Гейне Генрих
Генрих Гейне

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ГЕНРИХЪ ГЕЙНЕ.

   Въ пятидесятый разъ вспоминаетъ образованный міръ день его смерти. 17-го февраля 1856 года онъ умеръ въ Парижѣ на авеню Maтиньонъ, и то унылая, то радостная душа его оставила брейное тѣло, взмученное восьмилѣтнею тяжкою болѣзнью. Незачѣмъ обращаться къ календарю, чтобы вспоминать о днѣ смерти Гейне, потому что великій поэтъ до сихъ поръ еще живетъ въ памяти образованнаго общества. Очарованіе его еще не исчезло, слова поэта оказываютъ еще мощную власть надъ людьми всѣхъ возрастовъ, кое-кто подражаетъ и до сихъ поръ поэтическимъ пріемамъ Гейне, и даже въ самыхъ новыхъ произведеніяхъ мы не безъ удивленія слышимъ отзвуки его прекрасныхъ, сильныхъ мотивовъ, проникающихъ въ сердце и разумъ. И въ духовной борьбѣ нашего времени чувствуется еще вліяніе Гейне, который боролся противъ невѣжества, еще и понынѣ не исчезнувшаго.
   Если же намъ нужны доказательства того, что память о Гейне еще слишкомъ жива, то стоитъ только прислушаться къ шуму, который поднимается всякій разъ, когда возникаетъ предложеніе увѣковѣчить славу поэта общественнымъ памятникомъ. Такого памятника нѣтъ и теперь еще ни въ одномъ мѣстѣ на континентѣ. Одинъ изъ нихъ, предназначенный для его родного города Дюссельдорфа, былъ вывезенъ въ Америку; другой, временно находившійся въ Пратерѣ въ Вѣнѣ, теперь помѣщенъ въ мастерской скульптора и почти скрытъ отъ взоровъ публики. Домъ, гдѣ обиталъ поэтъ въ бытность его студентомъ въ Геттингенѣ, получилъ только четыре года тому назадъ памятную доску, а домъ въ Дюссельдорфѣ, гдѣ родился Гейне, почти ничѣмъ не отмѣченъ. "Моя слава покоится еще въ мраморныхъ ломкахъ Каррары", писалъ шутя 26-ти-лѣтній Гейне, и съ нѣкоторымъ ограниченіемъ слова эти сохраняютъ свою силу до сегодняшняго дня. Кое-гдѣ существуютъ комитеты по постановкѣ памятника Гейне, но нигдѣ нѣтъ самаго памятника. Каждая попытка въ этомъ направленіи встрѣчаетъ противодѣйствіе умственно ограниченныхъ людей. Въ Берлинѣ носились съ проектомъ поставить Гейне монументъ въ частномъ саду, окруживъ его клумбами цвѣтовъ и рѣшеткою и сдѣлавъ видимымъ со всѣхъ сторонъ. Врядъ ли поэтъ, художественное самосознаніе котораго было весьма чувствительнымъ, могъ бы быть доволенъ памятникомъ подобнаго рода. Вѣдь онъ не незамѣтно вторгся въ среду германской поэзіи, онъ родился въ ней. Его можно сравнить со свободно поющимъ соловьемъ, умѣющимъ извлекать изъ души не только радостные, но и скорбные звуки. А между тѣмъ многіе не хотятъ воздвигнуть ему памятника: вѣдь они съ грустью и наслажденіемъ слушаютъ безконечное число разъ геіневскіе тексты, переложенные на музыку Шубертомъ или Шуманомъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ дерзаютъ доказывать, что Гейне чуждъ нѣмецкому чувству или же унижаютъ его по сравненію съ другими. Но "Лорелея" не выдумана Гейне; этотъ сюжетъ былъ подъ рукою и у другихъ поэтовъ, если же Гейне былъ болѣе счастливъ въ обработкѣ упомянутаго сюжета, то этимъ онъ обязанъ не только "огромной литературной сноровкѣ", но прежде всего своему высшему поэтическому дарованію, своему генію.
   Бѣдный поэтъ, ты правъ: все еще не хотятъ признать того, что ты имѣлъ сильное вліяніе на нѣмецкое настроеніе души и что твои пѣсни сдѣлались популярными. Гейне никогда не достигъ бы такого вліянія, если бы онъ былъ только виртуозомъ. Литературная ловкость -- не ключъ къ сердцу народа; чтобы проникнуть въ тайники народной души, нужно имѣть силу очаровывать эти души, нужно сумѣть разгадать глубочайшія тайны родного языка, и чуткій слухъ, который дастъ возможность разслышать тихіе звуки въ сокровеннѣйшихъ глубинахъ человѣческаго сердца. Постигнуть все это могъ только избранникъ, который владѣлъ такимъ небеснымъ даромъ. Предъ Гёте и Шиллеромъ, властителями германской литературы, Гейне отступаетъ на второй планъ, но между послѣдующими поэтами врядъ ли есть кто-нибудь, кто бы оказалъ болѣе сильное вліяніе на дальнѣйшее развитіе нѣмецкаго языка, по крайней мѣрѣ на внѣшнюю его форму и на гармонію. Молодая Германія восхваляла его и подражала ему. Было время, когда весь свѣтъ писалъ à la Гейне, когда казалось, что онъ говорилъ тысячью языковъ, и это время еще не совсѣмъ прошло. Восемьдесятъ лѣтъ тому назадъ явились въ свѣтъ: первый томъ "Путевыхъ картинъ" и "Книги пѣсенъ". Успѣхъ былъ безпримѣренъ; теперь говорятъ, что трудно понять тогдашній успѣхъ этихъ произведеній, а между тѣмъ въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Возвратимся къ тому времени. 1826 годъ! Изъ Веймара нечего уже было болѣе ждать, хотя еще не вышла II часть "Фауста". Общество хотѣло имѣть что-нибудь новое, оно желало слышать новый голосъ, новую мелодію, все стремилось къ современности. И вдругъ на горизонтѣ показалось новое свѣтило, которое своими лучами озарило все окружающее, и дѣйствіе свѣта было поразительно прекрасно.
   И въ этомъ случаѣ матеріалъ былъ не новъ. Путешествій не были выдуманы имъ -- юнымъ Гейне, съ котомкою на плечахъ и палкою въ рукѣ отправившимся въ путь, чтобы взбираться на Гарцъ и Блоксбергъ. Въ такомъ костюмѣ, въ грубыхъ сапогахъ, совершали свои сентиментальныя путешествія многіе другіе и до Гейне, люди, которые обладали хорошею головою, крѣпкими голенями и блестящимъ литературнымъ дарованіемъ. Толчокъ вашему поэту былъ данъ безъ сомнѣнія "Путевыми тѣнями" Юстина Кернера. И здѣсь каждое впечатлѣніе получаетъ личную окраску, все обусловливается настроеніемъ, и между прозою вставлены стихотворенія, но Гейне шелъ своимъ путемъ и кое-гдѣ позволялъ себѣ отступленія, которыхъ моралисты не могутъ простить ему еще и нынѣ. Когда хотятъ погубить художника, то стараются нанести ему удары, вызываемые будто мотивами оскорбленной нравственности. И нельзя отрицать того, что Гейне оскорблялъ подчасъ строгую музу. Но эти недостатки стушевывались передъ другими качествами Гейне. Въ путевыхъ картинахъ главную роль играетъ не то, что описывается, но то, какъ описывается, и читателямъ казалось, что они давно уже не видѣли такихъ яркихъ красокъ и не слышали такихъ радостныхъ пѣсенъ. Въ этихъ картинахъ Гейне попутно уничтожаетъ и своихъ противниковъ -- Платонъ былъ однимъ изъ этихъ несчастныхъ -- и поэтъ наноситъ имъ безпощадно тяжелые удары. Но картина путешествія не проигрываетъ отъ такихъ отступленій. Молодой поэтъ не упускаетъ изъ виду красотъ природы, особенностей людей и немногими штрихами рисуетъ ландшафты, какъ будто бы они обладали человѣческими чертами, и даетъ живыя характеристики людей. Онъ видѣлъ и прозрѣвалъ вокругъ себя людей и природу, онъ жилъ среди нихъ и вмѣстѣ съ тѣмъ взиралъ на нихъ съ высоты!
   Если бы Генрихъ Гейне написалъ только "Путевыя картины" и создалъ "Книгу пѣсенъ", ему слѣдовало бы и тогда поставить памятникъ. Онъ одинъ изъ тѣхъ немногихъ, которые разнесли славу германской поэзіи по всему свѣту. Его "Книга пѣсенъ" была первымъ нѣмецкимъ произведеніемъ, переведеннымъ на японскій языкъ. Но и великій Байронъ все еще не имѣетъ статуи въ Вестминстерскомъ аббатствѣ и его бюстъ -- благородное произведеніе Торвальдсена -- скрытъ отъ взоровъ публики въ Кембриджѣ. Причины несправедливаго отношенія къ Байрону и къ Гейне однѣ и тѣ же...
   Въ 1826 году на Мюнхенской сценѣ былъ поставленъ "Крестьянинъ-милліонеръ"; Гейне не могъ забыть одной пѣсенки, вставленной въ эту пьесу; особенно запомнились ему двѣ строки: "Какъ бы радостно ни свѣтило солнце, оно все же должно закатиться". Эти слова нашли отзывъ въ сердцѣ Гейне: въ веселомъ ритмѣ была высказана грустная истина. Постоянно говорятъ объ остроуміи Гейне, но не слѣдуетъ забывать, что настроеніе Гейне даетъ у него тонъ всему, а его настроеніе не было показнымъ: то, что онъ изливалъ въ звукахъ, было имъ перечувствовано и пережито. Онъ только ввелъ новый родъ остроумія -- остроуміе лирическое, элегическое, которое смѣется сквозь слезы и для своихъ смѣлыхъ веселыхъ словъ прибѣгаетъ къ печальнымъ и грустнымъ образамъ. Когда поэтъ преклоняется передъ мраморною статуей Венеры Милосской и молитъ ее объ избавленіи его отъ страданій,-- богиня же отвѣчаетъ ему съ сожалѣніемъ: "Развѣ ты не видишь, что я безъ рукъ и не могу помочь?",-- то мы видимъ въ этомъ остроту, но такая острота можетъ тронуть и камни. Вообще же эта сцена основана на пережитомъ имъ. Въ маѣ 1848 года Гейне находился однажды у статуи Милосской Венеры, и это былъ его послѣдній выходъ, за которымъ послѣдовали восьмилѣтнія страданія...
   Французы признавали эту нѣжную черту его характера. Для друга Гейне, Жерара, поэтъ -- сентиментальный Вольтеръ, скептикъ XVIII столѣтія, а Теофиль Готье видитъ въ Гейне херувима подъ маскою сатира. Когда послѣ Іюльской революціи Гейне поселился въ Парижѣ, то его привѣтствовали какъ романтика, сбросившаго съ себя монашескую рясу, о Гейне взялъ съ собою кое-что изъ средневѣковыхъ идеаловъ, весь романтическій матеріалъ, любовь къ исчезнувшимъ эпохамъ и культурамъ, въ остаткамъ старины и стремленіе воплотить призраки въ дѣйствительность, а дѣйствительность окутать туманомъ видѣній. Его первыя стихотворенія названы сновидѣніями и грезы видѣнія были всегда его излюбленнымъ художественнымъ пріемомъ. Какіе призраки ни носились только съ нимъ! Онъ прогуливался съ императоромъ Барбароссою въ Кифгейзерѣ, съ Кардомъ Великимъ въ Аахенскомъ соборѣ и съ тремя восточными волхвами въ Кёльнскомъ соборѣ. Прочтите въ "Послѣдней свободной пѣснѣ романтики", "Атта Троль", сонъ въ баскской хижинѣ вѣдьмы и вдумайтесь въ эту Иродіаду, скачущую въ ночной пляскѣ. Она играетъ головой Крестителя, въ дикомъ восторгѣ лобзаетъ ее, бросаетъ вверхъ и вновь ее подхватываетъ. Мы видимъ ея дочь Саломею какъ бы живою. И такими плясками смерти, такими отвратительными и вмѣстѣ съ тѣмъ геніальными шутками Гейне наслаждался съ увлеченіемъ. Онъ изучилъ основательно исторію суевѣрій и любилъ даже въ будничной жизни мистическія шутки. Бѣднаго Беллини, доступнаго всякимъ суевѣрнымъ ужасамъ, нашъ поэтъ стращалъ увѣреніемъ, что онъ, Гейне, обладаетъ дурнымъ глазомъ, и итальянецъ при встрѣчѣ съ Гейне открещивался отъ него. Беллини умеръ и дѣйствительно совсѣмъ молодымъ человѣкомъ. "Я вѣдь предсказалъ ему это", утверждалъ поэтъ, который въ концѣ концовъ самъ отчасти вѣрилъ въ свою загробную власть.
   Гейне любилъ сопоставленія не только діаметрально-противоположныхъ мыслей, но и сопоставленіе противоположныхъ словъ. Можно привести длинный списокъ подобныхъ контрастовъ, напримѣръ: Гёттингенъ, извѣстный своими колбасами и университетомъ; звѣзды, отражающіяся въ грязи; небеса, которыя "принадлежатъ ангеламъ и воробьямъ. Французскіе романтики также любили сопоставлять контрасты, упоминая одновременно и наряду о грязи и перлахъ, о небесахъ и преисподней, но Гейне не былъ ихъ подражателемъ, напротивъ, онъ былъ въ этомъ отношеніи ихъ предшественникомъ. Быть можетъ, здѣсь играли роль впечатлѣнія дѣтства. "Донъ-Кихотъ" былъ первою книгою, прочтенною ребенкомъ-Гейне; онъ поглотилъ эту книгу, сидя на скамьѣ аллеи вздоховъ въ Дюссельдорфскомъ саду, и все, составляющее контрастъ въ нашей человѣческой жизни, явилось здѣсь предъ нимъ во весь ростъ: идеалъ и фантазія, возсѣдающіе на конѣ, а рядомъ съ ними здравый человѣческій смыслъ, плетущійся на ослѣ. И затѣмъ не слѣдуетъ забывать того, что въ 1808 году вышла I часть "Фауста", что Гейне принадлежалъ поколѣнію, которое наслаждалось всею свѣжестью этой поэмы, и велика была антитеза между Фаустомъ и Мефистофелемъ. Подъ этимъ мощнымъ вліяніемъ началъ Гейне свою писательскую дѣятельность, которая привела его въ другую область, но тѣнь ФаустаМефистофеля слѣдовала за нимъ всюду. Отсюда истекаетъ его иронія надъ самимъ собою, пародіи на себя и униженіе самого себя. Отъ французовъ Гейне позаимствовалъ нѣсколько галлицизмовъ, но въ сущности онъ остался нѣмцемъ, нѣмцемъ въ своихъ нѣжныхъ изліяніяхъ и въ своей грубости. Онъ любилъ кислую капусту, но, говорилъ онъ, кислая капуста должна быть "полита амброзіею".
   Даже въ титулѣ германскаго поэта хотѣли ему отказать, но отвѣтомъ на это можетъ служить только молчаніе. Въ вопросѣ же о постановкѣ памятника необходимо высказать мнѣніе, что Генрихъ Гейне заслуживаетъ памятника, хотя нынѣшнее время, безъ сомнѣнія, неблагопріятно для разрѣшенія этого вопроса. Реакція въ современномъ обществѣ должна будетъ уступить мѣсто болѣе просвѣщенному направленію, и тогда явится и памятникъ Гейне. Съ этимъ придется обождать, такъ какъ теперь не существуетъ еще единодушнаго признанія заслугъ Гейне. Онъ же не нуждается въ памятникѣ, который бы долженъ находиться подъ защитою полиціи во избѣжаніе оскверненія нечистыми руками его враговъ. Императрица австрійская Елизавета поставила ему небольшой памятникъ въ садахъ своего дворца, и здѣсь, въ тѣнк пальмъ, въ виду голубого моря, на далекомъ островѣ стоитъ монументъ, которому мѣсто на германскомъ сѣверѣ... Деньги фамиліи Гейне оказались могущественнѣе, чѣмъ духъ поэта изъ этой фамиліи. Чужестранные аристократы добивались руки богатыхъ наслѣдницъ, носившихъ имя Гейне. Одна изъ его внучекъ -- княгиня делла-Рока, другая вступила въ бракъ съ главою дома Ришельё и въ настоящее время она -- княгиня Монако, т. е. суверенная принцесса. Поэтъ, имѣвшій даръ создавать смѣлыя грезы и мечты, никогда не могъ бы мечтать о такомъ родствѣ въ своемъ потомствѣ. Генрихъ Гейне самъ не создалъ себѣ общественной карьеры и теперь еще онъ могъ бы повторить только то, что нѣкогда онъ сказалъ о себѣ въ сознаніи своего художественнаго величія:

Изъ меня не вышло ничего, кромѣ поэта.

   Онъ выносилъ всю жизнь страданія души. Объ этихъ страданіяхъ не знали его враги, не догадывались, быть можетъ, и его друзья, хотя въ его смѣхѣ и чувствуется жгучая боль. Всѣ мы знаемъ традиціонную "двойственность" Гейне, контрастъ между его индивидуальными и демократическими убѣжденіями, между космополитизмомъ и любовью въ родинѣ, между эллинизмомъ и еврействомъ. Но всѣ эти противоположности не затемняютъ его мысли. Онѣ не знаменуютъ собою таинственнаго трагизма, который мы видимъ теперь, въ наши дни, и который состоитъ въ разладѣ между личностью человѣка и его міровоззрѣніемъ.
   Не два міросозерцанія борятся въ Гейне. Физическія свойства болѣзненнаго страдающаго поэта выражаются въ его поэзіи. Онъ, восхваляющій эллинскую физическую красоту, ненавидитъ "вульгарную краснощекую" силу инстинктивною ненавистью культурнаго страждущаго человѣка. Его духъ, грезящій о гармоніи будущаго, поддерживается только чувствами. Онъ по духу -- іудей, христіанинъ и романтикъ, но разсудкомъ -- современный скептикъ. Іудейство и романтизмъ достигаютъ въ немъ кульминаціоннаго пункта тогда, когда они сливаются другъ съ другомъ въ своей безтѣлесной чувственности и мечтательности.
   Выйдя изъ культурной борьбы своего времени, Гейне воспринимаетъ въ своемъ самосознаніи все посредственно и рефлективно. Онъ переживаетъ любовь въ неясныхъ сновидѣніяхъ, въ призракахъ смерти и въ мраморѣ и испытываетъ сильнѣйшія ощущенія въ видѣніяхъ. Подъ красивою внѣшностью жизнерадостнаго міровоззрѣнія въ немъ "врываются духовныя влеченія назарянъ и живетъ аскетизмъ. Эти контрасты -- не заблужденіе интеллекта съ его исканіями и не временныя настроенія: нѣтъ, это контрасты между духовными стремленіями и физическими силами.
   Теоретическое міровоззрѣніе Гейне достигаетъ единства. Онъ возвышаетъ человѣческій идеалъ сенсуализма и культурный идеалъ эллинизма до тѣхъ поръ, пока эллинъ и современный всесторонній человѣкъ, Гёте и Шекспиръ, не сливаются у него воедино; онъ противопоставляетъ имъ въ качествѣ контраста "Назарянина". И въ одухотворенномъ синтезѣ третьяго царства онъ умѣетъ соединить демократическія требованія и благородныя человѣческія мечты, матеріальное величіе и религіозную силу -- и создать изъ этого картину необыкновенной красоты: "Мы -- говоритъ Гейне,-- устроимъ демократію одинаково величественныхъ, равно святыхъ, одинаково одухотворенныхъ боговъ. Вы требуете простыхъ одѣяній, простыхъ нравовъ и простыхъ наслажденій; а мы требуемъ нектара и амброзіи, пурпурныхъ мантій, роскоши и великолѣпія, веселой пляски нимфъ, музыки и комедій".
   Въ Гейне вмѣстѣ съ тѣмъ мы чувствуемъ вѣру романтика въ то, что въ спиритуализмѣ заключена вся поэзія человѣчества; чувство, что только страданіе открываетъ доступъ въ тайники души:
   "Въ христіанствѣ человѣкъ приходитъ къ сознанію своего духа посредствомъ страданій,-- болѣзни способны одухотворить самихъ животныхъ"...
   Онъ говоритъ о себѣ: "Я наиболѣе страдающій изъ всѣхъ васъ и достоинъ тѣмъ большаго сожалѣнія, что знаю, что такое здоровье".

* * *

   Въ заключеніе нашей статьи мы скажемъ о завѣщаніи Гейне. Кто любитъ Гейне, тому интересно было бы взглянуть на листы, гдѣ онъ изложилъ свою послѣднюю волю. Поэтъ долженъ былъ въ виду сперти сдѣлать признанія, которыхъ бы онъ не высказалъ въ другое время. Гейне относился во всему въ жизни, какъ поэтъ, и мы въ правѣ были ожидать, что онъ будетъ говорить передъ кончиною словами, въ которыхъ онъ выскажетъ свое серьезное душевное настроеніе.
   Насколько намъ извѣстно, Гейне излагалъ свою послѣднюю волю пять разъ, слѣдовательно, онъ находилъ нѣкоторую привлекательность въ составленіи завѣщаній; въ его словахъ чувствуется нѣкоторая торжественность; онъ чувствуетъ, что его завѣщаніе будетъ прочтено людьми, любившими его, и онъ трогательно прощается съ ними. Онъ вспоминаетъ не только о друзьяхъ и родственникахъ, но и о народахъ, среди которыхъ онъ жилъ. Онъ пишетъ: "Моею великою жизненною задачею было трудиться на пользу взаимнаго пониманія и согласія между Германіей и Франціей". Въ другомъ завѣщаніи онъ говоритъ: "Послѣ дорогихъ родственниковъ я ничего на свѣтѣ не любилъ болѣе французскаго народа и дорогой Франціи" -- выраженіе, напоминающее знаменитыя слова обожаемаго поэтомъ героя, останки котораго незадолго до того были перевезены въ Домъ Инвалидовъ: "Я хочу, чтобы мой прахъ покоился на берегахъ Сены, среди французскаго народа, такъ сильно любимаго мною".
   Но во всѣхъ такихъ заявленіяхъ мы не находимъ какихъ-нибудь признаній, похожихъ на исповѣдь. Нигдѣ Гейне не касается тайниковъ своей души и не останавливается въ размышленіи надъ вопросомъ о своемъ "я". Онъ даетъ практическія распоряженія, относящіяся къ хозяйству, и иногда кажется, что мы слышимъ голосъ возлюбленной жены поэта, просящей мужа, чтобы ея Генрихъ, "ce pauvre chien", не забылъ своевременно объ обязанностяхъ заботливаго мужа, но послѣдняго искренняго желанія поэта въ его завѣщаніи мы не слышимъ.
   Изъ пяти завѣщаній самое раннее и наиболѣе интересное перешло въ руки профессора Мейера въ Лейпцигѣ, у котораго находится самое значительное собраніе рукописей и реликвій поэта. Это завѣщаніе наиболѣе интересно потому, что оно написано до смерти дяди Гейне -- Соломона и слѣдовательно предшествутъ тому печальному спору о наслѣдствѣ, о которомъ упоминается въ. позднѣйшихъ завѣщаніяхъ. Въ то время поэтъ могъ еще писать: "Разсчитывая на великодушіе моего дяди Соломона Гейне, я умираю спокойно". Въ этомъ завѣщаніи Гейне поручаетъ заботу о своей литературной собственности брату Максимиліану, пользовавшемуся любовью и довѣріемъ поэта, хотя братъ и не заслуживалъ ихъ,-- такъ, онъ удалилъ изъ мемуаровъ Гейне довольно много мѣстъ. Завѣщаніе гласитъ между прочимъ:
   "Вотъ мое завѣщаніе, собственноручно составленное въ Парижѣ 7-го апрѣля 1843 года. Все, чѣмъ я владѣю въ этомъ мірѣ, свое движимое имущество, свою литературную собственность и все, что имѣю право получить, я оставляю женѣ моей, Матильдѣ Гейне, урожденной Мира, съ которой въ теченіе 8-ми лѣтъ жизни я дѣлилъ радость и горе. Къ сожалѣнію, имущество, которое я ей оставляю, не особенно велико, и я надѣюсь, что благородные люди, великодушно помогавшіе мнѣ въ теченіе всей жизни, перенесутъ свою любовь и на мою вдову; эта надежда составляетъ уже болѣе внушительное наслѣдственное имущество, которое я оставлю моей бѣдной женѣ; разсчитывая на великодушіе моего дяди Соломона Гейне, я умираю спокойно".
   Затѣмъ Гейне продолжаетъ:
   "Моему брату Максимиліану, искренне любимому мною, я поручаю привести въ порядокъ мое литературное наслѣдіе, дабы ни мое честное имя, ни права моей вдовы не потерпѣли какого-либо ущерба; прежде всего я прошу доктора Детмольда помочь брату, который долженъ позаботиться о моей женѣ и быть ея помощникомъ и совѣтникомъ. Объ этомъ я прошу также моего добраго благороднаго кузена Карла Гейне, котораго я также всегда любилъ".
   Половина слѣдующей за этимъ третьей страницы рукописи кѣмъ-то оторвана. Разумѣется, этого незачѣмъ было дѣлать самому Гейне, который уничтожилъ бы впослѣдствіи все завѣщаніе, сдѣлавшееся недѣйствительнымъ вслѣдствіе составленія новаго; указанная часть завѣщанія не могла быть оторвана и Матильдою, которая не знала нѣмецкаго языка. И такъ какъ она охраняла бумаги своего супруга съ усердіемъ Цербера и не давала ихъ въ руки никому, кромѣ шурина Максимиліана, то весьма вѣроятно, что мы видимъ здѣсь слѣды дѣятельности этого брата поэта. Мы не знаемъ содержанія того, что онъ уничтожилъ; мы можемъ высказать только предположеніе. Въ концѣ завѣщанія говорится о Карлѣ Гейне, жена котораго ненавидѣла поэта. Эта ненависть имѣла причиною обстоятельство, которое поэтъ освѣщаетъ стихомъ: "Развѣ женщина можетъ желать головы мужчины, котораго она не любитъ?". Можетъ быть, Гейне просилъ въ завѣщаніи забыть о прошедшемъ и простить, но это только предположеніе.
   Наконецъ Гейне прощается съ матерью, сестрою и братомъ Густавомъ и сердечно благодаритъ дядю Соломона за всѣ его благодѣянія.
   Затѣмъ слѣдуетъ мѣсто, въ которомъ Гейне говоритъ, что послѣ родныхъ и близкихъ онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ французскій народъ и Францію.
   И въ своихъ поэтическихъ произведеніяхъ Гейне часто бываетъ занятъ мыслью о томъ, когда и гдѣ онъ распростится съ этимъ міромъ и что онъ оставитъ своимъ ближнимъ. Напримѣръ, вспомнимъ его пѣснь: "Гдѣ будетъ мѣсто послѣдняго упокоенія усталаго путника?" -- стихотвореніе, въ которомъ Гейне разрѣшаетъ загадку загробной жизни:
   "Какъ бы то ни было, и тамъ надо мною будетъ божественное небо, какъ и здѣсь, а ночью будутъ надо мною носиться свѣтила смерти -- звѣзды".
   Но чѣмъ ближе смерть, тѣмъ печальнѣе жалобы умирающаго:
   "Изъ рукъ выпадаетъ арфа, и въ куски разбивается кубовъ, который я радостно подношу къ своимъ устамъ".
   Горячая привязанность и любовь къ жизни возрастаетъ въ поэтѣ, и онъ приходитъ въ восторгъ отъ глубокой истины, высказанной словами Ахиллеса, произнесенными въ подземномъ мірѣ въ отвѣтъ на рѣчи Одиссея:
   
   Лучше бъ хотѣлъ я живой, какъ поденщикъ, работая въ полѣ,
   Службой у бѣднаго пахаря хлѣбъ добывать свой насущный.
   Нежели здѣсь надъ бездушными мертвыми царствовать мертвый.
   
   Эти слова были по сердцу поэту, жаждущему жизни, и въ двухъ Стихотвореніяхъ, "Прощающійся" и "Эпилогъ", Гейне повторилъ въ современной перифразѣ мысли эллина. Гораздо печальнѣе звучитъ диссонансъ въ стихотвореніи "Занавѣсъ опустился, пьеса окончена", гдѣ умирающій сравниваетъ душу съ послѣднимъ огонькомъ, который медленно догораетъ въ опустѣвшемъ театрѣ. Рѣзкими, отталкивающими словами поэтъ разражается въ обоихъ стихотвореніяхъ "Завѣтъ" и "Завѣщаніе", въ которыя онъ желаетъ своимъ врагамъ испытать тѣ же страданія, которыя истерзали его тѣло и душу. Насъ охватываетъ ужасъ, когда мы заглядываемъ въ эту бездну страданій, и съ удивленіемъ мы слѣдимъ за проявленіями сильнаго духа, не сломленнаго страданіемъ. Эпоха, которая, подобно нашей, цѣнитъ характерное наряду съ прекраснымъ, не откажетъ этимъ безудержнымъ взрывамъ негодованія поэта въ оригинальности и значеніи.
   Мы можемъ спросить: дѣйствительно ли таково истинное завѣщаніе Гейне? Развѣ мы слышимъ его послѣднее слово въ этихъ ужасныхъ диссонансахъ, развѣ это тѣ слова, которыхъ мы ждали отъ этого генія? Нѣтъ, послѣднее слово Гейне не было никогда написано. Оно таилось въ сердцѣ поэта въ формѣ "тоски по свободѣ и счастіи, по юностѣ и красотѣ, тоски по откровеніи нашего "я" по воплощеніи нашей индивидуальности. Гейне часто позволяетъ себѣ грязныя выходки, побуждаемый какимъ-то злостнымъ влеченіемъ, но нерѣдко его духъ возносится и въ высшія области будущаго, въ ожиданіи солнечнаго дня, который послѣдуетъ за безпросвѣтнымъ временемъ страданій. И тотъ, кому доступно уразумѣніе высшихъ стремленій поэзіи Гейне, найдетъ въ его пѣсняхъ истинное духовное завѣщаніе поэта.

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 6, 1905

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru