Гнедич Петр Петрович
Юбиляр

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Петр Гнедич

Юбиляр

I

   Отто Густавович Фриш, старший помощник театрального машиниста, сидел в Bier-halle, курил сигару, пил пиво и помахивал залитым нумером "Zeitung", приверченным к облезлой палке.
   -- Н-ну, -- говорил он своему собеседнику на чистейшем немецком диалекте, -- н-ну и что же? И вот я двадцать восемь лет состою машинистом при театре. Сперва я был старшим помощником младшего машиниста, затем младшим помощником старшего машиниста. Ну, и теперь я старший помощник старшего машиниста. Да. И старший машинист в театр не ходит, и всем заправляю я. Я кричу по-русски плотникам -- "свин!", и они бегут; я кричу "давай!", и они делают. Они меня слушают, потому что я очень справедлив и гуманен. И мне господин режиссер подает руку и говорит: "Доброе утро, господин Фриш", и я ему тоже отвечаю: "Доброе утро, господин режиссер". И помощник его превосходительства подает мне руку и говорит: "Любезный господин Фриш", и я ему говорю: "Благодарю, ваше превосходительство". Это все меня трогает, трогает очень; но я вас спрашиваю: где же результат? Столько лег я на службе, и никакой награды. Мне фунта изюма никто не принес; никто не обнял, не поцеловал и не сказал: "Благодарю, Отто Густавович! Никогда ваша проволока не рвалась в момент полета. Летел Фауст с Мефистофелем из погреба Ауэрбаха в Лейпциге, и проволока не рвалась; летели кверху гений и ангелы, и проволока не рвалась. Приезжал Отелло, -- и море волновалось. В Макбете так гремел гром, что даже гимназисты боялись". А! Вот что тронуло бы меня, вот что вдохнуло бы в меня бодрости на весь дальнейший жизненный путь!
   Господин Фриш кончил. Его собеседник, декоратор Шварц, посмотрел на него мутными глазами, которые словно плавали в пиве, и задумчиво промолвил:
   -- Гм!
   В этом "гм!" таилось много. Декоратор Шварц был хорошо знаком с журналистом Тейхелем. Журналист Тейхель принял к сердцу горе его друга Фриша и сказал:
   -- Я не только работаю в "Zeitung", но у меня есть знакомые и в одной русской газете.
   Результатом таких связей было то, что через день появилось в печати следующее сообщение:
   "Мы слышали из достоверных источников, что в скором времени в наших театральных кружках будет праздноваться двадцативосьмилетний юбилей, правда, незаметного, но очень почтенного труженика, машиниста г. Фриша. Будет праздноваться двадцативосьмилетний юбилей, а не двадцатипятилетний, потому что двадцатипятилетний уже пропущен, а тридцатилетние юбилеи запрещены начальством. Надеемся, что и публика, и товарищи чествуемого откликнутся на хорошее дело и почтят скромного работника, у которого за двадцать восемь лет служения всегда занавес шел превосходно, и никогда не было никаких машинных недоразумений".

II

   Но если "машинных" недоразумений в театре не было, то крупное недоразумение произошло после прочтения вышеизложенной заметки. Недоразумение усилилось еще больше, когда начальству стало известно, что из публики подносят Фришу подарок. Позвали Фриша и сделали ему серьезное внушение:
   -- Чтобы этого больше не повторялось, -- на первый раз я позволяю, но чтобы впредь не было. Потрудитесь распорядиться, чтобы подарок вам поднесен был частным образом, за кулисами. Чтоб поддержать престиж нашей труппы, я распоряжусь, чтобы в пользу вас открыли подписку среди артистов, и вот я сам первый жертвую...
   Из жилетного кармана была высыпана вся мелочь, которая там нашлась Оказалось два рубля тридцать копеек.
   -- Но, пожалуйста, чтобы больше ваш юбилей не повторялся. Слышите?
   Фриш обещал, что постарается, -- и что он вообще готов служить по мере сил начальству.

III

   За кулисами подписной лист был принят далеко не сочувственно. Известно, что артисты самый непокорный и либеральный народ в мире; они всегда несогласны с начальством, -- это вечные лягушки, просящие царя.
   Артисты очень любили Фриша, но подписываться на подарок ему все-таки не хотели.
   -- Помилуйте, да ведь это жалованья не хватит! -- вопили они. -- В течение двух месяцев семь подписок! Подписка на зубок младенцу, что родился у старшего капельдинера, потом подписка на поднесение чернильницы в виде рога изобилия господину Крышкину, имеющему надсмотр за театральными панталонами. Потом взяли за отмороженные уши театральных извозчиков, потом за появление кометы Бьелы, и за ее прохождение в солнечной сфере... Это черт знает что!
   -- Прежде хуже было, -- успокаивал старый артист, выслуживавший уже третью пенсию. -- Теперь вот хоть бы за комету берут, это ничего. Все-таки комета, ходит где-то в неизмеримом пространстве, по несколько трилльонов верст в минуту. Все-таки, поразмысливши, чувствуешь благоговение к устройству вселенной, начинаешь философствовать. Опять же чувствуешь, что это астрономия, ученая наука. Отчего же и не отдать за нее полтора-два рубля? А ведь прежде, в мое время, как было? Придут с листом, наверху написано "по распоряжению начальства", и дело с концом. А если спросишь: "Это кому же пойдет-то?" -- так на тебя так посмотрят, ровно ты беглый каторжный. Ну, и подписывали.
   Однако, такая убедительная речь плохо действовала. Подписывали скупо и вяло.

IV

   И все-таки собрали такую сумму, что можно было поднести огромный венок и маленький серебряный портсигар. В юбилейный день, в антракте, ему поднесли то и другое. Речь говорил старший из артистов, тот самый, что подписывался "по распоряжению начальства".
   -- Почтенный друг, -- сказал он, -- мы считаем себя счастливыми, приветствуя вас в день вашего праздника и от души желая вам... я хотел сказать славы, но слава не про вас писана, -- от души желая вам счастья. Мы с вами честно работаем для искусства двадцать восемь лет. Мы на сцене, вы над сценою, иногда под сценой. Мы товарищи, мы гордимся, имея в своей среде такого почтенного труженика...
   У многих на глазах показались слезы.
   -- Примите, многоуважаемый товарищ, -- продолжал оратор, -- этот венок; мы увенчаем им вас в этот памятный и прекрасный день двадцативосьмилетнего служения вашего театру. Примите и храните...
   И хотя увенчать себя господин Фриш этим венком не мог, потому что он был такой величины, что сквозь него юбиляр мог свободно проскочить, и даже не один, а со своею женою, дамою очень полною, но все же он зарыдал и сказал:
   -- О, я это чувствую, и сердце во мне дрожит...
   И он, упав на шею оратора, омочил его слезами.
   Затем начались речи депутаций. Сапожник Вагнер поднес ему сапоги с колодками, причем сказал, щелкнувши по коже:
   -- Это лучшая опойка, почтенный товарищ.
   Буфетчик Фишер поднес ему великолепную фаршированную свиную головку, украшенную лавровым листом в виде венка.
   -- Пусть венок этот напоминает тебе твой юбилей, -- сказал господин Фишер, -- пусть при взгляде на него ты вспомнишь себя, как при взгляде на эту фаршированную голову вспомнишь своего друга.
   Фишер с Фришем долго стояли обнявшись и долго плакали. Их слезы соединились в один ток и катились неудержимо.

V

   Потом был ужин по подписке. Речь говорил один из начальников. Он выставил заслуги юбиляра.
   -- Посмотрите, господа, -- говорил он, -- посмотрите на этого увенчанного сединою старца, и пусть да послужит он вам идеалом того, как надо честно и благородно относиться к делу. Я вам расскажу факт, который как нельзя лучше обрисует его глубокое знание по своей должности. Когда я вступил в должность, я, первым делом, выписал аппарат для изображения радуги. Я спрашиваю Отто Густавовича -- нужен ли такой аппарат для каждого хорошего театра; он говорит нужен. Я заплатил очень дорого и выписал. Мы его попробовали. Отто Густавович посмотрел и говорит: "У нас есть аппарат такой же для радуги, но лучше, который был выписан в 1855 году и теперь лежит на чердаке". Попробовали старый -- действительно лучше. Я спрашиваю: отчего же вы, Отто Густавович, не предупредили меня, что есть у вас радуга? Он говорит: "Вы меня об этом не спрашивали, но я знал хорошо". Мне очень жаль, что вы, господа, не видели применения этого аппарата: ни разу, ни в опере, ни в балете -- нигде не нужна была радуга с 1855 года...
   Господин Фриш был тронут, и отвечал так:
   -- Я не понимай, что ви говоряйт, ибо я плохо говорю по-русски. Я слишу, что вы говоряйт очень длинно, и Бог ведает, что ви сказал. Но я знаю, ви сказал очень хорошо. Я не понимай русских слов, но я хорошо понимай русски чувства, и я говорю: их данке, -- благодару. Я растронулся до глубины сердца. Я честный труженик, как хорошо сказано в газете "Переулочный Листок". Русский умный пословиц говорит: не так страшен шорт, как его малютка!.. So!..
   И все подняли бокалы и закричали "ура!"

* * *

   -- Ну, уж если этому паршивому немцу двадцативосьмилетний юбилей справили, -- говорила примадонна труппы, -- так и я справлю свой юбилей 13 лет и 7 месяцев на сцене. Открываю завтра же подписку.
   И подписку на другой день открыли.
   

----------------------------------------------------------

   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru