Гонкур Жюль, Эдмон
Молодая буржуазия

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La Jeune Bourgeoisie.
    Позднее публиковался под названием "Рене Мопрен" (Renée Mauperin)
    Перевод Алексея Плещеева.
    Текст издания: журнал Отечественныя Записки", NoNo 11--12, 1876.

   

МОЛОДАЯ БУРЖУАЗІЯ.

(Романъ Эдмона и Жюля Гонкуръ).

   Въ предисловіи въ недавно вышедшему новому изданію этого романа, написаннаго въ 1864 году, Эдмонъ Гонкуръ говоритъ, что фабула собственно играетъ здѣсь только второстепенную роль и что авторы имѣли въ виду, главнымъ образомъ, изобразить сколь возможно правдивѣе, при наименьшемъ участіи воображенія, "новѣйшую молодую дѣвушку", какой ее сдѣлало воспитаніе послѣднихъ тридцати лѣтъ -- артистическое и нѣсколько на мужской ладъ -- и "новѣйшаго молодаго человѣка", какимъ, по выходѣ его изъ училища, сдѣлали его успѣхъ доктринеровъ и царство парламентаризма. Возвѣщая о скоромъ появленіи своего романа, когда еще онъ не былъ оконченъ, братья Гонкуръ назвали его "Молодая Буржуазія"; но, впослѣдствіи, онъ вышелъ въ свѣтъ подъ названіемъ Renée Mauperin. Мы сочли лучшимъ оставить первоначальное названіе, которое, по сознанію самого Э. Гонкура (братъ его, какъ извѣстно, умеръ), точнѣе передаетъ сущность этой попытки психологическаго анализа тогдашней молодёжи. Талантъ братьевъ Гонкуръ знакомъ русскимъ читателямъ, только по одному, впрочемъ, весьма хорошему роману "Жермини Лассерте". Предлагаемый романъ принадлежитъ также къ наиболѣе замѣтнымъ произведеніямъ французской реальной школы, считающей въ рядахъ своихъ Зола, Додэ, Флобера. Всѣ дѣйствующія въ немъ лица, даже второстепенныя, являющіяся мимоходомъ, живьемъ выхвачены изъ дѣйствительности, Но лицо героини, преимущественно, поставлено мастерски. Одна изъ главныхъ особенностей Гонкуровъ состоитъ въ оригинальности ихъ пріемовъ. Никто болѣе ихъ, между французскими романистами, не боится и не старается избѣгать вульгарности и рутины. Къ числу недостатковъ ихъ относится обиліе разговоровъ и описаній, всегда замедляющихъ ходъ романа, и также множество вводныхъ лицъ. Renée Mauperin также не чуждъ этихъ недостатковъ, что и заставляетъ насъ передать этотъ романъ въ сокращеніи.
   

I.

   -- Вы не охотница до свѣта, мадемуазель Рене?
   -- Вы не скажете? Я въ немъ умираю съ тоски. Вотъ какое впечатлѣніе производитъ на меня свѣтъ. Можетъ быть, это происходитъ отъ того, что мнѣ не было удачи. Я все нападала на такихъ серьёзныхъ молодыхъ людей... На молодыхъ людей "съ цитатами", какъ я ихъ называю. Это -- друзья моего брата. Съ молодыми дѣвушками можно говорить только о послѣдней проповѣди, которую онѣ слышали, о послѣднемъ этюдѣ, который онѣ разучили на фортепьянахъ, о послѣднемъ платьѣ, которое было на нихъ. Ужасно ограничены эти разговоры съ моими сверстницами.
   -- Вы, кажется, всю зиму проводите въ деревнѣ?
   -- Да... Но это такъ близко отъ Парижа. Скажите, пожалуйста, вы видѣли новую комическую оперу, которая шла недавно?.. Что это -- мило?
   -- Очень мило... прелестная музыка... Весь Парижъ былъ на первомъ представленіи. Я, признаюсь вамъ, всегда хожу только на первыя представленія.
   -- Представьте себѣ, что комическая опера единственный театръ, куда меня возятъ. Да еще въ "Théâtre Franèais", когда тамъ идутъ классическія пьесы... Куда какъ веселоі Подумайте только -- меня не пускаютъ въ Пале-Рояль! Но ужь зато я читаю всѣ пьесы... Я чуть не наизусть выучила Les Saltimbanques. Вы счастливы -- вы можете бывать всюду. Надняхъ, между моей сестрой и ея мужемъ происходилъ горячій споръ изъ-за бала въ Оперѣ. Скажите -- неужели туда, въ самомъ дѣлѣ, нельзя ѣздить?
   -- Конечно!..
   -- Ну, послушайте... Еслибы вы были женаты -- неужели віх не свозили бы туда вашу жену... хоть разъ, посмотрѣть?
   -- Еслибъ я былъ женатъ, я не пустилъ бы туда даже...
   -- Своей тёщи? Не такъ ли? Неужели это до такой степени ужасно?
   -- Но помилуйте... во-первыхъ, тамъ -- такое общество...
   -- Да, вѣдь, это вездѣ... Отъ этого не убережешься... А въ Булонскомъ Лѣсу развѣ намъ не встрѣчаются дамы... нѣсколько странныя, пьющія въ коляскахъ шампанское? Ахъ! какъ это глупо быть молодой дѣвушкой. Вы не находите?
   -- Почему же? мнѣ кажется, совершенно напротивъ...
   -- Желала бы я васъ видѣть на нашемъ мѣстѣ!.. Узнали бы вы тогда, что такое эти приличія... Возьмите, напримѣръ, танцы... Вы думаете -- что мы можемъ говорить съ нашимъ кавалеромъ? Да, нѣтъ; нѣтъ, да... вотъ и все... Надо цѣдить сквозь зубы односложныя слова... этого требуютъ приличія. Вотъ пріятности нашего существованія. И во всемъ такъ. Самое приличное, это -- сидѣть истуканомъ... или переливать изъ пустого въ порожнее съ особами своего пола... А если оставишь ихъ и присоединишься къ мужскому обществу... бѣда! Мамаша не мало меня бранила за это. Еще неприличная вещь, это -- чтеніе. Мнѣ только два года, какъ разрѣшили читать фёльетонъ въ газетахъ. Въ хроникѣ велятъ пропускать преступленія... они тоже неприличны... А таланты, которые намъ дозволяютъ выказывать? Они не должны переходить извѣстнаго средняго уровня. Можно сыграть на фортепьянахъ пьесу въ четыре руки, сохраняя при этомъ неподвижную физіономію. Все другое будетъ "оригинальничаньемъ... рисовкой..." Я пишу картины масляными красками; родителей моихъ это огорчаетъ; я должна бы только рисовать розы акварелью... Но здѣсь очень сильный вѣтеръ... не правда-ли? На силу можно держаться...
   Это происходило въ Сенѣ. Молодой человѣкъ и молодая дѣвушка, говорившіе такимъ образомъ, были въ водѣ. Уставши плавать, они, уносимые теченіемъ, уцѣпились за веревку, которой была привязана одна изъ большихъ лодокъ, стоявшихъ у берега. Сила воды покачивала ихъ обоихъ тихонько; они погружались на мгновеніе и потомъ опять показывались. Молодая дѣвушка, въ своей висячей позѣ, походила на морскія божества, изображеніями которыхъ скульпторы украшаютъ бока галеръ.
   -- Но что ужь совсѣмъ неприлично, продолжала она:-- такъ это -- плавать съ вами. Вотъ еслибы это было морское купанье -- тогда другое дѣло... костюмъ былъ бы у насъ точно такой же. Мы спустились бы изъ сторожки точно такъ же, какъ здѣсь вышли изъ дому. Мы были бы въ водѣ по сихъ поръ -- совершенно такъ, какъ теперь. Морскія волны уносили бы насъ точно такимъ же образомъ, какъ и эти; а между тѣмъ, это было бы совсѣмъ, совсѣмъ не то. Вода Сены неприлична. Однакожъ, я начинаю чувствовать голодъ... а вы?
   -- Я, кажется, также буду обѣдать съ аппетитомъ.
   -- Предупреждаю васъ, что я ѣмъ страшно... Въ обѣденные часы я совершенно чужда всякой поэзіи... Скажите мнѣ, пожалуйста, вы съ моимъ beau frer'омъ -- члены одного и того же клуба?
   -- Да; я посѣщаю тотъ же самый клубъ, что и г. Даварандъ.
   -- Много у васъ въ клубѣ женатыхъ людей?
   -- Очень много.
   -- Это странно... Я не могу себѣ объяснить, какъ это люда женятся. Еслибы я была мужчиной, я бы никогда не подумала о бракѣ...
   -- Къ счастью... вы -- женщина...
   -- Ахъ! да; это -- также одно изъ нашихъ несчастій... Мы не можемъ оставаться "холостыми..." Но, скажите мнѣ: зачѣмъ женатые ходятъ въ клубъ?
   -- Во-первыхъ, въ Парижѣ нужно быть непремѣнно членомъ какого-нибудь клуба -- это ужь такъ принято... каждый, кто сколько-нибудь... Хотя бы для того, чтобы курить тамъ...
   -- Какъ? Неужели есть еще женщины, при которыхъ нельзя курить?.. я бы, кажется, позволила даже копеечную трубку.
   -- У васъ есть сосѣди, мадмуазель Рене?
   -- Есть, но мы рѣдко видимся съ ними... Иногда только мы бываемъ въ Саннуа, у Буржо.
   -- Но здѣсь, собственно, нѣтъ никого?..
   -- Здѣсь есть кюре. Добрѣйшій человѣкъ, который всегда приноситъ мнѣ букеты.
   -- Вы ѣздите верхомъ? Это должно быть для васъ большимъ развлеченіемъ.
   -- Да... верховую ѣзду я обожаю. Это -- мое величайшее наслажденіе. Безъ этого я, кажется, не могла бы обойтись... Но что я въ особенности люблю, это -- охоту... Я выросла на этомъ, въ имѣніи папа... О! я -- отчаянная... Знаете, что я однажды семь часовъ не слѣзала съ лошади.
   -- Я это понимаю. Я каждый годъ охочусь у г. Болье. Вы, можетъ быть, слышали? У него отличная стая гончихъ, выписанная изъ Англіи. Вы, конечно, посѣщаете также охоту въ Шантильи...
   -- Мы не пропускаемъ съ папа ни одной. Послѣдняя удалась великолѣпно. Была минута, когда всѣ соединились... было до сорока лошадей. Вы знаете, какъ это ихъ возбуждаетъ, когда онѣ вмѣстѣ. Поскакали галопомъ... Восторгъ! Въ этотъ вечеръ былъ такой чудный закатъ... Воздухъ, вѣтеръ, пробѣгающій въ волосахъ, собаки, звуки роговъ, деревья, мелькающія передъ глазами... словно вы опьянѣли!.. Въ эти минуты, я -- храбрая, такая храбрая...
   -- Только въ эти минуты?
   -- Увы! Только на лошади, а пѣшкомъ... я вамъ скажу, что мнѣ очень страшно ночью, что я совсѣмъ не люблю грома... и что я ужасно довольна, что сегодня у насъ недостаетъ трехъ человѣкъ къ обѣду.
   -- Почему же это?
   -- Потому что иначе насъ было бы 13. И я бы способна была на всякія низости, чтобъ залучить 14-го. Вы бы увидѣли! А! вотъ мой братъ съ Денуазелемъ: они къ намъ подъѣдутъ на лодкѣ. Посмотрите-ка, какъ это все хорошо отсюда...
   И она взглядомъ указала на Сену, на оба берега, на небо...
   Меленькія облачка играли, толпились на горизонтѣ, фіолетовыя, сѣрыя, серебристыя, словно окаймленныя морскою пѣной. А оттуда подымалось небо, безконечное и голубое, глубокое и ясное, но уже нѣсколько блѣднѣвшее, какъ въ часъ, когда начинаютъ зажигаться звѣзды. На самой вышинѣ висѣли два-три облака, большія, тяжелыя, неподвижныя... Свѣтъ лежалъ на водѣ, здѣсь кроткій и дремлющій, тамъ ярко сверкающій; онъ дрожалъ внутри темной лодки, касаясь мачты или руля, задѣвалъ по дорогѣ розовый казакъ стиравшей на берегу прачки.. Деревня, предмѣстье, городъ смѣшивались на обоихъ берегахъ. Ряды тополей виднѣлись между домами, далеко отстоявшими одинъ отъ другого, какъ на окраинѣ кончающагося города. Тутъ были низенькія лачуги, заборы, сады, зеленые ставни, погребки, выкрашенные красной краской, акаціи передъ крыльцомъ, старыя, покачнувшіяся на бокъ бесѣдки, бѣлыя стѣны; потомъ -- сухія линіи фабрикъ, кирпичныя постройки, черепичныя крыши, фабричные колокола. Прямые столбы дыма подымались изъ заводскихъ трубъ, и тѣнь ихъ падала на воду, какъ тѣнь отъ колоннъ. Шумъ и свистъ паровыхъ машинъ ежеминутно прерывалъ молчаніе рѣки. Это былъ одинъ изъ тѣхъ парижскихъ пейзажей на берегахъ Сены, какими ихъ рисуетъ Эрвье, грязныхъ и свѣтлыхъ, бѣдныхъ и веселыхъ, гдѣ природа пробивается тамъ и сямъ между постройками, трудомъ и промышленностью, словно травка между пальцами человѣка.
   -- Не правда ли-- хорошо?
   -- Признаюсь вамъ, меня это не приводитъ въ энтузіазмъ. Конечно, это хорошо, до извѣстной степени...
   -- Прелестно!.. увѣряю васъ, что прелестно. На выставкѣ, года два тому назадъ, былъ пейзажъ въ этомъ родѣ... Есть вещи, которыя я умѣю чувствовать...
   -- Вы -- артистическая натура...
   -- Уфъ! воскликнула собесѣдница молодаго человѣка съ комической интонаціей и окунулась въ воду. Вынырнувъ, она поплыла на встрѣчу лодкѣ, ѣхавшей къ ней. Волосы ея распустились и до половины были въ водѣ. Она встряхивала ими, для того чтобъ летѣли брызги.
   -- Ну, что, Рене, какъ вы нашли воду? спросилъ одинъ изъ гребцовъ, когда молодая дѣвушка подплыла къ лодкѣ.
   -- Ничего, хороша, Денуазель, отвѣчала она.
   -- Ты, однакожъ, мила, нечего сказать! обратился къ ней другой.-- Уплыла чортъ знаетъ куда... я ужъ начиналъ тревожиться. Гдѣ же Ревершонъ? А! вонъ онъ.
   

II.

   Шарль-Луи Мопренъ, родился въ 1787 году. Сынъ извѣстнаго, пользовавшагося всеобщимъ уваженіемъ въ Лотарингіи адвоката, онъ вступилъ шестнадцати лѣтъ въ военную службу, дѣлалъ итальянскую и потомъ русскую компанію, оказывалъ чудеса храбрости, нѣсколько разъ былъ раненъ и считался въ арміи однимъ изъ лучшихъ офицеровъ, которыхъ ожидаетъ блестящая будущность, когда битва при Ватерлоо разбила его шпагу и надежды. За участіе въ бонапартистскомъ заговорѣ палата перовъ, обращенная въ верховный судъ, приговорила его заочно къ смерти; но друзья помогли ему скрыться и уѣхать въ Америку. Два года спустя, благодаря вліянію нѣкоторыхъ прежнихъ товарищей, поступившихъ на дѣйствительную службу и добившихся высокаго положенія, ему дозволили возвратиться во Францію. Онъ поселился въ маленькомъ городкѣ Бурмонѣ, гдѣ жила его мать. Эта мать была отличная старушка, какихъ создавалъ въ провинціи XVIII вѣкъ, любившая веселое словцо, не боявшаяся лишней рюмки вина. Сынъ обожалъ ее. Онъ нашелъ ее больной. Доктора запретили ей всякіе возбуждающіе напитки. Для того, чтобы не искушать ея и чтобы эти лишенія казались ей менѣе суровыми, сынъ также отказался отъ вина, отъ ликёровъ, отъ кофе. Изъ любви къ ней, изъ благоговѣйнаго уваженія къ желаніямъ больной, онъ женился, безъ особенной привязанности, на дѣвушкѣ, которую выбрала ему мать, потому что это была кузина и что земли ихъ были смежныя. По смерти матери; ему стало скучно въ этомъ маленькомъ городкѣ, гдѣ уже ничто его не удерживало; онъ продалъ свой домъ и землю, за исключеніемъ одной фермы въ Виллакурѣ, и поселился съ молодой женой въ большомъ помѣстьѣ, которое купилъ въ Маримонѣ. До 1830 г. онъ жилъ уединенно, погруженный въ умственныя занятія, прочелъ массу книгъ, питался историками, философами, публицистами, изучалъ положительныя науки. Онъ покидалъ свои книги только для того, чтобы подышать воздухомъ, освѣжить голову, утомить тѣло долгой прогулкой по полямъ и лѣсамъ. Крестьяне издали узнавали его шаги, его длиннополый, застегнутый до верху сюртукъ, его длинныя ноги кавалерійскаго офицера, его нѣсколько наклоненную голову, его палку, срѣзанную въ виноградникахъ. Изъ этой уединенной, трудовой жизни онъ выходилъ только во время выборовъ. Тогда онъ появлялся на всѣхъ пунктахъ департамента; разъѣзжалъ въ кабріолетѣ, воодушевлялъ своей энергической солдатской рѣчью избирателей, распоряжался аттакой противъ кандидатовъ администраціи. Это была для него та же война. По окончаніи выборовъ, онъ опять возвращался къ своимъ привычкамъ, къ своимъ занятіямъ. У него родилось двое дѣтей: въ 1826 году мальчикъ и въ 1827 -- дѣвочка. Настала іюльская революція, его выбрали депутатомъ. Онъ явился въ палату съ американскими теоріями, сблизившими его съ Арманомъ Каррелемъ. Его рѣчи, живыя, воинственныя, рѣзкія и всегда полныя содержанія, производили сенсацію. Онъ сдѣлался однимъ изъ вдохновителей "Насьоналя", какъ былъ однимъ изъ первыхъ его акціонеровъ, и внушалъ ему опозиціонныя статьи о бюджетѣ и финансахъ. Въ Тюильри начинали заискивать въ немъ. Прежніе товарищи, сдѣлавшіеся адъютантами. новаго короля, закидывали ему удочку, старались соблазнить его обѣщаніями высокаго военнаго поста, для котораго онъ былъ еще довольно молодъ. Онъ отказался на прямикъ. Въ 1832 г., онъ подписалъ протестъ депутатовъ оппозиціи противъ словъ: sujets du roi, произнесенныхъ г-мъ Монталиве, и продолжалъ нападать на систему до 1835 г. Въ этотъ годъ жена его родила ему еще ребенка, дѣвочку, и ея появленіе на свѣтъ разшевелило его внутренности. Двое первыхъ дѣтей подарили его только холодной радостью; имъ недоставало чего-то, что оживляетъ домашній очагъ и молодитъ отцовское сердце. Они внушили ему любовь къ себѣ, но не обожаніе. Отецъ обманулся въ своихъ надеждахъ; вмѣсто бойкаго шалуна, сорви-головы, вмѣсто одного изъ тѣхъ хорошенькихъ бѣсенятъ, въ которыхъ старые военные узнаютъ свою прежнюю молодую кровь, г. Мопренъ видѣлъ передъ собой скромнаго, разсудительнаго, послушнаго мальчика -- "барышню", какъ онъ выражался. Ему было очень грустно и даже стыдно, что этотъ маленькій человѣчекъ, не ломающій своихъ игрушекъ -- его наслѣдникъ. Съ дочерью г. Мопренъ испытывалъ ту же скуку.. Она была изъ тѣхъ дѣвочекъ, который родится женщинами. Она, казалось, играла съ нимъ для того, чтобы забавлять его. У ней почти не было дѣтства. Пяти лѣтъ, когда какой-нибудь господинъ пріѣзжалъ въ гости къ отцу ея, она тотчасъ бѣжала мыть руки. Цѣловать ее нужно было въ извѣстныя мѣста. Можно было подумать, что ена родилась на свѣтъ съ боязнію, какъ бы ее не смяли ласки и сердце отца.
   Подавленную такимъ образомъ и долго накоплявшуюся въ душѣ его нѣжность г. Мопренъ понесъ на встрѣчу новорожденной, которую назвалъ лотарингскимъ именемъ своей матери "Рене". Цѣлые дни проводилъ онъ, забавляясь съ малюткой, каждую минуту снималъ съ нея чепчикъ, чтобъ посмотрѣть на ея шелковистые волосы, училъ ея дѣлать смѣшныя гримасы, приводившія его въ восхищеніе; показывалъ ей, какъ она можетъ увидѣть свой жиръ, защипнувъ двумя своими крошечными пальчиками мясо на своей ножкѣ, ложился подлѣ нея на коврѣ, гдѣ она каталась полунагая, съ милой дѣтской безсознательностью. Ночью онъ вставалъ, чтобы взглянуть на нее, какъ она спитъ, и по цѣлымъ часамъ слушалъ это первое дыханіе жизни. Когда она просыпалась, онъ первый встрѣчалъ ея улыбку, И счастье его не знало предѣловъ.
   Сколько радостей дарила она ему въ Маримонѣ! Онъ возилъ ее вокругъ дома въ маленькой колясочкѣ, оборачиваясь на каждомъ шагу, чтобъ взглянуть на нее, смѣющуюся, облитую солнечнымъ свѣтомъ, держащую свою маленькую, розовую ножку въ рукѣ. Иногда онъ бралъ ее съ собой на прогулку, доходилъ до какой-нибудь деревушки, заставлялъ дѣвочку дѣлать ручкой людямъ, которые ему кланялись; заходилъ къ фермеру и показывалъ ему молочные зубки своей дочки. Дорогой, часто робенокъ засыпалъ на его рукахъ, какъ на рукахъ кормилицы.
   Случалось также, что онъ уносилъ ее въ лѣсъ, и тамъ, подъ деревьями, на которыхъ порхали птички, въ тѣ часы, когда потухаетъ день и надъ лѣсными дорогами слышатся голоса, онъ чувствовалъ невыразимую отраду, видя, какъ его дѣвочка, проникнутая всѣмъ этимъ шумомъ, посреди котораго онъ шелъ, ищетъ звуковъ, шепчетъ, лепечетъ, камъ бы для того, чтобы отвѣчать птичкамъ, говорить съ поющимъ небомъ.
   Г-жа Мопренъ далеко не такъ обрадовалась рожденію этой послѣдней дочери. Она была добрая женщина, добрая мать, но ее снѣдало это провинціальное тщеславіе, тщеславіе богатства.
   Она устроила свои дѣла такъ, чтобъ имѣть двоихъ дѣтей, и появленіе на свѣтъ третьяго ребенка наносило ущербъ состоянію двухъ первыхъ. Раздѣлъ недвижимаго имущества, накопленныхъ богатствъ, и, вслѣдствіе этого, упадокъ общественнаго положенія семейства въ будущемъ -- вотъ что представляла собой эта дѣвочка въ глазахъ матери.
   Г. Мопрену не давали покою. Мать семейства непрестанно осаждала политическаго дѣятеля, напоминая ему, что отецъ обязанъ пещись о благосостояніи своихъ дѣтей. Она пыталась отвлечь его отъ друзей, заставить его измѣнить своей партіи, своимъ идеямъ. Она смѣялась надъ "этими глупостями", мѣшавшими ему извлечь пользу изъ своего положенія. Каждый день повторялись упреки, жалобы, приставанья; это была страшная баталія между печнымъ горшкомъ и совѣстью оппозиціоннаго депутата. Наконецъ, г. Мопренъ потребовалъ у жены два или три дня на размышленіе. Ему также хотѣлось, чтобы Рене была богата. Два мѣсяца спустя, онъ послалъ въ палату просьбу объ увольненіи и занялся устройствомъ сахарнаго завода въ Бришѣ.
   Двадцать лѣтъ прошло съ той поры. Дѣти выросли; заводъ процвѣталъ. Дѣла г. Мопрена устроились отлично. Сынъ его былъ адвокатъ; старшая дочь вышла замужъ. Приданое Рене было готово.
   

III.

   Вошли въ нижній этажъ дома. Въ углу гостиной, обитой ситцемъ и украшенной полевыми букетами, стоявшими въ вазахъ, разговаривали Анри Мопренъ, Денуазель и Ревершонъ. У камина г-жа Мопренъ принимала съ громкими привѣтствіями своего зятя и дочь, г. и г-жу Даварандъ, которые только-что пріѣхали. Она считала себя обязанной, въ настоящемъ случаѣ, выставить на показъ свое родственное расположеніе, щегольнуть своимъ материнскимъ сердцемъ.
   Едва поцѣлуи г-жи Мопренъ и г-жи Даварандъ замолкли, какъ въ комнату тихонько вошелъ маленькій старичокъ съ сѣдыми бакенбардами; онъ поздоровался глазами съ г-жей Мопренъ и, пройдя мимо нея, присоединился къ группѣ, гдѣ сидѣлъ Денуазель. Старичокъ этотъ былъ въ черномъ сюртукѣ и несъ подъ мышкой папку.
   -- Знакомо тебѣ это? спросилъ онъ Денуазеля, отводя его къ окну и открывая до половины свою папку.
   -- Еще бы! Это -- "Таинственныя качели", гравюра съ Лавренса...
   -- У меня чуть не перебили ее на аукціонѣ. Каждый разъ, какъ я только начиналъ торговаться, какая-то кокотка просила взглянуть, и этотъ негодяй-аукціонеръ говорилъ: передайте дамѣ... Наконецъ, за 138 фр. гравюра досталась мнѣ. Но я ни за что бы не далъ ни копейки больше...
   Въ эту минуту вошелъ г. Мопренъ съ своей дочерью. Онъ велъ ее подъ руку. Она, закинувъ голову нѣсколько назадъ, лѣнивая и ласкающаяся, тихонько потирала свои волосы объ его рукавъ, какъ ребёнокъ, заставившій нести себя.
   -- Здравствуй, ты! сказала она, поцѣловавъ сестру, потомъ подставила лобъ своей матери, протянула руку своему зятю и, подбѣжавъ къ старичку съ папкой, спросила:
   -- Можно взглянуть, крёстный?
   -- Нѣтъ, крестница, ты еще слишкомъ мала...
   И онъ дружески потрепалъ ее по щекѣ.
   -- Ваши покупки -- всегда такія, сказала Рене, повернувшись спиной къ старичку, который сталъ завязывать свою папку розовыми ленточками.
   -- Что мнѣ такое говорятъ? вскричала вдругъ, обращаясь къ дочери, г-жа Мопренъ, посадившая около себя на стулъ Ревершона такъ близко, что ея движенія, ея платье почти касались, ласкали его.-- Васъ унесло теченіемъ? Я увѣрена, что вы подвергались опасности. Ахъ! эта рѣка! Не понимаю, какъ это г. Мопренъ позволяетъ.
   -- Г-жа Мопренъ! отвѣчалъ ея мужъ, разсматривавшій съ дочерью на столѣ альбомы: -- я ничего не позволяю; я только терплю.
   -- Трусъ! шепнула Рене своему отцу.
   -- Но увѣряю тебя, maman, вмѣшался Анри Мопренъ:-- что никакой опасности не было. Теченіемъ унесло ихъ немножко, но они предпочли ухватиться за лодку, нежели плыть дальше. Вотъ и все...
   -- Ты меня успокоиваешь! сказала г-жа Мопренъ, лицо которой прояснялось все болѣе и болѣе съ каждымъ словомъ ея сына.-- Я знаю, что ты благоразуменъ... Но наша Рене, прибавила она, обращаясь къ Ревершону:-- такая шалунья! Я всегда боюсь. Посмотрите, у нея до сихъ поръ вода въ волосахъ. Подойди, я тебя вытру.
   Вошли еще два новыхъ лица: кассиръ Мопрена, Бернаръ, и Дардулье, одинъ изъ сосѣдей.
   -- Ну, что, какъ идутъ работы? спросилъ послѣдняго г. Мопренъ, пожимая ему руку.
   -- Ничего, планирую. Сегодня еще триста вѣхъ поставлено. Отъ оранжерей я проведу аллею прямо къ фонтану... для виду... потомъ будетъ спускъ къ низу...
   -- Скажите, пожалуйста, г. Дардулье, спросила Рене:-- когда вы начнете сажать деревья?.. Вотъ ужь три года, какъ я вижу рабочихъ въ вашемъ паркѣ; неужели въ немъ не будетъ вовсе деревьевъ!
   -- О! деревья... это -- послѣднее дѣло... это ничего не значитъ. Всегда будетъ время -- главное, распланировать...
   -- Пора бы и обѣдать; распорядись-ка, madame Мопренъ. Эти молодые люди, я думаю, очень проголодались.
   За обѣдомъ г-жа Мопренъ посадила Ревершона подлѣ себя справа и окружала его вниманіемъ и любезностью. Все лицо ея улыбалось при этомъ, и даже голосъ у нея былъ не тотъ, какимъ она говорила каждый день, а какой-то особенный -- головной, появлявшійся у нея въ дни большихъ церемоній. Взглядъ ея безпрестанно перебѣгалъ отъ молодого человѣка къ его тарелкѣ, и отъ его тарелки къ прислугѣ. Маменька прикармливала будущаго зятя.
   -- Г. Ревершонъ! мы видѣли недавно одну вашу знакомую, мадамъ де-Бонньеръ. Она намъ много, много говорила о васъ.
   -- Я имѣлъ честь встрѣтиться съ m-me де-Бонньеръ въ Италіи. Я даже былъ такъ счастливъ, что оказалъ ей небольшую услугу.
   -- Вы спасли ее отъ разбойниковъ! вскричала Рене.
   -- Нѣтъ, мадмуазель Мопренъ. Это гораздо менѣе романично... Г-жу де-Бонньеръ затруднялъ счетъ, поданный ей въ отелѣ. Я помѣшалъ ограбить ее.
   -- Все же въ этой исторіи дѣйствуютъ воры, сказала Рене.
   -- Изъ нея можно бы сдѣлать пьесу, и совершенно новую, сказалъ Денуазель: -- славный сюжетъ: сокращенія въ счетѣ, приводящія къ браку...
   -- Эта мадамъ де Бонньеръ -- очень любезная дама, продолжала г-жа Мопренъ:-- и я нахожу, что ея наружность... Вы знаете м-мъ де Бонньеръ, г. Баруссъ? прибавила она обращаясь къ крестному отцу Рене.
   -- Какъ же, какъ-же! очень пріятная наружность...
   -- Ахъ! крёстный, она похожа на сатира! сказала Рене; и, увидавъ, что словцо, которое она брякнула, вызываетъ улыбки, вспыхнула,-- Я говорю только про голову, поспѣшила она прибавить.
   -- Вотъ, это я называю -- поправиться! произнесъ Денуазель.
   -- Вы долго прожили въ Италіи, г. Ревершонъ? спросила г-жа Мопренъ, чтобъ перемѣнить разговоръ.
   -- Полгода.
   -- И ваши впечатлѣнія?..
   -- Очень интересная страна... но мало удобствъ. Я никакъ не могъ привыкнуть пить кофе въ стаканахъ.
   -- Италія? сказалъ Анри Мопренъ.-- Для меня, это -- самое печальное путешествіе; всего менѣе практичное. Въ какомъ положеніи земледѣліе, торговля! Однажды, во Флоренціи, въ маскарадѣ, я спросилъ гарсона одного ресторана: отперто ли у нихъ ночью?-- О! нѣтъ, сударь. У насъ было бы слишкомъ много народу. Мнѣ это не разсказывали, я самъ слышалъ. Это даетъ понятіе о странѣ. Когда подумаешь объ Англіи... Какая сила иниціативы, коллективной и индивидуальной! Когда видѣлъ въ Лондонѣ этотъ практическій геній англійскаго гражданина... въ Йоркширѣ продукты большой фермы... Вотъ народъ!
   -- Я -- тоже за Англію, какъ Анри, сказала г-жа Даварандъ:-- какая вѣжливость... мнѣ очень нравится это обыкновеніе представлять вамъ людей... и также -- сдавать мелкія деньги завернутыми въ бумажку... И потомъ -- какія у нихъ есть матеріи!-- Мой мужъ привезъ мнѣ съ выставки поплинъ, просто прелесть!
   -- Ваша Адель ныньче превзошла себя, сказалъ, обращаясь къ г-жѣ Мопренъ, Баруссъ:-- эти шампиньоны -- объѣденье! Уходя я выражу ей свое удовольствіе.
   -- А я думала, что вы не кушаете шампиньоновъ?
   -- Я не ѣлъ ихъ въ 1848, г. не ѣлъ до 2-го декабря. Развѣ вы думаете, что полиція во все это время имѣла возможность заниматься инспекціей шампиньоновъ? Но съ водвореніемъ порядка...
   -- Мы тебя ждали вчера вечеромъ, Анри, сказала г-жа Даварандъ своему брату.
   -- Я былъ на конференціи...
   -- Анри былъ выбранъ докладчикомъ, гордо произнесла г-жа Мопренъ.
   -- А! сказалъ Денуазель:-- такъ ваша говорильня все еще процвѣтаетъ? Сколько васъ тамъ сидитъ?
   -- Двѣсти человѣкъ.
   -- И все -- государственные люди? Это ужасно! Какой былъ предметъ твоего доклада?
   -- Проектъ закона о національной гвардіи.
   -- Вы, однакожь, ни въ чемъ себѣ не отказываете...
   -- Я увѣренъ, что ты не принадлежишь къ національной гвардіи, Денуазель? спросилъ Баруссъ.
   -- Нѣтъ.
   -- И не вотируешь также, пари держу...
   -- Ни подъ какимъ предлогомъ.
   -- Денуазель! какъ это мнѣ ни прискорбно, но я долженъ сказать, что ты -- дурной гражданинъ. Это у тебя въ крови; и я не сержусь на тебя за это, но это такъ.
   -- Дурной гражданинъ? Какъ это?
   -- Ты всегда въ оппозиціи съ законами.
   -- Я?
   -- Ты. Да вотъ, чтобъ не далеко ходить: ты отдалъ наслѣдство дяди своего Фредерика его побочнымъ дѣтямъ.
   -- Ну, что-жъ?
   -- Я называю это противузаконнымъ, заслуживающимъ всякаго порицанія поступкомъ. Чего хочетъ законъ? Онъ ясенъ: онъ хочетъ, чтобъ дѣти, рожденныя внѣ брака, не наслѣдовали. Ты это зналъ; я тебѣ говорилъ это, твой нотаріусъ говорилъ, кодексъ говорилъ... И что-же ты сдѣлалъ? Ты послалъ къ чорту кодексъ, духъ законовъ -- все! и отдалъ наслѣдство дѣтямъ. Развѣ это не значитъ потворствовать дурнымъ нравамъ, поощрять...
   -- Я знаю ваши строгія принципы, г. Баруссъ. Но что вы хотите? Когда я увидѣлъ этихъ троихъ мальчугановъ, я сказалъ себѣ, что сигары, которыя я буду курить -- на ихъ счетъ, отнявъ у нихъ кусокъ хлѣба, никогда не покажутся мнѣ хорошими... человѣкъ -- не совершенство.
   -- Все это -- незаконно. Когда законъ говоритъ что-нибудь, онъ имѣетъ цѣль, не правда ли? Законъ противъ безнравственности... Предположи, что тебѣ станутъ подражать...
   -- На этотъ счетъ -- не бойтесь, Баруссъ, сказалъ г. Мопренъ, улыбнувшись.
   -- Никогда не слѣдуетъ подавать дурныхъ примѣровъ, сентенціозно сказалъ Баруссъ.
   За десертомъ, г. Мопренъ пододвинулъ къ себѣ тарелку съ мелкимъ печеньемъ и разсѣянно шарилъ въ немъ рукой.
   -- Г. Мопренъ! сказала ему жена и сдѣлала ему знакъ глазами.
   -- Извини душа моя... я совсѣмъ забылъ... симметрія!.. И онъ поставилъ тарелку на мѣсто.
   -- У тебя страсть къ безпорядку...
   -- Виноватъ, виноватъ... Моя жена, господа -- отличная женщина, но что касается симметріи.. Это -- одна изъ ея религій...
   -- Ты, право, смѣшонъ.. сказала г-жа Мопренъ, покраснѣвъ отъ досады, что ее уличили въ провинціализмѣ, и набросилась на дочь.-- Что это, Рене, какъ ты сидишь? держись прямѣе.
   -- Ну! сказала сама про себя, молодая дѣвушка:-- мамаша вымѣщаетъ на мнѣ.
   -- Господа, обратился къ гостямъ г. Мопренъ, когда встали изъ-за стола:-- Вы знаете, что можно курить. Мы одолжены этимъ моему сыну. Онъ былъ такъ счастливъ, что исходатайствовалъ это у своей матери.
   -- Кофе, крестный? спросила Рене у Барусса.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ:-- я не засну.
   -- Здѣсь? докончила его фразу Рене.
   -- Г. Ревершонъ?
   -- Благодарю васъ; я никогда не пью послѣ обѣда...
   -- Всѣмъ ли подано? И, не дожидаясь отвѣта, она раскрыла фортепьяно и заиграла польку:-- Кто танцуетъ?.. Давайте танцевать.
   -- Оставь насъ курить, спокойно сказалъ отецъ.
   -- Изволь, папаша! И, продолжая наигрывать польку, она принялась танцовать на своемъ табуретѣ, только носками касаясь пола. Она играла, не глядя на клавиши, повернувъ голову къ обществу; живая, улыбающаяся, съ огнемъ въ глазахъ и на щекахъ. Станъ ея покачивался изъ стороны въ сторону. Потомъ она обернулась къ инструменту, и глаза ея, вмѣстѣ съ руками, забѣгали по чернымъ и бѣлымъ клавишамъ. Она то нагибалась, то выпрямлялась, и черепаховая гребенка ея, каждую минуту сверкала при огнѣ и тотчасъ же потухала во мракѣ ея волосъ... Тѣнь отъ ея серегъ -- двухъ коралловыхъ шариковъ -- безпрестанно дрожала на ея шеѣ. Пальцы молодой дѣвушки такъ быстро скользили по фортепьяно, что видно было только, какъ летаетъ что-то розовое.
   -- Это -- ея сочиненіе, сказалъ г. Мопренъ Ревершону.
   -- Она брала уроки у Кидана, прибавила г-жа Мопренъ.
   -- Будетъ! И, оставивъ фортепьяно, Рене стала передъ Денуазелемъ.-- Разскажите мнѣ какую-нибудь занимательную исторію, Денуазель. Что хотите.
   Она стояла передъ нимъ, скрестивъ руки и нѣсколько откинувъ голову назадъ, съ миной шаловливаго мальчика. Она походила на мальчика и костюмомъ. Она носила бѣлый стоячій воротничекъ, галстучекъ, сдѣланный изъ черной ленты и бѣлый жилетъ съ отворотами. На суконномъ платьѣ ея. спереди, были карманы, напоминавшіе карманы пальто.
   -- Когда у васъ прорѣжутся зубы мудрости, Рене? спросилъ Денуазель.
   -- Никогда! Она захохотала.-- Ну что же исторія-то?
   Денуазель посмотрѣлъ вокругъ себя, не слушаетъ ли его кто, и, понизивъ голосъ, сказалъ:
   -- Жили-были, однажды, папаша съ мамашей, у которыхъ была маленькая дочка. Папаша съ мамашей хотѣли выдать ее замужъ и приглашали къ себѣ разныхъ красивыхъ господъ; но дочка, которая была тоже красива...
   -- Ахъ! какъ вы глупы! Сяду я лучше работать...
   И, вынувъ изъ корзинки, стоявшей на столѣ, свою работу, она помѣстилась возлѣ матери.
   -- Будетъ у насъ ныньче вистъ? спросилъ г. Мопренъ.
   -- Да, да, столъ готовъ, отвѣчала жена его.-- Остается только зажечь свѣчи.
   -- Вы не очень устали ныньче вечеромъ? спросилъ Ревершонъ, подходя къ Рене.
   -- Я? Да я готова танцевать хоть всю ночь. Вотъ я какая.
   -- Вы что-то работаете... Это очень мило.
   -- Мило? Это -- чулокъ. Я вяжу для бѣдныхъ дѣтей. Это тепло, по крайней мѣрѣ. Вышивать я, признаюсь вамъ -- не мастерица. Эта работа требуетъ вниманія, тогда какъ здѣсь пальцы сами ходятъ, и можно думать, о чемъ угодно.-- Денуазель! вскричала она вдругъ:-- сюда! скорѣй; да идите же... ближе, ближе... извольте становиться на колѣни.
   -- Ты съума сошла! вскричала г-жа Мопренъ.
   -- Рене! Перестань же, отечески сказалъ г. Мопренъ изъ-за карточнаго стола.
   -- Что такое? спросила Рене и, грозя Денуазелю ножницами, продолжала.-- Если вы только пошевельнетесь!.. Денуазель всегда очень дурно причесанъ. Его гадко стригутъ. У него всегда большой клокъ волосъ падаетъ нй лобъ. Я хочу этотъ клокъ отрѣзать. Смотрите, какъ онъ боится! Вы не бойтесь, я отлично стригу, спросите папа. И, отрѣзавъ у Денуазеля прядь волосъ, она встала и бросила ее въ каминъ.-- Чтобъ вы не подумали, что я хочу сохранить ваши волосы, сказала она.
   Она не обратила вниманія на то, что братъ мимоходомъ толкнулъ ее локтемъ; она не замѣтила также, что мать ея сначала сдѣлалась пунцовой, потомъ поблѣднѣла. Отецъ всталъ изъ-за виста и подошелъ къ ней въ смущеніи, стараясь придать себѣ сердитый видъ; она взяла у него изъ рукъ папироску, которую онъ началъ было куритъ, поднесла ее къ губамъ, затянулась разъ и тотчасъ же бросила, закашлявшись и заморгавъ.-- Фуй! какая гадость! вскричала она.
   -- Я, право, не понимаю, Рене, строгимъ и огорченнымъ голосомъ произнесла г-жа Мопренъ.-- Я никогда не видѣла тебя такой, какъ сегодня...
   -- Чаю! сказалъ г. Мопренъ человѣку, вошедшему на его звонокъ.
   

IV.

   -- Ужь четверть одиннадцатаго! сказала г-жа Даварандъ.-- Мы только-что успѣемъ доѣхать до желѣзной дороги. Рене, прикажи мнѣ подать мою шляпу.
   Всѣ встали. Баруссъ, который давно уже спалъ въ углу около камина, встрепенулся, и всѣ парижскіе гости стали собираться въ дорогу.
   -- Я провожу васъ, сказалъ Денуазель.-- Мнѣ хочется подышать свѣжимъ воздухомъ.
   Баруссъ шелъ впереди, подъ руку съ Ревершономъ. Чета Даварандовъ слѣдовала за ними. Анри съ Денуазелемъ замыкали шествіе.
   -- Зачѣмъ ты не ночуешь? Успѣешь завтра въ Парижъ, сказалъ Денуазель, обращаясь къ Анри.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ тотъ. Не могу. Завтра утромъ мнѣ нужно работалъ. Я вернусь въ Парижъ поздно. День пропадетъ у меня.
   Они замолчали. Слова Барусса, выхвалявшаго Ревершону Рене, долетали до нихъ порой, среди ночи.
   -- Я боюсь, Денуазель, что дѣло опять расклеится; какъ ты думаешь? сказалъ Анри.
   -- Мнѣ тоже кажется.
   -- Скажи мнѣ, пожалуйста: почему ты сегодня вечеромъ потакалъ всѣмъ глупостямъ, какія, приходили въ голову сестрѣ моей? Ты имѣешь на нее большое вліяніе и могъ бы...
   -- Позволь мнѣ, мой другъ, отвѣчалъ Денуазель, выпустивъ изо рта струю дыма: -- прежде всего сдѣлать маленькое вступленіе -- историческое, философское и соціальное. Мы, кажется, совсѣмъ покончили -- когда я говорю "мы", я разумѣю большинство французскаго народа -- съ хорошенькими барышнями, которыя, какъ куклы съ пружиной, говорили папа и мама и, танцуя, не теряли изъ виду виновниковъ дней своихъ? Застѣнчивая, стыдливая, дѣтски лепечущая барышня, воспитанная въ невѣдѣніи, неумѣющая ни стоять на ногахъ, ни сидѣть на стулѣ -- это старо, избито; это -- водевильное лицо изъ прежняго театра "Gymnase". Теперь -- ужъ не то; способъ культуры другой. То были тепличныя растенія. Теперь дѣвушка растетъ на чистомъ воздухѣ, отъ нея требуютъ впечатлѣній, самостоятельной, естественной рѣчи. Она можетъ говорить и должна говорить обо всемъ. Это вошло въ нравы. Она уже не обязана разыгрывать ingénue. Оригинальный умъ -- вотъ чего ищутъ въ ней. Лишь бы она блистала въ салонахъ -- и родители будутъ въ восторгѣ. Мать возитъ ее на публичныя лекціи. Если у ней есть талантъ, о немъ заботятся, его пригрѣваютъ, холятъ. Вмѣсто дешевенькихъ учительницъ, ей даютъ настоящихъ мастеровъ -- профессоровъ консерваторіи, художниковъ, выставлявшихъ свои картины. У ней является "артистическій пошибъ", и всѣ восхищаются этимъ. Скажи мнѣ: правъ ли я, таково ли дѣйствительно воспитаніе дочерей современной буржуазіи?
   -- Твое заключеніе?..
   -- Теперь, продолжалъ Денуазель, не отвѣчая:-- представь себѣ, что у дѣвушки, получившей подобное воспитаніе, о которомъ, замѣть, я не произношу своего сужденія -- есть отецъ, отличнѣйшій человѣкъ, сама доброта и нѣжность, поощряющій еще.болѣе эту эмансипацію, своей слабостью, своимъ обожаніемъ. Предположи, что онъ улыбался всѣмъ ея смѣлымъ выходкамъ, всѣмъ ея мальчишескимъ шалостямъ, которыя такъ милы, такъ граціозны въ женщинѣ.
   -- И ты, такъ хорошо знающій сестру мою, знающій, какъ она была воспитана и что сдѣлало изъ нея баловство отца, и почему ее такъ трудно теперь выдать замужъ -- ты ныньче, вечеромъ, допустилъ ее надѣлать массу безразсудствъ, тогда какъ могъ, однимъ изъ тѣхъ словъ, которыя только ты умѣешь говорить ей -- съ перваго же разу остановить ее?
   Другъ, къ которому обращался такимъ образомъ Анри, былъ сынъ земляка, школьнаго товарища и товарища по оружію г. Мопрена. Умирая, старикъ Денуазель поручилъ г. Мопрену опеку надъ своимъ сыномъ, и мальчикъ нашелъ въ опекунѣ отца. Находясь въ училищѣ, онъ проводилъ всѣ вакаціи въ Маримонѣ, и семья Мопрена сдѣлалась для него родной. Когда у Мопрена родились дѣти, Денуазелю казалось, что онъ былъ старшій братъ ихъ. Естественно, что наиболѣе симпатіи внушала ему Рене, которая, еще маленькой, начала обожать его. Она уже тогда была рѣзва и упряма. Онъ одинъ умѣлъ заставить ее слушаться. Когда она подросла, онъ сдѣлался воспитателемъ ея характера, руководителемъ ея вкуса, духовникомъ ея мысли. И вліяніе его на молодую дѣвушку росло съ каждымъ днемъ, вмѣстѣ съ короткостью въ этомъ домѣ, гдѣ для него всегда была готова комната, накрытъ былъ приборъ и куда онъ часто пріѣзжалъ гостить на недѣлю.
   -- Бываютъ дни, продолжалъ Анри:-- когда въ этихъ выходкахъ моей сестры нѣтъ никакой бѣды. Но сегодня, передъ этимъ малымъ... Я увѣренъ, что это разстроитъ всѣ наши планы. А славная партія! Молодой человѣкъ, во всѣхъ отношеніяхъ, порядочный, милый...
   -- Ты находишь? А меня онъ напугалъ за твою сестру. И вотъ почему я былъ съ ней такой, какимъ ты мейя видѣлъ сегодня вечеромъ; вѣдь, порядочность этого человѣка -- самая вульгарная, самая пошлая... Это -- модная картинка, манекенъ портнаго какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи. И это -- мужъ для твоей сестры? Да какъ же онъ можетъ, чортъ побери, понять ее? Развѣ онъ въ состояніи угадать, сколько великодушія, благородства, страсти таится подъ этой эксцентричностью? Можно ли себѣ представить хоть что-нибудь общее между ними, хоть одну мысль?.. пускай бы твоя сестра вышла Богъ знаетъ за кого, лишь бы только этотъ человѣкъ былъ уменъ, лишь бы у него былъ характеръ, была личность... что-нибудь способное овладѣть такой натурой или расшевелить ее -- я бы ничего не сказалъ. Часто у мужчины бываютъ огромные недостатки, но они заставляютъ женское сердце жить... Съ кутилой еще были бы шансы, что она привязалась бы къ нему изъ ревности. Человѣкъ дѣловой, честолюбивый, какъ ты, посвятилъ бы ее въ свою дѣятельность, въ свои планы; она мечтала бы съ нимъ о блестящемъ будущемъ... Но такое полнѣйшее ничтожество, какъ этотъ франтъ... и на вѣки! Твоя сестра была бы глубоко несчастлива, она умерла бы... потому что она создана не такъ, какъ другія... Надобно сказать правду. Это -- натура высокая, независимая и очень нѣжная... это...
   -- Торопись, Анри! кричалъ Даварандъ съ крыльца дебаркадера:-- садятся въ вагоны. Твой билетъ у меня.
   

V.

   Г-жа Мопренъ находилась въ своей спальнѣ. Часы только-что пробили полночь. Г-жа Мопренъ завивала себѣ волосы въ папильйотки, стоя передъ зеркаломъ, освѣщеннымъ одной свѣчой. Она была въ юпкѣ и кофточкѣ. Г. Мопренъ лежалъ уже въ постели.
   -- Луи! сказала г-жа Мопренъ.
   -- Что? спросилъ г. Мопренъ съ выраженіемъ индиферентности, досады и скуки человѣка, который, хотя глаза его и открыты, начинаетъ уже вкушать пріятности горизонтальнаго положенія.
   -- Если ты спишь, такъ не надо!
   -- Я вовсе не сплю. Ну, что такое?
   -- Ахъ! Господи! ничего особеннаго. Я нахожу, что Рене была нынче вечеромъ до невозможности неприлична; вотъ и все. Ты замѣтилъ?
   -- Нѣтъ. Я не обратилъ вниманія.
   -- Такія выходки!.. Я не понимаю, что за причина... Скажи, пожалуйста, она ничего не говорила тебѣ? Ты ничего не знаешь? Вѣдь, у васъ съ ней всегда секреты, шептанье. Я послѣдняя узнаю обо всемъ... тогда какъ ты... тебѣ все разсказываютъ. Право, я очень счастлива, что родилась неревнивой.
   Г. Мопренъ, не отвѣчая, закутался въ одѣяло.
   -- Ты, положительно, спишь, произнесла г-жа Мопренъ кислымъ, недовольнымъ тономъ женщины, ожидающей отпора на свое нападеніе.
   -- Я ужъ сказалъ тебѣ, что не сплю.
   -- Такъ, стало быть, вы не понимаете, г. Мопренъ? Это удивительно... эти умные люди! А казалось бы, что дѣло одинаково близко обоимъ намъ. Вѣдь, свадьба опять разстроилась. Поняли вы? А какая была партія! Молодой человѣкъ изъ хорошей семьи, богатый... все было въ немъ, все!.. Можемъ теперь проститься съ нимъ. Анри говорилъ мнѣ объ этомъ сегодня... Конечно, Ревершонъ ничего не сказалъ ему, потому что умѣетъ жить въ свѣтѣ, но Анри увѣренъ, что онъ не сдѣлаетъ предложенія. Эти вещи чувствуются... это сейчасъ видно...
   -- Ну, и пускай уходитъ. Что же мнѣ сказать на это? Г. Мопренъ приподнялся на своей постели.-- Молодыхъ Ревершоновъ немало на бѣломъ свѣтѣ, прибавилъ онъ.-- Найдутся еще... Тогда какъ дѣвушки, подобныя моей дочери...
   -- Вашей дочери, вашей дочери...
   -- Ты не отдаешь ей должнаго, Тереза.
   -- Я? Нѣтъ, я отдаю ей полную справедливость, но только я вижу ее такой, какая она есть... у меня не твои глаза -- вотъ что. У ней есть недостатки, большіе недостатки, которымъ ты потворствовалъ -- да, ты. Капризы, вѣтренность, словно ей десять лѣтъ. Ты думаешь, что меня не огорчаютъ ея требовательность, ея нерѣшительность и всѣ эти странныя выходки, появившіяся у ней съ тѣхъ поръ, какъ мы вздумали выдать ее замужъ. Какъ она обращается съ людьми, которыхъ ей представляютъ? Она ужасна въ первыя свиданія... Вотъ ужь десятаго жениха она выпроваживаетъ.
   При этихъ послѣднихъ словахъ г-жи Мопренъ, отеческое тщеславіе озарило лицо г. Мопрена.-- Да, да, сказалъ онъ, улыбаясь:-- она дьявольски остроумна... Помнишь ты этого бѣднаго префекта? Какъ только она увидѣла его, такъ сказала: "это -- старый пѣтухъ"...
   -- Ужасно смѣшно и, главное, очень прилично! Эти словечки, конечно, помогутъ намъ пристроить ее, привлекутъ искателей руки ея-неправда ли? Я увѣрена, что Рене имѣетъ въ свѣтѣ репутацію злой. Еще немножко этого остроумія, и ты увидишь, сколько жениховъ будетъ свататься къ твоей дочери. Я такъ легко пристроила Анріетту, а эта -- мой крестъ.
   Г. Мопренъ, взявшій съ ночнаго столика табакерку, вертѣлъ ее между большимъ и указательнымъ пальцемъ.
   -- Впрочемъ, это -- ея дѣло, продолжала г-жа Мопренъ.-- Когда ей минетъ 30 лѣтъ, когда она всѣмъ откажетъ и никто уже не захочетъ брать ее, несмотря на все ея остроуміе, на всѣ ея хорошія качества -- она пожалѣетъ, и вы тоже.
   Послѣдовала пауза. Г. Мопренъ подумавъ, что жена его кончила, но она, перемѣнивъ тонъ, сказала:
   -- Теперь мнѣ нужно потолковать съ вами о сынѣ.
   Въ эту минуту г. Мопренъ, который до сихъ поръ слушалъ слова жены своей опустивъ голову, вдругъ поднялъ ее, и на губахъ его мелькнула добродушно-лукавая полуулыбка.
   Въ буржуазіи, въ высшей такъ же, какъ и въ низшей, существуетъ извѣстнаго рода материнская любовь, возвышающаяся до страсти и унижающаяся до раболѣпія. Часто случается встрѣчать мать, сердце которой словно распростерто ницъ передъ сыномъ. На него возлагаются всѣ надежды. Онъ -- нетолько наслѣдникъ, онъ -- будущность семьи, которой онъ обѣщаетъ благосостояніе, прогрессивное возвышеніе, изъ поколѣнія въ поколѣніе. Мать любитъ его и въ немъ гордится собой; онъ представляется ей какимъ-то высшимъ существомъ, и она даже удивляется, что она могла носить его въ своемъ чревѣ. Г-жа Мопренъ была изъ этихъ матерей современной буржуазіи. Міръ, казалось, начинался и кончался для нея ея сыномъ. Онъ былъ въ ея глазахъ совершенствомъ. Онъ былъ всѣхъ умнѣе, всѣхъ красивѣе и, главное, всѣхъ порядочнѣе. Онъ былъ близорукъ и носилъ пенсне; она не хотѣла даже согласиться, что онъ плохо видитъ. Когда онъ былъ тутъ, она смотрѣла, какъ онъ говоритъ, ходитъ, садится. Когда онъ поворачивался къ ней спиной, она улыбалась. Она любила складки его одежды. Когда онъ уходилъ, она нѣсколько минутъ оставалась въ креслахъ, думая о немъ, припоминая его слова, его движенія, и безконечно отрадное чувство наполняло ея сердце, свѣтилось въ глазахъ ея; когда съ ней заговаривали, она точно просыпалась.
   Эта манія материнской любви была наслѣдственная. Въ семействѣ г-жи Мопренъ всѣ матери были матерями до неистовства. Бабушка ея оставила въ своемъ краѣ легенду. Говорили, что она обезобразила горячимъ углемъ ребенка, котораго находили красивѣе ея сына. Когда ребенокъ г-жи Мопренъ въ первый разъ захворалъ, она чуть не сошла съума; она проклинала всѣхъ здоровыхъ дѣтей и желала, чтобъ Богъ убилъ ихъ, если ея сынъ умретъ. Однажды, во время серьёзной болѣзни его, она провела сорокъ восемь ночей безъ сна. Отъ усталости ея ноги опухли. Когда онъ сталъ бѣгать, ему было все позволено. Если ей жаловались, что онъ побилъ деревенскихъ ребятишекъ, она говорила растроганнымъ голосомъ: "Бѣдный малютка". Мечтая о его будущности, она перебирала въ умѣ всѣхъ богатыхъ наслѣдницъ въ департаментѣ, которыя впослѣдствіи могли бы, по своимъ лѣтамъ, годиться ему въ жены. Она видѣла его въ замкахъ, верхомъ, въ красномъ костюмѣ; надежды, иллюзіи, перспективы ослѣпляли ее.
   Пришло время ученья, время разлуки. Три мѣсяца г-жа Мопренъ вела съ мужемъ борьбу изъ-за сына, котораго ей хотѣлось воспитывать дома; но г. Мопренъ остался непоколебимъ. Все, чего г-жа Мопренъ могла отъ него добиться, это -- выбора учебнаго заведенія. Она выбрала, разумѣется, самое спокойное и пріятное -- одно изъ тѣхъ заведеній, гдѣ воспитываются дѣти богатыхъ родителей, гдѣ дисциплина слаба, гдѣ во время прогулокъ ѣдятъ пирожки и гдѣ профессора болѣе репетируютъ, нежели взыскиваютъ.
   Впродолженіи семи лѣтъ, которыя онъ тамъ пробылъ, г-жа Мопренъ не пропускала ни одного дня, чтобъ ни пріѣхать туда изъ С. Дени, въ часъ рекреаціи. Ни холодъ, ни дождь, ни усталость -- ничто не останавливало ея. Въ пріемной, на дворѣ, другія матери указывали на нее. Ребёнокъ цѣловалъ ее, бралъ пирожки и спѣшилъ возвратиться къ играмъ, говоря, что ему некогда. Этого было довольно для его матери. Она его видѣла, онъ былъ здоровъ. Она не переставала думать объ его здоровьѣ и кутала его въ фланель. Въ дни отпуска, пичкала его мясомъ и выливала ему на тарелку весь сокъ бифштекса, съ кровью, для того, чтобъ мальчикъ былъ сильнѣе и крѣпче. Она купила ему маленькій коврикъ, чтобы ему не жестко было сидѣть на классной скамейкѣ.
   Въ заведеніи у воспитанниковъ были свои комнаты. Она меблировала ему комнату, какъ взрослому мужчинѣ. Двѣнадцати лѣтъ, онъ имѣлъ палиссандровый туалетъ-комодъ.
   Ребёнокъ сдѣлался молодымъ человѣкомъ; молодой человѣкъ вышелъ изъ училища, и обожаніе г-жи Мопренъ еще усилилось при видѣ измѣнившейся турнюры ея взрослаго сына и пробивавшейся у него бороды. Позабывъ о счетахъ, по которымъ ей приходилось уплачивать въ магазины, она была въ восхищеніи отъ его платья, прически и обуви.
   Его вкусы, привычки, манеры и обстановка отличались элегантностью, передъ которой она преклонялась, съ удивленіемъ и восторгомъ, какъ будто не она была ея источникомъ и кассиромъ. Лакей ея сына былъ для нея несовсѣмъ лакей; лошадь была не просто лошадь... а лошадь ея сына.
   Когда ея сынъ выѣзжалъ, она приказывала предупредить себя для того, чтобъ имѣть возможность взглянуть -- какъ онъ садится на лошадь или въ карету.
   Съ каждымъ днемъ, этотъ сынъ все болѣе и болѣе наполнялъ ее собой. Живя безъ развлеченій, съ незанятымъ ничѣмъ воображеніемъ, ничего не читая, состарѣвшись подлѣ мужа, который женился на ней безъ любви и всегда держалъ себя отъ нея далеко, погруженный въ умственныя занятія, въ политику, въ дѣла; не имѣя около себя никого, кромѣ дочери, которой она никогда вполнѣ не отдавала своего сердца, она кончила тѣмъ, что всю жизнь свою положила въ Анри, все свое тщеславіе сосредоточила на его успѣхахъ, на его карьерѣ, на его будущности. Единственной ея мыслью -- мыслью, наполнявшей всѣ часы ея дня и ночи, ея idée fixe -- было женить этого обожаемаго сына, хорошо женить; отыскать ему богатую, блестящую партію, такъ, чтобы эта женитьба отмстила за нее, вознаградила ее за всю скуку ея темнаго существованія, за эту бережливую, одинокую жизнь, за всѣ лишенія женщины и жены.
   -- Знаете ли вы, по крайней мѣрѣ, г. Мопренъ, сколько вашему сыну лѣтъ? продолжала г-жа Мопренъ.
   -- Сколько лѣтъ Анри? Мнѣ кажется, душа моя, что ему должно быть... постой, онъ родился въ 1826 году -- не такъ ли?
   -- Это отецъ-то спрашиваетъ! Ну, да, въ 1826 г. 12-го іюля 1826 года.
   -- Стало быть, ему 29 лѣтъ. Да... дѣйствительно. Скажите, пожалуйста -- ужъ 29 лѣтъ!
   -- И вы сидите сложа руки; вы нисколько не думаете о его будущности! Вы говорите себѣ преспокойно: "Каково -- ужь ему 29 лѣтъ!" Другой бы позаботился, поискалъ... Анри -- не такой, какъ его сестра... Онъ хочетъ жениться. Приходило ли вамъ когда-нибудь въ голову пріискать для него партію, жену? Никогда; такъ же, какъ и для его старшей сестры. Позвольте спросить: что вы сдѣлали для нея? Казалось, вамъ было все равно -- найдетъ она, или не найдетъ жениха. Вы можете умыть себѣ руки въ ея счастьи... оно не лежитъ у васъ на совѣсти.-- Скажите по правдѣ: нашли ли бы вы безъ меня такого зятя, какъ г. Даварандъ, обожающій Анріетту, могущій служить образцомъ мужа и свѣтскаго человѣка?
   И г-жа Мопренъ, потушивъ свѣчу, легла въ постель, носомъ къ стѣнѣ.
   -- Да, образцомъ мужей, не унималась она и подъ одѣяломъ:-- вы думаете, много найдется такихъ зятьевъ... Онъ дѣлаетъ все, чтобы угодить намъ. Когда онъ обѣдаетъ у насъ, вы кормите его скоромнымъ, и онъ ничего не говоритъ. И какая внимательность... недавно, мнѣ нужно было подобрать шерсть...
   -- Извини меня, другъ мой. О чемъ мы разговариваемъ? предупреждаю тебя, что мнѣ нынче очень хочется спать... Началось это съ нашей дочери; теперь ты перешла къ главѣ о совершенствахъ г. Даваранда. Эту главу я знаю... мы до утра не кончимъ. Чего тебѣ хочется? Чтобы сынъ твой женился -- нетакъ ли? Ну что-жъ? и я не желаю ничего лучшаго. Женимъ его.
   -- Женимъ! Можно на васъ разсчитывать. Таковскій вы человѣкъ, чтобы позаботиться? вы не пошевелите пальцемъ.
   -- Это ужъ, съ твоей стороны -- несправедливость, душа моя. Не далѣе, какъ двѣ недѣли назадъ, я, кажется, доказалъ тебѣ противное. Идти слушать скучнѣйшую оперу... ѣсть вечеромъ мороженое -- чего я терпѣть не могу... разговаривать о погодѣ съ какимъ-то провинціаломъ, который на всѣхъ бульварахъ кричитъ о приданомъ своей дочери... Если ты все это называешь "не пошевелить пальцемъ"... такъ ужъ я не знаю. Ты скажешь, что дѣло не выгорѣло. Но это ужъ -- не моя вина. Что же мнѣ дѣлать, если этотъ господинъ ищетъ для своей дочери "красиваго самца", какъ онъ выражается. Развѣ я одинъ виноватъ въ томъ, что нашъ сынъ родился не Геркулесомъ?
   -- Г. Мопренъ...
   -- Ты всегда и во всемъ обвиняешь меня... Ты сдѣлаешь мнѣ репутацію эгоиста...
   -- Всѣ мужчины -- такіе...
   -- Благодарю за нихъ...
   -- Нѣтъ, это -- въ вашемъ характерѣ; на васъ нельзя сердиться за это... Матери, однѣ только матери всегда хлопочутъ... Ахъ! еслибъ ты походилъ на меня; еслибъ ты каждую минуту представлялъ себѣ все, что можетъ случиться съ молодымъ человѣкомъ. Я знаю, что Анри разсудителенъ, но привязаться нетрудно; того и гляди -- нападетъ на какую-нибудь негодницу... дрянь; это мы каждый день видимъ... Я, кажется, бы сошла съ ума. А что, Мопренъ -- не закинуть ли удочку м-мъ Розьеръ? какъ ты думаешь?
   Отвѣта не было. Г-жа Мопренъ рѣшилась замолчать. Долго еще ворочалась она съ боку на бокъ, стараясь заснуть, и заснула только подъ утро.
   

VI.

   -- Куда это ты, скажи, пожалуйста? спросилъ, на другой день, г. Мопренъ у жены, надѣвавшей передъ зеркаломъ черную кружевную мантилью.
   -- Куда? отвѣчала г-жа Мопренъ, прикалывая на плечѣ мантилью одной изъ булавокъ, которыя держала во рту.-- Не низко ли я спустила мантилью? посмотри-ка, пожалуйста.
   -- Нѣтъ.
   -- Потяни немножко...
   -- Какъ ты нарядилась! сказалъ г. Мопренъ, отойдя и оглядывая туалетъ жены, отличавшійся изяществомъ и почти суровой простотой. Она была вся въ черномъ.
   -- Я ѣду въ Парижъ.
   -- Въ Парижъ? Зачѣмъ это? Что тебѣ дѣлать въ Парижѣ?
   -- Ахъ! какъ ты скученъ съ своими разспросами: куда ѣдешь, да что тебѣ дѣлать? Тебѣ очень хочется знать? Не правда ли?
   -- Я такъ просто спросилъ тебя...
   -- Я ѣду исповѣдываться, другъ мой, сказала г-жа Мопренъ, опустивъ глаза.
   Г. Мопренъ онѣмѣлъ отъ удивленія. Г-жа Мопренъ, въ первое время послѣ замужества, ѣздила по воскресеньямъ къ обѣднѣ; впослѣдствіи, она сопровождала дочерей своихъ слушать "поученія въ вѣрѣ", но этимъ и ограничивалась ея религіозность. Въ теченіи этого времени, онъ видѣлъ ее индиферентной, такой же, какъ самъ онъ. Когда первая минута удивленія прошла, онъ раскрылъ ротъ, чтобъ сказать что-то, посмотрѣлъ на нее и не сказалъ ничего; повернулся на каблукахъ, и вышелъ въ другую комнату, напѣвая какую-то арію, которой недоставало только словъ и музыки. Г-жа Мопренъ подъѣхала къ хорошенькому, веселенькому домику въ улицѣ Мадленъ. Поднявшись въ четвертый этажъ, она позвонила. Ей отворили. "Г. аббатъ Блампуа?"
   -- Здѣсь, сударыня, сказалъ слуга, въ черной ливреѣ, съ скромнымъ взглядомъ, съ бельгійскимъ акцентомъ и низко, почтительно раскланивавшійся.-- Онъ провелъ г-жу Мопренъ черезъ переднюю и столовую, ярко освѣщенную солнцемъ и гдѣ былъ накрытъ на столѣ приборъ, въ нарядную, благоухающую цвѣтами гостиную. Надъ органомъ-мелодіумомъ съ богатыми инкрустаціями висѣла копія съ "Ночи" Корреджіо. На другой стѣнѣ виднѣлась, въ траурной рамкѣ, литографія, изображавшая причащеніе Маріи-Антуанеты и ея жандармовъ, въ Консьержери. На этажеркахъ разставлено было множество бездѣлушекъ, вещей, которыя дарятся въ праздники или на память. Бронзовая статуя Магдалины, Кановы, стояла на столѣ, посреди комнаты. Мёбель, подушки, коврики, тщательно вышитые, все, очевидно, было подарено аббату набожными дамами. Мужчины и женщины ожидали тутъ, отворяли дверь въ комнату аббата, оставались тамъ нѣсколько минутъ, выходили, кланялись и исчезали. Послѣдняя изъ ожидавшихъ посѣтительницъ оставалась долго. Когда она вышла, г-жа Мопренъ не могла разглядѣть лица ея, закрытаго двойнымъ вуалемъ. Аббатъ стоялъ спиною къ камину, когда г-жа Мопренъ вошла въ его комнату. У аббата Блампуа не было прихода. Онъ имѣлъ только кліентовъ и спеціальность: это былъ свѣтскій священникъ; священникъ бомонда, высшаго элегантнаго общества.
   Онъ исповѣдывалъ гостиныя, руководилъ совѣстью "благорожденныхъ" лицъ, утѣшалъ души, стоющія того. Это былъ человѣкъ съ большимъ смысломъ, снисходительный, исполненный терпимости, любившій ко всему примѣнять изреченіе: "буква умерщвляетъ, а духъ живитъ". Онъ умѣлъ понимать и улыбаться. Онъ соразмѣрялъ вѣру съ темпераментомъ людей и давалъ ее только въ маленькихъ дозахъ. Онъ смягчалъ суровость покаянія, посыпалъ песочкомъ путь къ спасенію. Онъ отдѣлялъ отъ жестокой, требовательной, мрачной религіи бѣдныхъ -- легкую, пріятную, эластическую религію богачей, уживавшуюся съ общественными условіями, нравами, привычками, даже предразсудками. Изъ идеи Бога онъ дѣлалъ нѣчто элегантное и комфортабельное.
   Въ симпатичномъ аббатѣ Блампуа былъ виденъ священникъ, хорошо воспитанный и обладающій талантами. Онъ умѣлъ соединить исповѣдь съ пріятной бесѣдой; быть остроумнымъ въ своихъ увѣщаніяхъ; онъ умѣлъ расчувствовать, заинтересовать; онъ зналъ слова, которыя трогаютъ, слова, которыя ласкаютъ, слова, которыя щекочутъ. Голосъ его былъ музыкаленъ, движенія граціозны, рѣчь образна. Онъ называлъ дьявола "царемъ зла". Онъ разсуждалъ о Россини, цитировалъ Расина, говоря о порокахъ дня, вдавался въ пикантныя частности. О свѣтѣ онъ говорилъ языкомъ свѣта, и, по временамъ, самые свѣжіе модные термины попадали въ его духовную бесѣду, какъ извлеченія изъ газетныхъ статей въ аскетическую книгу. Отъ него пахло вѣкомъ. Его ряса какъ будто впитала въ себя запахъ всѣхъ этихъ милыхъ грѣшковъ, которые къ нему приближались. Онъ былъ глубокъ и изощренъ въ дѣлѣ чувственной казуистики. Его тонкость, чутье и приличіе очаровывали женщинъ.
   Его осаждали со всѣхъ сторонъ. Съ мелкими проступками шли къ другимъ; къ нему несли только избранные грѣхи. Вокругъ него постоянно звучали громкія имена, шуршали нарядныя платья. Матери совѣтовались съ нимъ, вывозить ли въ свѣтъ дѣчерей; дочери, прежде чѣмъ выѣзжать, получали отъ него наставленіе. Къ нему обращались за разрѣшеніемъ -- надѣть открытое платье; у него требовали заглавія романовъ, какіе можно читать, и списокъ нравственныхъ пьесъ, какія можно смотрѣть. Онъ приготовлялъ къ первому причащенію и велъ къ брачному алтарю. Онъ крестилъ дѣтей, исповѣдывалъ женъ, измѣнявшихъ мужьямъ. Непризнанныя, непонятыя женщины являлись къ нему скорбѣть о матеріализмѣ своихъ мужей, и онъ снабжалъ ихъ небольшимъ количествомъ идеальности, которую онѣ потомъ вносили въ свою супружескую жизнь. Когда къ нему прибѣгало отчаяніе, большое горе, онъ отправлялъ его путешествовать въ Италію, совѣтовалъ ему заняться, для развлеченія, живописью и музыкой и, главное, хорошенько исповѣдаться въ Римѣ. Женщины, живущія розно съ мужьями, спрашивали его совѣта, какъ бы имъ безъ шума возвратиться къ мужьямъ. Онъ являлся посредникомъ между любовью жены и ревностью свекровей. Матерямъ онъ поставлялъ гувернантокъ, молодымъ женщинамъ -- сорокалѣтнихъ горничныхъ. Новобрачныя поучались у него, какъ сберечь свое счастье, какъ удержать при себѣ мужей скромностью туалета, опрятностью, заботливостью, дѣвственностью и тонкостью бѣлья.-- "Нужно, дитя мое, говорилъ онъ иногда:-- чтобы у честной женщины былъ маленькій оттѣнокъ лоретки". Его опытность распространялась на гигіену брака. Онъ рѣшалъ, должна ли женщина сдѣлаться матерью и. должна ли мать кормить.
   Эта репутація, эта роль, это управленіе женщиной и обладаніе всѣми ея тайнами, эти безпрестанныя сношенія съ должностными лицами благотворительныхъ заведеній, связи со всѣмъ, что есть сколько-нибудь значительнаго въ Парижѣ, всѣ вліянія, которыя можетъ пріобрѣсти скромный, услужливый, ловкій священникъ, создали изъ аббата Блампуа огромную подземную силу. Интересы, какъ и все остальное, исповѣдывались ежу. Общественныя честолюбія искали его содѣйствія, и почти все, что было въ обществѣ неженатаго или незамужняго, прибѣгало къ этому попу, невыставлявшему никакихъ политическихъ мнѣній, распространеннаго во всѣхъ кружкахъ и занимавшаго позицію въ высшей степени удобную для сближенія именъ, для скрещенія родовъ, для уравновѣшенія положеній, для соединенія денегъ съ деньгами или стараго титула съ новымъ богатствомъ. Казалось, этотъ рѣдкій человѣкъ, совмѣщавшій въ себѣ священника и повѣреннаго, апостола и дипломата, былъ какимъ-то тайнымъ провидѣніемъ парижскаго брака.
   Аббатъ Блампуа имѣлъ сорокъ тысячъ ливровъ дохода и половину ихъ отдавалъ бѣднымъ. Онъ отказался отъ епископства для того, чтобъ остаться тѣмъ, чѣмъ онъ былъ -- священникомъ.
   -- Съ кѣмъ имѣю честь? спросилъ аббатъ, казалось, искавшій въ памяти своей имя.
   -- Г-жа Мопренъ... мать г-жи Даварандъ.
   -- Ахъ! извините, извините, сударыня... Вы -- не изъ тѣхъ, кого забываютъ... Но вотъ кресло... прошу васъ садиться... И, сѣвъ противъ нея, спиной къ свѣту, онъ продолжалъ:-- эта свадьба, на которой я имѣлъ честь познакомиться съ вами, свадьба вашей дочери съ г. Даварандомъ -- очень дорогое воспоминаніе для меня. Вамъ и мнѣ: вамъ -- при помощи вашей материнской преданности, мнѣ -- при помощи моей незначительной опытности, намъ удалось осуществить бракъ, вполнѣ христіанскій, отвѣчавшій вмѣстѣ и потребностямъ вѣры и потребностямъ сердца этой милой дѣвушки, равно какъ и требованіямъ ея свѣтскаго положенія. Госпожа Даварандъ -- одна изъ примѣрныхъ духовныхъ дочерей моихъ. Я вполнѣ доволенъ... Г. Даварандъ -- превосходный молодой человѣкъ, совершенно раздѣляющій -- что, въ настоящее время, большая рѣдкость -- религіозныя чувства своей жены. На такихъ счастливыхъ супружествахъ отдыхаешь душой, и я увѣренъ заранѣе, что семейныя отношенія этихъ дорогихъ дѣтей не могли быть причиной вашего посѣщенія...
   -- Это совершенно справедливо, г. аббатъ... я очень счастлива съ этой стороны... ихъ счастье для меня -- большое утѣшеніе въ жизни... Ахъ! это -- такая большая отвѣтственность -- пристроивать дѣтей. Нѣтъ, господинъ аббатъ, я пришла говорить не о нихъ, а о себѣ...
   -- О себѣ, сударыня?
   И аббатъ бросилъ на нее взглядъ, который, въ ту же минуту, потухъ.
   -- Ахъ! г. аббатъ, года очень измѣняютъ людей... Въ молодости многое привлекаетъ насъ... свѣтъ, общество -- все это занимаетъ, все это любишь, во все это вѣришь и думаешь, что никогда ни въ чемъ другомъ не будешь нуждаться. Но вотъ наступаетъ возрастъ, когда является потребность въ другомъ... И я, г. аббатъ, нахожусь именно въ этомъ возрастѣ. Вы меня понимаете: я чувствую пустоту свѣта. Ничто меня не занимаетъ. Я хотѣла бы возвратиться къ тому, что покинула. Я знаю, какъ вы снисходительны, какъ велика доброта ваша. Мнѣ нужны ваши совѣты... Нужно, чтобы рука ваша снова привела меня къ тѣмъ обязанностямъ, которыми я слишкомъ долго неглижировала... хотя никогда не забывала, не переставала почитать ихъ. Вамъ извѣстны эти слабости, г. аббатъ...
   Говоря такимъ образомъ, съ той легкостью женщины и парижанки, которая на парижскомъ языкѣ называется "bagou", г-жа Мопренъ старалась избѣгать взглядовъ священника, словно она ихъ чувствовала въ темнотѣ. Но вдругъ глаза ея машинально упали на что-то блеснувшее въ рукѣ аббата, вспыхнувшее подъ лучемъ солнца, посреди этой комнаты дѣловаго человѣка, строгой, торжественной и холодной. Это было брильянтовое колье, которымъ играли пальцы аббата.
   -- Это васъ удивляетъ, не правда ли? произнесъ аббатъ, поймавшій взглядъ г-жи Мопренъ, отвѣчая на ея мысль и не. отвѣчая на ея фразы.-- Да... брильянты, и довольно хорошіе -- посмотрите. Онъ поднесъ ей колье.-- Это странно, что они здѣсь -- не такъ ли? Что вы хотите! Вотъ наше современное общество. Мы волей-неволей должны немножко всего касаться... Грустная сцена! слёзы, рыданія... Можетъ быть, вы слышали? Несчастная молодая женщина валялась у меня въ ногахъ, мать семейства, сударыня! Вотъ онъ -- свѣтъ! Вотъ куда ведетъ страсть къ нарядамъ, погоня за всѣмъ, что нравится. Тратятъ, тратятъ и дойдутъ до того, что едва могутъ уплачивать магазину проценты на сумму, которую задолжали. Да, сударыня, это случается; я вамъ назову магазины. Все надѣятся когда-нибудь возвратить капиталъ; разсчитываютъ на зятя, которому все разскажутъ и который сочтетъ себя счастливымъ уплатить долги своей тещи. А между тѣмъ, магазины теряютъ терпѣніе и, наконецъ, угрожаютъ, что все скажутъ мужу. Тогда... О! тогда... вы можете себѣ представить отчаяніе... Знаете ли, что мнѣ сейчасъ говорили даже о самоубійствѣ?.. и я долженъ былъ обѣщать, что найду тридцать тысячъ франковъ. Но простите мнѣ, ради Бога -- я разсказываю вамъ о своихъ дѣлахъ. Возвратимся къ вашимъ -- съ вамъ. У васъ была еще дочь -- прелестная; я ее приготавливалъ къ первому причащенію. Напомните мнѣ ея имячко...
   -- Рене.
   -- Да... да, именно. Преумненькая, очень живая, совершенно особенная натура... Скажите, она не замужемъ?
   -- Нѣтъ, г. аббатъ, и это очень меня безпокоитъ... Вы не можете себѣ представить, что это за сумасбродная голова. У ней ничего нѣтъ общаго съ сестрой. Это -- одинъ изъ тѣхъ характеровъ, которые причиняютъ матери много огорченій. Я желала бы лучше, чтобъ она не была такъ умна. Мы ей находили прекрасныя партіи; она отказывается отъ нихъ съ величайшимъ легкомысліемъ... Еще вчера -- не дальше... И потомъ, отецъ такъ балуетъ ее...
   -- А! Это жаль. Вы не повѣрите, какъ привязываешься къ этимъ дѣтямъ, которыхъ приводишь къ Спасителю и Пречистой Дѣвѣ. Но вы ничего не говорите мнѣ о вашемъ сынѣ.. Это -- прекрасный молодой человѣкъ, очень пріятный и, кажется, въ такомъ возрастѣ, что ему пора бы жениться.
   -- Вы знаете его, г. аббатъ?
   -- Я имѣлъ удовольствіе встрѣчаться съ нимъ разъ у его сестрицы, г-жи Даварандъ, когда я навѣщалъ ее во время ея болѣзни. Вѣдь, вы знаете, что визиты къ больнымъ, это -- единственные визиты, которые мы дѣлаемъ. И, притомъ, я слышалъ о немъ самые лучшіе отзывы... Вы -- счастливая мать, сударыня: вашъ сынъ исполняетъ всѣ обряды, предписываемые церковью. На пасхѣ онъ причащался у отцовъ-іезуитовъ. Онъ находился въ числѣ свѣтскихъ людей, истинно набожныхъ -- онъ, вѣроятно, не говорилъ вамъ объ этомъ -- которые почти всю ночь дожидались исповѣди, такъ какъ толпа была ужасная. Да, этому даже трудно повѣрить; но, благодаря Бога, это такъ. Молодые люди, и вполнѣ свѣтскіе, оставались въ церкви, въ ожиданіи исповѣди, до 5 часовъ утра! Мнѣ ненужно говорить вамъ, въ какой степени церковь была тронута такимъ рвеніемъ, въ какой степени она благодарна тѣмъ, кто доставляетъ ей подобное утѣшеніе и воздаетъ ей должныя почести въ наше печальное время деморализаціи и безвѣрія; и какъ мы, наконецъ, служители ея, расположены къ этимъ молодымъ людямъ, подающимъ столь благой примѣръ, какъ мы готовы, по мѣрѣ силъ, поддержать ихъ, предложить къ ихъ услугамъ то небольшое вліяніе, какое мы еще можемъ имѣть въ семействахъ...
   -- Ахъ! г. аббатъ, вы слишкомъ добры, и наша благодарность, моя и моего сына... если только вамъ угодно будетъ удостоить его своимъ вниманіемъ... О! какъ я рада, что мнѣ пришла въ голову мысль посѣтить васъ... Я шла къ вамъ, какъ женщина, но и какъ мать также... Сынъ мой -- ангелъ, г. аббатъ... И потомъ, вы такъ много можете!..
   Аббатъ отрицательно покачалъ головой, съ скромной и вмѣстѣ меланхолической улыбкой...
   -- Нѣтъ, сударыня, вы преувеличиваете. Мы далеки отъ того, что вы говорите. Иногда, правда, мамъ удается сдѣлать немножко добра, но и то съ какими усиліями! Еслибъ вы знали, какъ мало значитъ священникъ въ настоящее время! Вліянія его боятся, отъ него сторонятся, его не хотятъ встрѣчать внѣ церкви, съ нимъ не говорятъ внѣ исповѣди. Вы сами, конечно бы, удивились, еслибъ вашъ духовникъ вздумалъ вмѣшиваться въ вашу вседневную жизнь. Отдаленіе, запрещеніе -- вотъ печальные предразсудки свѣта по отношенію къ намъ...
   -- Ахъ! Боже мой, ужь второй часъ. Я видѣла, что у васъ въ столовой накрытъ приборъ. Мнѣ такъ совѣстно... Позвольте мнѣ возвратиться черезъ нѣсколько дней.
   -- Мой завтракъ можетъ подождать, сказалъ аббатъ Блампуа. и, повернувшись къ письменному столу, заваленному бумагами, сдѣлалъ знакъ г-жѣ Мопренъ, чтобы она сѣла. Наступила минута молчанія; аббатъ, пошуршавъ бумагами, отыскалъ въ нихъ визитную карточку, которую поднесъ къ свѣту и на которой прочелъ: "300 тысячъ франковъ, рента, облигаціи... 15 тысячъ ливровъ доходу, въ день свадьбы. Отецъ и мать умерли, 600 тысячъ фр. по смерти тётокъ и дядей, одинокихъ... Молодая дѣвушка... Девятнадцать лѣтъ... очень милая... гораздо красивѣе, нежели она это думаетъ". Посмотрите, подумайте, сказалъ аббатъ, положивъ карточку на мѣсто.-- У меня будетъ еще... Да! есть и въ настоящую минуту; 25 тысячъ ливровъ доходу, сирота... Но нѣтъ! Эта не подходитъ. Опекуну нужна протекція... Онъ служитъ въ счетной палатѣ, совѣтникомъ-референдаріемъ втораго класса, и отдастъ свою воспитанницу только такому зятю, который доставитъ ему мѣсто совѣтника І-го класса. Ахъ! подождите, вотъ, можетъ быть, эти... И онъ, пробѣгая записную книжку, говорилъ: -- Двадцать два года, некрасива, обладаетъ свѣтскими талантами... умна, хорошо одѣвается. У отца трое дѣтей; солидное состояніе. Мильйонъ пять сотъ тысячъ франк., домъ въ rue de-Provence, гдѣ помѣщается контора страховаго общества "Безопасность". Земля въ Орнѣ, человѣкъ дѣльный... Португалецъ родомъ. Жена ничего не значитъ въ домѣ. Родства, нѣтъ... и отецъ даже будетъ въ претензіи, если вы захотите видѣться съ родственниками. Ихъ приглашаютъ разъ на семейный обѣдъ -- вотъ и все. Вы видите, я ничего не скрываю отъ васъ... Отецъ даетъ триста тысячъ франковъ приданаго. Онъ хочетъ, чтобъ дочь оставалась при немъ. Аббатъ положилъ свою записную книжку на мѣсто.-- Вотъ все, что я нахожу пригоднаго для васъ въ настоящую минуту. Посмотрите, сообщите обо всемъ этомъ, милая м-мъ Мопренъ, вашему сыну. Посовѣтуйтесь съ вашимъ супругомъ. Я весь въ вашемъ распоряженіи. Еслибъ вы могли, когда снова сдѣлаете мнѣ честь посѣтить меня, захватить съ собой маленькія замѣточки... нѣкоторыя цифры... чтобы я могъ имѣть свѣдѣнія. И потомъ привезите ко мнѣ вашу дочку. Я буду сердечно радъ увидѣться съ этимъ милымъ ребенкомъ...
   -- Еслибы вамъ угодно было, г. аббатъ, назначить мнѣ часъ, когда я могу, не обезпокоивъ васъ, какъ сегодня...
   -- Я принадлежу, сударыня, всѣмъ тѣмъ, кому я нуженъ... и считаю за честь... Вотъ только, если вы пожалуете черезъ двѣ недѣли, то не застанете меня. Я тогда переселюсь въ деревню и буду пріѣзжать въ Парижъ только изрѣдка. Это -- необходимость, которой я долженъ былъ покориться... Я чувствую себя очень слабымъ; у меня было всю зиму такъ много дѣлъ... и потомъ эти четыре этажа -- меня убиваютъ... Но, впрочемъ, что же я! Почему бы вамъ не пріѣхать ко мнѣ въ деревню, въ Коломбъ? Это -- прогулка. У меня есть фрукты... этимъ я хвастаюсь... Это -- маленькое тщеславіе землевладѣльца... Я очень радъ буду, если вы не откажетесь отобѣдать у меня зк-просго, вмѣстѣ съ вашей прелестной дочкой. Вашъ достойный сынъ не сдѣлаетъ ли мнѣ также чести посѣтить меня?
   

VII.

   Четверть часа спустя, лакей въ красномъ жилетѣ впустилъ г-жу Мопренъ въ квартиру сына ея, въ улицѣ Taitbout.
   -- Здравствуй, Жоржъ. Сынъ мой дома?
   -- Дома; пожалуйте, сударыня.
   Г-жа Мопренъ улыбнулась слугѣ своего сына. Проходя, она улыбалась комнатамъ, вещамъ, мёбели.
   Она вошла въ кабинетъ. Анри, куря сигару, писалъ. "А!" воскликнулъ онъ, положивъ сигару. Онъ прислонился къ спинкѣ своего кресла, откинувъ назадъ голову, чтобъ дать матери поцѣловать себя, и потомъ снова принялся курить.
   -- Какъ? это -- ты, maman? Въ Парижѣ -- сегодня? Ты мнѣ ни слова не говорила... Что привело тебя?
   -- Нужно было сдѣлать кое-какіе визиты... Ты знаешь, я всегда собираюсь такъ долго... Какъ у тебя здѣсь хорошо!..
   -- Ахъ! да. Вѣдь, ты не видала моей новой квартиры.
   -- Ты умѣешь всегда такъ мило устроиться. Что у тебя здѣсь -- не сыро? И г-жа Мопренъ пощупала стѣну.-- Хорошенько прикажи Жопжу, чтобъ онъ открывалъ форточку каждый разъ, какъ ты уходишь.
   -- Да, да... непремѣнно, сказалъ Анри скучающимъ тономъ, какимъ отвѣчаютъ ребенку.
   -- Ахъ! зачѣмъ это у тебя? Я не хочу, чтобъ у тебя это было. Г-жа Мопренъ замѣтила, что надъ книжнымъ шкапомъ висѣли двѣ шпаги.-- Ужъ при одномъ видѣ ихъ... какъ подумаешь только...
   Г-жа Мопренъ на минуту закрыла глаза и сѣла.-- Вы не знаете, молодёжь -- какъ мы дрожимъ за вашу жизнь... Мнѣ кажется, что, еслибъ ты былъ женатъ, я была бы гораздо спокойнѣе. Мнѣ бы очень хотѣлось видѣть тебя женатымъ, Анри.
   -- Я и самъ бы не прочь жениться, увѣряю тебя...
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Ну, что-жь... поговоримъ... Отъ матери не должно быть тайнъ; я иногда очень боюсь, Анри... Ты -- такой у меня красавецъ, умница... ты, кажется, созданъ для того, чтобъ быть любимымъ... и я боюсь...
   -- Чего же?
   -- Боюсь, чтобъ какое-нибудь обстоятельство...
   -- Не помѣшало мнѣ жениться? То-есть, ты подразумѣваешь связь... не такъ ли? Г-жа Мопренъ кивнула утвердительно головой. Анри залился хохотомъ.
   -- Ахъ! моя добрая... Нѣтъ; на этотъ счетъ будь спокойна...
   -- Но почему-жъ, въ такомъ случаѣ, ты не захотѣлъ жениться на мадемуазель Эрбо?
   -- Мадемуазель Эрбо? Это -- та, которой меня представляли въ Оперѣ? или нѣтъ -- съ которой я встрѣтился на обѣдѣ у г-жи Маркиза?-- ну, словомъ, послѣдняя. Это было презабавно. Ты послала меня въ ловушку, не сказавъ мнѣ ни слова... Лакей торжественно возвѣщаетъ меня: "Моссье Анри Мопренъ", и въ этомъ докладѣ такъ и слышится: женихъ пріѣхалъ! Всѣ канделябры зажжены въ залѣ. Хозяйка дома, которую я видѣлъ всего раза два въ жизни, умильно улыбается мнѣ. Ея сынъ пожимаетъ мнѣ руки. Въ гостиной сидятъ мать и дочь, дѣлающія видъ, что не замѣчаютъ меня -- прекрасно. За обѣдомъ, меня, разумѣется, сажаютъ рядомъ съ молодой дѣвицей.-- Провинціальное семейство, фермы, простота вкусовъ... все это я узнаю за супомъ. Мать, на другой сторонѣ стола, не спускаетъ съ насъ глазъ; мать невозможная! Одѣта -- какъ я не знаю что. Я спрашиваю у дочери, видѣла ли она "Пророка" въ Оперѣ?-- Видѣла. Это превосходно.-- Въ особенности, третій актъ -- тамъ есть одно мѣсто... "Ахъ! да... удивительное". Она ничего не видала -- точно такъ же, какъ и я. Значитъ -- лгунья. Я продолжаю ее осаждать. Ей становится неловко. Переходать въ гостиную.-- "Какое хорошенькое платье! Вы замѣтили?" говоритъ мнѣ хозяйка дома. Повѣрите ли, что я знаю у ней это платье пять лѣтъ!-- Эммелина такъ бережлива!.. и вообще такъ любить порядокъ..." Хотѣли надуть меня -- дуры!
   -- Ты думаешь? Но, однакожъ, свѣдѣнія, которыя я имѣла...
   -- Дѣвица, носящая по пяти лѣтъ свои платья! Этого довольно; этимъ все сказано. Я вижу деньги, зашитыя въ шерстяномъ чулкѣ, неплатящихъ фермеровъ, процессы... тестя, вычисляющаго стоимость недвижимаго имущества, которое невозможно продать... Нѣтъ, нѣтъ, я не довольно молодъ... Я хочу жениться -- но жениться хорошо... Предоставь это мнѣ -- и ты увидишь... Не безпокойся,-- я не изъ тѣхъ, кого можно поддѣть на фразу: "У ней такіе прекрасные волосы!" или: "она такъ любитъ мать свою". Я долго думалъ о женитьбѣ, повѣрь мнѣ -- хотя и не показывалъ того. Что всего труднѣе добывается въ жизни, что достается только съ помощью генія, счастья, низостей, страшныхъ усилій, рѣшимости, энергіи, смѣлости или путемъ труда и лишеній, это -- деньги, не правда ли? Это -- наслажденія и почетъ, доставленные мильйономъ. Такъ я увидѣлъ, что есть средство достичь этого прямо и тотчасъ же; безъ усталости, безъ усилій, безъ генія, просто, естественно, но честно, и это средство -- женитьба. И еще я увидѣлъ вотъ что: для того, чтобы жениться на богатой, не нужно быть ни особенно красивымъ, ни особенно остроумнымъ; нужно только хотѣть этого, холодно и всѣми своими силами; поставить на эту карту всѣ свои шансы, словомъ, сдѣлать изъ женитьбы карьеру. Я понялъ, что, играя въ эту игру, также легко сдѣлать великолѣпную партію, какъ и самую обыкновенную, взять за женой полтора мильйона, какъ и двѣсти тысячъ. Все зависитъ отъ хладнокровія и удачи. Въ наше время, когда теноры женятся на восьми стахъ тысячъ ливровъ доходу, нѣтъ болѣе ариѳметики. Вотъ что я хотѣлъ сказать тебѣ, maman, и я увѣренъ, что ты меня поняла.
   Анри взялъ руку матери, смотрѣвшей на него съ удивленіемъ. Съ восторгомъ, чуть не съ благоговѣніемъ, и прибавилъ:-- Не хлопочи... ужь я женюсь... и, можетъ быть, лучше, нежели ты думаешь...
   По уходѣ матери, онъ снова принялся за статью, начатую имъ для "Revue Economique". "Путь, проходимый человѣчествомъ, писалъ онъ:-- представляетъ не кругъ, а спираль..."
   

VIII.

   Возрастъ Анри Мопрена, какъ и многихъ молодыхъ людей настоящаго времени, былъ возрастомъ не жизни его, а его эпохи. Холодность юности, главный признакъ второй половины XIX вѣка, наложила свою печать на всю его личность. Онъ казался серьёзенъ, и подъ этой серьёзностью чувствовался лёдъ. Вы узнавали въ немъ элементы, противные темпераменту французской націи, образовавшіе во французской исторіи секты безъ внутренняго огня, партіи безъ молодости -- вчера янсенизмъ, сегодня доктринаризмъ. Анри Мопренъ былъ молодой доктринёръ.
   Онъ принадлежалъ къ этому поколѣнію дѣтей, которыхъ ничто не удивляетъ, ничто не занимаетъ; которые ѣдутъ въ театръ или куда ихъ везутъ безъ волненія и возвращаются безъ восторга. Въ ранней юности, онъ уже былъ благоразуменъ и разсудителенъ. Въ училищѣ, ему не случалось въ классѣ мечтать, облокотившись на лексиконъ, поддерживая руками голову и устремивъ взоръ въ пространство. Ему чужды были эти порыванія къ чему-то невѣдомому, эти первыя видѣнія жизни, волнующія шестнадцатилѣтнее воображеніе, въ четырехъ стѣнахъ двора, отъ которыхъ отскакиваетъ мячикъ и за которыя переносится мысль. Въ его классѣ были сыновья нѣкоторыхъ политическихъ знаменитостей. Онъ сблизился съ ними.
   По выходѣ изъ училища, Анри продолжалъ оставаться благоразумнымъ и скрывалъ свои двадцать лѣтъ. Его холостая жизнь не дѣлала шуму. Его не встрѣчали ни тамъ, гдѣ играютъ, ни тамъ, гдѣ пьютъ, ни тамъ, гдѣ можно себя скомпрометировать; но онъ появлялся въ важныхъ салонахъ, предупредительный и внимательный къ женщинамъ уже зрѣлымъ. То, что послужило бы ему во вредъ въ другомъ мѣстѣ, послужило ему въ пользу здѣсь. Его холодность привлекала къ нему, его серьёзность производила почти обаятельное дѣйствіе. На любезность мужчинъ тоже бываетъ мода. При Луи-Филиппѣ, женщины высшей буржуазіи не искали живости ума и веселости; онѣ всего болѣе пѣнили рѣчь, отзывавшуюся каѳедрой, курсомъ, такъ сказать, докторальную любезность. Педантизмъ не пугалъ, даже въ старяхъ. Въ молодяхъ онъ долженъ былъ нравиться; и слухъ ходилъ, что Анри Мопренъ очень нравится.
   Это былъ практическій умъ. Онъ исповѣдывалъ культъ полезности, математическихъ истинъ, положительныхъ религій и точныхъ наукъ. Политическая экономія, эта наука, ведущая ко всему, предстала вередъ нимъ, при его вступленіи въ свѣтъ, какъ призваніе и карьера -- и онъ сдѣлался экономистомъ. Каждыя двѣ недѣли онъ помѣщалъ въ большихъ Revues, длинныя, испещренныя цифрами статьи; женщины пропускали ихъ, а мужчины увѣряли, что прочли.
   Такъ какъ политическая экономія сочувствуетъ бѣднымъ классамъ и занимается ихъ положеніемъ, то она, естественно, дала Анри Мопрену нѣкоторый оттѣнокъ либерализма. Разумѣется, это не было дѣйствительной, опредѣленной оппозиціей. Мнѣнія его лишь нѣсколько опережали правительственные принципы. Вся война его съ властью ограничивалась какимъ-нибудь туманнымъ намёкомъ, смыслъ и ключъ котораго его пріятели разъясняли въ салонахъ. Въ сущности, онъ скорѣй кокетничалъ, нежели враждовалъ съ существующимъ режимомъ. Благодаря своимъ салоннымъ связямъ и разнымъ встрѣчамъ въ обществѣ, онъ стоялъ очень близко къ административному покровительству. Онъ подготовлялъ труды и поправлялъ корректуры одного высшаго должностнаго лица, очень занятаго и успѣвавшаго только подписываться подъ своими книгами. Онъ находился въ прекрасныхъ отношеніяхъ съ своимъ префектомъ, черезъ котораго надѣялся попасть въ палату. Онъ былъ мастеръ на эту двойную игру, на компромиссы, на сдѣлки, и такимъ образомъ примыкалъ къ всему и ни съ кѣмъ не ссорился. Либералъ и экономистъ, онъ нашелъ средство обезоружить недовѣріе и враждебность католиковъ къ его личности и доктринамъ. Онъ успѣлъ снискать расположеніе духовенства, польстить церкви, связывая матеріальный прогрессъ съ прогрессомъ духовнымъ, вѣру экономическую съ вѣрой католической, Кене съ блаженнымъ Августиномъ, Бастіа съ Евангеліемъ, статистику съ Богомъ. Наконецъ, исполняя тайкомъ, но правильно, всѣ обряды, онъ заслужилъ симпатію и покровительство аббата Блампуа и примыкалъ къ обществу вѣрующихъ и набожныхъ.
   Анри Мопренъ нанялъ квартиру въ улицѣ Taitbout, для того, чтобы давать вечера, на которые собирались серьёзные молодые люди. Гости усаживались вокругъ стола, похожаго на канцелярскій, и бесѣдовали объ естественномъ правѣ, о производительныхъ силахъ, объ общественной благотворительности и проч. Анри старался сдѣлать изъ этихъ вечеровъ нѣчто въ родѣ конференцій; онъ сортировалъ людей, искалъ элементовъ для большого салона, который намѣревался открыть въ Парижѣ тотчасъ, какъ женится. Онъ привлекалъ знаменитостей я авторитетовъ экономической науки, заманивалъ, въ качествѣ почетныхъ президентовъ своихъ конференцій, членовъ академіи, преслѣдуемыхъ его любезностями и рекламами и которые со временемъ должны были посадить его, какъ онъ мечталъ, подлѣ себя, въ отдѣленіи нравственныхъ и политическихъ наукъ.
   Но въ особенности выказалъ Анри свои способности, свою ловкость въ эксплуатаціи различныхъ обществъ. Онъ сразу ухватился за это средство выдвинуться, къ которому обыкновенно прибѣгаютъ нули и которое дѣлаетъ то, что человѣкъ перестаетъ быть нулемъ и чувствуетъ, что онъ -- единица, связанная съ числомъ. Онъ примазался къ ассоціаціямъ всякаго рода; вступилъ въ conférence d'Aguesseau, гдѣ молодые люди пробуютъ себя въ ораторскомъ искуствѣ, подготовляются къ будущимъ парламентскимъ битвамъ, къ государственной дѣятельности. Онъ ничѣмъ не пренебрегалъ: клубами, собраніями и банкетами его товарищей по училищу, совѣщаніями адвокатовъ, обществами историческими, географическими, страховыми, благотворительными. Вездѣ, во всѣхъ этихъ центрахъ, выдвигающихъ отдѣльную личность и пріобщающихъ ее къ выгодамъ, доставляемымъ коллективнымъ вліяніемъ групы, онъ неизбѣжно являлся, завязывая отношенія, накопляя свѣдѣнія, пріобрѣтая симпатіи тѣхъ, кто могъ ему пригодиться переходя изъ канцеляріи одного общества въ канцелярію другого, отъ какого-нибудь значительнаго лица -- къ подземному дѣятелю, въ родѣ Блампуа, или къ одному изъ тѣхъ именъ, которыя не сегодня-завтра политика можетъ выдвинуть. Онъ имѣлъ все для подобной роли. Многорѣчивый и подвижной, онъ производилъ тотъ шумъ, который въ нашъ вѣкъ ведетъ къ успѣху. Это была шумная посредственность.
   Въ свѣтѣ онъ рѣдко читалъ свои статьи, но зато постоянно держалъ руку заложенною за жилетъ, подобно Гизо, на портретѣ, сдѣланномъ Деларошемъ.
   

IX.

   -- Ба! воскликнула Рене, вся запыхавшаяся, какъ ребенокъ, который только-что бѣгалъ, входя въ одиннадцать часовъ въ столовую.-- Я думала, что найду здѣсь всѣхъ. Гдѣ же мамаша?
   -- Она въ Парижѣ; поѣхала съ визитами, отвѣчалъ г. Мопренъ.
   -- А! а Денуазель?
   -- Онъ отправился къ Дардулье. Тотъ, вѣрно, оставилъ его у себя завтракать. Сядемъ за завтракъ.
   -- Здравствуй, папаша!
   И, вмѣсто того, чтобъ сѣсть, Рене подошла къ отцу, обвила его шею руками и принялась его цѣловать.
   -- Ну, полно, довольно, сумасшедшая! говорилъ г. Мопренъ.
   И онъ улыбался, отбиваясь отъ нея.
   -- Дай мнѣ поцѣловать тебя "съ ущипкой"; вотъ такъ...
   Она взяла его за щеки.
   -- Боже мой! какой ты ребёнокъ.
   -- Посмотри на меня, чтобъ я видѣла, любишь ли ты меня...
   И Рене нѣсколько откинулась назадъ, все еще обвивая шею отца рукой. Они смотрѣли другъ на друга тихо, глубоко, глаза въ глаза.
   Стеклянная дверь столовой была отворена, и изъ сада неслось благоуханіе, несся шумъ. Солнечный лучъ игралъ на столѣ, скользилъ по фарфору, сверкалъ въ стаканахъ. Дулъ легкій вѣтерокъ среди веселаго дня. Тѣни листьевъ дрожали на паркетѣ. Въ деревьяхъ слышался шумъ крыльевъ и въ цвѣтахъ, вдали, щебетали птички...
   -- Мы только вдвоемъ! Какъ это мило! сказала Рене, развертывая салфетку.-- О! столъ слишкомъ великъ; я слишкомъ далеко сижу отъ тебя...
   И, взявъ свой приборъ, она сѣла рядомъ съ отцомъ.
   -- Такъ какъ мой папаша достался ныньче мнѣ одной, то я хочу хорошенько воспользоваться моимъ папашей...
   Она подвинула свой стулъ еще ближе къ нему.
   -- Ты напоминаешь мнѣ то время, когда ты непремѣнно хотѣла обѣдать у меня въ карманѣ... но тогда тебѣ было семь лѣтъ...
   Рене захохотала.
   -- А меня распекали вчера, началъ г. Мопренъ послѣ минутнаго молчанія, положивъ ножикъ и вилку на свою тарелку.
   -- А! просто сказала Рене, поднявъ къ потолку самый невинной взглядъ, и потомъ опустила на отца свои кошачьи глазки.-- Неужели, бѣдный папаша? За что же? Что ты такое сдѣлалъ?
   -- Недоставало еще, чтобъ ты меня спрашивала объ этомъ... Ты знаешь это лучше меня... Какъ! негодная...
   -- О! если ты будешь браниться, папа, я встаю... и цѣлую тебя.
   И она ужь привстала на своемъ стулѣ.
   -- Сядьте, пожалуйста, я прошу васъ, сказалъ г. Мопренъ голосомъ, который усиливался быть строгимъ.-- Согласитесь, что вчера...
   -- Ахъ, папаша! неужели ты будешь говорить мнѣ "вы" въ такую прекрасную погоду?
   -- Но, наконецъ, продолжалъ г. Мопренъ, стараясь сохранить свое достоинство передъ плутовской, нѣсколько вызывающей миной дочери: -- объяснишь ли ты мнѣ... вѣдь, это было ясно, что ты дѣлала все нарочно...
   Рене, лукаво щуря глаза, два или три раза кивнула головой.
   -- Я думалъ серьёзно говорить съ тобой, Рене.
   -- Я очень серьёзна, увѣряю тебя... вѣдь, я тебѣ сказала, что я нарочно была такой...
   -- Но зачѣмъ? Вотъ что скажи мнѣ.
   -- Зачѣмъ? Пожалуй, я скажу, но только съ условіемъ, чтобъ ты неслишкомъ ужь возмечталъ о себѣ... Затѣмъ... затѣмъ...
   -- Затѣмъ?
   -- Затѣмъ, что я гораздо больше люблю тебя, нежели этого вчерашняго господина -- вотъ!.. но гораздо, гораздо больше.. ей-Богу!
   -- Но, въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же приглашать людей? Если.этотъ молодой человѣкъ не нравился тебѣ... мы тебя не принуждали; ты сама согласилась... Мы, напротивъ, думали съ твоей матерью, что эта партія...
   -- Извини, папаша! Еслибъ я отказала г. Ревершону при первомъ свиданіи, прямо, вы бы назвали меня вѣтреной, сумасшедшей, безмозглой... Я отсюда слышу мамашу... Тогда какъ теперь -- въ чемъ можно упрекнуть меня? Я видѣла г. Ревершона разъ, видѣла его два... Я дала себѣ время оцѣнить его и вполнѣ убѣдилась, что чувствую къ нему антипатію, которая можетъ быть очень глупа, но которая существуетъ...
   -- Зачѣмъ же не сказать было всего этого намъ? Мы бы сами нашли средство покончить съ нимъ...
   -- Ты -- неблагодарный, папаша. Я избавила васъ отъ этой скуки. Молодой человѣкъ удаляется, вы тутъ -- не прячемъ; все происходитъ отъ меня... И вотъ какъ меня благодарятъ за мою преданность!.. Въ другой разъ...
   -- Послушай меня, дитя мое. Если я говорю съ тобой такимъ образомъ, то это потому, что дѣло идетъ о твоемъ замужествѣ. Твее замужество! Я долго не могъ привыкнуть къ мысли о разлукѣ съ тобой... Отцы, видишь ли -- эгоисты; имъ хотѣлось бы, чтобъ вы никогда не улетали... Имъ такъ трудно представить себѣ свое счастье безъ вашей улыбкѣ, свой домъ безъ мелькающаго въ немъ вашего платья... Но надо же быть разсудительнымъ. Теперь мнѣ кажется, что я бы полюбилъ своего зятя. Я ужь старъ, мой дружокъ... И г. Мопренъ взялъ обѣ руки дочери въ свои руки.-- Твоему отцу 68 лѣтъ, дитя мое! Я едва успѣю взглянуть на твое счастье. Еслибъ ты только знала, Рене... Твоя будущность, это -- единственная мысль моя... это мое мученье. Твоя мать тоже любитъ тебя, я знаю; но между твоимъ характеромъ и ея... И еслибъ меня не стало... Надо видѣть вещи, какъ онѣ есть, мой другъ. Вотъ, видишь ли... покинуть тебя съ мыслью, что у тебя нѣтъ ни мужа, мы дѣтей, нѣтъ привязанностей, которыя бы могли замѣнить въ твоемъ сердцѣ привязанность твоего старика-отца, когда его не будетъ...
   Г. Мопренъ не могъ кончить: его дочь, задыхаясь отъ рыданія, сжимала его въ объятіяхъ, обливала слезами жилетъ его.
   -- Злой! злой! это дурно съ твоей стороны, сказала она прерывисто:-- зачѣмъ говорить объ этомъ? Никогда!.. никогда!
   И движеніемъ руки она словно отгоняла его мрачную мысль.
   Г. Мопренъ посадилъ ее на колѣни. Онъ обнималъ ее, цѣловалъ въ голову, говорилъ ей: "не плачь".
   Она повторяла снова: "Никогда! Злой!", какъ будто она отбивалась отъ дурного сна. Потомъ утерла глаза рукой и сказала отцу:
   -- Пусти меня, дай мнѣ еще поплакать одной.
   И убѣжала.
   -- Этотъ Дардулье -- положительно сумасшедшій, сказалъ Денуазель, входя:-- вообразите себѣ, а не могъ отъ него отдѣлаться... А! вы одни?
   -- Да... Жена въ Парижѣ, а Рене ушла къ себѣ.
   -- Но что это? какое у васъ лицо г. Мопренъ?
   -- Лицо? Нѣтъ, ничего... У меня была маленькая сцена съ Рене... по поводу этого замужества... этого Ревершона. Я имѣлъ глупость сказать ей, что мнѣ хотѣлось бы поскорѣе увидѣть внучатъ, что папаши моихъ лѣтъ не безсмертны... А она... вы знаете, какая она чувствительная? Теперь она въ своей комнатѣ плачетъ. Не ходите туда... Дайте ей оправиться. А я, покамѣстъ, схожу къ своимъ рабочимъ...
   Денуазель, оставшись одинъ, закурилъ сигару, взялъ книгу и сталъ читать на одной изъ садовыхъ скамеекъ. Онъ уже часа два сидѣлъ тутъ, какъ увидѣлъ шедшую къ нему Рене. Она была въ шляпкѣ, и на оживленномъ лицѣ ея блистала радость, какая-то экзальтація -- спокойная и нѣжная.
   -- Ба! Да вы уѣзжали? Откуда это вы?
   -- Откуда я? отвѣчала Рене, развязывая ленты своей шляпы.-- Вамъ я, пожалуй, скажу, потому что вы -- другъ мой. Она сняла шляпку и потомъ, поднявъ голову съ тѣмъ милымъ движеніемъ, съ какимъ женщины встряхиваютъ волосы:
   -- Я изъ церкви, сказала она:-- и если вы хотите знать, что я тамъ дѣлала... я просила Бога о томъ, чтобъ умереть раньше папаши. Я стояла передъ большой статуей Богородицы... Вы, смотрите, не смѣйтесь: вы меня огорчите, если будете смѣяться... И вотъ, можетъ быть, это -- солнце, или я слишкомъ пристально и долго смотрѣла... но только мнѣ показалось, одну минуту, что она мнѣ дѣлаетъ вотъ такъ... Рене покачала утвердительно головой.-- Что бы ни было, я, все-таки, очень рада... но какъ у меня болятъ колѣни, я вамъ скажу! Я, вѣдь, все время молилась на колѣняхъ, безъ стула, безъ всего, на плитахъ. Да! Я молилась хорошо -- въ этомъ мнѣ нельзя отказать!
   

X.

   Нѣсколько дней спустя, семейство Мопренъ и Денуазель собрались послѣ обѣда въ маленькомъ садикѣ, лежавшемъ позади дома, между строеніями сахарнаго завода. Самымъ большимъ деревомъ въ садикѣ была сосна. Около нея посадили розовые кусты, и ея зеленыя вѣтви касались розъ. Подъ деревомъ находились качели, позади его росла сирень. Передъ нимъ, на газонѣ круглой лужайки, стояла скамейка. Дальше виднѣлся бассейнъ, выложенный бѣлымъ камнемъ; фонтанъ его ужь не дѣйствовалъ. Бассейнъ былъ полонъ водяныхъ растеній, и въ глубинѣ его, въ остаткѣ воды, плавали черныя саламандры.
   -- Ты ужь не думаешь о домашнемъ спектаклѣ, Рене? спросилъ Анри сестру свою.-- Это -- проектъ совсѣмъ оставленный?
   -- Оставленный -- нѣтъ; но что ты хочешь? не моя вина, я бы и рада, да никого не нахожу... не монологъ же разыгрывать... Денуазель отказалъ мнѣ. Ты -- человѣкъ серьёзный, тебя и спрашивать нечего.
   -- Я бы съ охотой взялся, сказалъ Анри.
   -- Ты, Анри? воскликнула съ удивленіемъ г-жа Мопренъ.
   -- Главный-то недостатокъ -- не въ мужчинахъ, возразила Рене: -- мужчины всегда найдутся, а вотъ, женщинъ нѣтъ. Я положительно не нахожу, кому бы играть со мной.
   -- О! еслибы перебрать всѣхъ нашихъ знакомыхъ, то можно бы найдти -- пари держу.
   И онъ сталъ перечислять знакомыхъ имъ дѣвушекъ, но при каждомъ имени встрѣчалъ протестъ со стороны г-жи Мопренъ. Хотя она была, въ сущности, хорошая женщина, но рѣдко упускала случай отозваться съ высокомѣрнымъ презрѣніемъ о богатствѣ, происхожденіи и положеніи всѣхъ тѣхъ, кого она знала. Она дѣлала это не изъ злости, не изъ удовольствія клеветать; еще менѣе изъ зависти; причиной всему была необычайная буржуазная гордость -- было убѣжденіе, что, кромѣ ея крови, нѣтъ чистой крови, кромѣ ея семейства, нѣтъ честнаго семейства, кромѣ того, чѣмъ она обладаетъ, нѣтъ ничего прочнаго, ничего заслуженнаго.
   -- Мы, кажется, очень далеко ищемъ, сказалъ Анри, послѣ того, какъ онъ перечислилъ множество именъ: -- почему бы не пригласить мадмуазель Буржо, благо она въ настоящую минуту живетъ въ Саннуа, по сосѣдству съ нами.
   -- Мадмуазель Буржо? переспросила г-жа Мопренъ.
   -- Ноэми? съ живостью подхватила Рене.-- Я бы, конечно, очень желала этого, но она была нынѣшней зимой необыкновенно холодна ко мнѣ, какъ будто у ней что-то есть противъ меня... я не знаю, право...
   -- У ней есть въ перспективѣ триста тысячъ ливровъ доходу, вмѣшался Дэнуазель:-- а за такими дочерьми маменьки присматриваютъ и не даютъ имъ сближаться съ дѣвушками, имѣющими братьевъ. Ей, вѣроятно, сдѣлали внушеніе -- вотъ и все.
   -- И потомъ, это -- такіе гордецы; подумаешь, что они происходятъ отъ... И, прервавъ самое себя, г-жа Мопренъ обратилась къ Анри:
   -- Но мнѣ кажется, что, несмотря на свою гордость, они были всегда очень расположены къ тебѣ, не правда ли, Анри? Что мадамъ Буржо до сихъ поръ любезна съ тобой?
   -- Она даже нѣсколько разъ жаловалась мнѣ, что не видитъ васъ никогда на своихъ вечерахъ, что вы не возите къ ея дочери Рене.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросила Рене довольная.
   -- Мопренъ! сказалъ г-жа Мопренъ:-- ты что объ этомъ скажешь, -- о томъ, что говоритъ Анри относительно мадмуазель Буржо?
   -- Что же мнѣ возразить противъ этого?!
   -- Въ такомъ случаѣ, сказала г-жа Мопренъ: -- идея Анри принята, и мы всѣ ѣдемъ въ суботу къ Буржо. Ты поѣдешь съ нами, Анри.
   Черезъ нѣсколько часовъ, вся семья улеглась спать; одинъ только Анри Мопренъ ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ, куря потухшую сигару. Повременамъ онъ, казалось, улыбался своей мысли.
   

XI.

   Рене часто впродолженіи дня уходила рисовать въ маленькую мастерскую, передѣланную изъ разрушенной оранжереи. Спрятанная въ глубинѣ сада, окруженная зеленью, мастерская эта походила на руину и на гнѣздо.
   Въ этотъ день, въ мастерской, на столѣ, покрытомъ алжирскимъ ковромъ, было сгруппировано въ живописномъ безпорядкѣ нѣсколько предметовъ яркихъ цвѣтовъ, на которые падалъ свѣтъ съ потолка, и Рене снимала все это на полотнѣ, тоненькой какъ булавка, кистью. Широкія волнистыя складки ея платья изъ бѣлаго пикэ, падали по обѣимъ сторонамъ табурета, на которомъ она сидѣла. Она сорвала въ саду, мимоходомъ, бѣлую розу и воткнула ее себѣ въ волоса надъ ухомъ. Нога ея, опиравшаяся на поперечную доску мольберта, обута была въ открытый башмачокъ, такъ что изъ-подъ юпки виднѣлись немножко бѣлые чулки. Денуазель, сидя около нея, пытался нарисовать карандашомъ ея профиль, на листкѣ какого-то альбома.
   -- Однако-жь, если вы будете такъ шевелиться, сказалъ онъ, чиня карандашъ: -- то у меня ничего путнаго не выйдетъ; скорѣй можно срисовать омнибусъ, чѣмъ уловить ваше сходство.
   -- Я надѣюсь, Денуазель, что вы мнѣ немножко польстите...
   -- Не больше, чѣмъ солнце. Я добросовѣстенъ, какъ дагеротипъ.
   -- Покажите-ка, сказала она, наклонивъ свой станъ въ сторону Денуазелю.-- У! какая я нехорошая!.. И, принимаясь опять за работу, прибавила:-- неужели я похожа на это?
   -- Немножко. Скажите по правдѣ, Рене, какой вы себя считаете? Красавицей?
   -- Нѣтъ.
   -- Хорошенькой?
   -- Нѣтъ... нѣтъ...
   -- А! на этотъ разъ вы, однако-жь, подумали...
   -- Да, но зато я два раза сказала нѣтъ.
   -- Хорошо. Но если вы думаете, что вы ни красавица, ни хорошенькая, то все-таки не считаете же вы себя и...
   -- И дурной?.. нѣтъ. Это -- правда. Мнѣ очень трудно вамъ объяснить... Бываютъ дни, когда я, смотря на себя, нахожу... какъ бы это сказать вамъ?.. Ну, словомъ... я себѣ нравлюсь... Это -- не лицо мое, я понимаю, но во мнѣ есть въ эти дни что-то такое, и сама я не знаю что, счастье, удовольствіе, живость, волненіе... называйте какъ хотите, и это отражается въ моихъ чертахъ. Да! у меня бываютъ минуты, когда мнѣ кажется, что я отлично обманываю свою публику, но все-таки я желала бы быть красивой.
   -- Эге! такъ вотъ вы какая...
   -- Это пріятно для самой себя, мнѣ кажется. Я бы хотѣла, напримѣръ, быть высокой... и имѣть черные волосы... Это ужасно глупо быть почти блондинкой. Вотъ также не терплю бѣлую кожу... у меня была бы смуглая... это чудесно... Я бы тогда съ удовольствіемъ смотрѣлась въ зеркало. И еще -- когда я по утру, вставши съ постели, хожу по ковру босыми ногами -- мнѣ всегда хочется, чтобы у меня были ноги статуи, которую я видѣла...
   -- И вы бы не желали быть красивой для другихъ?
   -- И да, и нѣтъ... Желала бы -- не для всѣхъ; только для тѣхъ, кого я люблю. Для равнодушныхъ, для людей, которыхъ не любишь, надо бы быть дурной, не правда ли? Они бы только получили по заслугамъ...
   Денуазель снова принялся рисовать.-- Это презабавно, сказалъ онъ, помолчавъ съ минуту:-- что вашъ идеалъ -- быть брюнеткой!
   -- А вы, чѣмъ бы хотѣли быть?
   -- Еслибъ я былъ женщиной? Я бы хотѣлъ быть маленькой особой, ни брюнеткой, ни блондинкой.
   -- Значитъ, шатэнкой..
   -- И толстенькой... толстенькой, какъ перепёлка...
   -- Толстенькой? Слава Богу. Я отдыхаю. Одну минуту, я боялась любовнаго объясненія... Для того, чтобъ я вспомнила, что вамъ сорокъ лѣтъ, нужно было свѣту упасть на ваши волосы...
   -- Вы не ошиблись въ моихъ лѣтахъ, Рене... Но знаете ли сколько вамъ лѣтъ въ моихъ глазахъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Двѣнадцать. И вы навсегда останетесь для меня въ этомъ возрастѣ.
   -- Благодарю васъ, другъ мой. Этого-то я и хочу, сказала Рене.-- Такимъ образомъ, я могу говорить вамъ всѣ глупости, какія придутъ мнѣ въ голову.-- Денуазель! прибавила она помолчавъ:-- были ли вы когда-нибудь влюблены? И откинувшись нѣсколько назадъ, и наклонивъ голову къ своему плечу, Рене посмотрѣла съ боку на полотно, чтобъ видѣть, каковъ былъ эффектъ только что положеннаго ею тона,
   -- Вы, однакожъ, хорошо начинаете! отвѣчалъ Денуазель:-- вотъ вопросъ...
   -- Ну что же въ моемъ вопросѣ? Я васъ спрашиваю объ этомъ, какъ спросила бы о другомъ. Мнѣ кажется, тутъ нѣтъ ничего... Значитъ, объ этомъ не спрашиваютъ въ обществѣ? Послушайте, Депуазель: вы мнѣ даете двѣнадцать лѣтъ, и я ихъ принимаю; но мнѣ, въ то же время, и двадцать. Я молодая дѣвушка -- это правда; но если вы думаете, что молодыя дѣвушки моихъ лѣтъ никогда не читали романовъ и не пѣли романсовъ... это -- гримасы, это -- рисовки своей невинностью. Но, впрочемъ, такъ хотите: если вамъ кажется, что я еще слишкомъ молода для такого вопроса -- я беру его назадъ. Я думала, что мы говоримъ между собой, какъ товарищи, какъ мужчины.
   -- Если ужь вамъ непремѣнно угодно знать это, мадмуазель Рене, то -- да. Я былъ влюбленъ.
   -- А! Ну и что же... Что вы испытывали, когда были влюблены?
   -- Вамъ стоитъ только перечитать тѣ романы, которые вы прочли; вы это найдете тамъ на каждой страницѣ.
   -- Вотъ это-то именно и интересуетъ меня ужасно. Всѣ книги, какія читаютъ, наполнены любовью; тамъ только это и есть. А потомъ, въ жизни этого не видишь. Я, по крайней мѣрѣ, не вижу. Мнѣ кажется, напротивъ, что всѣ отлично обходятся безъ любви. Бываютъ дни, когда я себя спрашиваю: не для книгъ ли это только сдѣлано, не авторское ли это воображеніе? Право.
   Денуазель засмѣялся.-- Скажите мнѣ, Рене, такъ какъ мы здѣсь между товарищами и говоримъ по душѣ, искренно -- могу ли я, въ свой чередъ, васъ спросить: если вы не любили, то хоть просто -- нравился ли вамъ кто-нибудь?
   -- Нѣтъ, никогда, отвѣчала Рене, послѣ минутнаго молчанія.-- Но я -- не примѣръ. Мнѣ кажется, что эти вещи случаются только съ тѣми, у кого сердце пусто, не занято, кого не защищаетъ, не наполняетъ одна изъ тѣхъ привязанностей, что охватываетъ человѣка всецѣло... какъ, напримѣръ, привязанность къ отцу...
   Денуазель не отвѣчалъ.
   -- Вы не вѣрите, что это предохраняетъ? сказала ему Рене.-- Ну клянусь вамъ, что, какъ я ни ищу, такъ ни перебираю въ своей памяти... О! Я строго провѣряла свою совѣсть... искренно анализировала себя... Ей Богу! но нѣтъ... возьмемъ дѣтство; я ничего ни вижу... рѣшительно ничего; но у меня были, однакожъ, маленькія подруги, однихъ лѣтъ со мной, которыя цѣловали -- когда никто ихъ не видѣлъ -- фуражки мальчиковъ, игравшихъ съ нами; подбирали на ихъ тарелкахъ косточки персиковъ, съѣденныхъ ими, и прятали эти косточки въ коробочки, съ которыми ложились спать. Я это помню. Вотъ, напримѣръ, Ноэми Буржо... она была въ этомъ очень сильна... Но я -- я просто играла.
   -- А позже, когда вы перестали быть ребенкомъ?
   -- Позже... Въ этомъ отношеніи я всегда была ребенкомъ. Нѣтъ -- ничего, ни одного впечатлѣнія не припомню... То есть, впрочемъ -- я буду съ вами вполнѣ искренна -- у меня слегка чуть-чуть начиналось то, что вы говорите... это волненіе, это чувство, которое я потомъ узнала въ романахъ... И знаете къ кому?
   -- Нѣтъ.
   -- Къ вамъ. Но это было только одну минуту... Я очень скоро полюбила васъ иначе... и лучше... съ уваженіемъ и благодарностью. Я полюбила васъ за то, что вы исправили меня отъ моихъ недостатковъ избалованнаго ребенка, что раскрыли мой умъ, возвысили меня до сочувствія всему прекрасному, благородному, великодушному, и все это -- какъ будто шутя; насмѣхаясь надъ тѣмъ, что дурно, безобразно, плоско, надъ тѣмъ, что низко и подло. Вы научили меня играть въ мячикъ и скучать съ дураками. Многимъ изъ того, что я думаю, что во мнѣ есть порядочнаго -- я одолжена вамъ. Я хотѣла вамъ заплатить за это искренней, прочной дружбой... частицей той любви, которую я питаю къ отцу своему... И въ голосѣ Рене, при этихъ послѣднихъ словахъ, слышалась серьёзная, высокая нота...
   -- Это что такое? спросилъ г. Мопренъ, войдя въ мастерскую и бросивъ взглядъ на эскизъ Денуазеля.-- Портретъ моей дочери? Да это -- страшная диффамація! И онъ вырвалъ изъ альбома листокъ.
   -- Ахъ! папаша! вскричала Рене.-- А я-то хотѣла сохранить его... на память!
   

XII.

   Легкій экипажъ, въ одну лошадь, уносилъ семейство Мопреновъ по дорогѣ въ Саннуа. Рене взяла возжи и бичъ изъ рукъ брата, курившаго подлѣ нея. Воздухъ, движеніе, поѣздка развеселили г. Мопрена, и онъ шутилъ надъ дорожными встрѣчами, привѣтливо раскланиваясь съ прохожими. Г-жа Мопренъ была молчалива и сосредоточена въ себѣ. Она обдумывала и приготовляла любезности для замка.
   -- Что ты молчишь, мамаша? спросила Рене.-- Тебѣ нездоровится?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала г-жа Мопренъ:-- напротивъ, я чувствую себя какъ нельзя лучше. Но, сказать по правдѣ, этотъ визитъ не совсѣмъ мнѣ по сердцу... и если бы не Анри... Я нахожу, что эта г-жа Буржо такая холодная... и вообще у нихъ въ домѣ чванство... Не думайте, пожалуйста, чтобъ они подавляли меня своими мильйонами... Я знаю, откуда они ихъ взяли... Купили изобрѣтеніе у какого-то несчастнаго работника за нѣсколько су.
   -- Ужь если такъ, то должно быть купили... не одно... душа моя, замѣтилъ г. Мопренъ.
   -- И, несмотря на это, продолжала г-жа Мопренъ:-- мнѣ какъ-то неловко у этихъ людей.
   Неудовольствіе г-жи Мопренъ имѣло свои причины. Неловкость, которую она чувствовала, была понятна. Все въ этомъ домѣ, куда они ѣхали, было разсчитано на то, чтобы принизить людей, раздавить, привести въ смущеніе; чтобъ поселить въ нихъ сознаніе своего ничтожества... И вышина потолковъ, и наглыя лица лакеевъ, и huissier съ серебрянной цѣпью, торчавшій въ передней, и посуда, на которой ѣли, и княжескія привычки, заставлявшія мать и дочь, даже когда онѣ обѣдали только вдвоемъ, являться къ столу декольте, словно, при какомъ-нибудь маленькомъ нѣмецкомъ дворѣ.
   Хозяева отвѣчали этому тону, господствовавшему въ ихъ домѣ, и поддерживали его. Ихъ презрительная вѣжливость, ихъ высокомѣрная любезность, какъ будто снисходили до людей. Даже во вкусахъ ихъ сквозила какая-то наглость. У г. Буржо не было картинъ и предметовъ искуства. Онъ собиралъ коллекцію драгоцѣнныхъ камней и показывалъ въ ней рубинъ, стоившій 25,000 франковъ, одинъ изъ лучшихъ въ Европѣ.
   Эти мужъ и жена -- мужъ со всѣмъ, что было заимствовано имъ у англійской gentry, съ его манерами, платьемъ, завитыми бакенбардами, представительной фигурой; жена -- съ ея свѣтскимъ холоднымъ тономъ, съ необычайной элегантностью, со всей сухостью высшей буржуазіи -- какъ нельзя лучше изображали собой "Спѣсь мильйона". Салонъ Буржо, получившій извѣстность вслѣдствіе довольно рѣзкой оппозиціонной окраски, былъ однимъ изъ трехъ или четырехъ наиболѣе выдающихся парижскихъ салоновъ. Онъ обязанъ былъ своимъ многолюдствомъ тому обстоятельству, что г-жа Буржо, подъ предлогомъ разстроеннаго здоровья, провела двѣ-три зимы въ Ниццѣ, гдѣ домъ ея походилъ на огромную гостинницу, стоявшую на дорогѣ въ Италію и открытую для всѣхъ проѣзжихъ знаменитостей, для знати и богачей.
   Въ дни большихъ концертовъ, когда г-жа Буржо восхищала гостей своимъ прекраснымъ голосомъ, своимъ музыкальнымъ талантопъ, европейскія знаменитости встрѣчались у ней съ парижскими репутаціями; міръ науки, высшаго умозрѣнія, чистаго искуства, съ міромъ политики, представителями котораго являлась значительная, тѣсно сплоченная груна орлеанистовъ, и кучка либераловъ -- еще никуда не примкнувшихъ. Анри Мопренъ, впродолженіе цѣлаго года, постоянно фигурировалъ, въ числѣ послѣднихъ. Наконецъ, въ салонѣ г-жи Буржо можно было увидѣть нѣсколькихъ легитимистовъ, введенныхъ туда ея мужемъ, потому что г. Буржо былъ легитимистъ.
   Во время реставраціи, онъ былъ карбонарій. Сынъ обойщика, приходившій въ отчаяніе отъ своего происхожденія, отъ своего имени Буржо, онъ, при своемъ вступленіи на поприще, тотчасъ возсталъ противъ дворянства, противъ замковъ, противъ Бурбоновъ.
   Онъ принималъ участіе въ заговорахъ. Его видѣли замѣшаннымъ во всѣхъ безпорядкахъ. Онъ цитировалъ тогда Бервиля, Сен-Жюста и Дюпена-старшаго. Послѣ 1830, онъ нѣсколько осѣлся и довольствовался тѣмъ, что дулся на правительство, эскамотировавшее у него республику. Онъ читалъ "National", скорбѣлъ о народахъ, презиралъ палаты, негодовалъ на Гизо и громилъ дѣло Притчарда.
   Но вотъ насталъ 1848 годъ, и въ карбонаріи реставраціи, въ либералѣ царствованія Луи Филиппа проснулся испуганный собственникъ. Пониженіе ренты, банкротства, соціализмъ, проекты налоговъ, іюльскіе дни, все, что есть въ революціи страшнаго для монеты въ сто су, перевернуло и, вмѣстѣ съ тѣмъ, озарило г. Буржо. Его образъ мыслей измѣнился сразу; онъ обратился къ доктринамъ порядка, обратился къ церкви, какъ къ жандармеріи, къ божественному праву, какъ къ абсолютному авторитету, какъ къ провиденціальной гарантіи цѣнностей.
   Къ несчастію, противъ этого внезапнаго и искренняго обращенія г. Буржо возмущались, возставали: его воспитаніе, его молодость, его прошлое, вся его жизнь... Возвратившись къ Бурбонамъ онъ не могъ возвратиться къ Христу. И старичокъ забывался; у него прорывались, по старой привычкѣ, разныя выходки и пѣсенки, не ладившія съ его настоящимъ. Въ немъ чувствовался еще "мѣстами" полнѣйшій вольтеріанецъ. Беранже, на каждомъ шагу, бралъ въ немъ верхъ надъ де-Местромъ.
   -- Отдай возжи брату, Рене, сказала г-жа Мопренъ.-- Я не хочу, чтобы видѣли, что ты правишь.
   Два лакея отворили стеклянныя двери въ сѣни, выложенныя мраморными плитами и высокія окна которыхъ были заставлены экзотическими растеніями. Оттуда Мопреновъ ввели въ комнату, обитую красной шелковой матеріей. На стѣнахъ ея не висѣло ничего, кромѣ портрета г-жи Буржо въ бальномъ костюмѣ, подписаннаго "Энгръ". Въ открытыя окна виднѣлся около пруда аистъ, единственное животное, которое г. Буржо терпѣлъ въ своемъ паркѣ, по причинѣ его геральдическаго силуэта.
   Когда Мопрены вошли въ большую гостиную, г-жа Буржо сидѣла на диванѣ, слушая чтеніе наставницы своей дочери. Г. Буржо, стоя у камина, игралъ цѣпочкой своихъ часовъ. Мадмуазель Буржо вышивала что-то подлѣ наставницы.
   Г-жа Буржо, съ своими холодными, голубыми глазами, съ бровями дугой, съ гордымъ, рѣзко очерченнымъ носомъ, нѣсколько выдавшейся впередъ нижней частью лица, съ своей величавой граціей -- напоминали молодую Жоржъ въ роли какой-нибудь Агриппины. У мадемуазель Буржо были темныя густыя брови; изъ-подъ рѣсницъ ея задумчиво смотрѣли синіе, глубокіе, исполненные огня глаза; когда на нее падалъ свѣтъ, надъ ея верхней губой, около обоихъ концовъ, можно было замѣтить легкій, почти бѣлый пушокъ. Что же касается до наставницы, то это была одна изъ тѣхъ старыхъ женщинъ, которыхъ жизнь колотила и мяла внутренно и наружно, одна изъ тѣхъ тусклыхъ фигуръ, которыя своей безличностью напоминаютъ стертыя монеты.
   -- Вотъ сюрпризъ! наши милые сосѣди... сказала г-жа Буржо, вставая и дѣлая нѣсколько шаговъ на встрѣчу гостямъ.-- Мнѣ кажется, я цѣлую вѣчность не имѣла удовольствія васъ видѣть, chère madame Мопренъ, и еслибы не вашъ сынъ, который былъ такъ добръ, что не забывалъ нашихъ понедѣльниковъ, мы бы и не знали, что дѣлается съ вами... съ этой прелестной дѣвушкой и ея мамашей...
   -- Вы слишкомъ добры, отвѣчала г-жа Мопренъ, садясь въ нѣкоторомъ разстояніи отъ г-жи Буржо.
   -- Сюда, сюда садитесь, сказала г-жа Буржо, показывая ей мѣсто подлѣ себя.
   -- Мы все откладывали день за днемъ: хотѣли пріѣхать всѣ.
   -- Не хорошо, не хорошо... вѣдь, мы не за сто льё другъ отъ друга. Просто убійство -- лишать этихъ двухъ дѣвочекъ, которыя вмѣстѣ выросли, удовольствія видѣться. Какъ? вы еще не поцѣловались? прибавила она, обратясь къ Рене и Ноэми.
   Ноэми, все время стоявшая, холодно подставила свою щеку Рене, которая поцѣловала ее, какъ ребёнокъ кусаетъ яблоко.
   -- Какъ далеко отъ насъ то время, сказала, смотря на нихъ, г-жа Буржо своей гостьѣ: -- когда мы возили ихъ въ улицу Chaussée d'Antin слушать курсъ, наводившій на насъ почти такую же скуку, какъ и на нихъ! Я какъ теперь вижу ихъ, играющихъ вмѣстѣ. Ваша -- живая, какъ ртуть... настоящій бѣсенокъ... а моя... О! это -- ночь и день. Но ваша всегда увлекала ее... Помните, такъ онѣ вдругъ пристрастились къ шарадамъ. Всѣ салфетки въ домѣ побрали, наряжаясь.
   -- Да! да! воскликнула Рене, смѣясь и обращаясь къ Ноэми:-- самая лучшая наша шарада была Марабу. Mapà сидитъ въ горячей ваннѣ и говоритъ: je bous, je bous -- помнишь?
   -- Помню! отвѣчала Ноэми съ плохо сдержанной улыбкой: -- и это изобрѣла ты.
   -- Я очень рада, сказала г-жа Мопренъ хозяйкѣ дома:-- что нахожу васъ заранѣе расположенной въ пользу того, о чемъ я хотѣла просить васъ: вѣдь, я къ вамъ не безъ цѣли пріѣхала. Рене ужасно хочется устроить домашній спектакль... и она, понятно, прежде всего вздумала о своей старой подругѣ. Не позволите ли вы мадмуазель Ноэми принять участіе въ этомъ спектаклѣ?.. Это будетъ маленькій семейный праздникъ, совершенно интимный...
   При первыхъ же словахъ г-жи Мопренъ, Ноэми, оставившая свои руки въ рукахъ Рене, быстро отдернула ихъ.
   -- Благодарю васъ и вашу милую Рене за память, отвѣчала г-жа Буржо:-- вы ничего не могли придумать болѣе пріятнаго для меня. Это будетъ очень полезно для Ноэми. Меня огорчаетъ ея застѣнчивость. Она, по крайней мѣрѣ, пріучится говорить, выйдетъ изъ своей постоянной сосредоточенности... Это будетъ даже хорошимъ толчкомъ для ума ея...
   -- Но вы знаете, мамаша, что у меня такая плохая память... И потомъ одна уже мысль играть... мнѣ страшно... Нѣтъ, я не стану.
   Г-жа Буржо взглянула на дочь своими холодными глазами.
   -- Еслибъ я могла, мамаша... продолжала Ноэми:-- но я увѣрена, что я разстрою спектакль...
   -- Вы будете играть. Я этого желаю.
   Ноэми опустила голову.
   Г-жа Мопренъ, смущенная, стала просматривать книжку журнала, лежавшую передъ ней.
   -- Вы тутъ найдете знакомыхъ... это -- послѣдняя статья вашего сына, сказала ей г-жа Буржо.-- А когда вы думаете играть? прибавила она.
   -- Мнѣ, право, совѣстно, что я была причиной... что я насильно навязала вашей дочкѣ...
   -- О! не будемъ говорить объ этомъ... дочери моей всегда страшно рѣшиться на что-нибудь.
   -- Но, однакожь, замѣтилъ изъ другого конца гостиной г. Буржо, говорившій съ г. Мопреномъ:-- если Ноэми не можетъ преодолѣть своего отвращенія...
   -- Она будетъ вамъ, напротивъ, очень благодарна, сказала г-жа Буржо, обращаясь къ г-жѣ Мопренъ и не отвѣчая мужу.-- Мы всегда должны насильно заставлять ее веселиться. Такъ когда же спектакль?
   -- Рене, спросила г-жа Мопренъ:-- ты такъ думаешь?
   -- Мнѣ кажется, что намъ нуженъ мѣсяцъ на репетиціи, по двѣ въ недѣлю... Дни и часы пусть назначитъ Ноэми...
   Рене обратилась къ Ноэми, но та оставалась нѣма.
   -- Прекрасно, сказала г-жа Буржо.-- Такъ мы возьмемъ понедѣльникъ и пятницу -- въ два часа, если позволите. Мадмуазель Гожуа,-- г-жа Буржо повернулась къ наставницѣ:-- вы будете сопровождать Ноэми. А вы, г. Буржо, распорядитесь насчетъ лошадей, экипажа и человѣка -- слышите? Мнѣ нужны только Terror и Жанъ... Ну, вотъ и дѣло съ концемъ. Теперь вы остаетесь у насъ обѣдать?
   -- О, нѣтъ! къ сожалѣнію, это невозможно. Мы ныньче ждемъ гостей...
   -- Извините, но я проклинаю ихъ... Вы, кажется, не знакомы съ новыми оранжереями г. Буржо... Я вамъ нарву букетъ, Рене. У насъ есть одинъ цвѣтокъ... Такихъ только два. Другой -- въ Ферьерѣ. Это... впрочемъ, въ немъ ничего нѣтъ хорошаго... Сюда пожалуйте...
   -- А намъ съ вами не пойти ли сюда, сказалъ Буржо, указывая Мопрену на бильярдный залъ.-- Г-на Анри мы оставимъ съ дамами... Здѣсь курятъ.
   И Буржо предложилъ гостю сигару.
   -- Сыграемъ партію?
   Мопренъ изъявилъ согласіе.
   -- Я никогда не видала г-жу Буржо такой любезной, сказала г-жа Мопренъ, возвращаясь домой.
   -- Чудакъ -- этотъ Буржо! сказалъ Мопренъ,-- Я могъ бы ему дать сорокъ впередъ. Стоило заводить бильярдъ.
   -- Эта Ноэми -- пресмѣшная, сказала Рене:-- ты слышалъ, Анри, какъ она отказывалась играть?
   Анри не отвѣчалъ.
   

XIII.

   Ужь двѣ недѣли, какъ шли репетиціи, когда г-жа Буржо привезла сама свою дочь къ Мопренамъ. До сихъ поръ она отпускала ее съ наставницей. Послѣ первыхъ привѣтствій, она удивилась, что не видитъ главнаго актёра.
   -- О! у Анри удивительная память, сказала г-жа Мопренъ:-- ему довольно двухъ репетицій.
   -- Ну, такъ же у васъ идетъ? спросила г-жа Буржо.-- Я, признаюсь, дрожу за свою Ноэми. Довольны ли ей хоть сколько-нибудь? Я пріѣхала, во-первыхъ, чтобъ имѣть удовольствіе видѣть васъ, и потомъ мнѣ хотѣлось бы взглянуть самой...
   -- О! вы вполнѣ успокоитесь, сказала г-жа Мопренъ: -- вы увидите, какая у вашей дочери естественность... у нея есть такія нотки... словомъ, она прелестна.
   Всѣ усѣлись по мѣстамъ, и началась репетиція комедіи Альфреда де-Мюссе "Un caprice".
   -- Вы ей польстили, сказала г-жѣ Мопренъ съ первыхъ же сценъ г-жа Буржо и, обратясь къ своей дочери, прибавила: -- это не прочувствовано, мой другъ... ты читаешь... и, однакожь, я возила тебя въ Théâtre Franèais... Но продолжайте, пожалуйста.
   -- Ахъ! вы сконфузите всю труппу, произнесла Рене: -- мы нуждаемся въ снисхожденіи...
   -- Только ужь никакъ не вы, отвѣчала г-жа Буржо.-- Еслибы моя дочь играла, какъ вы...
   -- Перейдемъ къ шестой сценѣ, обратился Денуазель къ мадмуазель Буржо.-- Пускай насъ судятъ по ней. Я нахожу, что она выходитъ у васъ очень хорошо; а такъ какъ мое профессорское тщеславіе немножко задѣто, то я надѣюсь, что матушка ваша позволитъ...
   -- О! я въ этомъ совершенно отдѣляю профессора отъ ученицы. Вы не отвѣтственны.
   Когда сцена была сыграна, г-жа Буржо сказала;
   -- Да, это не такъ дурно; сойдетъ. Самая сцена какъ-то вяла и потому подходитъ къ ней. Впрочемъ, она дѣлаетъ все, что можетъ -- надо отдать ей въ этомъ полную справедливость.
   -- О! вы ужь слишкомъ строги, замѣтила г-жа Мопренъ.
   -- Это -- строгость матери, отвѣчала съ чѣмъ-то въ родѣ вздоха г-жа Буржо.-- Я думаю, у васъ будетъ множество гостей?
   -- Въ эти дни ихъ бываетъ всегда больше, чѣмъ сколько желалось бы. Любопытство, знаете... У насъ будетъ человѣкъ пятьдесятъ.
   -- А что, мамаша, не заняться ли мнѣ спискомъ? вмѣшалась Рене, желая избавить Ноэми, смущеніе которой она видѣла, отъ послѣдствій репетиціи.-- Это будетъ средство представить нашихъ гостей г-жѣ Буржо. Я васъ сейчасъ познакомлю съ нашими знакомыми, если позволите, прибавила она, обратясь къ матери Ноэми.
   -- Очень рада, отвѣтила та.
   -- Общество, немножко смѣшанное... предупреждаю васъ. Свѣтскія отношенія -- это, по моему, все равно, что встрѣчи въ дилижансѣ...
   -- Очень мило и очень вѣрно, сказала г-жа Буржо.
   И, усѣвшись къ столу, Рене начала, записывая карандашомъ имена:
   -- Во-первыхъ, семейство... пройдемъ мимо. Теперь кто? Ну, хоть г-жа Шаню съ дочкой... молодой особой, у которой зубы похожи на кусочки стекла, разбитаго объ стѣну. Г. и г-жа Беллизаръ; говорятъ, что они кормятъ своихъ лошадей визитными карточками...
   -- Рене! Рене! попыталась-было вмѣшаться г-жа Мопренъ:-- какое ты даешь о себѣ понятіе...
   -- О! моя репутація сдѣлана; мнѣ нечего терять съ этой стороны. И неужели ты думаешь, мамаша, что мнѣ не платятъ тѣмъ же.
   -- Оставьте, оставьте ее, сказала г-жа Буржо и, обращаясь съ улыбкой къ Рене, прибавила:-- дальше?
   -- Г-жа Жобле; вотъ скучная-то персона! У нея одинъ разговоръ о томъ, какъ она представлялась Луи-Филиппу. Si, sire, si, sire -- больше ничего она не нашлась сказать ему. Г. Арамбуръ, человѣкъ, падающій въ обморокъ отъ пыли. Лѣтомъ онъ нарочно оставляетъ въ Парижѣ своего лакея для того, чтобы онъ тамъ мелъ паркетъ въ его комнатѣ. Мадмуазель де-ла-Буазъ или жандармъ дѣепричастій; бывшая наставница, которая поправляетъ въ разговорѣ ваши ошибки противъ грамматики. Г. Ларіо, президентъ общества для истребленія ехиднъ. Я забыла тріо Мешэновъ -- три сестрицы, три батиньйольскія граціи: одна -- идіотка, другая...
   Рене вдругъ остановилась, увидѣвъ испуганный, боязливый взглядъ, устремленный на нее Ноэми... Бѣдное, любящее созданіе, невооруженное умомъ, было до глубины души взволновано и встревожено всѣми этими ударами злословія, наносимыми подлѣ него Рене вскочила съ своего мѣста и обняла ее.
   -- Глупая! сказала она ей потихоньку.-- Да развѣ это -- люди, которыхъ я люблю!
   

XIV.

   Анри явился только на послѣднія репетиціи. Онъ зналъ пьесу и въ недѣлю былъ готовъ. Но "Капризъ" былъ слишкомъ коротокъ и не могъ наполнить вечера. Положили окончить спектакль фарсомъ. Попробовали-было играть двѣ-три палерояльскія пьески, но бросили, потому что труппа была слишкомъ мала и, наконецъ, остановились на панталоннадѣ, которая съ успѣхомъ игралась въ то время на одномъ изъ бульварныхъ театровъ. По настоянію Анри, она была принята наперекоръ ничѣмъ немотивированной оппозиціи со стороны мадмуазель Буржо, выказавшей упорство, котораго никакъ нельзя было ожидать отъ ея застѣнчивости.
   Вообще, казалось, что Ноэми, въ присутствіи Анри, измѣняла своему характеру. Рене находила порой, что сердце у нея было уже не прежнее. Она чувствовала охлажденіе къ себѣ въ своей подругѣ. Она удивлялась духу противорѣчія, котораго никогда не замѣчала въ ней. Ее оскорбляло также, что Ноэми обращалась съ ея братомъ нетолько холодно, но почти презрительно. А, между тѣмъ, Анри былъ съ ней вѣжливъ, предупредителенъ, внимателенъ -- но не болѣе. Въ тѣхъ сценахъ, которыя ему приходилось вести съ Ноэми, онъ даже выказывалъ излишнюю сдержанность, такъ что Рене, опасаясь за успѣхъ пьесы, однажды посмѣялась надъ его холодной игрой.
   -- Не безпокойся, отвѣчалъ онъ.-- Я, какъ всѣ великіе актёры, берегу себя для дня представленія.
   

XV.

   Въ глубинѣ залы у Мопреновъ устроили маленькій театръ. Рампу заслонили растеніями; занавѣсъ, изображавшій берегъ Сены, написала Рене съ помощью своего учителя рисованія; по обѣимъ сторонамъ театра были прибиты писанныя афиши на которыхъ стояло: "Домашній спектакль: "Капризъ", комедія въ одномъ дѣйствіи; въ заключеніе -- "Пьерро-Двоеженецъ". Затѣмъ слѣдовали имена актёровъ.
   На всѣхъ стульяхъ, какіе только были въ домѣ, разставленныхъ рядами передъ сценой, тѣснясь, сидѣли женщины съ обнаженными плечами, въ нарядныхъ платьяхъ, кружевахъ, брилліантахъ. Въ дверяхъ, ведущихъ въ столовую и маленькую гостиную, виднѣлись бѣлые галстухи мужчинъ, подымавшихся на цыпочки, чтобы лучше видѣть.
   Спектакль начался "Капризомъ". Рене очень бойко исполнила роль г-жи де-Лери. Анри, въ роли мужа, выказалъ большой любительскій талантъ, часто встрѣчающійся у холодныхъ молодыхъ людей; сама Ноэми, поддерживаемая игрой Анри, нѣсколько опьяненная всей этой публикой и которой прекрасно суфлировалъ изъ-за кулисъ Денуазель, сыграла свою маленькую, симпатичную роль пренебреженной жены очень недурно. Это было большое облегченіе для г-жи Буржо. Сидя въ первомъ ряду, она тревожно слѣдила за молодой дѣвушкой. Ея гордость боялась фіаско. Занавѣсъ опустился; раздались апплодисменты и крики: всѣхъ! Ея дочь не была смѣшна. Счастливая этимъ успѣхомъ, она благосклонно слушала этотъ гулъ голосовъ, этк мнѣнія, отзывы цѣнителей, слѣдующіе всегда за апплодисментомъ въ любительскихъ спектакляхъ. Посреди всего, что она. такимъ образомъ смутно слышала, одна фраза, сказанная около нея, долетѣла до нея отчетливо и какъ бы выдѣляясь изъ общаго шума: "Да, это -- его сестра, я знаю; но я нахожу, что для своей роли онъ былъ недовольно влюбленъ въ нее и слишкомъ влюбленъ въ жену свою... вы замѣтили?" Дама, говорившая это, замѣтивъ, что г-жа Буржо ее слушаетъ, нагнулась къ уху своей сосѣдки. Г-жа Буржо сдѣлалась серьёзна.
   По окончаніи антракта, когда занавѣсъ поднялся опять, Анри явился въ роли Пьерро, но не въ традиціонномъ мѣшкѣ, а итальянскимъ Пьерро, весь въ бѣломъ атласѣ, съ фетровой шляпой на головѣ. Одобрительный ропотъ пробѣжалъ между женщинами; костюмъ нашли прекраснымъ, и буффонада началась.
   Это была шутовская исторія Пьерро, женатаго на одной женщинѣ и желающаго жениться на другой -- фарсъ, перемѣшанный со страстью и отысканный водевилистомъ съ помощью поэта въ репертуарѣ стараго театра Буффъ. Рене на этотъ разъ играла отвергнутую жену, а Ноэми -- любимую женщину. Анри провелъ любовныя сцены съ послѣдней великолѣпно: онъ игралъ съ увлеченіемъ юности, съ лихорадочнымъ жаромъ; въ сценѣ объясненія у него слышались ноты, крики, словно вырвавшіеся, помимо воли, изъ переполненнаго любовью сердца. Впрочемъ, надо и то сказать, что онъ имѣлъ дѣло съ прелестнѣйшей Коломбиной въ мірѣ. Ноэми, въ этотъ вечеръ, въ костюмѣ временъ Людовика XVI, была восхитительна. Въ залѣ, вокругъ г-жи Буржо, царствовало какое-то очарованіе; между публикой и влюбленной парочкой, которую она поощряла къ любви, установилось сообщничество. Пьеса развивалась. По временамъ Анри, казалось, искалъ глазами въ партерѣ г-жу Буржо. Но вотъ явилась Рене, переодѣтая деревенскимъ бальи; остается только подписать контрактъ. Пьерро беретъ руку той, которую онъ любитъ, и готовится ей высказать, такъ много счастья онъ ждетъ отъ соединенія съ ней...
   Дама, сидѣвшая подлѣ г-жи Буржо, почувствовала, что она нѣсколько навалилась на ея плечо. Анри сказалъ свою тираду; пьеса развязалась и кончилась. Вдругъ сосѣдка г-жи Буржо почувствовала, что на руку ей что-то капнуло. Г-жа Буржо упала въ обморокъ.
   

XVI.

   -- О! не безпокойтесь; возвращайтесь въ залу, говорила г-жа Буржо, которую вывели въ садъ на чистый воздухъ, окружавшимъ ее людямъ.-- Это ничего; все прошло. Это -- просто отъ жары...
   Она была блѣдна и улыбалась.
   -- Мнѣ нужно только немножко воздуху... пускай меня оставятъ съ г. Анри...
   Всѣ удалились. Едва замолкли шаги, какъ г-жа Буржо, схвативъ руку Анри, произнесла:
   -- Вы ее любите?..
   -- Повѣрьте... сказалъ-было Анри.
   -- Молчите. Вы лжете!
   И она оттолкнула его руку.
   -- Я все знаю, все видѣла. Да смотрите же на меня!
   И она взглядомъ шарила въ его глазахъ. Анри стоялъ съ опущенной головой.
   -- Скажите же что-нибудь! Всѣ говорятъ... Вы только съ ней и играете хорошо...
   -- Мнѣ нечего сказать вамъ, Лора, отвѣчалъ Анри мягко и отчетливо.
   Г-жа Буржо отступила при этомъ имени: "Лора", какъ будто онъ дотронулся до нея.
   -- Я борюсь цѣлый годъ -- я не оправдываюсь... но все связало мое сердце. Мы знали другъ друга дѣтьми. Очарованіе росло съ каждымъ днемъ. Мнѣ очень горько, что я обязанъ не скрывать отъ васъ истины... Я люблю вашу дочь, это -- правда...
   -- Но, стало быть, ты никогда не разговаривалъ съ ней... вѣдь я краснѣю за нее въ обществѣ! Ты вѣрно не разглядѣлъ ея даже хорошенько? Что это на всѣхъ васъ находить, скажи ты мнѣ? Неужели она, по твоему, красива? Полно! Я -- лучше ея! Всѣ вы глупцы, мужчины! И потомъ я избаловала тебя, любезный другъ. Ступай, потребуй отъ нея, чтобы она лелѣяла твою гордость, твое тщеславіе, чтобы льстила и служила твоему честолюбію... ты вѣдь честолюбивъ -- я тебя знаю! Нѣтъ, г. Мопренъ, это встрѣчается только разъ въ жизни. И только женщины моего возраста, старыя женщины, какъ я -- слышите ли?-- могутъ любить будущность тѣхъ, кого онѣ любятъ. Вы были не любовникъ мой; вы были мое маленькое дитя!
   И голосъ ея при этомъ словѣ былъ голосомъ, выходившимъ изъ ея внутренностей. Потомъ, вдругъ перемѣнивъ тонъ, она прибавила.
   -- Перестаньте! Я вамъ говорю, что вы даже не любите ее, мою дочь, и что все это -- неправда: она богата! вотъ что.
   -- Г-жа Буржо!..
   -- Боже мой!.. есть люди... мнѣ показывали такихъ... Это иногда удается -- начать съ матери и кончить приданымъ. А мильйонъ, знаете, можетъ заставить перешагнуть черезъ многое.
   -- Тише, Бога ради, тише. Умоляю, для васъ самихъ... вотъ кто-то открылъ окно.
   -- Хладнокровіе -- прекрасное качество, г. Мопренъ. Прекрасное, прекрасное, повторяла г-жа Буржо хриплымъ голосомъ, задыхаясь.
   Тучи бѣжали по небу; онѣ, словно крылья ночныхъ птицъ, проносились мимо мѣсяца. Г-жа Буржо глядѣла передъ собой въ темное пространство. Облокотясь на свои колѣни, опираясь на каблуки, не говоря ни слова, она стучала носками своихъ атласныхъ башмаковъ о песокъ аллеи. Черезъ нѣсколько минутъ, она встала, сдѣлала руками два-три неопредѣленные жеста, потомъ быстро и порывисто продѣла руку между платьемъ я кушакомъ своимъ, такъ что чуть не разорвала ленты. Наконецъ, она принялась ходить; Анри слѣдовалъ за ней.
   -- Я надѣюсь, Мопренъ, что мы никогда не увидимся, скачала она, не оборачиваясь.-- Проходя около бассейна, она подала Анри свой платокъ.-- Намочите! Анри нагнулся къ бассейну и возвратилъ ей кружево мокрымъ; она приложила его ко лбу и глазамъ.-- Теперь войдемте, сказала она:-- дайте мнѣ вашу руку.
   -- Какое мужество! воскликнула г-жа Мопренъ, идя къ ней на встрѣчу.-- Но это неблагоразумно. Я велѣла подать вашу карету.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не надо, благодарю васъ, съ живостью отвѣтила г-жа Буржо.-- Я обѣщала вамъ, кажется, пѣть... и буду пѣть.
   И г-жа Буржо подошла къ фортепьяно, бодрая, граціозная, съ той героической улыбкой, подъ которой актёры свѣта скрываютъ отъ публики внутреннія слезы и исходящее кровью сердце...
   

XVII.

   Г-жа Буржо, выданная замужъ изъ денежныхъ видовъ, для соединенія двухъ значительныхъ коммерческихъ фирмъ, за человѣка, котораго она не знала, почувствовала къ нему, недѣлю спустя послѣ свадьбы, все презрѣніе, какое только можетъ женщина питать къ мужу. Не то, чтобы въ ней жила слишкомъ сильная потребность идеала или чтобъ она внесла въ бракъ романическія грёзы молодого воображенія,-- нѣтъ; но, обладавшая серьёзнымъ умомъ, начитанная, получившая научное, почти мужское образованіе, она искала въ спутникѣ своей жизни только интеллигенціи; искала существо, на которое бы могло возложить надежды ея честолюбіе, ея гордость замужней женщины, словомъ, человѣка съ будущностью, способнаго сдѣлать одну изъ тѣхъ карьеръ, которыя въ наше время увѣнчиваютъ богатство, могущаго прыгнуть въ министры публичныхъ работъ или финансовъ. Все это выскользало у нея изъ рукъ съ этимъ мужемъ, безнадежная пустота котораго приводила ее въ отчаяніе. Съ каждымъ днемъ, она все болѣе и болѣе убѣждалась въ его полнѣйшемъ ничтожествѣ, находила въ немъ отсутствіе всего, что должно бы быть въ немъ и что было въ ней. Ей противны были его узкая душа, его мелочной характеръ, эта смѣсь заносчивости и слабости, этотъ капризный, почти ребяческій нравъ.
   Гордость предохраняла г-жу Буржо отъ измѣны мужу; гордость, которой, впрочемъ, помогли обстоятельства. Въ молодости, у г-жи Буржо -- натуры сухой, женщины съ южной кровью въ жилахъ -- были слишкомъ рѣзкія черты, лишавшія красоту ея пріятности. Только въ 34 года, когда она начала полнѣть, въ ней, казалось, явилась другая женщина: черты ея сдѣлались мягче и симпатичнѣе; прежняя жосткость физіономіи исчезла; улыбка прояснила лицо. Это была та поздняя красота, являющаяся съ лѣтами у нѣкоторыхъ женщинъ, которая заставляетъ васъ сожалѣть, что вы не видали ихъ, когда имъ было двадцать лѣтъ; заставляетъ думать о молодости, которой у нихъ не было. До того времени, впрочемъ, г-жѣ Буржо не представлялось ли серьёзныхъ искушеній, ни слишкомъ сильной опасности. Общество, къ которому влекло ее, люди, посѣщавшіе ее, наполнявшіе ея салонъ или составлявшіе ея интимный кружокъ, не могли навести ее на мысль о серьёзной борьбѣ, о самозащитѣ. Это были, по большей части, члены академіи, ученые, политическіе дѣятели, все -- люди скромные, смирившіеся, казавшіеся старыми. Однихъ состарѣло все прошлое, другихъ все настоящее, которое они двигали, возбуждали. Они довольствовались малымъ; пустяки дѣлали ихъ счастливыми: ласковое слово, слушающій ихъ взглядъ, прикосновеніе къ платью. Окруженная ихъ академическимъ обожаніемъ, г-жа Буржо видѣла въ немъ огонь, съ которымъ можно было играть и не обжечься.
   Но для г-жи Буржо настала зрѣлость. Измѣненіе ея физіономіи, ея турнюры окончательно завершились. Тревожимая избыткомъ жизни, здоровья, она чувствовала, вмѣстѣ съ удивленіемъ къ своему прошлому, менѣе солидности въ душѣ и менѣе вѣры въ гордость. Казалось, нравственное существо ея теряло силы, пріобрѣтаемыя существомъ физическимъ. Въ этотъ-то моментъ появился въ ея салонѣ Анри Мопренъ; онъ предсталъ передъ ней молодымъ, интеллигентнымъ, серьёзнымъ, глубокимъ, вооруженнымъ для житейскихъ побѣдъ холодностью и постоянствомъ -- всѣми качествами, которыя она мечтала, до своей свадьбы, найти въ мужѣ. Съ перваго взгляда, Анри понялъ свое положеніе, угадалъ свои шансы. Эта женщина представляла вѣрную добычу для его плановъ.
   Онъ началъ за ней ухаживать; и эта женщина, имѣвшая мужа и дочь, блестящее положеніе въ Парижѣ, имѣвшая за собой двадцать лѣтъ супружеской вѣрности, едва дала ему время повести противъ нея аттаку. Она уступила съ перваго свиданія; отдалась, какъ послѣдняя дѣвчонка въ загородномъ ресторанѣ, безумно, глупо, почти смѣшно, посреди ироническихъ улыбокъ прислуги, отворившей передъ ея сорока годами настежъ двери въ общую залу.
   И съ той поры это была любовь, которая, по мѣрѣ того, какъ находила себѣ удовлетвореніе, становилась все сильнѣе и необузданнѣе; жгучая страсть, входящая у женщинъ этого возраста въ плоть и кровь.-- Анри, впрочемъ, дѣйствовалъ чрезвычайно искусно, для того чтобы привязать ее къ себѣ: ничѣмъ онъ не выдалъ себя; ни на минуту не далъ замѣтить утомленія, равнодушія, презрѣнія, остающагося въ душѣ человѣка послѣ слишкомъ легкой побѣды, или отвращенія, рождающагося въ немъ, когда любящая его женщина ставитъ себя въ смѣшное положенie. Онъ былъ всегда ласковъ и нѣженъ. Онъ выказывалъ даже ревность. Онъ умѣлъ окружить г-жу Буржо вниманіемъ и предупредительностью, которыхъ женщина извѣстнаго возраста не ждетъ уже отъ любви и не надѣется отъ любовника. Онъ обходился съ ней, какъ съ молоденькой дѣвушкой, и выпросилъ у нея кольцо, которое было у ней на рукѣ, когда она въ первый разъ причащалась. Ребячество, кокетство -- все, что являлось какой-то гримасой въ любви этой матери семейства, Анри переносилъ безъ малѣйшаго слѣда нетерпѣнія на лицѣ, безъ всякой тѣни насмѣшки. Онъ всецѣло овладѣлъ этой женщиной, гордившейся его любовью, его страстными порывами, какъ побѣдой, одержанной ея личностью надъ этимъ молодымъ человѣкомъ, повидимому, столь холоднымъ. Анри еще болѣе опьянялъ его мнимой таинственностью ихъ свиданій, тѣми опасностями, которыми, какъ онъ старался ее увѣрить, грозила имъ связь ихъ -- всѣми этими ощущеніями преступнаго романа, наполнявшими страхомъ воображеніе этой буржуазки экзальтированной мыслью, о томъ, что она рискуетъ потерять.
   Она дошла до того, что жила только имъ и для него -- его присутствіемъ, его мыслію, его будущностію, его образомъ, тѣмъ, что она уносила отъ него послѣ свиданія съ нимъ. Покидая его, она погружала свои пальцы въ его волосы и потомъ быстро надѣвала перчатки и весь этотъ день и на другой день, подлѣ своего мужа, подлѣ своей дочери, нюхала свои руки, которыя нарочно не мыла -- вдыхала въ себя своего любовника, цѣлуя запахъ его волосъ.
   Этотъ вечеръ, эта измѣна, этотъ разрывъ послѣ годовой связи разбили г-жу Буржо. Она почувствовала сначала ощущеніе удара, съ которымъ уходитъ жизнь. Она думала, въ первую минуту, что она умретъ, и находила въ этой мысли отраду. На другой день, она надѣялась. Она была побѣждена, готова, если онъ придетъ, просить у него прощенія; сказать ему, что она неправа, умолять его забыть все, быть добрымъ, позволить ей питаться крохами его любви. Она ждала недѣлю. Анри не пріѣзжалъ. Она потребовала у него свиданія для того, чтобы получить отъ него назадъ свои письма. Анри прислалъ ихъ ей. Она написала ему, что хочетъ проститься съ нимъ, увидѣть его въ послѣдній разъ. Анри не отвѣчалъ; но, черезъ друзей своихъ, черезъ газеты, довелъ до свѣдѣнія г-жи Буржо, что противъ него возбуждено судебное преслѣдованіе за статью о бѣдности рабочаго класса. Цѣлую недѣлю у ней не выходили изъ головы жандармы, исправительная полиція, тюрьма -- все, что драматическое воображеніе женщинъ видитъ въ процессѣ. И когда прокуроръ, наконецъ. увѣрилъ г-жу Буржо, что процесса не будетъ, вся взволнованная, еще неоправившаяся отъ страха и чувствуя себя не въ силахъ выдерживать долѣе, она написала Анри: "Завтра въ два часа. Если васъ не будетъ, я буду ждать васъ на лѣстницѣ. Я сяду на ступеньку".
   

XVIII.

   Анри былъ на готовѣ. Онъ ждалъ г-жу Буржо изящно одѣтый: на немъ былъ одинъ изъ тѣхъ утреннихъ домашнихъ костюмовъ, отличающихся искуственною небрежностью, намѣреннымъ безпорядкомъ,-- въ которыхъ молодость почти всегда красива. Въ назначенный часъ позвонили. Анри пошелъ отворить. Г-жа Буржо вошла и, пройдя мимо его съ видомъ и походкой женщины, знакомой съ квартирой, сѣла въ глубинѣ кабинета на диванъ. Сначала они ничего не говорили. Подлѣ нея было пустое мѣсто на диванѣ. Анри подвинулъ стулъ, повернулъ его и сѣлъ на него верхомъ, опершись на спинку. Г-жа Буржо подняла и отбросила на шляпу свой двойной кружевной вуаль. Откинувъ нѣсколько голову назадъ и лѣниво снимая одной рукой перчатку съ другой, она смотрѣла на то, что было вокругъ нея: на предметы, висѣвшіе на стѣнѣ, на вещи, разставленныя на каминѣ; у нея вырвался маленькій вздохъ, какъ будто она была одна; потомъ, возвращаясь взглядомъ къ Анри, она сказала ему:
   -- Здѣсь есть частица моей жизни... Все это -- немножко я!
   И она протянула ему ту руку, которая была безъ перчатки. Анри почтительно поцѣловалъ кончики ея пальцевъ.
   -- Простите, продолжала она:-- я не хотѣла говорить о себѣ Я не затѣмъ пришла сюда. О! не бойтесь, я буду нынче благоразумна, обѣщаю вамъ. Въ первую минуту... о! первая минута была тяжела, не скрою отъ васъ, другъ мой. Но теперь это кончено... я почти не страдаю больше и чувствую въ себѣ твердость... увѣряю васъ. О! конечно, все не можетъ изгладиться въ одинъ день. Я не скажу вамъ, что вы для меня болѣе ничего не значите. Вы мнѣ не повѣрите. Но я могу вамъ поклясться въ одномъ -- и вы должны мнѣ повѣрить -- что у меня нѣтъ болѣе страсти въ сердцѣ... нѣтъ болѣе слабости. Женщина умерла... совсѣмъ умерла... и то, что я чувствую къ вамъ теперь -- вполнѣ чисто...
   Свѣтъ такъ безпокоилъ ее, пока она говорила, какъ еслибы кто-нибудь смотрѣлъ на нее.
   -- Опустите штору, другъ мой, сказала она: -- это солнце... у меня глаза очень раздражены въ послѣднее время...
   И между тѣмъ, какъ Анри пошелъ къ окну, она развязала ленты своей шляпы и нѣсколько спустила съ плечъ шаль, окутывавшую ее. Она продолжала въ мягкомъ полусвѣтѣ комнаты:-- Да, Анри, послѣ долгой борьбы и множества терзаній, о которыхъ вы никогда не узнаете, послѣ ночей... я не желаю вамъ никогда проводить такихъ... съ помощью молитвы и слезъ, я побѣдила себя, восторжествовала надъ собой. Я думала о счастьѣ своей дочери, не завидуя ему... о вашемъ, какъ объ единственномъ, которое было мнѣ еще дозволено на землѣ.
   -- Вы -- ангелъ, Лора! сказалъ Анри и, вставъ съ своего мѣста, принялся ходить, разыгрывая волненіе.-- Но нужно смотрѣть на вещи, такъ онѣ есть. Вы были правы, когда сказали вчера, что мы должны разстаться, что намъ нельзя видѣться. Жить вмѣстѣ! Вы, конечно, не допускаете этого. Нужно такъ мало, чтобы снова раскрыть раны, еще несовсѣмъ зажившія. Еслибы вы даже были увѣрены въ себѣ -- кто вамъ говоритъ, что я также точно въ себѣ увѣренъ? Кто мнѣ поручится, что, при этой ежедневной близости, при этомъ искушеніи цѣлой жизни... что подлѣ васъ, наконецъ, произнесъ онъ нѣжно: -- какая-нибудь случайность... внезапность... почемъ я знаю?.. А я -- честный человѣкъ.
   -- Нѣтъ, Анри, сказала она, взявъ обѣ руки его и сажая его рядомъ съ собой:-- я за васъ не боюсь... и не боюсь за себя. Все кончено. Чѣмъ вы хотите, чтобъ я поклялась? вы мнѣ не откажете... вы не захотите отказать въ единственномъ счатьѣ, которое мнѣ осталось... единственномъ, говорю вамъ. Вѣдь у меня нѣтъ теперь въ мірѣ ничего, кромѣ этого! Видѣть васъ, только васъ видѣть! И, обвивъ его шею руками, она прижалась къ нему. Анри почувствовалъ, что она безъ корсета.
   Послѣ объятій, продолжавшихся нѣсколько секундъ, Анри рѣзко сказалъ, вставая:
   -- Это невозможно! Не будемъ больше говорить объ этомъ..
   -- Я найду въ себѣ мужество, торжественно произнесла г-жа Буржо.
   Послѣ того, какъ эта комедія отреченія была съиграна, оба почувствовали себя свободнѣй.
   -- Теперь послушайте, начала г-жа Буржо: -- г. Буржо отдастъ вамъ свою дочь...
   -- Вы, право, сумасшедшая, Лора...
   -- Не прерывайте меня. Г. Буржо отдастъ вамъ дочь свою. Мнѣ кажется, онъ будетъ требовать, чтобы его зять жилъ съ нимъ вмѣстѣ... но, впрочемъ, полная независимость. Квартира, экипажъ, поваръ -- все отдѣльно. Нашъ образъ жизни вы знаете. Если только г. Буржо не перемѣнилъ своего намѣренія, у ней будетъ мильйонъ приданаго. И если только онъ не раззорится, а это почти невѣроятно, вамъ останется послѣ нашей смерти отъ 4 до 5 мильйоновъ.
   -- Какъ же вы хотите, чтобъ мадмуазель Буржо, у которой мильйонъ и будетъ пять мильйоновъ, вышла за...
   -- Я -- ея мать, отвѣчала г-жа Буржо рѣшительнымъ тономъ.-- И потомъ -- развѣ вы не любите ея? Вы принесете ей счастье... вы...
   -- А свѣтъ?
   -- Свѣтъ?.. ребенокъ! Она пожала плечами.-- Ему зажимаютъ ротъ трюфелями.
   -- А г. Буржо?
   -- Это -- мое дѣло. Онъ будетъ обожать васъ черезъ два мѣсяца; но только -- вы знаете его -- онъ потребуетъ титула. Онъ всегда мечталъ о графѣ для своей дочери. Все, что я могу сдѣлать, это -- уговорить его, чтобъ онъ удовольствовался частицей де. Въ настоящее время, ничего не можетъ быть проще, какъ добиться, чтобы къ вашему имени присоединили названіе земли, лѣса, луга, чего-нибудь подобнаго... Ваша матушка, кажется, говорила мнѣ, что у васъ есть въ департаментѣ Верхней Марны ферма Виллакуръ. Мопренъ де-Виллакуръ... это звучитъ довольно хорошо. Вы знаете, такъ мало значенія придаю я всѣмъ этимъ вещамъ...
   -- О! это было бы смѣшно... съ моими принципами, съ моимъ либерализмомъ...
   -- Вы скажете, что это прихоть жены вашей. Но я вижу, что всѣ носятъ эти титулы. Это -- какъ крестъ... Хотите, я поговорю съ министромъ юстиціи?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, прошу васъ. Сколько мнѣ помнится, я не сказалъ ничего такого, что могло бы подать вамъ поводъ предполагать, что я согласенъ. Говоря откровенно, я и самъ еще не знаю хорошенько. Вы понимаете, что мнѣ надо подумать.... Сообразить, чего требуетъ отъ меня долгъ... словомъ -- болѣе принадлежать себѣ и менѣе вамъ, прежде чѣмъ дать вамъ отвѣтъ.
   -- На этой недѣлѣ я побываю у вашей матушки, другъ мой, сказала г-жа Буржо, вставая и пожимая ему руку.-- Прощайте, прибавила она грустно.-- Жизнь есть жертва.
   

XIX.

   Г-жа Буржо пріѣхала съ своей дочерью къ Мопренамъ. Поцѣловавъ Рене въ лобъ, она сѣла подлѣ г-жи Мопренъ, на диванѣ, около камина.
   -- А что, mesdemoiselles, сказала она, обратясь къ молодымъ дѣвушкамъ, болтавшимъ въ уголкѣ:-- еслибъ вы дали вашимъ матерямъ потолковать кое-о чемъ? Погуляйте-ка немножко съ Ноэми, Рене. Я вамъ ее поручаю.
   Рене обняла Ноэми за талію и увлекла ее. Въ передней она захватила висѣвшій на стулѣ пиренейскій капюшонъ, накинула его себѣ на голову, надѣла маленькіе деревянные башмаки и побѣжала въ садъ, не выпуская своей подруги; потомъ вдругъ остановилась и, задыхаясь, сказала ей:
   -- Тайна! есть тайна. Ты знаешь тайну?
   Ноэми посмотрѣла на нее грустными глазами и не отвѣчала.
   -- Дура! вскричала Рене, цѣлуя ее.-- Я отгадала... до меня долетѣло нѣсколько словъ... Мамаша всегда проболтается... Дѣло идетъ о моемъ возлюбленномъ братцѣ... Сядемъ, душа моя... хочешь? Я ужасно устала.
   И Ноэми сѣла на скамью, на то самое мѣсто, гдѣ, въ ночь спектакля, сидѣла ея мать...
   -- Ты плачешь? Что съ тобой? спросила Рене и сѣла подлѣ нея. Ноэми склонила голову къ плечу ея и залилась слезами Эти крупныя, жгучія слезы падали на руку Рене.
   -- Да что же такое? говори... отвѣчай. Ноэми! милая моя, голубчикъ!
   -- Ахъ! ты не не знаешь... отвѣчала Ноэми прерывисто, какъ бы задыхаясь.-- Я не хочу -- оставь меня... Еслибъ ты знала! Спаси меня!
   И она въ отчаяніи бросилась на шею Рене.
   -- Вѣдь, я тебя очень люблю!
   -- Послушай, Ноэми... Я ничего не понимаю... Бракъ этотъ -- что ли?.. или Анри?.. Я хочу, чтобъ ты отвѣчала мнѣ, слышишь ли?
   -- Это -- правда: вѣдь, ты -- сестра его; я объ этомъ и не подумала. Ты не знаешь?.. О! я хотѣла бы умереть.
   -- Умереть? почему?
   -- Потому... потому, что твой братъ...
   Она остановилась, не смѣя произнести громко ужаснаго слова; и кончила свою фразу, наклонясь къ уху Рене. Потомъ она припала головой къ груди своей подруги, скрывая свой стыдъ и краску своего лица.
   -- Мой братъ?... Ты говоришь, что онъ... Ты лжешь! И, оттолкнувъ ее, Рене вскочила съ своего мѣста и выпрямилась передъ ней.
   -- Я?.. И, вмѣсто всякаго отвѣта, Ноэми тихо подняла глаза свои, гдѣ свѣтилась правда.
   Передъ этимъ взглядомъ Рене скрестила руки. Она стояла нѣсколько минутъ неподвижно, молчаливая, рѣшительная, энергическая и сосредоточенная. Она чувсівовала въ себѣ силу женщины и почти материнскія обязанности въ отношеніи къ этому ребенку.
   -- Но такъ же твой отецъ? сказала она -- У моего брата нѣтъ аристократическаго имени.
   -- Онъ долженъ скоро пріобрѣсти его.
   -- А! онъ оставляетъ наше имя.-- Хорошо дѣлаетъ!
   

XX.

   -- Ба! Это -- ты? Ты еще не легла? говорилъ Анри сестрѣ своей, когда она вечеромъ входила въ его комнату. Онъ курилъ. Онъ находился въ томъ блаженномъ моментѣ, когда человѣкъ, надѣвши на ноги туфли и протянувъ ноги къ камину, предается мечтамъ, развалясь въ спокойномъ креслѣ и лѣниво пуская къ потолку дымъ послѣдней сигары.
   Она думалъ обо всемъ, что произошло съ нимъ въ послѣднее время. Онъ одобрялъ себя за искусный образъ дѣйствія; онъ гордился собой, припоминая всѣ свои комбинаціи, всѣ эти заранѣе предусмотрѣнныя имъ и ловко улаженныя обстоятельства -- это умѣнье воспользоваться страстью къ нему сороколѣтней женщины.
   -- Да, это -- я. Мнѣ что-то не хочется спать нынче. И Рене, подвинувъ къ камину стулъ, сѣла около брата.-- Мнѣ пришла охота поболтать съ тобой -- какъ мы дѣлали это во время оно, помнишь?-- когда у тебя не было своей квартиры въ Парижѣ. Ты меня пріучилъ къ сигарѣ, къ трубкѣ, ко всему этому. И тараторили же мы съ тобой, когда всѣ, бывало, улягутся спать! Какъ мы смѣялись, какія глупости говорили, сидя у камина! Теперь мой братецъ сталъ серьёзнымъ человѣкомъ.
   -- Самымъ серьёзнымъ... отвѣчалъ Анри улыбаясь.-- Онъ женится.
   -- О! Это еще не кончено... Прошу тебя...
   И, бросившись передъ нимъ на колѣни, она взяла его руки.
   -- Послушай, братъ! это -- я... Я передъ тобой на колѣняхъ... О! ты не захочешь... изъ за денегъ... И потомъ это приноситъ несчастіе -- покидать имя отца своего... Это имя -- кровь наша, Анри. Нашъ добрый отецъ! Не женись, умоляю тебя! Если ты меня любишь... если любишь всѣхъ насъ! Еще разъ -- молю тебя...
   -- Да что ты съ ума сошла? Что это за сцена! Довольно; встань, пожалуйста.
   Рене встала и, устремивъ глаза свои въ глаза брата, произнесла:
   -- Ноэми сказала мнѣ... все!
   Щеки ея вспыхнули. Анри былъ блѣденъ, точно ему плюнули въ лицо.
   -- Не можешь же ты, однако, жениться на ея дочери! вскричала она.
   -- Мнѣ кажется, моя милая, отвѣчалъ Анри холодно, слегка дрожащимъ голосомъ:-- что ты вмѣшиваешься въ дѣла, которыя до тебя не касаются. Позволь замѣтить тебѣ, что молодая дѣвушка...
   -- А! я не должна бы имѣть понятія о такой грязи! Это -- правда. И я бы не узнала ея, еслибъ не ты.
   -- Рене!
   Анри подошелъ къ сестрѣ. Имъ овладѣлъ гнѣвъ, отъ котораго становится страшно. Испуганная Рене отступила. Онъ взялъ ее за руку и указалъ на дверь.
   -- Ступай!
   Онъ видѣлъ одно мгновеніе, какъ она уперлась рукой въ стѣну корридора...
   

XXI.

   -- Садись со мной въ карету, Анри, говорилъ г. Мопренъ своему сыну; и, когда Анри хотѣлъ пропустить его впередъ, повторилъ: "садись"!
   Полчаса спустя, отецъ и сынъ возвращались отъ хранителя печати.
   -- Ты долженъ быть мной доволенъ, Анри, сказалъ г. Мопренъ, которому кровь бросилась въ лицо.-- Я сдѣлаю все, чего требовали отъ меня твоя мать и ты. Это имя... Оно будетъ у тебя.
   -- Батюшка...
   -- Довольно... не будемъ говорить объ этомъ. Ты возвратишься со мной? спросилъ онъ его, застегивая свой сюртукъ съ военнымъ жестомъ, какимъ старые солдаты "подтягиваютъ" себя въ минуты волненія.
   -- Нѣтъ, батюшка, я попрошу вашего позволенія оставить васъ. У меня сегодня много дѣлъ. Завтра я приду обѣдать.
   -- Ну, такъ до завтра. Ты хорошо сдѣлаешь, если придешь. Твоя сестра все еще прихварываетъ...
   Потерявъ изъ виду карету отца, Анри поднялъ голову, посмотрѣлъ на часы и развязной походкой человѣка, которому везетъ въ жизни, отправился въ Улицу Мира. На углу Chaussée d'Antin онъ вошелъ въ кафе, гдѣ ожидали его какіе-то молодые люди, отъ которыхъ пахло деньгами и провинціей. Завтракъ прошелъ въ разговорахъ о мѣстныхъ конкурсахъ, дренажѣ, о выборахъ въ департаментахъ, о шансахъ той или другой кандидатуры. Въ два часа, Анри оставилъ этихъ господъ, обѣщавъ одному изъ нихъ статью объ образцовой фермѣ, потомъ зашелъ въ свой клубъ, пробѣжалъ газеты, медленно записалъ въ своей памятной книжкѣ что-то, повидимому, требовавшее отъ него серьёзнаго редакціоннаго труда. Оттуда поѣхалъ въ одно страховое общество, гдѣ одъ состоялъ членомъ ревизіонной комиссіи; въ четыре часа, сдѣлалъ нѣсколько визитовъ вліятельнымъ женщинамъ, имѣвшимъ салоны; потомъ вспомнилъ, что онъ не сдѣлалъ еще взноса въ "общество поощренія рабочихъ къ хорошему употребленію воскресныхъ дней", и отвезъ этотъ взносъ. Въ семь часовъ, онъ съ привѣтливой улыбкой пожималъ руки своимъ товарищамъ по училищу, дававшимъ въ этотъ день свой ежегодный банкетъ. За десертомъ онъ произнесъ очень прочувствованную рѣчь о лежащей на нихъ обязанности -- помогать старымъ товарищамъ, которыхъ постигло незаслуженное несчастіе. Рѣчь была покрыта апплодисментами, но ораторъ внезапно исчезъ. Онъ уѣхалъ на конференцію д'Агессо, покинувъ которую, вынулъ изъ кармана бѣлый галстухъ, надѣлъ его въ каретѣ и успѣлъ показаться еще на трехъ, четырехъ вечерахъ.
   

XXII.

   Послѣ удара въ сердце, который ощутила Рене, выходя отъ брата, она цѣлую недѣлю была больна. У ней сдѣлалось сердцебіеніе. Недугъ уступилъ леченію, но она оставалась грустной, и время не исцѣляло ея грусти. Видя ее больной и зная причину болѣзни, Анри дѣлалъ все, чтобъ сблизиться съ ней. Онъ окружилъ ее ласками, заботой, вниманіемъ, въ которыхъ сказывалось его раскаяніе. Онъ пытался снова возвратить себѣ ея расположеніе, обезоружить эту совѣсть, смягчить эту возмущенную душу. Она забыла только -- онъ понималъ это -- его грубое оскорбленіе; она простила брату, но не человѣку.
   Однажды мать Рене, собиравшаяся поѣхать съ ней въ Парижъ, для того чтобы разсѣять ее, захворала передъ самымъ отъѣздомъ. Анри вызвался сопровождать сестру. Они отправились. Проѣзжая улицей Ришелье, мимо Библіотеки, Анри остановилъ купе, взятый ими на станціи желѣзной дороги.-- Хочешь подождать меня минуту? спросилъ Анри сестру.-- Мнѣ нужно кое-что спросить у хранителя документовъ. А, впрочемъ, почему бы тебѣ не войти со мной? Ты любишь разсматривать миніатюры рукописей... это въ той же залѣ... это займетъ тебя. А я, между тѣмъ, наведу свою справку.
   Рене пошла подъ руку съ братомъ въ залу рукописей. Анри посадилъ ее въ концѣ одного стола и, вытребовавъ для нея часословъ, самъ отошелъ къ амбразурѣ окна съ хранителемъ документовъ. Рене перелистывала книгу. Позади нея, одинъ изъ служителей грѣлся у отдушника. Вскорѣ къ нему подошелъ другой; онъ только что принесъ и положилъ на столъ, около котораго разговаривалъ Анри, большія книги и документы. И Рене услышала слѣдующій разговоръ, происходившій у нея за спиной, въ двухъ шагахъ отъ нея.
   -- Видишь, Шамро, этого молодчика?
   -- У стола г-на Рейзара? вижу.
   -- Ну, такъ онъ можетъ себя поздравить, что получилъ вѣрную справку! Онъ спрашивалъ: не было ли въ прежнія времена какихъ-нибудь Виллакуровъ и угасъ ли ихъ родъ? Ему сказали, что угасъ. А еслибъ онъ спросилъ у меня, я бы сказалъ ему, что до сихъ поръ есть... Не знаю только -- тѣ ли... Но я знаю навѣрное, что, когда я уѣхалъ изъ нашихъ мѣстъ, одинъ былъ -- именно старшій, г. Буажоранъ. Мы сколько разъ дрались съ нимъ. Ручища у него была претяжолая. Замокъ ихъ въ двухъ шагахъ отъ насъ: съ башни то Сен-Мишель виденъ. Но только ужь онъ былъ не ихній, даже въ мое время. Они всѣ -- такіе моты въ этой семьѣ. Хороши дворяне, жили съ дровосѣками въ лѣсу "Солдатскаго Креста", около "Черной Глыбы", какъ сатиры.
   Сен-Мигіель, лѣсъ Солдатскаго Креста, Черная Глыба -- всѣ эти слова засѣли въ головѣ Рене.
   -- Узналъ все, что мнѣ нужно, весело сказалъ Анри, возвращаясь къ ней, и увелъ ее.
   

XXIII.

   -- Что дѣлать! У этого бѣднаго Монбретона четверо дѣтей и очень маленькое состояніе, сказалъ г. Мопренъ, сгибая са вздохомъ газету, въ которой читалъ оффиціальныя назначенія и кладя ее на столъ далеко отъ себя.
   -- О! это всегда говорятъ такъ! Какъ только кто-нибудь сдѣлаетъ подлость, сейчасъ слышишь: у него дѣти! Подумаешь, что въ обществѣ затѣмъ только и имѣютъ дѣтей, чтобы клянчить и дѣлать низости. Какъ будто, становясь отцомъ семейства, человѣкъ покупаетъ себѣ право быть дрянью...
   -- Перестань, Рене, попытался прервать ее г. Мопренъ.
   -- Нѣтъ, это -- правда. Я знаю два рода людей: одни -- честные, другіе... Четверо дѣтей! Но это должно бы служить извиненіемъ отцу только въ томъ случаѣ, еслибы онъ укралъ хлѣбъ. Я увѣрена, что Денуазель думаетъ какъ я.
   -- Я? вовсе нѣтъ. Я подаю голосъ за снисходительность къ женатымъ людямъ и отцамъ семейства. Я хотѣлъ бы даже, чтобы эта снисходительность распространялась и на людей, имѣющихъ какой-нибудь порокъ, нѣсколько раззорительный, отъ котораго они не могутъ отстать. Что же касается до другихъ, до тѣхъ, кому некого кормить, ни жену, ни дѣтей, ни порока, и которые, все-таки, продаются, раззоряются, пресмыкаются, гнутъ спину, богатѣютъ и подличаютъ -- этихъ я оставляю вамъ.
   -- Я съ вами больше не говорю, сказала Рене, обиженная.-- Я не понимаю, какъ тебя, папаша, это не приводитъ въ негодованіе -- тебя... который всегда и всѣмъ жертвовалъ своимъ убѣжденіямъ...
   -- Но я не говорю тебѣ противнаго... только ты ужь черезчуръ горячишься...
   -- Ну, да, горячусь, и есть изъ-за чего. Какъ! человѣкъ всѣмъ былъ обязанъ прежнему правительству... и вдругъ ругаетъ его! И продается. Но этотъ пріятель твой, Монбретонъ -- негодяй!
   -- Ахъ! дитя мое... это все очень легко говорить. Когда ты поживешь подольше, жизнь сдѣлаетъ тебя снисходительнѣе. Нужно быть болѣе мягкой, другъ мой. Ты молода...
   -- Нѣтъ... ужь это -- въ крови... Я -- слишкомъ дочь твоя и никогда не осилю своего отвращенія къ извѣстнымъ вещамъ... Что ты хочешь! Такая ужь глупая организація... но каждый разъ, какъ я вижу, что кто-нибудь, кого я знаю или даже не знаю, измѣняетъ тому, что вы, мужчины, называете честью... это -- выше силъ моихъ! Все равно, какъ будто я увидѣла жабу... Мнѣ гадко, противно... и я наступаю на нее... Скажите: развѣ это -- честность, если человѣкъ дѣлаетъ только тѣ мерзости, которыя не ведутъ на скамью подсудимыхъ? Развѣ это -- честность, если у него есть въ жизни хоть одно дѣяніе, заставляющее его краснѣть наединѣ съ самимъ собою, если онъ дѣлаетъ то, въ чемъ никто не упрекаетъ его, за что не наказываютъ, но что ложится пятномъ на совѣсть? Да! я нахожу, что есть низости, которыя хуже, чѣмъ шулерство! И снисходительность свѣта возмущаетъ меня, какъ сообщничество. При мысли о ней, я становлюсь снисходительна къ разбойникамъ: по крайней мѣрѣ, тѣ хоть рискуютъ чѣмъ-нибудь... Они ставятъ на карту свою жизнь и свободу! и дѣйствуютъ прямо... Они не дѣлаютъ гнусностей въ перчаткахъ. По моему, это лучше,-- не такъ подло.
   Рене, сидѣвшая на диванѣ въ глубинѣ комнаты, скрестивъ руки и дрожа всѣмъ тѣломъ, говорила все это порывисто, лихорадочно, дрожащимъ голосомъ, въ которомъ сказывался весь гнѣвъ души ея... Глаза ея пылали.
   -- И при этомъ еще, продолжала она:-- г. Монбретонъ -- самъ очень богатый человѣкъ. У него отъ 15 до 16 тысячъ ливровъ доходу! Еслибъ онъ нанималъ не такую дорогую квартиру и еслибъ дочери его не заказывали себѣ платьевъ у Карпантье..
   -- А! это обстоятельство слѣдуетъ принять во вниманіе, сказалъ Денуазель.-- Человѣкъ, имѣющій болѣе пяти тысячъ ливровъ доходу, если онъ -- холостой, и болѣе десяти, если онъ -- женатый, можетъ оставаться вѣрнымъ правительству, которое онъ потерялъ. У него есть средства, чтобъ сожалѣть о немъ...
   -- И онъ будетъ продолжать требовать отъ тебя уваженія, пожатія руки, поклона! Это -- невозможно! Надѣюсь, папаша, что, когда онъ пріѣдетъ... По крайней мѣрѣ, я сейчасъ же уйду...
   -- Не дать ли тебѣ воды съ сахаромъ, Рене? сказалъ, улыбнувшись, г. Мопренъ.-- Знаешь -- какъ оратору... Одну минуту ты, въ самомъ дѣлѣ, была прекрасна. Это -- краснорѣчіе... слова такъ и лились потокомъ...
   -- Смѣйся, смѣйся... ты знаешь хорошо, что я -- "страстная", какъ ты выражаешься. А твой Монбретонъ... Но я очень добра -- это -- правда! Вѣдь этотъ господинъ -- не мы... не такъ ли? О! еслибъ кто-нибудь изъ близкихъ мнѣ сдѣлалъ нѣчто подобное -- противное чести...
   Она вдругъ остановилась.
   -- Мнѣ кажется, продолжала она съ усиліемъ, какъ будто слезы подступали къ ея глазамъ: -- мнѣ кажется, что я разлюбила бы его. Да, мое сердце зачерствѣло бы для него...
   -- Ну, вотъ теперь разчувствовалась. Сейчасъ передъ нами былъ маленькій трибунъ; теперь передъ нами маленькая дѣвочка. Давай-ка, посмотримъ лучше альбомъ каррикатуръ, который привезъ Даварандъ твоей матери.
   -- Ахъ! давай, давай... отвѣчала Рене, вскочивъ съ мѣста.
   Опершись на плечо отца, перелистывавшаго альбомъ, она взглянула нѣсколько рисунковъ и отвернулась.
   -- Довольно съ меня. Боже мой! какъ можно находить удовольствіе рисовать безобразіе, какого нѣтъ въ природѣ. Странная идея! Во-первыхъ, въ искуствѣ, въ книгахъ -- во всемъ я стою за прекрасное, а не за гадкое... И потомъ я не нахожу ничего смѣшного въ каррикатурѣ. Это все равно, что горбатые... Развѣ горбатые смѣшатъ меня? Вы любите каррикатуры, Денуазель?
   -- Я? Онѣ заставляютъ меня плакать. Да, это и родъ комизма, наводящій на меня тоску, отвѣчалъ Денуазель, взявъ книжку Revue, лежавшую подлѣ альбома.-- Я не могу видѣть каррикатуръ безъ того, чтобъ не вздумать о множествѣ самыхъ мрачныхъ вещей... о духѣ директоріи, о рисункахъ Карла Верне, о веселости буржуазіи...
   -- Покорнѣйше васъ благодарю! сказалъ, смѣясь, г. Мопренъ.-- И, вдобавокъ, вы еще разрѣзываете мой журналъ спичкой... Этотъ, Денуазель, невозможно!
   

XXIV.

   Г. Мопренъ кончилъ тѣмъ, что уступилъ блеску, которымъ ослѣпляютъ деньги. Огромное состояніе Буржо, мало по малу, вошло въ мысли, въ мечты этого честнаго, строгаго, неподкупнаго человѣка, помимо воли его. Оно затронуло въ немъ инстинкты практика, старика, отца семейства, промышленника. Онъ былъ обольщенъ, обезоруженъ.
   Съ того времени, какъ рѣшена была женитьба сына его, у него явилось къ нему уваженіе, какъ къ способности, репутація которой устанавливается, какъ къ начинающейся карьерѣ, и, самъ не давая себѣ отчета въ своей перемѣнѣ, онъ уже не сердился на Анри за перемѣну имени. Отцы -- тоже люди.
   Буржо обѣдали въ тотъ день у Moпреновъ въ маленькомъ кружкѣ. Оба семейства разговаривали о свадьбѣ своихъ дѣтей, которая должна была состояться, какъ только минетъ годъ со дня напечатанія въ "Монитерѣ" имени "Виллакуръ". Этой отсрочки потребовалъ г. Буржо. Женщины толковали о приданомъ, о шаляхъ и брилліантахъ. Г-жа Мопренъ, сидя подлѣ г-жи Буржо, находилась въ какомъ-то созерцательномъ состояніи, какъ передъ лицомъ, совершившимъ чудо. Физіономія г. Мопрена свѣтилась радостью.
   Рене, съ нѣкоторыхъ поръ задумчивая, грустная, скучающая, была почти весела въ тотъ день. Она забавлялась тѣмъ, что дула на марабу, которыми была убрана голова Ноэми, отвѣчавшей полусловами на нескончаемую болтовню г-жи Даварандъ.
   Г. Буржо разговаривалъ у камина съ Денуазелемъ.
   -- Ныньче все -- противъ денегъ, сентенціозно сказалъ г. Буржо.-- Это -- лига. Вотъ въ Саннуа я имъ сдѣлалъ дорогу; что же, вы думаете, они кланяются мнѣ? Никогда въ жизни. Въ 48 г. мы роздали имъ множество четвериковъ хлѣба... Знаете ли, что они говорили: должно быть, однако, эта свинья -- прошу извиненія у дамъ -- порядкомъ труситъ! Вотъ какъ они меня отблагодарили. Я устроилъ образцовую ферму. Прошу у правительства директора, мнѣ присылаютъ "краснаго", который все время проводилъ въ томъ, что ораторствовалъ противъ богатыхъ. И теперь я имѣю дѣло съ муниципальнымъ совѣтомъ, зараженнымъ отвратительнымъ духомъ. Мы даемъ имъ работу; мы -- богатство страны. А случись революція -- я убѣжденъ, что они подожгутъ замокъ. О! они нисколько не затруднятся. Вы не знаете, сколько враговъ наживаешь тѣмъ, что платишь 9 тысячъ фр. налоговъ. Народъ! разочаровался я въ немъ порядкомъ. Онъ готовитъ намъ отличную будущность -- вы увидите. Насъ съѣдятъ люди, у которыхъ нѣтъ за душой копейки -- я вамъ предсказываю. Эти мысли часто приходятъ мнѣ въ голову. Еслибъ еще у меня не было дѣтей!.. потому что для меня состояніе...
   -- Что вы тутъ говорите, сосѣди? спросилъ г. Мопренъ, подходя.
   -- Я говорю, г. Мопренъ, что наши дѣти останутся со временемъ безъ куска хлѣба. Вотъ что я говорю.
   -- И вы хотите помѣшать ихъ свадьбѣ?..
   -- О! когда на г. Буржо найдутъ мрачныя мысли, вмѣшалась г-жа Буржо:-- и онъ начнетъ толковать о концѣ міра...
   -- Радуюсь за васъ, сударыня, отвѣчалъ г. Буржо, раскланиваясь передъ женой:-- что вы не раздѣляете моихъ опасеній... Но увѣряю васъ, что, и не будучи слабоумнымъ, очень можно тревожиться.
   -- Разумѣется, разумѣется, сказалъ Денуазель.-- Я думаю, вмѣстѣ съ г. Буржо, что деньгамъ угрожаетъ большая, огромная опасность... во-первыхъ, со стороны зависти, которая производитъ почти всѣ революціи, и потомъ... со стороны прогресса, отъ котораго онѣ получаютъ крещеніе...
   -- Но этотъ прогрессъ, сударь, будетъ гнусностью. Меня нельзя заподозрить... я былъ либералъ и до сихъ поръ остаюсь имъ. Я -- солдатъ свободы... республиканецъ по рожденію. Я -- за всякій прогрессъ. Но революція противъ денегъ -- это будетъ варварствомъ! Мы возвратимся къ дикому состоянію. Нужны справедливость и здравый смыслъ. Ну, можете ли вы себѣ представить общество безъ собственности?
   -- Не могу, точно такъ же, какъ мачту безъ серебряннаго приза на народномъ гуляньѣ.
   -- Какъ! горячился г. Буржо, не слушая Денуазеля.-- Что я нажилъ суровымъ трудомъ, честно, что я пріобрѣлъ, что мое, наслѣдство моихъ дѣтей! Да есть ли что священнѣе въ мірѣ! Въ моихъ глазахъ и налоги суть уже покушеніе на собственность.
   -- Я совершенно съ вами согласенъ, сказалъ Денуазель добродушно:-- я долженъ сказать вамъ даже, такъ мнѣ ни прискорбно это -- что я вижу вещи въ еще болѣе мрачномъ цвѣтѣ, нежели вы... Если сдѣлали революцію противъ дворянства... сдѣлаютъ и противъ богатства. Гильотинировали великія имена -- уничтожатъ большія состоянія. Вчера преступно было называться Монморанси; завтра будетъ преступно называться "Пятьдесятъ тысячъ ливровъ доходу". Очевидно, таковъ ходъ вещей... Я тѣмъ лучше могу судить объ этомъ, что я тутъ -- лицо не заинтересованное. Меня не за что было бы гильотинировать въ то время и нельзя раззорить въ настоящее. Стало быть...
   -- Позвольте... торжественно произнесъ г. Буржо.-- Вы дѣлаете сопоставленія... Никто болѣе меня не осуждаетъ крайностей... 93 годъ -- есть великое преступленіе. Съ дворянствомъ поступали недостойно... и всѣ честные люди должны быть одного мнѣнія на этотъ счетъ...
   Г. Мопренъ улыбнулся, вспомнивъ Буржо 1822 года.
   -- Но, продолжалъ г. Буржо: -- положеніе уже совсѣмъ не то. Общество обновилось. Основы реставрированы. Все измѣнилось. Тогда были причины, поводы, если хотите. Революція 89 г. сдѣлана была противъ привилегій... о которыхъ я не стану судить, но которыя существовали... Это -- разница. Желали равенства, наконецъ. Это было болѣе или менѣе законно... но, по крайней мѣрѣ, это имѣло смыслъ. Тогда, какъ теперь, я васъ спрашиваю -- гдѣ привилегіи? Каждый человѣкъ стоитъ другого. Развѣ у насъ нѣтъ всеобщей подачи голосовъ? Вы мнѣ говорите: деньги. Но каждый можетъ нажить ихъ... Всѣ роды промышленности свободны...
   -- Кромѣ тѣхъ, которые несвободны...
   -- Наконецъ, каждый можетъ достичь всего. Требуется только умъ, трудъ...
   -- И благопріятныя обстоятельства...
   -- Ихъ создаютъ, м. г., эти обстоятельства. Мы всѣ -- parvenus. Мой отецъ торговалъ сукномъ, оптомъ, правда. И вы видите... Вотъ равенство, сударь -- настоящее, истинное... Кастъ болѣе нѣтъ. Буржуазія выходитъ изъ народа. Народъ дѣлается буржуазіей. Я нашелъ бы для своей дочери графа, еслибы захотѣлъ. Нѣтъ, это -- просто дурные инстинкты, дурныя страсти, идеи коммунизма. Вотъ что возстаетъ противъ богатства. Разглагольствуютъ о бѣдности, и я вамъ говорю, что никогда столько не дѣлали для народа. Въ благосостояніи Франціи замѣчается прогрессъ. Люди, никогда не ѣвшіе мяса, ѣдятъ его два раза въ недѣлю. Это -- все факты; и неувѣренъ, что нашъ молодой экономистъ, г. Анри, сказалъ бы намъ на этотъ счетъ...
   -- Да, да, это доказано, сказалъ Анри. Въ двадцать пять лѣтъ скотъ умножился на 12%. Раздѣливъ населеніе Франціи на 12 мильйоновъ горожанъ и на 24--25 мильйоновъ деревенскихъ жителей, мы найдемъ, что первые потребляютъ въ годъ до 65 килограмовъ, а вторые 20 килограмовъ и 26 центиграмовъ каждый. Я гарантирую цифры. Вѣрно то, что, по самымъ добросовѣстнымъ исчисленіямъ, средняя жизнь во Франціи увеличилась съ 1789 г. на десять лѣтъ, что служитъ несомнѣннымъ признакомъ благоденствія народа. Статистика..
   -- О! статистика, это -- первая изъ неточныхъ наукъ! прервалъ Денуазель, котораго забавляло сбивать съ толку Буржо парадоксами.-- Но я допускаю все:-- что жизнь народа продолжили, что онъ ѣстъ больше мяса, чѣмъ когда-либо; но развѣ изъ этого слѣдуетъ безсмертіе настоящаго общественнаго устройства? Сдѣлали революцію, которая привела къ царству буржуазіи, то-есть, къ царству денегъ. Вы говорите: кончено; не нужно другой; законная революція болѣе невозможна. Это очень естественно; но -- между нами -- я не знаю, въ какой степени буржуазія есть послѣднее слово общества? По вашему, разъ политическое равенство дано всѣмъ -- равенство соціальное осуществилось. Это, можетъ быть очень вѣрно; но дѣло идетъ о томъ, чтобъ убѣдить въ этомъ людей, въ интересахъ которыхъ -- не вѣрить этому. Каждый человѣкъ стоитъ другого, говорите вы. Можетъ быть, передъ Богомъ; и всѣ люди въ 19 вѣкѣ имѣютъ право носить черный фракъ: нужно только, чтобъ у нихъ было чѣмъ заплатить за него. Современное равенство... Хотите, я вамъ резюмирую его однимъ словомъ: равенство передъ конскрипціей. Всѣ вынимаютъ жребій; но три тысячи франковъ даютъ вамъ право послать подъ пулю другого, вмѣсто себя. Вы говорите о привилегіяхъ -- ихъ нѣтъ давно: это -- правда. Вѣдь, и Бастилія разрушена -- но только явились другія, маленькія... Возьмемъ правосудіе: здѣсь,-- я открыто признаю это,-- положеніе человѣка, его имя, его состояніе всего менѣе -- берутся въ разсчетъ. Совершите же преступленіе и будьте перомъ Франціи -- вы избѣжите эшафота, вамъ дозволятъ ядъ... Замѣтьте, что я нахожу это справедливымъ; я только хочу привести вамъ примѣръ, какъ неравенства опять выростаютъ... и, видя мѣстность, покрытую ими, я ищу, гдѣ были другія? Теперь, наслѣдственность... кажется, революція давно и совсѣмъ похоронила это злоупотребленіе стараго режима -- не такъ ли? Но я васъ спрашиваю: сынъ политическаго человѣка, не унаслѣдуетъ ли, вмѣстѣ съ его именемъ, всѣ выгоды этого имени: его избирателей, его отношенія, мѣста, которыя онъ занималъ, кресло въ академіи? Мы наводнены сыновьями. Только ихъ и видишь. Они преграждаютъ всѣ карьеры, стоятъ поперегъ всѣхъ дорогъ. Дѣло въ томъ, что нравы страшно подкапываютъ законы... Вы -- деньги и говорите: "деньги священны". Почему? Вы говорите: "мы -- не каста". Нѣтъ, но вы -- уже аристократія; аристократія, совсѣмъ новая и наглость которой уже превзошла наглость самыхъ старинныхъ аристократій на земномъ шарѣ. Ни при какомъ дворѣ, въ настоящее время, человѣкъ не выноситъ какъ не выносилъ и прежде -- болѣе униженій, чѣмъ въ кабинетѣ крупнаго банкира, проводившаго до дверей только двухъ людей во всю жизнь свою! Вы говорите о дурныхъ инстинктахъ, о дурныхъ страстяхъ... Что вы хотите! Владычество буржуазіи не возвышаетъ душъ! Когда верхи общества только ѣдятъ, да "помѣщаютъ" -- нѣтъ идей и внизу, а есть одни похоти... Прежде, когда было кое-что надъ деньгами и подлѣ денегъ, можно еще было, въ день революціи, не требовать грубо денегъ,-- счастья въ сыромъ видѣ,-- можно было удовольствоваться перемѣной цвѣтовъ на знаменахъ, надписью на кордегардіи, пустой и великодушной побѣдой. Но ныньче! пыньче знаютъ, гдѣ сердце Парижа. Возьмутъ не Отель-де-Виль, а Банкъ. О! буржуазія сдѣлала ужасную ошибку...
   -- Какую? спросилъ г. Буржо, совсѣмъ озадаченный тирадой Денуазеля.
   -- Ту, что не оставила рая на небесахъ, гдѣ было его настоящее мѣсто. Въ тотъ день, когда бѣдные перестали говорить себѣ, что въ другой жизни они будутъ вознаграждены за эту -- въ тотъ день, когда народъ пересталъ разсчитывать на счастье въ загробномъ мірѣ... О! Вольтеръ много повредилъ собственникамъ... повѣрьте мнѣ...
   -- А, вѣдь, вы правы -- дѣйствительно! воскликнулъ съ удивленіемъ Буржо.-- Это очевидно. Надо, чтобъ вся эта сволочь ходила въ церковь...
   

XXV.

   У Буржо было большое празднество. Они хотѣли возвѣстить свѣту баломъ о предстоящей свадьбѣ ихъ дочери съ г. Мопренъ-де-Виллакуръ.
   -- Какъ ты ныньче расплясалась! Просто не узнаешь тебя говорила Рене, обмахивая Ноэми своимъ платкомъ въ углу зала.
   -- Я никогда такъ не танцовала -- это правда. И Ноэми, взявъ ее подъ руку, увела въ маленькую гостиную.
   -- Да, никогда, сказала она. Она привлекла къ себѣ Рене и поцѣловала.-- Ахъ! какъ хорошо быть счастливой!-- И, поцѣловавъ ее еще разъ, съ лихорадочной радостью, прибавила.-- Она его больше не любитъ. О! я вполнѣ увѣрена, что не любитъ. Видишь ли -- прежде, когда онъ былъ тутъ, любовь къ нему сказывалась у ней во всемъ, въ томъ, какъ она вставала при его появленіи, въ ея глазахъ, въ голосѣ, въ шелестѣ платья. Когда его не было, я чувствовала, сама не знаю какъ, что ея мысль, ея молчаніе любили его! Тебя удивляетъ, не правда ли? что такая дура, какъ я, все это могла замѣтить... Но дѣло въ томъ, что я многое понимала вотъ чѣмъ... И она приложила руку Рене къ своему бѣлому муаровому платью въ томъ мѣстѣ, гдѣ сердце.-- А это не обманываетъ.
   -- И ты любишь его теперь?
   Ноэми зажала ей ротъ, тихонько прижавъ къ нему розы своего букета.
   -- Вы обѣщали мнѣ первую редову? И какой-то юноша увелъ Ноэми, которая въ дверяхъ обернулась и послала поцѣлуй Рене.
   Признаніе Ноэми поразило радостью душу Рене. Она почувствовала огромное облегченіе. Въ одно мгновеніе, все измѣнилось для нея; и эта мысль: она его любитъ! поглотила всѣ другія. Она уже не видѣла въ этомъ бракѣ того, что такъ долго видѣла -- преступленіе и стыда. Она повторяла себѣ, что Ноэми любитъ его, что оба они любятъ другъ друга. Все остальное было прошедшее -- прошедшее, которое позабудутъ и тотъ, и другая.-- Ноэми -- прощая его; Анри -- стараясь его искупить.-- Вдругъ она вспомнила что то... тревожная мысль, смутный страхъ завладѣли было ею; но она не хотѣла въ эти минуты видѣть ничего мрачнаго на горизонтѣ, ничего угрожающаго въ будущемъ. Отогнавъ отъ себя это, она поспѣшила возвратиться къ Ноэми и брату. Она думала о днѣ ихъ свадьбы, о томъ, такъ они устроятся. Ей пришли на мысль дѣтскіе голоса, кричавшіе однажды при ней тёткѣ:-- тётя!
   -- Вы сегодня -- ужасно хорошенькая, Рене, сказалъ ей Денуазель.
   -- А! Сегодня?
   -- Ну, да. Я откровенно говорю вамъ -- всѣ эти дни у васъ была такая скучающая, такая печальная мина... Удовольствіе идетъ къ вамъ гораздо лучше.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Вы вальсируете?
   -- Очень плохо, какъ будто я учусь.
   -- Мнѣ ужасно хочется танцовать... Впрочемъ, мы еще успѣемъ. Ахъ! не смотрите на часы... я не хочу знать часовъ... Такъ вы находите меня веселой?.. Нѣтъ, я не весела. Я счастлива, я очень счастлива. Послушайте, Денуазель... вы бродите по Парижу... Знаете этихъ старухъ, въ лотарингскихъ чепцахъ, которыя продаютъ спички подъ воротами?.. Раздайте первымъ пяти старухамъ, которыхъ вы встрѣтите, по одному луи... я вамъ возвращу. У меня есть сбереженія. Не позабудьте -- смотрите... Это -- все еще вальсъ? Я пыньче буду танцовать все и со всѣми, не обращая вниманія на танцоровъ: они могутъ быть въ старыхъ сапогахъ съ новыми подмётками, могутъ разговаривать со мной о Ройе Колларѣ, могутъ быть огромные или крошечные, могутъ приходиться мнѣ по локоть или я имъ по поясъ, могутъ не имѣть слуха и имѣть потныя руки -- я беру все! Вотъ мой характеръ ныньче вечеромъ: и послѣ этого говорите, что во мнѣ нѣтъ милосердія!
   Мужская голова заглянула въ дверь.
   -- Даварандъ, пойдемте вальсировать, сказала Рене и, проходя мимо Денуазеля, шепнула ему:-- Видите, я начинаю съ семейства.
   

XXV.

   Денуазель сидѣлъ у Анри Мопрена. Они разговаривали у камина, куря сигары. Вдругъ они услышали шумъ и споръ въ передней, и почти тотчасъ же въ комнату вошелъ человѣкъ, хлопнувъ дверью и оттолкнувъ лакея, загораживавшаго ему дорогу.
   -- Г. Мопренъ-де-Виллакуръ? спросилъ онъ.
   -- Это -- я, къ вашимъ услугамъ.-- Анри всталъ.
   -- А я называюсь Буажиронъ де-Виллакуръ...
   И ладонь широкой руки окровавила лицо Анри Монрена. Подъ ударомъ и весь въ крови, Анри побѣлѣлъ какъ фуляръ, служившій ему галстухомъ. Онъ нагнулся, чтобъ броситься, но вдругъ выпрямился, быстро схватилъ за руку Денуазеля, сдѣлавшаго-было движеніе впередъ; потомъ холодно скрестилъ руки и произнесъ самымъ спокойнымъ голосомъ:
   -- Я, кажется, понялъ васъ, м. г. Вы находите, что одинъ де-Виллакуръ лишній? И я -- также.
   Вошедшій смутился передъ этимъ хладнокровіемъ свѣтскаго человѣка, снялъ шляпу, въ которой вошелъ въ комнату, и пробормоталъ какую-то фразу...
   -- Потрудитесь, сказалъ Анри, прерывая его:-- оставить моей прислугѣ свой адресъ; я завтра пришлю къ вамъ.
   -- Скучная исторія! обратился Анри къ Денуазелю, когда они остались одни:-- но откуда онъ взялся, этотъ де-Виллакуръ? Мнѣ сказали, что ихъ нѣтъ больше. Ахъ, у меня все кровь течетъ... прибавилъ онъ, отирая лицо. Эдакій быкъ! Жоржъ! воды! крикнулъ онъ камердинеру.
   -- Ты, конечно, выберешь шпагу? сказалъ Денуазель и началъ его учить, какъ искуснѣе наносить удары...
   -- Нѣтъ -- не шпагу, отвѣчалъ Анри, поднявъ голову отъ чашки съ водой, надъ которой онъ вытиралъ губкой лицо.
   -- Но, любезный другъ, этотъ человѣкъ -- непремѣнно охотникъ; онъ, вѣроятно, привыкъ обращаться съ огнестрѣльнымъ оружіемъ...
   -- Есть положенія, Денуазель... Я взялъ имя... это всегда смѣшно... и вотъ человѣкъ, который обвиняетъ меня, что я обокралъ его. У меня есть враги... ихъ не мало даже. Они постараются надѣлать шуму... Я долженъ убить этого человѣка. Это ясно. Это -- единственное средство поправить мое положеніе... Я останавливаю все: процессъ, исторіи, сплетни -- все! Какъ же ты хочешь, чтобъ я выбралъ шпагу? На шпагахъ еще можно убить человѣка, который пять лѣтъ упражнялся въ фехтовальной залѣ, и подставляетъ тебѣ грудь свою тамъ, гдѣ ты привыкъ ее встрѣчать, нападая... но человѣкъ, который не умѣетъ драться на шпагахъ, прыгаетъ, пляшетъ... я его только раню -- и все тутъ. И потомъ, пистолетъ... это -- мое дѣло. Я могу отдать себѣ справедливость, что хорошо выбиралъ свои talents d'agrément... и я надѣюсь всадить ему пулю вотъ сюда... Онъ дотронулся до Денуазеля немножко повыше бедра -- вотъ... вотъ туда... потому что выше не хорошо... тогда какъ здѣсь есть пропасть разныхъ штучекъ первой необходимости и въ особенности этотъ драгоцѣнный -- мочевой пузырь... если удастся задѣть его, и онъ будетъ полонъ... Это -- перитонитъ Карреля, мой другъ! Дуэль на ходу, понимаешь ли!.. Я хотѣлъ бы держать это въ величайшей тайнѣ... чтобъ ничего не узнали заранѣе. Кого ты думаешь пригласить?..
   -- А что, еслибъ я взялъ, напримѣръ, Дардулье? Онъ служилъ въ конной національной гвардіи. Я затрону его военную жилку.
   -- Хорошо. Зайди же къ моей матери. Она должна ждать меня. Ты скажешь ей, что я не могу быть раньше четверка. Я никуда не выйду... Я сдѣлаю себѣ припарки, чтобы быть нѣсколько поприличнѣе... Теперь не очень замѣтно?.. Обѣдъ велю себѣ принести сюда; а вечеромъ займусь кое какими письмами. Если ты увидишься съ секундантами этого господина, то почему бы намъ не драться послѣ полудня, часа въ три, въ четыре. Лучше поскорѣй кончить. Завтра, ты меня застанешь или дома, или въ тирѣ. Поручаю все тебѣ... дѣлай, какъ найдешь лучше; я заранѣе благодарю тебя. Нельзя ли, въ четыре часа, а?...
   

XXVI.

   Названіе фермы, которое Анри прибавилъ къ своему имени для того, чтобъ облагородить его, принадлежало также, вслѣдствіе странной, но не безпримѣрной случайности, помѣстьямъ одной лотарингской фамиліи, когда-то очень извѣстной, но, въ настоящее время, до такой степени забытой, что ее считали угасшей.
   Человѣкъ, давшій Анри пощечину, былъ послѣдній изъ Виллакуровъ, заимствовавшій имя свое отъ помѣстья и замка Виллакуръ, лежащаго на разстояніитрехъ льё отъ С. Мигіеля и которымъ они владѣли съ незапятвыхъ поръ.
   Отецъ его, служившій въ военной службѣ, дѣлавшій кампаніи 1792 и 1801 г. въ легіонѣ Мирабо и въ арміи Конде, эмигрировалъ, былъ въ 1802 г., раненъ въ голову, и возвратился во Францію, женатый на нѣмкѣ, которая умерла, оставивъ ему четверыхъ дѣтей.
   Рана повліяла на его умственныя способности; онъ почти впалъ въ дѣтство. Безпорядокъ, все возраставшій въ домѣ, лишенномъ хозяйки, привычка держать открытый столъ и дѣлать попойки -- привели, наконецъ, къ тому, что надо было продать землю, окружавшую замокъ. Замокъ постепенно приходилъ въ ветхость. Его не поправляли: не на что было нанять рабочихъ. Вѣтеръ гулялъ въ немъ; дождь проникалъ въ него. Семейство переселялось изъ комнаты въ комнату, уютясь тамъ гдѣ крыша была еще годна. Самъ старикъ ни о чемъ не заботился. Послѣ двухъ, трехъ рюмокъ водки, сидя въ старомъ огородѣ, на каменной скамьѣ, около солнечныхъ часовъ, на которыхъ время стерло цифры, онъ грѣлся на солнышкѣ и кликалъ черезъ заборъ сосѣдей пить съ нимъ. Между тѣмъ, раззореніе, бѣдность все увеличивались въ замкѣ... Отъ стараго серебра оставался только серебрянный саладникъ, изъ котораго кушала старая лошадь, выведенная эмигрантомъ изъ Германіи и разгуливавшая на свободѣ въ комнатахъ нижняго этажа...
   Четверо сыновей росли, какъ замокъ разрушался -- подъ дождемъ и вѣтромъ, заброшенные, оставленные отцомъ, почти неграматные. Закаленные въ крестьянской жизни, участвуя въ крестьянскихъ работахъ и играхъ, они сдѣлались настоящими крестьянами -- первыми въ томъ краю, по силѣ и молодцоватости.
   По смерти отца, четверо братьевъ, съ общаго согласія, уступили одному скупщику имѣній весь камень, какой еще оставался въ замкѣ, за нѣсколько сотъ франковъ, которыми заплатили вопіющіе долги, и за ренту въ пять сотъ франковъ, которая прекращалась со смертью послѣдняго изъ братьевъ; и, удалившись въ лѣсъ, начинавшійся сейчасъ за ихъ прежней землей, зажили тамъ съ дровосѣками такъ же, какъ они, превративъ свои шалаши въ берлоги, обзавелись женами и населили лѣсъ породой метисовъ, въ которой дворянская кровь Виллакуровъ смѣшалась съ кровью дѣтей природы и языкъ которой уже не былъ французскимъ.
   Нѣкоторые изъ старыхъ товарищей Жана де-Виллакура, по смерти его, хотѣли-было заняться его дѣтьми. Общество заинтересовалось этимъ когда-то громкимъ именемъ, и, въ 1826 г., младшаго, которому было лѣтъ 16, выписали въ Парижъ. Маленькаго дикаря одѣли и представили герцогинѣ Ангулемской. Онъ появился два, три раза въ салонахъ военнаго министра, состоявшаго въ родствѣ съ Виллакурами и очень желавшаго сдѣлать что-нибудь для мальчика. Но черезъ нѣсколько дней, задыхаясь въ этихъ салонахъ, въ этомъ платьѣ, волчонокъ убѣжалъ. Онъ возвратился прямо въ свое логовище и ужь не выходилъ оттуда.
   Двадцать лѣтъ спустя, изъ четверыхъ Виллакуровъ оставался въ живыхъ только этотъ. Трое братьевъ его умерли одинъ вслѣдъ за другимъ, и всѣ -- внезапно, словно пораженные громомъ. Первый -- отъ избытка здоровья, второй -- отъ пьянства, третій, отъ побоевъ... Окруженный оставленными ими побочными дѣтьми, послѣдній Виллакуръ занималъ въ лѣсу мѣсто начальника племени, когда, въ 1854 г., вышелъ законъ объ охотѣ. Регламентація, надзоръ, судьи, штрафы, конфискаціи, всяческія стѣсненія охоты, т. е. его жизни, наконецъ, боязнь не совладать съ собой и пустить когда-нибудь зарядъ въ лѣсника -- все это вселило въ него отвращеніе къ своей родинѣ, къ этому клочку земли, который не принадлежалъ ему болѣе, къ Франціи... У него явилась мысль уѣхать въ Америку -- для того, чтобы быть свободнымъ, охотиться на просторѣ, безпошлинно, въ дѣвственныхъ лѣсахъ.-- Онъ пріѣхалъ въ Парижъ съ намѣреніемъ сѣсть на корабль въ Гаврѣ. Но у него недостало денегъ на это путешествіе. Онъ отправился въ Африку; но здѣсь опять нашелъ Францію съ ея администраціей, жандармомъ, полевымъ сторожемъ...
   Онъ попытался-было заняться распашкой земель, взять концессію, но онъ не годенъ былъ для этихъ работъ. И потомъ климатъ былъ ему вреденъ; подъ знойнымъ солнцемъ, на раскаленной почвѣ, онъ терялъ свое цвѣтущее, лѣсное здоровье. Два года спустя, онъ возвратился.
   Войдя въ свою хижину, близь Черной Глыбы, онъ нашелъ единственную вещь, пришедшую въ его отсутствіе -- старый, прошлогодній номеръ "Монитера". Онъ взялъ его, чтобъ закурить трубку, и, свертывая, замѣтилъ нѣсколько строкъ, подчеркнутыхъ краснымъ карандашемъ; онъ расправилъ газету и прочелъ отмѣченное мѣсто:
   "Г. Мопренъ (Альфредъ-Анри), болѣе извѣстный подъ именемъ Виллакура, намѣренъ войти съ ходатайствомъ къ хранителю печати о разрѣшеніи прибавить къ своему имени имя де-Виллакура и называться отнынѣ: "Мопренъ де-Виллакуръ".
   Онъ всталъ и началъ ходить взадъ и впередъ, пыхтя; потомъ опять сѣлъ и медленно закурилъ свою трубку. Три дня спустя, онъ былъ въ Парижѣ.
   Въ первую минуту, по прочтеніи газеты, онъ испыталъ такое же ощущеніе, какъ еслибы кто-нибудь ударилъ его по лицу хлыстомъ. Потомъ онъ сказалъ себѣ, что у него украли его имя, что оно уже ничего не стоитъ, что это теперь -- имя негодяя, и, слѣдовательно, все кончено. Но эта философія была не продолжительна. Мысль о похищеніи его имени мало-по-малу опять возвратилась къ нему, горькая, жгучая, оскорбительная.-- Вѣдь это -- все, что у него оставалось; онъ не выдержалъ и уѣхалъ.
   Онъ пріѣхалъ разъяренный, какъ быкъ. Онъ хотѣлъ разможжить голову этому г. Мопрену. Но, очутившись въ этомъ Парижѣ, на этихъ улицахъ, посреди этой толпы, посреди всего этого народа, этой жизни, этихъ лавокъ, этихъ прохожихъ, этого шума, онъ былъ озадаченъ, какъ дикій звѣрь, котораго выпустили на арену цирка и который послѣ перваго шрыжка останавливается, какъ вкопаный...
   Онъ пошелъ въ судъ, въ залу "потерянныхъ шаговъ", и, обратясь къ одному изъ черныхъ людей, обыкновенно стоящихъ тамъ, прислонясь къ колоннамъ, разсказалъ ему свое дѣло.
   Черный человѣкъ отвѣчалъ ему, что, такъ какъ годичный срокъ истекъ уже, то остается одно средство -- прибѣгнуть къ государственному совѣту, и далъ ему адресъ адвоката при государственномъ совѣтѣ и кассаціонномъ судѣ.
   Г. де-Виллакуръ побѣжалъ къ адвокату. Онъ нашелъ человѣка холоднаго, вѣжливаго, въ бѣломъ галстухѣ, который, развалясь въ большомъ креслѣ, обитомъ зеленымъ сафьяномъ, выслушалъ, съ сонными глазами, его дѣло, его претензіи, его негодованіе, шелестъ документовъ, которые онъ лихорадочно перелистывалъ.
   Лицо слушателя было невозмутимо. Когда де-Виллакуръ кончилъ, ему показалось, что адвокатъ не слыхалъ его, и онъ началъ-было снова. Но тотъ остановилъ его жестомъ, сказавъ: "Мнѣ кажется, м. г., что вы выиграете"...
   -- Какъ! Вамъ кажется? Вы не увѣрены?
   -- Процессъ -- всегда процессъ, замѣтилъ адвокатъ съ скептической улыбкой, оледенившей г. де-Виллакура, уже готоваго разгорячиться.-- Но всѣ шансы за васъ, и я готовъ взять на себя ваше дѣло.
   -- Въ такомъ случаѣ, вотъ... сказалъ г. де-Виллакуръ, положивъ на столъ документъ.-- Благодарю васъ, м. г.!
   Онъ всталъ и поклонился.
   -- Извините, сказалъ адвокатъ, видя, что онъ направился къ двери.-- Я долженъ вамъ замѣтить, что въ подобныхъ дѣлахъ, поступающихъ на разсмотрѣніе государственнаго совѣта, мы -- нетолько адвокаты, но и повѣренные нашихъ кліентовъ... Требуются издержки... справки... актовыя пошлины... Если вамъ угодно поручить мнѣ ваше дѣло, то я буду просить васъ покрыть всѣ эти расходы... Тутъ нужно всего какихъ-нибудь пятьсотъ, шестьсотъ франковъ... Пятьсотъ, пожалуй, довольно.
   -- Пятьсотъ франковъ! Какъ! воскликнулъ г. де-Виллакуръ, покраснѣвъ.-- У меня украли мое имя, и только потому, что я не прочелъ газеты, гдѣ человѣкъ, сдѣлавшій это, предупреждалъ меня, что онъ меня обокрадетъ, я долженъ заплатить пятьсотъ франковъ? Пятьсотъ франковъ -- за то, чтобы онъ возвратилъ мнѣ мое имя! Но, м. г... прибавилъ онъ, опустивъ руки и голову: -- у меня нѣтъ этихъ денегъ!
   -- Тысячу разъ сожалѣю... но эта формальность неизбѣжна... Но я увѣренъ, впрочемъ, что вы можете найти эти деньги... Потомки фамилій, находившихся въ родствѣ съ вашей... невозможно допустить чтобъ... Въ подобныхъ вопросахъ обыкновенно бываютъ солидарны...
   -- Я никого не знаю... и графъ де-Виллакуръ ничего не будетъ просить. У меня было триста франковъ, когда я пріѣхалъ. Я заплатилъ за этотъ сюртукъ 45 франковъ въ Пале-Роялѣ, чтобъ придти къ вамъ. Шляпа стоила мнѣ 7 франковъ. За квартиру мнѣ придется заплатить около 20 франковъ, какъ я полагаю. Я кладу 25 франковъ на возвращеніе. Не можете ли вы удовольствоваться остальнымъ?..
   -- Къ моему величайшему сожалѣнію...
   Г. де-Виллакуръ надѣлъ шляпу и вышелъ. Дойдя до передней, онъ воротился, прошелъ черезъ столовую и отворивъ дверь въ кабинетъ, сказалъ глухимъ голосомъ, который онъ старался сдержать:
   -- Не могу ли я, м. г., получить... даромъ... хоть адресъ г. Анри Мопрена?
   -- Сдѣлайте милость... Онъ адвокатъ. Я сейчасъ отыщу вамъ... Вотъ... Улица Taitbout, 14.
   Тогда-то г. де-Виллакуръ и отправился къ Анри Мопрену.
   

XXVII.

   По выходѣ отъ Анри, г. де-Виллакуръ вспомнилъ, что у него нѣтъ друзей, нѣтъ секундантовъ. До того времени онъ и не думалъ объ этомъ. Ему пришли на память два-три имени, о которыхъ онъ слыхалъ отъ отца. Онъ попробовалъ отыскать дома, куда его возили маленькимъ; но хозяева были уже другіе или не приняли его. Вечеромъ, онъ возвратился въ свои меблированныя комнаты. Никогда онъ не чувствовалъ себя до такой степени одинокимъ. Хозяйка, отдавая ему ключъ отъ его комнаты, спросила: не хочетъ ли онъ отвѣдать домашняго пива? и повела въ кафе, занимавшій нижній этажъ дома.
   Сквозь табачный дымъ виднѣлись мундиры вокругъ потертаго сукна бильярда. Маленькій мальчикъ въ бѣломъ передникѣ сновалъ взадъ и впередъ съ озабоченной физіономіей, обливая разными напитками "Монитеръ Арміи". Около конторки тамбуръ-мажоръ игралъ въ триктракъ съ содержателемъ кафе. Со всѣхъ сторонъ слышались голоса, спрашивавшіе, отвѣчавшіе, звавшіе другъ друга.
   "Я завтра назначенъ въ театръ".-- "Кто дежурный на балѣ Бурдона?" -- "Вотъ глупость -- пустить себѣ пулю въ лобъ, когда ни разу не былъ штрафованъ!"
   Это были парижскіе гвардейцы изъ сосѣднихъ казармъ, ожидавшіе вечерней переклички.
   -- Человѣкъ! пуншу и три стакана! сказалъ де-Виллакуръ, подходя къ столу, за которомъ сидѣли двое солдатъ.
   Когда пуншъ принесли, онъ налилъ три стакана, предложилъ по стакану каждому изъ сидѣвшихъ и сказалъ, вставая:
   -- За ваше здоровье, господа!
   Онъ чокнулся съ ними.
   -- Вы -- военные... я завтра дерусь... Надѣюсь, что я не кажусь вамъ прохвостомъ. У меня никого нѣтъ. Я увѣренъ, что найду здѣсь двухъ секундантовъ?
   -- Я, пожалуй... А ты такъ на этотъ счетъ, Гальярдо? обратился одинъ изъ собесѣдниковъ къ другому, посмотрѣвъ сначала пристально въ глаза Виллакуру.
   Тотъ, не отвѣчая, взялъ свой стаканъ и чокнулся съ Виллакуромъ.
   -- Такъ завтра утромъ, въ десять часовъ. Комната 27.
   -- Ладно! сказали собесѣдники.
   На слѣдующее утро, въ ту минуту, когда Денуазель собрался ѣхать, вмѣстѣ съ Дардулье, къ г. Буажирону де-Виллакуру, въ его квартирѣ послышался звонокъ и вошли двое гвардейцевъ. Ихъ миссія состояла въ томъ, чтобы принять всѣ условія относительно мѣста, оружія, разстоянія, и потому переговоры кончились очень скоро. Согласились драться на пистолетахъ, на разстояніи тридцати-пяти шаговъ; при этомъ каждому противнику предоставлялось сдѣлать десять шаговъ. Дуэль должна былапроизойти въ четыре часа, у прудовъ Виль д'Аврэ. Денуазель предупредилъ одного молодого хирурга изъ своихъ друзей и позаботился нанять спокойную карету, въ которой удобно было бы везти раненаго.
   Земля была бѣла отъ снѣга, выпавшаго подъ утро. Лѣсъ подымалъ къ небу свои обнаженныя вѣтви, и вдали, ряды деревьевъ, совершенно черныхъ, выдѣлялись на красномъ фонѣ зимняго заката.
   Шаги были сосчитаны; пистолеты Денуазеля заряжены; противниковъ поставили на линію. Двѣ трости, положенныя на снѣгъ, обозначали границу десяти шаговъ, которые каждый противникъ могъ сдѣлать.
   Въ ту минуту, какъ Денуазель велъ Анри на мѣсто, указанное ему судьбой, у него изъ-подъ галстуха выбился воротничекъ рубашки. Денуазель поправилъ.
   -- Спасибо, сказалъ тихо Анри.-- Сердце мое немножко бьется, но это ничего... ты будешь доволенъ.
   Г. де-Виллакуръ снялъ сюртукъ, сорвалъ съ шеи галстухъ и отбросилъ все это далеко отъ себя. Его рубашка, широко открытая, обнажила здоровую, высокую грудь, всю покрытую черными и бѣлыми волосами.
   Когда противники взяли оружіе, секунданты отошли и стали всѣ въ рядъ по одну сторону.
   -- Идите! крикнулъ голосъ.
   Г. де-Виллакуръ пошелъ; Анри, неподвижный, далъ ему сдѣлать пять шаговъ. На шестомъ онъ выстрѣлилъ...
   Г. де-Виллакуръ упалъ и сѣлъ на землѣ. Тогда секунданты увидѣли, что раненый съ силой прижалъ оба большихъ пальца своихъ къ двойному отверстію, сдѣланному пулей, взрывшей ему животъ, потомъ понюхалъ ихъ.
   -- Не воняетъ! не удалось! Становитесь.на свое мѣсто, м. г.! крикнулъ онъ звучнымъ голосомъ противнику, который, думая, что все кончено, сдѣлалъ-было движеніе, чтобъ уйти. Потомъ, поднявъ свой пистолетъ, онъ проползъ на рукахъ и на ногахъ четыре шага, остававшіеся ему до трости. На снѣгу, позади себя, онъ оставлялъ кровавый слѣдъ...
   Доползя до трости, онъ уперся локтями въ землю и сталъ цѣлить медленно, долго.
   -- Да стрѣляйте же! крикнулъ Дардулье.
   Анри, стоя бокомъ и прикрывая лицо свое пистолетомъ, ждалъ. Онъ былъ блѣденъ и смотрѣлъ гордо. Выстрѣлъ раздался... онъ пошатнулся и упалъ навзничь. Скорченные пальцы его распростертыхъ рукъ съ минуту рылись въ снѣгу.
   

XXVIII.

   Г. Мопренъ, вставъ съ постели, вышелъ, по своему обыкновенію, въ садъ, когда замѣтилъ идущаго къ нему Денуазеля.
   -- Вы здѣсь, въ этотъ часъ? сказалъ онъ съ удивленіемъ.-- Гдѣ вы ночевали?
   -- Г. Мопренъ... произнесъ Денуазель, сжавъ его руки.
   -- Что? что случилось? спросилъ Мопренъ, предчувствовавшій несчастіе.
   -- Анри раненъ.
   -- Опасно? Онъ дрался?
   Денуазель опустилъ голову.
   -- Раненъ?.. Онъ, вѣрно, умеръ!
   Денуазель, вмѣсто всякаго отвѣта, бросился на шею г. Мопрену и поцѣловалъ его.
   -- Умеръ! повторилъ машинально г. Мопренъ, и руки его раскрылись, какъ будто онъ выпустилъ изъ нихъ что-нибудь. Потомъ пришли слезы со словами:-- А мать! Анри! О! Боже мой И не знаешь, до какой степени любишь ихъ! Въ тридцать лѣтъ... Зарыдавъ, онъ упалъ на скамейку. Потомъ, спустя минуту, спросилъ:-- Гдѣ онъ?
   -- Здѣсь... Денуазель показалъ на окно комнаты Анри.
   Изъ Виль д'Аврэ они привезли трупъ къ Дардулье, куда вызвали, подъ какимъ-то предлогомъ, кассира Бернара, которому г. Мопренъ оставлялъ всегда ключъ отъ дома, и ночью, въ то время, какъ все семейство спало, эти три человѣка, снявъ сапоги, положили мертваго Анри на его постель.
   -- Благодарю васъ, сказалъ г. Мопренъ и, сдѣлавъ ему знакъ, что не можетъ болѣе говорить, всталъ.
   Они молча четыре или пять разъ обошли вокругъ сада. Слезы повременамъ выступали на глазахъ г. Мопрена, но онъ уже не плакалъ. Порой, казалось, что онъ хочетъ что-то сказать; губы его шевелились, но слова замирали на нихъ. Наконецъ, прервавъ съ большимъ усиліемъ это тяжелое молчаніе, онъ разбитымъ, но глубокимъ голосомъ, вдругъ сказалъ Денуазелю, не смотря на него: "Онъ совсѣмъ умеръ?"
   -- Это былъ вашъ сынъ, отвѣчалъ Денуазель.
   Отецъ, при этихъ словахъ, поднялъ голову, какъ будто у него явилась сила нести свое горе.-- Теперь, сказалъ онъ:-- нужно исполнить свой долгъ. Вы довольно сдѣлали...
   И онъ обнялъ Денуазеля, обливая слезами его волосы.
   

XXIX.

   -- Эти дуэли -- убійство! говорилъ Денуазелю крестный отецъ Рене, Баруссъ, провожая тѣло на кладбище.-- Какъ это ты не могъ уладить дѣло?
   -- Послѣ пощечины-то?
   -- Послѣ или прежде, сказалъ рѣшительно Баруссъ.
   -- Подите скажите это отцу его.
   -- Онъ солдатъ -- а ты... ты никогда не служилъ... и заставилъ убить человѣка... потому что, по моему, это ты убилъ его.
   -- Ахъ! оставьте меня въ покоѣ, г. Баруссъ.
   -- Я, видишь ли, разсуждаю такъ... Я самъ былъ судьей... (Баруссъ былъ членомъ коммерческаго суда): -- дуэль, это... У васъ есть суды, правосудіе -- все! А это противно законамъ божественнымъ и человѣческимъ; ну, представьте себѣ, негодяй даетъ мнѣ пару пощечинъ... и онъ же меня убиваетъ! О! я тебѣ могу обѣщать одно. Если я когда-нибудь буду присяжнымъ и мнѣ попадется дѣло о дуэли... Для меня это -- смертоубійство. Дуэлисты -- убійцы. Во-первыхъ, это -- малодушіе...
   -- На которое, только, не у всякаго хватаетъ мужества, г. Буруссъ, такъ же, какъ на самоубійство.
   -- О! если ты станешь защищать самоубійство! сказалъ Баруссъ и, оставивъ разсужденіе, прибавилъ чувствительнымъ тономъ: -- такой славный малый! Бѣдный Анри! И потомъ этотъ Мопренъ, его жена, дочь... всѣ въ слезахъ... трудно самому удержаться отъ слезъ, какъ подумаешь только... Вѣдь, я зналъ его маленькимъ... Баруссъ, говоря это, вынулъ до половины часы изъ своего жилетнаго кармана.-- Ну, вотъ! воскликнулъ онъ вдругъ, прервавъ себя.-- Я увѣренъ, что продадутъ... Я прозѣваю прелестнѣйшую гравюру: "Въ концертѣ".
   Денуазель привезъ г. Мопрена домой. Старикъ тотчасъ же пошелъ къ женѣ. Онъ нашелъ ее лежащей въ постелѣ; шторы и занавѣски въ спальнѣ были опущены. Г-жей Мопренъ овладѣло полное отчаяніе.
   Денуазель вошелъ въ гостиную, гдѣ Рене, сидѣвшая на диванѣ, рыдала, держа платокъ у рта.
   -- Рене, сказалъ онъ ей, взявъ обѣ руки ея:-- его убили...
   Рене посмотрѣла на него и опустила глаза.
   -- Этотъ человѣкъ, продолжалъ Денуазель: -- никогда бы не узналъ ничего. Онъ ничего не читалъ, никого не видѣлъ, жилъ, какъ волкъ. Онъ не получалъ "Монитера" -- не такъ ли? Вы меня понимаете?
   -- Нѣтъ, прошептала Рене. Она дрожала.
   -- Такъ я вамъ скажу. Только врагъ могъ подбросить ему этотъ нумеръ газеты. Вамъ даже, я думаю, непонятна такая подлость! А между тѣмъ, это было именно такъ. Одинъ изъ секундантовъ показывалъ мнѣ газету, гдѣ подчеркнуто краснымъ карандашемъ...
   Рене вскочила и выпрямилась. Глаза ея расширились отъ ужаса. Она зашевелила губами, ротъ ея раскрылся; она хотѣла крикнуть: "это я!" но вдругъ поднесла руку къ сердцу, какъ къ ранѣ, только-что нанесенной, и упала на коверъ.
   

XXX.

   Денуазель каждый день являлся освѣдомляться о здоровья Рене. Когда она немножко оправилась, ему показалось страннымъ, что она не зоветъ его къ себѣ. Не принимала ли она его всегда во время болѣзни, лежа въ постели, какъ стараго друга, принадлежащаго къ семейству? Не требовала ли, чтобы онъ развлекалъ, смѣшилъ ее? Денуазель надулся, но потомъ возвратился опять. Но комната Рене оставалась для него закрыта. То ему говорили, что она слишкомъ утомлена, то съ ней бесѣдовалъ аббатъ Блампуа. Наконецъ, черезъ недѣлю, его приняли. Онъ ожидалъ задушевнаго дружескаго пріема -- одного изъ тѣхъ порывовъ, какіе бываютъ у больныхъ, оживающихъ при видѣ человѣка, котораго они любятъ. Ея сердце, думалъ онъ, бросится къ нему на шею. Но Рене слегка пожала ему руку, такъ что его пальцы едва почувствовали это пожатіе; она сказала съ нимъ нѣсколько словъ совершенно банальныхъ и черезъ четверть часа закрыла глаза, какъ будто ей захотѣлось спать.
   Эта холодность, которой онъ не могъ понять, раздражила его, оставила въ душѣ его горькій осадокъ. Онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ, униженнымъ въ самой чистой, самой старой, самой искренной изъ своихъ привязанностей. Что Рене могла имѣть противъ него? Ужь не раздѣляетъ ли она мыслей Барусса и не сваливаетъ ли смерти своего брата на его секунданта? Въ это время, одинъ пріятель Денуазеля, имѣвшій яхту въ Каннѣ, предложилъ ему сдѣлать маленькое путешествіе по Средиземному Морю, и онъ уѣхалъ.
   Рене боялась Денуазеля. Она помнила только начало припадка, случившагося съ ней, въ его присутствіи -- минуту, предшествовавшую ея паденію. Ей казалось тогда, что кровь брата душила ее и что она готова была закричать. Говорила ли она что-нибудь? Вырвалась ли у ней ея тайна въ безпамятствѣ? Сказала ли она ему, что это она убила Анри и послала эту газету? Когда Денуазель вошелъ, ей показалось, что онъ все знаетъ. Ея неловкость, вызванная ею же самою, холодность, которою онъ отвѣчалъ на ея холодность, утверждали ее въ этой мысли и въ томъ, что подлѣ нея сидитъ судья. Когда ея мать встала, чтобъ выйти посреди этого визита, она уцѣпилась за нее съ ужасомъ.
   Ей приходило въ голову, что она могла бы оправдаться, сказать, что въ этомъ было что-то роковое; что она послала газету съ цѣлью вызвать только протестъ, помѣшать брату перемѣнить имя, разстроить его женитьбу. Но тогда нужно было объяснять, зачѣмъ она хотѣла все это сдѣлать; нужно было во всемъ признаться... Но одна мысль о такой защитѣ даже передъ человѣкомъ, котораго она наиболѣе уважала, приводила ее въ негодованіе, была ей противна. Она обязана была, по крайней мѣрѣ, оградить отъ нареканій память того, кого убила. Когда Денуазель уѣхалъ, она вздохнула свободнѣе. Ей казалось, что теперь одна она только владѣетъ своей тайной.
   

XXXI.

   Рене поправлялась. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя, казалось, что она совсѣмъ выздоровѣла. Всѣ признаки здоровья, повидимому, возвратились. Но вдругъ болѣзнь возобновилась. Входя на лѣстницу, Рене задыхалась. У ней начались частыя біенія сердца. Докторъ, лечившій ее, сказалъ г. Moпрену: "Положеніе вашей дочери для меня несовсѣмъ ясно. Кое-что безпокоитъ меня. Я хотѣлъ бы посовѣтоваться съ спеціалистомъ этого рода болѣзней". Спеціалистъ былъ приглашенъ. Оставивъ его съ Рене, г. Мопренъ ждалъ въ гостиной. Онъ ходилъ, садился, не могъ оставаться на одномъ мѣстѣ; машинально смотрѣлъ на какой-то цвѣтокъ на коврѣ; подходилъ къ окну и барабанилъ по стеклу пальцами. Иногда его брало нетерпѣніе: онъ находилъ, что ждетъ слишкомъ долго. Но тотчасъ же прибавлялъ: "это -- добрый знакъ. Знаменитый докторъ не станетъ по-пусту тратить время. Еслибы ничего не оставалось дѣлать, онъ ужь давно бы ушелъ;" и надежды просыпались въ немъ. Дочь его спасена! Когда докторъ войдетъ, онъ по лицу его узнаетъ, что она спасена. Онъ смотрѣлъ въ дверь. Все не шли. Онъ говорилъ себѣ, что нужно только беречь ее хорошенько, быть осторожнѣй; есть много людей, которые живутъ съ сердцебіеніями. А страшное слово "умереть" посреди всего этого преслѣдовало его. Онъ старался его отогнать, припоминалъ всѣхъ знакомыхъ больныхъ, которые не умерли. И, несмотря на это, безпрестанно повторялъ: что-то онъ мнѣ скажетъ? Ему казалось, что этотъ визитъ никогда не кончится. Потомъ онъ вдругъ содрогался при мысли, что, вотъ, дверь отворится. Ему бы хотѣлось всегда оставаться такъ... не знать... Подъ конецъ надежда опять возвращалась къ нему.
   Дверь отворилась.-- Ну, что, докторъ? спросилъ г. Мопренъ, на порогѣ.
   -- Мужайтесь! отвѣчалъ тотъ.
   Г. Мопренъ поднялъ глаза, посмотрѣлъ на доктора и зашевелилъ губами; но не произнесъ ни одного слова; во рту у него не было слюны. Докторъ объяснялъ ему долго: болѣзнь его дочери, серьёзность этой болѣзни, компликаціи, которыхъ нужно бояться. Потомъ далъ ему длинное наставленіе, безпрестанно прерывая его вопросами: вы понимаете?
   -- Совершенно, отвѣчалъ г. Мопренъ, совсѣмъ обезумѣвшій.
   -- Ну, вотъ мы и поправимся, душа моя! Съ этими словами онъ вошелъ въ комнату дочери.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросила она.
   -- Поцѣлуй меня.
   -- Что онъ сказалъ тебѣ?
   -- Вотъ посмотри... И г. Мопренъ улыбнулся. Смерть была въ его сердцѣ.
   -- Но мнѣ нужно ѣхать въ Парижъ съ твоими рецептами... сказалъ онъ, отвернувшись и какъ бы ища своей шляпы.
   

XXXII.

   На желѣзной дорогѣ онъ замѣтилъ доктора, садившагося въ вагонъ, и сѣлъ въ другой. Онъ не чувствовалъ въ себѣ силы говорить съ нимъ, видѣть его.
   Пріѣхавъ въ Парижъ, онъ вошелъ въ аптеку. Ему сказали, что лекарство будетъ готово черезъ три часа. "Три часа!" воскликнулъ онъ. Но, въ сущности, онъ былъ счастливъ, что передъ нимъ еще столько времени до возвращенія домой. Онъ вышелъ на улицу. Ему было все равно -- идти ли направо, или налѣво. Онъ ничего не хотѣлъ; у него не было ни на что мужества. Онъ удивлялся, что около него такое движеніе; что люди толпятся, идутъ куда-то, спѣшатъ. Никакой цѣли, никакого интереса въ жизни не существовало для него вотъ уже нѣсколько часовъ. Ему казалось -- міръ кончился. Онъ былъ, какъ мертвецъ, надъ которымъ проходила парижская дѣятельность. Онъ искалъ во всемъ что можетъ произойдти съ человѣкомъ, чего-нибудь, что расшевилило бы или хоть нѣсколько тронуло его. Ничто не достигало до той глубины отчаянія, въ которомъ онъ находился.
   Иногда онъ, какъ-бы отвѣчая кому-нибудь на вопросъ о здоровьи его дочери, произносилъ вслухъ: о! да, очень, очень больна. И то, что онъ говорилъ, дѣлало на него такое впечатлѣніе, какъ еслибы это было сказано подлѣ него другимъ. Порой ему попадалась навстрѣчу работница, молодая дѣвушка, безъ платка на плечахъ, полная, красивая, веселая; онъ переходилъ на другую сторону, чтобъ не видѣть ея. Были минуты, когда онъ чувствовалъ ненависть ко всѣмъ прохожимъ, ко всѣмъ этимъ ненужнымъ живымъ, которые не были любимы, какъ его дочь, и которымъ не за чѣмъ было жить...
   Онъ очутился въ публичномъ саду. Какой-то ребенокъ, подойдя къ нему, положилъ ему на полу сюртука пирожокъ изъ песку. Другіе, ободренные этимъ, тоже начали приближаться со смѣлостью воробьевъ. Потомъ, озадаченные, мало по малу, перестали играть, побросали свои лопатки и боязливо, тихо, принялись смотрѣть на этого высокаго господина, такого печальнаго. Г. Мопренъ вышелъ изъ саду.
   Во рту у него пересохло, языкъ былъ тяжелъ. Онъ вошелъ въ кафе. Противъ него находилась маленькая дѣвочка, въ соломенной шляпкѣ, въ бѣломъ канзу. Между зубчатыми панталончиками и чулками ребенка виднѣлись его голыя искры. Дѣвочка то и дѣло тормошила отца, прыгала на него, взбиралась къ нему на спину, на колѣни; маленькій крестикъ болтался на розовой кожѣ ея шеи. Отецъ каждую минуту говорилъ: "да перестань же!"
   Г. Мопренъ закрылъ глаза. Шестилѣтняя дочь его стояла передъ нимъ. И, взявъ со стола "Иллюстрацію", онъ сталъ разсматривать рисунки, стараясь занять свою мысль; на послѣдней страницѣ онъ остановился на ребусѣ. Вставъ изъ-за стола, г. Мопренъ отеръ себѣ на лбу потъ. Онъ отгадалъ ребусъ: "противъ смерти нѣтъ апелляціи".
   

ХXXIII.

   Съ тѣхъ поръ, для г. Мопрена началась ужасная жизнь -- тѣхъ, которые не надѣятся больше и которые ждутъ... Жизнь, исполненная страданій, страха, отчаянія... Жизнь, стоящая непрестанно на сторожѣ смерти; когда равно боишься и шума, и молчанія въ домѣ, боишься всякаго движенія въ сосѣдней комнатѣ, приближающихся голосовъ, двери, которую запираютъ, лица, которое встрѣчаетъ васъ, когда вы вернетесь къ себѣ и у котораго вы спрашиваете взглядомъ: живы ли еще у васъ въ домѣ?
   Больные вѣрятъ въ страны, гдѣ излечиваются, въ мѣстности, гдѣ чувствуютъ себя здоровѣе. Есть уголки на землѣ и въ воспоминаніяхъ, улыбающіеся имъ. какъ отчизна, какъ колыбель. Рене начала думать о Моримонѣ. Ей казалось, что, переселившись туда, она поправится, перестанетъ страдать. Она чувствовала это, была въ этомъ увѣрена. Этотъ домъ, гдѣ они жили, приноситъ ей несчастіе... а въ Моримонѣ ей было такъ хорошо. Она говорила объ этомъ отцу все чаще и чаще. Вѣдь, поѣздка ихъ ничего не измѣнитъ. Заводъ будетъ идти и безъ нихъ. Г. Бернаръ будетъ управлять имъ. А осенью они возвратятся. Каждый день она повторяла это, все съ большей настойчивостью, и, наконецъ, г. Мопренъ уступилъ. Онъ самъ повѣрилъ, что дочери его будетъ тамъ лучше; и уже видѣлъ въ ея желаніи чуть не внушеніе свыше. Докторъ, съ которымъ онъ посовѣтовался, какъ человѣкъ, привыкшій къ желаніямъ умирающихъ, отвѣчалъ: "да, можетъ быть, деревня..." Г. Мопренъ поспѣшилъ привести въ порядокъ дѣла; и все семейство отправилось въ Моримонъ.
   Сначала Рене, дѣйствительно, какъ будто ожила тамъ, воскресла. Перемѣна, родной воздухъ, воспоминанія, казалось прогнали ея недугъ. Это продолжалось нѣсколько недѣль.
   Однажды утромъ, отецъ, гуляя съ ней въ саду, смотрѣлъ на нее. Она срѣзывала старыя розы съ большихъ розовыхъ кустовъ. Подъ соломенной шляпкой, пронизанной солнечными лучами, ея маленькое, худенькое личико сіяло блескомъ дня, дышало кротостью вечера... Веселая, оживленная, она переходила отъ куста къ кусту. Шипы цѣплялись за ея платье, какъ бы играя съ ней. И при каждомъ прикосновеніи ножницъ къ вѣткѣ, на которой тѣснились маленькія, раскрытыя розы, съ блестѣвшими внутри ихъ росинками, еще свѣжія и живыя, упадала на землю одна поблекшая роза, землянаго цвѣта, словно трупъ цвѣтка. Вдругъ, оставивъ все это, Рене бросилась на шею отцу: "Ахъ! какъ я люблю тебя, папа!" сказала она ему, и залилась слезами.
   

XXXIV.

   Иногда у Рене вырывалось одно изъ тѣхъ словъ, въ которыхъ больные оплакиваютъ себя заживо, отъ которыхъ вѣетъ холодомъ смерти. Однажды отецъ читалъ ей газету. Она взяла ее у него изъ рукъ, чтобы прочесть извѣщенія о свадьбахъ, и, спустя минуту, произнесла, какъ бы говоря съ собой: "29 лѣтъ! Какая была старуха!" Она читала извѣщенія о смерти.
   Г. Мопренъ ничего не отвѣтилъ, прошелъ по комнатѣ и исчезъ.
   Оставшись одна, Рене встала, чтобъ затворить дверь, которую отецъ, уходя, притворилъ неплотно и которая хлопала. Ей показалось, что она слышитъ въ корридорѣ вздохи. Она посмотрѣла -- ничего не было. Она стала прислушиваться. Молчаніе возвратилось, и она хотѣла толкнуть дверь, какъ раздались опять тѣ же звуки. Она вышла въ корридоръ и направилась къ комнатѣ отца. Ей казалось, что это тамъ... ключа не было. Рене нагнулась, заглянула въ замочную скважину и увидѣла, что отецъ ея, бросившись на кровать и спрятавъ лицо въ подушки, судорожно рыдалъ...
   

XXXV.

   Рене не хотѣла, чтобы отецъ ея плакалъ. На другой день она сказала ему:
   -- Послушай, папаша. Мы поѣдемъ въ концѣ сентября путешествовать, не правда ли? Это рѣшено. Мы поживемъ немножко вездѣ... тамъ мѣсяцъ, здѣсь недѣлю, какъ захотимъ. Я хочу видѣть, во-первыхъ, всѣ мѣста гдѣ ты сражался... Правда ли мнѣ говорили, папаша, что ты былъ тамъ влюбленъ въ какую-то принцессу? А что -- если мы ее отыщемъ? Гдѣ это, въ Порденоне, кажется, ты получилъ эти два сабельные удара...
   И, взявъ обѣими руками голову отца, она прижала губы къ этимъ бѣлымъ, глубокимъ шрамамъ.
   -- Ты долженъ мнѣ все разсказать... я хочу... Вѣдь, это будетъ хорошо -- сдѣлать снова всѣ свои компаніи вмѣстѣ съ дочерью? Если мало одной зимы, мы проведемъ двѣ... Потомъ мы вернемся опять сюда... Заводъ продадимъ -- ты довольно ужь потрудился; и я и сестра -- мы довольно богаты... Каждый годъ мы будемъ проводить два мѣсяца въ Парижѣ и веселиться. Но, такъ какъ ты любишь занятія, мы заведемъ ферму. У насъ будутъ коровы и хорошій птичій дворъ для мамаши, слышишь -- для мамаши? Я буду на воздухѣ цѣлый день... и совсѣмъ, совсѣмъ поправлюсь. И потомъ къ намъ часто будутъ пріѣзжать гости. Въ деревнѣ это можно себѣ позволить. Это не разорительно... И какъ мы будемъ всѣ счастливы! Не правда ли?
   Путешествія, планы, будущее, только это и было у ней на языкѣ. Она поддерживала во всѣхъ надежду въ домѣ и такъ хорошо скрывала, что умираетъ, такъ притворялась, что хочетъ жить, что г. Мопренъ, видя ее; слушая ея мечтанія, самъ мечталъ съ ней о годахъ, ожидавшихъ ее -- мирныхъ, спокойныхъ, счастливыхъ.
   Въ своихъ усиліяхъ поддержать отца, поддержать себя, Рене была совсѣмъ одинока и не имѣла другихъ помощниковъ, кромѣ своего мужества. Правда, ея мать была тутъ, подлѣ нея, но погруженная со смерти Анри въ молчаливую апатію, она оставалась равнодушна, нѣма. Она проводила ночи у постели дочери, безъ жалобъ, терпѣливо, всегда ровная, послушная, на все готовая, какъ усердная служанка, но было что-то механическое въ ея нѣжности. Душа отсутствовала въ ея ласкахъ; ея нѣжность, ея заботливость чувствовало только тѣло; все, что оставалось у ней материнскаго, это -- руки.
   -- Мы очень несчастны, другъ мой, говорилъ однажды г. Мопренъ Денуазелю, выходившему изъ наемнаго кабріолета.-- О! у меня было предчувствіе, что вы пріѣдете. Она спитъ. Вы ее увидите завтра. Вы найдете ее очень измѣнившейся. Но вы должны быть голодны? И онъ повелъ его ужинать въ столовую.
   -- Полноте, г. Мопренъ. Она молода. Въ эти лѣта всегда есть надежда на выздоровленіе.
   Г. Мопренъ оперся локтями на столъ, и слезы тихо потекли по щекамъ его.
   -- Да перестаньте же... вѣдь, доктора не отказались отъ нея... еще можно надѣяться.
   Г. Мопренъ покачалъ головой и, не отвѣчая, продолжалъ плакать.
   -- Она еще не осуждена...
   -- Но вы видите, что да, воскликнулъ, наконецъ, старикъ:-- и что я не хочу вамъ этого сказать!.. Всего боишься, когда находишься въ такомъ положеніи. Мнѣ кажется, что есть слова, которыми можно накликать бѣду... и это слово... я готовъ повѣрить, что оно можетъ убить мою дочь... Конечно, бываютъ чудеса... Доктора говорили мнѣ о чудесахъ. Она еще встаетъ... это много -- вставать. Въ послѣдніе два дня ей какъ будто лучше, я нахожу. Потерять двухъ въ одинъ годъ -- это было бы слишкомъ... О! да, это было бы слишкомъ... Кушайте же, вы ничего не кушаете? И г. Мопренъ положилъ большой кусокъ на тарелку Денуазеля.-- Наконецъ, нужно быть мужчинами... Что новаго въ Парижѣ?
   -- Ничего... я ничего не знаю. Я изъ Пиреней. Г-жа Даварандъ читала мнѣ одно изъ вашихъ писемъ. Но она не думаетъ, чтобы Рене была такъ опасна.
   -- Вы не слыхали ничего о Буржо? спросилъ г. Мопренъ съ усиліемъ.
   -- Говорятъ, что мадмуазель Буржо все еще не выходитъ замужъ.
   -- Бѣдное дитя! Она любила его.
   -- Что касается до матери... то она, кажется, въ очень печальномъ положеніи... Ужасный конецъ! Говорятъ о безпорядочной жизни, объ экцессахъ... о сумасшествіи... Вопросъ идетъ теперь о томъ, чтобъ помѣстить ее въ домъ умалишенныхъ.
   

XXXVI.

   -- Рене! сказалъ на другой день г. Мопренъ, входя въ комнату дочери.-- Внизу ждетъ человѣкъ, желающій тебя видѣть.
   -- Меня видѣть? Она долго смотрѣла на отца.-- Я знаю, кто это -- Денуазель. Ты писалъ ему?
   -- Нѣтъ. Ты не говорила мнѣ, что хотѣла бы его видѣть. Я не зналъ, будешь ли ты довольна... Тебѣ не по-сердцу его посѣщеніе?
   -- Мамаша, дай мнѣ мою красную косыночку; она тамъ, въ ящикѣ, сказала Рене, не отвѣчая.-- Не нужно пугать и его. И, повязавъ косыночку, прибавила:-- Теперь приведи его скорѣй.
   Денуазель вошелъ въ комнату больной.
   -- Это мило съ вашей стороны, что вы пришли! Я для васъ надѣла красную косынку. Я вамъ нравилась въ ней.
   Денуазель нагнулся къ Рене и поцѣловалъ ея руки.
   -- Это -- Денуазель, сказалъ въ глубинѣ комнаты г. Мопренъ женѣ. Г-жа Мопренъ, казалось, не слыхала. Потомъ, черезъ минуту, встала, подошла къ Денуазелю и, поцѣловавъ его безжизненнымъ поцѣлуемъ, возвратилась въ свой уголъ.
   -- Ну, какъ вы меня нашли? Не правда ли, я еще не слишкомъ перемѣнилась? И, не давая ему отвѣчать, продолжала.-- У меня такой гадкій, упрямый отецъ, который не хочетъ вѣрить, что мнѣ лучше. Вы увидите, что, когда я совсѣмъ выздоровлю, онъ все будетъ находить меня больной...
   И видя, что Денуазель разсматриваетъ ея руку, которую обнажила около кисти разстегнувшаяся маншетка, сказала, застегивая ее поспѣшно:
   -- Я немножко похудѣла... Но это ничего... я поправлюсь. Это мнѣ напомнило одну очень комическую исторію: помнишь, папаша, на обѣдѣ у бреванскаго фермера, у Тетевуида? Мы еще такъ смѣялись потомъ! Вообразите себѣ, Денуазель, этотъ добрякъ два года собирался насъ накормить раками. Въ ту минуту, какъ мы садились за столъ, папаша спрашиваетъ:-- А гдѣ ваша дочка, Тетевуидъ? Я хочу, чтобъ она обѣдала съ нами. Развѣ ея нѣтъ?-- "Какже! здѣсь".-- Такъ позовите ее, или я не прикоснусь къ вашему супу". Старикъ вышелъ изъ комнаты. Мы слышимъ за стѣной шопотъ, слезы. Это длилось четверть часа. Наконецъ, онъ возвращается одинъ.-- "Она не можетъ; говоритъ, что она очень худа!" Послушай, папа, что это мамаша два дня не выходитъ изъ комнаты? Теперь, когда есть кому сидѣть со мной, ты бы повелъ ее подышать свѣжимъ воздухомъ.
   -- Ахъ! моя добрая Рене, сказалъ Денуазель, когда они остались вдвоемъ:-- вы не знаете, такъ я радъ, что нахожу васъ такой веселой. Это -- добрый знакъ. Теперь вы скоро поправитесь... повѣрьте мнѣ. Съ помощью добраго отца вашего, вашей бѣдной матушки и стараго дурака Денуазеля, который, съ вашего позволенія, поселится здѣсь...
   -- Какъ! и вы -- тоже, мой бѣдный другъ? Да посмотрите же на меня! И она протянула ему обѣ руки для того, чтобъ онъ помогъ ей повернуться немножко на бокъ и къ свѣту лицомъ. Видите, теперь, хорошо? Улыбка покинула ея уста, ея взоръ; жизнь мгновенно спала съ лица, какъ маска.
   -- Да! сказала она, понизивъ голосъ:-- все кончено... недолго мнѣ ждать... О! какъ бы я хотѣла, чтобъ это было завтра.... У меня недостаетъ больше силъ... дѣлать то, что я дѣлаю... обнадеживать, ободрять ихъ всѣхъ... Скорѣй бы покончить... Онъ не видитъ меня, не правда ли? Я не хочу его убивать заранѣе. Когда онъ видитъ мой смѣхъ, онъ забываетъ, что я осуждена, онъ надѣется... вѣритъ... и потому я должна смѣяться. Ахъ! тѣ, которые умираютъ какъ они хотятъ... спокойно, въ своемъ углу повернувшись къ стѣнѣ... они счастливы... но умирать, какъ я -- тяжело. Но самое большее сдѣлано... И притомъ вы пріѣхали.... Вы прибавите мнѣ мужества. Если я ослабѣю, вы меня поддержите... А когда... когда я умру... Я разсчитываю на васъ: вы останетесь съ ними первые мѣсяцы. Не плачьте. Вы и меня заставите плакать!
   -- Ужь полгода прошло послѣ похоронъ брата, продолжала Рене: -- мы видѣлись только разъ съ тѣхъ поръ. Помните мой обморокъ?
   -- Да, да, помню. Я часто вспоминалъ объ этомъ. Я какъ теперь вижу васъ, бѣдное дитя мое. Этотъ жестъ ужаснаго страданія. Ваши губы шевелились; вы хотѣли что-то сказать... позвать кого-то... и не могли произнести ни слова.
   -- И не могла произнести ни слова! повторила Рене. Она закрыла глаза. Губы ея одну секунду словно шептали молитву. Потомъ, съ выраженіемъ счастья, удивившаго Денуазеля, она сказала: -- Ахъ! какъ я рада, что васъ увидала, другъ мой! Вдвоемъ -- вы увидите -- у насъ хватитъ мужества. И мы ихъ проведемъ, нашихъ добрыхъ стариковъ!
   

XXXVII.

   Комната залита была свѣтомъ полуденнаго солнца. Подлѣ кровати, на маленькомъ столикѣ, покрытомъ бѣлой скатертью и имѣвшемъ видъ алтаря, горѣли двѣ восковыя свѣчи, и пламя ихъ дрожало въ дневномъ сіяніи. Посреди молчанія молитвы, прерываемаго всхлипываніями, слышались за стѣной тяжелые шаги удалявшагося деревенскаго священника. Потомъ все стихло; и слезы вдругъ перестали течь у окружавшихъ больную, остановленныя чудомъ агоніи...
   Въ нѣсколько минутъ, болѣзнь, выраженіе тоски и страданія исчезли съ исхудалаго лица Рене; ихъ смѣнила красота экстаза, высшаго освобожденія, передъ которой отецъ, мать и старый другъ умирающей упали на колѣни. Тишина, миръ низошли на нее; казалось, сонъ откинулъ назадъ ея голову на подушку. Ея открытыя глаза, устремленныя кверху, мало по малу принимали неподвижность вѣчныхъ предметовъ... Черты ея дышали безконечнымъ счастьемъ; остатокъ жизни, послѣднее дыханіе дрожали на ея полураскрытыхъ, улыбающихся губахъ. Матовая, серебристая блѣдность покрывала ея кожу... Смерть приближалась къ ней, какъ свѣтъ...
   Болѣзни сердца преображаютъ такъ умирающихъ; и они сходятъ въ могилу -- во всей своей душевной красотѣ, унося въ небо молодой образъ...
   Путешественники, посѣщающіе далекія страны, встрѣчали, можетъ быть въ городахъ, или въ развалинахъ, сегодня въ Россіи, завтра въ Египтѣ -- двухъ стариковъ, мужчину и женщину, которыя ходятъ, какъ будто не смотря и не видя передъ собой. Это -- чета Мопреновъ. Они одиноки. Дочь, оставшаяся у нихъ, сестра Рене, умерла родами. Они все продали и уѣхали. Ихъ ничто нигдѣ не привязываетъ. Они переѣзжаютъ изъ страны въ страну, изъ отеля въ отель; они бродятъ, вращаются въ этомъ добровольномъ изгнаніи, убѣгая отъ могилъ и нося въ сердцѣ мертвецовъ, пытаясь усталостью заглушить свою скорбь, влача свою жизнь по всѣмъ концамъ свѣта, чтобъ только изжить ее какъ нибудь...

А. П--въ. <А. Н. Плещеев>

Конецъ.

"Отечественныя Записки", NoNo 11--12, 1876

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru