Горбунова-Посадова Елена Евгеньевна
Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Елена Евгеньевна Горбунова-Посадова
   Друг Толстого Мария Александровна Шмидт.
  
   Date: 10 декабря 2009
   Изд: Горбунова-Посадова Е. Е. "Друг Толстого Мария Александровна Шмидт". М., Издание Толстовского музея. 1929.
   OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
  
[]
   Эту книгу посвящаю моему мужу, который так много помог мне в собирании материала для нее и в его обработке, и моим детям, которые столько раз с любовью переписывали ее.
   Книга эта много раз в минуты тоски, раздражения, уныния вливала в нас дух бодрости, любви, желания жить и работать, потому что она говорит о тех идеях, о тех людях, о тех местах, с которыми связано все лучшее в нас, все самое нам дорогое.
   Хочется выразить здесь и глубокую мою благодарность нашим друзьям -- друзьям Льва Николаевича -- за то, что они помогли мне в этой работе, предоставляя имевшиеся у них материалы, помогли своими воспоминаниями и указаниями.
  

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

   -- Елена Евгеньевна, иди-ка ты сама. Там пришла какая-то старуха. Спрашивает Ивана Ивановича... Говорю, дома нет, а она раздевается и никаких! -- негодующе заявила добродушная Акулина, молодая, недавно приехавшая из деревни девушка, входя в мою комнату.
   Нехотя оторвалась я от работы и вышла в кухню. В полутьме я увидела высокую, очень худую старушку, казалось, придавленную к земле тяжелым, длинным полушубком, повязанную вязанным черным платком поверх вязанной серой "катанной" шапки. Она безуспешно распутывала кушак, стягивавший полушубок. Я сразу поняла, кто передо мной, хотя никогда раньше не видела ее. Это была Марья Александровна Шмидт, старый друг Льва Николаевича.
   -- Что это, душечка, какими церберами вы себя окружаете, -- старухе зайти обогреться нельзя, -- говорила М. А., слегка раздраженно, полушутливым, усталым голосом, быстро целуя меня в щеку и своими худыми руками обнимая меня за плечи.
   Я стала помотать ей раздеваться, об'ясняя, как приходится обороняться от множества приходящих людей, не дающих работать.
   -- Работа, работа, -- говорила М. А., уже сидя в столовой, в изнеможении положив руки на колени и устало; сгорбившись. -- А почему вы знаете, с чем человек пришел к вам? Может быть, это самое главное, самое нужное для него и для вас?
   Она говорила ласково, но твердо, не осуждала, а высказывала свое глубокое убеждение, свою веру в то, что важнее того человека, который стоит перед тобой и нуждается в твоем внимании, для тебя нет ничего и не должно быть.
   М. А., пока я суетилась, приготовляя ей поесть, рассказала, что она выбралась из "божественного" Овсянникова в Москву, чтобы передать друзьям ряд переписанных ею сочинений Льва Николаевича, частью в подарок, частью для продажи, так как ей нечем
  

7

  
   коров кормить. "Манечка -- моя кормилица -- перестала доиться и жить стало нечем".
   Видно было, как неприятно М. А--не говорить о продаже этой своей работы, над которой она сидела много часов, переписывая страницу за страницей своим аккуратным, необычайно четким и ровным почерком.
   Это было в 1901 году. Марья Александровна жила тогда в имении "Овсянникове" дочери Л. Н. Толстого, Татьяны Львовны, в 5 верстах от Ясной Поляны, в маленькой избушке, -- жила "трудами рук своих".
   Мы жили потом с ней бок-о-бок ежегодно каждое лето, с ранней весны и до глубокой осени, более 12 лет.
  

----------

  
   8
  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1. ДЕТСТВО И МОЛОДОСТЬ М. А. ШМИДТ.

  
   М. А. Шмидт была дочерью московского профессора фармакологии. Родилась она в 1844 году и выросла в нижнем, полуподвальном этаже старого здания университета. Она вспоминает, как, сидя у окна, видела только ноги и одежду прохожих и по ним с братом и сестрой пыталась узнавать проходивших мимо. Они спорили и хохотали, строя догадки о том, кто прошел.
   Дальше передаю со слов М. А--ны, записанных моим мужем, И. И. Горбуновым-Посадовым, незадолго до ее смерти, в 1911 году.
   "Отец мой был по происхождению немец. Был он сирота и жил у дяди. Жилось ему трудно и он бежал от дяди в Россию. Здесь он попал в семью одного профессора университета. Его отдали в гимназию, а затем он кончил медицинский факультет и сам сделался профессором московского университета. Был он высокий, статный, красивый, очень гордый и свободолюбивый человек. Он не любил своей ученой среды. Любил отец музыку. Сам играл на скрипке и на органе. Учился даже делать органы и прекрасно работал.
   "В Москве он встретился с моей матерью, дочерью богатого помещика. Он понравился, и его пригласили приехать в деревню. Там он увидал, как барышня сама гладила батистовое платье, и подумал: "Это настоящая жена -- работница будет... Видно, мать воспитывает детей в трудовом направлении".
   "Они полюбили друг друга. Шмидт просил руки дочери у старика, тот отказал: какой-то бедный профессор не пара его дочери! Но мать моя была любимая дочь, она настояла. Поженились. И чуть ли не на другой день после свадьбы отец почувствовал, что он уже не свободен. Мать поняла это, страдала. Она безумно любила мужа.
   "Он тяготился не только семьей, но и университетскими своими обязанностями. Раз студенты ждут его, а он отправился пешком в Лопасню и пропадал там три дня. Вернулся, жена не смеет спросить, где был, боится раздражить его.
   "На воспитание у отца с матерью тоже были разные взгляды. Он очень любил Руссо. Хотел, чтобы нас водили просто, в темных ситцевых платьях, чтобы летом мы бегали босые, а она наряжала
  

9

  
   в бантики и все такое и нежила нас. И к мужу мать относилась с большой нежностью и заботой, а это часто раздражало его.
   "Помню, раз в анатомическом зале он делал опыты с гальванизацией. Пустил электрический ток. А жена кофе ему как раз принесла, хотя и просил он ее не приходить. Ток задел ее, чашка выпала, она упала в обморок. Он ужасно сердился.
   "А человек отец был добрый, помогал, как мог, людям. Когда мы переехали в свою усадьбу, постоянно больные приходили и приезжали, и сам он по больным ездил. Уедет и пропадет: от одного больного к другому ездит.
   "Дома не было у нас обычной помещичьей жизни -- карт, обедов".
   Мать вела семью в патриархально-религиозном духе, и М. А. выросла в глубокой привязанности к старому укладу семьи и обрядам церкви.
   Кончивши курс в Москве в Александро-Мариинском институте, М. А. сделалась сначала классной дамой в Тульском епархиальном училище и пользовалась там большой привязанностью товарищей по работе и учениц.
   Когда в Москве открылось отделение Николаевского института для сирот-подростков, в это училище перешли работать некоторые воспитательницы из Александро-Мариинского училища, бывшие товарки М. А--ны по институту. М. А. стала там воспитательницей в отделении для старших девочек.
   Жили все воспитательницы дружно. Начальница их, Головачева, тоже была из Александро-Мариинского училища и была хороший человек.
   "Хорошо у нас было, -- рассказывала М. А., -- ни наказаний, ни карцера. О девочках очень заботились, и они нас любили. Влияние на них было хорошее.
   "Только жили они взаперти, от жизни были оторваны, и вот главные их интересы были влюбления. Влюблялись в учителей, в повара, в ламповщика, в дворников. Старались мы бороться с этим".
   Вот отрывок из воспоминаний о М. А--не того времени одной ее товарки по работе Н. Бурмейстр.
   "С 1878 года я провела с М. А--ной 8 лет. Наши комнаты были смежны, и мы виделись с ней ежедневно. В ту пору я помню М. А--ну жизнерадостной, любящей пошутить и посмеяться. В высшей степени добросовестная в отношении своих служебных обязанностей, она, в свободное время, посещала и театры, и концерты, и, случалось, даже оперетку. Часто она с таким комизмом передавала вынесенные впечатления об игре опереточных актеров или же рассказывала уморительные эпизоды из своей жизни, что ее комната оглашалась взрывами неудержимого хохота всех, заходящих к ней перекинуться парой слов в промежутках между занятиями.
   "Ее любили положительно все. Я редко встречала в жизни человека, более добродушно относящегося к людям вообще и с большей лаской и нежностью к тем, которых она любила особенно.
  
   10
  
   На летние каникулы она уезжала куда-нибудь в деревню, где тотчас же знакомилась с крестьянами, входила в их нужды, помогала чем могла, ухаживала за больными, не гнушаясь ни грязью, ни заразой, ни гнойными ранами.
   "М. А. не отличалась крепким здоровьем: она страдала застарелым бронхитом, и, при малейшей простуде, приступы кашля были так ужасны, что трудно было допустить, чтобы она могла прожить долго, да и сама она не заблуждалась насчет состояния своего здоровья".
  
  

2. ЗНАКОМСТВО СО ВЗГЛЯДАМИ ТОЛСТОГО И С САМИМ

ТОЛСТЫМ.

  
   В это время (в 1884, 1885 гг.), после душевного переворота Л. Н--ча Толстого, только что начали появляться его религиозные сочинения. Они не могли быть напечатаны по цензурным условиям, но ходили по рукам в рукописных списках и возбуждали огромный интерес, горячие обсуждения и жаркие споры.
   Списков нецензурных сочинений Л. Н--ча, конечно, было мало, достать их было нелегко, и большинство судило о его духовном перевороте и о его новых взглядах только по слухам, со слов слышавших и прибавлявших к слышанному свои мнения о том, что думает и чему учит Толстой.
   Дальше опять пишу со слов М. А--ны.
   "Мы обе с Ольгой Алексеевной 1) были воспитательницами в Николаевском сиротском институте. Расфранченные. Я была православная, очень православная. Были у нас тогда знакомые Малинины (вот что арифметика -- Малинин и Буренин). Он был директором учительского института. Пришла я раз к ним, а его жена читает.
   -- Что такое? -- спрашиваю.
   -- Евангелие, -- говорит, -- Толстого 2).
   -- Какое евангелие Толстого?
   -- Да Толстой написал.
   -- Этот самый Толстой, романист?
   -- Да.
   Мне показалось это кощунством.
   -- Прочтите, -- говорит, -- не ужасайтесь, не читая.
   "Сначала никак читать не хотела: с какой это стати читать мне какого-то богоотступника! А потом все же взяла и начала читать. Как после уроков села, так и не встала, пока не кончила.
   "Как прочла про зачатие, про беременность Марии, про рождение Христа, меня так поразило, так возмутило. -- Такое кощунство! Перестану, думаю, читать, брошу. А дальше нравственные об'яснения. Не могу оторваться. Нет, я должна читать. Я нравственными вопросами интересуюсь. Я девушек воспитываю. Должна я все прочесть, должна я тех выслушать, кто иначе думает.
   ----------------
   1) О. А. Баршева -- подруга М. А--ны и товарка по работе в институте
   2) Это было "Краткое изложение Евангелия".
  

11

  
   "Кончила читать и не утерпела, разбудила Ольгу Алексеевну стала ей рассказывать.
   "Три недели я страдала невыразимо. Не думать не могу, а думать -- мука. Работа внутренняя идет, а я мучаюсь. Крепко верила я в православие. Трудно было от него отрешиться. Чувствую, что не могу теперь уже жить так, как жила, делать то, что делала, молиться так, как молилась, пока не выясню для себя, где истина.
   "Решили мы с Ольгой Алексеевной достать себе это евангелие Толстого и вместе перечитать еще раз. А где достать? Везде спрашивали. Во французском магазине посоветовали спросить в университетской книжной лавке. Там раньше нелегальное из-под полы продавалось, а мы, ничего не понимая, при всех спрашиваем.
   -- Позвольте евангелие Толстого.
   А приказчик будто не понимает:
   -- Что, -- говорит, -- вам угодно?
   -- Евангелие Толстого.
   -- Нет, -- говорит, -- у нас.
   "Мы в другую лавку, в третью. Нигде нет. В одной лавке сказали: "Ступайте в университетскую типографию Каткова". Пришли. Все закрыто. Дворник стоит:
   -- Чего вам?
   -- Купить надо евангелие Толстого.
   -- Да я вас метлою! Чего вы тут шляетесь!
   "Так и кончились наши поиски. А желание страстное. Как тут быть? Тогда О. А--на говорит:
   -- Пойдем к самому, -- наверное, у него есть...
   -- Ко Льву Николаевичу?
   -- Ну, да.
   "А она по ректору университета, своему родственнику, с Толстыми общих знакомых имела.
   "Узнали мы через студентов, что жена со Львом Николаевичем не согласна, что надо итти к Толстому пораньше, пока она спит. Он рано встает, а семейные спят долго. Мы и собрались утром рано, часов в восемь. Приходим. Вошли в прихожую. Говорят: "Граф еще не выходил". Вышли на улицу, походили, походили, в 9 опять пришли. Стоим, ждем, оробели.
   "Вдруг легкая походка, вышел Лев Николаевич, такой молодцеватый, с проседью, голос звучный.
   -- Чем могу служить?
   "Мы об'яснили.
   -- Кто же вы такие?
   "Рассказали все.
   -- Но к чему вам такое иметь?
   "Я сказала, что мне вверены 25 молодых девушек, -- должна я знать, должна понять, в чем истина. Главное для меня в жизни -- религиозный вопрос.
   -- Но у меня только один экземпляр.
   -- Дайте, мы перепишем.
   "И он дал нам. Принялись мы писать по частям. Так и знакомство началось. Сверяли у него переписанное.
  
   12
  
   В дневнике Льва Николаевича от 2-го марта 1884 г. записано:
   "Две классные дамы просят евангелие".
   "Помню, -- вспоминала М. А., -- как-то вечером, у них гости, а мы в кабинете. Сидим мы, считываем, а у О. А--ны глаза слипаются. Часов 12 уже было. А я уговариваю: "Душенька, потерпите, кончим" "Да я не могу". А я все читаю. Вдруг хохот. Л. Н. незаметно подошел, услыхал нас, хохочет.
   -- Что вы ее мучаете?
   -- Да, как же, Л. Н., надо же кончить.
   -- Ну, уж кончите в другой рае.
   "Потом узнали мы, опять не от Л. Н--ча, что есть большое "Исследование Евангелия" и "Критика догматического богословия". Стали просить: "Дайте переписать". Показал груду исписанных листков: "Что вы, разве это возможно?" "Давайте мы частями, вместе". "Сумасшедшие и вы. То я был один, а теперь и вы, и Александр Петрович" 1).
   С этих пор М. А. начала переписывать не только для себя, но и для Льва Николаевича.
   Получив первую рукопись Л. Н--ча для переписки, М. А. сидела над ней много часов, сидела ночи, тщательно выводя букву за буквой по всем правилам чистописания, с завитушками, с утолщениями, росчерками. Она была очень довольна своей работой. Но когда Л. Н. увидал ее, он ахнул.
   -- Марья Александровна, да как же читать мне эти завитушки? Нет, милая моя, вы не годитесь в переписчицы. Больше уж я вам ничего не дам.
   М. А. была страшно огорчена.
   -- Да, как же мне быть, я иначе не могу.
   -- Вы поучились бы у Озмидова 1).
   "Я сейчас же поехала к Озмидову в Замоскворечье.
   -- Да, что же, -- говорит Озмидов. -- Это дело нетрудное. Дня в два вы научитесь. Вот смотрите. -- И он написал мне всю азбуку. -- Смотрите, чтобы все кругло выходило, круглый почерк, круглые буквы. Чтобы не было ничего угловатого, росчерков.
   ----------------
   1) Александр Петрович Иванов, переписчик, бывший офицер, спившийся, которого Л. Н. вытаскивал не раз из московских трущоб. Он часто запивал, но в трезвые недели очень энергично переписывал работы Л. Н--ча, работал с увлечением, отстаивал наиболее резкие места, которые Л. Н. думал выпустить. Он очень гордился работой Л. Н--ча и считал себя к ней причастным. "Когда мы со Л. Н--чем писали "Исследование Евангелия"... рассказывал впоследствии он. Когда приходило время запоя, А. П. начинал со всеми ссориться, всех ненавидеть, ругал Л. Н--ча и даже Софью Андреевну, а затем исчезал, и Л. Н. находил его опять где-нибудь на Хитровом рынке, опухшего, ободранного, привозил к себе и выхаживал его. Толстой вывел его, под тем же именем, в драме "И свет во тьме светит".
   2) Николай Лукич Озмидов, кончивший тогда Петровскую Академию. Человек большого, сильного, логического ума, но сухой, рассудочный. Это был первый человек, сказавший Л. Н--чу, что он понимает его. Под влиянием взглядов Л. Н--ча, Озмидов организовал маленькую молочную ферму под Москвой. Дело не пошло. Он с женой и дочерью Ольгой Николаевной перебрался на Кавказ, где организовал общину, в которой приняли участие несколько сильных духом людей, -- А. П. Озерецкая, В. Ф. Орлов и другие. Община просуществовала недолго. Озмидов впоследствии жил в Воронежской губернии и занимался, между прочим, перепиской сочинений Л. Н--ча.
  

13

  
   "Приехала домой, села писать. В это время Л. Н--чу надо было переписать "Как чертенок краюшку выкупал" 1). Кто-то хотел ее где-то в Петербурге поставить. Я прошу дать мне переписать, а он не дает. Наконец, упросила. "Только пишите поразборчивее и поскорее".
   "Приехала домой, села переписывать и всю переписала новым почерком. Утром приехала ко Л. Н--чу и говорю лакею Григорию: "Положите, пожалуйста, на стол". Он положил, а я ушла. Прошло время. Прихожу к Толстым, а Л. Н. говорит: "Кто-то мне "Чертенка" чудесно переписал". "Это я", -- говорю. "Да, нет, -- говорит, -- это превосходным почерком переписано". "Да я же, Л. Н." "Ну полноте". "Да, ведь вы же тогда сказали, чтобы я выучилась сначала писать, я и выучилась". "Да не может быть". Это при всех-то! Принес мне лист бумаги, дал переписать то место из "Крестника" где медведица и бревно. Я села, переписываю. Софья Андреевна говорит: "Да, довольно уж!" А он: "Нет, еще", и подошел. "Вот, -- говорит, -- удивительно". А я говорю: "Вот вы какой Фома Неверный".
  

3. ПЕРЕЛОМ.

  
   Чем больше читала М. А. произведения Л. Н--ча, чем больше говорила с ним, чем больше думала, тем ближе и дороже были ей новые взгляды. Она оставалась попрежнему институтской классной дамой, но жизнь ее изменилась, изменилось и влияние на воспитанниц.
   "Бывало, девочки останутся одни в спальной с 9Ґ часов, баловство идет. А я им чтение вечером устроила по указанию Л. Н--ча, --Тургенева "Записки охотника" читала, "Антона Горемыку" Григоровича, Достоевского -- "Преступление и наказание" и "Мертвый дом", "Хижину дяди Тома", Диккенса -- "Давида Копперфильда", "Записки Пикквикского клуба", Гюго -- "Отверженные", "Войну и мир", "Семейное счастье" -- Л. Н--ча (только не "Анну Каренину").
   "Раз начальница института застала. "Что это, думает, так тихо?" А девочки все в кроватях лежат, слушают. Позвала она меня, спрашивает: "У вас что-то новое делается?" Я об'яснила, что читаю им вслух такие вещи, которые будят их мысль и совесть, возвышают душу. "Зачем им душу возвышающее, -- говорит, -- это надо народ возвышать, а они и так из высшего класса. Им важно невинность воспитать". "Если прикажете, говорю, я прекращу чтение". "Нет, я только хотела сказать вам". И я продолжала.
   ----------------
   1) Л. Н. в то время интересовался созданием театра для народа. Он обсуждал этот вопрос с известным антрепренером Лентовским, который думал устроить балаганы с хорошим репертуаром и т. п. В Петербурге за дело создания народного театра взялся П. А. Денисенко, у которого была по этому поводу переписка со Л. Н--чем. Шел разговор об инсценировке и постановке в Петербурге рассказа "Как чертенок краюшку выкупал". У Денисенки с народным театром ничего не вышло, но Л. Н. создал из "Чертенка" пьесу для народной сцены "Первый винокур", которая впервые была поставлена тогда в Петербурге на открытой сцене в саду "Невского общества разумных развлечений".
  
   14
  
   "Бывало, как Л. Н. приедет ко мне, институтки все обступят его у входа. Я боялась, что будет, как с Александром Вторым, когда он приезжал в институт: обступят, целуют руки, спину, во все места. Гадость! А он доволен. Нет, со Л. Н--чем ничего подобного. Сияющие, приветливые
   "Помню, приехал Л. Н. раз, а мы читали перед тем его "Много ли человеку земли нужно". Обступили его девочки, расспрашивают: "А мы так и знали, что так кончится, -- говорят, -- вы иначе и не могли сказать. Уж по заглавию догадались". "А я -- Пахом, -- говорит одна, -- мне тоже не три аршина, а много земли нужно". Долго он тогда с ними говорил. А потом сказал: "Когда вы кончите учиться и в жизни понадобится совет, указания, помощь, в Москве ли я буду или в Ясной, обращайтесь ко мне. Я всегда буду рад помочь. Скажите только, что вы воспитанницы М. А--ны".
   "Раз Л. Н. пришел ко мне. Это было, когда он поручил мне отбирать в Бондареве 1) сильные места от слабых. Л. Н. очень любил Бондарева. Одно в нем не любил -- гордость.
   "Сказали мне, что Л. Н. пришел. Я бросилась встречать. Он был в задерганном пальто. Потащила его скорее к себе и захлопнула двери от любопытных (когда Л. Н. приходил, все высыпали -- и девочки, и классные наставницы, воем было любопытно).
   "Так вот, пришел Л. Н., разговариваем. А у нас была одна классная дама, большая поклонница художественной литературы и Л. Н--ча, как художника. Она вошла нарядная, расфранченная, куда-не-куда.
   -- Л. Н., извините, я хотела вас повидать, такой случай! Может быть, никогда не увижу вас больше в жизни! (Л. Н. смеется, -- "невидаль, мол, какая!") Я хотела вас спросить об искусстве. Ведь вы отрицаете искусство?
   -- Ничуть не бывало. Я ценю искусство, но то искусство, что служит всему народу, а не избранной горсти людей. Вот вы бываете в концертах, в театре... Приезжаете из концерта, что вы чувствуете?
   -- Желание подойти к инструменту, вспомнить, подобрать то, что слышала, пережить вновь это наслаждение...
   -- Ну вот, видите. А я у себя вижу: жена сидит в концерте, возбужденная, вспотевшая, а кучер дожидается на морозе, может быть, часа два. Домой возвращается, -- шум, крик на прислугу, то не годится, это не ладно. Какое уж тут искусство! Я понимаю, Рубинштейн... Но если Рубинштейн стоит на площади, и все люди, вся толпа слушает. А впереди больные, расслабленные, калеки, несчастные. Он чудно играет, действует на сердца, трогает их. Кон-
   ----------------
   1) Тимофей Михайлович, сосланный в Сибирь за свои религиозные взгляды, принадлежавший к секте иудействующих, крестьянин-философ, написавший книгу "Трудолюбие и тунеядство или торжество земледельца", в которой он горячо и сильно критикует современный государственный и общественный строй и доказывает необходимость каждому человеку нести черный, основной, земельный труд. Выдержки из его книги были помещены в "Русском Деле" за 1888 г. со вступительной статьей Л. Н. Толстого. Книга же его могла появиться в печати в России только после революции 1905 года, когда она и была издана "Посредником". Письма Толстого к Бондареву напечатаны в "Толстовском Ежегоднике" 1913 г.
  

15

  
   чил он, все обращается на этих несчастных, все сострадание, вся помощь... Вот это искусство".
   М. А. понемногу втягивалась в помощь Л. Н--чу в его работе, то переписывая его рукописи, то просматривая для него что-нибудь и делая свои пометки и выборки. Новая радостная жизнь и работа захватили ее.
  
   "Дорогой Лев Николаевич, -- пишет она 23 мая 85 года, -- письмо ваше Черткову 1) мы отправили сейчас же, но ответа до сих пор не имеем. Не напишете ли Вы ему еще раз. Мы бы успели получить ответ во-время, так как англичанка miss Фрирс уезжает в Англию только 1 июля. Рукопись вашу она очень охотно берется доставить Черткову в Англию... Мы обе с величайшей благодарностью вспоминаем о Вас и о тех прекрасных минутах, которые мы испытали, переписывая Ваши сочинения. Мы безгранично обязаны Вам, долго будем жить Вашими мыслями и отдыхать душой на Вашей светлой личности..."
  

31 мая 85 г.

   "Если Вам угодно что-либо поручить мне (чему бы я была очень рада), напишите мне на станцию Талицы... С величайшей готовностью исполню решительно все. Переписку "Исследования Евангелья" довела до конца и привезу ее Вам в день 5-го июля. Позвольте мне переписать Вам 4-ый отдел 2). Нет нужды, что он не кончен. Я переписала бы что есть. Не отказывайте, Лев Николаевич, а пришлите мне его к 5 июля в училище или к Вам в дом, и я опять засела бы за работу, мне очень дорогую...
   ... Сытин 3) вышлет мне в Талицы Ваши последние рассказы, как только они выйдут из печати".
   ----------------
   1) Владимир Григорьевич Чертков, один из ближайших друзей Толстого. Дошел самостоятельно до взглядов, близких Толстому. Узнав, что Толстой думает так же, как он, познакомился и сблизился с ним. В. Г. основал с Толстым народное издательство "Посредник" и склад хорошей народной книги. За опубликование сведений о положении духоборов, гонимых за свою веру, был выслан за границу, где и занялся печатанием произведений Льва Н--ча и произведений близких ему по духу как на русском, так и на иностранных языках. Он издавал в Англии журнал "Свободное Слово", дававший много сведений, главным образом, о России (больше всего о религиозных движениях и гонениях на них в России). Чертков тщательно собирал все написанное Толстым и всячески помогал Л. Н--чу в его работе. Вернувшись в Россию, Чертков, главным образом, отдался работе по собиранию, хранению и изданию всего написанного Л. Н--чем. В настоящее время под его редакцией готовится первое полное собрание сочинений Толстого. Чертков много работал по помощи людям, страдающим за свои религиозные убеждения.
   2) Л. Н. считал, что его работа по исследованию вопросов религии состоит из 4 отделов. Первую часть этого исследования составляет -- "Исповедь", вторую -- "Критика догматического богословия", третью -- "Исследование Евангелия", четвертую -- "В чем моя вера".
   3) Иван Дмитриевич, издатель, в то время только начинавший свое дело. Издавал он в то время, главным образом, лубочную народную литературу -- книги и картины. Лев Николаевич и его товарищи по организации народного издательства "Посредник" выбрали Сытина, как наиболее ловкого и энергичного издателя и проводника в народную среду лубочной литературы, для распространения хороших книг среди народа.
  
   16
  

9 июля 85 г.

   "...Пругавина 1) и Златоуста 2) прочитала с увлечением. Какая замечательная личность Сютаев 3) и как много у Вас общего с ним. Совершенно одни и те же мысли".
  

10 июня 86 г.

   Дорогой Лев Николаевич, избегала всю Москву и не нашла Даниила Ачинского 4). Николай Лукич 5) поручит искать Павлу Ивановичу 6) в Петербурге. Ольга Николаевна 7) с матерью наняли избу в Воронине рядом с Захаром, к большой моей радости. Сейчас они у меня. Будем вместе с ними работать. Захар и все деревенские встретили меня, как родную".
   В это время в душе Головачевой (начальница института) шла борьба.
   С одной стороны она любила и уважала Марью А--ну, ценила ее как хорошую воспитательницу, а с другой стороны видела, что М. А. вносит соблазн. В церковь М. А. ходила, но не причащалась, не крестилась, не вставала на колени.
   "Поют "Иже херувимы", все на колени, а я как столб", -- рассказывала М. А.
   "Наконец Головачева позвала меня к себе и сказала:
   -- Это невозможно. Даже я от вас заражаюсь, это ужасно. Вы хотя бы для вида крестились.
   ----------------
   1) Статьи, вошедшие впоследствии в книгу Пругавина "Религиозные отщепенцы". Издание "Посредника".
   2) Мысли Иоанна Златоуста против собственности, богатства и т. д., изданные "Посредником".
   3) Сютаев, Василий Кириллович, крестьянин Тверской губ., создал на евангельской основе свое религиозно-нравственное учение, утверждающее, что "все в тебе", что главной основой жизни должна быть взаимная любовь между людьми, что все люди братья, все должно быть общее, не должно быть никаких запоров и замков. Все неустройство жизни происходит от недостатка любви между людьми, от этого же и войны. Сютаев отвергал догматы, обряды и всякое внешнее богослужение, отрицал присягу. Сын Сютаева, призванный на военную службу, отказался присягать и брать оружие. Умер Сютаев в 1892 г. Толстой знал его лично и высоко ценил его личность и взгляды.
   4) Даниил Ачинский -- солдат времен Александра I. Будучи солдатом, отказался от службы по религиозным убеждениям. Додумался он до отказа от военной службы совершенно самостоятельно. Был за это много мучим. Например, его загнали в мороз на крышу и поливали водой. Он все вынес. Впоследствии был сослан в Ачинск, где и жил, прославившись своей праведной жизнью. Житие его было выпущено отдельной брошюрой. (Изд. Афонского монастыря).
   5) Озмидов.
   6) Бирюков -- один из ближайших друзей и единомышленников Толстого. До знакомства со взглядами Толстого -- морской офицер с блестящей карьерой впереди. Оставляет службу. Работает на земле, организует вместе со Л. Н--чем и В. Г. Чертковым распространение хороших книг среди народа и народное издательство "Посредник". Впоследствии, за опубликование сведений о положении духоборов на Кавказе, замучиваемых правительством за их отказ итти на военную службу и за сожжение оружия, был выслан сначала в Бауск, а затем за границу. Жил, главным образом, в Швейцарии, где издавал некоторое время журнал "Свободная Мысль" и участвовал в заграничном издательстве Черткова "Свободное Слово". Бирюков -- автор первой большой биографии Толстого.
   7) Озмидова.
  
   Е. Горбунова-Посадова.

17

  
   "Я рассказала ей, как верю, что думаю о Христе, о троице.
   -- Это ужасно, -- говорит начальница. -- Это анафеме подлежит. Все святые проклянут.
   "Я спросила ее, какие же святые могут быть так злы, чтобы проклясть? Долго говорили. Я сказала, что подам в отставку. Головачева убеждала остаться. "Невозможно уходить за полгода до пенсии", говорит".
  

4. ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ НОВОЙ ЖИЗНИ.

  
   Думала, думала М. А. Жалко было девочек. Что делать не знала. Советывалась со Л. Н--чем. Он сказал, что насиловать себя не годится, надо делать то, что делаешь, свободно и посоветывал М. А--не итти сестрой милосердия в больницу при Бутырской тюрьме. М. А. подала в отставку и пошла работать в тюремную больницу.
   Работа требовала страшного напряжения со стороны М. А--ны. Ей, привыкшей к немецкой, щепетильной чистоте, выросшей и проведшей всю жизнь в институте для "благородных" девиц, с нежной, чуткой душой и обостренным чувством жалости и долга своего перед несчастными, было непосильно тяжело видеть ужасную жизнь в тюремной больнице, с ее грубостью, угнетением, вшами, пахабством, сифилисом, развратом, а, главное, слышать звон кандалов под одеялами.
   Несколько месяцев М. А. работала в больнице со всей любовью и добросовестностью, на какие только она была способна, но, наконец, не выдержала и ушла. Пришла ко Л. Н--чу, говорит: "Не могу больше!"
   Искала, искала другой работы, не казенной, работы, которая не требовала бы бесконечных компромиссов, не тепленького местечка, а свободного труда, не противоречащего требованиям совести.
   В это время на Кавказе в Сочинском районе организовалась община единомышленников Толстого во главе с Озмидовым. И М. А. и друг ее О. А. Баршева решили ехать туда.
   Жили там в общине, кроме Озмидова, еще дочь его Ольга Николаевна, Анна Озерецкая 1) ("удивительная женщина", говорила о ней М. А.) и еще несколько человек. Жили в больших лишениях, в землянке ("величиною с курятник", -- вспоминает М. А.). Все спали на полу, только О. А--на "с комфортом" на столе.
   В общину приходило много людей посмотреть на их жизнь. Начинались бесконечные разговоры и споры. "Ртов было много, а работники разговаривают. С'ели нас совсем приходящие", -- рассказывала М. А. Тяжелая борьба с природой, деспотичность и чрезвычайная нервность Озмидова делали жизнь в общине очень тяжелой.
   Однажды О. А--на обедала у своего знакомого, жившего по близости от общины. За обедом она рыбьей косточкой наколола
   ----------------
   1) Анна Петровна Озерецкая жила затем в Смоленской общине единомышленников Толстого, а когда община распалась, работала на ткацкой фабрике во Владимирской губ.
  
   18
  
   себе небо. Образовался нарыв и никак не проходил. Пришлось ехать посоветоваться со знающими врачами. Подруги поехали в Харьков. Дорогой их обокрали, вытащили все их деньги и паспорта.
   "Бог на нас оглянулся, -- рассказывала впоследствии об этом М. А. -- Сразу мы встали в нормальные отношения с людьми: отпал соблазн нанимать себе помощников, отпала причина нам завидовать".
   В Харькове они заложили последние оставшиеся у них золотые вещи и поехали в Москву.
   Через 2Ґ месяца О. А. была совершенно здорова. В Москве начальница института стала вновь убеждать М. А--ну вернуться к прежней работе.
   -- Но ведь у меня все те же убеждения, -- возражала М. А., -- и я не скрываю их.
   -- Ах, все равно, подпишите только этот лист, -- и подала пустой лист.
   "Я сначала колебалась, а потом подписала, -- рассказывает М. А., -- а пришла домой, измучилась: "там что-нибудь неладное будет, может быть, там отречение от моих взглядов напишут". Скорее назад. Позвонила, выбежала отворять сама Головачева. Руками всплеснула, когда меня увидала: "Я, говорит, знала, что вы вернетесь. Зачем вы вернулись!" Стала опять убеждать, а я одно прошу: "Дайте бумагу" -- "Да вы разорвете". -- "Да". Дала бумагу, и я разорвала".
   Что делать и как жить дальше М А. еще не решила. Ее тянуло поселиться на земле, хотелось ей и быть полезной в деле распространения мыслей Л. Н--ча.
   Насколько можно установить по немногим сохранившимся письмам М. А--ны, по воспоминаниям друзей, по письмам и дневникам Л. Н--ча, М. А. с конца 86-го по 89 год жила в разных местах, все время поддерживая самое близкое общение со Л. Н--чем.
   10 декабря 1886 года Л. Н. пишет В. Г. Черткову: "Видел М. А--ну. Она устраивается на земле. Ей все легко".
   "В то время, -- рассказывает М. А., -- сестра моя, Ольга Александровна Донченко, жила в Туле. Я и решила поселиться в предместьи Тулы "Новоселках", снять домик и там жить. Сестра так придумала. Сняла я комнату в слободе. Одна улица в слободе крестьянская, другая мещанская. Бедноты много. Жила среди них. Приучалась сама работать. Соседи -- крестьянская семья. Я ходила к ним, училась хлеб печь. Летом работала на поле у крестьян или с ребятами и больными дома у них оставалась".
   Одно время М. А. хотела сделаться сельской учительницей. 1 марта 1887 г. она пишет:
   "Вчера узнала, дорогой Лев Николаевич, что учитель деревни Малахово, Алексинского уезда Тульской губ. (от Новоселок верста) подал прошение о посвящении его в соседнее село. Как узнаю, чем кончится его просьба, Вам сообщу. Законоучителя нет в школе, а должен учить учитель. Как же я то возьмусь за это?
  

19

  
   Календарь 1) сильно полюбили в Новоселках. Мужики говорят, что писал эту книжку человек божественного ума, пословиц, списывают и заучивают наизусть. Если можно, то пришлите еще по три экземпляра календарей и драму 2).
   ... Один хочет заучить все пословицы на каждый день, чтобы их всегда в памяти иметь. Из всех книг (пишет А. П. Озерецкая) особенно пришлось по душе "Краюшка" 3), да календарь. И как кто за водку берется, так чертенка поминать...
   ... Живу тихо, хорошо, работаю, не поднимая головы, редко общаюсь с народом, все присматриваются ко мне. Что азбука из нагорной проповеди 4) печатается? Хороший, сейчас же пришлите мне, как выйдет из печати. Уж, верно, кончили книгу рассуждений о жизни, о смерти и о войне... Жду не дождусь".
   4 марта 1887 г. Л. Н. пишет Черткову: "Спросите Сибирякова о месте для приюта. М. А. Шмидт, может быть, пошла бы, я бы желал верно знать, прежде чем писать ей. Хорошо было бы и для нее и для детей".
   М. А. пишет Л. Н--чу 8 марта 1887 г.
   "...А здесь, хороший, назначен аукцион всего имущества крестьян Новоселок 11 марта. Бедность ужасная, а семьи огромные, по пять, по шесть детей в семье...
   ...Скажите, дорогой, Илье Львовичу, нельзя ли ему получить поскорее деньги за переписку. Коли дорого по 24 коп. с листа, -- то пусть возьмет, что дадут, только бы выслал к 11 марта"...
   В дневнике А. Б. Гольденвейзера 5) записано со слов Льва Николаевича об этом времени жизни М. А--ны.
   "Это было ее лучшее время, -- мы с Колечкой Ге 6) шли пешком в Ясную Поляну и зашли к ней. Она жила совсем одна. Там мужики все уходят из дома на заработки, а дома работают бабы. Все они, измученные непосильной работой, -- грубые, несчастные, многие пьют; дети без призору, грязные, умирают... И вот М. А. вся отдалась помощи этим несчастным. Когда у тех, у кого она жила, нечем было внести подати, и хотели продать корову, и стоял плач, -- она собрала последние оставшиеся у нее ценные вещи -- какую-то брошку и браслет, -- продала все это рублей за пятьдесят--шестьдесят и справила им подати".
   Л. Н. с живым интересом следил за жизнью М. А--ны, боялся, что ее плохое здоровье не выдержит непривычно тяжелых условий жизни и тяжелой работы. Он так верил в твердость ее духа, что не раз посылал к ней людей, нуждающихся в душевной поддержке или стремящихся начать новую жизнь.
   "Письмо, -- пишет Толстой М. А--не в 1887 г., -- вам передаст девушка, тяготящаяся жизнью в ложных городских условиях и
   ----------------
   1) Календарь с пословицами на каждый день и с сельскохозяйственными работами на каждый месяц, составленный Толстым. Изд. "Посредника".
   2) "Власть тьмы".
   3) "Как чертенок краюшку выкупал".
   4) "Новая краткая азбука". Изд. "Посредника".
   5) "Вблизи Толстого".
   6) Сын художника Н. Н. Ге.
  
   20
  
   желающая упростить свою жизнь: вместо барской жизни вести трудовую жизнь учительницы сельской. Я постараюсь найти ей место учительницы, а пока она хочет жить в деревне, привыкая к предстоящим ей условиям жизни на те малые средства (15 рублей в месяц) для города и достаточные с избытком для деревни, которые у нее есть. Нельзя ли ей устроиться около вас? Стремление упростить свою жизнь, отказ от материальных благ и суеты, особенно в молодых годах, всегда верный признак доброй натуры, какою мне кажется она. Если вам неудобно, не стесняйтесь, скажите.
   Как вы живете? Хотя вы и не велите беспокоиться о вас, я не могу не думать часто о вас, особенно после нашего такого приятного свидания в Серпухове.
   Я все сижу за своей работой и очень радостно живу ею. Новые книжечки 1) на днях получу и пошлю вам".
   М. А. удивительно чутко умела подойти к таким людям, как эта девушка. Многим из них не легко дался душевный переворот, многие искали в перемене жизни спасения от какой-нибудь пережитой драмы. М. А. умела дать таким и ласку, и дело, и хоть временный душевный покой. Но когда люди приходили к ней
   ----------------
   1) Издания "Посредника" для распространения среди населения.
   В середине восьмидесятых годов Льва Николаевича глубоко интересовал вопрос о снабжении народа хорошим чтением.
   При его ближайшем участии В. Г. Чертков организовал в Петербурге в 1885 г. народное книгоиздательство "Посредник", а затем и склад хороших народных книг. Деятельным сотрудником Черткова в этом деле был П. И. Бирюков. Вскоре к ним присоединилась А. К. Дитерихс (впоследствии Черткова), а затем И. И. Горбунов-Посадов.
   В складе продавалась только хорошая по своему содержанию и направлению книжка, вполне доступная народу и по цене, и по языку. Л. Н. сам писал для "Посредника" один за другим свои народные рассказы, и мало-по-малу "Посредник" привлек к себе лучшие литературные силы (Гаршин, Чехов, Эртель, Станюкович, Короленко, Лесков и др.), привлек лучших художников для иллюстрирования народных книг (Репин, Бем, Касаткин, Переплетчиков, Кившенко и мн. др.). "Посредник" вызвал к работе целый ряд даровитых писателей из народа (Савихин, Семенов, Дрожжин и др.).
   Целый ряд прекрасных переводчиков работал над подысканием для "Посредника" подходящих произведений для народного читателя во всей мировой литературе. Они переводили для "Посредника" лучшее, что удавалось найти. Так были сделаны переводы Диккенса, Гюго, Коппе, Элиот, Бичер-Стоу, Ожешко, Конопницкой и многих других. Особенно много дали своих переводов Е. И. Баратынская и племянница Л. Н--ча В. С. Толстая.
   Вокруг "Посредника" группировалась значительная группа людей, увлеченных новым делом, особенно молодежь, которая помогала в распространении книг среди народа.
   Первое время, благодаря тому, что во главе издательства стоял Чертков, с его огромными связями и знакомствами в "высшем свете" и в высших правительственных слоях, книги "Посредника" не только легко проходили через цензуру, но даже допускались в бесплатные народные читальни и к обращению в войсках. Напр., даже "Сказка об Иване дураке" Л. Н--ча была допущена к обращению в войсках.
   Но очень скоро "Посредник" был замечен правительственными и церковными кругами и оценен по достоинству. Цензура стала безмерно строга, все рассказы Л. Н--ча, изданные "Посредником", запрещались для школ и народных читален, а многие и вовсе не разрешались цензурой. Не была допущена для школ и бесплатных читален даже "Сказка о рыбаке и рыбке" Пушкина в издании "Посредника". Книжки "Посредника" на базарах нередко
  

21

  
   "учиться жить", она глубоко огорчалась, волновалась и говорила: "Чему у меня учиться? Я злая эгоистка! и больше ничего, едва со своей жизнью справляюсь. Какой я пример другим!"
   "Хорошо, только довольно беспокойно жила, -- вспоминала про это время М. А. -- Л. Н. присылал разных чающих движения воды хотящих переменить жизнь. Были такие, что искренне глубоко хотели переменить жизнь. С теми легко, хорошо было. А то приехала раз барышня, разряженная, молодая. Сундучище у нее со всякими нарядами, румяна, белила. Всех крестьянских девушек выучила румяниться. Вот уж свалилось на меня! Спрашиваю: "Почему вы ко Л. Н--чу приехали?" -- "Я прочла, -- говорит "В чем счастье", поняла, как хорошо в деревне жить. Слышу, у Толстых большая семья, много лошадей. Думаю, всем места хватит. Взяла с собой амазонки -- черную и белую, -- думаю, кататься будем"... Гора свалилась с плеч, как осенью уехала".
   Вот письмо Л. Н--ча, относящееся к тому же времени.
   "Спасибо вам, дорогая Мария Александровна, за присылку книг. Я перешлю их Буткевичу 1). Я все работаю над своим писанием 2) и радуюсь. Дохтуров ошибочно называет толкованием на Иоанна, вероятно, большое исследование Евангелия. Свое писание пошлю набирать с Павлом Ивановичем 3), который заехал нынче на обратном пути. Не забуду послать вам. Мне это так же нужно, как и вам, чтобы вы прочли.
   Дай Бог -- хотел сказать всего хорошего, но есть одно хорошее -- жизнь с Богом". (1887 г.).
   Знаю по рассказам М. А--ны, что она жила в это время не только в Новоселках, но и где то по Курской дороге невдалеке от
   ----------------
   отбирались у книгонош, были случаи, что сельские учителя, крестьяне и рабочие подвергались гонениям за то, что имеют у себя и дают читать эти книги. В конце концов, издательству "Посредник" пришлось не только снять со своих книг девиз: "Не в силе бог, а в правде", но и совсем снять свою фирму. Только хорошо знающие люди, видя книжку, напечатанную в типографии Сытина (который тогда печатал все издания "Посредника"), но без указания, что это издание Сытина, и видя на ней номер, знали, что книжка издана "Посредником". Издавать народные книжечки Льва Николаевича в "Посреднике" на некоторое время (в конце восьмидесятых и девяностых годах) стало почти невозможно. Только после революции 1905 г. "Посредник" вновь смог издавать сочинения Л. Н--ча для народа, и с этих пор в издании "Посредника" стали усиленно появляться одно за другим большие и малые произведения Л. Н--ча и его единомышленников.
   Л. Н. следил за работой "Посредника" со дня его основания и до самой своей смерти, из года в год помогал своими советами, выбирал статьи и художественные произведения для издания и рассылал и раздавал лично книжки "Посредника" своим бесконечным посетителям и корреспондентам. В кабинете у него в Ясной всегда стоял стол, заваленный и заставленный изданиями "Посредника", и часто, отправляясь на прогулку, он набивал обширные карманы своей длинной блузы вновь полученными книжками, чтобы раздать их при случайно завязавшихся разговорах со встречными прохожими, знакомым крестьянам и ребятам.
   1) Буткевич, Анатолий Степанович, теперь известный пчеловод, автор больших трудов по пчеловодству. Один из первых единомышленников Толстого, живший тогда и живущий теперь на земле земельным трудом и пчеловодством под Крапивной Тульской губернии.
   2) "О жизни".
   3) Бирюков.
  
   22
  
   Серпухова. Сохранилось ее письмо ко Льву Н--чу из Рудакова, небольшого села, верстах в восьми от Тулы, верстах в шести от Ясной Поляны, от 14 мая 1887 г.
   Работа "Посредника" разросталась. В. Г. Чертков с женой переехали в имение родственников Черткова, Пашковых, недалеко от Москвы. Там и была теперь главная часть редакции "Посредника". У Чертковых сильно разрослась к этому времени переписка со всеми краями России и даже всего света по вопросам, которые интересовали Толстого, его друзей и единомышленников. Горячо ценя всю эту работу, М. А. решила отдать помощи Чертковым свои силы. Бирюков, приехав к Чертковым, пишет Л. Н--чу о М. А--не: "Слабая телом и ободряет всех".
   Чертков пишет Толстому 19 окт. 1887 г. из Крекшина: "М. А. Шмидт с нами. Она стала нам помогать по делам издания. Ее помощь неоценима и незаменима. Но, знаете ли, она больна, и повидимому, очень серьезно -- начало чахотки. (Но это между нами, т. к. она не любит, чтобы об этом говорили). Болезнь в первой степени развития и может долго продлиться. Я очень рад за нее, что она будет с нами жить, т. к. обстановка все ж таки не будет такая суровая, пища и помещение здоровее, и окружена она будет людьми -- нами, которые ее будут беречь, чего она сама не делает. Выходит и с этой стороны хорошо, что мы заживем вместе. Она на днях уезжает к себе, чтобы забрать вещи".
   8 ноября 1887 г. Л. Н. пишет Черткову: "Сейчас была Ольга Алексеевна Баршева, друг М. А--ны. М. А. приехала и вызвала к себе О. А--ну. Она была больна в Иванове 1) и теперь больна, но все таки завтра (понедельник) хочет ехать к вам. Не знаю, задержит ли ее О. А. Если она слаба, то я просил уговорить ее переждать". Конец этой зимы М. А. провела уже в Москве, часто видаясь со Л. Н--чем.
  

5. ВОСПОМИНАНИЯ М. А. ШМИДТ О ТОЛСТОМ (1885--1888 гг.)

  
   "В это время Л. Н. учился работать у сапожника, -- вспоминает М. А., -- в их же Хамовническом переулке 2). Ходил к нему по вечерам со своим ящиком. Сапожничал он часто по вечерам и дома, сидя в большой гостиной. Сидит со своим ящиком, работает. И в это время вслух читали. Хорошо было".
   В эти года М. А. бывала нередко и в Ясной, живя то в "барском доме", то на деревне и помогая Л. Н--чу во всех работах.
   "Л. Н. тогда был еще в расцвете сил, -- вспоминает она, -- увлекался работой. Всему хотел как можно лучше научиться, у всех расспрашивал, добивался сам. Стоит, бывало, на крыше в синей холщевой рубахе, в синих широких портках (узкие бы лопнули при работе), стоит, работает и шутит. Все хохочут, а он, работает.
   ----------------
   1) Имение матери П. И. Бирюкова, где Бирюков пробовал поселиться, работая на земле с несколькими единомышленниками. М. А. уехала из Иванова, так как знала, что мать П. И--ча боится поселения единомышленников Льва Н--ча на своей земле.
   2) Зимы с 1882 г. Толстые жили в своем доме в Москве, в Хамовническом переулке.
  

23

  
   "Он всегда удивительно разумно работал. Работой и помогал, выбирал самых нуждающихся.
   "В Ясной была вдова Копылова. Она осталась с пятью детьми, мал-мала меньше, без работника. Так Л. Н. все работы для нее за мужика справлял. Он и пахал для нее, и косил, и хлеб убирал, и возил, печь складывал. Одним словом, все вплоть до возки дров на зиму. Правда, ему помогали. Печь ему помогал складывать Николай Николаевич 1) (он мастер был), Павел Иванович и я. Молотила Марья Львовна.
   "Все дети Л. Н--ча умели работать, только серьезно работала одна Марья Львовна. Она хорошо молотила, всякую крестьянскую работу знала, только, как все вообще интеллигенты, слишком уж набрасывалась на работу. Мужик совсем иначе работает, он не набрасывается, а тратит силы понемногу, -- чтобы на весь день хватило. А интеллигенты набросятся, а потом сорвутся. Вот и Марья Львовна надорвала себе матку на работе, и это ей всю жизнь остальную искалечило.
   "Раз пожар был в Ясной. Несколько дворов сгорело. Л. Н. прибежал сразу. Так и бежал прямо через болото. Уж как помогал тушить, -- прямо в огонь бросался. Потом у себя среди гостей и домашних 200 рублей собрал. Принес погорельцам, а потом собрал сход и говорит: "Постигло несчастье братьев. Со всеми то же может быть. Надо помочь, кто чем может". И помогли.
   "Помню, -- рассказывает М. А., -- тогда в Ясной жил Фейнерман 2). Л. Н--чу очень хотелось, чтобы он учителем был в Ясной, а он еврей, -- значит, нельзя ему было учительствовать. В школе был другой учитель, а Фейнерман приходил туда по вечерам зани-
   ----------------
   1) Ге, Николай Николаевич, художник, близкий по духу Толстому. До знакомства со Л. Н--чем он приобрел большую известность своими картинами: "Петр I и царевич Алексей" и, главное, "Тайной вечерей", возбудившей столько толков. Познакомившись в 1882 г. с религиозными произведениями Толстого и всею душою отдавшись новому религиозному пониманию, Ге посвятил себя созданию большого цикла картин из жизни Христа в духе того нового освещения жизни и учения Христа, которое дано было Толстым. То, что Лев Николаевич изображал словом, Ге стремился изобразить кистью. Самыми замечательными из этих его картин были "Что есть истина"? и "Распятие". Кроме этого, им были исполнены превосходные иллюстрации к "Чем люди живы". Новое жизнепонимание произвело большие перемены в жизни Н. Н. Ге. Он очень упростил свою жизнь и отдавал немало времени физическому труду. Он с увлечением занимался пчеловодством, выучился, между прочим, прекрасно складывать печи и обслуживал этим нуждающихся окрестных крестьян. Умер Ге 63 лет от разрыва сердца в самом разгаре своей одушевленной работы в 1894 г.
   См. о нем книгу В. В. Стасова "Николай Николаевич Ге, его жизнь, произведения и переписка". Изд. "Посредника", 1904 г.
   2) Фейнерман после Ясной Поляны жил сначала столярным трудом в Елизаветграде. Затем перебрался в Петербург и занялся литературным трудом. Оригинальные произведения его были слабы. В его воспоминаниях о Льве Н--че, печатавшихся под псевдонимом И. Тенеромо, правда часто переплеталась с фантазией.
   Помню, как М. А. говорила об этой фантазии: "Ведь выдумает же человек такое! Про меня, например, написал, что я Льву Н--чу рубаху не то сшила, не то вышила. Плохого, конечно, ничего тут нет. А только не было этого. Что бы Софья Андреевна сказала, если бы Л. Н. мной сшитую рубаху надел! Не приведи бог!".
  
   24
  
   маться, читал детям. Тогда Андрей и Миша 1) были маленькие. Тоже на его уроки в школу бегали.
   "И вот пришла кому то в голову идея -- перекрестить Фейнермана. Л. Н. на этот компромисс пошел, потому что ужасно любил детей, так дорожил тем, чтобы эти чистые, распускающиеся цветки росли во всей их чистоте и неиспорченности. Страшно он дорожил детской чистотой и развитием. Софья Андреевна уехала, -- Фейнермана и крестили. Татьяна Львовна была крестной матерью. Его за ширмой крестили. Приехала Софья Андреевна, узнала и очень рассердилась и ругательски ругала Татьяну Львовну.
   "А Фейнермана так и не утвердили. Пришла бумага какая-то из Киева. Так и окрестили ни к чему, а Фейнермана постоянно мучило, что он сделал компромисс -- крестился.
   "Фейнерман жил в избе, спал на сломе. Жена не могла жить его жизнью. Бывало, лежит он на траве, всколоченный, рубаха черная в штаны заправлена, а Л. Н. сидит рядом и беседуют. Л. Н. очень увлекался им...
   "Только тяжело было, что Софья Андреевна с самого начала скверно к нам относилась. А один раз даже выгнала нас, -- передала через кого-то, чтобы мы с Ольгой Алексеевной больше к ним не приезжали.
   "Нас нет и нет. Л. Н. спрашивает, отчего нас нет? Софья Андреевна, наконец, сказала. Он очень взволновался, огорчился: "Поезжай сейчас же, проси прощения".
   "И вдруг к нам являются Софья Андреевна и Н. Н. Ге. "Я приехала у вас просить прощения". А у ней тогда умер 4-летний Алеша (в 1886 году). Она очень страдала и Л. Н. легко растрогал ее.
   -- Да, что вы, Софья Андреевна! -- говорю я.
   -- И прошу вас попрежнему бывать у нас.
   "Ну, мы в тот же вечер опять отправились".
   "И семейные некоторые так же скверно к нам относились, особенно сыновья, к отцу плохо и к нам тоже".
   "Раз я в Ясной летом была (в 1888 г.), крыла со Л. Н--чем крыши несгораемые, глиносоломенные. И была тогда в Ясной любимая игра в почтовый ящик. Вечером собирались и играли, жестоко же доставалось от сыновей отцу и мне, и всем попадало! Раз Л. Н--чу особенно досталось от Сергея Львовича. Л. Н. казал, что Сережа сегодня особенно хорош, в ударе. Ну, а я возмутилась, сказала, что это тяжело, не то, что надо мной смеются (это меня все же всегда стесняло), а что сын так кастит отца. Очень взволновалась и разгорячилась. Почему то с тех пор Сережа перестал подшучивать. Теперь то он ко мне всегда хорошо, даже почтительно относится, подходит к руке, чего я терпеть не могу. Тогда же он протестовал против идей отца.
   "Гордые они все, не хотели своих чувств выкладывать, хоть и поймут, что неладно сделали, а молчат...
   ----------------
   1) Сыновья Л. Н--ча.
  

25

  
   "Помню, кончил Сергей университет, пришел к отцу: "Что делать?" "Тротуары мести!" Сергей Львович страшно оскорбился. Они все бог знает что о себе думали. Думал, что университет дает ему право на что то особенное. А самое главное -- физический труд -- ни во что ставил.
   "Татьяна Львовна тогда выезжала. Очень хороша была. Худенькая такая. А Марья Львовна в панталончиках ходила. К отцу они относились тогда равнодушно, даже хуже. Им внушалось все дурное к отцу. Раз сидим за столом, Софья Андреевна говорит Андрюше: "Что отец, что самовар -- одно и то же". Я ее ногой под столом толкнула.
   "Л. Н. поссорился раз с Софьей Андреевной и уехал на рождество к Олсуфьевым. Пришла я к Толстым, заговорила с Машей. Она говорит: "Папа уехал, в такое время, у всех праздник, балы, все выезжают, а он о нас ничего не думает. У нас нет отца" "Что ты, -- говорю с ужасом, -- бог с тобой, что ты, Маша, никогда, никогда не говори так. Напротив, ты должна учиться у него. Ведь ты и слушать не хочешь его. А ты попробуй послушать. Залезь под стол и слушай". Долго говорили.
   "С тех пор стала Марья Львовна иначе к отцу относиться, прислушивалась к нему, а потом и совсем близким другом отца стала. Маша сколько раз мне этот разговор вспоминала".
   В записках И. И. Горбунова-Посадова со слов М. А--ны нет точных ее слов об этом, но я помню, как она говорила, что все тяжелое в отношении старших детей ко Л. Н--чу в это время было не потому, что в них не было любви к отцу, но в них был бунт молодости против его ученья, молодая огромная самоуверенность, раздражение на отца за то, что он своими взглядами (которые в глубине души они считали правильными) мешает им жить той беззаботной, легкой жизнью, какой жили все кругом них. В их душах шла борьба между стремлением к правде и лучшей жизни и стремлением к веселой, пустой, светской, барской, богатой жизни. Победит в их душе добро -- и им делается хорошо и Л. Н. становится им близок и хорош. Победит легкомыслие и эгоизм, -- и им тяжело, и Л. Н. станет им плох.
   "Софья Андреевна, -- рассказывала М. А., -- всегда любила его, как мужа, любила его славу, а глубины души его не могла понять, не чувствовала: она знала горячую, страстную любовь к мужу, к детям, а божеская любовь была ей чужда.
   "Раз мы сидели в зале, -- вспоминает М. А., -- а она подняла с ним историю в кабинете и потом преследовала его. Он к нам в залу. Она за ним, он повернул в гостиную, она туда. "Что ты от меня бегаешь?" -- говорит Софья Андреевна. "Соня, я говорю тебе одно: забудь о себе, помни о других".
   "Он весь был полон божьей любви, работал над ростом в душе этой любви. В нем умирала, а потом и вовсе умерла плотская любовь, а она все жила этой плотской семейной любовь и считала ее святой".
  

----------

  
   26
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1. НОВЫЕ РОБИНЗОНЫ.

  
   Жить и работать на земле на севере было трудно М. А--не, болезненной, страдающей хроническим тяжким бронхитом каждую зиму, и она решила перебраться на юг, где рабочий сезон дольше, где больная грудь зимою легче дышит, где не надо добывать топливо, не надо теплой одежды и т. д. И вот М. А. решила перебраться на Кавказ.
   "В это время, -- рассказывала М. А., -- одна родственница Ольги Алексеевны захотела построить себе дачу на Кавказе. Построила дачу в 15 верстах от Сочи в Уч-Дере, а сама туда не поехала. Вот мы с О. А--ной туда и поехали. На холме, две версты от моря, небольшой домик с терассой".
   Участок их был высоко в горах и по близости не было ни селенья, ни проезжей дороги. Жил невдалеке от них только Старк, управляющий большого имения, со своей семьей, а до ближайшего селения армян было около 5 верст по едва проходимой дороге. Дичь. Глушь. Часто по вечерам, сидя у себя в домике, они слышали, как выли под окнами шакалы. "Они смелые на воле, -- а в дом входить боялись". А в горах, куда М. А. ходила за хворостом, жили дикие кошки. Они ей казались особенно страшными. "Идешь и думаешь, -- а вдруг она с дерева тебе на шею прыгнет! Жуть! Ведь сидит она где-нибудь на ветке, прижалась, ее и не увидишь!"
   Сообщение с Сочи было очень трудное. Прибрежные жители сообща нанимали фелюгу (турецкую парусную лодку) для привоза продуктов и почты.
   Обе подруги вставали на заре и принимались за работу. Обе непривычные, обе болезненные, они работали до изнеможения. Работа была очень тяжелая. Почва глинистая, каменистая, сорные травы, колючки на них и на кустах, корни повсюду в земле протянулись. "Смерть! Руки поколешь, ноги поцарапаешь, платье рвешь!"
   "Но жара хуже всего, особенно, когда кукурузу цапали. А ведь это была главная наша пища: и так ее варили, и кашу из нее варили, и мамалыгу делали, и лепешки из нее пекли и многое другое".
  

27

  
   Вот как М. А. описывает свою жизнь в письме к одному своих друзей:
   "...Теперь скажу вам несколько слов о нашем хозяйстве: огород у нас на славу, редиску, лук уже употребляем; картофель, горох, репа, брюква, огурцы -- прелесть, как хороши; бахчи тоже очень нас утешают. С поливкой огорода мы устроились так: отыскали вблизи нас небольшое болото, вырыли яму, которая, благодаря этому, всегда с водой; дорожку к яме вымостили камнем, и я несу ведра с водой от ямы до горы, а О. А. в гору вплоть до огорода, так что минут в двадцать ведер 16 или 20 у нас бывает готово, и нисколько не утомляемся, а, напротив, очень все это радостно. Куры у нас теперь свои и скоро будут три наседки; пчелы работают прекрасно, -- одним словом все только веселит душу.
   Странники 1) нас не забывают и ежедневно целыми партиями останавливаются у нас отдохнуть, обсушатся и опять в путь. Часто мы с ними читаем легенды Л. Н--ча, вместе от умиления наплачемся, беседуем по душе и расходимся спать с самым легким сердцем".
   Случалось, что их навещали знакомые Старка ("Хороший был швед", -- вспоминает М. А.), приезжавшие к нему из Сочи целой компанией, веселой, шумной. Они заходили в этот уединенный утолок, посмотреть на удивительных, оригинальных, смелых, странных женщин, живущих такой... чудаковатой жизнью.
   Мне пришлось слышать рассказ о жизни М. А--ны на Кавказе от старушки Е. П. Майковой, которая прожила в Сочи почти всю свою долгую жизнь.
   Она говорила, как поражала ее веселость, бодрость и доброта М. А--ны и как жутко ей было смотреть на ее истощенную фигуру, с заступом или цапой в руке, в полукороткой юбке, в белой войлочной шляпе. Майкова говорила, с какими совершенно новыми думами возвращалась она после посещения маленького одинокого домика в горах.
   Нередко забредали к ним по одиночке, а то и по двое, по трое, оборванные, часто обвешенные оружием путники, которые имели, может быть, основание избегать более людных дорог и ночевок в деревне. Жутко было иной раз М. А--не и О. А--не в эти часы. Случалось, они запирались в своей комнатке, и бывало, что даже заставляли дверь и не смыкали глаз до рассвета.
   "Раз собака у нас так и заливается, -- вспоминает М. А. -- А мы уже спали. Слышим голоса. Посмотрели в щелочку -- имеретины, 6 человек. Разговаривают, на дачу показывают. "Ну, думаем, плохо". Входят на террасу. Был сзади другой выход, -- можно бы убежать. Но ведь их 6 человек. Куда от них убежишь! Притаились мы. Те на балкон вошли, подослали бурки и легли. Собака на пороге. Утром встали, свернули пожитки и ушли. Видно, лишь заночевать на досках хотели".
   Было, очевидно, в жизни этих двух женщин, в их отношении к людям что-то такое, что внушало и этим случайным посети-
   ----------------
   1) Недалеко проходила дорога в Ново-Афонский монастырь.
  
   28
  
   телям чувство уважения: ни один из них не причинил им вреда, многие уходили с самыми добрыми пожеланиями, а были и такие, что приходили еще и еще раз на маленькую дачу и помогали им в их трудной работе, а иногда жили у них по нескольку недель и даже месяцев.
   "...Я совершенно здорова, -- пишет М. А. Марье Львовне. -- Раз в день купаюсь в море, оно в нескольких шагах от нас. Сначала от купанья ли или от сложного дела, я сильно утомлялась, а теперь все прошло и я сильна и бодра, как никогда. Не знаете ли что о дедушке и Количке Ге? 1). Ольга Алексеевна посылает вам свой перевод с тем, что бы вы в удобную минуту дали Льву Николаевичу поправить его, если он того стоит".
   "Маша, дорогая, в настоящее время мы живем точно два Робинзона, -- пишет она той же Марье Львовне летом 1889 года. -- Никого нет с нами, кроме кота да дикого козленка, которых на время оставил нам мингрелец. С вечера наготовим дров, воды, а утром без задержки топим печь. За дровами ходим по лесу и по берегу моря. Много есть около домика сухих деревьев, да пилы с собой не взяли, а у Старка боимся взять, -- легко сломаешь ее, тогда и их оставишь без пилы. Жаль, что вас здесь нет. Знаю наперед, что первобытная здешняя жизнь пришлась бы вам по-сердцу".
  

2. ПЕРЕПИСКА С ТОЛСТЫМ (1889 -- 1891 гг.).

  
   Через некоторое время после поселения М. А--ны на Кавказе друг их Старк собирался уехать из Уч-Дере. М. А--не и О. А--не жутко стало оставаться без его дружеской поддержки и они стали подумывать -- уже не перебраться ли им из их уголка куда-нибудь поближе к людям. Они написали об этом Л. Н--чу, и вот, что он ответил им 23 июня 1889 года.
   "Давно мы с Машей поджидали от вас весточки, дорогая М. А., и вот получили и хорошую и дурную. Хорошую потому, что из нее вижу, что вы живы в настоящем значении этого слова, а не то что дурную, но не совсем хорошую, потому что из нее же вижу, что вы как будто жалеете, что поехали на Кавказ, как будто отсутствие Старка изменяет все ваши намерения и как-будто вы от этого хотите вернуться назад. Не делайте планов, дорогая М. А., не предполагайте, что есть время, место и люди, в которые могут быть нужны и важны для вашей жизни, и что есть время, место и люди, среди которых вы не можете быть вполне хорошей и потому вполне счастливой. Я знаю это давно, но постепенно все больше и больше приучаюсь к тому, чтобы не предпочитать никаких одних внешних условий другим и не заботиться о них, а заботиться о том, чтобы в данную минуту соблюсти данную мне божескую искру и исполнить везде волю Отца. Этого желаю вам, потому что знаю, что в этом одном и успокоение и
   ----------------
   1) Н. Н. Ге -- художник и его сын.
  

29

  
   разрешение всех отвлеченных и самых практических задач, как например, той, которая представляется вам теперь: уезжать ли с Кавказа или оставаться? Напишите нам, пожалуйста, еще и поскорее и попросите о том же Ольгу Алексеевну, которой передайте мою любовь и тот же, как и вам, совет: как можно меньше действовать.
   Чем затруднительнее кажется положение, тем меньше надо действовать. Действиями то мы обыкновенно и портим начинающие складываться наилучшим для нас образом условия. Пожалуйста, О. А., напишите мне подробнее о вашем положении, намерениях и финансовых условиях. Вас это не должно интересовать, а я имею право этим интересоваться.
   Про себя, кроме хорошего, ничего не могу сказать. С каждым днем становится радостнее жить и по внутреннему улучшающемуся состоянию и по внешним, самым радостным, условиям.
   Дня не проходит, чтобы я не получал доказательства распространения того огня, который Христос зажег на земле, и у нас и в Америке, откуда вчера получил удивительное письмо и статьи, которые непременно переведу и постараюсь распространить.
   Три условия исполнения воли Отца по моему такие: 1) чистота, т.-е. отсутствие всего того, что оскверняет человека -- об'ядение, пьянство, роскошь, всякая похоть; 2) смирение, т.-е. отсутствие заботы о том, как обо мне будут судить люди, -- даже готовность прослыть между ними за шута или за дурака и 3) доброжелательство, т.-е. отсутствие враждебного чувства к кому-либо, недовольства на что-либо. Если человек соблюдает эти три, то, что бы он ни делал, он будет делать волю Бога".
   "Крепко благодарю, дорогой Лев Николаевич, за письмо, -- отвечала М. А., -- в каждом слове которого одна истина. Спасибо вам. От'езд Старка не изменяет моего искреннего желания кормиться трудом рук своих, но я хотела одно сказать, что с его от'ездом здесь на расстоянии 10--15 верст не остается ни одной живой души человеческой. Кроме того, денег у меня всего 150 рублей, а стройка (избушка с двориком) стоит 400 рублей, да расчистка участка 100 рублей. Вот, взвесив все это, я и решила не арендовать земли. Старк предлагает мне выстроиться в рассрочку платежа, с тем, чтобы я ему ежегодно вносила по 50 рублей, но я и от этого отказалась, потому что этим самым поставила бы себя в ненавистные, адские условия -- собирания денег на уплату долга.
   О том же, как и что мне делать дальше, -- таких вопросов у меня в голове нет, живу пока очень хорошо и ни одну минуту не скучала и не скучаю. Да правду сказать, скучать и думать о будущем некогда, всегда дел полон рот...
   ...Знаете, -- мы с 1 июля израсходовали на свое содержание по 4 рубля на человека, включая странников. Сыты были по горло. Одна странница указала нам душистую траву, рассказала, как сушить и употреблять вместо чая. Мы сделали и пьем. Трава вполне заменяет нам чай, на вкус приятная и ароматичная.
  
   30
  
   ...Маша, дорогая моя, -- приписывает М. А. в том же письме Марье Львовне: -- сейчас вернулась со стирки от Старков. Пришлите же статьи для перевода, м-м Баршева переведет, а я перепишу. Нет ли чего особенно хорошего в Посреднике?"
   Л. Н. пишет М. А--не 30 июня 1890 г.
   Как радостно слышать про вас добрые вести, дорогая М. А. Странное у меня о вас чувство: знаю я, что когда в душе хорошо, то и в мире все будет хорошо, и знаю, что у вас в душе все хорошо, a всегда страшно за вас, что вы пересилите, переработаете и что-то случится, -- хотя знаю, что случиться нечему. До сих пор страхи эти не сбывались и приходилось только радоваться на вашу жизнь. Дай Бог, чтобы вас так же радовали мы и другие ваши близкие. Мне таких радостей, слава Богу, очень много. Здоровье теперь совершенно поправилось и работы предстоит ужасно много. Физически работаю меньше. Пишите нам почаще...".
   "...Теперь я посылаю вам дивное письмо папа о христианстве, -- пишет М. А. Марье Львовне в 1890 г. -- Трегубов 1) нам прислал. Мне оно и не знаю сколько пользы принесло. Подумайте только, прожила я 47 лет на белом свете, а был ли хоть один час в мою жизнь, когда бы я всю свою жизнь и себя самое отдала в жертву богу и людям, -- никогда. Если мы теперь делимся со странниками, то не последнее же мы даем, и ни разу я в своей жизни не поголодала ради другого, а смела называться христианкой. Одно, -- гадость да и только. Крепко вас обнимаю, равно и О. А. Ваша М. Ш.
   У папа крепко целую руки. Приятель Старка при первом знакомстве со мной враждебно отнесся к папа. Но как прочел письмо о христианстве, так сейчас же его переписал и пожелал иметь Исследование Евангелия.
   Живем мы пока хорошо, тихо и мирно, работ пока нет никаких, только пилим себе дрова понемногу. Мы, дорогой Лев Николаевич, находят все, очень поздоровели, растолстели на этой жизни, и все, все к нам относятся самым дружелюбным образом. Черкесы, армяне к нам расположились и беспрестанно пишем им или письма или прошения. Так что живем и страха не имеем и спим с открытыми окнами".
   "Спасибо за ваши письма, дорогая М. А., -- отвечает Л. Н. 10 августа 1890 г., -- вы вот часто меня благодарите, а мне как вас благодарить за все те радости, которые вы мне доставляете? Каждое известие о вас (я получил такое через Ге) и письмо от Вас -- это радость.
   Вот живут люди по-человечески и не только не жалеют о брошенном язычестве, а только радуются. И какие люди? -- испорченные, слабые. Никогда мне не удастся придумать и написать таких доводов в пользу исповедуемого нами учения, какие вы даете своей жизнью.
   ----------------
   1) Трегубов Ив. Мих. сын священника, воспитатель духовного училища. Ставши последователем учения Толстого и распространителем его идей, он оставил эту службу. Вместе с Чертковым и Бирюковым был выслан за содействие духоборам. Всю последующую жизнь он отдал на служение и помощь сектантам.
  

31

  
   Маша непременно вам доставит и комедию 1) и послесловие 2) и еще статейку "предисловие" к книге Алексеева "О пьянстве" 3) и статью, составленную из катехизиса Баллу 4) и декларации Гаррисона 5). Баллу это американец, 87-летний старец, посвятивший свою жизнь на борьбу с ложным учением о возможности соединения христианства с властью и написавший прекрасное сочинение о непротивлении. Одно из них, кроме катехизиса, довольно большое переведено и мы его, по невозможности печатать, будем сообщать тем, которых это интересует.
   В Америке происходит, на мой взгляд, огромное движение христианское, практическое, которое короче всего определить стремлением к всеобщему братству. Я получаю все больше и больше писем, статей, книг в этом направлении.
   У нас живых людей тоже много. Сейчас у нас гостит Рахманов 6). Он жил у сестры, у Буткевича 7), который поселился на земле и сам работает. По дороге оттуда к нам живет Булыгин 8) точно так же с одним Бибиковым, замечательно милым, кротким, человеком. Идет же он к Новоселову 9), на время, а оттуда в Новгородскую губернию к доктору 10), чтобы зиму с ним заняться медицинской практикой. На него наваливают требования лечения, а он считает себя слишком мало знающим. Лето же он жил у Алехина 11). Там было человек 16. Все сильные духом люди. Продолжатся ли эти общины или нет, все равно, они много помогли людям, много опыта духовного вынесли из них.
   ----------------
   1) "Плоды просвещения".
   2) К "Крейцеровой сонате".
   3) "Для чего люди одурманиваются". Книга Алексеева была переиздана "Посредником".
   4) Его книга "Учение о христианском непротивлении" была впоследствии напечатана "Посредником".
   5) Гаррисон -- великий борец с рабством негров в Сев.-Америк. Соед. Штатах в 30--50 годах. Выступил в 40-х годах с декларацией, содержащей в себе взгляды, чрезвычайно близкие взглядам Л. Н--ча на насилие, войну и государство.
   6) Владимир Васильевич Рахманов -- тогда молодой врач, единомышленник Л. Н., принимавший участие в земледельческих общинах. Впоследствии деятельный сотрудник "Посредника".
   7) Андрей Степанович, врач, в то время единомышленник Толстого.
   8) Мих. Вас. -- единомышленник и друг Льва Н--ча, сын сенатора, получивший воспитание в Пажеском корпусе. Под влиянием своих новых взглядов на жизнь, резко переменил ее направление, поселился на небольшом хуторе, обрабатывая его без наемного труда.
   9) Михаил Александрович Новоселов, в то время молодой единомышленник Толстого, организатор земледельческой общины в Тверской губ. Печатал на гектографе нецензурные произведения Толстого (Николай Палкин и др.), за что и был арестован.
   10) Вероятно, доктор Таиров, который жил в деревне вольной практикой, среди крестьян.
   11) Аркадий Васильевич Алехин. По образованию агроном. Купил в Смоленской губернии небольшое имение и организовал там общину, которая просуществовала несколько лет. В ней перебывало много очень сильных духом людей. В общине ставились и самым горячим образом обсуждались коренные вопросы жизни, особенно половой вопрос, в связи с появившейся тогда "Крейцеровой сонатой", и вопрос об отношении к окружающим крестьянам.
  
