Lib.ru/Классика: Гофман Ганс. Проповедник

Проповѣдникъ.

Новелла Ганса Гофмана *).

Переводъ П. З. Крылова

*) Современный нѣмецкій беллетристъ.

Почтенному ученому ректору Кампіусу въ Виттенбергѣ, моему благосклонному, сердечно уважаемому другу, gratia et pax.

Спѣшу тотчасъ же увѣдомить васъ, любезный и неизмѣнно добрый другъ и всегдашній мой духовный покровитель и отецъ, обо всемъ, что было со мной съ тѣхъ поръ, какъ я вернулся домой и приступилъ къ исполненію священныхъ обязанностей въ своемъ родномъ городѣ. По милости божіей, до сихъ поръ все вообще у меня благополучно, и Господь помогаетъ мнѣ вѣрно блюсти свой долгъ и ревностно бороться съ искушеніями дьявола. Вы уже знаете, да и самъ я часто сообщалъ вамъ, что никогда побѣда надъ злымъ духомъ не давалась мнѣ безъ борьбы, раздраженія и душевныхъ терзаній и мукъ; но когда я начиналъ ослабѣвать предъ могуществомъ рода человѣческаго, вы же неоднократно и утѣшали меня примѣромъ нашего дорогаго, благочестиваго и мужественнаго, въ Бозѣ почивающаго доктора Мартина, который тоже никогда не зналъ покоя отъ искушеній сатаны. Въ настоящее время я весьма склоненъ думать, что дьяволъ съ особеннымъ усердіемъ рыщетъ по нашему городу, потому прежде всего, что здѣсь ему очень легко прельщать бѣдныя души и завлекать ихъ въ свои сѣти. Ибо штетинцы мои, хотя не злы по природѣ, но большею частію народъ легкомысленный и безпутный; они весьма вспыльчивы и часто жестоко враждуютъ между собою по самому ничтожному и глупому поводу. Передъ властями они не отличаются смиреніемъ и почтительностью и, какъ слышно да и изъ лѣтописей извѣстно, не только частенько обнаруживаютъ неповиновеніе магистрату и бурмистру, но неуважительно относятся даже и къ герцогу. Конечно вѣрно то, что премудрость божія можетъ обращать во благо и дурныя наклонности: вѣдь случилось же такъ, что блистательная церковная реформа совершилась здѣсь, благодаря главнымъ образомъ упрямой настойчивости народа, даже вопреки мнѣнію герцога, не имѣвшаго тогда вѣрныхъ свѣдѣній о положеніи дѣлъ. Очевидно, все произошло единственно по безконечному милосердію Господа нашего и Спасителя и безъ всякихъ заслугъ со стороны строптиваго народа.

Нельзя также не пожалѣть, что какъ всѣ почти жители Помераніи, такъ и мои штетинцы преданы пороку пьянства и обжорства, и притомъ въ такихъ размѣрахъ, что вы просто ужаснулись бы, если бы я вамъ сказалъ, сколько можетъ поглотить одно померанское пузо въ одинъ вечеръ; это все равно, что наша большая рѣка Одеръ впадаетъ въ заливъ и исчезаетъ въ немъ, какъ сущая ничтожность. Прискорбно также сознаться, что герцоги наши никогда еще не были просвѣщены, какъ слѣдуетъ, въ этомъ отношеніи.

Точно также о женщинахъ здѣшнихъ мѣстъ порядочные люди отзываются не всегда съ хорошей стороны. Хотя онѣ большею частію недурны лицомъ и учтивы въ обращеніи, но суетны и тщеславны характеромъ. Въ церкви ряды ихъ рѣдки, и тамъ онѣ вялы и апатичны, но въ танцахъ, играхъ и обезьяничаньи выказываютъ большое проворство. Слишкомъ любятъ онѣ рядиться въ богатыя платья, мѣха и золотыя украшенія, забывая, что не въ этомъ надо искать спасенія души. Онѣ большія мастерицы стряпать, въ этомъ надо отдать имъ справедливость, и тѣмъ еще болѣе вовлекаютъ мужчинъ въ бражничанье. Такъ что если многія изъ нихъ идутъ по стопамъ Марѳы, то не такъ-то легко найти здѣсь Марію, избравшую благую часть. Это особенно огорчаетъ меня, потому что, какъ вы знаете, я жилъ желаніемъ и надеждой пріискать себѣ жену между здѣшними дѣвушками и благопристойно зажить съ нею своимъ домикомъ. Вы и сами это мнѣ совѣтовали, находя, что хорошо, если духовный отецъ беретъ себѣ жену изъ своего же прихода, и такимъ образомъ и въ мірскомъ отношеніи пребываетъ въ дружелюбномъ единеніи со своей паствой. Но что я буду дѣлать съ созданіемъ, которое склонно къ легкомысленной жизни и едва ли захочетъ слѣдовать моимъ правиламъ?

Но о многихъ женщинахъ нашего города и сосѣднихъ мѣстъ ходятъ еще и гораздо худшіе слухи. Говорятъ, что дьяволъ усердно увивается между ними въ человѣческомъ образѣ, многихъ увлекъ въ тайную связь съ собою и грѣхъ, учитъ ихъ за то ворожить, заговаривать, лечить и наводить болѣзни и разнымъ другимъ гнуснымъ искуствамъ, точно также, какъ мы довольно слыхали объ этомъ и изъ другихъ мѣстъ римской имперіи. Но здѣсь это развилось чрезвычайно сильно, такъ что уголовный судъ безъ отдыха судитъ и сожигаетъ вѣдьмъ, и конца этому не предвидится. А вы знаете, какъ тяжело моему сердцу не только видѣть, но и слышать, какъ исполняетъ свой суровый долгъ карающее правосудіе. И здѣсь я старательно избѣгаю проходить мимо лобныхъ мѣстъ и позорныхъ столбовъ, потому что при видѣ ихъ каждый разъ охватываетъ меня такой ужасъ и такая жалкая слабость, что будь сатана поумнѣй и догадайся въ этотъ часъ напасть на мою душу, мнѣ по истинѣ надо было бы бояться, что онъ осилитъ меня и поборетъ. Но Ты, Господь мой и Спаситель, защищаешь меня и укрываешь отъ него, когда душа моя находится въ такомъ бѣдственномъ состояніи. Отъ природы я нѣсколько мягокъ душой и не на столько твердъ и мужественъ, какъ подобало бы хорошему божьему воину. Ахъ, да, горе мнѣ, когда я вижу, какъ грѣшникъ въ смертельномъ страхѣ идетъ на казнь! Какъ содрогается мое сердце отъ незаконнаго состраданія и какъ близко оно къ сомнѣнію въ истинѣ святаго изреченія, что власть не напрасно носитъ мечъ... Но ни одна буква закона не должна быть нарушена нами, жалкими и ничтожными червями: иначе сами мы продырявили бы крѣпкій щитъ, защищающій насъ отъ стрѣлъ неистоваго врага. Да спасетъ Богъ наши слабыя сердца отъ такаго прегрѣшенія и да помилуетъ всѣхъ насъ! Аминь.

Штетинъ. 1 іюня 1552 г.

Всегда сердечно преданный Вамъ
Варѳоломей Вахгольціусъ.

2 іюня. Позвольте мнѣ еще кое-что добавить къ моему письму. Сегодня моя экономка -- старуха честная, не особенно умная, но и не глупая, какъ и подобаетъ женщинамъ сообщила мнѣ, что къ великому сожалѣнію, въ собственномъ моемъ приходѣ живетъ вѣдьма, пользующаяся весьма дурной репутаціей. Это хорошо извѣстная всему городу Аполлонія Людикинъ, молодая и недурная собой, вдова, но не честнаго образа жизни. Она практикуетъ свое адское искуство надъ молодежью, да часто и надъ людьми степенными, и такъ умѣетъ омрачать ихъ разсудокъ своими тайными наговорами и заколдованнымъ питьемъ, что они дѣлаются какими-то помѣшанными и съ той поры ни о чемъ больше не говорятъ и ни о чемъ не думаютъ, какъ только о томъ, чтобы быть близь этой женщины, служить ей, бросать на нее все свое имущество и даже биться за нее съ ножемъ или мечемъ въ рукахъ. Одинъ изъ такихъ несчастныхъ самъ наложилъ на себя руки, лишенъ поэтому христіанскаго погребенія и зарытъ на живодернѣ. Другого нашли мертвымъ у себя дома и со свернутой шеей, что ужъ ясно доказываетъ, что дьяволъ имѣлъ съ нимъ дѣло при посредствѣ этой женщины и напослѣдокъ силою взялъ его къ себѣ. Но сатана такъ ловко прикрываетъ и защищаетъ свою хорошую пріятельницу, что земному правосудію еще ни разу удавалось найти противъ нея несомнѣнныя улики. Поговариваютъ втихомолку, что она догадалась ослѣпить даже и членовъ совѣта и судей, такъ что они не видятъ, что у нихъ предъ глазами, и только о томъ и хлопочутъ, чтобы оправдать эту женщину во что бы то ни стало. Такъ толкуютъ всѣ хорошія женщины въ городѣ и сильно плачутся на слабость мужчинъ.

Вотъ какія вещи узналъ я. Посовѣтуйте мнѣ, достопочтенный и дорогой другъ и отецъ, что мнѣ дѣлать съ этой женщиной. Молчать ли мнѣ и держаться въ сторонкѣ, т. е. дозволять продолжаться тому, что было до сихъ поръ? Но не буду ли я тогда измѣнникомъ своему долгу и дурнымъ пастыремъ своихъ овецъ? Или же мнѣ самому слѣдуетъ открыто привлечь ее къ суду и тѣмъ отнять у судей всякую возможность пощадить отъявленную вѣдьму, такъ какъ, въ противномъ случаѣ я во всеуслышаніе осрамлю ихъ передъ народомъ? Но, ахъ, меня пугаютъ ужасы уголовнаго суда, и я охотно бы отложилъ все дѣло въ сторону, если бы вы поощрили меня къ этому своимъ совѣтомъ. Или я долженъ попытаться силою слова вырвать несчастную заблудшую овцу живою изъ рукъ сатаны? Ахъ, къ сожалѣнію, онъ слишкомъ силенъ и, извѣстно, не отдастъ безъ бою того, кто самъ добровольно предалъ ему свою душу. Но, говоря это, не совершаю ли я непростительнаго грѣха предъ Святымъ Духомъ? Дайте же мнѣ совѣтъ, дорогой отецъ, дайте!

* * *

Ученому, достопочтенному, добрѣйшему Николаю Кампіусу.

Премного благодаренъ вамъ, мой душевно любимый и благосклонный отецъ, за тѣ цѣлительныя слова утѣшенія, которыми вы меня ободрили и духовно подкрѣпили. Да, я намѣренъ поступить по вашему достойному совѣту и вполнѣ серьезно взяться за злодѣйку. Но прежде позвольте сообщить вамъ дальнѣйшій ходъ дѣла, а именно то, какимъ удивительнымъ образомъ я разузналъ и убѣдился, что въ лицѣ этой женщины дѣйствуетъ никто иной, какъ самъ дьяволъ. Слушайте. Пошелъ я по Мюнхенской улицѣ, гдѣ живетъ помянутая Аполлонія Людикинъ, и увидѣлъ, что она смотритъ изъ своего окошка. По правдѣ говоря, она дѣлала это не какимъ нибудь нескромнымъ образомъ, а благопристойно и красиво оперлась на подушку и спокойно поглядывала на улицу, не кокетничая своими глазами. Передъ нею стояла корзиночка, полная большихъ великолѣпныхъ розъ. Аполлонія вынимала ихъ одну за другой, тихонько играла ими и общипывала красные лепестки, которые медленно ниспадали прелестнымъ дождемъ. Лепестки попадали на проходящихъ, чему она слегка усмѣхалась. Ея нѣжные, бѣлые и полные пальцы чуть-чуть двигались, когда она играла цвѣткомъ, но, казалось, будто обрывала лепестки и разсѣевала ихъ по воздуху какая-то иная тайная сила (да сохранитъ насъ отъ нея милосердый Господь!)

Сначала, когда я еще издали увидѣлъ эту красивую картину, я не подозрѣвалъ тутъ ничего дурнаго. Тотчасъ же я подошелъ поближе, чтобы внимательнѣе разсмотрѣть женщину, и на меня упало нѣсколько лепестковъ, точно такъ, какъ передъ тѣмъ они падали на другихъ. Въ тоже самое мгновеніе я почувствовалъ, что изъ нихъ исходила какая-то сила. Ибо вдругъ по всему моему тѣлу пробѣжала какая-то странная дрожь, не сильная и не непріятная, похожая скорѣй на легкое и сладостное головокруженіе или опьяненіе. Сначала это мнѣ совсѣмъ понравилось, но затѣмъ я съ великимъ ужасомъ подмѣтилъ, что эта игра розами и есть какъ-разъ то, чѣмъ злой духъ очаровываетъ и опьяняетъ людей, и что онъ немножко испробовалъ теперь на мнѣ силу своихъ чаръ, хотя съ весьма ничтожнымъ успѣхомъ. Въ тотъ же вечеръ я имѣлъ сильный и рѣзкій диспутъ съ нѣсколькими своими коллегами и наконецъ добился того, что они единодушно со мной согласились. Но въ числѣ ихъ былъ одинъ свѣтскій, членъ совѣта, богатый человѣкъ, по имени Лойтцъ, (онъ давно уже пріобрѣлъ между серьезными людьми репутацію подозрительнаго скептика, нѣкоторыми же считается за зубоскала и насмѣшника). Онъ крѣпко и весьма витіевато возсталъ противъ моего мнѣнія. Оспаривая меня, онъ утверждалъ, что во всей этой исторіи съ лепестками ровно ничего не было, кромѣ внутренняго (хотя бы и грѣховнаго) возбужденія, какое, къ сожалѣнію, всегда производитъ красивая женщина на мужчину. На это я со справедливостью и вполнѣ доказательно возразилъ, что во первыхъ, мнѣ и прежде не разъ случалось видать красивыхъ женщинъ или прелестныхъ дѣвушекъ, онѣ нравились мнѣ (я хочу сказать съ нравственной стороны, ибо вы знаете благопристойность моихъ взглядовъ, которую я, Богъ тому свидѣтель, сохранилъ съ Его помощью съ молодыхъ лѣтъ и до сихъ поръ), и я восхищался съ друзьями такими женщинами, какъ особенно искусными и изящными твореніями рукъ божіихъ; но никогда я не ощущалъ такой странной, одуряющей дрожи, такаго не понятнаго страха во всемъ существѣ моемъ; слѣдовательно, ощущеніе это не иначе какъ адскаго происхожденія.

Во вторыхъ, особа, о которой идетъ рѣчь, вовсе не такой прекрасной наружности, чтобъ можно было повѣрить, что ея человѣческое очарованіе такъ сильно дѣйствуетъ на мужчину. Ибо, насколько я разсмотрѣлъ ее, она не высока ростомъ, не особенно гибка и стройна, какъ обыкновенно -- и вполнѣ справедливо -- изображаютъ прекрасныхъ женщинъ, но скорѣе полновата и мягкотѣла, что нельзя же назвать красотою. Лицо у нея также круглое и широкое; кожа ея, (чтобы и въ этомъ случаѣ не отступить отъ истины), хотя не темная и безъ морщинъ, но ничуть не похожа, какъ говорится, на кровь съ молокомъ; она какаго-то удивительнаго ровнаго цвѣта, который я не умѣю назвать, (поэтому, мнѣ кажется, и тутъ кроется что-то адское). Глаза у ней сѣрые и вовсе не большіе, смотрятъ лѣниво и въ тоже время такъ, какъ будто эта женщина постоянно находится въ страстномъ ожиданіи кого-то и томится желаніемъ. И ротъ не такъ малъ, какъ бы слѣдовало, а губы крупныя, и при взглядѣ на нихъ тоже кажется, что онѣ тайно чего-то жаждутъ -- (лакомничанье нейдетъ къ женщинѣ) -- и всегда полуоткрыты. Она усиленно дышетъ, и мнѣ показалось, что я даже на улицѣ ощущалъ ея теплое дыханіе, отдающее запахомъ розъ, что опять таки недобрый знакъ. Только вотъ бѣлокурые волосы ея дѣйствительно длинные, мягкіе прекрасные -- и больше ничего. Какъ теперь пишу, такъ и тогда говорилъ я сущую правду, и мнѣ удалось убѣдить сотоварищей, что такую женщину нельзя назвать красавицей, и невозможно повѣрить, чтобы она могла быть такъ привлекательна безъ помощи дьявола. Но г. Лойтцъ только улыбался и насмѣшливо замѣтилъ, что я таки очень внимательно и пунктуально осмотрѣлъ эту бѣсовскую женщину. Да, да, г. Лойтцъ, но на это были мои причины: я старался этимъ путемъ открыть съ божьею помощью какую нибудь изъ ея чародѣйскихъ штукъ, что мнѣ въ нѣкоторой степени и удалось. Да, очень хорошо и полезно проникнуть осторожнымъ взглядомъ сквозь такой обманъ, какъ сквозь стекло, чтобы знать потомъ, какъ разумнѣе отъ него уберечься. Ибо дьяволъ всего больше любитъ нападать на благочестиваго человѣка въ то время, когда тотъ духовно спитъ и не заботится о своей защитѣ. Но теперь я не боюсь его, потому что напередъ вижу его замыслы; это меня утѣшаетъ и радуетъ, и полагаясь на Бога и вашъ мудрый совѣтъ, я надѣюсь выпутаться изъ этого дѣла незапятнаннымъ христіаниномъ. Да поможетъ мнѣ въ этомъ Богъ.

30 іюля 1552 года.

Примите сердечное привѣтствіе отъ любящаго и преданнаго вамъ

Варѳоломея Вахгольціуса.

* * *

Достойному ученому ректору Кампіусу въ Виттенбергѣ gratia et pax.

Достопочтенный другъ и отецъ, настоятельная потребность заставляетъ меня снова обратиться къ вамъ съ письменнымъ увѣдомленіемъ о тѣхъ необычайныхъ обстоятельствахъ, которыя случились со мною послѣ того, какъ я вамъ писалъ.

Три дня тому назадъ, я снова прогулялся въ Мюнхенскую улицу, съ намѣреніемъ зайти къ вѣдьмѣ и приступить къ ней съ духовнымъ увѣщаніемъ. Миновавъ уголъ улицы Ткачей, я увидѣлъ, что Аполлонія опять лежитъ на своемъ окошечкѣ. Какъ только я взглянулъ ей въ лицо, снова, знаете ли, по всѣмъ моимъ членамъ пробѣжала еще сильнѣйшая дрожь. Я пріостановился немножко, ожидая, когда пройдетъ дѣйствіе чаръ, (передъ тѣмъ я усиленно молился и духовно укрѣплялъ себя на борьбу со врагомъ). Вдругъ чародѣйка быстро взглянула на меня своими удивительными глазами, и губы ея сложились въ кроткую и нѣжную улыбку... Будто адское пламя бросилось мнѣ въ голову, кровь заклокотала, и сладострастный трепетъ охватилъ меня до мозга костей. Сильно боясь, что у меня не хватитъ силъ выполнить свое намѣреніе, я поторопился убѣжать отъ злаго духа, потому что ясно чувствовалъ, какъ онъ меня терзалъ. Бѣда, что искусителю дана такая сила улыбки!

Когда я ускользнулъ отъ него такимъ образомъ, онъ, видя, что наводимый имъ на меня страхъ не привелъ ни къ какимъ результатамъ, пытался овладѣть мною иначе. Я замѣтнымъ образомъ началъ ощущать въ себѣ страстное желаніе, и какой-то голосъ побуждалъ меня еще разъ пойти и посмотрѣть на эту женщину; тотъ же голосъ внятно говорилъ мнѣ, что она дивно хороша, а это однако не правда. Дьяволъ -- искони лжецъ и обманщикъ; отсюда понятно, чей это былъ голосъ, и кто мнѣ все это нашептывалъ. Поэтому я не послѣдовалъ зову, а еще жарче обратился къ Богу. Послѣ долгой молитвы у меня стало спокойно на душѣ, и я хотѣлъ было заснуть, потому что былъ жестоко утомленъ борьбой. Однако, я плохо спалъ ночь: меня давило тупое и тяжелое чувство страха, какъ это бываетъ съ неразумными тварями при приближеніи грозы; онѣ боятся ее, потому что не знаютъ, что громомъ и молніей управляетъ рука божія. Затѣмъ мнѣ показалось, что вокругъ моей постели носится сладостное благоуханіе свѣжихъ розъ. Я подумалъ, что экономка хотѣла сдѣлать мнѣ удовольствіе и наставила въ комнатѣ цвѣтовъ, (она знаетъ, что я ихъ люблю: они вѣдь тоже прелестныя твореньица божія); я всталъ, зажегъ огонь, осмотрѣлъ вездѣ, но никакихъ цвѣтовъ не нашелъ. Изъ этого я заключилъ, что это -- третье, еще болѣе тонкое и хитрое дьявольское искушеніе. Но оно тоже не достигло цѣли: я зажегъ курительную свѣчку, и хотя прежде не любилъ ея запаха, но на этотъ разъ нашелъ его пріятнымъ, и онъ заглушилъ адскую вонь. При этомъ, казалось мнѣ, я ощущалъ нѣкоторое время легкій запахъ сѣры -- безъ сомнѣнія до тѣхъ поръ, пока сатана не удалился. Теперь меня утѣшаетъ то, что я могу съ нимъ бороться, и надѣюсь, что на будущее время, мнѣ еще успѣшнѣе удастся противустоять чарамъ его возлюбленной. Я рѣшилъ подождать еще нѣсколько дней, чтобы укрѣпиться молитвой и постомъ.

Я пишу обо всемъ этомъ вамъ, достопочтенный другъ, чтобы вы знали, какъ сильно искушаетъ меня сатана, и поспѣшили бы подать мнѣ помощь вашимъ благосклоннымъ и искреннимъ словомъ, какъ это вы обыкновенно до сихъ поръ дѣлали. Я могъ бы хоть сейчасъ же явиться передъ свѣтскимъ судьей и сообщить ему, что Аполлонія, молъ, такъ-то и такъ-то умѣетъ ворожить и чародѣйствовать; но мнѣ жаль ея безсмертной души, и ужъ лучше я попытаюсь спасти эту душу, что возможно и безъ смерти этой женщины. Да и вы совѣтуете мнѣ тоже самое.

Всегда преданный вамъ, Варѳоломей Вахгольціусъ.

* * *

Господи Боже мой, чѣмъ я тебя такъ прогнѣвилъ, что ты далъ такую власть надо мною злому духу? Ты видишь, какъ жестоко нападаетъ онъ на меня каждый день и повергаетъ меня въ прахъ своимъ могуществомъ.

Господи, бѣдственно стало положеніе твоего раба. Никогда прежде не удручалъ онъ меня такъ сильно: до сихъ поръ я не видывалъ его собственными глазами (какъ докторъ Лютеръ); лишь изрѣдка развѣ промелькнетъ бѣглый призракъ или шмыгающая тѣнь. Нынѣ же я вижу его каждый день живымъ передъ собою, потому что онъ является не какъ духъ, а въ образѣ женщины, въ который облекается, какъ въ платье и, вооружившись такимъ образомъ, приходитъ мучить и искушать меня. Гдѣ бы я ни былъ, на улицѣ ли, въ комнатѣ ли, даже -- ахъ! въ Твоемъ, о Господи, священномъ храмѣ, всюду онъ сопутствуетъ мнѣ въ такомъ видѣ и обольстительной, (какъ приходится теперь мнѣ вѣрить) красотѣ, хотя прежде вѣдь я отлично зналъ, что самый оригиналъ вовсе ею не отличается. И этотъ образъ обращаетъ на меня свои взоры и улыбается мнѣ, отнимаетъ у меня всякій разсудокъ, адское сладострастіе охватываетъ все мое тѣло, и изъ груди моей вырываются стоны отъ неодолимаго желанія, пожирающаго меня, какъ огонь преисподней. Но сатана такъ силенъ и лукавъ, что часто въ самый моментъ страшной муки заставляетъ меня вѣрить, что очень пріятно и сладостно быть въ этомъ огнѣ.

Часто же, когда неистовство дьявола становится невыносимо сильнымъ, я бѣгу на Мюнхенскую улицу, хожу по ней взадъ и впередъ, надѣясь отогнать Вельзевула посредствомъ самаго оригинала принимаемаго имъ образа. И нѣсколько разъ мнѣ удавалось это на время.

Когда я смотрю на домъ этой женщины и на ея окошечко, ко мнѣ нисходитъ миръ, огонь во мнѣ потухаетъ, или же становится тише и мягче, изъ глазъ такъ вотъ и хотятъ хлынуть слезы, и самъ не знаю отчего. Но какъ скоро сама Аполлонія подходитъ къ окну, лишь только я ее увижу, тотчасъ миръ и спокойствіе смѣняются сильнымъ страхомъ, и въ тоже время пробуждается страстное желаніе, и оба эти чувства раздваиваютъ все мое существо; я ощущаю такую муку, какъ будто бы меня привязали къ двумъ дикимъ лошадямъ и гонятъ ихъ -- одну на западъ, другую на востокъ. Тогда я бѣгу наконецъ домой, ухожу въ свою комнату, въ изнеможеніи падаю на колѣни, будто обезсиленный какимъ-то недугомъ, тяжело вздыхаю и плачу и въ жаркой молитвѣ прибѣгаю къ Господу моему и Спасителю. Но не легко мнѣ бываетъ обрѣсть Его, потому что сатана тутъ, онъ слѣдитъ за мной, нарушаетъ мою сердечную бесѣду съ Богомъ. О, горе мнѣ! Какъ мнѣ избавиться отъ искусителя? А всего сильнѣе становится онъ ночью, подобно льву, выходящему во мракѣ на добычу. Когда я лежу въ постели -- грезится ли это мнѣ, или мука не даетъ мнѣ спать -- призракъ все передо мной; въ дивномъ блескѣ носится онъ передъ моими глазами, улыбается, дышетъ на меня благоуханіемъ розъ и осыпаетъ меня восхитительнымъ дождемъ цвѣтовъ; меня охватываетъ и ошеломляетъ какой-то угаръ, и я впадаю будто въ опьяненіе. Но утромъ, еще прежде, чѣмъ успѣетъ взойти солнце, я вскакиваю съ своего ложа, встряхиваюсь и спѣшу за городъ, на большую дорогу или въ городской лѣсъ; тамъ я ношусь, какъ волъ, бросаюсь противъ вѣтра, чтобы охладить свою пылающую голову. Но дьяволъ не оставляетъ меня и здѣсь. Образъ ея вожженъ въ мои глаза, какъ краска въ стекло, и ничѣмъ не вытравить его оттуда... О Богъ мой и Спаситель, сжалься надо мною и спаси мою душу отъ малодушія и жалкаго отчаянія! Ноги мои колеблются, и я взываю, подобно Твоему ученику: Господи, помоги мнѣ, утопаю! Если же ты рѣшилъ взять меня къ себѣ и истребить меня этимъ огнемъ, то твори скорѣй Свою волю, прежде чѣмъ злой духъ осилитъ меня и погубитъ мою безсмертную душу. Ибо пусть лучше сожжетъ меня этотъ внутренній огонь, чѣмъ покорюсь я волѣ сатаны.

Я написалъ это для самаго себя, чтобы облегчить свою душу.

22 іюля.

* * *

Господи! Господи! Я не вынесу долѣе пытки, я изнемогаю!

Сегодня ночью демонъ склонился ко мнѣ въ своей дьявольской красотѣ; я совсѣмъ обезсилѣлъ, стоналъ отъ страстнаго желанія, какъ умирающій отъ жажды, и обнималъ демона. Мнѣ казалось, что надо мной протекалъ усладительный источникъ и опьянялъ меня, какъ крѣпкое вино, такъ что сердце мое было широко открыто для злаго духа. Боже, что же будетъ съ твоимъ рабомъ, если онъ такимъ образомъ изнемогаетъ во снѣ и не имѣетъ силы противостоять грѣху? О Спаситель мой, неужели сатана задушитъ меня во время сна и похититъ мою душу?

Я совсѣмъ выбился изъ силъ. Завтра я отправлюсь къ этой женщинѣ и побесѣдую съ нею съ глазу на глазъ, не удастся ли мнѣ овладѣть дьяволомъ въ ея тѣлѣ? Да, я пойду.

25 іюля.

* * *

26 іюля.

Боже мой, Боже мой, зачѣмъ Ты меня оставилъ?

* * *

Господи, отврати лице Твое отъ меня, пусть Твой гнѣвъ разразится надо мною, я не достоинъ называться твоимъ служителемъ.

Кто такъ тяжко согрѣшилъ, какъ я? Кто можетъ меня спасти?

Кто палъ такъ низко? Кто можетъ поднять меня?

Не щади меня, Господи, не подноси къ губамъ моимъ кубка утѣшенія!

* * *

Три дня и три ночи блуждаю я во мракѣ, ужасъ застилаетъ мнѣ глаза, адъ бушуетъ вокругъ чела моего, сатана ликуетъ. Никакому свѣту не просвѣтить моей души.

* * *

Боже мой, Боже мой, зачѣмъ Ты меня оставилъ?

* * *

Боже великій, чѣмъ я заслужилъ такую безмѣрную милость, что Ты снизошелъ ко мнѣ и влилъ въ мое сердце надежду, что я могу еще остаться побѣдителемъ и спастись путемъ великаго покаянія?

* * *

Я исполнилъ, что повелѣлъ мнѣ Богъ; но вышло не такъ, какъ я предполагалъ.

Въ церкви явился я передъ прихожанами, сошелъ съ алтаря, сорвалъ съ себя знаки своего сана, громко зарыдалъ и воскликнулъ:

-- Смотрите, тотъ, кто стоитъ передъ вами, никогда уже не будетъ проповѣдывать вамъ: онъ величайшій грѣшникъ между вами, и Господь отвергъ его отъ своего лица.

И Богъ далъ мнѣ силу говорить далѣе; я не чувствовалъ болѣе подавляющаго стыда, стоялъ съ открытымъ лицомъ передъ народомъ и говорилъ:

-- Слушайте, такъ-то и такъ-то обольстилъ меня сатана; такъ-то и такъ-то я боролся съ нимъ: но я не достоинъ былъ священной борьбы; такъ-то и такъ-то подпалъ подъ власть этой женщины и совершилъ тяжкое прегрѣшеніе.

Такъ говорилъ я и ждалъ только того, что они изгонятъ меня съ позоромъ и поруганіемъ, какъ я заслужилъ, и думалъ я, что чрезъ такое несказанное страданіе я хотя немного очищусь отъ своего грѣха. Но глубокое молчаніе царило вокругъ меня, и когда я поднялъ глаза, чтобы съ покорностью подвергнуться возмездію, мужчины тихо стояли около меня, и у всѣхъ глаза были полны слезъ. Нѣкоторые закрыли руками лицо, иные стояли на колѣнахъ, молились и тяжело вздыхали. И вдругъ надъ всѣмъ народомъ возвысился чей-то голосъ и громко произнесъ:

-- Кто между нами безъ грѣха, пусть первый броситъ въ него камень.

Это былъ совѣтникъ Лойтцъ, котораго я до той поры бранилъ насмѣшникомъ.

Какъ только онъ это произнесъ, по толпѣ пронесся радостный вопль, и не прошло и минуты, какъ они подняли лежавшія на полу мои священническія одежды и возложили ихъ снова мнѣ на плечи; г. Лойтцъ поцѣловалъ меня въ лобъ, прочіе же бросались цѣловать мои руки, какъ я этому ни противился. И въ тоже время, какъ я видѣлъ все это и чувствовалъ, раздались потрясающіе и вмѣстѣ съ тѣмъ торжественные звуки органа, какихъ я никогда не слыхивалъ; отъ стыда и отъ тайнаго счастья, охватившихъ меня разомъ, я лишился чувствъ и не помнилъ болѣе самъ себя.

Добрые люди отнесли меня домой и ухаживали за мной, пока я не пришелъ въ себя и не началъ славословить Господа.

3 августа 1552 года.

* * *

Господи, Господи, о Боже мой, возможно ли, правда ли это, что такъ безконечно велико твое милосердіе? Море вѣдь ничтожный колодчикъ въ сравненіи съ необъятнымъ потокомъ Твоей благости. О, мой Спаситель, можетъ ли быть, чтобъ Ты простилъ мнѣ?

* * *

Достопочтеннѣйшему, ученому ректору Кампіусу.

Достойнѣйшій мужъ, котораго я, къ сожалѣнію, не смѣю болѣе назвать ни другомъ, ни отцомъ, примите всѣ эти листки, написанные мною въ тяжелые, ужасные часы, и прочтите всѣ мои размышленія; ни одинъ мой помыселъ не долженъ быть скрытъ отъ васъ. Ибо это я также причисляю къ налагаемому на себя должному покаянію, и повѣрьте, что очень и очень не легко мнѣ предстать передъ вами, моимъ благочестивымъ наставникомъ, въ качествѣ грѣшника и недостойнаго. Хотя слова моего жалкаго лепета не скажутъ вамъ, какъ ожесточенно боролся я послѣ всего этого со своимъ сердцемъ и что я вытерпѣлъ -- ибо возможно ли высказаться въ словахъ такой разбитой душѣ?-- но вы будете все-таки въ состояніи представить себѣ мои страданія, зная мою боязливую и мягкосердечную природу. Если вы не простите мнѣ, пусть падетъ на меня ваше проклятіе: я вполнѣ заслужилъ его, хотя оно будетъ для меня прискорбнѣе всякаго другаго наказанія, кромѣ одного лишь божьяго гнѣва.

Но послушайте далѣе, какой обѣтъ далъ я Господу -- обѣтъ, который всю жизнь будетъ моимъ покаяніемъ. Вотъ въ чемъ состоитъ онъ: никогда я, пока живъ, не возьму женщины въ подруги и наперсницы, потому что это земное счастье я утратилъ, какъ мотъ.

Какъ могу я честно и свободно глядѣть въ глаза чистой дѣвушкѣ, когда самъ я позорно потерялъ собственную чистоту? Боже меня сохрани отъ этого! Та дьявольская женщина была на часъ моей грѣховной женой -- честная женщина не должна быть ея преемницей. Надѣюсь, что вы серьезно одобрите мое твердое рѣшеніе, такъ какъ знаете, какихъ сердечныхъ мукъ мнѣ стоило его принять. Ибо всей душой желалъ я любви честной и вѣрной жены и надѣялся на радость и миръ въ моемъ домѣ. Вы сами часто смѣялись надъ тѣмъ, что итакъ любилъ быть съ дѣтьми и продѣлывалъ съ вашими внуками всякія забавныя штуки и шалости, какъ будто и самъ я былъ такое же малое дитя, какъ и они. Ахъ, да, да! милы моему сердцу малютки -- и вотъ теперь никогда не прійдется мнѣ играть и забавляться съ собственнымъ своимъ сынкомъ! Поймите -- ни жены, ни дѣтей! Но я далъ обѣщаніе въ этомъ Богу.

Наконецъ, вамъ надо знать, что послѣ того, какъ я препоручилъ на волю божію мой грѣхъ и покаяніе и обратился съ сокрушеннымъ сердцемъ къ Господу, я ощутилъ въ себѣ сильный священный гнѣвъ на дьявола и его проклятое адское коварство, съ которымъ онъ нападаетъ даже на души вѣрующихъ и благочестивыхъ и увлекаетъ ихъ къ грѣхопаденію. Я поклялся, что впредь неупустительно буду бороться съ искусителемъ во имя Господне, бороться вездѣ, гдѣ бы я ни замѣтилъ его гнусные слѣды, и никогда не перестану заступать ему дорогу и, сколько могу, ставить препоны его богомерзскимъ дѣйствіямъ на землѣ. Да подкрѣпитъ Богъ мои силы и мужество, ибо сердце мое слабо и медлительно въ употребленіи оружія Господня.

Но священный гнѣвъ долженъ одобрить меня и укрѣпить; не хочу я отнынѣ малодушно щадить ихъ, отверженныхъ, погибшихъ, добровольно предавшихся злому губителю и бросившихъ на съѣденіе ему свои души. Пусть отправляются въ геенну вѣдьмы и злые чародѣи, ядосоставители и заклинатели, эти друзья дьявола и божьи враги; пусть падаютъ они отъ меча, лишь бы души благочестивыхъ и праведныхъ были ограждены отъ нихъ и отъ злаго соблазна, который сѣютъ они во имя сатаны, въ угоду князя преисподней. Да поможетъ мнѣ въ этомъ Богъ! Аминь.

Примите, достопочтенный мужъ написанное въ горѣ моемъ, 10 августа, въ Штетинѣ.

Варѳоломей Вахгольціусъ.

* * *

Доброму, благочестивому, великому, блистательному ректору Николаю Кампіусу gratia et pax.

Сердечно любимый, нѣжный утѣшитель мой и отецъ, примите мою безконечную благодарность за ваше благосклонное одобреніе, послужившее для жаждущей души моей какъ-бы освѣжительнымъ напиткомъ и вѣрнымъ провозвѣстникомъ спасенія.

Благодарю васъ за то, что вы съ такой радостью одобрили мой обѣтъ и тѣмъ вдохнули въ мою грудь священный огонь. Но послушайте, что у насъ далѣе произошло. Демонскую женщину схватили и представили въ судъ, потому что теперь ужъ на мнѣ, какъ на несомнѣнномъ примѣрѣ, всѣ ясно убѣдились, что она занимается адскими искусствами. И она не могла долго запираться, не выдержала и первой пытки -- такое тяжкое бремя лежало у ней на совѣсти, такъ неопровержимо было мое свидѣтельство и такъ безсильно и изнѣженно ея тѣло отъ грѣховной жизни. Она очень скоро созналась во всемъ, въ чемъ я ее обвинялъ, созналась, что розы, которыя держала она въ своей корзинкѣ, были напитаны бѣсовскимъ составомъ, что злой духъ раздувалъ ихъ у ней въ рукахъ, и отъ того онѣ дѣлались еще ядовитѣе; что ночью она, съ помощію дьявола, носилась вокругъ моей постели въ болѣе прекрасномъ образѣ, чѣмъ былъ у нея на самомъ дѣлѣ и первая обняла меня противъ моей воли; что благодаря такому гнусному искуству, она опутала до меня уже многихъ мужчинъ, старыхъ и молодыхъ, и обморочила ихъ дьявольскими штуками до такой степени, что они потеряли свой природный разумъ и думали одно, а дѣлали другое; что она дѣлала все это единственно въ угоду своему милому любовнику, его благородію г. сатанѣ, чтобы порадовать его сманенными у Бога душами, и чтобы онъ улыбался ей еще ласковѣе и благосклоннѣе и въ адскомъ веселіи танцовалъ съ ней и ликовалъ по ночамъ.

Когда она открыто во всемъ этомъ созналась, судъ справедливо приговорилъ ее къ смерти чрезъ сожженіе, и этотъ приговоръ будетъ исполненъ надъ ней въ установленной формѣ, въ наказаніе ей самой, но къ возможному еще спасенію и очищенію ея души, и ради назидательнаго примѣра для другихъ.

Штетинъ. 15 сентября.

Благодарный вамъ и всегда преданный,
Варѳоломей Вахгольціусъ.

* * *

О, трудно, тяжело мнѣ бѣдному исправлять такую должность! Ужасъ виситъ надъ моей головой и страхъ сокрушаетъ мои кости. Господи, Господи, укрѣпи мое малодушное сердце и дай ему священную силу ратовать за царство Твое противъ отца грѣха и не изнемогать впредь такъ позорно, какъ случилось со мною сегодня, такъ что я сдѣлался посмѣшищемъ народа!

Но и въ этомъ я хочу сознаться передъ вами, другъ мой и отецъ, и пусть это будетъ моимъ покаяніемъ.

Сегодня, когда женщина была выведена и поставлена къ позорному столбу, надъ костромъ, вдругъ овладѣло мною земное состраданіе, такъ что сердце мое разрывалось отъ жалости къ этой молодой жизни, брошенной на ужасную смерть въ огнѣ. И когда Аполлонія, блѣдная и нѣжная, какъ лилія, поглядѣла на костеръ и, видимо, въ ней не было никакого грѣховнаго вожделѣнія, я ужасно вскрикнулъ, слезы рѣкой потекли изъ моихъ глазъ, я упалъ на землю, дрожалъ, какъ листъ и жалкимъ образовъ валялся въ пыли. Но скоро я услышалъ надъ собой мужской голосъ, сказавшій насмѣшливо:

-- Ага, попикъ, не очень-то, видно, хорошо бываетъ тому, чья возлюбленная измѣняетъ такимъ образомъ и навѣки сочетавается съ сатаной!

При этихъ словахъ позоръ мой съ новой силой обрушился на меня, я былъ совсѣмъ подавленъ бременемъ своей вины, лежалъ, какъ мертвый, и уже не видѣлъ дальнѣйшихъ ужасовъ.

О Господи Боже мой, если Ты сотворилъ мою душу такою жалкою, то зачѣмъ же возложилъ Ты на плечи мои такую тяжелую обязанность?

Postscriptum. 16 сентября.

* * *

Великому, доброму, ученому ректору Кампіусу.

Высоко достойный, неизмѣнный отецъ! Да, да, я хочу послѣдовать вашему совѣту! Я укрѣплю и закалю свои глаза, чтобы они безбоязненно могли смотрѣть на казнь отверженныхъ и чтобы уста мои славословили при этомъ Господа.

Еще нѣсколько женщинъ уличено въ подобныхъ же злодѣяніяхъ и въ томъ, что были въ союзѣ съ той дьявольской Аполлоніей. Эти безбожныя вѣдьмы также привлечены теперь къ суду.

* * *

Господь даровалъ мнѣ силу говорить съ обвиненными женщинами и потрясать ихъ души. Двѣ изъ нихъ показали себя сначала до такой степени закоснѣлыми и такъ укрѣпили свои члены дьявольскимъ искуствомъ, что выдержали нѣсколько мучительныхъ допросовъ и упорствовали при весьма жестокихъ пыткахъ. Но потомъ я отправился къ нимъ въ темницу и говорилъ имъ объ ихъ грѣхахъ. Тогда произошло нѣчто подобное чуду; рѣчь моя была такъ величава, торжественна и сильна, какъ будто бы не я произносилъ ее, а кто-то большій меня говорилъ моими устами -- такъ странны самому мнѣ были мои слова; однако я отлично чувствовалъ, что они были прекрасны и убѣдительны. И немного прошло времени, какъ сердца грѣшницъ были растроганы и взволнованы, онѣ плакали и кричали, сами себя обвиняли въ безчисленныхъ беззаконіяхъ, безъ замедленія сознавались во всемъ, чего отъ нихъ допытывались, и я наблюдалъ, какъ сатана выходилъ изъ нихъ въ ужасныхъ судорогахъ и корчахъ, потому что онѣ неистово метались, катались по землѣ, издавали отвратительные вопли и визгъ, усердно цѣловали мои руки и орошали обильными слезами мои ноги.

Удалившись отъ этихъ несчастныхъ созданій, я почувствовалъ вдругъ такой упадокъ силъ, что слугамъ пришлось поддержать меня; почти замертво опустился я на землю, по всему тѣлу пробѣгала сильная дрожь, а по щекамъ струились слезы.

* * *

Сегодня я сопровождалъ этихъ двухъ женщинъ на смертную казнь, долженствующую быть для нихъ избавленіемъ изъ когтей дьявола. Одна изъ сознавшихся съ благочестіемъ и преданностью шла на костеръ, громко пѣла хвалебные гимны, все время такъ весело и оживленно смѣялась, ликовала и прыгала, что нѣкоторые глупцы, не понимая такой небесной радости, думали, что она помѣшалась отъ суетнаго страха смерти.

А я восхвалялъ въ своемъ сердцѣ великое чудо, совершившееся чрезъ меня недостойнаго въ ея безсмертной душѣ.

Напротивъ, мнѣ съ сердечнымъ прискорбіемъ пришлось увидѣть, что другая женщина снова оказалась въ полнѣйшей власти сатаны. Ибо, увидѣвъ столбъ, она испустила такой отвратительный, нечеловѣческій крикъ, какаго никто не слыхивалъ отъ женщины, бросилась ко мнѣ, оплевала меня и такъ поносила, какъ могъ научить ее только ея адскій любовникъ. Это обстоятельство произвело удручающее впечатлѣніе на мою душу, и хотя я пытался заклясть несчастную и осѣнить ее крестнымъ знаменіемъ, но она не смирилась и нераскаянною грѣшницею взошла въ великомъ ужасъ на костеръ.

Меня же гнететъ печаль, какъ будто непроглядная ночь окутываетъ мою голову. Боже, смилуйся надо мной! О, если бы могъ я сегодня умереть, съ какою радостью оставилъ бы я эту пустынную долину смерти!

Порадуйте меня своимъ утѣшеніемъ, достопочтенный другъ, я очень нуждаюсь въ немъ: утѣшьте меня, хотя сокрушенная совѣсть ежедневно напоминаетъ мнѣ, что я терплю такія муки справедливо, за тяжкій грѣхъ свой, и я не осмѣлюсь роптать, только далъ бы Богъ силу вынести страданіе.

31 октября 1552 года. Штетинъ.

Примите привѣтъ отъ пребывающаго въ печали, но всегда преданнаго вамъ,

Варѳоломея Вахгольціуса.

* * *

Все время сердце мое исполнено ужаса; горе, какъ свинецъ, тяготитъ мою голову. Совсѣмъ не въ моготу бываетъ мнѣ иногда записывать то, что я пережилъ съ тѣхъ поръ, какъ дорогой мой, сильный вѣрою и богатый утѣшеніемъ, Николай Кампіусъ, переселился къ Господу и покинулъ меня одного въ моихъ горестяхъ и злополучіяхъ. Но все таки я чувствую непреодолимое желаніе передавать въ словахъ, хотя передъ самимъ собою, свое бѣдственное состояніе и тѣмъ облегчать свой страждущій духъ.

По сіе время въ нашихъ мѣстахъ подверглось суду четырнадцать вѣдьмъ, которыхъ я, непонятною самому мнѣ силою своей гнѣвной и пламенной рѣчи, довелъ до сознанія безъ пытки. Нѣкоторыя изъ нихъ перешли въ другой міръ раскаявшимися и благоговѣющими предъ Господомъ. Да, Богъ благословилъ мои уста, и сатана потерпѣлъ уже много пораженій. Но смертельная печалъ все таки давить мою душу, и дѣла мои не даютъ мнѣ ни радости, ни утѣшенія. Я жалкій грѣшникъ, и мнѣ не дано служить Господу съ страстнымъ увлеченіемъ. Поэтому Онъ и допустилъ меня такъ низко пасть и вселилъ безнадежное отчаяніе въ мое сердце.

* * *

Господи, Господи, да будетъ воля Твоя; Ты зовешь меня, и я слѣдую Твоему зову. Слухъ о дивной силѣ моего слова распространился по всей померанской землѣ. Штральзундцы и жители Анклама и Пазевалька прислали звать меня къ себѣ; они приглашаютъ меня подѣйствовать на совѣсть привлеченныхъ у нихъ къ суду вѣдьмъ и добиться отъ нихъ сознанія и раскаянія.

Ты призываешь меня, Боже; я иду.

17 апрѣля 1553 года.

* * *

Очень многія изъ нихъ сознали передъ смертью свою грѣховность и умерли съ покаяніемъ. Нѣкоторыя изъ женщинъ до того испугались одного лишь взгляда моего, что попадали въ страшныхъ конвульсіяхъ (сатана не хотѣлъ выйти изъ нихъ безъ борьбы) и сознались во всемъ, прежде чѣмъ я открылъ ротъ. Въ Анкламѣ встрѣтилась мнѣ на улицѣ старуха; едва увидѣвъ меня, она громко вскрикнула, упала на землю и, корчась, призналась, что она -- гнусная вѣдьма, хотя никто до тѣхъ поръ не зналъ за ней никакихъ дьявольскихъ дѣлъ, кромѣ того лишь, что она отличалась злымъ языкомъ. Но потомъ она взяла назадъ свое самообвиненіе и отрекалась отъ всего, такъ что пришлось подвергнуть ее сильнымъ пыткамъ, пока она въ другой разъ не сказала правду. Она была осуждена.

Господь призвалъ меня затѣмъ и въ нѣкоторые города южной Помераніи. Увы! я долженъ идти.

1653 г. 13 іюля.

* * *

2 сентября я вернулся изъ Старгарда.

Какъ одинокъ мой домъ, какъ печаленъ онъ и пустыненъ! Ни жены, ни дѣтей. Сердце мое жаждетъ любви другаго человѣка; кто мнѣ дастъ ее? Я живу, но жизнь моя -- ужасъ.

Господи! освободи меня отъ высокой обязанности, къ которой ты призвалъ меня.

* * *

Вотъ уже много лѣтъ, какъ опротивѣло мнѣ вести свою лѣтопись. Довольно обвинять и преслѣдовать -- я насытился всѣмъ этимъ по горло; но радость никогда не посѣщала моей души. Сегодня я хочу отмѣтить только вотъ что: по настоящее время спасено сто душъ. 22 мая 1559 года.

Господь и Спаситель мой, когда избавишь ты душу мою отъ жизни на землѣ.

Ибо, хотя глаза мои закалены и ноги уже не подкашиваются при видѣ огня и смертныхъ мукъ, но душа осталась такою же слабою и содрогается и днемъ и ночью.

Какое одиночество! И никого-то у меня нѣтъ, кого бы я могъ сердечно любить. Ни жены, ни дѣтей!

* * *

О, милосердый Господь, Спаситель мой, Искупитель, да правда ли это? Неужели Ты милостиво внялъ моей тихой молитвѣ? Вѣрно ли, что Ты ниспослалъ мнѣ это дитя, которое я могу любить? Но да, да, ты сдѣлалъ это, и ничто не можетъ сравниться съ твоей непримиримой благостью. Вотъ это я запишу, потому что великая радость заставляетъ меня взяться за перо. 31 мая 1559 года.

Дѣло было за городомъ, у Пассоверскихъ воротъ, гдѣ я прогуливался въ предмѣстьи. Тамъ обыкновенно дуетъ сильный вѣтеръ, вѣроятно оттого, что по близости находится лобное мѣсто, и слѣдовательно, шумитъ тутъ дъяволъ. Порывъ вѣтра сорвалъ у меня шляпу; она покатилась, и такъ далеко, что я не могъ ее догнать, потому что ужъ слабъ сталъ прежде времени отъ слезъ и безсонницы. Но по дорогѣ проходила дѣвушка. Увидѣвъ мое затрудненіе, она сняла съ руки корзинку, на своихъ проворныхъ ногахъ въ припрыжку бросилась за шляпой, и скоро та была у ней въ рукахъ. Дѣвушка бѣжала очень граціозно, и нельзя было не замѣтить, что она была весьма стройна, а когда она подошла ко мнѣ и посмотрѣла на меня своими веселыми, смѣющимися глазами, я увидѣлъ, что это красивая, молодая дѣвушка, но съ удивительно наивнымъ лицомъ маленькой дѣвочки.

Я поблагодарилъ ее и похвалилъ за быструю услужливость, и она обрадовалась похвалѣ, какъ хорошее дитя, и въ тоже время покраснѣла, какъ дѣвушка. Такъ какъ мнѣ все равно было, куда ни идти, то я прошелся съ ней немножко и незамѣтно для нея повыспросилъ, какъ она относительно религіи. Оказалось, все какъ слѣдуетъ, потому что она славила Господа за Его благодѣянія, сказала, что хотя она сирота и должна содержать троихъ маленькихъ братьевъ и старую бабушку, женщину нѣсколько сварливую, но Богъ оказываетъ ей великую благость и всегда посылаетъ радость ея сердцу, такъ что она нимало не унываетъ, что родителей ея уже нѣтъ въ живыхъ. При этомъ она чуть не съ гордостью прибавила, что она не нищенка какая нибудь, но что у ней есть хорошее состояніе -- домъ, садъ и слуга, такъ что о пропитаніи ей нечего заботиться. И въ самомъ дѣлѣ, она имѣла здоровый и цвѣтущій видъ въ своемъ опрятномъ платьицѣ.

Такъ какъ я подмѣтилъ, что она немножко предана мірскимъ удовольствіямъ и суетности и не совсѣмъ зрѣла въ христіанскомъ смиреніи, то мною овладѣло заботливое безпокойство за ея невинное сердце, (потому что подобные пороки легко вкореняются), и я спросилъ ее далѣе, какъ она относится къ дьяволу. Она высказала искреннюю ненависть къ нему, что меня обрадовало, но затѣмъ оказалось, что она ничего не знала о немъ и его коварствѣ и увѣряла, что ни разу не видала его вблизи. Это меня озаботило еще болѣе. Я убѣждалъ ее старательно беречься, чтобы онъ не подкрался къ ней врасплохъ и не заманилъ бы ее въ свои сѣти, пользуясь напримѣръ, ея суетностью и тщеславіемъ. На это она плутовато усмѣхнулась и сказала, что если она одѣвается такъ хорошо, то слѣдуетъ въ этомъ случаѣ наставленію своей покойной матери, которая говорила, что не должно дѣлать непріятное людямъ видомъ безобразныхъ лохмотьевъ, потому что всѣмъ имъ красивыя вещи нравятся болѣе, чѣмъ грязь и бѣдность, (благовидное правило, но полное скрытаго яда). Далѣе дѣвушка высказала, что она надѣется на Бога, который силою своею можетъ отогнать отъ нея сатану, да навѣрно такъ Онъ и дѣлаетъ, потому что знаетъ, конечно, что у ней самой вовсе нѣтъ времени бороться со злымъ врагомъ.

Между тѣмъ, какъ мы такимъ образомъ разговаривали, изъ корзинки, которую она несла на рукѣ, послышались совсѣмъ слабые, но очень жалобные звуки, е Что это такое? спросилъ я. Она открыла корзинку, и я увидѣлъ тамъ маленькаго котеночка. "Я нашла его на дорогѣ,-- пояснила она;-- должно быть, онъ попалъ подъ колесо, или лошадь на него наступила, потому что у него одна лапка сильно раздавлена. Я и взяла его къ себѣ".

Меня тронула такая сострадательность, потому что и самъ я люблю неповинныхъ животныхъ, и мы шли да шли съ нею далѣе, пока не очутились у ея дома. Передъ домомъ былъ садикъ, чистенькій и уютный, полный отличныхъ овощей, цвѣтовъ, и со множествомъ прекраснѣйшихъ розъ.

Она вошла въ садикъ, а я снаружи прислонился къ плетню и съ радостнымъ чувствомъ смотрѣлъ на дѣвушку. Она крикнула громкимъ голосомъ: "Бартель, Фрицъ, Клаусъ!" и на зовъ ея сейчасъ же выскочили изъ дому трое славныхъ мальчиковъ и бросились обнимать ее съ громкими привѣтствіями. Тогда она показала имъ котенка и велѣла принести скорѣй свѣжей воды и холста. Мальчики исполнили это съ быстротою вѣтра, а она вымыла и перевязала нѣжной рукой пострадавшую лапку животнаго, показывая въ тоже время мальчикамъ, какъ это дѣлается. "Имъ надо съ малыхъ лѣтъ научиться этому", сказала она. Объяснивъ все обстоятельно, она шепнула что-то братьямъ, они побѣжали и скоро вернулись, таща за рога стройную и красивую козу; она не владѣла одной ногой и шла, прихрамывая, на трехъ, но шла твердо и весело, будто вовсе не нуждалась въ четвертой.

-- Вотъ и ее пріобрѣла я такимъ же образомъ,-- сказала, смѣясь, дѣвушка.-- Когда она была маленькою, сломала себѣ ногу; я нашла ее въ полѣ и принесла къ хозяину, потому что знала, чья она. Но онъ подарилъ козочку мнѣ, такъ какъ она, по его мнѣнію, ничего уже не стоила, а теперь вотъ изъ нея кое-что и вышло. Не желаете ли отвѣдать ея молока?

Я поблагодарилъ и отказался, но съ удовольствіемъ полюбовался на живое и веселое животное.

-- У меня есть еще животныя, на которыхъ стоитъ поглядѣть,-- сказала затѣмъ дѣвушка;-- хотите покажу? Я съ удовольствіемъ согласился, и дѣвушка пригласила меня слѣдовать за ней.-- Они у меня тамъ, за домомъ,-- говорила она,-- и вы можете увидѣть ихъ, если будете держаться тихо и спокойно.

Мы обошли домъ, и я увидѣлъ тамъ другой крошечный садикъ, обращенный прямо на югъ, со стѣнкой, обвитой виноградомъ. Хозяйка усадила меня на стоявшую въ сторонѣ скамеечку и сдѣлала знакъ молчать и не двигаться. Потомъ она вышла на середину садика и тихонько посвистала. Почти тотчасъ же изъ непримѣтныхъ скважинъ выскользнуло множество ящерицъ, которыя окружили дѣвушку, бѣгали туда и сюда и держались замѣчательно довѣрчиво, такъ что я удивился даже, зная, что эти животныя вовсе не привычны къ человѣку. Но меня еще болѣе порадовало, что дѣвушка обходится и съ ничтожными тварями такъ ласково, потому что безъ ласки она не могла бы такъ отлично приручить ихъ.

Дѣвушка съ гордой улыбкой подошла ко мнѣ и тоже сѣла.

-- Посмотрите, -- сказала она съ радостнымъ лицомъ,-- какъ лежатъ онѣ и смотрятъ на солнце совершенно неподвижно, будто сидятъ въ церкви; не правда ли, точно онѣ молятся? Можетъ быть, онѣ умѣютъ молиться солнцу, какъ первому своему благодѣтелю.

Сильно ужаснули меня эти слова; ибо Богъ не далъ неразумнымъ тварямъ священнаго дара молитвы, и думать, что животныя молятся -- вѣдь это явная языческая мерзость. Я серьезно пожурилъ ее за это, потому что тайно испугался за нее. Но увидѣвъ на ея личикѣ печаль, я смягчилъ свои слова снисходительностью, такъ какъ мнѣ казалось, что и въ безбожныхъ рѣчахъ ея я чувствовалъ милую и чистую невинность. А она не дала мнѣ времени понаставить ее, какъ слѣдуетъ, опять повеселѣла, вскочила со скамейки и сказала:

-- Теперь я покажу вамъ еще двухъ своихъ самыхъ злыхъ животныхъ.

Она повела меня къ деревянной загородкѣ, откуда раздалось ужасное храпѣнье и фырканье, когда мы подошли ближе. Она отодвинула дверку, тамъ сидѣла отвратительная сова, шипѣла на насъ, какъ злой духъ преисподней, и глаза у ней были тоже чисто дьявольскіе. Дѣвушка крикнула ей: "успокойся Геясхенъ!" и страшилище, услышавъ тг кое ласковое имя, стало гораздо миролюбивѣе, наклонило голову и позволило своей госпожѣ почесать между перьями; но ко мнѣ она относилась по прежнему непріязненно.

Вѣрно и то, что при видѣ этой дикой птицы у меня пробѣжалъ морозъ по кожѣ, точно въ душѣ моей явилось какое-то дурное предчувствіе, такъ что я стоялъ нѣкоторое время, какъ оцѣпенѣлый. Но вдругъ дѣвушка громко окликнула меня: "Ради Бога, господинъ мой, что съ вами? У васъ такіе странные, невеселые глаза". И на меня глядѣли ея ясные глазки съ такой сердечной просьбой, что странная боязнь исчезла изъ моей души.

-- Это одно животное,-- сказала затѣмъ дѣвушка съ доброй улыбкой, -- а теперь я покажу вамъ другое.-- И она проворно повела меня къ себѣ въ домъ. Тамъ сидѣла въ креслѣ старуха, сѣдая, сгорбленная и безобразная, которая встрѣтила дѣвушку такой сильной и злобной бранью, что я испугался и недоумѣвалъ, что могла сдѣлать ей эта дѣвушка такаго дурнаго.

Но теперь я догадался, что эту старуху дѣвушка и разумѣла подъ своимъ другимъ злымъ животнымъ. Хотя повидимому такое сравненіе не лишено было правды, но я отвелъ дѣвушку въ сторону и съ упрекомъ замѣтилъ ей, что безбожно и дерзко называть родную бабушку злымъ животнымъ. Она совсѣмъ покраснѣла, что было ей очень къ лицу, и сказала: -- Она мнѣ не бабушка въ самомъ-то дѣлѣ, но бѣдная женщина, которая живетъ у меня, потому что она совсѣмъ хворая и не можетъ существовать безъ посторонней помощи. Она тяжелаго нрава, очень любитъ браниться и всегда ворчитъ на меня, вотъ я и сравнила ее съ моей совой; но я вѣдь и эту люблю, и право, ничего дурнаго не было у меня въ мысляхъ.

Сказавъ это, она подошла къ старухѣ, приласкала ее, наговорила ей много хорошаго и пріятнаго, такъ что та успокоилась, притихла и лишь слегка ворчала, какъ кошка, когда ее гладятъ.

Тогда я подивился власти, какую эта дѣвушка имѣла надъ животными и людьми, и мое расположеніе къ ней возросло еще болѣе.

Въ это время вбѣжали мальчуганы и настойчиво начали просить ужища.

-- Слышите, какъ воютъ голодные волки?-- обратилась ко мнѣ съ громкимъ смѣхомъ дѣвушка;-- но подождите, мы сейчасъ сваримъ волшебную похлебочку, которая успокоитъ ихъ и усыпитъ.

Я хотѣлъ было сдѣлать ей замѣчаніе за неподобающую болтовню о волкахъ и волшебной похлебкѣ, но она уже не слушала, растворила дверь въ кухню и съ удивительнымъ проворствомъ развела большой огонь въ очагѣ. Тогда странно было видѣть издали, какъ ея хорошенькое личико выглядывало изъ-за клубящагося дыма, совершенно красное, какъ будто оно горѣло, потому что она очень близко стояла къ пылающему огню. Это было поразительно красиво, но какъ-то странно и необычайно, и не понравилось мнѣ. Но все это продолжалось очень мало времени, супъ былъ готовъ, налитъ въ миску и поданъ на столъ.

Мой санъ не позволилъ мнѣ принять участіе въ ѣдѣ; другіе же усѣлись за круглый столъ, получили всѣ по деревянной ложкѣ и со всѣхъ сторонъ набросились на кушанье. Одна лишь дѣвушка подождала немножко, зорко слѣдя за маленькими повѣсами, чтобы они не глотали слишкомъ торопливо, или не мѣшали ѣсть старухѣ; въ случаѣ надобности она крѣпко била ихъ ложкой по рукамъ, такъ что они отскакивали и пищали, но тотчасъ же затѣмъ смѣялись еще громче. Наконецъ, когда аппетитъ ихъ былъ нѣсколько удовлетворенъ, она принялась ѣсть и сама. Пріятно и мило было смотрѣть, какъ никто изъ мальчиковъ не смѣлъ ей мѣшать, но всѣ тщательно сторонились со своими ложечками.

Глядя на нихъ, я и самъ почувствовалъ наконецъ голодъ и сталъ собираться домой. Уходя, я спросилъ имя молодой дѣвушки, такъ какъ намѣренъ былъ навѣщать ее почаще, чтобы позаботиться о ней по мѣрѣ надобности.-- Меня зовутъ Гертрудой Гренпигинъ, сказала она.

Я возвращался своей дорогой въ такомъ настроенія, какъ будто бы изъ мрачныхъ и ужасныхъ тучъ озарило меня яркимъ солнечнымъ лучемъ; такъ благодѣтельно подѣйствовали на мое разстроенное сердце невинность и прелесть этой дѣвушки, или, лучше сказать, этого ребенка. Я ощущалъ въ себѣ новую силу влачить бремя земной жизни. И я наиначе познаю изъ этого, всеблагой Спаситель, что Ты самъ уготовилъ мнѣ такую отраду. Это внушаетъ мнѣ мысль, что я нуженъ еще Тебѣ и впредь для борьбы со злымъ духомъ за царство Твое. И такъ, не буду я болѣе теперь роптать и предаваться унынію, но радостно буду исполнять Твою волю.

* * *

Какія право странныя вещи случаются съ нами, бренными людьми! Не я ли вчера такъ радостно, отъ всего сердца, славословилъ Господа за ниспосланное Имъ мнѣ счастіе! И вотъ, уже сегодня ночью не давали мнѣ покоя дурныя мысли. Мнѣ привидѣлось, что сатана, въ образѣ отвратительной совы, протягивалъ свои когти къ Гертрудѣ и опять таращилъ на меня, какъ кошка, свои зеленые, коварные глаза; и когда я всталъ утромъ, тяжело и нспокойно было у меня на душѣ. Но я храбро отправился за Пассоверскія ворота, и когда снова увидѣлъ передъ собой дѣвушку, уныніе мое разсѣялось, какъ туманъ, и снова почувствовалъ я, что милосердый Богъ освѣтилъ меня на времячко живительнымъ солнечнымъ лучемъ.

* * *

Извѣстно, что среди неизмѣримыхъ африканскихъ пустынь всеблагой Господь устроилъ для путешественниковъ великолѣпные острова или оазы, чтобы не умирали они отъ жажды и отъ палящаго солнечнаго зноя. Тамъ бьютъ чистые источники освѣжительной влаги, и такія могучія деревья, какъ прекрасныя и священныя пальмы, снабжаютъ людей тѣнью и сладкими плодами, и безчисленное множество цвѣтовъ испускаетъ дивное благоуханіе; самыхъ разнообразныхъ красокъ птицы поютъ и славятъ Бога за всю эту благодать, а злыя и ядовитыя животныя не смѣютъ приближаться къ этимъ благословеннымъ мѣстамъ.

Такимъ точно оазомъ оживилъ Богъ мое существованіе. Я пріобрѣлъ дитя и могу радоваться его взгляду, наслаждаться его прелестью, какъ будто бы это была въ самомъ дѣлѣ моя родная дочь. Каждый день хожу я въ ея домикъ, дружески поучаю ее духовною рѣчью, или предоставляю ей смѣяться, и это такое великое и высокое для меня счастье, что я втайнѣ боюсь и говорить о немъ, даже писать. Ибо говорятъ, что если кто вслухъ назоветъ свое счастье, то оно вспорхнетъ и улетитъ, какъ прекрасная птичка, испуганная громкимъ голосомъ.

* * *

Ого, моя птичка Гертруда, развеселила ты сегодня мое сердце! Дѣло въ томъ, что когда я подходилъ къ милому дому, подходилъ по обыкновенію неторопливо, какъ подобаетъ моему сану, и съ ожиданіемъ посматривалъ на него еще издали, то увидѣлъ, что птичка моя сидѣла высоко на лѣсенкѣ, ведущей снаружи въ домъ, а внизу скакали три неоперившихся воробья, мои мальчуганы, и бросали въ нее большими красными розами, какъ мячиками, а она ловила всѣ летѣвшіе въ нее цвѣты съ такою ловкостью, которой я едвали бы повѣрилъ, если бы не видѣлъ ее собственными глазами. А тѣ розы, которыя бросала она назадъ, направляла она такъ мѣтко, что онѣ попадали шалунамъ чуть-чуть не въ ротъ, но тѣ были настолько неповоротливы, что часто цвѣты пролетали мимо. И какъ пищали и щебетали между собой мои воробушки и барахтались около упавшихъ на землю ровъ -- смотрѣть было весело! И какъ смѣялась тогда Гертруда! И какъ у самой у ней пылали щеки отъ удовольствія и сердечнаго усердія!.. Дитя у меня! Дитя!

Когда кто нибудь изъ мальчиковъ изловчался поймать цвѣтокъ, а Гертруда громко выражала свое одобреніе его ловкости, тогда она казалась матерью и сильно напоминала -- Господи, прости меня -- самое Богоматерь Марію въ томъ видѣ, какъ изобразилъ ее Альбертъ Дюреръ. А когда она подхватывала и ловила розы съ такой удивительной граціей и въ тоже время съ такой красивой небрежностью, какъ будто бы никогда и не могла промахнуться, тогда я снова любовался на нее и радовался отъ души, что Богъ одарилъ ее во всемъ такими необыкновенными и прекрасными способностями.

Но вотъ она крикнула братьямъ, какъ будто бы ей самой захотѣлось еще лучше показать свое искусство:-- Ты стоишь слишкомъ близко ко мнѣ, Клаусъ! Отодвинься, Бартель! Стань у самаго забора, Фрицъ!.. Посмотримъ, съумѣю ли я попасть въ васъ!

Она начала бросать, и дѣйствительно, розы опять попадали въ цѣль, только мальчики-то были слишкомъ неловки и невнимательны. Увлекшись игрой, она и не затѣтила, да и я тоже не обратилъ вниманія, что кто-то шелъ по дорогѣ мимо дома, и вотъ, какъ только поровнялся онъ съ играющими, цвѣтокъ попалъ ему прямо въ голову, такъ что даже немножко испугалъ его. Проходящій былъ молодой и статный юноша, красавецъ и богато одѣтъ. Онъ недолго оставался озадаченнымъ, но самъ проворно подхватилъ цвѣточное ядро, прицѣлился, бросилъ, и роза полетѣла прямо въ мою Гертруду, которая, не смотря на свой испугъ, подняла однако по привычкѣ руку и поймала цвѣтокъ. Обратно она не бросила его, потому, полагаю я, что нашла это неприличнымъ. Но мальчики громко закричали: "Еще! еще!" и ей пришлось снова бросать. Молодой господинъ былъ половчѣе всѣхъ троихъ карапузиковъ и ловилъ у нихъ подъ носомъ большую часть цвѣтовъ, такъ что скоро тѣмъ пришлось лишь стоять да смотрѣть, разинувъ ротъ, на перестрѣлку. А красавецъ-юноша храбро продолжалъ битву съ дѣвушкой, все ближе и ближе тѣснился къ плетню, потомъ -- прыгъ черезъ него, какъ олень; цвѣты еще живѣе засвистали туда и сюда, какъ розовый дождь, разлетались въ лепестки и устилали землю, что представляло красивый видъ, какъ будто бы это былъ усѣянный цвѣтами путь для какой нибудь герцогини. А бойцы забыли все окружающее и такъ усердно и жарко перебрасывались, какъ будто дѣло шло вовсе не на шутку; но въ то же время оба они громко смѣялись и наперерывъ вскрикивали, какъ сумасшедшіе.

Очень весело было смотрѣть на это, и -- о, Господи!-- меня самого такъ и подмывало броситься къ нимъ и принять участіе въ забавѣ, что плохо шло бы къ моему возрасту и духовному сану. Но вотъ розы истощились наконецъ, и оба они стояли, и безмолвно и покраснѣвъ смотрѣли другъ на друга, и чѣмъ далѣе, тѣмъ лица ихъ пылали ярче, вмѣсто того чтобы прохладиться. Тогда я подумалъ: теперь довольно! подошелъ къ молодымъ людямъ и заговорилъ съ ними.

Они оба вздрогнули, какъ преступники, и я порадовался за мою Гертруду, что она такъ застыдилась изъ-за подобной дѣтской шалости и воскликнула: "фи, мнѣ слѣдовало бы показывать лучшій примѣръ младшимъ!"

А храбрый юноша былъ тоже совершенно смущенъ и нѣсколько времени не произносилъ ни слова; но потомъ совсѣмъ глупо проговорилъ, что у него жажда и не можетъ ли онъ получить стаканъ вина.

-- Конечно, да!-- сказала быстро Гертруда,-- и еще самаго лучшаго изъ всего годоваго запаса, какой у насъ есть; оно лежитъ у насъ подъ землей, чтобы было похолоднѣе.

Она побѣжала и вернулась съ оловяннымъ стаканомъ, который подала молодому человѣку. Я тотчасъ замѣтилъ, что это была просто колодезная вода, потому что въ домѣ Гертруды вина не было, точно также и пива. Но юноша взялъ стаканъ и началъ пить съ совершенно серьезнымъ видомъ, будто и не замѣчая хитрости; во время питья онъ посматривалъ иногда украдкой черезъ край стакана на дѣвушку, какъ будто она приворожила его.

Затѣмъ юноша извинился, такъ застѣнчиво спотыкаясь на каждомъ словѣ, что меня даже удивило такое неумѣнье владѣть рѣчью въ такомъ изящномъ молодомъ человѣкѣ. Наконецъ онъ удалился, а мы всѣ смотрѣли ему вслѣдъ. Когда онъ отошелъ отъ насъ на столько далеко, что былъ увѣренъ, что никто уже его не видитъ, онъ вдругъ сорвалъ съ головы свою красивую шапочку, украшенную перьями, швырнулъ ее высоко, какъ негодное лохмотье, подхватилъ, проворно перепрыгнулъ черезъ случившуюся тутъ живую изгородь и -- маршъ!-- какъ вѣтеръ, помчался по полю и скоро скрылся изъ виду.

Тутъ мы, Гертруда и я, отъ души посмѣялись надъ удивительнымъ господиномъ, который велъ себя, какъ веселый мальчуганъ и по всѣмъ признакамъ принадлежалъ къ знатному роду.

Когда я пришелъ потомъ къ себѣ домой, то былъ все еще такъ радостно настроенъ всѣмъ происшедшимъ, что невольно пришлось записать все это по свѣжей памяти, хотя знаю, что умный и ученый человѣкъ могъ бы написать что нибудь болѣе достойное. Я думаю однако, что Богъ не взыщетъ съ меня за эту радость.

1559 года, 27 іюня.

* * *

Во испытаніи моего христіанскаго терпѣнія Богъ послалъ на меня болѣзнь. Какъ я боялся въ это время за свою Гертруду! А она, не видя меня нѣсколько дней у себя въ домѣ, послала ко мнѣ своихъ воробушковъ освѣдомиться, что со мной. Узнавъ отъ нихъ, что мнѣ плохо, она, не думая долго, прибѣжала сама и выразила желаніе ходить за мной и всячески помогать мнѣ. Но экономка моя, удивленная такимъ посѣщеніемъ и предложеніемъ, надо полагать, сурово пожурила дѣвушку за несоблюденіе мнимыхъ приличій. Неразумная и добродушная женщина убѣждена, что я еще достаточно молодъ, чтобъ влюбиться и посвататься. Но Ты знаешь, Господи, какой обѣтъ данъ моимъ сердцемъ, и какъ я, кромѣ того, постарѣлъ.

Бѣдная Гертруда очень озадачена была глупой рѣчью старухи и тихо пошла вонъ. Она такъ печально посмотрѣла въ мою комнату, что даже пробудила жалость въ экономкѣ, какъ это потомъ мнѣ сообщила сама. Послѣ этого Гертруда ежедневно присылала своихъ братьевъ справляться о моемъ здоровьѣ.

Слава Богу, я могу отпустить ихъ сегодня съ болѣе благопріятнымъ извѣстіемъ.

25 іюля.

* * *

Экономка разсказала мнѣ, что я говорилъ весьма странныя и страшныя вещи, находясь въ безсознательномъ состояніи во время сильной лихорадки. Будто я все кричалъ, что сатана хочетъ похитить душу Гертруды, а иногда будто я самъ считалъ себя повидимому дьяволомъ, потому что съ хитрымъ видомъ шепталъ: "Видишь, я укрѣпляю тебя противъ дыма и огня, такъ что онъ будетъ пылать вокругъ тебя, но ты не сгоришь; вотъ я учу тебя варить волшебныя снадобья и тѣмъ пріобрѣтать власть надъ людьми, такъ что ты будешь управлять ими по своему желанію, и они будутъ зависѣть отъ тебя, какъ неразумныя твари. А ты покланяйся мнѣ за это, какъ покланяются мнѣ жабы, змѣи и ящерицы, потому что я первый ихъ благодѣтель".

Всѣ эти опасныя рѣчи экономка слышала отъ меня такъ часто, что выучила ихъ наизусть, какъ пѣсню. Меня беретъ ужасъ, потому что не знаю, какая сила влагала ихъ въ мои уста безъ моего вѣдома, но едвали это была добрая сила. Господи Боже мой, будь просвѣтителемъ души моей и не допусти меня сбиться съ пути истины и надежды!

* * *

Сегодня 30 іюля, я въ первый разъ вышелъ и снова увидѣлъ голубое небо. Я пошелъ къ моей милой Гертрудѣ, чтобы поблагодарить ее за заботливость обо мнѣ. Она съ сердечной радостью выскочила мнѣ на встрѣчу, и мнѣ къ удивленію моему показалось, что она за это время выросла и еще похорошѣла. Я замѣтилъ также, что она стала тише, чѣмъ прежде, не болтала, какъ дитя, но говорила разумно, какъ благовоспитанная барышня. Но глаза ея смотрѣли яснѣе и веселѣе, чѣмъ когда либо я видалъ. Только она нѣсколько разъ погружалась въ задумчивость и замолкала, а когда я снова съ чѣмъ нибудь обращался къ ней, она вздрагивала, приходя въ себя, и слегка краснѣла. Иногда же она улыбалась про себя, какъ будто погруженная въ веселыя грезы. Мнѣ показалось наконецъ, что она стала немножко дика и не такъ довѣрчива, и что на сердцѣ у ней лежитъ какое-то тайное горе. спросилъ ее объ этомъ. Она залилась слезами и выбѣжала изъ комнаты. Но когда она, немного погодя, вернулась, глаза ея были сухи, она весело смѣялась и говорила, что она дурочка и часто плачетъ, когда надо бы скорѣй радоваться. Мнѣ нечего было ни любопытствовать далѣе, ни безпокоиться за нее: если бы и было что нибудь, то она своевременно сообщила бы мнѣ, какъ своему другу.

Я возвратился къ себѣ все таки въ огорченіи: мнѣ представлялось, что милое дитя уже перестало быть вполнѣ моимъ. Не была бы только это моя глупость, происходящая отъ нездоровья.

* * *

Теперь все объяснилось удивительнымъ и пріятнымъ образомъ.

Сегодня, когда я сидѣлъ за священнымъ писаніемъ и читалъ, раздался стукъ молотка, и ко мнѣ вошелъ тотъ красивый молодой человѣкъ, что бросался намедни розами съ Гертрудой, и сказалъ, что онъ -- Марксъ Стоентинъ (сынъ здѣшняго богача-купца), что онъ ко мнѣ съ покорнѣйшей просьбой, и тотчасъ же добавилъ, что онъ не одинъ, и попросилъ позволенія ввести того, кто съ нимъ пришелъ. Получивъ согласіе, онъ протянулъ руку за дверь и вывелъ... мою Гертруду. Когда она вошла, онъ твердо положилъ лѣвую руку ей на плечо, другою взялъ ее за правую руку и воскликнулъ: "Это моя невѣста передъ Богомъ и будетъ таковою вѣчно. Высокопочтенный господинъ, вы должны помочь намъ, чтобы она сдѣлалась моею женою и предъ людьми".

Услышавъ это, я такъ былъ пораженъ и изумленъ и до того въ тоже время обрадованъ, что слезы тихо потекли у меня изъ глазъ и я принужденъ былъ отойти къ окну, чтобы ихъ скрыть, потому что, по моему, такая чувствительность не прилична духовному лицу. Сначала было я очень удивился, какимъ образомъ бѣдной дѣвушкѣ удалось такъ скоро завладѣть сердцемъ молодаго барича; но потомъ я благоразумно разсудилъ, что господинъ этотъ, должно быть, честный и умный молодой человѣкъ, если свободно выбралъ себѣ такую прекрасную невѣсту, не взирая на ея происхожденіе и ничтожное состояніе.

Поэтому я опять отъ души порадовался за мое милое дитя; оборотясь къ обоимъ, я благословилъ ихъ и сказалъ имъ нѣсколько добрыхъ и задушевныхъ словъ. Потомъ я спросилъ Маркса, въ чемъ же я могу помочь имъ, въ чемъ они затрудняются, и говорилъ ли уже онъ объ этомъ со своимъ отцомъ, (невѣста была сирота).

Лицо Маркса стало печально, и онъ сказалъ:-- Это все равно. Я говорилъ съ отцемъ и открылъ ему свое сердце. Онъ пришелъ въ бѣшенство, жестоко набросился на меня и обозвалъ меня чистѣйшимъ дурнемъ, грубіяномъ и другими подобными именами, что меня очень огорчило, потому что я никогда не выходилъ изъ его воли и всегда былъ къ нему почтителенъ. Только въ настоящемъ случаѣ я ни за что не поступлю иначе, чѣмъ рѣшилъ; или Гертруда будетъ моей милой женой, или оба мы умремъ отъ горя.

Во время этой рѣчи, въ лицѣ его засвѣтилось пламя страстной любви и придало ему такую красоту, что онъ казался подобнымъ могучему вѣстнику Господню. Я принялъ это за указаніе божіе, что я сколь возможно долженъ помочь имъ.

-- Да, высокопочтеннѣйшій господинъ,-- говорилъ далѣе Марксъ,-- я слышалъ, что вы одарены необыкновенной силой рѣчи, какъ никто изъ здѣшнихъ духовныхъ и свѣтскихъ лицъ; поэтому вы навѣрно съумѣете дать другое направленіе мыслямъ отца, такъ что онъ пойметъ, что если я этого добиваюсь отъ него, то это вовсе не дурачество и вовсе не неповиновеніе его родительской власти. Ибо вы отлично знаете и можете громко засвидѣтельствовать, что эта дѣвушка украшена всѣми добродѣтелями и во всѣхъ отношеніяхъ достойна занять мѣсто въ кругу нашихъ городскихъ дамъ. Поэтому, прошу васъ, исполните ради ея мою просьбу.

Такъ онъ упрашивалъ меня, и я -- что же мнѣ оставалось дѣлать?-- не могъ отказать въ своемъ обѣщаніи сдѣлать все, что будетъ можно.

Увидѣвъ мое сочувствіе, они моментально пришли въ такое веселое настроеніе, какъ будто все уже устроилось наилучшимъ образомъ. На радостяхъ они посидѣли немножко у меня, шалили, много смѣялись, дразнили другъ друга, каждый хвалился, что любитъ сильнѣе, чѣмъ другой; но вели себя все таки вполнѣ благопристойно и не дѣлали ничего такаго, что могло бы не понравиться мнѣ, какъ духовному лицу.

Но какъ только они отъ меня ушли, со мной произошла удивительная вещь, которой я вовсе не ожидалъ. Именно, до этого момента я былъ чрезвычайно радъ мысли, что дѣвушка заживетъ съ этихъ поръ болѣе счастливой жизнью; а тутъ -- вдругъ почувствовалъ я сильную душевную боль, впалъ въ уныніе, и въ сердцѣ явилось тяжелое предчувствіе, что я лишусь теперь своего милаго дитяти. Я старался убѣдить себя, что это вовсе не такъ, что, напротивъ, на будущее время я могу спокойнѣе любоваться ея добродѣтелями, чѣмъ до сихъ поръ -- но ничто не помогало: упрямое и огорченное сердце мое не хотѣло съ этимъ примириться и чуть-чуть не разгорѣлось гнѣвомъ на добраго Маркса, какъ будто онъ похищалъ у меня Гертруду. Я боролся съ своимъ безуміемъ и призывалъ на помощь Бога, но никакъ не могъ удержаться отъ слезъ.

Въ то время, какъ во мнѣ еще происходила такая борьба, пришли ко мнѣ посланные изъ благочестиваго и славнаго города Столпа (очень дальній городъ южной Помераніи) и передали мнѣ просьбу своихъ согражданъ -- прибыть къ нимъ поскорѣе: у нихъ явилась вѣдьма, безстыдная дьявольская женщина, которая никакъ не хочетъ образумиться и ни въ чемъ не сознается, какъ ее ни пытаютъ, а пытаютъ такъ, что ужъ едва ли есть у нея уцѣлѣвшіе члены. Сжечь ее такимъ образомъ нельзя и, поэтому не только ея собственная душа становится съ каждымъ днемъ все болѣе вѣрною добычею ада, но и другіе благочестивые христіане подвергаются тѣлесной и духовной опасности. Ибо могущество этой вѣдьмы чрезмѣрно, и много уже успѣла она нанести людямъ страданій и вреда.

Еще печальнѣе стало у меня на душѣ. Но я не могъ медлить и рѣшилъ отправиться раннимъ утромъ на другой же день.

Такимъ образомъ обстоятельства заставили меня поторопиться посѣщеніемъ стараго г. Стоентина, чтобы расшевелить его совѣсть или подѣйствовать на его разсудокъ. Одѣвшись приличнымъ образомъ, я пошелъ къ нему и скромно и обстоятельно представилъ ему дѣло.

Этотъ Стоентинъ не пользуется хорошей репутаціей, и по общему мнѣнію, это -- ловкій, продувной человѣкъ, притомъ богатый и сильный своимъ капиталомъ; онъ хитеръ и золъ и хотя никого не обманываетъ открыто, но всегда умѣетъ найти лазейку, чтобы повредить другимъ, а самому остаться въ барышахъ, притомъ такъ, что невозможно уличить его въ продѣлкѣ.

Такимъ лисой показался онъ сначала и мнѣ и кромѣ того обнаружилъ бѣшеный характеръ. Надо удивляться, что у него вышелъ такой благонравный сынъ. Впрочемъ нерѣдко бываетъ, что суровые родители воспитываютъ, благодаря своей строгости, хорошихъ дѣтей; напротивъ того, другіе портятъ своихъ дѣтей излишнею снисходительностью и добротою. Ибо тяжелая дисциплина необходима для успѣшнаго духовнаго развитія каждому человѣку.

Услышавъ, что я священникъ, онъ особенно набросился на меня, осыпалъ меня бранью и, не взирая на духовный санъ мой, тяжко поносилъ меня; онъ язвительно спрашивалъ, неужели это такъ и быть должно, чтобы проповѣдникъ занимался тоже и сводничествомъ; говорилъ также, что онъ самъ не свинья какая нибудь и отлично знаетъ, что ему дѣлать, какъ разумному отцу, и много выслушалъ я такихъ рѣчей, которыя грязнымъ потокомъ лились изъ его устъ. Но это не смущало меня: я слыхивалъ и худшее отъ иныхъ дьявольскихъ женщинъ; я съ радостью терпѣлъ ради моихъ милыхъ дѣтокъ. Прискорбно мнѣ было только за свое духовное достоинство.

Наконецъ, когда онъ немножко угомонился, чтобъ перевести духъ, я снова приступилъ къ дѣлу и чистосердечно сообщилъ ему все, что могъ сказать хорошаго и пріятнаго о Гертрудѣ: она не только весьма красивая и ловкая дѣвушка, но очень щедро одарена отъ Творца многими другими хорошими качествами. Чтобы ясно доказать, какъ она добра и чистосердечна, я разсказалъ ему, какъ прекрасно она ухаживаетъ за своими рѣдкими животными, даже за такими, которыя другими людьми не ставятся ни во что, какова ея треногая коза, или которыя не приносятъ уже никакой пользы, какъ ящерицы и сова; упомянулъ я и о старой сварливой бабушкѣ. Затѣмъ, чтобъ нагляднѣе обрисовать предъ нимъ образъ милой Гертруды и тѣмъ развеселить и тронуть его собственное сердце, я разсказалъ старику, какъ оба они, Марксъ и Гертруда, въ первый разъ сошлись въ цвѣточной перестрѣлкѣ, какъ они при этомъ увлеклись, какъ малыя дѣти, и какъ потомъ застѣнчиво и растерянно вели себя, какъ будто бы подпали какому-то очарованію. О дальнѣйшемъ я могъ сообщить разумѣется, только то, что слышалъ отъ нихъ самихъ, именно что Марксъ во время моей болѣзни ежедневно ходилъ по той же дорогѣ, мимо домика Гертруды, перекидывался сперва съ нею нѣсколькими словами черезъ плетень, потомъ они мало по малу сблизились и наконецъ поклялись другъ другу въ вѣчномъ союзѣ.

Въ то время, какъ я краснорѣчиво разсказывалъ обо всемъ этомъ, я замѣтилъ, что гнѣвъ Стоентина значительно смягчился; онъ внимательно вслушивался въ мои слова, и когда я кончилъ, онъ, поворчавъ немного про себя, вдругъ быстро сказалъ:-- Хорошо. Вы можете идти, а я поразмыслю: можетъ быть дѣйствительно Гертруда -- достойная дѣвушка и понравится мнѣ.

Онъ выразилъ намѣреніе побывать у ней тихомолкомъ, приглядѣться и понаблюдать ея характеръ. Тогда я горячо поблагодарилъ Бога въ своемъ сердцѣ и самъ подивился необыкновенной силѣ и убѣдительности, которыя Его милосердіе и на этотъ разъ вложило въ мои уста, такъ что мнѣ удалось подѣйствовать на душу этого злаго человѣка. Дѣйствительно, я говорилъ прекрасно и въ высшей степени сильно; но я вовсе не приписываю этого себѣ: все это -- дѣло Всемогущаго.

1559 года. 3 августа.

* * *

Столпская вѣдьма была во всякомъ случаѣ болѣе упряма и не укротима, чѣмъ тѣ, которыхъ мнѣ приходилось до сихъ поръ видѣть. Но множествомъ свидѣтелей было доказано, что она выбѣгала по ночамъ на крышу въ видѣ треногой кошки, (мнѣ указывали, что это весьма отвратительное животное), равно какъ и то, что приносила въ корзинкѣ другихъ женщинъ живаго сатану, или, какъ говорятъ другіе, злаго духа Хима, въ видѣ жабъ и тому подобныхъ мерзостей. Но вѣдьма со злымъ упрямствомъ отвергла всѣ имѣвшіяся на лицо показанія и, укрѣпляемая дьяволомъ, оказалась настолько сильною, что снова вынесла нѣсколько степеней пытки, хотя кричала при этомъ такъ ужасно и отвратительно, что у меня поднимались дыбомъ волосы, а на лбу выступалъ кровавый потъ. Наконецъ мнѣ удалось совершенно одному добиться отъ нея сознанія, не прибѣгая къ пыткѣ, и такъ подѣйствовать на ея душу, что она покаялась въ своихъ гнусныхъ дѣлахъ и радостно взошла на пылающій костеръ, чтобъ сподобиться вѣчнаго блаженства.

Но все это тяжело подѣйствовало на мое сердце, и я сильно желаю не встрѣчаться болѣе въ своей жизни съ вѣдьмою, обвиняемою въ такихъ мерзостяхъ, какъ эта дьявольская женщина. Я вернулся домой, смертельно утомленный поѣздкой, утомленный болѣе душевно, чѣмъ тѣлесно.

О Господи! И здѣсь опять эти объемистые acta, которые я долженъ прочитать. Но сегодня я еще положительно не могу этого сдѣлать. Горе мнѣ, да падетъ проклятіе божіе на всѣхъ тѣхъ, которые угождаютъ дьяволу, исполняя его богомерзкіе совѣты!

20 августа 1559 года.

* * *

Всеблагой, всемилостивый, всемилосердный Боже, удержи разящую руку Твою, слишкомъ тяготѣетъ надо мной десница Твоя, погубитъ и въ концѣ уничтожитъ меня гнѣвъ Твой. Громко вопіетъ поверженная въ прахъ душа моя, вѣра моя гаснетъ, и я впадаю въотчаяніе. Господи, Господи, помоги! Господи, смилуйся надо мною и просвѣти меня, или же ввергни меня въ море, въ самую глубину его! Богъ мой и Спаситель, возьми и уничтожь тѣло мое, но спаси мою душу и не отними у меня вѣру!

* * *

Господи, Господи, зачѣмъ далъ Ты дьяволу такую власть на землѣ, что ничто не можетъ противустоять ему, ничто?

Душа моя такъ удручена, какъ будто скала навалена на мою грудь; исчезъ послѣдній лучъ свѣта, озарявшій мою жизнь. Но покарай меня, Боже, еще тяжелѣе и ужаснѣе, -- объ одномъ лишь умоляю Тебя, съ воплемъ и стенаніемъ прошу

Тебя объ одномъ: спаси душу этой дѣвушки отъ когтей злокозненнаго врага! Пусть пойдетъ она на костеръ, пусть тѣло ея будетъ сожжено въ возмездіе за ея страшныя преступленія, но спаси ея душу, Господи, ея бѣдную милую, душу!

Аминь, аминь! Это значитъ: Да, да, да будетъ такъ!

* * *

О небесный мой Спаситель, это дитя! это дитя!

* * *

Старуха умерла отъ страха, когда Гертруду связали и увели. Ахъ, не вернется ужъ ко мнѣ это счастіе! Теперь я буду заживо умирать и въ отчаяніи влачить всѣ часы мои. Гертруда, Гертруда, зачѣмъ ты это со мной сдѣлала?

* * *

"Всѣ уклонились, сдѣлались равно непотребными: нѣтъ дѣлающаго добро, нѣтъ ни одного." Псаломъ 13, ст. 3.

Теперь пришелъ ко мнѣ несчастный юноша, Маркъ Стоентинъ. Онъ совсѣмъ пораженъ и имѣетъ такой видъ, какъ будто блѣдная смерть уже простерла къ нему свою руку. Онъ бросился къ ногамъ моимъ и съ жалобнымъ стономъ и горячими слезами умолялъ меня спасти отъ смерти его невѣсту. "Спасите лишь ее, -- восклицалъ онъ -- а со мной пусть будетъ, что угодно!" Мое сердце разрывалось отъ состраданія; но когда онъ началъ необузданно метаться, я умѣренно упрекнулъ его, что ему слѣдовало бы прежде подумать о душѣ ея, а потомъ уже о ея смертномъ тѣлѣ, и что относительно послѣдняго нечего уже думать о спасеніи.

Тогда онъ какъ-то странно посмотрѣлъ на меня, какъ лишившійся разсудка, и громко вскричалъ; -- Господинъ мой, какъ это вы говорите такую удивительную вещь?.Вѣдь вы же знаете, что Гертруда наша не виновна!

Но я возразилъ ему (Богу извѣстно, какъ это больно мнѣ было), что къ сожалѣнію, вѣдь все слишкомъ ясно доказано, и она сама во всемъ созналась добровольно и безъ пытки. Тогда Марксъ пришелъ въ совершенное неистовство и вскричалъ еще громче: "Ложь, все ложь, клевета и безстыдная злоба! Я буду упорствовать предъ всѣмъ свѣтомъ и кричать: Гертруда невинна, какъ ангелъ небесный! Пусть изсохнетъ моя рука и языкъ, если найдется хоть одно слово правды въ томъ, въ чемъ ее обвиняютъ!"

А я, когда его бѣшенство нѣсколько утихло, разспросилъ его, что онъ ощущалъ въ тотъ день, когда она бросала въ него розами и что чувствовалъ потомъ, въ слѣдующіе дни.

И вотъ, къ невыразимому ужасу своему, я узналъ, что у него было почти тоже самое, что и у меня съ негодной блудницей Аполлоніей. Я все ему подробно разсказалъ, (хотя и очень стыдно мнѣ было предъ нимъ), и заключилъ тѣмъ, что и розы Гертруды съ несомнѣнною очевидностью были дьявольской игрушкой, и она именно этими розами и отравила его, какъ Аполлонія отравляла когда-то другихъ.

Но Марксъ упорно стоялъ на своемъ и не хотѣлъ вѣрить тому, что было вполнѣ очевидно. Ахъ, да и самъ-то я развѣ не былъ до сихъ поръ также точно ослѣпленъ и лишенъ разсудка, такъ что чуть-чуть было во второй разъ не попалъ въ сѣти сатаны? Какъ же было не сойти съ ума этому юношѣ? Боже, просвѣти его и сохрани душу его отъ горшаго зла!

И я говорилъ ему далѣе: -- "Разсудите, мой милый, развѣ прежде Гертруды не было множество женщинъ обвинено, пытано и осуждено за то, что онѣ занимались уходомъ за противными животными -- (что свойственно дьяволу) -- змѣями, жабами, саламандрами? А чѣмъ же лучше ихъ ящерицы и ужасная сова? А эта особенная ловкость и искуство Гертруды -- какъ охотно учитъ всѣмъ этимъ штукамъ дьяволъ! Да и самъ я слыхалъ нерѣдко изъ устъ ея безбожныя и угодныя сатанѣ рѣчи; только разсудокъ мой былъ отуманенъ, и я не догадался, откуда все это происходило! А треногія и хромающія животныя, подобныя кошкѣ и козѣ Гертруды, развѣ не служили знакомъ, по которому впервые узнавали и угадывали вѣдьмъ? Значитъ, если бы она, противъ которой доказательствъ такъ много, какъ едва ли противъ какой другой -- да и сама она созналась такъ скоро -- если бы, говорю я, она была невиновна, то не пришлось бы развѣ думать, что и всѣ другія были осуждены и подвергнуты смерти несправедливо? Какъ вы думаете?

Марксъ посмотрѣлъ на меня изумленнымъ и дикимъ взглядомъ, какъ бы охваченный ужасомъ при видѣ какаго нибудь привидѣнія, и сказалъ громко и рѣзко: Да, несомнѣнно, всѣ онѣ умерли безвинно!

Когда онъ это произнесъ, будто холодное желѣзо пронзило вдругъ мое сердце и засѣло въ немъ, такъ что пульсъ остановился и нѣкоторое время не смѣлъ начать снова биться. Никогда въ жизни я не испытывалъ такаго сильнаго, дьявольскаго ужаса. Однако, когда это прошло, я ясно увидѣлъ, что слова юноши были не болѣе какъ глупость, и я серьезно замѣтилъ ему, что не надо такъ несправедливо относиться къ суду и властямъ.

Наконецъ -- онъ ушелъ отъ меня, полный неподобающаго христіанину отчаянія, и я боюсь, не замыслилъ бы онъ, пожалуй, чего нибудь противъ властей: проклиналъ же онъ злобно своего отца за то, что будто тотъ затѣялъ все это дѣло, съ коварною цѣлью лишить его невѣсты, потому только, что она бѣдна и не знатнаго рода.

Такъ легко умѣетъ сатана помрачать даже благочестивыя души и вовлекать ихъ въ прегрѣшенія.

* * *

Странная вещь: съ тѣхъ поръ, какъ побывалъ у меня юноша, на меня напало страшное уныніе и непонятный ужасъ. Такъ вотъ и кажется, что ежечасно ходитъ за мной убійца и подстерегаетъ меня на каждомъ шагу. Я не вижу его, но какъ бы слышу его шаги тѣлесными ушами, и я знаю -- кто это: я знаю козни твои, сатана!

Господи, закрой меня щитомъ Твоимъ и избавь мою душу отъ этого дьявольскаго ужаса!

* * *

А если она все-таки была невиновна, это дитя, бѣдное дитя... О Боже милостивый, если бы осталась у меня эта отрада...

Да, поистинѣ, всѣ онѣ умерли безвинно...

Я чувствую руки убійцы, хватающія меня за горло.

* * *

Какъ будто море крови застилаетъ мнѣ глаза, я задыхаюсь отъ невыносимой тоски и страшныхъ предчувствій. Если всѣ онѣ... сто невинныхъ жертвъ... Боже праведный, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, какъ это могло случиться? Нѣтъ, это невозможно... А если....

* * *

Господи, если бы я могъ исчезнуть отъ лица Твоего и вовѣки не знать болѣе ничего ни о землѣ, ни о преисподней, ни о небѣ, лишь бы избавиться отъ этого мрачнаго ужаса! И въ раю не нашелъ бы я успокоенія... Господи, смилуйся и пошли мнѣ какое нибудь знаменіе въ знакъ того, что онѣ были невинны -- тѣ, что умерли изъ за-меня.... Ахъ, и Гертруда, моя милая Гертруда -- вѣдь очень возможно, что она была ни въ чемъ не виновата... А тогда...

Тогда -- всѣ онѣ умерли безвинно.

* * *

Боже мой, Боже мой, зачѣмъ Ты меня оставилъ?

* * *

Боже святой, всемилостивый, да! да! да! Она невинна! Она совсѣмъ невиновна. Душа моя дрожитъ отъ невыразимой радости.

Ибо я знаю это, Господи -- Ты далъ мнѣ знаменіе, и я готовъ громко и съ страшною клятвою утверждать это предъ лицомъ Твоимъ. Клянусь: Никогда не могъ дьяволъ создать такихъ глазъ, это выше его силъ, какъ онѣ ни велики! Да, когда она бросилась мнѣ на встрѣчу въ темницѣ, съ увѣренно-радостнымъ и довѣрчивымъ взоромъ -- какъ будто пламя охватило мое сердце, какъ будто озарила меня блистательная молнія Господня: она не виновна, ни въ чемъ не виновна! И сердце мое возликовало отъ истиннаго блаженства.

Но я еще отрицалъ это самъ предъ собою и сказалъ ей: -- Развѣ не сама ты во всемъ созналась судьямъ?

Она покраснѣла и сказала мнѣ въ отвѣтъ:-- Ахъ, милый отецъ, зачѣмъ вы мучите меня, говоря это только для виду? Мнѣ не страшно было предъ вами, да и другихъ я не особенно боялась, потому что я знала и знаю, что Искупитель спасетъ меня. Но когда слуги хотѣли раздѣть меня для пытки, я потеряла самообладаніе предъ угрожающимъ мнѣ стыдомъ и впередъ призналась во всемъ, чего отъ меня добивались. Но вы лучше знаете, какъ все было, потому что вы сами видѣли вашими добрыми и любящими глазами, что я дѣлала -- и вамъ надо было бы сказать имъ, что всѣ обвиненія несправедливы!-- Сказавъ это, она взглянула на меня своими ясными, чистыми глазами; мнѣ подумалось, что глаза эти видятъ самую глубину моей души, и смертельно стыдно стало мнѣ, что я могъ въ нихъ усумниться.

Вѣчная хвала благости Создателя, что Онъ показалъ мнѣ истину въ этихъ глазахъ.

* * *

Послѣ того какъ Богъ просвѣтилъ меня съ такою полною очевидностью, сатана поминутно нашептывалъ мнѣ такимъ голосомъ, какъ будто издалека доносился легкій громъ:

"Да, несомнѣнно, всѣ онѣ умерли безвинно!

И вскорѣ напало на меня удивительное и страшное спокойствіе, какъ на убійцу, который въ уныніи долго ждалъ своего приговора и узналъ наконецъ, что его присудили къ смерти. Ибо я теперь совершенно убѣдился, какъ будто бы это написано было огненными буквами на моей груди, что я стократный убійца и приговоренъ къ стократной смерти. Но сердце застыло въ ледяномъ спокойствіи; виновность моя стоитъ передо мною такою гигантскою, такою страшною, какъ мысль о вѣчности, которой я не могу ни усвоить себѣ, ни понять, но предъ которой я нѣмѣю и стою въ боязливомъ безмолвіи.

* * *

Теперь мнѣ совершенно ясно, что Богъ совсѣмъ забылъ меня за мои несказанные грѣхи. Но я не перестану добиваться отъ него, чтобы Онъ даровалъ черезъ меня спасеніе невиннымъ и предалъ смерти меня одного. Онъ долженъ внять мнѣ -- не ради меня, но ради нея, которая своею непорочностью подобна его ангеламъ. Ты долженъ услышать мою мольбу, Правосудный, да, ты долженъ!

* * *

Лишь ночью, когда я совсѣмъ одинъ, что-то подкрадывается ко мнѣ и хочетъ задушить меня.... Тогда мнѣ кажется возможнымъ постигнуть умомъ мою вину.... Сто убійствъ, сто убійствъ.... Я слышу предсмертные вопли осужденныхъ.... и я думаю, съ какимъ несравненно болѣе отвратительнымъ воемъ я предстану скоро предъ верховнаго Судью.... Но все это слишкомъ сильно, и когда настанетъ время, я опять оцѣпенѣю въ ледяномъ спокойствіи!

* * *

Въ эту ночь снился мнѣ сонъ, и какъ будто это было не сноридѣнье, а живая дѣйствительность.

Мнѣ снилось, что тѣло мое умерло, а душу подхватилъ страшный порывъ вихря и понесъ на судъ. Душа летѣла, и вокругъ нея была безпредѣльная пустота, казавшаяся смѣсью свѣта и мрака, и ничего не видно было въ безконечной дали. Со всѣхъ сторонъ слышались какіе-то звуки, какъ шуршанье крыльевъ могучихъ птицъ, громкое, какъ раскаты грома, и въ тоже время было такъ тихо кругомъ, что можно было бы разслышать плачь маленькаго ребенка.

А душа моя неслась, объятая невѣдомымъ страхомъ. Но вотъ она почувствовала въ священномъ ужасѣ, что нѣчто приближается къ ней изъ пространства. Этого нѣчто нельзя было ни видѣть, ни слышать, но тоскливое предчувствіе говорило, что это была близость Бога.

Тогда загремѣлъ издалека, какъ трубный звукъ, дикій, страшный голосъ, который взывалъ:

"Онъ убивалъ, онъ совершилъ стократное убійство!"

И тотчасъ же въ пространствѣ раздались тысячекратное рыданье и глухой стонъ, которые становились все сильнѣй и сильнѣй и перешли въ такой ужасный вопль и вой, что душа моя замерла и задыхалась охъ отчанія.

Но вотъ все смолкло, и надолго воцарилась глубокая тишина. Наконецъ раздался другой голосъ, громкій и мягкій, какъ звукъ органа:

"Онъ раскаивался, онъ подвергъ себя стократному покаянію."

И снова наступило ненарушимое безмолвіе, и не слышно было никакаго голоса ни въ хорошую, ни въ дурную сторону; но душа чувствовала, что Богъ возсѣлъ судить ее, и разрывалась отъ ужаса и давящей тоски.

И черезъ безконечно долгое время разнесся по пространству торжественный звонъ, какъ отъ тысячи вечернихъ колоколовъ, и невидимые голоса запѣли:

"Прощеніе! прощеніе! прощеніе!"

Душа моя почувствовала, что снова несется въ необъятномъ пространствѣ. Она ничего не слышала, кромѣ собственнаго тихаго рѣянія, и видѣла вокругъ себя только сумрачный свѣтъ вѣчной пустоты.

Очень долго длился этотъ одинокій полетъ, но вотъ изъ полумрака выдѣлились два широко открытыхъ глаза и, полные слезъ, неподвижно уставились на мою душу.

Душа затрепетала и отвернулась. Но тщетно: куда ни смотрѣла она, всюду, какъ темныя звѣзды, выступали все новыя и новыя пары глазъ и всѣ, полные слезъ, какъ и первые, устремляли пристальный взоръ на мою душу, и не было никакаго спасенія отъ этихъ вѣчныхъ плачущихъ очей...

Отъ ужаса душа моя дрожала, какъ голый ребенокъ, и съ трепетомъ металась кругомъ, какъ спугнутая птица, громко взывая въ пространство:

"Сынъ божій, Спаситель міра, умилосердись надо мною и низвергни меня въ преисподнюю: всѣ муки ада -- ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что я терплю здѣсь. Мнѣ нѣтъ мѣста въ небесномъ пространствѣ: оно полно душами убитыхъ мною. Блаженство для меня неизмѣримо тяжелѣе вѣчнаго осужденія".

Но этотъ вопль оставался безъ отвѣта; великая вѣчность безмолвствовала, а глаза все неподвижно глядѣли.

Съ мучительнымъ крикомъ я проснулся. Сновидѣнье кончилось, я бодрствую, но ужасъ въ душѣ остался и не проходитъ.

* * *

Отъ нѣкоторыхъ я слыхалъ, что души некрещеныхъ младенцевъ и язычниковъ не возстанутъ въ день страшнаго суда, наравнѣ съ христіанами, но перейдутъ въ вѣчное небытіе и вѣчное забвеніе. Но я не знаю теперь, отъ Бога ли эти мысли, или отъ сатаны: я не различаю уже, что истина и что нѣтъ.

Въ народѣ существуетъ сказаніе, вѣрность котораго подтверждалась безчисленное множество разъ -- именно, что ежегодно въ праздникъ всѣхъ душъ Даммское море требуетъ человѣческой жертвы, которую оно топитъ и поглощаетъ. Еслибы я могъ отдать себя на такую жертву -- спасена была бы жизнь другаго человѣка. Но я не знаю, что говорится о такой смерти въ заповѣдяхъ божіихъ: умъ мой не различаетъ, что истинно и что ложно.

* * *

Не убивай.

Не убивай и самого себя, ибо тѣло твое -- храмъ божій.

Ну, а если тѣло сдѣлалось жилищемъ дьявола?

Не убивай.

* * *

Да, удивительно, что я чувствую въ себѣ такую силу и не знаю болѣе никакаго страха. Нѣтъ на землѣ такаго зла, чтобъ я не вытерпѣлъ еще большаго.

Богъ призвалъ меня проповѣдывать Его слово -- и я пойду и возвѣщу всему народу и самимъ властямъ, что они сильно заблуждаются, думая, что могутъ узнавать продѣлки сатаны своимъ земнымъ взоромъ и пытками. Я буду проповѣдывать, что они должны перестать жечь вѣдьмъ, и не должны думать, что служатъ этимъ Богу; что напротивъ, они дѣлаютъ этимъ зло и радуютъ одного лишь дьявола.

Я докажу имъ, что вмѣстѣ со мною они сдѣлались убійцами, стократными убійцами. Пусть они бросаютъ въ меня камнями, пусть умертвятъ меня за такія рѣчи -- я не боюсь. Только не смѣю я снова войти въ божій храмъ, потому что я сталъ нечистымъ, сдѣлался большимъ грѣшникомъ. Я скажу проповѣдь снаружи, съ церковнаго порога.

* * *

Почтенному, достойному ратману Вильгельму Лойтцу, gratia et pax.

Нижеслѣдующе пишетъ вамъ, 25 августа 1559 года, находящійся въ тюрьмѣ и приговоренный къ смерти за возмущеніе, великій грѣшникъ Варѳоломей Вахгольціусъ.

Примите прежде всего искреннюю благодарность моего сердца за тайное увѣдомленіе о томъ, что съ вашей помощью Марксъ Стоентинъ и Гертруда Гренингинъ благополучно сѣли на корабль и отплыли въ Голландію. Да благословитъ Господь вѣрныя сердца, я чту ихъ память. Васъ же, добрѣйшій покровитель и правдолюбивый ратманъ, Богъ вознаградитъ за то добро, которое вы сдѣлали ни въ чемъ невиноватымъ молодымъ людямъ.

Затѣмъ я съ полной откровенностью и правдивостью сообщу вамъ, какъ я сдѣлался злымъ возмутителемъ народа противъ властей -- я, который всегда однако думалъ быть ихъ вѣрнымъ и честнымъ слугой. Вотъ какъ было дѣло.

Въ воскресенье я обратился съ рѣчью къ народу предъ дверьми церкви св. Маріи и поразилъ слушателей своимъ сильнымъ словомъ, выходившимъ изъ устъ моихъ подобно бурному дуновенію. Не щадилъ я и самого себя, выставляя свою вину, относительно бѣдныхъ вѣдьмъ, которыхъ я несправедливо притѣснялъ и такъ смущалъ своими рѣчами, что онѣ сознавались въ томъ, чего никогда не дѣлывали.

Долго говорилъ я. Народу было множество, и какъ будто обширное море волновалось кругомъ меня, бушуя сильными волнами, и я видѣлъ, какъ воспламенялись и горѣли глаза тѣхъ, которые стояли близко ко мнѣ, а время отъ времени въ толпѣ проносился ропотъ или стонъ, подобно порыву вѣтра, пробѣгающему по тростнику; рѣчь моя становилась все громче и сильнѣе, мною овладѣло какое-то опьянѣніе, и казалось мнѣ, что весь народъ говорилъ моими устами, какъ одинъ человѣкъ.

Но вдругъ возвысился одинъ голосъ, навѣрно голосъ Маркса Стоентина, и жалобно прокричалъ: "Гертруда, Гертруда!" и тотчасъ же поднялся пронзительный крикъ и ревъ, въ народѣ произошло страшное волненіе, всѣхъ охватило какое-то сумасшествіе, голоса моего уже было не слышно, и мнѣ пришлось замолчать. Нѣсколько человѣкъ подхватило меня и увлекло, какъ безпомощное дитя, и я не въ состояніи былъ сопротивляться.

Такимъ образомъ вспыхнуло большое возмущеніе, начался бунтъ. Народъ толпами бросился къ тюрьмамъ, разбилъ двери и освободилъ оттуда всѣхъ, кто былъ -- правыхъ и виноватыхъ. Сторожа, хотѣвшіе оказать этому сопротивленіе, были перебиты. Опьяненные убійствомъ, бунтовщики, какъ дикіе звѣри, устремились на ратушу и на дома нѣкоторыхъ ратмановъ и судей, изъ которыхъ многіе подвергались позорной смерти.

Наконецъ, мнѣ удалось кое-какъ убѣжать къ себѣ домой, гдѣ я спрятался и долго лежалъ въ ужасныхъ рыданіяхъ. При наступленіи вечера, когда волненіе поуспокоилось, я пошелъ и отдалъ себя въ руки правосудія. Судьи произнесли мнѣ смертный приговоръ, какъ возмутившему противъ нихъ буйную чернь своею разнузданною рѣчью, и знайте, что рѣшеніе ихъ было справедливо.

Ахъ, господинъ ратманъ, очень прискорбно моему сердцу, что я сдѣлался виновнымъ въ такомъ преступленіи; но Господь допустилъ это,-- да будетъ Его воля.

Я всегда думалъ быть благонамѣреннымъ и вѣрно служить Господу; а вышло, что я все время творилъ только зло. Поэтому, я позналъ теперь, въ какомъ мракѣ блуждаетъ человѣческій родъ. Живя нѣкоторое время тѣлесно, мы остаемся плѣнниками заблужденія, и хотя усердно хватаемся за каждое слово и каждую букву писанія, но тѣмъ не менѣе сбиваемся съ пути истиннаго и впадаемъ въ ошибки, и нигдѣ нѣтъ истины, кромѣ единаго Бога.

Такое тяжкое и великое сознаніе утѣшило меня въ ужасной невзгодѣ: Богъ не далъ намъ познать истину на землѣ и не будетъ судить насъ, какъ бы судилъ просвѣщенныхъ ея свѣтомъ. Онъ найдетъ путь, какъ спасти и мою погибшую душу.

Поэтому, передъ смертью стало спокойно у меня на сердцѣ, и въ немъ воцарился миръ.

"Изящная Литература", No 9, 1883

Оставить комментарий Гофман Ганс (перевод: П. З. Крылов) (yes@lib.ru) Год: 1883 Обновлено: 19/03/2019. 105k. Статистика. Новелла: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Der Hexenprediger. Перевод П. З. Крылова. Текст издания: журнал "Изящная Литература", No 9, 1883.

Гофман Ганс Проповедник

Проповѣдникъ.

Переводъ П. З. Крылова

Гофман Ганс
Проповедник