Хальстрём Пер
Сокол

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Елены Благовещенской.

П. Халльстремъ

Соколъ *)

*) Переводъ со шведскаго Елены Благовѣщенской.

  
   "Аполлонъ", No 11, 1911
  
   Глаза Рено отражали всѣ оттѣнки утренней зари: во мракѣ они дѣлались матовыми и темнѣли; когда солнце освѣщало его волосы и тонкую шею, въ глазахъ его сверкали золотистыя искорки, а по утрамъ, когда онъ уходилъ въ поля, подернутыя туманомъ, чтобы встрѣчать восходъ солнца, или когда онъ прислушивался къ шороху зайца въ кустахъ, къ треску сучьевъ въ лѣсу,-- глаза его расширялись и въ нихъ зажигалось пламя, которое то разгоралось, то потухало.
   У Рено былъ лѣнивый, гордый взглядъ; блескъ его глазъ напоминалъ позолоченную сталь на рукояткѣ кинжала, или золотыя монеты на смуглой груди цыганки; его босыя ноги ступали медленно и горделиво, та же печать лѣности и гордости лежала на красивомъ изгибѣ его рукъ, когда онъ, закидывая ихъ за голову, бросался на землю въ знойный день и прислушивался къ веселымъ звукамъ охотничьихъ роговъ и къ легкому сотрясенію земли подъ копытами коней.
   A когда послѣ этого наступала тишина -- странная, жуткая тишина, полная безпокойнаго ожиданія,-- когда высоко въ небо взвивались двѣ черныя точки, тогда Рено приподнимался на локтѣ и жадно впивался взоромъ широко раскрытыхъ глазъ въ безпредѣльное голубое пространство. A когда черныя точки сталкивались и падали внизъ,-- одна изъ нихъ описывая въ воздухѣ дуги, a другая прямо, какъ стрѣла,-- когда воздухъ наполнялся звуками голосовъ и всадники спѣшили полюбоваться окончаніемъ борьбы между соколомъ и цаплей, тогда мальчикъ бросался къ группѣ охотниковъ и вскрикивалъ отъ радости при видѣ сокола, котораго сажали на перчатку его господина; птица продолжала еще трепетать отъ возбужденія, хотя сидѣла со сложенными крыльями и съ колпачкомъ на головѣ. Рено очень любилъ ходитъ на птичій дворъ сира Ангеррана и смотрѣть, какъ сокольничьи моютъ въ особыхъ металлическихъ сосудахъ желтыя ноги хищныхъ птицъ, вытираютъ ихъ полотенцами съ мѣтками, какъ они потомъ щекотятъ имъ шейки, пока наконецъ птицы не закроютъ своихъ голыхъ вѣкъ и не погрузятся въ дремоту, прислонившись къ плечу сокольничьихъ. Рено готовъ былъ пожертвовать десятью годами своей жизни или однимъ изъ своихъ десяти пальцевъ только за то, чтобы хоть разъ подержать на своей рукѣ этихъ гордыхъ, молчаливыхъ птицъ; но не всякій имѣлъ право дотрагиваться до нихъ,-- онѣ были благородныя. У каждой изъ нихъ была своя перчатка, свой собственный колпачекъ съ вышитыми на немъ узорами, своя особая пища; разговаривали съ ними на особомъ языкѣ, соблюдая самый утонченный этикетъ. Рено чуть не краснѣлъ, когда встрѣчался взоромъ съ ихъ большими равнодушными глазами, въ которыхъ было написано выраженіе лѣни и покоя. Но больше всего онъ благоговѣлъ передъ соколомъ самого сира Ангеррана, бѣлымъ исландскимъ соколомъ, y котораго былъ красный, расшитый золотомъ колпачокъ, красная перчатка, a на ногѣ ремешокъ съ серебряными бубенчиками; взглядъ его былъ полонъ усталаго презрѣнія, въ немъ искрилось золотое сіяніе героическихъ сказаній.
   Молодыхъ птицъ, которыя еще не успѣли привыкнуть къ неволѣ, трепетали отъ ярости и подъ темнымъ колпачкомъ грезили объ охотѣ на волѣ, взъерошивая перья на шеѣ, чтобы крикомъ облегчить свое горе, птицъ, которыхъ приручали, держа ихъ въ темнотѣ и моря голодомъ,-- этихъ птицъ Рено иногда позволяли вынимать изъ клѣтки. Ему позволяли выносить молодыхъ соколовъ на дневной свѣтъ, и онъ наблюдалъ за тѣмъ, какъ они сначала моргали глазами, ослѣпленные яркими лучами дня, и какъ судорожно впивались когтями въ его руку; но мало по малу, по мѣрѣ того, какъ зрачки ихъ съуживались, они успокаивались, a когда Рено давалъ имъ кусокъ теплаго, кроваваго мяса, они даже начинали ласкаться къ нему. Однако, мальчикъ не любилъ ихъ, они скоро ему надоѣли, и, въ концѣ концовъ, онъ пришелъ къ убѣжденію, что ни y одного изъ нихъ не было стальной груди исландскаго сокола, его длинныхъ широкихъ крыльевъ и его спокойной увѣренной мощи.
   Но интереснѣе всего было смотрѣть на то, какъ молодыхъ соколовъ пріучали къ охотѣ. По истеченіи извѣстнаго промежутка времени, послѣ того, какъ y нихъ совершенно сглаживалось воспоминаніе о волѣ, и они, отяжелѣвшіе и вялые, дремали на своихъ жердочкахъ, ихъ начинали дрессировать. Прежде всего сокола надо было научить летать на длинномъ шнуркѣ; по командѣ сокольничьяго онъ долженъ былъ бросаться на чучело изъ краснаго сукна съ прикрѣпленными крыльями цапли, которымъ сокольничій размахивалъ въ воздухѣ на длинномъ ремнѣ, описывая имъ плавные круги -- то было очень красивое зрѣлище. Къ чучелу привязывали убитаго перепела, или цыпленка, соколъ яростно бросался на него и разрывалъ его острыми когтями, разъяренный голодомъ и неволей. Вскорѣ онъ такъ привыкалъ къ этому, что даже и не взлеталъ на всю длину шнурка и въ глазахъ его ужъ не загоралась больше дикая жажда крови; онъ сейчасъ же высматривалъ приманку, поднимался въ воздухѣ только для порядка, потому что этого отъ него требовали, и затѣмъ лѣниво, кокетливо опускался внизъ. Потомъ, когда молодыхъ соколовъ начинали дрессировать не на привязи, они даже не замѣчали отсутствія шнурка.
   Черезъ извѣстное время ихъ уже пріучали къ настоящей охотѣ: маленькихъ соколовъ -- къ охотѣ на перепеловъ и куропатокъ, a болѣе крупныхъ -- на зайцевъ, на цапель или на неблагородныхъ коршуновъ, которые обладали презрѣннымъ сердцемъ ворона, сильными когтями и мощнымъ клювомъ и которые такъ и не удостоились чести быть прирученными и ѣсть за рыцарскимъ столомъ.
   Сначала молодому соколу на приманку выставлялись чучела съ привязанными къ нимъ кускамъ мяса, потомъ связанныя животныя и птицы, въ которыхъ соколъ впивался когтями и терзалъ, охваченный пробудившейся въ немъ кровожадностью; постепенно охота эта становилась сложнѣе, труднѣе, пока, наконецъ, соколъ не пріучался наслаждаться самимъ процессомъ ея. Старые кровожадные инстинкты пробуждались въ немъ съ новой силой, но уже болѣе облагороженные, болѣе утонченные: соколъ оставлялъ своего умирающаго противника въ покоѣ, слегка только опохмѣлившись его кровью, онъ утолялъ свой голодъ особенной пищей, которую ему подавали на блюдахъ, украшенныхъ рѣзьбой,-- гордо, съ достоинствомъ, какъ полагается благородной птицѣ. И глаза его глядѣли лѣниво, надменно, они отливали радугой утренней зари: когда снимали колпачокъ, они были матово-темные, a когда соколъ взвивался въ высоту, навстрѣчу солнечнымъ лучамъ, то глаза его искрились золотомъ и метали молніи, особенно когда раздавались отчаянные крики его жертвы. Эти гордыя птицы ласково прижимались къ загорѣлой рукѣ Рено, но ни одна изъ нихъ не походила на бѣлаго исландскаго сокола съ величественнымъ презрѣніемъ въ томномъ взглядѣ. Рено часто съ досадой зажималъ имъ клювы, когда онѣ начинали заигрывать съ нимъ, грубо отталкивалъ и дразнилъ ихъ, подражая крику коршуна, заставляя ихъ безпокойно настораживаться. Потомъ онъ уходилъ съ птичьяго двора, осыпаемый бранью и руганью, и бѣжалъ въ поля, гдѣ было такъ свободно и легко дышать.
   Сиръ Ангерранъ каждый день выѣзжалъ на охоту и чаще всего онъ надѣвалъ на руку красную, расшитую золотомъ перчатку, ибо только звенящій полетъ исландскаго сокола могъ пробудить пѣніе въ его сердцѣ, только онъ могъ заставить его съ жадностью упиваться легкимъ утреннимъ воздухомъ, словно живительнымъ виномъ. Разъ какъ-то исландскій соколъ загналъ цаплю въ болото за лѣсомъ, гдѣ она упала, истекая кровью; охотникъ разыскалъ ее тамъ и свернулъ ей шею, но соколъ исчезъ: или онъ увлекся преслѣдованіемъ другой добычи, или онъ испугался темной воды, или, подъ вліяніемъ каприза, позволилъ унести себя порыву вѣтра -- тщетно искали его повсюду, тщетно приманивали его самыми ласковыми именами, тщетно трубили въ рога по всѣмъ направленіямъ... Сиръ Ангерранъ въ кровь разбилъ своей перчаткой лицо трепещущаго отъ страха главнаго сокольничьяго и поскакалъ домой черезъ пни и кочки, плотно сжавъ губы, a брови его еще суровѣе сдвинулись надъ потемнѣвшими отъ гнѣва глазами... Соколъ такъ и пропалъ.
   Но Рено удалось найти его: ремешокъ съ бубенчиками зацѣпился за кустъ терновника и соколъ сидѣлъ неподвижно, гордо ожидая голодной смерти, крѣпко охвативъ когтями вѣтку: одно крыло его свѣсилась внизъ, другое онъ вызывающе поднялъ кверху, его тонкая шея съ узкой головой вытянулась впередъ, онъ съ напряженіемъ, грозно всматривался въ даль и кривая линія его остраго клюва рѣзко выдѣлялась. Онъ былъ прекрасенъ въ рамкѣ кроваво-красныхъ ягодъ. Рено дрожалъ отъ волненія, высвобождая ремешокъ изъ колючекъ и шиповъ; его сердце сильно забилось, когда онъ услышалъ звонъ бубенчиковъ и увидалъ кольцо сира Ангеррана съ гербомъ; a когда острые когти сокола вонзились въ его мускулистую руку, онъ испустилъ торжествующій крикъ радости -- этотъ соколъ съ самой широкой грудью, съ самыми длинными крыльями, съ самыми гордыми глазами принадлежалъ ему. Онъ еще сильнѣе чувствовалъ это счастье оттого что никто не долженъ, былъ знать о немъ, ибо суровые законы охраняли развлеченія благородныхъ рыцарей. Въ лѣсу онъ выстроитъ ему клѣтку; рано утромъ, пока еще соколъ не успѣетъ согрѣться послѣ свѣжей ночи, Рено будетъ прокрадываться къ нему; они вдвоемъ будутъ уходить въ поля и любоваться синей далью, они полюбятъ другъ друга; солнце будетъ всходить и закатываться y нихъ на глазахъ, обливая ихъ сіяніемъ своихъ лучей; вѣтеръ будетъ уносить съ собой ихъ мысли и никогда, никогда не придется соколу тосковать по своей красной перчаткѣ и по расшитому жемчугомъ колпачку. Привязавъ его къ вѣткѣ, Рено убѣжалъ куда то и вскорѣ вернулся, держа въ рукахъ убитую утку. Соколъ принялъ ее -- сердце Рено замерло отъ восторга: значитъ, онъ не презираетъ его, онъ хочетъ принадлежать ему.
   И соколъ призналъ мальчика своимъ господиномъ: онъ наклонялъ голову на бокъ и настораживался, устремляя впередъ взоръ своихъ большихъ спокойныхъ глазъ, когда по утрамъ раздавался трескъ сучьевъ подъ ногами Рено; онъ радостно выпрыгивалъ изъ клѣтки, прижимался къ его рукѣ и хлопалъ крыльями, какъ бы готовясь къ полету, но онъ не летѣлъ -- это былъ лишь вызовъ съ его стороны. A потомъ они оба спѣшили на просторъ полей, которыя начинали сбрасывать съ себя туманный покровъ ночи.
   Ихъ глаза зорко всматривались въ темный багрянецъ неба. Вдали чернѣли холмы, открывались прогалины на опушкахъ лѣса, деревья еще спали, поддерживая на своихъ вѣтвяхъ дремлющихъ, молчаливыхъ птицъ. Но небо становилось все свѣтлѣе, на горизонтѣ загоралась золотая полоска, даль синѣла, надъ самой землей тяжело пролетала сова, ища пріюта, птички начинали разминать свои крылышки и тихо пищали отъ утренняго холода, a иногда быстро проносились по воздуху, прорѣзая его темной полосой. Но Рено съ соколомъ шелъ все дальше -- это были лишь воробьи и дрозды. Вонъ тамъ y болота слышались рѣзкіе крики цапель и тяжелые взмахи крыльевъ -- это ихъ добыча. Тамъ Рено подбрасывалъ въ воздухъ сокола, уже заранѣе расправлявшаго крылья и напрягавшаго грудь, готовясь къ полету, и Рено любовался имъ, когда лучи солнца постепенно обливали его, словно расплавленнымъ золотомъ. Мальчикъ стоялъ внѣ себя отъ восхищенія; затаивъ дыханіе, онъ смотрѣлъ, какъ соколъ взвивался въ голубую высь, и прислушивался къ звону его бубенчиковъ, наводившему ужасъ на цапель. Онѣ метались и кружились въ воздухѣ, объятыя смертельнымъ страхомъ; то -- бросались на берегъ, собираясь спрятать подъ извилистые корни деревьевъ свои длинныя шеи и глупыя головы съ торчащими хохолками; то -- въ смятеніи поднимались зигзагообразной линіей въ воздухъ, надѣясь на свои широкія крылья и на то, что, благодаря имъ, они опередятъ врага и взлетятъ высоко, высоко въ небо, гдѣ соколу трудно будетъ нагнать ихъ. Но соколъ заранѣе намѣчалъ себѣ самую сильную цаплю, взлетѣвшую выше всѣхъ остальныхъ: онъ любилъ испытывать свои силы, онъ любилъ, когда прохладный воздухъ ударялъ ему въ крылья и онъ поднимался въ высь такъ быстро, такъ легко, словно его уносилъ съ собой солнечный лучъ. Вотъ онъ утонулъ въ синевѣ неба, онъ кажется не больше воробья, но по взмаху крыльевъ, по движеніямъ его мощнаго тѣла можно догадаться, что глаза его сверкаютъ безумной отвагой, что онъ хищно выпустилъ когти... и внезапно вихремъ налеталъ онъ на свою жертву и вмѣстѣ съ ней, какъ камень, падалъ внизъ. Тогда Рено бѣжалъ изо всѣхъ силъ на помощь, бросался въ воду, пускался вплавь, чтобы только не пропустить момента, чтобы поспѣть во время, если бы цапля, придя въ себя послѣ паденія, собралась съ силами для отчаянной предсмертной борьбы. A соколъ между тѣмъ наносилъ ей мѣткій ударъ клювомъ и устремлялъ свои большіе глаза на Рено: онъ не любилъ пачкать въ крови свои перья, онъ ждалъ, чтобы Рено самъ протянулъ ему неостывшее сердце жертвы.
   Въ этотъ день соколъ ужъ не охотился больше, a если Рено подбрасывалъ его въ воздухъ, то онъ раза два взмахивалъ крыльями и сейчасъ же снова садился на плечо къ мальчику, обдавая струей холоднаго воздуха его смѣющееся лицо; казалось, онъ презиралъ игры. Рено понималъ это и не надоѣдалъ ему больше.
   Въ концѣ концовъ, глаза Рено сдѣлались удивительно похожими на глаза сокола: они такъ же серьезно, такъ же напряженно всматривались въ даль. Ни къ кому еще мальчикъ не привязывался такъ сильно, какъ къ своей птицѣ; ему казалось, что она -- его собственная душа, его безотчетное стремленіе, съ широкими крыльями и побѣдоноснымъ взоромъ... Но любовь его была полна страданія, смутнаго предчувствія какого-то несчастія; по временамъ Рено боялся, что соколъ улетитъ отъ него, что онъ исчезнетъ, сопровождаемый веселымъ звономъ бубенчиковъ, a эта потеря была бы для него равносильна смерти, она оставила бы по себѣ безнадежную пустоту и мракъ. Иногда ему казалось, что сама слава, лучезарная, сверкающая на солнцѣ, отдыхаетъ y него на плечѣ, и въ самыя блаженныя мгновенія въ немъ вдругъ пробуждалось сознаніе собственнаго ничтожества; тогда онъ боялся поднять взоръ на сокола, и сердце его наполнялось горечью при мысли, что соколъ никогда не раздѣлялъ его радости, что взглядъ его гордыхъ глазъ никогда не смягчался, встрѣчаясь съ его взоромъ... и Рено бѣжалъ отъ этихъ мыслей въ міры грезъ.
   Онъ бросался на землю и вытягивался на ложѣ изъ розоваго вереска; облака проплывали надъ его головой, все дальше, подобно человѣческимъ жизнямъ... тяжелыя и легкія, они то собирались въ большія тучи съ опредѣленными рѣзкими очертаніями, то разрывались на маленькія пушистыя облачка и неслись въ невѣдомую даль, подгоняемыя невидимой рукою вѣтра... кустарникъ свѣшивалъ внизъ свои золотистыя вѣтви, листья его тихо шелестѣли и нашептывали что то, a Рено разсказывалъ соколу сказки. Король Артуръ снова ожилъ. Океанъ, омывающій берега Британіи, вернулъ ему его мечъ Экскалибуръ, цвѣта морознаго, синяго неба, и двѣнадцать рыцарей подняли свои отяжелѣвшія головы съ каменнаго стола и пробудились отъ сна... земля пѣла и ликовала при звукахъ ихъ шаговъ. A вотъ и Гаретъ, королевскій сынъ, который переодѣлся въ поваренка и покорилъ сердце надменной Люнетты. Самъ Рено занималъ одно изъ видныхъ мѣстъ въ этихъ сказкахъ: онъ благороднаго происхожденія, подъ нимъ гарцуетъ конь, a соколъ, который теперь дремлетъ y него на плечѣ, сидитъ на его рукѣ и старается встрѣтить его взглядъ своими сверкающими отъ радости глазами, въ которыхъ отражается золотистое сіяніе героическихъ сказаній.
   Но облака плыли все дальше, дальше, подобно человѣческимъ жизнямъ, нагромождались другъ на друга, сгущались въ темныя тучи и пропускали сквозь небольшія, словно прорванныя, отверстія блѣдные солнечные лучи, похожіе на длинныя стрѣлы... a соколу снились сны, полные безсильнаго гнѣва, и онъ съ крикомъ просыпался.
   Нѣсколько мальчиковъ, бродившіе по окрестностямъ, увидали сокола сира Ангеррана на рукѣ Рено. Слуги рыцаря схватили его и повели въ замокъ; мальчикъ задрожалъ какъ отъ озноба, когда y него отняли сокола, который, невозмутимый и гордый, какъ всегда, даже не повернулъ шеи, даже не посмотрѣлъ на него своими холодными, спокойными глазами. Сокола отнесли къ его господину, но тотъ не удостоилъ ни единой лаской своего любимца, по которому онъ такъ тосковалъ, ибо къ нему прикасались неблагородныя руки. Сиръ Ангерранъ молча смотрѣлъ на Рено, и въ его памяти воскресъ одинъ старый охотничій законъ изъ тѣхъ временъ, когда дворяне безпощадно попирали народъ, утопая въ роскоши и удовольствіяхъ,-- и онъ нахмурилъ брови, отгоняя отъ себя мысль, что этотъ старый законъ давно уже не примѣнялся. A законъ состоялъ въ слѣдующемъ: уличенный въ кражѣ сокола съ рыцарскимъ знакомъ на ногѣ долженъ былъ платить двѣнадцать золотниковъ серебра, a въ случаѣ несостоятельности на него напускали разъяренную отъ голода хищную птицу, которая выклевывала y него изъ груди шесть унцій мяса.
   Сиръ Ангерранъ зналъ, что Рено бѣденъ, онъ окинулъ взглядомъ его голую, смуглую грудь и дотронулся до нея осторожнымъ движеніемъ руки. Послѣ этого онъ послалъ гонца въ сосѣдній замокъ, зубчатая кровля котораго возвышалась надъ лѣсомъ, чтобы тотъ передалъ приглашеніе сенешалю и его двумъ дочерямъ пріѣхать черезъ три дня на соколиную охоту; онъ надѣялся, что передъ охотой они окажутъ ему честь и будутъ присутствовать при наказаніи вора -- охота была назначена на утро, передъ разсвѣтомъ. Глаза Рено расширились отъ мрака тюрьмы, они потемнѣли, сдѣлались неподвижными, только зрачки медленно начинали съуживаться отъ свѣта, отражая разсѣянныя по небу облака и восходящее солнце; за сиромъ Ангерраномъ несли бѣлаго исландскаго сокола; его когти судорожно впились въ перчатку, a колпачокъ закрывалъ голодные, жадные глаза, которые въ продолженіе трехъ дней не видали пищи.
   A сзади извивалась вереница, пестрѣющая яркими красками и сверкающая золотомъ; шесть бѣлыхъ лошадей, покрытыхъ красными попонами, везли красную коляску, въ которой сидѣли дочери сенешаля, и ихъ тонкія руки и шеи сверкали золотыми украшеніями. Конюха вели лошадей подъ уздцы. A за коляской верхомъ на коняхъ ѣхали шесть молодыхъ дѣвушекъ; ихъ волосы были цвѣта спѣлой ржи, изъ-подъ подола платья видны были маленькія узкія ноги. Шесть охотниковъ трубили въ рога, и веселые звуки рѣзвились и плясали въ воздухѣ, вылетая изъ изогнутыхъ трубъ; казалось, словно линіи на горизонтѣ тоже плясали, подернутыя алѣющей дымкой утренняго тумана; и облака, плывшія по небу, сверкали золотой каймой, какъ крылья бабочки.
   Всѣ тѣсно столпились полукругомъ возлѣ куста, y котораго лежалъ связанный преступникъ. Попоны лошадей развѣвались отъ вѣтра, красный цвѣтъ сгущался въ тѣни и давилъ своей тяжестью, но на яркомъ свѣтѣ онъ горѣлъ и ликовалъ, какъ побѣдная пѣсня; молодыя дочери сенешаля съ любопытствомъ вытягивали свои тонкія шеи и выглядывали изъ коляски, и ихъ остроконечные головные уборы сливались съ линіей ихъ плечъ. Онѣ похожи на цапель, думалъ Рено, глядя на нихъ, и онъ даже ждалъ, что вотъ-вотъ раздастся рѣзкій пронзительный птичій крикъ, особенно послѣ того, какъ умолкли звуки роговъ и воцарилась тишина. Но когда онъ хорошенько разсмотрѣлъ лица молодыхъ дѣвушекъ съ тонкими, прямыми губами, съ мечтательными глазами, которые, казалось, всегда были устремлены въ невѣдомую даль въ какомъ то холодномъ экстазѣ, когда онъ увидалъ ихъ нѣжныя, бѣлыя руки, сложенныя на колѣняхъ, и длинныя, ровныя складки ихъ одеждъ, то онѣ показались ему дивно прекрасными, какъ изображенія святыхъ, передъ которыми горятъ восковыя свѣчи, и ему вдругъ сдѣлалось больно при мысли о томъ, что онѣ видятъ его связаннымъ. Онъ пере. велъ взоръ на молодыхъ дѣвушекъ, сопровождавшихъ дочерей сенешаля,-- на этихъ красивыхъ птичекъ, которыхъ ему такъ хотѣлось спугнуть своимъ свистомъ,-- на красныя лица слугъ съ широко разинутыми отъ любопытства ртами, на выжженную равнину, по которой онъ бѣгалъ до сладкой истомы и на которой онъ такъ часто мечталъ...
   Рено зналъ, что его ожидаетъ, но когда принесли исландскаго сокола и когда онъ понялъ, что именно этотъ соколъ долженъ быть орудіемъ наказанія, то онъ разсмѣялся отъ охватившаго его чувства радости; сердце его наполнилось ликующимъ счастьемъ и гордостью, какъ въ былые дни, когда и соколъ, и безконечный солнечный день, и равнина съ притаившимся вѣтеркомъ и нашептывающей осенней листвой,-- когда все это принадлежало ему. Когда соколъ снова увидалъ свѣтъ, и глаза его привыкли къ нему, то онъ приготовился къ полету и ждалъ только, чтобы его подбросили въ воздухъ. Въ то же время взоры его жадно искали добычи -- они безумно блуждали отъ долгаго голода и сверкали... въ нихъ не было ни тѣни сознанія, они никого не узнавали. Глаза Рено тревожно, вопросительно впились въ глаза сокола, и они наполнились слезами отъ горя, что взглядъ сокола не встрѣтился съ его молящимъ взоромъ. Онъ ожидалъ, что въ глазахъ сокола отразятся его тоска, его отвага, его презрѣніе, его мечты на ложѣ изъ розоваго вереска, но онъ прочелъ въ нихъ только нетерпѣливое желаніе поскорѣе наброситься на добычу,-- эти глаза были такъ же холодны и жестоки, какъ любопытство окружавшихъ его людей, какъ насмѣшка, змѣившаяся на тонкихъ губахъ сира Ангеррана. Сердце его сжалось еще мучительнѣе, и онъ отвернулся, чтобы овладѣть собой и, закрывъ глаза, отдаться полету мыслей. Такъ онъ лежалъ, пока герольдъ читалъ законъ -- "двѣнадцать золотниковъ серебра -- шесть унцій мяса изъ груди -- такъ сиръ Ангерранъ охраняетъ свои развлеченія". Рено не поднялъ взора даже и тогда, когда ему взрѣзали кожу, чтобы запахомъ крови приманить сокола, a когда соколъ вонзилъ ему въ грудь свой острый клювъ, то онъ не издалъ ни единаго звука, a только затрепеталъ всѣмъ тѣломъ, отчего въ глазахъ хищной птицы вспыхнулъ гнѣвный огонекъ, и она расправила свои крылья, готовясь бить ими. Дочери сенешаля наклонились впередъ, и въ ихъ мечтательныхъ глазахъ вспыхнулъ интересъ при видѣ этого зрѣлища, но онѣ не закрыли своихъ лицъ руками, одежды ихъ лежали такими же ровными складками. Лошади начали фыркать, почуя запахъ крови, и били копытомъ о мерзлую землю, a кругомъ стояли охотники, приставивъ къ губамъ охотничьи рога, чтобы звуками ихъ заглушить крики преступника... но Рено лежалъ неподвижно, безъ криковъ, безъ стоновъ.
   Въ первую минуту, когда соколъ впился ему въ грудь острымъ клювомъ, ему показалось, что y него изъ груди вырываютъ сердце, но потомъ онъ впалъ въ какое-то блаженное, полубезсознательное состояніе, и въ то время, какъ кровь медленно струилась изъ его раны, и острый клювъ терзалъ его грудь, онъ погрузился въ міръ голубыхъ, лучезарныхъ грезъ; онъ вдругъ понялъ все -- и смерть, и честь; онъ видѣлъ, какъ золотистое сіяніе героическихъ сказаній ослѣпляетъ его, какъ оно разгорается...
   Когда сиръ Ангерранъ нашелъ, что законъ исполненъ, что шесть унцій мяса вырвано изъ груди преступника, онъ подалъ знакъ трубачамъ; они затрубили въ рога, съ груди мальчика сняли сокола, упившагося кровью... теперь въ глазахъ его снова появилось гордое, спокойное выраженіе...
   Блестящій кортежъ весело и оживленно тронулся по направленію къ тростникамъ, которые вдали желтѣли на солнцѣ. A Рено такъ и не могли привести въ чувства: онъ забылся въ грезахъ, и онѣ незамѣтно унесли его въ объятія смерти... Его только развязали и подложили ему подъ голову охапку розоваго вереска. Исландскій соколъ никогда ужъ больше не сидѣлъ на рукѣ своего господина: сиръ Ангерранъ не любилъ пить изъ кубка, который лобзали другія уста.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru