Аннотация: Эскиз.
Текст издания: журнал "Нива", 1898, No 28.
Старый капитан
Эскиз Макса Града
Старый служака взволнованно расстегивал поношенный военный мундир и крутил кончики белоснежных усов.
Голубые, все еще живые, глаза пытливо устремлены были на трех предполагаемых преступников. Вытянувшись в струнку, по-военному, стоили перед ним мальчики. Двое из них смотрели ему прямо в глаза; третий, совсем белоголовый мальчуган, видимо избегал проницательного взгляда: уставившись в землю, он в замешательстве переступал с ноги па ногу.
-- Смирно!
Мальчик вздрагивает, выпрямляется и пытается выдержать взгляд старика.
-- Признаваться, сейчас же признаваться! Тот, кто лжет, негодяй. Худшая правда ничто в сравнении с малейшею ложью. Таково всегда было мое убеждение. Ну, так как же? Ты контузил животное? Ты брал для этого мое духовое ружье? Чёрт побери! Бессовестный плут, проглотил ты, что ли, язык, когда нужно говорить правду?
На морщинистом лбу старика надувается жила. Голос охрип от гнева.
-- Вон отсюда! Вон, говорю тебе!..
Мальчик исчезает с быстротою молнии. Двое других стоят, как вкопанные.
-- Значит, это он сделал?
Мальчуганы молчат.
-- Конечно, не вы! Вы ничего об этом не знали.
-- Решительно ничего, господин капитан.
-- Вольно!
Облегченно вздохнув, мальчуганы о чем-то шепчутся; потом один из них берет свою шапку п подходит к старику, который, повернувшись к ним спиною, смотрит в окно.
-- Добрый вечер, дядя капитан!
Капитан рассеянно оборачивается. Лицо его понемногу проясняется, он слегка проводит рукою по голове мальчика.
-- Добрый вечер, Руди! Кланяйся отцу. Завтра начинаем уроки пораньше, -- в географии ты опять был слаб.
Капитан исчезает в соседней комнате. Докторский сынок Фриц остается один. В "классной" водворяется странная, немного жуткая тишина. Последние косые лучи солнца играясь на оружии, скользят по стеклянным шкапам со всевозможными чучелами зверей и богатой коллекцией минералов. С минуту мальчик рассматривает, Бог весть в который раз, давно знакомые вещи.
Входит капитан.
Фриц бежит в соседнюю комнату и приносит оттуда халат и туфли.
-- Уже? -- удивляется капитан.
-- Шесть часов, -- гласит лаконический ответ.
Старик терпеливо позволяет себя переодеть. Потом Фриц достает из богатой коллекции капитана длинную трубку, зажигает свернутую бумажку и подает ему то и другое.
Теперь он, в полном сознании своего неотъемлемого права, быстро вскакивает на колени старика и тихонько тянет его за усы.
-- Дядя, послушай-ка: сегодня капитан был опять очень сердит.
Капитан не может удержаться от улыбки; но через минуту лицо его снова омрачается.
-- Еще бы! Такой бессовестный плут!
-- Так-то так, но поделом и кошке: такое ни на что не годное животное! Ни одной мышки она не поймала. А еще на нее надевает красную ленточку эта старая ворчунья-баронесса...
-- Потише, малый! О дамах говорят только с уважением. Такой карапуз, и туда же!
-- Вот еще! Я второй по росту в классе. После Макса Брауна я самый большой.
Старик сдвигает свои густые брови.
-- Не напоминай мне о нем! Из него теперь и розгами не выбьешь лжи. Я никогда его не любил. В нем есть что-то низкое. Слышишь, малый? Правда прежде всего. А его я больше не хочу видеть.
-- Ты его изгоняешь из роты? Ты не шутишь, дядя? Навеки? И он уже не может бывать на ученьях и получать чины? Но он еще не дослужился до прапорщика!
Мальчуган соскользнул с колен старика и испуганно заглядывает ему в лицо. Выпрямившись во весь свой высокий рост, капитан расхаживает по комнате.
-- Да, я его изгоняю: мне такие молодцы не нужны. Эта скверная шалость по счету четвертая.
И Фриц знает, что участи товарища уже не изменить.
-- А теперь, малый, о другом. Загляни-ка в эту коробку: борсдорфские яблоки, настоящие. От моей сестры. Бери и уходи, -- уже поздно. Если не будет дождя, завтра в пять часов утра урок плавания. Я должен еще приносить посильную пользу.
У Фрица блеснули глаза.
-- Я пойду поскорее сказать Утрехту и обоим Беккерам: они пропустили урок п еще ничего не знают. Спокойной ночи, дядя! Ах, как чудесно! Урок плавания! Урраа! Спокойной ночи!
Он на лестнице. С минуту старик прислушивается к топоту проворных ножек. Слышно, как падает коробка, и яблоки катятся по ступенькам.
-- Ну, еще бы, такой сорванец! Всегда несется, как угорелый...
Старик подсаживается с своей трубкой к печке, в которой горит жиденький огонек, и с наслаждением курит и дымит, как дымовая груба. Стефан не сразу различает в облаках дыма своего господина, когда приходит звать его к ужину.
* * *
Весь квартал знает отставного капитана Канвица, и прежде всего дети, особливо мальчики. Он собирает их вокруг себя и находит удовольствие в том, что муштрует резвых малышей по-военному. Быть "в роте" -- верх блаженства; ослушаться приказа -- верх преступности. А как часто капитан помогает своим маленьким солдатам, -- даже тем, которые благополучно добрались до чипа поручика или капитана --в приготовлении трудных уроков.
И "рота старого капитана Канвица" пользовалась особенными симпатиями учителей. Постепенно дисциплина начала сказываться в поведении детей, и родители это заметили. Как превосходно умел старик в удобопонятной форме, почти играя, внушить детям любовь к природе, пробудить их интерес ко всему окружающему.
В доме наверху живет семья доктора. Капитан уже давно занимал нижний этаж, когда в верхнем поселились новобрачные. Сначала он немного поворчал на новых жильцов, по очень скоро с ними примирился. Однажды молодые, обходя с визитом соседей, явились и к нему, хотя он, в качестве, старого холостяка, собственно говоря, вовсе не мог рассчитывать на посещение миловидной молодой женщины. Вскоре он был приглашен к обеду.
Он явился в полной парадной форме. Спустя три недели новое приглашение; на этот раз форма походная. Еще через неделю он должен был помочь справиться с множеством куропаток, которых прислала мать докторши. Но тут капитан взбежал по лестнице с легкостью прапорщика, в своем домашнем платье, и, смеясь, протянул друзьям руки. Потом, на Рождестве -- нет, нет, он ни за что не хотел помешать счастливой парочке провести вдвоем первый рождественский вечер! -- они попросту насильно затащили его наверх. Капитан, плутовски улыбаясь, положил под присланную им утром роскошную пальму большую коробку игрушек, собственноручно вырезанных им из дерева. Молодая женщина покраснела как рак и пробормотала, надув губки, что она "решительно не знает, что с ними делать".
-- Ну, ну, милая барынька, будете знать: в апреле в нашу сторону прилетают аисты.
В мае Стефан едва отговорил своего барина заказывать себе, новый мундир. Делать нечего, -- докторский Фриц, которого аист действительно принес в апреле, был принят капитаном от купели в "подновленном" мундире, на котором не было ни пятнышка, а пуговицы блестели как золотые от чудодейственного порошка, которым их отчистил Стефан.
Несмотря на старый мундир крестного, малютка имел превосходный вид, и крестины прошли на славу. Таким образом, капитан Канвиц стал "дядей" и сосредоточил все свои симпатии на семье доктора.
* * *
Фриц провел у дяди все свободное послеобеденное время; его щеки раскраснелись от стратегических упражнений, которые он заставлял проделывать своих оловянных солдат. Погода хмурится, тучи то и дело набегают на небо; в большой комнате душно; чувствуется близость грозы.
С подоконника распространяется в комнате одуряющий аромат цветов, собранных Фрицем на прогулке в Троицын день.
-- Дядя, послушай-ка, что я тебе скажу! Да слушай же, дядя!
Как странно! Все время после обеда, вероятно от духоты перед грозой, капитан продремал в своем кресле, между тем как он имеет привычку только слегка вздремнуть, встав из-за стола.
-- Что, мальчуган, ты звал меня?
Как мягко звучит сегодня его голос! Фриц смотрит на него с изумлением. Цветущее лицо старика кажется ему сегодня желтым и осунувшимся. Фриц потихоньку собирает своих оловянных солдатиков и ставит их на место.
-- Фриц, поди-ка сюда!
Нет, это -- прежний звучный голос.
Капитан берет мальчика за руки и притягивает к себе.
-- Обещай мне, дитя... Сегодня мне все такое приходит в голову... Обещай, что ты в жизни будешь поступать так, как я тебе скажу.
-- Ну, конечно, дядя.
Блестящие глаза старика с каким-то особенным выражением устремлены на любимца.
-- Обещай мне, Фриц, что ты никогда не забудешь старого Канвица, а вместе с тем и того, что он здесь говорил, уча тебя добру и справедливости. Правда, мальчик, правда прежде всего! Будь прямодушным человеком, а до других тебе дела нет. Чти твоих родителей, -- твоего отца и твою мать, твою милую, милую мать. Когда вырастешь, избери ту дорогу, которая тебе будет по сердцу, -- все остальное никуда не годится, никуда не годится, говорю я тебе. И держи голову высоко, ты имеешь на это право. Понимаешь меня?
Мальчик кивает головой, посматривая на него не то с удивлением, не то с некоторым страхом.
Могучая фигура капитана сгорбилась в кресле, и снова чудится Фрицу, что его голос не такой, как всегда, и что черты лица изменились. Несколько раз старик проводит рукой по высокому лбу, не обращая внимания на то, что расстраивает свою прическу. Одна седая прядь отделяется и свисает на лоб. Фриц не может оторвать глаз от этой пряди. Он еще никогда не видел ни одного волоска в беспорядке на седой голове дяди.
-- Знаешь, Фриц, всему бывает на свете конец, всему. И это хорошо устроено. Много на свете горя и слез. Положим, и счастью приходит конец.
Фриц крепко обвивает руками шею старика и жмется к нему.
В комнате водворяется глубокая тишина. На дворе уже поднимается сильный ветер; первые крупные капли дождя тяжело ударяют в оконные стекла. Слышны приближающиеся раскаты грома; сумрачную комнату от времени до времени озаряет молния.
Капитан спускает мальчика с колен и встает. Фриц тотчас же становится во фронт, по-солдатски сдвигает каблуки и твердо смотрит в глаза "отца-командира".
-- Малый, еще одно. Заметь себе: только негодяй нарушает данное слово. Заметь это себе на всю жизнь, и даже по отношению к мелочам. А теперь обещай мне следующее: Когда Верховный Вождь отзовет меня, и старый Канвиц, наконец, отправится в сырую землю, не плачь. Видишь ли, Фриц, -- ревут только бабы. Стисни зубы и будь силен. Потом, пожми мне крепче руку, -- нужды нет, что моя рука будет немного холодна; подумай обо всем, чему я тебя учил, что ты мне обещал, и скажи гак твердо и громко, как только сможешь: -- "Спокойной ночи, капитан!" -- Я уж услышу это там наверху.
Фриц все еще стоит на вытяжку; ему кажется, что он стоит так целую вечность и пережил что-то бесконечно грустное.
-- Вольно!
Капитан, по старой привычке, произносит слова команды, но машинально и вполголоса. Он еще раз склоняется над темной головкой мальчика и запечатлевает продолжительный поцелуй на маленьком, нервно вздрагивающем личике.
-- Ну, ступай, мой мальчик, мой милый, хороший мальчик! Фриц целует старую руку и медленно идет наверх.
Он сегодня долго не может уснуть. Он не спит даже тогда, когда родители в соседней комнате ложатся спать. Он слышит голос отца; до него долетает каждое слово.
-- Наш добрый капитан мне сегодня совсем не нравится. Положим, он ни на что не жалуется, но все-таки признался мне, что чувствует некоторую слабость. И не удивительно: почти восемьдесят лет. А как он великолепно сохранился для такого преклонного возраста!
-- Ах, Карл, что если... Ты всем распорядился? Спит ли Стефан возле него, и не лучше ли мне самой ночевать внизу?
В голосе матери слышится беспокойство.
-- Успокойся. Стефан будет всю ночь возле него, и я сказал, чтобы меня тотчас же позвали, если капитан пожалуется па малейшее нездоровье. Спи спокойно, дорогая!
Наконец, засыпает и Фриц.
* * *
Придя па следующее утро поздороваться с родителями, он находит их спальню пустой. Он тщетно ищет мать по всей квартире. Входная дверь отперта. По лестнице медленно поднимается отец. Он бледен н расстроен. Увидев сына, он уводит его в столовую.
-- Будь благоразумен, мальчик: тебе предстоит пережить первое горе... Наш старый друг, капитан...
Фриц делается мертвенно-бледным, так что отец не знает, продолжать ли.
-- Соберись с духом, Фриц, -- говорит он, наконец: -- твой добрый дядя очень болен, то есть, нет... -- Он притягивает мальчика к себе: -- он умер.
Сдавленный крик вырывается из детской груди; горячие слезы подступают к карим глазам.
Но в его ушах еще звучат слова: "Ревут только бабы!" и "Спокойной ночи, капитан!"
-- Папа, я пойду вниз.
Внизу старик лежит в постели с веткой цветов из букета Фрица в сложенных па груди бледных руках.
Но, может быть, он только спит?
На красивом лице старика застыло выражение безмятежного покоя. Ребенок тихонько берет его за руку и испуганно отшатывается: рука неподвижна и холодна, как лед. В самом деле, это--смерть! Дрожь охватывает Фрица; ему вдруг делается страшно оставаться в тишине этой комнаты, один-на-один с мертвым другом. Но обещание!
"Только негодяй не держит своего слова!.." Снова берет он холодную руку и начинает дрожащим голосом: "Спокойной ночи..." Но голос обрывается, и мальчик, громко зарыдав, надает перед кроватью на колени.
* * *
Много публики сопровождает капитана Канвица па его последнем пути. Экипажи тянутся длинной вереницей; некоторые из них полны цветов, которые не поместились па катафалке. Позади немногих родственников, следующих непосредственно за гробом, идет нога в ногу кучка детей.
На левом фланге роты Фриц. Никто не может удержаться от слез, когда дети окружают могилу, и их свежие голоса так трогательно замирают с последней нотой "Вечной памяти".
Фриц стоит неподвижно, как вкопанный. Он пел вместе со всеми детьми, и его голос ни разу не дрогнул. Мальчик остается стоять и тогда, когда учитель начинает устанавливать детей в ряды для обратного шествии. Он делает знак другим оставить Фрица в покое. Гравий скрипит под ногами; будто поток, движется толпа по главной аллее к выходу с кладбища.
От цветов поднимается в теплом летнем воздухе одуряющая волна аромата. Заходящее солнце золотит своими лучами деревья и просвечивающие сквозь них массивные кладбищенские ворота. На металлических крестах могил вспыхивают то здесь, то там, будто блуждающие огни, солнечные блики. Все звуки стихли, только птички немолчно щебечут в кустах. Пестрый мотылек вьется над цветами; вот он садится па великолепную темно-алую розу, -- розу из докторского сада.
Обещание! Нужно исполнить данное обещание...
Быстро решившись, мальчик вытягивается в струнку. Что- то горячее подступает к горлу, сжимает его; глаза застилаются слезами.
Но ведь он обещал!
С трудом разжимаются бледные вздрагивающие губы. В тишине обширного кладбища твердо раздается, подхватываемое вечерним ветерком:
-- Спокойной ночи, капитан!
Текст издания: журнал "Нива", 1898, No 28. С. 551--552.