   32
  
   Вышел французский перевод Бондарева 1) статьи с моим предисловием под заглавием "Le travail" -- очень хорошо. Я пришлю вам одну. Да еще попрошу Машу послать вам книжек новых, посредниковских.
   Что вы не поручите нам что-нибудь? Пожалуйста, поручайте нам, когда вам что-нибудь нужно. Все наши вам кланяются. Как я радуюсь на вас. Вы, верно, преувеличиваете, говоря, что вы здоровенная стали. Я очень боюсь, что вы очень изморены. Да, впрочем это ничего. Только бы жить. Любящий вас всей душой Л. Толстой".
   "Письмо это перешлет, а может быть передаст вам, -- пишет Л. Н. М. А--не 29 августа 1890 г., -- Екатерина Семеновна Кузнецова, дочь богатого купеческого семейства, видела много горя и бед от денег и теперь хочет отдать половину своего состояния -- 200 тыс. -- на добро для детей сирот. Как это сделать? У меня есть один план, который вы знаете, состоящий в том, чтобы добрые люди, хорошо живущие по деревням, учителя, учительницы, и просто живущие, как вы, или общины, или Поша 2), Ге и другие, брали бы к себе заброшенных детей по два, по три и больше, если могут, и учили и воспитывали их так, чтобы приготовить крестьян, которых брали бы охотно в зятья, и девушек, которых охотно брали бы замуж в крестьянские семьи. Это самое лучшее и нужное, но можно готовить и ремесленников и ремесленниц. На таких детей г-жа Кузнецова выдавала бы, сколько оказалось бы нужным.
   Пишу это и чувствую, что все это пустое и что из этого ничего доброго, как и всегда из денег, выйти не может. Но боюсь решать и хотелось бы помочь доброму, бескорыстному настроению. Может быть, вы, или О. А., или ваши друзья придумаете еще что-нибудь. Пишу это, главное, с той целью, чтобы свести вас с г-жею Кузнецовой, которая очень одинока. Может быть, вы вместе с ней найдете еще что-нибудь. Если бы вы согласились взять к себе детей, то сейчас же можно отдать двух знакомых вам детей-сирот -- Филиппушку и Анюту.
   Мы живы, здоровы, вас любим по прежнему и радуемся тому, что вам по последним известиям хорошо живется".
   "Дорогой Лев Николаевич, -- отвечает М. А. 15 сентября 1890 г., -- вы по безграничной своей доброте думаете о нашей жизни в тысячу раз лучше, чем она есть в действительности. Мы живем так: убравшись по хозяйству, все свободное время занимаемся перепиской ваших сочинений, получаем небольшую денежную плату, которая покрывала до сих пор все наши нужды. Землю мы не работаем за исключением небольшого огорода. Ну, подумайте, дорогой, соответствует ли внешняя обстановка нашей жизни вашему плану: ведь так будущего крестьянина и ремесленника мы никогда не сделаем. Но вам виднее, чем нам, и если найдете, что мы все-таки годны, то присылайте к нам пока одного Филиппушку. Мы с большой радостью возьмем его. На содержание его ничего не надо, он будет сыт около нас...".
   ----------------
   1) См. примеч. стр. 15.
   2) П. И. Бирюков.
  
   Е. Горбунова-Посадова.

33

  
   Вот ответ на это письмо Л. Н--ча от 29 октября 1890 г.
   "Получил ваше письмо о детях, которых вы хотите взять. Я думаю, что это не нужно теперь делать. Дети живут при местах и затевать перемену в их жизни, сопряженную с таким дальним перемещением и расходом без всякого вызова -- требования совести -- я думаю не нужно. Ведь все затеялось от того, что хотелось содействовать Кузнецовой в помещении ее денег на пользу детей. Я другого помещения не мог придумать, -- да и это оказывается не нужно, -- и предложил. Если случится, -- вызовет потребность, тогда сделаем. Письмо ваше очень коротко, нет подробностей о вашей жизни. Нет сведений о здоровьи дорогой О. А. Пожалуйста, напишите.
   У нас жил дедушка Ге месяц, вчера уехал в Петербург. Его тревожит семья Ильина, который повез его картину за границу 1). Картина его в Германии имеет большой успех. Критические статьи, -- много которых присылают оттуда, -- показывают, до какой степени немцы впереди нас в понимании учения Христа жизненного, уличающего богатство и гордость и ублажающего нищету и смирение.
   Я живу хорошо. Многое хочется написать -- да не пишется -- и иногда огорчаюсь, а иногда опоминаюсь и понимаю, что дело жизни -- творить волю Пославшего, а чтобы творить эту волю надо быть кротким и смиренным сердцем, отвергнуться от себя и взять крест на каждый день, итти с ним, а не писать".
  
   "Спасибо вам, дорогие М. А. и Ольга Алексеевна, -- пишет Л. Н. 3 февраля 1891 г., -- что продолжаете радовать нас вашим письмами. Вы так хорошо живете (я говорю о внешней форме жизни), что всякий раз, как получаю ваши письма, робею распечатывать и начинать читать, как бы не узнать, что жизнь ваша изменилась. Но, слава Богу, все идет хорошо и вы, христианские робинзонки, еще нашли своего Пятницу, Али 2), которому передайте мой привет. Я говорю о внешней форме жизни, потому что она только одна подвержена изменению независимо от нас. Об этом предмете, о взаимной зависимости внешней формы и внутреннего содержания, приходилось думать и говорить последней время по случаю разных перемен в жизни так называемых общинников. Форма жизни, я думаю, не всегда, но большею частью, зависит от внутреннего содержания, так что из 100 случаев в 99 хорошая, правильная жизнь будет последствием хорошего нравственного состояния. Так это у вас. Но никогда хорошее нравственное состояние не зависит от внешних условий жизни. Сколько ни ставь себя человек, нравственно стоящий низко, в условия жизни, которые выше его нравственного состояния, он от этого не станет выше, а, скорее, напротив, и наоборот, чело-
   ----------------
   1) Ильин, увлеченный картиной Н. Н. Ге "Что есть истина", повез ее за границу. Там картина имела большой моральный успех, но с материальной стороны дело было налажено плохо и Ильин не высылал семье необходимой ей поддержки. Материальные затруднения самого художника мешали ему помочь семье Ильина.
   2) Татарин, который зашел переночевать и остался жить и работать с М. А--ной на несколько месяцев.
  
   34
  
   век, ставший нравственно высоко, непременно образует вокруг себя формы жизни, соответственные его высоте. Я часто обманывал себя прежде, думал противное, думал, что если формы моей жизни безнравственны и я не могу изменить их, то это происходит от особенно несчастных случайностей, но теперь я знаю, что это происходит только от того, что я по своим нравственным силам не готов, не имею права на лучшие условия. Думать обратное, сваливать на внешние условия есть страшный, вредный самообман, парализующий силы, нужные для истинной жизни, т.-е. для движения по пути истины и любви. Мы недавно об этом перерывались с Хилковым 1) и говорили с Машей. Колечка Ге 2) был у нас, и очень радостное было наше свидание. Дедушка 3) пишет Иуду, и, сколько я знаю, будет очень хорошо. Я все стараюсь писать свое -- о непротивлении злу, о церкви и воинской повинности 4), и все мало подвигаюсь -- сил мало, -- но и то, что есть, хорошо и служить может.
   Жена нынче вернулась из Москвы и сообщила известие о Дунаеве 5), что он был очень болен и очень похудел, очень страдал. У него была накостница на челюсти и ему выпиливали. Как хорошо, что вы прислали его письмо. Оно помогло мне духовно. Нам всем надо так то помогать друг другу.
   ----------------
   1) Дмитрий Александрович Хилков. Военный. Служа на Кавказе, познакомился с духоборами. Там же прочел "В чем моя вера", что произвело на него огромное впечатление. Командуя при взятии какого-то городка, во время атаки убил шашкой турка. Сначала не обратил на это особенного внимания, а когда по случаю "победы" был устроен бал и героя поздравляли и сулили ему славу, то убитый турок встал перед ним и неотвязно мучил его. Хотел уйти в монастырь. Кто-то из старых офицеров отсоветывал ему это и посоветывал закончить компанию, не вынимая оружия. Так он и сделал. Остался в полку, но лишь заведывал кассой полка. Вышел в отставку и поселился в своем имении Павловках, Харьковской губ. Там он однажды вышел посмотреть свои поля и наткнулся на спящего на меже мужика. Его лошадь, выпряженная из сохи, ходила по господской посадке и поедала молодые дубки. Хилков разбудил мужика и начал упрекать его. Мужик ответил: "где, мол, мне лошадь с дубков сгонять, когда я сам три дня не ел и она едва ноги от голода таскает". Этот разговор произвел огромное впечатление на Хилкова. Он был последней каплей в его большой душевной работе, заставившей его передать всю свою землю крестьянам. Хилков получил от них лишь надел в несколько десятин и работал на нем.
   Так как Хилков отпал от православия, то не крестил детей своих. Все эти поступки так волновали и огорчали его мать, княгиню Хилкову, что она решила принять решительные меры и начала хлопотать об отнятии у него детей и передаче их ей на воспитание, что и было сделано по распоряжению правительства. Впоследствии взгляды Хилкова изменились.
   2) Сын художника.
   3) Н. Н. Ге.
   4) "Царство Божие внутри вас".
   5) Дунаев, Александр Никифорович, один из директоров Московского Торгового банка, человек прекрасной души и большого ума, находившийся в самых дружеских отношениях со Л. Н--чем, со всей его семьей и со всем кругом друзей Л. Н--ча и оказывавший всем большие услуги. Он не умел скрывать своих убеждений. Часто, входя в банк, еще издали слышишь его громкий голос, громящий какие-нибудь мероприятия властей, духовенства и проч. Квартира Дунаева долго считалась безопасным местом для хранения всего, что надо было уберечь от обысков. Пока, наконец, у него не был сделан очень тщательный обыск, при котором было забрано очень много ценного материала.
  

35

  
   Не знаю, что вам переслать? Что переслала Маша? "Зачем люди одурманиваются"? Англичанин, бывший у нас (он живет в Петербурге), взял, перевел, напечатал в английском журнале, а с английского перевели в Новое Время. Я не видел еще. Что будет готово и стоит того, будем посылать вам. Пишите побольше и поподробнее о себе. Статью Лескова 1) посылаю. Редко, что меня так трогало. Целую вас. Л. Толстой".
  
   В декабре 1890 г. Л. Н. приписывает к письму Марьи Львовны:
   "...Продолжаю Машино письмо. Особенно рад был получить известие о вас, Ольга Алексеевна, потому что по последнему известию знал, что у вас лихорадка, и боялся за вас. Как хорошо вы живете! Мне представляется ваше житье чем то баснословным, а оказывается вот уж сколько времени прожили. На-днях был у меня Рахманов с Буткевичем 2). Недели две тому назад Алехин, идущий пешком, без денег, без шубы в эти страшные морозы из Тверской губернии через Курск в Харьков. Совсем без денег -- радость. Тут же на днях был Буткевич 3) с женой, которые едут из Елисаветрада к брату под Крапивной. Все живут, как люди, только я живу не как люди, а как скверно. Иногда скучаю этим, но браню себя за это, не надо скучать, а лучше жить. Все стараюсь писать да плохо пишется.
   Только бы помог Бог не делать, не говорить, не думать зла".
  

3. В НЕМЕЦКОЙ КОЛОНИИ.

  
   "Дорогой мой Лев Николаевич и милая Маша, -- пишет М. А. 5 мая 1891 г. -- Мы только что приехали в Немецкую колонию в 4-х верстах от Сочи. Арендовали себе небольшой участок с большим фруктовым садом и не успели еще устроиться на новом месте, как Али (наш старик) покинул нас. Торговля, разные обороты опять потянули его сильно на прежнюю жизнь. Прощаясь с нами, он поплакал, мы его уговаривали остаться, да нет, наша жизнь ему не по душе пришлась, он давно уже тяготился, да и нам временами было тяжело с ним. Теперь мы опять зажили вдвоем и первую минуту по уходе Али мы было призадумались, как нам жить: дров нет, картофель пора цапать, а его много, мы посадили 11 Ґ пудов, огород надо полоть, корову погнать и теленка смотреть, -- ну, словом, все дела подошли. Управимся ли мы одни? Да, осмотревшись, увидали, что все пошло, как по маслу. Встаем мы на рассвете, я подою корову, и вместе с Ольгой Алексеевной погоним ее в стадо. Потом О. А. принимается за кухню, а я, убрав закуту, иду цапать картофель. Дров по участку нашли массу, стаскаем, что можно, а коли уж очень трудно покажется, возьмем подводу. Вчера я сеяла кукурузу за плугом. Пахать нынешний год нанимали, так как Али во время пахоты клал печь в нашей избушке.
   ----------------
   1) "Под Рождество обидели", которую Л. Н. впоследствии в своей обработке поместил в "Круге чтения" под названием "Воров сын".
   2) Андрей Степанович, врач, в то время единомышленник Толстого.
   3) См. примеч. стр. 22.
  
   36
  
   Сняли мы участок на 6 лет по 50 рублей в год. Всего будет десятин 15, но чистой земли мало. Есть десятина пашни, с десятину сенокоса, леса и на дрова и на ремонт сколько угодно можно брать, фруктов нынешний год будет мало, туманом попортило много.
   Вот как пишу вам, у меня не только радость, а просто праздник на душе. Сколько мы всюду добра видим, так это просто удивительно. Вот сейчас пахарь боронил нам кукурузу. Во время отдыха своего взял да перетаскал нам много дров. Один инженер в Сочи, случайно познакомившись со мной, просто осыпал нас вниманием, и вся семья его, и даже старушка мать несколько раз побывала у нас. Теперь они взяли читать "Крейцерову сонату", "Послесловие" и "Зачем люди одурманиваются".
   Живется нам большей частью чудо как хорошо. Одно только со мной случается, что я, дорогой Лев Николаевич, временами сильно грущу, уж очень хочется мне видеть вас и всех моих дорогих, хочу больше читать вас, а вот именно этого то мы и лишены. Коли можно, то пришлите нам все, что напишете. Спасибо, голубка Маша, за письма папа. Вы и еще когда пришлите нам именно его письма, а больше нам ничего не надо".
  
   "Как рад был получить ваше письмо, дорогие друзья О. А. и М. А., -- пишет Л. Н. 23 мая 1891 года. -- Давно не было известий, и мы, нет-нет, с Машей поминали о вас. Письмо ваше получил один, Маша в этот же день уехала с Философовыми 1) девочками в деревню. Они очень звали ее и, как ей не совестно было тратить на это деньги и оставлять свои дела здесь, -- и мою переписку и, главное, больных, которых к ней ходит много, нельзя было отказать. Маша (так как ее нет теперь и она не прочтет этого письма) большая для меня радость. Я вижу, что она твердо стала на тот путь, на котором не может быть ничего дурного, а есть только одна радость все большего и большего приближения к Богу. Что бы с ней ни случилось, как бы и чем бы она не увлеклась (я нарочно допускаю эту возможность, в которой нет никакого вероятия), она не сойдет с того пути, который ведет к свету через всевозможные испытания и искушения этой жизни. Она всегда недовольна собой, никогда не придумывает оправдания себе и своей жизни, а постепенно все выше и выше ставит себе требования и, не замечая того, все делается лучше и лучше.
   В семье нашей идет все по старому. Ваш фаворит, М, А., -- Илья -- очень жалок, увлекается роскошной и праздной помещичьей жизнью и чует в глубине души, что это не благо, старается забыться, не думать. Я говорю с ним, когда могу, но "никто не придет ко мне, если Отец не привлечет к себе". Пути, которые идут все к одному и тому же, бесконечно разнообразны, и я верю, что он придет. Ближе всех ко мне, после Маши, Лева. Он в университете перешел было с медицинского на филологический, а теперь хочет опять на медицинский. Опасно то, что он написал две повести, одну детскую в "Роднике", "Монтекристо" --
   ----------------
   1) Философовы Александра и Наталья Николаевны, свояченицы Ильи Львовича, женившегося в 1888 г. на Софье Н. Философовой.
  

37

  
   хорошую, другую, то же недурную по мысли, в "Книжках Недели" под заглавием "Любовь", подписано Львов. Он идет вперед, живет. Что будет, не знаю, но с ним мне радостно общаться. Соф. Анд. на днях была в Петербурге и была у Государя, и он разрешил напечатать "Крейцерову сонату". Она очень этому рада. Она не совсем здорова и кланяется вам. Письмо ваше я отослал Маше, но, кажется, там неясно описано, где вы теперь, как далеко от прежнего места. Опишите поподробнее. Кажется, что эта ваша аренда хорошо будет вам. Да вам все хорошо, потому что вы сами хороши. Мы часто думаем о вас, О. А., по случаю смерти Наденьки 1) и я так понимаю ваше доброе и грустное чувство теперь.
   Я когда то хотел написать такую басню-миф, что люди на салазках скатываются в пропасть, где они должны разбиться в дребезги, так что ничего от них не останется, и они, дорогой, сидя на салазках, спорят и ссорятся о том, что один другому не дает усесться попокойнее или пачкает его одежду. Единственное дело, которое стоит делать нам всем на этих салазках, это то, чтобы вызывать радостную любовную улыбку друг у друга; вызвать любовь -- это одно, что не разобьется в пропасти, а останется.
   Я много занимаюсь писанием. Пишу очень медленно, переделываю бесчисленное число раз и не знаю, происходит ли это от того, что ослабели умственные силы, в чем дурного ничего нет (только бы способность любви росла), или же от того, что предмет, о котором пишу, очень важен. Предмет все тот же: необходимость для людей нашего времени принять на деле учение Христа и что из этого будет 1). Прощайте пока. Целую вас. Лев Толстой".
   27 августа 1891 года М. А. пишет Толстым:
   "Сколько радостей мы имели за это лето, дорогой Лев Николаевич и голубка моя Маша, так и описать трудно. Еще в июне к нам пришли Хохлов с женой из Алехинской общины с тем, что бы купить клочек земли по берегу моря или снять в аренду участок, и к большой их радости в это самое время сдавался один участок за 50 рублей в год. Им понравился и они сняли на год и два месяца, чтобы на будущий год иметь возможность воспользоваться урожаем пшеницы и кукурузы. Они вскопали себе огород и посадили овощей. От нас живут всего в Ґ часа ходьбы, часто видаемся.
   У нас родилось хорошо картофелю, огурцов, свеклы. И сыты не только мы, Хохловы, но и на других хватает.
   Была у нас Марья Феодоровна Кудрявцева и милочка Клара Карловна Бооль с письмом от вас. Спасибо. Пожила она с нами около трех недель и работала, и помогала нам кое в чем, а под конец стала скучать, задумываться, а там заболела лихорадкой и решила вернуться. Мы все сделали, что бы ее успокоить, и 11 августа ее проводили.
   ----------------
   1) Родственница О. А. Баршевой, в даче которой жили М. А. и О. А. в Уч-Дере.
   2) "Царство Божие внутри нас".
  
   38
  
   А вот, как то вечером дою корову и слышу позади себя голос: "Кажется М. А.". Я вскочила, вижу мужчину с дорожным узлом, спрашиваю: "Кто, откуда?" Оказывается Душкин 1) из Баку прилетел к нам. Мы страшно обрадовались ему. Сейчас же сели ужинать и беседовать, а через 5 минут чувствовали себя так близко, как один человек. И читали мы вас, и работали, и жили так хорошо, и тепло нам всем было, что мы только и думали: "вот поживем вместе хоть месяц". А вышло не так: на 4-й день его приезда вышел приказ от начальства, что бы с первым пароходом ему вернуться обратно, так как евреям не позволено здесь жить. Первую минуту нам всем было невыносимо тяжело, и мы решили попросить отсрочку и сейчас же помчались к начальнику, но он отказал. Как ни горько было, а в этот же день проводили мы его на пароход. Теперь у нас только и разговору, что о нем, -- все припоминаем, что он говорил, где сидел и что делал. Слава богу, что хоть 4 денька мы вместе провели. Он удивительно хорошо действует на людей...
   ...Мы убрали второй стог сена и думаем в сентябре третий раз косить. Теперь, пока я отдыхаю от всех работ, и спина моя зажила, а то болела сильно. Скоро начнем рыть картофель синеглазку, а через месяца два только поспеет наша кукуруза. Все хозяева находят, что она хороша. Гречиха наша вся пропала. Мы купили себе вторую корову, и она у нас отелилась. Много было с ней хлопот, но ничего, управились. Теперь она пасется на веревке в саду, а теленок в закуте. Пришлите, дорогой, что почитать. За все несказанно будем благодарны. Крепко целую вас".
   Из письма О. А--ны Толстому от 28 августа 1891 года.
   "...Я второго человека встретила в мою жизнь, при котором не только сказать, но помыслить худо совестно. А он таков. С ним положительно делаешься лучше. Я озлобилась, а Душкин меня уговаривает и сам очень кротко принял это распоряжение... Видела четырех общинников и двух общинниц. 5-й и 6-й, слава богу, до нас не дошли. Не нравится мне этот народ по своему низкому духовному и умственному уровню. (Standard, как говорит Арнольд 2). Они выработали себе в общинах диалектику (как они это называют), от которой уши вянут. По этой диалектике выходит, что это Яр. 3) виноват сам, что его обвинили и осудили, так как не имел достаточно любви к людям, -- он гнал людей кнутом из ярма, он с ожесточением обличал фарисеев. Не знаю, зачем их потянуло на Кавказ, они, впрочем, этого и сами не знают. Но знаю только то, что это всегда плохо отзывается на тех людях, к
   ----------------
   1) Л. Е. Душкин сблизился в Петербурге с кружком, группировавшимся около "Посредника", и проникся учением Л. Н--ча. Поддерживая свою мысль, переехал на службу в Баку, где и умер впоследствии еще молодым, все время томясь по жизни, более отвечающей его стремлениям.
   2) Английский мыслитель и поэт Мэтью Арнольд -- автор книги "Literature and dogma", которой в то время увлекался Л. Н. Книга эта была впоследствии издана "Посредником" под названием "В чем сущность христианства и иудейства".
   3) Ярцев, А. В. Бывший артиллерийский офицер, судился по процессу 193-ех. Всю остальную жизнь прожил на земле то в общине, то одиночкой.
  

39

  
   которым они приходят. Все они спрашивают почему то бедную Марью Александровну, так что недавно здешний попечитель сказал ей: "М. А., не затевайте"... и не договорил ничего. Будет это продолжаться, вероятно, и нас попросят удалиться. Да, какая разница с Душкиным, у которого вся жизнь -- одна неустанная внутренняя работа. Он, милый человек, сейчас же принялся помогать нам. Так как у нас текли сени и кладовка, он и отодрал всю дрань. Разделать то разделал, а сделать уж ему не удалось. А на наше горе потекли воды с неба, да в таком обилии, что нас совсем чуть не залило. Не дождемся, когда придет теплое и бездождное время.
   Я тут никуда не гожусь, -- лихорадка меня совсем замучила и куда то совершенно унесла мои силы. Мне тяжело принести 2 ведра воды, что я в Уч-Дере делала свободно. Map. Ал. делает все, и с 4 утра до 8 вечера одно дело идет за другим. Бог ее бережет, и здесь лихорадка была у нее один раз и коротко".
   "Дорогие друзья, -- пишет Л. Н. в сентябре 1891 г. М. А--не и О. А--не. -- Получение письма от вас всегда радость. Так было и с последним. Одно нехорошо -- это болезнь и слабость О. А--ны. Как, что посоветывать не знаешь, не зная подробностей вашей жизни, но радуюсь тому доброму духу, который дышет в вашем, Ольга Алексеевна, письме.
   Виноват, что сейчас не посылаю еще вам книг, но обещаю, что соберу и вышлю в сентябре. Не высылаю сейчас потому, что не знаю, что вам будет интересно. Но вы напишите, что вам интересно и чего у вас нет. Напр., Русская Мысль есть? Там есть шведский роман "Деньги" 1) -- прекрасный. Потом есть Бьернсона "Новые веяния" в Сев. Вестнике -- тоже стоит прочесть. Потом читаете ли вы по-немецки, я бы прислал вам драмы Ибсена (я не люблю) и номера вегетарьянского журнала: там много полезного практического есть.
   Письмо ваше пришло к нам, когда у нас был Поша. Он поехал было за границу печатать полное Исследование Евангелия, и у него украли рукописи дорогой и он за ними вернулся к нам2). У нас их не было, но он пробыл у нас с неделю и был дружески принят Софьей Андреевной. В отношениях их с Машей они стали на прежнюю их дружескую ногу без всяких загадываний. Наши частью, мальчики, переехали в Москву. Я обещал жене, что приеду тоже месяца на 3. Но я не загадываю и потому только обещал, что приеду, если буду жив... Теперь у нас Н. с Г. Вы верно слышали про него: он был душевно болен, но теперь совсем здоров и очень мил. Кроткое дитя.
   Жалко, Ольга Алексеевна, что вы строго осудили общинников. Все, которых я видел, все пошли вперед и идут вперед. И, это для меня всегдашняя большая радость. Община была школа очень полезная, и большинство из них переросли ее и убедились, что надо выучиться жить во всем мире со всеми, как в общине
   ------------
   1) Альгрен. Был напечатан затем "Посредником".
   2) Рукописи были украдены вместе с чемоданом в вагоне. Все ценное по мнению вора, было вынуто, а чемодан и рукописи брошены. Чуть ли не через 2 года Бирюкова вызвали в полицию и вернули ему пропажу.
  
   40
  
   содействуя установлению великой общины Царства Божия, а не составить кружок, образчик общины.
   Я написал статью пустую довольно о воздержании 1), послал Черткову. Он хочет напечатать ее в своем новом посредническом журнале "Пчела" 2). Да кончаю большую статью о непротивлении 3).
   Прощайте, милые друзья. Помогай вам Бог. Пишите чаще. Любящий вас Л. Толстой".
   "Сейчас только вернулась с работы, дорогой Лев Николаевич, -- пишет М. А. 29 сентября 1891 г. -- Сильно устала, а на душе праздник. Дело в том, что два дня к нам соседи приходили помогать убирать кукурузу, а сегодня я пошла к ним. Работали дружно, весело. Теперь еще большая радость: пошла другого соседа просить перевезти кукурузную солому, предлагала деньги за работу. Он согласился, после обеда перевез, а от платы отказался. Ну, неужели это не радость, когда со всех сторон столько любви и внимания к нам!
   Дорогой Лев Николаевич, что значит, вы пишете: "Как, что посоветывать, -- не знаешь, не зная подробностей вашей жизни". Да я вам в каждом письме описываю нашу жизнь. Всякий день с утра и до поздней ночи летнее время я была на работе, то дров принесу из леса и сама нарублю, то воды натаскаем для нас и скотины, а то были полевые работы. Денег не имеем, только иногда кто-нибудь спросит какое-нибудь из ваших сочинений, как это случилось нынешнее лето -- Марья Феодоровна Кудрявцева пожелала иметь Исследование Евангелия и Критику Догматического Богословия. Мы тогда сейчас же на эти деньги купили другую корову. Потом заплатили за то, что смешали два стога сена. Другую корову купили именно с тем, чтобы дешевле стоила нам наша жизнь. Можно молоко поставлять в Сочи, а на эти деньги купить керосина, хлеба и самое необходимое. Душкин нам выслал "Книжки Недели" 4) за полгода и остальные обещал прислать по прочтении. Ваши сапоги ношу всякий день по утрам, каждый раз благодарю и крепко целую руки ваши. Очень, очень хороши и широки (что особенно люблю) и легки.
   У Пытковского 5) большая неприятность вышла с жандармом, который часто ездил к Пытковскому и все смотрел их паспорта. В последний раз, когда жандарм приехал опять за тем же, Пытковский не удержался и выгнал его из дома. Теперь Пытковский сильно горюет, что так поступил и обидел человека".
   25 октября 1891 г. М. А. пишет Толстому:
   "...Я сама сильно расшибла себе глаз, рубила дрова, -- и вот не могу писать Вам сама. Мы живем попрежнему. Хотели было
   ----------------
   1) "Первая ступень".
   2) Кружок, работавший в "Посреднике", мечтал об издании народного журнала, но дело это так и не удалось осуществить.
   3) "Царство Божие внутри вас".
   4) "Неделя" был еженедельный с ежемесячными книжками журнал, издававшийся Гайдебуровым. В нем был помещен ряд отрывков из книги "О жизни" Льва Н--ча и еще несколько его статей.
   5) Один из участников Алехинской общины.
  

41

  
   последнюю кукурузу убирать из сада, а ее с'ела скотина. В первую минуту я даже заплакала от горя, а теперь успокоилась. Думаю, что так надо. Всякий день я с Ольгой Алексеевной ходим в лес за дровами, готовим на зиму. Всякую неделю я бегаю на почту, все думаю, что от Вас есть и письмо и книги, а вот нет до сих пор. Здоровы ли вы, дорогой?"
   3 ноября 1891 года О. А. пишет Л. Н--чу:
   "Помогите нам, добрый Лев Николаевич, остаться на Кавказе и продолжать нашу мирную и хорошую жизнь. Затруднения наши материальные, и им можно помочь. Думаю, что больше они не повторятся, потому что мы работаем, могу сказать, и толково и много. Нам нужно много денег, около 60 рублей, а их нет, и это нас заботит. М. А. подумывает оставить все, продать все и отправиться в Россию. Но это, по-моему, не разумно, и я решаюсь потихоньку от нее написать об этом нашим друзьям и просить выручить нас. Начинаю с Вас. Нам нужно прежде всего внести за Ґ года аренду -- 25 руб., потом запасти две сажени дров по 7 руб. (сажень трехаршинная, кубическая), построить кукурузник -- 5 р. и приготовить десятину под кукурузу, что стоит 12 руб. (два раза вспахать и заборонить).
   Ежели Вам покажется моя просьба неуместная, или просто невозможная для Вас, не отвечайте ничего, я пойму так. Ежели же Вы можете хоть сколько-нибудь нам помочь (я не говорю всю сумму, что очень много), то сделайте так, как вы умеете делать такие дела -- так хорошо и добро, что самому щекотливому человеку не трудно принять от Вас, как будто это самому Вам пришло на ум.
   Стою же я за Кавказ по двум причинам. Первая та, что мы несомненно устраиваемся хорошо и разумно. Жаль кидать дело, в которое вложено много труда и усилий. Вторая та, что климат здешний полезен для М. А--ны. Ее бронхит не повторялся ни разу в течение 2Ґ лет, а в России она чуть не каждый год умирала от него"...
   Л. Н. отвечает О. А--не 15 ноября 1891 г.
   "Спасибо вам, что написали мне. Как раз с той самой почтой, с которой пришло ваше письмо, пришло и письмо от Клары Бооль, которая спрашивает, куда прислать те деньги, которые она брала от нас и про которые мы совсем забыли. Вот эти деньги и пускай пойдут вам. Видно Бог не хочет, чтобы ваша жизнь из-за этого расстроилась. Как только вы получите это письмо так, чтобы М. А. не знала, или как-то она примет это? И простит ли вас и меня за это? Главное, вас. Вы ей скажите, если она узнает, что ее неудовольствие на вас доставит мне большое страдание. В самом деле, было бы ужасно обидно, желая сделать приятное, просто не сделать неприятного, вдруг этим породить неудовольствие, недоброе чувство. Ну, Бог даст, устроится все хорошо. С добрыми людьми все устроится хорошо.
   Вчера получил известие от Ге, что его жена умерла. Он очень, я думаю, огорчен, хотя и не высказывает и говорит, что последнее время были хорошие отношения".
  
   42
  
   В начале ноября 1891 г. Л. Н. пишет М. А--не и О. А--не:
   "Получил ваши письма, дорогие друзья, здесь, т. е. в Данковском уезде, Ряз. губ., где мы вторую неделю живем в доме Раевского, моего хорошего знакомого, я, Маша, Таня, Вера Кузминская 1). Поехали мы сюда, чтобы узнать положение крестьян от голода и попытаться служить им. Живем хорошо, каждый не бесполезно. Опишу в другой раз или Маша. Кроме того, много писать нужно. Кончаю свою большую статью о непротивлении злу и воинской повинности 2). Написал уже две статьи о голоде. Кажется, обе не пропустили. И теперь пишу еще. Очень важный год этот: голод этот не пройдет без следа. Узнайте, пожалуйста, нет ли около вас продажного хлеба -- ржи, пшеницы; кукурузы в больших количествах и почем.
   Всякий раз, получая ваши письма, вызывающие живое представление о вашей жизни, чувствую к вам зависть.
   Спасибо вам, милая Ольга Алексеевна, что так успокоительно пишете о себе. Это так радостно. О книгах я очень заботился, но, виноват, не знаю, что сделала Маша. Пусть она сейчас напишет. Целую вас обоих и сердечно люблю".
   Вместе с этим прислано было большое письмо от Марии Львовны.
   "Живем мы здесь хорошо. Дела очень много и, кажется, не бесполезного. Деятельность наша состоит вот в чем: мы об'езжаем и обходим окружные деревни, собираем сведения об их бедности, записываем, делаем списки самых бедных и потом в плохих, очень бедных, деревнях открываем столовые. Столовые эти открываются также в одном из самых бедных дворов, так как это очень выгодно. Топка и провизия от нас, только квартира и хлопоты готовки и печения хлеба хозяйские. Этот способ помощи удивительно прост и очень хорош. При существовании такой столовой в бедной деревне уж наверное никто не умрет с голода. Бедности здесь ужасающая. Ни у кого нет хлеба. Хозяйство мужицкое у всех в полном разорении. Скотина вся продается и продается на ужасных условиях, как, напр., за молодую, сильную лошадь дают три пуда ржи, за овцу с трудом дают один пуд и т. д. Дворы, сараи разоряются на топку, доходит до того, что раскрывают крыши, на топку. Уж о том, чтобы поддержать это хозяйство, и речи быть не может, а только бы не дать умереть людям.
   Едят здесь хлеб с лебедой, черный, как земля, горький, скрипучий под зубами, от которого хворают, и, что странно, шалеют, как от вина. Бабы после каждых хлебов лежат целый день, так головы кружатся от мешения. Рожь продают здесь по 1 р. 60 к., но теперь перестают продавать. И в этом ужас положения. Никто не выяснил до сих пор, есть ли в России достаточно хлеба, и теперь уже ходят слухи, что нет. Здесь продавали мельники по 1 р. 60 к. и теперь перестают, и мужикам ближе 40 верст, т. е. города, негде покупать хлеба. Папа написал одну статью об этом страш-
   ----------------
   1) Племянница Софьи Андреевны, дочь Т. А. Кузминской.
   2) "Царство Божие внутри вас".
  

43

  
   ном вопросе. Пожалуйста узнайте, нельзя ли с Кавказа откуда-нибудь выписать хлеба и сколько вагонов?
   Сначала я долго не умела привыкнуть к тому, что значит теперь бедность, нужда. Самые сравнительно богатые дворы казались мне страшны. А богатый -- значит, что у него есть еще лошадь и овцы, что есть немного картофелю (но мелкого, как орехи: здесь и картофель весь пропал) и что с продажи овса купил топки. Но все-таки и здесь хлеб с лебедой, которого старики не могут переносить. Просто страшно все это видеть. Все это наши грехи. Народ относится к своему положению разно, кто подтрунивает над ним, даже шутит, кто озлоблен, что "императору до нас дела нет, мы хоть околевай все, что ему", кто с болью и горечью переносит его, кто все надеется на помощь правительства, ждут ее, и, когда она недостаточна, озлобляются и слышен ропот. Теперь здесь, кое-где, есть земская, довольно большая выдача, но выдается она на очень нелепых условиях: а именно, -- надо, чтобы мужики дали приговор о круговой поруке, т. е. так как выдача считается заимообразная (что тоже вздор, так как и правительство и мужики знают, что они никогда не отдадут этого), то мир должен поручиться круговой порукой, что отдадут, а при такой поруке и богатые требуют выдачи, а самые бедные, одинокие, безземельные не попадают в поруку, так как мир знает, что они никогда не смогут заплатить, и потому и не ручается за них, и они остаются совсем без помощи, и много очень таких. Преимущественно для таких-то и существует столовая в каждой деревне. Каждый день возвращаешься откуда-нибудь полна ощущений жалости и стыда. Страшно видеть этих истощенных, замученных людей, которые постоянно в страхе голодной смерти. Многие есть такие, которые живут тем, что побираются, но теперь все меньше и меньше подают и скоро совсем перестанут. Жалки дети. Один мужик мне рассказывал, как его дети ни за что сначала не хотели есть хлеб лебедный, плакали, говорили, что их обманывают, что это не хлеб, и бегали и выбрасывали его на улицу. "А теперь вон, жуют". Есть такие, у которых по два, по три дня совсем нет хлеба. Теперь с таким восторгом они все накинулись на чистый хлеб в столовых, что просто трогательно это видеть. Им это как пряник кажется. Столовые эти обходятся очень дешево -- от 95 коп. до 1 р. 30 к. в месяц на человека, но довольство этими столовыми огромно. Здесь смертей и болезней сильных от голода нет, по вчера получила от Е. И. Попова письмо, в котором он пишет, что Е. Ив., приезжавший из Сибири, рассказывал, что в Оренб. губ., в одной деревне, где он просился ночевать, его не пустили, так как там только что умерла женщина от голода и раньше ее умерли еще трое. В другой деревне есть люди, которые не ели по 6 суток и т. п. Лева уехал в Самару, где тоже, говорят, страшно. До сих пор еще мы не получили от него сведений.
   Прощайте, мои дорогие, целую вас".
   М. А. отвечает 21 ноября 1891 г.
   "Дорогой мой Лев Николаевич и милая Маша, кукурузу можно здесь купить вот на каких условиях: Шпарман -- поселянин де-
  
   44
  
   ревни Навагинки (немецкая колония, в которой мы живем) -- берется поставить на первый раз 1.800 пулов кукурузы нынешнего года в зерне (3 вагона), но за пуд кукурузы он желает взять 1 р. 44 к с упаковкой, страховкой и доставкой на место, т. е. в Рязанск губ. На первый раз он требует уплатить 1.200 р. (без этого он не берется поставлять, боится, не доверяет)...
   Далее М. А. подробно излагает условия закупки кукурузы и способ приготовления из нее хлеба.
   Я сделала две копии с ваших писем и послала их в Новороссийск в два места и на станцию Кавказскую, Марии Феодоровне Кудрявцевой. Просила их сейчас же узнать про цены хлеба и в каком количестве и вам немедленно отвечать. Думаю, что из тех мест хлеб должен быть дешевле. Морем не надо переправлять, а прямо по железной дороге, а это много значит.
   Глаз мой давно прошел, я уже и забыла. О книгах теперь, дорогой Лев Николаевич, и думать нечего. Подумайте, что будет стоить почта, а есть масса людей без хлеба.
   Мы живем тихо и мирно. Как тепло и сухо у нас, а как вспомню, что делается в России, так совестно и горько станет на душе...".
  

5. ПОСЛЕДНИЙ ГОД НА КАВКАЗЕ.

  
   "Дорогой Лев Николаевич и моя хорошая Маша, здоровы ли вы? -- пишет М. А. 11 сентября 1892 г. -- Александра Ивановна Кусакова передаст Вам мое письмо и расскажет подробно о нашей жизни.
   Живется нам хорошо, много хлопот и труда, а радостей вдвое больше. Теперь скажу, что кукуруза у нас богатейшая, но на беду появились крысы и мыши. Много портят. До уборки слишком месяц, уцелеет ли, бог весть. Пшеницы у нас своей 6Ґ пудов. Мы сеяли с Хохловыми вместе, и она пропала. Здесь вообще нынче на нее неурожай. Картофель наш медведка поела, так что убрали около 4 пудов. Фруктов у нас масса, а вывоз запрещен по случаю холеры. Казалось бы всюду нам неудача, и скучать следовало бы, а мы все в радости и забыли думать об этом. Я и сама не знаю, от чего это так, только очень и очень хорошо на душе"...
   "Получил ваши письма и гостинцы, М. А. и О. А., -- отвечает Л. Н. в октябре 92 года, -- и очень благодарю вас. Я всегда, как думаю о вас, радуюсь, стремлюсь душой к вам и чувствую себя виноватым, что ничем не служу вам. Книги мы, было, собрали, хотели послать вам, но потом что-то расстроилось. Впрочем теперь опять пристыжу девочек, чтобы они собрали и послали, и вы, пожалуйста, напишите, что да что вам прислать. Хорошая есть очень книга "Journal intime" Amiel'a 1). У меня есть, но ее читают. Но я выпишу другую и пришлю ее вам, О. А.
   ----------------
   1) Швейцарский мыслитель, дневник которого чрезвычайно ценился Л. Н--чем за глубину его мыслей. Избранные мысли из этого дневника были переведены Марьей Льв. Толстой, проредактированы Л. Н--чем и изданы "Посредником".
  

45

  
   Вчера был у нас Л., опять рассказывал про вас, и я радовался. Особенно сад ваш прельщает меня. Немцы-вегетарьянцы пишут, что все земледелие должно перейти в садоводство, потому, что человеку и здоровее, и легче, и меньше земли нужно прокормиться фруктами.
   Про себя могу сказать только то, что чем дольше живу, чем меньше остается времени, тем больше хочется сделать и все яснее становится, что не сделаю и одной сотой того, что хочется.
   Книгу 1), которую пишу и кончаю теперь, я еще не отдавал в перевод и не распространял здесь, но как только будет готова, то, разумеется, пришлю вам. Кажется, что это вам не может быть очень интересно. Вы это все знаете, мало, что знаете, вы это уже и делаете. А пишешь для тех колеблющихся людей, которые то видят, то опять не видят истину. Если успею, напишу еще, а не успею, то простите и любите меня также, как я вас люблю, дорогие друзья".
  

----------

  
   Хочется со слов М. А--ны передать очень характерный рассказ о ее жизни на Кавказе.
   М. А. в первый же год жизни на Кавказе получила злейшую кавказскую лихорадку, которая не раз у нее повторялась. Почему-то персики вызывают приступ лихорадки. Надо было видеть М. А--ну, когда она рассказывала о том, какие дивные были персики у них на участке, -- крупные, пушистые, сочные, с румяным бочком. Они падали, зрелые, на землю и лопались. М. А., вставши после злейшего приступа лихорадки, отправлялась, едва держась на ногах, цапать кукурузу. И вот, усталая, вся потная, она распрямляется, чтобы дать отдохнуть спине. И вдруг видит перед собой дивный, сочный, румяный персик. Она снова сгибается со своей цапой, чтобы избежать соблазна, а персик так и стоит перед глазами, так и манит, жажда томит невыносимо. И М. А. решает сорвать всего лишь один, никак не больше! Она стоит под персиками и срывает один плод, а за ним второй, третий, четвертый, пока не опомнится, а вечером опять валяется со страшным приступом малярии.
   -- Уж вот, какая я чревоугодница! -- с комическим негодованием прибавляла она, ударяя себя ладонями по худеньким коленям и весело поглядывая на нас, докатывающихся со смеху над ее рассказом.
   А вот еще одно ее воспоминание:
   "Раз понесла я сотню огурцов в Сочи, заказали нам. Тяжело, солнце печет. Заказали за 50 к., а принесла -- отказываются брать, -- говорят: "дорого". Я повернулась и понесла огурцы рабочим, которые дорогу чинили, раздать бесплатно. Заказчики за мной, а я уж не вернулась! -- "Раздам, говорю, лучше бесплатно, зачем человека прижимаете". Перешла через речку Сочи. Она маленькая, только бывает вдруг, что волна с гор пройдет, если там дожди сильные выпали, подхватит вдруг и унесет. Камни на дне скользкие, того и гляди поскользнешься, все огурцы растеряешь.
   ----------------
   1) "Царство Божие внутри вас".
  
   46
  
   Принесла. Рабочие дорогу чинят. Усталые, пыльные, жарища! Угощаю, -- не берут, -- думают, смеюсь над ними. Взяли потом, уж так благодарили!".
   Татьяна Львовна Сухотина-Толстая в своих воспоминаниях о М. А--не 1) рассказывает, что случалось, что О. А., оставив М. А--ну за тяжелой работой, уходила в хату, чтобы почитать захватившую ее книгу.
   -- Нет, душенька, Марья Александровна, -- говаривала она, -- вы уже подгребите сено без меня. А я пойду Мэтью Арнольда читать.
   М. А. иногда сердилась:
   -- Эгоистка вы этакая! Ведь вы будете просить молока к чаю, а где его взять, если не припасти сена на зиму для коровы!
   Ну, -- прибавляла она мягче, -- так и быть, идите. Только поставьте самовар, а то я до смерти чаю хочу.
   Убрав сено, М. А. приходила домой в надежде найти готовый чай, но стол не был накрыт, самовар не кипел. О. А. сидела с книгой в одной руке, а другой она веером махала в трубу самовара, который стоял на полу возле нее и не начинал закипать.
   М. А. покатывалась со смеху, обнимала свою подругу, раздувала уголья и через несколько минут наливала О. А--не и себе чай, а О. А. в это время рассказывала ей о тех прекрасных вещах, которые она прочла у Мэтью Арнольда".

----------

   "Дорогой Лев Николаевич, -- пишет О. А., 4 декабря 1892 г. -- Мы получили Ваше милое письмо. Не ответили потому, что жили в больших трансах. Мы пережили большое горе. В какой-нибудь месяц мы лишились трех больших прекрасных коров, больших превосходных телушек, всего того, одним словом, что составляло радость, гордость и поддержку нам и нашему хозяйству. Все это было дело рук Марии Александровны, и все это процветало, благодаря ее заботливости и ее неустанным трудам. Так можете себе представить, как, в особенности ей, тяжела эта неоцененная для нас потеря. И теперь она больна и телом и душою, потому и не пишет сама. Думаю, что от огорчения привязался к ней бронхит, болезнь, оставившая ее совершенно на Кавказе.
   С 12 октября тут начался падеж в Колонке. Немцы, люди совсем темные относительно скотоводства да и относительно всего вообще, посняли шкуры, а коровьи туши покидали на пастбище. И с этот времени и пошла гулять зараза. Староста этого селения и не подумал оповестить об этом жителей Колонки, которая тянется на три версты. А мы совершенно случайно узнали о падеже, после того как пало 9 штук. Мы ахнули и первым делом поспешили своих коров отделить и пасти у себя отдельно в саду. Но было уж поздно, одна из коров через несколько дней заболела. Мы, должно быть, поздно отделили ее от другого скота. Думая, что это чума, мы после пятидневного ухода за больной коровой застрелили ее, т.-е. за нас сделал это сосед, чтобы окончить ее мучение и не разводить заразу. Через неделю заболела только-что
   ----------------
   1) "Друзья и гости Ясной Поляны".
  

47

  
   отелившаяся корова, самая лучшая из нашего стада, и так же пала. Когда уже до ста штук скота пало, приехал к нам ветеринар, вскрыл павшую корову и нашел, что болезнь не чума, а повальный катарр желудка от гнилого пастбища и сена, и что болезнь не заразительная. Любовался нашими оставшимися телушками и коровой. Болезнь скота он даже не проследил и заключение его о незаразительности болезни вышло неправильным. Когда у нас за тем заболели еще разом две телушки, мы оставили их в общем сарае, и за телушками последовала и третья телушка и корова, самая ранняя, с которой мы так тесно сжились. Вчера и ее закопали, и когда это случилось, дорогая М. А. упала на кровать и зарыдала. Это было очень тяжело видеть. Ничему материальному она не придает цены, а здесь было другое, -- по неумению, по незнанию нашему мы потеряли все, что было ценного, полезного и интересного в хозяйстве и без чего наша теперешняя жизнь не представляет никакой прелести.
   Вы пишете, дорогой Лев Николаевич, чтобы я написала Вам, что да что нам прислать для чтения. И вот я собралась попросить Вас. Философии не нужно, и ничего отвлеченного не нужно, а нет ли у Вас какого-нибудь сельскохозяйственного журнала или чего другого, чтобы в нашей жизни могло годиться, по садовой огородной части. Если у вас есть "Journal intime" Amiel'a, то также пришлите. Я вам ее верну. А всего лучше приобретите для нас, если Вам это можно будет, скотолечебник Шмулевича, а, может быть, есть более новый и лучший, какой Вы только знаете. А также градусник Цельсия, которым у скота измеряется температура. Может быть, у нас никогда более скота не будет: мы не имеем средств завести его, но мы многое узнаем о скоте такого, что в критическую минуту пригодится людям и избавит их от того тяжкого душевного состояния, в котором находились мы с 29 октября по 3 декабря".
   "Очень жаль мне вас, -- пишет Л. Н. 27 декабря 1892 года, в ответ на это письмо О. А--ны, -- хотелось бы поговорить о том, что не надо привязываться к земному, да чувствую, что, сидя здесь, в избытке и роскоши, не имею права говорить это вам, ведущий ту хорошую, чистую жизнь, какую вы ведете. Я посылаю вам 50 рублей. Мне никакого труда не было взять их, жена рада была дать, а вам, может быть, можно будет на это купить хоть одну корову. Ваши поручения: лечебник и градусник -- исполню завтра. Амиеля переводят и читают и все не послали вам. Я живу весь в своей книге 1), которую все кончаю. Вас очень люблю и радуюсь на вашу жизнь. Ведь, если бы не было несчастий, то и не стоило бы жить. Ведь это самая жизнь и есть".
   М. А. пишет 12 января 93 года:
   "Спасибо, дорогой Лев Николаевич, за письмо. Жаль только, что вы не написали о том, "как не надо привязываться к земному" Мне, именно, это и нужно, потому что сильно привязываюсь и к людям и животным...".
   ----------------
   1) "Царство Божие внутри вас".
  

6. БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ О. А. БАРШЕВОЙ.

  
   Заболев бронхитом, М. А. долго не могла оправиться. Лежала она, стараясь ободрить упавшую духом О. А--ну и как можно меньше затруднять ее уходом за собой. О. А. одна по хозяйству намучается и ночью спит, а М. А. боится ее потревожить, хотя по ночам ей особенно тяжело было.
   "Пришла к нам Александра Ивановна, -- вспоминала М. А., -- увидала меня, сказала О. А--не, что я плоха, надо ночь со мной спать. О. А. на ночь и легла, на полу со мной рядом, постелила кое-как, а щели в полу, дуло, и надуло в бок. На другой день встала она, говорит: "Ведь и я нездорова". И захворала она. Крупозное воспаление легких. И через 11 дней отдала богу душеньку".
   "Кусакова все приходила помогать урывками. Хохлов надолго не пускал, а тут, как умерла О. А., она пришла домой и говорит: "Вот ты не пускал, а О. А. и умерла!" Он, как сноп, повалился. Говорит: "не верил я".
   "Александра Ивановна подвижница была. Трудно ей было. Хохлов неуравновешенный был человек".
   "Дорогие друзья мои, Лев Николаевич, Александр Никифорович 1) и Маша, -- пишет М. А. 4 февраля 1893 г. -- Вчера, в 7 часов утра, скончалась моя дорогая Ольга Алексеевна от воспаления легких. Болела 11 дней тяжко, но переносила страдания с такой кротостью и покорностью, что я без слез и вспомнить не могу. Сначала заболела я опять бронхитом и пролежала дней 12. Болезнь моя до того напугала Ольгу Алексеевну, что она сразу упала духом, стала волноваться, плакать и только в одном ситцевом платье все выбегала во двор, сама не зная зачем. А погода стояла хоть и ясная, но холодная, с ветром. Через несколько дней она стала кашлять таким дурным кашлем, что я сразу увидала -- дело плохо. Я еще и с постели не встала, как она заболела, сделалась у нее сначала сильная лихорадка с тошнотою, потом открылся жар и глубокий сон. Через два дня она почувствовала колики в правом боку и кашель усилился. Я сейчас же встала и с трудом принялась за работу по дому. Соседи приносили воду и дров нам, я все не решалась выходить на воздух. Как раз тогда выпал глубокий снег и морозу было градусов 11. Между тем, здоровье ее становилось все хуже и хуже. Я обложила ее 9 мушками, ставила припарки, но, верно, помощь была оказана поздно, потому что на 9-й день к вечеру она уже потеряла сознание. Я все еще не видала опасности и крепко верила, что она перенесет, так как грудь и легкие у нее были крепки. Последнюю ночь она все хотела ходить по комнате, и мы с Александрой Ивановной едва удерживали ее. Эту ночь у нее с языка не сходило Ваше имя, дорогой Лев Николаевич. Только и твердила Л. Н., Л. Н.". Утром на 12-ый день я послала Александру Ивановну в Сочи, не предполагая, что у нее уже началась агония. Сама подошла к ней и говорю: "Давайте-ка, голубка, я вас поверну на бочек". Она улыбнулась и легла сама и говорит: "Как хорошо". Я ее
   ---------------
   1) Дунаев. См. прим. стр. 35.
  
   Е. Горбунова-Посадова.

49

  
   стала ласкать, целовать, она все улыбалась. Но вдруг она повернулась на спину и стала редко дышать. Тут только я догадалась, что она кончается. И действительно, через минуты две ее не стало. Умерла так тихо, покойно и с такой блаженной улыбкой, ну точно ангел божий. Она и теперь лежит все с тем же выражением...
   ...Теперь скажу вам о себе. Чувствую себя физически плохо: сильно горюю по дорогой моей Ольге Алексеевне, укоряю себя то, что я с первых дней ее болезни не кинулась в Сочи, не обратилась к более опытным людям, все бы, если бы не спасли ее от смерти, хоть облегчили ее страдания, а то я боялась за свое божественное здоровье, берегла себя, оставила ее совсем без помощи. А теперь вся обливаюсь слезами и не могу найти покоя. Поделом мне, жестокой эгоистке: себя только помнила, а другого забыла, вот и кара. До 28 февраля еще пробуду здесь. А 28-го кончается аренда, снимала же О. А. Со смертью ее все кончается. Как и куда я денусь еще и сама не знаю. Прошу Вас об одном, сейчас же напишите мне сюда. Это будет величайшая радость для меня. Крепко целую ваши руки. М. Ш.
   Хохловы пока у меня, спасибо им, и воду и дрова -- все принесут, печку вытопят и меня окружили покоем и вниманием".
   Л. Н. откликнулся на грустную весть о смерти Ольги Алексеевны, 20 февраля, 1893 г.
   "Сейчас получил и прочел ваше письмо, дорогая, милая М. Ш. Как ни естественна смерть, особенно мне, уже по годам своим стоящему так близко к ней, всегда она не то что поражает, а трогает и умиляет. Хочется узнать, что чувствовал, что думал тот, кто отходил? Хорошо ли ему было в эту торжественную минуту жизни? И я поплакал, читая ваше письмо, -- не от грусти, что не увижу ее больше, хотя и это жалко, особенно за вас, -- но от чувства умиления. Она хорошо, спокойно, как видно из вашего письма, и без страха умерла. Милое, тихое, смиренное и серьезное было существо, как я ее вспоминаю. Как теперь вижу вас двух в зале утром, когда вы пришли ко мне, и я в первый раз увидел вас обеих. Он была тогда еще полу-молодая, полная жизни, настоящей жизни, духовной. Полноте, милый друг, упрекать и мучить себя. Разве может человек что-нибудь сделать и прибавить жизни на один локоть? Жизнь и смерть не в наших руках. Ваша жизнь с вашим пошатнутым здоровьем, в тех условиях, в которых вы жили последние годы, лучшее подтверждение этого. Как ни странно это сказать, -- и я бы не сказал это другим, -- все к лучшему. Особенно такая смерть. Дай нам Бог такую же. А днем или десятилетием раньше или позже, разве не все равно? Как я рад за вас, что милые Хохловы у вас и помогают вам телесно, а, главное, духовно.
   Удивительно, каким светом освещает смерть умерших. Как вспомню теперь О. А--ну, так слезы навертываются от умиления. Вспоминаю ее шутки, ее отношение к вам, ее покорность, ее тихую ласковость, и совсем яснее, лучше понимаю ту самую внутреннюю ее душу. Пишите, что вы решите делать. Велите мне служить вам, чем могу. Вы нераздельны были с ней и часть того увеличенного
  
   50
  
   и просветленного чувства любви, которую я чувствую к ней, я испытываю и к вам.
   Мы теперь в Бегичевке у голодающих. С нами Поша, Попов, Маша, Таня. Все, разумеется, чувствуют ваше горе. Любящий вас Л. Толстой".
   "Дорогие друзья мои Лев Николаевич, Татьяна Львовна и Маша, -- пишет М. А. 8 апреля 93 года. -- Получила ваши письма и крепко благодарю. Я хоть без слез их не читала, но слезы эти были от умиления и радости. С самой кончины моей голубки О. А--ны я все больна и никак не могу оправиться. Думала, думала, куда ехать, Знаю хорошо, что кашель мой раздражает и надоедает людям. Ну, где бы мне пожить хотя немного, чтобы оправиться чуточку? И потянулась я сильно к Марии Феодоровне 1), чувствую, что она с любовью походит за мной (не как я за О. А--ной). Написала ей, а она с мужем сейчас же откликнулась, да так тепло и радостно, что я 2 апреля выбралась из Сочи, с большим трудом, и добралась до них. Говорить нечего, как они оба меня обласкали, а уж М. Ф., сама совсем больная, ходит и все делает для меня. По утрам к ней ходят 8 детей учиться, много по дому она сама делает...
   Муж Марии Феодоровны предполагает, что через месяц я буду здорова, и тогда мне очень хотелось бы под его руководством походить за больными. Он обещал все это устроить.
   Местность здесь степная, землю можно снять дешево, сколько угодно, но без стройки. Вот в этом беда. Ну, да если не здесь, так по соседству можно постепенно приискивать и расспрашивать. Здесь же и много сектантов-молокан, духоборов. М. Ф. хочет, как только я немного поправлюсь, со мной проехать к духоборам. Она очень всем этим интересуется, да просто живет вся религиозным чувством...".
   После смерти О. А--ны ряд друзей откликнулся на горе М. А--ны. Звали ее к себе, предлагали поселиться с ней, чтобы помочь ей в работе и ходить за ней во время болезни. Особенно настойчиво предлагал это сделать Душкин 2), чем страшно взволновал М. А--ну.
   М. А. пишет по этому поводу Л. Н--чу, 21 апреля 1893 года. "Дорогой мой Лев Николаевич, послала вам письмо Душкина, прочтите, и скажите, и помогите, что и как делать. Здесь, в 20 верстах от Марьи Феодоровны, я хотела снять домик, сарай для скота, а земли бери, сколько хочешь, по три рубля за десятину. Да и земля-то какая, как раз по моим силам, чернозем с песком, так и рассыпается, как мак. Корову хорошую купить можно за 25 и 30 руб. Топливо -- солома и кизяк, 5 руб., говорят, достаточно на весь год. Ну, словом, все хорошо -- и по деньгам и около хороших людей, да вот беда: евреям ни в Кубанской, ни в Терской, ни в Донской области нельзя жить, всех выселили. А принять православие (Душкину) для этого, я в мыслях не могу допустить. Ведь, храни бог, да ему тяжело покажется работать (он крайне больной
   ----------------
   1) Кудрявцевой.
   2) См. примеч. стр. 39.
  

51

  
   человек), захочет испытать другое что, он тогда замучается, что сознательно пошел на компромисс. Я и не знаю, как была бы рада жить с ним, с Леонтьевым, -- он тоже пишет и непременно хочет ко мне приехать, -- а как сделать с Душкиным -- не знаю.
   Сейчас получила другое письмо от Душкина, в котором он пишет, что примет православие, бросит семью для того, чтобы помочь мне в трудовой жизни и служить мне в моей болезни. A я как прочла, противлюсь этому всей душой, чувствую, что это соблазн на него нашел, и не могу понять, зачем сам по себе человек без всякого внешнего давления, предпочитает одних людей в ущерб другим. Не все ли равно любить, жалеть, служить, именно тем, среди которых сам бог меня поставил, и тем более, что я-то в настоящее время пользуюсь таким уходом, такой любовью и теплотой милых Кудрявцевых, что просто не по заслугам. Дорогой Лев Николаевич, помогите, как успокоить Душкина, научите меня, я не хочу, чтобы он ради меня семью бросал".
   "Дорогая Мария Александровна, -- отвечает Л. Н. -- На письмо Душкина ответить надо, уговаривая не изменять своего положения, не ездить к вам, и, главное, не переходить в православие. Разве можно нам, смертным людям, делать дурные дела, как ложь притворного обращения, для того, чтобы вышло что-то хорошее, ведь он может умереть в минуту произнесения лжи, то есть совершения самого большого зла, какое только может сделать человек. Да и зачем ему переменять свое положение? Если ему живется хорошо там, то надо так и жить, а если ему тяжела эта жизнь, то там, на месте, надо изменять свое внутреннее отношение к ней. И, главное, не считать себя лучше, чем есть, и не обманывать самого себя. Я напишу вам еще, а теперь только хочу сказать, что вот-вот кончаю свое писание, весь поглощен им, и оттого не уезжал в Ясную, куда еду второго мая. Передайте мой дружеский привет вашим дорогим хозяевам. Маша в Ясной, Таня здесь. Целую вас".
   М. А. переслала копию этого письма Душкину. Поселение их вместе так и не состоялось.
  

7. ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ.

  
   Прожив недолго у Кудрявцевых, достаточно окрепнув, М. А вместе с Марьей Феодоровной поехала в Ясную.
   Это было летом 1893 г. тоже голодного года. Лев Николаевич только-что вернулся из Рязанской губ.
   Вот что М. А. пишет уже из Ясной Марье Львовне:
   "Дорогая Маша, писать не могу. Окажу одно, что мне очень и очень хорошо. Сейчас у вас в Ясной говорила долго и радостно так хорошо с Софьей Андреевной. Льва Николаевича не было дома. Потом он приехал, и я себя не помнила, что увидела его живого, хотя все время твердо верила, что непременно его увижу. Лев Николаевич бодр, но похудел за эти четыре года сильно. Все ваши меня очень любовно встретили...".
  
   52
  
   К ее письму Л. Н. приписал: "Вечером приехала Мария Александровна. Все такая же. Очень радостно ее видеть.
   1 июля 1893 года он опять пишет Марье Львовне: "Мария Александровна очень хороша, ясна, спокойна и необыкновенно тверда в своем мировоззрении".
   Только несколько дней прожила М. А. в доме Толстых. Софье Андреевне всегда тяжелы были в доме лица, близкие по духу Л. Н--чу, и М. А., зная это, перебралась на деревню в избу и опять зажила той жизнью, какой жила до от'езда на Кавказ.
   Вот письмо М. А--ны ко Л. Н--чу, который уезжал ненадолго из Ясной, очевидно, к брату своему Сергею Николаевичу в Пирогово.
   "Дорогой, милый Лев Николаевич и Татьяна Львовна, проводивши Вас, мы с М. Ф--ной, Архангельским 1) и Хохловым отправились за грибами. Набрали да вспомнили, дров-то у нас нет, чтобы сварить похлебку, да и у хозяйки готовых не оказалось. Что делать? Нам посоветывали бежать в Засеку, говоря, что там позволено подбирать сушь. Мы с Архангельским помчались. Добежали до шоссе, встретили бабу с сеном, спрашиваем, где берут дрова в Засеке? Она указала и лукаво рассмеялась, говоря: "А не боитесь лесничего, он сейчас покос убирает? Догонит, побьет, ведь мы крадучись дрова таскаем". Мы вернулись, и я решила попросить Софью Андреевну. Она, конечно, с радостью разрешила. Тогда мы пошли к Ивану Александровичу 2), он тоже позволил. Мы забрали 2 вязанки, уже готовых длинных дров, где скотный двор, и притащили к себе. Зато и ужин у нас был, -- просто царский. Похлебка из одних белых грибов! В этот же вечер Архангельский уехал домой в Бронницы, а Хохлов остался погостить у нас и сегодня тоже уезжает к родным в Москву. Всякий вечер, часов до 10-ти, Хохлов, Маша, Зандер 3) и Зинаида Михайловна 4), мы две -- читаем ваши письма, дорогой Лев Николаевич, что издал Кудрявцев 5), а затем идем к Софье Андреевне. Уж я одну ночку
   ----------------
   1) Александр Иванович Архангельский, ветеринарный фельдшер. Оставил свою службу, так как ему пришлось во время эпидемии сапа заставлять крестьян убивать лошадей. Это было ему тяжело, особенно потому, что крестьяне, не придающие значения заразе и не доверяющие присланному правительством ветеринару, сильно противились всем необходимым для прекращения заразы мерам. А. И. много думал над создавшимся для него положением и, в связи с ним, об общих условиях жизни, о смысле жизни, об отношении к власти, о насилии вообще, и результатом всего пережитого и передуманного была книга "Кому служить". Книга эта так радикально ставила и разрешала вопросы жизни, что могла быть напечатана лишь после Революции 1917 г. Издана она была обществом "Истинной Свободы" с кратким биографическим очерком И. Горбунова-Посадова. Оставив службу, А. И. жил тем, что сначала заливал калоши, а впоследствии сделался удивительным часовым мастером. А. И. составил для "Посредника" прекрасный "Сельский скотолечебник", написанный замечательно просто, толково и дельно. В последствии он написал очень простую, ясную и подробную книгу "Общедоступный часовщик". Книга была издана так же "Посредником".
   А. И. пользовался огромным уважением всех знавших его людей.
   2) И. А. Бергер, управляющий имением.
   3) Зандер -- в то время учитель младших детей Льва Н--ча.
   4) Подруга Татьяны Львовны по училищу живописи и ваяния.
   5) Кудрявцев Д. Р. -- помещик Николаевского уезда, Херсонской губ. В округе было много штундистов. Кудрявцев сблизился с ними и изложил для
  

53

  
   ночевала у Татьяны Львовны в комнате. Сегодня опять будем читать да еще в присутствии Поши и Бенедикты Николаевны.
   К нам вторично приезжал урядник, требовал опять документы. До сих пор не могу отделаться от тяжелого впечатления письма Е. И. Попова о Дрожжине 1). За него только радуешься и (грешница) сильно завидуешь ему. Помоги бог стойко до конца и терпеливо нести все мученья, а вот об офицерах мне жутко и подумать: в такие молодые годы и они так хладнокровно обсуждают, как покончить с человеком. Это что-то ужасное. Крепко целую Вас. Ваша М. Ш.
   Поскорее приезжайте, очень, очень скучно без Вас. Крепко целую милую и хорошую Верочку" 2).
   Вот отрывок из письма М. А--ны того времени:
   "Письмо ваше, дорогая Анна Алексевна, из Полтавы я получила у Кудрявцевых во время сборов в Россию и адрес куда-то затеряла, а как приехала ко Л. Н--чу, тут оказалось столько письменной работы, что мне дня не хватало, чистосердечно признаюсь, никому ничего не писала. Очень благодарю за любовь вашу ко мне и тем же плачу вам, крепко обнимая и целуя вас. Читая ваше письмо, я опять сильно плакала по моей О. А--не и никогда без слез ни вспоминать, ни говорить о ней не могу. Опять вспомнилась мне наша чудная четырехлетняя совместная жизнь на Кавказе. Уж чего, чего мы с ней не испытали, случалось я голодать, и холодать, а с какой любовью переносили мы это, всегда были веселы и бодры... Да, в трудовой жизни много радости, но самое главное и ценное в ней то, что она учит смирению, кротости, любви, мудрости. Жаль, что вам в последнее время не удалось О. А--ны послушать, какая ясность, широта мысли у нее была, потому-то она так прекрасно умерла. Завидная смерть, приведи мне бог такую же.
   Вы спрашиваете, чем я занимаюсь. Да вот очень усердно пишу, готовлю на продажу последнее громадное сочинение Л. Н--ча "Царство Божие". В этой книге три главные мысли:
   ----------------
   них чистое христианское учение в вопросах и ответах (Катехизис штундиста). Ответы он брал из "Краткого изложения Евангелия". Рукопись эту он послал Льву Н--чу для просмотра. К Кудрявцеву часто заходили единомышленники Льва Н--ча и приносили ему нецензурные произведения Л. Н--ча. Кудрявцев начал размножать их на гектографе и рассылать желающим их иметь. В 1894 г. у Кудрявцева был обыск и он был арестован. Л. Н--ч по этому поводу (а также по поводу ареста Булыгина) пишет своему другу и единомышленнице Анненковой: "Мне тяжело быть на воле. Впрочем не надо напрашиваться, так же как и отказываться".
   1) Евгений Иванович Попов, один из ближайших единомышленников Толстого, прислал Льву Н--чу большое письмо о положении народного учителя Евдокима Никитича Дрожжина, отказавшегося от военной службы и за это мучимого в дисциплинарном батальоне. Дрожжин был один из первых интеллигентов, отказавшихся быть солдатом по религиозным убеждениям. Впоследствии, после смерти Дрожжина в тюремной больнице, Е. И. Попов написал о нем книгу "Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина", напечатанную затем в Берлине.
   2) Вера Сергеевна Толстая, племянница Л. Н--ча, особенно горячо разделявшая взгляды Л. Н--ча, пытавшаяся в семье отца жить простой, трудовой жизнью, заниматься серьезно физическим трудом. В. С. много работала для народных изданий "Посредника". Она перевела несколько романов Диккенса, Мельницу на Флоссе -- Эллиот и т. д.
  
   54
  
   1) та, что христианство не есть только богопочитание и учение о спасении, как оно понимается большинством лже-христиан, а есть прежде всего иное понимание жизни, изменяющее весь строй человеческого общества; 2) та, что со времени появления христианства шли в нем два противоположные течения: одно -- все большее и большее уяснение того нового и истинного понимания жизни, которое оно дало людям, другое -- все большее и большее извращение христианства и превращение его в языческое учение, и что в наше время противоречие дошло до последней степени напряжения и вполне выразилось во всеобщем вооружении и общей воинской повинности; и 3) та, что необходимое разрешение этого назревшего противоречия, прикрываемого доведенным до высшей степени в наше время лицемерием, может совершиться только усилием искренности каждого отдельного человека: согласованием своей жизни и поступков независимо от требования семьи, общества и государства с теми нравственными основами, которые он считает истинными. Это писал Л. Н. англичанину для перевода на английский язык. Вы, читая самую суть сочинения, можете представить, какое оно важное, глубокое, удивительно поучительное людям...".
  

----------

  

55

  

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1. ПЕРВЫЕ ГОДЫ В ОВСЯННИКОВЕ.

   Как ни хорошо было М. А--не вблизи от Л. Н--ча, но ей уже трудно было жить в чужой избе, в большой семье, в деревне, вблизи шумной Ясной, ее тянуло к одиночеству и тишине. Татьяна Львовна предложила ей поселиться в 5 верстах от Ясной на хуторе Овсянниково.
   Когда-то этот хутор принадлежал брату М. А--ны. Брат ее был большой барин. Когда он купил это имение, рядом с барским домом начиналась деревня. Это ему не понравилось и он уговорил мужиков переселиться на другую сторону оврага за Ґ версты от усадьбы и переселил их на свой счет.
   М. А. нередко и прежде бывала в Овсянникове. У племянников ее все детство было связано с ним. Потом брат продал имение Толстым, когда Л. Н. еще занимался хозяйством, и Л. Н. сам, с помощью садовника, насадил там десятины четыре молодого фруктового сада.
   Когда Л. Н. отказался от собственности и оставил всю землю и права на издание сочинений, написанных до 1881 года, семье, -- Татьяне Львовне, по разделу между семейными, досталось Овсянниково.
   Дом большой "господский" в Овсянникове давно сгорел. Остался небольшой старый деревянный флигель и людская кухни. В тот год в деревянном флигеле жила летом Баратынская 1), а и кухне поселилась М. А.
   Одиночество, тишина и близость Л. Н--ча делали жизнь в Овсянникове особенно дорогой для М. А--ны.
   "Одна я, некому приказывать, некого спрашивать. Устала -- сама, лягу -- сама".
   В распоряжении М. А--ны был участок земли десятины в полторы под поле и огород. Кроме того, она косила траву в садах и на лужайке перед домом. Завела она корову, кур, посадила огород -- тем и жила. Л. Н. часто приезжал и друзья заходили и заезжали.
   ----------------
   1) Екатерина Ивановна Баратынская -- сотрудница "Посредника", племянница К. А. Тимирязева.
  
   56
  
   Изба, в которой поселилась М. А., была старая, полу-гнилая, М. А. решила ее подправить к зиме.
   "Это было в первый год моей жизни в Овсянникове, -- рассказывала она. -- Поселилась я в старой людской кухне. Сама изба была еще ничего, а нижние венцы все сгнили. Я пригласила плотника Дмитрия Алексеевича поправить. Он вынул гниль, венцы сменять стал, новые подводить. Только матерьялу ему не хватило. Я поехала тут как то за глиной. А Л. Н. пришел из Ясной без меня. Дождался меня, спрашивает:
   -- Откуда вы?
   -- Да вот глину привезла!
   -- Сами? Да почему? Для чего?
   -- Сама: денег нет нанимать. Да я пока, слава богу, сама могу. А глину надо для фундамента нового. -- И я рассказала ему о своем ремонте. Когда он узнал, что лесу не хватает, что я хочу сбиться купить, он сказал:
   -- Ну, вот еще. Что же, я не могу себе из лесу несколько осин взять?
   "И через несколько дней сам привез мне лес, который сам с одним мужиком нарезал.
   "В другой раз сена у меня не было. Он сена привез, свою часть. Он косил исполу на лугах у Софьи Андреевны, и свою часть отдавал тем, у кого нужда большая была".
   "Поздней осенью, -- рассказывает М. А., -- я заболела бронхитом. Баратынская уже уехала. Я лежала одна, жар. Слышу кто-то вошел, спрашивает: "Пить хотите? Да где же вода-то?" "А вот в печурке". Это был Л. Н. Говорит: "Как же вы одна? Ах, Боже мой!" Часто меня навещал".
   Чтобы не пользоваться даром землей и стройкой, принадлежащей Татьяне Львовне, М. А. настояла на том, чтобы взять на себя обязанность следить за всей усадьбой и ухаживать за фруктовым садом. Окапывать и обмазывать деревья было ей одной не под силу. И каждую весну и осень она брала нескольких поденных девушек и вместе с ними работала в саду.
   Вот несколько писем М. А--ны, описывающих тогдашнюю ее жизнь в Овсяникове.
  
   "Здоровы ли вы, дорогой, хороший Лев Николаевич, -- пишет она в сентябре 1895 г. -- Очень хочется видеть вас. Может быть, навестите нас? Нам живется более, чем хорошо. Третьего дня работала на поденщине, была сильно уставши. Но весь день этот прошел чудо, как хорошо. Крестьяне отнеслись ко мне прекрасно, не давали мне таскать полные корзины, ссыпать в воз, а сами таскали и ссыпали, и все уговаривали меня отдыхать больше. Когда кончила работу, хозяин насыпал верхом две меры отборного картофеля и снес к нам. Сегодня работы нет, должно быть боятся дождя, до сих пор еще не выезжали. Крепко целую всех Ваших.
   Коли вздумаете навестить нас, так захватите с собой колун. У нас есть немного крупных дубовых дров и без колуна с ними ничего не поделаешь. Екатерина Ивановна Вам и всем очень кланяется".
  

57

  
   ..."Сейчас только вернулась с работы: и скородила и сгребала солому на своем огороде и кирпичей массу повырыла 1). Целый день, не разгибаясь, работала и буквально радовалась. Так хорошо всюду. День был нынче так тепел, что я все время работала в одном платье. Одну десятину моего огорода засеяла чечевицей и немного овсом. Хотелось мне всю засеять овсом, да заимообразно семян никто не дал, а чечевицу племянник мне подарил. Вторую же половину буду скоро скородить".
   Из писем к Л. Ф. Анненковой 2).
   ... Живу я в Овсянникове, занимаю избушку (бывшая кухня); настоящее лето постараюсь ее переделать; она и сыра и холодна; а то я зимами все хвораю бронхитом и в таком помещении от этой болезни трудно отделаться. Теперь, весною, работы много: собираю дрова, убираю сады Татьяны Львовны, выбираю камень из огорода, -- на этой земле когда то стояли избы, так что камня не оберешься, и пахать и полоть трудно. Вот я третий год весной усиленно выбираю камень, а его все еще очень много. Огород у меня бывает роскошный: круглый год и я сама и многие друзья мои из крестьян едим все с него.
   Не знаю, как у вас, а у нас погода стоит плохая и совсем не дает работать: еще овес никто не сеял, а огороды не паханы стоят. Дожди, ветер, холод, и на май не похоже. У меня есть хорошая корова, ухаживаю за ней с большой любовью, и она, моя голубушка, буквально кормит меня. Каждую неделю сливочного масла продаю на два рубля, денег этих на мою жизнь достаточно. Из летних работ у меня только и есть, что огород и сенокос: ржи себе не сею, а овес имела прошлый год, сеяла с одним крестьянином и на мою долю досталось 4 копны, так что и до сих пор имею свою овсянку".
   ..."Нынешнюю осень я первый раз посеяла себе ржи: коли жива буду, то на будущий год устроится жизнь моя много легче при своем хлебе.
   Приехать к вам отдохнуть и погостить после страшно напряженного труда -- может быть только мечтой, но в действительности это невозможно: я в неделю выручаю за сливочное масло 60 коп. -- это все, что у меня есть за душой, -- ну, как же, моя голубка, уехать на эти деньги и на кого мне оставить корову с телушкой, чем заплатить за уход за ними в мое отсутствие?".
   ----------------
   1) Огород М. А--ны был как раз на том месте, где когда-то стояла деревня Овсянниково.
   2) Анненкова, Леонида Фоминишна, единомышленница Л. Н--ча, одна из ближайших его друзей. По мужу помещица Курской губ. Ее муж был либерал, юрист, большой знаток и специалист своего дела. Не служил, так как "не уважал" тогдашнее правительство за его произвол. Но, как к специалисту, к нему обращались из высших судебных учреждений Петербурга и даже, бывало, вызывали его для консультаций. Он советы давал, но служить не шел. Идеям жены он не сочувствовал, но все же был под некоторым ее влиянием. Так по ее настоянию был закрыт очень выгодный для хозяйства винокуренный завод. Леонида Фоминишна пользовалась большим уважением окрестных крестьян. Успешно их лечила. Среди единомышленников Л. Н--ча она пользовалась большой любовью и уважением и имела большое влияние на молодежь. Отличалась необычайной добротой, радушием и гостеприимством.
  
   58
  
   Пахать, косить и вообще нести тяжелую работу сама М. А. не могла, нанимала, но при этом всегда старалась так заплатить работающим, что бы им не обидно было. Платила она при всей своей бедности всегда дороже, чем соседние помещики, а потому у нее всегда была нужная ей помощь и работали ей лучшие поденные.
   "Не знаю, как выразить мою радость, -- пишет она той же Л. Ф. Анненковой, -- что заработная плата растет не только здесь, но и у вас. На днях сосед -- помещик приезжал к богачу мужику с предложением взять его имение в аренду по 4 рубля за десятину, говоря, что невозможно господам своими рабочими убирать землю по такой высокой цене; но мужик-богач отказался от дешевой аренды, так как одному не убрать 60 десятин, а нанимать -- приступа нет. Кто знает, а, может, мы все накануне великого события: если не в силу нравственного закона, то в силу обстоятельств землевладельцы отдадут землю крестьянам".
   Зимой 1894 года у М. А--ны гостила Марья Львовна. Вот отрывки из ее писем ко Л. Н--чу.
   "М. А. обрадовалась, засуетилась, стала меня всячески ублажать и все приговаривала: "городская моя, гадостная". Я очень рада, что приехала к ней. У нее тепло, даже жарко, никаких крыс, даже мышей, Васька жирный и чудный котенок, и она, искренне, от всей души наслаждается, и я радуюсь ее прекрасной, тихой жизни. Вечером долго с ней говорили, она все расспрашивала обо всех и обо всем, рассказывала об Алекс. Ив. (Кусаковой), которая у нее пробыла три дня и этим доставила ей большую радость. Мне кажется, что я не приеду к вам, а вы приезжайте ко мне"...
   "Мы живем отлично. Жизнь перемешена, то сидим занимаемся, то возимся со всякими делами, и это приятно и весело. Только одно горе -- не поспеваю за М. А--ной. Только что хочу что-нибудь сделать, а она уже делает или сделала. Хотя теперь начинаю привыкать. Тоже не могу никак вставать рано, а она встает чуть свет, потихоньку все сделает -- топит, стряпает, а проснешься, -- самовар уже кипит и все готово, а она хохочет. Мы теперь мечтаем уже о том, как я к ней приеду весной -- парники и огород работать. Науки мои идут успешно и во все время в Москве я не прошла столько и так хорошо, как здесь"...
   "Решительно не понимаю, -- пишет М. А. 22 ноября 1895 г., -- чем я заслужила такую любовь, что бы вы, мои дорогие друзья Лев Николаевич, Таня, Маша, так заботились обо мне. Крепко вас всех обнимаю, очень целую и несказанно благодарю. А теперь подумайте только, милая Марья Михайловна 1) с Петром Петровичем Белоусовым (ее товарищ доктор), оба прикатили ко мне и самым тщательным образом выслушали меня, дали лекарства. Милочка Марья Михайловна налепила на бок мне papier fayard, да еще намеревается еще приехать. Господи, да за что же это мне? Скажу вам, я эту ночь спала и мне много легче. Сегодня я
   ----------------
   1) Холевинская, женщина врач в Туле, хорошая знакомая Толстых, особенно Марьи Львовны.
  

59

  
   уже с Ив. Ив. 1) проверяла Дрожжина 2). Крепко вас всех обнимаю, мысленно с вами сижу в Москве".
   Приписка Холевинской на том же листке бумаги: "Дорогая Марья Львовна, я только что от М. А--ны. Я Думаю, что она должна поправиться. У нее большая бодрость духа, стоическое отношение к смерти, отсутствие этого ужасного чувства страха смерти, -- все это отличные признаки, и при таком направлении, по моим замечаниям, люди отлично справляются с физическими недугами. Она мне сказала, что после 13 бессонных ночей эту ночь она спала сносно... После консультации мы с удовольствием поели у М. А--ны кислой капусты и рыжиков, а у Ив. Ив. напились чаю, поговорили об одном отвлеченном вопросе и покатили домой"...

----------

   Первые годы поселения М. А--ны в Овсянникове Толстые на зиму уезжали в Москву. М. А. оставалась без их посещений, прекращались и посещения друзей, которые заезжали и заходили к ней обычно из Ясной. Но М. А. не унывала.
   "А я то, благодаря милой Татьяне Львовне, живу, как у Христа за пазухой. Знаете, и не описать этого состояния и умиления, и раскаяния в своих грехах, и радости в такой дивной тихой, трудовой жизни, какая выпала на мое счастие". (Из письма к Л. Ф. Анненковой).
   Иногда М. А. выбиралась зимой на несколько дней в Москву, чтобы свезти переписанные ею рукописи Льва Н--ча. Она радовалась свиданию со Л. Н--чем и другими друзьями, узнавала все новое из интересующей ее религиозной и духовной жизни человечества и отдельных людей, читала последние письма и работы Л. Н--ча, забирала рукописи Л. Н--ча для переписки и снова торопилась к себе.
   "Мне очень радостно было видеть папа, -- пишет она Татьяне Львовне в 1900 году, -- и всех милых друзей, но жизнь барская, богатая, городская мне не по душе, и я просто отдыхаю и своей простой и естественной обстановке на лоне природы".
   ..."Мне моя хаточка, -- пишет она Анненковой, -- пустые щи с картошкой -- в тысячу раз показалось все и лучше и вкус-
   ----------------
   1) Бочкарев Ив. Ив. одно время жил в "доме" в Овсянникове. Это был старый революционер, вольтерьянец. Мечтал устроить всеславянскую республику. Долго был в ссылке в Мезени, где крестил Балмашева. Впоследствии служил в земстве по страхованию. Пришлось много раз'езжать и останавливаться в деревнях. Бабы ловили для него кур и резали у него на глазах. Это натолкнуло Бочкарева на мысль о вегетарианстве. Узнал о книгах по вегетарианству, изданных "Посредником", и пришел в "Посредник". Бы он большой оригинал, бедняк, сам себе варил, столярничал и учил желающих учиться столярному ремеслу. Изучал рациональное пчеловодство. Служа в тверском земстве, воевал с либералами (Родичевым, Петрункевичем) и с губернатором. Не имел паспорта, так как на нем стояло, что он православный что было не верно. Изобрел способ особенно хорошо закаливать косы и устроил артельную мастерскую производства кос. Не имея возможности получить занятия из-за своей беспаспортности, служил ночным сторожем. Л. Н. одно время в Москве ходил к нему, и они часто спорили о боге, против которого восставал Ив. Ив.
   2) См. примеч. на стр. 54.
  
   60
  
   нее после Москвы. Знаю твердо, что картошка моя, ни у кого я ее не отняла, и вот этот нравственный покой мне дороже всего на свете".
   М. А. все время следила за работой Л. Н--ча и помогала ему, чем могла. В письмах и дневниках Л. Н--ча часто упоминается о ней:
   "Марья Александровна, как всегда, радует и бодрит своими письмами и присутствием", -- пишет Л. Н. Марье Львовне 26 января 1894 года.
   Летом Марья Львовна болела. "М. А. из всех сил хлопочет, за ней ходит и хорошо, не тревожа ее", -- пишет Л. Н. Софье Андреевне 2 мая того же года.
   "Распечатываю письмо, чтобы приписать о Дрожжине. М. А. делала отметки того, что, по ее мнению, следует выпустить. Я просмотрел ее отметки и те, с которыми согласен, отчеркнул красным", -- пишет он составлявшему книгу о Дрожжине Е. И. Попову 14 октября 1895 года.
   Отношения М. А--ны к жизни, к людям, к себе самой в семье Толстых к этому времени стали нарицательными. Когда Мария Львовна собиралась выходить замуж за своего будущего мужа Н. Л. Оболенского, Л. Н. пишет ей (в 1896 г.) большое письмо о том, чтобы она обдумала свое положение даже с материальной стороны:
   ..."Вы не только не будете жить по Марии Александровски, но вам нужны порядочные деньги, посредством которых жить..."
   ..."Здоровье мое очень хорошо, -- пишет Л. Н. той же Марье Львовне, 2 апреля 1900 года, -- не в смысле Марии Александровны, а взаправду".
   Надо сказать, что М. А. всегда говорила, что здоровье ее прекрасно, что она здоровенная, "крепка, как крещенский лед" Если замечали, что она бледна и худа, она отмахивалась и говорила, что все это пустяки, -- "просто здесь освещенье такое". Это "освещенье" всех смешило в Ясной и молодежь любила подтрунить над М. А--ной.
   ..."Бывает, что сразу чувствуешь, что человек не просто спрашивает, а живет этими вопросами. Чувствуешь в ней будущую М. А--ну", -- сказал как то Л. Н. А. Б. Гольденвейзеру 1).
  

2. ХОЗЯЙСТВО И ЗАРАБОТКИ М. А. ШМИДТ.

  
   Чем дольше жила М. А. в Овсянникове, тем слабее она мало по малу становилась. Уже часто случалось, что и летом она сваливалась в постель со своим бронхитом на несколько дней или бродила, "как сонная муха" (ее выражение), кашляла, и или работала через силу, или сидела в ватной шубейке, подставляя горячим лучам солнца свою согбенную спину. Без чужой помощи в хозяйстве она уже не могла обойтись. Чтобы оправдать наемный труд, ей приходилось обдумывать, как бы так построить свое хозяйство, чтобы ни откуда не принимать матерьяльной помощи, а
   ----------------
   1) Гольденвейзер. "Вблизи Толстого".
  

61

  
   ту помощь, без которой она не могла обойтись, хорошо оплатить, сделать так, чтобы работа на нее была не в тягость, а на пользу работающему.
   Пробовала она разводить ценные овощи и продавать их, чтобы таким образом оплатить поденных. Из этой попытки, однако, ничего не вышло, так как Тульские жители, наезжавшие в дачное местечко у станции Засека (в 1Ґ верстах от хутора, где жила М. А.), не знали тогда еще употребления таких овощей и не покупали их.
   Вывела М. А--ну из затруднения случайность: летом 1897 г. в доме рядом с М. А--ой жила семья брата моего мужа. С ними приехала кухарка Афимья, которую М. А. всегда впоследствии вспоминала добрым словом. Она была из под Москвы, подгородная. В их деревне никто не жил уже хлебопашеством, а жили огородами и ягодами, -- разводили клубнику, малину, смородину, вишни. Афимья совсем не одобрила хозяйства М. А--ны.
   "Куда же это тебе рожь и овес сеять, -- говорила она, по словам М. А--ны. -- Земля у тебя жирная, хлеб весь в солому уйдет, колос будет маленький. Сама уже ни пахать, ни жать, ни молотить, не можешь, -- все найми. Лучше тебе траву на поле посеять, а на огороде клубнику завести. И по силам будет и доход даст, поденных всех оправдаешь и хлеба купишь".
   Афимья научила М. А--ну как ходить за клубникой, а осенью мой муж уже свез М. А--не от Афимьи корзину с усами разных сортов клубники.
   С этих пор клубника стала главным подспорьем М. А--ны. Она разводила лучшие сорта ее, развела еще малину, красную и черную смородину, и летом целые дни проводила на огороде, на огороде и спала, отдыхая днем, оберегая его от птиц и мальчишек. На огороде же и ночевала в большом шалаше с двумя окошечками, сплетенном из хвороста и обмазанном глиной. Кур она продала, чтобы они не портили огорода, и жила одними только ягодами, молоком и маслом от своих, двух уже, коров (она вырастила свою телку).
   "У нас в Овсянникове земной рай, -- пишет она Татьяне Львовне. -- Я совсем здорова и по уши ушла в огород. Встаю в три часа утра и работаю до поздней зари. Дров две сажени собрала в Засеке, на-днях перевезу. Радуюсь на клубнику и овощи".
   Одно время у М. А--ны было зимой и еще одно подспорье, кроме переписки сочинений Льва Н--ча.
   Татьяна Львовна была как то раз у своей приятельницы Бобринской, которая у себя в имении устроила школу ткачества для крестьян. Татьяна Львовна рассказала М. А--не, какие там усовершенствованные станки, какие материи ткут. М. А. ухватилась за мысль выучиться ткать. Татьяна Львовна и П. И. Бирюков в складчину купили ей такой стан, и М. А. принялась ткать. ("За тридцать рублей купили. Такую уйму деньжищ на меня истратили", М. А., вспоминая, качала головой и хлопала себя по коленкам).
   М. А. быстро освоилась с работой и начала ткать. Продавала знакомым холст по 25 копеек за аршин. "Красивая ткань выходи-
  
   62
  
   ла. Покупали приятельницы Татьяны Львовны, шили нарядные платья и носили их по праздникам", рассказывала М. А.
   "Раз понесла я в Ясную 60 аршин на плече. Встретила Л. Н--ча. "Куда это вы? Что вы такую тяжесть тащите"" Взял на плечо. "Ой, ой!" -- говорит. "Ничего, -- говорю, -- донесу". Л. Н. спешил куда-то. "Подождите меня". Когда вернулся, помог донести. Потом все восторгался, рассматривал и на плече носил, чтобы попробовать опять, как тяжело".
   Не легко давалось М. А--не это ткачество. Вставать приходилось в 2 часа утра. Она прибирала избу, топила печь, носила воду (а это далеко было и в гору), кормила и доила корову. Все это с лампой или фонарем, потому что ткать при свете лампы она не могла -- плохо видела. День зимой короткий, и она боялась оторвать у ткачества даже час светлый для своего хозяйства. Все время пока было светло, она сидела за станом. Глаза очень утомлялись. Стан занимал чуть ли не половину ее избушки. Все это очень утомляло М. А--ну. Выткала она всего около 500 аршин.
   Одно время у М. А. жила Кусакова и ткала вместе с ней. "Ткачиха моя первый сорт, -- пишет М. А. 26 декабря 1896 г. Л. Н--чу. -- Смело берется за заказы, лишь бы их получить. Прошу мою дорогую Танечку посодействовать об этом и прислать нам обещанные образцы холстинок...
   Стан во время работы очень шумит и действует на голову, в ушах и во время и после работы гул не прекращается. А. И. плохо поправляется, кашляет с кровью, но в работу стала уходить по ушки... Живем по душам и легко и любовно. Она предполагает зимовать со мной, к моей большой радости, но весной, коли обе доживем, думает вернуться к себе".
   "Бог знает, как хочется повидаться с Вами, мои дорогие друзья, Лев Николаевич и Софья Андреевна, -- пишет М. А. в Ясную в 1897 году, -- а ехать нельзя -- то то, то другое мешает. Кончим тканье, коли будет все благополучно, то в марте денька на два приеду к Вам...
   Читала ваше письмо о голоде, Л. Н., и еще сильнее почувствовала здешние нужды. В Овсянникове вы знаете бабку Дарью, которая ходила за мной в болезни? Так вот она защиту1) окормила и принялась за крышу. Кормить еще долго, а у них две скотины. Уж как мы прозимуем, бог весть....
   Милую Танечку крепко обнимаю и еще сильнее люблю ее за ее сердечное отношение к сектантам 2). Крепко Вас всех обнимаю, помню и мысленно с Вами не расстаюсь ни на минуту".
   В то лето, как М. А. получила первый порядочный сбор с клубники, она решила перестать ткать. Стан она отдала Кусако-
   ----------------
   1) В Тульской губ. на зиму для тепла избы и скотные дворы обкладываются соломой иногда до самой крыши, так что окна в избах едва виднеются.
   2) Татьяна Львовна ездила в начале 98 года в Петербург к Победоносцеву хлопотать о возвращении родителям молоканам Самарской губ. отнятых у них детей для воспитания их в православной вере. По этому поводу Л. Н. писал два письма к царю в 97 году. Хлопоты Татьяны Львовны увенчались успехом.
  

63

  
   вой, которая гостила у нее в предыдущую зиму. Брат Кусаковой в это время выстроил сестре домик в лесу, и ей очень был нужен зимой заработок.

----------

  
   Зимой М. А., управившись с хозяйством, целыми часам просиживала за перепиской, главным образом сочинений Л. Н--ча. Она переписывала не только его письма и мелкие вещи, но даже такие огромные труды, как "Исследование Евангелия", "Критика догматического богословия", "Царство Божие" она переписывала своим удивительно четким почерком по нескольку раз. Это давало ей маленький заработок зимой. За "Исследование Евангелия", например, которое в печатном виде составляет в издании "Посредника" три больших тома, она брала 80 рублей, сколько было вложено в эту работу труда!
   Только у нее и были полные, всегда тщательно выправленные экземпляры с последними исправлениями Л. Н--ча. Очень многое, переписанное ею, она просто раздаривала друзьям.
   Иногда она брала переписку у кого-нибудь из друзей, например переписывала не мало для "Посредника".
   "Нет ли у вас, дорогой Иван Иванович, -- пишет она моем мужу 15 января 1896 года, -- переписки. Нуждаюсь в заработке. Теперь пока имею много свободного времени, выполню скоро. И. М. Трегубов хочет прислать мне все сведения о Кавказе. Я рада, что буду знать все, что касается этого великого события, под сильным впечатлением которого я живу до сих пор".
   Получивши сведения о положении духоборов 1), сидящих за отказ от военной службы, М. А. пишет Льву Н--чу 7 марта 1896 г
  

"Прочтите про себя.

   Дорогой, милый друг Лев Николаевич, умоляю вас, напишите начерно маленькое, глубоко сердечное письмо полковнику в дисциплинарный батальон Екатериноградской станицы о том, чтобы он не терзал духоборов, и черновик пришлите мне. Я перепишу и пошлю от себя ему. Сама лично не умею ни писать, ни говорить так, что бы хватить за душу, а Вам бог дал такую силу в слове такое глубокое сердце и мягкую душу, что не устоит ни одно серд-
   ----------------
   1) Духоборы -- рационалистическая секта, давно переселенная насильно на Кавказ. В то время, о котором идет речь, в знак того, что духоборы на всегда отказываются от всякого насилия, от военной службы и проч., они, собравшись все в горной долине, с пением псалмов сожгли все имевшееся у них оружие в 1895 г. Этому событию правительством было придано значение бунта. Духоборов страшно избили, разослали небольшими группами по высоким горным аулам, без права выхода за их пределы. Вождей их выслали в самые отдаленные места Сибири. Лишенный земли и возможности иметь заработок, этот здоровый и сильный народ начал болеть и вымирать. Если не погибли они все, то это только, вероятно, благодаря взаимопомощи: они все свое имущество считали общим и все составляли как бы одну дружескую семью. Около сорока духоборов, бывших во время сожжения оружия солдатами, отказались дальше служить и за это были отправлены в дисциплинарный (карательный) батальон, где с ними обращались самым жестоким образом, вплоть до того, что их секли палками с колючками, которые выдирали у них клочья мяса. В 1898 г. духоборам после длинных хлопот удалось с помощью, главным образом, Л. Н--ча, его друзей и квакеров выехать в Канаду, где они и живут до сих пор.
  
   64
  
   це человеческое и почувствует и правоту и теплоту ваших слов святых.
   Как прочла письмо духоборов от 13 февраля 1896 г. Горийского уезда, Тифлисской губернии, так потеряла покой, заболела душой, не сплю, плачу и чувствую одно -- должна сию минуту молить полковника прекратить истязания страдальцев, а так же молить и его самого оглянуться на себя, не губить души своей и не обагрять рук своих в крови праведников. Уж если нельзя ему отнестись к ним иначе, пусть возьмут и меня и замучат вместе с ними. Ведь так же я верю и исповедую, как и они, зачем же мне пользоваться свободой? Мне будет легче умереть, чем жить спокойно и знать, что изо дня в день далеко от тебя терзают твоих же братьев по духу. Откажете ли вы мне в моей просьбе или исполните ее, пусть это останется между нами. Я не люблю всем открывать души своей. Крепко целую руки Ваши.
   О Марии Михайловне 1) попросите Давыдова 2). Она в страхе, что не нынче завтра полиция нагрянет опять к ней и тогда она боится помешаться.
   Ей потому так трудно смириться, что она не признает Евангелий и сердится, если говорить с ней о нем. Изменилась она ужасно, спокойно минуты не сидит, плачет и страшно страдает. От Ив. Ив. она скрыла причину своего приезда ко мне, тяжело ей было снова рассказывать и переживать все то, что она перестрадала".
   Л. Н. отвечает 12 марта 1896 г.
   "Получил ваши оба письма, дорогая, милая Мария Александровна, и сейчас пишу Давыдову. Написать же в батальон к начальнику не могу.
   Есть практическое очень мудрое правило, которое приложило ко всем самым важным случаям жизни: никогда не напрашиваться и ни от чего не отказываться. Это правило прилагается к службе государственной, но оно точно так же приложимо и к службе Богу. Только ни от чего не отказываться, придет и наш черед. Ведь главное то, что мы ничего не можем сделать, ничем не можем помочь тем страдальцам. Одно, что мы можем сделать, быть самим готовым, и наша очередь прийдет. Быть готовым, не тушить света.
   ----------------
   1) Врач Холевинская. У нее не раз был обыск и затем она была арестована за то, что дала одному знакомому крестьянину, работавшему на Тульском заводе, какое-то нецензурное произведение Л. Н--ча. Л. Н. писал по поводу ее ареста письма высшим властям в Петербург. М. А--ну страшно взволновал арест Холевинской именно потому, что для самой Холевинской, не разделявшей вполне взгляды Толстого, арест и обыск были страшны. М. А. пытается навещать ее в тюрьме, тащась за 10 верст в Тулу по невылазной грязи, и пишет о ней ряд писем Л. Н--чу, прося его помощи.
   2) Давыдов, Николай Вас. В то время прокурор Тульского окружного суда, впоследствии председатель Московского окружного суда. Был в дружеских отношениях со всей семьей Толстых. Он не раз давал Л. Н--чу материал для его произведений -- из области судебных процессов. По просьбе Л. Н--ча помогал своими советами крестьянам, рабочим и пр. лицам. Впоследствии Давыдов был председателем Толстовского о-ва и одним из основателей Толстовского музея в Москве.
  
   Е. Горбунова-Посадова.

65

  
   Маша в Крыму. Таня здесь, мы с ней были у Олсуфьевых. Очень занят. Все хочется до смерти, которая близка, -- я чувствую, -- сделать многое и нужное, и плохо работаю. Целую вас. Ваш черед уже наступил и еще наступит. Поручение ваше Таня исполнит".
   Л. Н. отказался составить для М. А--ны черновик обращения к начальнику дисциплинарного батальона, может быть, боясь подвести ее под преследования властей. Сам же он в конце этого года от себя написал такое письмо. Известен ряд его писем в защиту гонимых русским правительством не только за свои религиозные убеждения, но и писем за революционеров к властям, начальникам тюрем и т. д. вплоть до царя. Многие из этих писем имели успех.
   10 декабря 1897 года Л. Н. записывает в дневнике: "Смотрю на Марью А--ну. Ей 54 год, она слабогрудая, почти всегда больна, не переставая работает и не позволяет себе пользоваться трудом других, и нельзя не умиляться, глядя на нее. Она теперь ослабела, устала и хочет отдохнуть, не может зимой сама носить воду и корм и наняла помощницу, но сама не переставая работает, ткет и смотреть на нее умилительно и укрепительно".
  

3. М. А. ШМИДТ И ОКРЕСТНЫЕ КРЕСТЬЯНЕ.

  
   Поселясь в Овсянникове, М. А. тотчас же свела дружбу соседними деревнями. Часто заходили к ней мужики и бабы просто посидеть, особенно зимними вечерами; приходили и со всякими нуждами и горестями. Она советывала, мирила, лечила людей и животных, писала для крестьян письма, читала им вслух, давала читать книжки. Когда это было нужно, она вовлекала в помощь крестьянам Л. Н--ча и других своих друзей и знакомых.
   Л. Н. пишет из Москвы в декабре 1894 г. в ответ на письмо М. А--ны.
   "Дорогая Мария Александровна, простите, что не скоро ответил вам. По делу Зябревой я решительно не знаю, кто из них прав. По совести, мне кажется, той следовало бы поделиться 50 рублями. Но как это выходит по закону, -- не знаю. Пусть она сходит к Давыдову от моего имени, -- он ей скажет.
   Хотел бы радоваться, что вы справились, да боюсь, как бы вы опять не заболели. Когда мне грустно, вспоминаю о вас и вашей хорошей жизни и радуюсь.
   Девочки 1) обе простужены, но не нездоровы ни духом, ни плотью. Мне хорошо. Целую вас. Л. Толстой".
   "Посылаю Вам, дорогой Лев Николаевич, -- пишет М. А. 1896 году, -- два списанных протокола по двум уголовным делам нашего бедного сторожа Сергея. Слезно он молит Вас помочь ему, если только вы найдете возможным. Он желал бы подать в Мировой с'езд, но и туда он явится опять один, как перст, без своих свидетелей. Свидетели и есть, да боятся итти против Красноглазовой2), так как ежегодно пользуются и попасками и
   ----------------
   1) Татьяна и Марья Львовны.
   2) Соседняя помещица.
  
   66
  
   угодьями ее для своего скота. Это овсянниковские мужики. Она и их на косьбе своей кормила три дня тухлыми обедами, они было хотели заявить уряднику, да одумались и бросили, а Сергея стали сманивать себе в сторожа.
   Как раз в то же самое время жена его родила (она была кухаркой Красноглазовой), долго болела, а Красноглазиха нудила работой. Вот он, жалея жену и плохого ребенка, пошел в волостное правление справиться, что ему будет, если он нарушит условия. Писарь отвечал: коли дело поступит в волостное правление, то 25 розог, если к земскому -- две недели ареста. Он и решил бросить все, лишь бы спасти жену и хилого ребенка, и поступил к нам в сторожа. Дорогой Лев Николаевич, ну что тут делать?
   По христианскому закону уж как все просто и ясно -- простить и больше никаких, а по мирскому так и ума не приложишь. А уж сколько слез, нужды у них с женой, боятся оба, что общество разочтет его, а теперь самая глухая пора. Куда деваться? Попросите Пошу написать на случай прошение на мировой с'езд. Я не знаю формы"...
   ..."Письмо ваше о Сергее прочитал не один, -- отвечает Л. Н. 10 сентября 1896 г., -- а с Д., который все эти дела знает хорошо, и общее наше мнение то, что подавать прошения Сергею не нужно, потому что приговор ни в каком случае не отменят.
   Кто виноват, он или Красноглазова, никто не разберет, и не наше дело разбирать, но на деле-то из подавания прошения ничего не выйдет. Надо постараться только, чтобы семья его не бедствовала, пока он будет в заключении, или мне напишите, или скажите Леве. Как жаль, что вы заболели вообще и заболели без нас. Маша едет нынче в ночь, но, кажется, не заедет в Ясную, потому что боится опоздать.
   Живем мы все здесь, разумеется, нехорошо. Мне тяжело, но нет сил изменить. Я ничего не пишу несколько дней и еще от этого тяжелее".

----------

  

67

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

1. ПЕРВЫЕ ГОДЫ НАШЕЙ ЖИЗНИ В ОВСЯННИКОВЕ.

  
   В 1902 году мы перебрались всей семьей в первый раз на лето в Овсянниково. На станции Засека нас встретил ветхий шарабанчик М. А--ны, который ей подарил когда-то ее брат. Шарабанчик весь дребезжал, был подчинен и подвязан веревочками, -- казалось, сядешь на него и раздавишь. Но он служил М. А--не до самой ее смерти и, при ее немецкой аккуратности, хотя все так же дребезжал и готов был развалиться, но не разваливался.
   Впряжена была в шарабан гнедая, старая, небольшая лошадка -- Пятачок. Это тоже был подарок ее брата, если не ошибаюсь. И то и другое было отдано ей за негодностью. Да иначе бы она и не взяла. И тоже ни у кого другого не прослужил бы Пятачок одного года, так он был стар тогда, когда я его увидела. Губа у него отвисла, зубы были стерты.
   Об'ехавши длинный овраг, мы под'ехали к усадьбе, огороженной старыми ветлами. Вправо виднелся совсем еще молодой фруктовый сад, посаженный Л. Н--чем. Обогнувши заросль высоких акаций, мы выехали на большую, залитую солнцем поляну. Первое, что бросилось нам в глаза, -- это Л. Н. с лошадью в поводу и М. А. в короткой серой юбке, без верхней кофты, в белой рубашке с длинными рукавами и в белом бумазейном лифике. На голове белая пикейная панама, привезенная ей кем то из друзей из Италии. Так одевалась М. А. только в самую жару и на работе.
   Из огорода слышались смех и песни поденщиц.
   Старики так были заняты своим разговором, что заметили нас только, когда мы под'ехали к самому дому.
   М. А. кинулась к нам, повела нас скорее на террасу, где был приготовлен для нас самовар, аккуратно нарезанные ломти черного "ситного" (т.-е. сеянного) хлеба, сваренные в крутую яйца и чудное сливочное "парижское" масло М. А--ны, которым она так гордилась. Так встречала она нас из года в год, и это ее угощение для всей нашей семьи было чем-то особенно вкусным и дорогим, о чем ребята мечтали задолго до от'езда в деревню.
   Л. Н. побыл с нами несколько минут и уехал, а М. А. сидела, смотрела на нас своими ласковыми, любящими глазами, расспрашивала, хлопала руками по коленям, радуясь, что мы лето прове-
  
   68
  
   дем вместе. Потом вскакивала, говорила, что ей надо "мигом слетать" на огород, где работали "девочки", и торопливо уходила, слегка сгорбившись, тяжело поднимая ноги в тяжелых для нее сапогах.
   Так началась и ежегодно начиналась наша совместная жизнь в Овсянникове.
   Часов в 5 утра вставала я и находила М. А--ну уже на огороде, где она и ночевала летом почти во всякую погоду. Около ее шалаша врыты были стол и две скамьи. На столе кипел уже самовар, лежал хлеб, стоял горшок молока и на блюдечке лежало несколько крошечных кусочков сахара. М. А. с наслаждением пила чай и угощала меня. Она уже успела часа два-три поработать, подоила корову, приготовила себе обед: пустые щи из кислой капусты и котелочек гречневой каши. Обед назывался царским, если кто-нибудь из друзей дарил ей сухих грибов для щей. Да и обычно М. А. уверяла, что она питается "по царски", "дай бог всякому", и редко разрешала себе даже забелить суп своей же сметаной. Кашу ела с молоком или с подсолнечным маслом, свое же "дивное" масло все продавала, иначе ей "не было бы возможности свести концы с концами". Только совсем больная с'едала она иногда яйцо. И все же искренно уверяла, что она чревоугодница, очень любит сладко поесть и ей стыдно, что она так "роскошничает"...
   Чай отпит, посуда убрана, и мы обе идем на огород, полем вместе или что-нибудь сажаем и разговариваем. С ее слов я очень скоро узнала всех крестьян окрестных деревень, их нужды, беды, болезни, все, чем они жили. Часто утром у нее уже успел побывать кто-нибудь за советом, с просьбой написать письмо, дать лекарство, прося навестить больного человека или животное.
   После нескольких испытаний моих знаний и серьезного отношения к делу, М. А. стала соглашаться посылать меня вместо себя в деревню, но в серьезных случаях непременно выбиралась сама или мы шли вдвоем. После обеда она брала палку, лекарства, которые могли по ее соображению пригодиться, и мы шли в деревню. В такой день она уже не позволяла себе лечь отдохнуть и с огромным трудом дотягивала свой рабочий день до вечера.
   Помню, пришла раз баба, просит лекарства от живота сынишке. "И несет, и несет его, и рвет, рвет, -- всего выхлестало". Мы идем с М. А--ной. Мальчуган, как тень, глаз почти не открывает от слабости. М. А., забыв свою усталость, заставляет ставить самовар, греет бутылками живот и холодеющие ноги и ни за что не хочет уходить домой, пока мальчику не станет лучше. Едва, едва уговорила я ее уйти. А когда ночью я возвращалась домой, М. А., очевидно, все поджидала меня, так как услыхала мои осторожные шаги и долго подробно расспрашивала меня о мальчугане. Утром, когда я встала, оказалось, что М. А. уже "слетала" в Скуратово и принесла о больном хорошие вести. Кроме того, она послала записочку врачу в Ясную Поляну, как она всегда делала в трудных случаях. "А то мы с вами, Леночка, того гляди на тот свет отправим. Тоже доктора!" смеялась она.
  

69

  
   Обычно М. А. работала одна на своем огороде. Кончив свою работу за письменным столом, приходила ей помогать я, или, кончив стряпню, наша Акулина.
   Войдешь в огород и залюбуешься правильными рядами ягод и овощей, посаженных без гряд, всегда прополотых, окученных, взрыхленных. Где-нибудь, среди клубники, сидит М. А. и, если она здорова и все благополучно, тихо мурлыкает под нос песенку. Особенно часто слышишь излюбленную песенку ее поденных. "Крутится, вертится шар голубой" или из той же песни "Бедная, бедная, бедная я, горькая, горькая участь моя". Больше слов она, кажется, не помнила.
   М. А. поднимает голову, ласково улыбается и подзывает полюбоваться каким-нибудь особенно роскошным кустом клубники или крупной ягодой.
   -- Благодать какая! -- говорит она, с трудом поднимаясь с корточек и не в силах разогнуть спину, -- и за что мне бог посылает такое счастье, -- жить в такой тишине, радости и покое.
   А благодать, действительно, была удивительная. Благодаря прекрасному уходу, ягоды и овощи получались великолепные. Помню, раз М. А. сорвала ягоду, которая одна занимала целый стакан. Она ее тщательно хранила, чтобы угостить Л. Н--ча. А Л. Н., увидавши ягоду-гиганта, ахал, удивлялся и, пересчитав нас всех, торжественно наделил каждого кусочком ягоды.
  

----------

  
   Поздно уже, солнце село, начинает темнеть, а М. А. еще заканчивает свою дневную работу. Поденные (если они были) давно отпущены, и точно отмечено на особой бумажке, кто из них был, чтобы потом, сразу за несколько дней, произвести расчет. М. А. цедит молоко, моет тщательно посуду, все аккуратно расставляется, развешивается по своим местам. Она ужинает теми же пустыми щами или кашей и ложится спать.
   -- Вот уж хорошо засну, -- говорит она на прощанье, забираясь в шалаш. А ночь сырая, холодная, и у меня душа не на месте, что она иззябнет, простудится. Но убедить ее лечь в избе и поручить кому-нибудь из нас лечь спать в огороде, -- нет сил.
   Спит М. А., а у ног чутко дремлет ее неизменный друг -- кривоногая Шавочка. Чуть Шавочка тяфкнет, -- у М. А--ны "уж и ушки на макушке, -- сейчас к окну!"
   За плетнем огорода ребята в ночном пасут лошадей. Соблазн им огромный и, хоть и редко, а они делают вылазки на огород. На рассвете разве ягоды найдешь, да и боязно, и они рвут впотьмах целыми плетями и кустами и еще больше ломают и топчат.
   М. А. спешно выходит из шалаша. "Ребята, да что же вы делаете, чужие труды портите!" начинает она, но ребята уже далеко. Сломя голову, несутся они через плетень, через кустарник а у Марьи А--ны уже душа упала: "Ну как ноги сломают, сохрани бог", и она уже кричит: "Тише вы, Андрюшка, Петька, ноги переломаете, там канава!". "Уж так напугали меня, вся дрожу при мысли, что расшибутся", -- говорит она, рассказывая о происшествии.
  
   70
  
   А ребята тоже перепуганы отчаянно и ни за что долго потом не придут на усадьбу не только воровать, но и по делу, потому что всех их знает М. А. по имени и все знают, что она сторожит действительно труды свои, которые не легко ей даются, а потому попасться ей очень стыдно. К тому же она ни ругаться, ни драться не будет.
   Когда кто-нибудь, негодуя на ребят, портящих ее чудную клубнику, советовал пожаловаться отцу или старосте, М. А. и слушать не хотела об этом.
   -- Да вы взгляните, какая прелесть! Где они такую больше увидят? Сама в рот просится. А пожалуйся отцу, да он шкуру с парнишки спустит. Как мне тогда на свет смотреть!
  

----------

  
   Избушка М. А--ны была всего в два маленьких окна под одной крышей с сенями и коровником. Крыта она была соломой. Называла ее М. А. "дворец". После ремонта, который ей помог сделать Л. Н., избушка М. А--ны выдержала еще один ремонт: М. А. обложила ее камнем, который насобирала от фундамента сгоревшего большого дома и со своего огорода. Но все же в избушке было очень сыро, а зимой холодно.
   Избушка была разделена печью и деревянной перегородкой на крохотную кухонку-столовую и такую же крохотную спальную-кабинет.
   В спальне-кабинете узенькая кровать, шкаф для белья с выдвижными полками, работы отца М. А--ны, небольшой столик, тоже его работы, на котором стоит чернильница, лежит тщательно вытертое перо, какие-нибудь излюбленные книги М. А--ны: Евангелие, "Мысли мудрых людей", "Круг чтения" Льва Ник--ча, записи ее расчетов с поденными, с Татьяной Львовной, с нами и пр. На стене календарь с портретом Льва Ник., барометр, фотография с "Распятия" Ге и, почти всегда, написанная ее рукой, какая-нибудь страничка особенно поразивших ее мыслей, -- мыслей, которые она считает особенно нужным себе напоминать.
   Помню в последние годы долго висела у нее следующая мысль Эпиктета из "Круга чтения":
   "Все то чем люди так восхищаются, все, ради приобретения чего они так волнуются и хлопочут, все это не приносит им ни малейшего счастья. Покуда люди хлопочут, они думают, что счастье их в том, чего они домогаются. Но лишь только они получают желаемое, они опять начинают волноваться, сокрушаться, завидывать тому, чего у них еще нет. И это очень понятно, потому что не удовлетворением своих праздных желаний достигается свобода, но, наоборот, избавлением себя от таких желаний.
   "Если хочешь увериться в том, что это правда, то приложи к освобождению себя от пустых желаний хоть на половину столько же труда, сколько ты до сих пор тратил на исполнение
  

71

  
   их, и ты сам скоро увидишь, что таким образом получишь гораздо больше покоя и счастья".
   В углу на стене висел маленький шкафик с лекарствами и длинная полка с книгами, любимыми М. А., и с маленькими Посредниковскими книжками для раздачи. Тут же лежали всегда лечебники Рахманова и Флоринского, скотолечебники, книги по огородничеству и т. д. Всеми этими книгами она очень дорожила и всегда в затруднительных случаях искала в них сведений.
   Под полкой появился вскоре прочный, приделанный к стене столик для сепаратора. Еще две, три табуретки, -- вот и все убранство избы М. А--ны.
   За сепаратором М. А. приглядывала сама, с огромным уважением относясь к тому человеку, который "так трудился на пользу людям", выдумал такую удивительную машину "облегчающую человеку труд". Вертеть ручку сепаратора она сама не могла, задыхалась, кашляла, но стояла всегда рядом и строго следила за равномерностью работы. Надо было видеть, как серьезно относились мои старшие девочки, когда они подросли (лет до 7, 8) и были допущены вертеть ручку сепаратора, и как младшие ребята завидывали им.
   В тот день, когда работал сепаратор, всегда приходили из соседних деревень несколько баб, самых бедных, и получали по горшку снятого молока.
   М. А. была страшно худа и часто слаба и поэтому сидеть на табуретке или на лавке подолгу было ей очень трудно. В доме, где жили мы, были хорошие стулья, кой-какая мягкая мебель, но убедить М. А--ну внести к ней венский и мягкий, низкий стулик, -- было очень трудно. Только уже в последние годы жизни она согласилась на это.
   Когда в Ясной гостила старушка сестра Л. Н--ча, монахиня Марья Николаевна, так странно было видеть рядом эту маленькую, толстую, с румяным, веселым, приветливым лицом старушку, так любящую общество, пение, музыку, так привыкшую к разным удобствам, к праздной жизни, к хорошей еде, в черном платке и платье монахини, -- и рядом высокую, истощенную фигуру "светской" М. А--ны, в ее черном платье с белыми крапинками "для выезда в великосветское общество" (собственноручно сшитое Софьей Андреевной и подаренное М. А--не), с жидкими, закрученными на затылке полуседыми волосами
   Л. Н. подшучивал над Марьей Николаевной, рассказывая, как у нее в монастыре одни работают, а другие их благословляют на работу. "Благословите, матушка!" -- поклонится послушница и ее ночной горшок вынесет. А рядом М. А., которая, когда кто-нибудь хотел поцеловать ей руку, смущенно отмахивалась и говорила с комичным ужасом: "Это мои-то, поганые, навозные руки целовать!".
   Помню разговор между двумя старушками: -- М. А., кто же, душенька, вам готовит? -- спрашивает Марья Николаевна.
  
   72
  
   -- Сама, душенька, ведь у меня никого нет, да и что гут готовить -- щи да каша, вот и весь сказ! -- отвечает М. А.
   -- Как, щи да каша! Каждый день? И никогда пирожков?
   М. А. покатывается со смеху.
   -- И никогда пирожков, душенька Марья Николаевна. Да когда же с ними возиться? Ну их!
   М. А. не раз со смехом передавала этот разговор, когда приходилось ей говорить о том, как богатому человеку трудно понять бедняка, как трудно ему отказаться от своих потребностей.
   -- Вот у N. N. 25 шляпок и ей все новые надо, она помешана на них, так как же у них денег хватит на то, чтобы поденным по-человечески платить. Это мы с вами богатые люди, -- нам ничего не надо.
   И она действительно была богатым человеком, потому что ей ничего было не надо и потому всегда было, что отдать.
   В дневнике Гусева "Два года с Толстым" рассказывается, как пришел в Ясную полуголый человек с женой и ребенком, в холод и слякоть, и Л. Н., взволнованный его видом, пришел в гостиную и сказал: "Давайте, что у кого есть". М. А. сняла с себя нижнюю юбку и отдала.
   Я не могу сказать, чтобы М. А. вовсе не любила поесть no-вкуснее, чтобы ей не было приятно полежать на мягком или надеть что-нибудь теплое, легкое. С ее слабым здоровьем, малыми силами, ей особенно трудно было лишать себя элементарных удобств, но она была тверда в том, что должна жить только своими трудами и никого не затруднять.
   Бывало, наберем грибов и зовем М. А--ну полакомиться ими. Она сидит за столом, с удовольствием глядя на любимое блюдо, и говорит: "Ах, Акулина Васильевна, опять вы и ножки и шляпки, молодые и старые, вроде М. А--ны, -- все вместе зажарили. А вы, когда наберете побольше грибов, поджарьте самые молоденькие, Да со сметанкой. Вот уж мы с Иваном Ивановичем их поедим! Ведь вот я какая чревоугодница, беда!" -- И М. А. комично закатывает глаза, предвкушая будущее удовольствие.
   Не могу сказать, чтобы по природе своей М. А. была особенно кротка и мягка. Но в ее душе всегда жила глубокая любовь к людям и истине, а свою природную вспыльчивость, горячность, свою резкость, она долгим, упорным трудом изгоняла. За последние годы я, кажется, никогда не слыхала ее резкого осуждения, замечания, не видала ее раздражения. И это нередко после ряда бессонных ночей, изнуренная холодными ночными потами (ей иногда раза три, четыре в ночь приходилось менять рубашку), с лихорадочно горящими глазами.
   Когда ей было особенно плохо, ее душил кашель, мокрота клокотала во впалой груди, она выносила стул на солнышко, садилась спиной к нему и надвязывала чулок. Около нее лежит Шавочка, кругом остальные собаки и мой малыш Мишутка, который едва говорит на совершенно непонятном диалекте, но, не переставая, "разговаривает" с М. А--ной. А она терпеливо старается по-
  

73

  
   нять его и, как только проходит кто-нибудь мимо нее, говорит с умилением: "Как солнышко-то светит. Прелесть!".
  
  

2. ДРУЗЬЯ И ПОСЕТИТЕЛИ М. А. ШМИДТ.

Л. Н. Толстой.

  
   Редко где еще так хорошо, так просто, так тепло чувствовали себя люди всех классов, всех состояний, всяких направлений, как у М. А--ны. Нигде, может быть, так не раскрывали душу, нигде не обсуждались самые глубокие вопросы жизни, как здесь.
   Здесь и Л. Н. был не только дорогим гостем, но и сам находил успокоение и отдых. Он так часто заезжал сюда, чтобы поделиться своими мыслями, своими радостями и горестями, поделиться новыми сведениями, полученными со всех концов мира. Он знал, что здесь не только поймет его старый друг и оценит все то, чем он живет, но, что гораздо важнее и редко бывает, этот друг любит его за самое лучшее, что есть в нем, стоит зорко на страже того, чтобы это лучшее ярко горело и светило людям.
   Сколько раз бывало, что написанное Л. Н--чем письмо или статья переделывалась им по настоянию М. А--ны. "Нет, тут нет любви, Л. Н." -- твердо говорила она, когда у Л. Н--ча прорывалось слишком резко негодование, раздражение, осуждение. "Л. Н., ведь надо, чтобы вас слушали, надо, чтобы слово ваше до глубины души доходило, а это только раздражит. Нет, Л. Н., милый, так нельзя". И большей частью Л. Н. соглашался с М. А--ной. Помню, как на наших глазах так несколько раз Л. И. переделывал свою статью "Обращение к русским людям: к правительству, революционерам и народу", и М. А. несколько раз все оставалась недовольна ею, все уверяла, что мало в ней любви, пока, наконец, не осталась удовлетворена.
   В записках Гусева "Два года с Толстым" рассказывается следующее: Л. Н. узнал об аресте своего единомышленника Молочникова. Тотчас же Л. Н. написал письмо Давыдову, спрашивая совета о том, что можно сделать для облегчения участи Молочникова. Письмо под первым впечатлением вышло очень резким. "М. А. Шмидт, -- пишет Гусев, -- не советует мне пока отсылать этого письма, полагая, что Л. Н., когда успокоится, напишет вместо него другое. Вечером, по совету М. А. Шмидт, Л. Н. написал другое письмо Давыдову, менее резкое".
   То же самое было со страстным воплем Л. Н--ча против смертных казней "Не могу молчать", за который Л. Н. стал многим революционно настроенным людям того времени особенно дорог, за который революционеры и радикалы простили Л. Н--чу много его "грехов" -- и его непротивление злом, и глубокий интерес к религиозным вопросам, и отрицательное отношение к господствующему направлению в искусстве и науке и т. д.
   Даже многим из нас казалось, что нет достаточно резких слов негодования и возмущения, которые надо крикнуть против этого ужасного преступления властей.
  
   74
  
   Смертная казнь была тем злом, которое измучило, истерзало М. А--ну, не давало ей покоя, ни днем, ни ночью, и все же не без влияния ее твердой, упорной критики статья утратила мало по малу свой резкий, вызывающий тон и приняла ту форму, в какой она появилась в печати. Теперь, когда сравниваешь первую и последнюю версию "Не могу молчать", видишь, как она углубилась и получила вечное и повсеместное значение, благодаря той переработке, которой она подверглась.
   И Л. Н. очень ценил эту критику М. А--ны. В дневниках Гусева приводятся слова Л. Н--ча: "Я думаю, что это кончено. Мой главный судья -- М. А. одобрила это". В другой раз в письме к М. А--не он пишет: "Я не забуду послать вам свое писание. Мне это так же нужно, как и вам, чтобы вы прочли".
   Те статьи Л. Н--ча, которые были особенно по душе М. А--не, она списывала во многих экземплярах и посылала друзьям, как "духовный гостинец". Обыкновенно эти духовные гостинцы посылались в самую трудную, нужную минуту и отвечали на самые наболевшие, неразрешенные вопросы. Она внимательно и чутко умела найти, что из писаний Л. Н--ча кому нужно послать. Редко она в таких случаях писала сама большое письмо с утешениями, советами. "Ну что я, такая вошь, написать могу!" говорила она про себя. "Лев Николаевич все как хорошо сказал, лучше чем он не скажешь!" Она просто писала несколько слов ласки и любви и слала "духовный подарочек".
   Но были и такие, правда немногие, письма Л. Н--ча, с которыми она никак не могла примириться, и такие письма она не списывала не только для других, но и для себя.
   М. А. страшно дорожила простотой изложения, доступностью мыслей Л. Н--ча для каждого малограмотного читателя. Страшно ценя "Исследование Евангелия", где истинное учение Христа изложено ясно, но недостаточно доступно для неподготовленных читателей, М. А. от всей души радовалась, когда Л. Н. качал излагать это учение в простейшей форме для детей и малоподготовленного читателя. Когда Л. Н. работал над "Учением Христа, изложенным для детей" 1), она ездила чаще обыкновенного в Ясную, помогала в переписке, списывала для себя особенно поразившие ее места и приложила все усилия, чтобы рукопись была как можно скорее передана "Посреднику" для издания.
   В дневнике Л. Н--ча есть записи:
   1908 г. 31 янв. "Нынче правил детское изложение Евангелия по желанию Марьи Александровны".
   21 марта того же года записано: "За последнее время работал над новыми изданием "Круга Чтения" и еще над любимым Map. Ал. "Детским Евангелием".
   М. А. очень ценила "Круг Чтения", -- это была ее настольная книга, но, когда Л. Н. начал (отчасти опять-таки по ее настоянию) упрощать "Круг Чтения" и начали слагаться простые по изложению, но глубокие по смыслу и содержанию книжечки "Пути
   ----------------
   1) В издании "Посредника" было конфисковано московским градоначальником.
  

75

  
   Жизни", М. А. "не помнила себя от радости", как говорила она. Она радовалась каждой новой корректуре этих книжек, печатавшихся в "Посреднике", торопила нас с их выходом, а когда книжки появились в свет (уже после смерти Л. Н--ча), она воспользовалась первыми спокойными после окончания осенних работ днями, чтобы засесть за вписывание в эти книжечки мест, выпущенных по цензурным условиям.
   "Буду рада засесть за любимую работу, -- пишет она Татьяне Львовне, -- внесу все пропуски в книжечки "Путь Жизни", -- что изменено и пропущено. Иначе этих книжек не пропустили бы". И она тщательно выправляла книжечки и в этом исправленном виде рассылала друзьям.
   Л. Н. знал, что М. А--не он может спокойно высказать и свои личные и семейные горести, так как они не вызовут в ней чувства негодования и раздражения на его родных, на людей, живущих с ним. Он знал, что она всех их прекрасно знает и любит и прощает им все то тяжелое, что в них есть. Он знал, что его жалоб не узнает никто, что его самого она поддержит в его чувстве любви, смирения, терпения, что крик боли и негодования, вырвавшийся порою у него, она облегчит своей любовью и лаской и напомнит ему, что все хорошо, все к лучшему, все минуется, одна любовь останется.
   Сколько раз помню Л. Н--ча, уходящего от нее со слезами умиления на глазах.
   -- Все хорошо, М. А., -- говорит он.
   -- Все хорошо, милый Л. Н., -- отвечает старушка и с глубокой любовью смотрит на него.
  

Посетители и друзья.

  
   Как и в прежние времена первых попыток М. А--ны жить на земле, даже еще больше, приходили к ней люди поговорить, разобраться в своих мыслях и сомнениях. Как и прежде, не раз с ней селились люди, стремящиеся жить на земле, простой, трудовой жизнью.
   В людях М. А. выше всего ставила любовность, искренность, отсутствие гордости и простоту, страшно ценила работу над собой и физический труд. "Там, где просто, там ангелов со сто, а там, где мудрено -- там ни одного!", любила она говорить. Когда ей начинали разводить мудрствования, философствовать, она, смеясь, говорила: "Ах, отстаньте, пожалуйста! я, дура такая, ничего не понимаю" и прибавляла, что истина должна быть ясна для всех, и, если она, М. А., не понимает, то, значит, это и многие другие не поймут. "Как надо жить мне, вам, -- вот о чем надо думать, -- и это всем понятно, а то, что вы говорите, да бог с ней, со всей этой премудростью".
   М. А. редко говорила сама, особенно, если ей приходилось говорить со Л. Н--чем, но каждое слово собеседника она слушала с большим вниманием, глубокой отзывчивостью. Она никогда не поучала, не читала наставлений и, если высказывала свое мнение, то высказывала его очень кратко, просто, прямо, иногда
  
   76
  
   даже резко. Этой резкостью она часто после мучилась и каялась в ней.
   Помню, жил с ней довольно долго один молодой наш единомышленник, сын богатого фабриканта. Жил он зимой в "нашем" доме, столярничал и помогал М. А--не во всех ее работах. Первое время он не мог нахвалиться на свое житье, но мало по малу ему стал не по силам ее суровый режим, стало трудно постоянно есть то, что ела она, стало тяжело одиночество, тяжела ее работа, начала раздражать ее пунктуальность и немецкая аккуратность.
   Казалось, например, совершенно не нужным кормить коров и лошадь не иначе как с весу, печь хлеб по часам, сбивать масло по градуснику, трудно все ставить точно на определенное место и т. д. И он, сохранив самую глубокую привязанность к М. А--не, все же ушел от нее.
   "Душенька моя, -- говорила потом М. А., -- да где же со мной молодому человеку жить! Ни посмеяться, ни поговорить! Ему посидеть хочется, а я лечь хочу и кашлять и никому не мешать. А что аккуратность люблю, -- так мне без нее и году не прожить. Силы у меня нет искать-то, что не на месте стоит, средств новые вещи заводить тоже нет, а если бы я сено не с веса давала, так разве его скотине хватило бы? У меня как мало сена уходит, а коровы, смотрите, какие гладкие. Прежде всего, чтобы скотина сыта и здорова была. Я иначе не могу".
   Каждый день, с ранней весны до поздней осени, являлся к М. А--не часа в два попить чайку "дедушка-пастух". Он был очень стар, и М. А. очень заботилась о нем и любила его побаловать, чем только могла, вкусным.
   Если ей привозил кто-нибудь в гостинец белого хлеба, она непременно угощала старика. Если она варила варенье (она варила его на продажу, если почему-либо продавать варенье было удобнее, чем свежие ягоды), то непременно пенки откладывались "дедушке-пастуху". Если у нас пеклись пироги, она всегда полу-шутливо, полу-просительно говорила: "Акулина Васильевна, душенька, а вы про дедушку не забудете?"
   "Ведь он, бедняга, то целый день жарится на солнце, то мокнет под дождем и за скотиной гоняется. Пошли-ка меня, так я бы к вечеру богу душеньку отдала. А, ведь, он какой пастух! -- он скотину никогда не ударит, она его слово знает. Он всегда доглядит, какая корова хромает, какая плохо ест. Как о таком пастухе не подумать?"
   А дед был удивительный. Он сядет, бывало, пить чай с баранкой и говорит: "То-то, жисть! Тяпло, чаем поют, кормят, бабы молока дают, яичко иной раз дадут! Жисть!".
   Поздней осенью он получал в деревне рассчет и уходил в Тулу. Там он несколько дней пьянствовал, потом нищенствовал, кормился в трактирах и ночевал в ночлежке. "То то жисть, -- рассказывал он. -- Намерзнешься на улице, придешь в трактир, -- жарища. Тебе чай дадут, калач принесешь... Жисть!" Так и умер он, старый, замерзнув где-то в Туле под забором, пережив М. А--ну на один, два года,
  

77

  
   Другой постоянный гость М. А--ны был Федот Мартынович, старый, деловитый мужик, умница, шутник, говорил постоянно в рифму. Жил не богато, но у него было хорошее, благоустроенное хозяйство, которое вела, главным образом, его баба, лет 60-ти если не больше, полная, красивая, удивительная работница.
   Сам Федот был колодезник, поэтому под старость мучился ревматизмом и страшным удушливым кашлем. Пахать и косить он уже не мог и потому хозяйство передал жене и сыну, но сам ни минуты не сидел без дела. "Я только ходить не могу и руками махать", говорил он, "а так я здоров. Сижу на дворе и тюкаю топором, -- то что починю, то колесо сделаю, то грабли. Без этого никак в хозяйстве нельзя. А сын что? У него руки не ходят. Без моей Марьи Алексеевны беда бы была!"
   И действительно, когда во время возки снопов или уборки сена идешь мимо их поля или луга, прямо залюбуешься, как старый Федот стоит гордо на возу, ветер раздувает рубаху и седые вьющиеся волосы, а Марья легко, красиво подает ему снопы или огромные навилины сена. Федот балагурит, работа идет дружная, веселая. А сын со снохой за ними никак не успевают.
   Федот в плохую погоду летом, осенью и зимой совсем не мог лежать от душившего его кашля.
   -- Господи, -- говорила М. А., -- у меня то благодать, тишина, покой, постель своя, да и кашляю я не так, а Федот Мартыныч всю зиму провисел на веревках, -- лечь не мог. Ребята кричат, семейные ругаются!
   И действительно, Федот подвешивал петлей веревку над своей постелью, и навалившись на нее локтями, просиживал так все дни и ночи. Так и дремал.
   -- Ничего, в домовину ляжем мы с тобою, М. А., так уж там проспим спокойно, никакой кашель не придет, -- шутил Федот Мартыныч.
   Федот, прийдя к М. А--не, часто помогал ей, чем мог: чинил грабли, насаживал лопаты, чинил ее шарабанчик.
   Он любил порассказать что-нибудь из своей жизни и рассказы его всегда были интересны, с тонким юмором и наблюдательностью. Помню, как он всегда подсмеивался над доверием М. А--ны к барометру, термометру и прочим премудростям.
   -- А ты лучше, М. А., на небо посматривай, да у меня спрашивай: ломит ли, мол, Федот, кости. Вот это будет лучше твоего баромеля. А то, помню, у графа (Л. Н--ча) мы покос убирали, еще молодые мы с ним были. Сено сухое, порох! Мы говорим: "Давай скорее возить!". А он говорит: "Баромель на погоду идет, давай еще раз развалим". Ну, развалили, а туча и нашла, и дождь. Мы сгребать, да разве такую махину сгребешь! Больше двух недель с сеном валандались. Так гнилое и в сарай убрали! Вот тебе и баромель! А ты на него глядишь да постукиваешь!"
   Помню рассказ Федота о том, как за ним присылали от великого князя (недалеко было имение какого то великого князя) колодезь чинить. -- "Приехали на паре в коляске, бархаты, пристяжная голову гнет, кучер -- не кучер -- печь! Рукава -- красные,
  
   78
  
   шелковые. Это князя в Тулу свезли и на обратном за мной заехали. "Где, мол, у вас тут колодезник первейший?" Я выхожу, важно так: "Чего, мол, вам?" "Да вот у князя колодезь чинить надо". Ну, знамо, я в коляску сел, развалился, руки калачиком. Знай наших! И мы умеем в колясках ездить!"
   Федот пользовался огромным доверием М. А--ны, как хороший, разумный, наблюдательный хозяин и безусловно честный человек.
   М. А. страшно дорожила хорошим кормом для скотины, а потому, как только начинался покос, она ужасно волновалась. В записках А. Б. Гольденвейзера ("Вблизи Толстого") рассказывается, как раз единомышленник Толстого Н. Г. Сутковой 1) с сестрой пришли помогать М. А--не убирать сено. Заходила тучка, М. А. стала волноваться, что ее сено испортится. А Сутковой и говорит ей: "Зачем вы беспокоитесь, -- значит так нужно".
   М. А. ответила ему: "Это вы так можете рассуждать, а я еще до этого не доросла. Я хочу, чтобы дождик не вымочил моего сена".
   Каждое облачко приводило ее в трепет, и она то и дело поглядывала на небо, всплескивала то бедрам руками и поторапливала работающих, сама из последних сил работая своими удивительно легкими и удобными, сделанными Федотом, граблями. "Вот с Федот Мартынычем на душе спокойней. Знаю, что настоящий мужик, хозяин, а то просто медвежья болезнь от волнения началась".
   А Федот ходил между работающими, везде слышались его шутки и понуканье. Ловко подхватывал он пучек сена, мял его между пальцами, нюхал и выносил решение, что теперь делать с сеном.
  
   Федот почти не пил, но сын пил изрядно, был слаб, хотел удержаться и не мог.
   После японской войны вернулся разбогатевший там солдат, родственник Федота. Он заведывал в полку не то кухней, не то одеждой, -- одним словом тот самый Сергей, который, уходя, оставил голодную бабу с кучей голодных ребят, о которых М. А. постоянно хлопотала, добывая им всякое тряпье и подспорье, этот самый Сергей, вернувшись, начал сейчас же поспешно строить огромную кирпичную избу с сенями посредине. Мужики недоумевали, что это значит. Пронесся слух, что Сергей сдал половину избы под "монополку". Мужики и бабы, не только своей древни -- Скуратова, но и соседних деревень, заволновались. Почти все, зная свою слабость, решили не допускать в деревне винной лавки. Пришли к М. А--не. Мой муж написал со слов крестьян заявление куда следует. Мужики снесли и стали ждать результатов их ходатайства.
   Скоро мужики узнали, что Сергей получил 200 рублей задатку и теперь будет спешно отделывать помещение. Они волно-
   ----------------
   1) Н. Г. Сутковой после 1905 г. начал со своим другом Картушиным издавать небольшие, наиболее сильные и резкие статьи Л. Н--ча. (Издательство "Обновление").
  

79

  
   вались, ругались, грозили избить Сергея, разбить водку, когда ее привезут, поджечь стройку и т. д.
   Л. Н. записывает в дневнике 7 июля 1907 года: "Был у Марии Александровны. Она взволнована Скуратовскими мужиками, a я не могу не видеть в них отсутствия главного -- внутренней работы, которая одна может спасти людей".
   Л. Н. на этот раз искал многого -- сознания и внутренней работы, а М. А. готова была "распластаться", чтобы поддержать крестьян в сейчасной борьбе с водкой и в их твердом решении не допустить этот соблазн у себя, -- она просто хотела их самих и их семьи избавить от лишнего горя, страданий и нищеты.
   М. А. подняла на ноги Л. Н--ча, Софью Андреевну, Татьяну Львовну. По ее просьбе они писали письма, ездили в Тулу к властям, а мужики в самую рабочую пору 4--5 раз ходили туда всем обществом просить избавить их деревню от такой беды, не устраивать у них винной лавки: "Главное, -- говорил Федот, ведь помним мы, как у нас на деревне кабак был. Бывало, выедем пахать, а как за угол свернул, баба не видит, так лошадь и пустил, да задами и в кабак! Совсем раззорились, скотину всю перепортили, баб покалечили, ребят. Не дай бог, что было, пока лавку не закрыли. Только выправились, а теперь опять то же будет. Народ пошел слабый!"
   Наконец удалось Татьяне Львовне добиться в акцизном ведомстве согласия не открывать лавки (это уже тогда, когда в дело был втянут вице-губернатор и чуть ли не губернатор), но лишь при том условии, что мужики вернут акцизному управлению 200 рублей задатка, выданного Сергею, да еще какие то 200 рублей расхода, который акцизное ведомства будто бы уже сделало для этой лавки.
   Собрать между мужиками Скуратова, маленькой, бедной деревеньки, такую сумму, нечего было и думать. Собрать быстро такие деньги среди друзей, в большинстве случаев бедняков, тоже нельзя было надеяться. И вот М. А. решила написать одному молодому другу из богатой помещичьей семьи просьбу дать ей в долг эти 400 рублей с тем, что она мало по мало с помощью друзей вернет ему эти деньги.
   Большого труда стоило М. А--не написать это письмо. Просить, хотя бы и не для себя, такие огромные, с ее точки зрения, деньги, казалось ей ужасным.
   Деньги были присланы и лавки в Скуратове не открыли.
  
   Еще из крестьян особенно часто навещали М. А--ну двое Рудаковских (третья ближайшая к хутору деревня): Федот Дмитрич -- несколько черствый, умный, "себе на уме", и Петр Иванович -- добродушный, ласковый, необычайно привязчивый к людям и к животным. Они приходили по праздникам оба в чистых рубашках, в пиджаках, старательно причесанные, чинно сидели и говорили о смысле жизни, о боге, о душе и об общественных делах Рудакова. Оба перечитали у М. А--ны и у нас все, что только было, читали осмысленно, вдумчиво, оба хотели купить себе из книг то, что им особенно нравилась.
  
   80
  
   У них зародилась мысль создать в их деревне потребительскую лавку. М. А. поддержала эту мысль, втянула в дело нашего друга П. А. Буланже, жившего последние годы в Овсянникове круглый год, в новом, выстроенном для него Татьяной Львовной домике.
   Лавочка открылась в чьем то амбаре. Петр Иванович стал приказчиком, Федот Дмитрич -- председателем правления.
   Дело на первых порах пошло хорошо. Товар был хороший и продавался дешево. Стали записываться в члены кооператива и из соседних деревень. Петр Иванович отдавал лавке всю свою душу, забрасывая хозяйство на жену и сынишку. М. А. ликовала: мужики честно ведут общее дело, дружно собираются вместо сельского трактира на крыльце общественной лавки, поговаривают об открытии прокатного пункта сельскохозяйственных машин т. д.
   И вдруг... Петр Иванович стал приходить один, грустно поникнув головой. В лавочке что то неладно. Федот Дмитрии зазнался, не дает правильных отчетов, из себя строит хозяина. С ним за одно и староста, а уж это дело и вовсе плохо.
   "Ну и дура же я старая! Сколько лет живу, а не научилась, что от материальных благ никакого добра не выйдет. Забыла, что деньги соблазн, и людей в грех ввела. И ты дурак, Петр Иванович! Ты не борись, а просто уйди от греха. Где ж тебе их побороть, если корысть их заедать стала. Плюнь и уйди!"
   Петр Иванович дела не бросил, да и М. А. не перестала интересоваться "потребиловкой".
   Жил еще на усадьбе на месте старого барского дома в самодельной землянке дед Бирюк, "Прохвессор", как звали его, потому что, по его словам, он все знал и все умел делать. Он на крохотном клочке земли устроил себе огород, посадил клубнику и малину, поставил с десяток ульев и жил по своему, припеваючи. Он плел корзины, лапти и даже сапоги. Сам себя обшивал. В одном и том же котелке варил себе и обед, и чай, и варенье, помешивая его палочкой. Жил в землянке, в большой дружбе с ужами, которые приползали к нему греться и которых он поил молоком. Потребностей у него не было почти никаких, питался он овощами со своего огорода, да продавал мед от своих пчел и ягоды и на это покупал хлеб.
   Бирюк знал всех и все, он уверял, что знал Николая II и его сестер и братьев еще ребятами.
   -- Бывало стоим в лагерях, -- рассказывал он, -- приезжает Александр III в коляске с ребятами. Он нас обходит, все осматривает, а дети, ребячьим делом, баловать начнут, на штанах по отводинам катаются. Придет отец, да как даст им по мягкому месту: "Не рвите штанов, за них деньги дадены". И... какой скупой был Александр, сам в заплатанных сапогах ходил.
   "А меня страсть любил. Раз дорогу мы чинили, канавы рыли, а он в поезде едет. Увидал меня в окошко, кланяется: "Здравствуй, Бирюк!" кричит и рукой махнул.
   "Инженеры, что они знают, -- рассказывал он в другой раз, -- только слава, что учатся. Раз на Кавказе мы туннель рыли. Ин-
  
   Е. Горбунова-Посадова.

81

  
   женер распоряжается, а я говорю: "не так, ваше благородие, так мы с ими разойдемся". Не слушает, ругается! Ну и разошлись, конечно! Послал за мной потом инженер то, просит: "Бирюк, покажи, пожалуйста, где рыть надо". Ну и прорыли.
   Таких рассказов, бывало, не переслушаешь. М. А. слушает, вставляет шутливые замечания и заливается веселым смехом.
   Беда Бирюка была его любовь выпить! Получит деньги за мед, за ягоды, за какую-нибудь помощь М. А--не и в монополку. Бывало, М. А. убеждает его:
   -- Бирюк, оставь деньги у меня, ведь голый ты совсем, на зиму валенки купишь, шубу.
   -- Э, маленький я что ли? Надо будет, все заведу!
   Так и жизнь свою кончил Бирюк около монополии, свалившись головой в канаву. Весть эту привез нам Л. Н., который в одну из своих прогулок заехал на Косую гору, где скончался Бирюк. 4 сентября 1905 г. Л. Н. пишет В. Г. Черткову: "А вчера поехал верхом и у монополки на шоссе мне говорит кузнец: "А тут старик, что у Марии А--ны жил, только что помер". Я остановился, -- лежит, закинув голову, старик "профессор", пчеловод, Робинзон, который жил в Овсянникове. Так это просто и так это близко, что ни о чем не следует думать, как о том, что бы хорошо умереть. Ведь жизнь есть умирание. Так что хорошо умереть, значит хорошо жить".
  

3. М. А. ШМИДТ И ЖИВОТНЫЕ.

  
   М. А. удивительно заботливо относилась к животным, но редко ласкала их и никогда не баловала. Собаки, например, не смели войти в избу. Ее собаки, коровы, лошади, все были сытые, здоровые, хотя пользовались более, чем скромным столом. Для собак специально варилась мелкая картошка и картофельные очистки. Но это неаппетитное блюдо тщательно раздавливалось в пюре и подправлялось снятым молоком и корками хлеба, которые были не по зубам М. А--не.
   -- Ах, дряни вы этакие, -- говорила М. А., если молока было уж слишком мало и собаки, понюхав еду, ели ее, укоризненно поглядывая на хозяйку. -- Что же, по вашему, мне и чай без молока пить, что бы вы кушать изволили? -- и она подливала им еще часть своего молока. -- Чревоугодницы вы этакие! Да я бы и сама рада одного молочка попить.
   Собаки жили у нее до глубокой старости, и тогда им устраивался особенно теплый шалаш, припасалась какая-нибудь теплая тряпка, чтобы их укрывать, приберегались самые лучшие кусочки.
   -- Он стар, как М. А., -- говорила М. А. про старого Тюльпана. -- Ему трудно, ему так же тепла хочется.
   Одна собака только была на особом положении -- это Шавочка.
   Как то зимой, идя за водой на колодец, М. А. подобрала полу-замерзшего щенка. Она принесла его домой. У щенка были отморожены лапы и уши, он совсем не мог ходить и все скулил. М. А.
  
   82
  
   носила его за пазухой, пока он не окреп. "Шавочка" так и осталась с вывернутыми лапками, мохнатая, безобразная, очень недоверчивая к людям и страшно привязанная к М. А--не. Она была необычайно чутка и умна. Казалось, что она понимает каждое твое слово и сумеет тебе об'яснить все, что ей надо. Ее темные глаза смотрели совсем по-человечески.
   Шавочка жила в избе, ела остатки каши, получала больше хлеба, а иногда и кусочек сахару. Бывало, пьет М. А. чай в "прикуску" с крошечными кусочками сахара, Шавочка лежит у ее ног, виляет хвостом и умильно смотрит М. А--не в глаза. "Ах, дрянь ты этакая, сахара хочешь?" говорит М. А. Шавочка привстаёт на своих кривых лапках, виляется уже всем телом и облизывается. "Да что у меня сахарный завод, что ли? -- говорит М. А. -- Я, милая, и сама рада с сахаром чай попить. Ну, уж на, дрянь ты этакая!" и Шавочка получает кусочек.
   Шавочка никогда не расставалась с М. А--ной. Она как то знала, куда идет М. А. Если к нам приходила Шавочка, значит, скоро придет и М. А. Если М. А. придет одна, значит через минуту явится и Шавочка. Если М. А. уезжала или уходила с хутора, Шавочка провожала ее грустным взглядом, стоя на пороге. Она знала, что ей запрещено бегать далеко за М. А--ной, и грустно оставалась и лежала в избе или на пороге. Но вдруг Шавочка срывалась с места, ковыляла к воротам усадьбы и ложилась около них, положив голову на кривые лапки и упорно глядя на дорогу. Сколько Шавочку тогда не зови, она ласково кинет на тебя одним глазом, вильнет хвостом, но не встанет с места: она чует как то, что М. А. скоро приедет или придет, и ни за что не хочет пропустить минуту блаженного свидания.
   Шавочка была необыкновенно чутка и даже в избе она непременно тявкнет, если появится посторонний на дворе усадьбы. Она уж не ошибется! И М. А. с ней была спокойна: неожиданно к ней никто не войдет, -- Шавочка "скажет".
   Старый Пятачок, благодаря уходу и заботам М. А--ны, работал до последнего года жизни. Он уже не мог есть даже самого лучшего сена, и М. А. зимой варила ему труху и картошку. Но и в последнюю осень своей жизни он все же вспахал ей огород, свёз сено, возил из леса дрова вместе с крестьянскими лошадьми. Только М. А. уже не доверяла его мужикам и сама шла с ним рядом, останавливая его и давая ему отдохнуть 1).
   Когда М. А. ездила на Пятачке, он шел не иначе, как шагом. Бывало, отправляемся мы все вместе в Ясную: М. А. на Пятачке, а мы с мужем пешком. Идем рядом, переговариваемся. Наконец надоедает итти так медленно и мы далеко обгоняем Пятачка.
   -- М. А., да вы махните кнутом!
   ----------------
   1) М. А. брала в лесу право на вырубку такого-то количества сухостоя и затем вместе с крестьянами ездила в лес, следя за тем, чтобы они брали для нее действительно сухостой и как раз столько, за сколько она заплатила. В последние годы это была для нее страшно тяжелая работа, тем более, что за дровами обычно в плохую погоду, чтобы не терять хороших рабочих дней.
  

83

  
   -- Что вы, что вы, да вы меня, М. А--ну, кнутом подгоните, да разве я побегу? -- Она часто вспоминала рассказ Л. Н--ча о том, как мальчики катались верхом на старой лошади.
   -- Как он, Лев Николаевич, все сказать умеет. Навсегда в душу западают его слова, -- прибавляет она.
   Если была грязь, а грязь около Овсянникова и Ясной бывала ужасающая, -- глинистая каша, чуть ли не по колени, из которой никак не вытащишь ног, -- то М. А. всегда брала с собой палку и, как только налипала грязь на колеса, она вылезала, вычищала все колеса, сама увязая в грязи, чтобы Пятачку было легче, и тогда только ехала дальше.
   М. А. воспользовалась любовью моей старшей девочки к лошади и приучила ее, когда она подросла, кормить лошадь и вычищать ее закуту, что девочка и делала, гордясь своей обязанностью. Идешь, бывало, мимо коровника и слышишь, как переговариваются девочка и старушка, а в окошки то и дело вылетает маленькими навилинами навоз. М. А. чистит у коров, Катя у лошади, и у них идет самая оживленная беседа.
   Помню, в соседней деревне корова подавилась картошкой. Прибежали за М. А--ной. Пошли мы вместе. Лежит корова, вытянув шею, и уже издыхает. Кругом куча мужиков, баб, детишек, спорят -- лечить ли еще или прирезать. Хозяйка причитает. Оказалось, что, попробовав разные средства вынуть или протолкнуть картошку, мужики решили разбить ее в горле коровы поленом Мне и теперь жутко вспоминать страдальческие, почти остановившиеся глаза измученного животного. М. А., узнав, как "лечат" корову, всплеснула руками, опустилась на бревно и долго не могла подняться.
   Через несколько минут мы молча побрели домой. М. А. не могла ни есть, ни спать и все охала и со слезами говорила о людской жестокости и невежестве. "Вот тебе и культура: и телефоны и граммофоны, а тут корову, свою кормилицу, зверским образом убиваем. Все это там, в высших классах остается, а народу шиш с маслом. На что она наука, когда она одним высшим классам служит и не над тем работает, что народу нужно. Вот милого Л. Н--ча не слушают, самого главного в жизни не знают, а пустяками занимаются".
   Закуты у М. А--ны всегда были светлые, чистые, подстилка часто менялась и густо настилалась. На зиму закута тщательно обкладывалась соломой, чтобы скотине было теплее, и окна закрывались рамами.
   Всех петухов и телят М. А. раздавала на племя, отдавая их большей частью бесплатно, и долго следила за отданными телятами, живы ли они действительно. Не в одной бедной крестьянской семье появились таким образом, благодаря ей, хорошие, породистые коровы и куры, которых никогда бы иначе бедняку было не завести.
   Помню, как то попалась М. А--не книга о вивисекции 1). М. А., по ее словам, "чуть с ума не сошла", так поразила ее человече-
   ----------------
   1) С. К. "Жестокости современной науки".
  
   84
  
   ская жестокость и страдания людей и животных. Она не могла спать, не могла есть спокойно, всем рассказывала о прочитанном и особенно одолевала врачей и фельдшериц вопросами: неужели на чьем-нибудь страдании можно основывать чье-либо благо и движение науки вперед?
   Когда ей кто-нибудь пытался доказывать значение вивисекции, она волновалась, горячилась и говорила:
   -- Ах, отвяжитесь, милые, да как же это можно другому причинять страдание, особенно бессловесному существу, которое и понять не может, зачем это все делается... Ну, уж хотите опыт делать, так режьте, пытайте себя или других, которые в это верят. Нет, лучше бы врачи учили людей, как по-человечески жить, как не эксплоатировать других, как по-братски друг к другу относиться, тогда бы куда больше болезней убавилось, чем от вашей вивисекции.
   И она закрывала лицо своими худыми руками и вся как то вздрагивала и отворачивалась от ужаса перед этими страданиями.
   Когда ей возражали, что необходимо делать и то и другое, она волновалась еще больше и говорила, что это самообман, что надо делать самое главное в жизни, и если выполнять эти главные требования совести, то "на ваши пустяки совсем времени не останется, и думать вы о них не станете".
   -- Вот как Л. Н. это все хорошо понимает, а говорят "он отрицает науку". Жить надо по совести, и тогда уж и науки, и культура, и все другое будет, и уж, верно, перестанут с собак пол шкуры сдирать и смотреть, что из этого будет и нельзя ли содрать три четверти шкуры. Ах, боже мой, как ученые люди суеверны!
   Вот отрывок из письма М. А. к Л. Ф. Анненковой по этому поводу:
   "...Я третью неделю живу под сильным впечатлением брошюры С. К. "Жестокости современной науки", -- ни сна, ни душевного покоя не имею, плачу и мучаюсь. Так и вижу беспомощных детей, людей с привитым сифилисом, черной оспой, коховской туберкулиной, а в ушах стоит не перестающий стон беззащитных животных. Спасибо этому доброму человеку (С. К.), что он разоблачил ученых, этих страшных палачей 20-го столетия. Действительно, верить трудно, до чего люди, добрые по природе, могут одервенеть, отупеть, очерстветь, занимаясь ежедневно, из поколения в поколение, вивисекцией и придумывая самые варварские орудия пытки...".
   И при таком отношении к животным у М. А--ны совсем не было сентиментальности, излишней чувствительности. Она не ставила перед собой, например, вопрос о том, как заниматься земледелием, если каждый удар лопаты волей-неволей губит десятки живых существ, когда приходится бороться с разными вредителями и т. д. "Надо жить, значит, надо и копать землю, и собирать гусениц с капусты и слизней с клубники". И как ни противна была ей эта работа, она делала ее и делала по возможности
  

85

  
   сама. "Ах, боже мой, как же мне заставлять других эти гадости делать!"
   Но она страшно радовалась, когда узнавала какую-нибудь новую меру, средство, которое предупреждало бы самое разведение вредителей и спасало бы ее от этой тяжелой обязанности.
   М. А. страшно ценила всякие машины и приспособления, новые лучшие способы работы, которые облегчают человеческий труд. Хорошая немецкая или английская лопата, хорошие грабли, вилы, приводили ее в восторг. У нее бережно хранилось, со времени жизни на Кавказе, замечательное немецкое коромысло, которое ложилось на оба плеча, с особой выемкой для шеи, не давило загорбок, и ведра на нем висели на цепях и за них можно было держаться руками, чтобы они не качались. М. А. всегда была рада, когда кто-нибудь, испробовав это коромысло, внимательно его рассматривал или зарисовывал, чтобы сделать себе такое же.
   -- Ведь это какое облегчение людям, -- говорила она. -- А наши то бабы и девченки на палке носят, все плечи изрежет.
   Помню, как она радовалась, когда завела сепаратор, планет, которые так облегчали и сокращали работу.
   Все инструменты она держала в "идеальном порядке". Если они были в употреблении, М. А., по окончании работы, непременно сейчас же приводила их в полный порядок, прежде чем поставить на место.
  

4. ПЕРЕЖИВАНИЯ В ВОЙНУ И РЕВОЛЮЦИЮ (1904 -- 1905 г.).

  
   В 1904 году была об'явлена война. Стон прошел по окружающим деревням. Угнали молодых солдат, пошли пожилые запасные, провожаемые ревом и причитаниями жен и ребят. У мужиков руки опускались при мысли о том, как оставить семью без работника. Были такие, что пробовали скрываться. Бабы в Туле легли на полотно железной дороги и не хотели вставать, чтобы не пустить поезд, битком набитый их мужьями и сыновьями. Такая то баба скинула, провожая мужа. Такую-то, оставшуюся с кучей ребят, из петли вынули. Запасные, уже пробывшие в казармах несколько недель, мужики прибегали домой на день или на ночь проститься с семьей и приносили известия о том, как ужасно обращаются с солдатами, какое идет воровство в полковых кухнях и в интендантстве, вести о сапогах не по ноге и с картонной подметкой, о шинелях, которые расползаются под пальцем, и т. д.
   С фронта шли вести о поражениях, о тысячах убитых, замерзших, голодных, о пушках без замков, о негодных для плаванья судах, выходящих в море, о лжи, предательстве, воровстве, грабеже, разврате, обо всем, с чем всегда нераздельно связана война, о чем не пишут во время войны в газетах, а лишь передают очевидцы. Вести эти в Ясную приходили со всех концов мира, несмотря на всякие цензуры, а к М. А--не шли через солдат, солдатских жен, матерей и отцов.
  
   86
  
   Страшное это было время -- годы японской войны. Оно теперь меркнет перед тем, что пришлось пережить в следующую войну, но тогда война переживалась мучительно тяжело.
   М. А. полна была забот о солдатках с их горестями и нуждами; через нее и мы следили за судьбой мужиков, призванных из ближайших к Овсянникову деревень, и за судьбой их семей, оставшихся без кормильцев.
   Година революции с жестоким подавлением революционного духа, пожалуй, еще тяжелее переживалась М. А--ной, тем более, что немало близких ей людей погибло и пострадало в те времена. Особенно тяжело переживала М. А. судьбу племянника своего Саши Шмидт, младшего сына ее брата. Это был милый юноша, всей душой стремившийся служить народу. Он принимал горячее участие в революции 1905 года, а затем участвовал в ряде экспроприации и был, если не изменяет мне память, взят чуть ли не с бомбой в руках. Несколько раз во время своей революционной работы он приходил к М. А--не в минуты сомнения. Но ему, захваченному пылом борьбы, желанием вот теперь, сейчас же достичь народного блага и восстановить нарушаемую веками справедливость, -- ее доводы были мало убедительны. И только после, уже сидя в тюрьме, приговоренный сначала к смертной казни, которую потом заменили вечной каторгой, затем (вновь приговоренный к смертной казни за участие в организации большого побега из каторжной тюрьмы и вновь оставленный в живых, как тяжело больной туберкулезом, он много передумал, пережил, кое-что перечитал из произведений Л. Н--ча и стал очень близок М. А--не. Он особенно горячо к ней привязался, а с нею вместе и ко всем нам, принимавшим горячее участие в его судьбе. Письма его с каторги были полны глубоких мыслей, серьезных запросов, большой любви и кротости. В тюрьме он заслужил всеобщую любовь и кличку "толстовца".
   Помню, как каторжанам было разрешено иметь в стенах тюремного двора свои огороды. М. А. несказанно радовалась этому и послала Саше и его товарищам семян и даже усов клубники. Все это дошло и было благополучно посажено, начало расти и радовать узников. Но новый начальник тюрьмы нашел, что огород -- это лишняя поблажка преступникам, и приказал все огороды перекопать. Это был невероятно зверский поступок, оценить который могут только те, кто пережил это сам или у кого близкие люди пережили это издевательство над человеческой личностью. Сестра Саши раз в год ездила в Сибирь на свиданье с ним (свидания давались ближайшим родным раз в год) и каждый раз, возвращаясь от каторжан, пробыв в их среде и в среде их родственников, она рассказывала такие ужасы о их положении, что М. А. прямо больна становилась, а мы ходили сами не свои. После долгих хлопот, благодаря помощи А. Ф. Кони и брата и сестры Стаховичей, удалось добиться невероятного: Сашу, дважды приговоренного к смертной казни и отбыванию вечной каторги, выпустили, хотя совершенно больного, за стены тюрьмы на поселение.
  

87

  
   Трудно было без слез читать письма Саши с этой "воли" у стен тюрьмы. Он радовался воздуху, свободе движений, возможности вести разумную работу, самому обслуживать себя и т. д. Он уже едва мог встать с постели, мучительно харкал кровью, но был счастлив.
   Через 1Ґ месяца после выхода из тюрьмы он умер.
   Горячо переживая тяжести, вызванные войной, революцией и ее подавлением, страдая чужими муками, М. А. ни в чем не изменила за это время своей жизни, ни в чем не изменились ее взгляды. Она верила, твердо знала, что добрая цель может быть достигнута только добрыми средствами, что насилие всегда приносит гнет, страдания, раззорение, беды, а потому в душе ее не было радости при победах той или другой враждующей стороны, а была только тяжесть от бездны людских страданий, от затемнения человеческого сознания теми или другими дурманами, от того, что люди так далеко отходят от единого верного пути и единственного доступного нам способа разрешить все личные и общественные вопросы жизни, -- это жить самому по законам своей совести.
   Вот отрывок из письма Марьи Львовны к Вере Сергеевне. Толстой 1905 г.
   "... Да, политика заела совсем. М. А. вчера звала к себе и говорит: "райская жизнь, ни одного слова о политике". Она удивительна, М. А., -- я всегда от нее учусь. Всегда строго ко всему (в себе) относится и много много, мне кажется, вносит добра в мир".
   И еще отрывок из другого письма Марии Львовны к той же В. С. Толстой в том же году:
   "...Сегодня была удивительная по своей высоте и твердости Марья Александровна. Рассказывала, какое у нее вдруг наступило душевное успокоение, что ей ничего не страшно, что она смотрит вперед, ничем земным не тревожится, и как ей хорошо и радостно. Я вижу по ее серьезным глазам, что она пережила какой-то душевный переворот, и я боюсь, что это перед смертью. Коровы у нее нет, деньги, припасенные на корову, она понемногу проживает, и это ее нисколько не тревожит, как бывало. Вот удивительный человек, и как с ней хорошо".
  

5. М. А. ШМИДТ В 1905 -- 1909 гг.

  
   Почти закончив свою работу о М. А--не, я, разбирая оставшиеся материалы, нашла в них много такого, что жаль было не использовать. Часть этих выписок я помещаю здесь.
   Вот отрывок из письма Льва Н--ча к Марье Львовне от 30 января 1906 года.
   "Сейчас до обеда был у Марьи Александровны. У нее молока нет, сидит одна, хрипит в своей избушке, и на вопрос, хорошо ли ей, не скучно ли, всплескивает руками".
   Письмо Льва Н--ча к М. А--не от 3 февраля 1902 г. из Крыма, куда Л. Н. был увезен совершенно больным и где он несколько
  
   88
  
   раз вновь тяжело захварывал. Письмо это было продиктовано Л. Н--чем в день, когда положение его было почти безнадежно.
   "Милая Мария Александровна! я второй раз испытываю то, что вы хорошо знаете, -- как радостна близость смерти. Не говорю о любви окружающих, находишься в таком светлом состоянии, что переход кажется не только не странным, но и самым естественным. Доктора говорят, что могу выздороветь, но когда я в хорошем состоянии духа, мне жалко терять то, что имею.
   Прощайте, благодарю вас за любовь, которая много раз утешала меня. Ваш друг и брат Л. Т.".
   "У нас все хорошо, -- пишет Л. Н. 2 мая 1906 года Софье Андреевне, -- не с моей, но с самой мирской точки зрения. Мне почти так же хорошо, как Марии Александровне".
   Из дневника Льва Н--ча от 1 января 1905 г.
   "Не могу нарадоваться своему счастью. Был у Марии Александровны. Она то же испытывает. Как легко было бы всем жить так. Ах, если бы немного содействовать этому".
   Из "Яснополянских записок" Д. П. Маковицкого 1) от 6 октября 1905 года.
   "М. А. рассказывала, что с тех пор, как перестала жить эгоистической жизнью, интересами личности, и знает, что жизнь не кончается со смертью, она не боится страданий. Испытав их на себе, она знает, что болезнь, страдание только возбуждает и усиливает любовь к людям. Она не боится труда и лишений, живет спокойно.
   "Из сочинений Л. Н. ей больше всего нравится "Критика догматического богословия" и "Соединение и перевод Евангелия". По ее словам, Л. Н. долго работал над "Соединением". Часто хотел бросить эту работу, думая, что не осилит. Церковь в течение веков старалась скрыть истинное учение Христа. Раскрыть всю эту ложь, кто же мог это сделать, кроме Льва Н--ча? Чтобы довести эту работу до конца, нужна, кроме ума, еще великая любовь к людям".
   "Про себя М. А. сказала, что она старается не отвлекать своего внимания от того, что Л. Н. писал в Ассархадоне: что жизнь одна, что тот, кто губит жизнь человека или животного, -- губит себя".
   Из дневника А. Б. Гольденвейзера ("Вблизи Толстого"). Июль 1908 года.
   "Марья Александровна опасно больна. У нее уже с месяц постоянно жар... Вчера был у нее Душан и сказал, что ее дело очень плохо: отек легких, сердце очень слабо и отекли ноги. Если
   ----------------
   1) Душан Петрович Маковицкий (1866--1921), домашний врач Толстых, словак, единомышленник Л. Н--ча. В Словакии, до приезда в Россию, организовал издание книг для народа, словацкий "Посредник". Живя в Ясной Поляне, вел очень подробный дневник, записывая незаметно, часто в кармане, очень подробно все события и более интересные разговоры. По ночам он расшифровывал записанное. Часть этих записок напечатана под названием "Яснополянские записки" Толстовским музеем. Живя в Ясной, самоотверженно лечил окрестных крестьян и пользовался большой их любовью.
  

89

  
   в ближайшие дни ей не станет лучше, то она долго не протянет. У нее незадача с огородом и клубникой: все плохо, всего мало. По ночам она все в своем шалаше сторожит клубнику, но так больна и слаба, что не в состоянии ходить, а только лежит и свистит".
   Из "Яснополянских записок" Д. П. Маковицкого.
   "Мария Александровна не была рада моему приезду, сказала, что ей не нравится, что меня к ней гоняют, что она каждую зиму так хворает и это проходит.
   "...В разговоре о Льве Николаевиче М. А. сказала мне, между прочим:
   -- Когда я хорошенько подумаю о словах Л. Н--ча, я всегда нахожу, что он прав. Иногда мне кажется, что он ошибается, но, подумав хорошенько, я всегда убеждаюсь, что я сама не понимала дела".
  

----------

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

1. ЛЕТО 1910 ГОДА.

  
   Так прожила Мария Александровна до лета 1910 года.
   Когда мы приехали весной в этом году в Овсянниково, у М. А--ны жила помощницей молодая девушка полу-сирота из очень бедной семьи. Среди лета она ушла на работу домой, а ее заменил ее младший братишка, мальчик лет 15, распущенный Андрюшка.
   М. А. была особенно нежна с ним. Она знала его тяжелое, сиротское детство, с пьющим отцом, в вечном голоде, и как будто старалась вознаградить его за все пережитые им горести своими заботами и лаской.
   -- Подумайте только, наберут плесневелых корок, они плесень сполоснут, водой запьют, -- тем и сыты, -- рассказывала М. А.
   Андрюшка носил М. А--не воду, рубил дрова, гонял в стадо коров и, кажется, больше ничего не делал. Несколько раз он попадался в воровстве то белого хлеба, то куска пирога; с окна нашей кухни, хотя всегда все наши "угощенья" доходили и до него. М. А. страшно этим огорчалась, говорила с ним, Андрюшка плакал, обещал вести себя хорошо. Пропал у меня из стола кошелек. Вся усадьба была страшно взволнована этим, все считали виновным Андрюшку; хотели его обыскивать, когда он пойдет домой. М. А. всячески за него заступалась, волновалась и плакала. Андрюшка клялся и божился, что знать ничего не знает.
   Среди лета ко Л. Н--чу приехал один заболевший психически единомышленник с женой. Повидав Льва Н--ча, они пришли к нам и остались у нас на несколько дней. Ночевали они на сене в сарае. Жена больного передала на хранение М. А--не свои деньги, Андрюшка слышал разговор о деньгах, видел, как М. А. заперла деньги в шкафик. На другой день мой муж, М. А. и сосед наш, Буланже, уехали с ночевкой в Ясную. Мы с вечера долго возились на огороде, поливали его. У нас была стирка. К вечеру на усадьбе не осталось ни капли воды.
   Прибрав комнаты на ночь, я только что легла и начала дремать, как у окна раздался тревожный голос: "Елена Евгеньевна, у М. А--ны горит". -- Это меня разбудила жена больного. Я выскочила на улицу. Над соломенной крышей хлева М. А--ны взви-
  

91

  
   вался высокий, узкий столб пламени, как раз в узком проходе, отделяющем сени от хлева. Я начала будить спавшую в избе М. А--ны жену лесного сторожа. Она спросонок ничего не могла понять и никак не могла открыть мне дверей. Пока я вошла в хлев и начала выводить одну корову за другой, крикнув, чтобы скорее бежали за водой, крыша уже пылала во всю... Прибежали наши девушки, сторож. Я просила их вытаскивать скорее вещи М. А--ны, а сама пошла перенести подальше спящих детей.
   Так я потом бранила себя и никогда не могла успокоиться, что не полезла прямо на крышу и не начала заваливать пламя одеялами, матрасами, всем, что было. Но я этого не догадалась сделать, не проследила даже сама, как выносили вещи М. А--ны. А оказалось, что, пока я утаскивала ребят, пламя ворвалось и сени, охватило лежавшую там кучу сена и отрезало вход в избу. Из избы ничего почти не вытащили. Не вытащили даже железный ящик, в котором М. А. хранила все письма Л. Н--ча, все его рукописи и самую дорогую для нее переписку, -- ящик, который столько раз в особенно лютые времена обысков и арестов она тщательно зарывала в землю и берегла, как зеницу ока. Не вытащили и Шавочку, любимую собаку М. А--ны, которая от суматохи забилась под кровать М. А--ны и там сгорела.
   Пока собирались мужики из деревни, привезли бочки воды, организовалась цепь для подачи воды с колодца, от избы М. А--ны не осталось почти ничего и начал гореть наш дом. Долго его отстаивали, но изба была всего саженях в трех от дома и горела так жарко, что отстоять дом не удалось.
   Часов в пять и от нашего дома остались одни обгорелые бревна, да снятые с петель кое-где рамы и двери.
   Я решила сейчас же ехать в Ясную, чтобы предупредить М. А--ну об ее горе. Мне казалось, что, увидав неожиданно пожарище, она просто не выдержит удара.
   В Ясной еще спали. Открыл заспанный лакей. Я наспех рассказала ему, в чем дело, и прошла наверх, где за книжными шкапами, в проходной комнате всегда спала М. А. Она уже не спала, но еще лежала. Когда я ей рассказала о пожаре, она всплеснула руками и замерла, а когда рассказала про рукописи и про Шавочку, она молча заплакала.
   Через несколько минут пришел мой муж, Буланже, пришел Л. Н. Как всегда, поднялся разговор, кто поджег, почему. М. А. махнула рукой. Зачем к одному горю прибавлять другое. Не все ли равно, кто поджег. "Это мне испытание, надо суметь только нести его".
   А испытание было для нее огромное. Сразу лишиться своего угла, к которому она так привыкла, того крошечного хозяйства, которое копилось многими годами и давало ей возможность жить, не завися ни от кого, не обременяя никого, лишиться тишины, покоя, рукописей и писем Л. Н--ча, которыми она так дорожили и которые давали ей возможность сделать то тому, то другому духовный подарочек, лишиться Шавочки, которая больше 10 лет коротала с ней дни и ночи ее одинокой, большею частью, жизни.
  
   92
  
   Сгорели почти все инструменты для работы, так облегчавшие ей труд.
   Но сил у М. А--ны хватило. Мы почти не видали ее слез, не было раздражения ни на кого из нас, не сумевших спасти ее добро, ни на Андрюшку, так дико постаравшегося скрыть пропажу украденных им денег.
   19 июля 1910 г. Лев Николаевич пишет Бирюкову: "...У Марьи А. пожар, но она перенесла, -- главное потерю рукописей, -- как свойственно человеку, живущему духовной жизнью. Надо у нее учиться. Ее все любят и готовы помочь".
   Перебрались мы в избу мужа, которая несколько лет тому назад была выстроена нами ему для занятий. Готовили у сторожа. Коровы стояли в сенном сарае. На семи квадратных саженях жили -- М. А. и наша семья в 6 человек. Тут же занимались мой муж и я.
   После долгих колебаний Андрюшку отправили домой, так как семья сторожа, да и соседи крестьяне не могли больше его спокойно видеть. М. А--ну это мучило ужасно.
   -- Вот какой разврат наша барская жизнь, -- говорила она, -- если он это сделал, -- мы виноваты, мы его соблазнили своими деньгами, хорошей пищей, всем. А теперь опять отправили его есть плесневелые корки, которые он с сумой наберет у соседей, таких же бедняков мужиков.
  

----------

  
   Это лето 1910 года было особенно тяжелым для Ясной и для всех нас, живших по близости от Л. Н--ча. М. А--не же, особенно горячо любившей Л. Н--ча и его семью, было оно особенно тяжелым.
   Софья Андреевна подозревала, что Л. Н. составил завещание, которым лишает семью исключительного права печатать все его произведения. Это ее, отдавшую все свои привязанности исключительно семье, детям, внукам, видящей свое и их благо в материальном благополучии, вывело из равновесия. Лев Львович и Андрей Львович не только были на стороне матери, но еще подливали в свои приезды масла в огонь.
   Софья Андреевна употребляла все усилия, чтобы добиться от Л. Н--ча обещания, что никакого завещания не будет составлено. В борьбе она не разбирала средств. Она следила за Львом Н--чем день и ночь, рылась в его бумагах, подслушивала его разговоры, не только читала, но и вытащила его самый интимный дневник, который Л. Н. тщательно прятал от всех. Она требовала, что бы Л. Н. перестал видеться с тем его другом, который, по ее мнению, оказывал на Л. Н--ча особенно нежелательное влияние, с Чертковым, в руках которого, главным образом, сосредоточивались все философские и религиозные работы Л. Н--ча, которые Л. Н. передавал ему для сохранения, издания и т. д., который очень много сделал для распространения сочинений Л. Н--ча в России и за границей, который вел обширную переписку с единомышленниками Л. Н--ча. Чтобы добиться своего, Софья Андреевна устраивала сцены, грозила самоубийством. Л. Н. шел на
  

93

  
   уступки в чем только мог, не уступал лишь там, где этого не позволяла ему сделать совесть.
   Окружающие Льва Н--ча разделились на две враждующие стороны, волновались, огорчались, негодовали. И бедный Л. Н. один в этой борьбе старался, как мог, вносить мир и покой. Но безуспешно.
   Татьяна Львовна и Сергей Львович, которые могли влиять на мать и с которыми считались и Андрей и Лев Львовичи, почти не бывали в Ясной. Татьяна Львовна болела сама, болел ее муж, у Сергея Львовича шла какая-то стройка, а, главное, вероятно, они все так привыкли к сценам Софьи Андреевны, что думали, что все это пройдет, недостаточно понимали, что дело уже перешло всякие границы и у Л. Н--ча уже не остается сил.
   А тут еще на усадьбе, по примеру соседей помещиков, появились нанятые Софьей Андреевной сторожа -- сначала стражники, а потом черкес, который раз'езжал с нагайкой и ею расправлялся с крестьянами. Л. Н. страдал от этого невыносимо. Но на все его просьбы убрать черкеса, Софья Андреевна отвечала решительным отказом и упреками в том, что он не только никогда не помогает ей в хозяйстве, но и развратил мужиков своими поблажками и своими учением, так что с ними сладу нет.
   Крестьяне же во всем происходящем винили не только Софью Андреевну, но порою и Л. Н--ча, так как не могли себе представить, чтобы он не был уже хозяином, чтобы он не в силах был усмирить и урезонить "свою бабу". Были даже случаи (правда, очень редкие), что подвыпивший крестьянин, встречаясь со Л. Н--чем, пускал ему вслед ругань или под пьяную руку высказывал ему все свое недовольство. Раз Л. Н. слышал, как баба, у которой загнали на усадьбу лошадь, ругалась, проходя мимо балкона: "Сидят и лопают, черти!".
   "Один раз Л. Н. зашел к яснополянскому мужику-философу-эпикурейцу Петру Осипову и спросил его: "Что ты перестал ко мне ходить?" Тот ответил: "Ты все только толкуешь, а сам всю землю кругом скупил, и Телятенки купил, а мы бьемся, как караси в сети". "Разумеется, -- говорил Л. Н., -- мужик не может поверить тому, что какая-то девченка может купить землю, -- поэтому не может себе представить, что это купила Александра Львовна, а не он, Л. Н.".
   "Когда я пришел домой, -- горько закончил свой рассказ М. А--не Л. Н., -- два лакея мне прислуживали". (Лебрен. "Воспоминания и думы").
   Л. Н--чу невыносимо было видеть загнанных за потраву господских лугов и хлебов лошадей и коров, баб и подростков, умоляющих отдать скотину без штрафа, видеть старух, ворующих в господском лесу траву для коровы, видеть черкеса, выпроваживающего из леса с руганью и ударами нагайкой какого-нибудь старика с вязанкой хворосту и т. п.
   Л. Н., замученный, истерзанный, приезжал к М. А--не отдышаться, посидеть в тихом уголке, среди любящих его людей, поделиться своими мыслями, виденным, слышанным, полученными
  
   94
  
   письмами. М. А. удваивала свою ласку, и видно было, как старик отходил под ее спокойным, любящим взглядом, под ее чуткими расспросами и ободрениями.
   -- Все таки все хорошо, милая М. А., -- говорил в конце концов Л. Н.
   -- Все хорошо, милый Л. Н., -- говорила М. А., и у обоих стояли на глазах слезы умиления.
   Он последнее время между двух горячих сковородок жарился, -- сказала как-то М. А., -- одна -- несчастная Софья Андреевна, другая -- народные страдания. Какие силы ему надо было, чтобы устоять и все перенести.
   М. А. очень часто ездила в Ясную, оставалась там дня по два, по три, (как никогда раньше не делала в рабочее время), и при ней там бывало несколько тише. Возвращалась она измученная, усталая и с грустью рассказывала о том, что там творится.
  

2. УХОД И СМЕРТЬ Л. Н. ТОЛСТОГО.

  
   Так прошло лето. В конце сентября мы уехали в Москву, оставив М. А--ну, измученную всеми переживаниями этого лета, в нашей избе. Очень болела за нее душа: изба, хоть и была построена для зимнего жилья, но до сих пор никто в ней не зимовал, не было в ней и русской печи, и М. А--не надо было или приспособить ее для зимней жизни, или устраиваться на зиму где-нибудь в другом месте. Об этом она пока и слышать не хотела, хотя ее звали и в Ясную, и Александра Львовна звала к себе в Телятенки, и В. С. Толстая, племянница Л. Н--ча, звала к себе в Пирогово.
   Как раз в это время М. А. получила то единственное письмо Н--ча, которое сохранилось у нее в подлиннике.
   М. А. как то послала Татьяне Львовне "духовный подарочек". Когда Л. Н. приехал к Татьяне Львовне на несколько дней, она показала "подарочек" Л. Н--чу, и он сейчас же написал М. А--не следующие строки:
  
   10 октября 1910 г.
   "Здравствуйте, дорогой старый друг и единоверец, милая Мария Александровна. Часто думаю о вас, и теперь, когда не могу заехать в Овсянниково, чтобы повидать вас, хочется написать вам все то, что вы знаете, а именно, что по старому стараюсь быть менее дурным и что, хотя не всегда удается, нахожу в этом старании главное дело и радость жизни, и еще, что вы тоже знаете, что люблю, ценю вас, радуюсь тому, что знаю вас. Пожалуйста, напишите мне о себе, о телесном и духовном. Крепко любящий вас Л. Толстой".
  
   26 октября Л. Н. заехал к М. А--не и долго говорил о своей жизни. Он сказал, что решил уйти.
   М. А. стала убеждать его не делать этого: "Душечка, не уходите. Это слабость, Л. Н., это пройдет", говорила она.
   -- Это слабость, но не пройдет, -- сказал Л. Н., -- и М. А. осталась после его от'езда в большом волнении.
  

95

  
   26 октября Л. Н. записывает в дневнике: "М. А. не велит уезжать, да и мне совесть не дает. Терпеть ее, терпеть, не изменяя положение внешнее, но работая над внутренним. Помоги, Господи!"
   В ночь на 28 октября М. А. не могла спать и утром уехала в Ясную. Там она не застала уже Л. Н--ча, который в этот день на заре уехал с Д. П. Маковицким, но зато застала такую бурю, что уже не решилась оставить Софью Андреевну одну. Она даже спала в комнате Софьи Андреевны на диване, уткнув голову в подушки, чтобы не тревожить Софью Андреевну своим кашлем.
   Уехала следом за Л. Н--чем Александра Львовна. В Ясной собрались сыновья, приехала Татьяна Львовна.
   Все жили в страшном напряжении в ожидании вестей о Льве Н--че и все время следя за Софьей Андреевной, которая то делала попытки вернуть Л. Н--ча, то хотела покончить с собой. То неистово бранила Л. Н--ча, Черткова, Александру Львовну, то, наоборот, смирялась, каялась, плакала, просила прощения.
   Приехав в Ясную, М. А. сейчас же послала нам открытку с известием, что Л. Н. уехал неизвестно куда. Потом вторую, что Л. Н. был в Шамардине и выехал оттуда, полубольной.
   Со станции Горбачево Александра Львовна пишет М. А--не от 31 октября:
   "Милая моя, дорогая старушка. Вы теперь, наверное, узнали о постигшем вас огорчении. Голубушка, не огорчайтесь, и еще прошу вас, оставьте у меня в Телятенках всю вашу скотину и Воронка. Очень прошу вас, милочка.
   Еще хотела вам сказать, не лучше ли вам переехать в Телятенки ко мне в домик, а не строиться там, где и в третий раз может тоже случиться. Милочка, дорогая моя, любимая старушка, помните только одно, что я так счастлива была бы хоть чем-нибудь услужить вам.
   Отец слаб, я боюсь за него, но выбора не было. Я почувствовала, что теперь вернуться ему нельзя, и он это решил до моего приезда.
   Я попросила бы вас сказать матери, что мне казалось бы, что их жизнь вместе не кончена, что возможна еще совместная жизнь, но что теперь, в данный момент, иного исхода нет.
   Кроме того, еще раз умолите тех детей, которые остались, сделать все, что они могут, чтобы уберечь мать. Никто из них никогда не мог бы оказать ему большей услуги. Целую вас, милая, крепко. Саша.
   Скажите еще матери, что я ее люблю, жалею, целую крепко, прошу меня простить за все и обещаю сделать все, чтобы уберечь отца. С.
   Затем я получила от М. А--ны еще более тревожное известие: "Дорогая Леночка, получена нами телеграмма: "воспаление легких. Не безнадежно. Болезнь затяжная. Остаемся неопределенное время". Вынесет ли дорогой Л. Н. эту болезнь, -- бог весть. Грустно до нельзя".
  
   96
  
   7 ноября я получила от Ивана Ивановича из Астапова, где он был уже несколько дней, телеграмму о смерти Льва Н--ча. В этот же день я выехала в Ясную.
   Ночевала я у Чертковых в Телятенках, и утром, когда хорошо рассвело, пошла в Ясную.
   Ярко сверкал иней на солнце, так что больно было смотреть. И мне казалось таким невероятным, что я, войдя в яснополянский дом, не увижу уже там Льва Николаевича...
   Пусто было на усадьбе. Тихо в доме. Я поднялась по лестнице и заглянула за шкафы к М. А--не. Она уже не спала, сидела одетая, с гребенкой в руках, грустно повесив голову. Жиденькие волосы спустились по бокам головы. Она казалась еще более худой и изможденной. Она радостно вскрикнула, увидав меня. И мы долго молча сидели. Потом начался подробный рассказ всего, что было пережито в Ясной за те немногие дни, что мы не видались.
   М. А. была почти одна в огромном яснополянском доме. Но мало по малу начали приезжать друзья и родные Льва Николаевича.
   Ночью приехали из Астапова, бывшие последние дни со Львом Николаевичем, мой муж, Гольденвейзер и еще кто-то. Начали с'езжаться друзья. И так бесконечно дороги были все собравшиеся вместе в эти грустные часы.
   С утра начали собираться приехавшие на похороны толпы людей. Они тянулись и тянулись змейками со станции.
   Когда же пришел поезд с телом Л. Н--ча, со станции показалась густая, бесконечно длинная толпа. Мы с Марьей А--ной сидели наверху в столовой и смотрели в окно. М. А. как будто вся ушла в себя, в свои воспоминания.
   Тело Л. Н--ча поставили внизу, в комнате, которую сделали проходной, и пошли близкие проститься. Обождав несколько минут, спустились и мы с М. А--ной. Она тихо шла, сжимая мою руку. Как она простилась со Львом Николаевичем, -- я совсем не помню, но помню, что меня глубоко тронул Андрей Львович, который, когда вошла М. А., сам вышел из комнаты и кому то в дверях тихо сказал: "Погодите, там М. А. вошла проститься".
   И опять мы наверху за перегородкой. М. А. лежит и тихо капают ее слезы.
   Когда гроб выносили, М. А. опять спустилась вниз, вышла на крыльцо, оперлась на перила. Толпа стала на колени, пели вечную память, фотографы и кинематографщики щелкали, а М. А., казалось, ничего не видит и не слышит, только иногда рука ее тяжелее опирается на меня, и мне кажется, что у нее сил не хватит стоять дольше...
   Скрылся гроб, мы поднялись наверх в маленькую гостиную, а потом в кабинет Л. Н--ча и в его спальню.
   М. А., казалось, прощалась со всем, что было ей здесь так дорого.
   "В последний раз так сидим, -- сказала она, -- потом музей сделают, публика станет ходить, уж тогда все не то будет".
   Мы сидели в кабинете Л. Н--ча, пока внизу раздались голоса
  
   Е. Горбунова-Посадова.

97

  
   возвращающихся с похорон. Стало шумно. М. А. ушла к Софье Андреевне.
  

----------

  
   Ряд друзей М. А--ны пишет ей о смерти Л. Н--ча, о его значении в их жизни, пробует утешить ее, зовет поселиться у себя, когда уже нет Льва Н--ча, привязывавшего ее к Ясной.
   Вот ответ М. А--ны на письмо ее подруги по работе в институте Н. Бурмейстр.
   "Простите, дорогая моя Надюшка, за долгое молчание, но все так неожиданно случилось -- и от'езд Льва Николаевича, и болезнь, и самая смерть, что я заболела. Теперь поправилась и пишу вам с большой радостью. Подумайте только, что за 10 дней до смерти ко мне приезжал дорогой Лев Николаевич верхом, беседовал долго по душам, затем, молодцом сев на лошадь, поехал домой. Через 2 дня, именно 28 октября, я поехала в Ясную утром, и его уже не застала, а там он в пути заболел и 7 ноября в 6 часов утра скончался. Трудно верить, что это ужасная действительность, хочется думать, что это только тяжелый сон, тем более, что, с кончиной Льва Николаевича, я никогда духовно так сильно не чувствовала его при жизни, как теперь. Ну, верите ли, все полно им, я так и слышу его голос, вижу его глаза, полные слез, чувствую, что он от волнения говорить не может, беседуя с нами. Да и не мудрено: адски трудно жилось ему среди моря народного страдания, среди роскоши непонимающей его семьи. Доктора говорили, что сердце его, всегда очень слабое, под конец жизни вовсе издергано было. И вот, когда я сильно плачу по нем, тоскую, горюю, мне вдруг станет совестно за свой эгоизм, и я благодарю отца, что он взял этого великого мученика к себе на руки.
   Посылаю вам письмо Л. Н--ча, написанное им 7 месяцев тому назад. В нем он выразил то, чем жил всю свою жизнь..."
  
  

3. ПОСЛЕДНИЙ ГОД.

  
   М. А. прожила после похорон Л. Н--ча еще несколько дней в Ясной, потом вернулась в Овсянниково и там заболела. Напряжение последних дней сказалось, и она слегла надолго. Ее мучил сильный кашель, слабость и сильнейшие головные боли при лежании. Она почти не могла лежать от одышки, кашля и этой головной боли. Сидеть же у нее не было сил.
   Жить в нашей избе зимой оказалось невозможно, и Александра Львовна убедила М. А--ну перебраться к ней в Телятенки. И здесь М. А. продолжала болеть.
   Кажется в конце ноября я приехала навестить М. А--ну. Александра Львовна была в Москве. Александра Львовна рада была, что М. А. с ней, и всячески старалась сделать ее жизнь спокойной, но они были такие разные люди: Александра Львовна громко говорила, шумно двигалась, кричал ее попугай, прыгал пудель. Рядом в доме Чертковых жила куча молодежи, милой и приветливой, любящей М. А--ну, но вносившей к Александре Львовне столько шуму и суеты, что М. А. только вздыхала.
  
   98
  
   Шли тяжелые отношения Софьи Андреевны с Александрой Львовной и Чертковыми, шли хлопоты по введению Александры Львовны в наследство, хлопоты по налаживанию издания сочинений Л. Н--ча, по выкупу у Софьи Андреевны и у ее сыновей яснополянской земли и передаче ее крестьянам. Было так хлопотно, так суетливо и шумно, так далеко от душевного склада М. А--ны, что она очень страдала.
   Чувствовала себя М. А. очень плохо, но, что бы не быть никому в тягость, что бы не беспокоить никого состоянием своего здоровья, она каждое утро вставала, оправляла свою постель, брела, едва переставляя ноги, к столу и сидела там то с Кругом Чтения, то разбирая неизданные писания Льва Н--ча, то с каким-нибудь шитьем или перепиской.
   М. А. часто вспоминала "божественное Овсянниково" с его "идеальной тишиной" и простоту своей жизни, и разговоры с мужиками, которые всегда приходят с такими важными, серьезными и нужными для них вопросами. Она никогда не закрывала глаза на крестьянскую тьму и невежество, ссоры, взаимное недоверие друг к другу, пьянство, но она относилась к крестьянам с особенным уважением и любовью за тот каторжный труд, который они несут, за те страдания и несправедливости, которые выпали на их долю от "имущих классов", за их "детскую простоту и незлопамятность". "Вот истинно воспитанные люди-то, -- говорила она, глядя на какого-нибудь старика, вроде Федота Мартыныча. -- Разве в высших классах есть такое воспитание?"
   Ее только глубоко огорчало, особенно в молодом поколении, проникавшее и в деревню хулиганство, бахвальство, скверные песни и еще более скверная ругань.
   Теперь она чувствовала лишение не только тишины и одиночества, но и этого общества крестьян, лишение возможности непосредственно отзываться на крестьянские нужды, чем она жила так много лет.
   Эту зиму мы особенно много переписывались с М. А--ной. Так еще недавно пережили мы разлуку со Л. Н--чем, так сильно болела М. А. всю зиму и так интересовала ее жизнь Москвы и всего мира в связи с ростом интереса повсюду к идеям Л. Н--ча. Ее глубоко волновало движение, вызванное этим ростом интереса, интересовала деятельность единомышленников Л. Н--ча, которые тогда жили особенно интенсивной жизнью, переживая особенный под'ем и потребность выявлять наиболее ярко и полно свои взгляды. Волновали ее очень преследования людей, живущих наиболее полной, разумной и хорошей по взглядам М. А--ны жизнью.
   Видя, как шумно, суетно и тревожно М. А--не в Телятенках, мы строили планы, как поселиться вместе где-нибудь в деревне. И вдруг узнали, что М. А., наконец, согласилась на предложение Татьяны Львовны выстроить для нее вновь избу на старом пепелище. Долго пришлось ее убеждать согласиться на эту "новую трату Танечки".
   "Крепко благодарю и глубоко тронута вашим участием ко мне, -- пишет она Татьяне Львовне в ответ на ее предложение, -- но допустить стройки лично для меня -- не могу. При одной мысли
  

99

  
   об этом мне невыносимо делается грустно, -- ну, просто душа болит. Буду жить где и как бог приведет".
   Татьяна Львовна, наконец, убедила ее тем, что без стройки имение не имеет цены, что за хутором некому приглядывать, что она хорошо застрахует избу и т. д.
   Наконец, изба была почти готова, и М. А. перебралась в Овсянниково и сейчас же написала нам:
   "Дорогая моя Леночка, вчера, 17 апреля, я переехала на старое пепелище в Овсянниково и очень зову вас сюда же. У меня и у вас есть по избе. Я возьму к себе двух старших с Акулиной Васильевной, а вы с двумя младшими и с Ив. Ив. поселитесь в своей. Татьяна Львовна строит вам дом на Бирюковке, и к 1 июня он должен быть готов, -- так взялся сделать ей Дмитрий Алексеевич. Подумайте, моя голубушка, укладывайтесь и катите ко мне, -- в тесноте, да не в обиде, хорошо поживем.
   Привезите семян, вилы длинные подавать сено, вилы обыкновенные. Ужасно я рада, что очутилась в Овсянникове. Поместилась дней на пять в вашей избе, а свою усиленно просушиваю, топлю печь, устроила сквозной ветер. Сохнет быстро, скоро перейду к себе. Сейчас я с поденными убираю сады, а в огороде своем еще не была. В вашем огороде клубника осенней садки зеленеется. Может быть, прикажете что сделать в огороде вашем, черкните словечко, все исполню. Пока крепко целую и жду ответа".
   Получив такое письмо, мы уже не могли сидеть на месте, спешно собрались и через несколько дней были в Овсянникове.
   И опять начались работы в огороде, опять долгие беседы на скамеечке у М. А--ны в огороде, сбор ягод, разговоры с крестьянами и воспоминания, воспоминания о Л. Н--че, главным образом.
   М. А. часто и много рассказывала. Со средины лета мой муж вдруг хватился и начал коротенько записывать эти рассказы. Но в его записи вошло только кое-что из того, что рассказывала М. А.: не всегда были под рукою карандаш и бумага, часто самый рассказ так захватывал, что муж забывал его записывать, да и записанное теряло свою непосредственность, юмор, красоту языка М. А--ны, и так это жалко.
   Раз Иван Иванович сказал:
   -- М. А., надо бы записывать ваши воспоминания о Л. Н--че.
   -- Ах, милый, не надо. Ведь тем то и дорого все это во Льве Н--че, что это не ради славы людской делалось, а для бога, для истинно нуждающихся. Пусть лучше бы так и оставалось.
   В другой раз она сказала: "Я помню прекрасно, а не могу передать в точности его слова, все не то выходит".
   Как то муж вышел из своей избы, М. А. сидела за столиком под ивой (где так часто сидел с нами Л. Н.) и, подставив под лучи солнца свою худую спину в старой, серой, тщательно заплатанной кофте, перебирала письма Л. Н--ча, которые "чудесно сохранились" у П. И. Бирюкова. М. А. списала их когда-то для Павла Ивановича, как материал для биографии Л. Н--ча. Муж сел рядом. М. А. дала прочесть ему письма. Он читал вслух. М. А., казалось, переживала все то дорогое ушедшее, что связано было для нее с каждым словом писем. Она слегка покачивала головой и изредка,
  
   100
  
   тихо говорила: "Да, да". Иногда вставляла свои замечания и пояснения.
   М. А. в это лето была так слаба, что уже не готовила себе сама, а обедала с нами и, к нашей радости, перестала с нами считаться, отдав в наше распоряжение корову. Одно время она даже совсем перебралась к нам, когда особенно плохо себя чувствовала. Она целыми днями лежала тогда в залитой солнцем комнате. Но и в эти дни она каждый день усаживала около себя моих старших девочек и учила их писать тем удивительно четким почерком, который она себе выработала. Старшая моя девочка по-прежнему убирала закуту у ее коров и лошади и теперь уже начала доить корову.
   В это лето мы жили гораздо уединеннее, чем раньше. Правда, наезжали друзья посетить могилу Л. Н--ча и повидать М. А--ну, но это бывало не так часто. Зато связь с деревней как то особенно окрепла после того, как она чуть не оборвалась с от'ездом М. А--ны. Изредка приезжал кто-нибудь из Толстых. Иногда и М. А. ездила в Ясную и там подолгу вела беседы с Софьей Андреевной, которую она очень жалела.
   Как-то Софья Андреевна сказала М. А--не: "Ведь это он от меня ушел. Я все об этом думаю. Я его ревновала, раздражала всегда, а тут особенно. Почему, сама не знаю". И М. А--не стало особенно жалко ее.
   "Не мучайтесь, -- говорила она. -- Ведь он не от того ушел, что вы его раздражали, а потому что он видел, что его присутствие вас раздражает. Он чувствовал, что вам надо расстаться, чтобы вы успокоились".
   "Ей то всего труднее, -- прибавила М. А., передавая этот разговор. -- Мы то все друг другу еще дороже стали, а она одна".
   Софья Андреевна последние годы усиленно писала свои воспоминания, стараясь в них возможно подробнее описать всю их семейную жизнь со своей точки зрения. Она делилась своими записками с приезжающими и, смотря по тому, в каком была настроении, читала или рассказывала -- то просто интересные почему-либо, по ее мнению, места, то такие места, в которых говорилось о неискренности, лицемерии, порочности и прочих дурных качествах Л. Н--ча.
   Не раз она предлагала читать эти записки и М. А--не. М. А. то отмахивалась, говоря, что слушать не хочет, то уговаривала Софью Андреевну не писать того, что она пишет, так как до этого никому никакого дела нет, какой негодяй был Л. Н. "Важно его учение и стремление его быть хорошим, а от того, что он ошибался, учение его нисколько не хуже для тех, кто, как и он, ищет истину".
   -- Душенька моя, бросьте вы это писать, -- убеждала она Софью Андреевну. -- Пишите о детях, какие они были хорошие, как они росли, как их учили, а Л. Н--ча оставьте. Ведь, какой он был! Всех любил: я вот, вошь какая, а как он меня любил и учил!
  

----------

  
   На усадьбе в этот год был сторожем Петр Иванович, единомышленник Л. Н--ча, тот приятель М. А--ны, который когда то
  

101

  
   устраивал потребительскую лавку в Рудакове. М. А. очень дорожила его помощью и близостью. Постоянной помощницы у М. А--ны не было никакой, на огороде же и в саду работали поденно скуратовские девушки, которые уже так хорошо знали дело, что М. А. на них во многом полагалась, и, когда ей было особенно плохо, только изредка выходила взглянуть на их работу.
   Так прошло лето. Мы уехали в Москву в начале октября, с тем, что к М. А--не в тот же день придет одна знакомая ей пожилая женщина. Поможет ей и Петр Иванович, поможет семья Буланже, который попрежнему жил на усадьбе. Но на душе было очень тревожно. Уж очень слаба была М. А., и перед самым нашим от'ездом опять прихворнула. Даже провожать нас не ездила, как она это делала каждый год.
   Уехавши, мы начали получать от нее одно письмо за другим.
   "Не успели вы, дорогая Леночка, -- пишет она, -- уехать в Москву, как Андрей Абрамович 1) привез мне Дунечку из Казначеевки 2).
   Я вчера более 2-х часов сидела на солнце при 18R тепла. Дуняша скучает по внукам и заявила, что она с'ездит за мальчиком 5-ти лет и привезет его сюда. Я отказала. Уж не знаю, что она думает, а мне сдается, что она не станет жить. А какая прекрасная, хозяйственная работница: все делает чисто, хорошо. Ну, а что поделаешь, взять ребенка жить в одной комнате с моей болезнью, -- не могу. Больше об этом и думать не хочу, а как сложится моя жизнь, так и буду жить.
   А вы то теперь, моя душенька, разорвались на части: и милый, измученный судом Ив. Ив. 3), и школа, и дети, и разборка вещей, и телефон, и трамвай, -- не знаешь, за что браться. А мы то здесь пользуемся идеальной тишиной, которая избаловала меня так, что страшно подумать выехать из такого рая куда бы то ни было.
   Вчера поденные перебрали весь картофель, оказалось на порядках гнилого. Сегодня девочки обвязывают молодой сад. Скотина второй день гуляет с дедом по лесам, и он сегодня пил у нас чай..."
   "Я сама скучаю до нельзя по вас, моя дорогая Леночка, -- пишет М. А. 10 октября. -- Хорошо, что есть много всякой работы, некогда останавливаться на этом, а то бы все плакала. Пожалуйста, голубушка моя, не беспокойтесь обо мне. Пока все идет хорошо: я относительно здорова, девочки обмазывают деревья; я, пользуясь тихой, теплой погодой, все время сижу и слежу за работой и нисколько не зябну. Ночами сплю хорошо. Ничего бы я так не желала, как умереть в Овсянникове: хочется пожить именно так, как бог привел. Мне очень хорошо, и я только радуюсь на жизнь и чувствую, что не по заслугам пользуюсь чудной квартирой, могу болеть, страдать не на людях, -- одно сознание это дает мне силу и бодрость духа, -- ну, чего же еще? А уж когда споткнусь, лягу
   ----------------
   1) Овсянниковский крестьянин.
   2) Жена крестьянина Афанасия Аггеева, сосланного в Сибирь за резкие слова о поклонении иконам и соблюдении церковных обрядов.
   3) Горбунов-Посадов судился много раз за издание книг, главным образом, Л. Н--ча.
  
   102
  
   к Д. В. в больницу 1). Что милый Иван Иванович? Вот о чем у меня душа болит. Напишите, чем кончился суд над книгой "Не укради" 2). А сколько еще впереди Ив. Ив--чу испытывать волнений в суде по разным делам, -- он прямо изведется".
   "Поздравляю вас, мои дорогие друзья, -- пишет М. А. 17 октября 1911 г., -- за оправдание бесценной книги 3). Бог даст, она живо распродастся и пойдет делать свое дело. Милый Иван Иванович хотел приехать ко мне в конце октября; вот тогда я его лично поздравлю. А вы меня поздравьте с приобретением доброй, хорошей мананки 4), так отозвался о ней управляющий Ливенцева. Ей 30 лет, она девушка, работает и за мужика и за бабу; лицо рябое, но нисколько это не портит ее природную миловидность, голос и речь мягкая. Все 7 мананок эти сейчас в большой нужде. Ливенцев поместил их на отлете усадьбы. В 5 часов утра мананки пошли на работу, а без них кто-то очистил добро их, и Ливенцев ничем им не помог, так что они все лето проработали на украденное свое добро.
   Я мананке показала всю усадьбу, говорила про свое одиночество, о своей болезни, показала колодезь, кормовой сарай, предупреждала, что дороже всего доброе отношение с людьми и животными, раз в неделю стирка белья на меня и на себя, хлебы печь два раза в месяц, а она в ответ сказала: "Что прикажете, то и буду делать". На сепараторе работала, коров доила; управляющий сейчас же на нее Петру Ивановичу указал. Идет ко мне охотно; знакомства, родни нет. Обута в лапти, которые сама плетет; только достать лыка. Одета по-своему, -- просто, мило, хорошо. Думаю, что заживем, как у Христа за пазухой. Главное -- доброта и простота. Теперь, моя душенька, живите спокойно и про меня забудьте, знайте, что я вам сейчас же напишу, если со мной случится что. Я уже писала Таничке отчет (о стройке) и большое письмо.
   Крепко вас целую, милая Леночка, люблю, помню. Ваша старушка Овсяненская.
   Теперь Петр Иванович займется прочисткой вашего сада, а огород он в углах, где нельзя был опахать, вскопал лопатой. Он просил вам об этом написать. Скотина наша до сих пор гуляет на воле. Сколько корма уцелеет, а также и подстилки. С первым случаем пришлите дверной звонок, чтобы звонил при входе, а то отдыхаешь, вдруг перед тобой человек стоит. Еще безмен. Ваша старушка.
   ----------------
   1) Дмитрий Васильевич Никитин, врач Звенигородской больницы. Никитин был несколько лет домашним врачом в Ясной Поляне. Он был вызван к умирающему Л. Н--чу в Астапово.
   2) Генри Джорджа.
   3) "Соединение, перевод и исследования четырех Евангелий" Л. Н--ча, которое тогда было оправдано в первой инстанции, благодаря горячим речам Ив. Ив--ча и Н. К. Муравьева, в Московском окружном суде. Впоследствии, судимое уже после смерти М. А--ны судебной палатой, было приговорено к уничтожению.
   4) Женщины из села Мананки. Крестьяне этого села имели так мало земли, что уходили на заработки все взрослые мужчины и женщины. Дома оставались лишь дети и старики.
  

103

  
   Милая Катюша, спасибо за письмо. Видно, что вы обе еще помните самое главное: начинать кругло и кончать, равномерно ставить буквы в словах. Мне интересно знать, в чем же вы обе, большие девочки, помогаете маме? Дома всегда работы столько, что едва успеешь кончить. У мамы есть много починки белья. Знаю, что вы обе рассеяны, попросите няню Кину вам напоминать. Катюша, помни одно: нельзя обедать не работавши. Только старым да малым можно есть не работавши, у них сил нет.
   Ну, а теперь расскажу тебе о котеночке: когда Петр Иванович уходит на работу, он тщательно запрет, чтобы он не выскочил, а потом снаружи остановится и смотрит на котеночка, тот, плутяга, прыгнет на лавку, встанет на задние лапки и смотрит блестящими глазами на Петра Ивановича. Он очень занятный. Бабушка Маня".
  
  

4. СМЕРТЬ М. А. ШМИДТ.

  
   Последнее письмо было написано обычным твердым почерком М. А--ны, но я его нашла уже у нее на столе, когда приехали мы с мужем, вызванные телеграммой П. А. Буланже с известием о смерти М. А--ны.
   Оказалось, что числа 14-го М. А. простудилась, стала сильнее кашлять, начались сильные головные боли при лежании, как бывало прошлой зимой. Ночи на 16-е и 17-е она совсем не спала: то лежала, то сидела с локотниками. Петр Иванович все приставал к ней, чтобы она позволила написать нам о ее болезни, а старушка уверяла, что она так болела уже много раз и что нельзя людей беспокоить из-за пустяков, и сказала, что если он будет еще ныть, то она уедет в Звенигород и ляжет в больницу. П. А. Буланже 17-го вечером долго говорил с М. А--ной и ему показалась она слабой, но нисколько не внушала опасений. Он думал, что такой больной человек после двух бессонных ночей и не может быть в лучшем виде.
   Днем 17-го М. А. написала нам длинное письмо, читала вслух своей временной помощнице, осмотрела телку. Вечером себе послала постель, умылась, поужинала в кухне и сказала Петру Ивановичу, чтобы он ее не будил, не приходил справляться о ее здоровьи, что она после двух бессонных ночей наверное будет спать. "Вот как усну! То то будет блаженство!". И девушку, которая ночевала у нее, просила ночью не зажигать огня, дать ей хорошо выспаться.
   В 6 часов утра девушка стала топить печь и спросила М. А--ну, сварить ли ей овсянку. М. А. только махнула рукой. В половине седьмого пришел Петр Иванович и испугался слабости М. А--ны и того, что она не встает, и опять сказал, что напишет нам.
   -- Ну тебя, нытик, -- сказала М. А. -- Мне так хорошо, все очень хорошо. Я так довольна.
   Это были ее последние слова.
   Петр Иванович побежал к П. А. Буланже за советом. Павел Александрович решил сам зайти взглянуть на М. А--ну, чтобы
  
   104
  
   знать, что делать. Но пока он собирался, Петр Иванович прибежал за ним снова с известием, что М. А. редко дышит. Когда они оба прибежали бегом, М. А. совсем уже редко дышала. Она лежала, повернувшись к стене, и смотрела на фотографию Льва Николаевича в гробу и на "Распятие" Ге, которое перевесила на стену над кроватью уже без нас.
   Павел Александрович окликнул М. А--ну. Она не отозвалась, а все лежала, тихо дыша, и глядела на Льва Николаевича. Так и умерла она в 7 часов утра.
   Пришли из Овсянникова и Скуратова бабы, обмыли, надели на нее черное платье "для аристократических домов" и закрыли кисеей, которая была куплена для процеживания молока.
  

----------

  
   Мы приехали рано утром. Марья Александровна была бледна, губы немного ввалились, а лицо было такое тихое, спокойное, кроткое.
   Изба была полна старух. Сидел и Федот Мартыныч. Они и ночевали в избе, стараясь по обычаю не спать. Мы пошли в нашу избу обдумать, как поступать дальше. Решили никому ничего не заявлять, а просто похоронить старушку в саду, согласно ее воле. А там уж будь, что будет.
   На утро явился староста с вопросом: "Где прикажете могилу копать?" Указали мы ему место в огороде, как раз около того столика, где так любила сидеть старушка.
   На похороны собрались все милые, близкие люди. Несколько человек приехало из Москвы. Сидели у нас в избе и вспоминали Льва Николаевича и старушку.
   Часов в 10 положили М. А--ну в гроб, сделанный у Чертковых. На дворе собирались крестьяне. Пришло человек 100--150.
   В 12 часов вынесли М. А--ну и тихо понесли в ее огород.
   Тихо опустили гроб в могилу. Иван Иванович сказал несколько прощальных слов о М. А--не. Сказал и Павел Александрович. И стали старушку засыпать.
   Вырос холмик, обложили его дерном, положили на могилу венок из елей...
  

----------

  
   "Вот и еще одним очень любимым и любящим другом меньше, -- писала моему мужу Татьяна Львовна. -- И, как всегда, смерть выдвинула этого друга и вынесла наружу только самые хорошие, высокие и умиленные чувства к нему. Мне хочется теперь думать о ней, перечитывать ее письма, смотреть на ее портреты... Я не могла, милый друг, приехать. Мне очень хотелось на нее еще раз взглянуть, хотелось побыть возле нее с вами, но меня не пустил Мих. Серг. Я это время была больна.
   А я эти дни все о М. А--не думала и несколько раз поминала ее по разным поводам. Между прочим я нашла у себя в копиях два письма папеньки к ней и собиралась ей послать. А последнее ее письмо было от 13-го...
  

105

  
   Прощайте, милый друг. На-днях кто-нибудь из нас отправится туда же, куда наша милая старушка. И хорошо это помнить. И хорошо бы оставить такую же память, как она. Я рада, что отцу не пришлось пережить того, чего он так боялся, т.-е. того, что бы, по приезде в Овсянниково, услыхать, что М. А. приказала долго жить. Ваша Т. С".
  

----------

  
   Ушла из нашей жизни М. А., для меня, может быть, самый уважаемый человек на земле, такой близкий, сроднившийся, слившийся со всей нашей семьей, а к чувству грусти не примешивается чувство отчаяния, тоски, протеста против этой смерти. Свеча светила -- небольшому, может быть, кругу знавших ее -- и догорела. Так тихо, тепло и ясно горела она всю жизнь, горела, светила и радовала до последней минуты своей жизни. Как же протестовать, что ее не стало? Как хорошо, что она была!
   Если бы и нам вносить в жизнь свою долю любви и света и так же прожить жизнь, никого не обременяя, всем служа, прожить без компромиссов, без осуждения других, с таким же стойким отношением к ударам судьбы и с такой же способностью одинаково радоваться всему, что есть вокруг: ясному солнцу, зелени сада, глубокому снегу, бесконечным осенним дождям.
   "Все хорошо, очень хорошо", -- если возможны такие люди, как М. А. А ведь во всех нас есть тот же свет, какой был в ней, только мы мало работаем над собой, не о нем одном думаем. А помни мы о нем ежечасно, ежеминутно, как пыталась делать это всю жизнь М. А., и вся жизнь была бы другой.
  

----------

  
   106
  

ДЕЛО О ПОГРЕБЕНИИ М. А. ШМИДТ.

  
   М. А. часто думала о смерти и изредка совершенно спокойно и радостно о ней говорила. Ее заботило, чтобы смерть ее не доставила хлопот людям. Она знала, что друзья ее, знающие ее взгляды, непременно похоронят ее без обрядов и постараются похоронить там, где она жила и работала, где нам всем будет дорого посидеть у ее могилы.
   Еще в ноябре 1900 года X. Н. Абрикосов, живший в то время у М. А--ны, пишет Л. Н--чу о тяжелой болезни М. А--ны и об отношении ее к смерти.
   "...Настроение у М. А--ны все время тихое и кроткое... Говорит, что болезни хороши для людей, спокойно ожидает смерти с уверенностью, что она пойдет к Отцу и что ей будет хорошо. Как то, когда ей было очень худо, она заговорила о ее похоронах. "Хоть и все равно, что будут делать с моим трупом, а все-таки хотелось бы мне, что бы церковь не совершала бы над ним своей комедии", говорила она и просила написать прошение тульскому архиерею о том, что бы не препятствовали бы ее друзьям похоронить ее на огороде в усадьбе Татьяны Львовны в Овсянникове без вмешательства церкви. И сейчас, когда я сел писать вам, она опять повторила это и просила написать вам об этом, прося вашего совета, как устроить это...
   ...М. А. говорит, что она бы желала иметь наготове прошение к архиерею, даже и в том случае, если она выздоровеет теперь..."
   М. А. составляла, одно за другим, несколько обращений к властям, заявляя, что она отпала от православия и просит ее похоронить без обрядов, за что умоляет властей не преследовать ее друзей, выполняющих эту ее волю. Последняя бумажка была помечена 21 февраля 1911 г. Она была написана рукой М. А--ны без всяких официальностей и свидетельских; подписей. Начиналась она так:
   "Я, М. А. Шмидт, более 30 лет, как отошла от церкви, не веря ни в догматы, ни в таинства, ни в обряды церковные, а по этой причине прошу моих друзей похоронить меня, где они пожелают, без церковного обряда...".
   Эту бумажку мы нашли в ящике ее стола, среди полученных ею писем и аккуратных записей рассчетов с поденными.
  

107

  
   Но, конечно, бумажка не оберегла друзей от преследования властей и неприятностей, чего М. А. всегда для них боялась. И то, что было несомненно ясно и понятно старосте, пришедшему копать могилу (очевидно гражданские похороны Л. Н--ча создали в его голове твердое убеждение, что и М. А--ну, как его друга и единомышленника, иначе хоронить невозможно), то было совершенно неясно и казалось преступлением для тульских властей и духовенства. И распоряжавшиеся похоронами Буланже и мой муж были привлечены к ответственности за то, что они "20 октября 1911 г. в саду в усадьбе дворянки Татьяны Львовны Сухотиной, при деревне Овсянникове, Басовской волости, Тульского уезда, предали земле тело умершей 18-го того же октября дочери статского советника Марии Александровны Шмидт, принадлежащей к православному вероисповеданию, без соблюдения церковного обряда, к исполнению которого не встречалось особых затруднений". Далее, в том же обвинительном акте сказано, что "Покойная была последовательницей учения Л. Н. Толстого", что "из сообщения Тульской духовной консистории видно, что покойная принадлежала к православной церкви и не отлучена от таковой" и что "М. А. Шмидт оставила записку, в которой утверждала свое отпадение от церкви и просила ее похоронить без церковного обряда". "Описанное преступление предусмотрено для обоих обвиняемых 18 статьей Угол. Улож. и 107 ст. уст. о нак. Вследствие этого и в силу 200 ст. У. У. С. названные Буланже и Горбунов-Посадов подлежат суду Тульского Окружного суда без участия присяжных заседателей".
   Оба обвиняемых были вызваны к следователю. Вызвать, как обвиняемую или хотя бы как свидетельницу, Татьяну Львовну суд отказался, хотя она очень на этом настаивала на том основании, что покойная М. А. Шмидт похоронена на ее земле и с ее ведома. Отказано было под предлогом, что обстоятельства "подлежащие рассмотрению через этих свидетелей не только не могут иметь для дела полезного значения, но вовсе к делу не относятся и являются излишним загромождением судебного дела побочными данными".
   Зал Тульского суда в день суда был переполнен друзьями Марии Александровны и заинтересованными делом. Суд был краток и вынес твердый, заранее готовый приговор: "виновные подлежат 3 месяцам тюремного заключения".
   Дело было обжаловано в Судебную Палату. Защищали подсудимых по своему желанию видные московские защитники. Но решение суда осталось неизменным. У Горбунова-Посадова этот приговор был поглощен другим, более тяжким приговором по делу за издание "Круга чтения" Л. Н--ча, а дело Буланже как-то дотянулось до 13-го года и попало под амнистию.
   Друзьям Марии Александровны "страдать за нее" так и не пришлось
  

----------

  
   108
  

Алфавитный указатель

  
   Абрикосов, Хрисанф Николаевич. -- 107.
   Аггеев, Афанасий Николаевич. -- 102.
   Аггеева, Авдотья Васильевна. -- 102, 103.
   Алексеев, Петр Семенович. -- 32.
   Алехин, Аркадий Васильевич. -- 32, 36.
   Али, татарин. -- 34, 36.
   Альгрен, Эрнст. -- 40.
   Амиель, Анри. -- 45, 48.
   "Анна Каренина", Толстого. -- 14.
   Анненков, Константин Никанорович. -- 58.
   Анненкова, Леонида Фоминишна. -- 58, 59, 60, 85.
   Анюта, крестьянская девочка. -- 33.
   Арнольд, Мэтью. -- 39, 47.
   Архангельский, Александр Иванович.-- 53 .
   "Ассирийский царь Ассархадон", Толстого. -- 89.
  
   Баллу, Адин. -- 32.
   Баратынская, Екатерина Ивановна. -- 21, 56, 57.
   Баршева, Ольга Алексеевна. -- 11, 12, 13, 16, 18, 23, 25, 27, 32, 34, 36--40, 42, 43, 45, 47--51, 54.
   Бегичевка, Рязанской губ. -- 51.
   Бибиков. -- 32.
   Бирюк. -- 81, 82.
   Бирюков, Павел Иванович. -- 17, 21, 22, 24, 33, 40, 51, 54, 62, 67, 93, 100.
   Бондарев, Тимофей Михайлович. -- 15, 33.
   Бооль, Клара Карловна. -- 38, 42.
   Бочкарев, Иван Иванович. -- 60, 65.
   Буланже, Павел Александрович. -- 81, 91, 92, 102, 104, 105, 108.
   Булыгин, Михаил Васильевич. -- 32, 54.
   Буткевич, Анатолий Степанович. -- 22, 36.
   Буткевич, Андрей Степанович. -- 36.
   Бурмейстр, Надежда. -- 10, 98.
   Бьернсон-Бьернстерне. -- 40.
  
   "Власть тьмы", Толстого. -- 20, 32.
   "Война и мир", Толстого. -- 14.
   "Воров сын", Толстого (по Лескову). -- 36.
   Воронино Орловской губ. -- 17.
   "В чем моя вера", Толстого. -- 16, 35.
   "В чем счастье", Толстого. -- 22.
  
   Гаррисон, Вилльям-Ллойд. -- 32.
   Ге, Николай Николаевич (художник). -- 24, 25, 29, 31, 32, 34, 35, 42.
   Ге, Николай Николаевич (сын художника). -- 20, 29, 35.
   Головачева. -- 10, 14, 17, 18, 19.
   Гольденвейзер, Александр Борисович. -- 20, 61, 79, 89, 97.
   Горбунов-Посадов, Иван Иванович. 7, 9, 21, 26, 53, 64, 73, 79, 82, 91, 92, 97, 100, 102, 103, 105, 106, 108.
   Горбунова-Посадова, Елена Евгеньевна. -- 7, 69, 91, 96, 100, 102, 103.
   Горбуновы-Посадовы, дети. -- 68,72, 73, 84, 104.
   Гусев, Николай Николаевич. -- 73, 74, 75.
  
   Давыдов, Николай Васильевич. -- 65, 66, 74.
   Даниил Ачинский. -- 17.
   Денисенко, П. А. -- 14.
   "Для чего люди одурманиваются", Толстого. -- 32, 36, 37.
   Донченко, Ольга Александровна. -- 9, 19.
   Дохтуров. -- 22.
   Дрожжин, Евдоким Никитич. -- 54, 60, 61.
   Дунаев, Александр Никифорович. -- 35, 49.
   Духоборы. -- 16, 17, 31, 35, 51, 64.
   Душкин, Л. Е. -- 39, 40, 41, 51, 52, 109
  

109

  
   "Жестокости современной науки", С. К. -- 84, 85.
  
   Зандер, Николай Августович. -- 53.
   Засека, станция. -- 62, 68.
   Звенигород, Москов. губ. -- 103, 104.
   Зябрева. -- 66.
  
   Ибсен, Генрих. -- 40.
   Иванов, Александр Петрович. -- 13.
   Иваново (Ивановское), Костромск. губ. -- 23.
   Ильин, Николай Дмитриевич. -- 34.
   "Исповедь", Толстого. -- 16.
  
   Кавказ. -- 13, 17, 18, 27--30, 35, 39, 42, 44--47, 54, 64, 86.
   Кавказская, станция. -- 45.
   "Как чертенок краюшку выкупал", Толстого. -- 14, 20.
   "Календарь с пословицами", Толстого. -- 20.
   Колонка, Сочинского округа. -- 36.
   Комарова, Акулина Васильевна. -- 69, 73, 77, 100, 104.
   Копылова, Анисья. -- 24.
   Косая Гора, завод между Тулон и Ясной Поляной. -- 82.
   Красноглазова. -- 66, 67.
   Крапивна, Тульск. губ. -- 22, 36.
   "Краткое изложение Евангелия", Толстого. -- 11, 12, 54.
   "Крейцерова соната", Толстого. -- 32, 37, 38.
   "Критика догматического богословия", Толстого. -- 13, 16, 41, 64, 89.
   "Круг чтения", Толстого. -- 71, 75, 99, 108.
   Кудрявцев, Дмитрий Ростиславович. -- 53.
   Кудрявцева, Мария Федоровна. -- 38, 41, 45, 51--54.
   Кузнецова, Екатерина Семеновна. -- 33, 34.
   Кузминская, Вера Александровна. -- 43.
   Кусакова, Александра Ивановна. -- 45, 49--51, 59, 63, 64.
  
   Лебрен, Виктор Анатольевич. -- 94.
   Лентовский, Михаил Валентинович. -- 14.
   Леонтьев, Борис Николаевич. -- 52.
   Лесков, Николай Семенович. -- 21, 36.
  
   Майкова, Екатерина Павловна. -- 28.
   Маковицкий, Душан Петрович. -- 89, 90, 96.
   "Много ли человеку земли надо", Толстого. -- 15.
   Молочников, Владимир Айфалович. -- 74.
   "Мысли мудрых людей", Толстого. -- 71.
  
   110
  
   Муравьев, Николай Константинович. -- 103.
  
   Навагинка, Сочинского округа. -- 36, 45.
   "Неделя" и "Книжки Недели", журнал. -- 38, 41.
   "Не могу молчать", Толстого. -- 74, 75.
   "Николай Палкин", Толстого. -- 82.
   Никитин, Дмитрий Васильевич. -- 103.
   "Новая краткая азбука", Толстого. -- 20.
   "Новое Время", газета. -- 36.
   Новоселки, Тульск. губ.--19, 20, 23.
   Новоселов, Михаил Александрович. -- 35.
  
   Овсянниково, Тульск. губ. -- 8, 56--58, 60--63, 66, 68, 69, 81, 82, 84, 87, 90, 95, 98--100, 102, 105--108.
   "Обращение к русским людям", Толстого. -- 74.
   "О жизни", Толстого. -- 22.
   Озмидов, Николай Лукич. -- 13, 17, 18.
   Озмидова, Ольга Николаевна. -- 13, 17, 18.
   Озерецкая, Анна Петровна. -- 13, 18.
   Олсуфьевы, Адам Васильевич и Анна Михайловна. -- 26, 66.
   Орлов, Владимир Федорович. -- 13.
  
   "Первая ступень", Толстого. -- 40.
   "Первый винокур", Толстого. -- 14.
   Петр Иванович, крестьянин с. Рудаково. -- 80, 81, 101--105.
   Пирогово, имение С. Н. Толстого. -- 53, 95.
   "Плоды просвещения", Толстого. -- 32.
   Победоносцев, Константин Петрович. -- 63.
   Попов, Евгений Иванович. -- 43, 51, 54, 61.
   "Послесловие к Крейцеровой сонате", Толстого. -- 32, 37.
   "Посредник", издательство.-- 15--17, 20--23, 25, 31--33, 39--41, 45, 53--56, 60, 64, 72, 75, 76.
   Пругавин, Александр Степанович. -- 17.
   "Путь жизни", Толстого. -- 75, 76.
   "Пчела", журнал. -- 41.
   Пытковский, М. И. -- 41.
  
   Раевский, Иван Иванович. -- 43.
   "Распятие", Ге. -- 24, 71, 105.
   Рахманов, Владимир Васильевич. -- 32, 36, 72.
   "Родник", журнал. -- 37.
   Рудаково с. Тульской губ. -- 23, 80, 102.
   "Русская мысль", журнал. -- 40.
  
   "Северный вестник", журнал. -- 40.
   "Свободная мысль", журнал. -- 17.
   "Свободное слово", издательство. -- 16, 17, 54.
   "Семейное счастье", Толстого. -- 14.
   Сергей, сторож. -- 66, 67.
   Сергей, крестьянин дер. Скуратово. -- 79.
   Серпухов, Моск. губ. -- 21, 23.
   Сибиряков, Константин Михайлович. -- 20.
   "Сказка об Иване Дураке", Толстого. -- 21.
   Скуратово, дер. Тульск. губ. -- 69, 79, 80, 105.
   "Соединение, исследование и перевод четырех Евангелий", Толстого. -- 13, 16, 22, 31, 40, 41, 64, 75, 89.
   Сочи, Черноморской губ. -- 18, 27, 28, 36, 37, 41, 46, 49, 50, 51.
   Старк. -- 27--31.
   Стахович, Михаил Александрович. -- 87.
   Стахович, Софья Александровна. -- 87.
   Сутковой, Николай Григорьевич. -- 79.
   Сухотин, Михаил Сергеевич. -- 105.
   Сытин, Иван Дмитриевич.-- 16, 22.
   Сютаев, Василий Кириллович. -- 17.
  
   Таиров, Алексей Александрович. -- 32.
   Талица, станция. -- 16.
   Телятенки, Тульск. губ. -- 94--96, 98, 99.
   Тверская губ. -- 32, 36.
   Толстая, Александра Львовна. -- 94, 95, 98, 99.
   Толстая, Вера Сергеевна. -- 21, 54, 88, 95.
   Толстая, Мария Львовна. -- 24, 26, 29, 31--33, 35--37, 40, 43--45, 51-- 53, 58--61, 65, 67, 88.
   Толстая, Мария Николаевна. -- 72, 73.
   Толстая, Софья Андреевна. -- 14, 24--26, 38, 40, 52, 53, 57, 60, 63, 72, 80, 89, 93--96, 98, 99, 101, 103.
   Толстая, Татьяна Львовна. -- 25, 26, 43, 47, 51--54, 56--60, 62, 63, 65, 75, 80, 87, 94--96, 99, 100, 103, 105-- 108.
   Толстовский музей в Москве. -- 5, 65.
   Толстой, Алеша. -- 25.
   Толстой, Андрей Львович. -- 25, 26, 93, 94.
   Толстой, Илья Львович. -- 20, 37.
   Толстой, Лев Львович. -- 37, 38, 44, 67, 93, 94.
   Толстой, Лев Николаевич. -- 5--8, 11--26, 28--68, 70--76, 78--80, 82, 84, 85, 88--101, 103, 105--108.
   Толстой, Лев Николаевич: его письма к М. А. Шмидт, отрывки из его дневников и писем к разным лицам. -- 13, 19--23, 29--38, 40, 42, 43, 45, 46, 48, 50, 52--54, 60, 61, 65--67, 75, 80, 82, 88, 89, 93, 95, 96.
   Толстой, Михаил Львович. -- 25.
   Толстой, Сергей Львович. -- 25, 26, 94.
   Толстой, Сергей Николаевич. -- 53.
   Трегубов, Иван Михайлович. -- 31, 64.
   "Трудолюбие и тунеядство или торжество земледельца", Бондарева. -- 15.
   Тула.--19, 23, 59, 77, 86.
  
   Уч-Дере, Сочинского округа. -- 27, 29, 38, 40.
   "Учение Христа, изложенное для детей", Толстого. -- 75.
  
   Федот Дмитриевич, крест, с. Рудаково. -- 80, 81.
   Федот Мартынович, крест, дер. Скуратово. -- 78--80, 99, 105.
   Фейнерман, Исаак Борисович. -- 24, 25.
   Филиппушка, крестьянский мальчик. -- 33.
   Философовы, Наталия и Александра Николаевны. -- 37.
  
   Хамовнический пер. (в Москве). -- 23.
   Хилков, Дмитрий Александрович. -- 35.
   Холевинская, Мария Михайловна. -- 59, 60, 65.
   Хохлов, Николай Галактионович. -- 49, 50.
   Хохлов, Петр Галактионович. -- 53.
  
   "Царство Божие внутри вас", Толстого. -- 35, 38, 41, 43, 46, 48, 55, 64.
   "Чем люди живы", Толстого. -- 24.
   Чертков, Владимир Григорьевич. -- 16, 17, 19--21, 23, 41, 93, 96, 98, 99, 105.
   Черткова, Анна Константиновна. -- 21, 23.
   "Что есть истина", Ге. -- 24, 34.
  
   Шмидт, Александр, отец М. А. Шмидт.-- 9, 10, 71.
   Шмидт, Александр Владимирович. -- 87.
  
   Эпиктет. -- 71.
  
   Ярцев, Александр Викторович. -- 39.
   Ясная Поляна. -- 13, 20, 22--25, 52, 56, 57, 60, 61, 63, 67, 69, 75, 82--84, 86, 91--98, 101, 103.
  

111

  
   Горбунова-Посадова Е. Е. Друг Толстого Мария Александровна Шмидт.
   М., Издание Толстовского музея. 1929 г. 112 с. Тираж 1100 экз.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru