Гольцев Виктор Александрович
Историческая эволюция и психологические законы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Историческая эволюція и психологическіе законы.

I.

   Въ іюньской книжкѣ Русской Мысли мы познакомили читателей съ интереснымъ трудомъ Лакомба. Въ немъ съ большимъ знаніемъ дѣла трактуются вопросы, къ которымъ возбуждено теперь особенное вниманіе мыслящей части русскаго общества. Мы упоминали, что оживленію этого интереса въ послѣднее время много содѣйствовали книги гг. Бельтова и Струве и вызванная ими полемика.
   Теорію экономическаго матеріализма, какъ знаютъ читатели, мы считаемъ одностороннею, нисколько не отрицая великаго значенія экономическихъ факторовъ, на первыхъ порахъ культурнаго развитія имѣющихъ даже первенствующее, иногда исключительное значеніе. Это вполнѣ признавалъ еще Бокль, второе изданіе знаменитаго сочиненія котораго мы привѣтствуемъ съ особеннымъ удовольствіемъ. Наше главное возраженіе противъ теоріи экономическаго матеріализма заключается въ утвержденіи (подлежащемъ, конечно, доказательствамъ), что въ исторіи возростаетъ роль знанія (стало быть, и сознанія), что законы историческаго развитія (этимъ понятіемъ злоупотреблять не слѣдуетъ) подлежатъ не отмѣнѣ, а регулированію со стороны критической мысли въ сторону желательныхъ идеаловъ общественнаго устройства и личнаго совершенствованія.
   Изложенной въ нашемъ журналѣ теоріи Лакомба посвятилъ большую статью И. И. Карѣевъ {Новый трудъ по теоріи исторіи (Историческое Обозрѣніе, томъ восьмой).}. Для почтеннаго петербургскаго ученаго "и событія, и учрежденія, т.-е. и прагматическіе, и культурные факты суть одинаково культурныя явленія, которыя могутъ быть изучаемы и въ своей конкретности, и въ общей своей природѣ, т.-е. абстрактно, тогда какъ Лакомбъ смѣшиваетъ два разряда историческихъ фактовъ съ двумя точками зрѣнія, съ коихъ можно смотрѣть на оба эти разряда одинаково". И. И. Карѣевъ полагаетъ, что Лакомба "никоимъ образомъ нельзя причислить къ экономическимъ матеріалистамъ, которые, въ противность основной мысли Лакомба, ищутъ объясненія исторіи, какъ они сами выражаются, не въ головахъ людей. А, между тѣмъ, Лакомбъ какъ разъ и придаетъ особую важность экономикѣ".
   Мнѣ кажется, что Н. И. Карѣевъ въ данномъ случаѣ неправъ: подчеркнутыя въ приведенной выдержкѣ слова отличаются неточностью, но имъ, я думаю, нельзя приписывать того смысла, какой устанавливаетъ профессоръ Карѣевъ. Конечно, несознанная экономическая нужда не есть исторически дѣйствующая экономическая потребность; но сторонникъ теоріи экономическаго матеріализма можетъ и не возражать противъ этого положенія. Для него, какъ и для Лакомба, достаточно признанія за экономическими причинами первенствующаго, основного значенія въ развитіи учрежденій и идей {Н. И. Карѣевъ отмѣчаетъ, что Лакомбъ признаетъ за экономическими факторами не исключительное значеніе, что, въ концѣ-концовъ, главною прогрессивною силой онъ считаетъ развитіе человѣческаго ума, стремленія къ знанію, къ научной дѣятельности. "Въ этомъ отношеніи,-- прибавляетъ Н. И. Карѣевъ,-- онъ далекъ отъ экономическаго матеріализма, представители котораго,-- безъ дальнѣйшихъ доказательствъ, впрочемъ,-- утверждаютъ, что экономическая эволюція сама по себѣ прогрессивна". Насколько мнѣ извѣстно, сторонники теоріи экономическиго матеріализма не утверждаютъ, что прогрессивная сама по себѣ экономическая эволюція непремѣнно и всегда вноситъ прогрессъ въ учрежденія, нравы, идеи. То же самое говоритъ и Лакомбъ, признавая, что благосостояніе, нравственность и просвѣщеніе не могутъ развиваться совершенно равномѣрно. Кромѣ того, Лакомбъ не признаетъ непрерывности прогресса въ указанномъ г. Карѣевымъ смыслѣ, допускаетъ даже возможность торжества регресса, стало быть, не можетъ допустить развитія ума, какъ главной исторической силы. Я считаю поэтому болѣе правильнымъ отнести Лакомба къ сторонникамъ теоріи экономическаго матеріализма. Самъ Н. И. Карѣевъ говоритъ, что въ книгѣ Лакомба "соединяется пониманіе исторіи, напоминающее экономическій матеріализмъ, съ нерасположеніемъ къ соціализму".}.
   Обѣщая дать изложеніе другой теоріи, такъ же односторонней, какъ и теорія экономическаго матеріализма, редакція Русской Мысли имѣла въ виду книжку Лебона: Психологическіе законы и эволюція народовъ. Ея содержаніе было передано въ петербургскомъ журналѣ Русская Бесѣда {Русская Бесѣда, январь и мартъ 1895 г.}. Разборъ этой книжки написанъ г. Ардашевымъ въ Вопросахъ философіи и Психологіи {Психологія въ исторіи (Вопросы философіи и Психологіи, кн. 28).}.
   Идеи, которыя управляютъ учрежденіями народовъ, -- такъ начинаетъ свое разсужденіе Лебонъ, -- имѣютъ очень длинную эволюцію; не менѣе медленно онѣ и исчезаютъ. Долго послѣ того, какъ для просвѣщенныхъ умовъ ясна бываетъ ихъ ошибочность, идеи эти остаются для толпы, для массы непоколебимыми истинами. Ложныя или вѣрныя, идеи, проникнувъ въ народъ, такъ сказать, всосавшись въ его кровь, пріобрѣтаютъ могущественную силу, руководятъ историческими судьбами. Въ прошломъ вѣкѣ философы и поэты пустили въ міръ совершенно ошибочную, по мнѣнію Лебона, идею равенства людей и племенъ. Когда эта идея спустилась въ глубину народныхъ массъ, она произвела исполинскую революцію, всколебала весь свѣтъ. Лебонъ полагаетъ, что нѣтъ ни одного серьезнаго ученаго, который не признавалъ бы существованія низшихъ и высшихъ расъ и неизгладимаго умственнаго превосходства мужчины надъ женщиною.
   Люди каждой расы обладаютъ, по теоріи Лебона, несокрушимымъ строемъ идей, преданій, чувствъ, способовъ мышленія. Все это досталось имъ отъ длиннаго ряда предковъ, кристаллизовалось и не поддается никакимъ возраженіямъ. Совокупность такихъ основныхъ, прочно сложившихся свойствъ Лебонъ называетъ народною душой (âme d'une race). Составляя наслѣдство народа, душа его является и двигателемъ его поведенія. Тысяча французовъ, англичанъ, китайцевъ, случайно взятыхъ, значительно различаются другъ отъ друга; но они обладаютъ общими чертами характера, которыя даютъ возможность построить идеальный типъ француза, англичанина, китайца, какъ дѣлаютъ это естествоиспытатели, давая общія описанія различныхъ типовъ животнаго или растительнаго царства.
   Индивидуумъ и его поведеніе подчиняются вліяніямъ трехъ родовъ: 1) вліянію предковъ (самое значительное), 2) родителей и 3) среды (ея вліяніе Лебонъ считаетъ самымъ слабымъ). Общія чувства, общіе интересы и общія вѣрованія и составляютъ душу народа, только съ ея формированіемъ является государство, отечество. Въ настоящее время, кромѣ дикихъ племенъ, всѣ расы искусственны, т.-е. образовались путемъ долгой ассимиляціи различныхъ народовъ съ различными чувствами, характерами и вѣрованіями.
   Въ исторіи, въ предѣлахъ одного и того же народа, при низменности его души мы замѣчаемъ сильныя колебанія характера. Лебонъ указываетъ, что современнымъ французамъ, напримѣръ, дѣятели первой революціи представляются гигантами. Онъ объясняетъ это тѣмъ, что нѣкоторыя черты племенного характера находятся въ скрытомъ состояніи, въ возможности. Наступаютъ внѣшнія благопріятныя обстоятельства, возникаютъ какіе-либо историческіе кризисы -- и на первый планъ выдвигаются болѣе или менѣе эфемерныя личности. Сто лѣтъ спустя Робеспьеръ, напримѣръ, былъ бы почтеннымъ мировымъ судьей и пріятелемъ мѣстнаго священника, а Сенъ-Жюстъ -- отличнымъ учителемъ. Но въ самыя бурныя эпохи народной жизни основныя черты его души всегда сохраняются. У всѣхъ латинскихъ народовъ выступаетъ, напримѣръ, неизлечимая потребность быть управляемыми, всѣ эти народы (французы въ особенности) утомляются свободой и жаждутъ рабства. Централизаторскія и деспотическія стремленія одинаково, по мнѣнію Лебона, отличаютъ старую французскую монархію, революціонеровъ-якобинцевъ и современныхъ французовъ.
   Изъ этого, однако, не слѣдуетъ, что психологическія свойства народа неизмѣнны: они только весьма медленно поддаются измѣненію. Если бы понадобилось единственное мѣрило соціальнаго уровня народовъ въ исторіи, то Лебонъ избралъ бы для этой цѣли степень ихъ способности владѣть ихъ рефлексами. Настойчивость, энергію, волю Лебонъ особенно выдвигаетъ въ качествѣ признаковъ высшей расы. Такая раса имѣетъ стройныя правила поведенія, на которыхъ покоится общество. Совокупность подобныхъ правилъ, нравственность, есть дочь характера, а не ума и познанія даннаго народа. Историческую эволюцію вообще опредѣляетъ его характеръ, а не степень его умственныхъ способностей и просвѣщенія. Благодаря характеру, 60,000 англичанъ держатъ, напримѣръ, въ повиновеніи 250 милліоновъ индусовъ, многіе изъ которыхъ равны англичанамъ въ интеллектуальномъ отношеніи и превосходятъ ихъ въ художественномъ отношеніи и въ глубинѣ философскихъ взглядовъ. Характеръ позволяетъ народамъ чувствовать и дѣйствовать. Народы никогда много не выигрывали, когда они желали слишкомъ много разсуждать и думать (?).
   Глубокія различія въ народныхъ характерахъ составляютъ причины вѣковыхъ и кровопролитныхъ войнъ. И Лебонъ далекъ отъ мысли оплакивать или возмущаться этимъ явленіемъ.
   Высшія расы отличаются отъ низшихъ не только ихъ психологическими качествами (и анатомическими): другое различіе заключается въ разнородности состава высшей расы сравнительно съ расою низшей. Неравенство индивидуумовъ и подовъ,-- утверждаетъ Лебонъ,-- есть законъ для высшей расы. Средніе классы народовъ сходны между собой; верхніе слои каждаго изъ нихъ сильно различаются {Подъ верхними слоями Лебонъ не можетъ понимать такъ называемыхъ высшихъ сословій, потому что именно они отличаются космополитическимъ характеромъ.}. Въ настоящее время высшее племя, по Лебону, представляетъ изъ себя пирамиду, вершину которой составляетъ цвѣтъ націи, группу ея ученыхъ, художниковъ, техниковъ, писателей. Достаточно исчезнуть этому меньшинству, чтобъ исчезло все величіе націи.
   А ея характеръ, душа?-- спросимъ мы у Лебона. Вѣдь, умъ, просвѣщеніе -- ничего не значатъ, по его утвержденію, какъ историческіе двигатели. Самъ Лебонъ черезъ нѣсколько страницъ говоритъ, что націю составляютъ средніе классы, верхній слой,-- ничтожное меньшинство,-- существенно важенъ съ точки зрѣнія цивилизаціи, но не имѣетъ никакого значенія съ точки зрѣнія расы. А, между тѣмъ, раньше намъ было сказано, что высшія расы различаются именно этимъ меньшинствомъ.
   Идеи, нравы, учрежденія народа опредѣляются его душою, всякій народъ заслуживаетъ такого именно правительства, какое онъ имѣетъ. Въ судьбахъ народа правительство и конституція ничего не значатъ, они только внѣшнее проявленіе души народа, какъ языкъ, вѣрованія, идеи, искусства. Воспитаніемъ нельзя передѣлать этой души, дать низшей расѣ цивилизацію высшей: на такое измѣненіе потребны столѣтія, стремленія же пнемъ воспитанія избѣгнуть столь длиннаго пути поведетъ лишь къ разстройству, къ нравственной и умственной дезорганизаціи народа.
   Главнымъ дѣятелемъ трансформированія народнаго характера Лебонъ признаетъ идеи. Онѣ медленно проникаютъ въ народъ, медленно усвоиваются имъ, нерѣдко при этомъ искажаются, но за то становятся могущественною силой: разумъ перестаетъ на нихъ вліять, критика на нихъ не дѣйствуетъ, они превращаются въ безсознательное достояніе народа. Такихъ идей въ исторіи немного, и Лебонъ насъ съ этимъ поздравляетъ: въ противномъ случаѣ наши цивилизацій не имѣли бы никакой устойчивости. Самые цивилизованные народы одинаково далеки какъ отъ измѣнчивости, такъ и отъ неподвижности своихъ руководящихъ идей.
   Наиболѣе вліятельная изъ этихъ идей есть идея религіозная. Самыми значительными историческими событіями бывали рожденіе и смерть боговъ. Съ новою религіозною идеей рождается и новая цивилизація. Кромѣ любви, чувства могущественнаго, но личнаго, только религіозныя идеи могутъ быстро вліять на характеръ. Боги не чада страха, какъ говорилъ Лукрецій, а дѣти надеждъ, и поэтому ихъ вліяніе вѣчно. До сихъ поръ одна религія давала человѣку счастливое настроеніе духа. Никакая философія до нашихъ дней не могла осуществить эту задачу.
   Эволюція цивилизаціи породила, къ несчастью для человѣка, множество потребностей, не давая средствъ для ихъ удовлетворенія, и производитъ такимъ образомъ общее недовольное настроеніе духа. Цивилизація,-- продолжаетъ Лебонъ,-- есть, конечно, мать прогресса, но она также мать соціализма и анархіи, этихъ двухъ страшныхъ выраженій отчаянія толпы, несдерживаемой болѣе никакимъ вѣрованіемъ. А общество не можетъ существовать, не отыскавши средствъ къ созданію такого состоянія духа, при которомъ человѣкъ чувствуетъ себя счастливымъ.
   Творцы религій являются поэтому истинными благодѣтелями человѣчества. Только религія можетъ создать мгновенно (momentanément) общность интересовъ, чувствъ и мыслей. Однимъ ударомъ религіозный духъ замѣщаетъ медленныя наслѣдственныя накопленія, необходимыя для образованія національной души. Черезъ страницу, впрочемъ, сказано, что власть религіи преобразовывать эту душу довольно эфемерно: проходитъ время, мечта блѣднѣетъ и старая основа характера снова выступаетъ.
   Особенную силу имѣютъ религіи, проникнутыя нетерпимостью: онѣ возбуждаютъ презрѣніе и ненависть къ иновѣрцамъ-иностранцамъ, и эти чувства, осуждаемыя философіею, Лебонъ считаетъ очень полезными для развитія расы {Нужно замѣтить, что водъ религіознымъ духомъ Лебонъ разумѣетъ всякое беззавѣтное увлеченіе (такимъ увлеченіемъ отличались, напримѣръ, французы въ эпоху первой революціи и т. д.).}.
   Умственная организація человѣка,-- говоритъ Лебонъ въ послѣдней главѣ своей книжки,-- подчиняется физіологическимъ законамъ. Мозговая клѣточка, которая не упражняется, перестаетъ функціонировать, и умственные навыки, для образованія которыхъ прошли столѣтія, могутъ быть быстро (promptement) потеряны. Но, если это такъ, возможно ли отрицать быстрое вліяніе воспитанія? Вѣдь, оно не только создаетъ функціи, но и стремится пріостановитъ другія. Воздержаніе въ одномъ пунктѣ можетъ облегчать работу въ иномъ и содѣйствовать творческому дѣлу воспитанія. Самъ Лебонъ для исправленія французской національной души требуетъ, прежде всего, полной отмѣны современнаго классическаго образованія, лишающаго воспитанника иниціативы и крѣпости воли, заглушающаго въ немъ умственную самостоятельность. Именно въ области воспитанія психологія, законы которой черезъ-чуръ поспѣшно исчислены и взвѣшены Лебономъ, можетъ и должна сыграть великую историческую роль.
   Г. Ардашевъ, въ упомянутой мною статьѣ, замѣчаетъ, что мысль о возможности приложенія психологіи къ объясненію исторіи не нова: еще Гербартъ находилъ возможнымъ свести статику и механику (динамику) государства къ статикѣ и механикѣ человѣческой души, такъ какъ дѣйствующія въ исторій силы суть силы психологическія. Ученіе о народной душѣ или духѣ мы находимъ у Лазаруса и Штейнталя, о необходимости коллективной психологіи -- у Д. С. Милля и Тэна. Г. Ардашевъ правильно указываетъ на то, что у Лебона выходитъ такъ, что идеи -- продукты расовой души, а расовая душа -- продуктъ медленно проникшихъ въ нее идей. Авторъ статьи въ Вопросахъ философіи и Психологіи говоритъ, что "если вообще возможно свести историческій процессъ на процессъ психологическій,-- а теоретически нельзя ничего возразить противъ такой возможности,-- то, во всякомъ случаѣ, не на почвѣ такой сложной коллективной единицы, какъ "раса" или вообще какая бы то ни было культурная группа,-- а единственно отправляясь отъ понятія личности, какъ единственно-реальнаго историческаго атома и единственной реальной психологической единицы,-- и отдѣльныхъ человѣческихъ дѣйствій, какъ первичныхъ элементовъ историческаго движенія. Такъ какъ закономѣрность человѣческихъ дѣйствій есть закономѣрность психологическая, я такъ какъ, съ другой стороны, къ нимъ сводится, въ послѣднемъ анализѣ, весь историческій процессъ, то ясно, что въ основѣ послѣдняго лежитъ процессъ психологическій, и историческая закономѣрность есть -- опять-таки въ послѣднемъ анализѣ -- закономѣрность психологическая. Поиски "за историческими законами" тогда только могутъ разсчитывать на успѣхъ, когда они будутъ производиться въ этомъ направленіи, а для этого нужно, чтобъ исторія и психологія подали другъ другу руки".
   Стремленіе свести историческій процессъ на процессъ психологическій -- и, притомъ, индивидуальный -- мнѣ представляется дѣломъ невозможнымъ. Къ каплѣ воды нельзя свести, хотя бы и въ послѣднемъ анализѣ, даже изученіе моря, съ его бурями и затишьемъ, съ его приливами и отливами. Къ этому матеріи нельзя свести конкретной планеты съ ея конкретнымъ движеніемъ. А исторія и человѣческая душа -- понятія въ несоразмѣримой (по крайней мѣрѣ, теперь) степени болѣе сложныя. Но противъ того, чтобы исторія и психологія подали другъ другу руки, нельзя, разумѣется, ничего возразить.
   Г. Леви-Брюль въ интересной статьѣ о соціологическихъ вопросахъ {М. Lévy Rruhh "Questions Sociologiques" (Revue bleue, 22 Juin 1895). Его книга Германія съ Лейбница была изложена въ Русской Мысли. У него есть другое сочиненіе: L'idée de responsabilité.} дѣлаетъ нѣсколько правильныхъ, на мой взглядъ, замѣчаній о современномъ состояніи соціологіи и о методахъ ея разработки. Молодая наука, такъ названная Огюстомъ Контомъ, привлекаетъ къ себѣ все болѣе и болѣе вниманіе изслѣдователей, а также и публицистовъ. Она обновляетъ старые вопросы, ставитъ новые. Политика, нравственность, право, политическая экономія, исторія -- всѣ науки при соприкосновеніи съ соціологіей измѣняются въ большей или меньшей степени. Настоятельность многихъ общественныхъ вопросовъ тѣсно связывается съ этимъ усиленіемъ интереса къ соціологіи и увеличиваетъ ея значеніе.
   Умственная жизнь опредѣленнаго періода времени отражаетъ въ столкновеніи идей тѣ существенно важныя задачи, надъ рѣшеніемъ которыхъ приходится трудиться обществу. Издалека, но вѣрно, умственная жизнь слѣдитъ за эволюціей общества. На этомъ мѣстѣ я охотно внесъ бы поправку въ статью Леви-Брюля, замѣнивъ слова умственная жизнь словомъ наука и издалека выраженіемъ шагъ за шагомъ, хотя, быть можетъ, и не всегда съ достаточною точностью.
   Въ XVII вѣкѣ, напримѣръ,-- продолжаетъ французскій ученый,-- во Франціи политическія и общественныя учрежденія казались такъ прочно установленными, такъ единодушно уважаемыми, что никто и не представлялъ себѣ возможности ихъ поколебать, а тѣмъ болѣе разрушитъ. Они не были поэтому предметомъ изученія и спора. Только протестанты, которые подвергались гоненіямъ, вооружались противъ современныхъ имъ порядковъ. Теперь, наоборотъ, вопросы общественнаго устройства являются насущною потребностью времени. Перемѣщается, по мнѣнію Леви-Брюля, центръ тяжести въ морали: онъ теперь не въ индивидуальномъ сознаніи свободнаго и мыслящаго существа, какъ у Канта, но въ идеѣ взаимныхъ правъ и обязанностей, въ идеѣ общественной солидарности и справедливости.
   Новая наука, кромѣ указанной причины привлекательности, имѣетъ и другую: для нея можетъ поработать каждый желающій, всякій, у кого есть мысль или горячее чувство. Въ наукахъ установившихся это невозможно: тамъ надо первоначально изучить все, что уже дознано. Соціологіи недостаетъ покуда твердаго ядра общепризнанныхъ истинъ, методы, ясно установленной и всѣми принятой. Отъ этого для каждой предвзятой мысли можно добросовѣстно подыскать много фактовъ и не замѣтить фактовъ, ограничивающихъ или вполнѣ подрывающихъ гипотезу, выдаваемую за теорію. Необходима большая сила критики, большая преданность истинѣ, чтобъ избѣгать подобнаго рода ошибокъ.
   Неудобствамъ для науки такого положенія вещей задумалъ положить конецъ Е. Дюркгеймъ, съ однимъ изъ сочиненій котораго я познакомилъ читателей Русскихъ Вѣдомостей {Е. Durkheim: "La division du travail social".}. Его новая книга (она вышла въ прошломъ году) носитъ заглавіе: Правила соціологической методы (Les régies de la méthode sociologique). Авторъ требуетъ строгаго примѣненія къ обработкѣ соціологическихъ вопросовъ методы естественныхъ наукъ: заботливо собирать и анализировать факты, классифицировать ихъ, вдумываться въ связывающіе ихъ законы. Соціологія является для этого ученаго объективною наукой, соціологическіе феномены совершенно приравниваются имъ къ вещамъ или явленіямъ внѣшней природы. Конечно, сознаніе постоянно присутствуетъ въ соціологическихъ фактахъ; но это сознаніе внутри насъ постоянно принуждено сообразоваться съ нравами и законами того общества, въ которомъ мы живемъ. И вотъ эти внѣшніе для сознанія и предшествующіе ему факты и условія и составляютъ предметъ соціологическаго изученія. Слѣдуя за Огюстомъ Контомъ, Дюркгеймъ требуетъ, чтобъ ученый освободился отъ антропоцентрическаго предразсудка. Переходя отъ біологіи къ соціологіи, изслѣдователь встрѣчаетъ новый факторъ -- сознаніе, но и его онъ долженъ изучать вполнѣ объективно. Соціологическія явленія реализируются въ сознаніи, но изъ того вовсе не слѣдуетъ, чтобы условія существованія и законы этихъ явленій зависѣли только отъ нашего сознанія. Дюркгеймъ предостерегаетъ соціолога отъ предвзятыхъ философскихъ идей и отъ стремленія непосредственно послужить своими изслѣдованіями какимъ-либо приктическимъ общественнымъ цѣлямъ. Никогда одно психологическое объясненіе не должно удовлетворять психолога: онъ долженъ искать предшествовавшихъ соціологическихъ фактовъ.
   Леви-Брюль заявляетъ на это, что требованіе Дюркгейма черезъ-чуръ строго, что новая и такая сложная наука, какъ соціологія, должна допускать гипотезы, болѣе или менѣе смѣлыя, и субъективныя построенія. Ни одна наука не приступала къ изучаемымъ ею явленіямъ съ вполнѣ готовою, строго сложившеюся методой. Пріемы изслѣдованія видоизмѣнялись и улучшались по мѣрѣ того, какъ накоплялся матеріалъ, послѣ многообразныхъ попытокъ его оцѣнки и т. д.
   Это справедливо, но Леви-Брюлю можно возразить, что теперь дѣло обстоитъ нѣсколько иначе: первенствующее значеніе методы для научнаго изслѣдованія установлено и теоретически, и практически, поэтому субъективнымъ настроеніямъ не должно быть мѣста въ научномъ изслѣдованіи.
   Безпристрастіе или безстрастіе, котораго требуетъ Дюркгеймъ, необходимы не только для научной истины, но и въ интересахъ тѣхъ практическихъ задачъ или субъективныхъ идеаловъ, которымъ думаетъ послужить соціологъ: неправильное наблюденіе фактовъ, невольное игнорированіе или недостаточная оцѣнка нѣкоторыхъ изъ нихъ поведутъ къ выбору такихъ средствъ, которыя могутъ оказаться вредными для достиженія руководившихъ изслѣдователемъ субъективныхъ цѣлей. Прежде всего, по замѣчанію великаго мыслителя, надо знать, чтобы предвидѣть и мочь. И, конечно, мы знаемъ гораздо больше, чѣмъ предвидимъ, а предвидимъ больше того, что можемъ измѣнить. Но въ предѣлахъ, доступныхъ нашему воздѣйствію, тамъ, гдѣ мы можемъ дознаннымъ законамъ явленій противупоставлять дѣйствіе законовъ другихъ явленій, тамъ должны господствовать практическія цѣли, нравственно-общественные и личные идеалы. Область, гдѣ для нихъ существуетъ достаточный просторъ, постепенно расширяется. Мы давно уже двигаемся противъ силы вѣтра, протавупоставивъ ему нами направляемую силу пара. То же самое должно быть и отчасти уже происходитъ въ исторіи. Идеи при содѣйствіи воспитанія и учрежденій перераспредѣляютъ индивидуальныя и общественныя силы, вводятъ многообразные историческіе потоки въ новое русло и даютъ имъ возможность производить новую историческую работу. Организація, учрежденія необходимы для каждаго дѣла, гдѣ для общей цѣли работаетъ хоть нѣсколько человѣкъ. Не будемъ говорить о первобытныхъ учрежденіяхъ, о томъ, какъ они вызваны къ существованію; теперь, когда общественная жизнь разсматривается сознательно, когда ея потребности изучаются,-- возможно или нѣтъ существованіе и хорошихъ, и дурныхъ учрежденій? Если какое-либо изъ нихъ признано неудовлетворительнымъ потому, что оно нецѣлесообразно распредѣляетъ участвующія въ немъ силы, то не представляется ли разумнымъ планомѣрное измѣненіе учрежденія? Едва ли возможенъ на эти вопросы серьезный отрицательный отвѣтъ. Пусть всѣ учрежденія, идеи, нравы -- только надстройка надъ экономическими причинами. Эти причины, въ свою очередь, лишь надстройка надъ физіологическими, тѣ -- надъ біологическими, затѣмъ пойдутъ физико-химическія, потомъ механическія причины... Но этими надстройками и отличаются науки одна отъ другой, и такія надстройки -- не только придатки къ предшествовавшему, но и могущественные факторы для послѣдующаго. Историческая эволюція совершалась и совершается и безъ сознательнаго участія людей. Въ законахъ этой эволюціи, когда они будутъ точно установлены, человѣческая воля измѣненій сдѣлать не можетъ, какъ не можетъ она уничтожить хоть атома матеріи. По превратить одну энергію въ другую, создать новую комбинацію силъ и явленій она имѣетъ возможность.
   Само собою разумѣется, что знаніе можетъ служить, въ частныхъ случаяхъ, и совѣсти, и безсовѣстности. Читатели увидятъ здѣсь намекъ на статью г. Меньшикова. Пусть на нее возражаетъ г. О. Т. В., я же замѣчу только, что истинное знаніе, безкорыстная преданность научному изслѣдованію облагораживаютъ и просвѣщаютъ совѣсть, но имя которой совершалось и совершается множество злодѣйствъ и пошлыхъ поступковъ. Составляетъ ли прогрессъ благотворную необходимость, какъ когда-то писалъ Спенсеръ,-- это вопросъ {Cp. любопытную книгу Greef: "Le Transformisme Social", 1895.}. Въ исторической эволюціи, во всякомъ случаѣ, людямъ, у которыхъ сложились опредѣленные общественные и личные идеалы, складывать рукъ не полагается.

"Des echten Mannes wahre Feier ist die That".

В. Гольцевъ.

"Русская Мысль", кн.VII, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru