Я немного могу прибавить къ тому, что ужь сообщено здѣсь знавшими покойнаго П. И. Якушкина. Въ шестидесятыхъ годахъ его можно было встрѣтить вездѣ: и въ редакціяхъ журналовъ и газетъ, и въ трактирѣ Палкина и въ роскошныхъ салонахъ графа Кушелева-Безбородко, въ какой нибудь грязной пирожной лавченкѣ. Денегъ у него почти никогда не бывало, но домъ его былъ вездѣ; то приткнется въ какомъ нибудь номерѣ подъ лѣстницей въ гостинницѣ Belle Vue, то свернется на ночь на диванѣ у кого-либо изъ пріятелей. Онъ былъ человѣкъ совершенно особенный, ни на кого не похожій, ни по манерамъ, ни по поступкамъ, ни по костюму. Ему дозволялось всякое уклоненіе отъ общепринятыхъ приличій. На него не сердились когда онъ,
Уловленный силой вина несказанной,
начиналъ всѣмъ надоѣдать. На литературныхъ вечерахъ, когда ему приходилось участвовать, какъ автору своихъ разсказовъ, онъ не стѣснялся произносить съ эстрады такія слова, отъ которыхъ, какъ говорится, уши вянутъ. И все это ему, за простоту его, съ рукъ сходило.
-- Тезка, пощадите! -- сказалъ ему одинъ разъ Павелъ ИвановичъМельниковъ, тоже принимавшій участіе въ чтеніи.
-- Самъ слышалъ, ей Богу! У Калужскихъ воротъ въ кабакѣ, -- отвѣтилъ наивно Якушикинъ.
На похоронахъ покойнаго Мартынова, когда поставили гробъ на погребальную колесницу, Павелъ Ивановичъ предложилъ выпрячь лошадей и везти прахъ великаго артиста на рукахъ. Предложеніе его было принято.
-- Ваше превосходительство, земно вамъ кланяемся, обратился онъ къ оберъ-полиціймейстеру генералу Потапову: разрѣшите намъ -- всей землей на рукахъ везти тѣло Мартынова!
Генералъ разрѣшилъ и колесницу повезли на рукахъ сквозь несмѣтныя толпы народа.
Въ послѣдній разъ я видѣлъ Павла Ивановича наканунѣ того дня, въ который онъ долженъ былъ оставить Петербургъ.
-- Городничій чего-то освѣдомляется, -- сказалъ онъ мнѣ совершенно спокойно.
-- Какой городничій?
-- Полковникъ. Велѣно явиться. Прощай! Больше, можетъ, не увидимся. Вотъ она штука-то!