Горловский Н.
Смотритель кладбища

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Очерк).
    Текст издания: "Русское Богатство", No 11, 1902.

  

СМОТРИТЕЛЬ КЛАДБИЩА.

(Очеркъ).

  
   -- Ишь ты, вѣтрище какой... такъ и рветъ, окаянный!.. Отворяй, что-ли?!
   Архипъ Архиповичъ Тарасовъ, смотритель N-скаго кладбища, и дьяконъ, отецъ Петръ, стоятъ подъ крыльцомъ кладбищенской конторы и ждутъ...
   Кругомъ темно, какъ въ погребѣ... Холодный осенній вѣтеръ, словно испуганный близостью мертвецовъ, мечется въ сумракѣ глухой ночи съ какимъ-то свирѣпымъ отчаяніемъ и злобнымъ страхомъ. И настойчивый, упорный дождь, не обращая вниманія ни на холодный осенній вѣтеръ, ни на продрогшихъ отъ холода Архипа Архиповича съ отцомъ Петромъ, тянетъ свой безконечный тоскливый разсказъ о томъ, какъ неуютенъ міръ, какъ мало въ немъ и свѣта, и тепла, и какъ однообразно-тяжела жизнь на этой грязной землѣ...
   -- Отворяй же, матушка!.. черти-бъ съѣли тебя!..
   Архипъ Архиповичъ сердится... Впрочемъ, сердится не столько за себя, сколько за гостя своего, отца Петра, передъ которымъ онъ, хозяинъ, чувствуетъ отвѣтственность за это долгое ожиданіе среди непогоды, подъ холоднымъ вѣтромъ и дождемъ.
   -- Заснула, разсыпалась старая песочница!.. Ты ужъ, отецъ Петръ, извини порядки наши...
   Архипъ Архиповичъ обращается къ отцу Петру на короткое дружеское "ты".
   Отецъ Петръ тяжело вздыхаетъ, лѣзетъ зачѣмъ-то въ карманъ и, наконецъ, какъ бы вспомнивъ, что ему необходимо высказаться, нерѣшительно произноситъ:
   -- Сказано въ Писаніи: толцыте и отверзется вамъ...
   -- Отворяй же ты, мучительница!.. Ну вотъ -- воскресла! слава тебѣ, Господи... Ползетъ... Айда, матушка!
   За дверью раздаются чьи-то глухіе, слабые шаги. Весело испыхиваютъ щели, визжитъ желѣзный крючокъ, скрипятъ петли, и дверь "отверзается".
   Архипъ Архиповичъ вмѣстѣ съ дьякономъ, оба измокшіе, входятъ въ маленькій корридоръ. Передъ ними въ костлявыхъ рукахъ старой старухи дрожитъ крохотная лампа, и сама старуха еле держится на своихъ столѣтныхъ ногахъ...
   -- Съ Богомъ, Степановна! ступай себѣ!.. не слышишь? спать ступай!..-- говоритъ ей Архипъ Архиповичъ.
   Старуха отдаетъ лампу и вмѣстѣ съ тѣнями исчезаетъ гдѣ-то въ углу.
   Изъ корридора Архипъ Архиповичъ и дьяконъ попадаютъ въ небольшую комнату, оффиціально именуемую конторой. Четыре голыхъ стѣны, столъ, обитый клеенкой, съ большой грязной книгой на немъ, желтый стеклянный шкафъ и нѣсколько стульевъ -- вотъ и вся обстановка этой конторы.
   -- Раздѣвайся, отче...
   Отецъ Петръ съ громаднымъ затрудненіемъ выпутывается изъ своихъ широкихъ одеждъ, смахиваетъ съ мокраго лица дождевыя капли и, приведя себя въ нѣкоторый порядокъ, садится за столъ.
   Лампа горитъ неважно. Ея тощій огонекъ притаился подъ ярко-синимъ колпакомъ и мучительно и безнадежно тянется вверхъ -- на свободу и просторъ. Свѣту мало...
   Отецъ Петръ, пока что, въ ожиданіи будущихъ событій, беретъ, по обыкновенію своему, кладбищенскуго книгу, толстую, жирную, и, раскрывъ ее на удачу, читаетъ:
   "За могилу титулярнаго совѣтника -- 15 рублей".
   "Купцу Егорову продано хорошее мѣсто противъ церковнаго алтаря для семьи его на пять человѣкъ -- 200 (двѣсти) рублей"...
   "Безплатно отведенъ участокъ No 1097 арестанту исправительнаго отдѣленія Александру Кузьмичеву".
   Архипъ Архиповичъ, между тѣмъ, покинувъ гостя наединѣ съ кладбищенской книгой, возится съ приготовленіемъ ужина... Слышно, какъ изъ сосѣдняго корридора шипитъ и трещитъ на веселомъ огнѣ бойкая сковородка, и какъ порою Архипъ Архиповичъ покрываетъ шумъ бойкой сковородки своими глубокими и равнодушно спокойными вздохами...
   Отецъ Петръ, дойдя до послѣдняго листа и прочитавъ свѣжую запись о какомъ-то "почетномъ гражданинѣ Павлѣ Ожогинѣ, доставленномъ изъ земской больницы", начинаетъ томиться. Литературный матеріалъ исчерпанъ, любознательность пресыщена... и хочется ѣсть... Скучно!
   -- Архипъ Архиповичъ! -- печально обращается онъ къ смотрителю кладбища.-- Кто сей усопшій... гражданинъ Павелъ Ожогинъ?
   Сковородка трещитъ... Архипъ Архиповичъ не отвѣчаетъ на вопросъ отца дьякона, еще разъ вздыхаетъ и, съ тихой усмѣшкой, медленно говоритъ:
   -- Читаешь все?! Почитай, отецъ мой!.. Книга эта умная! Почитай, погляди сколько ихъ!.. Всѣ людьми были, а теперь... ежели-бъ не записать ихъ, ничего-бъ отъ ихъ человѣчества и не осталось. Раньше, можетъ, каждому изъ нихъ трсбовалось полцарства, а теперь... всѣ они на сотнѣ листовъ умѣстились. Въ двухъ кулакахъ зажмешь ихъ...
   Философствовать о бренности человѣческаго существованія и о торжествѣ смерти Архипъ Архиповичъ любитъ до чрезвычайности... И отецъ Петръ хорошо знаетъ эти слабыя струнки смотрителя кладбища, и хотя уже съ давнихъ поръ привыкъ къ "философскимъ" наклонностямъ Архипа Архиповича, однако, на всякій случай, относится къ нимъ осторожно и сдержанно, съ какой-то глухой тревогой и подозрительнымъ опасеніемъ.
   И теперь вотъ, когда Архипъ Архиповичъ упомянулъ о "двухъ кулакахъ", способныхъ, по его мнѣнію, зажать всѣхъ мертвецовъ N-скаго кладбища, дѣло принимаетъ явго угрожающій оборотъ и отецъ Петръ испытываетъ тупое чувство непонятной тоски...
   -- Кто сей усопшій? -- снова спрашиваетъ онъ Архипа Архиповича, хватаясь за "усопшаго", какъ за соломенку.
   И соломенка спасаетъ погибающаго... Архипъ Архиповичъ, какъ бы уступая отцу Петру, рѣшаетъ, наконецъ, удовлетворить его безпокойное любопытство.
   -- Павелъ Ожогинъ -- есть такой! -- заявляетъ Архипъ Архиповичъ,-- дѣйствительно, изъ больницы... тамъ и умеръ... умеръ отъ смерти да отъ случая. Случай случился съ нимъ слышь, какой!.. Газетчикъ былъ этотъ Павелъ Ожогинъ, по части городскихъ происшествій, что ли. И сочинилъ онъ какъ-то въ прошломъ мѣсяцѣ статью съ неодобреніемъ пожарной команды... молъ, бочки не въ порядкѣ, у лошадей -- гнилое сѣно, брандмейстеръ кажный вечеръ занимается циркомъ, и всюду оттого опозданіе и пожарное бѣдствіе... Ядовитая статья!.. Прочелъ ее и брагдмейстеръ, и стало ему очень обидно... "Кто такой писалъ"?.. Павелъ Ожогинъ!.. "Тотъ самый, говоритъ, что на пожарахъ записываетъ подробности"?.. Онъ самый!.. "Такъ слушайте, молодцы, велитъ онъ своей командѣ, какъ только сунется этотъ Ожогинъ на пожаръ, лейте на него изъ кишки, да хорошенько, молодцы, хорошенько, чтобъ зналъ собачій сынъ... Отвѣта не бойтесь!.. лейте на него подъ тѣмъ видомъ, что мѣшаетъ, дескать, тушить пламя или по нечаянности"... Сказано -- и сдѣлано... Недѣли двѣ назадъ загорѣлись рыбныя лавки... знаешь?.. Загорѣлись отчаянно... Прибѣгаетъ и нашъ газетчикъ, значитъ, по своимъ газетнымъ надобностямъ... Глядитъ на все, нюхаетъ... А его, сердечнаго, и высмотрѣли. Высмотрѣли, да и ну поливать, такъ полили его, что сухой нитки не осталось на немъ... Погодища смертная! Человѣкъ и заболѣлъ... къ тому же грудь слабая... Отвезли въ больвицу. Передъ самой смертью, сказываютъ,-- пріѣзжалъ навѣстить товарищъ его, такой же сочинитель... товарищъ будто бы очень жалѣлъ покойника, а брандмейстера будто-бъ ругалъ подлецомъ и разбойникомъ... Такъ и умеръ Павелъ Ожогинъ. Сегодня закопали, записали въ книгу -- и кончено...
   Архинъ Архиповичъ останавливается, какъ бы размышляя, стоитъ ли извлечь ему изъ этого сквернаго "случая" съ Павломъ Ожогинымъ какую-либо полеаную и назидательную мысль...
   Отецъ Петръ, немного потревоженный печальной судьбой "усопшаго гражданина", рѣшаетъ омрачиться...
   -- Да-а-а!-- произноситъ онъ,-- дѣйствительно... -- Затѣмъ дьяконъ съ робкимъ безпокойствомъ смотритъ на дверь, ведущую въ корридоръ, изъ котораго вмѣстѣ съ шипѣньемъ сковородки доносилась только что разсказанная Архпомъ Архиповичемъ повѣсть о дикомъ брандмейстерѣ... Отца дьякона безпокоитъ теперь самъ Архипъ Архиповичъ. Не придерется ли онъ къ "усопшему гражданину" Павлу Ожогину и не начнетъ ли разглагольствовать о безсовѣстной суетѣ и неправдѣ жизни?.. Впрочемъ, опасенія его, повидимому, оказываются напрасными.
   Архипъ Архиповичъ молчитъ. Сковородка ререстаетъ трещать. И черезъ нѣсколько минутъ и сковородка, и Архшгъ Архиповичъ медленно и осторожно выплываютъ изъ корридора...
   Сковородка, по сосѣдству съ лампой, занимаетъ добрую четверть маленькаго стола... Архипъ Архиповичъ роется въ желтомъ стеклянномъ шкафу, приноситъ двѣ тарелки, ножи съ вилками, хлѣбъ и водку, и затѣмъ спокойно садится рядомъ съ отцомъ Петромъ. Начинаютъ ужинать.
   Густое облако жирнаго пара поднимается надъ столомъ и окутываетъ своими тяжелыми, неподвижными клубами и смотрителя кладбища, и отца дьякона. Слабо дрожатъ блѣдно-синія пятна, падающія на нихъ отъ умирающей лампы, и кругомъ отовсюду, изъ всѣхъ угловъ ползутъ сѣрыя, чуть-чуть чернѣющія тѣни.
   Архипъ Архиповичъ ѣстъ медленно и равнодушно. Отецъ Петръ уплетаетъ каждый кусокъ съ какой-то задыхающейся быстротой, тонкимъ сладострастьемъ и упоеньемъ.
   Отецъ Петръ вообще представляетъ собой удивительную фигуру. Маленькій и тщедушный, онъ, не смотря на свой сорокалѣтній возрастъ и духовный санъ, обладаетъ наружностью, въ высшей степени легкомысленной и глубоко простоватой. Странными, какъ бы неумѣстными и рискованными кажутся и его комически-быстрыя движенія, и тонкій козлиный голосокъ, и безпокойно-бѣгающіе глаза, и это почти дѣтское, чѣмъ-то удивленное лицо. Носъ у отца Петра сильно вздернутъ кверху, щеки пылаютъ румянцемъ, усы растутъ плохо, а вмѣсто бороды торчитъ нѣсколько подозрительныхъ клочковъ жидкихъ волосъ.
   Въ противоположность отцу Петру, смотритель кладбища Архипъ Архиповичъ Тарасовъ выглядитъ человѣкомъ крупнымъ и весьма значительнымъ. Со своей большой сѣдою головой, съ потухшими холодными глазами, ушедшими далеко, подъ густыя низко нависшія брови, съ худымъ, изможденнымъ лицомъ грязно-землистаго цвѣта и съ мрачной улыбкой, всегда готовой сползти на огромную выцвѣтшую, тоже сѣдую, бороду, онъ производитъ впечатлѣніе необычайное. Кажется вамъ, что эти могилы, благоустройствомъ которыхъ завѣдуетъ Архипъ Архиповичъ, породнились съ нимъ и наложили на него свою таинственную печать.
   И эти разные, совсѣмъ не похожіе другъ на друга люди, отецъ Петръ и Архипъ Архиповичъ, связаны между собой не то, чтобы дружбой, а систематическимъ совмѣстнымъ препровожденіемъ свободнаго и ни на что ненужнаго времени... Ужъ много лѣтъ, чуть ли не ежедневно, отецъ Петръ ходитъ къ Архипу Архиповичу въ гости, ходить потому, что живетъ по сосѣдству и ходить недалеко, и еще потому ходитъ, что дома у него нѣтъ ничего, кромѣ больной жены и грязныхъ дѣтей, а у стараго смотрителя кладбища всегда нетрудно бываетъ и закусить, и выпить. Въ свою очередь, Архипъ Архиповичъ, относящійся къ закускѣ и выпивкѣ съ полнымъ безразличіемъ, дорожитъ обществомъ отца Петра, какъ терпѣливаго и выносливаго слушателя, передъ которымъ безъ особыхъ затрудненій онъ можетъ развивать свои любимыя темы о жизни и смерти...
   Ужинъ въ разгарѣ... Огонь открытъ: Архипъ Архиповичъ успѣлъ уже произнести не мало рѣчей и теперь опять говоритъ, и снова говоритъ. Отецъ Петръ слушаетъ его съ чувствомъ примирившейся готовности и, увлеченный, собственно, своимъ гастрономическимъ занятіемъ, пытается, тѣмъ не менѣе, заинтересоваться и изобразить на лицѣ должное вниманіе...
   -- Много въ тебѣ, отецъ Петръ, этой радости къ жизни,-- обращается къ нему Архипъ Архиповичъ:-- А у людей ее еще больше!.. Не люблю я этой радости. Противна она мнѣ, охъ, какъ противна. Примѣрно, живетъ человѣкъ и радуется. Чему онъ радуется? Я спрашиваю, чему онъ радуется? Тому, что живетъ? Эхъ-ма! Жить-то онъ, дѣйствительно, живетъ... да живетъ временно, попущеніемъ смерти... А смерть -- слышишь? -- главное... смерть больше, чѣмъ жизнь... она -- навѣки, она не пройдетъ и пребудетъ во всѣ дни... Человѣкъ забываетъ себя, оттого и радуется!.. Думаетъ, что онъ господинъ всему, а посмотрѣть ближе -- онъ все одно, что червякъ. Владычествуетъ надъ нимъ... выше него... смерть. Это онъ долженъ понять...
   Отецъ Петръ еще ближе припадаетъ къ тарелкѣ, какъ-то сжимается, и на маломъ челѣ его выступаютъ двѣ неглубокія морщины. Судя по всему, отецъ Петръ начинаетъ переутомляться...
   -- Не любишь ты этой правды,-- говорятъ ему Архипъ Архиповичъ.-- Знаю я! не любишь ты... много въ тебѣ жадности и любви къ жизни. Хоть ты въ общемъ и смирно сидишь и есть въ тебѣ не мало огорченія всякаго, а все же ты радуешься, и духъ твой, словно бѣсъ... Чему радуешься?!.
   Отецъ Петръ приходитъ въ дегкое замѣшательство, тянется къ бутылкѣ и хочетъ отвѣтить, что онъ вовсе ничему не радуется и что даже напротивъ. Но Архипъ Архиповичъ продолжаетъ свое:
   -- Вотъ ты водку лижешь, лижешь для утѣшенія своей скорбящей души, а зачѣмъ тебѣ утѣшать душу свою, ты не знаешь. И я скажу тебѣ: никакого утѣшенія не требуется!.. Не утѣшать душу надобно, а примирять ее со смертью. У человѣка должна быть впереди точка. Точка эта и есть смерть. Такъ это и знай. Такъ и живи, какъ бы готовясь къ смерти. Иди къ ней безъ злобы и боязни, не противься ей! Смирись духомъ и побори въ себѣ жажду жизни и пойми, что смерть...
   Отецъ Петръ чувствуетъ, что его немного мутитъ... Слабо, какъ бы дорожа только принципіальной стороной дѣла, онъ рѣшаетъ, наконецъ, сопротивляться:
   -- Это вы, Архипъ Архиповичъ... могу сказать... напрасно. Все отъ Бога!.. и радость, и не радость, и смерть, и жизнь. Изъ праха созданы и въ прахъ...
   И не доканчивая фразы и вовсе не желая ни доказывать что-либо, ни опровергать, отецъ Петръ вливаетъ въ себя рюмку водки.
   -- Вотъ такъ! -- говорятъ онъ.
   -- Отъ Бога, говоришь!.. -- съ невозмутимымъ спокойствіемъ возражаетъ Архипъ Архиповичъ.-- Богъ создалъ человѣка и весь міръ -- это приблизительно вѣрно... Но кто, какъ не самъ человѣкъ долженъ разобрать, гдѣ что хорошо, а гдѣ скверно? И жуликъ, и святой праведникъ -- все отъ Бога... Ты... человѣкъ обязанъ... несходство это... постичь... Да не въ томъ суть, голова моя!.. Я говорю тебѣ про жизнь и смерть. Что сильнѣй и что выше изъ нихъ? Вотъ что рѣшай!..
   Отецъ Петръ тяжело и безнадежно хлопаетъ глазами.
   -- Возьми, къ примѣру, меня... Что есть моя жизнь?
   И Архипъ Архиповичъ въ сотый разъ, къ ужасу отца Петра, разсказываетъ ему о своей жизни. Оказывается, что когда то давно, лѣть тридцать тому назадъ, Архипъ Архиповичъ тоже жилъ, какъ живутъ всѣ люди. Былъ женатъ, ростилъ дѣтей, держалъ мельницу, имѣлъ хозяйство и домишко. Жилъ маленькой счастливой жизнью, и вдругъ всего не стало. Одно большое несчастье разомъ перевернуло всю его маленькую счастливую жизнь. Однажды лѣтомъ, когда Архипъ Архиповичъ ѣздилъ куда-то на ярмарку, въ позднюю ночь сгорѣли и домишко его, и мельница, а вмѣстѣ съ ними и жена его и пять душъ дѣтей, малъ-мала меньше. Остался онъ одинокимъ горемыкой, безъ угла и пріюта... Тяжко было сперва, и кормиться было нечѣмъ, да насчетъ пропитанія помогли благодѣтели. Въ газетахъ писали, сочувствовали. Самъ губернаторъ Олсуфьевъ призвалъ къ себѣ Архипа Архиновича и говоритъ ему: "Дѣло твое дрянь. Мы тебя устроимъ". И устроили. Назначили смотрителемъ кладбища, того самаго кладбища, на которомъ лежатъ зарытыми шесть труповъ его сгорѣвшей семьи. Вотъ и вся жизнь.
   Разсказываетъ Архипъ Архиповичъ холодно и безстрастно и разсказавши эту бѣдную, краткую біографію, снова возвращается къ философскимъ обобщеніямъ:
   -- Назначили смотрителемъ... Такъ и пошло... Старый я теперь. Много похоронилъ всякаго народа, а самъ живу... Зачѣмъ живу -- не знаю... Вотъ, божій человѣкъ, и сообрази... Что есть жизнь человѣческая? Пустякъ и обманъ!.. Все въ ней не настоящее и невѣрное. И сгорѣть ты можешь, и потонуть, и задавить тебя можетъ, и брандмейстеру не трудно облить тебя на смерть изъ кишки, и болѣзни всякія, и черное горе стучится къ тебѣ во всѣ двери... И вездѣ, куда ни посмотришь, больше суеты и шума происходитъ, чѣмъ истиннаго счастья. И выходитъ, что смерть приходить къ человѣку, какъ бы любя его, на радость и для облегченія. И чего противятся ей и боятся ее, непостижимо уму... Это... какъ сказать?.. жадность и трусость... Трусливъ человѣкъ и жаденъ -- это правда... Все-то ему мало, и любитъ онъ жизнь отъ той-же трусости и... боится смерти, какъ чорта... Смерть, отецъ Петръ...
   Отецъ Петръ вздыхаетъ и пьетъ... Наступаетъ обычный моментъ, повторяющійся чуть ли не каждый вечеръ, когда отецъ Петръ, выпивши достаточное количество водки, вдругъ оживляется, и оставляя въ сторонѣ разглагольствованія Архипа Архиповича, перебиваетъ его и говоритъ:
   -- Что... право... смерть да смерть, Архипъ Архипычъ... Вы лучше... меня, живого... разсмотрите. Сорокъ лѣтъ мнѣ. Полжизни служу въ церковномъ причтѣ. Ни въ чемъ незамѣченъ. Стараюсь, какъ могу... а священства не удостоенъ. По какой причинѣ? Неподобающая, смѣхотворная наружность!..
   -- Ты брось-ка про это... Слышалъ, знаю...-- мрачно протестуетъ Архипъ Архиповичъ и уноситъ со стола бутылку съ водкой. Архипъ Архиповичъ знаетъ, что, когда отецъ Петръ собирается разсказать о своихъ безуспѣшныхъ попыткахъ получить санъ и мѣсто священника, то пить отцу Петру больше не слѣдуетъ. А пока Архипъ Архиповичъ водворяетъ бутылку, отецъ Петръ, охваченный минутной вспышкой своихъ горькихъ воспоминаній, доканчиваетъ обычный монологъ:
   -- Иду къ его преосвященству... къ Кириллу... Прямо -- Въ ноги ему... и плачу слезами... Сорокъ лѣтъ, говорю... обремененъ семействомъ, измаялся, говорю... А его преосвященчугво отвѣтствуютъ... гнѣвнымъ голосомъ: "како, имѣя ликъ младенца, пріемлешь даръ пастырской власти? Послушайся, дьяконъ Петръ!.. оставь и не тщись"... Такъ и говоритъ... оставь и... не тщись...
   Послѣ этого краснорѣчіе отца Петра истощается, и самъ отецъ Петръ впадаетъ въ то безнадежное состояніе, при которомъ Архипъ Архиповичъ не можетъ продолжать невольно прерванную рѣчь о жизни и смерти, не рискуя утратить своего единственнаго слушателя...
   -- Одѣвайся-ка ты... сдѣлай милость...
   Архипъ Архиновичъ наскоро помогаетъ своему гостю одѣться, набрасываетъ на себя свое длинное изношенное пальто, и оба выходятъ изъ конторы...
   На дворѣ злится вѣтеръ... Отъ конторы до церковнаго дома, въ которомъ живетъ отецъ Петръ, недалеко.
   -- Провожу тебя... пьяненькаго человѣка,-- сообщаетъ ему Архипъ Архиповичъ.
   И они плетутся по темной аллеѣ... Деревьевъ почти не видно, и о существованіи ихъ легче заключить по рѣзкому свисту и шуму, который срывается съ ихъ обнаженныхъ вѣтвей. Дождь пересталъ, и только вѣтеръ съ прежнимъ отчаяньемъ мечется вокругъ... Съ аллеи Архипъ Архиновичъ и отецъ Петръ поворачиваютъ по узкой дорожкѣ, извивающейся между могилъ. Кой-гдѣ, тамъ и сямъ слабо вырисовывается крестъ, чуть-чуть блеститъ мраморная плита или ярко вспыхиваетъ на черномъ фонѣ свѣтлый огонекъ теплящейся лампады. И тогда могилы, лежащія по сторонамъ, кажутся еще болѣе неприглядными... Дорожка, наконецъ, обрывается, и Архипъ Архиповичъ съ отцомъ Петромъ попадаютъ на открытую небольшую площадку передъ церковной папертью и затѣмъ подходятъ къ какой-то низкой двери,, надъ которой тускло свѣтятся грязныя стекла узкой рамы...
   -- Вотъ тебѣ и край!..
   Архипъ Архиповичъ бережно и осторожно вталкиваетъ отца Петра въ самую дверь и затѣмъ плетется обратно, плетется шагъ за шагомъ, медленно, не спѣша. Спѣшить и некуда, и незачѣмъ... И кромѣ того, Архипъ Архиповичъ очень любитъ побродить ночью среди этихъ хорошо знакомыхъ могилъ. Здѣсь старый смотритель кладбища со своей самодѣльной философіей, принимающей смерть за конечную цѣль всего существующаго, чувствуетъ себя какъ-бы въ родной стихіи. Здѣсь, среди этихъ могилъ, передъ лицомъ торжествующей смерти, удобнѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было, втайнѣ поразмыслить и о жизни...
   "Что есть жизнь"?
   Могилы спятъ непробуднымъ сномъ. Вѣтеръ злится, и Архипъ Архиповичъ слышитъ на себѣ его рѣзкіе, страстные порывы...
   "Что есть жизнь? -- думаетъ онъ,-- суета и обманъ!.. жизнь, какъ этотъ вѣтеръ, кидается по всѣмъ сторонамъ, безъ всякаго толка и разума"...
   Архипъ Архиповичъ подходитъ къ желѣзной калиткѣ и останавливается. Крутомъ темно, но Архипъ Архиповичъ знаетъ отлично, что скрывается въ этой темнотѣ. Тамъ, за оградой кладбища -- широкая пустынная площадь. Съ правой стороны -- голое поле, съ лѣвой, вдали -- земская больница, ближе -- анатомическій покой, и какъ разъ напротивъ -- тюремный замокъ. Все здѣсь хорошо извѣстно Архипу Архиповичу... И этотъ шумъ отъ густой длинной аллеи, ведущей въ городъ, и рядъ телеграфныхъ столбовъ, убѣгающихъ невѣсть куда, и эти огоньки. Одни изъ нихъ, болѣе блѣдные и тусклые, свѣтятся въ больницѣ, другіе, поярче и сильнѣй, освѣщаютъ тюрьму. И только огоньки эти живутъ здѣсь и напоминаютъ Архипу Архиповичу и его могиламъ о томъ, что жизнь еще не изсякла въ своихъ источникахъ. Огоньки живутъ... Архипъ Архиповичъ смотритъ на нихъ и думаеть о той-же суетѣ и горькой неправдѣ человѣческой жизни, думаетъ о трмъ, что и огоньки, и вѣтеръ, и тоскливое завываніе телеграфныхъ проволокъ не заключаютъ въ себѣ ничего хорошаго... Смерть лучше!.. Она снимаетъ съ человѣка его страданія и всѣ мелочи ежедневныхъ скучныхъ заботъ... Смерть лучше!..
   Долго-долго стоитъ Архимъ Архиповичъ у желѣзной калитки, передъ широкой пустынной площадью...
   Съ колокольни неохотно ползутъ удары церковнаго колокола. Они отрываются отъ металла съ какой-то глухой болью и, оторвавшись, плывутъ въ ночной глубинѣ тяжело и уныло. Имъ какъ будто бы жаль разстаться съ тихой колокольней и уйти навсегда, безслѣдно, въ эту холодную, мокрую ночь... Они, эти печальные, больные удары церковнаго колокола также говорятъ Архипу Архиповичу о томъ, что жить человѣку скверно и что лучше ему ничего не знать и забыться...
   И Архипъ Архиповичъ чувствуетъ боль живого металла и понимаетъ его живой внятный языкъ.
   -- Что есть жизнь?! -- все думаетъ онъ... И съ тѣми-же, сочти такими-же старыми, какъ онъ самъ, мыслями, нисколько не разсѣянными ни этимъ ненастнымъ вѣтромъ, ни громадой этихъ могилъ, ни жалобой колокола, вдругъ пронесшейся надъ мертвымъ кладбищемъ, съ тѣми-же старыми, дряхлыми мыслями Архипъ Архиповичъ идетъ, наконецъ, домой...
   Походка у Архипа Архиповича тяжелая... Высокій, худой, сгорбленный старикъ ступаетъ такъ, словно несетъ на себѣ всю тяготу той самой жизни, которая шальнымъ огнемъ истребляетъ людей, посылаетъ на нихъ злодѣевъ-брандмейбтеровъ и гибелью угрожаетъ на каждомъ шагу, которая тлѣетъ вмѣстѣ съ огоньками и мечется вмѣстѣ съ холоднымъ осеннимъ вѣтромъ тамъ,-- на широкой, пустынной площади, и которую Архипъ Архиповичъ, старикъ, готовый завтра сойти въ одну изъ могилъ своего кладбища, осудилъ уже, давно и безповоротно...

Н. Горловскій.

"Русское Богатство", No 11, 1902.

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru