Гольцев Виктор Александрович
Д. И. Писарев

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Д. И. Писаревъ*).

*) Сочиненія Д. И. Писарева. Спб., 1894 г. Изд. Ф. Павленкова. Шесть томовъ. Е. Л. Соловьевъ: "Д. И. Писаревъ, его жизнь и литературная дѣятельность". Спб., 1893 г. (Біографическая библіотека Ф. Павленкова).

   Біографъ Писарева говоритъ, что давно пора приступить къ спокойной и безпристрастной оцѣнкѣ шестидесятыхъ годовъ. Это, конечно, не подлежитъ сомнѣнію, но пора, зависитъ не отъ доброй воли критики. Лишь недавно стали выходить сочиненія Чернышевскаго; только лѣтомъ нынѣшняго года появилось новое изданіе сочиненій Писарева (первое давно уже стало библіографическою рѣдкостью). Общество наше, несмотря на неблагопріятныя обстоятельства, все же ушло впередъ, и многое изъ того, что волновало людей шестидесятыхъ годовъ, не имѣетъ значенія для насъ Но этого "прогресса" не слѣдуетъ преувеличивать, и знакомство со статьями Чернышевскаго, Добролюбова, Писарева представляетъ во многихъ отношеніяхъ интересъ живой современности.
   На нашихъ глазахъ произведены были попытки унизить этихъ писателей, доказать ихъ вредное вліяніе на развитіе русскаго общества Попытки эти встрѣтили рѣзкій отпоръ со стороны нѣкоторой части нашей печати. Тогда изъ лагеря нападавшихъ послышались крики негодованія, упреки въ нетерпимости. Дѣло старались представить въ такомъ видѣ, будто защитники "шестидесятыхъ годовъ" не желаютъ допускать никакой критики на своихъ кумировъ Это было бы, разумѣется, нелѣпостью, особенно удивительною по отношенію къ памяти людей, которые разрушали авторитеты и не стѣснялись въ полемикѣ. Въ дѣйствительности ничего подобнаго не было: возмущались не тѣмъ, что нападали на знаменитыхъ писателей конца пятидесятыхъ и начала шестидесятыхъ годовъ, а тѣмъ, какъ на нихъ нападали. Никто находящійся въ здравомъ умѣ не поставитъ въ вину писателю, если онъ будетъ бороться съ враждебнымъ ему направленіемъ, критиковать неправильное, по его мнѣнію, міропониманіе. Но каждый честный писатель долженъ протестовать противъ безнравственныхъ пріемовъ такой критики. Спиритуалистъ ли, матеріалистъ ли такой писатель, ему одинаково постылы наглость и лицемѣріе.
   Можно признать искренность утвержденій, будто благородныя чувства и прекрасные общественные порядки неразрывно связаны съ метафизическою философіей. Такая постановка вопроса неправильна, но не возмутительна. Неправильна потому, что многія метафизическія системы оправдывали и эгоизмъ, и деспотизмъ,-- это съ одной стороны; а съ другой стороны общественные и личные идеалы позитивистовъ и матеріалистовъ бывали образцомъ справедливости и нравственности и сходились съ стремленіями нѣкоторыхъ мыслителей-метафизиковъ. Этихъ соображеній достаточно для выясненія нашей точки зрѣнія на людей шестидесятыхъ годовъ. Признавая за ними великія заслуги, мы не станемъ закрывать глаза и на ихъ недостатки.
   Еще одно предварительное замѣчаніе: шестидесятые годы нельзя ни принимать, ни отвергать цѣликомъ, en bloc,-- по выраженію знаменитаго французскаго политическаго дѣятеля: въ это время преобладающимъ значеніемъ дѣйствительно пользовались Современникъ и Русское Слово, но нѣсколько лѣтъ это вліяніе раздѣлялъ съ ними и катковскій Русскій Вѣстникъ, усердно проповѣдывавшій тогда судъ присяжныхъ и другія западно-европейскія учрежденія. Оживленіе коснулось и славянофильскихъ органовъ. Надобно прибавить, что нельзя смѣшивать въ общей оцѣнкѣ и Современникъ съ Русскимъ Словомъ. Г. Е. Соловьевъ говоритъ, что "принципіальнаго разногласія между Словомъ и Современникомъ не было". Это, конечно, зависитъ отъ того, какъ понимать эпитетъ принципіальный. Во всякомъ случаѣ, самъ Писаревъ говоритъ слѣдующее: "Я всегда считалъ и до сихъ поръ считаю Добролюбова за очень честнаго человѣка; но съ очень многими изъ его мнѣній я, все-таки, рѣшительно не согласенъ" {Сочин., томъ V, стр. 155.}. Въ другой статьѣ, особенно важной для характеристики взглядовъ Писарева, онъ пишетъ, что, поговоривъ съ глазу на глазъ съ Добролюбовымъ, онъ не сошелся бы съ критикомъ Современника "почти ни на одномъ пунктѣ" {Сочин., томъ IV, стр. 33.}.
   Это уже преувеличеніе. Пунктовъ сходства оказалось бы не мало, но и разногласія, дѣйствительно, были бы значительны. "Добролюбовъ, -- писалъ Писаревъ,-- думалъ, что жизнь можетъ обновиться порывами чувства, а я убѣжденъ, что она обновляется только работою мысли. Добролюбовъ почти не имѣлъ понятія о естественныхъ наукакъ, а я считаю ихъ краеугольнымъ камнемъ здороваго умственнаго развитія и всякаго человѣческаго прогресса".
   Я не имѣю въ виду проводить параллель между Добролюбовымъ и Писаревымъ, замѣчу лишь, что странно утверждать, будто авторъ Темнаго царства признавалъ возможность обновленія русской жизни только порывами чувства, и не менѣе странно утвержденіе, что такое обновленіе возможно только работою мысли.

-----

   По поводу новаго изданія сочиненій Писарева въ Биржевыхъ Вѣдомостяхъ появилась любопытная статья г. Дебютанта: Конецъ легенды {Биржевыя Вѣдомости, 21 августа.}. Г. Дебютантъ говоритъ, что учился въ гимназіи въ семидесятыхъ годахъ и увлеченъ былъ тогда писаревскими идеями. Его оставили даже на другой годъ въ шестомъ классѣ за то, что въ свое сочиненіе онъ втиснулъ разсужденіе Писарева о папѣ Иннокентіи. Странная была гимназія, въ которой учился г. Дебютантъ, но не въ этомъ дѣло. Онъ заявляетъ, что былъ "пріятно пораженъ" (лицемѣріе?), увидавъ въ окнахъ книжныхъ магазиновъ новое изданіе сочиненій Писарева. И что же оказывается? У Писарева нѣтъ стиля. "Такъ, какъ пишетъ Писаревъ, пишутъ сотни фельетонистовъ, публицистовъ и газетныхъ передовиковъ, немножко, пожалуй, не такъ грамотно, бойко и развязно, но всѣ эти качества -- и бойкость, и развязность, и грамотность -- дала выучка, а не дарованіе". У Писарева -- полное отсутствіе художественности, у него нѣтъ "ни одной красиво построенной формулы, ни одного яркаго сочетанія словъ, ни одного новаго, оригинальнаго, изящнаго сопоставленія, ни одного художественнаго сравненія или колоритнаго и глубокаго афоризма" (что это за колоритный афоризмъ?). Во всѣхъ статьяхъ Писарева г. Дебютантъ видитъ плоскую безнадежность, Писаревъ уродовалъ дѣтей, какъ компрачикосы въ романѣ Гюго: "Человѣкъ, который смѣется". Теперь, съ появленіемъ новаго изданія сочиненій Писарева, пришелъ конецъ легенды {Какъ жаль, что г. Дебютантъ ослабляетъ силу своей аргументаціи вполнѣ правильнымъ замѣчаніемъ, что литературная критика не его дѣло.}.
   Московскія Вѣдомости испытали, конечно, восторгъ отъ статьи г. Дебютанта, но кончаютъ выдержки изъ нея такимъ меланхолическимъ примѣчаніемъ: "Къ сожалѣнію, у насъ и до сихъ поръ остается рядъ не только отдѣльныхъ писателей, но и органовъ, усердно раздувающихъ дѣйствительно ни на чемъ не основанную легенду Писарева"
   Ну, вотъ и прекрасно: теперь легендѣ Писарева пришелъ конецъ. Мы вполнѣ присоединяемся къ мнѣнію г. Дебютанта, что такой путь разрушенія ложныхъ легендъ самый и даже единственно правильный: отымите отъ извѣстнаго мнѣнія, отъ книги или статьи интересъ запрещеннаго, дайте имъ просторъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, конечно, просторъ для критики, для опроверженіями ложные кумиры спадутъ съ пьедестала, превратятся въ прахъ.
   Въ чемъ же, однако заключается, легенда? Что проповѣдывалъ Писаревъ?
   Благонравный мальчикъ, воспитавшійся въ родовитой дворянской семьѣ, усердный студентъ университета, получившій серебряную медаль за сочиненіе объ Аполлоніи Тіанскомъ, Писаревъ имѣлъ сильное вліяніе на молодежь своего времени. Имъ зачитывались, имъ увлекались юноши въ семидесятыхъ даже годахъ, по свидѣтельству г. Дебютанта. Неужели это объясняется исключительно глупостью увлекавшихся? Мнѣ кажется, что г. Дебютантъ компетентенъ только въ объясненіи своею увлеченія авторомъ Схоластики XIX вѣка.
   Писаревъ умеръ двадцати семи лѣтъ -- и успѣлъ создать себѣ легенду! Онъ, вопреки мнѣнію г. Дебютанта, обладалъ значительнымъ художественнымъ чутьемъ, страстно искалъ правды, нерѣдко ошибался, часто противорѣчилъ себѣ, но какой это даровитый, искренній, смѣлый, въ лучшемъ смыслѣ этого слова, писатель! Онъ самъ говорилъ, напримѣръ, такія слова: "Нашъ братъ работникъ часто вдается въ крайность и вслѣдствіе этого противорѣчивъ самому себѣ, и полемизируя противъ вредной идеи, мы противупоставляемъ ей тотъ принципъ, который считаемъ хорошимъ, и часто, увлекаясь благороднымъ жаромъ, проводимъ этотъ принципъ до послѣднихъ, въ дѣйствительности невозможныхъ предѣловъ; мы пересаливаемъ, какъ партизаны, какъ поди партіи, и въ эти минуты художникъ, понимающій какъ-то инстинктивно правду и ложь всякаго дѣла, можетъ нарисовать насъ и воспроизвести въ одно время и благородное побужденіе, заставляющее насъ кричать и бѣсноваться, и смѣшныя крайности, до которыхъ доводитъ насъ увлеченіе". Нѣсколько разъ Писаревъ откровенно сознается, что прежде ошибался, и случается, что въ дѣйствительности онъ ошибался, отказываясь отъ прежняго взгляда; но всегда и вездѣ въ его пользу подкупаетъ удивительная честность мысли, страстное увлеченіе ею. Онъ прямо говоритъ, что передъ нѣкоторыми жизненными вопросами, становится въ тупикъ {Сочиненія, т. VI, стр. 302.}. Но какая сила одушевленія, какой идеализмъ ключомъ бьетъ у этого реалиста! Прочтите, напримѣръ, слѣдующее мѣсто въ статьѣ Старое барство: "Когда мы смотримъ на сильное и молодое существо, то насъ волнуетъ радостная надежда, что его силы выростутъ, развернутся, приложатся къ дѣлу, примутъ дѣятельное участіе въ великой житейской борьбѣ, увеличатъ хоть немного массу существующаго на землѣ живительнаго счастья и уничтожатъ хоть частицу накопившихся нелѣпостей, безобразій и страданій. Мы еще не знаемъ той границы, на которой остановится развитіе этихъ силъ, и именно эта неизвѣстность составляетъ въ нашихъ глазахъ величайшую обаятельность молодого существа. Кто знаетъ?-- думаемъ мы, -- можетъ быть, тутъ вырабатывается передъ нами что-то очень большое, чистое, свѣтлое, сильное и неустрашимое. Молодое существо, полное жизни и энергіи, составляетъ для насъ самую занимательную загадку, и эта загадочность придаетъ ему особенную привлекательность".
   Проповѣдь личнаго достоинства, стремленіе будить мысль, горячо звать на честную научную работу и теперь, конечно, составляютъ великую заслугу русскаго писателя, а тридцать лѣтъ тому назадъ это былъ подвигъ, это полное основаніе для созданія легенды, которая такъ близко подходитъ къ истинѣ. "Мы сами,-- говоритъ Писаревъ,-- должны устроить нашу личную жизнь такъ, чтобы трудъ и наслажденіе сдѣлались сипонимами. И, кромѣ того, мы всѣми силами должны стараться о томъ, чтобы къ тому же нормальному типу направлялась также и жизнь трудящагося большинства". Писаревъ склоненъ,-- какъ послѣдовательный "эгоистъ",-- придавать личности даже чрезмѣрное значеніе. "Для самого себя,-- пишетъ онъ (Романъ кисейной дѣвушки),-- каждое живое существо есть центръ и смыслъ всего мірозданія; для самаго ничтожнаго субъекта его собственныя радости, огорченія, усилія и заботы важнѣе и крупнѣе міровыхъ переворотовъ, совершающихся безъ его участія и не имѣющихъ вліянія на судьбу его личности".
   Но какъ же согласить при такомъ воззрѣніи интересы личности и общества? Самъ Писаревъ говоритъ, что "сила характера развивается на свободѣ и глохнетъ подъ внѣшнимъ гнетомъ" (Стоячая вода). А мы живемъ не въ пустынѣ, не въ естественномъ состояніи, а въ опредѣленномъ общественномъ строѣ. Здѣсь Писаревъ не отличается послѣдовательностью, не можетъ выдержать своей теоріи разумнаго эгоизма, бываетъ принужденъ признать значеніе и учрежденій, и идей. Такъ, въ статьѣ Историческія идеи Огюста Конта (одна изъ позднѣйшихъ статей Писарева) онъ говоритъ, что для рѣшенія задачи о голодныхъ необходимо соблюденіе двухъ условій: "Во-первыхъ, задачу эту должны рѣшить непремѣнно тѣ люди, которые въ ея разумномъ рѣшеніи находятъ свои личныя выгоды, то-есть ее должны рѣшать сами работники. Во-вторыхъ, рѣшеніе задачи заключается не въ воздѣлываніи личныхъ добродѣтелей, а въ перестройкѣ общественныхъ учрежденій". Если, читаемъ мы далѣе въ той же статьѣ, у англійскихъ рабочихъ имѣется для разрѣшенія рабочаго вопроса болѣе матеріаловъ, чѣмъ въ какой-либо другой европейской странѣ, то "эти матеріалы заключаются именно въ привычкѣ англійскаго народа къ самодѣятельности и къ самой широкой политической и гражданской свободѣ".
   Это справедливо, но въ такомъ случаѣ не слѣдуетъ осмѣивать разсужденій о парламентской реформѣ въ Англіи (Схоластика XIX вѣка) и т. п.
   "Человѣкъ,-- говоритъ Писаревъ,-- продуктъ среды и жизни, но жизнь, въ то же время, вкладываетъ въ него активную силу, которая не можетъ быть мертвымъ капиталомъ для существа дѣятельнаго. Жизнь -- дѣло въ высшей степени прогрессивное, и главныя двигательныя пружины ея прогресса сосредоточиваются въ мысляхъ и стремленіяхъ лучшихъ, то-есть самыхъ здоровыхъ и нормально организованныхъ представителей нашей породы. Поэтому, склоняясь передъ незыблемыми законами вѣчной природы, современный мыслитель продолжаетъ сознательно вѣровать въ преобразующія и обновляющія силы человѣческаго ума. Все должно быть такъ, какъ есть въ дѣйствительности. Согласенъ. Но если я недоволенъ тѣмъ, что я вижу вокругъ себя, то и недовольство мое также должно быть и не можетъ не существовать" {Сочиненія, т. IV, стр 252.}. "Я,-- продолжаетъ Писаревъ,-- явленіе, и если я чего-нибудь хочетъ, ищетъ, домогается, то зачѣмъ же стѣснять его естественныя стремленія?"
   Въ приведенныхъ строкахъ выраженъ и бодрый, правильный взглядъ на значеніе личности и мысли, и вредное преувеличеніе эгоизма. Такую амальгаму мы часто встрѣтимъ въ сочиненіяхъ даровитаго публициста и на ней слѣдуетъ нѣсколько остановиться.
   Трудно понять, напримѣръ, почему "мысли не могутъ быть ни гадкими, ни подлыми, пока они остаются въ головѣ мыслящаго субъекта, который пользуется ими, какъ сырымъ матеріаломъ" (Промахи незрѣлой мысли). Наши мысли есть уже дѣйствіе въ зародышѣ, и когда онѣ перейдутъ въ поступки, то подлыми и гадкими могутъ быть тогда не только мысли, но и эти поступки. Отрицая нравственныя нормы и идеалы, все сводя къ утилитаризму здороваго, правильно мыслящаго реалиста, Писаревъ не можетъ избѣгнуть противорѣчій и путаницы, при всей ясности своего ума, при всемъ безстрашіи своей логики: узость отправного принципа даетъ себя чувствовать. Въ статьѣ Историческія идеи Огюста Конта Писаревъ замѣчаетъ, что въ "современной политикѣ принципъ выгоды никогда не совпадаетъ съ принципомъ справедливости; частная жизнь въ малыхъ размѣрахъ представляетъ собой картину точно такого же разлада". Но если это такъ, если справедливость -- принципъ, то задачею мысли и практической дѣятельности является проведеніе ея въ жизнь. Правда, Писаревъ прибавляетъ: "Если каждый будетъ постоянно стремиться къ своей собственной выгодѣ и если каждый будетъ правильно понимать свою собственную выгоду, то, конечно, никто не будетъ снимать рубашку съ самого себя, но за то это добродѣтельное сниманіе окажется излишнимъ, потому что каждый будетъ отстаивать твердо и искусно собственную рубашку, и вслѣдствіе этого каждая рубашка будетъ украшать и согрѣвать именно то тѣло, которое ее выработало. Такимъ образомъ, если принципъ личной выгоды будетъ съ неуклонною послѣдовательностью проведенъ во всѣ отправленія общественной жизни, то каждый будетъ пользоваться всѣмъ тѣмъ, и только тѣмъ, что принадлежитъ ему по самой строгой справедливости". Опять справедливость, и даже самая строгая! Это она регулируетъ эгоизмы, распредѣляетъ всѣмъ и каждому, что ему должно. Но тогда именно справедливость, а не польза становится основнымъ началомъ общественной нравственности, общественныхъ порядковъ. И для достиженія такихъ результатовъ человѣкъ долженъ правильно мыслить, то-есть устанавливать для своего образа дѣйствій такія правша, которыя могутъ и должны быть приняты каждымъ правильно мыслящимъ человѣкомъ.
   Біографъ Писарева говоритъ, что онъ былъ весь затаенная страсть, скрытая вольница, и это мнѣніе кажется мнѣ вѣрнымъ. Могъ ли такой человѣкъ въ дѣйствительности смѣяться надъ самоотверженіемъ, надъ этимъ нарушеніемъ эгоистической выгоды? Конечно, нѣтъ. Характеризуя Базарова въ Реалистахъ, Писаревъ пишетъ, между прочимъ, слѣдующее: "Евгеній Базаровъ, разумѣется, можетъ отшатнуться отъ своихъ родителей, и его жизнь, все-таки, будетъ полна, потому что ее наполняетъ умственный трудъ. Но ихъ жизнь? И какой же настоящій Базаровъ, какой мыслящій человѣкъ рѣшится оттолкнуть отъ себя своихъ стариковъ, которые только имъ живутъ и дышатъ и которые сдѣлали все, что могли, для его образованія?" Приходится, стало быть, Евгенію Базарову снимать съ себя рубашку.
   Трезвый утилитаризмъ Писарева не мѣшаетъ ему признавать значеніе мечты, идеала. Эта мечта, обгоняя естественный ходъ событій, можетъ, по его мнѣнію, "даже поддерживать и усиливать энергію трудящагося человѣка". Писаревь возстаетъ лишь противъ маниловской и наркотической мечты, которыя только обезсиливаютъ человѣка или сбиваютъ его съ толку, и въ этомъ отношеніи нельзя, конечно, съ нимъ не согласиться. Презрѣнію Писарева къ празднолюбцамъ нѣтъ границъ. Отъ нашихъ сверстниковъ, -- пишетъ онъ, -- "мы имѣемъ полное право настоятельно требовать непреклонной энергіи, желѣзнаго терпѣнія и неутомимаго трудолюбія" (напомню, что эти строки написаны были въ Петропавловской крѣпости)Возставая противъ добродѣтельныхъ фразъ о сочувствіи отечественному прогрессу, Дмитрій Ивановичъ Писаревъ говоритъ, что людямъ его направленія отъ молодыхъ людей "нужна полезная работа и нѣтъ никакого дѣла до пламенныхъ сочувствій. Сочувствіе же мы съ полною признательностью принимаемъ только отъ тѣхъ людей, которые уже не въ силахъ быть дѣятельными работниками".
   Честныя, мужественныя слова! Но что же, однако, надо дѣлать, какъ работать?
   Прежде всего, необходимо пріобрѣтать серьезныя научныя знанія. Какія? Въ Реалистахъ Писаревъ даетъ на это слѣдующій отвѣтъ: "Молодые люди, подобные Берсеневу, входятъ въ храмъ науки и, прежде всего, попадаютъ въ преддверіе, изъ котораго расходятся въ двѣ противуположныя стороны -- въ два корридора. Пойдешь налѣво -- тебѣ покажутъ тысячи палисандровыхъ дощечекъ и атласныхъ лоскутковъ, которые тебѣ придется жевать для утоленія умственнаго голода. А пойдешь направо -- тебя накормятъ, одѣнутъ, обуютъ, обмоютъ и покажутъ, кромѣ того, какъ кормить, одѣвать, обувать и обмывать другихъ людей. Въ лѣвомъ, атласно-палисандровомъ, отдѣленіи храма наукъ господствуютъ: исторіографія Маколея и его безчисленныхъ, даровитыхъ и бездарныхъ, послѣдователей, политическая экономія не менѣе безчисленныхъ учениковъ Мальтуса и Рикардо и, сверхъ того, пестрѣйшая толпа различныхъ правъ: римское, гражданское, государственное, уголовное и множество другихъ. И всѣ атласно-палисандровыя подобія наукъ тщательно приведены, посредствомъ усѣченій и пришиваній, въ строгую гармонію какъ между собою, такъ въ особенности и съ общими современными требованіями. Въ правомъ отдѣленіи, напротивъ того, помѣщается изученіе природы".
   Въ эпохи застоя,-- говоритъ Писаревъ,-- историческимъ наукамъ и политической экономіи предаются люди двухъ сортовъ: "одни пишутъ казенные учебники, другіе честно и добросовѣстно убѣждены въ томъ, что людямъ слѣдуетъ вѣчно спать, но спать облагороженнымъ сномъ, то-есть видѣть во снѣ великія идеи. Они восхищаютъ своихъ слушателей одушевленными бесѣдами, отъ которыхъ, однако, никогда, ни при какихъ условіяхъ, ничего, кромѣ испаряющагося восхищенія, не можетъ произойти".
   Чтобъ его мысль не допускала никакихъ неправильныхъ толкованій, Писаревъ иллюстрируетъ ее примѣромъ: къ числу честныхъ и умныхъ историковъ, имъ охарактеризованныхъ, онъ относитъ Грановскаго и Кудрявцева... Это они были убѣждены въ томъ, что людямъ надо вѣчно спать, это отъ ихъ вдохновеннаго преподаванія ничего не осталось!
   Въ статьѣ Посмотримъ Писаревъ, однако, совѣтуетъ читать комментаріи Чернышевскаго къ политической экономіи Милля,-- политическая экономія, слѣдовательно, понадобилась. Понадобилась, конечно, и исторія, такъ какъ самъ Писаревъ написалъ много популярныхъ историческихъ статей. "Исторія до сихъ поръ, по его мнѣнію,-- ничто иное, какъ огромный арсеналъ, изъ котораго каждая литературная партія выбираетъ себѣ годные аргументы для пораженія своихъ противниковъ". Писаревъ сомнѣвается въ томъ, чтобы исторія превратилась когда-либо въ настоящую науку.
   Увлеченіе Писарева естественными науками доходило, какъ извѣстно, до того, что онъ серьезно совѣтовалъ Щедрину бросить сатиру и писать популярныя книжки по естествознанію. Правда, это было сказано потому, что Писаревъ находилъ тогда смѣхъ Щедрина безпредметнымъ и безцѣльнымъ. Тѣмъ не менѣе, увлеченіе его естественными науками нельзя не признать чрезмѣрнымъ, хотя и весьма симпатичнымъ: столько силы и искренности въ статьяхъ Писарева (о великомъ значеніи естествознанія нечего и говорить). "Можетъ быть,-- говорилъ самъ Писаревъ, -- мое благоговѣніе передъ естествознаніемъ покажется читателю преувеличеннымъ; можетъ быть, онъ возразитъ мнѣ, что и естествознаніе будетъ приносить пользу и удовольствіе только тѣмъ классамъ нашего общества, которымъ и безъ того не слишкомъ дурно живется на свѣтѣ". Писаревъ рѣшительно возстаетъ противъ этого мнѣнія. Онъ думаетъ, что для самого народа "акклиматизація естествознанія въ нашемъ обществѣ" неизмѣримо полезнѣе, чѣмъ изданіе книгъ для народнаго чтенія, и вотъ на какомъ идеалистическомъ основаніи: "Если естествознаніе обогатитъ наше общество мыслящими людьми, если наши агрономы, фабриканты и всякаго рода капиталисты выучатся мыслить, то эти люди, вмѣстѣ съ тѣмъ, выучатся понимать какъ свою собственную пользу, такъ и потребности того міра, который ихъ окружаетъ. Тогда они поймутъ, что эта польза и эта потребности совершенно сливаются между собой,-- поймутъ, что выгоднѣе и пріятнѣе увеличивать общее богатство страны, чѣмъ выманивать или выдавливать послѣдніе гроши изъ худыхъ кармановъ производителей и потребителей" (Цвѣты невиннаго юмора). Конечно, ни Чернышевскій, ни Добролюбовъ не могли бы признать практичнымъ такой способъ разрѣшенія соціальныхъ вопросовъ.
   Горячее сочувствіе Писарева трудовой массѣ, пролетаріату, высказывается часто во многихъ его статьяхъ. Всѣ передовые мыслители, -- говоритъ онъ,-- признаютъ существующій экономическій порядокъ неудовлетворительнымъ, но рѣшить общественную задачу чрезвычайно трудно. "До сихъ поръ никто еще не можетъ утверждать навѣрное, что теоретическое рѣшеніе задачи дѣйствительно найдено". Когда это произойдетъ, понадобится еще въ теченіе многихъ лѣтъ, можетъ быть, даже десятковъ лѣтъ, "долбить общественное мнѣніе и тревожить общественную совѣсть до тѣхъ поръ, пока образованные классы, держащіе въ своихъ рукахъ общественный и умственный капиталъ націи, не будутъ перевоспитаны новыми идеями и не посвятятъ всѣ свои силы на то, чтобъ осуществить теоретическое рѣшеніе въ дѣйствительной жизни" (Посмотримъ {Напомню, что въ другой статьѣ Писаревъ признавалъ возможнымъ и желательнымъ рѣшеніе рабочаго вопроса самими рабочими.}). Для публициста, имѣющаго въ виду интересы большинства (а таковъ самъ Писаревъ), возможенъ только одинъ вопросъ, поглощающій всѣ остальные: какъ накормить голодныхъ людей, какъ обезпечить всѣхъ вообще?
   Само собою разумѣется, что Писаревъ не признаетъ возможнымъ довольствоваться въ этомъ отношеніи однимъ естествознаніемъ, его акклиматизаціей въ нашемъ обществѣ, и требуетъ "изображать яркими красками страданія голоднаго большинства, вдумываться въ причины этихъ страданій, постоянно обращать вниманіе общества на экономическіе и общественные вопросы и систематически отрицать и осмѣивать все, что отвлекаетъ умственныя силы образованныхъ людей отъ главной задачи". Второе направленіе мысли, отрицательное, Писаревъ въ другой статьѣ (Московскіе мыслители) признаетъ патологическимъ явленіемъ: "доказывать его нормальность и законность quand même значило бы доказывать, вмѣстѣ съ тѣмъ, нормальность и законность тѣхъ условій жизни, которыя вызываютъ противъ себя сдержанную оппозицію и глухой протестъ".
   На основаніи приведенныхъ выдержекъ читатель придетъ къ заключенію, что Писаревъ -- демократъ, но не народникъ. Въ началѣ статьи Мотивы русской драмы мы находимъ категорическое въ этомъ отношеніи заявленіе: "Глядя на эти постоянныя колѣнопреклоненія передъ народною мудростью и передъ народною правдой,-- говоритъ здѣсь Писаревъ,-- замѣчая, что довѣрчивые читатели принимаютъ за чистую монету ходячія фразы, лишенныя всякаго содержанія, и зная, что народная мудрость и народная правда выразились всего полнѣе въ сооруженіи нашего семейнаго быта,-- добросовѣстная критика поставлена въ печальную необходимость повторять по нѣскольку разъ тѣ положенія, которыя давно уже были высказаны и доказаны". Никакихъ, національныхъ особенностей у русскаго народа Писаревъ не признаетъ, те. такихъ особенностей, которыя увеличиваютъ содержаніе міровой цивилизаціи, а не являются результатомъ невѣжества и другихъ неблагопріятныхъ условій. "Русская жизнь,-- говоритъ онъ, -- въ самыхъ глубокихъ своихъ нѣдрахъ не заключаетъ рѣшительно никакихъ задатковъ самостоятельнаго обновленія; въ ней лежатъ только сырые матеріалы, которые должны быть оплодотворены и переработаны вліяніемъ общечеловѣческихъ идей".
   Такая космополитическая точка зрѣнія не мѣшала, однако, Писареву сильно любить русскій народъ, хотя и отвлеченною нѣсколько любовью. Этотъ народъ представляется ему страдающею массой, громадою тружениковъ, а не живою совокупностью живыхъ людей, съ многообразными областными особенностями; но эту массу, ея интересы Писаревъ ставитъ во главу угла, отодвигая для нея свое руководящее начало, свой индивидуальный утилитаризмъ. Здѣсь лежитъ и ключъ къ пониманію его страстныхъ нападеній на эстетику. "Когда въ обществѣ, -- пишетъ разрушитель эстетики,-- есть не только голодные люди, но даже голодные классы, то обществу рано, нелѣпо, отвратительно, неприлично и вредно заботиться объ удовлетвореніи другихъ потребностей второстепенной важности, развившихся у крошечнаго меньшинства сытыхъ и разжирѣвшихъ людей" {Въ другомъ мѣстѣ (Базаровъ) Писаревъ говоритъ, что сказать человѣку: не наслаждайся природой -- все равно, что сказать ему: умерщвляй свою плоть. Наслажденіе рѣшительно необходимо. Этимъ Писаревъ открываетъ, конечно, эстетикѣ если не дверь, то окно. Нужно замѣтить, что самъ онъ увлекался красотами художественныхъ произведеній. Въ одной изъ его раннихъ статей мы читаемъ, что "необходимость эстетическаго образованія сознается всѣми современными педагогами, правильно смотрящими на конечную цѣль воспитанія" (Сочиненія, т. I, стр. 137).}. Поэтому отъ искусства Писаревъ требовалъ содержанія, правдиваго изображенія важныхъ явленій, служенія народному благу. Крайности, до которыхъ иногда доходилъ въ этомъ отношеніи Писаревъ, настолько извѣстны, что говорить о нихъ нѣтъ надобности. Отмѣчу лишь мимоходомъ его особенное презрѣніе къ музыкѣ, которую онъ совсѣмъ не понималъ (впрочемъ, онъ доказывалъ неизлечимую безполезность также живописи и скульптуры). Для Писарева сказать: великій Бетховенъ -- все равно, что сказать: великій поваръ Дюссо, великій маркеръ Тюря. Отъ такого сопоставленія теперь можно лишь улыбнуться.
   Несравненно интереснѣе и важнѣе взгляды Писарева на воспитаніе. Многое въ нихъ является требованіемъ разумной педагогіи, подкрѣпляется всѣми успѣхами историческаго знанія и психологіи; многое принадлежитъ къ области спорнаго, встрѣчаются, конечно,-- у кого ихъ нѣтъ!-- ошибки и заблужденія. Но въ общемъ педагогическія статьи Писарева прочтутся и въ наше время съ большою пользой многочисленными читателями.
   "Есть въ человѣчествѣ,-- говоритъ Д. Ж. Писаревъ,-- только одно зло (увы, еслибъ только одно!) -- невѣжество; противъ этого зла есть только одно лѣкарство -- наука; но это лѣкарство надо принимать не гомеопатическими дозами, а ведрами и сороковыми бочками. Слабый пріемъ этого лѣкарства увеличиваетъ страданія больного организма. Сильный пріемъ ведетъ за собою радикальное исцѣленіе. Но трусость человѣческая такъ велика, что спасительное лѣкарство считается ядовитымъ".
   Если хотите образовать народъ,-- продолжаетъ Писаревъ,-- возвышайте уровень образованія въ цивилизованномъ обществѣ. По его мнѣнію, недальновидны тѣ люди, которые посвящали свои силы преподаванію въ народныхъ школахъ: если будетъ побудительная причина, то народъ выучится самъ, помимо школъ, урывками... (Реалисты). Опровергать это странное мнѣніе нѣтъ, я думаю, надобности.
   За то многія педагогическія требованія Писарева заслуживаютъ полнѣйшаго сочувствія и до сихъ поръ являются у насъ благочестивыми желаніями. Онъ требуетъ, напримѣръ, устраненія скучной работы, которую наши глубокомысленные педагоги упорно смѣшиваютъ съ серьезною работой. "Скука,-- говоритъ Писаревъ,-- порождаемая безучастностью ученика къ труду, во всякомъ случаѣ, дѣйствуетъ подавляющимъ образомъ на его умственныя способности, а принужденіе, въ какой бы утонченной и облагороженной формѣ оно ни выражалось, во всякомъ случаѣ, развращаетъ ученика въ нравственномъ отношеніи". Послѣднее утвержденіе заключаетъ въ себѣ крайность, понятную для читателя, я на ней останавливаться я не буду. Отъ современной ему школы Писаревъ, не надѣясь на возможность ея разумной постановки, желалъ одного: неприкосновенности здоровья ученика. Само собою разумѣется, что онъ -- врагъ классической системы образованія, его школа построена на математикѣ, естествознаніи, родномъ и новыхъ языкахъ (исторію и географію онъ изгоняетъ изъ среднеучебнаго заведенія). Школа должна, по мнѣнію Писарева, давать воспитанникамъ такія знанія, которыя она можетъ сообщить имъ въ полномъ объемѣ, которыя развиваютъ и укрѣпляютъ умы воспитанниковъ и которыя, притомъ, воспитанникамъ было бы трудно пріобрѣсти собственными усиліями {Интересующимся подробностями укажу въ особенности на статью Школа и жизнь (въ четвертомъ томѣ), гдѣ Писаревъ развиваетъ свою программу средней шкоды.}.
   Для женщины Писаревъ требовалъ такого же образованія, какъ и для мужчины. Едва ли кто изъ русскихъ писателей такъ настойчиво, умно и страстно защищалъ равноправность женщины. Въ исторіи литературно-общественной борьбы за эту равноправность Писареву принадлежитъ одна изъ почетнѣйшихъ страницъ.

-----

   Я указалъ далеко не на всѣ достоинства и недостатки Писарева, и читатель можетъ убѣдиться, что легендѣ о Писаревѣ дѣйствительно пришелъ конецъ, но его извѣстности, его вліянію, его литературному значенію конца не наступило. Если у этого талантливаго писателя много противорѣчій, не мало одностороннихъ или прямо ошибочныхъ взглядовъ, то не мало и вѣрныхъ идей, имѣющихъ весь интересъ современности и въ наши дни. Оригинальностью идей Писаревъ не поражаетъ, онъ по преимуществу великолѣпный популяризаторъ, ѣдкій и остроумный критикъ, который вѣчно кипѣлъ мыслью и будилъ мысль у читателей. Настаивая на эгоизмѣ, отбрасывая долгъ, идеалъ, Писаревъ всю свою жизнь отдалъ честному служенію русскому обществу, былъ беззавѣтно преданъ идеѣ. Иногда этотъ безпощадный утилитаристъ проговаривается, обнаруживая свои скрытыя стремленія и чувства. Такъ въ статьѣ о Гейнѣ онъ принимаетъ сторону Бернье и говоритъ, что этому писателю нельзя отказать въ глубокомъ уваженіи, потому что онъ "до конца жизни боролся и страдалъ за великую и святую идею". Среди нашихъ журналистовъ мало найдется равныхъ Писареву по таланту, искренности и энергіи, а выше его можно поставить лишь нѣсколько человѣкъ за все время существованія нашей журналистики. Наше общество,-- писалъ онъ,-- до сихъ поръ создало своими собственными средствами только одну журналистику, которая возникла, развивалась и держится независимо отъ всякихъ постороннихъ вліяній. И въ числѣ людей, придавшихъ нашей повременной печати жизненную силу, одно изъ первыхъ мѣстъ принадлежитъ Дмитрію Ивановичу Писареву. Это по совѣсти должны сказать не только люди, расходящіеся съ нимъ по нѣкоторымъ важнымъ вопросамъ, но и всѣ добросовѣстные враги міропониманія и тѣхъ общественныхъ идей, которыя защищалъ покойный критикъ
   Нѣкоторымъ сужденіямъ Писарева, въ особенности эстетическимъ, теперь нельзя не подивиться. Такъ первостепеннымъ беллетристомъ онъ называетъ, на ряду съ Тургеневымъ и Островскимъ и Чернышевскаго, а Добролюбова часто старался уколоть за эстетику. Въ этомъ отношеніи любопытно слѣдующее замѣчаніе Писарева.
   Однажды Добролюбовъ, защищая характеръ Катерины, сказалъ, что его могутъ извратить и опошлить въ своемъ пониманіи только грязные люди, только тѣ, кто на Венеру Милосскую смотрятъ съ низкими чувственными помышленіями. "Я совершенно согласенъ съ Добролюбовымъ,-- говоритъ Писаревъ, -- что скалить зубы передъ мраморною статуей -- занятіе очень глупое, безплодное и неблагодарное; но, наперекоръ всѣмъ художникамъ и эстетикамъ въ мірѣ, я осмѣлюсь утверждать, что всѣ экстазы самыхъ просвѣщенныхъ и рафинированныхъ поклонниковъ древней скульптуры, въ сущности, ничѣмъ не отличаются отъ пріапическихъ улыбокъ и чувственныхъ поползновеній". Лучшимъ опроверженіемъ этого мнѣнія можетъ служить прелестный разсказъ Г. И. Успенскаго Выпрямила {Въ другой области укажу на странную защиту Писаревымъ Пуше противъ Пастёра (Подвиги европейскихъ авторитетовъ).}. Но на ряду съ этимъ у Писарева многіе разборы художественныхъ произведеній поражаютъ силою и правильностію психологическаго анализа. Таковъ, напримѣръ, разборъ характера Базарова и вообще Отцовъ и дѣтей, критическія статьи о сочиненіяхъ Писемскаго, Л. Н. Толстого и друг.
   Полную оцѣнку дѣятельности Писарева дать еще невозможно (нѣкоторыя изъ его статей не напечатаны въ новомъ собраніи его сочиненій). Эта оцѣнка, разумѣется, должна была бы явиться и анализомъ движенія въ русскомъ обществѣ въ началѣ царствованія Александра II. Чтобы понятъ это движеніе, необходимо познакомиться со всѣми условіями времени, не только съ Русскимъ Словомъ и Современникомъ, но и съ другими тогдашними журналами, гдѣ были люди или не вполнѣ сочувствовавшіе свистоиляскѣ (извѣстное выраженіе Погодина), или ея открытые враги. Многія крайности и нелѣпицы, которыя смѣло высказывалъ Писаревъ, объясняются крайностями и нелѣпостями, съ какими выступали противники двухъ названныхъ журналовъ и отчасти Русскаго Вѣстника первыхъ годовъ его существованія. Молодого, страстно увлеченнаго новыми идеями писателя упорная защита отжившаго строя понятій возбуждала къ все болѣе и болѣе яркой и рѣшительной постановкѣ вопросовъ, хотя дѣятельность Писарева и была направлена почти исключительно на развитіе личности, а не на борьбу съ учрежденіями. Естественно, что это было источникомъ новыхъ противорѣчій. Для Писарева "всѣ политическія учрежденія могутъ имѣть только временное и мѣстное значеніе". При такомъ взглядѣ бороться изъ-за ихъ измѣненія, пожалуй, и не стоитъ. Въ другой статьѣ Писаревъ признаетъ однако филіацію идей и учрежденій, "которыя накладывали на экономическій бытъ народа печать своего полезнаго или вреднаго вліянія".
   Это было написано въ 1865 году, а въ 1861 году, въ статьѣ Народныя книжки, Писаревъ говорилъ слѣдующее: "Дѣло нашей народности не стоитъ на одномъ мѣстѣ, но его двигаютъ не грошовыя изданія. Его несутъ на плечахъ наши публицисты, наши ученые и художники. Знакомя наше общество съ государственными идеями и учрежденіями Европы, изучая прошедшее нашего народа въ его словесности, въ его государственной, юридической и семейной жизни, выясняя мало-по-малу, черту за чертою, характеристическія особенности народнаго типа, публицисты, ученые и художники постепенно вырабатываютъ и проводятъ въ общественное сознаніе тотъ идеалъ, къ которому стремится наше современное общество". А черезъ три года Писаревъ называлъ тѣ факультеты, на которыхъ разрабатываются,-- худо или хорошо, но главнымъ образомъ разрабатываются эти науки здѣсь,-- атласно-палисандровымъ отдѣленіемъ храма наукъ.
   Но проповѣдь честнаго, общеполезнаго труда, какъ я уже замѣтилъ, одна эта неустанная проповѣдь съ избыткомъ покрываетъ всѣ недостатки литературной дѣятельности Писарева. Одно время, очень короткое, онъ сдѣлался было отъявленнымъ эпикурейцемъ, въ обыденномъ смыслѣ этого слова; но въ общемъ нельзя не удивляться его энергической работѣ, свѣжести и бодрости его пытливой мысли. Поэтому совсѣмъ неправъ его противникъ, г. Страховъ, утверждая, что для Писарева жизнь есть только привлекательная пестрота живыхъ и беззавѣтныхъ наслажденій {Г. Страховъ: "Изъ исторіи литературнаго нигилизма", стр. 34.}. Самъ Писаревъ формулировалъ свои убѣжденія, какъ реалиста, такими прекрасными словами: "Всѣ стремленія нашихъ реалистовъ, всѣ ихъ радости и надежды, весь смыслъ и все содержаніе ихъ жизни пока исчерпываются тремя словами: любовь, знаніе и трудъ".
   Писаревъ былъ индивидуалистомъ,-- по крайней мѣрѣ, эту сторону своихъ воззрѣній онъ самъ выдвигалъ на первый планъ,-- но я приводилъ уже выдержки изъ статей, въ которыхъ онъ выражаетъ страстное сочувствіе народу, первымъ вопросомъ времени ставитъ удовлетвореніе насущнымъ нуядамъ этого народа. Конечно, ошибочно думать, что лучшій способъ для достиженія указанной цѣли -- акклиматизація естествознанія въ русскомъ обществѣ, но въ увлеченіи Писарева естественными науками много и привлекательнаго, и полезнаго.
   Не слѣдуетъ упускать изъ виду, въ то же время, что Писаревъ часто напоминалъ о значеніи для правильнаго развитія личности внѣшнихъ условій и общественныхъ формъ. "Развитіе недѣлимаго,-- писалъ онъ въ Схоластикѣ XIX вѣка,-- можно сдѣлать независимымъ отъ внѣшнихъ стѣсненій только на высокой степени общественнаго развитія; эмансипація личности и уваженіе къ ея самостоятельности является послѣднимъ продуктомъ позднѣйшей цивилизаціи". Снимая въ извѣстныхъ случаяхъ отвѣтственность за вялость и безпринципность съ отдѣльнаго лица, мы тѣмъ строже,-- говоритъ Писаревъ,-- должны относиться къ той идеѣ, которая лежитъ въ основѣ этого общества (Стоячая вода). Наше общество и теперь страдаетъ тѣми болѣзнями, на которыя указывалъ Писаревъ: безличностью, безгласностью, умственною лѣнью. Но если многое и многое зависитъ отъ общественныхъ условій, если дѣйствительно "сила характера развивается на свободѣ и глохнетъ подъ внѣшнимъ гнетомъ", какъ говоритъ Писаревъ, то не долженъ уклоняться отъ своей доли отвѣтственности и отдѣльный человѣкъ.

Н. Шатровъ.

"Русская Мысль", кн.IX, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru