Городецкий Сергей Митрофанович
Люблю тебя одну

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Новелла)

С. М. Городецкий.
Люблю тебя одну

(Новелла)

Посвящаю М. М. Гаккебуш

1

   Пароход тихо подходил к Мессине.
   Издалека были видны тревожные очертания окрестных гор, как будто еще не успевших успокоиться после землетрясения, разрушившего город.
   Инженер Пьетро Монти, стоя на палубе, рассматривал в бинокль эти горы со склонами, слишком стремительными, с вершинами, слишком острыми.
   Скоро стали видны и развалины города.
   У самого берега сияли выбитыми окнами уцелевшие стены дворцов, кругом них бессмысленно и страшно громоздились, вздымались, торчали зубьями, лежали кучами остатки городских зданий. Иногда совершенно пустые места виднелись среди развалин. Кое-где уже успели пышно разростись деревья. Безоблачное, нежное небо стояло над развалинами. Ослепительное солнце топило их в белом свете. Синее море послушно лежало у берегов.
   Пьетро Монти почувствовал, что ему дурно, и сошел в каюту.
   Темно-синяя, с зеленым отливом, вода ласково плескалась в круглое окошечко. В полумраке и прохладе Монти пришел в себя. Воспоминания на минуту стали менее мучительны и более подробны.
   В сознании Монти живо возник затерянный в глуши Сибири городок, где он работал последние годы, и шумная, пьяная встреча нового, девятьсот девятого года, во время которой пришло первое известие о мессинской катастрофе. Сообщение говорило кратко, что город погиб и что число жертв доходит до ста тысяч.
   Пьетро Монти странно было бы думать, что от смерти мог спастись его отец, дряхлый старик, живший в Мессине. Дальнейшие известия только укрепляли его в этой мысли, а когда письма от отца, хоть и редкие, прекратились совершенно, он счел его мертвым и перенес эту скорбь стойко, как истый потомок римлян.
   Он был тогда в зрелых годах, в расцвете сил. Получив образование в России, он считал себя ее сыном не менее, чем сыном Италии, где родился. Работа его увлекала. Женившись второй раз, после развода, на дочери золотопромышленника, девушке простой и красивой, он готов был тогда считать себя счастливым. Так длилось четыре года, до этой зимы, когда Пьетро Монти вдруг показалось, что он начинает стареть и что старость эта начинается не от чего иного, как от того благополучия, в котором он живет.
   Бесконечные метели и снега стали наводить на него тоску. Заметив однажды, что виски его уже серебрятся, Пьетро Монти впал в уныние.
   В эту же зиму он узнал о смерти своей первой жены, с которой он развелся, измученный ее тревожной, всегда чего-то искавшей душой. Разводясь, он считал ее полубольной, а русских, у которых почти все девушки похожи на нее, -- несчастными. Теперь же, в эту зиму, после четырехлетней спокойной жизни, она стала казаться ему единственной женщиной, с которой он мог бы не чувствовать тоски и уныния. Чем живее воскресал перед ним ее образ, тем невыносимее становилась для него жизнь в Сибири.
   Среди этих беспокойств у него возникла мысль, что отец его, быть может, жив, что среди немногих спасшихся мог быть именно он и что отсутствие писем вовсе еще не обозначает смерти.
   Им овладела настоящая сыновняя страсть. Увидеть отца стало его мечтой. И он решил или разыскать его среди спасенных, или убедиться в его гибели.
   Пьетро Монти был хорошим инженером и красивым мужем. Он понял это, когда увидел, с каким трудом отпускают его в далекое путешествие жена и начальство.
   Но ничего не могло уже остановить его, и зима была еще лютой, когда он уехал.
   Бесконечно длинной и утомительной была для него дорога, но по мере того, как он выбирался из снегов и пустынь немого востока в шум и грохот запада, в нем разгорались надежды и на какую-то новую жизнь и на то, что отец его не погиб.
   Всю Италию он проехал не останавливаясь и последнюю ночь перехода от Неаполя в Мессину не спал, колеблясь между отчаяньем и надеждой. То ему представлялось, как он обнимает седого, с дрожащими от радости руками своего отца; то ему рисовались все ужасы катастрофы, как они описывались в газетах и журналах.
   Но то, что оп испытал, увидев в действительности развалины Мессины, превзошло всякие меры горя и ужаса.
   Полулежа теперь в своей каюте, он собирал все силы, чтобы опять выйти на палубу, откуда слышались крики команды, свистки и топот. Пароход, по-видимому, подходил к пристани. Вот замолчали машины. Вот заскрипела якорная цепь.
   Пьетро Монти быстро поднялся на палубу. Пароход окружен был лодками. Лодочники снизу перебранивались с матросами, кидавшими и спускавшими на канатах багаж. Пассажиры толпились у бортов. Все было как в самом обыкновенном порту; никто как будто не замечал того, что было перед глазами.
   А развалины вблизи были еще страшнее...
   Пьетро Монти, с сильно бьющимся сердцем, поспешил спуститься в лодку: ведь он, быть может, сейчас увидит отца.
   Лодочник привез его в Новую Мессину. Это был деревянный, одноэтажный город, напоминавший русские холерные бараки, построенный наскоро, с маленькими магазинами, со странным, как сразу заметил Пьетро Монти, населением: если б не дети, город казался бы населенным мертвецами, так непохожи были эти люди в своей повседневной суете на обычных итальянцев. Кафе были полны, в магазины ежеминутно заходили покупатели, смех и говор слышались всюду, но все это происходило автоматически, не касаясь глубины сознания, где таилось одно: память о катастрофе. Лишняя, неизгладимая черта была в мозгу у всех этих людей. У иных это отражалось в глазах, то блуждающих, то остановившихся; у иных -- в походке, похожей на бегство, в пригнувшейся спине; у иных замечалось ослабление чувства равновесия. И каждому хотелось скрыть все это от себя и от других как можно искуснее.
   Пьетро Монти вошел в гостиницу.
   Его провели в небольшую комнату, пахнувшую лаком и свежим деревом. Вся постройка была сделана из тонких изящных досок и напоминала дачи в Финляндии. В этой хрупкости было беспокойство. Из ресторана доносился напряженный смех и звон посуды.
   Пьетро Монти переоделся.
   Поглядев в зеркало, он не узнал своего лица, так изменилось оно за эту долгую дорогу и последнюю ночь. Высокий лоб был напряжен, глаза смотрели устало и напуганно, усы отросли и еще более подчеркивали выражение горечи, которое появилось в губах. Седины в волосах заметно прибавилось.
   Завязав галстук, он прошел в ресторан.
   За одним из столиков сидели офицеры. Один из них бессмысленно кричал:
   -- Кофе, фрукты, сыр! Кофе, фрукты, сыр!
   Лакей стоял, согнувшись, и ожидал, когда он кончит.
   Монти заметил, что все офицеры были пьяны. А пьяных, как он помнил, никогда не бывает видно в Италии.
   Он спросил вина, которым славилась Мессина.
   Лакей ответил с горькой улыбкой, что вина нет, производство прекратилось.

2

   В этот же день Монти поехал в старый город. Новый выстроился в полуверсте от него.
   В кармане Монти судорожно сжимал последнее письмо отца с его адресом. На все расспросы в новом городе ему отвечали одно, что погибло девяносто тысяч жителей. Фамилии Монти никто из оставшихся в живых не помнил.
   Когда Монти показал кучеру адрес, он болезненно улыбнулся и ответил кратко, что теперь там ничего нет.
   -- Как и здесь! -- добавил он, показывая кнутом вокруг себя.
   Монти не заметил, что они уже ехали улицей, главной улицей, от которой в этом месте осталась одна мостовая.
   Невозможно было представить, что здесь стояли дома, что они могли исчезнуть бесследно, разбитые в прах и унесенные морем, которое так спокойно синело в нескольких саженях отсюда.
   -- После землетрясения с моря пришла волна и все смыла, -- рассказывал кучер. -- Все продолжалось только тридцать две секунды...
   Одна за другой кругом вырастали развалины зданий. У иных уцелели фасады, и в пустые окна видны были груды мусора; с иных фасады были сорваны, и внутренность обнажена. Тут остатки стен пестрели различной раскраской комнат, на месте потолков и полов висели балки. Всюду, где можно, росла трава, кустарники и молодые деревья.
   Кучер остановился у театра. Удар пришелся в партер. Крыша провалилась, здание расселось, но устояло. В нижнем этаже на окнах толстые железные прутья согнулись с легкостью самой тонкой проволоки.
   У входа Монти встретил старичок. Тут же, в проходе, он устроил музей Мессины и торговал реликвиями катастрофы.
   Монти заметил шелковую женскую туфлю, бутылку, смятую, как будто она была мягкой, кое-какую утварь, кое-что из бутафории.
   На стене висела огромная афиша с именами актеров. В тот вечер, 28 декабря, шла "Аида". Представление уже кончилось, но актеры погибли в гостинице.
   Монти провели в уборные. Полотенце с инициалами тенора, остатки его грима, зеркало его -- все эти простые вещи -- были страшны и священны. Они были свидетелями, они на своем малом, неподвижном теле испытали ту же силу, что сокрушила лучезарный город и тысячи живых.
   Выйдя из театра и вдохнув запах моря, обманно-светлого, лживо-нежного, Монти ехал дальше среди развалин, под синим, просторным небом.
   -- А у вас родных не погибло? -- спросил он кучера.
   Тот обернулся к нему, поглядел кругом и сказал, щелкнув бичом:
   -- Вся семья погибла, семь человек. Я один остался.
   Людей почти не было видно здесь.
   Изредка сидели старухи в тени, низко наклонив головы и шепча что-то. Одна шла навстречу, трогая костылем каждый камень и стуча о степы.
   -- С ума сошла, -- коротко сказал кучер, показывая на нее, -- видите, все ищет.
   Монти смотрел на все, притихнув, притаившись. Все человеческое в нем замолчало. Он представлял себе звериный страх, который должен был овладеть всеми, когда земля загудела и зашаталась. Он даже теперь находил в себе отблески этого страха.
   -- Только осенью пахнуть перестало, -- сказал кучер, показывая на груды мусора, лежавшие везде. И видя, что синьор не понимает, добавил:
   -- Трупами.
   Монти вспомнил, что вынута из-под развалин и погребена была только очень незначительная часть погибших.
   -- По неделе жили, -- продолжал кучер, -- русские моряки раскапывали.
   И вдруг Монти показалось, что из развалины и теперь еще идет едва заметный, но все-таки уловимый смрад. Он с ужасом потянул воздух. Со стороны моря пахло солью. Но с другой стороны, где горы... Не может быть, он галлюцинирует...
   Выехали на площадь, где был собор. Остаток стен его и уцелевшая часть абсиды были обнесены высоким забором. Кучер постучал в калитку. Показались чьи-то печальные глаза. Сегодня нельзя осматривать.
   -- Я издалека, -- сказал Монти, -- я из России.
   Невозможно было прервать эту пытку созерцания на самом страшном, может быть, месте.
   Калитка тотчас отворилась.
   Монти вошел туда, где был храм. Ему прежде всего бросилась в глаза уцелевшая стена, в нишах которой стояли мраморные апостолы. У них были обычные жесты проповедников. Но теперь, когда кругом лежали груды мрамора, эти поднятые руки выражали надменное негодование человека перед слепыми силами.
   Обломки статуй, тщательно сортируемые, покрывали пол всех трех нефов. Бюсты мертвых, чьи гробницы расселись или разрушились, лежали рядом с кусками ангельских крыльев. Рассыпавшаяся мозаика мешалась с кусками облицовки колонн. Везде стояли подпорки, а где был сорван мраморный пол, там росла трава.
   Обходили молча, Пьетро Монти и высокий человек с печальными глазами, хранитель руин.
   Казалось, что при виде первых развалин, при виде театра сердце сжалось от тоски и горя так, что больше невозможно, и вот еще сильней, еще мучительней оно сжималось при виде древней красоты, упавшей в прах.
   Картины катастрофы, одна за другой раскрывавшиеся перед Пьетро Монти, заставили его забыть на, эти часы об отце. Выходя из храма, он вспомнил о нем. Найти его отчаялся он после первых же расспросов. Здесь, на развалинах, как и при первой вести, пришедшей к Монти в Сибирь четыре года тому назад, было странно и подумать, что дряхлый человек мог спастись от общей гибели.
   Но увидеть место, где жил отец, где, может быть, его могила, надо было тотчас.
   Кучер привез Монти к углу двух улиц и остановился у пустого места.
   -- Здесь была дверь, -- сказал он.
   Соседние дома кое-как уцелели. От этого остался только холм мусора.
   Монти снял шляпу.
   -- У синьора тут жили знакомые? -- спросил кучер.
   -- Отец.
   -- Отец? Синьор -- итальянец? Кто был отец? Он был очень стар?
   -- Да, очень.
   -- В этом доме жил только один старик, и я его знал. В день катастрофы я должен был отвезти его на пристань, он уезжал в Палермо. Но я не помню, отвозил я его или нет.
   -- Припомните! -- сказал Монти, задыхаясь. -- В котором часу уходил пароход?
   -- Около двенадцати.
   -- Припомните! -- кричал Монти, сжимая руку кучера. -- Вы отвозили старика на пристань?
   -- Я не помню... Я был болен, у меня вся семья погибла...
   Монти выпустил его руку.
   -- Вы откуда могли подъехать? С которой стороны?
   -- Вот как сейчас.
   -- Постарайтесь припомнить! Ночь, горят фонари... Вы подъезжали к этому дому?
   Кучер беспомощно оглянулся.
   -- Мне кажется, я подъезжал. Это я могу припомнить. Но я не могу решительно припомнить, как я его отвозил на пристань.
   У Монти блеснула мысль:
   -- А раньше не было парохода?
   -- Был, вечерний, скорый.
   -- Так он мог уехать со скорым? Зачем он ехал в Палермо, вы не знаете? Он торопился?
   -- Он всегда собирался в Палермо, над ним даже смеялись соседи. И вдруг уехал. Да, да, это могло быть, что я за ним приехал, а его уже не было.
   -- Это могло быть?
   -- Могло, могло! Мне кажется, что даже так и было.
   Монти крепко обнял кучера. Теперь опять в нем родилась надежда найти отца. Он взглянул на развалины. Конечно, отец жив, его праха тут нет, иначе б Монти это чувствовал...
   -- Когда идет пароход в Палермо?
   -- Сегодня вечером.
   -- Вы отвезете меня на пристань. А сейчас -- назад, в гостиницу, скорей!
   Не оглядываясь на развалины, Монти ехал к себе в номер. Рядом сияло море. Небо не омрачалось ни единой тучей. Солнце жгло и ласкало.
   "Только зачем отцу было ехать в Палермо? Надо вспомнить детство, всю жизнь, тогда можно догадаться", -- думал Монти.

3

   Отец Пьетро Монти всегда мечтал быть скульптором, но всю жизнь провел за второстепенной работой по отделке мрамора, достигнув в этом большого совершенства.
   Когда Пьетро было лет шесть или семь, его отца выписали в Россию на постройку дворца какому-то миллионеру в Москве. К этому времени матери Пьетро не было уже в живых. Отец завяз в России, где работу его оценили выше, чем на родине. Пьетро кончил русскую гимназию, а потом и горный институт. Когда началась революция, отец увез его в Италию, где и остался. Пьетро же вернулся в Россию оканчивать свое специальное, по горному делу, образование.
   Все эти события хорошо припомнились Пьетро Монти во время перехода из Мессины в Палермо. Но они не давали еще никакого объяснения отъезду отца в Палермо и тому, что он всегда, по словам кучера, собирался ехать в этот город.
   Тогда Пьетро Монти стал вспоминать свое раннее детство и мать. Ее было трудно вспомнить, потому что образ ее заслонялся целым рядом других женщин, посещавших отца постоянно, под предлогом заказов. Отец славился в Москве своей красотой и обаянием.
   Странные, отрывистые воспоминания всплывали в голове Пьетро Монти.
   Лица матери он не помнил совершенно, но ее легкую походку и ее смуглые руки он запомнил. Она умерла внезапно, и представить отца своего иначе, чем в слезах, в этот период Пьетро Монти не мог.
   Ему вспоминались исступленные его крики над ее телом. Отец, как ему теперь представлялось, кричал, что не отдаст смерти свою жену.
   Смутно припоминалось, что с погребением было много хлопот, потому что отец хотел похоронить мать на каком-то особенном кладбище, где хоронить было уже запрещено.
   Больше ничего не мог припомнить Пьетро Монти.
   Он почти не спал эту ночь.
   На заре его разбудил шум большого порта. На мгновение он почувствовал себя беспомощным, и вся поездка представилась ему сумасбродством. Но как только он попал на улицы Палермо, где чувством жизни, легкой и беспечной, было проникнуто каждое движение, он опять поддался легковерным надеждам. С необычайной ясностью он вспомнил, что именно в этом городе они жили, что здесь умерла его мать и прошло его детство.
   Собор с перекинутой через улицу аркой, четыре фонтана на главном перекрестке и пальмовые сады показались ему знакомыми видениями из какого-то дальнего и бесконечно дорогого сна.
   Теперь он был убежден, что отец его уехал сюда, на могилу матери. Потому-то он и собирался сюда так часто, что здесь лежала его жена! Какое счастье, что окончательное решение ехать он принял в тот вечер, перед катастрофой! Ведь промедли он еще ночь, и он погиб бы вместе со всеми.
   Только бы найти это кладбище где могила матери, и, конечно, он встретит отца там. Но что знал Пьетро Монти об этом кладбище? Только то, что оно было не такое, как другие.
   Купив описания Палермо, он стал их подробно изучать. То, что в другое время привлекло бы все его внимание -- мозаика в церквах и дворцах, памятники мавританского искусства, -- он теперь пропускал мимо. Только жилища мертвых интересовали его.
   И вот он, замирая духом, прочел следующие строки:
   "В одном километре от Новых Ворот, в конце улицы Пиндемонто, находится монастырь капуцинов с очень характерным кладбищем. Оно представляет собою мрачную, фантастическую, единственную в своем роде галерею, где хранится около восьми тысяч трупов, ставших мумиями, во всевозможных позах, держащих в руках карточки со своими именами и наполняющих галерею от пола до потолка".
   Пьетро Монти выронил книгу из рук. Увидеть мумию своей матери, с карточкой в руках, ссохшуюся и безобразную, показалось ему последним кощунством. Но тотчас же безумное чувство радости овладело им, и, пугая прислугу, он выбежал из гостиницы, чтобы, не медля ни минуты, ехать в катакомбы капуцинов.
   На Корсо была такая толкотня, что лошадь его подвигалась вперед очень медленно. Он торопил кучера и вздохнул свободно, когда, наконец, выехал за Новые Ворота.
   Все кругом было бело от солнца и песка. В конце недлинной улицы показался вход в монастырь. Налево лежали лиловые, изнеженные зноем горы, но Пьетро Монти не бросил на них ни одного взгляда.
   У ворот его встретил монах в коричневой рясе, другой набросился на него с открытками и крестиками, предлагая купить что-нибудь.
   Заскрипела тяжелая дверь, и странный воздух обдал Пьетро Монти.
   Он вошел вслед за монахом в сводчатую, довольно высокую, галерею и отшатнулся.
   По обе стороны, на полу, друг на друге стояли прямые гробы, деревянные и стеклянные. Над ними, где в три, а где в четыре ряда, вздымались высохшие трупы со сложенными руками.
   Глаза у всех провалились, и зубы были оскалены, но посеревшая кожа обтягивала кости, и ноги были целы.
   Каждый ссыхался по-своему и, ссохшись, приобретал свое собственное выражение.
   Один становился похожим на нищего, стоящего на паперти и вымаливающего подаяние.
   Другой похож был на подвыпившего гуляку, у которого уж голова на плечах не держится.
   Третий, казалось, спал и видел какой-то идиотский сон.
   Четвертый стоял с невыразимо важным видом.
   Пятый скорчился от ужаса.
   Шестой весь высунулся вперед, чтобы пугать и выть, чтобы схватить, если подойдешь ближе, и прижать к своим ребрам.
   Монах довольно быстро шел вперед.
   Пьетро Монти, оцепенев, шел за ним и отставал.
   Трупы становились все страшнее. Они были уже везде: спереди, сзади, с боков. Свет стал слабее, лица и позы еще выразительнее.
   -- Усыпальница священников, -- сказал монах.
   Пьетро Монти оглянулся. Здесь все трупы были в остроконечных, четырехугольных шляпах. У иных шляпы съехали набок и придавали смешное выражение фигурам.
   -- Вот у этих язык цел, -- сказал монах.
   Пьетро Монти увидел что-то сухое, страшное и серое у трупа между зубов.
   -- А это кардинал, -- показал монах.
   Труп был в красной шляпе и такой же мантии.
   Минутами казалось Монти, что мертвецы не просто стоят, как их поставили, а замерли в тех позах, в каких их застали, и тотчас, как живые пройдут, задвигаются и заговорят между собою.
   А что вон тот шепчет на ухо своему соседу, кося глазницами и бесстыдно улыбаясь?
   Какую гадость придумывает вон тот, с высыпавшимися зубами и отставшим пальцем на руке?
   Или чего хохочет, схватившись за живот, вон тот, согнувшийся пополам?
   Переходам и галереям конца не было.
   -- Усыпальница девушек, -- сказал монах.
   Здесь все, в качестве невест Христовых, лежали с коронами на головах. Многие были в белых платьях. В иной костлявой руке еще уцелел пучок высохших цветов.
   Трупы становились все светлее. По-видимому, приближались к новым погребениям.
   В одном стеклянном гробу Пьетро Монти увидел что-то розовое. Он нагнулся. Перед ним лежал молодой человек в воротничке, с ярко-розовым цветом лица. Глаза и у него провалились, но усы казались только сейчас подстриженными. Он был страшнее всех своей миловидностью.
   -- Набальзамирован! -- сказал монах.
   Шли дальше и дальше. Везде были еще боковые галереи.
   Пьетро Монти не давал себе остановиться на мысли, что один из трупов -- его мать. Он старался не смотреть на карточки с надписями, чтоб не прочесть случайно ее имени. Он боялся сказать монаху, что его мать тут, чтоб тот, не стал ему тотчас ее разыскивать.
   Наконец, вышли из галерей на свежий воздух. Дверь захлопнулась.
   Монти стал расспрашивать монаха, много ли бывает посетителей и нет ли таких, которые приходили бы постоянно.
   Монах ответил, что больше всего приходит туристов. Потом, помолчав, прибавил:
   -- А постоянно кому же ходить? Ведь погребения давно запрещены, все родственники погребенных умерли. Впрочем, тут ходили двое. Один и теперь еще ходит, старый каноник.
   -- А другой? -- спросил Монти.
   -- Другого перестали пускать. Ои целыми часами стоял на коленях перед одним трупом, целовал ему руки, так что одна кисть рассыпалась. Первое время после запрещения приходил часто, плакал у ворот, грозил. Потом перестал ходить. Не знаю, где он.
   Пьетро Монти похолодел от ужаса. Это был его отец.
   Едва владея собой, он спросил:
   -- А сегодня каноник был?
   -- Нет еще. Да он недалеко живет. Там, в угловом доме.
   Пьетро Монти сел на маленькую скамейку. Монах ушел. Вдали синели горы, солнце после полудня стало еще жарче. Прошло стадо коз, поднимая облака белой, густой пыли. Монти закрыл глаза. В воображении неслись перед ним вереницы трупов, грозя, улыбаясь, протягивая руки; все были невыносимо-отвратительны, и среди них, наверное, была его мать.

4

   Пьетро Монти решил пойти к канонику. Ведь не могли же два таких странных человека, как его отец и канопик, посещая часто катакомбы, не заметить друг друга.
   Каноник его встретил вежливо, но сухо. Небольшая его комната была завалена книгами, на стенах висели старинные гравюры. Он предложил Монти сесть на ветхое кресло, а сам сел за стол, снял очки и приготовился слушать.
   -- Я знаю, что вы часто посещаете катакомбы капуцинов, -- сказал Монти.
   -- Да. Я изучаю вопрос о том, как в древности складывались пальцы для благословения. Ведь в катакомбах есть древние погребения.
   -- Не приходилось ли вам встречать там старика, тоже часто бывавшего там, я не знаю, с какой целью?
   -- Монти? -- спросил каноник.
   -- Вы знаете, что это он? Вы знаете, что это был Монти? Где он, где он? Говорите скорей, умоляю вас.
   -- Успокойтесь. Я вам все расскажу сейчас, я вижу, что это вас близко интересует.
   -- Скажите, он жив? -- воскликнул Пьетро Монти.
   -- Он жив, но лучше бы ему не быть живым. Слушайте.
   -- Я не понимаю, -- прошептал Монти.
   -- Выслушайте меня, не перебивая. Это не длинный рассказ.
   Каноник уселся удобнее и продолжал:
   -- Я начал свои занятия незадолго до Мессинской катастрофы. Я работал в усыпальнице священников. Мною было обследовано уже несколько нетленных рук, когда, однажды, меня привлек истерический крик. Я пошел на, него и увидел старика, обнимавшего ноги какого-то трупа. Несколько трупов, стоявших внизу, были отброшены. Старик плакал и кричал: "Люблю тебя одну". Я успокоил его, поставил трупы на место и попросил их не разбрасывать. Он мне сказал, что допущен к совершению ежедневной молитвы у тела жены и что его зовут Монти. После этого я его встречал неоднократно, в течение одного или двух месяцев. Потом я узнал, что ему запрещено посещать катакомбы, так как он постоянно нарушал покой мертвых своими криками и неприкосновенность тех из них, которые имели несчастье стоять близ его жены. Это было года три с половиной тому назад. Однажды я его встретил в слезах у ворот монастыря. Он показался мне больным, и вскоре я узнал, что он лишился рассудка и взят в городскую больницу. Я его навестил из сострадания, по он меня пе узнал. Это все, что я могу сообщить вам.
   -- Какой ужас, какой ужас! -- шептал Монти, закрывая свое лицо руками.
   -- Это ваш родственник?
   -- Отец.
   -- Вы должны навестить его.
   -- Я сейчас еду. Благодарю вас! Все-таки он жив. Я боялся, что он погиб в Мессине.
   -- Он был спасен любовью к этой женщине, чье тело он навещал. Это ваша мать, вероятно?
   -- Да, это моя мать.
   -- Идите с миром и помните, что это он ей говорил, когда был в рассудке: "Люблю тебя одну". Я слышал, как он кричал это.
   Пьетро Монти поехал в больницу. К горлу у него подступали слезы. Он был измучен за эти дни беспрерывной сменой надежды и отчаяния. Он не мог поверить себе, что сейчас увидит отца. Ведь каноник навещал его, по-видимому, давно, и он мог умереть.
   Опять везли Пьетро Монти по шумной, узкой, длинной улице, но ни беспечное журчание фонтанов, ни быстрая, подвижная толпа не могли его развлечь. А вечное здесь солнце, своим беспощадным светом только усиливало его мученья. Никуда нельзя было скрыться от его лучей, и всю душу оно пронизывало ими.
   Едва владея собой, Пьетро Монти вошел в больницу. Его провели на прекрасный дворик, усаженный цветами и кустарниками. Он был полон безумных. Бессмысленный крик стоял в воздухе. Кругом дворика шла галерея, по которой ходили надзиратели. Пьетро Монти сказали, что ему нужно искать больного нумер тридцать второй. И это было страшнее: искать живого отца среди безумных, чем искать мертвую мать среди трупов.
   Наконец, надзиратель провел Пьетро Монти в угол двора. Там на коленях, под палящим солнцем, положив лысую, с клочками седых волос, голову на камень, стоял старик. Его спина была неподвижна.
   -- Целыми часами так лежит, -- сказал надзиратель, -- а потом вскочит и кричит.
   -- Что кричит? -- спросил Монти, не отрывая глаз, из которых текли слезы, от старика.
   -- Одно и то же! Сейчас услышите сами.
   Надзиратель потрогал старика за плечо и спросил:
   -- Вам не жарко? Может быть, хотите пить?
   Старик поднял голову.
   Монти увидел, что это его отец, но в каком виде! Истощенный, темный, весь в морщинах, с глазами, которые ничего не узнают, измученный своим бредом, своей теперешней душевной жизнью!
   Пьетро Монти порывисто обнял его: он, рыдая, прижимал к своей груди его костлявое тело, он целовал его голову, руки и лицо.
   Старик грубо вырывался; его глаза сверкали гневом, ему казалось, что его хотят связать.
   -- Оставьте его, он никого не узнает, -- сказал надзиратель, -- вы только усиливаете его мучения.
   Пьетро Монти сел на камень.
   Как только старик почувствовал себя на свободе, его лицо просияло.
   -- Смотрите! -- шепнул надзиратель.
   Пьетро Монти поднял голову, вытер слезы.
   Старик смотрел в небо невидящими глазами. Руки его поднимались, как в молитве. И вдруг он закричал старческим, неприятно-высоким голосом:
   -- Люблю тебя одну! Люблю тебя, тебя одну!
   Эту фразу он беспрерывно повторял, то тише, то громче, пока, наконец, не свалился на траву от потери сил.
   Пьетро Монти наклонился, чтоб поцеловать его в лоб, и, не помня себя, выбежал из больницы.
   Злая мысль мучила его: лучше б его отец лежал там, под развалинами Мессины!
   Он велел везти себя к морю.
   Безоблачная голубая даль одну за другой досылала к берегу легкие, с жемчужным гребнем волны. Набережная была широка и пустынна. Маленькие ослики везли расписанные ярко двуколки. Моряки лениво возились у лодок. На раскаленных плитах набережной спали бездельники. Вдали спокойной, незыблемой глыбой лежала горд Пеллегрино.
   Незаметно для Пьетро Монти в него вливалась тишина морская, благодать вечно весенних берегов. Судьба отца начинала ему казаться имеющей глубокий смысл. Ведь если б он погиб, он не узнал бы этого чувства любви к единой, которым проникнут был последний год его сознательной жизни, а теперь -- все его существо.
   И своя жизнь в Сибири стала казаться Пьетро Монти иной, чем до путешествия. Ему захотелось вернуться в снега и тишину, к жене, к камням и рудникам.
   После долгой прогулки оп вернулся в город. Проходя в тот же день по улице, мимо магазинов, он случайно заглянул в зеркало. Виски его были совершенно седые. Он приподнял шляпу. Седина быстро забегала в его густые, черные еще недавно волосы.

-----------------------------------------------------------------------------------

   Первая публикация: журнал "Аргус", No 7", 1913 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru