своей ревности за безопасность общественную, то всѣ жители города единодушно рѣшили, что "для вдовы нужно будетъ что-нибудь сдѣлать". Въ надеждѣ на это, "что-нибудь", она провела довольно-сносно нѣсколько лѣтъ; между-тѣмъ всѣ продолжали жалѣть ее, и всегда отзывались о ней съ хорошей стороны.
   Она жила въ маленькомъ домикѣ, въ маленькой улицѣ, которая называлась "Садовою", вѣроятно отъ имени какого-нибудь сада, процвѣтавшаго въ ней во-время-оно. Такъ-какъ потребности ея съ каждымъ годомъ болѣе-и-болѣе увеличивались, а намѣреніе добрыхъ людей сдѣлать для нея "что-нибудь" въ той же мѣрѣ ослабѣвало, то она принуждена была съискать занятіе, которымъ могла бы увеличить свои маленькія средства, сохранивъ въ то же время всю независимость, которою она, можетъ-быть, даже слишкомъ дорожила.
   Живя въ торговомъ городѣ, она нѣсколько заразилась общимъ духомъ, и потому рѣшилась попробовать счастья въ торговлѣ -- этой общей лотереѣ. Внезапно, къ большому удивленію всей улицы, на окнѣ ея появился длинный рядъ пряничныхъ рыцарей, которые стояли, гордо подбоченясь. Тамъ же, было разставлено нѣсколько битыхъ стакановъ: въ однихъ былъ черносливъ, въ другихъ -- бабки; кромѣ-того -- пирожное разныхъ родовъ, ячменный сахаръ, голландскія куклы и деревянныя лошадки. Мѣстами были развѣшаны книжки съ картинками, въ раззолоченныхъ переплетахъ, и клубки нитокъ, а тамъ-и-сямъ болтались связки свѣчъ. На порогѣ у входа сидѣла кошка доброй старушки: то съ важнымъ, и угрюмымъ видомъ осматривая прохожихъ, она, казалось, критиковала ихъ наряды; то вытянувъ шею, смотрѣла съ любопытствомъ вдаль, какъ-бы желая увидѣть, что происходило на другомъ концѣ улицы; если же случалось, что къ ней подбѣгала какая-нибудь бродяга-собака, и была недовольно съ нею учтива, у! какъ она тогда щетинилась, ворчала, фыркала, нетерпѣливо выбрасывая лапками! Старая и безобразная дѣвица не разсердилась бы такъ, какъ она, при приближеніи нескромнаго повѣсы.
   Но, несмотря на то, что эта добрая женщина, для снисканія себѣ пропитанія должна была прибѣгнуть къ столь-низкимъ средствамъ, она успѣла сохранить чувство нѣкоторой фамильной гордости, происходя отъ ван-дер-Спигелей, выѣхавшихъ изъ Амстердама. Фамильный гербъ, раскрашенный и обдѣланный въ рамку, висѣлъ надъ ея каминомъ. Она была въ большомъ уваженіи у всѣхъ небогатыхъ людей въ городѣ; домъ ея былъ любимымъ мѣстомъ сборища для всѣхъ старыхъ сосѣдокъ, и часто заходили онѣ къ ней въ зимніе сумерки. Въ это время вдова обыкновенно сидѣла съ чулкомъ въ рукахъ у камелька; напротивъ ея сидѣла кошка, а въ серединѣ между-ними, распѣвалъ самоваръ, и старухи болтали съ нею до поздняго вечера. У ней всегда было готово кресло для Петера де-Грудта, иначе называемаго Петеромъ-Длиннымъ, а также Петеромъ-Длинноногимъ. Онъ носилъ званіе дьячка и могильщика въ маленькой лютеранской церкви, и былъ стариннымъ пріятелемъ вдовы и ея домашнимъ оракуломъ. Самъ домини иногда заходилъ къ ней побесѣдовать и выпить стаканчикъ вкусной вишнёвки. Онъ никогда не забывалъ, въ первый день новаго года, сдѣлать ей визитъ и пожелать счастья, и добрая женщина, не чуждая честолюбія, всегда гордилась тѣмъ, что подносила ему пирогъ, который не уступалъ по величинѣ любому пирогу въ городѣ.
   Я говорилъ уже, что у вдовы былъ сынъ. Онъ былъ дѣтищемъ, но едва-ли утѣшеніемъ, ея старости, потому-что изъ всѣхъ негодныхъ ребятишекъ, Дольфъ Гейлигеръ былъ самымъ негоднымъ. Онъ безпрестанію былъ въ бѣдѣ. Мать его не имѣла покоя отъ жалобъ на его проказы; ей не переставали присылать счетовъ за разбитыя имъ въ окнахъ стекла, однимъ-словомъ, прежде чѣмъ онъ достигъ четырнадцати лѣтъ, всѣ сосѣди называли его "дряннымъ, самымъ дряннымъ мальчишкой во всей улицѣ!" Мало того; какой-то джентльменъ въ вишневомъ фракѣ, съ краснымъ худощавымъ лицомъ и съ маленькими глазками, увѣрялъ вдову, что рано или поздно сынъ ея дойдетъ до висѣлицы!
   Но, несмотря на все это, бѣдная старушка любила своего сына. Казалось даже, что она тѣмъ болѣе его любила, чѣмъ хуже онъ себя велъ, и что, по мѣрѣ того, какъ онъ терялъ расположеніе къ себѣ другихъ, онъ болѣе пріобрѣталъ его у матери. Всѣ матери -- слѣпыя, добросердечныя существа; ихъ трудно заставить перестать баловать дѣтей, притомъ же этотъ мальчикъ былъ для бѣдной вдовы всѣмъ, что ей оставалось любить на этомъ свѣтѣ; а потому ей нельзя ставить въ вяну, если она была глуха ко всѣмъ рѣчамъ добрыхъ друзей, старавшихся увѣрить ее, что Дольфъ не избѣгнетъ петли.
   Надо, однако, отдать справедливость шалуну: онъ былъ сильно привязанъ къ своей родительницѣ. Ни за что въ свѣтѣ не огорчилъ бы онъ ее по доброй волѣ; и когда ему случалось поступать худо, довольно было для него увидѣть печальный взоръ матери, и сердце его наполнялось скорбью и раскаяніемъ. Но вѣтреный повѣса никогда не могъ противостоять искушенію новыхъ шалостей. Хотя онъ легко всему учился, когда можно было его къ тому принудить, однако, охотно позволялъ своимъ празднымъ товарищамъ уводить себя изъ дома, и вмѣстѣ съ ними разорялъ птичьи гнѣзда, грабилъ огороды, или плавалъ въ волнахъ Гудсона.
   Такимъ-образомъ онъ достигъ совершеннаго возраста, и былъ высокій, неуклюжій дѣтина. Мать не знала что дѣлать съ нищъ, какъ найдти ему. средства содержать себя: онъ пріобрѣлъ такую несчастную репутацію, что никто не захотѣлъ бы дать ему мѣста.
   Часто совѣтовалась она съ дьячкомъ Петеромъ де-Грудтомъ, который всегда былъ ея первымъ совѣтникомъ. Петеръ приходилъ при этомъ въ неменьшее, чѣмъ и она, замѣшательство; потому-что и онъ былъ невыгоднаго мнѣнія о мальчикѣ, и сомнѣвался, чтобъ изъ него былъ какой-нибудь прокъ. Онъ совѣтовалъ ей когда-то послать его въ море -- совѣтъ, даваемый только въ крайнихъ случаяхъ, но фрау Генлигеръ не хотѣла и слышать объ этомъ: она не смѣла подумать выпустить Дольфа изъ вида. Въ одинъ день, когда вдова, по обыкновенію, сидѣла у камелька и вязала чулокъ съ озабоченнымъ видомъ, въ комнату вошелъ дьячокъ, съ несвойственными ему живостью и быстротою. Онъ только-что возвратился съ похоронъ. Въ этотъ день хоронили мальчика, однихъ лѣтъ съ Дольфомъ, который находился въ ученьи у одного извѣстнаго доктора Нѣмца, и умеръ отъ чахотки. По тихоньку говорили, будто-бы причиною его смерти былъ самъ врачъ, производившій надъ нимъ разные опыты, для узнанія дѣйствія какой-нибудь новой микстуры, или успокоительнаго питья. Но, по-видимому это были одна пустые слухи; какъ бы то ни было, Петеръ де-Грудтъ не счелъ нужнымъ упомянуть объ этомъ. Замѣчу, мимоходомъ, что изъисканіе причинъ, отчего въ семействахъ докторовъ бываетъ обыкновенно много блѣдныхъ и худощавыхъ, а въ семействѣ мясниковъ румяныхъ и здоровыхъ, было бы любопытнымъ предметомъ для изслѣдователя.
   Петеръ де-Грудтъ, какъ я уже прежде замѣтилъ, вошелъ къ Фрау Генлигеръ съ необыкновенною поспѣшностью. Онъ былъ полонъ той счастливой идеи, которая сверкнула въ головѣ его во время погребенія, заставивъ его даже разсмѣяться отъ удовольствія, въ то самое время, какъ онъ бросалъ лопатою землю въ могилу докторова ученика. Ему пришло на мысль, что, такъ-какъ мѣсто покойника сдѣлалось вакантнымъ, то Дольфъ могъ бы занять его. Мальчикъ былъ не безъ способностей, и могъ бы толочь пестомъ въ ступкѣ и бѣгать за посылками ни чѣмъ не хуже другихъ; чего же болѣе требовать отъ ученика? Эта мысль Петера де-Грудта была великою находкою для матери Дольфа. Мысленно она уже представляла себѣ его съ большою тростью у носа, съ колокольчикомъ у дверей дома, и съ буквами Д. М. при концѣ фамиліи, короче -- однимъ изъ важнѣйшихъ сановниковъ въ городѣ.
   То, что было задумано, вскорѣ было приведено въ исполненіе; дьячокъ имѣлъ нѣкоторое вліяніе на доктора: въ ихъ различныхъ занятіяхъ, имъ нерѣдко случалось встрѣчаться другъ съ другомъ. На другое же утро онъ зашелъ за мальчикомъ, и одѣвъ его въ праздничное платье, повелъ на испытаніе къ доктору Карлу-Лудовику Книппергаузену.
   Когда они вошли, докторъ сидѣлъ въ креслахъ въ углу своего кабинета или лабораторіи; передъ нимъ лежала большая книга нѣмецкой печати. Это былъ человѣкъ маленькаго роста, толстый, съ широкимъ смуглымъ лицомъ, которое казалось еще болѣе смуглымъ, отъ черной бархатной шапочки, покрывавшей его голову. На маленькомъ горбатомъ носу, очень-похожемъ на пиковый тузъ, торчали, какъ два слуховыя окна, большіе очки.
   Дольфъ дрожалъ отъ страха, стоя передъ ученымъ мужемъ, и съ дѣтскимъ изумленіемъ осматривалъ всѣ принадлежности его комнаты, которая показалась ему скорѣе пещерой какого-нибудь волшебника, чѣмъ комнатой. Посреди стоялъ столъ на львиныхъ ножкахъ, а на столѣ ступка съ пестомъ, стклянки, фаянсовые горшки и вѣсы съ закопченными чашками. Въ сторонѣ стоялъ тяжелый салфеточный прессъ, обращенный въ хранилище разныхъ снадобій и составовъ; на немъ же были повѣшены шляпа, плащь и трость доктора; а наверху, оскаливъ зубы, торчала мертвая голова. На каминѣ были разставлены стеклянные сосуды съ спиртомъ, въ которыхъ сохранялись змѣи, ящерицы и человѣческій зародышъ. Въ чуланѣ, дверцы котораго были сняты съ петель, висѣли три полки книгъ, между которыми было нѣсколько огромныхъ фоліантовъ. Дольфъ, первый разъ въ жизни, видѣлъ подобную коллекцію книгъ. Такъ-какъ, однако, библіотека не занимала всего чулана, то бережливая управительница доктора уставила все остальное пространство банками съ пикулями и вареньемъ; кромѣ-того, по всей комнатѣ, между страшныхъ орудій врачебнаго искусства, были развѣшаны вязанки краснаго перца и пузатыхъ огурчиковъ, сберегаемыхъ для сѣмянъ.
   Докторъ принялъ Петера де-Грудта и его protégé съ важнымъ видомъ: обладая обширнымъ умомъ и ученостью и желая сохранить свое досториство, онъ никогда не улыбался. Надѣвъ очки, врачъ осмотрѣлъ Дольфа съ ногъ до головы, и сердце бѣднаго юноши сжалось въ груди, когда тотъ уставилъ на него свои очки, съ большими, круглыми какъ два мѣсяца, стеклами. Докторъ выслушалъ все, что Петеръ де-Грудтъ имѣлъ сказать въ пользу молодаго кандидата; потомъ, омочивъ большой палецъ о конецъ языка, сталъ медленно переворачивать страницы большой книги въ черномъ переплетѣ, которая лежала передъ нимъ на столѣ. Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ гмъ, кхмъ, частыхъ поглаживаній подбородка, и всей той медленности, съ какою ученый мужъ обыкновенно рѣшается на то, на что уже давно про-себя рѣшился, докторъ согласился взять мальчика къ себѣ въ ученики, обѣщая кормить и одѣвать его, и обучать врачебному искусству: взамѣнъ того, ученикъ обязывался служить ему до двадцати-одного года.
   И вотъ нашъ герой совершенно преобразованъ! Изъ негоднаго уличнаго мальчишки онъ вдругъ сдѣлался студентомъ и прилежно принялся за аптекарскую ступку, подъ присмотромъ ученаго доктора Карла-Лудовика Книппергаузена. Этотъ счастливый переходъ сильно радовалъ добрую старушку, мать его. Она приходила въ восторгъ при мысли, что ея сынъ получитъ воспитаніе, достойное своихъ предковъ, и съ нетерпѣніемъ ожидала того дня, когда онъ, по званію своему, будетъ равенъ адвокату, который жилъ въ большомъ домѣ противъ нея, а, можетъ-быть, не уступитъ и самому домини.
   Докторъ Книппергаузенъ родился въ Палатинатѣ, въ Германіи, и долженъ былъ бѣжать оттуда вмѣстѣ со многими соотечественниками, по причинѣ религіозныхъ гоненій, и искать убѣжища въ Англіи. Опъ же былъ въ числѣ трехъ тысячъ Палатинцевъ, отправившихся изъ Англіи въ 1710 году подъ покровительство губернатора Гейтера. Гдѣ докторъ учился, какимъ-образомъ пріобрѣлъ свѣдѣнія въ медицинѣ, и гдѣ получилъ свой дипломъ, трудно рѣшить теперь, когда это никому не было извѣстно въ то время; достовѣрно извѣстно только то, что его искусство и глубокая ученость были предметомъ разговора и удивленія всѣхъ простыхъ людей въ околоткѣ.
   Его метода леченія совершенно отличалась отъ методъ всѣхъ прочихъ врачей и заключалась въ секретныхъ лекарствахъ, только ему одному извѣстныхъ; время же для приготовленія ихъ онъ узнавалъ по звѣздамъ. Искусство его было въ такомъ уваженіи у всѣхъ жителей, особенно у Нѣмцевъ и Голландцевъ, что, во всѣхъ отчаянныхъ случаяхъ, они всегда обращались къ нему. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ удивительныхъ врачей, которые внезапно, и какъ-бы чудомъ, производятъ исцѣленіе въ то время, какъ всѣ регулярные врачи отказываются отъ больнаго. Библіотека доктора была предметомъ разговоровъ и удивленія всѣхъ его сосѣдей и даже цѣлаго дистрикта. Необразованные люди смотрѣли съ почтеніемъ на человѣка, который прочелъ цѣлыхъ три полки книгъ, изъ которыхъ нѣкоторыя были величиною съ настольную Библію. Много было споровъ между прихожанами небольшой лютеранской церкви касательно того, кто былъ болѣе ученъ, докторъ или домини. Нѣкоторые изъ приверженцевъ доктора говорили даже, что онъ зналъ болѣе, чѣмъ самъ губернаторъ; словомъ, учености его не было предѣловъ!
   Послѣ того, какъ Дольфъ былъ принятъ въ члены семейства доктора, его ввели во владѣніе квартирою, которую занималъ его предшественникъ. Она заключалась въ одной только свѣтёлкѣ, устроенной въ высокой и отлогой крышѣ стараго дома, голландской архитектуры; дождевая погода лилась въ нее ручьями; во время бури въ ней сверкала молнія; вѣтеръ дулъ отвсюду, а цѣлые полки голодныхъ крысъ, скакали по всѣмъ направленіямъ, несмотря ни на мышьякъ, ни на мышеловки.
   Онъ вскорѣ по-горло былъ заваленъ медициною; былъ занятъ утромъ, въ полдень, ночью; скатывалъ пилюли, процѣживалъ тинктуры или толокъ въ ступкѣ, стоя въ одномъ углу лабораторіи; между-тѣмъ-какъ докторъ сидѣлъ въ другомъ и ждалъ посѣтителей, перебирая страницы какого-нибудь фоліанта. Иногда случалось, что старичокъ засыпалъ подъ однообразный стукъ дольфова песта или жужжанье лѣтнихъ мухъ; по зато очки не покидали книги.
   Кромѣ доктора, въ домѣ было еще другое лицо, которому Дольфъ обязанъ былъ оказывать совершенную покорность. Докторъ никогда не былъ женатъ; но, тѣмъ не менѣе, подобно многимъ другимъ ученымъ людямъ, былъ подчиненъ женскому управленію. Онъ находился подъ неограниченною властью своей управительницы -- хлопотливой и безпокойной женщины, въ кругломъ стеганомъ чепцѣ, съ огромною связкою ключей за поясомъ чрезвычайно-длиннаго лифв. Фрау Изе или фрау Ильзи, какъ обыкновенно произносили ея имя, сопутствовала ему во всѣхъ его переѣздахъ изъ Германіи въ Англію, и изъ Англіи въ провинцію; управляла его домомъ и имъ-самимъ; впрочемъ, обращалась съ нимъ всегда снисходительно, хотя повелѣвала всѣми въ домѣ. Какимъ-образомъ достигла она такого полновластія, я не умѣю сказать. Говорили, будто бы... но не видали; съ-тѣхъ-поръ, какъ существуетъ свѣтъ, люди любили говорить. Какъ объяснить это, что женщины почти всегда имѣютъ перевѣсъ надъ мужчинами? Случается иногда, что мужъ бываетъ полнымъ господиномъ въ домѣ; по зналъ ли кто холостяка, который бы не находился подъ властью своей экономки?
   Властолюбіе фрау Ильзи не ограничивалось однимъ только домомъ доктора: она принадлежала къ числу тѣхъ любопытныхъ женщинъ, которымъ всѣ дѣла гораздо-лучше извѣстны, чѣмъ лицамъ, до которыхъ они касаются -- чьи глаза и языки наводятъ страхъ на всѣхъ сосѣдей.
   Малѣйшій скандалёзный случай въ городѣ тотчасъ же дѣлался извѣстнымъ фрау Ильзи. У ней былъ особый кругъ пріятельницъ, которыя постоянно стремились въ ея маленькую гостиную съ какою-нибудь драгоцѣнною новостью, и можно было бы составить цѣлый томъ секретной исторій изъ того, что она успѣвала переговорить съ этими пріятельницами сквозь полуотворенную дверь, стоя подъ рѣзкимъ холодомъ декабрскаго мороза.
   Легко себѣ представить, что живя съ докторомъ и его домоправительницею, Дольфу не мало было дѣла. Такъ-какъ фрау Ильзи держала всѣ ключи и все въ домѣ въ своихъ рукахъ, то опасно было бы разбудить ея неудовольствіе; а изучить ея характеръ онъ нашелъ не менѣе труднымъ дѣломъ, какъ и изучить медицину. Если онъ не былъ занятъ въ лабораторіи, она безпрестанно посылала его то туда, то сюда, для исполненія своихъ порученій; по воскресеньямъ онъ былъ обязанъ сопровождать ее въ церковь и обратно, неся ея Библію. Сколько разъ бѣдняга принужденъ былъ дожидаться ее на кладбищѣ, дрожа отъ холода, дуя въ пальцы или держась за отмороженный носъ, въ то время, какъ Ильзи и ея пріятельницы, собравшись въ кучку и покачивая головами, раздирали на части чью-нибудь несчастную репутацію.
   Несмотря на всѣ свои способности, Дольфъ, однако, мало имѣлъ успѣха въ своихъ занятіяхъ. Конечно, докторъ въ этомъ былъ не виноватъ: онъ неутомимо наблюдалъ за нимъ; то заставлялъ его что-нибудь толочь, то посылалъ разносить по городу стклянки съ лекарствами и коробочки съ пилюлями, и если случалось ему лѣниться, къ чему онъ была, очень-склоненъ, то докторъ гнѣвался и спрашивалъ его: "не-уже-ли онъ думаетъ научиться чему-нибудь, совсѣмъ не занимаясь". Дѣло въ томъ, что онъ не потерялъ еще охоты къ тѣмъ шалостямъ и проказамъ, которыми отличался въ дѣтствѣ; привычки его съ лѣтами укоренилась и пріобрѣли большую силу отъ препятствій и принужденій. Съ каждымъ днемъ онъ становился необузданнѣе и терялъ, все болѣе-и-болѣе, въ глазахъ доктора и его управительницы.
   Между-тѣмъ докторъ продолжалъ пріобрѣтать богатство и извѣстность. Онъ особенно прославился своимъ искусствомъ лечить болѣзни, необезпеченныя въ медицинскихъ книгахъ. Такъ онъ вылечилъ многихъ женщинъ и дѣвицъ отъ сглаза, ужаснаго недуга, свирѣпствовавшая то въ то время въ провинціи почти съ такою же силою, какъ нынѣ hydrophobia (водобоязнь). Онъ также совершенно возстановилъ здоровье одной хорошенькой крестьянки, которая страдала рвотою и извергала согнутыя иголки и булавки, что почитается послѣднимъ градусомъ болѣзни. Говорили также, потихоньку, что онъ умѣлъ приготовлять любовные порошки; въ-слѣдствіе чего, къ нему обратилось съ просьбою множество страдальцевъ отъ любви, обоего пола; впрочемъ, всѣ недуги такого рода составляли секретную часть его занятій. Хотя во время такихъ консультацій Дольфъ былъ обязанъ удаляться изъ кабинета доктора, однакожь, онъ успѣлъ познакомиться съ тайнами науки гораздо-короче сквозь замочную скважину, чѣмъ черезъ свои занятія.
   По мѣрѣ того, какъ богатство доктора увеличивалось, онъ началъ распространять свои владѣнія и подумывать о томъ времени, когда ему прійдется удалиться въ деревню. Съ этимъ намѣреніемъ, онъ купилъ себѣ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ города, ферму, или, какъ ее называли голландскіе поселенцы, bauerie. Въ прежнее время она принадлежала богатому семейству, которое возвратилось въ Голландію нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Посреди фермы стоялъ большой полуразвалившійся домъ, который, вслѣдствіе разныхъ слуховъ, получилъ названіе Заколдованнаго-Дома. По причинѣ ли этихъ слуховъ, или запустѣнія самаго зданія, докторъ никакъ не могъ найдти для него жильцовъ. Опасаясь, однако, чтобъ домъ не пришелъ въ совершенный упадокъ до того времени, когда самъ переѣдетъ въ него на житье, онъ помѣстилъ въ одномъ изъ его флигелей, какого-то крестьянина съ семействомъ, и предоставилъ ему право обработывать землю фермы съ условіемъ -- дѣлить доходъ по-поламъ.
   Принявъ титулъ помѣщика, докторъ вполнѣ сознавалъ все свое достоинство. Онъ получилъ въ наслѣдство нѣсколько гордости нѣмецкихъ поземельныхъ владѣльцовъ и смотрѣлъ на себя какъ на владѣтельнаго князя. Онъ скоро началъ жаловаться на усталость отъ трудовъ и часто уѣзжалъ "осматривать имѣніе". Эти поѣздки въ имѣніе всегда сопровождались такимъ шумомъ и блескомъ, что производили волненіе во всемъ сосѣдствѣ. Его кривоглазая лошадь стояла передъ домомъ цѣлый часъ, нетерпѣливо ударяя копытами и отряхиваясь отъ мухъ. Потомъ выносились и укладывались его дорожные мѣшки; немного спустя, привязывался къ сѣдлу свернутый дорожный плащъ, а къ плащу зонтикъ; между-тѣмъ толпа оборванныхъ мальчишекъ, всегдашнихъ наблюдателей при подобныхъ случаяхъ, стояла у дверей. Наконецъ выходилъ докторъ въ дорожныхъ сапогахъ выше колѣна, надвинувъ на лобъ, трехугольную шляпу. Такъ-какъ онъ былъ небольшаго роста и очень-толстъ, то долго не могъ влѣзть на лошадь; когда же былъ въ сѣдлѣ, то еще нѣсколько времени усаживался, поправлялъ сѣдло и стремена, забавляясь между-тѣмъ любопытствомъ и удивленіемъ окружавшихъ его мальчишекъ. Нерѣдко отъѣхавъ нѣсколько шаговъ, онъ вдругъ останавливался посреди улицы, или возвращался маленькою рысцою назадъ, чтобъ отдать какое-нибудь забытое приказаніе, для принятія котораго выбѣгала на крыльцо управительница, а изъ оконъ кабинета., погреба и чердака высовывались лица Дольфа, грязной кухарки и служанки доктора.
   Такая пышность при отъѣздѣ обращала на себя вниманіе всѣхъ сосѣдей. Сапожникъ оставлялъ свою колодку; раззавитая голова цирюльника, съ гребенкою за ухомъ, торчала изъ окна; у дверей мелочной лавки собиралась кучка любопытныхъ, и по всей улицѣ слышалось: "докторъ ѣдетъ въ имѣніе!"
   Это было золотымъ временемъ для Дольфа. Только-что докторъ скрывался изъ вида, онъ бросалъ пестъ и ступку, оставлялъ лабораторію и отправлялся на какое-нибудь отчаянное предпріятіе.
   Такимъ-образомъ, приходя въ возрастъ, юноша дѣйствительно показывалъ большое желаніе исполнить предсказаніе джентльмена въ вишневомъ фракѣ. Онъ былъ распорядителемъ всѣхъ праздничныхъ забавъ, присутствовалъ при всѣхъ полуночныхъ пирушкахъ и былъ готовъ принять участіе во всевозможныхъ шалостяхъ и безразсудныхъ выходкахъ.
   Нѣтъ ничего безпокойнѣе, какъ маленькій герой, или, лучше сказать, герой въ маленькомъ городѣ. Дольфъ снискалъ ненависть всѣхъ старыхъ гражданъ, которые не терпѣли шума и не любили проказъ. Матери семействъ смотрѣли на него, какъ на негодяя, прятали подъ крылышко своихъ дочерей, когда онъ приближался, и указывали на него съ бранью, какъ на дурной примѣръ сыновей. Никто не уважалъ его, кромѣ молодыхъ повѣсъ, которые любили его за открытый, смѣлый характеръ, и -- негровъ, которые видятъ джентльмена во всякомъ праздномъ повѣсѣ. Даже Петеръ де-Грудтъ, выдававшій себя за его покровителя, началъ терять всякую надежду, и покачивалъ сомнительно головою, прихлебывая изъ стакана малиновую наливку и выслушивая отъ управительницы жалобы на его проказы.
   Но ничто не могло заставить мать разлюбить сына; ни его упрямство, ни разсказы о его дурныхъ поступкахъ, которыми угощали се пріятельницы, не могли привести се въ отчаяніе. Она не имѣла того удовольствія, которымъ пользуются богатые люди, слыша похвалу своимъ дѣтямъ; но за-то она видѣла въ гоненіи на сына одно лишь несправедливое недоброжелательство, и оттого любила его еще болѣе. Онъ былъ высокъ ростомъ, красивъ собою, и она смотрѣла на него съ тайною радостью материнскаго сердца. Ей очень-хотѣлось, чтобъ Дольфъ былъ джентльменомъ, и потому все, что могла скопить денегъ, она отдавала ему на наряды и забавы. Сердце ея билось отъ радости, когда она смотрѣла, какъ онъ, надѣвъ лучшее платье, выходилъ со двора. Случилось однажды, что Петеръ де-Грудтъ, прельстясь наружностью молодаго человѣка, замѣтилъ ей:-- "Какъ бы то ни было, а Дольфъ красивый парень!" Тогда на глазахъ матери блеснула слеза радости.-- "Ахъ, сосѣдушка, сосѣдушка!" говорила она, "пусть говорятъ, что хотятъ; мой Дольфъ не уступитъ никому!"
   Дольфъ Гейлигеръ, между-тѣмъ, достигъ двадцать-перваго года, срокъ ученья его подходилъ къ концу; но надо было сознаться, что познанія его были не болѣе тѣхъ, съ какими онъ поступилъ къ доктору. Нельзя сказать, чтобъ это происходило отъ недостатка способностей, потому-что онъ пріобрѣталъ познанія по другимъ отраслямъ знаній съ удивительною быстротою, несмотря пато, что могъ заниматься ими только въ часы досуга. Такъ, напримѣръ, онъ былъ искуснымъ стрѣлкомъ въ цѣль, и о Рождествѣ, во время игръ, выигрывалъ всѣхъ гусей и индѣекъ. Онъ смѣло ѣздилъ верхомъ; славился ловкостью въ прыганьи и борьбѣ; порядочно игралъ на скрыпкѣ; плавалъ какъ рыба, и лучше всѣхъ игралъ въ кегли.
   Но ни одно изъ этихъ достоинствъ не могло доставить ему расположенія доктора, обращеніе котораго дѣлалось тѣмъ грубѣе и несноснѣе, чѣмъ болѣе срокъ ученья приближался къ концу. Фрау Ильзи всегда находила причину вовлечь его въ непріятности и рѣдко проходила мимо, не осыпавъ его бранью; такъ-что шумъ ея ключей давалъ ему знать о ея приближеніи, подобно тому, какъ колокольчикъ суфлёра даетъ знать о приближеніи театральной грозы. Только чрезвычайно-добрый нравъ беззаботнаго юноши давалъ ему возможность переносить эту домашнюю тираннію, безъ открытаго возстанія. Очевидно, докторъ и его управительница намѣревались выжить его съ мѣста, какъ только кончится срокъ ученья: способъ, къ которому докторъ всегда прибѣгалъ, когда хотѣлъ избавиться отъ безполезнаго ученика.
   Впрочемъ, надо замѣтить, что въ послѣднее время доктора сдѣлался чрезвычайно-раздражителенъ, въ-слѣдствіе разныхъ заботъ и неудовольствій по имѣнію. Ему безпрестанно надоѣдали разсказами и слухами о его старомъ домѣ, такъ-что, наконецъ, ему невозможно было уговорить крестьянина и его семейство остаться жить въ немъ, даже безъ платы условнаго оброка. Всякій разъ, какъ онъ ѣздилъ на мызу, его мучили новыми жалобами то на странный шумъ, то на страшныя видѣнія, отъ которыхъ жильцы не имѣли ночью покоя; докторъ возвращался домой въ сильномъ гнѣвѣ и вымещалъ свою досаду на всѣхъ домашнихъ. Дѣйствительно, эти слухи были немалымъ зломъ, какъ для его самолюбія, такъ и для его кармана. Во-первыхъ, ему угрожала потеря всѣхъ выгодъ отъ собственности; а потомъ, какой ударъ для его достоинства -- быть владѣльцемъ Заколдованнаго-Дома!
   Замѣчали, однако, что, при всей досадѣ на другихъ, докторъ никогда не хотѣлъ переночевать въ домѣ самъ; мало этого, его никакъ нельзя было принудить остаться въ имѣніи по захожденіи солнца; онъ торопился въ городъ, только-лишь начинали показываться летучія мыши. Дѣло въ томъ, что докторъ, проведя первые дни своей жизни въ странѣ, гдѣ домовые водились въ изобиліи, былъ твердо увѣренъ въ ихъ существованіи; разсказывали даже, что будучи еще мальчикомъ, онъ видѣлъ однажды лѣшаго на Гарцскихъ-Горахъ, въ Германіи.
   Наконецъ, въ постоянномъ гнѣвѣ доктора совершился кризисъ. Въ одно утро, сидя у себя въ комнатѣ, докторъ задремалъ надъ развернутою передъ нимъ книгою, какъ-вдругъ-былъ пробужденъ внезапнымъ приходомъ управительницы.
   -- "Вотъ новости!" кричала она, входя въ комнату. "Клаусъ Гопперъ пріѣхалъ съ мызы со всѣмъ добромъ, и клянется и божится, что не хочетъ болѣе тамъ оставаться. Вся семья его чуть не сошла съ ума отъ страха: такой шумъ и возня во всемъ домѣ, что они не имѣютъ почью покоя!
   -- "Donner und Blitzen!" нетерпѣливо закричалъ докторъ, "прекратятся ли, наконецъ, сказки о моемъ домѣ? Что за глупый народъ! Нѣсколько крысъ и мышей въ-состояніи заставить ихъ бѣжать со страха изъ дому!"
   -- "Ахъ, нѣтъ", говорила управительница, значительно качая головою и досадуя на то, что докторъ сомнѣвался въ правдоподобія ея разсказа; "нѣтъ, тутъ не однѣ крысы, да мыши. Всѣ сосѣди говорятъ объ этомъ домѣ; многіе изъ нихъ видѣли въ немъ страшныя явленія. Петеръ де-Грудтъ разсказывалъ мнѣ, что семейство, которое продало намъ этотъ домъ и уѣхало въ Голландію, дѣлало много странныхъ намековъ, желая "счастливо владѣть покупкою, кому она достанется", и вы сами знаете! что невозможно найдти человѣка, который согласился бы жить въ немъ."
   -- "Петеръ Грудтъ дуракъ, старая баба", угрюмо отвѣчалъ докторъ, "я увѣренъ, что это его дѣло набивать головы всѣхъ вздорами. Это такъ же нелѣпо, какъ его разсказъ о привидѣніи, которое являлось на церковной колокольнѣ; разсказъ, который онъ выдумалъ, чтобы избавиться отъ обязанности звонить въ колоколъ на холодѣ, въ ту ночь, когда сдѣлался пожаръ въ домѣ Гармануса Бринкергофера. Пошли ко мнѣ Клауса."
   Вошелъ Клаусъ Гопперъ, простой крестьянинъ. Онъ трясся отъ страха, видя себя въ комнатѣ доктора Кинппергаузена, и мялся въ показаніи подробностей того, что было причиною его испуга; вертѣлъ въ рукахъ шляпу, переступалъ съ ноги на ногу, то посматривая на доктора, то бросая робкіе взгляды на мертвую голову, которая смотрѣла на него, выпучивъ глаза, съ вершины салфеточнаго пресса.
   Докторъ употребилъ всѣ средства, чтобы убѣдить его воротиться на мызу, но напрасно: онъ твердо стоялъ въ своемъ намѣреніи, и на всѣ доводы и просьбы давалъ одинъ и тотъ же краткій, рѣшительный отвѣтъ: "Ich kan niht, mynheer". Докторъ былъ очень-горячь; а безпрестанныя хлопоты по имѣнію истощили его терпѣніе въ-конецъ. Упрямый отказъ Клауса Гоппера казался ему страшною обидою; кровь его вмигъ вскипѣла, и счастье Клауса, что онъ успѣлъ уйдти прежде, чѣмъ разразилась гроза.
   Когда мызникъ вошелъ въ комнату управительницы, то нашелъ тамъ Петера де-Грудта и многихъ другихъ, съ нетерпѣніемъ ожидавшихъ его прихода. Здѣсь онъ вознаградилъ себя за то молчаніе, которое долженъ былъ сохранять въ кабинетѣ доктора -- открылъ цѣлый мѣшокъ разсказовъ о Заколдованномъ-Домѣ, на удивленіе всѣхъ слушателей. Управительница вѣрила всему, что онъ разсказывалъ, можетъ-быть только для-того, чтобъ сдѣлать что-нибудь наперекоръ доктору! который такъ неучтиво принялъ собранныя ею вѣсти. Петеръ де-Грудтъ прибавилъ отъ себя нѣсколько легендъ о Чортовыхъ-Ступеняхъ, о пиратѣ, повѣшенномъ на Островѣ-Висѣлицъ, гдѣ онъ продолжалъ качаться по ночамъ, долго спустя послѣ-того какъ висѣлица была разломана; потомъ онъ разсказывалъ о тѣни несчастнаго губернатора Лейслера, повѣшеннаго за измѣну -- тѣни, которая расхаживала по старой крѣпости и въ домѣ губернатора. Наконецъ собраніе разошлось, и каждый отправился домой съ большимъ запасомъ страшныхъ новостей. Дьячокъ облегчилъ себя отъ бремени этого запаса въ тотъ же самый вечеръ на приходскомъ собраніи, а грязная кухарка, оставивъ кухню, пробыла цѣлый день у городскаго колодца (любимаго сходбища всѣхъ слугъ), дѣлясь своими новостями со всѣми, кто только приходилъ туда за водою. Въ короткое время разсказы о Заколдованномъ-Домѣ разошлись по всему городу. Одни говорили, что Клаусъ Гопперъ видѣлъ чорта; другіе -- что въ старомъ домѣ расхаживали тѣни тѣхъ больныхъ, которыхъ докторъ отправилъ на тотъ свѣтъ, и что по этой самой причинѣ онъ никогда не хотѣлъ самъ жить въ этомъ домѣ.
   Все это привело доктора въ страшный гнѣвъ. Онъ грозилъ всѣмъ, кто только причинитъ малѣйшій ущербъ его имѣнію, возбуждая народные предразсудки. Хотя вслухъ онъ жаловался, что эти разсказы о домовыхъ лишали его, нѣкоторымъ образомъ, его поземельной собственности; но въ то же время онъ рѣшился очистить домъ отъ злыхъ духовъ, при помощи домини. Какова же была его радость, когда среди его замѣшательства, Дольфъ вызвался быть сторожемъ въ Заколдованномъ-Домѣ. Молодой человѣкъ слышалъ все, что разсказывали Клаусъ Гопнеръ и Петеръ де-Грудтъ; онъ любилъ приключенія, любилъ все чудесное, и разсказы о сверхъестественныхъ случаяхъ разгорячили еще болѣе его воображеніе. Кромѣ-того, онъ велъ весьма-безпокойную жизнь въ домѣ доктора, бывъ обязанъ вставать очень-рано: такъ-что мысль жить въ особомъ домѣ, хотя бы даже заколдованномъ, восхищала его. Предложеніе его было принято съ восторгомъ и было положено ему отправиться на стражу въ слѣдующую же ночь. Единственнымъ условіемъ съ его стороны было то, чтобъ это предпріятіе осталось тайною для его матери: онъ зналъ, что бѣдная женщина не въ-состояніи будетъ сомкнуть глазъ во всю ночь, если узнаетъ, что сынъ ея воюетъ въ это время съ домовыми.
   Съ наступленіемъ ночи, онъ отправился на свое опасное, предпріятіе. Старая кухарка снабдила его ужиномъ и ночникомъ, а на шею ему повѣсила амулетъ (подарокъ какого-то африканскаго заклинателя), какъ вѣрное средство противъ злыхъ духовъ. Дольфъ пустился въ путь въ сопровожденіи доктора и Петера де-Грудта, которые хотѣли проводить его и посмотрѣть, какъ онъ помѣстится въ старомъ домѣ. Ночь была темная, и когда они были уже на землѣ, окружавшей зданіе, ихъ объялъ совершенный мракъ. Дьячокъ шелъ впереди, неся въ рукахъ фонарь. Когда они шли по аллеѣ, обсаженной акаціями, слабый свѣтъ фонаря, падая съ куста на кустъ и съ дерева на дерево, не разъ пугалъ храбраго Петера и заставлялъ его отскакивать назадъ; докторъ же крѣпко держался за руку Дольфз, вѣроятно боясь поскользнуться и упасть на неровной тропинкѣ. Разъ, они чуть не обратились въ бѣгство, нечаянно замѣтивъ летучую мышь, которая, кружась, пролетѣла около ихъ фонаря. Жужжанье насѣкомыхъ на деревьяхъ и кваканье лягушекъ въ сосѣднемъ болотѣ составляли усыпительно-плачевный концертъ.
   Наружная дверь дома отворилась передъ ними со скрипомъ, и докторъ поблѣднѣлъ отъ страха. Они вошли въ довольно-пространныя сѣни, какія обыкновенно встрѣчаются въ американскихъ загородныхъ домахъ, и въ жаркое время служатъ для хозяевъ залою. Изъ сѣней они стали подниматься по широкой лѣстницѣ, которая скрыпѣла и трещала подъ ихъ ногами, такъ-что каждая ступень, подобно клавишамъ фортепьяно, издавала свой особенный звукъ. Лѣстница привела ихъ въ другія сѣни во-второмъ этажѣ, откуда они вошли въ большую комнату, которая должна была служить для Дольфа спальною. Ставни въ окнахъ были закрыты; но такъ-какъ онѣ были очень-ветхи, то въ циркуляціи воздуха не было недостатка. По-видимому эта комната была тѣмъ святилищемъ, которое извѣстно у голландскихъ домоправительницъ подъ названіемъ "лучшей спальной", т.-е. комнаты, прекрасно меблированной, но въ которой рѣдко кому позволялось ночевать. Но отъ великолѣпія ея не оставалось и слѣдовъ. Нѣсколько разломанной мебели было разбросано мѣстами, а въ серединѣ стоялъ столъ словаго дерева и большія кресла; всѣ эти вещи были, по-видимому, ровесники старому дому. Широкій каминъ былъ выложенъ голландскими изразцами; нѣкоторые изъ нихъ выпали изъ своихъ мѣстъ и лежали на полу около камина. Дьячокъ сталъ засвѣчать ночникъ, а докторъ, боязливо осматривая комнату, увѣщевалъ Дольфа быть веселымъ и не терять присутствія духа, какъ-вдругъ шумъ, послышавшійся въ трубѣ, поразилъ дьячка внезапнымъ страхомъ. Схвативъ фонарь, онъ пустился бѣжать; по пятамъ за нимъ слѣдовалъ докторъ; скрипъ лѣстницы, по которой они спѣшили внизъ, увеличивалъ ихъ безпокойство и заставлялъ ускорять шаги. Наружная дверь съ шумомъ захлопнулась за ними; Дольфъ слышалъ нѣсколько времени шарканье ихъ ногъ по песку; наконецъ звукъ ихъ шаговъ исчезъ въ отдаленіи. Онъ не принялъ участія въ поспѣшной ретирадѣ своихъ спутниковъ, потому-что былъ смѣлѣе ихъ, а можетъ-быть и потому, что узналъ причину ихъ испуга, а именно: гнѣздо ласточекъ свалившееся изъ трубы въ каминъ.
   Оставшись одинъ, онъ замкнулъ наружную дверь и заложилъ ее крѣпкимъ желѣзнымъ болтомъ; осмотрѣвъ потомъ замки всѣхъ прочихъ дверей, онъ воротился въ свою пустую спальную. Вынувъ изъ корзинки ужинъ, приготовленный доброю кухаркою, и замкнувъ дверь, онъ растянулся на тюфякѣ, положенномъ въ углу комнаты. Ночь была тиха и спокойна; ничто не прерывало ея глубокаго молчанія; одинъ только кузнечикъ печально стрекоталъ въ каминѣ отдаленной комнаты. Ночникъ, поставленный посреди еловаго стола, издавая блѣдноватый свѣтъ, слабо освѣщалъ комнату, на стѣнахъ которой рисовались странныя тѣни и фигуры, отъ платья Дольфа, брошеннаго на стулѣ.
   Несмотря на всю смѣлость Дольфа, эта пустота и мрачность производили на него непріятное впечатлѣніе, и присутствіе духа мало-помалу начинало его оставлять, когда онъ, лежа на жесткомъ тюфякѣ, сталъ осматривать комнату, въ которой находился. Онъ размышлялъ о своей праздной жизни и о сомнительной будущности; по-временамъ, изъ груди его вырывался тяжкій вздохъ, когда онъ думалъ о своей престарѣлой матери; потому-что ничто такъ легко не порождаетъ мрачныхъ мыслей, даже въ самомъ веселомъ человѣкѣ, какъ тишина и уединеніе. Вдругъ ему послышались чьи-то шаги водъ лѣстницею. Онъ сталъ прислушиваться и ясно различилъ ихъ, когда они были на большой лѣстницѣ. Тихо и смирно приближались они -- трамъ, трамъ, трамъ! Ясно, что приближающійся человѣкъ не былъ воръ, потому-что поступь была слишкомъ-мѣрна и тяжела: воръ шелъ бы крадясь, или ускоренными шагами. Наконецъ шаги поднялись на лѣстницу, и медленно подвигались по корридору; шумъ ихъ раздавался по пустымъ комнатамъ; ничто не прерывало ихъ страшной звучности; даже сверчокъ притихъ въ своей печуркѣ. Дверь, замкнутая изнутри, тихо отворилась, какъ-бы движимая собственною силою. Шаги вошли въ комнату, но никого не было видно. Медленно проходили они по ней -- трамъ, трамъ, трамъ! Но кто производилъ этотъ шумъ, нельзя было видѣть. Дольфъ протеръ глаза, и сталъ глядѣть вокругъ себя; каждый уголъ въ слабо-освѣщенной комнатѣ былъ отъ него видѣнъ, но нигдѣ ничего не было; а таинственные шаги продолжали между-тѣмъ расхаживать по комнатѣ. Наконецъ они умолкли, и все пришло въ мертвое молчаніе. Ничто еще не поражало его такимъ страхомъ, какъ это невидимое посѣщеніе. Сердце сильно билось въ его груди; холодный потъ выступалъ на лбу; нѣсколько минутъ лежалъ онъ въ страшномъ волненіи; однако ничего болѣе не случилось такого, что могло бы увеличить его испугъ. Ночникъ догорѣлъ до конца, и Дольфъ заснулъ. Давно уже было утро, когда онъ проснулся. Солнце просвѣчивало сквозь щели ставней, и птички весело распѣвали около дома. Ясный, веселый день скоро прогналъ всѣ ужасы ночи. Дольфъ смѣялся, или, лучше сказать, пробовалъ смѣяться надъ всѣмъ, что случилось, и старался увѣрить себя, что все было пустою игрою воображенія, настроеннаго разными разсказами, которые онъ слышалъ въ послѣднее время; но онъ немного смутился, найдя дверь комнаты плотно запертою, тогда-какъ онъ очень-хорошо видѣлъ ее отворенною, въ то время, какъ шаги вошли въ комнату. Онъ возвратился въ городъ въ большомъ недоумѣніи; но рѣшился ничего не говорить о случившемся, прежде-чѣмъ не разсѣетъ или не пояснитъ своихъ сомнѣній въ слѣдующую ночь. Его молчаніе разочаровало самымъ непріятнымъ образомъ большую толпу любопытныхъ, собравшихся въ домѣ доктора. Они приготовились-было услышать странные разсказы; каково же было ихъ неудовольствіе, когда онъ сталъ ихъ увѣрять, что не видалъ ничего такого, что бы стоило пересказать имъ.
   На слѣдующую ночь Дольфъ повторилъ свой караулъ. Въ этотъ разъ онъ вошелъ въ домъ уже съ нѣкоторою робостью, и съ особеннымъ вниманіемъ осмотрѣлъ и заперъ всѣ двери. Дверь своей комнаты заперъ на замокъ и приставилъ къ ней стулъ; потомъ, поужинавъ, легъ на тюфякъ и старался заснуть. Но напрасно: тысячи странныхъ мыслей толпились въ его головѣ и мѣшали ему заснуть. Время шло медленно; минуты тянулись какъ часы. По-мѣрѣ-того, какъ приближалась ночь, безпокойство его возрастало; когда же на лѣстницѣ послышались таинственные шаги, онъ почти безъ памяти вскочилъ съ постели. Какъ и прежде, мѣрно и тихо поднимались они по лѣстницѣ -- трамъ, трамъ, трамъ! и, наконецъ, послышались въ корридорѣ. Дверь опять тихо отворилась, какъ-будто была безъ замка, и въ комнату опять вошла странная фигура. Это былъ пожилой человѣкъ, плотный и сильный, въ старинномъ фламандскомъ костюмѣ. На плечахъ его былъ накинутъ родъ короткаго плаща; а подъ плащомъ надѣтъ камзолъ, опоясанный ремнемъ, и короткіе, широкіе исподни, украшенные на колѣнахъ бантами изъ длинныхъ петель; на ногахъ были большіе рыжіе сапоги съ раздутыми голенищами. Голову его покрывала шляпа съ широкими полями, надѣтая немного на-бекрень, и украшенная съ одной стороны перомъ. Сѣдые волосы висѣли густыми прядями по его шеѣ; сѣдоватая бородка закрывала подбородокъ. Онъ медленно обошелъ всю комнату, какъ-бы желая узнать все-ли было въ ней цѣло. Потомъ, повѣсивъ шляпу на деревянный гвоздь, вбитый недалеко отъ дверей въ стѣну, опустился въ кресла, и облокотясь на столъ, пристально и неподвижно сталъ глядѣть на Дольфа.
   Дольфъ не былъ отъ природы трусомъ; не былъ воспитанъ въ слѣпой вѣрѣ въ домовыхъ. Тысячи исторій, которыя онъ слышалъ о Заколдованномъ-Домѣ, толпились теперь въ его головѣ; зубы стучали о зубы; волосы подымались дыбомъ, и холодный потъ выступилъ на всемъ тѣлѣ -- когда онъ смотрѣлъ на эту странную фигуру, въ странной одеждѣ, съ блѣднымъ лицомъ, сѣдою бородою и безсмысленными, неподвижно-уставленными глазами. Долго ли онъ оставался въ этомъ положеніи, по могъ бы онъ сказать, потому-что находился подъ какимъ-то очарованіемъ. Онъ не могъ свести глазъ съ призрака; но продолжалъ смотрѣть на него, погрузясь весь въ это созерцаніе. Старикъ продолжалъ сидѣть у стола, не шевелясь, по поворачивая головы и уставя на Дольфа свой безжизненный взглядъ. Наконецъ пѣтухъ на сосѣдней мызѣ, захлопавъ крыльями, громко прокричалъ свое кукареку, раздавшееся по полямъ. При этомъ крикѣ, старикъ медленно поднялся со стула, и снялъ съ гвоздя шляпу; дверь отворилась и потомъ заперлась за нимъ; слышно было какъ онъ спускался съ лѣстницы; слышно было -- трамъ, трамъ, трамъ! Когда же онъ сошелъ внизъ, все опять затихло. Дольфъ лежалъ на постели и внимательно слушалъ, считая каждый шагъ. Ждалъ, ждалъ не воротятся ли они опять, и, наконецъ, измучась отъ тревоги и усталости, погрузился въ безпокойный сонъ.
   Съ дневнымъ свѣтомъ къ нему возвратились опять твердость и увѣренность. Ему очень хотѣлось увѣрить себя, что все случившееся было пустымъ сномъ; но, вотъ стулъ, на которомъ сидѣлъ незнакомецъ; столъ, на который онъ облокачивался; гвоздь, на которомъ висѣла его шляпа; дверь, которую онъ самъ заперъ на ключъ, приставивъ къ ней стулъ. Поспѣшно сбѣжавъ съ лѣстницы, онъ осмотрѣлъ всѣ окна и двери; всѣ они находились въ томъ же самомъ положеніи, въ какомъ онъ ихъ оставилъ наканунѣ; а кромѣ ихъ не было никакого отверзтія, сквозь которое можно было бы войти въ домъ, или выйдти изъ него, не оставивъ никакихъ слѣдовъ. "Тьфу, все это было сонъ"! говорилъ Дольфъ самъ съ собою; но этого было недостаточно; какъ ни старался онъ выгнать это видѣніе изъ головы, оно не покидало его.
   Хотя онъ продолжалъ сохранять упорное молчаніе о всемъ, что видѣлъ и слышалъ, однако глаза его ясно показывали, что онъ провелъ безсонную ночь. Очевидно было, что подъ этимъ таинственнымъ молчаніемъ скрывалось что-то необыкновенное. Докторъ позвалъ его къ себѣ въ кабинетъ, заперъ дверь, и старался получить отъ него полный и откровенный разсказъ; но ничего не могъ отъ него выпытать. Фрау Ильзи, встрѣтясь съ нимъ въ кладовой, отвела его въ-сторону; но имѣла столь же мало успѣха; а Петеръ де-Грудтъ держалъ его цѣлый часъ за пуговицу, стоя на кладбищѣ (прекрасное мѣсто для разсказовъ о домовыхъ); но и онъ долженъ былъ уйдти ни съ чѣмъ. Всегда, однако, такъ случается, что одна скрытая истина порождаетъ на свое мѣсто двѣнадцать вымысловъ, подобно тому, какъ одна гинея, положенная въ банкъ, замѣняется въ обращеніи двѣнадцатью банковыми билетами. Прежде чѣмъ прошелъ день, весь городъ былъ наполненъ новыми слухами. Одни говорили, что Дольфъ стерегъ Заколдованоый-Домъ, вооружись пистолетами, заряженными серебряными пулями; другіе -- что онъ имѣлъ продолжительный разговоръ съ какимъ-то призракомъ безъ головы; третьи, наконецъ, что докторъ Книппергаузенъ и дьячокъ, спѣша домой по проселочной дорогѣ, были преслѣдуемы цѣлымъ милліономъ духовъ, до самаго города. Кто качалъ головою, удивляясь, какъ не стыдно было доктору оставлять Дольфа одного на ночь въ томъ страшномъ домѣ, гдѣ онъ могъ быть похищенъ, Богъ-знаетъ кѣмъ; кто замѣчалъ, пожимая плечами, что если чортъ и унесъ бы его, то туда ему и дорога.
   Слухи эти дошли, наконецъ, до ушей доброй Фрау Гейлигеръ, и, легко себѣ вообразить, какъ повергли они ее въ ужасный страхъ. Не столь ужасно было бы для нея невидѣть сына въ борьбѣ съ живыми врагами, какъ одного, среди ужасовъ Заколдованнаго-Дома. Поспѣшно отправилась она въ домъ доктора и провела тамъ почти цѣлый день, уговаривая Дольфа оставить опасное предпріятіе, и разсказала ему въ подтвержденіе своихъ словъ кучу сказокъ о людяхъ, которые были похищены нечистою силою, оставаясь на одну ночь въ пустыхъ, разрушенныхъ домахъ. Но все было тщетно -- гордость и любопытство Дольфя были затронуты. Онъ всячески старался успокоить мать, и увѣрить ее въ нелѣпости всѣхъ подобныхъ слуховъ. Съ недовѣрчивостью смотрѣла она на него, покачивая головою; но видя невозможность поколебать его намѣреніе, наконецъ, согласилась отпустить его.
   На слѣдующую ночь Дольфъ въ третій разъ отправился на стражу въ старый домъ. Во снѣ ли, или на-яву, опять все повторилось. Около полуночи, когда все было тихо, прежнее -- трамъ, трамъ, трамъ!-- раздалось по пустымъ заламъ. Опять заскрипѣла лѣстница; дверь опять тихо отворилась: вошелъ старикъ; обошелъ всю комнату; повѣсилъ шляпу, и сѣлъ къ столу. Страхъ и трепетъ овладѣли Дольфомъ, хотя уже не съ такою силою, какъ въ первый разъ. Какъ и прежде, онъ лежалъ неподвижно, не спуская глазъ съ фигуры, устремившей на него холодный, безжизненный взглядъ. Долго оставались они въ такомъ положеніи; наконецъ смѣлость Дольфа начала мало-по-малу возвращаться къ нему. Былъ ли то живой человѣкъ или мертвецъ, посѣщеніе его должно-было имѣть какую-нибудь цѣль: слышавъ нѣсколько разъ, что тѣни но могутъ говорить, прежде чѣмъ съ ними не заговорятъ, Дольфъ, призвавъ на помощь всю свою рѣшимость, и сдѣлавъ нѣсколько усилій, чтобъ привести свой пересохшій языкъ въ движеніе, наконецъ обратился къ незнакомцу съ словами заклинанія, самыми торжественными, какія только могъ припомнить, и пожелалъ узнать отъ него, что было причиною его посѣщенія.
   Когда онъ кончилъ говоритъ, старикъ всталъ съ мѣста, снялъ шляпу, дверь опять отворилась, и онъ вышелъ. Переходя черезъ порогъ, онъ обернулся и посмотрѣлъ на Дольфя, какъ-бы приказывая ему слѣдовать за собою. Молодой человѣкъ не колебался нисколько. Взявъ свѣчу въ руки, онъ повиновался молчаливому приглашенію. Свѣча хотя и проливала слабый и тусклый свѣтъ, однако онъ съ трудомъ могъ различать передъ собой фигуру незнакомца, медленно спускавшагося по лѣстницѣ. Онъ слѣдовалъ за нимъ, дрожа отъ страха. Сойдя съ лѣстницы, фигура направила свои шаги черезъ сѣни къ заднимъ дверямъ дома. Дольфъ держалъ свѣчу почти надъ головою, желая ближе разсмотрѣть незнакомца; но, въ своемъ стремленіи, онъ такъ неосторожно дунулъ на свѣчу, что она погасла. Слабый свѣтъ блѣдныхъ лучей луны, проникавшихъ сквозь узкое окно, позволялъ ему, хотя не ясно, видѣть передъ собою фигуру старика. Онѣ сошелъ съ лѣстницы вслѣдъ за нимъ, и повернулъ къ дверямъ; но когда пришелъ туда, незнакомецъ уже исчезъ. Дверь была плотно заперта; другаго выхода въ домѣ не было; а существо живое или мертвое, скрылось. Онъ отперъ дверь и посмотрѣлъ въ поле. Ночь была лунная, такъ-что онъ могъ различать предметы на довольно-большомъ разстояніи. Ему показалось, что незнакомецъ шелъ по дорожкѣ, которая вела отъ дверей дома. Онъ не ошибся; однако, какимъ способомъ могъ онъ выйдти изъ дому? Но онъ не сталъ думать, а продолжалъ идти. Старикъ шелъ смѣлыми шагами, не глядя по сторонамъ, и шаги его раздавались по твердой землѣ. Онъ прошелъ черезъ яблонный садъ который былъ разведенъ около дома, и продолжалъ держаться той же дорожки. Эта дорожка вела къ колодцу, вырытому въ небольшой пещерѣ, и который снабжалъ водою всю мызу. У самаго колодца Дольфъ вдругъ потерялъ его изъ вида. Онъ протеръ глаза, и посмотрѣлъ опять, по незнакомца не было. Онъ подошелъ ближе къ колодцу, но и тамъ не нашелъ его. Мѣсто, гдѣ онъ находился, было открытое; нигдѣ ни кусточка, подъ которымъ можно было-бы спрятаться. Онъ посмотрѣлъ въ самый колодецъ; но въ немъ ничего не было видно -- одно только небо отражалось на спокойной поверхности воды. Проведя нѣсколько времени въ напрасныхъ поискахъ таинственнаго вожатаго, Дольфъ воротился домой, полонъ страха и удивленія. Замкнувъ дверь и заложивъ ее желѣзнымъ болтомъ, онъ ощупью добрался до кровати, и долго не могъ заснуть.
   Всю ночь ему снились страшные и безпокойные сны. Ему казалось, что онъ шелъ за старикомъ по берегу большой рѣки; что они пришли къ кораблю, который собирался въ путь; что проводникъ свелъ его на палубу, и оставивъ его тамъ, исчезъ. Онъ очень-хорошо припоминалъ себѣ фигуру капитана корабля, который былъ малаго роста, смуглъ, съ черными курчавыми волосами, кривъ на одинъ глазъ и хромъ на одну ногу; все же прочее въ его снѣ было чрезвычайно-запутанно. То онъ плылъ по морю; то стоялъ на берегу; то находился среди бурь и вѣтровъ; то спокойно расхаживалъ по неизвѣстнымъ улицамъ. Фигура старика страннымъ образомъ примѣшивалась ко всѣмъ другимъ спамъ. Наконецъ онъ видѣлъ себя на возвратномъ пути домой, и съ огромнымъ мѣшкомъ денегъ.
   Когда онъ проснулся, утренняя заря тянулась сѣроватою полосою по горизонту, а пѣтухи громко кричали на сосѣднихъ мызахъ. Онъ всталъ измученный и утомленный болѣе чѣмъ когда-нибудь. Все, что онъ видѣлъ во-снѣ и на-яву, чрезвычайно смущало его; онъ уже началъ сомнѣваться въ здравости своего разсудка, и старался узнать, не было ли все случившееся пустымъ бредомъ горячки. Въ такомъ состояніи духа онъ не хотѣлъ идти въ домъ доктора, опасаясь новыхъ разспросовъ отъ самого-его и домочадцевъ. Позавтракавъ остатками отъ ужина, онъ вышелъ въ поле, чтобъ подумать на свободѣ о всемъ случившемся. Погрузясь въ мечты, онъ бродилъ по полю и незамѣтно приблизился къ городу; давно уже было утро, когда онъ былъ выведенъ изъ своей задумчивости сильнымъ шумомъ. Онъ очутился на берегу моря, въ толпѣ народа, стремившагося къ гавани, гдѣ былъ корабль, готовый отправиться въ путь. Побуждаемый напоромъ толпы, онъ незамѣтно шелъ впередъ, и вскорѣ увидѣлъ, что судно было шлюпъ, отправлявшійся въ Албанію. Много было прощанья и цалованья; много слезъ протекло у старухъ и дѣтей; много корзинъ съ хлѣбомъ, пирогами и провизіею всякаго рода, было поставлено на корабль, не говоря уже о большихъ кускахъ мяса, привѣшенныхъ на кормѣ: а все это новому, что путешествіе въ Албанію, въ это время, было весьма-важнымъ дѣломъ. Начальникъ корабля бѣгалъ туда-и-сюда, раздавая множество приказаній, которыя, впрочемъ, не слишкомъ-точно исполнялись, потому-что всѣ матросы были заняты, каждый своимъ дѣломъ; кто закуривалъ трубку, кто натачивалъ ножъ.
   Наружность начальника корабля обратила на себя вниманіе Дольфа. Онъ былъ, какъ уже выше сказано, маленькаго роста, очень-смуглъ, съ черными курчавыми волосами, кривъ на одинъ глазъ и хромъ на одну ногу, словомъ: тотъ самый капитанъ корабля, котораго онъ видѣлъ во снѣ! Пораженный этимъ сходствомъ, онъ сталъ ближе всматриваться, и еще болѣе припомнилъ себѣ свой сонъ. Видъ корабля, рѣки и, наконецъ, множество другихъ предметовъ, совершенно согласовались съ его сномъ, неясно, впрочемъ, сохранившимся въ его памяти.
   Онъ стоялъ погрузясь въ размышленіе о всѣхъ этихъ обстоятельствахъ, какъ-вдругъ послышался голосъ капитана, который кричалъ ему по-голландски: "Переходите скорѣе на корабль, молодой человѣкъ; не-то мы васъ оставимъ на берегу!" Онъ пробудился какъ-бы отъ сна, услышавъ эти слова. Отвязанный корабль выходилъ уже изъ гавани. Повинуясь какой-то непреодолимой силѣ, Дольфъ прыгнулъ на палубу, и въ слѣдующую за тѣмъ минуту шлюпъ удалился отъ берега, гонимый вѣтромъ и теченіемъ. Всѣ мысли и чувства Дольфа были въ страшномъ безпорядкѣ. Все случившееся съ нимъ производило на него столь-сильное впечатлѣніе, что онъ былъ почти увѣренъ, что между настоящимъ его положеніемъ и сномъ была какая-то связь. Ему казалось, что онъ находился подъ вліяніемъ чего-то сверхъ-естественнаго. Онъ старался успокоить себя своимъ старымъ, любимымъ правиломъ: "что тѣмъ или другимъ образомъ, все должно обратиться къ лучшему". Мысль о гнѣвѣ доктора, который легко могла возбудить его самовольная отлучка, мелькала по-временамъ въ его головѣ; но эта мысль мало безпокоила его. Потомъ онъ думалъ о печали, которую его странное отсутствіе причинитъ матери, и эта мысль сокрушала его. Онъ даже хотѣлъ просить, чтобъ его высадили на берегъ; но при такомъ вѣтрѣ и теченіи, просьба его была бы напрасна. Мало-помалу страсть къ приключеніямъ и къ новизнѣ закипѣла въ его груди. Брошенный, такъ-сказать, среди незнакомаго ему міра, онъ находился теперь на прямомъ пути къ странѣ чудесъ, которую омываетъ величественный Гудсонъ, и которая скрывалась отъ него до-сихъ-поръ позади тѣхъ синеватыхъ горъ, на которыя онъ привыкъ смотрѣть, какъ на крайній предѣлъ вселенной. Онъ стоялъ, теряясь въ вихрѣ мечтаній. Паруса между тѣмъ раздувались подъ вѣтромъ; берега, казалось, бѣжали; и когда онъ очнулся, шлюпъ уже оставилъ далеко за собою Снейкинг-Девль и Іонкерзъ; а высокія трубы домовъ города Мангаттоса скрылись изъ вида.
   Я уже говорилъ, что путешествіе по Гудсону считалось въ это время важнымъ предпріятіемъ; дѣйствительно, къ нему столько же было приготовленій, какъ нынѣ къ путешествію въ Европу. Корабли обыкновенно находились по нѣскольку дней въ пути: осторожные мореходы снимали паруса, какъ-скоро начиналъ дуть холодный вѣтеръ; а на ночь непремѣнно бросали якорь. Они останавливались также и для того, чтобъ послать на берегъ шлюпку за молокомъ къ чаю, безъ котораго почтенные престарѣлые пассажиры женскаго пола не могли существовать. Далѣе на пути предстояло еще Таппаанское-Озеро и опасный проѣздъ между горъ. Короче, всякій благоразумный голландскій бюргеръ говорилъ о такомъ путешествіи за нѣсколько мѣсяцевъ, даже за нѣсколько лѣтъ впередъ, и прежде-чѣмъ пускался въ путь, приводилъ всѣ свои дѣла въ порядокъ, писалъ духовную и заказывалъ заздравныя молитвы во всѣхъ голландскихъ киркахъ.
   Дольфъ съ удовольствіемъ смотрѣлъ на продолжительность путешествія, потому-что такимъ образомъ ему представлялась возможность обдумать все, что ему будетъ нужно сдѣлать по пріѣздѣ въ Албанію. Правда, что кривоглазый и хромой капитанъ напоминалъ ему по-временамъ о его странномъ снѣ, и приводилъ его на нѣсколько минутъ. въ страшное замѣшательство; но жизнь его представляла, съ нѣкотораго времени, такое странное сплетеніе дѣйствительнаго съ идеальнымъ, а дни и ночи такъ перемѣшались между собою, что онъ уже ничему болѣе не вѣрилъ, и рѣшился, наконецъ, наслаждаться своею настоящею жизнью, не думая о будущемъ.
   На второй день путешествія, они достигли гористой страны. Наступилъ вечеръ послѣ знойнаго дня, когда они въѣхали въ пространство рѣки, между высокихъ горъ. Все въ природѣ находилось въ томъ безмятежномъ покоѣ, который составляетъ исключительную принадлежность жаркаго лѣтняго дня. Стукъ падающей доски, ударъ весла о палубу, все повторялось горнымъ эхомъ и раздавалось по берегу; случалось ли капитану отдать слишкомъ-громко свое приказаніе -- тысячи невидимыхъ языковъ повторяли его съ вершинѣ утесовъ.
   Дольфъ смотрѣлъ въ нѣмомъ восторгѣ на все окружавшее его великолѣпіе природы. Налѣво -- Дундербергъ {Гора.} воздымалъ свои вершины, пропасти и лѣса въ безпредѣльное пространство. Направо -- смѣло выдвигался впередъ Антопіевъ-Носъ, надъ которымъ парилъ одинокій орелъ. Вдали горы смѣнялись горами и, наконецъ, какъ-бы сплетясь руками, сжимали въ своихъ тѣсныхъ объятіяхъ могучую рѣку. Потомъ взоръ отдыхалъ то на просторныхъ зеленыхъ лужайкахъ, тамъ-и-сямъ разбросанныхъ между пропастей, то на вершинахъ высокихъ деревъ, колеблющихся на краю утесовъ и на ихъ листьяхъ, черезъ которые сквозилъ золотой блескъ солнца.
   Среди своего восторга, Дольфъ вдругъ замѣтилъ надъ западными вершинами сплошную массу блестящихъ бѣлоснѣжныхъ облаковъ. За этою массою слѣдовала другая, потомъ третья и т. д.; толкая одна другую, онѣ неслись по ярко-голубому небу, ослѣпляя взоръ своею бѣлизною, какъ-вдругъ далеко за горами послышались слабые удары грома. Зеркальная поверхность рѣки, столь недавно еще отражавшая великолѣпныя картины неба и земли, теперь темнѣла и рябилась при прикосновеніи къ ней вѣтерка. Морскія птицы кружились и кричали, отъискивая свои гнѣзда на верхушкахъ сухихъ деревъ; вороны скрывались съ крикомъ въ разсѣлинахъ скалъ; казалось, вся природа ожидала приближенія грозы.
   Громадныя тучи катились черезъ горныя вершины; верхніе края ихъ все-еще были бѣлы и блестящи, но нижніе были черны какъ смоль. Дождь падалъ крупными каплями; вѣтеръ становился холоднѣе и подымалъ высокія волны. Наконецъ, горныя вершины, казалось, вдругъ разорвали густую массу тучь, и цѣлый потокъ дождя съ шумомъ полился на землю. Блестящая молнія то прыгала съ тучи на тучу, то струилась по скаламъ, раскалывая и разрывая стволы крѣпкихъ деревъ. Громъ разразился съ страшнымъ трескомъ; эхо повторяло удары его на горахъ; а раскаты слышались надъ Дундербергомъ и въ горныхъ проходахъ; каждая возвышенность производила отдѣльное эхо и, наконецъ, сѣдой Буль-Гиль отражалъ эхо всей бури.
   Туманъ, подвижныя тучи и проливной дождь скрывали отъ глазъ всю природу. Повсюду царствовалъ страшный мракъ, по-временамъ прерываемый струями молніи, отражавшейся въ капляхъ дождя. Никогда еще Дольфъ не видалъ подобной борьбы стихіи; казалось, что буря привела въ дѣйствіе всю небесную артиллерію, стараясь прорвать себѣ путь сквозь горныя вершины.
   Усиливающійся вѣтеръ пригналъ корабль къ тому мѣсту, гдѣ рѣка вдругъ дѣлаетъ поворотъ, единственный на продолженіи всего ея величественнаго теченія. Въ то самое время, когда корабль заворачивалъ, сильный порывъ вѣтра, стремясь по горной ложбинѣ, крутя и ломая встрѣчныя деревья, вмигъ взволновалъ и вспѣнилъ рѣку. Капитанъ, видя опасность, приказалъ опустить паруса. Но, прежде-чѣмъ приказаніе его было исполнено, вѣтеръ ударилъ въ корабль, и опрокинулъ его на бокъ. Все пришло въ страхъ и смятеніе. Лопанье парусовъ, свистъ и шумъ вѣтра, крикъ капитана и экипажа, вопли пассажировъ -- все мѣшалось съ грохотомъ и трескомъ грома. Посреди всеобщаго шума корабль опять выпрямился; но въ это самое время главный парусъ перевернулся въ противную сторону, мачта упала на палубу, и Дольфъ, безпечно смотрѣвшій на тучи, въ ту же минуту очутился въ рѣкѣ.
   Въ эту минуту, первый разъ въ жизни, одно изъ его маловажныхъ знаніи принесло ему пользу. Часы досуга, проведенные имъ въ волнахъ Гудсона, сдѣлали изъ него искуснаго пловца; однако, несмотря на всю его силу и ловкость, онъ съ большимъ трудомъ достигъ берега. Матросы, запятые своею собственною опасностью, не замѣтили, какъ онъ исчезъ съ палубы. Шлюпъ плылъ съ удивительною быстротою и съ большимъ трудомъ проѣхалъ мимо долгаго мыса, на западномъ берегу, рѣки, которая, сдѣлавъ здѣсь новый поворотъ, скрыла корабль отъ глазъ Дольфа.
   Послѣ многихъ усилій, наконецъ, онъ вышелъ на западный берегъ рѣки, вскарабкался на скалы, и отъ изнеможенія упалъ у корня дерева. Гроза мало-по-малу утихала. Тучи собирались на востокѣ, и лежали въ косматыхъ массахъ, позолоченныхъ розоватымъ свѣтомъ послѣднихъ лучей солнца. На ихъ черныхъ краяхъ можно было еще замѣтить сверканье отдаленной молніи; а по-временамъ слышались слабые удары грома. Дольфъ всталъ и началъ искать по берегу какой-нибудь тропинки; но все было дико и пусто. Скалы громоздились на скалы; повсюду были разбросаны расколотые стволы деревъ, сокрушенныхъ временемъ и вѣтромъ. Скалы были опутаны вѣтьвями дикаго винограда и плюща, такъ плотно между-собою переплетенными, что составляли непроходимую преграду на пути. При малѣйшемъ движеніи, на Дольфя падалъ цѣлый потокъ воды съ листьевъ деревъ, смоченныхъ дождемъ. Онъ пытался взлѣзть на одинъ изъ этихъ, почти перпендикулярныхъ утёсовъ, но, несмотря на всю свою силу и ловкость, увидѣлъ въ этой попыткѣ геркулесовское предпріятіе. Часто поддерживался онъ одними только обломанными кусками скалъ; а но-временамъ, у цѣлясь за корни и сучья дерева, висѣлъ почти на воздухѣ. Дикій голубь съ шумомъ разсѣкалъ воздухъ своимъ полётомъ; орелъ пронзительно кричалъ съ вершины нависшаго утеса. Карабкаясь такимъ-образомъ, онъ готовъ былъ уже ухватиться за встрѣчный кустъ, надѣясь съ этою помощью скорѣе влѣзть поверхъ, какъ-вдругъ увидѣлъ змѣю, которая, извиваясь какъ молнія, выползла изъ-подъ самой его руки. Змѣя тотчасъ же пришла въ оборонительное положеніе: свернулась въ клубокъ, подняла свою сплюснутую голову, раскрыла пасть, быстро поводя тонкимъ жаломъ. Сердце Дольфа сжалось отъ страха; онъ едва не выпустилъ изъ рукъ своей опоры, и не свалился въ пропасть. Но змѣя оставалась въ оборонительномъ положеніи недолго: она только покорилась инстинктивному побужденію; когда же увидѣла, что нападенія не было, то уползла назадъ въ свою скалу. Взоръ Дольфа слѣдовалъ за нею съ безпокойствомъ, и вскорѣ открылъ, что по близости находилось цѣлое гнѣздо змѣй, которыя лежали свернувшись въ клубокъ, ползали и шипѣли въ одной изъ разсѣлинъ. Онъ поспѣшно сталъ удаляться, желая избѣгнуть столь страшнаго сосѣдства. Воображеніе его наполнилось теперь новымъ ужасомъ: онъ видѣлъ змѣю въ каждомъ вьющемся растеніи, и слышалъ шумъ хвоста гремучей змѣи въ шелестѣ каждаго листа.
   Ему удалось, наконецъ, взобраться на вершину утеса; но она вся была покрыта густымъ лѣсомъ. Выглядывая повременимъ между дерьевъ, онъ видѣлъ, что весь берегъ состоялъ изъ крутыхъ скалъ, которыя поднимались однѣ надъ другими; а позади всего высились горы.
   Нигдѣ не встрѣчалось слѣдовъ земледѣлія; нигдѣ не вился дымокъ -- признакъ жилаго мѣста. Все было дико и пусто. Стоя на краю утеса, поднимавшагося надъ глубокимъ оврагомъ, опушеннымъ лѣсомъ, онъ нечаянно отдѣлилъ ногою большой обломокъ скалы, который, съ шумомъ прорвавшись сквозь вершины деревъ, упалъ на дно оврага. Громкій гулъ, или, лучше сказать, вой послышался изъ глубины. Вслѣдъ за тѣмъ раздался выстрѣлъ изъ ружья. Пуля засвистѣла надъ его головою, и, пробивая сучья и листья, глубоко засѣла въ стволѣ дерева. Дольфъ не сталъ дожидаться повторенія выстрѣла и поспѣшно удалился, опасаясь каждую минуту увидѣть преслѣдующаго врага. Безпрепятственно достигъ онъ, однако, до берега, и рѣшился болѣе не пускаться въ страну, наполненную столь многими опасностями.
   Промокнувъ до костей и упавъ духомъ, онъ сѣлъ на мокрый камень. Что было дѣлать? гдѣ найдти убѣжище? Время сна приближалось; птицы летѣли въ гнѣзда; летучія мыши начинали показываться, а ночной соколъ, кружась высоко въ воздухѣ, крикомъ своимъ, казалось, хотѣлъ вызвать на небо звѣзды. Ночь постепенно темнѣла, все покрывая своимъ мракомъ, и хотя еще былъ только конецъ лѣта, но уже вѣтеръ, пройдя по рѣкѣ и по лѣсамъ, смоченнымъ дождемъ, былъ рѣзко-холоденъ, особенно для человѣка, почти утопленника.
   Между-тѣмъ-какъ Дольфъ сидѣлъ въ этомъ несчастномъ положеніи, вдругъ увидѣлъ онъ огонёкъ, свѣтившійся между деревьевъ, неподалеку отъ берега, и въ томъ именно мѣстѣ, гдѣ рѣка обрисовала глубокую бухту. Это подало ему надежду, что вблизи находится человѣческое жилище, гдѣ ему можно будетъ утолить голодъ и найдти убѣжище на ночь, что въ его настоящемъ положеніи было весьма-важно. Съ большимъ трудомъ добрался онъ до того мѣста, гдѣ былъ видѣнъ свѣтъ; нужно было пробираться по узкимъ краямъ скалъ, рискуя на каждомъ шагу споткнуться о стволъ сломаннаго дерева, и упасть въ рѣку. Наконецъ онъ достигъ вершины скалы, нависшей надъ небольшою долиною, откуда былъ видѣнъ свѣтъ. Свѣтъ этотъ происходилъ отъ огня, разложеннаго при корнѣ большаго дерева, росшаго посреди зеленой лужайки, или, лучше сказать, посреди поросшаго травою куска Земли. Огонь бросалъ красноватый свѣтъ на сѣрые утесы и на растущія на нихъ деревья, оставляя мѣстами промежутки тѣни, которые казались входами во множество пещеръ. Неподалеку журчалъ ручеекъ, отражая въ себѣ дрожащее пламя. Двѣ фигуры ходили около огня; а нѣсколько другихъ сидѣло, поджавъ ноги, вокругъ него. Такъ-какъ эти фигуры находились между Дольфомъ и свѣтомъ, то оставались въ совершенномъ мракѣ. Случилось, однако, такъ, что одни изъ нихъ перешли на противоположную сторону, и Дольфъ, къ крайнему своему изумленію, увидѣлъ, что это былъ Индіецъ. Яркій свѣтъ огня падалъ прямо на его расписанное лицо и серебряныя украшенія. Онъ сталъ ближе вглядываться и замѣтилъ нѣсколько ружей, прислоненныхъ къ деревьямъ, а на землѣ -- мертвое тѣло.
   Дольфъ думалъ, что положеніе его будетъ теперь хуже прежняго: здѣсь былъ тотъ врагъ, который выстрѣлилъ въ него изъ долины. Онъ сталъ-было пытаться уйдти оттуда потихоньку, не желая ввѣрять себя этимъ полу-людямъ, въ столь дикомъ и пустынномъ мѣстѣ; но было поздно: Индіецъ, съ свойственнымъ его племени орлинымъ взглядомъ, вмигъ замѣтилъ его на скалѣ между кустовъ, схватилъ одно изъ ружей; еще одна минута -- и пуля вылечила бы Дольфа отъ безумной страсти къ приключеніямъ. Громко крикнулъ онъ индійское дружелюбное привѣтствіе, и все собраніе вскочило на-ноги; на привѣтствіе послѣдовалъ отвѣтъ, а вмѣстѣ съ нимъ приглашеніе, занять мѣсто со всѣми прочими у огня.
   Подойдя близко, онъ увидѣлъ, къ немалому утѣшенію, что собраніе состояло не изъ однихъ только Индійцевъ, но что въ немъ были и бѣлые. На большомъ пнѣ, передъ огнемъ, сидѣлъ, по-видимому, глава собранія. То былъ плотный, широкоплечій мужчина, уже пожилыхъ лѣтъ, но еще здоровый и бодрый. Цвѣтъ лица его былъ почти какъ у Индійцевъ; черты грубыя, но открытыя; носъ орлиный, а ротъ какъ у большой дворовой собаки. Верхняя часть его лица была закрыта шляпою, украшенною бѣличьимъ хвостомъ. Голова была покрыта сѣдыми волосами. На немъ былъ надѣтъ охотничій кафтанъ, индійскіе штиблеты, и изъ звѣриной шкуры исподница; а за широкимъ кожанымъ поясомъ былъ заткнутъ томагукъ. Когда Дольфъ ясно разсмотрѣлъ фигуру и черты лица этого человѣка, то былъ пораженъ его сходствомъ съ старикомъ, котораго видѣлъ въ Заколдованномъ-Домѣ. Но человѣкъ, который теперь стоялъ передъ нимъ, былъ не тѣхъ лѣтъ, и иначе одѣтъ; также лицо его было не такъ угрюмо, какъ у того, и въ чемъ заключалось ихъ сходство, трудно было бы рѣшить; но что сходство было, въ этомъ нисколько нельзя было сомнѣваться. Дольфъ подошелъ къ нему съ нѣкоторою робостью; по его радушный и открытый пріемъ ободрилъ его. Онъ еще болѣе успокоился, когда, окинувъ вокругъ себя глазами, увидѣлъ, что мертвое тѣло, причинившее ему такой испугъ, было тѣло убитой лани; наконецъ удовольствію его не было предѣловъ, когда онъ, почувствовавъ пріятный запахъ, распространявшійся изъ котла, привѣшеннаго на крючковатой палкѣ надъ огнемъ, смекнулъ, что часть добычи варилась для ужина.
   Онъ теперь ясно видѣлъ, что находился въ кругу охотниковъ, которые были большею частью изъ поселенцевъ. Охотникъ всегда гостепріименъ; а встрѣча въ пустынѣ легко дѣлаетъ людей сообщительными и уничтожаетъ всякое съ ихъ стороны принужденіе. Глава собранія налилъ въ стаканъ подкрѣпляющаго напитка, и подалъ его Дольфу съ веселымъ лицомъ, прося погрѣться, и, въ то же время, приказалъ одному изъ своихъ слугъ принести для гостя платье изъ лодки, которая была привязана по близости, въ небольшой бухтѣ; а его мокрую одежду велѣлъ между-тѣмъ просушить передъ огнемъ. Дольфъ вскорѣ узналъ, что выстрѣлъ, который чуть не отправилъ его на тотъ свѣтъ, былъ сдѣланъ изъ средины собранія. Обломокъ скалы едва не раздавилъ одного изъ присутствовавшихъ; въ-слѣдствіе чего старикъ-охотникъ, въ широкой шляпѣ съ бѣличьимъ хвостомъ, выстрѣлилъ въ то мѣсто, гдѣ шевелились кусты, полагая, что тамъ былъ какой-нибудь звѣрь. Онъ хохоталъ отъ души, узнавъ свою ошибку.-- "Повѣрь мнѣ, любезный", говорилъ онъ:-- "еслибъ я хоть сколько-нибудь могъ тебя видѣть, ты отправился бы вслѣдъ за своимъ обломкомъ. Никто не можетъ сказать, чтобъ Антоній ван-дер-Гейденъ когда-нибудь не попалъ въ цѣль!" Эти послѣднія слова послужили Дольфу ключомъ для его любопытства; еще нѣсколько вопросовъ, и онъ совершенно познакомился съ родомъ жизни и занятій охотника, передъ которымъ онъ стоялъ, и его товарищей, странствовавшихъ съ нимъ по лѣсамъ. Этотъ предводитель, въ широкой шляпѣ и охотничьемъ нарядѣ, былъ никто другой, какъ Гиръ Антоній ван-дер-Гейденъ, о которомъ Дольфу столько разъ случалось слышать. Дѣйствительно, онъ былъ героемъ многихъ разсказовъ; его смѣлый характеръ и странныя привычки возбуждали удивленіе смирныхъ Голландцевъ, его сосѣдей. Такъ-какъ онъ имѣлъ хорошее состояніе, получивъ отъ отца въ наслѣдство большое пространство необработанной земли и цѣлыя бочки денегъ, то могъ удовлетворять всѣмъ своимъ прихотямъ безъ всякаго ограниченія. Вмѣсто-того, чтобы жить покойно дома, ѣсть и пить въ положенное время, курить съ наслажденіемъ трубку на скамьѣ передъ дверьми своего жилища и потомъ ложиться на-ночь въ постель, онъ искалъ удовольствій въ опасныхъ предпріятіяхъ, и былъ совершенно-счастливъ, когда охотился въ пустыняхъ, могъ спать подъ деревомъ или подъ навѣсомъ изъ древесной коры, или -- когда разъѣзжалъ по озеру, по рѣкѣ, ловя рыбу, стрѣляя птицъ, и живя Богъ-знаетъ какъ.
   Онъ очень любилъ Индійцевъ и ихъ родъ жизни, въ которомъ находилъ удовольствіе. Когда онъ бывалъ дома, толпы Индійцевъ, его нахлѣбниковъ, бродили около его дома, спали, какъ собаки, свернувшись на солнцѣ, приготовляли охотничьи и рыболовные снаряды для новыхъ предпріятій, или стрѣляли въ цѣль изъ лука.
   Надъ этимъ кочевымъ народомъ Гиръ-Антоній имѣлъ такую же полную власть, какую имѣетъ охотникъ надъ своими собаками, несмотря на то, что эти люди причиняли много зла осѣдлымъ жителямъ въ его сосѣдствѣ. Такъ-какъ онъ былъ богатый человѣкъ, то никто не смѣлъ мѣшать его прихотямъ; а открытый и веселый его характеръ пріобрѣлъ ему всеобщую популярность. Идя по улицѣ, онъ всегда напѣвалъ какую-нибудь голландскую пѣсенку; кланялся каждому за версту, и, входя въ домъ, фамильярно хлопалъ по спинѣ добраго хозяина, жалъ ему руку до слёзъ, цаловалъ его жену и дѣтей передъ его глазами; короче -- въ немъ не было ни гордости, ни злобы.
   Кромѣ нахлѣбниковъ-Индінцевъ, у него было трое или четверо пріятелей между бѣлыми, которые смотрѣли на него какъ на патрона и пользовались правомъ посѣщать его кухню, а изрѣдка -- позволеніемъ сопровождать его на охоту. Съ такого-то рода спутниками онъ и теперь крейсировалъ вдоль береговъ Гудсона, въ индійской баркѣ, которую держалъ для своей забавы. Съ нимъ было двое бѣлыхъ, одѣтыхъ нѣсколько въ индійскомъ вкусѣ: въ мокассинахъ {Длинная исподница изъ звѣриной шкуры, которую употребляютъ Индійцы.} и охотничьихъ блузахъ; остальную часть экипажа составляли четыре любимые Индійца. Разъѣзжая по рѣкѣ безъ особенной цѣли, они, наконецъ, въѣхали въ горы, и здѣсь провели два или три дня, охотясь за Ланями, которыя еще не совсѣмъ перевелись въ этихъ мѣстахъ.
   -- "Счастье твое, молодой человѣкъ" говорилъ Антоній ван-дер-Гейденъ, "что ты свалился съ корабля сегодня, потому-что завтра рано утромъ мы пустились бы въ обратный путь, и ты напрасно искалъ бы въ этихъ горахъ чего-нибудь покушать. Однако, ребята, поворачивайтесь! Посмотримъ, что вы приготовили къ ужину! Довольно котлу кипѣть: желудокъ мой требуетъ пищи, и я увѣренъ, что также и нашъ гость прилежно пріймется работать ножомъ."
   Послѣ этихъ словъ въ маленькомъ станѣ произошло движеніе: одинъ снималъ котелъ съ огня и выливалъ часть кушанья въ деревянную чашку, другой устанавливалъ плоскій обломокъ камня вмѣсто стола, третій тащилъ съ барки всякую посуду. Самъ Гиръ Антоній отправился -- вынуть изъ своего особеннаго шкафа бутылку или двѣ драгоцѣннаго вина: онъ слишкомъ-хорошо зналъ наклонности своихъ почтенныхъ товарищей, и не отдавалъ ключа на сохраненіе никому изъ нихъ.
   Вскорѣ былъ поданъ простой, но сытный ужинъ; онъ состоялъ изъ мяса, только-что вынутаго изъ котла, холоднаго сала, варенаго маиса и домашняго хлѣба. Никогда еще не случалось Дольфу такъ-хорошо поужинать, какъ въ этотъ разъ; когда же онъ залилъ все двумя или тремя глотками вина изъ бутылки Гира Антонія и сталъ чувствовать, какъ пріятная теплота, разливалась по его жиламъ, согрѣвая самое сердце, тогда онъ не промѣнялъ бы своего мѣста даже на мѣсто губернатора.
   Самъ Гиръ развеселился и сдѣлался разговорчивѣе; онъ разсказалъ съ полдюжины длинныхъ исторій, которыя заставили отъ души смѣяться его бѣлыхъ спутниковъ, тогда-какъ Индійцы сохраняли, по обыкновенію, непоколебимую важность.
   -- "Вотъ твоя настоящая жизнь, мой любезный!" говорилъ онъ, трепля по плечу Дольфа: "мужчина не можетъ еще назваться мужчиною, какъ-скоро онъ не привыкъ переносить вѣтровъ и бурь, бродить по лѣсамъ и пустынямъ, спать подъ деревомъ и питаться листьями американской липы!"
   Потомъ онъ спѣлъ два-три куплета изъ какой-то голландской застольной пѣсни, помахивая въ это время маленькою, толстенькою бутылочкою, между-тѣмъ-какъ его мирмидоны вторили ему хоромъ, а эхо повторяло слова его въ лѣсахъ.
   Но, несмотря на всю свою веселость, Гиръ Антоній не терялъ изъ вида осторожности. Хотя онъ смѣло протягивалъ бутылку Дольфу, однако спутникамъ своимъ всегда старался наливать вино самъ, зная какой это былъ народъ; Индійцамъ же давалъ умѣренныя порціи. По окончаніи ужина, Индійцы, выпивъ водки и выкуривъ трубки, завернулись въ свои покрывала, растянулись по землѣ, ногами къ огню и вскорѣ заснули, подобно сворѣ усталыхъ собакъ. Остальные охотники продолжали разговаривать сидя у огня, распространявшаго пріятный свѣтъ и благотворную теплоту, посреди мрака, покрывавшаго лѣсъ, и чрезвычайной сырости воздуха. Разговоръ мало-по-малу потерялъ ту веселость, которая оживляла его во время ужина; теперь рѣчь зашла объ охотничьихъ приключеніяхъ и опасностяхъ пустыни; многое изъ разсказаннаго было такъ странно и неправдоподобно, что я не осмѣливаюсь повторять всего, изъ опасенія, чтобы кто-нибудь изъ моихъ читателей не обвинилъ Гира Антонія и его товарищей во лжи. Много легендъ было разсказано о рѣкѣ и о колоніяхъ на ея берегахъ; въ этой отрасли познаній Гиръ Антоній былъ особенно свѣдущъ. Въ то время, какъ этотъ смѣлый охотникъ, развалясь на корнѣ дерева какъ въ креслахъ, разсказывалъ свои странныя исторіи, огонь освѣщалъ повременамъ рѣзкія черты лица его, и Дольфъ вновь приходилъ въ замѣшательство, находя въ немъ сходство съ призракомъ Заколдованнаго-Дома -- сходство неопредѣленное, заключавшееся не въ какой-либо отдѣльной чертѣ, но въ общемъ выраженій лица и въ фигурѣ.
   Несчастіе, случившееся въ тотъ день съ Дольфомъ, опять сдѣлалось предметомъ разговора, и подало поводъ ко многимъ разсказамъ о приключеніяхъ и неудачахъ, случившихся съ разными мореплавателями на этой рѣкѣ, особенно въ первые періоды колоніальной исторіи; большую часть изъ нихъ Гиръ Антоній приписывалъ сверхъестественнымъ причинамъ. Дольфъ изумился, услышавъ это мнѣніе; но старый джентльменъ увѣрилъ его, что всѣми поселенцами по рѣкѣ было признано, что эти горы находились подъ вліяніемъ сверхъестественныхъ и злонамѣренныхъ существъ, которыя за что-то сердились на голландскихъ колонистовъ съ самыхъ первыхъ дней существованія колоніи. Вслѣдствіе чего, они всегда находили особенное удовольствіе изливать свою злобу на голландскихъ мореплавателяхъ, посылая на нихъ бури, вѣтры, противное теченіе и всякаго рода препятствія; такъ-что всякій начальникъ судна, если онъ былъ Голландецъ, долженъ былъ быть чрезвычайно-остороженъ и благоразуменъ въ своихъ дѣйствіяхъ; долженъ былъ бросать якорь, какъ-только начинало смеркаться и опускать паруса, какъ-скоро замѣчалъ надъ вершинами горъ черную тучку; однимъ-словомъ -- брать столько предосторожностей, что ему нерѣдко приходилось оставаться въ дорогѣ невѣроятное время.
   Нѣкоторые утверждали, что эти злонамѣренныя силы были ничто иное, какъ злые духи, которыхъ индійскіе колдуны заклинали, въ первое время существованія колоніи, отмстить за нихъ пришельцамъ, отнявшимъ у нихъ землю. Ихъ вліянію приписывали даже несчастное приключеніе знаменитаго Гендрика Гудсона, который, когда проѣзжалъ по этой рѣкѣ, отъискивая сѣверо-западнаго пути, былъ выброшенъ съ кораблемъ на берегъ, что было дѣломъ тѣхъ же самыхъ колдуновъ, хотѣвшихъ закрыть ему путь въ Китай съ этой стороны.
   Гиръ Антоній замѣтилъ, однако, что всѣ эти происшествія на рѣкѣ и неудачи мореплавателей, большею частью объяснялись старою легендою о кораблѣ-призракѣ, разъѣзжавшемъ около Пойнт-по-Пойнта. Замѣтивъ, что Дольфъ въ первый разъ слышалъ объ этомъ преданіи, Гиръ Антоній посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ, спрашивая, гдѣ онъ жилъ до этого времени, что не знаетъ подробностей столь важнаго случая. Желая какъ-нибудь убить остатокъ вечера, онъ взялся разсказать ему всю исторію и повозможности въ тѣхъ же словахъ, какъ она была написана мингеромъ Селенномъ, поэтомъ Новыхъ-Нидерландовъ. Помѣшавъ огонь, изъ котораго, какъ изъ жерла маленькаго волкана, посыпалось множество искръ, онъ покойно усѣлся между корней своего дерева; потомъ закинувъ голову и закрывъ глаза, какъ-бы приводя что-нибудь на память, онъ разсказалъ слѣдующую легенду.
   

Корабль-призракъ.

   "Въ золотой вѣкъ провинціи Новые-Нидерланды, т.-е. когда она находилась подъ властью Воутера ван-Типллера, по прозванію "Недовѣрчивый", жители города Мангаттоса были испуганы въ одно жаркое утро (это было во время лѣтняго солнцестоянія) страшною бурею, сопровождавшеюся громомъ и молніею. Дождь лилъ ручьями на землю; казалось, удары и раскаты грома раздавались надъ крышами домовъ; молнія сверкала надъ церковью Св. Николая и три раза пыталась ударить въ ея флюгеръ, но напрасно. Новая труба на крышѣ дома Гаррета ван-Горна была расколота сверху до-низу; а Дольфъ Мильдербергеръ упалъ безъ языка съ своей лысой клячи въ то время, какъ уже въѣзжалъ въ городъ. Однимъ-словомъ, это была одна изъ тѣхъ удивительныхъ бурь, которыя только одинъ разъ случаются на памяти того почтеннаго лица, которое извѣстно во всякомъ городѣ подъ названіемъ "старѣйшаго обывателя".
   "Великъ былъ страхъ добрыхъ старушекъ Мангаттоса. Онѣ собирали въ кучу дѣтей своихъ и искали убѣжища въ погребахъ, повѣсивъ предварительно на остріяхъ угловъ своихъ желѣзныхъ кроватей по башмаку, вмѣсто громоваго отвода. Наконецъ буря утихла; слышались только слабые удары грома; заходящее солнце, проглянувъ изъ-за тучь, превратило широкую поверхность залива въ золотое море.
   "Въ это время изъ крѣпости пришла вѣсть, что въ заливѣ появился корабль. Вѣсть эта переходила изъ устъ въ уста, изъ улицы въ улицу, и вскорѣ привела весь городъ въ волненіе. Прибытіе корабля въ портъ было важнымъ событіемъ для жителей въ первые дни существованія колоніи. Съ кораблемъ приходили извѣстія о Старомъ-Свѣтѣ, о ихъ родинѣ, отъ которой они совершенно были отдѣлены; на этомъ же кораблѣ привозились для нихъ предметы роскоши и даже жизненные припасы. У доброй фрау не было ни новаго чепца, ни новаго платья до прихода корабля; ремесленникъ ждалъ съ нимъ своихъ инструментовъ; бургмейстеръ -- трубокъ и голландскаго табака; школьникъ -- кеглей и волчковъ; а землевладѣлецъ -- кирпичей для постройки новаго дома. Такимъ-образомъ богатый и бѣдный, большой и малый, всѣ ждали прибытія корабля. Это великое событіе повторялось въ Новомъ-Амстердамѣ каждый годъ; и съ начала года до конца корабль былъ постояннымъ предметомъ разговора.
   "Когда вѣсть о приходѣ корабля пришла изъ крѣпости, весь народъ собрался на баттареѣ и искалъ глазами желаннаго зрѣлища. Такъ какъ время обыкновеннаго его прихода еще не наступило, то эта новость сдѣлалась предметомъ многихъ толковъ. Народъ собирался въ кучки на баттареѣ. То тамъ, то сямъ, появлялся бургмейстсръ, который, принявъ важный видъ, протяжно сообщалъ свое мнѣніе довѣрчивой толпѣ старухъ и мальчишекъ. Въ другомъ мѣстѣ, собравшись въ кружокъ, стояло нѣсколько дряхлыхъ стариковъ, которые когда-то были моряками и рыболовами, а теперь пользовались большимъ авторитетомъ въ подобныхъ случаяхъ. Мнѣнія ихъ были различны, а потому и были причиною многихъ споровъ, возникавшихъ между ихъ многочисленными приверженцами. Но человѣкъ, на котораго толпа глядѣла съ наибольшимъ уваженіемъ, и котораго она слѣдила и караулила, былъ Гансъ ван-Пельтъ, старый морякъ въ отставкѣ и морской оракулъ города. Осмотрѣвъ корабль въ старый, покрытый засмоленнымъ холстомъ, телескопъ, онъ запѣлъ про-себя какую-то голландскую пѣсню и не сказалъ ни слова. Но и одно слово Ганса ван-Пельта всегда имѣло болѣе вѣса у людей, чѣмъ цѣлая рѣчь кого-нибудь другаго.
   "Между-тѣмъ корабль можно уже было разглядѣть и простымъ глазомъ, это было круглобокое судно, голландской постройки, съ высокимъ носомъ и такою же кормою и съ голландскимъ флагомъ. Вечернее солнце позлащало его раздувавшіеся паруса. Часовой, возвѣстившій о его прибытіи, говорилъ, что онъ замѣтилъ его тогда, когда оно уже было посреди залива, и что оно такъ неожиданно представилось его глазамъ, какъ-бы упавъ изъ разверзшейся громовой тучи. Окружавшіе Ганса ван-Пельта смотрѣли ему въ глаза, желая узнать, что онъ скажетъ на это донесеніе. Гансъ ван-Пельтъ стиснулъ еще крѣпче губы, и не отвѣчалъ ни слова; въ-слѣдствіе чего одни покачали головами, а другіе пожали плечами.
   "Судно было нѣсколько разъ окликаемо, но не давало отвѣта, прошло наконецъ мимо крѣпости и остановилось посреди Гудсона. Въ крѣпость притащили пушку, которую самъ Гансъ ван-Пельтъ долженъ былъ зарядить, и потомъ выстрѣлить, потому-что никто въ гарнизонѣ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія объ артиллеріи. Ядро пробило насквозь корабль и потомъ покатилось по водѣ; но на палубѣ никто не обратилъ на это вниманія! Страннѣе всего было то, что паруса были всѣ подняты и онъ плылъ прямо противъ вѣтра и теченія, которое въ это время было внизъ рѣки. Послѣ этого Гансъ ван-Пельтъ, бывшій также смотрителемъ гавани, приказалъ приготовить свою лодку и отправился по направленію къ кораблю. Онъ плылъ въ-продолженіе двухъ или трехъ часовъ, и возвратился безъ успѣха. Нѣсколько разъ подъѣзжалъ онъ къ нему на разстояніе ста или двухсотъ шаговъ, по корабль исчезалъ въ одно мгновеніе ока, и являлся на разстояніи полумили или мили впереди. Нѣкоторые увѣряли, что это происходило оттого, будто гребцы, страдая одышкою, часто останавливались, чтобъ перевести дыханіе или поплевать себѣ на руки; но это, кажется, была пустая клевета. Однако Гансъ ван-Пельтъ довольно-близко подъѣзжалъ къ нему, и различилъ его экипажъ: всѣ матросы были одѣты по голландской формѣ, а офицеры въ полукафтаньяхъ и въ высокихъ шляпахъ съ перьями; никто не говорилъ ни слова; всѣ стояли какъ неподвижныя статуи, и корабль, казалось, былъ пущенъ на произволъ. Онъ быстро стремился внизъ по рѣкѣ, становился все меньше и меньше и, наконецъ, исчезъ изъ вида, подобно тому, какъ исчезаетъ бѣлое облачко на лѣтнемъ небѣ.
   "Появленіе корабля повергло губернатора въ такое замѣшательство, какого ему еще никогда не случалось испытать во все время его управленія краемъ. Дорожившіе безопасностью возникающей колоніи считали корабль за непріятельское судно, посланное для завладѣнія колоніею. Губернаторъ созвалъ совѣтъ, прося его мнѣнія. Покойно развалясь на приличномъ его званію креслѣ, онъ курилъ изъ длиннаго жасминнаго чубука, и слушалъ мнѣнія своихъ совѣтниковъ о предметѣ, совершенно имъ незнакомомъ. Но несмотря на всѣ толки и предположенія старѣйшихъ и умнѣйшихъ головъ, губернаторъ остался при томъ же недоумѣніи...
   "Гонцы были разсылаемы по разнымъ направленіямъ къ рѣкѣ, но возвращались ни съ чѣмъ: корабль нигдѣ не приставалъ. Дни проходили за днями, недѣли за недѣлями, а корабль не возвращался назадъ. Такъ-какъ члены совѣта губернатора заботились между-тѣмъ собирать о немъ свѣдѣнія, то въ нихъ не было недостатка. Капитаны кораблей рѣдко пріѣзжали безъ какого-нибудь извѣстія о странномъ кораблѣ, съ которымъ имъ случилось встрѣтиться въ томъ или другомъ мѣстѣ рѣки: то близь Паллисадъ, то за Кротонскимъ-Мысомъ, то, наконецъ, при проѣздѣ между горъ; но далѣе этого послѣдняго предѣла его никто не видалъ. Экипажи разныхъ судовъ часто не согласовались между-собою въ показаніи времени и мѣста появленій корабля; но это могло происходить и оттого, что имъ никогда не удавалось ясно разсмотрѣть его положенія. Имъ случалось видѣть его и въ бурную, мрачную ночь, при мерцающемъ свѣтѣ молніи, и на водахъ Таппаанскаго-Озера и на широкой поверхности Гаверстраускаго-Залива. Иногда онъ бывалъ такъ близко отъ нихъ, что они со страхомъ и трепетомъ ожидали его нападенія; но при слѣдующемъ за тѣмъ блескѣ молніи онъ опять находился далеко-далеко отъ нихъ, и опять плылъ противъ вѣтра. Нерѣдко, въ тихую, лунную ночь онъ появлялся подъ высокою стѣною горъ, весь погрузись во мракъ, кромѣ однихъ топселей, освѣщаемыхъ лунными лучами; но когда путешественники подъѣзжали къ этому мѣсту -- никакого корабля не было видно; если же, проѣхавъ нѣсколько саженъ, они смотрѣли назадъ, то онъ опять стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, и опять топсели его бѣлѣлись при лунномъ свѣтѣ! Онъ всегда показывался во время бурной погоды, или немного прежде этого времени, или немного спустя такъ-что сдѣлался извѣстенъ всѣмъ мореходамъ, проѣзжавшимъ по Гудсону, подъ именемъ корабля "Бури".
   "Всѣ такого рода слухи смущали губернатора и его совѣтниковъ болѣе, чѣмъ кдгда-либо. Для меня было бы безконечнымъ трудомъ повторять всѣ ихъ догадки и мнѣнія по этому предмету. Нѣкоторые изъ совѣтниковъ думали, что это былъ одинъ изъ тѣхъ кораблей, которые разъѣзжали около береговъ Новой-Aнгліи съ цѣлымъ экипажемъ вѣдьмъ и домовыхъ. Старый Гансъ ван-Пельтъ, сдѣлавшій нѣсколько путешествій въ голландскую колонію на Мысѣ-Доброй-Надежды, утверждалъ, что это было то самое судно, которое нѣсколько разъ появлялось въ Тэбльскомъ-Заливѣ, всякій разъ старалось пристать къ берегу и не имѣя въ томъ успѣха, вѣроятно, теперь направило свои поиски въ другія гавани. Многіе же думали, что если это дѣйствительно было сверхъестественное явленіе, то все заставляло думать, что тутъ дѣйствовалъ никто другой, какъ Гендрикъ Гудсонъ, капитанъ Полмѣсяца и его экипажъ. Извѣстно, что отъискивая сѣверо-западный путь въ Китай, онъ проѣзжалъ по этой рѣкѣ, и былъ съ своими спутниками выброшенъ на берегъ. Это послѣднее мнѣніе имѣло мало вѣса у губернатора; но за-то пріобрѣло большую извѣстность внѣ его дома. Въ-самомъ-дѣлѣ, слухи, что Гендрикъ Гудсонъ послѣ смерти своей посѣщалъ съ своимъ экипажемъ Каатскильскія-Горы, давно ходили между народомъ; отчего бы не предположить, что онъ посѣщалъ также и рѣку, на которой разрушилось его предпріятіе. Другія происшествія заняли мысли мудраго Воутера и его совѣта; и корабль "Бури" пересталъ быть предметомъ ихъ разсужденій. Однако преданіе о немъ удержалось въ народѣ во все время голландскаго владычества и пріобрѣло особую силу передъ взятіемъ Новаго-Амстердама, во время завоеванія провинціи Англичанами. Около этого времени корабль "Бури" часто разъѣзжалъ по Таппаанзе, въ окрестностяхъ Вигаука, и даже неподалеку отъ Гобокена; и появленіе его было принято за предзнаменованіе приближающагося переворота въ публичныхъ дѣлахъ и паденія голландскаго владычества. Съ этого времени о немъ нѣтъ достовѣрныхъ свѣдѣній, хотя говорятъ, что онъ и понынѣ еще разъѣзжаетъ въ горахъ и крейсируетъ около Пойнт-по-Пойнта. Живущіе по берегамъ рѣки увѣряютъ, что иногда въ лѣтнее время видятъ его при лунномъ свѣтѣ; а въ тихую полночь нерѣдко слышатъ завыванье, похожее на крикъ, какимъ матросы обыкновенно сопровождаютъ вытаскиваніе изъ воды лота; но изъ всего, что имъ случалось видѣть и слышать, многое было такъ неимовѣрно, что невольно можно было усомниться.
   "Достовѣрно извѣстно только то, что въ горахъ во время бури бываютъ странныя явленія, которыя имѣютъ нѣкоторую связь съ повѣрьемъ о кораблѣ-призракѣ. Много начальниковъ разныхъ судовъ повѣствуютъ также о какомъ-то бѣсикѣ, съ луковицеобразнымъ туловищемъ, въ широкихъ шальварахъ, въ шляпѣ, похожей формою на сахарную голову и съ рупоромъ въ рукахъ, который, по ихъ словамъ, разгуливаетъ около Дундерберга {"Громовая-Гора", такъ называемая отъ громоваго эха.}. Они увѣряютъ, что сами слышали, какъ онъ, въ бурную погоду и посреди ощутительнаго шума, отдавалъ свои повелѣнія, то приказывая вѣтру свистѣть, то громовой тучѣ -- разразиться. Иногда онъ являлся имъ въ кругу цѣлаго экипажа маленькихъ чертенятъ, также въ широкихъ шальварахъ и короткихъ полукафтаньяхъ; они рѣзвились и кувыркались въ густомъ туманѣ, или жужжали какъ рой пчелъ, летая вокругъ Антоніева-Носа {Мысъ въ Сѣверной-Америкѣ.}, и въ это время буря всегда бывала въ полномъ разгарѣ. Случилось однажды, что какой-то шлюпъ, проѣзжая мимо Дундерберга, былъ застигнутъ сальнымъ вѣтромъ, который, пройдя по горнымъ проходамъ, прямо ударилъ въ него, и хотя оцъ былъ прочно выстроенъ и снабженъ нужнымъ балластомъ, однако не могъ выдержать такого напора, покачнулся на бокъ, и вода потекла въ него черезъ шкафутъ. Каково же было удивленіе матросовъ, когда, послѣ всего этого, они увидѣли на вершинѣ большой мачты маленькую бѣлую шляпу, свернутую въ видѣ сахарной головы, и въ которой нельзя было не узнать шляпы дундербергскаго владыки. Никто, однако, не осмѣлился влѣзть на мачту и снять ужасную шляпу. Шлюпъ продолжалъ, между-тѣмъ, бороться съ волнами, и сильно качалъ мачтою, какъ-бы стараясь ее сбросить. То ему предстояла опасность быть опрокинутымъ, то выкинутымъ на берегъ. Такимъ-образомъ онъ проплылъ до Полопольскаго-Острова, гдѣ, какъ думаютъ, прекращается господство дундербергскаго тирана. Какъ-только перешелъ онъ этотъ предѣлъ, маленькая шляпа взвилась какъ волчокъ, полетѣла по воздуху, и приведя всѣ облака въ быстрое круговое вращеніе, прогнала ихъ на вершины Дундерберга. Шлюпъ, между-тѣмъ, сталъ опять прямо и продолжалъ уже свой путь такъ спокойно, какъ-бы плылъ по пруду. Спасеніемъ же своимъ отъ совершенной погибели онъ былъ обязанъ, какъ всѣ въ этомъ соглашались, тому счастливому обстоятельству, что къ мачтѣ его была прибита лошадиная подкова, и эта благоразумная предосторожность въ-послѣдствіи была усвоена всѣми капитанами кораблей, которымъ приходилось проѣзжать по заколдованной рѣкѣ;
   "Объ этомъже самомъ проказникѣ-бѣсѣ разсказывалъ другую исторію шкиперъ Даніэль Русльстиккеръ, фишгильскій уроженецъ, который никогда не любилъ лгать. Онъ увѣрялъ, что разъ, во время сильнаго шквала, онъ самъ видѣлъ, какъ этотъ бѣсъ, сидя на бугшпритѣ, старался вытолкнуть корабль на берегъ и прямо на Антоніевъ-Носъ; но пассажиръ ван-Гизонъ, изъ Эзопуса, случившійся на кораблѣ, заклиналъ его, послѣ чего бѣсёнокъ взлетѣлъ, какъ шарикъ, на воздухъ, и исчезъ въ вихрѣ, утащивъ съ собою ночной чепецъ жены почтеннаго пассажира; чепецъ этотъ былъ найденъ въ слѣдующее воскресенье утромъ на шпилѣ башни, въ городѣ Эзопусѣ, который находится на разстояніи по-крайней-мѣрѣ сорока миль отъ того мѣста! Послѣ многихъ подобныхъ происшествій, въ-продолженіе долгаго времени ни одинъ шкиперъ не осмѣливался проѣхать мимо Дундерберга, не спустивъ вымпеловъ, въ знакъ почтенія къ господину тѣхъ мѣстъ, и было замѣчено, что всѣ тѣ, которые платили ему эту дань, проходили безопасно."
   -- "Вотъ" продолжалъ Антоній ван-дер-Гейденъ, "нѣсколько разсказовъ о кораблѣ-призракѣ, въ тои самой формѣ, какъ они были написаны поэтомъ Селейномъ, который, между прочимъ, утверждаетъ, что колонія злыхъ духовъ, играющая столь важную роль въ этихъ разсказахъ, переселилась, по всей вѣроятности, изъ какой-нибудь европейской страны, изобиловавшей злыми духами. Я могъ бы разсказать вамъ еще цѣлую кучу такихъ исторій, еслибъ это могло къ чему-нибудь послужить; потому-что всѣ несчастія, которыя такъ часто случаются съ рѣчными судами въ горномъ пространствѣ, тотчасъ приписываются проказамъ дундсрбергскихъ чертенятъ. Но вы, я вижу, дремлете, такъ пойдемте спать."
   Луна поднимала свои серебряные рожки надъ круглою спиною Буль-Гилля {"Буль значитъ по-англійски: быкъ. Писатель воспользовался этимъ названіемъ горы и употребилъ прекрасное метафорическое изображеніе, которое, къ-сожалѣнію, не можетъ быть вполнѣ передано въ переводѣ. Прим. перев.}, освѣщая сѣрыя скалы и густые лѣса, и отражалась въ волнистой поверхности рѣки; ночная роса покрывала землю, а горы окутались прозрачнымъ сѣроватымъ покрываломъ. Охотники, помѣшавъ огонь, бросили въ него еще хвороста, чтобъ умѣрить сырость ночнаго воздуха, потомъ приготовили для Дольфз, въ небольшомъ углубленіи въ скалахъ, постель изъ сухихъ сучьевъ и листьевъ; между-тѣмъ Антоній ван-дер-Гейденъ, завернувшись въ широкій плащъ изъ звѣриной шкуры, растянулся передъ огнемъ. Дольфъ долго не могъ сомкнуть глазъ. Онъ лежалъ погрузясь въ созерцаніе страннаго зрѣлища. которое открывалось передъ его глазами; взоръ его останавливался поперемѣнно на дикихъ скалахъ и мрачныхъ лѣсахъ, его окружавшихъ; на лицахъ спящихъ дикарей, освѣщаемыхъ слабымъ свѣтомъ огня; наконецъ, на Гирѣ Антоніѣ, такъ странно и неясно напоминавшемъ о ночномъ посѣтителѣ Заколдованнаго-Дома. До слуха его долетали то крики дикаго звѣря въ лѣсу, то вой совы; то плачевные звуки вип-пур-виля {Родъ птицы.}, въ изобиліи встрѣчающагося въ этихъ пустынныхъ мѣстахъ; то плесканье осетра, который, выбросившись изъ воды, падалъ опять всею массою на ея спокойную поверхность. Дольфъ сравнивалъ все представлявшееся его взорамъ, съ скромною каморкою, которую занималъ на чердакѣ въ домѣ доктора, гдѣ единственные звуки которые доходили до него, было -- бой церковныхъ часовъ, голосъ соннаго сторожа, лѣниво кричавшаго, что все въ городѣ было благополучно; громкое сопѣнье, издаваемое толстымъ носомъ доктора и осторожное щелканье зубовъ крысы-плотницы, прилежно работавшей за панелью. Потомъ мысли его переносились къ его бѣдной матери; что будетъ думать она о его таинственномъ отсутствіи, какъ будетъ печалиться и безпокоиться? Эта мысль мѣшала ему вполнѣ насладиться настоящимъ положеніемъ. Чувство скорби овладѣло его сердцемъ, и онъ заснулъ съ слезами на глазахъ.
   Если бы этотъ разсказъ былъ простымъ произведеніемъ воображенія, то здѣсь представляется прекрасный случай ввести въ него множество разныхъ приключеній въ горахъ я между дикими племенами, и заставить моего героя пройдти сквозь множество опасностей и затрудненій, освободивъ его, наконецъ, отъ всѣхъ, какимъ-нибудь чудеснымъ способомъ; но такъ-какъ я разсказываю истинное происшествіе, то долженъ ограничиться одними фактами, и держаться въ предѣлахъ возможнаго.
   На слѣдующій день рано утромъ, послѣ сытнаго завтрака, лагерь былъ снятъ, и нашъ искатель приключеній отправился въ путь вмѣстѣ съ Антоніемъ ван-дер-Гейденомъ въ его лодкѣ. Такъ-какъ не было ни малѣйшаго вѣтра, чтобы поднять паруса, то Индійцы стали потихоньку гресть, ударяя веслами въ тактъ подъ пѣсню, которую напѣвалъ одинъ изъ бѣлыхъ. День былъ тихій и ясный; на рѣкѣ не было ни зыбинки; корабли разсѣкая зеркальную поверхность воды, оставлялъ за собою волнистый слѣдъ. Вороны, почуявъ остатки охотничьяго пира, слетались и кружились въ воздухѣ надъ самымъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ синеватый дымокъ, подымаясь тоненькимъ столбикомъ между деревьевъ, показывалъ имъ мѣсто ночной столики. Когда они проѣзжали у подошвы какой-то горы, Гиръ Антоній указалъ Дольфу прекраснаго орла, который сидѣлъ на вѣтвяхъ сухаго дерева, выдавшагося надъ рѣкою, и устремивъ глаза къ небу, казалось, упивался блескомъ утренняго солнца. Пріѣздъ ихъ прервалъ мечтанія орла; онъ расправилъ сперва одно крыло, потомъ другое; покачался нѣсколько времени, и съ непоколебимымъ спокойствіемъ оставивъ свое сѣдалище, медленно пролетѣлъ надъ ихъ головами. Дольфъ схватилъ ружье и послалъ ему вслѣдъ пулю, которая выбила нѣсколько перьевъ изъ его крыла; выстрѣлъ пробудилъ многократное эхо, по царь воздушныхъ странъ летѣлъ спокойно впередъ, поднимаясь всё выше-и-выше, описывая смѣлые круги, постепенно достигая вершины горы, покрытой густымъ лѣсомъ и, наконецъ, исчезъ за высокими утесомъ. Пораженный гордымъ спокойствіемъ орла, Дольфъ упрекалъ себя за то, что напрасно оскорбилъ его; на что одинъ изъ старыхъ Индійцевъ замѣтилъ, покачавъ головою, что убить орла считалось худымъ предзнаменованіемъ; и что, напротивъ-того, всякій охотникъ долженъ всегда стараться оставить часть добычи въ его пользу. Съ ними, однако, ничего не случилось на пути. Дикіе, но великолѣпные виды услаждали ихъ взоры до самаго того мѣста, гдѣ, подобно пловучей бесѣдкѣ, лежитъ островъ Полополь -- крайній предѣлъ гористаго пространства. Выйдя на этотъ островокъ, они рѣшились переждать на немъ дневной жаръ; а вечеромъ, при свѣжемъ вѣтеркѣ, пуститься въ путь. Одни изъ спутниковъ Дольфа стали приготовлять обѣдъ, другіе покоились въ роскошной нѣгѣ подъ тѣнью деревъ, смотря сопными глазами на красоту окружающей природы По одну сторону тянулись Скалистыя-Горы, которыхъ вершины были увѣнчаны лѣсами и бросали длинную тѣнь по зеркальной поверхности рѣки, струившейся у ихъ подножія; по другую сторону, рѣка, широко разливаясь, образовала какъ-бы большое озеро, съ пространными берегами и зеленѣющими возвышенностями; вдали виднѣлась извилистая черта Шавунгунскихъ-Горъ, проходившая то по совершенно-чистому горизонту, то по бѣлоснѣжнымъ облачкамъ.
   Но я не стану описывать подробностей ихъ путешествія: эта кочевая жизнь по серебристымъ волнамъ и вдоль дикихъ лѣсистыхъ береговъ; эти пирушки на зеленыхъ пригоркахъ, съ развѣсистымъ деревомъ надъ головами и съ волнующеюся рѣкою у ногъ; отдаленныя горы, скалы, деревья, бѣлоснѣжныя облака, лазуревое небо... все это прекрасно, и никогда не можетъ надоѣсть для глазъ, но покажется скучнымъ на бумагѣ.
   Когда они выходили на берегъ, одни изъ нихъ отправлялись въ лѣсъ на охоту, другіе -- на рыбную ловлю; а иногда и тѣ и другіе Забавлялись стрѣльбою въ цѣль, бѣганьемъ, прыганьемъ и борьбою. Дольфъ пріобрѣлъ большое значеніе въ глазахъ Антонія ван-дер-Гейдена своимъ искусствомъ и ловкостью во всѣхъ этихъ упражненіяхъ, на которыя Гиръ Антоній смотрѣлъ какъ на главныя изъ человѣческихъ знаній. Такимъ-образомъ они весело подвигались впередъ, выбирая для путешествія только самое пріятное время дня: прохладное утро, сумерки, а иногда и ясную ночь, когда луна усыпала серебряными блестками, небольшія волны, плескавшіяся у краевъ ихъ лодки. Дольфъ былъ совершенно въ своей стихіи; ничто его такъ не прельщало, какъ эта дикая, преисполненная приключеній жизнь. Антоній ван-деръ-Гейденъ нашелъ въ немъ человѣка, который могъ понимать его прихоти, и потому привязывался къ нему болѣе-и-болѣе. Старый охотникъ полюбилъ отъ всего сердца молодаго человѣка, въ которомъ видѣлъ какъ-бы свой портретъ; и когда путь ихъ приближался уже къ концу, онъ пожелалъ узнать отъ него исторію его жизни, т.-е., услышать, съ какимъ рвеніемъ онъ занимался медициною, какъ мало имѣлъ въ томъ успѣха, и какъ, наконецъ, мало надѣялся на будущее. Гиръ пришелъ въ сильный гнѣвъ, узнавъ, что онъ когда-нибудь могъ имѣть желаніе скрыть и подавить свои удивительныя познанія и способности подъ парикомъ. Надобно замѣтить, что ван-дер-Гейденъ былъ врагомъ всѣхъ вообще наукъ (съ-тѣхъ-поръ, кажется, какъ будучи еще мальчикомъ, онъ былъ высѣченъ за какую-то непонятную для него книгу), и видѣть Дольфа, молодаго человѣка, который, при прочихъ удивительныхъ способностяхъ, умѣлъ стрѣлять, ловить рыбу, бѣгать, прыгать, ѣздить верхомъ и бороться -- видѣть обреченнымъ во всю жизнь катать пилюли и приготовлять микстуры, казалось ему чудовищнымъ! Онъ совѣтовалъ Дольфу не отчаяваться и бросить медицину къ-чорту, увѣряя его, что молодой человѣкъ съ его талантами всегда найдетъ себѣ дорогу. "Такъ-какъ у васъ, кажется, нѣтъ знакомыхъ "въ Албаніи" говорилъ Гиръ-Антоній, "то вы останетесь у меня въ "домѣ, пробудете въ немъ до того времени, пока непристропте себя куда-нибудь, а между-тѣмъ мы будемъ ходить вмѣстѣ на охоту, на рыбную ловлю, потому-что жаль оставить такія способности въ бездѣйствіи."
   Не трудно было уговорить покинутаго на произволъ судьбы Дольфа. Перебирая въ умѣ своемъ всѣ обстоятельства, онъ не могъ не представить, что Антоній ван-дер-Гейденъ, "тѣмъ или другимъ образомъ", былъ въ связи съ происшествіями Заколдованнаго-Дома; что несчастное приключеніе въ горахъ, которому онъ былъ обязанъ своимъ страннымъ знакомствомъ, "тѣмъ или другимъ образомъ", послужитъ ему въ пользу; короче, нѣтъ ничего удобнѣе, какъ этотъ способъ примиряться съ своимъ положеніемъ, въ надеждѣ, что все, "тѣмъ или другимъ образомъ", обратится къ-лучшему. Вотъ главная точка опоры для такихъ беззаботныхъ и непредусмотрительныхъ людей, каковъ былъ Дольфъ Гейлигеръ, и кто умѣетъ такъ легко и свободно связывать предшествовавшее зло съ настоящимъ добромъ, тотъ обладаетъ секретомъ "находить счастье", что почти такъ же важно, какъ важно и трудно открытіе философскаго камня.
   По пріѣздѣ въ Албанію, гдѣ ни появлялся дольфовъ спутникъ, вездѣ производилъ онъ всеобщее удовольствіе. Множество народа встрѣчало его съ поклонами на берегу рѣки и на улицахъ; собаки прыгали передъ нимъ, мальчишки радостно кричали, когда онъ проходилъ мимо; казалось, не было человѣка, который бы не зналъ Антонія ван-дер-Гейдена. Дольфъ молча слѣдовалъ за нимъ, удивляясь чистотѣ городка; въ это время Албанія была въ полной своей славѣ, и обитаема почти исключительно потомками первыхъ голландскихъ поселенцевъ, потому-что не была еще открыта и заселена безпокойными жителями Новой-Ангжи. Все было тихо и въ порядкѣ; всѣ дѣла шли скоро, но безъ шума; по немощенымъ улицамъ росла трава и своею свѣжестью услаждала взоръ. Почти всѣ дома были осѣнены высокими сикаморами или висячими ивами, на вѣтвяхъ которыхъ, на длинныхъ нитяхъ, висѣли куколки шелковичныхъ червей, а вокругъ порхали бабочки, любуясь, подобно щеголямъ, своимъ пестрымъ нарядомъ. Всѣ дома были старой голландской архитектуры, съ остроугольными фронтонами на улицу. На скамьѣ передъ каждымъ входомъ сидѣла хозяйка дома, въ тщательно сплоенномъ чепцѣ, въ платьѣ испещренномъ яркими цвѣтами и въ бѣломъ передникѣ; въ рукахъ у нея былъ чулокъ. На противоположной скамьѣ сидѣлъ мужъ и курилъ трубку, между-тѣмъ-какъ маленькая негритянка, сидя на ступенькѣ, у ногъ своей хозяйки, проворно шевелила иголкою. Ласточки порхали около кровель, или быстро летали по улицамъ, неся богатую добычу своимъ крикливымъ птенцамъ; миленькій королёкъ {Птица.} поминутно влеталъ и вылеталъ изъ своего лиллипутскаго домика, а домикомъ служила старая шляпа, прибитая гвоздемъ къ стѣнѣ. Коровы возвращались домой и мычаньемъ давали знать своимъ хозяйкамъ, чтобъ онѣ выходили доить ихъ; если которая изъ нихъ отставала отъ прочихъ, тогда пастухъ-негръ, погонялъ ихъ впередъ, ударяя слегка длинною хворостиной.
   Когда спутникъ Дольфа проходилъ по улицамъ; то всѣ бюргеры почтительно кланялись ему; жены ихъ привѣтливо разговаривали съ нимъ, и всѣ называли его просто Антоніемъ, потому-что граждане этого патріархальнаго городка, взросши всѣ вмѣстѣ, неиначе называли другъ-друга, какъ по имени, данному при крещеніи. Гиръ, противъ своего обыкновенія, не останавливался разговаривать и шутить съ ними, потому-что съ нетерпѣніемъ спѣшилъ домой. Наконецъ они пришли въ его жилище. Это зданіе голландской архитектуры съ величественною наружностью и съ большими желѣзными фигурами на остроконечныхъ фронтонахъ, по которымъ легко можно было опредѣлить, къ какому вѣку принадлежала постройка.
   Вѣсть о пріѣздѣ Гира Антонія предшествовала ему, и всѣ домашніе съ нетерпѣніемъ ожидали его появленія. Цѣлая толпа негровъ, большихъ и малыхъ, вышла встрѣчать за ворота дома. Старые негры, посѣдѣвшіе у него въ услуженіи, отъ радости скалили зубы, дѣлали неловкіе поклоны и страшныя гримасы; маленькіе негрёнки, ростомъ ему по-колѣна, весело прыгали вокругъ него. Но болѣе всѣхъ была счастлива его единственная дочь, маленькая, толстенькая, свѣженькая дѣвушка, которую онъ любилъ отъ всего сердца. Она вышла къ нему навстрѣчу, весело припрыгивая; но, увидѣвъ съ отцомъ незнакомаго молодаго человѣка, должна была покоряться на нѣсколько времени вліянію той стыдливости, которая составляетъ принадлежность дѣвицъ, получившихъ домашнее воспитаніе. Дольфъ смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, съ восторгомъ; ему казалось, что онъ никогда еще не встрѣчалъ подобной женщины. Она была одѣта по старой голландской модѣ: въ платьѣ съ длиннымъ лифомъ и широкими, короткими юбками, которыя такъ хорошо обрисовываютъ и отдѣляютъ женскія формы. Волосы, зачесанные наверхъ и спрятанные подъ маленькую шапочку, оставляли совершенно-открытымъ ея прекрасный лобъ. У ней были прекрасные голубые глазки, тонкая талія съ легкими выпуклостями, короче, это было маленькое божество, и Дольфъ, который никогда и ничего не дѣлалъ въ-половину, влюбился въ нее по-уши.
   Дольфъ былъ введенъ въ домъ и принятъ съ ласковымъ привѣтомъ. Внутри дома все показывало странную смѣсь вкусовъ и привычекъ Гира-Антонія и его зажиточныхъ предковъ. Мебель во всѣхъ комнатахъ, была изъ хорошаго стараго краснаго дерева; въ шкафахъ и на буфетахъ блистала серебряная посуда и расписанный пестрыми цвѣтами фарфоръ. Въ гостиной, надъ каминомъ, висѣлъ, по обыкновенію, фамильный гербъ, ярко-раскрашенный и въ красивой рамкѣ; надъ нимъ красовалось длинное охотничье ружье; а по сторонамъ повѣшены индійскій ягдташъ и порошница. Комната была украшена множествомъ индійскихъ издѣлій, какъ-то: трубками, которыми Индійцы размѣниваются въ знакъ мира, томагуками, скальпелями, ягдташами и уборами изъ раковинъ; тамъ были также разныя принадлежности для рыбной ловли; два или три ружья стояли по угламъ комнаты.
   Въ нѣкоторой степени все дѣлалось по волѣ господина, который, впрочемъ, иногда и самъ подчинялся кроткому управленію своей дочери. Во всемъ была замѣтна патріархальная простота и добродушная снисходительность. Негры входили нерѣдко, для-того только въ комнату, чтобъ посмотрѣть на господина и послушать его разсказовъ, и стояли и слушали у дверей, пока онъ не переставалъ говорить; а потомъ уходили, кривляясь отъ удовольствія, и въ кухнѣ повторяли слышанное. Двое маленькихъ негровъ играли на полу съ собаками, раздѣляя съ ними свою порцію хлѣба съ масломъ. Всѣ слуги казались веселы и счастливы; а когда былъ накрытъ столъ для ужина, то разнообразіе и изобиліе вкусныхъ домашнихъ блюдъ свидѣтельствовали о щедрости и радушіи почтеннаго Гира и о прекрасномъ хозяйствѣ его дочери.
   Вечеромъ, въ домѣ Антонія ван-дер-Гейдена, собрались важнѣйшія лица города: ван-Рензеллеры, Ганзеверты, Розебумы и другіе короткіе знакомые, горя нетерпѣніемъ узнать результатъ его путешествія; потому-что онъ былъ вторымъ Синдбадомъ для Албаніи, а его приключенія были любимымъ предметомъ разговора для ея жителей. Между-тѣмъ-какъ гости, сидя у дверей входа, разсказывали длинныя исторіи, Дольфъ, спокойно расположась на скамьѣ у окна, разговаривалъ съ дочерью хозяина дома. Онъ былъ уже съ нею въ короткихъ отношеніяхъ, потому-что въ тѣ времена еще не знали ложнаго стыда и пустыхъ церемоній; кромѣ-того, ничто такъ не побуждаетъ влюбленнаго объясниться въ любви своей, какъ упоительная темнота долгаго лѣтняго вечера: она ободряетъ самый робкій языкъ и скрываетъ краску стыдливости. Однѣ только звѣздочки блестѣли на небѣ, да, повременамъ, свѣтящійся жучокъ струилъ передъ окномъ мгновенный свѣтъ свой, или, влетѣвъ въ окно, сверкалъ на потолкѣ.
   Но что нашептывалъ Дольфъ своей красавицѣ, я, право, не могу сказать: слова его были такъ тихи и невнятны, что ускользнули отъ слуха историка. Вѣроятно, однако, что они вели его прямо къ цѣли, потому-что онъ обладалъ искусствомъ нравиться прекрасному полу, и никогда не оставался долго наединѣ съ дѣвушкою, не сдѣлавъ ей объясненія въ любви. Между-тѣмъ, всѣ посѣтители, одинъ за другимъ, разошлись. Антоній ван-дер-Гейденъ, пересказавъ все что зналъ, дремалъ покойно на стулѣ передъ дверьми... какъ-вдругъ былъ разбуженъ радостнымъ возгласомъ, которымъ Дольфъ Гейлигеръ заключилъ одинъ изъ періодовъ своей рѣчи, и который, среди совершенной тишины, раздался по комнатѣ, какъ выстрѣлъ изъ пистолета. Гиръ вскочилъ со стула, протеръ глаза, велѣлъ подать огня и напомнилъ счастливой четѣ, что пора ложиться спать. Прощаясь, однако, съ Дольфомъ, онъ дружески пожалъ ему руку, ласково посмотрѣлъ ему въ лицо и значительно кивнулъ головою. Гиръ очень-хорошо помнилъ, чѣмъ самъ онъ былъ въ эти годы.
   Голова Дольфа была однако слишкомъ занята, и онъ не могъ обратить особенное вниманіе на окружавшіе его предметы; но онъ не могъ не замѣтить той разницы, которая существовала между этимъ гостепріимнымъ, веселымъ жилищемъ и грязнымъ, скучнымъ домомъ доктора Книппергаузена, гдѣ ему нерѣдко приходилось умирать съ-голода. Но мысль, что онъ долженъ будетъ проститься съ радушнымъ хозяиномъ и хорошенькою хозяйкою, и опять бросить себя на произволъ въ море житейское -- мѣшали ему наслаждаться настоящимъ счастьемъ. Остаться въ этомъ домѣ было бы глупо: онъ влюбился бы еще больше; а искать, такому маленькому человѣку какъ онъ, руки дочери такого богача, какъ ван-дер-Гейденъ -- было бы дѣломъ съумасшедшимъ! Самая нѣжность, которую дѣвушка оказывала ему, заставляла его поспѣшить своимъ отъѣздомъ; онъ худо заплатилъ бы хозяину дома за его радушный пріемъ, еслибъ увлекъ сердце его дочери въ безразсудную страсть. Однимъ-словомъ, Дольфъ поступалъ такъ, какъ поступаетъ большая часть молодыхъ людей съ прекраснымъ сердцемъ и вѣтренною головою, которые сперва дѣйствуютъ, а потомъ думаютъ, и дѣйствуютъ совершенно-противно тому, какъ думаютъ; которые принимаютъ прекрасныя намѣренія ночью и совершенно забываютъ о нихъ на слѣдующее утро.
   -- Вотъ прекрасная развязка моего путешествія, говорилъ онъ, зарываясь въ роскошную перину и закутываясь въ свѣжее бѣлое покрывало.-- Я отправлялся въ намѣреніи воротиться домой съ мѣшкомъ денегъ, вмѣсто же того брошенъ въ чужое мѣсто и съ однимъ стиверсомъ въ карманѣ; а что того хуже, влюбленъ по-уши. Какъ бы то ни было, продолжалъ онъ, ворочаясь и потягиваясь въ постелѣ: -- я теперь на хорошей квартирѣ, а потому будемъ наслаждаться настоящимъ, не заботясь о будущемъ. Я смѣло могу сказать, что тѣмъ или другимъ образомъ, все обратится къ-лучшему.
   Съ послѣдними словами онъ протянулъ руку, чтобъ погасить свѣчу, какъ-вдругъ чуть не остолбенѣлъ отъ удивленія и страха: ему показалось, что въ темной части комнаты стоялъ, вперивъ въ него глаза, призракъ Заколдованнаго-Дома. Но онъ вскорѣ успокоился, когда, вглядываясь пристальнѣе, увидѣлъ, что принялъ за призракъ большой фламандскій портретъ, повѣшенный въ темномъ углу, позади одного изъ салфеточныхъ прессовъ. Тѣмъ не менѣе эта картина была совершеннымъ подобіемъ ночнаго посѣтителя. Тотъ же широкій плащъ и та же куртка съ поясомъ, тѣ же неподвижные глаза и борода съ просѣдью, и, наконецъ, та же самая шляпа съ большимъ перомъ. Дольфъ припомнилъ себѣ теперь то сходство, которое онъ такъ часто замѣчалъ между своимъ хозяиномъ и старикомъ Заколдованнаго-Дома, и вполнѣ увѣрился, что между ними было нѣчто общее, и что судьба управляла его путешествіемъ, ведя его къ какой-то особенной, опредѣленной цѣли. Онъ продолжалъ смотрѣть на портретъ почти съ такимъ же ужасомъ, съ какимъ нѣкогда смотрѣлъ на его странный оригиналъ, пока, наконецъ, звонкій бой часовъ не напомнилъ ему о времени. Онъ погасилъ свѣчу, еще подумалъ нѣсколько времени о: всѣхъ этихъ странныхъ обстоятельствахъ, и, наконецъ, заснулъ. Во снѣ повторилось то же самое, что онъ видѣлъ уже на-яву. Ему казалось, что онъ продолжалъ смотрѣть на картину, которая, наконецъ, оживилась; что фигура сошла со стѣны и вышла вонъ изъ комнаты; что онъ послѣдовалъ за нею и очутился у колодца, на который старикъ указалъ рукою, улыбнулся и исчезъ.
   Когда, на слѣдующее утро, Дольфъ проснулся, хозяинъ дома стоялъ уже у его кровати, и, ласково поздоровавшись съ нимъ, спросилъ у него, каково онъ спалъ. Дольфъ отвѣчалъ, что онъ провелъ ночь какъ-нельзя-лучше, и воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ поразспросить у него о портретѣ, который висѣлъ на стѣнѣ.-- "А", отвѣчалъ Гиръ Антоній: "это портретъ старика Килліани ван-дер-Спигеля, который былъ нѣкогда бургомистромъ въ Амстердамѣ; но, въ-слѣдствіе какихъ-то народныхъ смутъ, долженъ былъ оставить Голландію, и переселиться въ провинцію, въ правленіе Петера Стюйвезанта. Онъ мой предокъ со стороны матери, и былъ ужасный скряга, царство ему небесное! Когда Англичане овладѣли Новымъ-Амстердамомъ въ 1664 году, онъ выѣхалъ за городъ и тамъ впалъ въ меланхолію, безпрестанно страшась, что отъ него отнимутъ его богатство и доведутъ до нищеты. Все свое имущество онъ обратилъ въ деньги, которыя пряталъ по разнымъ угламъ. Въ-теченіе года или двухъ лѣтъ, онъ скрывался въ разныхъ мѣстахъ, воображая, что его ищутъ Англичане, желая лишить его денегъ; наконецъ въ одно утро его нашли мертвымъ въ постели, и никто никогда не могъ узнать, куда онъ спряталъ большую часть своихъ денегъ."
   Когда Гиръ-Антоній вышелъ изъ комнаты, Дольфъ пробылъ еще нѣсколько времени въ постели, погрузясь въ мечты. Всѣ его мысли были заняты тѣмъ, что онъ слышалъ. Мать его также была урожденная ван-дер-Спигель, и онъ припоминалъ теперь, что и она часто ему говорила объ этомъ самомъ Килліанѣ ван-дер-Спигелѣ, какъ о своемъ предкѣ. Отсюда слѣдовало, что и Дольфъ былъ также потомкомъ, а можетъ-быть и наслѣдникомъ этого богача-бѣдняка, и что, такимъ-образомъ, Гейлигеры и ван-дер-Гейдены были между-собою дальними родственниками.-- "Что если во всемъ этомъ", думалъ онъ: "да заключается истолкованіе моего сна; что если это путешествіе въ Албанію послужитъ средствомъ къ составленію моего счастія; что, наконецъ, если я найду богатство старика на днѣ колодца? Но, что за странность прибѣгать къ околичностямъ, когда можно объяснить дѣло прямо! Почему, чортъ-возьми, старикъ не указалъ мнѣ тотчасъ же на колодецъ, не посылая меня въ Албанію, для-того, чтобъ услышать тамъ исторію, которая заставитъ меня ѣхать опять назадъ?"
   Эти мысли наполняли его голову, въ то время, какъ онъ одѣвался. Онъ сошелъ внизъ въ большомъ замѣшательствѣ; по прекрасная ван-дер-Гейденъ, встрѣтивъ его съ улыбкою на устахъ, разсѣяла его мрачныя мысли, и, такъ-сказать, дала ключъ ко всей тайнѣ. "Какъ бы то ни было", думалъ онъ: "а старикъ правъ. Если я хочу получить его богатство, то мнѣ должно жениться на его хорошенькой правнучкѣ; такимъ-образомъ обѣ линіи его фамиліи опять соединятся въ одну, и имущество пойдетъ нераздѣльнымъ путемъ!"
   Дольфъ горѣлъ отъ нетерпѣнія уѣхать домой и завладѣть сокровищемъ, которое, безъ всякаго сомнѣнія, должно находиться на днѣ колодца, и всякую минуту можетъ быть открыто кѣмъ-нибудь другимъ.-- "Кто знаетъ", думалъ онъ: "можетъ-быть этотъ старый любитель ночныхъ прогулокъ имѣетъ обыкновеніе являться такимъ-образомъ всякому посѣтителю, и, пожалуй, найдетъ человѣка, болѣе сметливаго чѣмъ я, и который не поѣдетъ въ Албанію, а изберетъ болѣе короткій путь къ колодцу?" Онъ тысячу разъ желалъ, чтобъ тѣнь болтливаго старика провалилась въ Черное-Море, вмѣстѣ съ своимъ ходячимъ портретомъ. Ему очень хотѣлось уѣхать: прошло два или три дня, а случая возвратиться домой не представлялось. Это время показалось Дольфу цѣлымъ вѣкомъ, несмотря на то, что сердце его пригрѣвала улыбка пригоженькой Маріи, въ которую онъ съ каждымъ, днемъ болѣе-и-болѣе влюблялся.
   Наконецъ тотъ же самый шлюпъ, съ котораго онъ упалъ въ воду, сталъ готовиться къ отплытію. Дольфъ объяснилъ гостепріимному хозяину свой внезапный отъѣздъ какою-то весьма-неуважительною причиною. Антоній ван-дер-Гейденъ былъ жестоко разочарованъ. Онъ строилъ тысячу плановъ для разныхъ прогулокъ по пустынѣ; а Индійцы его дѣлали уже приготовленія къ большой экспедиціи на одно изъ многочисленныхъ озеръ Америки. Отведя Дольфа въ-сторону, онъ употребилъ все свое краснорѣчіе, чтобы заставить его бросить всѣ дѣла и остаться съ нимъ, но напрасно. Наконецъ онъ пересталъ его уговаривать, замѣтивъ, что "жаль видѣть, какъ такой прекрасный молодой человѣкъ гибнетъ ни за что". Гиръ Антоній, однако, дружески пожалъ ему руку при прощаньѣ, подарилъ на-память свое любимое ружье и просилъ, когда онъ опять пріѣдутъ въ Албанію, остановиться у него въ домѣ. Хорошенькая Мари не говорила ни слова; по когда, прощаясь, онъ поцѣловалъ ее, щечки ея поблѣднѣли, а на глазахъ навернулись слезы. Дольфъ съ легкостью прыгнулъ на палубу корабля, на которой собрались уже всѣ пассажиры. Подняли паруса; вѣтеръ былъ попутный, они пустились въ путь и скоро потеряли изъ вида Албанію и ея зеленѣющіе холмы и острова; быстро понеслись мимо Кантскильскихъ-Горъ, вершины которыхъ рисовались на чистомъ, безоблачномъ небѣ; благополучно проѣхали чрезъ Дундербергскій-Хребетъ, не встрѣтивъ никакого препятствія со стороны дундербергскаго бѣсика и его товарищей; съ быстротою молніи проплыли Гаверстраускій-Заливъ, мимо Кротонскаго-Мыса и чрезъ Таппаанское-Озеро мимо Палисадъ, и, наконецъ, на третій день около полудня, увидѣли мысъ Гобокенъ, который какъ туча висѣлъ на воздухѣ; а, вскорѣ послѣ -- я крыши домовъ Мангаттоса, поднимавшіяся вдали надъ водою.
   Первымъ дѣломъ для Дольфа было отправиться въ домъ матери: мысль о томъ безпокойствѣ, которое должно было ей причинить его отсутствіе, не оставляла его ни на-минуту. Мысли его совершенно спутались, когда дорогою онъ хотѣлъ придумать какую-нибудь причину въ объясненіе своего продолжительнаго отсутствія, не обнаруживая, впрочемъ, тайнъ Заколдованнаго-Дома. Посреди этихъ размышленій онъ вошелъ въ улицу, гдѣ былъ домъ его матери. Каково же было его удивленіе, когда онъ увидѣлъ на-мѣсто его кучу развалинъ. Повидимому въ этой улицѣ былъ большой пожаръ, который истребилъ много домовъ и, въ томъ числѣ, скромное жилище бѣдной фрау Гейлигеръ. Стѣны, однако, не такъ еще были разрушены, чтобы Дольфъ не могъ найдти никакихъ слѣдовъ домика, въ которомъ провелъ свое дѣтство. Еще былъ цѣлъ каминъ, у котораго онъ такъ часто игралъ, съ удивленіемъ разсматривая голландскіе изразцы съ изображеніемъ происшествій изъ библейской исторіи. Посреди мусора лежали развалины креселъ, съ которыхъ почтенная старушка прочла ему столько назидательныхъ уроковъ; возлѣ креселъ лежала фамильная библія съ бронзовыми застежками; но, увы! лежала во прахѣ.
   Дольфъ стоялъ неподвижный, пораженный этимъ ужаснымъ зрѣлищемъ; онъ боялся услышать, что мать его погибла среди пламени: но, къ-счастію, былъ скоро выведенъ изъ этого безпокойства однимъ изъ сосѣдей, который, случайно проходя мимо, и, узнавъ его, объявилъ ему, что мать его еще жива.
   Добрая женщина потеряла въ слѣдствіе этого непредвидѣннаго несчастія все, что имѣла: простой народъ былъ такъ озабоченъ спасеніемъ прекрасной мебели богатыхъ сосѣдей, что всё хозяйство и небольшое имущество бѣдной фрау Гейлигеръ сгорѣло до-тла безъ малѣйшаго препятствія; мало этого: если бы не пришелъ на помощь старый ея пріятель Петеръ де-Грудтъ, то почтенная старушка и ея любимая кошка раздѣлили, бы одну участь съ ихъ жилищемъ.
   Пораженная страхомъ и печалью, страдая духомъ и тѣломъ, бѣдная съ-разу слегла въ постель. Когда вся прекрасная мебель богатыхъ сосѣдей была спасена, и они сами приняли всѣ церемонные визиты и обычную дань сожалѣній о понесенной потерѣ, о разстройствѣ нервъ и проч., тогда только вспомнили о фрау Гейлигеръ. Опять сдѣлалась она предметомъ всеобщаго сочувствія; всякій жалѣлъ о ней болѣе чѣмъ когда-либо, и еслибъ можно было обратить эти сожалѣнія въ деньги -- Боже мой, какъ она была бы богата!
   Наконецъ рѣшено было (и въ этотъ разъ уже не по-пустякамъ) помочь ей чѣмъ-нибудь немедленно. Въ-слѣдствіе этого, пасторъ города въ воскресенье за обѣднею прочиталъ за нее особенную молитву, въ которой приняли единодушное участіе всѣ его прихожане. Даже Кобусь Гросбеекъ, городской глава и мингеръ Милледолларъ, богатый купецъ, встали съ своихъ мѣстъ и не пожалѣли голосовъ при этомъ случаѣ. Докторъ Книппергаузенъ также сдѣлалъ ей визитъ по долгу званія, и снабдилъ ее безденежно множествомъ прекрасныхъ совѣтовъ, за что пріобрѣлъ всеобщую похвалу. Что же касается до ея стараго друга Петера де-Грудта, то онъ былъ бѣдный человѣкъ; сожалѣнія же и совѣты его принесли бы ей мало пользы, и потому онъ далъ ей все, что могъ дать -- далъ ей пристанище.
   Итакъ Дольфъ направилъ свои шаги къ скромному жилищу Петера де-Грудта. Дорогою онъ приводилъ себѣ на память всю нѣжность и доброту своей простосердечной родительницы, ея снисходительность къ его заблужденіямъ и ошибкамъ; а потомъ думалъ о своей праздной жизни.-- "Я сознаюсь, что велъ себя какъ отъявленный негодяй" говорилъ Дольфъ, печально качая головою; "но, прибавилъ онъ потомъ съ жаромъ, всплеснувъ руками, "пусть только она будетъ жива; пусть только будетъ жива -- я покажу себя истиннымъ сыномъ".
   Дольфъ подошелъ къ дому въ то самое время, какъ Петеръ де-Грудтъ выходилъ изъ него. При видѣ его старикъ отскочилъ въ испугѣ назадъ, сомнѣваясь -- не привидѣніе ли стояло передъ его глазами, но былъ полдень и Петеръ скоро пришелъ въ себя, вспомнивъ, что никакой духъ не посмѣлъ бы высунуть носа въ такой ясный день. Дольфъ узналъ отъ почтеннаго друга, что его безсовѣстное отсутствіе причинило въ свое время много шума и тревоги. Всѣ были убѣждены, что онъ былъ похищенъ домовыми, которые, какъ извѣстно, водились въ Заколдованномъ Домѣ, а старый Абрагамъ-Данвозеръ, жившій у самаго верстоваго столба, неподалеку отъ платановаго лѣса, утверждалъ, что возвращаясь въ этотъ день поздно вечеромъ домой, онъ слышалъ въ воздухѣ страшный шумъ, какъ-бы отъ стаи летящихъ гусей. Въ-слѣдствіе этихъ слуховъ, Заколдованный-Домъ сдѣлался для всѣхъ въдесятеро страшнѣе прежняго; ни одинъ человѣкъ не осмѣлился бы пройдти мимо его въ ночную пору; самъ докторъ пересталъ посѣщать его даже и днемъ.
   Прежде чѣмъ возвращеніе Дольфа могло быть объявлено его матери, необходимо было нѣсколько приготовить ее къ тому, потому-что бѣдная женщина, не видя надежды на его возвращеніе, оплакала его совсѣмъ; сострадательныя особы, разсказывая ей въ утѣшеніе всякій день исторіи о привидѣніяхъ и людяхъ похищенныхъ домовыми, довели ея до совершеннаго отчаянія. Дольфъ нашелъ ее въ постели; возлѣ нея находился другой членъ семейства Гейлигеровъ, старый котъ доброй фрау, порыжѣвшій отъ старости и лишившійся лучшаго своего украшенія -- усовъ. Бѣдная женщина бросилась Дольфу на шею.-- "Дитя мое, сынъ мой! И ты еще живъ"? кричала она въ восторгѣ. Отъ радости она, казалось, забыла о всѣхъ безпокойствахъ и потеряхъ. Даже смиренный котъ показывалъ несомнѣнные знаки радости при видѣ молодаго хозяина и можетъ-быть понималъ несчастія этого покинутаго и раззореннаго семейства. Надо сознаться, что вообще на кошекъ часто и несправедливо клевещутъ; а между-тѣмъ въ нихъ гораздо-болѣе привязанности къ людямъ, чѣмъ обыкновенно думаютъ.
   Глаза доброй фрау заблистали отъ радости, когда она увидѣла, что еще одно существо, кромѣ ея, было обрадовано возвращеніемъ сына.-- "Тибъ узналъ тебя!" говорила она, гладя своего любимца по пестрой шерсткѣ; потомъ, какъ опомнясь и покачавъ печально головою, она воскликнула:-- "Ахъ, мой бѣдный Дольфъ, не требуй себѣ помощи отъ матери! Она уже не въ-состояніи помогать и себѣ-самой! Что будетъ съ тобою, бѣдняжка?"
   -- "Матушка, не говори такъ со мною", воскликнулъ Дольфъ: "я долго былъ тебѣ въ тягость; теперь пришла моя очередь беречь и покоить тебя на старости лѣтъ. Ну, полно печалиться! Ты, я, и Тибъ доживемъ, Богъ дастъ, до лучшихъ дней. Ты видишь: я молодъ, здоровъ и силенъ; а потому не надо отчаиваться; я увѣренъ, что тѣмъ или другимъ образомъ, все послужитъ къ-лучшему".
   Между-тѣмъ-какъ эта сцена происходила въ семействѣ Гейлигеровъ, въ домъ доктора Книппергаузена пришла вѣсть о благополучномъ возвращеніи его ученика. Маленькій докторъ не зналъ -- радоваться ли ему или печалиться при этомъ извѣстіи. Онъ не могъ не радоваться, видя въ этомъ событіи лучшее доказательство нелѣпости слуховъ, распространенныхъ о его загородномъ домѣ; но мысль, что ученикъ, отъ котораго онъ считалъ себя освобожденнымъ, опять навяжется къ нему на руки, сокрушала его. Въ то время, какъ онъ колебался между этихъ двухъ чувствованій, фрау Ильзи посовѣтовала ему воспользоваться продолжительнымъ отсутствіемъ юноши и запереть ему навсегда двери.
   Сообразно съ этимъ намѣреніемъ, и все было приготовлено къ пріему гуляки-ученика, въ-случаѣ, еслибъ ему вздумалось прійдти на старую квартиру. Успокоивъ нѣсколько свою мать, Дольфъ отправился въ домъ своего бывшаго учителя и дрожащею рукою взялся за замокъ. Лишь-только пошевелилъ онъ ручкою, какъ голова доктора въ красномъ колпакѣ высунулась изъ одного окна, а голова управительницы въ бѣломъ чепцѣ -- изъ другаго. Вслѣдъ за этимъ на него посыпался страшный градъ ругательствъ и грубыхъ прозвищъ съ примѣсью превосходныхъ совѣтовъ, въ родѣ тѣхъ, какіе расточаются другу въ несчастіи или преступнику въ судѣ. Черезъ нѣсколько минутъ, не было окошка на улицѣ, изъ котораго не торчалъ бы колпакъ или чепецъ, прислушиваясь къ пронзительному голосу фрау Ильзи и къ хриплому басу доктора Книппергаузена. Слова:-- "Никакъ Дольфъ Гейлигеръ вернулся домой?! Опять начнутся старыя проказы!" перелетали изъ окна въ окно. Убѣдясь вскорѣ, что отъ доктора ничего нельзя было ожидать, кромѣ добрыхъ совѣтовъ (которыхъ у него былъ такой большой запасъ, что онъ могъ ихъ кидать изъ окошка), Дольфъ принужденъ былъ ретироваться, и переночевать подъ скромнымъ кровомъ честнаго Петера де-Грудта.
   На слѣдующій день, рано утромъ, Дольфъ пустился въ путь къ Заколдованному-Дому. Въ немъ все было въ томъ же видѣ, въ какомъ онъ его оставилъ. Поля заросли травою, и, казалось, никто послѣ него не проходилъ по нимъ. Съ трепещущимъ сердцемъ спѣшилъ онъ къ колодезю. Посмотрѣвъ внизъ, онъ увидѣлъ, что колодецъ былъ довольно-глубокъ, а на днѣ находилась вода. Онъ запасся удочкою, какія обыкновенно употребляютъ ньюфаундлендскіе рыбаки. На концѣ ея были прикрѣплены свинцовая гирька и большой крючокъ. Этимъ инструментомъ онъ сталъ измѣрять глубину воды, ведя веревочкою во всѣ стороны. Онъ нашелъ, что колодезь былъ довольно-глубокъ, и кромѣ воды въ немъ было много сора и каменьевъ, упавшихъ сверху. Нѣсколько разъ крючокъ его зацѣплялся, и онъ едва не оборвалъ удочки. На крючокъ попадались то лошадиный черепъ, то желѣзный обручъ, то старое ведро, однимъ-словомъ, всякая дрянь. Въ-продолженіе нѣсколькихъ часовъ былъ онъ занятъ этою ловлею, и ничто еще не вознаграждало трудовъ его и не поощряло продолжать ихъ. Онъ уже считалъ себя за великаго глупца, за то, что принялъ пустой сонъ за истину, собирался бросить удочку и все прочее въ колодезь и прекратить ловъ.
   -- "Еще разъ закину удочку" сказалъ онъ, наконецъ: "и это будетъ уже послѣдній!" Продолжая водить веревочкою по водѣ, онъ вдругъ почувствовалъ, что гирька провалилась какъ-бы въ какое-нибудь отверстіе; вытаскивая се назадъ, онъ увидѣлъ, что крючокъ зацѣпился за что-то тяжелое. Онъ продолжалъ тянуть удочку съ большою осторожностью, боясь каждую минуту, чтобъ она не оборвалась отъ тяжести. Мало-по-малу соръ, покрывавшій находку, свалился прочь, и онъ вытащилъ ее на поверхность воды; каковъ же былъ его восторгъ, когда онъ увидѣлъ на крючкѣ что-то похожее на серебро! Едва переводя отъ безпокойства дыханіе, онъ тащилъ сокровище къ отверстію колодца, удивлялся его вѣсу, и каждую минуту опасался, чтобъ оно не сорвалось съ крючка я не пошло опять ко дну. Наконецъ онъ благополучно выложилъ его на край колодца. Это была большая миска старинной работы, съ богатою рѣзьбою и съ гербовыми изображеніями, весьма-похожими на изображенія, которыми былъ украшенъ каминъ его матери. Крышка на мискѣ была прикрѣплена проволокою. Дольфъ распуталъ проволоку дрожащею рукою, поднялъ крышку, и... о чудо! Сосудъ былъ наполненъ большими золотыми монетами незнакомаго ему чекана! Очевидно, онъ напалъ на то мѣсто, гдѣ старый Килліанъ внъ-деръ Спигель скрылъ свое сокровище. Боясь, чтобъ его не увидѣлъ кто-нибудь, онъ осторожно удалился и спряталъ свой горшокъ съ деньгами въ потаенномъ мѣстѣ. Онъ сталъ распускать страшные слухи о Заколдованномъ-Домѣ и легко отбилъ у всѣхъ охоту посмотрѣть его; между-тѣмъ самъ часто ходилъ туда въ дурную погоду, когда на сосѣднихъ поляхъ не было ни души; однако, никогда не пускался въ путь въ ночное время. Первый разъ въ жизни, онъ показалъ себя прилежнымъ и трудолюбивымъ, занимаясь своимъ ремесломъ съ такимъ стараніемъ и успѣхомъ, что въ короткое время нажилъ столько денегъ, сколько было достаточно, чтобъ прослыть въ тѣ умѣренныя времена богатымъ человѣкомъ.
   Было бы и скучно и длинно исчислять дальнѣйшія подробности его исторіи: разсказывать, какъ онъ, мало-по-малу, сталъ пользоваться своею собственностью, не возбудивъ ни удивленія, ни разспросовъ; какъ онъ разсѣялъ всѣ сомнѣнія касательно своего права на владѣніе этою собственностью и, вмѣстѣ съ тѣмъ, удовлетворилъ желанію своего сердца, женясь на хорошенькой Маріи ван-дер-Гейденъ; и, наконецъ, какъ онъ и Гиръ Антоній сдѣлали вмѣстѣ множество пріятныхъ прогулокъ.
   Должно замѣтить, что Дольфъ взялъ мать свою къ себѣ въ домъ, и, такимъ-образомъ, успокоилъ ее на старости лѣтъ. Добрая фрау дождалась, наконецъ, что сынъ ея пересталъ быть предметомъ людскихъ пересудовъ, и, что напротивъ-того, съ каждымъ днемъ возрасталъ въ народномъ мнѣніи: всѣ отзывались съ хорошей стороны, какъ объ немъ-самомъ, такъ и объ его винахъ; даже самые важные изъ бургомистровъ никогда не отказывались отъ его обѣдовъ. Дольфъ часто разсказывалъ у себя за столомъ свои прежнія проказы, дѣлавшія его нѣкогда ужасомъ всего города; но теперь на нихъ смотрѣли какъ на превосходныя шутки, и самые серьёзные люди держались за бока слушая ихъ. Но никто не былъ такъ пораженъ возрастающимъ значеніемъ Дольфа, какъ его старый учитель -- докторъ; а Дольфъ былъ столь-добръ, что, забывъ прежнее, сдѣлалъ его своимъ домашнимъ врачомъ, взявъ однако ту предосторожность, чтобъ всѣ его предписанія выбрасывались изъ окна. Въ маленькой, уютной гостиной его матери, по-прежнему собирались ея старыя пріятельницы, поболтать за чашкою чая; а Петеръ де-Грудтъ, сидя у камина и качая на колѣнахъ котораго-нибудь изъ ея внучатъ, часто поздравлялъ ее, что сынъ ея сдѣлался такимъ великимъ человѣкомъ; на что добрая старушка обыкновенно отвѣчала, съ самодовольствіемъ потряхивая головою: -- "Ахъ, сосѣдушка, сосѣдушка! Не говорила ли я тебѣ, что, рано-ли, поздноли, придетъ время, что и Дольфъ никому не уступитъ?"
   Такимъ-образомъ, Дольфъ Гейлигеръ жилъ благополучно и весело, и тѣмъ веселѣе, чѣмъ становился старше и опытнѣе. Онъ содѣйствовалъ открытію многихъ полезныхъ учрежденій, какъ на-принѣръ общества пѣнія, бифетекс-клуба, и проч.; предсѣдательствовалъ на всѣхъ публичныхъ обѣдахъ, и первый заимствовалъ изъ Вест-Индіи употребленіе за столомъ черепахи. Онъ улучшилъ породу скаковыхъ лошадей и боевыхъ пѣтуховъ, и былъ великимъ покровителемъ скромныхъ талантовъ; такъ-что всякій, кто умѣлъ спѣть хорошую пѣсню и разсказать хорошую сказку, смѣло могъ являться къ его столу.
   Онъ былъ также членомъ Городской корпорацій и предложилъ нѣсколько законовъ въ защиту устрицъ и дичи; и въ свомъ духовномъ завѣщаніи назначилъ обществу серебряную пуншевую чашу, сдѣланную изъ извѣстной уже читателямъ миски, которая и по-нынѣ находится во владѣніи корпораціи.
   Наконецъ, онъ умеръ въ цвѣтущей старости, въ-слѣдствіе апоплексическаго удара, которымъ былъ пораженъ во время праздника даннаго корпораціею, и погребенъ съ большими почестями на кладбищѣ голландской церкви, что въ Садовой-Улицѣ, гдѣ и понынѣ можно еще видѣть его памятникъ съ скромною эпитафіею на голландскомъ языкѣ, которую сочинилъ пріятель его, мингеръ Юстусъ Бенсонъ, старинный, но превосходный поэтъ Нью-Йоркской-Провинціи.
   Предъидущій разсказъ построенъ на болѣе прочномъ основаніи, чѣмъ большая часть разсказовъ подобнаго рода, и это потому только, что онъ перешелъ ко мнѣ отъ Дольфа Гейлигера, не болѣе какъ черезъ вторыя руки. Дольфъ же сообщилъ его только подъ конецъ своей жизни, и то подъ величайшимъ секретомъ, не многимъ избраннымъ пріятелямъ, у себя за столомъ послѣ лишней чарки пунша; и несмотря на все неправдоподобіе той части разсказа, гдѣ являются на сцену домовые, никто изъ гостей не показалъ знаковъ малѣйшаго сомнѣнія. Теперь, прежде-чѣмъ я заключу свой разсказъ, я считаю нелишнимъ замѣтить, что кромѣ прочихъ его достоинствъ, Дольфъ мастерски умѣлъ раскланиваться.

"Отечественныя Записки", No 9, 1849

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru