Гёте Иоганн Вольфганг Фон
Фауст

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Перевелъ Анатолій Мамонтовъ.

   

МОСКВА
Изданіе А. И. Мамонтова
1901

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Прологъ въ театрѣ
   Прологъ въ небесахъ
   Ночь. Кабинетъ Фауста
   За городскими воротами
   Кабинетъ Фауста. Фаустъ и пудель
   " " Фаустъ и Мефистофель
   Мефистофель и ученикъ
   Ауербаховъ погребъ въ Лейпцигѣ
   Кухня вѣдьмы
   Улица
   Вечеръ. Комната Маргариты
   Гулянье. Мефистофель и Фаустъ
   Домъ сосѣдки
   Улица. Фаустъ и Мефистофель
   Садъ
   Лѣсъ и пещера
   Комната Гретхенъ. Гретхенъ у прялки
   Садъ Марты
   У колодца
   У городской стѣны
   Ночь. Улица передъ домомъ Гретхенъ
   Соборъ
   Вальпургіева ночь
   Сонъ въ Вальпургіеву ночь. Интермедія
   Пасмурный день. Поле
   Тюрьма
   Поясненія
   Магія
   Макрокосмъ
   Фамулусъ
   Ключи Соломона
   Схоластъ
   Мышиный богъ
   Пентаграмма
   Микрокосмъ и Макрокосмъ
   Испанскіе сапожки
   Гансъ изъ Риппаха
   Два ворона
   Сивилла
   Уріанъ
   Воландъ
   Старуха Каубо
   Лилита
   Проктофантасмистъ
   Тегелъ
   Идолъ
   Дилетантизмъ
   Интермедія. Ксеніи
   Мидинга сыны
   Любопытный путешественникъ
   Сѣверный путешественникъ
   Геннингсъ
   Музагетъ
   Ci-devant Геній Времени
   Журавль
   Свѣтскій человѣкъ
   Ловкачи
   Блуждающіе огни
   Падучая звѣзда
   Грузные
   

ПОСВЯЩЕНІЕ.

             Вы приближаетеся вновь, колеблясь все еще,
             Вы, образы, что рано нѣкогда предъ смутнымъ взоромъ
             Мнѣ показались! Въ этотъ разъ пытаться ль мнѣ
             Васъ удержать? О томъ мечтать все ль склонно еще сердце?
             Вы наступаете! Ну, хорошо, и въ вашей власти,
             Какими вкругъ меня изъ чада и тумана
             Встаете вы: объята юнымъ трепетомъ душа
             Подъ чарами дыханія, что слышится въ полетѣ вашемъ.
   
             Приносите съ собой картины радостныхъ вы дней,
             И не одна тѣнь милая встаетъ за вами:
             Какъ старое, наполовину смолкшее сказанье
             Встаютъ и дружба первая, и первая любовь;
             Воль нарождается опять, вновь жалоба звучитъ
             Про жизнь, что потерялася, какъ въ лабиринтѣ,
             И тѣхъ хорошихъ называетъ, что угасли предо мной.
             Часокъ прекрасныхъ счастьемъ обманувшись.
   
             Имъ не слыхать ужъ слѣдующихъ пѣсенъ,
             Тѣмъ душамъ, пѣсни первыя кому я пѣлъ;
             Разбился тѣсный дружескій кружокъ.
             Увы, замолкнулъ откликъ первый. Пѣснь моя
             Толпѣ ужъ неизвѣстной прозвучитъ;
             Сочувствіе ея, и то страшить мнѣ сердце.
             Порадуется жъ кто на пѣснь мою.
             Они. коль живы, разбрелись по свѣту.
   
             И поднялось во мнѣ давно забытое стремленье
             Въ то царство духовъ, что такъ тихо, строго;
             Въ неясныхъ звукахъ рѣетъ надо мной
             Моя лепечущая пѣснь, эоловой подобно арфѣ;
             Меня охватываетъ трепетъ, на слезой слеза катится,
             Вновь мягкимъ сердце строгое, вновь кроткимъ чувствуетъ
             Владѣю нѣмъ -- какъ вдалекѣ то вижу, (себя:
             А что исчезло, мнѣ дѣйствительностью стало.
   

ПРОЛОГЪ ВЪ ТЕАТРѢ.

Директоръ, драматическій писатель, комикъ.

             Директоръ. Вы оба, что на помощь мнѣ такъ часто
             Въ нуждѣ и горѣ приходили,
             Скажите мнѣ, чего въ земляхъ нѣмецкихъ
             Отъ предпріятья нашего мы ждете?
             Хотѣлось очень бы толпѣ мнѣ угодить, за то
             Особенно, что и сама живетъ, и жить даетъ она.
             Столбы поставлены, устроены помосты,
             И праздника себѣ всякъ ждетъ,
             Они сидятъ уже, поднявъ высоко брови,
             Расположилися совсѣмъ и хочется имъ дива.
             Я знаю, какъ съ народнымъ духомъ ладить,
             Но никогда я такъ не затруднялся;
             Положимъ, не пріучены къ отборному они,
             Но страшно много всѣ читали.
             Какъ сдѣлать намъ, чтобъ ново было все, свѣжо,
             Съ значеніемъ, но тожъ и нравилось бы всѣмъ?
             Вѣдь мнѣ толпу пріятно, видѣть,
             Когда стремится къ нашей лавочкѣ она;
             Нарядныя претерпѣвая боли.
             Тѣснится въ узкія врата спасенья.
             Да засвѣтло, еще до четырехъ.
             Пинка ли пробивается до кассы
             И, словно въ голодъ изъ-за хлѣба у пекарни.
             Себѣ чуть шею не ломаетъ за билетъ.
             Такое чудо надъ такими розными людьми
             Свершаетъ лишь поэтъ: мой другъ, сверши его сегодня!
             Писатель. Не говори ты мнѣ о пестрой той толпѣ,
             При взглядѣ на которую отъ насъ духъ отлетаетъ!
             Скрой отъ меня народную волну,
             Что противъ воли въ омутъ тянетъ насъ.
             Нѣтъ, приведи меня въ тотъ тихій неба уголокъ.
             Гдѣ только радость для поэта чистая цвѣтетъ..
             Гдѣ дружба и любовь намъ сердца благодать
             Божественною дланью зиждутъ и лелѣютъ.
             Увы, что вырвалось изъ глубины души.
             Что робко такъ уста пролепетали.
             Сейчасъ и невпопадъ, сейчасъ-же,.можетъ быть, удачно,
             То поглотить минуты дикой сила.
             И часто, лишь пробившись черезъ годы,
             Во образѣ законченномъ является оно.
             Блеститъ что, рождено то для минуты:
             Что истинно, то не погибнетъ для потомства.
             Комикъ. О, только бъ не слыхать мнѣ о потомствѣ ничего!
             Положимъ, захотѣлъ я о потомствѣ рѣчь вести.
             Кто тѣшить современниковъ бы сталъ?
             Они хотятъ потѣхи и должны ее имѣть.
             Вѣдь настоящее мальчишки славнаго все жъ нѣчто,
             Мнѣ бъ думалось, собою представляетъ
             Съ пріятностью умѣетъ высказаться кто,
             Тотъ горечи причудъ народныхъ знать не будетъ;
             Вокругъ себя толпу желаетъ онъ большую,
             Чтобъ потрясти увѣреннѣй ее.
             И потому, смѣлѣе только, и свое вы мастерство
             Намъ покажите, дайте намъ послушать
             Фантазію съ ея хорами всѣми, разумомъ, умомъ,
             Страстями, чувствомъ, но не безъ дурачества, замѣтьте хорошенько!
             Директоръ. Особенножъ событій больше подавайте!
             На зрѣлище идутъ, глядѣть имъ больше по душѣ.
             Когда передъ глазами много развернете вы.
             Такъ что толпѣ глазѣть, дивиться есть на что,
             Вы вширь сейчасъ ужъ выиграли много,
             Любимцемъ общими стали вы.
             Вѣдь массу можете лишь массой одолѣть;
             Въ конецъ, всякъ выберетъ себѣ самъ что-нибудь.
             Принесъ кто много, всѣмъ кой-что принесъ;
             И всѣ довольными выходятъ изъ театра.
             Даете вещь, давайте сразу бы ее въ кусочкахъ!
             Такое кушанье должно удасться вамъ;
             И преподнести его легко, какъ и придумать
             Что пользы, если цѣлое вы создадите!
             Что вамъ публика все жъ разобьетъ, въ куски.
             Писатель. Не чувствуете вы, какъ дурно ре          месло такое.
             Какъ не пристало истому художнику оно!
             Господъ честныхъ вамъ пачкотня
             Ужъ правиломъ, я замѣчаю, стала.
             Директоръ. Упрекъ такой меня не обижаетъ;
             Кто хочетъ дѣйствовать съ успѣхомъ,
             Держаться долженъ лучшихъ средствъ къ тому.
             Подумайте, вѣдь мягкое вамъ дерево колоть,
             Вы пишете, взгляните, для кого!
             Коль этого къ вамъ гонитъ скука.
             Приходитъ тотъ съ чрезмѣрно сытнаго обѣда,
             И, хуже что всего, не мало ихъ
             Является отъ чтенія газетъ.
             Разсѣянно спѣшатъ къ намъ, какъ на маскарадъ,
             И только любопытство каждый шагъ ихъ окрыляетъ;
             А дамы выставляютъ и себя, и свой нарядъ.
             Безъ жалованія играютъ вмѣстѣ съ нами.
             Намъ по мерещится на поэтическихъ высотахъ нашихъ?
             Чѣмъ радуетъ насъ полный сборъ?
             Вы милостивцевъ ближе разсмотрите:
             На половину холодны они, на половину грубы.
             Тотъ послѣ представленья на картежъ имѣетъ виды,
             А этотъ дико ночь провостъ къ объятьяхъ дѣвки.
             Чего жъ вамъ, бѣдные глупцы,
             Такъ лгу нить свѣтлыхъ музъ для итого народа?
             Я говорю, давайте больше только, больше, больше,
             И никогда отъ цѣли вы не удалитесь:
             Старайтесь лишь ошеломить людей,
             Вѣдь удовольствовать ихъ трудно...
             Что съ вами? Вы восхищены иль больно вамъ?
             Писатель. Иди, ищи себѣ раба другого!
             Поэтъ неужли долженъ право высшее свое,
             То человѣческое право, что дала ему природа.
             Изъ-за тебя вышучивать преступно?
             Чѣмъ двигаетъ онъ всѣ сердца?
             Чѣмъ побѣждаетъ каждую стихію?
             Да развѣ не созвучіемъ, что изъ груди несется,
             И, что, обратно, міръ вплетаетъ въ сердце?
             Когда природа безучастно нити вѣчную длину
             Крутитъ и на свое веретено мотаетъ,
             Когда негармоничная громада всѣхъ существъ
             Звенитъ тоскливо въ рознящихся звукахъ,
             Кто дѣлить вѣчно ровное теченье ряда,
             Чтобъ оживить его и ритмъ движенью дать?
             Кто единичное возводитъ во всеобщій строй священный.
             Гдѣ ударяетъ чудными аккордами оно?
             Кто бурѣ придаетъ неистовство страстей,
             Величіе огнямъ зари вечерней?
             Прекрасные весенніе цвѣты
             Кто сыплетъ на тропу возлюбленной своей?
             Зеленые беззначные листы сплетаетъ кто
             Въ почетные вѣнки заслугамъ всякимъ?
             Олимпу кто оплотъ дастъ, кто единитъ боговъ?--
             Мощь человѣка, откровенная въ поэтѣ.
             Комикъ. И пользуйтесь же силами, что такъ прекрасны.
             Ведите вы писательское дѣло,
             Какъ приключеніе любовное ведется;
             Сошлись случайно, чувство говорить, остались,
             И постепенно, понемногу, узы появились;
             Тутъ счастье наростаетъ, на него затѣмъ войной идутъ,
             Восхищены, тутъ боль подобралась.
             И не успѣли оглянуться, вьппелъ ужъ романъ.
             Давайте, сочинимъ и мы такое представленье!
             Хватайте только въ самую вы жизнь людскую!
             Живетъ ей всякъ, знакома же она немногимъ.
             И гдѣ захватите со вы, тамъ она и интересна.
             Въ картинахъ пестрыхъ ясности немного.
             При заблужденьи многомъ, правды искорка одна:
             Такъ лучшій варится напитокъ,
             Который всѣхъ свѣжить и духомъ поднимаетъ.
             Тогда сбирается цвѣтъ лучшій молодежи
             Предъ вашею игрой и внемлетъ откровенью;
             Тогда изъ вашего творенья нѣжная душа
             Вбираетъ каждая меланхолическую пищу,
             Тогда одно, другое шевельнется,
             И видитъ всякій, что въ своемъ онъ сердцѣ носитъ.
             Еще готовы всѣ они равно и плакать и смѣяться,
             Они еще порывъ чтутъ, радуетъ ихъ призракъ.
             Созрѣлъ кто, ты ему ничѣмъ не угодишь;
             А кто слагается, всегда тотъ будетъ благодаренъ.
             Писатель. Верни же мнѣ и времена тѣ.
             Когда я самъ еще слагался,
             Когда тѣснящихся напѣвовъ ключъ.
             Не прерываясь, нарождался вновь;
             Когда мнѣ міръ туманы застилали,
             И почка каждая сулила чудеса.
             Когда тѣ тысячи цвѣтовъ срывалъ я.
             Которые долины всѣ богато наполняли,
             И ничего я не имѣлъ, а все-таки довольно!
             Стремленье къ правдѣ, упоеніе обманомъ.
             Верни неукрощенными порывы тѣ,
             Глубокое, исполненное муки счастье,
             Любви всю мощь и ненависти силу,
             Отдай мнѣ молодость мою.
             Комикъ. Тебѣ, конечно, другъ хорошій, молодость нужна.
             Когда въ бояхъ тебя враги тѣснятъ,
             Иль дѣвушки красотки силой
             Тебѣ на шею виснутъ;
             Когда, у цѣли, съ бою трудно взятой,
             Манить вдали за скорый бѣгъ вѣнокъ наградныя:
             Когда ты послѣ вихря пляски
             Пируешь ночи напролетъ.
             Ударимъ же по струнамъ, вамъ знакомымъ;
             Исполнясь мужества, плѣняя всѣхъ.
             Къ поставленной самимъ себѣ же цѣди
             Въ блужданьи мы томъ, пробираться.
             Вотъ это, люди старые, вашъ долгъ,
             И чтимъ мы васъ по меньше оттого.
             Не дѣлаетъ, какъ говорятъ, ребячливыми старость,
             Но застаетъ она насъ истыми ребятами еще.
             Директоръ. Словами вы довольно обмѣнялись,
             Мнѣ дайте, наконецъ, и дѣло увидать!
             Пока вы строите тугъ комплименты.
             Могло бъ что и полезное свершиться.
             Что пользы говорить о настроеньи много?
             Кто медлитъ, никогда тому не явится оно.
             Разъ выдаете за поэтовъ вы себя.
             Командовать вы надъ поэзіей извольте.
             Извѣстно вамъ, нуждаемся мы въ чемъ:
             Хотимъ потягивать мы крѣпкіе напитки.
             За это варево и принимайтесь неотложно]
             Сегодня не свершилось, завтра сдѣлано не будетъ,.
             И дня ни одного не надо упускать;
             Рѣшительность должна сейчасъ же храбро
             Возможное хватать за чубъ;
             Затѣмъ ме хочется отстать,
             И дальше дѣйствуетъ она ужъ поневолѣ.
             Вы знаете, что на нѣмецкихъ нашихъ сценахъ
             Всякъ пробуетъ, что по душѣ ему;
             И потому сегодня вы мнѣ не жалѣйте
             Ни декорацій, ни машинъ!
             Пускайте въ дѣло свѣтъ небесный, малый и большой.
             Звѣздами можете сорить;
             Въ водѣ, огнѣ, горахъ скалистыхъ,
             Въ звѣрьѣ и птицахъ недостатка нѣтъ.
             Такъ, въ тѣсной храминѣ досчатой
             Весь кругъ творенья обойдите,
             И шествуйте, не торопяся, полегоньку
             Съ небесъ чрезъ міръ вы къ адъ.
   

ПРОЛОГЪ ВЪ НЕБЕСАХЪ.

Господъ, небесныя силы, потомъ Мефистофель.

Три архангела выступаютъ.

             Рафаилъ. Звучитъ, какъ и издревле, солнце
             Средь хора братственныхъ свѣтилъ
             И предначертанный свой путь
             Свершаетъ въ перекатахъ грома.
             Изъ созерцанія его мощь ангеловъ исходить.
             Когда нѣтъ силъ его постигнуть;
             Высокія, непостижимыя созданья
             Чудесны, какъ и къ первый день.
             Гавріилъ. И скоро, непостижно скоро
             Чредуется великолѣпіе земли;
             Смѣняется свѣтъ райскій ночью,
             Исполненною ужаса, глубокой;
             Въ волнахъ широкихъ цѣнясь, море
             Вздымается изъ бездны скалъ;
             И скалы тѣ уносятся, и море.
             Въ превѣчно-быстромъ бѣгѣ сферъ,
             Михаилъ. Бушуютъ бури въ состязаньи
             Съ морей на сушу, съ суши на моря,
             И глубочайшаго цѣпь дѣйствія вокругъ,
             Свирѣпствуя, онѣ являютъ;
             Тамъ молнія несетъ опустошенье,
             Предшествуя раскатамъ громовымъ;
             Посланники жъ Твои, Господь, воспрослявляютъ
             Движенье тихое дня Твоего.
             Втроемъ. Изъ созерцанія мощь ангеловъ исходитъ,
             Когда нѣтъ, силъ Тебя постигнуть,
             И всѣ Твои высокія творенья
             Чудесны, какъ и въ первый день.
             Мефистофель. Разъ Ты, Владыка, вновь нисходишь къ намъ
             И вопрошаешь, какъ у насъ все обстоитъ,
             И разъ Ты прежде вообще меня встрѣчалъ охотно,
             То вотъ средь челяди Ты видишь и меня.
             Прости, словъ мастерить высокихъ не могу я,
             Хотя и сталъ посмѣшищемъ для всѣхъ кругомъ:
             Мой пышный слогъ Тебя бъ, навѣрно, насмѣшилъ,
             Когда бъ де отучилъ себя отъ смѣха Ты.
             О солнцахъ и мірахъ сказать я не умѣю ничего.
             А вижу лишь, какъ мучаются люди.
             Того жъ все пошиба остался міра маленькій божокъ
             И такъ же страненъ, какъ и въ первый день.
             Немножко лучше бы ему жилось,
             Когда бъ небеснаго Ты свѣта не далъ въ призракѣ ему.
             Его онъ разумомъ зоветъ, а пользуется имъ,
             Чтобъ быть скотомъ любого пуще звѣря.
             И представляется онъ мнѣ, не прогнѣвить бы Вашу Милость
             Кузнечикомъ тѣмъ длинноногимъ,
             Что все летаетъ и, летая, скачетъ,
             Въ травѣ жъ опять пѣснь старую постъ.
             Ну, и лежалъ бы все въ травѣ;
             Во всякую квашню суетъ онъ носъ!
             Господь. И больше нечего тебѣ сказать Мнѣ?
             Всегда приходишь только обвинять?
             И вѣчно на землѣ не по тебѣ все?
             Мефистофель. По моему, Владыка! Тамъ, какъ и всегда, изрядно скверно.
             Мнѣ люди жалки въ дни своихъ невзгодъ,
             Охоты нѣтъ ихъ, бѣдныхъ, даже мучить.
             Господь. Тебѣ извѣстенъ Фаустъ?
             Мефистофель. Докторъ-то?
             Господь. Мой рабъ!
             Мефистофель. Ну, подлинно, онъ служитъ Вамъ особеннымъ манеромъ.
             Питье и явства у безумца не земныя,
             Броженье гонитъ вдаль его;
             Свое онъ безразсудство мало сознаетъ
             И требуетъ отъ неба лучшихъ звѣздъ,
             А отъ земли всѣхъ высшихъ наслажденій;
             И близь и даль р.ея не даетъ довольства
             Груди, взволнованной глубоко.
             Господь. Мнѣ если служить онъ теперь и смутно:
             Я скоро къ свѣту приведу его.
             Садовникъ знаетъ же, лишь деревцо зазеленѣло,
             Что цвѣтъ и плодъ грядущіе года украсятъ.
             Мефистоф. Какой закладъ хотите? Вамъ его все жъ потерять придется,
             Коль мнѣ дадите позволенье
             Тихонько повести его моей дорогой.
             Господь, Пока онъ на землѣ живетъ,
             Запрета въ томъ тебѣ не будетъ,
             Блуждаетъ человѣкъ, пока въ немъ есть стремленье,
             Мефистофель. Спасибо вамъ на этомъ! Никогда я
             Вязаться съ мертвыми охоты не имѣлъ.
             Мнѣ щеки свѣжій и полныя все больше по душѣ;
             Меня для мертвеца нѣтъ дома.
             Я тутъ, что кошка съ мышью.
             Господь. Ну. хорошо! тебѣ предоставляю Я:
             Ты отъ его первоисточника духъ этотъ отвлеки,
             И, если сможешь охватить, веди
             Съ собою внизъ, дорогою своей;
             Но постыдись, коль исповѣдать долженъ будешь,
             Что человѣкъ хорошій при своемъ стремленьи смутномъ
             Все жъ правый путь въ сознаніи несетъ.
             Мефистофель. Такъ, такъ! Но только не надолго.
             За свой закладъ совсѣмъ не страшно мнѣ.
             Когда жъ достигну цѣли я,
             Позвольте мнѣ торжествовать, что будетъ мочи.
             Прахъ будетъ жрать онъ, и съ охотой,
             Какъ именитая змѣя, моя кума!
             Господь. И тутъ себя свободно можешь проявлять ты;
             Мнѣ никогда тебѣ подобные не были ненавистны.
             Изъ духовъ всѣхъ, что отрицаютъ,
             Плугъ меньше всѣхъ Мнѣ въ тягость.
             Легко ужъ дѣятельность слабнуть можетъ въ человѣкѣ
             И неоправданный покой любить онъ начинаетъ;
             А потому охотно Я ему товарища даю,
             Который возбуждаетъ, дѣйствуетъ
             И дѣло дьявольское долженъ дѣлать.
             Вы жъ, вправду божіи сыны,
             Да радуетъ насъ красоты живой богатство;
             И то, что вѣчно зиждется, что вѣчно дѣйствуетъ, животъ.
             Васъ да обниметъ сѣнью благодатныя любви,
             И все парящее въ явленьи зыбкомъ
             Вы въ мысляхъ непреходныхъ закрѣпляйте!
             (Небеса закрываются, архангелы улетаютъ.)
             Мефистоф. (одинъ). Отъ времени до времени охотно
             Я старика, и съ нимъ порвать я берегусь; [вижу
             Вѣдь для большого господина очень мило
             Такъ человѣчно даже съ чортомъ говорить.
   

ТРАГЕДІИ ПЕРВАЯ ЧАСТЬ.

НОЧЬ.

Въ высокосводчатой, узкой готической комнатѣ Фаусть безпокойный въ своемъ креслѣ у рабочаго стола

             Фаустъ. Ну, вотъ, и философію, увы,
             И правовѣдство, медицину,
             И теологію, на горе.
             Насквозь я научилъ, трудился горячо:
             И что же вотъ, глупецъ я бѣдный!
             Уменъ все такъ же, какъ и прежде;
             Зовусь магистромъ, даже докторомъ зовусь,
             И скоро десять лѣтъ ужъ, какъ вожу
             И вверхъ, и внизъ, и вкривь, и вкось
             Своихъ учениковъ я за носъ
             И вижу, что мы знать не можемъ ничего!
             О, это, прямо, сердце мнѣ сожжетъ
             Конечно, я разумнѣе всѣхъ этихъ дуралеевъ,
             Магистровъ, докторовъ, попонъ, писакъ;
             Не мучаютъ меня ни совѣсть, ни сомнѣнья,
             Я не боюсь ни ада, ни чертей --
             За то жъ и радостей я всѣхъ лишенъ.
             Не представляю я себѣ, что вправду "паю что-нибудь.
             Не представляю, чтобы могъ чему-нибудь учить.
             Иль исправлять людей и вразумлять ихъ.
             Нѣтъ также у меня ни денегъ, ни добра,
             Ни почестей, пи прелестей земныхъ;
             Собака дальше бъ жить не захотѣла такъ!
             И потому я магіи отдался;
             Быть можетъ, силой и устами духа
             Повѣдаются многія мнѣ тайны.
             Чтобъ, горькимъ потомъ обливаясь,
             Не нужно было говорить, чего не знаешь.
             Чтобы познать, чѣмъ въ нѣдрахъ самыхъ
             Міръ сплоченъ; чтобы видѣть
             Всю зиждущую силу, всѣ зачатки
             И перестать въ словахъ лишь разбираться.
   
             О, если-бъ на мое мученье
             Въ послѣдній разъ смотрѣлъ ты. полный мѣсяцъ.
             Кого, полуночь не одну
             Я, бодрствуя, встрѣчалъ у этого стола;
             Тогда надъ книгами и надъ бумагой
             Ты, другъ тоскливый, мнѣ являлся!
             О, еслибъ могъ по высямъ горъ
             Ходить въ твоемъ я свѣтѣ миломъ;
             Тамъ, у пещеры горной, съ духами витать,
             И, въ полутьмѣ твоей блуждая по лугамъ.
             Отъ чада знаній всѣхъ освободившись,
             Здоровье могъ найти, въ твоей росъ купаясь!
   
             О, горе! неужель я все еще въ тюрьмѣ?
             Проклятая, глухая, каменная яма.
             Куда и милый свѣтъ небесъ
             Лишь тусклымъ пробивается чрезъ писаныя стекла:
             Стѣсненная книгъ этой кучей.
             Что гложетъ червь и кроетъ пыль
             И надъ которой до высокаго вплоть свода
             Бумага закоптѣлая торчитъ;
             Заставленная банками, стаканами вокругъ,
             Вся инструментами набита,
             Со скарбомъ предковъ, втиснутымъ туда жъ --
             Вотъ міръ, твой! И зовется это міромъ!
   
             И спрашиваешь ты еще, чего
             Въ груди твоей такъ боязливо сердце жмется?
             Чего движенье жизни все въ тебѣ
             Неразъясненная спираетъ боль?
             Взамѣнъ живой природы,
             Въ среду которой создалъ Богъ людей.
             Вокругъ тебя, средь плѣсени и чада,
             Лишь остовы звѣрей, да мертвыхъ кости.
   
             Вставай! Бѣги отсюда на просторъ!
             И эта, тайнъ исполненная, книга,
             Что, собственною Нострадамуса написана рукой.
             Неужли спутникъ не достаточный тебѣ?
             Познаешь ты тогда теченье звѣздъ,
             И, если наставлять тебя природа будетъ,
             Твоя душевная воспрянетъ сила.
             Какъ духъ другому духу говоритъ.
             Тутъ тщетно мышленье сухое
             Тебѣ святые знаки объясняетъ:
             Вы. духи, вьетесь вкругъ меня;
             Отвѣтьте мнѣ, коль слышите меня!

(Онъ открываетъ книгу и вплоть знакъ макрокосма.)

             Какое чувство наслажденья разлилось
             При этомъ взглядѣ вдругъ въ моемъ всемъ существѣ!
             Я чувствую, святое, молодое счастье жизни
             Но жиламъ мнѣ, по нервамъ, новымъ пламенемъ бѣжитъ.
             Не богъ ли это былъ, что знаки эти начерталъ.
             Которые во мнѣ смиряютъ бушеванье
             И, радостью наполнивъ сердце бѣдное мое.
             Таинственнымъ подъемомъ духа
             Природы силы вкругъ меня разоблачаютъ?
             Не богъ ли я? Во мнѣ становится свѣтло таю.!
             Природу я, зиждительницу, въ этихъ чистыхъ начертаньемъ
             Лежащею передъ моей душою вижу
             Теперь я только познаю, что мудрый говоритъ:
             "Не замкнутъ міръ духовъ;
             "Твои смыслъ помиркнулъ, сердце мертво;
             "Вспрянь, ученикъ! купай, не унывая,
             "Земную грудь ты въ утреннемъ багрянцѣ!"

(Онъ разсматриваетъ изображенье.)

             Какъ въ одно цѣлое сплетается все тутъ.
             Одно къ другомъ все дѣйствуетъ, живетъ!
             Какъ неба силы воздымаются, нисходятъ.
             Передаютъ одна другой златыя ведра,
             На благодатью дышущихъ крылатъ
             Съ небесъ чрезъ землю проникаютъ.
             Сквозь всю вселенную гармоніей звучатъ!
   
             Какое зрѣлище! Но зрѣлище, увы, и только!
             Гдѣ мнѣ схватить тебя, природа безъ предѣловъ?
             Васъ, груди, гдѣ? Источники всей жизни, вы,
             На коихъ виснутъ и земля и небо.
             Куда льнетъ вянущая грудь,
             Точитесь вы, вы напояте, а я неужли жажду понапрасну?

(Онъ съ огорченіемъ перелистываетъ книгу и видитъ изображеніе Духа земли.)

             Какъ это на меня иначе дѣйствуетъ изображенье!
             Ты, Духъ земли, ты ближе мнѣ;
             Ужъ выше чувствую въ себѣ и силы,
             Ужъ я горю, какъ бы отъ новаго вина;
             Отвагу чувствую пуститься въ міръ.
             Нести земную боль, земное счастье,
             Сразиться съ бурями въ бою
             И не робѣть при трескѣ корабля въ крушеньи.--
             Но надо мною набѣгаютъ облака --
             Свой свѣтъ скрываетъ мѣсяцъ --
             Свѣтильникъ гаснетъ!--
             Клубится паръ!-- Багряные лучи сверкаютъ
             Надъ головой моей -- повѣялъ
             Со сводовъ холодъ
             И охватилъ меня!
             Я чувствую, витаешь надо мной, желанный Духъ!
             Раскройся ты!
             О, разрывается какъ сердце у меня!
             Для чувствованій новыхъ
             Подъяты силы всѣ душевныя мои!
             Всецѣло сердце, чувствую я. предано тебѣ!
             Ты долженъ, долженъ ты! хоть стоило бъ мнѣ это жизни.

(Онъ схватываетъ книгу и произноситъ таинственное заклинаніе Духа. Вспыхиваетъ пламя. Духъ показывается въ пламени).

             Духъ. Взываетъ кто ко мнѣ?
             Фаустъ (отвернувшись). Ужасное Видѣнье!
             Духъ. Меня ты мощно привлекалъ.
             Отъ сферъ моихъ питался долго,
             И что жъ --
             Фаустъ. Увы, не выношу тебя!
             Духъ. Меня узрѣть ты молишь, воздыхая,
             Мой голосъ слышать, видѣть обликъ мой,
             Меня склоняетъ мощное души твоей моленье,
             Явился я!-- Какой презрѣнный ужасъ
             Объялъ тебя, сверхчеловѣкъ? Гдѣ зовъ души?
             Гдѣ грудь, что міръ въ себѣ воздвигла цѣлый.
             Носила, берегла и, въ трепетѣ восторга,
             Вздымалась, чтобъ до насъ, духовъ, подняться?
             Гдѣ жъ Фаустъ, ты. чей голосъ мнѣ звучалъ,
             Кто всѣми силами ко мнѣ стремился?
             Подъ вѣяньемъ дыханья моего ты ль это
             Дрожишь во глубинахъ всѣхъ жизни,
             Что скорчившійся въ страхѣ червь?
             Фаустъ. Мнѣ уступать тебѣ, изъ пламени созданье?
             Я Фаустъ, и равенъ я тебѣ!
             Духъ. Въ прибояхъ жизни, въ бурѣ дѣлъ
                       Вздымаюсь я, спускаюсь долу.
                       Сную туда, сюда;
                       Рожденье, могила,
                       Превѣчное море.
                       Все смѣна сплетеній,
                       Горячая жизнь,
                       Такъ зижду я за времени гудящимъ станомъ,
                       Работаю живую ризу божества.
             Фаустъ. Тебѣ, что носишься надъ міромъ всѣмъ.
             Какимъ я близкимъ чувствуя себя, Духъ Дѣла!
             Духъ. Подобенъ духу ты, котораго тьт понимаешь.
             Не мнѣ! (исчезаетъ.)
             Фаустъ (поникнувъ всѣмъ тѣломъ). И не тебѣ?
             Кому же?
             Я образъ и подобье Божества!
             И даже не тебѣ! (Стучатъ.)
             О, смерть! Я знаю, кто: мой фамулусъ;--
             И разлетится счастье величайшее мое!
             И надо же, чтобъ созерцанья полноту такую
             Сухой пролаза нарушалъ!

(Вагнеръ въ халатѣ и ночномъ колпакъ. со свѣтильникомъ въ рукахъ. Фаустъ отворачивается съ негодованіемъ.)

             Вагнеръ. Простите! Слышу, декламируете вы;
             Навѣрно греческую вы трагедію читали
             Попользоваться мнѣ хотѣлось бы искусствомъ этимъ.
             Оно вѣдь въ наше время много значитъ.
             Слыхалъ частенько, слава шла, что будто бы
             Актеръ иной священника поучитъ.
             Фаустъ. Когда священникъ самъ актеръ.
             Порой что можетъ и случиться.
             Вагнеръ. Увы, когда вотъ такъ въ музей свой загнанъ ты
             И міръ людской едва ты въ праздникъ видишь,
             Едва въ подзорную трубу и только издалека --
             Какъ имъ руководить тутъ словомъ?
             Фаустъ. Чего не чувствуете вы, за тѣмъ вамъ не угнаться,
             Когда не имъ души оно наружу рвется
             И чувствомъ первобытнаго довольства
             Сердца не покоряетъ слушателей всѣхъ.
             Сидите жъ такъ и дальше! Клейте мы себѣ,
             Изъ пиршественныхъ яствъ чужихъ варите кашу,
             И жиденькіе огоньки
             Изъ нашей кучки пепла выдувайте
             На удивленіе дѣтей и обезьянъ.
             Когда вамъ то приходится по вкусу.
             Но никогда вамъ воедино не сплотить сердецъ,
             Коль не отъ сердца будетъ рѣчь у васъ идти.
             Вагнеръ. Но вѣдь въ умѣньи говоритъ залогъ оратора успѣха,
             Я это чувствую, но я еще далеко отъ того,
             Фаустъ. Ты честной выгоды ищи.
             Не будь шутомъ, гремящимъ бубенцами!
             И умъ, и истинное чувство сами
             Себя объявятъ при искусствѣ небольшомъ;
             Когда намъ въ самомъ дѣлѣ есть сказать что.
             Приходится ль гоняться за словами?
             Да, ваши рѣчи, что такъ блещутъ,
             Гдѣ человѣчества обрѣзками кружите мы.
             Вѣдь не живительны, какъ тотъ туманный вѣтеръ,
             Что осенью въ сухой листвѣ шуршитъ!
             Вагнеръ. О, Господи! искусство долго,
             А жизнь-то наша коротка.
             Мнѣ при моемъ критическомъ стремленьи
             За грудь и голову становится частенько страшно.
             Какъ трудно добываются тѣ средства,
             Которыя нужны, чтобъ до источниковъ добраться!
             И не достигъ еще ты полдороги,
             А нужно ужъ бѣдняги умирать,
             Фаустъ. Пергаментъ развѣ кладезь тотъ священный.
             Одинъ глотокъ откуда жажду навѣкъ унимаетъ?
             Ты утоленья не получишь,
             Коль не изъ собственной души оно течетъ.
             Вагнеръ. Простите! но большое наслажденье
             Переноситься въ духъ временъ, чтобъ видѣть,
             Какъ думалъ мудрый человѣкъ до насъ,
             И какъ затѣмъ мы, наконецъ, чудесно далеко ушли.
             Фаустъ. О, да, до самыхъ звѣздъ!
             Мой другъ, прошедшаго времена
             Вѣдь книга о семи для насъ печатяхъ;
             Что духомъ вы временъ зовете,
             Въ основѣ собственный господъ то духъ.
             Гдѣ времена, какъ въ зеркалѣ, видны.
             Ну, подлинно, одно тутъ часто горе!
             При первомъ взглядѣ убѣжишь.
             Лоханка сорная, чуланъ, набитый хламомъ.
             По большей мѣрѣ -- балаганъ
             Съ великолѣпной прописной моралью,
             Приличною вполнѣ въ устахъ у куколъ!
             Вагнеръ. Но міръ! но сердце человѣка, духъ его!
             Тутъ всякій бы желалъ хоть что-нибудь познать.
             Фаустъ. Да, что познаніемъ назвать!
             Кто настоящее названье дать дерзнетъ ребенку?
             Немногихъ тѣхъ, кто кое-что о томъ позналъ
             Не уберегъ кто переполненное сердце безразсудно
             И созерцанье, чувство передъ черстью обнаружилъ.
             Тѣхъ жгли издревле, распинали.--
             Прошу васъ, другъ, ночь поздняя уже.
             Прервать на этотъ разъ намъ на до.
             Вагнеръ. Охотно бы и дольше спать я не ложился.
             Чтобъ такъ учено съ вами мнѣ потолковать.
             Но завтра, ради перваго дня Пасхи,
             Дозвольте мнѣ одинъ иль дна вопроса.
             Съ усердіемъ отдался я ученью;
             И иного знаю я, по знать бы все хотѣлось. (Уходитъ.)
             Фаустъ. (Одинъ). Какъ только всякая надежда не исчезнетъ
             У головы, что къ дребедени льнетъ.
             Кладъ роетъ жадною рукой и рада.
             Коли червей находить дождевыхъ!
   
             Да развѣ смѣетъ голосъ человѣческій такой
             Здѣсь раздаваться, гдѣ вокругъ меня виталъ сонмъ духовъ?
             Но, ахъ! на этотъ разъ тебѣ я благодаренъ,
             Жалчайшему изъ всѣхъ сыновъ земли
             Ты вырвалъ изъ отчаянья меня,
             Ужъ помутить грозившаго мнѣ чувства.
             Такъ исполински велико видѣнье было.
             Что карлой долженъ былъ я чувствовать себя!
   
             Я, образъ Божества, подобіе его, которое считало
             Себя совсѣмъ ужъ близкимъ къ зеркалу превѣчной правды.
             Въ сіяньи, ясности небесной наслаждалося собой,
             Земли ужъ сына сбросило съ себя;
             Я, больше херувима, я, свободная чья мощь.
             Полна надежды смутной, возомнила,
             Что ужь течетъ она въ природы жилахъ,
             Творя, уже вкушаетъ жизнь боговъ -- я казниться какъ долженъ!
             Меня повергло долу слово громовое!
   
             Отважиться считать себя съ тобою равнымъ я не смѣю:
             Владѣлъ я силою тебя привлечь.
             Но силы не имѣлъ, чтобъ удержать тебя.
             Въ блаженномъ томъ мгновеніи себя
             Такимъ я малымъ чувствовалъ, такимъ великимъ;
             Жестоко оттолкнулъ меня ты
             Въ невѣдомую долю человѣка!
             Научитъ кто меня? бѣжать чего я долженъ?
             Повиноваться ль мнѣ тому стремленью?
             Да! наши самыя дѣла, какъ и страданья наши,
             Намъ преграждаютъ жизни ходъ.
   
             Во все прекраснѣйшее, что бы ни воспринялъ духъ
             Начало вяжется все болѣе и болѣе чужое;
             Когда мы до хорошаго достигнемъ въ этомъ мірѣ.
             То лучшее зовется ложью, бредомъ,
             Что дали жизнь намъ, чудныя тѣ чувства.
             Всѣ глохнуть въ суетѣ земной,
             Когда воображеніе въ полетѣ смѣломъ прежде,
             Надежды полно, ширилося въ вѣчность,
             Оно пространствомъ небольшимъ теперь довольно,
   
             Когда временъ въ пучинѣ счастье разбивается о счастье.
             Тотчасъ забота пьетъ себѣ гнѣздо въ сердечной глубинѣ,
             Родить тамъ боли потайныя.
             Укачиваетъ тамъ себя тревожно, радость нарушая и покоя;
             Себя все прикрываетъ новыми личинами она.
             Являйся подъ видомъ дома и двора, жены, ребенка,
             Огнемъ, водой, кинжаломъ, ядомъ представляясь;
             Дрожишь предъ всѣмъ ты. что и не случится;
             А то, чего ты не утратишь никогда, оплакивать ты вѣчно долженъ.
             Богамъ я не подобенъ! слишкомъ глубоко почувствовалось это;
             Я на червя похожъ, что роется во прахѣ,
             Котораго, во прахѣ, гдѣ онъ, питаяся имъ, живетъ.
             Стопа прохожаго мозжитъ и погребаетъ.
   
             Не прахъ то развѣ, что на сотнѣ полокъ
             Высокую тѣснитъ мнѣ эту стѣну.
             Та дребедень и тысячи тѣхъ пустяковъ,
             Что къ этомъ царствѣ моли давятъ на меня?
             И здѣсь найти я долженъ, въ чемъ нуждаюсь я?
             Иль въ тысячѣ, быть можетъ, книгъ прочесть я долженъ.
             Что всюду мучилися люди.
             Что тутъ иль тамъ былъ счастливъ кто-то?
             Что скалишься, пустой ты черепъ, мнѣ сказать что хочешь?
             Не то ли, что твой мозгъ, когда-то, какъ и мой,
             Запутавшись на поискахъ за легкимъ свѣтомъ дня,
             Алкая правды, въ тяжкихъ сумеркахъ блуждалъ плачевно?
             Вы инструменты, надо мной смѣетеся, конечно,
             Колесами, гребенками, валами, рычагомъ.
             Я у воротъ стоялъ, служить ключамъ должны мы были;
             Извилиста у васъ бородка, по вамъ засововъ не поднять.
             Таинственна средь бѣла дня.
             Природа не даетъ сорвать съ себя покрова,
             И духу твоему чего она открыть не пожелаетъ,
             Не вынудишь того у ней винтомъ иль рычагами.
             Ты, старый скарбъ, тобой не пользовался я.
             Стоишь здѣсь потому ты только, что отцу былъ нуженъ
             Ты, старый свертокъ, будешь ты коптѣть,
             Пока чадить здѣсь будетъ на столъ свѣтильникъ тусклый.
             Ужъ лучше бы я промоталъ немногое мое,
             Чѣмъ здѣсь потѣть, немногаго набравшись!
             Что унаслѣдовалъ отъ предковъ ты.
             То заработай самъ, чтобы владѣть имъ.
             Не пользуешься чѣмъ, тяжелое то бремя;
             Мгновенье что создастъ, лишь тѣмъ оно и пользоваться можетъ.
   
             Но отчего то мѣсто взоръ приковываетъ мой?
             Иль стклянка та магнитъ для глазъ?
             Мнѣ отчего становится привѣтливо свѣтло вдругъ,--
             Такъ обвѣваетъ луннымъ свѣтомъ насъ въ лѣсу ночномъ?
   
             Привѣтствую тебя, единственный сосудъ,
             Что сверху достаю теперь съ благоговѣньемъ;
             Въ тебѣ чту остроту ума, искусство человѣка я.
             Ты, сочетанье благодатныхъ сонныхъ соковъ,
             Ты, извлеченье смертоносно тонкихъ силъ,
             Яви свое, благоволенье мастеру ты своему!
             Тебя я вижу -- и страданье легче,
             Беру тебя стремленіе слабѣетъ;
             Духовныхъ силъ приливъ идетъ на убыль постепенно.
             Въ открытое я море уношусь,
             У ногъ моихъ блеститъ зеркальная громада волнъ,
             День новый къ новымъ берегамъ манитъ.
   
             Паритъ на крыльяхъ легкихъ колесница огневая
             Навстрѣчу мнѣ! Готовымъ чувствую себя
             По новому пути проникнуть чрезъ эфиръ
             Я въ новые предѣлы чистаго дѣянья.
             Высь эту жизни, этотъ божескій восторгъ --
             Ты, червь еще недавно, ты ль заслуживаешь ихъ?
             Да, къ солнцу благодатному земному
             Рѣшись ты только стать спиной!
             Дерзни ворота лишь раскинуть, мимо коихъ
             Тайкомъ всякъ пробирается охотно!
             Теперь настало время доказать на дѣлѣ.
             Что не уступить мужъ въ достоинствѣ величію боговъ;
             Не дрогнуть передъ темной той пещерой,
             Куда воображеніе себя на собственную муку осуждаетъ;
             Въ тотъ устремиться переходъ,
             Чей узкій зѣвъ всѣмъ адомъ пламенѣетъ.
             Рѣшиться весело на этотъ шагъ.
             Хотя бъ съ опасностью въ ничто разлиться.
   
             Сойди теперь сюда, хрустальный чистый кубокъ
             Съ себя футляръ свой старый сбрось.
             Ты, о которомъ я не думалъ много лѣтъ!
             На пиршествахъ отцовъ блисталъ ты
             И веселилъ задумчивыхъ гостей.
             Когда тебя одинъ другому подносилъ.
             Художествомъ богатая картавъ твоихъ всѣхъ роскошь
             Обязанность, ихъ въ риѳмахъ объяснивъ.
             Тебя отъ устъ не отнимая, осушить до дна.
             Мнѣ не одну ночь юности моей напоминаютъ.
             Не передамъ тебя сосѣду я теперь
             И надъ художествомъ твоимъ
             Не покажу я остроумья своего;
             Вотъ сокъ, что опьяняетъ быстро.
             Волною темной онъ заполнитъ пустоту твою.
             Мной изготовленный, избранный мною,
             Будь ты послѣдней чашею, отъ всей души
             Привѣтомъ празднично высокимъ утру!

(Подноситъ кубокъ къ ко рту).
(Колокольный звонъ и пѣніе Хора).

             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
                       Радуйся смертный,
                       Скованный немощью.
                       Ползучею, гибельной.
                       Данной въ наслѣдіе.
             Фаустъ. Какой глубокій гулъ, какой звукъ свѣтлый
             Отъ устъ моихъ отводитъ властно кубокъ?
             Неужли гуломъ вы своимъ, колокола,
             Ужъ возвѣщаете часъ первый Пасхи торжества?
             Вы, хоры, развѣ ужъ пѣснь утѣшенья вы поете,
             Что. нѣкогда, завѣта новаго во увѣренье
             Изъ ангельскихъ неслася устъ въ ночь гроба?
             Хоръ женщинъ. Мы благовоніемъ
                       Тѣло убрали,
                       Мы, Его вѣрныя,
                       Здѣсь положили его.
                       Тканями чистыми
                       Мы обвили его,
                       Ахъ, не находимъ
                       Здѣсь Христа мы больше.
             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
                       Благо тѣмъ любящимъ,
                       Предъ испытаніемъ
                       Скорбнымъ, спасительнымъ.
                       Предъ укрѣпляющимъ
                       Кто устоялъ!
             Фаустъ. Что ищете вы властно, нѣжно
             Меня во прахѣ, звуки неба?
             Звучите тамъ, гдѣ люди съ мягкою душой!
             Вѣсть слышу я, по вѣры нѣтъ во мнѣ,
             А чудо вѣдь дитя любимѣйшее вѣры.
             Въ предѣлы тѣ стремиться не дерзаю я.
             Откуда вѣетъ звучитъ благая;
             И все же, съ юности привычнаго къ нему,
             Меня звонъ этотъ и теперь зоветъ обратно въ жизнь.
             Бывало, поцѣлуй любви небесной
             Опадалъ въ тиши субботней строгой на меня;
             Надежды смутной такъ полно звучалъ тогда звонъ колокола мощный,
             И теплою усладою была молитва;
             Непостижимо благодатное влеченье
             Гнало меня по рощамъ и лугамъ,
             И, обливаясь тысячью горячихъ слезъ,
             Я чувствовалъ въ себѣ міръ цѣлый возникавшимъ.
             Пѣснь эта повѣстила о забавахъ къ юности веселыхъ.
             О счастіи привольномъ праздника весны:
             Воспоминаніе теперь,полно ребяческаго чувства,
             Послѣдняго и важнаго мнѣ шага сдѣлать не дастъ
             Звучите жъ далѣе, вы, сладостныя пѣсни неба!
             Слеза течетъ, опять къ землѣ вернулся я!
             Хорь вѣрныхъ. Онъ, погребенныя.
                       Уже въ высоты.
                       Жнивью высокій
                       Славно вознесся,
                       Въ радости вѣчнаго
                       Всесозиданія
                       Радости творческой близокъ:
                       Мы же у груди земной,
                       Ахъ, пребываемъ на горе.
                       Вѣрныхъ своихъ
                       Здѣсь онъ насъ алчущихъ кинулъ;
                       Плачемъ, учитель, палъ счастьемъ твоимъ!
             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ
                       Изъ тлѣнья нѣдръ!
                       Съ себя сорвите
                       Вы радостно узы!
                       Въ дѣлахъ его славящимъ,
                       За братскою трапезой
                       Любовь доказующимъ.
                       По весямъ глаголющимъ,
                       Блаженство вѣщающимъ.
                       Вамъ близокъ учитель.
                       Для васъ онъ возсталъ!
   

ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ.

Гуляющіе всякаго рода выходятъ изъ города.

             Нѣсколько подмастерьевъ. Зачѣмъ же этою дорогой?
             Другіе. Къ охотничьей сторожкѣ мы идемъ,
             Первые. А мы на мельницу хотимъ пробраться.
             Одинъ изъ подмастерьевъ. Совѣтъ мой вамъ идти на Дворикъ-у-воды.
             Другой. Туда дорога очень не красива!
             Другіе. А ты что будетъ дѣлать?
             Третій. Пойду съ другими я
             Четвертый. Идемте къ замку на деревню; тамъ
             Найдете дѣвушекъ красивѣйшихъ, навѣрно,
             И пиво лучшее, да перепалку первый сортъ.
             Пятый. Ну разбитой ты малый, къ третій разъ,
             Что ль, шкура чешется твоя?
             Туда я не хочу, боюсь мѣстечка.
             Служанка. Нѣтъ, нѣтъ! иду назадъ я въ городъ.
             Другая. Повѣрь, его найдемъ у тополей мы тѣхъ*
             Первая. Не велико въ томъ счастье мнѣ:
             Пойдетъ онъ рядышкомъ съ тобой.
             Въ кругу съ тобой одной танцуетъ.
             Что мнѣ до радостей твоихъ!
             Вторая. Сегодня онъ навѣрно не одинъ,
             Кудряшъ съ нимъ, сказывалъ, тамъ будетъ.
             Школьникъ. Фу, дѣвки славныя шагаютъ какъ!
             Идемъ! ихъ, братецъ, надо проводить намъ.
             Табакъ забористый, покрѣпче пиво,
             Служаночка въ нарядѣ, вотъ мой вкусъ.
             Дѣвушки горожанки. Взгляни ты мнѣ на этихъ мальчиковъ прелестныхъ!
             По истинѣ, вѣдь срамъ:
             Найти могли бы общество, и самое бы лучшее себѣ.
             Они жъ за горничными гонятся, гляди!
             Второй школьникъ (первому). Потише ты! идутъ тамъ сзади двѣ.
             Онъ одѣты очень мило,
             Одна изъ нихъ моя сосѣдка.
             И очень дѣвушка мнѣ но душѣ.
             Идутъ себѣ, не торопясь,.
             И насъ возьмутъ съ собой, пожалуй.
             Первый школьн. Нѣтъ, братецъ, нѣтъ! Стѣсняться не люблю я.
             Скорѣй! дичину бъ намъ не потерять.
             Рука, что возится съ метелкою въ субботу,
             Тебя всѣхъ лучше въ воскресенье приголубитъ.
             Гражданинъ. Нѣтъ, мнѣ не нравится нашъ новый бургомистръ!
             Какъ сталъ имъ, съ каждымъ днемъ онъ все смѣлѣе только.
             А что жъ для города онъ дѣлаетъ такого?
             Не хуже развѣ намъ день ото дня?
             И больше слушаться, чѣмъ прежде, надо,
             Да больше, чѣмъ бывало, и платить.
             Нищій (поетъ) Вы, господа хорошіе, вы, барыни прекрасныя,
                       Что такъ разряжены и такъ румяны всѣ,
                       Взглянуть благоволите на меня.
                       На нужду на мою, и помощь окажите!
                       Не дайте мнѣ бренчать здѣсь попустому!
                       Тому лишь весело, кто любитъ подавать.
                       Пусть день, что празднуютъ всѣ люди,
                       Днемъ жатвы будетъ дли меня.
             Другой гражданинъ. Не знаю лучшаго я въ праздникъ, день воскресный,
             Какъ о войнѣ потолковать, о кликахъ бранныхъ.
             Когда тамъ въ Турціи, далеко.
             Народы межъ собой дерутся.
             Стоишь ты у окна, пьешь рюмочку свою,
             Глядишь, какъ пестрыя суда внизъ по рѣкѣ скользятъ;
             Потомъ, довольый, вечеромъ домой вернешься,
             И миръ, и мирныя благословляешь времена.
             Третій граждан. Да, да, сосѣдушка! и я имъ не мѣшаю:
             Поразмозжи себѣ хоть головы они,
             Переверни все вверхъ ногами.
             Лишь дома бъ все по-старому осталось!
             Старуха (дѣвушкамъ горожанкамъ). Ой, какъ разряжены! Кровь съ молокомъ!
             Да, какъ въ кастъ не влюбиться!
             Не очень лишь спѣсивтесь! Хорошо ужъ, хорошо!
             А хочется чего вамъ, я бъ добыть сумѣла.
             Дѣвушка горожанка. Идемъ, Агата! я боюсь
             Съ такими вѣдьмами ходить открыто:
             Хотя вотъ на Андрея въ ночь она
             Мнѣ суженаго, какъ живого, показала.
             Другая. Мнѣ показала въ хрусталѣ его
             Такимъ солдатомъ, и толпу съ нимъ удальцовъ;
             Смотрю кругомъ, ищу его повсюду,
             Не хочетъ все мнѣ повстрѣчаться.
             Солдаты. Замки съ высокими
                       Стѣнами, зубьями;
                       Дѣвушекъ съ сердцемъ
                       Гордымъ, надменнымъ.
                       Съ боя бы мнѣ ваять!
                       Смѣлое дѣло,
                       Славная плата!
                                 Мѣдныя трубы
                       Шлемъ мы сватами,
                       Сватать на радость.
                       Сватать на смерть.
                       Славно такъ биться!
                       Славно такъ жить!
                       Дѣвушки, замки
                       Сдаться должны.
                       Смѣлое дѣло,
                       Славная плата!
                       Дружно солдаты
                       Въ поле идутъ.
   

Фаустъ и Вагнеръ

             Фаустъ. Рѣка и ручейки изъ-подо.тьда освободились,
             Лишь кинула живительный свой, благодатный взоръ весна:
             Въ долинахъ зеленѣетъ счастіе надежды;
             Ужъ старая зима по немощи своей
             Ушла въ суровыя ущелья.
             Оттуда, убѣгая, ледяную лишь крупу
             Въ безсильныхъ вихряхъ полосами
             Она на зеленѣющую ниву сыплетъ
             Но солнце бѣлаго не терпитъ:
             Все движется въ зачатьи, въ напряженьи,
             Все въ краскахъ солнце хочетъ оживить;
             Но нѣтъ еще цвѣтовъ въ округѣ,
             Оно берегъ людей нарядныхъ.
             Тьт обернись назадъ, съ высотъ
             Ты этихъ погляди на городъ.
             Въ воротахъ темныхъ изъ-подъ свода
             Тѣснится пестрая толпа.
             На солнышко всѣмъ хочется сегодня;
             Господне Воскресенье празднуютъ они.
             Они и сами Вѣдь воскресли;
             Изъ глохлыхъ комнатъ низенькихъ домовъ.
             Изъ узъ ремеслѣ и рукодѣлья,
             Отъ гнета крышъ и чердаковъ,
             Изъ тѣсноты щемящей улицъ,
             Да изъ церквей почтенной ночи
             Ихъ подняло всѣхъ къ свѣту.
             Взгляни ты, посмотри ты только! быстро какъ толпа
             Вся разбивается по садикамъ, полямъ,
             Какъ много, вдоль и поперекъ.
             Рѣка несетъ челновъ веселыхъ:
             Вонъ нагруженная, да такъ, что чуть не тонетъ,
             Послѣдняя отчаливаетъ лодка.
             Съ тропинокъ дальнихъ по горъ, и съ тѣхъ
             Мигаютъ намъ цвѣтныя платья.
             Ужъ слышу я деревни суетню:
             Тутъ для народа чистый рай,
             Довольные, ликуютъ малый и большой;
             Здѣсь человѣкъ я, здѣсь имъ быть к смѣю.
             Вагнеръ. Да, съ вами докторъ, погулять
             И честь большая, и на пользу;
             Но тутъ плутать не сталъ бы я одинъ:
             Вѣдь грубому весму я врагъ.
             Вызгъ скрипокъ, крикъ, и кегель стукъ.
             Все ненавистные мнѣ звуки;
             Бѣснуются, алой духъ ихъ словно гонитъ.
             И это пѣньемъ, это радостью зовутъ.
   

Крестьяне подъ липою. Танцы и пѣніе.

                       Пастухъ на танцы разодѣлся:
                       Вѣнокъ, цвѣтная куртка, ленты;
                       Прелестно разрядился онъ.
                       Подъ липой было ужъ полно,
                       И бѣшено плясали всѣ.
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе!
                       Валялъ смычекъ по скрипкѣ.
   
                       Пробрался онъ впередъ проворно
                       И дѣвушку тутъ локтемъ
                       Своимъ онъ толконулъ;
                       Дѣвица красная оборотилась.
                       "Какъ это глупо!" говорить,
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе!
                       "Не будьте неучемъ такимъ!"
   
                       Но дѣло шло въ кругу проворно.
                       Вертѣлись влѣво, вправо танцовали.
                       Взвивались юбки всѣ на воздухъ.
                       Всѣ стали красны, жарко стало.
                       Духъ перевесть идутъ подъ ручку,
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе,
                       Бокъ-о-бокъ локотокъ.
   
                       "Не очень такъ ужъ подбирайся!
                       Вѣдь сколько васъ невѣстъ своихъ
                       Надули, оболгали!"
                       Bсe жъ приласкался онъ въ сторонкѣ
                       А изъ-подъ липы вдаль неслись
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе!
                       И голоса и скрипки.
   
             Старый крестьянинъ. Съ вашей стороны какъ, докторъ, хорошо,
             Что нами вы не погнушалися сегодня,
             И что, такой высокопросвѣщенный,
             Идете въ эту толкотню вы.
             Такъ вотъ же лучшая вамъ кружка,
             Ее мы свѣжимъ налили питьемъ.
             Я подношу его и громко я желаю,
             Не только, чтобъ оно вамъ утолило жажду,
             Но, чтобы, сколько капель въ немъ,
             Прибавлено и дней вамъ было.
             Фаустъ. Живительный напитокъ принимаю.
             Благодарю, и всякаго желаю блага вамъ.

Народъ собирается въ кружокъ около Фауста.

             Старый крестьянинъ, И вправду очень хорошо,
             Что въ день веселый вы пришли;
             И прежде вѣдь, въ напасти дни,
             Все жъ хорошо вы относились къ намъ!
             Живыми видите вы многихъ тутъ,
             Кого на послѣдяхъ еще
             Отецъ вашъ вырвалъ у горячки лютой,
             Когда заразу онъ остановилъ.
             Тогда ужъ. молодымъ еще.
             Шли въ домъ вы къ каждому больному.
             Унесено покойниковъ не мало было,
             А ты здоровымъ выходили,
             Не мало выдержали трудныхъ испытаній:
             Помощнику Помощникъ Вышній помогалъ.
             Всѣ. Здоровіе испытанному мужу.
             Чтобъ долго могъ еще онъ помогать!
             Фаустъ. Предъ Тѣмъ, Всевышнимъ, преклонитесь.
             Кто учитъ помогать и досылаетъ помощь.

(Онъ идетъ дальше съ Вагнеромъ.)

             Вагнеръ. Что долженъ чувствовать, великій мужъ,.
             При почитаніи толпы ты этой!
             О, счастливъ тотъ, кто изъ даровъ своихъ
             Такую пользу можетъ извлекать!
             Отецъ тебя показываетъ сыну,
             И спрашиваетъ всякъ, торопится, тѣснится;
             Умолкла скрипка, танцы стали;
             Идешь, стоятъ они рядами,
             Летятъ на воздухъ шапки ихъ;
             Еще немного, преклонились бы колѣна.
             Какъ будто бы несутъ Дары Святые
             Фаустъ. Шаговъ еще немного кверху, къ камню тамъ!
             Здѣсь отдохнемъ отъ странствованій нашихъ,
             Тутъ часто я сидѣлъ, одинъ въ раздумья.
             Себя молитвой мучилъ и посломъ.
             Надеждою богатый, твердый въ мѣрѣ.
             Слезами, воплями, ломая руки,
             У Господа небесъ я думалъ вынудить колецъ чумы.
             Признательность толпы звучитъ теперь издѣвкой
             О, если бъ могъ прочесть въ моей душѣ ты,
             Какъ мало и отецъ и сынъ
             Такой достойны были славы!
             Отецъ былъ честный человѣкъ, но темный,
             И надъ природой, сферами священными ея
             Онъ добросовѣстно, на свой однако ладъ.
             Причудливо трудной, размышлялъ;
             Такъ, въ обществѣ сопосвященныхъ.
             Онъ въ кухнѣ черной запирался
             И по рецептамъ безконечнымъ
             Тамъ все противное сливалъ.
             Такъ, красный левъ, женихъ отважный, въ ваннѣ теплой
             Былъ бракомъ съ лиліей соединяемъ,
             И оба. пламенемъ открытымъ, вслѣдъ за тѣмъ
             Изъ брачнаго покоя одного въ другой перегонялись.
             Когда же съ стклянкѣ, въ пестрыхъ краскахъ.
             Являлась королева молодая.
             То это дѣлалось лѣкарствомъ:
             Больные умирали, исцѣлился ль хоть одинъ,
             О томъ не спрашивалъ никто.
             Такъ съ адскимъ варевомъ свирѣпствовали мы
             По этимъ доламъ и горамъ
             Гораздо хуже, чѣмъ чума.
             Ядъ тысячамъ я самъ давалъ;
             Они увяли, мнѣ жъ дожить пришлось.
             Что хвалятъ вотъ убійцъ тѣхъ дерзкихъ,
             Вагнеръ. Какъ можете вы этимъ огорчаться!
             Для человѣка честнаго неужли не довольно,
             Когда искусство, перешедшее къ нему,
             Онъ добросовѣстно и точно къ дѣлу примѣняетъ!
             Коль, юношей, отца ты чтишь.
             Все примешь отъ него съ охотой;
             Коль, возмужавъ, обогатишь науку ты,
             То можетъ цѣли и повыше сынъ достигнуть твоя.
             Фаустъ. О. счастливъ, можетъ кто надѣяться еще
             Изъ моря заблужденья выплыть!
             Чего не знаешь, то и было бъ нужно,
             А знаешь что, не можешь пользоваться тѣмъ.
             Однако благодать мы часа этого не станемъ
             Раздумьемъ мрачнымъ отравлять!
             Гляди, какъ хижины средь зелени блестятъ
             Въ пылу вечернемъ солнца.
             Оно плеть, уходить, день ужъ пережить;
             Туда спѣшить оно. и новую тамъ вызываетъ жизнь.
             О, нѣтъ крыла, которое бъ меня съ земли подняло,
             Чтобъ могъ я дальше, дальше все за нимъ стремиться!
             Я въ вѣчномъ бы лучѣ вечернемъ увидалъ
             Міръ успокоенный у ногъ моихъ,
             Высоты всѣ въ огнѣ, долину каждую въ покоѣ,
             Въ златыхъ струяхъ серебряную рѣчку.
             Тогда богоподобнаго бъ не преградила бѣга
             Гора суровая съ ущельями своими.--
             Съ заливами согрѣтыми ужъ море вотъ
             Раскинулось предъ изумленнымъ взоромъ.
             Однако, кажется, богъ-солнце потонулъ совсѣмъ;
             Но пробудилось новое стремленье,
             Я далѣе спѣшу, чтобъ свѣта вѣчнаго его испить.
             Передо мною день, ночь позади,
             Надъ головою небо, долу волны.
             Прекрасный сонъ къ то время, какъ скрывается свѣтило!
             Увы, къ крыламъ духовнымъ нелегко
             Приладиться тѣлесному крылу.
             Но каждому изъ насъ прирождено
             Стремиться чувствомъ въ высь и все впередъ.
             Когда, въ пространствѣ потерявшись голубомъ,
             Надъ нами жаворонокъ пѣснь гремящую свою поетъ,
             И надъ вершинами поросшихъ соснами утесовъ
             Орелъ, распластавшись, парить.
             А надъ озерами, долами
             Журавль на родину стремится.
             Вагнеръ. И у меня часы причудъ бывали часто,
             Но никогда еще не испыталъ такого я стремленья.
             На лѣсъ и на поля легко досыта наглядѣться,
             Я крыльямъ птицы никогда завидовать не стану.
             Но какъ иначе радости духовныя несутъ насъ
             Отъ книги къ книгѣ, отъ листа къ листу!
             Становятся прекрасны, благодатны ночи зимнія тогда.
             Блаженной жизнью согрѣваются всѣ члены;
             А развернешь почтенный ты пергаментъ, ахъ!
             Тогда ужъ небо все къ тебѣ нисходитъ!
             Фаустъ. Ты лишь одно созналъ въ себѣ стремленье:
             О, никогда не познавай другого ты!
             Ахъ, двѣ души живутъ въ моей груди.
             Одна все отдѣлиться хочетъ отъ другой:
             Своими органами цѣпкими одна за міръ
             Все держится въ здоровомъ чаяньи любви;
             Другая въ горняя высокихъ предковъ
             Вздымается отъ тлѣна мощно.
             О, если въ воздухѣ есть духи.
             Что между небомъ и землею властвуя, витаютъ:
             Изъ дымки золотой вы низойдите
             И уведите вы меня отсюда къ новой, пестрой жизни!
             Да, былъ бы плащъ волшебный у меня.
             И онъ въ чужія земли бы меня понесъ,
             За драгоцѣннѣйшую бы одежду я его.
             За королевскую бы мантію не отдалъ,
             Вагнеръ. Знакомое всѣмъ сонмище не накликай,
             Что разливается, струясь, въ слояхъ воздушныхъ,
             На тысячу ладовъ опасность человѣку
             Готовитъ отовсюду.
             Такъ, съ сѣвера впивается въ тебя зубъ острый духовъ
             Что языками, заостренными въ стрѣлу;
             Съ востока тянутъ, нагоняя сушь, они
             И легкими питаются твоими:
             А если полдень изъ пустыни ихъ нашлетъ
             И льютъ они на черепъ твой потоки жара,
             То западъ принесетъ ихъ стаю и сначала освѣжитъ,
             Чтобъ потопить тебя, луга, поляны.
             Охотно слушаютъ они, всегда готовые вредитъ,
             Повиноваться рады оттого, что обмануть насъ рады.
             Небесъ послами притворяясь,
             Лепечутъ ангельски, когда намъ лгутъ.
             Идемъ, однако! Міръ ужъ посѣрѣлъ.
             Похолодѣло въ воздухѣ, спускается туманъ.
             Домъ вечеромъ лишь начинаешь ты цѣнить.--
             Ты что остановился, смотришь вдаль такъ удивленно?
             Что въ сумеркахъ могло тебя такъ поразить?
             Фаустъ. По зеленямъ и жнивѣ, видишь, рыщетъ черная собака?
             Вагнеръ. Замѣтилъ я давно, неважной мнѣ казалась.
             Фаустъ. Вглядись-ка хорошенько! что ты въ этомъ звѣрѣ видишь?
             Вагнерѣ. Простого пуделя, что мучится
             По своему, ища хозяйскій слѣдъ.
             Фаустъ. Ты замѣчаешь, какъ несется онъ, кружа
             Все ближе, ближе къ намъ?
             Не ошибаюсь, огненная струйка
             За нимъ какъ будто слѣдомъ вьется.
             Вагнеръ. Лишь чернаго, простого пуделя я вижу,
             Васъ глазъ обманываетъ вѣрно.
             Фаустъ. Мнѣ кажется, магически неслышно петли
             Намъ подъ ноги закидываетъ онъ, чтобы потомъ опутать.
             Вагнеръ. Я вижу, скачетъ нерѣшительно, трусливо онъ вкругъ насъ,
             Завидѣвъ не хозяина, а двухъ чужихъ.
             Фаустъ, Кругъ съузился, ужъ близко онъ!
             Вагнеръ. Собака, видишь тутъ, не привидѣнье
             Ворчитъ и мечется, легла на брюхо,
             Хвостомъ виляетъ. Всѣ собачія ухватки!
             Фаустъ. Будь намъ товарищемъ! Поди сюда!
             Вагнеръ. О, пудель -- глупый звѣрь:
             Ты остановишься, онъ служитъ;
             Заговоришь съ нимъ, лѣзетъ на тебя;
             Ты потеряешь что, онъ принесетъ
             И бъ воду бросится за палкою твоей.
             Фаустъ. Ты правъ, конечно; духа и слѣда
             Не вижу я,-- все выучка одна.
             Вагнеръ. Собака съ выдержкой хорошей расположитъ
             И человѣка мудраго къ себѣ.
             Да, милости твоей вполнѣ достоинъ онъ,
             Отмѣнный ученикъ студентокъ нашихъ.

(Они идутъ въ городскія ворота.)

   

КАБИНЕТЪ.

Фаустъ (входитъ съ пуделемъ).

             Покинулъ я поля, луга,
             Покрытые глубокой ночью,
             Въ священномъ трепетѣ, проникновенья полномъ,
             Что будитъ лучшую въ насъ душу.
             Уснули дикіе порывы,
             Вся необузданность въ дѣлахъ;
             Любовь зашевелилась къ людямъ,
             Любовь во мнѣ проснулась къ Богу.
   
             Ну, смирно, пудель! Не метаться такъ!
             Чего тугъ нюхать у порога?
             Иди, за печкою, ложись,
             Отдамъ тебѣ я лучшую подушку.
             На городомъ, дорогой горной,
             Скача и бѣгая, васъ потѣшалъ ты,
             Теперь и отъ меня прими услугу.
             Какъ скромный гость желанный.
   
                       Ахъ, въ нашей тѣсной кельѣ
                       Когда свѣтильникъ вновь привѣтливо зажжется,
                       Свѣтло становится въ груди
                       И на сердцѣ, себя познавшемъ.
                       Вновь начинаетъ разумъ говорить,
                       Опять цвѣсти надежда начинаетъ;
                       Манитъ тебя струящаяся жизнь,
                       Зоветъ къ себѣ ея источникъ.
   
             Пудель, не рычать! Къ святому строю,
             Что душу всю мою объялъ теперь,
             Звукъ не присталъ животный.
             Привыкли мы, что люди издѣваются надъ тѣмъ,
             Чего не понимаютъ,
             Что на добро и красоту,
             Которыя такъ часто бъ тягость имъ, они ворчать;
             Неужли песъ, какъ и они, рычать на то же вздумалъ!
   
             Но ахъ, я чувствую уже, при всемъ желаньи.
             Изсякъ въ груди моей источникъ миротворный.
             Зачѣмъ, однако, суждено ему оскудѣвать такъ скоро
             А намъ опять томиться жаждой?
             Такъ много разъ я это испыталъ.
             Но недостатокъ этотъ въ насъ вознаградимъ:
             Мы неземное научаемся цѣнить.
             Стремимся мы душою къ Откровенью,
             Что величавѣе нигдѣ, прекраснѣй не сіяетъ.
             Какъ въ книгахъ Новаго Завѣта.
             Меня влечетъ текстъ подлинный раскрыть
             И съ чувствомъ искреннимъ потщиться
             Тотъ подлинникъ святой
             Переложить на милый мой языкъ нѣмецкій.

(Онъ раскрываетъ книгу и принимается за работу.)

             Написано стоитъ: "Въ началѣ было Слово!"
             Тугъ я ужъ и запнулся! дальше мнѣ поможетъ кто?
             Никакъ цѣнить высоко такъ я слово не могу,
             Я долженъ это перевесть иначе,
             Коль правдой осѣняетъ Духъ меня.
             Написано стоитъ: "Былъ Смыслъ въ началѣ".
             Обдумай хорошенько первую строку,
             Чтобы перо твое не нарывалось!
             То смыслъ ли зиждетъ все, творитъ?
             Стоять бы подобало такъ,: "Была въ началѣ Сила".
             Однако, тоже вотъ пока я такъ пишу,
             Меня ужъ что-то предваряетъ, что при этомъ ни останусь я
             Мнѣ помогаетъ Духъ! Внезапно осѣненъ совѣтомъ,
             Пишу спокойно я; "Въ началѣ было Дѣло!"
   
                       Ужъ если комнатой съ тобой дѣлиться намъ.
                       Выть, пудель, перестань
                       И перестань ты лаять!
                       Я безпокойнаго товарища такого
                       Терпѣть въ сосѣдствѣ не желаю.
                       Одинъ изъ насъ двоихъ
                       Покинуть келью долженъ/
                       Я неохотно право гости нарушаю.
                       Открыта дверь, бѣжать свободно можешь.
                       Но что такое, вижу я!
                       Такъ можетъ ли естественно случиться?
                       Что это? призракъ, иль дѣйствительность сама?
                       Какъ пудель мой становится и длиненъ и широкъ!
                       Онъ страшно такъ растетъ:
                       Нѣтъ, это на собаку не похоже!
             Какое въ домъ занесъ я привидѣнье?
             Ужъ видъ имѣетъ онъ гиппопотама,
             Глаза горятъ, оскалилися страшно зубы.
             О, знаю вѣрно я тебя!
             На полуадское отродіе такое
             Пригоденъ Соломоновъ ключъ
             Духи (въ коридорахъ). Тамъ внутри одинъ попался.
                       Вы держитеся поближе,
                       Но никто за нимъ не слѣдуй!
                       Какъ лиса въ капканѣ тутъ
                       Старая рысь адская томится.
                       Но, вниманье!
                       Вейтесь вы туда-сюда.
                       Книзу, вверхъ,-- онъ отвертится,
                       И коль сможете помочь,
                       Вы его не покидайте!
                       Вѣдь не мало дѣлалъ онъ
                       Всѣмъ намъ на угоду.
             Фаустъ. Я, первое, чтобъ встрѣтить звѣря.
             Къ заклятью четырехъ прибѣгну:
                       Саламандра должна запылать,
                       Ундина должна навиваться,
                       Сильфида исчезнуть,
                       А кобольдъ трудиться.
   
             Кто не позналъ
             Стихій,
             Ихъ силу
             И свойства,
             Надъ духами тому
             Владыкою не быть.
   
                       Исчезни пламенемъ
                       Ты, саламандра!
                       Разлейся, зажурчи.
                       Ундина!
                       Красою метеора засвѣтись,
                       Сильфида!
                       Внеси въ домъ помощь.
                       Incubus! Incubus!
                       Ты появись и заключи все!
   
             Ничто изъ четырехъ
             Тутъ въ звѣрѣ не сидитъ.
             Лежитъ совсѣмъ спокойно, скалить зубы на меня;
             Не припишетъ ему еще я боли.
             Услышишь отъ меня
             И посильнѣе заклинанье!
   
                       Если, пріятель,
                       Пришлецъ ты изъ ада.
                       На знаменье это взгляни,
                       Передъ которымъ вы и
                       Гнутъ черныя всѣ силы!
   
             Уже на немъ вздувается щетина.
   
                       Отверженное существо!
                       Что прочесть ты можешь,
                       Въ вѣкахъ нерожденнаго,
                       Неизреченнаго,
                       Во небесахъ во всѣхъ излитаго
                       Пронзеннаго преступно?
   
             За печь онъ загнанъ.
             Вздувается, какъ слонъ,
             Пространство все собою заполняетъ,
             Разлиться хочетъ онъ въ туманъ.
             Ты къ потолку не подбирайся!
             Ложись у ногъ владыки своего!
             Ты видишь, не пуста моя угроза.
             Спалю тебя огнемъ святымъ!
             Не жди
             Ты трижды пламенѣющаго свѣта!
             Не жди
             Изъ даръ моихъ сильнѣйшей!

(Мефистофель, по мѣрѣ, какъ расходится туманъ, выступаетъ изъ-за печи, одѣтый Странствующимъ схоластомъ.)

             Мефистофель. Къ чему шумъ этотъ? Чѣмъ могу служить я господину?
             Фаустъ. Такъ вотъ что въ пуделѣ сидѣло!
             Схоластъ бродячій? Казусъ пресмѣшной.
             Мефистофель. Ученому поклонъ мой мужу!
             Потѣть порядкомъ вы заставили меня.
             Фаустъ. Какъ звать тебя?
             Мефистофель. Вопросъ, сдается, мелокъ для того
             Кто такъ ужъ презираетъ слово,
             Ото всего, что кажется далекъ
             И только въ суть вещей взоръ устремляетъ.
             Фаустъ. У васъ вѣдь, господа, всю суть
             Обыкновенно можно въ имени прочесть,
             Гдѣ знать себя она даетъ ужъ очень ясно,
             Зовутъ ли богомъ васъ мушинымъ, искусителемъ, лукавымъ.
             Ну, хорошо! Однако, кто же ты?
             Мефистофель. Часть силы той,
             Что вѣчно хочетъ зла и вѣчно доброе творитъ.
             Фаустъ. Что разумѣется въ загадкѣ этой?
             Мефистофель. Я духъ, который отрицаетъ постоянно,
             И въ этомъ правъ; вѣдь все, что возникаетъ,
             Достойно разрушенья,
             А потому-то лучше было бъ ничему но возникать.
             Итакъ, все то, что вы грѣхомъ,
             Погибелью, короче, зломъ зовете,
             Моя и есть стихія.
             Фаустъ. Себя зовешь ты частью, а стоишь все жъ цѣлымъ предо мной?
             Мефистофель. Высказываю правду скромную тебѣ я.
             Коль человѣкъ, міръ этотъ маленькій, дурацкій,
             Себя за цѣлое обычно принимаетъ,
             То я часть части той, которая къ началѣ все была,
             Часть тьмы, что свѣтъ себѣ родила,
             Тотъ гордый свѣтъ, что съ ночью-матерью теперь
             О старомъ санѣ, о пространствѣ споритъ,
             И безуспѣшно все: какъ ни стремится онъ, а кое жъ,
             Задержанный тѣлами, пѣнится у тѣлъ,
             Изъ тѣлъ исходитъ, красоту даетъ тѣламъ
             И тѣло же ему дорогу преграждаетъ;
             Надѣюсь, такъ протянется не долго,
             Съ тѣлами жъ вмѣстѣ и погибнетъ онъ.
             Фаустъ. Теперь обязанность почтенную твою я знаю!
             Большаго ничего не можешь уничтожить ты,
             Такъ въ маломъ принимаешься за это дѣло.
             Мефистофель. И многаго, конечно, тутъ не сдѣлать.
             То, что себя тому ничто противопоставляетъ,
             То нѣчто, неуклюжій этотъ міръ,
             Ужъ сколько я ни принимался,
             Не зналъ, какъ до него добраться
             Съ волненьемъ, бурями, трясеніемъ, пожаромъ;
             Въ концѣ концовъ покойными земля и небо пребываютъ.
             Съ проклятымъ же добромъ скотами и отродьемъ человѣчьимъ,
             Съ тѣмъ справы нѣтъ ужъ никакой.
             Вѣдь сколькихъ я похоронилъ!
             Все новая, все свѣжая кровь въ обращеньи.
             И такъ идетъ все дальше, въ бѣшенство придешь:
             Изъ воздуха, изъ водъ, изъ нѣдръ земли
             По тысячамъ зачатки выдыбаютъ,
             Въ сухой средѣ, въ сырой, на холодѣ, въ теплѣ!
             И если бы я пламени себѣ не предоставилъ,
             То для меня бъ особаго мѣстечка не осталось,
             Фаустъ. Такъ, вѣчно жизненной ты силѣ,
             Творящей благодатно,
             Свой дьявольскій кулакъ холодный кажешь.
             Его сжимая злостно, но напрасно!
             Другое что начать попробуй,
             Хаоса странный сынъ!
             Мефистофель. Дѣйствительно, подумать надо намъ
             Въ другой разъ поподробнѣе объ этомъ.
             Теперь же мнѣ нельзя ли удалиться?
             Фаустъ. Зачѣмъ, не вижу, спрашиваешь ты.
             Я познакомился съ тобой теперь;
             Такъ посѣщай меня, какъ ты захочешь.
             Окно вотъ, тутъ вотъ дверь,
             Труба печная тожъ тебѣ открыта.
             Мефист. Признаться надо, выбраться отсюда
             Препятствіе есть небольшое для меня:
             Вонъ заклинаніе, у вашего порога.
             Фаустъ. Тебя тревожить пентаграмма?
             Скажи же мнѣ ты, ада сынъ,
             Тебя коль это вяжетъ, какъ же ты вошелъ?
             Какъ духъ такой въ обманъ попался?
             Мефистофель. Всмотритесь хорошенько,
             Начерчена она не ладно: уголокъ одинъ,
             Кнаружѣ, видишь ли, открыть немного.
             Фаустъ. Тутъ случай угодилъ! Итакъ,
             Ты плѣнникомъ являешься моимъ?
             Какъ будто вышло и удачно!
             Мефист. Какъ пудель вскакивалъ, то не замѣтилъ ничего,
             Теперь же дѣло видъ другой имѣетъ:
             Изъ дома чорту не убраться.
             Фаустъ. Но почему жъ въ окно ты не выходишь?
             Мефистофель. Законъ для привидѣній и чертей
             Гдѣ прошмыгнули, тамъ и выбирайся.
             Свободны въ первомъ, во второмъ рабы мы.
             Фаустъ. У ада самого свое есть право?
             Мнѣ это нравится! и договоръ, пожалуй, съ вами,
             Гляди и крѣпкій, заключитъ возможно, господа?
             Мефистофель. Обѣщано что будетъ, полностью получишь,
             Тутъ ничего не оттягаютъ у тебя.
             Но вкороткѣ нельзя всего обнять.
             Объ этомъ потолкуемъ вскорѣ;
             Теперь же я прошу, и всепокорно.
             Меня на этотъ разъ уволитъ.
             Фаустъ. Останься же еще одну минуту,
             Чтобы понасказать чудесъ мнѣ.
             Мефист. Теперь меня ты отпусти! я скоро ворочусь.
             Тогда ты, сколько хочешь, спрашивай меня.
             Фаустъ. Я не гонялся за тобой,
             Ты въ путы самъ забрался:
             А дьявола держи, кто разъ его схватилъ!
             Его такъ скоро ужъ второй разъ не поймаешь.
             Мефист. Коли тебѣ угодно, я готовъ, пожалуй,
             Тутъ для компаніи тебѣ остаться;
             Но при условіи, чтобъ чарами моими
             Тебѣ достойно время скоротать.
             Фаустъ. Я буду радъ, что хочешь дѣлай,
             Чтобъ только чары были по душѣ.
             Мефистофель. Мой другъ, для вожделѣній ты
             За этотъ часъ получишь больше,
             Чѣмъ въ безразличьи годовомъ.
             Что дуги нѣжные тебѣ пѣть будутъ,
             Прекрасныя картины тѣ, что принесутъ съ собой,
             Не есть пустое колдовство:
             И обоняніе твое получитъ наслажденье,
             Затѣмъ и вкусъ ты усладишь,
             А тамъ и чувство въ восхищеніе придетъ.
             Приготовляться намъ заранѣе не нужно,
             Мы въ сборѣ всѣ -- ну, начинайте!
             Духи. Сгиньте, вы, темные
                       Своды надъ нами,
                       Выглянь сюда ты.
                       Чудный, привѣтливый,
                       Синій эѳиръ!
                       Темныхъ бы только
                       Не было тучъ!
                       Искрятся звѣздочки --
                       Солнца помягче
                       Свѣтятся въ нихъ.
                       Неба сыны,
                       Духа краса.
                       Рѣютъ въ эѳирѣ.
                       Мимо несутся;
                       Рвется за ними
                       Слѣдомъ душа;
                       Ленты одеждъ ихъ
                       Вьются игриво,
                       Кроютъ собою
                       Долы и кущи,
                       Милые гдѣ
                       Въ думѣ глубокой
                       На жизнь отдаются.
                       Куща у кущи!
                       Лозы въ побѣгахъ!
                       Гроздья нагрузли.
                       Валитъ въ чаны ихъ
                       Грузный нажимъ.
                       Вина въ потокахъ,
                       Пѣнясь по свѣтлымъ,
                       Цѣннымъ каменьямъ,
                       Брызжутъ, струятся.
                       Кинувъ высоты
                       Сзади себя,
                       Моремъ разлились.
                       Зелень холмовъ
                       Всю напояютъ.
                       Стаи пернатыхъ
                       Пьютъ наслажденье,
                       Къ солнцу летятъ.
                       Къ свѣтлымъ во встрѣчу
                       Тѣмъ островкамъ.
                       Что словно движутся,
                       Нѣжась на волнахъ,
                       Хоры гдѣ слышатся,
                       Хоры ликующихъ,
                       Полны гдѣ пажити
                       Люда, что пляшетъ,
                       Что разбредается
                       Весь на просторѣ;
                       Кто пробирается
                       Черезъ высоты,
                       Вплавь кто пускается
                       Черезъ озера,
                       Въ высь ли паритъ;
                       Всѣ они къ жизни,
                       Въ даль всѣ стремятся
                       Къ любящимъ звѣздамъ.
                       Къ нѣгѣ блаженства.
             Мефист. Онъ спитъ! Такъ хорошо, воздушные вы, нѣжные ребятки,
             Вы убаюкали его исправно;
             За этотъ я концертъ въ долгу у васъ.
             Не тотъ еще ты человѣкъ, чтобъ чорта придержать!
             Его обворожите сладкимъ сновидѣньемъ вы
             И въ море обольщеній погрузите!--
             Но, чтобы чары съ этого порога сбить,
             Зубъ крысы нуженъ мнѣ.
             Не долго заклинать придется:
             Ужъ вонъ шуршитъ одна, сейчасъ меня услышитъ
   
             Владыко крысъ, мышей,
             Лягушекъ, вшей, клоповъ и мухъ
             Тебѣ поди отважиться повелѣваетъ
             И этотъ вотъ порогъ, обгрызть.
             Гдѣ масломъ онъ его покроетъ --
             Л, ты уже и прискакала!
             Живѣй за дѣло! Уголокъ, что не давалъ мнѣ ходу.
             На самомъ переду торчитъ, вонъ съ краю.
             Грызни еще разокъ, вотъ и готово!
             Ну, Фаустъ, грезить продолжай, пока не свидимся опять'
             Фаустъ (просыпаясь). Я неужели вновь обмануть?
             И неужель порывъ, видѣньями богатый,
             Тѣмъ завершится, что налгалъ сонъ чорта мнѣ,
             Да пудель ускакалъ какой-то?
   

КАБИНЕТЪ.

Фаустъ. Мефистофель.

             Фаустъ. Стучатъ? Войдите! Кто меня опять намѣренъ мучить?
             Мефистофелъ. Я!
             Фаустъ. Пойди!
             Мефистофель. Сказать ты это долженъ трижды
             Фаустъ. Войди же!
             Мефистофель. Мнѣ ты нравиться такимъ.
             Съ тобою сладимся, надѣюсь, мы!
             Чтобъ мысли мрачныя твои прогнать,
             Являюсь дворяниномъ благороднымъ я,
             Одѣтъ весь въ красномъ съ золотой каймой,
             Изъ шелку каленого плащикъ.
             Перо пѣтушее на шляпѣ,
             Со шпагой острою и длинной
             И посовѣтую тебѣ, не разсуждая долго.
             Вотъ такъ ни! точно нарядиться,
             Чтобъ, развязавшись, на свободѣ,
             По опыту узнать, что жизнь такое.
             Фаустъ. Во всякомъ, вѣрно, платьѣ чувствовать я буду
             Всю муку узкой жизни на землѣ.
             Я слишкомъ старъ, чтобъ только забавляться.
             И молодъ слишкомъ, чтобъ желаній не имѣть.
             Что въ самомъ дѣлѣ міръ мнѣ можетъ дать?
             Превозмогать себя! Превозмогать ты долженъ!
             Вотъ вѣчная та пѣснь,
             Которая звучитъ у каждаго въ ушахъ.
             Которую всю нашу жизнь
             Поетъ намъ хрипло каждый часъ.
             Лишь съ ужасомъ я утромъ просыпаюсь.
             Слезами горькими готовъ я плакать.
             Что день увижу я. въ своемъ теченіи который
             Ни одного не выполнитъ желанья моего, ни одного.
             Упорною своей охулкой даже смутную надежду
             На радость всякую умалитъ
             И творчеству груди моей живой
             Житейскихъ тысячью кривляній помѣшаетъ.
             А ночь когда нисходить, и тогда
             Со страхомъ на постель приходится ложиться;
             И тамъ не будетъ мнѣ отдохновенья.
             Сны станутъ дикіе меня пугать.
             Ногъ, что живетъ въ моей груди.
             Всю взволновать въ ней можетъ глубину;
             Онъ, что дарить надъ всѣми силами моими.
             Наружу ничего не можетъ двинуть.
             И вотъ, существованье въ тягость мнѣ.
             Желанна смерть, жизнь ненавистна.
             Мефист. А все жъ смерть никогда вполнѣ пріятной гостьей не бываетъ!
             Фаустъ. Блаженъ, кому въ побѣдномъ блескѣ
             Она чело кровавымъ лавромъ обовьетъ.
             Кого вослѣдъ за бѣшенымъ порывомъ пляски
             Въ объятьяхъ дѣвушки отышетъ!
             О если бъ, восхищенный передъ мощью
             Высокаго я Духа бездыханнымъ палъ.
             Мефист. Я все же кто-то темнаго напитка
             Не выпилъ ночью той.
             Фаустъ. Шпіонство, кажется, твоя утѣха.
             Мефист. Я всесевѣдущъ, но мнѣ многое извѣстно.
             Фаустъ. Изъ страшнаго смятенья коль меня
             Извлекъ звонъ сладостно знакомый
             И чувствъ ребяческихъ послѣдокъ
             Коль обольстилъ отзвучьемъ радостныхъ временъ;
             То я проклятье шлю всему,
             Что душу путаетъ соблазномъ, ложью
             И ее въ печальную пещеру эту
             Слѣпительной и льстивой силой гонитъ!
             И, первое, будь проклято высокое то мнѣнье,
             Которымъ духъ себя опутываетъ самъ!
             Будь проклята слѣпительность явленья,
             Которое себя навязываетъ чувствамъ нашимъ!
             Будь проклято, въ мечтахъ что передъ нами лицемѣрить,
             Обманность славы, имени въ потомствѣ!
             Будь проклято, что льстить насъ, собственность ли то,
             Жена, ребенокъ, рабъ и плугъ!
             Проклятіе маммону, коль на отважныя дѣла
             Онъ насъ сокровищами движетъ
             Или для праздныхъ наслажденій
             Намъ стелетъ мягкую постель!
             Будь проклятъ ароматный сокъ лозы!
             Проклятье обаянью высшему любви!
             Будь проклята надежда, проклята будь вѣра!
             И, прежде всѣхъ, проклятіе терпѣнью!
             Хоръ духовъ (невидимо). О горе! Горе!
                       Разрушилъ ты его,
                       Прекрасный этотъ міръ,
                       Десницей мощной;
                       Онъ рушится, распался онъ!
                       И полубогъ его разбилъ!
                       Несемъ
                       Остатки мы въ Ничто
                       И плачемъ
                       Надъ красотой погибшей.
                       Могучѣе
                       Сыновъ земли ты,
                       Прелестнѣй вновь
                       Построй его,
                       Въ груди своей построй!
                       Путь новый жизненный
                       Начни
                       Ты съ яснымъ чувствомъ,
                       И пѣсни новыя
                       Вслѣдъ зазвучать!
             Мефистофель. Мои ребятки это.
                       Ты послушай.
                       Старчески умно какъ
                       Они на дѣло и веселье подбиваютъ,
                       Въ міръ широкій
                       Изъ уединенья.
                       Стынуть гдѣ и кровь и чувство,
                       Выманить тебя хотятъ.
   
             Ты перестань играть своею скорбью.
             Которая тебѣ, какъ коршунъ гложетъ жизнь!
             Вѣдь общество, и самое дурное, дастъ почувствовать тебѣ.
             Что человѣкъ ты и среди людей.
             Отнюдь не въ мысляхъ у меня
             Тебя со сволочью мѣшать.
             Не изъ великихъ я.
             Но пожелаешь ты со мной въ союзѣ
             Свои стопы направить въ жизни,
             Охотно такъ устроюсь я.
             Чтобъ съ мѣста быть твоимъ,
             Тебѣ товарищемъ я буду
             И, сели угодить удастся.
             Слугой тебѣ, рабомъ. (тебя?
             Фаустъ. И что взамѣнъ я долженъ сдѣлать для
             Мефистофелъ. До этого тебѣ еще далеко.
             Фаустъ. Нѣтъ, нѣтъ! Вѣдь дьяволъ эгоистъ
             И Бога-ради не легко
             Полезное что сдѣлаетъ другому.
             Высказывай условіе ты ясно!
             Слуга такой опасность вноситъ въ домъ.
             Мефистофель. Я обяжусь быть здѣсь къ твоимъ услугамъ;
             Кивнешь, покоя, отдыха я знать не буду.
             Когда же тамъ мы встрѣтимся съ тобой,
             То для меня ты будешь дѣлать то же.
             Фаустъ. Ну, это тамъ меня заботить мало;
             Разъ этотъ свѣтъ ты разгромишь,
             Другой пусть послѣ создастся.
             Земля мнѣ эта радостей источникъ.
             Моимъ страданьямъ это солнце свѣтитъ;
             Разъ съ ними я смогу разстаться.
             Случайся тамъ, что хочетъ иль что можетъ,
             О томъ я ничего и слышать больше не хочу;
             И впредь любить ли будутъ, или ненавидѣть,
             И есть ли тоже въ сферахъ тѣхъ
             И низьменность, и высь.
             Мефистофель. Отважиться ты въ этомъ смыслѣ можешь,
             Ты обяжись! на этихъ дняхъ
             Мои ты чары съ радостью увидишь:
             Я дамъ тебѣ. чего еще не видѣлъ человѣкъ,
             Фаустъ, Что хочешь дать ты. чортъ бѣдняга?
             Духъ человѣческія, въ его стремленіи высокомъ,
             Тебѣ подобнымъ развѣ былъ когда постигнуть?
             Да, у тебя есть пища, что не насыщаетъ,
             Есть золото червонное, которое, какъ ртуть,
             Не преставая, разбѣгается къ твоей рукѣ;
             Игра, въ которой выигрыша нѣтъ,
             Есть дѣвушка, что на груди моей
             Уже глазами уговоръ ведетъ съ, сосѣдомъ;
             Прекрасная боговъ услада -- честь,
             Что исчезаетъ словно метеоръ --
             Ты укажи мнѣ плодъ, гніющій прежде, чѣмъ сорвешь его,
             Деревья, что листву зеленую мѣняютъ каждый день!
             Мефистоф. Такое порученье не страшитъ меня.
             Сокровищами я могу служить такими.
             Но, милый другъ, настанетъ тоже время,
             Что захотимъ полакомиться чѣмъ хорошимъ на спокоѣ мы.
             Ф пустъ. Коль, успокоившись когда, на ложе нѣги лягу я,
             Пусть будетъ тотчасъ же покончено со мной;
             Коль сможешь, подольстившись, такъ меня ты оболгать,
             Чтобъ самъ себѣ поправиться я могъ,
             И сможешь наслажденьемъ обмануть:
             Будь то моимъ послѣднимъ днемъ!
             Въ закладъ побиться предлагаю!
             Мефистофель. Согласенъ!
             Фаустъ. По рукамъ!
             Когда мгновенію скажу:
             Помедли, ты прекрасно такъ!
             Тогда ты можешь на меня оковы наложить,
             Тогда готовъ охотно я погибнуть!
             Тогда пусть колоколъ ударитъ погребальный,
             Тогда отъ службы ты свободенъ,
             Пусть остановятся часы, пусть стрѣлки упадутъ.
             Пусть сгинетъ время для меня!
             Меф, Обдумай хорошенько, не забудемъ это мы
             Фаустъ. На то имѣешь полное ты право.
             Не зарвался я въ увлеченіи преступномъ:
             Коль разъ коснѣю я, я рабъ.--
             Твой или чей. мнѣ безразлично.
             Мефистоф. Сегодня же, сейчасъ, на докторскомъ пиру
             Слуги обязанность свою примусь я исполнять,
             Одно лишь! я, на случай живота и смерти.
             Себѣ строкъ пару попрошу.
             Фаустъ. Ты тоже писанаго требуешь, педантъ?
             Ты мужа, слова мужа не знавалъ еще?
             Неужли не довольно, что мною сказанное слово
             Должно навѣкъ моей судьбою управлять?
             Міръ не несется ль бѣшено впередъ во всѣхъ теченьяхъ?
             Меня же обѣщаніе одно удерживать должно?
             По обольщенье это вложено намъ въ сердце.
             Кто бъ пожелалъ быть отъ него свободнымъ
             О, счастливъ, вѣрность чистую въ груди кто соблюдаетъ.
             Ни о какой онъ жертвѣ никогда не будетъ сожалѣть!
             Но все жъ пергаментъ писаный съ печатью,
             Есть привидѣніе, котораго страшатся всѣ;
             Тутъ слово подъ перомъ ужъ умираетъ,
             Власть принимаютъ воскъ и кожа.
             Чего, злой духъ, ты хочешь отъ меня?
             Желѣза, мрамора, пергамента, бумаги?
             Писать мнѣ грифелемъ, перомъ или рѣзцомъ?
             Тебѣ предоставляю полный выборъ.
             Мефист. Охота же тебѣ сейчасъ ужъ горячо такъ
             Чрезъ мѣру въ ходъ пускать свою велерѣчивость!.
             Вѣдь всякій лоскутокъ хорошъ.
             Подпишешься ты капелькою крови.
             Фаустъ. Коль этого вполнѣ съ тебя довольно будетъ,
             То на кривляньи этомъ и покончимъ.
             Мефистофель. О, кровь совсѣмъ особый сокъ.
             Фаустъ. Не бойся только, что нарушу обязательство я это!
             Всѣхъ силъ моихъ стремленье
             Въ томъ именно, что обѣщаю я:
             Занесся слишкомъ я высоко;
             Лишь ни ряду съ тобою мѣсто мнѣ.
             Великій духъ мной пренебрегъ.
             Передо мною замыкается природа.
             Нить мышленія порвалась.
             Мнѣ знанье всякое давно претитъ.
             Давай пылающія страсти паши
             Въ пучинахъ чувственности утолять!
             Въ невѣдомыхъ еще волшебныхъ сѣняхъ
             Да будетъ уготовано сейчасъ намъ всяческое чудо!
             Въ шумъ времени мы ринемся съ тобою.
             Въ событіи перекаты!
             Пускай тамъ боль и наслажденье,
             Удача и досада вволю
             Чредуются между собой:
             Мужъ неустанностью одной себя являетъ,
             Мефист. Вамъ не поставлены ни цѣль, ни мѣра.
             Коль правится вамъ лакомиться всюду,
             Хватать съ налету что нибудь --
             И наслаждайтесь на здоровье!
             Хватайте только, не робѣя!
             Фаустъ. Но слышишь ли, о радости нѣтъ рѣчи.
             Я опьяненію, болѣзненнѣйшей я усладѣ отдаюсь.
             Влюбленной ненависти и живительной тоскѣ.
             Отъ жажды знанья исцѣлившись, грудь моя
             Ни для какой впредь боли замыкаться не должна;
             И человѣчеству всему на долю что дано схватить,
             Тѣмъ насладиться я хочу въ самомъ себѣ,
             Своимъ хочу я духомъ высшее въ немъ, глубочайшее
             Взвалить на грудь мою его и блага, и страданья,
             И личное такъ существо мое до существа его расширить,
             И такъ же, какъ оно, крушиться наконецъ.
             Мефистофель. Повѣрь ты мнѣ, который тысячу лѣтъ не одну
             Ужъ эту пищу жесткую жуетъ,
             Что ни единый человѣкъ отъ колыбели я до гроба
             Не переваритъ старыхъ тѣхъ дрожжей!
             Ты брату нашему повѣрь, все это въ цѣломъ
             Для Бога сдѣлано для одного!
             Онъ обрѣтается въ сіяніи вѣчномъ.
             Насъ удалилъ во тьму, а вамъ
             Пригодны день и ночь одни лишь.
             Фаустъ. Но я хочу.
             Мефист. Пріятно слышать!
             Но одного боюсь я только:
             Искусство долго, время коротко
             Я бъ полагалъ, отдаться вамъ въ науку.
             Съ поэтомъ въ соглашенье вы войдите!
             Поносится пусть въ мысляхъ этотъ господинъ
             И благородныя всѣ свойства
             Нагромоздитъ вамъ на почтенное чело:
             Льва мужество,
             Оленя быстроту,
             Кровь огневую итальянца.
             Упорство сѣвера;
             Пусть вамъ отыщетъ тайну онъ.
             Великодушіе съ лукавствомъ какъ соединять
             И какъ, съ горячностью порывовъ юныхъ,
             Влюбиться намъ по установленному плану.
             Такого господина знать мнѣ бъ самому хотѣлось,
             Назвалъ бы господиномъ микрокосмомъ я его.
             Фаустъ. Что жъ и такое, если невозможно мнѣ
             До человѣчности вѣнца добиться.
             Къ которому стремятся чувства всѣ?
             Мефист. Въ концѣ концовъ ты то, что есть ты.
             Надѣнь парикъ съ миньонами кудрей,
             Поддѣнь ты подъ ногу каблукъ аршинный --
             Останешься все тѣмъ же, что ты есть.
             Фаустъ. Я чувствую, напрасно на себя нагромоздилъ я
             Сокровища всѣ человѣческаго духа,
             И я когда усядусь, наконецъ,
             То новой силы никакой не потечетъ во мнѣ:
             Не сталъ ни на волосъ я выше
             И ближе къ безконечному но сталъ.
             Мефист. Мой господинъ хорошій, смотрите на вещи вы,
             Какъ именно на нихъ всѣ смотрятъ:
             Намъ дѣйствовать умнѣе нужно тутъ,
             Пока отъ насъ не скрылась жизни радость.
             Кой чортъ! вѣдь руки же и ноги,
             И голова, и з..... твои!
             А все, чего вкусить удастся мнѣ,
             То разкѣ менѣе мое?
             Коль заплатить могу за шесть я жеребцовъ.
             Ихъ силы развѣ не мои?
             Я понесусь и буду человѣкъ заправскій,
             Но какъ о двадцати бы четырехъ ногахъ.
             И потому живѣй! Брось всякое раздумье,
             И прямо въ самый свѣтъ! Я говорю тебѣ:
             Тотъ молодецъ, который тонко размышляетъ --
             Что скотъ, когда его по высохшему лугу
             Злой водитъ духъ, кружа на томъ же мѣстѣ,
             А вкругъ него лежитъ прекрасный лугъ зеленый.
             Фаустъ. А какъ же мы начнемъ?
             Мефист. Сейчасъ уйдемъ отсюда.
             Вѣдь это мѣсто создано для пытки!
             Какая жъ это жизнь,
             Себя и ребятишекъ скукой изводить!
             Сосѣду толстобрюху это предоставь!
             Что за охота мучиться тебѣ солому молотить?
             Вѣдь лучшее, что знать ты можешь,
             Сказать ребятамъ по посмѣешь ты.
             Сейчасъ одинъ сюда идетъ, я слышу!
             Фаустъ. Не въ состояніи его я видѣть.
             Мефист. Бѣдняга мальчикъ ждетъ давно.
             Ему нельзя уйти дать, не утѣшивъ.
             Дай мантію и шапку мнѣ твою;
             Костюмъ такой къ лицу мнѣ долженъ быть прелестно.
             Теперь ты предоставь все остроумью моему!
             (Переодѣвается.) Мнѣ четверть часика довольно будетъ;
             А ты пока къ поѣздкѣ славной приготовься!

(Фаустъ уходитъ. Мефистофель въ длинномь платьѣ Фауста.)

             Мефист. Пренебреги ты только разумомъ, наукой,
             Сей высочайшей мощью человѣка,
             Въ дѣлахъ, слѣпящихъ умъ и полныхъ чаръ
             Дай только духу лживому притти тебѣ на помощь.
             Тогда ты мой ужъ безусловно!--
             Судьбой данъ духъ ему,
             Что необузданно стремится все впередъ,
             Въ поспѣшности стремленія чрезмѣрной
             Пересягаетъ радости земныя.
             Его сквозь жизнь я дикую.
             Сквозь плоскую ничтожность протащу;
             Барахтаться онъ будетъ у меня, и цѣпенѣть, и липнуть;
             При ненасытности его, питье и ивства
             Носиться будутъ передъ жадными его устами;
             Молить объ утоленіи онъ будетъ тщетно,
             И если бъ даже чорту онъ ужъ не отдался,
             То все жъ бы долженъ былъ погибнуть.

(Входитъ ученикъ).

             Ученикъ. Я здѣсь еще недавно,
             И, полонъ преданности, я пришелъ
             Поговорить и познакомиться съ тѣмъ мужемъ,
             Котораго мнѣ называютъ всѣ съ почтеньемъ.
             Мефист. Учтивость ваша очень радуетъ меня.
             Вы человѣка видите такого же, какъ многіе другіе.
             Вы вообще, ужъ осмотрѣлись здѣсь?
             Ученикъ. Я васъ прошу, займитесь мной!
             Пришелъ со всей я доброй волей,
             И съ деньгами кое-какими, кровью молодой:
             Меня мать неохотно отпускала;
             Мнѣ вдалекѣ здѣсь научиться бъ дѣльному чему хотѣлось.
             Мефист. Тутъ именно вы къ настоящемъ мѣстѣ.
             Ученикъ. А откровенно, ужъ хотѣлось бы отсюда вонъ опять:
             Въ стѣнахъ, въ покояхъ этихъ мнѣ
             Совсѣмъ не по душѣ.
             Ужъ очень замкнуто кругомъ,
             Ни зелени какой, ни деревня не видно,
             А въ залахъ, на скамьяхъ теряю я
             Способность слышать, видѣть, думать.
             Мефист. Все дѣло лишь въ привычкѣ.
             Такъ, матернюю грудь ребенокъ
             Въ началѣ не сейчасъ охотно принимаетъ,
             Но скоро съ удовольствіемъ питается онъ ею.
             И вы на груди мудрости, такъ, съ каждымъ днемъ
             Все больше зариться начнете.
             Ученикъ. У ней на шеѣ съ радостью готовъ повиснуть,
             Скажите лишь, пробраться какъ туда?
             Мефист. Вы объявите, дальше не ходя,
             Какой вы изберете факультетъ?
             Ученикъ. Мнѣ бъ поученѣй быть хотѣлось,
             Желалось бы обнять, что есть
             И на землѣ и бъ небесахъ,
             Науку и природу.
             Мефист. Вы на пути тугъ вѣрномъ: только
             Давать себѣ вы развлекаться не должны.
             Ученикъ. Я отдаюсь душой и тѣломъ;
             Конечно, было бы пріятно мнѣ имѣть
             Свободы нѣсколько и развлеченья
             Въ чудесные дни праздничные лѣтомъ.
             Мефист. Вы пользуйтеся временемъ, оно уходить быстро;
             Выигрывать его порядокъ васъ научитъ.
             И потому вамъ посовѣтую, другъ дорогой,
             Collegium logicum сначала.
             Тутъ хорошо вамъ духъ отдрессируютъ,
             Зашнуровавъ въ испанскія колодки,
             Чтобъ впредь онъ осторожнѣй пробирался
             Проторенной дорогой мысли,
             А не блуждалъ бы вкривь и вкось,
             Какъ огонекъ болотный.
             Потомъ не мало дней учить насъ будутъ,
             Что для того, съ чѣмъ прежде сразу мы, свободно,
             Справлялись, какъ съ ѣдою и питьемъ,
             Необходимо "разъ! два! три!"
             Мысль фабрикуется, извѣстно,
             Какъ мастерская ткань на станѣ, тысячу гдѣ нитей
             Одинъ нажимъ ноги въ движеніе приводить;
             Снуютъ взадъ и впередъ гдѣ челноки.
             Текутъ невидимо гдѣ нити, и одинъ ударъ
             Гдѣ тысячу сплетеній выбиваетъ.
             Философъ вотъ; онъ входить и доказываетъ вамъ.
             Что это быть должно бы такъ;
             Вотъ такъ-то первое, второе такъ-то,
             А потому и третье и четвертое вотъ такъ;
             А не было бы перваго, второго,
             Не быть бы никогда ужъ третьему съ четвертымъ.
             Ученики всѣ это цѣнятъ повсемѣстно,
             Ткачами же не сдѣлались они однако,
             Познать и описать кто хочетъ что живое,
             Старается сначала духъ оттуда выгнать:
             Тогда всѣ части у него въ рукѣ.
             Лишь не хватаетъ, жаль, духовной связи!
             Владѣть природою, encheiresin naturae, это химія зоветъ
             Въ издѣвку надъ собой, и какъ, не упасть.
             Ученикъ. Я не совсѣмъ могу вотъ васъ понять,
             Меф. О, все въ ближайшемъ времени пойдетъ на я адъ,
             Когда нее редуцировать научитеся вы
             И все классифицировать, какъ должно.
             Ученикъ. Отъ этого это всего такъ глупо чувствую себя я,
             Какъ будто жерновъ въ головѣ вертятся.
             Мефист. Затѣмъ, и напередъ всего другого,
             За метафизику приняться нужно намъ!
             Смотрите, надо вамъ глубокомысленно схватить.
             Что не вмѣщается въ мозгу у человѣка:
             На все, войдетъ ли что въ него иль не войдетъ.
             Великолѣпное имѣется къ услугамъ слово.
             Сперва, однако, въ это полугодье
             Поприглядитеся къ порядку вы!
             Пять каждый день у васъ уроковъ:
             На мѣстѣ будьте, только колоколъ ударить!
             Но прежде хорошенько приготовьтесь,
             Параграфы всѣ заучите хорошенько,
             Чтобъ лучше было видно вамъ потомъ,
             Что скажетъ онъ, лишь въ книгѣ что стоитъ.
             Но все жъ записывать старайтесь вы,
             Какъ если бъ диктовалъ Самъ Духъ Святой.
             Ученикъ. Вамъ не придется дважды это говорить!
             Себѣ я представляю, какъ оно полезно.
             Вѣдь чернымъ что по бѣлому имѣешь,
             Спокойно можно то домой унесть.
             Мефист. Но выбирайте жъ факультетъ!
             Ученикъ. Къ ученью о правахъ приладиться я не могу.
             Мефист. Не очень это я поставлю вамъ въ вину;
             Я знаю, какъ стоитъ съ ученьемъ этимъ дѣло.
             Законы и права въ наслѣдство переходить,
             Какъ вѣчная болѣзнь какая;
             Волочатся они изъ поколѣнья въ поколѣнье.
             Изъ мѣста къ мѣсту движутся тихонько;
             Безсмыслицей становится разумность, тяготой благодѣянье;
             Бѣда тебѣ, что внукомъ ты ни свѣтъ явился!
             О правѣ же, что родилося съ нами,
             О томъ, увы, нѣтъ никогда вопроса.
             Ученикъ. Усилили еще мое вы отвращеніе,
             О, счастливъ тотъ, кто поучается у васъ!
             Чуть не готовъ ужъ теологію я изучать,
             Мефист. Мнѣ не хотѣлось бы насъ въ заблужденіе вводить.
             Что до науки этой, трудно въ ней
             Избѣгнуть ложнаго пути --
             Такъ много скрытаго тамъ яда,
             И отъ лѣкарства ты едва лишь отличишь его.
             Тутъ тоже вамъ всего ужъ лучше слушать одного
             И на учителя словахъ готовымъ быть поклясться.
             Мы въ цѣломъ -- слонъ держитесь.
             Тогда чрезъ вѣрныя врата
             Вы въ храмъ познанья точнаго войдете.
             Ученикъ. Понятіе однако быть должно при словѣ.
             Меф. Такъ, такъ! Но слишкомъ ужъ опасливо себя не должно мучить;
             Вѣдь именно понятій не хватаетъ гдѣ.
             Тамъ во время всегда и подвернется слово.
             Словами превосходно можно спорить,
             Соорудить систему на словахъ;
             Въ слова и вѣрить можно превосходно,
             Отъ слова іоты не урѣжешь.
             Ученикъ. Простите, я задерживаю васъ вопросами своими,
             Но утруждать еще Приходится мнѣ васъ.
             О медицинѣ тоже вѣскаго словечка
             Не скажете ль вы мнѣ?
             Три года время небольшое.
             А поле-то, о Боже! очень ужъ пространно.
             Когда жъ хоть легкое имѣешь указанье,
             Тогда все жъ чувствуешь себя ты дальше по пути.
             Меф. (про себя.) Ну, тонъ сухой пріѣлся мнѣ, опять
             За дьявольскую роль приняться надо хорошенько.
             (Громко.) Схватить легко духъ медицины:
             Насквозь вы изучите свѣтъ большой и малый.
             Чтобъ дать въ концѣ концовъ всему
             Идти себѣ какъ то угодно будетъ Богу.
             Напрасно по ученому вокругъ да около витать,
             Научится тому лишь всякъ, чему онъ можетъ научиться;
             Минуту жъ улучить умѣетъ кто,
             Тотъ настоящій человѣкъ.
             Сложенья вы хорошаго довольно,
             И въ смѣлости у васъ не будетъ недостатка,
             А если только сами довѣряете себѣ вы,
             Вамъ станутъ довѣрять другія души.
             Особенно жъ учитесь женщинъ въ руки забирать;
             Ихъ вѣчные и охъ и ахи
             На тысячу ладовъ,
             Однимъ путемъ всѣ поддаются излѣченью;
             И коль на половину только держите себя степенно вы
             Со всѣми ими дѣло ваше въ шляпѣ.
             Сначала нѣкій титулъ долженъ имъ довѣріе вселить.
             Что наше, молъ, искусство превосходитъ многія искусства;
             Потомъ для перваго пріема вы хватайтесь
             За всѣ тѣ штучки, вкругъ которыхъ годы многіе кружитъ другой:
             Пожать сумѣйте пульсикъ хорошенько,
             И, съ плутовской горячностью во взорѣ,
             Берите ихъ за гибкій станъ свободно,
             Чтобъ справиться, шнуровка не туга ли.
             Ученикъ. Вотъ это ужъ пригляднѣй! Видишь все, же, гдѣ и какъ.
             Мефист. Сѣра, другъ дорогой, теорія всегда,
             А зелено златое древо жизни.
             Ученикъ. Клянусь, я словно какъ ко снѣ.
             Могу ли разъ еще васъ я обезпокоить.
             И вашей мудрости всю глубину услышать?
             Мефист. Что въ силахъ, я съ охотою исполню.
             Ученикъ. Я не могу никакъ уйти отсюда,
             Еще я долженъ дать свою вамъ книжку.
             Мнѣ этотъ знакъ расположенья окажите.
             Мефист. Очень хорошо!

(Пишетъ въ записную книжку и передаетъ ему.)

             Ученикъ (читаетъ.) Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum,

(Почтительно закрываетъ книжку и откланивается.)

             Мефист. Послѣдуй только старому сему ты изреченью, да кумѣ моей, змѣѣ,
             Навѣрно, будетъ время, при твоемъ богоподобьи страхъ тебя возьметъ!

Фаустъ входитъ.

             Фаустъ. Куда жъ теперь пойдемъ?
             Мефист. Куда тебѣ угодно.
             Увидимъ малый, а потомъ большой мы свѣтъ.
             Съ какою радостью, какою пользой
             Прожжешь въ гульбѣ ты этотъ курсъ!
             Фаустъ, Но мнѣ, при длинной бородѣ,
             Повадки легкой въ жизни не хватаетъ.
             Мнѣ этотъ опытъ не удастся: никогда
             Приладиться я къ свѣту не умѣлъ.
             Передъ другими чувствую себя такимъ я малымъ.
             Всегда въ смущенье приходить я буду.
             Мефист. Наладится все, другъ хорошій мой;
             Себѣ коль скоро довѣряешь ты, то жить умѣешь.
             Фаустъ. Я какъ же выйдемъ мы изъ дому?
             Гдѣ лошади твои, слуга и экипажъ?
             Мефист. Раскинемъ плащъ мы только,
             И понесетъ по воздуху онъ насъ.
             При этомъ шагѣ смѣломъ ты съ собой
             Большой поклажи только не бери;
             Немножко воздуху горячаго я изготовлю,
             И ловко насъ подниметъ съ этой онъ земли,
             А станемъ легче мы, дойдемъ мы быстро кверху.
             Я поздравляю съ новымъ жизненнымъ путемъ тебя.
   

АУЕРБАХОВЪ ПОГРЕБЪ ВЪ ЛЕЙПЦИГѢ.

Попойка веселой компаніи.

             Фрошъ. Никто ни пить не хочетъ, ни смѣяться?
             Я научу васъ корчить рожи!
             Сегодня вы что мокрая солома,
             А то всегда огонь горючій.
             Брандеръ. Все за тобой; не выкинешь ты ничего,.
             Ни глупости какой, ни свинства.
             Фрошъ (Выливаетъ стаканъ вина ему ни голову.) Такъ на-жъ тебѣ то и другое!
             Брандеръ. Ну я свинья свиньей!
             Фрошъ. Да вы же этого желали!
             Зибель За дверь, затѣетъ ссору кто!
             Грудь на распашку, круговую пой.
             Реви и пей! Ну! холла! хо!
             Альтмайеръ. Бѣда моя! пропалъ!
             Гдѣ вата! уши надорветъ дѣтина.
             Зибелъ. Въ отвѣть коль своды загудѣли.
             Тутъ только и восчувствуешь ты баса силу.
             Фрошъ. Ну, ладно! вонъ того, кто обижаться станетъ!
             А! тара, лара, да!
             Альтмайеръ. А! тара, лара, да!
             Фрошъ. Настроены всѣ глотки. (Поетъ.)
             Священная-то, милая, имперія-то Римская,
             Какъ только держится она?
             Брандеръ. Фу, гадкая! Фу, политическая пѣсня!
             Пѣснь скверная! Благодарите Бога каждое вы утро,
             Что нѣтъ нужды о Римской намъ имперіи пещись!
             Я благодатію большой, по крайности, считаю.
             Что я по императоръ и не канцлеръ.
             Однако же и намъ нельзя быть безъ главы;
             Давайте выбирать мы Папу.
             Вы знаете, какая добродѣтель
             Рѣшаетъ дѣло тутъ и виситъ человѣка.
             Фрошъ (поетъ). Взвейся ты, соловушко сударикъ
             Милой передай поклоновъ тысячъ десять.
             Зибель. Поклоны милой? нѣтъ! И слышать не хочу!
             Фрошъ. Поклонъ ей. милой, поцѣлуй! Мнѣ ты не запретишь!
             (Поетъ.) Задвижку прочь! въ тиши ночной.
                       Задвижку прочь! дружокъ не спитъ.
                       Задвижку на запоръ! когда забрезжетъ утро.
             Зибель. Да, пой ты, пой, хвали и славь ее!
             Ужъ посмѣюсь въ свое я время.
             Меня вотъ провела, съ тобой поступитъ такъ же.
             Въ дружки бъ ей домового раздобыть!
             Пусть напроказитъ съ ней на перекресткѣ;
             Козлу бы старому съ Блоксбёрга по пути
             Въ галопъ еще ей доброй ночи проблеять!
             Л молодецъ, заправской плоти, крови.
             Для дѣвки этой жирно будетъ.
             И слышать о поклонѣ не хочу,
             Вотъ развѣ окна ей разбить.
             Брандеръ (ударяя по столу). Вниманіе! вниманье!
             Слушаться меня!
             Вы, господа, признайтесь, я умѣю жить:
             Влюбленные сидятъ тутъ люди,--
             Какъ званью подобаетъ ихъ, для доброй ночи.
             Въ честь ихъ дать долженъ что-нибудь я.
             Вниманье! Пѣснь новѣйшаго покроя!
             Припѣвъ давайте дружно, разомъ!
             (Поетъ.) Жила на погребѣ въ гнѣздѣ разъ крыса.
                       Жила жиркомъ, да маслицемъ однимъ.
                       Себѣ она, какъ докторъ Лютеръ,
                       Брюшко изрядное наѣла.
                       Поставила кухарка яду ей;
                       Такъ стало тѣсно ей на свѣтѣ,
                       Любовь забралась въ тѣло словно.
             Хоръ (восторженно). Любовь забралась въ тѣло словно.
             Брандеръ. Кружится, понеслась на волю.
                       Изъ лужъ лакала изо всѣхъ,
                       Весь домъ изгрызла, наскребла,
                       Но бѣшенство не въ помощь ей;
                       Со страха мечется и скачетъ.
                       Не въ мочь бѣднягѣ стало скоро,
                       Любовь забралась въ тѣло словно.
             Хоръ. Любовь забралась въ тѣло словно.
             Брандеръ. Перепугавшися, средь бѣла дня
                       Она примчалась въ кухню,
                       Свалилась у огня, и корчится, лежитъ.
                       Сопитъ ужаснѣйшимъ манеромъ.
                       А отравительницу смѣхъ еще беретъ:
                       Ха! Ха, ужъ еле дышетъ,
                       Любовь забралась въ тѣло словно,
             Xоръ. Любовь забралась въ тѣло словно.
             Зибель. Какъ рады пошляки!
             По мнѣ, нашли искусство --
             Ядъ бѣднымъ крысамъ подсыпать!
             Брандеръ, Знать очень къ нимъ расположенъ ты?
             Алѣтмайеръ. Ахъ, лысый толстобрюхъ!
             Съ невзгоды сталъ ручнымъ, смиреннымъ;
             Въ раздутой крысѣ видитъ онъ
             Свое подобіе, какъ есть.
   

Фаустъ и Мефистофель,

             Мефистофель. Теперь, всего мнѣ прежде надо
             Тебя въ веселую компанію ввести.
             Чтобъ видѣлъ ты, какъ жизнь легко дается.
             Народу этому, что день, то праздникъ.
             Умишко небольшой, самодовольства много,
             Вертится въ узкомъ кругѣ всякъ себѣ,
             Котенокъ точно за хвостомъ,
             Коли не плачутся на головную боль,
             Да въ долгъ еще даетъ хозяинъ.
             Ну. и довольны, нѣтъ у нихъ печали.
             Брандеръ. Они, вонъ, только-что съ дороги,
             По ихъ чуднымъ манерамъ видно;
             И часа нѣтъ, какъ прибыли сюда.
             Фрошъ. И въ самомъ дѣлѣ, правда! Лейпцигъ мой хвалю я;
             Онъ маленькій Парижъ: своихъ людей онъ образуетъ.
             Зибель, По твоему, кто эти чужеземцы.
             Фрошъ. Дай только ходу мнѣ! Съ стаканомъ пополнѣй.
             Какъ зубъ молочный, молодцамъ
             Червей изъ носу выдергаю я.
             Изъ дома благороднаго, мнѣ кажется, они,
             Такъ гордо, недовольно смотрятъ.
             Брандеръ. Навѣрно, шарлатаны, о закладъ побьюсь!
             Альтмайеръ. Быть можетъ.
             Фрошъ. Ты смотри, я ихъ поддѣну!
             Меф. (Фаусту). Не чуетъ чорта никогда народецъ этотъ,
             За шиворотъ держи онъ ихъ!
             Фаустъ. Поклонъ вамъ, господа]
             Зибель. Большое вамъ, въ отвѣтъ, спасибо!

(Тихо, глядя на Мефистофеля).

             Чего хромаетъ малый на ногу одну?
             Мефист. Позволите намъ тоже къ вамъ присѣсть?
             Взамѣнъ вина хорошаго -- его здѣсь не получишь --
             Намъ обществомъ придется насладиться.
             Альтм. Вы очень избалованный, сдается, господинъ.
             Фрошъ. Изъ Риппаха, должно быть, поднялись вы поздно?
             И прежде съ Гансомъ тамъ поужинали вѣрно? *)
   *) Гансъ изъ Риппаха -- нѣчто въ родѣ "неотесанный болванъ", кличка, дававшаяся лейпцигскими жителями всѣмъ, кто родомъ не изъ Лейпцига.
             Мефист. Не заѣзжали мы сегодня,
             А видѣлись съ нимъ въ прошлый разъ.
             О братцахъ о своихъ поразсказать имѣлъ онъ много,
             И каждому онъ очень кланяться велѣлъ.

(Кланяется Фрошу.)

             Альтмайеръ (тихо). въ получай! Онъ не дуракъ
             Зибель. Въ ротъ пальца не клади!
             Фрошъ. Ты только погоди, я доберуся до него!
             Мефист. Мы слышали, коль не ошибся и,
             Умѣлые все голоса тутъ хоромъ пѣли?
             Навѣрно пѣнье превосходно здѣсь
             Должно отъ сводовъ отдаваться.
             Фрошъ. Пожалуй, вы и виртуозъ?
             Мефист. О, пѣть! Умѣнья мало, но охота велика.
             Альтмайеръ. Давайте пѣсню намъ!
             Мефист. Коли угодно, массу.
             Зибель. Да только новенькую, съ ноготка.
             Мефист. Мы изъ Испаніи вернулись только,
             Страны прекрасной пѣсенъ и вина.
             (Поетъ.) Жилъ былъ король однажды,
                       Большая у него была блоха --
             Фрошъ. Вы слушайте! Блоха! Уразумѣли хорошо вы?
             Блоха, по мнѣ, пріятный гость!
             Мефист. (поетъ). Жилъ былъ король однажды.
                       Большая у него были блоха;
                       Любилъ не мало онъ ее,
                       Какъ собственнаго сына.
                       Зоветъ къ себѣ портного;
                       Пришелъ къ нему портной:
                       Ты барчуку справь платье.
                       Построй ему штаны!
             Брандеръ. Но только не забудьте вы портному втолковать,
             Чтобъ онъ точнѣе мѣрилъ,
             И голова коль дорога ему.
             Штаны чтобъ складовъ не давали!
             Мефист. И въ бархатъ и въ шелка,
                       Не всю нарядили,
                       На лентѣ по камзолу
                       Повѣсили и крестъ.
                       Министромъ тотчасъ стала
                       Съ большущею звѣздой,
                       И братья, сестры при дворѣ
                       Большими господами стали.
   
                       Придворнымъ дамамъ, кавалерамъ
                       Не малая настала мука.
                       И горничныхъ, и королеву
                       Кусать они принялись, грызть.
                       Давить же ихъ не смѣли,
                       Чесаться и искать.
                       А мы блоху такъ ловимъ, давимъ,
                       Чуть стянетъ насъ кусать.
             Хоръ (ликуя.) А мы блоху такъ ловимъ, давимъ,
                       Чуть станетъ насъ кусать.
             Фрошъ, Браво! браво! Вотъ такъ славно!
             Зибель. Съ блохами такъ и надо!
             Брандеръ. Ты пальцы навостри, да разомъ и хватай!
             Алѣтмайеръ. Да здравствуютъ свобода и вино!
             Мефист. Охотно выпилъ бы стаканъ и въ честь высокую свободы.
             Когда бы вина ваши хоть немножко лучше была.
             Зибель. Намъ этого опять бы слышать не хотѣлось!
             Мефист. Боюсь я только, не обидѣлся бъ хозяинъ,
             А то для дорогихъ гостей
             Изъ погреба я вашего кой-что бы добылъ.
             Зибель. Давайте только! на себя беру я.
             Фрошъ. Хорошій раздобудете стаканчикъ, васъ хвалить мы станемъ.
             Не слишкомъ малыя давайте только пробы;
             Коли ужъ надо судъ держать мнѣ.
             То требую себѣ я полонъ ротъ.
             Альтмайеръ (тихо). Они, я чую, съ Рейна.
             Мефист. Буравъ достаньте.
             Брандеръ. Онъ на что?
             Вѣдь не за дверью жъ бочки наши?
             Альтмайеръ. Тамъ сзади у хозяина корзинка инструментовъ,
             Мефист. (Беретъ буранъ, Фрошу). Теперь вы говорите, вамъ чего хотѣлось бы откушать?
             Фрошъ. Какъ это понимать? Да развѣ разное у васъ?
             Меф. Предоставляю каждому на выборъ.
             Альтм. (Фрошу). Э, хе! облизывать ужъ губы начинаешь!
             Фрошъ. Ну, ладно! коли выбирать, хочу рейнвейну;
             Всѣ лучшіе дары отъ родины исходятъ.
             Мефист. (буравитъ дыру въ краю стола, у того мѣста гдѣ сидитъ Фрошъ).
             Достаньте мнѣ немного воску, чтобъ сейчасъ и пробки сдѣлать.
             Альтмайеръ. Ахъ, это фокусы!
             Мефист. (Брандеру). А вамъ?
             Брандеръ. Шампанскаго давайте,
             И чтобы поигристѣй было!

(Мефистофель буравитъ. Th. это время дѣлаютъ илъ воска пробки и затыкаютъ дыры.)

             Брандеръ. Нельзя жъ всегда чужого избѣгать,
             Отъ насъ хорошее частенько такъ далеко.
             Французовъ выносить не можетъ человѣкъ нѣмецкій настоящій.
             А вина ихъ охотно пьетъ.
             Гибель (когда подходитъ Мефистофель). Признаться долженъ, кислаго я не люблю,
             Мнѣ дайте настоящаго вы сладкаго стаканъ!
             Меф. (буравить). Вамъ потечетъ токайское сейчасъ.
             Альтм. Нѣтъ, господа, взгляните мнѣ въ глаза!
             Я вижу, вы смѣетеся надъ нами только.
             Мефист. Э, э, съ гостями благородными такими
             Шутить немножко было бъ смѣло.
             Скорѣе! Прямо сказывайте только,
             Какимъ виномъ могу служить?
             Альт. Да всяческимъ! Безъ опросовъ только долгихъ

(Когда всѣ дыры пробуравлены и заткнуты пробками.)

             Мефистофель. (со странными ужимками).
                       Гроздья на лозѣ,
                       А на козлѣ рога!
                       Сокъ въ гроздьяхъ, дерево лоза.
                       Столъ дерево, вино дать тоже можетъ.
                       Глубокое прозрѣніе въ природу!
                       Здѣсь чудо, вѣрьте только!
             Теперь, вонъ пробки и вкушайте!
             Всѣ (вынимаютъ пробки и каждому въ стаканъ течетъ его вино)
             О, славный бьетъ для насъ источникъ!
             Мефист. Вы берегитесь, только бъ не пролить!

(Они пьютъ по нѣскольку разъ.)

             Всѣ (поютъ.). Намъ каннибальски любо, хорошо!
                       Какъ пятистамъ свиней!
             Меф. Народъ свободный; полюбуйтесь, какъ имъ
             Фаустъ. Охотно бъ я теперь отправился отсюда.
             Мефист. Но только погляди сперва, скотство
             Объявится ужъ очень здѣсь прелестно.
             Зибель (пьетъ неосторожно, виню проливается на землю, вспыхиваетъ пламенемъ).
             Огонь! На помощь! Помогите! Адъ горитъ!
             Меф. (заговаривая пламя). Уймись, стихія-другъ! (Компаніи).
             На этотъ разъ огня чистилищнаго капля это только.
             Зибель. Что это значитъ? Погодите! Дорого оно вамъ станетъ!
             Не знаете вы, видно насъ.
             Фронтъ. Въ другой разъ это ты оставь!
             Альтмайеръ. По моему, его бъ тихонько испросить убраться.
             Зибель. Что, сударь! Смѣть изволите вы тутъ
             Надъ нами фокусы продѣлывать свои?
             Мефист. Потише, старая ты бочка!
             Зибель. Гм, палка длинная!
             Намъ грубіянитъ еще вздумалъ?
             Брандеръ. Ты только погоди! Дойдетъ и до битья!
             Альтмайеръ. (Вытаскиваеть изъ стола пробку; ему на встрѣчу вспыхиваетъ пламя).
             Горю, горю!
             Зибель. А! колдовство!
             Коли его! Онъ внѣ закона!

(Вынимаетъ ножъ и наступаетъ на Мефистофеля.)

             Мефист. (съ серьезнымъ движеніемъ).
                       Лживый образъ, слово
                       Смыслъ мѣняютъ, мѣсто!
                       Будьте здѣсь и тамъ!

(Они останавливаются изумленные и смотрятъ другъ на друга.)

             Альтмайеръ. Гдѣ я? Какая чудная страна!
             Фрошъ. Все виноградники! Я такъ ли вижу?
             Зибель. И виноградъ сейчасъ тутъ,подъ рукой!
             Брандеръ. Подъ этою листвой зеленой, здѣсь,
             Лоза какая! виноградъ какой, смотрите! смотрите,

(Онъ хватаетъ Зибеля за носъ. Остальные дѣлаютъ то же другъ съ другомъ и поднимаютъ ножи.)

             Мефист. (такъ же, какъ и прежде). Ты, заблужденье, съ глазъ сними повязку!
             А вы, какъ шутитъ чортъ, себѣ замѣтьте!

(Онъ исчезаетъ вмѣстѣ съ Фаустомъ, пріятели отпускаютъ другъ друга)

             Зибель. Что тутъ такое?
             Альтмайеръ. Какъ?
             Фрошъ. То былъ твой носъ?
             Брандеръ. (Зибелю). А твой въ моей рукѣ!
             Альтм. Такой тутъ былъ ударъ, что мнѣ по членамъ пробѣжало всѣмъ!
             Подайте стулъ! я упаду.
             Фрошъ. Нѣтъ, мы скажите только, что случилось?
             Зибель. Гдѣ этотъ молодецъ? Коль я пронюхаю, гдѣ онъ,
             Ему живымъ ужъ не уйти!
             Альтм. Я видѣлъ самъ, какъ онъ
             Верхомъ на бочкѣ выѣхалъ изъ погреба сейчасъ,--
             Мнѣ ноги словно налиты свинцомъ.

(Поворачивается къ столу.)

             А ну-ка! вновь вино не потечетъ ли?
             Зибель. Обманъ все было, ложь и призракъ!
             Фрошъ. Мнѣ все жъ казалось, я какъ будто пилъ вино.
             Брандеръ. А съ виноградомъ что тутъ было?
             Альтмайеръ. Ну, вотъ и говори, что чудесамъ не надо вѣрить!
   

КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

На низкомъ очагѣ стоитъ надъ огнемъ большой котелъ. Въ поднимающемся изъ него пару показываются разные образы. Мартышка сидитъ у котла, снимаетъ пѣну и смотритъ. чтобъ варево изъ него не ушло. Мартынъ съ дѣтенышами сидитъ рядовъ и грѣется. Стѣны и потолокъ, убраны самымъ страннымъ домашнимъ скарбомъ вѣдьмы.

Фаустъ. Мефистофель.

             Фаустъ. Мнѣ колдовство безумное претитъ;
             Сулишь ты мнѣ, что исцѣлюсь я
             Средь мерзости всей этой бѣснованья?
             Совѣта мнѣ искать у старой бабы?
             И пачкотня мнѣ эта
             Съ плечъ скинетъ тридцать лѣтъ?
             О. горе мнѣ, коль ничего ты лучшаго не йнаешь!
             Надежда ужъ исчезла у меня.
             И неужели природа, неужели умъ какой великодушный
             Бальзама намъ не изыскали?
             Мефист. Мой другъ, ну вотъ, опять умно ты разсуждаешь!
             Чтобы помолодѣть, природное есть также средство.
             Но только внесено оно въ иную книгу
             И составляетъ дивную главу.
             Фаустъ. Я знать его хочу.
             Мефист. Ну, хорошо! Имѣть ты хочешь средство
             Безъ денегъ, безъ врача и колдовства'
             Отправься въ поле ты сейчасъ,
             Начни тамъ рыть, киркой работать,
             Удерживай себя и помыслы свои
             Ты въ совершенно ограниченномъ кругу.
             Питай себя немѣшаною пищей,
             Живи, какъ скотъ ты со скотомъ, и не считай порухой
             Поля, гдѣ жать ты будешь, самому жъ и удобрять:
             Вотъ средство лучшее, повѣрь
             Помолодѣть на восемьдесятъ лѣтъ!
             Фаустъ. Я не привыченъ къ этому всему,
             Я не сумѣю взять лопату въ руки.
             Жизнь узкая совсѣмъ ужъ не но мнѣ.
             Мефист. Такъ вѣдьма-то вотъ и нужна!
             Фаустъ. Зачѣмъ же непремѣнно старая тутъ баба?
             Не. можешь развѣ самъ нанитка ты сварить?
             Меф. Ботъ хорошо-то было бъ время-провожденье!
             Я бъ тысячу мостовъ взялся пока построить.
             Не только знанье и искусство.
             Терпѣнье нужно въ этомъ дѣлѣ.
             Спокойный духъ работаетъ года:
             Броженью тонкому даетъ лишь время крѣпость.
             И все, сюда что входить.
             Преудивительныя вещи!
             Имъ чортъ, конечно, изучилъ,
             Но чортъ самъ сдѣлать этого не можетъ. (Увидавъ звѣрей.)
             Смотри, что за прелестная порода!
             Вотъ женская прислуга, вотъ работникъ! (Къ звѣрямъ.)
             Кажись, хозяйки дома нѣтъ?
             Звѣри. На пиръ она
                       Изъ дому вонъ
                       Отправилась въ трубу!
             Мефист. Какъ долго носится она обычно?
             Звѣри. Пока согрѣемъ лапы мы.
             Меф. (Фаусту). Какъ это нѣжное звѣрье тебѣ по вкусу?
             Фаустъ. Нелѣпѣй ничего я не видалъ!
             Мефист. Нѣтъ, разговорамъ въ этомъ родѣ именно таковъ,
             Какой охотнѣе всего поддерживаю я!
             (Звѣряхъ). Скажите жъ мнѣ однако, куклы треклятыя.
             Вы что за мѣсиво крутите тамъ?
             Звѣри. Мы нищенскіе, жидкіе супы варимъ.
             Мефист. Ну, публика у насъ большая будетъ.

(Мартынъ надсаживается и ластится къ Мефистофеля.)

             Мартынъ. Бросай скорѣе кости.
                       Дай мнѣ разбогатѣть!
                       Дай выиграть ты мнѣ!
                       Не ладно все ужъ очень,
                       А были бъ деньги у меня,
                       То былъ бы я ума-палата!
             Мефист. Какой счастливою себя считала бы мартышка эта.
             Когда бы только можно было тоже ставить ей въ лото!

(Въ это время мартышки играли съ большимъ шаромъ и выкатили его впередъ.)

             Мартынъ. Вотъ это міръ.
                       Взлетитъ, слетитъ,
                       И все катится:
                       Звенитъ стекломъ,
                       А скоро ль разобьется?
                       Пустой внутри,
                       Здѣсь блескъ большой,
                       А здѣсь вотъ больше.
                       Живой я! Сынъ
                       Любезный мой!
                       Ты отстранись!
                       Ты смертенъ!
                       Онъ имъ глины,
                       Осколки тутъ пойдутъ.
             Мефист. Что значить что рѣшето?
             Мартынъ (достаетъ его). Будь воромъ ты,
                       Тебя бъ сейчасъ я и узналъ.

(Подбѣгаетъ къ мартышкѣ и заставляетъ ее смотрѣть сквозь рѣшето.)

                       Смотри сквозь рѣшето!
                       Ты вора узнаешь!
                       Назвать его не смѣешь?
             Мефист. (подходя къ огню). А этотъ вотъ горшокъ?
             Мартынъ и мартышка. Невинный дуралей!
                       Горшка не знаетъ онъ!
                       Съ котломъ онъ не знакомъ!
             Мефист. Невѣжливый ты скотъ!
             Мартынъ. Метелку вотъ возьми.
                       Усаживайся въ кресло.

Онъ заставляетъ Мефистофеля сѣсть. Фаустъ въ это время стоитъ передъ зеркаломъ, то подходитъ къ нему, то отходитъ).

             Фаустъ. Что вижу я? Что за небесный образъ
             Является здѣсь въ зеркалѣ волшебномъ!
             Любовь, мнѣ уступи быстрѣйшее изъ крылъ твоихъ
             И унеси меня въ ея обитель;
             Увы, лишь съ мѣста этого схожу я,
             Лишь близко подойти рѣшусь,
             Ее я вижу только, какъ въ туманѣ!--
             Прекраснѣйшее женщины изображенье!
             Ужель возможно это, женщина ужель красива такъ?
             Въ раскинувшемся тѣлѣ этомъ
             Не вижу ль я небесъ всѣхъ сочетанье?
             Ужели что подобное найдется на землѣ?
             Меф. Естественно, коль богъ, спорна промучившись шесть сутокъ.
             Самъ "браво", наконецъ, сказалъ --
             Созданіе должно быть путно.
             Пожалуй, до сыта на этотъ разъ ты наглядись:
             Сумѣю выслѣдить тебѣ сокровище такое.
             Блаженъ, кому падетъ ни долю счастье
             Какъ жениху, ее въ свой домъ ввести.

(Фаустъ продолжаетъ стоять передъ зеркаломъ Мефистофель, развалившись въ креслѣ и играя метелкой, продолжаетъ говорить.)

             Тутъ я сижу, король на тронѣ словно;
             Я скипетръ вотъ держу, а нѣтъ короны только.

(Звѣри, которые до сихъ поръ вперемежку дѣлали всевозможный движенія, съ большимъ крикомъ подносятъ Мефистофелю корону).

             Звѣри. О, будь такъ добръ,
                       Склей потомъ, кровью
                       Корону ты!

(Они обращаются съ короной неосторожно и ломаютъ ее на два куска съ которыми и прыгаютъ по кухнѣ.)

                       Вотъ и свершилось!
                       Мы говоримъ, мы смотримъ.
                       Мы слушаемъ, риѳмуемъ!
             Фаустъ (передъ зеркаломъ.) О, горе мнѣ! я впрямь съ ума сойду!
             Меф. (указывая на звѣрей). И у меня чуть не идти ужъ кругомъ начинаетъ голова.
             Звѣри. А посчастливится,
                       Порою подойдетъ,
                       Оно и мысли, глядь!
             Фаустъ (такъ же у зеркала). Въ груди жечь начинаетъ у меня!
             Уйдемъ отсюда поскорѣе.
             Мефист. (въ томъ же положеніи). По крайности, признаться надо,
             Поэты откровенные они.

(Варево въ котлѣ, которое мартышки оставили безъ вниманія, начинаетъ переливать черезъ край; загорается большое пламя и бьетъ въ трубу. Вѣдьма съ страшнымъ крикомъ слетаетъ сквозь пламя),

             Вѣдьма. Ay! Ay! Ay! Ау!
             Скотина окаянная! Проклятая свинья!
             Недосмотрѣла за котломъ, палишь хозяйку ты!
             Проклятая скотина! (увидавъ Фауста и Мефистофеля.)
                       Что это здѣсь?
                       Вы кто такіе?
                       Чего вамъ тутъ?
                       Пробрался кто сюда?
                       Огнемъ спалю
                       Всѣ кости намъ!

(Она шумовкой черпаетъ въ котлѣ и брызжетъ пламенемъ въ Фауста, Мефистофеля и въ звѣрей. Звѣри визжатъ.)

             Мефистофель. (Оборачиваетъ метелку, которую держитъ въ рукѣ и бьетъ ею посуду и горшки.)
                       Все въ дребезги!
                       Вотъ варево твой!
                       А вотъ стекло!
                       Но это шутка только,
                       Тактъ, стерва.
                       Къ мелодіи твоей.

(Вѣдьма въ ярости и ужасѣ отступаетъ).

             Меня ты узнаешь? Костлявое страшилище, ты;
             Хозяина, наставника узнала?
             Вотъ захочу, примуся бить --
             Тебя я разможжу и ду хонъ-обезьянъ твоихъ!
             Нѣтъ больше у тебя къ камзолу красному почтенья?
             Ты разобрать пера пѣтушьяго не можешь?
             Лицо свое, что ль, спряталъ я?
             Не самому ль ужъ мнѣ назваться?
             Вѣдьма. О, господинъ, простите грубый мой пріемъ
             Но лошадинаго не вижу я копыта.
             И оба ворона гдѣ жъ ваши?
             Мефист. На этотъ разъ отдѣлаешься этимъ;
             Пожалуй, ужъ давненько
             Съ тобой мы не видались,
             И просвѣщенье, что зализываетъ все на свѣтѣ,
             Коснулось тоже чорта.
             Ужъ призрака былого сѣверянъ теперь ты не увидишь;
             Гдѣ встрѣтишь хвостъ ты, когти и рога?
             А что касается ноги, быть безъ которой мнѣ нельзя.
             То мнѣ бы повредила у людей она,
             И потому, какъ молодой иной мущина, я
             Ужъ много лѣтъ къ фальшивымъ икрамъ прибѣгаю
             Вѣдьма (пляшетъ). Я впрямь лишуся чувствъ, разсудка:
             Опять передо мною баринъ сатана!
             Мефист. Прошу меня не звать такъ, баба!
             Вѣдьма. А почему? Что это прозвище вамъ сдѣлало такого?
             Меф. Давно оно ужъ басней стало.
             Но людямъ все жъ не лучше оттого:
             Они отдѣлались отъ злого, злые же остались.
             Зови меня ты "господинъ баронъ", такъ будетъ хорошо;
             Я кавалеръ такой, какъ и другіе кавалеры.
             Что благородна кровь моя, нѣтъ у тебя сомнѣнья:
             Смотри сюда, вотъ гербъ, который я ношу!

(Дѣлаетъ неприличине движеніе тѣломъ.)

             Вѣдьма (неистово смѣется). Ха! Ха! Вотъ это въ вашемъ духѣ!
             Плутишка вы, какимъ всегда и были,
             Меф. (Фаусту). Мой другъ, старайся перенять ты это хорошенько:
             Такъ только съ вѣдьмами и можно ладить.
             Вѣдьма. Теперь скажите, господа, что надо вамъ!
             Мефист. Извѣстнаго питья стаканъ хорошій!
             Но самаго я стараго прошу:
             Года его удваиваютъ силу.
             Вѣдьма. Охотно очень! У меня здѣсь вотъ бутылка.
             Порою изъ которой лакомлюсь сама я;
             Она ужъ ни малѣйше не воняетъ,
             Охотно дамъ стаканчикъ намъ. (Тихо).
             Но коль его, не приготовясь, выпьетъ этотъ человѣкъ.
             Ему и часа не прожить, вамъ это хорошо извѣстно,
             Меф. Пріятель онъ хорошій, будетъ въ прокъ ему;
             Я для него и лучшей бы твоей стряпни не пожалѣлъ.
             Черти свой кругъ, свои заклятья говори,
             И полную ему дай чашку.

(Вѣдьма съ необычайными ужимками чертитъ кругъ и ставить въ него странные предметы; стклянки начинаютъ звенѣть, котлы гудѣть и музыканить. Наконецъ вѣдьма приноситъ большую книгу, ставитъ въ кружокъ мартышекъ, кладетъ на нихъ книгу и даетъ изъ держать факелы. Киваетъ Фаусту, чтобы тотъ подошелъ къ ней.)

             Фаустъ (Meф.). Нѣтъ, ты скажи, что это будетъ?
             Дичь, бѣснованіе,
             Обманъ пошлѣйшій.
             Они знакомы и достаточно мнѣ ненавистны;
             Мефист. Э, глупости! для смѣха это только;
             Не будь ты только такъ ужъ строгъ!
             Какъ доктору, пофокусничать надо ей,
             Чтобъ было въ прокъ тебѣ питье.

(Онъ принуждаетъ Фауста пойти въ кругъ).

             Вѣдьма (съ большимъ азартомъ декламируетъ изъ книги).
                       Понять ты долженъ!
                       Изъ единицы сдѣлай десять,
                       Ты двойку опусти.
                       А трояку посравняй,
                       Богатъ тогда ты!
                       Утрать четверку!
                       А изъ пяти, шести.
                       Колдунья говорить,
                       Ты семь и восемь сдѣлай,
                       Тогда все совершится!
                       И девять единица
                       И десять ничего.
                       Вотъ вѣдьмина таблица!
             Фаустъ. Сдается мнѣ, старуха бредитъ.
             Мефист. Еще далеко не конецъ,
             Я знаю хорошо, вся книга такова;
             Я много времени надъ ней потратилъ --
             Противорѣчье коренное тайной вѣдь
             Останется и умнику и дураку.
             Искусство, другъ, старо и ново,
             Пріемъ ко всѣ вѣка былъ тотъ же:
             Черезъ посредство трехъ и одного, и одного и трехъ
             За мѣсто истины распространять лишь заблужденье.
             И такъ болтаютъ, учатъ безъ помѣхи;
             Возиться съ дураками у кого охоты станетъ?
             Обычно вѣрить человѣкъ, когда слона онъ только слышитъ,
             Что все же что-то мыслиться должно при этомъ,
             Вѣдьма (продолжаетъ). Высокая сила
                       Науки
                       Сокрыта для міра всего!
                       Тому жъ, кто не мыслить,
                       Дарится она,
                       Ее безъ заботъ онъ имѣетъ.
             Фаустъ. Какой несетъ она намъ вздоръ?
             Вотъ-вотъ всю голову разломитъ:
             Мнѣ чудится, хоръ цѣлый слышу я
             Ста тысячъ дураковъ.
             Мефист. Довольно, О довольно, чудная Сивилла,
             Давай сюда напитокъ свой,
             По самый край скорѣй наполни чашу;
             Пріятелю не повредить напитокъ этотъ;
             Онъ человѣкъ, прошедшій много степеней,
             Изрядно онъ понаглотался.

(Вѣдьма съ большими церемоніями наливаетъ напитокъ въ чашу; когда Фаустъ подносить ее ко рту, вспыхиваетъ легкое пламя,)

             Ну, опрокидывай живѣе! Не робѣй!
             Сейчасъ же на сердцѣ повеселѣе станетъ.
             Ты съ чортомъ ужъ на "ты",
             И вздумалъ пламени бояться?

(Вѣдьма размыкаетъ кругъ, Фаустъ выходитъ изъ него).

             Мефист. Теперь скорѣе вонъ! Тебѣ не двигаться нельзя.
             Вѣльма. Да будетъ вамъ глоточекъ этотъ по нутру!
             Меф. (вѣдьмѣ). Коль въ одолженье что могу тебѣ я сдѣлать,
             То на Вальпургію мнѣ только лишь скажи,
             Вѣдьма. Вотъ пѣсенка! вы если кой-когда ее споете.
             То ощутите дѣйствіе особое въ себѣ.
             Мефист. (Фаусту). Идемъ скорѣй, отдай себя въ мое распоряженье!
             Тебѣ необходимо пропотѣть,
             Чтобъ сила пробралась черезъ нутро къ наружу.
             Бездѣлье благородное цѣнить потомъ тебя я научу.
             И скоро ощутишь ты съ истымъ наслажденьемъ.
             Какъ зашевелится, метаться станетъ купидонъ.
             Фаустъ. Дай только поскорѣй мнѣ въ зеркало еще взглянуть!
             Тотъ образъ женщины былъ такъ прекрасенъ!
             Мефист. Нѣтъ, нѣтъ! всѣхъ женщинъ образецъ
             Передъ собой ты скоро во плоти увидишь.
             (Тихо.) Съ напиткомъ этимъ въ тѣлѣ, скоро ты
             Елену будешь видѣть въ каждой бабѣ!
   

УЛИЦА.

Фаустъ. Маргарита проходитъ мимо.

             Фаустъ. Могу ль я, барышня прекрасная, взять смѣлость
             Вамъ руку предложить, васъ проводить?
             Маргарита. Ни барышня я, пи прекрасна,
             Домой могу безъ проводовъ дойти.

(Вырывается и уходить.)

             Фаустъ. Прелестное дитя, о небо!
             И ничего подобнаго не видѣлъ никогда.
             Обычаемъ и добродѣтелью богата,
             А все жъ немного и вострушка,
             Мнѣ губку алую, щекъ лучезарность
             Во вѣкъ не позабыть!
             Какъ опускаетъ глазки,
             Запечатлѣлось глубоко на сердцѣ у меня;
             Да и рѣшительность какая.--
             Ну, это прямо ужъ восторгъ!

Мефистофель входитъ,

             Фаустъ. Послушай, дѣвочку ты эту долженъ мнѣ добыть!
             Мефистофель. Ну, ну! которую?
             Фаустъ. Она прошла сейчасъ!
             Мефист. Вонъ ту? Идетъ она отъ своего попа;
             Тотъ ей грѣхи всѣ отпустилъ.
             У самой я исповѣдальни прошмыгнулъ.
             Совсѣмъ невиннная вѣдь штучка,
             И попустому-то на исповѣдь ходила;
             Надъ ней я власти не имѣю.
             Фаустъ. Все жъ за четырнадцать ей лѣтъ!
             Меф. Ты говорить, какъ тотъ распутный малый.
             Что зарится на каждый милый цвѣтикъ
             И, чванясь, мнитъ, что нѣтъ ни чести той.
             Ни чувствъ, которыми нельзя бы было поживиться!
             Но не всегда вѣдь это такъ.
             Фаустъ. Достопочтенный господинъ наставникъ.
             Оставилъ бы законъ ты мнѣ въ покоѣ!
             Скажу тебѣ и коротко и ясно:
             Сегодня жъ ночью, если милая малютка
             Въ моихъ объятіяхъ покоиться не будетъ,
             То въ полночь мы расходимся съ тобой.
             Мефист. Подумайте, что можно и чего нельзя!
             По крайности недѣли двѣ мнѣ нужно.
             Чтобъ только выслѣдить удобный случай.
             Фаустъ. Будь только семь часовъ покоя у меня,
             Мнѣ бъ не понадобилось чорта.
             Чтобъ соблазнить созданьице такое.
             Мефист. Почти ужъ какъ французъ вы говорите.
             Но все жъ прошу печалиться не очень:
             Что пользы сразу насладиться?
             Далеко радость тутъ не такъ ужъ велика.
             Какъ если вотъ сперва
             Вы всяческимъ подходцемъ
             Пообрядите куколку, посдобрите ее,
             Какъ учитъ сказочка иная,
             Фаустъ. Мой аппетитъ и такъ хорошъ.
             Мефист. Теперь, издѣвку бросивъ и безъ шутки!
             Я говорю вамъ, съ дитяткой такой прекрасной,
             Какъ и всегда, пойдетъ не скоро дѣло.
             Здѣсь съ бою ничего ты не возьмешь.
             Придется намъ на хитрости пуститься,
             Фаустъ. Отъ ангела мнѣ этого добудь хоть что нибудь!
             Сведи меня въ ея опочивальню!
             Достань платочекъ мнѣ съ ея груди,
             Подвязку хоть моей желанной!
             Мефист. Чтобъ показать, что вамъ въ мученьѣ
             Я пособить хочу и службу сослужить,
             Минуты мы не потеряемъ.
             Сегодня же сведу васъ въ комнату ея.
             Фаустъ. И буду видѣть я ее? имѣть?
             Мефист. Нѣтъ, у сосѣдки будетъ у своей она,
             А между тѣмъ, совсѣмъ наединѣ,
             Вы можете надеждой радостей грядущихъ
             Упиться до сыта тамъ, въ воздухѣ ея.
             Фаустъ. Чтожъ, можемъ тронуться;
             Мефист. Нѣтъ, рано.
             Фаустъ. Такъ позаботься о подаркѣ ей! (Уходить.)
             Мефист. Сейчасъ дарить! Ай, молодецъ! Ему не провалиться!
             Я знаю много мѣстъ хорошихъ
             И не одинъ давно зарытый кладъ;
             Придется малость попровѣрить. (Уходитъ.)
   

ВЕЧЕРЪ.

Небольшая опрятная комната.

Маргарита (заплетая и завязывая косы).

             Что бъ я дала, когда бы только знать.
             Кто этотъ господинъ сегодня былъ!
             Такимъ смотрѣлъ онъ, право, честнымъ;
             Изъ дома благороднаго навѣрно:
             На лбу прочесть могла я это у него --
             А то бы не быль смѣлымъ онъ такимъ. (Уходить).
   

Мефистофель, Фаустъ.

             Мефист. Входи, совсѣмъ тихонько, но входи!
             Фаустъ (послѣ нѣкотораго молчанія).
             Прошу, оставь меня ты одного!
             Мефист. (всматриваясь во все кругомъ).
             Не всякая-то дѣвушка опрятно такъ живетъ. (Уходить).
             Фаустъ (озираясь вокругъ). Привѣть тебѣ, вечерній сумракъ сладкій,
             Что надъ святыней этой рѣешь!
             Мнѣ сердце охвати ты, сладкая любви истома,
             Что, жаждая, живешь росой надежды!
             Вокругъ какимъ все дышетъ чувствомъ тишины.
             Порядка и довольства!
             И въ этой бѣдности какая полнота!
             И въ этомъ заперта блаженства сколько!

(Онъ бросается въ кожаное кресло у постели),

             Прими меня, какъ уже предковъ принимало ты
             Въ открытыя объятья въ радостяхъ, въ скорбяхъ!
             О, часто какъ на отчемъ тронѣ этомъ
             Вокругъ толпою висли дѣти!
             Быть можетъ, въ благодарность за Христовъ подарокъ,
             Тутъ милая моя, со щечками своими пухлыми, дитятей.
             Съ благоговѣніемъ увядшую у дѣда руку цѣловала.
             Я чувствую, о дѣвушка, твой духъ
             Довольства и порядка вѣетъ тихо вкругъ меня,
             Тотъ духъ, что матерински наставляетъ каждый день тебя,
             Что скатерть на столѣ опрятно разостлать велитъ,
             Песокъ у ногъ твоихъ -- и тотъ узоромъ сыпатъ.
             О, милая рука, такъ длани божіей подобна,
             Ты хижину въ небесную обитель обращаешь,
             А здѣсь! (Онъ поднимаетъ пологъ у кровати,)
             Какой овладѣваетъ мной восторга трепетъ!
             Желалъ бы тутъ промедлить цѣлые часы я,
             Природа! въ легкихъ сновидѣньяхъ
             Здѣсь ангела, плоть воспріявшаго, ты созидала;
             Дитя лежало тутъ, съ своею грудью нѣжной.
             Исполненною жизненнымъ тепломъ,
             И тутъ священно чистой тканью
             Работалось подобье божества!
             А ты! Сюда что привело тебя?
             Какъ искренно растроганнымъ я чувствую себя!
             Чего ты хочешь здѣсь? что тяжко такъ на сердцѣ у тебя?
             О, бѣдный Фаустъ! Не узнаю тебя я больше!
             Волшебное меня здѣсь дуновеніе объемлетъ, что ли?
             Такъ прямо насладиться я рвался,
             А чувствую, что исхожу въ мечтаніяхъ любовныхъ!
             Игралище мы, что ли, каждаго воздушнаго давленья?
             Войди она въ минуту эту,
             Ты казнился бы какъ преступностью своей!
             Большой дѣтина -- маленькимъ какимъ
             Лежалъ бы ты, поникнувши у ногъ ея!
             Мефист. Скорѣй! внизу она уже идетъ, я вижу.
             Фаустъ. Вонъ, вонъ! И не вернусь я никогда!
             Мефист. А вотъ шкатулочка, увѣсиста порядкомъ,
             Ее я кой-откуда добылъ.
             Все жъ въ шкафчикъ здѣсь ее поставьте!
             Клянусь вамъ, духъ у ней займется:
             Туда вещицъ вамъ положилъ я.
             Не на такую хватитъ.
             Дитя -- дитей, ну а игра -- игрою.
             Фаустъ. Не знаю, слѣдуетъ ли мнѣ?
             Мефист. На лишній ли вопросъ?
             Вы думаете, можетъ быть, сокровище-то уберечь?
             Тогда я посовѣтую для похотей своихъ
             Не тратить вамъ прекрасное дневное время,
             Меня жъ набавить отъ дальнѣйшаго труда.
             Надѣюсь, вы не скупы!
             Я за ухомъ себѣ чешу, да руки тру --

(Онъ ставитъ шкатулку въ шкафъ и опять запираетъ его.)

             Теперь скорѣе только вонъ отсюда!--
             Чтобъ эту милую малютку вамъ,
             Какъ душенькѣ угодно, пообладить;
             А вы уставились,
             Вамъ словно въ аудиторію итти,
             И словно выросли предъ вами, сѣрыя, во весь свой ростъ,
             И физика и метафизика!
             Скорѣе только вонъ! (Уходитъ).
             Маргарита (со свѣтильникомъ).
             Какъ тяжко мнѣ. какъ душно здѣсь.

(Отворяетъ окно.)

             И вѣдь не такъ ужъ жарко на дворѣ.
             Со мною что-то, что не знаю --
             Хоть маменька бъ домой вернулась.
             Дрожь у меня бѣжитъ по тѣлу --
             Страшливая же, глупая я баба!

(Начинаетъ пѣть, раздѣваясь).

                       Жилъ-былъ король въ Тулэ,
                       До гроба былъ онъ вѣренъ.
                       Дала ему предъ смертью
                       Подруга кубокъ золотой.
   
                       Всего дороже былъ
                       Въ порахъ ему тотъ кубокъ;
                       Глаза слезой сверкали.
                       Какъ пилъ онъ изъ него.
   
                       А смертный часъ насталъ,
                       Счелъ города онъ въ царствѣ,
                       Наслѣднику ихъ отдалъ,
                       Но кубка не далъ съ ними.
   
                       Сидитъ за царскимъ пиромъ онъ.
                       Вкругъ рыцари его
                       Въ высокомъ отчемъ залѣ,
                       У моря, къ замкѣ тамъ.
   
                       Вотъ старый бражникъ всталъ,
                       Испилъ послѣдній жизни пламень.
                       И кубокъ свои священный
                       Онъ внизъ, въ пучину бросилъ.
   
                       Глядитъ: летитъ, черпнулъ онъ
                       И погрузился вглубь.
                       Смежились очи короля,
                       Съ тѣхъ поръ онъ больше не пилъ.

(Она открываетъ шкафъ, чтобы убрать платье, и видитъ шкатулку).

             Сюда попалъ какъ ларчикъ чудный этотъ?
             Вѣдь шкафъ я заперла навѣрно.
             Однако, странно это! Что бъ въ немъ такое быть могло?
             Быть можетъ,-кто въ залогъ принесъ,
             И мать ссудила подъ него.
             На ленточкѣ виситъ, вонъ, ключикъ;
             Пожалуй, я его открою!--
             Что это? Богъ небесный! Посмотрите,
             Такого въ жизнь я не видала ничего!
             Уборъ! Онъ дамѣ благородной
             Былъ въ пору бъ въ Свѣтлый праздникъ.--
             Пристала бъ мнѣ къ лицу цѣпочка?
             Чья бъ эта прелесть быть могла?

(Наряжается и подходитъ къ зеркалу.)

             Ахъ, хоть бы только серьги-то моими были!
             Вѣдь смотришь въ нихъ совсѣмъ другого
             Къ чему тутъ красота, кровь молодая?
             Все это хорошо, прекрасно,
             Однако это все себѣ въ покоѣ оставляютъ;
             Васъ хвалятъ съ сожалѣньемъ вполовину.
             А къ золоту тѣснится все,
             На золотѣ все виснетъ.
             Ахъ, мы, бѣдняжки!
   

ГУЛЯНЬЕ.

Фаустъ въ раздумьи ходитъ взадъ и впередъ.
Подходитъ Мефистофель.

             Мефист. Клянусь поруганною всей любовью! Силой ада!
             Хотѣлось бы найти, сквернѣе чѣмъ ругнуться?
             Фаустъ. Да что съ тобой? что такъ тебя разобрало?
             Въ жизнь не видалъ такой я образины!
             Мефист. Сейчасъ я бъ чорту былъ готовъ отдаться,
             Не будь и только самъ ужъ чортомъ!
             Фаустъ. Свихнулось въ головѣ что у тебя?
             Тебѣ пристало очень бѣсноваться!
             Мефист. Подумайте вы только: тотъ уборъ, что припасенъ для Гретхенъ,
             Его подтибрилъ попъ!--
             Онъ къ матери попался на глаза,
             Сейчасъ у ней тамъ гдѣ-то потайные страхи:
             У этой госпожи нюхъ очень тонкій, --
             Все по молитвеннику шнырить
             И чуетъ въ каждой штукѣ.
             Свята она иль нѣтъ;
             Ну, и почуялось ей ясно,
             Что благодати-то въ уборѣ маловато.
             "Дитя мое," воскликнула она, "неправое добро
             Намъ душу вяжетъ, кровъ изводитъ.
             Пожертвуемъ мы Божьей Матери его --
             Небесной насъ манною порадуетъ она!"
             У Маргариточки перекосился ротикъ.
             Мнѣ кажется, подумала, конь даровой,
             И, право, не безбожникъ тотъ,
             Кто тонко такъ сюда его доставилъ.
             Но мать послала за попомъ.
             Лишь только смѣтилъ тотъ потѣху,
             На-глазъ просмаковалъ всю штуку
             И говоритъ: "Благіе помыслы у васъ!
             Кто побораетъ, тотъ стяжаетъ,
             У церкви все желудокъ варитъ;
             Пожрала страны цѣлыя она
             И все жъ еще ни разу не объѣлась;
             Лишь церковь, милыя сударыни мои,
             Добро неправое переварить сумѣетъ."
             Фаустъ. Обычай это повсемѣстный.
             Король иль жидъ сумѣютъ тоже.
             Меф. Затѣмъ онъ сгребъ запястье, цѣпь и кольца.
             Какъ пустячки какія;
             Спасибо онъ сказалъ не больше и не меньше,
             Какъ за кошелочку орѣховъ;
             Имъ посулилъ небесной всякой мзды --
             Великаго благоговѣнія исполнились онѣ.
             Фаустъ. Что жъ Гретхенъ?
             Мефист. Ну, сидитъ полна тревоги,
             Чего ей хочется и какъ ей быть, не знаетъ,
             Все въ мысляхъ полотно, и день и ночь,
             Но больше тотъ, кто къ ней его принесъ.
             Фаустъ. Тоскуетъ милая, мнѣ жаль ее.
             Сейчасъ ей золотца ты новаго добудь!
             Вѣдь первое и такъ не важно было.
             Меф. О да, для вашей милости однѣ игрушки все!
             Фаустъ. И ладь, по моему устрой!
             Ты подберись къ ея сосѣдкѣ!
             Ну, чортъ, не будь ты только размазней.
             Уборъ ей новый раздобудь!
             Мефист. Душой готовъ, мой милостивый баринъ.

(Фаустъ уходитъ).

             Вотъ этакій влюбленный сумасбродъ
             Ни вѣтеръ пуститъ солнце, мѣсяцъ, звѣзды,
             Чтобъ время скоротать возлюбленной своей.

(Уходитъ.)

   

ДОМЪ СОСѢДКИ.

             Марта (одна). Вогъ да проститъ ему, мужъ милый мой
             Со мною поступилъ не ладно!
             Пустился по свѣту себѣ.
             Меня жъ одну оставилъ на соломѣ.
             По истинѣ, его не огорчала я.
             Предъ Богомъ! сердцемъ всѣмъ его любила. (Плачетъ.)
             Онъ. можетъ, даже умеръ!-- Горе!--
             Хоть явку бъ мнѣ добыть о смерти!
             Маргарита (входя). Ахъ, Марта, матушка!
             Марта. Что, Маргариточка, что, что такое?
             Маргарита. Чуть ноги у меня не подкосились!
             Опять такую же шкатулочку нашла въ своемъ шкафу я.
             Изъ чернаго вся дерева она;
             Вещицы же -- одна лишь прелесть,
             Богаче много прежней.
             Марта. Ты матери о ней не говори;
             Сейчасъ опять на исповѣдь снесетъ,
             Маргарита. Ахъ, посмотри ты только! Погляди!
             Марта (наряжаетъ ее). О, ты, счастливое созданье!
             Марг. Но смѣю, жаль, на улицу я съ ними
             И въ церковь показаться.
             Марта. Ко мнѣ ты только чаще забѣгай
             И потихоньку наряжайся здѣсь;
             Предъ зеркальцемъ часочекъ погуляй,
             Мы душеньку съ тобой потѣшимъ.
             Тамъ случай подвернется, праздникъ ли какой,
             И людямъ можно будетъ показать:
             Сперва цѣпочку, тамъ жемчужину въ ушахъ --
             Ну, мать и не увидитъ; можно что и наплести ей,
             Марг. Кто бъ только могъ принесть шкатулки обѣ?
             Не ладно что-то тутъ: (Стучатъ.) О, Боже!
             Не мать ли это ужъ моя?
             Марта (смотритъ въ дверное окошечко).
             Чужой мущина!-- Милости прошу!

(Входить Мефистофель.)

             Мефист. Беру я смѣлость, прямо такъ войти,
             Прошу у барынь извиненья,

(Отступаетъ почтительно передъ Маргаритой.)

             Хотѣлъ спросить я, кто здѣсь Марта Швертлейнъ!
             Марта. Я Швертлейнъ. Господину что угодно?
             Мефист. (ей тихо). Теперь я знаю васъ, съ меня довольно:
             У васъ особа знатная въ гостяхъ,
             Простите смѣлость мнѣ мою!
             Зайду я къ вамъ послѣ обѣда.
             Марта (громко). Подумай, дѣточка, вотъ чудеса!
             Тебя за барышню вѣдь принимаетъ господинъ.
             Марг. Я дѣвушка простая, бѣдная. Охъ, Господи!
             Чрезъ чуръ добры вы, господинъ --
             Уборъ и золото чужіе.
             Мефист. Ахъ, не одинъ уборъ тутъ;
             Въ васъ нравъ, глазъ, строгій!
             Какъ радъ я, что могу остаться!
             Марта. Вы съ чѣмъ пришли? Знать очень бы хотѣлось.
             Меф. Желалъ бы, чтобъ мой сказъ былъ веселѣй!
             Надѣюсь, вы не взыщите съ меня:
             Мужъ умеръ вашъ, и вамъ онъ кланяться велѣлъ.
             Марта. Онъ умеръ? Честная душа! О горе!
             Мужъ умеръ мой! Охъ, отхожу!
             Маргарита. Вы не отчаивайтесь, дорогая!
             Мефист. Печальную вы выслушайте повѣсть!
             Марг. Я въ жизнь бы оттого любитъ и не хотѣла.
             До смерти бы меня потеря огорчила,
             Мефист. У радости страданье быть должно, въ страданьи радость.
             Марта. Вы разскажите, какъ онъ кончилъ жизнь.
             Меф. Лежитъ онъ въ Падуѣ схороненъ.
             Тамъ, у Антонія святого,
             Въ пристанищѣ во благоосвященномъ,
             Въ покоищѣ прохладномъ вѣчно.
             Марта. И больше нечего вамъ передать мнѣ?
             Мефист. Великую, тяжелую лишь просьбу:
             Пропѣть за упокой его три ста обѣденъ закажите!
             А въ прочемъ всемъ мои карманы пусты.
             Марта. Какъ! Нѣтъ ни драгоцѣнности какой, или бездѣлки,
             Что подмастерье всякій бережетъ на днѣ котомки.
             На намять сохраняетъ,
             И голодаетъ лучше, лучше по міру идетъ!
             Мефист. Сударыни, мнѣ жаль сердечно.
             Но, вправду, не разбрасывалъ своихъ онъ денегъ.
             Онъ очень въ прегрѣшеньяхъ каялся своихъ, о да!
             Но все жъ его гораздо больше незадача сокрушала.
             Марг. Ахъ, и зачѣмъ несчастливы такъ люди!
             Я непремѣнно помолюсь за упокой его.
             Меф. Достойны хоть сейчасъ въ супружество вступить вы;
             Нельзя не полюбить дитя такое,
             Маргарита. О нѣтъ, теперь еще нельзя.
             Мефист. Не мужъ, то пусть дружокъ покуда.
             Одно изъ величайшихъ благъ небесныхъ,
             Такое милое созданіе въ объятіяхъ имѣть.
             Маргарита. Не водится у нагъ такой обычай-
             Мефист. Обычай или нѣтъ: бываетъ тоже.
             Марта. Разсказывайте жъ!
             Мефист. Я стоялъ у смертнаго одра его,
             Почти-что на навозѣ -- на соломѣ полусгнившей.
             Однако жъ умеръ онъ, какъ христіанинъ
             И находилъ, что счетъ его далеко не поконченъ.
             "Какъ глубоко", воскликнулъ онъ, "себя я долженъ ненавидѣть,
             Что покидаю такъ я ремесло свое, жену!
             Ахъ, вспомнить -- смерть мнѣ!
             При жизни хоть простила бы меня"!
             Марта (плача). Хорошій мужъ! Давно его простила.
             Меф. "Но, знаетъ Богъ! Она была виновнѣе меня".
             Марта. Онъ это лжетъ! Какъ! на краю могилы лгать!
             Мефист. На послѣдахъ онъ, видно, бредилъ,
             Коль въ этомъ дѣлѣ смыслю я хоть что нибудь,
             "Нельзя по сторонамъ глазѣть мнѣ было отъ бездѣлья", онъ сказалъ,
             "Сперва дѣтей, потомъ ей хлѣба подавай,
             И хлѣба въ широчайшемъ смыслѣ!
             Не могъ свою я даже долю на спокоѣ съѣсть!"
             Марта. И такъ-то онъ забылъ всю преданность, любовь всю,
             Мученіе и днемъ и ночью!
             Меф. Ну, нѣтъ, на этомъ номиналъ сердечно васъ.
             Онъ говорилъ: "Когда я отходилъ отъ Мальты,
             Молился горячо о дѣтяхъ и женѣ я.
             И небо милость оказало намъ:
             Корабль нашъ изловилъ турецкое судно
             Съ богатствами великаго султана.
             Тамъ воздана была за храбрость мзда.
             И я, какъ подобало, тоже получилъ
             Свою отсыпанную долю."
             Марта, Какъ, какъ? А гдѣ? Быть можетъ, онъ зарылъ?
             Мефист. Какъ знать, ее теперь гдѣ вѣтры носятъ!
             Красотка барышня его пригрѣла.
             Когда чужимъ онъ по Неаполю слонялся;
             Любви и преданности отъ нея не мало было --
             До своего конца блаженнаго онъ это ощущалъ.
             Марта. Негодный! воръ своимъ онъ дѣтямъ!
             И не могла вся бѣдность, вся нужда
             Его безстыжей жизни помѣшать!
             Мефист. Ну видите! за то вотъ онъ и умеръ.
             Былъ я бъ теперь на вашемъ мѣстѣ,
             Я попечалился бъ обрядный годъ,
             А между тѣмъ сокровище бъ присматривалъ другое.
             Марта. Ахъ, Господи! каковъ вѣдь былъ моя первый
             Другого мнѣ найти на этомъ свѣтѣ не легко:
             Врядъ отыскался бы сердечнѣй дурачокъ!
             Чрезъ-чуръ онъ только странствовать любилъ,
             Да женъ чужихъ, вино чужое,
             И кости эти треклятыя.
             Мефист. Ну, ну, идти и такъ могло бы дѣло,
             Когда бъ на насъ, примѣрно, такъ же
             Сквозь пальцы онъ смотрѣлъ.
             Клянусь, что, при условьи этомъ,
             Я съ вами самъ кольцомъ бы обмѣнялся!
             Марта. О, господинъ шутить изволитъ!
             Мефист. (про себя). Ну, вовремя поуберусь;
             Вотъ эта на словѣ и чорта бъ изловила. (Къ Гретхенъ).
             А съ вашимъ сердцемъ какъ дѣла?
             Маргарита. Что хочетъ этимъ господинъ сказать?
             Мефист. (про себя). О, доброе, невинное дитя!
             (Громко). Прощайте, барыни!
             Маргарита. Прощаніе!
             Марта. Вотъ что скажите мнѣ скорѣе!
             Свидѣтельство бъ имѣть хотѣлось мнѣ,
             Гдѣ, какъ, когда скончалось и погребено сокровище мое.
             Съиздавна я была порядку другъ,
             Хотѣлось бы о немъ и мертвомъ мнѣ прочесть въ листочкѣ.
             Меф. Сударыня, вездѣ свидѣтелей довольно двухъ,
             Чтобъ истину установить;
             А у меня претонкій есть еще товарищъ,
             Его я вамъ поставлю предъ судью.
             Я приведу его сюда.
             Марта. О, приводите!
             Мефист. Дѣвица эта тоже будетъ тутъ?
             Онъ славный малый, много ѣздилъ,
             Онъ барышнямъ всегда любезность всякую окажетъ.
             Марг. Предъ господиномъ этимъ со стыда сгоришь.
             Меф. Ни передъ кѣмъ изъ королей земныхъ,
             Марта. Тамъ, позади, въ моемъ саду
             Сегодня вечеромъ господъ мы будемъ ждать.
   

УЛИЦА.

Фаустъ и Мефистофель.

             Фаустъ. Ну, какъ; идетъ успѣшно? Скоро будетъ?
             Мефист. О браво! Вы ужъ и въ огнѣ?
             Еще недолго, Гретхенъ ваша.
             Сегодня вечеромъ увидите ее вы у сосѣдки Марты;
             Вотъ баба, словно создана
             Быть сводней, цыганамъ!
             Фаустъ. Что-жъ, хорошо!
             Мефист. Ну, и отъ насъ тутъ кой-чего попросятъ.
             Фаустъ. Одна другой услуга стоитъ.
             Мефист. Мы надлежащимъ образомъ должны удостовѣрить.
             Что тѣло бренное ея супруга
             Покоится въ обители священной Падуанской,
             Фаустъ, Умно! Придется намъ сперва проѣхаться туда!
             Мефист. Sancta simplicity! Не въ томъ тутъ дѣло;
             Удостовѣрьте лишь, знать много здѣсь не надо.
             Фаустъ. Коль нѣтъ чего получше у тебя, планъ порванъ,
             Меф. Вотъ праведный-то мужъ! Вотъ спохватился!
             Впервые, что ли, въ вашей жизни
             Пришлось бы показанье ложное давать?
             О Богѣ, мірѣ и о томъ, что въ немъ находится въ движеньи,
             О человѣкѣ, въ головѣ его что, въ сердцѣ шевелится,
             Опредѣленій не давали вѣскимъ словомъ вы,
             Не дрогнувъ грудью, дерзко, не сморгнувъ?
             А опуститесь-ка, въ себя поглубже,
             Объ этомъ, прямо вы должны признаться,
             Вы знали столько же, какъ и о смерти Швертлейнъ!
             Фаустъ. Ты есть и будешь лжецъ, софистъ.
             Мефист. Да, если бъ это не было извѣстно нѣсколько поглубже!
             Вѣдь завтра ты, по чести
             Не будешь Гретхенъ бѣдную дурманить
             И клясться ей въ душевнѣйшей любви?
             Фаустъ. Да, и отъ сердца!
             Мефист, И прекрасно.
             Затѣмъ о вѣрности, любви на вѣкъ,
             Влеченіи единомъ, всепобѣдномъ --
             И это тоже все отъ сердца?
             Фаустъ. Оставь! Отъ сердца! Если, ощущенья полонъ,
             Для чувства этого, для этого смятенья
             Ищу я имени, не нахожу его,
             Затѣмъ съ моими чувствами мечусь по свѣту,
             За высочайшія названія хватаюсь.
             И этотъ пылъ, которымъ я сгораю,
             Зову я безконечнымъ, вѣчнымъ, вѣчнымъ --
             Неужли же чертовская игра обмана это?
             Мефист. Я все жъ я правъ!
             Фаустъ. Послушай! Ты замѣть себѣ,
             Прошу, и легкія мои ты пощади:
             Кто на своемъ захочетъ настоять, и есть языкъ лишь у него.
             Тотъ настоитъ навѣрно.
             Идемъ, мнѣ болтовня пріѣлась; ты вѣдь правъ --
             Особенно же потому, что надо мнѣ.
   

САДЪ.

Маргарита подъ руку съ Фаустомъ, Марта съ Мефистофелемъ, гуляя, приходятъ и уходятъ.

             Маргар. Я чувствую вѣдь, господинъ меня щадитъ лишь,
             Снисходитъ до меня, -- пристыжена я.
             Кто путешествуетъ, привыченъ тотъ
             Быть невзыскательнымъ по добротѣ.
             Я знаю слишкомъ хорошо, бывалаго такого человѣка
             Мой бѣдный разговоръ занять не можетъ.
             Фаустъ. Одинъ твой взглядъ, одно лишь слово больше мнѣ дастъ.
             Чѣмъ мудрость вся на этомъ свѣтѣ. (Цѣлуетъ ей руку.)
             Маргарита. Не безпокойте вы себя! Какъ только можете вы цѣловать ее?
             Такая скверная, тикая грубая она!
             Чего мнѣ только не пришлося дѣлать!
             Доточлива ужъ очень мать, (ироіодятъ)
             Марта. Вы. государь мой, такъ вотъ все въ дорогѣ?
             Меф. Ахъ, ремесло и долгъ къ тому насъ вынуждаютъ!
             Съ какою болью покидаешь ты иное мѣсто,
             Остаться жъ все-таки не смѣешь!
             Марта. Оно ничто еще въ летучіе года
             Носиться такъ, кружить по бѣлу свѣту;
             Придетъ и злое время!
             Холостякомъ къ могилѣ одному плестись
             На благо никому еще не шло.
             Мефист. Я это съ ужасомъ предвижу.
             Марта. А потому, мой дорогой, вы во время поосмотритесь. (Проходитъ.)
             Марг. Да, съ глазъ долой -- изъ сердца вонъ!
             Вамъ вѣжливость въ привычку;
             Да и друзей у васъ толпа.
             Они разумнѣе меня.
             Фаустъ. О дорогая! ты повѣрь, разумнымъ что зовется,
             То часто снѣгъ простая, близорукость.
             Маргарита. Какъ!
             Фаустъ. О, никогда-то простота души, невинность.
             Себя не познаетъ, всего значенья своего святого!
             Смиренье, скромность, высшіе, дары
             Любвеобильно надѣляющей природы --
             Марг. Одну минутку лишь подумайте вы обо мнѣ!
             О васъ же думать времени довольно будетъ у меня.
             Фаустъ. Одна бываете вы, вѣрно, много?
             Маргарита. Да, и мало хозяйство наше.
             А все же требуетъ, чтобъ сдѣлано все было.
             У насъ служанки нѣтъ; должна
             Варить, мести, вязать я, шить.
             Да въ бѣготнѣ по утру, ввечеру;
             А мать моя во всемъ такъ аккуратна!
             Не то, чтобъ очень ужъ стѣснять себя ей было нужно;
             Могли бы много мы скорѣй другихъ поразвернуться:
             Отецъ оставилъ намъ хорошенькій достатокъ,
             Въ слободкѣ домикъ, садикъ.
             Теперь все жъ мнѣ спокойнѣй стало;
             Мой братъ солдатъ,
             Сестричка умерла.
             Съ ней. правда, приходилось тяжело мнѣ.
             Но я охотно бы опять всю муку на себя взяла,
             Такъ былъ ребеночекъ мнѣ любъ
             Фаустъ. И ангелъ, коль похожъ былъ на тебя;
             Марг. Вскормила я ее, она меня любила очень.
             Она родилася, когда отецъ мой умеръ.
             Мы думали, что мать мы потеряемъ --
             Такой несчастною она лежала
             И поправлялась медленно лишь, понемногу.
             Она тогда и думать не могла,
             Чтобъ птенчика самой кормить;
             Такъ молокомъ съ водою я, совсѣмъ одна,
             Ее вспоила; сдѣлалась она моею;
             И на рукахъ моихъ, и на моихъ колѣняхъ
             Барахталася, нѣжилась она, большою стала
             Фаустъ. Чистѣйшее ты счастье испытала, вѣрно.
             Маргарита. Бывали, правда, и тяжелые часы.
             Стояла у моей кровати ночью колыбель ея;
             Лишь стоило пошевелиться ей,
             И я ужъ просыпалась;
             То нужно было напоить ее, то положить къ себѣ;
             Когда не унималась, встать съ постели
             И на рукахъ ее по комнатѣ понянчить,
             А рано утромъ ужъ къ корыту становиться;
             Затѣмъ на рынокъ, у плиты возись.
             Да постоянно такъ, сегодня, какъ вчера.
             То на душѣ-то бодро не всегда, мой господинъ;
             За то поѣшь какъ вкусно, вкусно какъ уснешь.

(Проходятъ.)

             Марта. А бѣднымъ женщинамъ все жъ плохо;
             На путь холостяка наставить трудно.
             Мефист. Лишь стоило бъ такой, какъ вы, особѣ,
             Меня понаучить, какъ лучше быть.
             Марта. Скажите прямо, господинъ мой, ничего еще вы не нашли?
             Не привязалось сердце гдѣ-нибудь?
             Меф. Пословица гласитъ: свой собственный очагъ,
             Съ хорошею женой, дороже золота и жемчуговъ.
             Марта. Я разумѣю, никогда охоты не было у насъ?
             Мефист. Мнѣ очень вѣжливый повсюду дѣлали пріемъ.
             Марта. Сказать хотѣла я: серьезно никогда у васъ не говорило сердце?
             Мефист. О, съ женщинами смѣть шутить не надо никогда.
             Марта. Ахъ. вы не понимаете меня,
             Мефистофель. Сердечно жаль!
             Но все же понимаю я -- что очень вы добры.

(Проходятъ.)

             Фаустъ. Меня узнала ты, мой ангелъ милый,
             Какъ только въ садъ вошелъ я?
             Марг. Глаза я опустила; развѣ не видали вы?
             Фаустъ. И ты прощаешь смѣлость мнѣ мою,
             Ту дерзость, что позволилъ я себѣ.
             Когда, тотъ разъ, ты изъ собора шла?
             Марг. Оторопѣла я. Со много не случалось это никогда
             Никто сказать не могъ дурного обо мнѣ.
             Ахъ, я подумала, неужли въ поведеніи твоемъ
             Онъ что-то дерзкое и непристойное увидѣлъ?
             И только что нотъ, кажется, взбрело ему на умъ.
             Поладить съ этой дѣвкой напрямки!
             Но все жъ, покаюсь, что-то, я не знаю,
             Зашевелилось сразу въ вашу пользу тутъ;
             Но, право, на себя я очень разсердилась.
             Что не могла на насъ я больше разсердиться.
             Фаустъ. Ахъ, дорогая!
             Маргарита, Погодите.

(Срываетъ ромашку и обрываетъ лепестки одинъ за другимъ.)

             Фаустъ. Что, букетъ?
             Маргарита. Да нѣтъ, игра.
             Фаустъ. Какая?
             Маргар. Будете смѣяться. (Обрываетъ и бормочетъ.)
             Фаустъ. Ты что бормочешь?
             Марг. (вполголоса). Любитъ -- нѣтъ, не любитъ.
             Фаустъ. Ты чистое, небесное созданье!
             Марг. (продолжаетъ). Любить -- нѣтъ, -- любитъ нѣтъ --

(Обрывая послѣдній листокъ, съ свѣтлою радостью),

             Меня онъ любитъ!
             Фаустъ. Да, дитя мое! Цвѣтокъ что этотъ говоритъ,
             Тебѣ глаголомъ божескимъ да будетъ. Любитъ онъ тебя!
             Ты понимаешь ли, что это значить? Любитъ онъ тебя!

(Онъ берегъ ее за обѣ руки).

             Маргарита. Мнѣ страшно!
             Фаустъ. Не страшись! Дай ты глазамъ моимъ.
             Пожатью рукъ тебѣ сказать,
             Чего не выразишь словами:
             Себя отдать всего и чувствовать восторгъ,
             Который вѣченъ долженъ быть! Да, вѣченъ!
             Конецъ его -- отчаяніе было бъ.
             Нѣтъ, безконеченъ! безъ конца!

(Маргарита жметъ ему руки вырывается и убѣгаетъ. Фаустъ останавливается на мгновенье въ раздумья, потомъ идетъ за нею).

             Марта. Ужъ наступаетъ дочь.
             Мефист. Да, мы уйдемъ.
             Марта. Я попросила бы подолѣе остаться.
             Да очень мѣсто тутъ недоброе у насъ.
             Вѣдь словно нечего и дѣлать никому.
             Занятья нѣтъ другого,
             Какъ только на сосѣдскій каждый шагъ глазѣть.
             Пойдутъ болтать, какъ ни держи себя ты.
             А наша парочка?
             Мефист. Вспорхнула тамъ въ аллейку,
             Что птички рѣзвыя порою лѣтней?
             Марта. Онъ, кажется, расположенъ къ ней.
             Мефист. Она къ нему .Таковъ на свѣтѣ ходъ вещей'
   

БЕСѢДКА ВЪ САДУ.

Маргарита вбѣгаетъ, прячется за дверью прикладываетъ палецъ къ губамъ и смотритъ въ щелку.

             Маргарита. Идетъ!
             Фаустъ (входитъ). Плутовка! дразнишь ты меня!
             Ну вотъ, поймалъ! (Цѣлуетъ ее).
             Маргарита (схватываетъ его и отдаетъ поцѣлуй).
             Хорошій мой! Всѣмъ сердцемъ я тебя люблю!

(Мефистофель стучитъ въ дверь.)

             Фаустъ (топая ногой). Кто тамъ?
             Мефист. Пріятель добрый!
             Фаустъ. Окотъ!
             Мефист. Пора и разставаться!
             Марта (плодить). Да, господинъ мой, поздно ужъ.
             Фаустъ. Могу васъ проводить я?
             Маргарита. Мать стала бы меня... Прощайте!
             Фаустъ. Ужель пора мнѣ уходить?
             Прощайте!
             Марта. Ade!
             Маргарита. До скораго свиданья!

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ.)

             О, Боже правый! и чего такой мущина
             Не можетъ только передумать!
             Я, пристыженная, стою предъ нимъ
             И говорю на все я "да".
             Вѣдь я, что бѣдное дитя, не знаю ничего;
             Не понимаю я, что онъ во мнѣ находитъ. (Уходитъ).
   

ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

             Фаустъ (одинъ). Великій духъ! ты далъ мнѣ, далъ мнѣ все.
             О чемъ просилъ я. Ты не даромъ на меня
             Въ огнѣ свой ликъ оборотилъ.
             Далъ въ царство ты великолѣпную природу мнѣ
             И силу чувствовать ее и наслаждаться ей.
             Не съ изумленіемъ холоднымъ только посѣщать ее ты дозволяешь.
             По мнѣ даешь возможность въ грудь ея глубоко,
             Какъ въ душу друга, взоромъ проникать.
             Весь рядъ живыхъ существъ проводишь ты
             Передо мной и учишь братьевъ познавать моихъ
             И въ тишинѣ куста, и въ воздухѣ, въ водѣ.
             Когда жъ въ лѣсу грохочетъ, снищетъ буря.
             И великанъ сосна, крушась, сосѣдніе суки.
             Стволы сосѣдніе, мозжитъ, на землю валитъ.
             А холмъ на ихъ паденіе глухими перекатами гремитъ,
             Тогда меня къ убѣжище-пещеру ты ведешь,
             Меня мнѣ самому показываешь ты, и чудеса.
             Что глубоко таятся въ собственной груди моей, вскрываются тогда.
             Когда жъ взойдетъ предъ взорами моими ясный мѣсяцъ
             И миромъ осѣнитъ: всплываютъ для меня.
             Съ отвѣсовъ екалъ, изъ орошеннаго куста,
             Всѣ въ серебрѣ, видѣнія временъ доміровыхъ
             И строгую усладу созерцанья умѣряютъ.
   
             О, чувствую теперь, ни въ чемъ
             Нѣтъ человѣку полной мѣры. Къ восторгу этому,
             Который ближе все къ богамъ меня и ближе поднимаетъ,
             Ты придалъ спутника, который мнѣ уже необходимъ,
             Хотя, холодный, дерзкій, онъ меня
             Передо мной самимъ же унижаетъ и въ ничто
             Твои дары однимъ чуть слышнымъ словомъ обращаетъ.
             Въ груди моей съ усердьемъ дѣловымъ вздуваетъ дикій пламень,
             Чтобъ онъ пожралъ прекрасный образъ тотъ.
             И такъ меня отъ вожделѣнія бросаетъ къ наслажденью,
             И, наслаждаясь, вожделѣнья жажду я.

(Мефистофель входитъ.)

             Меф. Что жъ, скоро съ васъ довольно будетъ жизни этой?
             Какъ можетъ долго такъ васъ радовать она?
             Пожалуй, хорошо попробовать ее разокъ;
             Ну, а затѣмъ за что-нибудь и новое опять!
             Фаустъ. Хотѣлось бы, чтобъ больше было дѣло у тебя,
             Чѣмъ мучить вотъ меня въ хорошій день.
             Мефист. Ну, ну! съ охотою тебя оставлю я въ покоѣ,
             Тебѣ не нужно говорить серьезно мнѣ объ этомъ.
             Въ тебѣ, товарищѣ, что все брюзжитъ, щетинится, какъ сумасшедшій,
             Не велика потеря, въ самомъ дѣлѣ,
             Весь день не покладаешь рукъ!
             А то, что правится ему, чего не надо дѣлать.
             У этого ты господина но носу не угадаешь никогда.
             Фаустъ. Вотъ самый настоящій тонъ!
             Еще спасибо ждетъ, что мнѣ надоѣдаетъ.
             Мефист. Да какъ, земли сынъ бѣдный, безъ меня
             Ты жизнь бы короталъ?
             Вѣдь отъ сумятицы воображенья излѣчилъ
             На долгія тебя я времена,
             Не будь меня, уже давно бъ
             Съ земного шара отбылъ ты.
             Чего тебѣ въ пещерахъ, да разсѣлинахъ средь горъ
             Сидѣть, забившись, словно филинъ?
             Чего изъ глохлыхъ этихъ мховъ, да плѣсени на камняхъ
             Питаніе въ себя вбирать, какъ жабѣ?
             Прекрасно время проводить такъ, сладко!
             Сидитъ еще все докторъ въ тѣлѣ у тебя.
             Фаустъ. Поймешь ли ты. какую новую мнѣ жизненную силу
             Даетъ такое пребываніе въ пустынѣ?
             Ты если бы хоть смутно могъ себѣ представить это,
             Въ тебѣ бъ хватило чорта, не дарить мнѣ счастья моего.
             Мефист. Услада сверхземная:
             Въ ночи, въ росѣ лежать въ горахъ,
             Въ восторгъ обнимать и небеса и землю,
             Давать себѣ до божества вздуваться,
             Перерывать нутро зеыное подъ напоромъ смутныхъ представленій.
             Восчувствовать въ груди всѣ шесть творенья дней;
             Исполнясь гордой силы, я не знаю что вкушать,
             А то, въ любви восторженной, во все переливаться --
             Вотъ-вотъ исчезнулъ сынъ земли,
             И откровеніе высокое затѣмъ. (Дѣлаетъ движеніе тѣломъ.)
             Не смѣю выговорить, какъ -- закончить!
             Фаустъ. Фу, мерзость, фу!
             Мефист. Противнымъ кажется вамъ это.
             Имѣете вы право, нравственность блюдя, ругаться;
             Нельзя того предъ чистыми ушами называть,
             Чего лишать себя не могутъ чистыя сердца.
             Ну, такъ ли, сякъ, ему я удовольствіе доставилъ
             Себя при случаѣ потѣшить ложью;
             Но долго выдержать онъ этого не въ состояньи.
             Опять уже ты выбился изъ силъ,
             Протянется такъ дольше -- ты погибъ
             Въ безуміи, или отъ ужаса и страха.
             Довольно! Милая твои томится у себя тамъ.
             Все сумрачно становится ей, тѣсно,
             Ты изъ ума у ней все не выходишь,
             Она тебя чрезмѣрно любитъ.
             Вначалѣ страсть твоя любовная чрезъ край перелилась
             Какъ рѣчка отъ растаявшаго снѣга;
             Влилъ въ сердце къ ней ее ты,
             Но вотъ опять твоя изсякла рѣчка.
             Мнѣ кажется, не возсѣдать бы по лѣсамъ
             Большому барину-то подобало,
             А дѣвочку бѣдняжку
             Вознаградить за всю ея любовь.
             Немилосердно долгимъ кажется ей время;
             Стоитъ все у окошка -- смотритъ,
             Какъ тянутъ облака надъ старой городской стѣной.
             "Ахъ, птичкой бы мнѣ быть!" поетъ она
             Дни цѣлые, и до полуночи поетъ.
             То весела, а больше въ огорченьи.
             То, выплакавшись вволю,
             Опять какъ будто и спокойна,
             И все, все время влюблена.
             Фаустъ. Змѣя, змѣя!
             Мефист. (про себя). Ну, ладно! мнѣ словить тебя бы только!
             Фаустъ. Сгинь окаянный ты отсюда,
             И женщины прекрасной мнѣ но называй:
             Позыва ты на тѣло сладкое ея
             Не выводи предъ полуобезумѣвшее чувство!
             Мефист. Да какъ же быть тутъ? Мнитъ она, что ты бѣжалъ:
             И это вѣдь почти, почти что правда.
             Фаустъ, Я возлѣ ней, какъ далеко бы пи была.,
             И никогда ее забыть иль потерять я не могу.
             Беретъ меня къ Господню даже тѣлу зависть,
             Когда она его касается устами.
             Мефист. Еще бы, другъ! Завидовалъ и часто вамъ
             Что парѣ близнецовъ подъ сѣнью розъ.
             Фаустъ. Прочь, сводникъ!
             Мефист. Хорошо! Бранитесь вы, а мнѣ смѣшно.
             Богъ, малаго и дѣвочку создавшій,
             Честнѣйшимъ долгомъ счелъ своимъ
             Сейчасъ и случай поднести.
             Но въ путь! Великая бѣда:
             Вамъ къ милой въ комнату идти,
             Вѣдь, кажется, не на смерть!
             Фаустъ. Что радость вся небесная въ ея объятьяхъ?
             Пригрѣться дашь мнѣ на груди у ней!--
             Не буду ль чувствовать я все жъ ея бѣду?
             Кто я, какъ не бѣглецъ, не бездомовникъ,
             Не извергъ, что безъ цѣли и покоя.
             Какъ тотъ потокъ, что со скалы неистово на скалы мчится.
             Несется къ пропасти, бѣснуясь алчно?
             Въ сторонкѣ же она, съ душой ребячески неясной.
             На горной маленькой полянкѣ, въ хижинкѣ своей.
             И замыслы домашніе ея
             Всѣ вмѣщены въ тотъ маленькій мірокъ.
             И мнѣ, отверженному Богомъ, мало было,
             Что скалы я хваталъ
             И ихъ громилъ до основанья;
             Мнѣ нужно было подъ нее, подъ миръ ея подрыться!
             Вы, силы ада, жертва эта вамъ была нужна!--
             Ну. дьяволъ, помогай изжить мнѣ ужасъ поскорѣе:
             Свершиться что должно, свершается пустъ тотчасъ!
             Ея судьба пусть на меня крушится,
             И пусть она со мною погибаетъ!
             Мефист. Опять какъ закипѣло, какъ пылаетъ!
             Поди, утѣшь ее, безумный!
             Когда такая вотъ головка выхода не видитъ,
             Сейчасъ себѣ она ужъ и конецъ рисуетъ.
             Да здравствуетъ, себя кто храбро держитъ!
             Очертенѣлъ ты въ общемъ ужъ довольно.
             Нѣтъ для меня на свѣтѣ ничего
             Нелѣпѣй чорта, что въ отчаянье приходитъ.
   

КОМНАТА ГРЕТХЕНЪ

Гретхенъ (у прялки одна).

                       Покой ушелъ,
                       На сердцѣ тяжко,
                       Покоя мнѣ
                       Не воротить.
   
                       Онъ не со мной --
                       Могила мнѣ
                       И цѣлый свѣтъ
                       Тогда постылъ.
   
                       Мой бѣдный умъ,
                       Онъ помутился,
                       Мой бѣдный смыслъ
                       Разбился онъ.
   
                       Покой ушелъ,
                       На сердцѣ тяжко,
                       Покоя мнѣ
                       Не воротить!
   
                       Лишь на него
                       Смотрю въ окошко.
                       За нимъ однимъ
                       Иду изъ дома я.
   
                       Походка гордая.
                       Видъ благородный,
                       Улыбка устъ,
                       И сила глазъ!
   
                       А рѣчь его --
                       Волшебный ключъ,
                       А рукъ пожатье.
                       А поцѣлуй его!
   
                       Покой ушелъ,
                       На сердцѣ тяжко,
                       Покоя мнѣ
                       Не воротить!
   
                       Душа моя
                       Къ нему вся рвется;
                       Ахъ, смѣть бы мнѣ
                       Схватить его, держать
   
                       И цѣловать,
                       Какъ мнѣ бъ хотѣлось.--
                       Въ тѣхъ поцѣлуяхъ
                       Хоть умереть!
   

САДЪ МАРТЫ.

             Маргарита. Фаустъ.
             Маргарита. Ты. Генрихъ, обѣщай мнѣ --
             Фаустъ. Что могу!
             Маргарита. Скажи же, какъ съ религіею ты?
             Ты человѣкъ хорошій очень.
             Но думается, для тебя она не много значитъ.
             Фаустъ. Оставь, дитя мое. ты это! Чувствуешь вѣдь ты,
             Что я люблю тебя; за милыхъ мнѣ всего бъ себя я отдалъ.
             Ни у кого я чувства отнимать его и церкви не хочу.
             Маргарита. Нехорошо, вѣдь надо вѣрить!
             Фаустъ. Надо ль?
             Марг. Ахъ, если бъ надъ тобой имѣла власти я немного!
             Не чтишь и таинствъ ты святыхъ.
             Фаустъ. Я чту ихъ.
             Маргарита. Но ихъ душа не проситъ;
             Къ обѣдни, къ исповѣди не ходилъ давно ты.
             Ты въ Бога вѣруешь?
             Фаустъ. О, милая моя, осмѣлится ль
             Сказать кто, вѣрую я къ Бога?
             Спроси священниковъ иль мудрецовъ,
             И ихъ отвѣтъ покажется одной издѣвкой
             Надъ тѣмъ, кто спрашиваетъ ихъ.
             Маргарита. Такъ ты не вѣруешь?
             Фаустъ. Ты вслушайся, ты, чистая душа!
             Дерзнетъ ли кто Его назвать
             И исповѣдать:
             И вѣрую въ Него?
             Кто ощутитъ
             И вымолвить рѣшится:
             Не вѣрую въ Него?
             Онъ, Всеобъемлющій,
             Онъ, Вседержитель,
             Онъ не объемлетъ ли, не держитъ
             Тебя, меня и Самого Себя?
             Не сводомъ ли раскинулось небо тамъ, вверху?
             Не твердо ль здѣсь внизу лежитъ земля?
             И не глядя ль привѣтливо
             Восходятъ звѣзды вѣчныя на высоту?
             Я не смотрю ль тебѣ очами въ очи?
             И не тѣснится ль все тебѣ
             И въ голову, и въ сердцѣ,
             И не вершится ль въ тайнѣ вѣчной
             Незримо зримо вкругъ тебя?
             Свое наполни Этимъ сердце все,
             И, если ощутишь ты полноту блаженства въ этомъ чувствѣ,--
             Его тогда, какъ хочешь называй.
             Зови его любовью! счастьемъ! сердцемъ! Йогомъ! У меня
             Нѣтъ имени тому!
             Все-чувство,
             Имя -- звукъ и дымъ,
             Что застилаетъ пылъ небесный.
             Маргарита. Все это хорошо, прекрасно.
             Почти что тоже и священникъ говоритъ,
             Словами-то немножечко другими.
             Фаустъ. То жъ говорятъ во всѣхъ мѣстахъ
             И всѣ сердца по поднебесью,
             И каждое и а языкѣ споемъ:
             Такъ отчего жъ мнѣ на моемъ не говорить?
             Марг. Когда послушаешь, казалось бы и такъ;
             Но дѣло все же тугъ не ладно;
             Вѣдь христіанства нѣтъ въ тебѣ.
             Фаустъ, О, милое дитя'
             Маргарита. Давно ужъ больно мнѣ,
             Что въ обществѣ такомъ тебя я нижу.
             Фаустъ. Какъ такъ?
             Марг. Тотъ человѣкъ, что при тебѣ.
             До глубины души мнѣ ненавистенъ;
             Мнѣ въ жизни ничего
             Не рѣзало такъ сердце,
             Какъ человѣка этого противное лицо.
             Фаустъ. Голубка милая, его не бойся!
             Марг. Присутствіе его мнѣ кровь волнуетъ.
             Всегда ко всѣмъ я людямъ хороша.
             Но лишь запросится душа моя къ тебѣ,
             Предъ этимъ человѣкомъ ужасъ тайный мной овладѣваетъ!
             Къ тому же, плутомъ кажется онъ мнѣ.
             Пусть Богъ меня простить, коль я къ нему несправедлива
             Фаустъ. Нужны вѣдь и такіе гуси.
             Марг. Жить не хотѣла бъ я съ ему подобнымъ!
             Всегда, какъ только въ дверь онъ входитъ,
             Насмѣшливо онъ смотритъ такъ,
             Почти что съ озлобленьемъ; видишь ты.
             Что ни къ чему нѣтъ у него участья;
             Ни лбу написано его,
             Что ни единой онъ души не любитъ.
             Такъ хорошо становится къ объятьяхъ мнѣ твоихъ,
             Свободно такъ, тепло такъ беззавѣтно;
             Присутствіе жъ его мнѣ вяжетъ душу.
             Фаустъ. Ты ангелъ чуткій мой!
             Маргарита. Такъ это мной овладѣваетъ.
             Что только къ намъ онъ подойдетъ,
             Мнѣ даже кажется, тебя я больше по люблю.
             Да и при немъ я бъ никогда молиться не могла.
             Мнѣ это сердце гложетъ;
             И у тебя должно быть то же. Генрихъ, на душѣ.
             Фаустъ. Ну, это антипатія въ тебѣ!
             Маргарита. Мнѣ уходить пора.
             Фаустъ. Ахъ, неужели жъ никогда
             Нельзя мнѣ на часокъ одинъ прильнуть къ груди твоей спокойно,
             Прижаться сердцемъ къ сердцу и душой проникнуть въ душу?
             Маргарита- Ахъ, если бъ только я спала одна.
             Тебѣ охотно бы оставила задвижку я открытою сегодня!
             Но мать моя не крѣпко спитъ,
             И если бъ насъ съ тобой она застала.
             На мѣстѣ бы я умерла!
             Фаустъ. О, ангелъ мой, бѣда не велика.
             Богъ пузырекъ! Три капли только
             Въ ее питьѣ навѣять мягко
             Глубокій на природу сонь.
             Маргарита. Чего бъ не сдѣлала я для тебя!
             Надѣюсь, это ей не повредить?
             Фаустъ. Иначе развѣ, милая, тебѣ бы предложилъ я?
             Марг. Взгляну я только на тебя, хорошій мой,
             Не знаю, что меня всю отдаетъ тебѣ во власть;
             Такъ много для тебя я сдѣлала уже,
             Что больше ничего не остается сдѣлать,

(Уходить.)

Мефистофель выступаетъ.

             Мефистофелъ. Что, удалилась обезьянка?
             Фаустъ. Ты опять шпіонилъ?
             Мефист. Я хорошо, къ подробности, все слышалъ.
             Васъ, докторъ, катехизису учили;
             Надѣюсь, въ прокъ пойдетъ намъ это!
             Оно вѣдь очень важно дли дѣвчонокъ,
             Ты набоженъ ли, простъ въ обычаяхъ старинныхъ.
             Коль, думаютъ, тутъ сдался, и за нами онъ пойдетъ.
             Фаустъ. Ты, чудище, не можешь разобрать,
             Какъ эта милая и вѣрная душа,
             Своей исполненная вѣры,
             Единой для нея спасительницы душъ.
             Святымъ мученіемъ полна, что надо ой
             Того, кто для нея дороже всѣхъ, считать погибшимъ.
             Мефист. Сверхчувственный ты, чувственный вздыхатель!
             Вѣдь за носъ водитъ дѣвочка тебя.
             Фаустъ. Огня и мерзости посмѣшище-исчадье!
             Мефист, Въ физіономіи толкъ знаетъ мастерски.
             Въ моемъ присутствіи становится не по себѣ ой какъ то*
             Ей масочка моя смыслъ тайный предвѣщаетъ;
             Ей чувствуется, что я духъ, навѣрно,
             А можетъ быть еще и дьяволъ.
             Ну, такъ сегодня ночью--?
             Фаустъ. А тебѣ какое дѣло?
             Мефистофель. Вѣдь это радуетъ меня!
   

У КОЛОДЦА.

Гретхенъ и Лизхенъ съ кувшинами.

             Лизхенъ. О Вэрбельхепъ ты не слыхала ничего?
             Гретхенъ. Ни слова. Мало вижусь я съ людьми.
             Лизхенъ. Такъ вотъ, сегодня мнѣ Сивилла говорила:
             Она сдурила тоже наконецъ.
             Вотъ важничать что значитъ!
             Гретхенъ. Какъ?
             Лизхенъ. Есть запашокъ!
             Когда теперь ѣсть, пьетъ она, то кормить-то двоихъ.
             Гретхенъ. Ахъ!
             Лизхенъ. Такъ наконецъ-то, по дѣломъ ей это.
             Какъ долго висла на молодчикѣ она!
             И вѣдь гулянье-то какое было:
             И на деревню-то водила, и на танцы!
             Вездѣ быть нужно было первой,
             Онъ съ пирожками къ ней, съ виномъ;
             О красотѣ своей ужъ очень возомнила,
             А чести не хватало постыдиться
             Его подарки принимать.
             Шушуканье все, сласти --
             Ну вотъ, цвѣточка-то и нѣтъ!
             Гретхенъ. Ахъ, бѣдная!
             Лизхенъ. Ужъ не жалѣть ли вздумала ее?
             Тутъ наша-то сестра за прялкою сиди,
             Да ночью мать внизъ не пускаетъ.
             Она у милаго дружка стоитъ;
             На лавочкѣ у двери, въ переходѣ темпомъ
             И часъ имъ коротокъ.
             Теперь попробуй спину вотъ погнуть
             Въ сорочкѣ грѣшницъ на церковномъ покаяньи.
             Гретхенъ. Навѣрное онъ женится на ней.
             Лизхенъ. Дуракъ онъ, что ль! Проворный малый
             Найдетъ потѣшиться гдѣ на просторѣ;
             Его уже и нѣтъ.
             Гретхенъ. Какъ это некрасиво!
             Лизхенъ. А словитъ коль его, достанется же ей!
             Ки вѣнокъ ребята разорвутъ,
             А мы насыплемъ рѣзки ей у двери! (Уходитъ.)
             Гретхенъ (или домой). Какъ это прежде я такъ храбро осуждать могла.
             Когда случалось провиниться дѣвушкѣ бѣдняжкѣ!
             Какъ для грѣха чужого не и.шла
             Найти я языку довольно словъ,
             Какъ черезъ грѣхъ казался мнѣ, а я еще чернила,
             И все онъ не довольно былъ мнѣ черепъ,
             Открещивалась я, кичилась такъ --
             Теперь я вотъ сама въ грѣхѣ!
             Но все же, -- что меня къ нему влекло,
             О, Господи, такъ было хорошо! такъ дорого мнѣ было!
   

У ГОРОДСКОЙ СТѢНЫ.

Въ углубленіи въ стѣнѣ статуя Mater Dolorosa. Передъ ней кувшины съ цвѣтами.

             Гретхенъ (ставить новые цвѣты въ кувшины).
             Склони,
             О, скорбію богатая,
             Твой милосердый ликъ на скорбь мою!
   
             Съ пронзеннымъ сердцемъ Ты
             И тысячью скорбей
             На Сына смерть взираешь.
   
             Къ Отцу взираешь ввысь,
             Къ Нему шлешь воздыханья,
             Скорбя Своею скорбью и Его.
   
             Кому понять,
             Какъ всю меня
             Скорбь эта гложетъ?
             Какъ сердце бѣдное страшится,
             Трепещетъ какъ, въ какой истомѣ,
             Одна Ты знаешь, Ты одна!
   
             Куда я ни пойду.
             Какъ больно, больно, больно
             Становится въ груди здѣсь!
             Останусь одна лишь,
             Я плачу, плачу, плачу,
             На части сердце рвется!
   
             Цвѣты я на окошкѣ
             Слезою оросила,
             Когда срывала ихъ
             Поутру для тебя.
   
             Свѣтло взглянуло раннимъ утромъ
             Мнѣ солнце въ комнаткѣ верху,
             Уже, проснувшись, въ горѣ,
             Сидѣла на постели я.
   
             Ты помоги! спаси меня отъ срама, смерти!
             Склони,
             О, скорбію богатая,
             Твой милосерды и ликъ на скорбь мою!
   

НОЧЬ.

УЛИЦА ПЕГЕДЪ ДОМОМЪ ГРЕТХЕНЪ.

             Валентинъ (солдатъ, братъ Гретхенъ).
             Когда, бывало, на пирушкѣ я сидѣлъ,
             Гдѣ каждому похвастаться хотѣлось.
             И дѣвушекъ мнѣ цвѣтъ
             Товарищи нахваливали шумно,
             Стаканомъ полнымъ заливая похвалу.
             Да развалившись ни локтяхъ:
             Сидѣлъ себѣ покойно я
             И слушалъ, какъ они гогочатъ.
             Поглаживаю бороду свою и ухмыляюсь.
             Схвачу стаканъ я полный
             И говорю: -- Всему свое;
             Но здѣсь, найдется ли въ округѣ цѣлой
             Похожая на Гретель милую мою,
             Съ сестрой моей, чтобъ потягалась?--
             Топъ! топъ! клингъ! клангъ! пойдетъ крутомъ;
             Кричитъ одинъ: онъ правъ.
             Она всѣмъ женщинамъ краса!--
             Ну, хвастуны и замолчали.
             Теперъ же -- хоть ты волосы себѣ всѣ вырви,
             Хоть на стѣну ты полѣзай!--
             Воякъ негодяй, задравши носъ,
             Кольнуть тебя, да надругаться норовитъ!
             Сидишь, какъ тяжко провинившійся какой,
             Случайное словечко каждое кидаетъ въ вотъ тебя!
             И разнеси я всѣхъ ихъ тутъ --
             Ихъ я лжецами все жъ не могъ бы обозвать.
   
             Кто тутъ идетъ? Кто крадется сюда?
             Не ошибаюсь я, ихъ двое.
             Коль это онъ, сейчасъ за шиворотъ его!
             Живымъ ему отсюда не уйти!
   

Фаустъ и Мефистофель.

             Фаустъ. Какъ въ ризницѣ, къ окошкѣ томъ
             Лампадки вѣчной огонекъ бросаетъ свѣтъ свой кверху,
             А въ сторону слабѣй все и слабѣе брежжетъ,
             И мракъ тѣснитъ его со всѣхъ сторонъ:
             Такая жъ и въ душѣ моей ночная темь!
             Мефист. Меня жъ, какъ кошечку поволитъ,
             Когда, прокравшися по лѣстницамъ пожарнымъ,
             У стѣнъ тихонько пробирается она;
             При этомъ добродѣтельно совсѣмъ настроенъ я.
             Немножко жилки воровской и похоти немножко:
             Ужъ сказываться въ членахъ всѣхъ моихъ
             Чудесная Вальпургіева ночка начинаетъ.
             Она къ намъ послѣ завтра вновь придетъ, --
             По крайности тамъ знаешь ты, чего не спишь!
             Фаустъ. А временемъ тѣмъ выдыбнетъ ли кладъ,
             Что, вижу, позади мерцаетъ тамъ?
             Мефист. Ты скоро, можетъ, доживешь
             До радости достать тотъ котелокъ.
             Намедни искоса я этакъ заглянулъ въ него.
             Есть въ немъ прелестныя монеты.
             Фаустъ. Ни драгоцѣнности какой, колечка.
             Принарядить подружку милую мою?
             Мефист. Я тамъ замѣтилъ штучку, что-то,
             Какъ будто въ родѣ нитей жемчуговъ.
             Фаустъ. Вотъ было бъ хорошо! Мнѣ больно
             Ходить къ ней безъ подарковъ.
             Мефист. Не слѣдовало бъ вамъ ужъ очень огорчаться
             Понасладиться чѣмъ и даромъ.
             Теперь вотъ небо звѣздами горитъ, и потому
             Услышите вы истый образецъ искусства:
             Ей поучительную пѣсенку спою я.
             Чтобы вѣрнѣй ее поодурманить.

(Поетъ, аккомпанируя на лютнѣ).

                       Зачѣмъ съ зарей
                       Поутру ты,
                       Катюша, здѣсь,
                       У милаго двери?
                       Брось это, брось!
                       Вѣдь впуститъ онъ
                       Дѣвицею тебя,
                       Дѣвицей не отпуститъ.
   
                       Ой, берегитесь!
                       Разъ совершилось
                       Ну, и прощай,
                       Вы, бѣдныя созданьи!
                       Любить, любите вы,
                       Воришкѣ жъ ничего
                       Не дѣлайте въ угоду.
                       Кольцомъ не обмѣнявшись!
   
             Валентинъ (выступаетъ). Кого ты манишь? чортовъ сынъ!
             Проклятый крысоловъ!
             Сперва, вотъ, къ чорту инструментъ!
             Затѣмъ, къ тому же чорту и пѣвца!
             Мефист. Разбита лютня; велика потеря!
             Валентинъ. Теперь на очередь башку!
             Меф. (Фаусту) Ну-съ, докторъ, не вдавятся! Живо!
             Ко мнѣ вплотную, разъ ужъ я веду!
             Свою махалку вынимайте!
             Колите только! Я парирую ударъ.
             Валентинъ. Спарируй этотъ!
             Мефист. Отчего жъ бы и не такъ?
             Валентинъ. И этоть вотъ!
             Мефист. Изволь!
             Валентинъ. Мнѣ кажется, самъ чортъ дерется!
             Что жь это? Ужъ рука моя нѣмѣетъ.
             Мефист. (Фаусту). Коли!
             Валентинъ (падая). О-охъ!
             Мефист. Ну, вотъ, притихъ болванъ.
             Теперь, однако, прочь отсюда! Нужно тотчасъ убираться:
             Убійственно кричать ужъ начинаютъ;
             Умѣю ладить я съ полиціей чудесно,
             Но съ уголовщиной я ладить не умѣю.
             Марта (въ окнѣ). На улицу, сюда!
             Гретхенъ, (въ окнѣ) Свѣчей, свѣчей!
             Марта. (тамъ же). Кричать, ругаются, дерутся, бьются.
             Народъ. Одинъ ужъ замертво лежитъ.
             Марта (выбѣгая). Убійцы, неужели жъ убѣжали?
             Гретхенъ (выбѣгая). Кто тутъ лежитъ?
             Народъ. Сынъ матери твоей.
             Гретхенъ. О, Всемогущій! горе-то какое!
             Валентинъ. Я умираю -- это вымолвить недолго,
             А совершить еще скорѣй.
             Чего стоите бабы, воете, ревете?
             Сюда идите, слушайте меня! (Всѣ его обступаютъ).
             Ты, Гретхенъ, видишь, молода еще,
             Ума еще ты не довольно набралась.
             Дѣла свои ведешь нехорошо;
             Я между нами только говорю:
             Разъ стала ты публичной дѣвкой.
             Уже какъ слѣдуетъ будь его!
             Гретхенъ. Братъ! Господи! за что мнѣ это?
             Валентинъ. Оставь ты Бога-Господа въ покоѣ!
             Случилось что -- къ несчастью не воротишь,
             И какъ тому быть дальше, такъ оно и будетъ;
             Съ однимъ ты потихоньку начала.
             Тутъ скоро явится ихъ много,
             А разъ имѣла дюжина тебя,
             Тогда имѣть тебя весь городъ будетъ.
             Когда родится только срамъ.
             Выносится на свѣтъ онъ тайно,
             Покровомъ ночи кутаютъ ему
             И голову и уши,
             Убить его готовы даже;
             А выросъ, сдѣлался большимъ --
             И днемъ гуляетъ онъ открыто,
             А вѣдь красивѣе не сталъ нисколько:
             Чѣмъ безобразнѣе становится лицомъ,
             Тѣмъ больше ищетъ онъ дневного свѣта.
             Я. вправду, ужъ предвижу время.
             Что честные всѣ горожане отъ тебя,
             Какъ отъ чумнаго трупа будутъ,
             Ты дѣвка непотребная, бѣжать;
             И сердце у тебя замретъ.
             Когда въ глаза тебѣ они заглянутъ!
             Ужъ цѣни золотой тебѣ не надѣвать --
             Ужъ больше въ церкви къ алтарю не становиться --
             Въ воротникѣ красивомъ кружевномъ
             Не щеголять тебѣ на танцахъ.--
             А въ тёмный скорбный уголъ.
             Средь братьи нищей прятаться, среди калѣкъ --
             И если даже Богъ тебя проститъ,
             Ты проклятою будешь на землѣ!
             Марта. Предайте душу вы свою на милость Божью,
             Иль отягчитъ ее еще хотите богохульствомъ?
             Валент. Добраться бъ только мнѣ до тѣла твоего
             Костляваго, безстыжая ты сводня!
             На отпущенье всѣхъ грѣховъ моихъ
             Я бъ въ полной мѣрѣ могъ надѣяться тогда.
             Гретхенъ. Мой братъ! Какое адское мученье!
             Валентинъ. Я говорю, оставь ты слезы!
             Отрекшися отъ чести, ты мнѣ въ сердце
             Тягчайшій нанесла ударъ.
             Ко Господу сномъ смертнымъ отхожу
             Я, какъ солдатъ, безъ страха. (Умираетъ).
   

СОБОРЪ, СЛУЖБА, ОРГАНЪ И ПѢНІЕ.

Гретхенъ среди толпы народа. Злой духъ позади Гретхенъ.

             Злой духъ. О, какъ иначе, Гретхенъ, на душѣ
             Бывало у тебя,
             Когда, еще невинности полна,
             Здѣсь подходила къ алтарю ты,
             Изъ книжечки захватанной молитвы лепетала,
             На сердцѣ игры дѣтскія наполовину,
             На половину Богъ!
             Гретхенъ!
             Куда ты голову дѣвала?
             Ни сердцѣ у тебя
             Преступное какое дѣло?
             Ты молишься за душу матери твоей.
             Что чрезъ тебя на долгую, на долгую уснула муку
             Чья кровь у твоего порога?
             Подъ сердцемъ у тебя
             Не движется ль ужъ, не ростетъ ли.
             Тебя, себя страша
             Присутствіемъ зловѣщимъ?
             Гретхенъ. Горе! горе!
             Какъ мнѣ избавиться отъ мыслей,
             Что такъ во мнѣ метутся.
             И всѣ противъ меня идутъ!
             Хоръ. Dies irae, dies ilia
                       Sol vet eaecluin in favilla. (Звуки органа.)
             Злой духъ. Гнѣвъ разразился надъ тобой!
             Труба звучитъ!
             Трепещутъ гробы!
             И сердце, что во прахѣ
             Покоилось твое.
             На муку ада
             Возсозданное вновь,
             Затрепетало!
             Гретхенъ. Уйти бы мнѣ отсюда!
             Органъ мнѣ словно
             Захватываетъ духъ,
             Все сердце надрывается
             Отъ пѣнья!
             Хоръ. Judex ergo cum sedebit.
                       Quidquid latet adparebit.
                       Nil inultum remanebit.
             Гретхенъ. Становится мнѣ тѣсно такъ!
             Столбы церковные
             Всѣ наступаютъ на меня!
             Сводъ
             Давитъ!-- Воздуху!
             Злой духъ. Ты спрячешься: грѣхъ и срамъ
             Сокрыты быть не могутъ!
             Свѣту? Воздуху?
             Бѣда тебѣ!
             Хоръ. Quid sum miser tune dicturus.
                       Quem patronum rogaturus,
                       Cum vix justus sit securus?
             Злой духъ. Ликъ просвѣтленные
             Прочь отвращаютъ отъ тебя;
             И чистые тебѣ
             Страшатся руку протянуть.
             Бѣда!
             Хоръ. Quid sum miser tunc dicturus --
             Гретхенъ. Сосѣдка! Пузырекъ вашъ!

(Падаетъ въ обморокъ.)

   

ВАЛЬПУРГІЕВА НОЧЬ.

Гарцъ. Мѣстность около Ширке и Влендъ.

             Фаустъ. Мефистофель,
             Мефист. Не чувствуешь нужды ты въ помелѣ?
             А мнѣ бъ козла, да подюжѣе.
             Путемъ мы этимъ далеко еще отъ цѣли.
             Фаустъ. Пока еще я свѣжимъ чувствую себя на собственныхъ ногахъ,
             Съ меня довольно палки суковатой.
             Какая по льна сокращать дорогу?
             По лабиринту доловъ пробираться,
             Затѣмъ на кручу эту лѣзть, откуда
             Въ кипѣньи вѣчномъ- ключъ стремится:
             Вотъ наслажденіе, -- имъ сдобрены дорожки эти!
             Уже весна въ березахъ вьется,
             Сосна, и та ужъ чувствуетъ ее;
             Неужли жъ и на наши члены не подѣйствуетъ она?
             Мефист. Но чести, ничего, такого я, не ощущаю
             И къ тѣлѣ у меня зима;
             Хотѣлось мнѣ бы снѣгу и морозу на пути.
             Печально какъ, щербатымъ кругомъ,
             Багряный всходитъ мѣсяцъ, позднимъ пламенемъ горя,
             И скверно свѣтитъ такъ, что налетаешь
             На каждомъ ты шагу на дерево иль на скалу.
             Позволь блудящій огонекъ позвать!
             Я нижу, вонъ одинъ ужъ весело горитъ.
             -- Эй, другъ! нельзя ль тебя къ намъ пригласить?
             Чего такъ попусту пылать?
             Будь добръ и и освѣти намъ кверху!
             Блуждающій огонекъ. Почтенья ради, я надѣюсь, мнѣ удастся
             Съ природой легонькой моею сладить;
             Но путь нашъ вкривь и вкось обычно.
             Мефист. Ну, ну! Онъ вздумалъ людямъ подражать.
             Иди ты, чорта ради, только прямо,
             Не то мерцающую жизнь твою задую!
             Блужд. огон. Я вижу, вы хозяинъ здѣсь; охотно
             Прилаживаться буду къ вамъ; подумайте однако!
             Гора помѣшана на волшебствъ сегодня,
             И коль вамъ долженъ огонекъ блуждающій указывать дорогу,
             Не нужно такъ ужъ точно все намъ принимать.
             Фаустъ, Мефистофель и блуждающій огонекъ.

(Поютъ поочередно.)

                       Вотъ мы, кажется, вступили
                       Въ область сновъ и волшебства.
                       Ты веди насъ хорошенько
                       И поставь себѣ за честь.
                       Чтобъ скорѣе мы пробрались
                       По мѣстамъ пустыннымъ этимъ!
   
                       Ты гляди, какъ рядъ за рядомъ
                       Мимо движутся деревья.
                       Преклонились какъ утесы.
                       И носы у скалъ какъ длинны,
                       Какъ сопятъ они. какъ дуютъ!
   
                       По камнямъ, по муравѣ внизъ
                       Ручеекъ спѣшить и рѣчка.
                       Что я слышу; шелестъ? пѣсни?
                       Или вздохъ любви блаженной.
                       Дней небесныхъ тѣхъ отзвучье?
                       Гдѣ любовь и гдѣ надежда!
                       Какъ сказанье дней минувшихъ
                       Эхо вторить звукамъ тѣмъ.
   
                       Уху! шуху! слышно ближе;
                       Филинъ, коронъ, козодой,
                       И они не спятъ всѣ развѣ?
                       Саламандры, что ль, въ кустахъ тамъ?
                       Длинноноги, толстобрюхи!
                       И, какъ змѣи, корни вьются
                       Изо скалъ, да изъ песка,
                       Лѣзутъ путами чудными.
                       Чтобъ спугнуть насъ, наловить;
                       Изъ клубней ихъ впрямь ожившихъ
                       Словно плети у полиповъ
                       Лѣзутъ путника схватить!
                       Мыши тысячи оттѣнковъ,
                       Безъ числа во мху, въ травѣ!
                       Свѣтляки сплошною тучей,
                       Роемъ въ воздухѣ несутся
                       И сбываютъ съ толку насъ.
   
                       Но стоимъ мы, что ль, скажи мнѣ.
                       Или мы идемъ все дальше?
                       Все, мнѣ кажется, кружится.
                       Всѣ деревья, всѣ утесы
                       Строятъ рожи, а блудящіе огни-то,
                       Все ихъ больше, все топорщатся они!
             Мефист. Держись ты, не робѣя, мнѣ за плащъ!
             Вотъ срединная вершина,
             Гдѣ увидишь въ изумленьи,
             Какъ въ горѣ Maммоттъ пылаетъ,
             Фаустъ. Вдоль по ущельямъ странно какъ мерцаетъ
             Неясное сіянье, какъ ни утренней зарѣ,
             И проникаетъ въ бездну --
             Въ глубь самую ея раасѣлинъ!
             Тамъ паръ клубится, тамъ туманы тянутъ,
             А здѣсь изъ чада дымки пламень свѣтитъ;
             То крадется онъ нитью топкой,
             То бьетъ клюнемъ изъ-подъ земли;
             Здѣсь вьется по долинѣ онъ.
             Переплетаясь сотней жилъ;
             Тамъ вдругъ онъ въ тѣсный уголокъ
             Запропастится одиноко.
             Невдалекѣ же блещутъ искры,
             Какъ золотой разсыпанный песокъ.
             Но вонъ, смотри! въ свою всю высь
             Зажглась скалистая стремнина!
             Мефист. Да развѣ жъ не роскошно свой дворецъ
             Для праздника Маммонь нашъ освѣщаетъ?
             Кикое счастье, что ты видѣлъ эхо;
             И чую ужъ неистовыхъ гостей.
             Фаустъ. Какъ бѣшено по воздуху невѣста вѣтрова несется:
             Ударами какими въ спину бьетъ меня!
             Мефист. За ребра старыя скалы хватайся,
             Не то снесетъ тебя и къ этой безднѣ погребетъ.
             Туманомъ сгущается ночь.
             Послушай, трещитъ какъ къ лѣсахъ!
             Летятъ, всполошились совы.
             Щеплются, слушай! колонны
             Вѣчно зеленыхъ дворцовъ:
             Ломятся сучья, стонутъ могучіе стволы.
             Корни зѣваютъ, скрипятъ;
             Страшно спутавшись въ погромъ.
             Съ кучу все нагромоздилось,
             И въ ущельяхъ свищетъ вѣтеръ,
             Пробирался сквозь груды!
             Слышишь голоса ты тамъ вверху?
             И вблизи и вдалекѣ?
             Ну, по всей теперь горѣ
             Бѣшено несется пѣнье!
             Хоръ вѣдьмъ. Толпой на Брокенъ вѣдьмы тянутъ.
                       Желто жнивье, посѣвы зелены.
                       Тамъ собирается кагалъ великій.
                       А во главѣ самъ Уріанъ сидитъ:
                       Такъ черезъ пень, черезъ колоду,
                       П.... вѣдьмѣ, б... козелъ.
             Голосъ. Летить старуха Баубо, одна,
                       На матерой свиньѣ верхомъ.
             Хоръ. Честь честью по заслугамъ!
                       Впередъ, старуха! коноводомъ!
                       Свинья дюжа, кума верхомъ,
                       За нею слѣдомъ вѣдьмы кучей.
             Голосъ. Откуда держишь путь?
             Голосъ. На Ильзенштейнъ!
             Въ гнѣздо къ совѣ тамъ заглянула.
             Такую парочку мнѣ показала глазъ!
             Голосъ. Ну, къ дьяволу тебя,
             Чего такъ скоро скачешь?
             Голосъ. Мнѣ кожу содрала:
             Смотри какія раны!
             Хоръ вѣдьмъ Широкъ путекъ, длинна дорога.
                       И что за бѣшеный напоръ?
                       Скребетъ метла и колетъ вила,
                       Дитя задохлось, лопнетъ мать!
             Колдуны. Полухоръ. Полземъ мы, какъ улитка съ своимъ домомъ.
                       А впереди всѣ бабы,
                       Вѣдь на домъ къ злому коль идти,
                       Впередъ у бабы тысяча шаговъ.
             Другой полухоръ. По нашему не очень такъ:
                       Для бабы тысяча шаговъ,
                       Но, какъ она не торопясь.
                       Въ одинъ скачокъ мущина тамъ.
             Голосъ (вверху). Идемъ, идемъ! вы, съ озера въ скалахъ!
             Голосъ (снизу). Хотѣлось съ вами бъ кверху намъ.
             Полощемся, чисты насквозь,
             Но и безплодны вѣчно!
             Оба хора. Стихъ вѣтеръ, прочь бѣжитъ звѣзда,
                       Охотно прячется и мѣсяцъ тусклый;
                       Несется вихремъ хоръ волшебный
                       И брызжетъ тысячами искръ.
             Голосъ (снизу). Стойте! стойте!
             Голосъ (сверху). Кто изъ разсѣлины кричитъ тамъ?
             Голосъ (книзу). Меня съ собой возьмите вы!
             И триста лѣтъ уже взбираюсь,
             Добраться до вершины не могу.
             Мнѣ бъ со своими быть хотѣлось!
             Оба хора. Несетъ метла, несетъ и палка,
                       Несутъ и вилы, и козелъ;
                       Сегодня вверхъ кто не изберется,
                       На вѣкъ погибшій человѣкъ.
             Полувѣдьма (внизу). Давно я сзади ковыляю;
                       Другія всѣ ужъ какъ далеко!
                       Мнѣ дома у себя покоя нѣтъ,
                       И здѣсь я до него никакъ не доберусь.
             Хоръ вѣдьмъ, Даетъ намъ, вѣдьмамъ, храбрость зелье.
                       Ветошка каждая намъ парусъ,
                       Корыто каждое корабль;
                       Ввѣкъ не летать, колъ не сегодня.
             Оба хора. Когда потянемъ вкругъ вершины мы.
                       Вы у земли держитесь,
                       Укройте вдоль и вширь поляну
                       Своимъ ни вѣдьминымъ кагаломъ!

(Онѣ опускаются на землю).

             Мефист. Толпятся, толкутся, шумятъ и трещать.
             Болтаютъ, шипитъ, крутятся, несутся.
             И свѣтятся, искрятся, жгутся, воняютъ --
             Раздолье истое для вѣдьмъ!
             Плотнѣй ко мнѣ, а то сейчасъ насъ разлучатъ.
             Ты гдѣ?
             Фаустъ (вдалекѣ). Я здѣсь!
             Мефист. Какъ, оттѣсняли ужъ туда?
             Вступить въ хозяйскія права придется. Челядь
             Сладчайшая, дорогу! Баринъ самъ, Воландъ идетъ!
             Сюда, хватайся, докторъ, за меня! И вотъ теперь, давай.
             Изъ этой толкотни мы выберемся сразу;
             Ужъ это черезъ-чуръ и нашему-то брату.
             Тамъ что-то рядомъ свѣтится совсѣмъ особымъ свѣтомъ.
             Меня въ кусты тѣ тянетъ что-то:
             Идемъ, идемъ, шмыгнемъ туда!
             Фаустъ. О, духъ противорѣчья! Дѣйствуй ты! веди меня!
             Но думается мнѣ, умно ужъ это очень;
             Въ Вальпургіеву ночь на Брокенъ держимъ путь.
             Чтобъ тамъ искать уединенья!
             Мефист. Взгляни ты только, что за пестрые огни!
             Веселый въ сборѣ клубъ: въ дѣлишкахъ малыхъ
             Однимъ ты не останешься никакъ.
             Фаустъ. Все жъ ни верху бъ я лучше быть желалъ.
             Ужъ вижу я, огонь пылаетъ, дымъ клубится;
             Толпа тамъ къ злому тянетъ;
             Тутъ ни одна должна загадка разрѣшиться.
             Мефист. Но и завяжется загадка не одна
             Оставь большой ты свѣтъ гудѣть себѣ;
             Подомовинчаемъ въ тиши мы здѣсь.
             Уже вѣдь давно такъ завелось.
             Что средь большого свѣта мастерятся малые мірки!
             Вонъ вижу вѣдьмочекъ я молодыхъ, не прибранныхъ, нагихъ.
             И старыхъ, поприкрывшихся умненько.
             Привѣтливѣе будьте вы, хоть для меня!
             Трудъ не великъ, забавы много.
             Звучатъ, я слышу, словно инструменты --
             Трезвонъ проклятый! Надо привыкать къ нему.
             Идемъ, идемъ -- иначе вѣдь нельзя,
             Я подойду, введу тебя
             И вновь разодолжу.
             Что скажешь, другъ? Не малое пространство!
             Ты только посмотри, конецъ едва увидишь.
             Огней горитъ въ одинъ рядъ сотня;
             Болтаютъ, пляшутъ, парятъ, любятъ, пьютъ:
             Скажи-ка, ну: и что, и гдѣ найдешь ты лучше?
             Фаустъ. Теперь, чтобъ намъ себя внести,
             Объявишься ты колдуномъ иль чортомъ?
             Мефист. Хоть очень я привыкъ къ инкогнито.
             Но въ дни gala показывать свой орденъ надо.
             Подвязки я не удостоенъ,
             А лошадиное копыто здѣсь въ почетѣ, ко двору.
             Улитку видишь, вонъ? Сюда она ползетъ,
             Своимъ ощупываньемъ зрячимъ
             Она во мнѣ пронюхала ужъ что-то!
             Когда бъ и захотѣлъ, здѣсь отъ себя мнѣ не отречься!
             Идемъ же. Отъ огня къ огню давай переходить;
             Я сватъ, а ты женихъ.

(Къ кой къ кому изъ сидящихъ у потухающихъ углей)

             Вы. пожилые господа, что дѣлаете тугъ мы, на краю?
             Вотъ похвалилъ бы я, коль насъ нашелъ на самой бы середкѣ
             Средь бражничанья и задора молодого:
             Однимъ довольно каждому сидѣть и дома.
             Генералъ. Кто станетъ довѣрять народамъ.
             Какъ много онъ для нихъ ни сдѣлалъ?
             Вѣдь у народа, что у женщинъ.
             На первомъ мѣстѣ молодежъ!
             Министръ. Отъ настоящаго пути теперь далеко слишкомъ всѣ;
             Хвалю я добрыхъ стариковъ,
             Какъ въ насъ значенье все, конечно, было.
             Тогда впрямь время было золотое.
             Parvenu. Ума у насъ хватало тоже; часто
             Мы дѣлали, чего бъ не подобало:
             Теперь же кругомъ все пошло,
             И именно ю что упрочить мы хотѣли.
             Авторъ. Теперь кто книгу станетъ вообще читать
             Съ умѣренно толковымъ содержаньемъ!
             А что до милой молодежи -- ввѣкъ
             Она такъ носъ еще не задирала.
             Меф. (являясь вдругъ очень старымъ). Я чувствую, къ дню судному созрѣлъ народъ.
             Такъ какъ въ послѣдній разъ я къ вѣдьмамъ на гору забираюсь;
             И такъ какъ мой боченокъ замутился,
             То ужъ идетъ и свѣтъ на склонъ.
             Вѣдьма торговка. Вы, господа, не проходите мимо
             И случая не упускайте вы:
             Вниманье на товаръ мой обратите!
             Тутъ много всякаго добра,
             И все же въ лавочкѣ моей.
             Которой нѣтъ подобной на землѣ,
             Нѣтъ ничего такого, что хоть разъ
             Не послужило бъ человѣку, міру, ко здоровому вреду.
             Кинжала нѣтъ, съ котораго бы крови не лилось,
             Нѣтъ кубка, изъ котораго не излилось бы въ тѣло,
             Здоровое совсѣмъ, горячаго и пожирающаго яда;
             Нѣтъ украшенія, чтобъ женщины не искусило,
             Достойнѣйшей любви; меча, который бы союза не нарушилъ
             Иль сзади бъ не пронзилъ противника насквозь.
             Меф. Кума-сударыня, смекаешь плохо времена ты.
             Случилось -- сдѣлано! Что сдѣлано -- случилось!
             На новости ты налегай!
             Насъ привлекаютъ новости однѣ.
             Фаустъ, Не потерять бы только голову мнѣ тутъ!
             Ну, ярмарка, ужъ нечего сказать!
             Мефист. Крутить все -- тянетъ кверху;
             Ты двинулъ, думаешь асъ, двинули тебя!
             Фаустъ. А это кто жъ?
             Мефист. Всмотрись ты хорошенько!
             Лилита это
             Фаустъ. Кто?
             Мефист. Адама первая жена.
             Ты берегись ея волосъ роскошныхъ,
             Красы единственной, которою она кичится:
             Коль подберется съ нимъ къ молодцу она.
             То выпуститъ его не такъ-то скоро.
             Фаустъ. Вонъ двѣ сидятъ, старуха съ молодой;
             Онѣ ужъ понапрыгались исправно!
             Мефист. Сегодня устали тутъ нѣтъ:
             Сейчасъ вотъ затанцуютъ вновь!
             Идемъ, и пріударимъ!
             Фаустъ (танцуя съ молодой). Мнѣ снился разъ прекрасный сонъ:
             Я видѣлъ яблоню, на ней
             Два чудныхъ яблока блестѣли;
             Прельстился, влѣзъ я на нее.
             Красавица. До Яблочковъ охочи вы
             И съ рая самаго еще.
             Какая радость для меня.
             Что яблочки есть и въ моемъ саду.
             Мефист. (танцуя со старухой). Мнѣ снился разъ безпутный сонъ:
             Съ расщелиною дерево я видѣлъ,
             У дерева была -- -- ;
             Хоть -- , а все жъ мнѣ нравилась она.
             Старуха. Усерднѣйшій поклонъ мой, рыцарь
             Съ копытомъ лошадинымъ!
             Держи ты -- наготовѣ,
             Коль не гнушаешься.
             Проктофантасмистъ. Народъ проклятый, что вы позволяете себѣ?
             Вамъ развѣ не доказано давно,
             Что никогда духъ на ногахъ заправскихъ не стоитъ?
             Вы жъ даже пляшете, какъ нашъ-братъ люди!
             Красавица (танцуя). Тому что на балу на нашемъ надо?
             Фаустъ (танцуя). О, тотъ вездѣ поспѣлъ,
             Другіе вотъ танцуютъ взвѣсить это долженъ онъ.
             Коль наболтать о каждомъ шагѣ онъ не можетъ,
             То шага этого какъ будто бы и не бывало.
             Всего же больше злитъ его, какъ только мы впередъ пойдемъ.
             Вотъ если бъ пожелали вы въ кругу вертѣться такъ же.
             Какъ въ старой мельницѣ своей портится онъ,
             То похвалилъ бы васъ, пожалуй --
             Особенно жъ, когда бъ вы на поклонъ къ нему дошли.
             Проктофантасмистъ. Все тутъ еще вы! Нѣтъ неслыханное дѣло!
             Исчезните жъ! Вѣдь просвѣтили мы!
             Отродье чортово не хочетъ правилъ знать.
             Мы стали такъ умны -- а въ Тегелѣ все нечистъ водится
             Ужъ я ль надъ чисткою фантазіи не потрудился! [еще.
             Все чистой не становится она: послы хинное дѣло!
             Красавица. Такъ перестаньте жъ здѣсь надоѣдать намъ!
             Проктофантасмистъ. Вамъ, духомъ, и въ лицо скажу:
             Я деспотизма духа не терплю;
             Къ нему мой духъ не въ состояньи прибѣгать.

(Танцеватъ продолжаютъ.)

             Сегодня, вижу, мнѣ ничто не хочетъ удаваться;
             Но все же я отправлюсь въ путь съ другими,
             И шага я послѣдняго надѣнь-" но сдѣлать,
             Не одолѣвъ чертей и стихотворцевъ.
             Мефист. Онъ въ лужу нотъ усядется сейчасъ:
             Его майора это душу отводить:
             Когда жъ на з... его піявки попируютъ.
             Излѣчится отъ духовъ и отъ духа онъ!

(Къ Фаусту, переставшему танцовать.)

             А дѣвушку-красавицу чего бросаешь ты,
             Что мило такъ тебѣ, танцуя, подпѣвала?
             Фаустъ. Ахъ, среди пѣнья изо рта у ней
             Прыгнулъ мышонокъ красный.
             Мефист. Какъ быть должно! Значенія большого этому не придается;
             Довольно и того, что мышь не сѣрая была.
             Кому до этого какое дѣло въ часъ приволья?
             Фаустъ. Потомъ я увидалъ --
             Мефист. Что?
             Фаустъ. Видишь ты, Мефисто, вдалекѣ.
             Вонъ, одиноко, блѣдное прекрасное дитя стоитъ?
             Чуть движется она, идетъ
             На скованныхъ ногахъ какъ будто;
             Признаться долженъ, мнѣ сдастся,
             На Гретхенъ добрую она похожа.
             Меф. Оставь въ покоѣ это! Тутъ никто добра не жди.
             Исполненъ чаръ сей образъ, бездыханенъ, идолъ онъ.
             Съ нимъ встрѣтиться нехорошо;
             Оцѣпенѣлый взоръ кровь человѣка цѣпенить.
             Его онъ чуть не въ камень обращаетъ;
             Ты о Медузѣ вѣдь слыхалъ.
             Фаустъ. Нѣтъ, это, право, мертвеца глаза
             Что не были рукою любящей закрыты.
             То -- грудь, что открывала Гретхенъ мнѣ.
             То -- тѣло милое, которымъ наслаждался я!
             Мефист. То чары, о, податливый глупецъ!
             Вѣдь каждому она возлюбленной является его.
             Фаустъ. Что за восторгъ! Какая мука!
             Отъ взгляда этого я оторваться не могу.
             Какъ странно, что убранствомъ шеи той прелестной
             Одинъ единственный шнурочекъ красный служитъ.
             Не толще лезвія ножа!
             Мефист. Да, правда, вижу;
             Подъ мышкой также можетъ голову она носить,
             Вѣдь ей Персей отсѣкъ ее.--
             И все-то обольщать себя охота!
             Пойдемъ- ка мы на тотъ вонъ холмикъ!
             Какъ въ Пратерѣ -- такое жъ тамъ веселье;
             И, если не морочатъ и меня,
             Театръ я настоящій вижу.
             А что дается тутъ?
             Servibilis. Сейчасъ опять начнутъ.
             И пьесу новую, послѣднюю ужъ изъ семи:
             Давать ихъ столько здѣсь въ обычаѣ всегда.
             И дилетантъ ее писалъ.
             И дилетанты же играютъ.
             Простите, господа, коль я исчезну
             Подилетантствовать -- имъ занавѣсъ поднять.
             Мефист. На Блоксборгѣ васъ находя, я нахожу.
             Что это хорошо; вѣдь тутъ и ваше мѣсто.
   

Сонъ въ Вальпургіеву ночь.

или
ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАHІИ.

Интермедія.

             Директоръ театра. Сегодня мы поотдохнемъ,
             Честные Мидинга сыны!
             Гора, росистая долина --
             Вся наша сцена тугъ!
             Герольдъ. Чтобъ свадьбѣ золотою быть,
             Полсотни нужно лѣтъ;
             Но нотъ окончилась ссора --
             Милѣй намъ что злато.
             Оберонъ. Вездѣ коль вы со мною, духи.
             Скажитесь теперь:
             Король и королева ваши
             Въ союзъ вступили вновь.
             Пукъ. Пришелъ Пукъ, колесомъ вертится,
             Играетъ въ хороводѣ;
             За нимъ несется сотня слѣдомъ,
             Чтобъ съ нимъ повеселиться.
             Аріель. Все пѣнье Аріель ведетъ
             Въ небесно-ясныхъ звукахъ;
             Онъ звономъ много рожъ манитъ,
             Манитъ онъ и красавицъ.
             Оберонъ. Супругамъ, что хотятъ жить мирно,
             Пусть мы примѣромъ будемъ:
             Чтобъ полюбилися другъ другу,
             Лишь надо развести ихъ.
             Титанія. Бранится мужъ, жена брюзжитъ,
             Скорѣй хватайте ихъ:
             Ее на полдень мы ведите,
             Его жъ ни самый сѣверъ.
             Оркестръ tutti. (Fortissimo.) Комаръ-носачъ и муха-хоботокъ.
             Со всею ихъ родней,
             Кузнецъ, лягушка въ зелени --
             Вотъ наши музыканты!
             Соло. Смотрите, вонъ идетъ волынка!
             То мыльный вѣдь пузырь.
             Послушайте, сипъ-сонъ какой
             Въ носу ея тупомъ!
             Духъ, еще слагающійся. Паучью лапку, брюхо жабы.
             Да крылышко бъ бѣдняжкѣ!
             Оно бъ звѣрку-то и не выйдти --
             А выйдутъ все жъ стишки.
             Парочка. Короткій шагъ, высокій скокъ.
             Росой медвяною, душистой;
             По мнѣ порядкомъ ты трусишь,
             Но въ воздухъ все жъ не взвиться.
             Любопытный путешественникъ. Издѣвка ль это маскарада?
             Мнѣ вѣрить ли глазамъ?
             Прекраснаго я Оберона бога
             Здѣсь тоже нынче нижу!
             Правовѣрный. И безъ когтей и безъ хвоста!
             Но все же нѣтъ сомнѣнья,
             Что. какъ и греческіе боги.
             Онъ есть нее тотъ же чортъ.
             Сѣверный путешественникъ. Я схватываю нынче что --
             Наброски лишь одни:
             Къ поѣздкѣ итальянской я
             Заранѣе готовлюсь.
             Пуристъ. Злой рокъ сюда меня занесъ:
             Все лодыри какіе!
             Вѣдьмъ полчище вѣдь въ сборѣ тутъ --
             Напудрены же двѣ лишь!
             Молодая вѣдьма. И пудра, какъ и платье все --
             Сѣдымъ и старымъ бабкамъ;
             Я жъ на козлѣ гольемъ сижу
             И крѣпкое кажу я тѣльце.
             Матрона. Приличье слишкомъ я наемъ мы.
             Чтобъ препираться съ вами:
             И молоды и нѣжны вы --
             Сгніете все жъ, надѣюсь.
             Капельмейстеръ. Комаръ-носачъ и муха-
             Надъ юлой не роиться! [хоботокъ.
             Кузнецъ, лягушка въ зелени --
             Не выходить изъ такта:
             Флюгеръ (въ одну сторону).
             Вотъ общество -- не пало лучше!
             Однѣ невѣсты, право!
             А парни всѣ вѣдь на подборъ!
             Надежнѣйшій народъ!
             Флюгеръ (въ другую строну).
             Коль не разверзнется земля.
             Чтобъ всѣхъ ихъ поглотить,
             Я со всего разбѣгу въ адъ.
             Ей-ей, сейчасъ же брошусь!
             Ксеніи. Какъ насѣкомыя, мы тутъ
             Всѣ съ острыми клешнями.
             Чтобы папашу сатану
             Почтить, какъ подобаетъ.
             Геннингсъ. Смотрите, какъ толпою тѣсной
             Они наивно шутятъ!
             Въ концѣ концовъ, пожалуй скажутъ,
             Что добрыя сердца у нихъ
             Музагетъ. Я въ этой рати вѣдьмъ не прочь бы
             И затеряться былъ:
             Вѣдь ими бъ я сумѣлъ скорѣй.
             Чѣмъ музами у править.
             Ci-devant геній времени. Съ людьми заправскими, и ты кой-что.
             Идемъ, держись мнѣ за полу!
             У Блоксберга, какъ у нѣмецкаго Парнаса,
             Весьма широкая вершина.
             Любопытный путешественникъ.
             Скажите, кто надутый тотъ?
             Онъ гордо выступаетъ.
             Что можно, онъ обнюхать радъ.
             "Онъ чуетъ іезуитовъ".
             Журавль. Въ водицѣ ясной или мутной
             Ловить люблю я рыбку;
             И вотъ благочестивый мужъ
             Съ чертями въ общей кашѣ.
             Дитя свѣта. Благочестивымъ, вы повѣрьте,
             Послужить все сосудомъ;
             Они соборикъ не одинъ
             На Блоксбергѣ здѣсь сладятъ.
             Танцоръ. Тамъ новый, видно, хоръ идетъ?
             Вдали, чу, барабаны.
             Не безпокойтесь!-- въ камышахъ
             То выпи унисонятъ.
             Танцмейстеръ. Какъ всѣ ногами-то вертятъ,
             Справляются, какъ могутъ!
             Кривой -- въ припрыжку, въ скокъ -- тюфякъ!
             Не спросятъ, хорошо ли.
             Веселая голова. Другъ друга крѣпко ненавидитъ сволочь эта,
             Охотно бы прикончили другъ друга;
             Ихъ единитъ волынка, какъ скотовъ
             Орфея лира единила.
             Догматикъ. Себя не дамъ сбить съ толку крикомъ
             Иль критикой, сомнѣньемъ:
             Все жъ что-нибудь чортъ долженъ быть
             Къ чему бъ тогда и черти?
             Идеалистъ. Фантазія моя сегодня
             Чрезъ чуръ ужъ самовластна:
             Взаправду коль все это -- я,
             Я поглупѣлъ сегодня.
             Реалистъ. Что здѣсь творится -- мнѣ мученье
             И досаждаетъ страшно;
             Я въ первый разъ тутъ на ногахъ.
             Своихъ стою нетвердо.
             Супернатуралистъ. Я тутъ съ великимъ наслажденьемъ
             И радуюсь на нихъ вотъ;
             Вѣдь отъ чертей я заключить
             Могу и къ добрымъ духамъ.
             Скептикъ, Идутъ по слѣду огоньковъ
             И думаютъ -- кладъ близко.
             Сомнѣнье, чортъ -- одна статья.
             Какъ разъ и тутъ у мѣста.
             Капельмейстеръ. Кузнецъ, лягушка въ зелени
             Клятые дилетанты!
             Комаръ-носачъ и муха-хоботокъ.
             Вѣдь вы же музыканты!
             Ловкачи. Sans souci зовется рать
             Созданія развеселыхъ:
             Насъ не держатъ больше ноги,
             Идемъ на головахъ!
             Неуклюжіе. Когда-то шарканьемъ кормились,
             Теперь -- ужъ какъ Богъ дастъ!
             Башмаки протанцовали --
             Запляшемъ босикомъ.
             Блуждающіе огни. Изъ болота мы идемъ.
             Мы тамъ и родилися;
             А въ хороводѣ здѣшнемъ все жъ
             Блестящіе танцоры мы.
             Падучая звѣзда. Сверху я сюда скатилась.
             Звѣздой, огнемъ сіяя;
             Вотъ въ травъ валяюсь я!
             Кто мнѣ поможетъ встать;
             Грузные. Мѣста, мѣста! пораздайтесь!
             Мы травку попранномъ;
             Духи идутъ, и у духовъ члены
             Бываютъ неуклюжи.
             Пукъ. Не ступайте грузно такъ.
             Слонята словно, право!
             Всѣхъ сегодня неуклюжѣй
             Пусть будетъ дюжій Пукъ.
             Аріель. Любящей природой, духомъ,
             Дарованы вамъ крылья,
             По слѣдамъ моимъ вы легкимъ
             На холмъ, гдѣ розы, взвѣйтесь!
             Оркестръ. (Pianissimo.) Облачка, тумана дымка
             Поозарились сверху.
             Шелестъ въ листьяхъ, въ камышъ --
             И все, все разлетѣлось.
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ. ПОЛЕ.

Фаустъ. Мефистофель.

   Фаустъ. Въ нищетѣ! Въ отчаяніи! Жалкая, долго блуждала но землѣ -- и вотъ схвачена! Какъ преступница, брошено въ тюрьму на ужасающія мученія это милое, злосчастное созданье! До этого, до этого дойти!-- Предатель, негодный духъ! и ты все это утаивалъ отъ меня!-- Стой теперь, стой! ворочай чертовскими глазами своими, злобствуй! Стой тутъ и вызывай меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ!-- Схвачена!-- въ непоправимой бѣдѣ!-- Предана во власть злыхъ духовъ и во власть судящаго, безчувственнаго человѣчества! А меня все это время ты убаюкиваешь нелѣпыми развлеченіями, скрываешь отъ меня ея наростаящую бѣду и даешь ей безпомощно гибнуть!
   Мефистофель. Она не первая.
   Фаустъ. Собака: Мерзкое чудище!-- Обороти его, Ты, Безконечный Духъ! обороти Ты червя этого снова въ собачій его образъ, въ которомъ такъ нравилось ему въ ночное время вертѣться передо мной, кидаться беззаботному путнику подъ ноги и вѣшаться падавшему на плечи! Обороти Ты его опять въ излюбленный имъ образъ, чтобы брюхомъ въ пескѣ ползъ онъ передо мной, и чтобъ я могъ растоптать его ногами -- его, проклятаго!-- Не первая! О, ужасъ! ужасъ!-- Непостижимо для души человѣческой, какъ въ пучину этого бѣдствія могло погрузиться больше одного существа! какъ первое, корчась въ предсмертныхъ мукахъ на глазахъ у Вѣчно-Прощающаго, не искупило вины всѣхъ остальныхъ! Меня до мозга костей, до глубины всего существа потрясаетъ бѣда этой одной -- ты же осклабляешься спокойно предъ участью тысячъ!
   Мефистофель. Ну, вотъ мы опять у предѣловъ нашего остроумія, гдѣ у васъ, людей, смыслъ срывается! Чего ты водишься съ нами, когда не можешь справиться съ нашей компаніей? Хочешь летать, а не увѣренъ, что не закружится голова? Мы навязывались тебѣ, или ты намъ?
   Фаустъ. Не скаль ты на меня свои ненасытные зубы! Противно мнѣ!-- Великій, властный Духъ! Ты удостоилъ явиться мнѣ; Ты вѣдаешь мое сердце, мою душу! Зачѣмъ было приковывать меня къ этому позорному товарищу, который наслаждается вредомъ, упивается погибелью?
   Мефист. Кончишь ты?
   Фаустъ. Спаси ее! или горе тебѣ! ужаснѣйшее проклятіе тебѣ на тысячи годовъ!
   Мефист. Я узъ мстителя расторгнуть не могу, его запоровъ отомкнуть.-- Спаси ее!-- А кто ее ввергнулъ въ погибель? Я или ты?
   Фаустъ (дико озирается кругомъ).
   Мефист. Ищешь громовъ ты? Хорошо, что вамъ, бѣднымъ смертнымъ, не были они даны! Раможжить безвинно возражающаго -- манера тирановъ, чтобъ найти выходъ изъ затрудненія.
   Фаустъ. Перенеси меня къ ней! она должна быть свободна!
   Мефистоф. А опасность, которой ты себя подвергнешь? Знай, что надъ городомъ тяготѣетъ еще кровавая вина -- дѣло рукъ твоихъ. Надъ мѣстомъ, гдѣ лежитъ убитый, витаютъ духи-мстители и стерегутъ, не вернется ли убійца.
   Фаустъ. И это еще слышать отъ тебя? Убійство и смерть цѣлаго міра да падутъ на тебя, чудище! Веди меня туда, говорю я, и освободи ее!
   Мефист. Я отведу тебя, и что я могу сдѣлать, слу          шай! Развѣ дана мнѣ вся власть на небѣ и на землѣ? Тюремщика я одурманю, ты же завладѣй ключами и выведи ее человѣческой рукой! Я буду сторожить! волшебные кони готовы, я увезу васъ. Это я могу.
   Фаустъ. Идемъ, и прочь отсюда!
   

НОЧЬ, ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ.

Фаустъ и Мефистофель несутся на черныхъ коняхъ.

   Фаустъ. Чего тѣ вьются тамъ, надъ плахой?
   Мефист. Что стряпаютъ онѣ, что мастерятъ, не знаю.
   Фаустъ. Взовьются, отлетятъ, наклонятся, нагнутся,
   Мефист. То вѣдьмъ кагалъ.
   Фаустъ, Кропятъ и посыпаютъ,
   Мефист. Мимо! Мимо!
   

TЮPЬМА.

Фаустъ. (Со связкой ключей и свѣтильникомъ передъ желѣзной дверкой.)

             Меня охватываетъ трепетъ, мной давно забытый,
             Захватываетъ человѣчества вся злая доля!
             И здѣсь она живетъ, за этою сырой стѣной,
             А преступленіе ея -- заблудшееся доброе лишь чувство!
             Ты медлишь къ ней идти?
             Вновь свидѣться съ ней ты боишься?
             Иди! Медлительность твоя дастъ смерти подобраться.

(Хватается за замокъ.)

             Голосъ поетъ за дверью. Мать, блудница.
                       Извела меня,
                       Отецъ, обманщикъ,
                       Съѣлъ меня!
                       Моя сестренка малая
                       Собрала косточки мои
                       Въ студеномъ мѣстѣ!
                       Тогда я сталъ хорошенькой лѣсною пташкой;
                       Лети ты, улетай!
             Фаустъ (отпирая).
             Не чувствуетъ она, что милый близко.
             Звенятъ какъ цѣпи слышитъ, какъ шуршитъ солома.

(Входитъ.)

             Маргарита (прячась въ солому).
             Бѣда! бѣда! Идутъ. Смерть горькая моя!
             Фаустъ (тихо). О, тише! тише! Я пришелъ тебя освободить.
             Марг. (подползая къ нему).
             Коль человѣкъ ты. то почувствуй ты мою бѣду!
             Фаустъ. Ты крикомъ сторожей разбудишь!

(Хватаетъ цѣпи, чтобъ разомкнуть ихъ.)

             Маргарита (на колѣняхъ).
             Кѣмъ власть тебѣ, палачъ, дана
             Такая надо мной?
             На половинѣ ночь еще,
             А ты пришелъ уже за мною. Сжалься,
             Дай мнѣ пожить! Неужли утромъ рано
             Не будетъ времени довольно? (Встаетъ.)Такъ молода еще я!
             Такъ молода -- и мнѣ ужъ умирать!
             Красива тоже я была, и тутъ была моя погибель.
             Былъ возлѣ другъ, теперь далеко онъ;
             Вѣнокъ лежитъ разорванныя, раскиданы цвѣты.
             Ты не хватай меня съ такой силой!
             Ты пожалѣй меня! Что сдѣлала тебѣ я?
             Не дай ты мнѣ молить тебя напрасно!
             Тебя вѣдь въ жизнь мою я не видала!
             Фаустъ. Какъ устоять предъ ужасомъ такимъ!
             Маргарита. Я вся теперь по власти у тебя.
             Дай прежде только грудью мнѣ еще ребенка накормить.
             Голубила его я напролетъ всю эту ночь;
             Они же отняли его, чтобъ сдѣлать больно мнѣ.
             И говорятъ теперь -- я навела его.
             И никогда мнѣ больше радости не знать.
             Поютъ они и пѣсни про меня. Охъ, злые они люди --
             Такъ старая, кончаетъ сказка;
             Кто просить ихъ такъ толковать ее?
             Фаустъ (бросается ни колѣни.)
             Твой милый здѣсь у ногъ твоихъ,
             Чтобъ разомкнуть мучительныя узы.
             Марг. (кидаясь къ нему). О, на колѣняхъ мы давай святыхъ молить!
             Смотри, внизу, у этихъ ступеней,
             У самаго порога
             Адъ клокочетъ!
             Врагъ
             Въ страшной ярости
             Бушуетъ!
             Фаустъ (громко). Гретхенъ! Гретхенъ!
             Марг. (прислушиваясь). Да, это голосъ друга былъ!

(Вскакиваетъ. Цѣли падаютъ.)

             Гдѣ онъ? Я слышала, онъ звалъ!
             Свободна я! Никто не возбранятъ,
             Къ нему на шею броситься ючу я.
             Припасть къ его груди!
             Онъ Гретхенъ звалъ! Стоялъ онъ на порогѣ;
             Сквозь ревъ и ада стукъ.
             Сквозь яростный И дьявольскій я смѣхъ
             Узнала любящій, узнала сладкій голосъ.
             Фаустъ. Я это.
             Маргарита. Ты? О, разъ еще скажи!

(Хватаетъ его.)

             Онъ это! Онъ! Куда дѣвалась мука вся?
             Гдѣ страхъ тюрьмы? цѣпей?
             Ты это! Ты пришелъ спасти меня!
             Я спасена!--
             Вотъ улица опять,
             Гдѣ въ первый разъ тебя я увидала,
             И садъ веселый,
             Гдѣ ждемъ мы съ Маріею тебя.
             Фаустъ (увлекая ее съ собою). Идемъ. Идемъ!
             Маргарита. Побудь еще!
             Мнѣ такъ пріятно вѣдь быть тамъ, гдѣ ты! (Ласкаясь).
             Фаустъ. Спѣши!
             Коль ты не поспѣшишь,
             Придется дорого намъ поплатиться.
             Марг. Какъ? Ты не можешь больше цѣловать?
             Мой другъ, недолго такъ со мною врозь,
             И разучился цѣловать?
             Мнѣ отчего становится такъ страшно на груди твоей?
             Когда Отъ словъ твоихъ, отъ взглядовъ прежде,
             Бывало, небо все спускалося ко мнѣ.
             И цѣловалъ меня ты, словно задушить меня хотѣлъ.
             Цѣлуй же!
             Иль поцѣлую я тебя. (Обнимаетъ его.)
             О горе! губы холодны твои.
             Молчатъ.
             Куда жъ любовь твоя
             Дѣвалась?
             Кто отнялъ у меня ее? (Отворачивается отъ него.)
             Фаустъ. Идемъ! Идемъ да мною! Милая, мужайся!
             Я приголублю въ тысячу разъ горячѣй тебя;
             За мною только ты иди! о томъ тебя я только и прошу.
             Маргарита (оборачиваясъ къ нему).
             Ты ль это въ самомъ дѣлѣ? Вѣрно ли, что ты?
             Фаустъ. Я, я! Пойдемъ!
             Маргарита. Снимаешь ты оковы,
             Опять къ объятія меня берешь,
             Какъ сталось, что меня ты не боишься?--
             И знаешь ли, мой другъ, кому свободу ты даешь?
             Фаустъ. Идемъ! идемъ! Ужъ ночь глубокая уходитъ
             Марг. Мать спою я извела,
             Дитя свое я утопила.
             А развѣ не было оно тебѣ и мнѣ подаркомъ?
             Тебѣ вѣдь тоже?-- Это ты! мнѣ вѣрится съ трудомъ.
             Дай руку мнѣ твою?-- Нѣтъ, нѣтъ, не гонъ!
             Милая твоя рука!-- Ахъ, мокрая она!
             Ты оботри ее! Сдается мнѣ,
             Она въ крови.
             О, Боже! Что ты сдѣлалъ?
             Вложи свою ты шпагу.
             Прошу объ этомъ я тебя.
             Фаустъ, Оставь ты прошлое, оно прошло!
             Меня ты убиваешь.
             Марг. Нѣтъ, послѣ насъ остаться долженъ ты!
             Я опишу тебѣ могилы --
             Ты долженъ позаботиться о нихъ
             Сейчасъ же. завтра:
             Матери дашь лучшее ты мѣсто;
             Брату моему, сейчасъ же, рядомъ,
             Мнѣ немножко въ сторонѣ --
             Не очень ужъ далеко!
             А маленькаго мнѣ у правой груди положи.
             Со мною некому лежать другому!
             Къ тебѣ прижаться мнѣ
             Бывало сладко такъ -- блаженствомъ, счастьемъ!
             Но этому ужъ больше не бывать:
             Мнѣ чувствуется, будто я насильно жмусь къ тебѣ,
             Отталкиваешь будто ты меня.--
             И все жъ ты это! смотришь добро такъ, такъ непритворно.
             Фаустъ. Ты чувствуешь, что это я -- ну, такъ идемъ же!
             Маргарита. Туда?
             Фаустъ. Да, на свободу.
             Маргарита. Если тамъ могила,
             И смерть насъ сторожитъ, -- идемъ тогда!
             Отсюда къ ложу вѣчнаго покоя --
             Ни шагу дальше.
             Уходишь ты? О, Генрихъ, если бъ можно было мнѣ съ тобой!
             Фаустъ. О, можно! захоти лишь! Дверь открыта
             Марг. Нельзя уйти мнѣ; не на что надѣяться ужъ мнѣ.
             Бѣжать? зачѣмъ? Слѣдить они за мною будутъ,
             Такъ горько подаянія просить,
             Да и съ нечистой совѣстью къ тому жъ!
             Охъ, горько какъ скитаться на чужбинѣ;
             И все жъ они меня вѣдь схватятъ!
             Фаустъ. Съ тобой я буду.
             Маргарита, Скорѣй! скорѣй!
             Спасай своя ты бѣдное дитя!
             Бѣги! Дорожкой все
             По рѣчкѣ вверхъ,
             Мосточкомъ
             Въ лѣсъ.
             Налѣво, гдѣ доска стоитъ
             Въ пруду.
             Хватай его, скорѣе только --
             Оно подняться хочетъ,
             Еще барахтается, вонъ!
             Спасай! спасай!
             Фаустъ. Опомнись же!
             Одинъ лишь шагъ, и ты свободна!
             Маргарита. Пройти бы только гору намъ!
             Тамъ мать моя сидитъ на камнѣ --
             Мнѣ по спинѣ морозомъ пробѣжало!--
             Тамъ мать моя сидитъ на камнѣ,
             Качаетъ головой;
             Она ей не киваетъ, не манитъ: отяжелѣла голова:
             Спала такъ долго, больше не проснется;
             Спала, чтобъ весело намъ было:
             Счастливыя то были времена!
             Фаустъ. Безсильны всѣ мольбы, слова безсильны.
             Такъ я рѣшусь учесть тебя отсюда.
             Маргарита. Оставь меня, и не стерплю насилья!
             Убійственно меня такъ не хватай!
             Вѣдь я всегда жъ тебѣ все дѣлала въ угоду.
             Фаустъ. День брежжетъ! Милая! Голубка!
             Марг. День! Да. свѣтаетъ! пробивается сюда послѣдній день:
             Быть долженъ былъ бы днемъ онъ свадьбы!
             Не говори ты ни кому, что былъ уже у Гретхенъ.
             Вѣнокъ ты бѣдный мой!
             Ну что жъ, свершилось!
             Увидимся съ тобою мы опять --
             Но не ни танцахъ.
             Толпа тѣснится, не слыхать ея;
             И улицы и площадь
             Вмѣстить ее не могутъ;
             Ужъ колоколъ зоветъ и палочка сломилась;
             Меня какъ вяжутъ, какъ они хватаютъ!--
             Ужъ къ плахѣ подвели меня!
             Ужъ каждый у себя почувствовалъ надъ шеей лезвіе.
             Что рухнетъ мнѣ на шею --
             Міръ, какъ могила, нѣмъ лежитъ!
             Фаустъ. О, не рождаться бы на свѣтъ мнѣ!
             Мефистофель. (Показывается снаружи.)
             Идемъ! иль ни пропали.
             Все страхъ ненужный, мѣшкотня да болтовни!
             Кони мои дрожать,
             Ужъ брежжетъ утро-
             Марг. Что тамъ изъ-подъ земли встаетъ?
             Тотъ! Тотъ! Ушли его!
             На мѣстѣ на святомъ ему что нужно?
             За мной пришелъ!
             Фаустъ. Ты жить должна!
             Марг. Тебѣ, судъ Божій, предаю себя я.
             Мефистофель. (Фаусту).
             Идемъ! идемъ! Иль брошу я тебя тутъ съ нею.
             Марг. Твоя, Отецъ! Спаси меня!
             Вы, ангелы, Святыя Силы,
             Вокругъ меня охраной станьте!
             Тебя мнѣ страшно, Генрихъ!
             Мефист. Она осуждена!
             Голосъ (свыше). Спасена!
             Мефист. (Фаусту). Сюда, ко мнѣ!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ.)

             Голосъ (изнутри, замирая). Генрихъ! Генрихъ!
   

ПОЯСНЕНІЯ.

   Переходъ изъ среднихъ вѣковъ въ новое время совершался при большомъ подъемѣ духа. Умъ, окрѣпнувъ въ напряженной схоластической работѣ, почувствовалъ стремленіе познать ближе міръ, природу.
   Среди нахлыну шлихъ представленій изъ античнаго міросозерцанія, душа тревожно прислушивалась къ неумолчному въ глубинѣ ея голосу, говорившему о родныхъ богахъ, властныхъ надъ силами природы и повелѣвавшихъ нѣкогда сердцами людей.
   Народная душа медленно поступается своими богами; подъ давленіемъ наростающей культуры она претворяетъ ихъ во внѣшнихъ обликахъ, но, втайнѣ, въ тяжелую минуту продолжаетъ жить надеждой на помощь добрыхъ боговъ, а помыслы о наслажденіяхъ земными флагами ставитъ въ связь съ помощію злыхъ духовъ.
   И вотъ, къ народной фантазіи возникаютъ сказанія о неугомонныхъ людяхъ, жаждавшихъ наслажденія земными благами хотя бы цѣною небесныхъ благъ, и для того продававшихъ свою душу дьяволу.
   Сказанія эти постепенно, отъ поколѣнія къ поколѣнію, вбираютъ въ себя всѣ коренные вопросы о ходѣ мірозданія и о роли человѣка въ мірѣ. Они разрѣшаютъ ихъ сообразно душевному настроенію каждаго отдѣльнаго періода -- подъ вліяніемъ ли просвѣтляющагося разсудка, открывающаго все новые и новые пути къ земному благу,-- подъ вліяніемъ ли укоровъ совѣсти, когда встревоженный духъ начинаетъ страшиться развертывающаго свои силы разсудка. Мѣняются согласно этимъ душевнымъ настроеніямъ и изображенія конечной судьбы героевъ.
   Такъ, въ историческіе моменты, когда церковь осиливаетъ враждебныя начала, продавшій свою душу искупаетъ грѣхъ добрыми дѣлами.
   Такъ, въ эпоху Возрожденія, въ отпоръ формально-церковному міросозерцанію, единой спасительницей души представлялись искренняя вѣра, а надежда на искупленіе пресытившагося грѣховнаго наслажденія одними добрыми дѣлами представлялась ковами злого духа-искусителя. Тогда участь человѣка, продавшаго свою душу дьяволу являлась въ сказаніяхъ истинно трагическою: невозможно становилось искупленіе вины ни добрыми дѣлами, ни истязаніями грѣховной плоти.
   Наконецъ появилось сводное сказаніе о кудесникъ Фаустѣ, гдѣ сливаются воедино и титаническія черты, схваченныя изъ созерцанія античнаго міра, и низведенныя до характера бѣсовскаго нахожденія черты духовъ, властныхъ надъ силами природы.
   Дѣло истинно народнаго поэта было освѣтить своимъ геніемъ эти родные ему отголоски народной души, -- и вотъ Гёте въ своемъ "Фаустѣ" отлилъ въ одинъ незыблемый образъ всѣ черты, схваченныя народнымъ воображеніемъ.
   И въ этомъ образѣ предстало не только передъ германскимъ народомъ, но и передо всѣмъ человѣчествомъ прошлое его духа; въ этомъ же образѣ узрѣло оно выразившимися и всѣ тѣ силы, которыя, развертываясь, должны созидать все его будущее.
   Подобно "Божественной Комедіи" Данта, "Фаустъ" есть автобіографія геніальнаго поэта, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и произведеніе всего человѣчества, такъ какъ въ поэтѣ-геніи, какъ въ фокусѣ, сосредоточивается работа духа всего современнаго человѣчества.
   Все произведеніе въ своемъ цѣломъ рисуется передъ нами, какъ тѣ средневѣковые соборы, которые, начавшись въ романскомъ стилѣ и закончившись въ готическомъ. Захватываютъ насъ своими послѣдовательными моментами созиданія. Такъ, въ романскомъ стилѣ духъ еще. близокъ къ гармоніи природы, по круглый сводъ собора, небо надъ землей, ужъ начинаетъ подаваться кверху, терять свою округлость; въ готическомъ стилѣ сводъ уже надломился, и духъ стремительно, безъ оглядки, несется ввысь, чтобы потомъ, понимать недосягаемость высоты, опять, въ послѣдующіе вѣка, искать единенія земли и неба
   И нашего поэта мы видимъ несущимся ввысь и затѣмъ, какъ бы почерпнувши небесныхъ силъ, вновь спустившимся на землю. Здѣсь онъ проникается сознаніемъ, что замыслы Прометея -- божескіе замыслы, не бѣсовскіе, что сильный человѣкъ долженъ изжить природу, чтобы постигнуть ее. Утоляя свои страсти, онъ можетъ падать, но долженъ изъ потемковъ выбраться къ свѣту.
   Посвященіе. Гёте. полный легендарныхъ образовъ, навѣянныхъ изученіемъ народнаго творчества, неудовлетворенный жизнью и наукой того времени, пытается въ образѣ Фауста воплотить бушующій свой духъ.
   Юному періоду жизни Гёте принадлежатъ: первый монологъ Фауста, разговоръ его съ Вагнеромъ, отдѣльныя мѣста изъ прогулки за городъ, конецъ второго разговора съ Мефистофелемъ, разговоръ Мефистофеля съ ученикомъ и сцены съ Гретхенъ до собора, но безъ убіенія Валентина.
   Чѣмъ дальше уходило назадъ то время, когда Гёте въ своихъ отрывкахъ "Фауста" далъ выраженіе бродившимъ въ душѣ его Прометеевымъ замысламъ, чѣмъ богаче содержаніемъ становились его жизненныя представленія, сознательнѣе и уравновѣшеннѣе творчество, -- тѣмъ туманнѣе, тѣмъ болѣе колеблющимися воздушными видѣніями рисовались передъ нимъ эти замыслы.
   Гете былъ уже близокъ къ пятидесяти годамъ жизни, когда предъ и имъ вновь предстали образы сто юной фантазіи -- и онъ почувствовалъ себя вновь помолодѣвшимъ.
   Поэтъ переносится въ то время, когда кучка близкихъ ему друзей волновалась подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ отъ первыхъ отрывковъ "Фауста". Друзья отошли въ вѣчность, -- онъ чувствуетъ себя одинокимъ.
   Поэтическіе образы юной фантазіи, дорогіе сочувствіемъ друзей, влекутъ ввысь въ область чистыхъ, незыблемыхъ идеаловъ. Сердце, черствѣющее среди жизненныхъ тревогъ, чувствуетъ себя вновь мягкимъ, кроткимъ, и все, что въ суетѣ земной считало оно своимъ, отходитъ вдаль, а меркнувшіе, но вѣчно живые образы овладѣваетъ вновь душою -- становятся для нея дѣйствительностью.
   Прологомъ къ театръ поятъ высказываетъ свое отношеніе къ "Фаусту".
   Идеалы юности, свѣтлые по настроенію, но туманные по дѣйствительному, внутреннему своему составу, встрѣчаясь съ жизненными впечатлѣніями, -- съ неба спускаются на землю.
   "Фаустъ" долженъ охватить цѣлую жизнь человѣческую, со всѣми наростающими и просвѣтляемыми свыше интересами ея -- отразить въ себѣ всѣ сложные моменты, переживаемые человѣкомъ.
   Прологомъ въ небесахъ указывается на то положеніе, которое лежитъ въ основѣ произведенія: все преходящее истекаетъ изъ единаго высшаго, благого начала. На вѣчный, мучительный вопросъ о высшемъ смыслѣ страданій человѣчества можетъ быть давъ только одинъ отвѣтъ, а именно, что страданій есть блужданіе человѣка. томящагося неясностью своего существованія къ его отдѣльности.
   У Гете Мефистофелъ, искуситель, духъ отрицанія, является среди небесныхъ силъ. Онъ ничего не можетъ сказать ни о звѣздахъ, ни о силахъ природы, такъ какъ онѣ неизмѣнно исполняютъ разъ установленные законы во всей ихъ точности; онъ поднимаетъ, голосъ лишь въ нравственной области, пока блуждаетъ человѣкъ, и пока силою мірового порядка, силою положительнаго начала онъ по выведенъ на правый путь, не направился ко благу.
   Господь самъ указываетъ Мефистофелю на раба Своего -- Фауста. Но злой духъ уже давно слѣдитъ за нимъ: блужданье Фауста, томящагося неясностью своего существованія, Мефистофель принимаетъ за слабость нравственныхъ силъ и проситъ у Господа позволенія завладѣть Фаустомъ.
   
   Человѣкъ хорошій при Своемъ стремленьи смутномъ
   Все жъ правый путь въ сознаніи несетъ,
   
   -- поэтому Господь разрѣшаетъ бѣсу попытаться отвлечь духъ Фауста отъ Первоисточника его.
   Изъ духовъ всѣхъ, что отрицаютъ, плутъ -- лукавый -- не страшенъ: составляя самъ лишь звѣно нравственнаго строя, духъ этотъ не можетъ разрушить его; онъ вынужденъ лукавить, чтобы только продлить власть спою надъ человѣкомъ, пока тотъ блуждаетъ. Отрицаніе есть лишь моментъ въ развитіи жизненныхъ силъ, гдѣ высшая ступень неизмѣнно отрицаетъ собою низшую.
   Небеса замыкаются и поетъ раскрываетъ передъ нами душу своего Фауста.
   Фаустъ неудовлетворенъ схоластическою ученостью полагавшею возможнымъ, отрѣшившись отъ непосредственнаго созерцанія природы, уловить міровые законы построеніями человѣческаго разсудка; онъ жаждетъ единенія съ внѣшнимъ міромъ. Смутно создаетъ онъ, что лишь постигнувъ единый разумъ и въ вещахъ и въ душѣ человѣка онъ постигнетъ міръ во всемъ его цѣломъ и во всемъ разнообразіи явленій.
   Фаустъ обращается къ магіи. Магамъ, персидскимъ жрецамъ, издревле приписывалось геніальное прозрѣніе въ природу, помощью котораго они постигали таинственную связь явленій и получали возможность воздѣйствовать на нихъ. Магія средневѣковая приписывала себѣ то же зданіе и ту же силу,
   Единеніе всѣхъ живыхъ силъ въ міровомъ строѣ представлялось первобытному воображенію подчиненіемъ отдѣльныхъ духовъ, властвующихъ надъ отдѣльными явленіями, одному, царящему надъ всѣми, высшему духу. Благодаря своей духовности, человѣкъ могъ вступать въ сношеніе съ этими духами и черезъ нихъ дѣйствовать на природу.
   Для отвлекающаго мышленія это единеніе силъ представлялось сочетаніемъ чиселъ и миръ; въ свою очередь, въ силу основнаго свойства души человѣческой, эти сочетанія чиселъ и мѣръ созерцались въ соотвѣтствующихъ построеніяхъ; построенія эти пріобрѣтали символическое значеніе для возбужденной фантазіи, и такимъ образомъ создавались чарующія душу картины міроваго строя,
   Фаустъ хочетъ стать лицомъ къ лицу съ природою. Чтобы постигнуть ее, онъ за руководствомъ обращается къ творенію астролога Нострадамуса и вникаетъ въ начертанное имъ изображеніе макрокосма (міра во всемъ его объемѣ, великаго мірового порядка), гдѣ міръ представляется какъ одинъ цѣлостный организмъ. Согласно древневосточному и неоплатоническому созерцанію, тугъ представлялось собственно три отдѣльныхъ міра, поставленныхъ одинъ надъ другимъ, различныхъ по формѣ, но по своей сущности вяжущихся въ одно цѣлое: міръ, какъ идея; міръ, какъ дѣйствующая сила; міръ, какъ чувственное явленіе. Духи, вереницей сверху внизъ, передающіе Божескій свѣтъ въ нижніе міры и возносящіе земныя стремленія, изображены передающими другъ другу золотыя ведра. Фаустъ приходитъ въ восторгъ отъ этой картины единенія міровыхъ силъ, ощущаетъ присутствіе утихъ силъ въ себѣ изъ немъ возгорается отвага пуститься въ міръ,
   
   Нести земную боль, земное счастье.
   
   Въ немъ начинаютъ сказываться новыя чувствованія, но въ то же время является сознаніе, что для выясненія ихъ недостаточно однихъ его душевныхъ силъ, обособленныхъ отъ внѣшняго міра.
   И вотъ пылкому воображеніи) его уже рисуется, что онъ одолѣлъ природу и подобенъ въ силахъ съ самимъ Духомъ земли.
   Духъ Земли предстаетъ предъ нимъ. Но онъ объятъ пламенемъ, онъ грозенъ. Фаустъ проникается громадностью задачи; охватить всю совокупность жизненныхъ явленій и падаетъ ницъ. Духъ исчезаетъ.
   Къ Фаусту стучится его фамулусъ Вагнеръ.
   (Фамулусъ -- студентъ, живущій въ домѣ профессора, заботящійся о порядкѣ въ аудиторіи и являющійся посредникомъ между профессоромъ и студентами).
   Въ разговорѣ съ Вагнеромъ, Фаустъ высказываетъ все то, что служило евангеліемъ того періода, который исторія культуры зоветъ "Sturm und Drangperiode". Душа молодого поколѣнія что то періода не могла помириться съ нахлынувшей культурой греко-римскаго міра, гдѣ воля человѣка должна была подчиняться нравственному строю, выработавшемуся путемъ долгаго историческаго опыта, руководившагося разумомъ, но не проникшагося еще любовью, хотя она уже и была возвѣщена христіанствомъ.
   "Сердце ставить нравственныя требованія человѣку, каждому въ отдѣльности; сердце -- единственный руководитель чувствъ, помышленій и дѣлъ. Прислушиваясь къ велѣніямъ своего сердца, постигаетъ человѣкъ требованія другого сердца: согласуясь въ поступкахъ своихъ съ этими велѣніями, онъ вызываетъ и сочувствіе себѣ и содѣйствіе другихъ. Все остальное въ жизни настоящей и прошедшей лишь внѣшній источникъ впечатлѣній и, не пережитое сердцемъ, не переработанное собственнымъ умомъ, является кучкой пепла отъ пережитой чужой жизни, изъ которой выдуешь лишь жиденькое пламя. Сильный сердцемъ не страшится никакихъ преградъ, не пугаетъ сто познаніе истины".
   Вотъ пока еще смутное прозрѣніе къ истину, которое руководило тѣмъ поколѣніемъ, чувства котораго и искали настъ Фаустъ Вагнеру.
   Воззрѣніе это проясняется въ душѣ Фауста; онъ начинаетъ сознавать, что жизнь человѣка двоится: велѣніями разсудка она укладывается въ строй, гдѣ человѣкъ представляется лишь явленіемъ, -- и такимъ малымъ во всеобщемъ сплетеніи міровыхъ силъ. Въ то же время, тотъ же человѣкъ ощущаетъ въ себѣ силу разума, управляющаго міромъ,-- и онъ чувствуетъ себя великимъ -- частый Божества. Но Фаустъ видитъ, какъ построенные на этомъ чувствѣ идеалы быстро меркнутъ въ земной суетѣ, и какъ случайно счастливыя сплетеніи жизненныхъ силъ, давая временное уловлена твореніе, задерживаютъ стремленіе къ высшему, незыблемому благу:
   
   Когда мы до хорошаго достигнемъ въ этомъ мірѣ,
   То лучшее зовется ложью, бредомъ,
   Что дали жизнь намъ, чудныя тѣ чувства.
   Всѣ глохнутъ въ суетѣ земной,
   
   -- и воображеніе начинаетъ довольствоваться малымъ; тотчасъ же на сердцѣ начинаетъ гнѣздиться забота о сохраненіи этихъ преходящихъ благъ, а на душѣ, нарушая радость и покой, зарождается страхъ передъ невѣдомымъ грядущимъ, не освѣщеннымъ цѣлые, поставленной для жизни -- идеаломъ. Силы для созданіи незыблемаго идеала коренятся въ твоей душѣ, а ты вѣчно осужденъ оплакивать то, что вѣчно при тебѣ.
   Въ такомъ настроеніи Фаустъ чувствуетъ, что онъ
   
   ... на червя похожъ, что роется во прахѣ,
   
   -- въ удушливой пыли всей окружающей его массы книгъ.
   Онъ жаждетъ жизненной правды; изъ книгъ же, изъ болтовни на тысячи ладовъ онъ прочтетъ лишь, что всюду мучалися люди, что тутъ иль тамъ былъ счастливъ кто-то, и мозгъ, сбитый съ толку, въ тяжкихъ сумеркахъ блуждаетъ.
   Фаустъ убѣждается, что подойти къ правдѣ можно не по письменному преданію, не изученіемъ однихъ явленій помощью инструментовъ и снарядовъ, а изслѣдованіемъ законовъ міра, въ его настоящемъ и быломъ, подъ руководствомъ собственной мысли, поднявшейся до идеи; ему становится ясно, что мы овладѣваемъ только тѣмъ, къ чему приложимъ всѣ, дѣятельныя силы нашей души. Знаніе, не претворенное въ наше собственное убѣжденіе, тяготитъ, какъ лишнее бремя; только тѣмъ мы можемъ пользоваться, что сознано въ пережитомъ мгновеніи.
   Борются могучія силы въ душѣ Фауста, совершается переломъ. Передъ нимъ рисуются сферы зиждительныхъ высшихъ силъ, въ ихъ ясной для духа гармоніи, -- передъ его духовными очами
   
   Парить на крыльяхъ легкихъ колесница огневая,
   
   чтобы его восхитить чрезъ зеркальную громаду волнъ эѳира
   
   Въ новые предѣлѣ чистаго дѣянья,
   
   онъ готовъ принести въ жертву свое личное существованіе, чтобы слиться воедино со всеобщею жизнью вселенной. Смѣло одолѣваетъ онъ страхъ уничтоженья, не отступаетъ предъ тѣмъ переходомъ, чей узкій зѣвъ всѣмъ адомъ пламенѣетъ.
   Когда Фаустъ подноситъ ко рту кубокъ съ ядомъ, звучитъ пасхальный колоколъ, возвѣщающій, что въ побѣдъ надъ смертью наша жизнь!
   "Вѣры нѣтъ со мнѣ",-восклицаетъ Фаустъ, слыша пѣснь, вѣщающую о Христовомъ Воскресеніи,
   
   "А чудо вѣдь дитя любимѣйшее вѣры".
   
   Онъ знаетъ, что чудо есть построеніе напряженной волы подъ обаяніемъ священной для нея идеи, но онъ не сознаетъ еще, что и въ его душѣ именно совершается чудо, что въ образѣ предѣловъ новаго чистаго дѣянья начинаетъ носиться передъ его мысленнымъ взоромъ готовая охватить его волю свѣтлая идея, что не отреченіемъ отъ личнаго существованія вершится жизнь, а расширеніемъ его до отдачи себя на осуществленіе общаго блага на землѣ.
   Пѣснь о возставшемъ Христѣ умиротворяла въ юности его волновавшуюся душу.-- и теперь эта пѣснь зоветъ на подвигъ любви. Душа Фауста, витавшая въ предѣлахъ чистаго разума, открывается для дѣятельной любви въ широчайшемъ ея смыслѣ, со всѣми ея радостями, но и со всѣми ея страданіями.
   Слеза точится, и земля опять овладѣваетъ Фаустомъ.
   Контрастомъ настроенію Фауста въ пасхальный праздникъ рисуется намъ жизнерадостное, беззаботное настроеніе толпы. Весеннее возрожденіе природы согрѣваетъ душу Фауста, и онъ любовно вслушивается въ гамъ тоже пригрѣтаго солнцемъ и оживающаго люда.
   Природа богатствомъ струящейся въ чей жизни наводитъ Фауста на воспоминаніе о томъ душевномъ напряженьи, съ какимъ онъ и отецъ его отдавались алхиміи, стремясь проникнуть въ тайники жизни и овладѣть силами природы, чтобъ-придти на помощь страждущему человѣку.
   Великолѣпіе вечерней природы успокаиваетъ встревожившуюся опять душу Фауста, и онъ уносится мечтами вслѣдъ за утопающимъ свѣтиломъ: передъ его мысленнымъ взоромъ разстилается чарующій своимъ разнообразіемъ покровъ земли. Катеръ, слушая его. по въ силахъ подняться духомъ на ту а:о высоту; красота природы не трогаетъ его, онъ не можетъ отрѣшиться отъ прелестей кабинетной работы надъ книгой и пергаментомъ.--
   
   Ахъ, двѣ души живутъ въ моей груди,
   Одна все отдѣлиться хочетъ отъ другой,
   
   восклицаетъ Фаустъ, и это раздвоеніе мучаешь его: высшіе предѣлы, куда стремится одна душа, лучезарны, безплотны; другую влечетъ къ себѣ земное, со всею похотью любовной. въ глубинѣ, онъ чуетъ правду въ тѣсномъ единеніи этихъ душевныхъ силъ и взываетъ къ духамъ, что витаютъ между небомъ и землей, чтобъ унесли они его къ новой, пестрой жизни; Фаустъ жаждетъ объединяющей силы, которая бы, какъ ни волшебномъ плащѣ, подняла его отъ земли и со всѣмъ земнымъ понесла бы въ высшіе предѣлы. Тутъ-то подбирается къ нему черный пудель и не разстаться Фаусту съ чтимъ чернымъ пуделемъ до самой могилы!
   Не то Вагнеръ: живая душа ужъ обмерла среди кабинетныхъ занятій, и одна книжная, формальная мудрость манитъ ее; живыя силы непонятны ему, онъ не можетъ себѣ представить ихъ иначе, какъ зловѣщими духами, разсѣянными въ природѣ и подстерегающими человѣка.
   Ночь покрыла поля и луга; подъ обаяніемъ красотъ природы, почувствовавъ себя человѣкомъ среди ликующаго люда, сопровождаемый пуделемъ, возвращается Фаустъ домой; душа его открыта для любви и къ людямъ и къ Богу. Онъ ощущаетъ въ себѣ силу проникнуть къ первоисточнику всей жизни.
   Но пудель не дремлетъ. Фаустъ начинаетъ ясно слышать велѣніе разума пережить все земное, постигнуть этимъ путемъ міровой строй, чтобъ проникнуть до первоисточника жизни, но въ то же время чувствуетъ, что высокое настроеніе, охватившее его среди природы, уже готово покинуть его. Фаустъ бросается къ Евангелію: "въ началѣ было слово", сказано тамъ.
   Но нарождающееся въ Фаустѣ настроеніе наводитъ его на мысль объ иномъ источникѣ бытія: въ началѣ было не слово, логосъ, грековъ: самовысказывающійся разумъ, міровой законъ: не логоса александрійцевъ -- самосознаніе Божества, источникъ міра идей, посредникъ между Богомъ и чувственной природою.... нѣтъ, пишетъ Фаустъ: "въ началѣ было дѣло" -- свободная самоосуществляющаяся воля.
   Пудель громкимъ лаемъ не даетъ дальше работать, и Фаусту становится ясно, что это не простая собака: онъ начинаетъ добиваться, что за привидѣнье онъ занесъ къ домъ. Всѣ образы, въ которые до сихъ поръ укладывались для него явленія природы, оказываются не захватывающими этого явленія: нарождается сознаніе, что тутъ на лицо сила другого -- нравственнаго порядка {Въ средніе вѣка существовала волшебная книга для заговора духовъ; названіе ея: "Claviculae Solomonia" -- ключи Соломона. Стихійныя силы природы представлялись духами: духами огня -- саламандрами; духами воздуха -- сильфидами; духами воды -- ундинами: духами земли -- кобольдами, гномами, альпами; послѣднимъ давалось также названіе incubus -- налегающій, потому что онъ тяжелымъ гнетомъ налегаетъ на грудъ спящаго.}.
   Фаустъ поражаетъ звѣря знаменіемъ,
   
   Передъ которымъ выи
   Гнутъ черныя всѣ силы,
   
   -- и злой духъ, тщетно пытавшійся разлиться въ туманъ послѣ долгихъ усилій не обнаруживать себя, является покорнымъ слугою Фауста.
   
   Потѣть порядкомъ вы заставили меня,
   
   говоритъ Мефистофель, появляясь передъ Фаустомъ подъ видомъ схоласта {Въ средніе вѣка повсюду писались люди, большею частью недоучившіеся студенты, выдававшіе себя за мудрецовъ, предсказателей будущаго, духовидцевъ, и составляли такое зло, съ которымъ приходилось бороться церковнымъ соборамъ.
   Мышиный богъ -- дословный переводъ имени Вельзевула, противника Іеговы у евреевъ. Ариманъ, злое начало у персовъ, представлялся въ образѣ мухи, разносящей чумную заразу.} -- въ образѣ, указывающемъ на разсудочное происхожденіе понятія о зломъ духѣ.
   Какъ въ народномъ сказаніи о Фаустѣ Мефистофель самъ возвѣщаетъ Фаусту о всемогуществѣ Божіемъ, такъ и тутъ устами его сама истина говоритъ: что онъ --
   
   Часть силы той,
   Что вѣчно хочетъ зла и вѣчно доброе творитъ,
   
   т. е. что онъ лишь служебное начало въ нравственномъ строѣ міра, такъ какъ человѣкъ, лишь пройдя всѣ искусы чувственнаго наслажденія и критическаго разсудка, поднимается до сознанія высшей, всеединящей силы блага.-- до того высокаго чувства, что зоветъ онъ въ себѣ любовью; что онъ
   
   духъ, который отрицаетъ постоянно,
   
   и въ этомъ правъ, такъ какъ во всеобщемъ движеніи, при вѣчной смѣнѣ условій всякій послѣдующій моментъ есть для разсудка уже отрицаніе предшествовавшаго; что его стихія грѣхъ, т. е. та область духа, которой живущая въ человѣкѣ сила, повелѣвающая вѣчно стремиться къ осуществленію въ мірѣ идей высшаго порядка. боялась какъ грѣховной, пока человѣкъ не дошелъ до сознанія, что міръ во всемъ своемъ составѣ объединенъ силою Высшаго разума и что грѣхъ есть уже сознательное нарушеніе этого строя.
   Мефистофель злорадствуетъ, надъ тѣмъ, что человѣкъ въ броженіи своихъ духовныхъ силъ, въ своемъ обольщеніи, признаетъ себя особымъ, себѣ довлѣющимъ, въ себѣ замкнутымъ міромъ и тяготится всѣмъ его окружающимъ. по затѣмъ вынужденъ бываетъ сознать, что основы жизни у него общія со всѣмъ этимъ внѣшнимъ міромъ, со всѣми тѣлами вокругъ него.
   Дьяволъ глумится надъ свѣтомъ, который по сознанію человѣка все болѣе и болѣе озаряетъ его душу: бѣсу знакомъ лишь тотъ свѣтъ, который краситъ тѣла и съ ними вмѣстѣ погибаетъ.
   
   Такъ, вѣчно жизненной ты силѣ,
   Творящей благодатно,
   Свой дьявольскій кулакъ холодный кажешь.
   
   говорить Фаустъ Мефистофели) и думаетъ, что злой духъ уже вось высказался передъ нимъ, и что онъ позвалъ всю его ничтожность.
   Ему безразлично теперь встрѣчаться съ нимъ, гдѣ и какъ. Мефистофель же, высказавши свою роль въ общемъ строѣ мірозданья, хочетъ ближе подойти къ Фаусту, захватить его со стороны чувственныхъ наслажденій.
   Схоласту надо исчезнуть, и потому Мефистофель проситъ позволенія удалиться, чтобы въ другомъ образѣ явиться на состязаніе.

0x01 graphic

   Но выбраться изъ дома ему мѣшаетъ начерченная на порогѣ пентаграмма -- фигура, еще у пиѳагорейцевъ служившая символомъ гармоніи всѣхъ міровыхъ силъ и отношеній; средневѣковое суевѣріе приписывало ей силу охранять отъ вѣдьмъ и злыхъ духовъ.
   Пентаграмма оказалась не замкнутою Фаустомъ у входа снаружи и сила ея тѣмъ нарушенною: въ лазейку эту и прошмыгнулъ черный пудель. Изнутри же форма духовнаго построенія заключена, и злому духу пробраться негдѣ. Надо усыпить блюстителя этой формы и наслать живую силу разрушить начертаніе, а сила эта не дремлетъ и скребется неподалеку.
   Причудливой арабеской заплетающихся и расплетающихся мотивовъ убаюкиваютъ Фауста духи-соблазнители, и передъ очарованной душой спящаго
   Фауста развертывается роскошная картина пестрой жизни.
   Мефистофель предоставляетъ Фауста на нѣкоторое время самому себѣ. Мучительное бореніе душевныхъ силъ испытываетъ Фаустъ. Углубившись въ созерцали жизненнаго строя, онъ еще не въ состояніи разобраться въ томъ, что представляется ему противорѣчіемъ между духомъ человѣка, требующимъ немедленнаго приведенія въ исполненіе его отвлеченныхъ идеаловъ, и незыблемымъ строемъ вселенной, не допускающимъ никакого своевольнаго, наперекоръ этому строю, вмѣшательства человѣка.
   Душевная тревога сказывается въ окликѣ Фауста, когда Мефистофель стучится къ нему въ дверь: Фаустъ страшится всякой новой встрѣчи. Узнавъ голосъ Мефистофеля, котораго онъ считалъ лишь соннымъ бредомъ своей фантазіи, онъ смущается еще болѣе.
   Насмѣшливый тонъ Мефистофеля въ его требованіи троекратнаго разрѣшенія войти возвращаетъ Фаусту увѣренность въ себѣ, и въ такомъ настроеніи встрѣчаетъ онъ злого духа.
   Мефистофель является щеголемъ, въ блестящей одеждѣ, и сонетъ Фауста окунуться въ жизни.
   Фаустъ чувствуетъ невозможность отрѣшиться ось высокихъ требованій своего духа, а жизненный строй какъ будто требуетъ отреченія. Фаустъ еще не позналъ, что лишь путемъ этой духовной борьбы человѣчество, при многовѣковомъ опытѣ, улавливаетъ незыблемые законы мірового движенія.
   Фаустъ жаждетъ смерти.
   Мефистофель ловить ею на словѣ: высказываемое Фаустомъ желаніе смерти не мирится съ бьющей въ немъ ключемъ могучей жизненной силой.
   Тогда Фаустъ, въ страстно напряженномъ порывѣ, проклинаетъ всѣ узы, вяжущія свободный духъ, проклинаетъ весь разсудочный укладъ жизни; грудь его жаждетъ свободы для чувства.
   Всполошились всѣ силы души Фауста, и раздается пѣснь духовъ, взывающихъ къ нему, чтобы въ груди своей онъ построилъ міръ прелестнѣе разрушеннаго имъ: "путь новый жизненный начни ты съ яснымъ чувствомъ и пѣсни новыя вслѣдъ зазвучатъ!"
   Высоко поднятое настроеніе Фауста не смущаетъ Мефистофеля -- ему не понятно оно: къ пѣніи духовъ онъ слышитъ лишь призывъ къ настоящей по его мнѣнію жизни и спѣшитъ предложить свои услуги, чтобъ познакомить Фауста съ этой жизнью.
   Фаустъ не отказывается отъ его услугъ, но хочетъ знать, какою цѣною достанутся онѣ ему.
   Когда Мефистофель говорить о расплатѣ тамъ за услуги его здѣсь, на землѣ, то Фаустъ, только что обрушившійся съ проклятіями на этотъ міръ, чувствуетъ, какъ глубоко, неразрывно онъ связалъ съ нимъ, и признаетъ, что для него будетъ безразлично всякое другое существованіе, когда онъ разстанется съ этою землей и съ этимъ солнцемъ.
   Мефистофель ловитъ его на словѣ и предлагаетъ поступиться будущимъ міромъ, обѣщая за то всѣ блага на землѣ. Фаустъ, понимая, что не подняться Духу отрицанья до высоты его стремленій, иронизируетъ надъ преходящими благами земли и торжественно заявляетъ, что если въ немъ высшія стремленья ослабнутъ и онъ соблазнится преходящимъ наслажденьемъ, то почтетъ нарушенной свободу своего духа -- и тогда станетъ ему безразлично быть рабомъ бѣса или рабомъ кого другого.
   Какая же свобода манитъ Фауста?
   Передъ его духовнымъ созерцаніемъ
   
   Высшія непостижимыя созданья
   Чудесны, какъ и въ первый день.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Бушуютъ бури въ состязаньи
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И глубочайшаго цѣпь дѣйствія вокругъ.
   Свирѣпствуя, онѣ являютъ.
   (Прологъ въ небесахъ.)
   
   "Цѣпъ глубочайшаго дѣйствія вокругъ" исключаетъ своеволіе человѣка. Свобода же его въ сознаніи, что и въ немъ обрѣтается то, что вѣчно зиждется, что вѣчно дѣйствуетъ, живетъ и дастъ человѣку силу, въ мыслятъ непреложныхъ закрѣплять все, парящее въ явленьи зыбкомъ.
   Поэтому Фаустъ и говоритъ, что разъ человѣкъ успокоится на лонѣ нѣги и коснѣетъ -- онъ рабъ того, но имя чего онъ отказался отъ свободы вѣчно дѣйствовать.
   Мефистофель настаиваетъ на подписаніи договора съ нимъ и предлагаетъ подписать его кровью. Фаусту, лицомъ къ лицу со злымъ духомъ отрицанья, кажется, что онъ возмечталъ подняться уже слишкомъ высоко. Но все же ясно для него, что разсудочное знаніе его не удовлетворитъ, и что долженъ онъ проникнуть въ "невѣдомыя еще волшебныя сѣни"-- къ тѣмъ дѣятельнымъ во вселенной силамъ, выразителями которыхъ представляются ему клокочущія страсти въ человѣкѣ -- этомъ вѣнцѣ сочетанія міровыхъ силъ. Фаустъ въ своей душѣ жаждетъ пережить все, что радуетъ человѣчество и все, чѣмъ оно болѣетъ.
   Мефистофель глумится надъ этимъ порывомъ. Для разсудка несовмѣстимо въ одномъ существѣ -- въ одномъ явленіи -- все противорѣчивое разнообразіе душевныхъ силъ: не постигаетъ дьяволъ, что это противорѣчіе прекращается, какъ только станетъ человѣку ясно, что все разнообразіе явленій состоитъ лишь въ различномъ сплетеніи, при различномъ ихъ напряженіи, живыхъ силъ природы, выразителей единаго разума, и но именно въ тѣ моменты, когда человѣкъ ощущаетъ къ себѣ эту силу разума, объединяющую кажущіяся противорѣчія въ явленіяхъ, не можетъ онъ подняться до поэтическаго настроенія, до удовлетворяющаго его чувства красоты,
   Мефистофель глумятся надъ поэтическимъ творчествомъ, будто бы позволяющимъ поэту совмѣщать несовмѣстимое:
   
   Такого господина знать мнѣ-бъ самому хотѣлось.
   Назвалъ бы господиномъ микрокосмомъ *) я его.
   *) Микрокосмъ -- міръ въ маломъ -- терминъ натурфилософіи XVI столѣтія для человѣка въ его противопоставленіи макрокосму -- всему міру, въ его цѣломъ.
   
   Духъ отрицанія, помимо своей воли, указываетъ на истину, что дѣйствительно поэтъ претворяетъ всѣ впечатлѣнія, просвѣтленныя разумомъ, въ живые образы, и такимъ путемъ создаетъ мірокъ -- единый при всемъ своемъ кажущемся разнообразіи.
   Отуманенный злымъ духомъ, но все же глубоко проникнутый чувствомъ, что непосредственное общеніе съ жизнью есть источникъ познанія, Фаустъ рѣшается о-бокъ съ Мефистофелемъ ринуться въ свѣтъ.
   Увлеченный успѣхомъ, дьяволъ злорадствуетъ. Ему рисуется Фаустъ уже погрязшій въ чувственныхъ наслажденіяхъ; мощные порывы души представляются бѣсу ненасытностію, объ "утоленьи которой молить онъ будетъ тщетно".
   Злоба мутитъ разсудокъ Мефистофеля: забытъ смыслъ договора, забыть, что неутолимое наслажденіе будетъ все дальше и дальше увлекать Фауста -- и онъ не скажетъ мгновенію:
   
   Помедли -- ты прекрасно такъ!
   
   и не нарушить договора.

-----

   Въ разговорѣ съ ученикомъ Гёте, устами Мефистофеля, иронизируетъ надъ испытаннымъ имъ самимъ въ юности мертвящимъ вліяніемъ школьнаго знаніи, когда умъ, какъ бы скованный испанскими сапожками (орудіемъ средневѣковой пытки), искаженный, сторонится отъ жизненныхъ впечатлѣній.

-----

   Знакомство съ прелестями жизни подъ руководствомъ Мефистофеля Фаустъ начинаетъ съ виннаго погребка, гдѣ кутитъ молодежь. Духъ-искуситель надѣется, что вино возьметъ свое, по душѣ Фауста претитъ грубое веселье, и онъ охотно бы ушелъ.
   (Гансъ изъ Риппаха -- по одному толкованію, живодеръ въ Риппахѣ, недалеко отъ Лейпцига. По Дюнцеру Гансъ Артъ изъ Риппаха -- насмѣшливая кличка, равнозначная: "неотесанный болванъ", дававшаяся лейпцигскими жителями -- кичливо сравнивавшими Лейпцигъ съ Парижемъ -- всѣмъ, кто родомъ не изъ Лейпцига Фрошъ хочетъ неприличнымъ знакомствомъ кольнуть чужеземцевъ, видимо производившихъ на компанію впечатлѣніе людей, стоящихъ выше ихъ по положенію.)
   Послѣ кабачка мы видимъ Фауста съ Мефистофелемъ у вѣдьмы.
   Чуткая женщина съ вѣчно настороженною душой представлялась возбужденной фантазіи германца облеченною свыше даромъ прорицанія будущаго; она становилась жрицею благодѣтельныхъ боговъ, врачевавшею больныхъ, пекшеюся о раненыхъ.
   Христіанство обратило древне-германскихъ боговъ въ силы ада. За ними послѣдовали и жрицы боговъ.
   Разныя горныя высоты представляли собою нѣкогда мѣста жертвоприношеній древне-германскимъ богамъ; жертвоприношенія сопровождались весельемъ и плясками; тамъ же Происходили народныя собранія.
   Теперь, но народному повѣрью, на тѣхъ же высотахъ слетаются ни дикій шабашъ, верхомъ на помелѣ, на коалахъ, на свиньяхъ, нѣкогда мудрыя жрицы, нынѣ же злыя, безобразныя чудища -- вѣдьмы; въ кухняхъ своихъ онѣ парятъ волшебныя келья, въ которыхъ народная фантазія продолжаетъ видѣть страшный напитокъ, могущій дать всѣ благи на землѣ.
   Въ кухнѣ вѣдьмы какіе-то не-люди и не-звѣри бѣснуются вокругъ котла съ варевомъ:
   
   Мы нищенскіе, жидкіе супы варимъ.
   
   поясняютъ они Мефистофелю -- питаніе для духовно нищихъ.
   
   Ну, публика у насъ большая будетъ,
   
   отвѣчаетъ Мефистофель.
   Какіе-то обрывки политическихъ, соціальныхъ, философскихъ мыслей и низменныхъ, похотливыхъ порывовъ мелькаютъ въ общей сутолкѣ.
   Передъ Фаустомъ развертывается вся сумятица неуравновѣшенной духовной природы человѣка, Мефистофель надѣется, что это дикое броженье силъ будетъ претить Фаусту, и что онъ всецѣло отдастся чувственному наслажденію, не разбираясь въ немъ. Злой духъ разжигаетъ его любовную похотливость, показывая въ зеркалѣ роскошный образъ женщины, и отуманиваетъ взоръ Фауста, какъ только тотъ хочетъ подойти ближе и отдать себѣ отчетъ во впечатлѣніи.
   Появляется вѣдьма. Мудрое варево, ушедшее изъ котла, чуть не спалило ее. Тутъ слышится иронія Гёте надъ крайностями просвѣтителей XVIII вѣка, яко бы истребившихъ, за ихъ нелѣпостью, народные миѳическіе образы; но образы эти, крѣпкіе споимъ основнымъ смысломъ, остались также невредимы, какъ и наша вѣдьма.
   Въ бѣшенствѣ, вѣдьма не узнаетъ сатаны: необычный нарядъ, плодъ того же просвѣщенья, какъ объясняетъ Мефистофель, ввелъ ее въ обманъ.
   (Два ворона -- Xуги, разсудокъ, и Муни, воспоминаніе -- отъ германскаго бога Одина перешли къ средне-вѣковому чорту),
   Мефистофель почти силою вводитъ Фауста въ кругъ очерченный вѣдьмой; послѣдняя творитъ заклинаніе, необходимое для приданія силы изготовленному ею напитку; пестрая арабеска изъ словъ проносится передъ Фаустомъ; разрозненныя мысли какъ будто стремятся къ какому-то единству;
   
   Противорѣчье коренное тайной вѣдь
   Останется и умнику, и дураку,
   
   говоритъ Мефистофель... но тайной, пока не ударитъ искра генія и не сольетъ это противорѣчіе воедино и не озаритъ міръ свѣтомъ высшей истины.
   (Сивиллы -- прорицательницы древности, которыхъ въ средніе вѣка сопоставляли съ еврейскими пророками).
   Когда Фаустъ выпилъ зелье, Мефистофель торопитъ его уходить: движенье, разогрѣтая кровь не дастъ ему углубиться въ себя и разобраться въ испытанномъ.
   Бездѣлье благородное цѣнить потомъ тебя и научу, заканчиваетъ Мефистофель, надѣясь, что купидонъ среди бездѣлья зашевелится въ Фаустѣ, и бѣсу учить его будетъ уже нечему.
   Фаустъ, съ вѣдьминымъ напиткомъ въ тѣлѣ, встрѣчаетъ Гретхенъ, идущую отъ исповѣди: она
   
   Обычаемъ и добродѣтелью богата
   
   и, вмѣстѣ съ тѣмъ, чаруетъ свѣжестью жизненныхъ силъ. Въ Фаустѣ съ первой встрѣчи загорается любовь: чувственная вначалѣ, она быстро просвѣтляется, согрѣваетъ его душу, и онъ сознаетъ себя уже не одинокимъ среди мірозданья, -- въ немъ сказывается родственная связь со всѣмъ живымъ.
   Къ нѣкогда страшному для него Великому Духу Фаустъ обращается теперь съ добрымъ чувствомъ.-- съ благодарностью за то, что Онъ даетъ ему право проникать въ природу, какъ въ душу друга, что Онъ проводитъ передъ нимъ весь рядъ живыхъ существъ и учить познавать братьевъ въ тишинѣ куста, въ воздухѣ, въ водѣ.
   Но вмѣстѣ съ тѣмъ Фаусту сталъ уже необходимъ постоянный его спутникъ -- духъ отрицанія.
   Изъ словъ Мефистофеля видно, что мышленіе Фауста уже отрезвѣло: "сумятица воображенія", зарождавшая неосуществимые идеалы, улеглась; но за то порывы къ чувственному наслажденію овладѣваютъ имъ все чаще!
   Сознаетъ Фаустъ, что нравственной волѣ его уже не одолѣть чувственныхъ позывовъ, грозящихъ гибелью Гретхенъ:
   
   И мнѣ, отверженному Богомъ, мало было,
   Что скалы я хваталъ
   И ихъ громилъ до основанья;
   Мнѣ нужно было подъ нее, подъ миръ ея подрыться!
   
   Идеалъ чистой любви меркнетъ подъ напоромъ жажды наслажденія:
   
   Вы, силы ада. Жертва эта вамъ была нужна!..
   Ну, дьяволъ, помогай изжить мнѣ ужасъ поскорѣе
   
   -- участь Гретхенъ рѣшена...

-----

   Въ сказаніяхъ о шабашѣ чертей, колдуновъ и вѣдьмъ слышится осужденное христіанскимъ міросозерцаніемъ до-историческое германское прошлое, съ его борьбой" неясно сознанныхъ жизненныхъ стремленій, въ которой народная фантазія заставляла самихъ боговъ принимать горячее участіе.
   Вальпургіева ночь представляетъ намъ мятущуюся душу Фауста, ринувшагося бокъ-о-бокъ съ духомъ отрицанія въ омутъ пестрой жизни, гдѣ въ погонѣ за удовлетвореніемъ чувственныхъ позывовъ "толпа тянетъ къ злому", и гдѣ при нарушенномъ равновѣсіи силъ,
   
   Страшно спутавшись въ погромѣ,
   Въ кучу все нагромоздилось.
   
   Просвѣтляющаяся нравственная воля Фауста жаждетъ трезвыхъ идеаловъ для руководства жизнью, и онъ, надѣется, что на тѣхъ высотахъ, гдѣ
   
   Великій собирается кагалъ,
   
   съ самимъ сатаною во главѣ, "должна разрѣшиться не одна загадка", когда будетъ допита до дна чаша наслажденья.
   Туда же по пути ковыляютъ и половинныя существа. что, "взбираясь уже триста лѣтъ, не доберутся до вершинъ" -- (Гёте иронизируетъ надъ той наукою, что не можетъ выбраться изъ своей формалистики, какъ изъ разщелины, гдѣ она застряла); другія, такія же существа, "все полощатся внизу, насквозь всѣ чисты",-- то вѣчные критики, выполаскивающіе изъ творчества все содержаніе и осужденные потому на вѣчное безплодіе среди отмытыхъ ими формъ, чистыхъ, какъ кристалъ.
   Мефистофель боится ожидаемаго Фаустомъ разрѣшенія загадокъ; онъ увѣряетъ, что наверху
   
   ...и завяжется загадка не одна.
   
   и увлекаетъ Фауста въ сторонку отъ пути кверху, -- туда, гдѣ мастерятся малые мірки", и гдѣ можно "подомовничать" въ тиши, -- туда, гдѣ
   
   Болтаютъ, пляшутъ, парятъ, любятъ, пьютъ.
   
   Онъ берется вновь "разодолжить" Фауста, намекая тѣмъ на его прошлое съ Гретхенъ.
   Характерна для "мастерящихся" здѣсь маленькихъ мірковъ та улитка, что ползетъ навстрѣчу Мефистофелю: здѣсь еще вѣдь ко двору и лошадиное копыто чорта, и все отжившее, но сохранившееся въ смутномъ преданіи. Ползетъ улитка, нагрузивъ на себя весь свой до мокъ, а свѣтъ мчится мимо, оставляя въ сторонѣ ее, со всѣми ея присными: всѣ они. неспособные подняться до пониманія совершающагося въ мірѣ, ворчатъ, что и "довѣрять-то ужъ нельзя больше народамъ", и что
   
   Отъ настоящаго пути теперь далеко слишкомъ всѣ,
   
   а когда вотъ они были въ силѣ --
   
   Тогда впрямь время было золотое!
   
   Проскальзываетъ въ словахъ Parvenu признаніе, что къ свое время дѣлали они " чего бъ не подобало" -- не умѣли разобраться къ существенныхъ сторонахъ общественнаго строя: были ужъ черезчуръ умныкогда же. пошло все кругомъ, то хватились они все "упрочивать", но уже было поздно.
   Мефистофель, обратившись вдругъ въ очень древняго старика, глумится надъ ними: "свѣтъ пошелъ на склонъ, такъ какъ боченокъ его, старика, замутился" -- замутилось въ его старой головѣ.
   Фауста берегъ страхъ подпасть общему настроенію, а Мефистофель коварно подбиваетъ его, за невозможностью борьбы, отдаться охватывающему всѣхъ движенію,--
   
   Ты двинулъ, думаешь, анъ, двинули тебя!--
   
   и торопится пробраться съ нимъ въ самую кипятъ шабаша, гдѣ Фаустъ дѣйствительно одурманивается въ разгарѣ сладострастія, пока внезапно не воскресаетъ въ его душѣ яркимъ контрастомъ свѣтлый образъ Гретхенъ. На шеѣ у ней онъ видитъ красную полоску, не толще лезвія ножа, и его охватываетъ ужасъ: ему представляется бѣда, которая грозитъ Гретхенъ.
   Мефистофель увѣряетъ его. что это обольстительный образъ Медузы, цѣнепящій кровь, и почти силою уводить Фауста смотрѣть интермедію на театрѣ, чтобъ отвлечь его вниманіе въ другую сферу.
   

КЪ ВАЛЬПУРГІЕВОЙ НОЧИ.

   Уріанъ -- неизвѣстный -- имя, которое даютъ дьяволу, когда не хотятъ называть его настоящимъ именемъ
   Воладъ или Валантъ -- часто встрѣчающееся у поэтовъ XII и XIII столѣтія имя чорта.
   Блубо -- безстыжая кормилица Прозерпины, утѣшавшая Цереру послѣ похищенія ея дочери и разными неприличными рѣчами и движеніями заставлявшая се смѣяться.
   Лилита, Адама первая жена. Есть талмудическое сказаніе, что у Адама была первая жена, именемъ Лилита, не хотѣвшая повиноваться мужу; она поссорилась съ нимъ, улетѣла въ воздушное пространство и стала злымъ духомъ. Въ волосахъ ея гнѣздятся маленькіе чертенята, и съ помощію ихъ она старается совращать молодыхъ мужчинъ.
   Проктофантасмистъ -- заднимъ мѣстомъ прозрѣвающій духовъ. Такъ обозвалъ Гёте извѣстнаго въ свое время берлинскаго книгопродавца Николаи, который подъ вліяніемъ Лессинга оказалъ большія услуги просвѣщенію, но не могъ подняться до пониманія новыхъ формъ геніальнаго творчества, чѣмъ вызвалъ жестокія нападки на себя Шиллера, Гёте, Фихте и всей романтической школы. Для Гёте онъ сталъ особенно невыносимъ своей пародіей на "Страданія Вертера".
   Вышеуказанное. прозвище Гсге далъ ему послѣ того, какъ съ Николаи приключилась отравная исторія. Ему, считавшему себя трезвымъ наблюдателемъ явленій природы, одно время казалось цѣлыми днями, что вокругъ него, во образѣ привидѣній, вьются роемъ души умершихъ. Но скоро Николаи спохватился и понялъ, что это къ его головѣ приливала кровь: онъ поставилъ себѣ піявки, куда слѣдовало, и привидѣнія исчезли. Тогда Николаи въ широковѣщательномъ трактатѣ, прочтеннымъ имъ въ Берлинской Академіи Наукъ, возвѣстилъ міру о совершившемся событіи, чѣмъ и вызвалъ безчисленныя насмѣшки надъ собою. Въ томъ же трактатѣ издѣвался онъ надъ какой-то исторіей съ привидѣніями, которая, по его словамъ, случилась въ тегелѣ, родовомъ имѣніи Гумбольдтовъ.
   По Гомеру люди продолжаютъ жить въ загробномъ мірѣ въ качествѣ образовъ, тѣней -- и доловъ. Въ такомъ смыслѣ Мефистофель называетъ идоломъ представившійся Фаусту образъ Гретхенъ.
   Диллетантизмъ долго занималъ Гёте. Онъ иного писалъ о немъ, указывая на то, что для художника искусство представляетъ собою серьезную жизненную задачу, для дилетантизма же оно забава: dilettarsi значить по-итальянски забавляться. Впрочемъ, Гёте видѣлъ и свѣтлую, благодатную сторону въ диллетантизмѣ: онъ можетъ облагородить человѣка, давъ доступъ въ его душу требованіямъ высшаго духовнаго порядка.
   Servlbilis -- по натурѣ своей вѣчно готовый прислуживаться.
   Интермедія. Шиллеръ и Гете помѣстили въ Альмахъ музъ въ 1797 г., подъ названіемъ "ксеній" (гостинцевъ вродѣ тѣхъ, которые древними раздавались послѣ пира гостямъ, уносившимъ ихъ съ собою домой), рядъ эпиграммъ, частію къ отместку своимъ противникамъ, частью же объявивъ черезъ посредство ихъ войну всѣмъ литературнымъ посредственностямъ, въ отвѣтъ полилось на поэтовъ столько грязи, что они признали болѣе цѣлесообразнымъ для распространенія здравыхъ понятій вести борьбу помощью крупныхъ литературныхъ произведеній съ положительнымъ характеромъ.
   Приготовленными въ альманахъ 1798 года Ксеніями Гёте воспользовался для интермедіи, чтобы ввести въ нее рядъ уродливыхъ порожденій борьбы духовныхъ силъ конца вѣка среди насильственной ломки политическаго, а вмѣстѣ съ нимъ и нравственнаго строя жизни; и вотъ передъ нами проходятъ образы такихъ же половинныхъ существъ, какія Фаустъ нашелъ у потухавшихъ огней.
   Сцена представляетъ просто древнюю гору, да росистую долину, такъ что декораторамъ съ машинистами дѣлать нечего и можно отдохнуть. Называя ихъ сынами Мидинга, Гёте хочетъ оказать имъ большую честь, такъ какъ онъ очень цѣнилъ Мидинга, бывшаго долгое время машинистомъ и декораторомъ въ Веймарскомъ театрѣ, которымъ Гёте управлялъ почти 30 лѣтъ.
   Празднуя свою золотую свадьбу, Оберонъ, король эльфовъ, хочетъ отпраздновать также свое примиреніе съ женой послѣ долгой ссоры изъ-за похищеннаго ею ребенка -- индійскаго царскаго сына.
   Оберонъ созываетъ всѣхъ покорныхъ ему духовъ.
   Съ Пукомъ и Аріелемъ во главѣ слетаются эльфы на праздникъ.
   Пукъ, веселый, добрый шалунъ, поднявшись изъ земли.
   
   .... вертится колесомъ
   Играетъ въ хороводѣ.
   
   Аріель, воздушный, легкокрылый, ведетъ пѣніе въ небесно-ясныхъ звукахъ.
   Оркестръ живыхъ существъ въ травѣ и въ воздухъ, среди полной тиши, подъ луннымъ свѣтомъ, во всю мочь вторитъ воздушнымъ духамъ.
   Пѣніе Аріеля манить къ себѣ красавицъ, но "манитъ и много рожъ", корчащихъ изъ себя великихъ людей. Въ Общемъ напряженіи умственныхъ силъ, каждый себя считалъ тогда поэтомъ, каждый -- геніемъ.
   Вотъ идетъ, сопитъ тупымъ своимъ носомъ мыльный пузырь -- волынка, мнящая себя тоже музыкантомъ.
   Вонъ межеумочное созданьице -- завистливое, плотоядное, ни жаба, ни паукъ: нѣтъ у него крылышекъ, а были бы они, то хоть настоящаго звѣрка изъ него бы и не вышло -- поэтомъ бы ему не быть, а вышли бъ все-таки стишки.
   Или вотъ парочка -- поэтикъ съ музыкантомъ. Хочется имъ что-то смастерить: прыгаютъ они и скачутъ въ "росѣ душистой, медвяной", но имъ
   
   На воздухъ все-жъ не взвитыя!
   
   Любопытный путешественникъ -- опять тотъ же Николаи. Онъ громить духовъ, а, наперекоръ уму, душа его все же поражена волшебной прелестью бога сновидѣній, "бога Оберона", --
   
   И безъ когтей, и безъ хвоста,
   Но все же нѣтъ сомнѣнья.
   Что, какъ и греческіе боги.
   Онъ есть все тотъ же чортъ.
   
   провозглашаетъ правовѣрный.
   Тутъ же дѣлаетъ наброски всего, что видитъ, сѣверный путешественникъ -- самъ Гете; а разберется онъ по всемъ, когда въ Италіи научится смотрѣть, какъ слѣдуетъ.
   Пуристъ, что ищетъ одной лишь строго установленной формы приличія, попавъ тоже на Блоксбергъ, высказываетъ свое неодобреніе природѣ безъ прикрасъ:
   
   Вѣдьмъ полчище вѣдь въ сборѣ тутъ --
   Напудрены жъ двѣ только!
   
   Уже отживающая свой вѣкъ Матрона, завидуя крѣпкому тѣльцу молодой вѣдьмы, которая хвастается имъ, сидя голая на своемъ козлѣ, грозитъ ей:
   
   И молоды, и нѣжны вы.--
   Сгніете все жъ, надѣюсь.
   
   На нагое, свѣжее тѣло, своею жизненною силой освѣжающее чистую душу художника, здѣсь, на Глоксбергѣ, накидываются роемъ горе-музыканты и выбиваются изъ строя къ великому огорченью капельмейстера.
   Сбитый съ толку флюгеръ, вертящійся по вѣтру, отъ кого-то все въ восторгѣ и чего-то все боится.
   Сюда же толпой залетѣли и ксеніи. Острыя клешни ихъ натворили много бѣдъ, нанесли много боли, и все будто бы лишь для того, чтобъ потѣшить папашу сатану.
   Геппингсъ въ своемъ журналѣ "Геній Времени" поспалъ съ Ксеніями, не разобравшись въ ихъ калачѣ. Жестоко язвили ксеніи людей, лишенныхъ таланта. но тѣмъ не менѣе пускавшихся въ литературную работу; Геннингсъ же видѣлъ у авторовъ ихъ лишь злобу на опасныхъ соперниковъ, и вообще обвинилъ поэтовъ къ преслѣдованіи крайне низменныхъ интересовъ.
   Между тѣмъ въ "Музагетъ" -- предводителѣ музъ, альбомѣ, который Геппингсъ прикладывалъ къ своему журналу -- ему, строгому служителю музъ, вѣдьмы оказались больше по душѣ, и потому онъ здѣсь, на Блоксбергѣ,
   
   ... въ этой рати вѣдьмъ не прочь бы
   И затеряться былъ.
   
   Геппингсъ -- ci-devant геній времени, такъ какъ въ новое, 19-е, столѣтіе онъ вступилъ съ тѣмъ же своимъ журналомъ, но лишь переименовавъ его какъ бы въ отпоръ Ксеніямъ давалъ у себя въ журналѣ пріютъ всѣмъ мнимымъ стихотворцамъ. На Блоксбергѣ онъ тоже подбираетъ поэтиковъ и приглашаетъ ихъ держаться ему за полу, чтобъ за нимъ пробраться на вершину, которая такъ же широка, какъ и у нѣмецкаго Парнаса.
   Тутъ опять передъ нами просвѣтитель Николаи -- любопытный путешественникъ -- со своей сухой педантической осанкой.
   
   И нюхаетъ, что мочи есть:
   "Онъ чуетъ іезуитовъ",
   
   такъ какъ, за ясностью его просвѣтительныхъ началъ, съ нимъ, но его мнѣнію, могутъ не соглашаться лишь люди, подъ личиною благихъ помысломъ скрывающіе своекорыстные интересы.
   Жуpaвлемъ выступаетъ за нимъ длинная фигура Лафатера, когда-то мудрѣйшаго, добрѣйшаго и искреннѣйшаго изъ людей, но попавшаго ни Блоксбергъ вслѣдствіе зародившихся у него тщеславіи и жажды блеска.
   Въ сторонкѣ свѣтскій человѣкъ очевидно, самъ Гете -- посмѣивается надъ тѣмъ, что въ благочестіи своемъ, не всмотрѣвшись поглубже ни къ свою, ни въ чужую душу, люди часто и на Блоксбергѣ думаютъ "улаживать соборики".
   
   Танцоръ почуялъ своего брата -- плясуновъ;
   Тамъ новый, видно, хоръ идетъ?
   Вдали, чу, барабаны.
   
   Это гг. мнимые философы, которыхъ въ горячемъ спорѣ занесло на Блоксбергъ. Здѣсь ихъ однако единитъ волынка -- эта новая лира Орфея, единительница скотовъ.
   Формулы, выработанныя истыми мыслителями къ глубокомъ созерцаніи разума, подхвачены тутъ налету, и защищая ихъ, эти господа вертятся.
   
   Справляются, какъ могутъ,
   
   вступая другъ съ другомъ чуть не въ смертный бой.
   
   Другъ друга крѣпко ненавидитъ
   Вся эта наша сволочь,
   
   замѣчаетъ вкопали голова, руководящаяся въ жизни лишь своимъ личнымъ взглядомъ на вещи, не навязывая его никому другому.
   Громче всѣхъ кричитъ догматикъ: для него всѣ понятія, всѣ положенія разума всегда, во всемъ ихъ всеоружіи, обрѣтаются въ душѣ, родятся съ человѣкомъ; не замѣтилъ онъ, что замкнутъ къ кругѣ, пока не сталъ лицомъ къ лицу со всею чертовщиной:
   
   Все жъ что-нибудь чортъ долженъ быть --
   Иначе были бъ развѣ черти?
   
   Идеалистъ смущенъ: вѣдь все, что онъ ни встрѣтитъ въ мірѣ, есть созданіе его духа -- его я. Слѣдовательно и эта чертовщина на Блоксбергѣ есть его созданіе.
   Для реалиста же, все, что передъ нимъ является, есть сама дѣйствительность, сущность вещей; и вотъ у него голова идетъ кругомъ: все, что совершается въ Блоксбергѣ есть, значитъ, тоже сама дѣйствительность.
   Супернатуралистъ, не зналъ, какъ доказать существованіе особаго духовнаго міра внѣ природы. Увидавъ воочію чертей, онъ торжествуетъ:
   
   Вѣдь отъ чертей я заключить
   Могу и къ добрымъ духамъ.
   
   Для полноты картины пестрой жизни тутъ же: кишатъ толпой ловкачи, что, съ широкой совѣстью, при всякихъ обстоятельствахъ пробираются кверху хоть на головахъ, если не въ силахъ устоять на ногахъ; пригорюнились неуклюжіе, которые, напротивъ, не умѣютъ прилаживаться къ обстоятельствамъ; топорщатся блуждающіе огни -- проходимцы.
   Падучая звѣзда, богатая лишь заимствованнымъ свѣтомъ, свалилась съ высоты и ужъ безъ чужой помощи не подняться ей съ земли.
   Назойливо выступаютъ грузные, страшныя фигуры демагоговъ, не задумывающихся передъ ломкою жизненныхъ устоевъ, хотя ломка эта и грозитъ бѣдою всему свѣжему, лишая его почвы.
   Наконецъ исчезаютъ тяжелыя видѣнія и оркестръ живыхъ существъ pianissimo встрѣчаетъ брежжущій свѣтъ.
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru