Гатцук Владимир Алексеевич
Золотые подковки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   В. А. Гатцук - Сказки русского народа.
   Издательство "ЭОС",Москва, 1992 г.
   OCR и проверка орфографии: книга прощай оружие (Читайте книгу Эрнеста Хемингуэя "Прощай, оружие!")
  

Золотые подковки

   Служил у одного короля солдат Климов, так, немудрящий солдатишка,-- полковую конюшню чистил, только на то его и хватало. Вот, раз вечером наказывает Климову фельдфебель: "Полковницкий денщик говорил, что собирается завтра до света в конюшню зайти, чистоту посмотреть. Так ты, Климов, за ночь, гляди, все чисто прибери; а то, если что, -- беда тебе будет!"
   Взял Климов метлу с лопатой и давай прибирать в конюшне. К полуночи сморил его сон, прилег он в пустом стойле на сено и задремал. Только, недолго проспавши, проснулся он и слышит: писк, топот, возня по конюшне идет, точно ребятишек туда целая орава забралась. Выглянул Климов потихоньку -- от фонаря-то в конюшне видно, -- смотрит: чертенят видимо-невидимо, да все маленькие: так-то по конюшне в чехарду играют, возятся, дерутся... Известно, ребятишки: надоело, стало быть, в преисподней все у старшого, у Дедушки Лысого, на глазах сидеть, слушать, как он ворчит да ругается. Смотрел на них Климов, смотрел -- и смешно, и занятно!.. Вдруг один чертенок как прыгнет, точно кузнечик, да прямо около него в сено. Тут его Климов и сцапал за хвост: "А, -- говорит, -- попался! Теперь не выпущу". Прочие чертенята вмиг сгинули, а этот давай солдата просить-молить: "Дяденька, родимый, отпусти. Никогда не буду!" "Нет, -- говорит Климов, -- постой-погоди: вот как закрещу я тебя, тогда и вправду не будешь. Эх, говорил я фельдфебелю, чтоб козла в конюшне завести; а то, сделай милость, какая пакость завелась!.. Ну, рассказывай: зачем сюда забрались?" "Поиграть, дяденька; нас Дедушка Лысый отпустил, потому -- мы сегодня в первый раз подковки надели, праздник у нас". Повернул Климов чертенка вверх ногами, поглядел: и вправду у него копытца золотыми подковками подкованы. "Это что ж у вас подковки значут, -- спрашивает, -- чин что ли какой?" "Нет, -- говорит чертенок, -- мы еще маленькие, без чинов. А подковки нам подбивают, чтоб мы могли людей морочить: в подковках вся сила". "Вот ты какой: мразь этакая, а уж морочить можешь! Нет, нельзя тебя отпустить!" Взмолился чертенок, плачет, лапки к Климову тянет. "Дяденька, голубчик, не губи, отпусти! Мамка по мне с горя изведется". -- "Стало быть, у тебя и мать есть?" -- "Есть, дяденька. Вдова она, а у нее я один только". -- "Ах ты, скажите на милость! Тоже мать у него, у пакости этакой, есть! Ну ладно: отпустить, я тебя отпущу; только сниму с тебя твои подковки, чтоб ты людей смущать не мог". Все плачет чертенок: "Ох, дяденька, без подковок беда мне к Дедушке и на глаза показаться -- драть будет... Да и тебе эти подковки опасные: если заморочишь кого до смерти или на смертный грех морокой наведешь -- тут же мы тебя в преисподнюю утащим". "Ладно, -- говорит Климов, -- рассказывай! Зачем до смерти морочить. Я только для того глаза отводить буду, чтоб себе получше сделать". Взял клещи, оторвал у чертенка подковки, подрал его за вихор, чтоб не баловался, и выпустил. Как юркнет чертенок под пол, точно крыса!
   "Любопытно, должно быть, -- думает Климов, -- людей морочить. Надо сейчас попробовать с фельдфебелем шутку сыграть. Коли не удастся, ну побьет, не первый снег уж мне на голову..." Взял натаскал грязи и навозу со двора, раскидал в конюшне; всюду гадость, срам такой наделал -- смотреть тошно. Только управился -- бежит фельдфебель; оглянулся кругом: "А, -- говорит, -- поспел убраться! Кажись, все чисто. Сейчас полковник будет". Вошел полковник, сердитый-пресердитый -- всю ночь в карты играл, проигрался: хочется на ком-нибудь злобу сорвать. Вошел и давай по конюшне ходить, все осматривать; всюду излазил, по всему белой перчаткой водит да на все смотрит: не запачкался ли. Вымазался весь безобразно; перчатка мокрая, чернее грязи, а он все дует, точно пылинка к ней пристала. "Ничего, -- говорит, -- чисто ты, Климов, конюшню держишь... Спасибо! Что это ты, никак пол натираешь здесь?" А сам по щиколотку в навозной куче стоит. Вынул из кармана целковый, дал Климову и хочет уходить. Климов видит, что полковник сдобрился -- напустил на себя смелость и говорит: "Ваше высокородие, дозвольте доложить". "Ну, что тебе?" -- "Разрешите мне в отпуск на родину сходить: три года родных не видал". "Можно, -- говорит полковник, -- возьми завтра в канцелярии отпускной билет на месяц. Скажи, что я приказал тебе выдать. Это тебе за старанье".
   Даже стыдно Климову своей удачи стало. Вычистил он к утру конюшню и вправду начисто -- чтоб другого не подвести, -- выправил себе отпуск и пошел на родину. Была она от того города недалеко -- всего дня два ходу.
   К вечеру пришел он в одно село и просится ночевать у богатого мужика. А мужик был с норовом: любил чтоб ему любопытное что рассказывали на ночь. "Ладно, -- говорит солдату, -- ночуй, только с уговором: рассказывай мне, пока не засну". Легли они с мужиком на полатях. Уж Климов ему сказывал-сказывал: и быль, и небылицы -- все не спит мужик. "Постой, -- думает солдат, -- заморочу-ка его... Хозяин, а хозяин, -- говорит, -- знаешь, кто с тобой лежит?" "Кто? Вестимо, солдат". -- "Нет, брат, не догадался: пощупай-ка". Ухватил его мужик рукой -- как есть волк! Испугался на смерть. "Да ты не бойся, -- говорит Климов, -- посмотри на себя: ведь и ты медведем стал". Ощупал себя мужик кругом -- и вправду, медведь! "Вот что, кум, -- говорит Климов, -- нам с тобой, медведю да волку, здесь опасно. Побежим в лес". Побежали. Попадается им по дороге мужикова лошадь. "Давай, съедим лошадь", -- говорит волк. "Что ты, ведь это моя!" -- "Ну, была твоя, когда ты человеком был; а теперь волку да медведю на зубы попалась". Съели они лошадь, бегут дальше. Увидали мужикову жену-старуху. "Давай старуху съедим", -- говорит волк. "Ой, что ты: ведь это моя старуха!" -- "Какая твоя! Коли попалась нам, волку да медведю, значит наша". Съели и старуху... Так-то волк с медведем целое лето пробегали. Настает зима. "Давай, -- говорит волк, -- заляжем в берлогу: ты полезай дальше, а я наперед лягу. Придут охотники, убьют меня. Ты не зевай: как меня вытащат, ты из берлоги скачи и переметнись через меня -- обернешься опять человеком". Лежат они, лежат; набрели на берлогу охотники. Сейчас волка убили, вытащили... Как выскочит медведь из берлоги да кувырк через волка -- и полетел мужик с полатей вниз головой. Лежит на полу: "Ой, -- вопит, -- всю спину отбил, все печенки отшиб!" -- "Чего ты с полатей-то сверзился?" -- спрашивает Климов. "Да ты разве жив? Ведь тебя же, волка, охотники-то убили!" -- "Эка, пригрезилось тебе! Только сон мне перебил..."
   Доспал солдат у мужика ночь, а на другой день, к вечеру, и до своего села добрался. Повидался с женой, родителям поклонился и пошел по родным в гости. Приходит в один дом -- а там свадьбу на завтра готовят. "Помогай Бог хорошему делу, -- говорит Климов. -- Только что это вы веселье готовите, а сами будто невеселы?" "Да какая радость, -- говорит хозяин, -- вот сейчас надо ехать, колдуну пятьдесят рублей везти, а то, проклятый, завтра всю свадьбу испортит". "Стой, дядя, не давай ему ничего! Я солдат, человек бывалый: против его хитростей у меня своих вдвое больше. Не бойся: не выдам".
   Наутро поехал и Климов в свадебном поезде. Вдруг посреди улицы несется навстречу поезду черный бык, совсем бешеный: так рогами во все стороны и бьет. Поезжане насмерть перепугались, а Климов и глазом не повел: откуда ни возьмись -- выскочила из-под его саней собака, бросилась на быка... Бык повернул -- да в лес; собака за ним -- и скрылись оба... Едут дальше. Глядь: заяц через дорогу перебежал у лошадей под самыми ногами. Стали лошади, храпят, ни с места. "Ох, худая примета!" -- говорят поезжане. А за зайцем, откуда ни взялась, выскочила лиса, поймала зайца за уши и давай его по его же следам таскать, им же его след заметать. Замела и утащила зайца в лес -- тотчас поезд легко сдвинулся. Приехали к церкви, обвенчали жениха с невестою и только что назад к дому подъезжают -- глядь: а на воротах ворон черный сидит; сидит и каркает... Лошади, как вкопанные, стали, храпят, пятятся. Поезжане перепугались вовсе: "Ой, -- говорят, -- хуже этой приметы и не бывает!" Вдруг откуда ни возьмись, взвился ясный сокол; налетел на ворона и давай его бить -- так перья и сыпятся. Снялся ворон, полетел к лесу, сокол за ним -- все бьет его -- и скрылись оба...
   Вот посадили молодых за стол, родные сели, все по порядку. Стали есть, пить, веселиться... Вдруг сам колдун жалует: шапки не ломает, образам не молится, честной беседе не кланяется -- прямо к солдату: "Ты кто таков? Почто не в свое дело суешься?" Климов сидит, глазом не моргнет, на колдуна смотрит: "Я-то, -- говорит, -- здешний, солдат Климов. Знать у тебя глаз выскочил, что не видишь!" Только сказал -- раз -- у колдуна правый глаз выскочил. Климов его сейчас подхватил и в карман спрятал. Трет себе колдун пустое место, где глаз был. "Ну, -- говорит, -- не балуй, служивый: давай глаз-то". "Хорош и с одним будешь. А то и другой выскочит, коли не покажешь мне сейчас: в чем твоя сила". Колдун видит: дело плохо -- надо хоть последний глаз сберечь. Только было повернулся, чтоб уходить, раз -- и последний глаз выскочил! Что тут делать?.. Вынул колдун из кармана золотую подковку: "Вот, -- говорит, -- чем я действую: в болоте нашел". -- "Эх ты, дурень старый! -- говорит ему Климов. -- Куда тебе со мной тягаться: у меня две таких-то, и сам я их у чертенка с копытец отодрал. Подавай сюда мне твою находку! Наше дело солдатское: прикажут, так со всякой нечистью путаться будешь, а ты -- мирской человек, между православными живешь". Отобрал у колдуна подковку, вставил ему на место глаза и вытолкал его взашей.
   Уж как хозяева обрадовались! Не знают, где Климова посадить, чем угостить. Накормили его досыта, напоили допьяна и домой с почетом отвезли.
   Хорошо зажил Климов в деревне: везде ему почет, уваженье; везде он первый гость... А чуть что не по нем -- сейчас над виноватым, смотришь, и шутку сыграет.
   Раз пришел он к своему свату -- скупой-прескупой мужик был -- и просит: "Угости-ка винцом, сватушка; после вчерашнего, с похмелья, голова болит". "Ишь, какой выискался! -- говорит сват. -- Что у меня кабак, что ли, про тебя припасен? Проваливай, брат, по здорову". Выглянул Климов в окошко: "Ах, батюшки, -- кричит, -- воды-то что на улице: совсем все село затопила!" Как хлынет вода в избу... Оробели хозяева -- прыгнули на лавку, а вода за ними; на полати влезли -- и туда вода подступает. "Что, испугались? -- говорит Климов. -- Ничего, это я не во вред вам воды напустил, а для уток: сейчас сюда две диких прилетят, вот мне и закуска будет; вино-то, признаться, у меня с собой есть". И точно, откуда ни возьмись, прилетела пара уток; плавают, ныряют около самых полатей. "Хватай их, -- говорит Климов хозяину, -- да руби им головы топором". Климов отворил дверь, воду мигом выпустил, а потом обернулся к свату и говорит: "Ну, давай уток жарить будем". Оглянулся сват -- а вместо уток теплые сапоги без головок: головки-то он им вместо утиных голов сам отрубил...
   Тоже над старухой над одной Климов подшутил. Собралась она старика своего помянуть: на блины опару поставила, гостей скликала, а Климова-то не позвала. Вот, только что изладилась старуха блины печь, он подошел к окну и говорит: "Всем окно, а хозяйке пусть печь будет!" Давай старуха тесто ложкой в окно выливать -- думает, что печь. Все тесто на землю вылила, нечем было гостей попотчевать...
   Так-то, хоть большой беды никому Климов не делал, а все-таки, кто знал про его мастерство, поопасывались его, ублажали всячески, чтоб шутки какой не сшутил.
   По понедельникам у них в селе торг был. Вышел Климов утром на площадь; сейчас знакомые повели его в трактир, угостили. Выходит он из трактира навеселе. "Смотри, -- кричит, -- народ православный, как я сейчас сквозь колоду пролезу!" А на площади толстая-претолстая колода валялась. Собрался народ, дивуется: лезет Климов сквозь колоду, точно она из мягкого снега... А тут мужичок один из чужой деревни с возом сена проезжал. Подошел он поглядеть, смотрит: солдат через колоду перелезает, а народ ахает, что он сквозь нее лезет. Приехал-то мужик позднее, вот у него глаза и не были заморочены. Он и закричи: "Обманывает вас солдат, православные, глаза отводит! Не сквозь колоду, а через нее он лезет!" Обидно показалось Климову, что поймал его мужик. Встал он и говорит: "Эх, дядя, далеко ты видишь, а что под носом у тебя -- то тебе невдомек. Гляди-ка, сено-то твое как полыхает!" Оглянулся мужик. Батюшки! Горит его сено на возу, так пламя по нем и бегает! Давай он сено с воза раскидывать да ногами топтать. А Климов подошел, смотрит:Выручай, -- говорит, -- хоть лошадь-то, дядя! Гляди: оглобли уж горят". Мужик за топор: ну оглобли рубить. Отрубил, лошадь убежала. "Ой, армяк на тебе загорелся, шапка горит!" -- кричит Климов. Сорвал мужик с себя кафтан и шапку, кинул в грязь и давай топтать... Тут Климов повернулся и ушел. Оглядывается мужик: что за притча? Сено раскидано, оглобли обрублены, лошадь убежала, шапка с кафтаном в грязь втоптаны, а ни на чем и виду огня нет... Даже заплакалмужик от обиды, как узнал, что это Климов над ним так подшутил.
   Кончился Климову отпуск, и пошел он назад в город на службу. Уходил домой -- смирный, тихий солдатик был; а вернулся таким лихачом, просто не узнаешь. Привык чертенковыми подковками орудовать: всех морочит, всем глаза отводит. Начальство говорит: "Вот солдат исправный, вот старательный!" В ефрейторы его произвели, а он, знай, по трактирам гуляет, пьян всегда...
   И повадился он ходить в один трактир. Придет, сейчас самой лучшей еды, напитков что ни есть первых себе спросит. Напьет-наест на много, вынет из кармана горсть золотых, платит и сдачи не берет: "Половым на чай!" Трактирщик диву дается: откуда у солдата такие деньги. "Не обокрал ли, -- думает, -- казну? Жалованье-то их, солдат, известное: три денежки в день -- куда хочешь, туда и день. Попадешь с ним еще в беду..." Собрался, и пошел к главному в том городе генералу: "Так и так, ваше превосходительство: вот какое дело!.." Сейчас генерал приказал городовым взять Климова из трактира и к нему привести. Привели. "Откуда ты, братец, деньги берешь? Вот господин купец говорит, что ты кутишь и много золота тратишь". -- "Никак нет, ваше превосходительство, вовсе я золота не трачу и отроду его у меня не было". "Принеси-ка, господин купец, твою выручку сюда; не фальшивое ли золото", -- говорит генерал. Съездил трактирщик домой, захватил свой сундучок и привозит к генералу. Открыли сундучок, а там, в отдельном ящичке, куда купец солдатовы деньги особо складывал, куча черепков лежит... Так и взвыл трактирщик. "Все, -- кричит, -- половые видели, что он золотом платил!" Позвали половых, те утверждают: "Золотом платил, и много у нас в трактире денег оставил: не одну тысячу". А Климов стоит, смотрит на генерала смело: "Это, -- говорит, -- уже не моя вина, что мои черепки им золотом казались". Как рассердится генерал, как закричит: "Ах ты, мошенник, разбойник ты этакий! Да за такую штуку ты в тюрьме сгниешь!.." "Ваше превосходительство, -- говоритКлимов, -- не до того теперь! Глядите: нам смерть приходит..." Оглянулся генерал: так и хлещет вода в двери и в окна... Генерал вскочил на стол, Климов -- на другой; а вода все прибывает: уж по грудь их залила. "Плывите, ваше превосходительство, к печке за мной; может, через трубу на крышу выберемся". Кое-как выбрались они на крышу, забрались на трубу, сидят. Кругом них море без конца, без края, все: и город, и вся сторона, сколько глазом окинуть, затоплены. Генерал сидит, плачет: "Пропал, -- говорит, -- я!" Вдруг плывет мимо них лодка пустая; толкнулась об трубу, Климов ее и поймал. "Садитесь, -- говорит, -- поплывем; а то здесь все равно с голоду помирать придется". Сели, поплыли. Плыли-плыли -- день плывут, другой, на третий кругом сухо стало...
   Забрались это они в неведомое царство; народ чужой; денег нет -- как тут быть? Климов говорит: "Надо в работники наняться". А генерал ему: "Да, хорошо тебе, братец, ты к работе привычен. А я -- генерал, простой работы не знаю". "Ничего, я такую работу найду, что и уменья не надо". Пошли они в деревню и нанялись стадо пасти: солдат пошел пастухом, а генерал -- поднаском. Целое лето пасли; к зиме получили расчет и стали делиться... Климов деньги пополам разделил: сколько генералу, столько и себе; а генерал обижается: "Как смеешь меня с собой ровнять!" "И то правда, -- говорит солдат: -- я пастухом был, а вы только поднаском; значит, натрое разделим: две доли мне, а вам одну". Давай генерал спорить и ругаться. Ругались-ругались, подрались. Климов побил генерала, все деньги себе забрал и ушел.
   Остался генерал на чужой стороне один, без денег, голодный. Кое-как добрался до города; попадается ему на площади торговка -- мясо вареное с лотков продает. "Тетенька, -- говорит генерал, -- возьми меня в работники за хлеб хоть. Я не здешний, с голоду пропадаю. Буду тебе со всех сил работать: лотки за тобой носить".
   Взяла его торговка. Он идет за нею, лотки с говядиной несет, и такой его голод забрал, что стянул он с лотка телячью ногу и давай ее, походя, грызть. Вдруг, смотрит, кругом него народ -- толпятся, уставились на него... "Что ты ешь?" -- спрашивают. "Ногу телячью", -- отвечает генерал. "Какую телячью? Человечью руку ты грызешь!"
   Взглянул он свою еду -- и впрямь человечья рука...
   Тут его сейчас схватили, локти назад и повели в суд: "Так и так! Вот чужестранный человек -- людоед. Разве по закону можно человечье мясо есть?" "Нельзя! -- говорят судьи. -- Казнить его, голову ему отрубить!" Привели генерала на площадь, на плаху положили, взял палач топор, размахнулся... Как вскрикнет генерал от страха:
   "Ой!.." А купец-трактирщик его спрашивает: "Что, ваше превосходительство, вскрикнуть изволили, или заболело что?.."
   Оглянулся генерал, вздохнул. Смотрит: он в своей комнате, где он просителей принимал; перед ним трактирщик с половыми и Климов-солдат стоят. Взглянул на часы: и полминуты не прошло с тех пор, как он солдата в тюрьму посадить грозился... Наваждение!
   "А, так вот ты гусь какой! -- говорит он Климову. -- Ступай, купец, домой; ящик с черепками мне оставь; я твое дело разберу. А этого мошенника взять сейчас под караул, в кутузку его запереть!" Подхватили городовые Климова и заперли. Климов идет -- горя ему мало: "Когда нужно будет, -- думает, -- уйду. Долго ли сторожам глаза отвести!"
   Сейчас генерал собрался, надел парадный мундир, подцепил все ордена и поехал к королю. А король у них был Аггей -- старый старик и до денег очень жадный. "Так и так, ваше величество! -- докладывает ему генерал. -- Вот какой у нас человек объявился". -- И рассказал королю про Климова все. Король Аггей слушал-слушал, а понял только, что солдат из черепков золото делает.
   "Ну что ж, -- говорит генералу, -- приведи ко мне этого солдата: он человек нужный". Вот тебе раз! Поехал генерал, привез нужного человека. И говорит Климову король Аггей. "Правда ли, служивый, что ты, из чего хочешь, золото можешь делать?" А Климов, посидевши в кутузке с ворами и мошенниками да послушавши их разговоров, уж вовсе осмелился: "Точно так, ваше королевское величество, могу". Сейчас приказал король принести ему медных копеек на сто рублей. Принесли копейки, высыпали на стол -- целая груда: десять тысяч копеек. "Вот медь, -- говорит король, -- сделай-ка золото из нее". А Климов ему: "Может, -- говорит, -- в другом месте и медь, а здесь все чистое золото". Глянул король на стол... Батюшки! И впрямь, груда золотых лежит! Придворные подошли, позвали золотых дел мастера -- верно: на пятьдесят тысяч рублей чистого золота из ста целковых меди сделалось.
   Так это королю Аггею понравилось -- сказать нельзя. Приказал он свозить со всего своего королевства во дворец медные деньги. Привезут, свалят в королевском дворце, глядь: а вся медь золотом стала. Король сидит, золотые считает, генералам-сенаторам жалованье отдает, министрам на расходы отпускает -- все этим золотом. Чего выгоднее! Только одна беда: принесут министры королевское золото домой, глядь: а вместо золотых -- медные копейки. Стали генералы и сенаторы к королю ходить, жаловаться; а король: "Вы что от меня, -- спрашивает, -- получили?" "Золото". -- "Ну я не виноват, что у дураков золото медью идет". И прогонит их... Дальше все хуже пошло: без жалованья генералы и сенаторы в долги вошли, потом и верить им купцы перестали -- приходится хоть по миру идти... Министры солдат не кормят; жалованья не платят; пошло воровство, разбои...
   Собрались министры, генералы и сенаторы на совет: как быть, чем горю пособить? "Вся беда, -- говорят, -- от этого солдатишки, от Климова; надо его как-никак извести". И придумали штуку.
   А Климов, как попал к королю в милость, так о себе возмечтал, будто на него и закона нет: гуляет, пьянствует по всем трактирам, нигде денег не платит, дебоширит, дерется, всех обижает. Совсем с круга сбился, осатанел вовсе от пьянства... Вот, только раз, лежит он пьяный на улице; вдруг налетели со всех сторон городовые, забрали его, друга милого, вкинули в телегу, туда ж курьер вскочил -- и помчали его во весь дух к границе королевства. Приехали; курьер его вывалил за границу, в канаву, а сам во всех селах и деревнях, от границы на сто верст, приказы прилепил, чтоб никто не смел Климову ни ночлега, ни хлеба корки давать -- а то в тюрьму! Как отоспался Климов, вылез из канавы -- известно: промок, продрог, голова болит -- и пошел в ближайшую деревню. Оттуда его -- в шею. Он в другую -- там еще хуже пришлось: мужики до околицы его не допустили, в колья приняли -- насилу ушел... Узнал он о приказе, видит, дело плохо!
   Что тут делать? Перелез он опять через канаву в чужое королевство и пошел, куда глаза глядят. Шел, шел, добрался кое-как до столичного города и нанялся у одного тамошнего генерала в лакеи. Был тот генерал хоть и старый, но ужасно какой горячий и на руку скорый: чуть что не по нем -- сейчас весь, точно клещ, кровью нальется -- и бить! Чем ни попадя дрался, без всякого милосердия. Но Климов и его скоро образовал: так его обморочил, что он всем знакомым хвастается, какого он себе иностранного лакея нанял: "Чистота, -- говорит, -- у меня в квартире: аккуратность, пылинки нигде нет". Гости придут к нему -- дивятся: "Ах, как чисто-хорошо!" А Климов ни за щетку, ни за тряпку и не брался: только глаза отводил. Вправду-то, такая грязь-гадость в генеральской квартире, хуже, чем в свинарнике.
   У того генерала другой прислугой, вместо рассыльного, был денщик, из полка солдат. Смирный такой, тихий, богобоязненный солдатик. И у него Климов глаза отвел, и он чистоту видит, только дивится: никто не убирает, а чисто. Тоже чудно ему: день и ночь Климов в трактире пьяный сидит, а придет перед генерала -- точно вина и не нюхал. Вот раз он Климову все это и высказал: "Смотри, -- говорит, -- не колдун ли ты какой?" А Климов -- от питья злой, обидно ему, что солдатик догадывается, -- плюнул ему в глаза и ушел опять в трактир. Сидит, водку пьет, еще больше в себе злость дразнит. "Ишь ты, -- думает, -- тля этакая, а тоже чего-то догадывается! Ну ладно, я тебе покажу: в чем тут дело. Нынче ночью, как генерал придет из гостей, пусть-ка все как есть в квартире увидит".
   Пришел ночью домой генерал, сердитый: вошел в квартиру... Что ж это такое?! Грязь, гадость, везде пыль, беспорядок: на полу налито, напакощено, сор чуть не по колено... "Это что такое? -- кричит на денщика: он ему дверь отпирал. -- Ты у меня здесь приятелей своих, видно, угощал!.." Как схватил генерал со стола подсвечник медный, да как урежет солдатика в висок -- тот и не вздохнул, свалился и душу Богу отдал.
   В то самое время сидел Климов в трактире. Вдруг зашумело, завизжало; сразу тьма густая в трактире стала; серный тяжкий дух пошел... Что такое?! Разошлась тьма, смотрят: а на том месте, где Климов сидел, только кучка золы курится... Так и пропал он.
   Прошлой зимой пришел я раз из города домой. Смотрю: сидит у меня мужик Тихон, говорит, что он за свою добродетель из преисподней спихан. Будто, они с солдатом Климовым там душа в душу жили, вместе у Дедушки Лысого в работниках служили.
   Тут рассказал он мне историю про Золотые Подковки, взял у меня взаймы три рублевки, шапку да полушубок новые, да сапоги козловые.
   "Не бойся, -- говорит, -- свет! Как в моей сказке ни слова неправды нет, так то верно, что отдам я тебе долг -- после дождика в четверг, примерно".
   Сколько после того четвергов было, сколько дождей пролило. Вот уж второй год к концу идет -- чего это Тихон мне долг не несет?
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru