Lib.ru/Классика: Гуд Том. Тень призрака

Том Гуд.
Тень призрака

С тех пор, как я обзавелся собственным хозяйством, сестра моя Летти жила со мной. Она у меня хозяйничала до моей женитьбы. Теперь она неразлучна с моей женой, и дети мои обращаются к своей милой тете за советом, утешением и помощью во всех своих маленьких невзгодах и затруднениях. И однако же, несмотря на то, что она окружена любовью и удобствами жизни, -- с лица ее не сходит грустное, сосредоточенное выражение, которое приводит в недоумение знакомых и огорчает родных. Что же этому за причина? несчастная любовь? Да -- все та же старая история. Сестре не раз представлялись выгодные партии, но, лишившись предмета своей первой любви, она уже никогда не позволяла себе мечтать о том, чтобы любить и быть любимой.

Джордж Мэзон приходился жене моей двоюродным братом; он был моряк. Они с Летти встретились на нашей свадьбе и влюбились с первого взгляда. Отец Джорджа тоже был моряком и особенно отличался в арктических морях, где он участвовал в нескольких экспедициях, предпринятых для отыскания Северного полюса и Северо-западного прохода. Я, поэтому, не удивился, когда Джордж по собственной охоте вызвался служить на "Пионере", который снаряжался на поиски за Франклином и его потерянными товарищами. Будь я на его месте, едва ли бы я устоял против обаяния подобного предприятия. Летти это, разумеется, не нравилось; но он успокоил ее уверением, что моряков, добровольно просившихся в арктическую экспедицию, никогда не теряют из вида, и что он таким образом в два года уйдет дальше в своей карьере, чем ушел бы в двенадцать лет простой службы. Не могу сказать, чтобы сестра и тут искренне помирилась с его решением, но она перестала спорить; только облако, теперь не покидающее ее лица, но редко являвшееся в ее счастливой молодости, иногда стало пробегать по чертам ее, когда она думала, что никто ее не видит.

Младший брат мой, Гарри, в то время учился в академии художеств. Теперь он составил себе некоторую известность, но тогда еще только начинал и, как все начинающие, задавался всякими фантазиями и теориями. Одно время он бредил венецианской школой, а у Джорджа была красивая голова итальянского типа -- он и написал с него портрет. Портрет вышел похож, но как художественное произведение -- весьма посредствен. Фон был слишком темен, а морской мундир слишком ярок, так что лицо чересчур уж рельефно выделялось белизной. Поворот был в три четверти, но вышла одна только рука, опиравшаяся на рукоять кортика. Вообще, как Джордж сам говорил, он на этом портрете скорее походил на командира венецианской галеры, чем на современного лейтенанта. Летти, впрочем, осталась вполне довольна -- о художественности она очень мало заботилась, лишь бы сходство было. Итак, портрет с подобающим уважением был вставлен в раму -- ужасно массивную, заказанную самим Гарри -- и повешен в столовой.

Приближалось время разлуки. "Пионер" только ждал последних инструкций. Офицеры перезнакомились между собою. Джордж очень сошелся с лекарем Винсентом Гривом, и, с моего разрешения, раза два привозил его к нам обедать. Правду сказать, он мне с первого взгляда не особенно понравился, и я почти пожалел, что пригласил его. Это был высокий, бледный молодой человек, блондин, с довольно грубыми, резкими чертами шотландского типа, с холодными серыми глазами. В выражении лица его тоже было что-то неприятное-- не то жестокое, не то хитрое, а вернее, и то и другое вместе. Мне, между прочим, показалось весьма неделикатно с его стороны, что он не отходил от Летти, во всем предупреждал Джорджа, -- одним словом, явившись в дом в качестве приятеля ее жениха, просто открыто ухаживал за ней. Джорджу это, кажется, тоже не нравилось, но он приписывал эту бестактность незнанию светских приличий -- и молчал. Летти была крайне недовольна: ей хотелось перед разлукой как можно больше быть с Джорджем; но, чтобы его не огорчать, она терпела и тоже молчала.

Самому Гриву, очевидно, и в голову не приходило, что он вел себя не так, как следует. Он был вполне весел и счастлив. Только портрет почему-то тяготил его. Когда Грив в первый раз увидел его, то слегка вскрикнул, а когда его за обедом посадили прямо напротив портрета, он замялся, с явной неохотой сел, но тотчас опять встал.

-- Я не могу сидеть напротив этого портрета, -- пробормотал он, -- я сам знаю, что это ребячество, но не могу. Это один из тех портретов, глаза которых точно следят за вами, куда ни повернитесь, а я от матери унаследовал отвращение к подобным портретам. Она вышла замуж против воли отца и, когда я родился, была при смерти больна. Когда она настолько поправилась, что могла говорить связно, без бреда, -- она умоляла всех убрать висевший в ее комнате портрет моего деда, уверяя, что он грозно смотрит на нее, хмурится и шевелит губами. Суеверие ли это, или темперамент, только я не терплю подобных портретов.

Джордж, кажется, счел эту выходку своего приятеля за хитрость, чтобы получить место рядом с Летти, но я видел испуганное выражение его лица и не мог не поверить его словам. Прощаясь с ними вечером, я вполголоса, больше в шутку, спросил Джорджа, приведет ли он опять к нам своего нового друга. Он весьма энергично ответил, что нет, потому что Грив очень мил в мужской компании, но в дамском обществе не умеет себя держать.

Но зло было уже сделано. Винсент воспользовался тем, что был представлен нам, -- и стал приходить чуть не каждый день, чаще даже Джорджа, которому, по долгу службы, приходилось проводить большую часть времени на корабле, тогда как Грив, закупив и уложив все нужные аптечные снадобья, был совершенно свободен. В последний его визит, накануне выхода в море "Пионера", Летти прибежала ко мне сильно расстроенная: он имел нахальство объясниться ей в любви! Он сказал, что знает о ее помолвке с Джорджем, но что это не мешает влюбиться в нее и другому, что от любви так же точно нельзя уберечься, как от лихорадки. Летти строго, с высоты своего величия осадила его, но он объявил, что, по своему мнению, не делает ничего предосудительного, высказывая ей свою любовь, хотя и безнадежную.

-- Мало ли что может случиться, -- сказал он в заключение, -- от чего может не состояться ваша свадьба; тогда вы вспомните, что вас любит другой.

Я очень рассердился и хотел сам объясниться с этим фатом; но Летти сказала, что она его уже выпроводила из дома, и просила не говорить ничего Джорджу, чтобы не дошло до ссоры и чего доброго -- дуэли. Джордж приехал в тот же вечер и просидел до рассвета, когда ему пришлось расстаться и отправиться на корабль. Проводив его до дверей и еще раз пожав ему руку, я воротился в столовую, где бедная Летти рыдала на диване.

Я невольно вздрогнул, взглянув на портрет, висевший над нею. Странным, сумрачным светом занимавшейся зари едва ли можно было объяснить чрезвычайную бледность лица. Подойдя ближе, я заметил, что оно покрыто влагой, и подумал, что, верно, Летти в первом припадке горя бросилась целовать портрет милого и что влага эта -- следы ее слез. Долго спустя я как то подшутил над нею по этому поводу -- и тут только узнал, что ошибся. Летти торжественно объявила, что портрета не целовала.

-- Вероятно, лак запотел, -- заметил Гарри. Тем и кончилось, потому что я промолчал; но я, хотя и не художник, знал очень хорошо, что лак совсем не так потеет.

Летти с дороги получила два письма от Джорджа. Во втором он писал, что едва ли теперь скоро удастся подать о себе весть, потому что они забираются в очень высокую широту, куда не заходят торговые суда, а только одни ученые экспедиции. Все, по его словам, были веселы и здоровы, льда пока встречалось мало, и Грив сидел без дела, потому что никто еще даже не хворал.

За этим письмом последовало долгое молчание -- прошел целый год, бесконечный для бедной Летти. Раз только мы читали заметку об экспедиции в газетах -- все обстояло благополучно. Прошла еще зима -- наступила опять весна, ясная, благорастворенная, какой иной раз бывает она даже в угрюмых, изменчивых северных климатах.

Однажды вечером мы сидели в столовой у раскрытого окна. Хотя мы давно перестали топить, в комнате было так душно, что мы с жадностью вдыхали вечернюю прохладу. Летти работала; она, бедненькая, никогда не роптала, но очевидно тосковала по Джорджу. Гарри стоял, наполовину высунувшись из окна, и любовался при вечернем освещении фруктовыми деревьями, которые были уже в полном цвету. Я сидел у стола и при свете лампы читал газету. Вдруг в комнату пахнул холод. Это был не ветер, потому что оконный занавес даже не шевельнулся. Просто вдруг сделалось холодно -- и сейчас же опять прошло. Летти, как и меня, пробрал озноб. Она взглянула на меня.

-- Как странно -- вдруг холодом обдало! -- сказала она.

-- Это маленький образчик погоды, которой наслаждается бедный Джордж у полюса, -- ответил я с улыбкой.

В то же время я невольно взглянул на портрет -- и онемел, кровь хлынула к сердцу, и недавний холод заменился ощущением горячечного жара... На столе, как я уже говорил, горела лампа, чтоб мне можно было читать; но солнце только еще заходило -- и в комнате далеко не было темно. Я ясно видел ужасную перемену, происшедшую с портретом; это была не фантазия, не обман чувств: вместо головы и лица Джорджа, я увидел обнаженный, осклабляющийся череп с темными впадинами глаз, белыми зубами, голыми скулами -- как есть, мертвая голова! Не говоря ни слова, я встал и пошел прямо к портрету. По мере того, как я приближался, мне точно застилало глаза туманом, а когда подошел совсем близко -- я увидел уже лицо Джорджа. Адамова голова исчезла.

-- Бедный Джордж! -- проговорил я бессознательно.

Летти подняла голову. Мой тон испугал ее -- выражение лица моего не успокоило ее.

-- Что это значит? Уж не слыхал ли ты чего? О, Роберт, ради Бога, скажи!

Она встала, подошла ко мне и, положив руку на мою руку, умоляющими глазами смотрела на меня.

-- Нет, душа моя, -- сказал я, -- откуда же мне слышать? Мне только невольно припомнились все труды и лишения, которые ему приходится терпеть. Мне напомнил этот холод...

-- Какой холод? -- спросил Гарри, тем временем отошедший от окна. -- Что это вы толкуете? Этакий вечер, а они -- холодно! Лихорадка у вас, что ли?

-- Мы оба с Летти почувствовали сию минуту сильный холод. А ты?

-- Ничего не чувствовал!.. а мне, кажется, ближе бы -- я стоял, на три четверти высунувшись из окна.

-- Какое сегодня число? -- спросил я, еще с минуту подумав, как странно, что этот холод только пронесся по комнате -- точно в самом деле повеял прямо с полюса, и находился в связи с замеченным мной сверхъестественным явлением.

-- 23-е, -- отвечал Гарри, взглянув на нумер газеты.

Когда Летти вышла из комнаты, я рассказал Гарри, что я видел и чувствовал, -- и просил его записать число, опасаясь, не случилось ли чего с Джорджем.

-- Записать -- запишу, -- сказал он, вынимая памятную книжку, -- только у вас с Летти или желудки расстроены, или прилив крови к голове -- что-нибудь в этом роде.

Я, конечно, не стал с ним спорить. Летти немного погодя прислала сказать, что ей не совсем здоровится и что она легла в постель. Жена моя вошла и спросила, что случилось.

-- Не следовало сидеть с растворенным окном, -- сказала она. -- Вечера хотя и теплые, но ночной воздух иногда вдруг проберет холодом. Во всяком случае, Летти, должно быть, сильно простудилась: ее знобит.

Я не пускался в объяснения, тем более что Гарри, очевидно, склонен был подтрунивать надо мной за мое суеверие; но позже вечером, оставшись один с женой в нашей комнате, я рассказал ей все, что было, и высказал ей мои опасения. Это ее сильно встревожило, и я почти раскаялся, что сказал ей.

На следующее утро Летти было лучше -- и, так как никто из нас более не упоминал о случившемся, то вчерашнее происшествие как будто забылось, но с того вечера я постоянно поджидал дурных известий. Наконец предчувствие мое сбылось.

Однажды утром я только что сходил в столовую к завтраку, как раздался стук в дверь, и Гарри вошел -- против заведенного порядка, потому что он утра проводил у себя в мастерской и заходил к нам обыкновенно только вечером по дороге домой. Он был бледен и взволнован.

-- Летти еще нет здесь? -- просил он, и не дождавшись ответа, задал новый вопрос: -- Какую газету ты получаешь?

-- "Daily News", -- отвечал я. -- Почему ты спрашиваешь?

-- Летти, наверное, еще не выходила из своей комнаты?

-- Нет.

-- Слава Богу. Посмотри!

Он вынул из кармана газету и подал мне, указав на коротенький параграф. Я понял, в чем дело, как только он спросил о Летти.

Параграф был с заглавием: "Несчастный случай с одним из офицеров на "Пионере"". В нем говорилось, что, по известиям, полученным в адмиралтействе, экспедиция не отыскала пропавших, но напала на след их. По недостатку запасов ей пришлось воротиться, но командиру хотелось, лишь успеют сделать нужные поправки, опять пойти по найденным следам. Далее говорилось, что "несчастный случай лишил экспедицию одного из лучших офицеров, лейтенанта Мэзона, который упал с ледяной горы и убился до смерти, отправившись на охоту с доктором. Его все любили, и смерть его навеяла тоску на эту горсть бесстрашных исследователей".

-- В "Daily News", слава Богу, еще нет, -- сказал Гарри, пробежав нумер, пока я читал, -- но тебе надо будет остерегаться, чтоб не попало ей в руки, когда будет напечатано -- чего не миновать рано или поздно.

Мы взглянули друг на друга со слезами в глазах.

-- Бедный Джордж! бедная Летти! -- вздохнули мы.

-- Но надо же будет когда-нибудь сказать ей, -- проговорил я погодя.

-- Поневоле, -- возразил Гарри, -- но это убьет ее, если она узнает так вдруг. Где твоя жена?

Она была в детской, но я послал за ней и сообщил ей недобрую весть.

Она старалась подавить свое волнение ради бедной Летти, но слезы текли по ее щекам, несмотря на все ее усилия.

-- Как решусь я сказать ей? -- повторила она.

-- Тише! -- произнес Гарри, схватив ее за руку и взглядывая на дверь.

Я обернулся: на пороге стояла Летти, бледная как смерть, с полураскрытыми губами и тупо глядевшими глазами. Мы не слыхали, как она вошла, и не знали, сколько она слышала из нашего разговора -- во всяком случае, достаточно, чтобы не нужно было более ничего сообщать ей. Мы все бросились к ней; но она рукой отстранила нас, повернулась и ушла наверх, не сказав ни слова. Жена моя поспешила за ней и нашла ее на коленях подле кровати -- без чувств.

Послали за доктором; она скоро очнулась, но несколько недель пролежала опасно больная.

Прошло около месяца после ее полного выздоровления, и она уже сходила вниз, когда я увидел в газетах известие о возвращении "Пионера"; но, так как оно уже не имело для нас интереса, то я ни с кем не поделился этой вестью, тем более, что сестре больно было бы слышать само это имя. Вскоре после того, я сидел у себя и писал письмо -- вдруг слышу громкий стук в парадную дверь. Я оторвался от своего занятия и стал прислушиваться, потому что голос посетителя показался мне не совсем незнакомым. Подняв глаза в недоумении, я случайно остановил взгляд на портрете бедного Джорджа -- и не знал, во сне ли я или наяву. Я уже говорил, что он был изображен с рукой, опиравшейся на рукоять кортика. Теперь же я ясно видел, что указательный палец был поднят, точно в предостережение от чего-то. Я пристально вглядывался, чтобы убедиться, что это не игра воображения, -- и еще заметил две кровяных капли, ярко и ясно выступавшие на бледном лице. Я подошел к портрету, ожидая, что и это явление исчезнет, подобно мертвой голове, но оно не исчезало; только приподнятый палец, при близком осмотре, оказался маленькой белой мошкою, сидевшей на полотне. Красные капли были жидки, но, конечно, не кровяные, хотя я сначала не знал, как объяснить их. Мошка была в состоянии спячки; я ее снял с картины и положил на камин под опрокинутую рюмку. Все это заняло меньше времени, чем потребовалось на описание. В ту минуту, как я отходил от камина, служанка принесла карточку и сказала, что джентльмен ждет в передней и спрашивает, могу ли я его принять. На карточке было имя Винсента Грива. "Слава Богу, что Летти дома нет", -- подумал я и вслух сказал служанке: "Просите; но если жена и мисс Летти придут домой прежде, чем этот джентльмен уйдет, -- скажите им, что у меня гость по делу, и я прошу сюда не входить".

Я пошел к двери встречать Грива. Переступая порог, еще прежде, чем мог видеть портрет, Грив остановился, весь содрогнулся и побледнел, даже до губ.

-- Закройте этот портрет, прежде чем я войду, -- проговорил он торопливо, глухим голосом. -- Вы помните, как он и тогда на меня действовал; теперь будет еще хуже после этого несчастья.

Я лучше прежнего понимал его чувство -- сам довольно намучился с портретом и не без страха глядел на него. Итак, я снял скатерть с небольшого кругленького столика, стоявшего у окна, и накинул ее на картину. Тогда только Грив вошел. Он сильно изменился. Лицо его было еще худощавее и бледнее, глаза и щеки впали; кроме того, он как-то странно сгорбился, и взгляд его выражал уже не хитрость, а какой-то ужас -- точно у затравленного зверя. Я заметил, что он ежеминутно поглядывал в сторону, как будто слыша кого-то за собой. Этот человек мне никогда не нравился, но теперь я чувствовал непреодолимое отвращение к нему -- такое отвращение, что рад был вспомнить, как, исполняя его просьбу закрыть картину, я не подал ему руки. Я никак не мог говорить с ним без холодности, притом я решился объясниться с ним напрямик. Я сказал ему, что я, конечно, рад его благополучному возвращению, но что не могу просить его по-прежнему бывать у нас, -- что я бы желал узнать подробности смерти бедного Джорджа, но не позволю ему, Гриву, видеть мою сестру, -- и в то же время, по возможности деликатнее, намекнул на непристойность его поведения перед отъездом. Он выслушал меня очень спокойно; только глубоко, тоскливо вздохнул, когда я сказал, что должен просить его не повторять своего визита. Он был, очевидно, так слаб и болен, что мне пришлось предложить ему рюмку вина, и он с явным удовольствием принял мое предложение. Я сам достал из шкафа херес и бисквиты и поставил на стол между нами; он налил себе рюмку и с жадностью духом выпил.

Мне стоило немалого труда заставить его рассказать мне о смерти Джорджа. Наконец он с явной неохотой рассказал, что они вместе пошли на белого медведя, которого увидели на ледяной горе, причалившей к берегу. Гора заканчивалась с одной стороны острием, как крыша дома, и отлогость выдавалась над страшной бездной. Они взобрались на самый верх, и Джордж неосторожно ступил на покатую сторону.

-- Я звал его, -- продолжал Грив, -- я просил его вернуться, но было поздно. Он пробовал поворотить назад, но поскользнулся. Последовала ужасная сцена. Сначала медленно, а потом все быстрее, он скользил к краю. Не за что было ухватиться -- ни малейшего выступа или шероховатости на гладкой поверхности льда. Я скинул сюртук и, наскоро прикрепив его к ружью, протянул ему -- не хватало. Прежде, чем я успел привязать еще галстук, он соскользнул еще дальше и продолжал стремиться вниз с возрастающей быстротою. Я в отчаянии закричал, но не было никого поблизости. Он понял, что участь его решена, -- и только успел сказать мне, чтобы я передал его последнее прости вам и... и ей...

Голос Грива оборвался, однако он продолжал:

-- Мгновение спустя все было кончено: инстинктивно уцепился он на секунду за край и -- исчез!

Грив едва произнес последнее слово, как у него отвисла челюсть, глаза его точно собирались выкатиться из впадин... Он вскочил на ноги, указал на что-то сзади меня, замахал по воздуху руками -- и с громким криком свалился, как подстреленный. С ним сделался припадок падучей болезни.

Я невольно обернулся, в то же время бросаясь поднимать его с пола: скатерть сползла с портрета -- и лицо Джорджа, казавшееся еще бледнее от красных пятен, сурово глядело на нас. Я позвонил. К счастью, Гарри подошел тем временем -- и, когда служанка сказала ему о случившемся, он прибежал и помог мне привести Грива в чувство. Картину я, разумеется, опять закрыл.

Когда Грив совсем пришел в себя, он объяснил, что с ним бывают такие припадки. Он тревожно расспрашивал, не говорил ли и не делал ли чего особенного, пока продолжался припадок, -- и видимо успокоился, когда я сказал ему, что ничего не было. Он извинялся в причиненном беспокойстве и объявил, что как только почувствует себя посильнее -- простится с нами. Говорил он это, облокотившись на камин. Белая мошка бросилась ему в глаза.

-- У вас, верно, был уже кто-нибудь с "Пионера?" -- спросил он нервно.

Я отвечал, что никого не было, и спросил, почему он так думает.

-- Да вот этой белой мошки не бывает в такой южной широте, -- сказал он, -- это один из последних признаков вымирающей жизни на дальнем севере. Откуда она у вас?

-- Я ее поймал здесь, в этой комнате.

-- Это очень странно. Никогда я ничего подобного не слыхал. Я после этого не удивлюсь, если начнут рассказывать о кровяных дождях.

-- Я вас не понимаю, -- сказал я.

-- Эти насекомые в известное время года испускают из себя капли красной жидкости -- иногда в таком количестве, что люди суеверные воображают, будто бы это кровяной дождь падает с неба. Я видел местами большие красные пятна от них на снегу. Берегите ее -- это большая редкость на юге.

Когда он ушел -- а ушел он почти сейчас же, -- я заметил красную крапинку на камине под рюмкой. Этим объяснялось пятно на картине -- но откуда взялась мошка?

Была еще одна странность, в которой я не мог хорошенько удостовериться, пока Грив был в комнате, так как в ней горели две или три лампы, -- но относительно которой я не мог остаться в сомнении, лишь только он вышел на улицу.

-- Гарри, ступай сюда -- скорей! -- крикнул я брату. -- Ты художник -- посмотри и скажи, не замечаешь ли чего особенного в этом человеке?

-- Нет, ничего, -- отвечал было Гарри, но потом спохватился и сказал изменившимся голосом: -- Вижу -- клянусь Юпитером, у него двойная тень!..

Вот чем объяснялись взгляды, которые он бросал по сторонам, и его согбенная осанка: ему всюду сопутствовало что-то такое, чего никто не видел, но от чего ложилась тень. Он обернулся -- и, увидев нас у окна, немедленно перешел на тенистую сторону улицы. Я все рассказал Гарри -- и мы решили, что лучше Летти не говорить.

Два дня спустя я навестил Гарри в его мастерской -- и, возвратясь домой, нашел у себя страшный переполох. Летти сказала мне, что в мое отсутствие явился Грив. Жена моя была на верху. Но Грив не ждал, чтобы о нем доложили, а прямо прошел в столовую, где сидела Летти. Она заметила, что он старается не глядеть на портрет -- и, чтобы вернее не видеть его, сел под ним, на диван. Затем, несмотря на ее негодующий протест, повторил свое объяснение в любви; уверяя ее, что бедный Джордж, умирая, умолял его отправиться к ней, охранять ее и -- жениться на ней.

-- Я так рассердилась, что не знала, как и ответить ему, продолжала Летти. -- Вдруг, не успел он произнести последних слов, что-то звякнуло, точно гитара разбилась и... право, не понимаю, как это сделалось -- только потрет упал, углом тяжелой рамы раскроило Гриву висок, и он лишился чувств.

Его снесли наверх по приказанию доктора, за которым жена моя послала, как только узнала об этом происшествии, -- и положили на кушетку в мою уборную, куда я и отправился. Я намеревался упрекнуть его за то, что он опять пришел, несмотря на мое запрещение, -- но нашел его в бреду. Доктор сказал, что это престранный случай, потому что одним ударом, хотя и сильным, едва ли объясняются симптомы горячки. Когда он от меня узнал, что больной только воротился на "Пионере", -- то сказал, что, может быть, перенесенные им труды и лишения надорвали организм и положили начало болезни.

Мы послали за сиделкой по настоянию доктора.

Конец моей истории недолго рассказать. Посреди ночи меня разбудили громкие крики. Я наскоро облачился -- и, выбежав из спальни, застал сиделку с Летти на руках... Летти была без чувств. Мы ее снесли в ее комнату -- и там сиделка объяснила нам, в чем дело.

Оказалось, что около полуночи Грив сел на постели и начал бредить -- говорил он такие ужасные вещи, что сиделка испугалась. Она, конечно, не успокоилась, заметив, что хотя у нее горела одна свеча -- на стене означились две тени. Обеспамятев от ужаса, она прибежала к Летти и объявила, что ей страшно одной; Летти, добрая и не трусиха, оделась и сказала, что просидит с ней ночь. Она тоже видела двойную тень -- но это ничто в сравнении с тем, что она слышала. Грив сидел, уставившись глазами в невидимый призрак, от которого падала тень. Дрожащим от волнения голосом он умолял его оставить его, умолял простить ему.

-- Ведь ты знаешь, -- говорил он, -- что преступление было непредумышленное. Ты знаешь, что внезапное наваждение дьявола заставило меня толкнуть тебя в пропасть. Он искусил меня воспоминанием о ее прелестных чертах... о нежной любви, которая, не будь тебя, могла бы принадлежать мне. Но она не внимает мне! Смотри, Джордж Мэзон, -- она отворачивается от меня -- точно знает, что я убил тебя...

Эту страшную исповедь сама Летти повторила мне шепотом, прижимаясь лицом к моему лицу.

Теперь я все понял. Я только что собрался рассказать сестре все странные обстоятельства, которые скрывал от нее, -- когда опять вбежала сиделка с известием, что больной исчез: он в бреду выскочил из окна. Два дня спустя тело его было найдено в реке.

Текст издания: Т. Гуд. Тень призрака // Нива. 1870. No 9. Ориг. загл. "The Shadow of a Shadow".

Оставить комментарий Гуд Том (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1867 Обновлено: 07/05/2020. 27k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Нива". 1870. No 9.

Гуд Том Тень призрака

Том Гуд. Тень призрака

Гуд Том
Тень призрака

Том Гуд.
Тень призрака