Федерико Гарсия Лорка
Стихотворения
Федерико Гарсия Лорка. Избранное
М., ОГИЗ, ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, 1944
СОДЕРЖАНИЕ
Книга стихов (1918-1920)
Алмаз. Перевод В. Парнаха
Море. Перевод В. Парнаха
Дождь. Перевод В. Парнаха
К лавру. Перевод В. Парнаха
Баллада морской воды. Перевод Ф. Кельина
Песни (1921-1924)
Ноктюрн. Перевод В. Парнаха
Это правда. Перевод Н. Асеева
Ирене Гарсия. Перевод В. Парнаха
На ушко девушке. Перевод В. Ильиной
Луна восходит. Перевод В. Парнаха
Прощание. Перевод В. Ильиной
Маленький мадригал. Перевод Б. Загорского
Песня сухого апельсинного дерева. Перевод В. Парнаха
Песня разлуки. Перевод В. Парнаха
На другой лад. Перевод В. Парнаха
Срубили три дерева. Перевод Б. Загорского
Канте Хондо (1921)
Баладилья о трёх реках. Перевод Ф. Кельина
Перекрёсток. Перевод В. Парнаха
Петенеры: Колокол. Перевод Ф. Кельина
Дорога. Перевод Ф. Кельина
Шесть струн. Перевод Ф. Кельина
Селенье. Перевод М. Цветаевой
Гитара. Перевод М. Цветаевой
Пейзаж. Перевод М. Цветаевой
Цыганский романсеро (1924-1927)
Романс о луне, луне. Перевод В. Парнаха
Сомнамбулический романс. Перевод под редакцией Б. Загорского
Схватка. Перевод В. Парнаха
Романс о чёрной печали. Перевод В. Парнаха
Сан-Мигель. Перевод В. Парнаха
Арест Антоньито Эль Камборьо на севильской дороге. Перевод Н. Асеева
Романс об испанской жандармерии. Перевод В. Парнаха
Плач по Игнасьо Сан-чес Мехиас (1935)
I. Удар быка и смерть. Перевод М. Зенкевича
II. Пролитая кровь. Перевод М. Зенкевича
III. Присутствующее тело. Перевод М. Зенкевича
IV. Отсутствующая душа. Перевод М. Зенкевича
КНИГА СТИХОВ
(1918-1920)
АЛМАЗ
Острая звезда-алмаз,
Глубину небес пронзая,
Вылетела птицей света
Из неволи мирозданья.
Из огромного гнезда,
Где она томилась пленной,
Устремляется, не зная,
Что прикована к вселенной.
* *
Охотники неземные
Охотятся на планеты -
На лебедей серебристых
В водах молчанья и света.
Вслух малыши-топольки
Читают букварь, а ветхий
Тополь-учитель качает
В лад им иссохшею веткой.
Теперь на горе далёкой,
Наверно, играют в кости
Покойники: им так скучно
Весь век лежать на погосте!
Лягушка, пой свою песню!
Сверчок, вылезай из щели!
Пусть в тишине зазвучат
Тонкие ваши свирели!
Я возвращаюсь домой.
Во мне трепещут со стоном
Голубки - мои тревоги.
А на краю небосклона
Спускается день-бадья
В колодезь ночей бездонный!
МОРЕ
Море, ты - Люцифер
Лазоревых высот,
За желанье стать светом
Свергнутый небосвод.
На вечное движенье
Бедный раб осуждён,
А когда-то, о, море,
Стыл спокойно твой сон.
Но от горьких уныний
Тебя любовь спасла,
Ты жизнь дало богине,
И глубь твоя поныне
Девственна и светла.
Страстны твои печали,
Море сладостных всхлипов,
Но ты полно не звёзд,
А цветущих полипов.
Боль твою перенёс
Сатана-великан,
По тебе шёл Христос,
Утешал тебя Пан.
Свет Венеры для нас -
Гармония вселенной.
Молчи, Экклезиаст!
Венера - сокровенный
Свет души...
Человек -
Падший ангел. Прощай,
О, земля: ты - навек
Потерянный рай!
ДОЖДЬ
Есть в дожде откровенье - потаённая нежность
И старинная сладость примирённой дремоты,
Пробуждается с ним безыскусная песня,
И трепещет душа усыплённой природы.
Это землю лобзают поцелуем лазурным,
Первобытное снова оживает поверье.
Сочетаются Небо и Земля, как впервые,
И великая кротость разлита в предвечерьи.
Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам,
Овевает священным дуновением моря,
Вызывает внезапно бытие на погостах,
А в душе сожаленье о немыслимых зорях,
Роковое томленье по загубленной жизни,
Неотступную думу: "Всё напрасно, всё поздно!"
Или призрак тревожный невозможного утра
И страдание плоти, где таится угроза.
В этом сером звучаньи пробуждается нежность,.
Небо нашего сердца просияет глубоко,
Но надежды невольно обращаются в скорби,
Созерцая погибель этих капель на стёклах.
Эти капли - глаза бесконечности - смотрят
В бесконечность родную, в материнское око.
И за каплею капля на стекле замутнённом,
Трепеща, остаётся, как алмазная рана,
Но поэты воды; эти капли провидят
То, что толпы потоков не узн_а_ют в туманах.
О, мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья,
Дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий,
Дождь хороший и мирный, только ты - настоящий,
Ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!
О, мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях
Души светлых ручьёв, незаметные росы.
Нисходя на равнины, ты медлительным звоном
Открываешь в груди сокровенные розы.
Тишине ты лепечешь первобытную песню
И листве повторяешь золотое преданье,
А пустынное сердце постигает их горько
В безысходной и чёрной пентаграмме страданья.
В сердце те же печали, что в дожде просветлённом,
Примирённая скорбь о несбыточном часе.
Для меня в небесах возникает созвездье,
Но мешает мне сердце созерцать это счастье.
О, мой дождь молчаливый, ты - любимец растений,
Ты на клавишах звучных - утешение в боли,
И душе человека ты даришь тот же отзвук,
Ту же мглу, что душе усыплённого поля!
К ЛАВРУ
На край небосклона, туманный и скорбный.
Шла ночь, набухая звездами и тенью.
А я, бородатый волшебник преданий,
Я слушал наречья камней и растений.
Я понял признания - тайну печали
Плющей, кипарисов и жгучей крапивы,
Узнал сновиденья из повести нарда,
Пел светлые гимны средь лилий счастливых.
И в древнем лесу, исходя чернотою,
Открыли мне душу глухие глубины:
Сосняк, от звучаний и запахов пьяный,
Согбенные знаньем седые маслины,
И мох, оснежённый ночною фиалкой,
И высохший тополь - приют муравьиный.
И всё говорило так сладостно сердцу,
Дрожа в паутине, звенящей блаженно,
Ведь ею вода облекает дремоту,
Как некоей тканью гармоний вселенной.
И бредили пеньем тяжёлые розы,
И ткали дубы мне сказания древних,
И сдержанной скорби высоких платанов
Шептал можжевельник о страхах деревни.
Так я постигаю волнение леса:
Поэму листвы и поэму планеты.
Но, кедры, скажите; когда ж моё сердце
Утихнет в объятьях бессмертного света!
Я знаю любовь твою - лиру, о, роза:
Ведь струны я создал былым своим счастьем.
Скажи мне, в какой же затон его кинуть,
Как люди бросают постылые страсти!
Я знаю напевы твои, кипарис:
Я - брат твой по мраку, твой брат по мученьям.
Ведь в недрах у нас так глубоко гнездятся -
В тебе соловьи, а во мне сожаленья!
Я знаю твоё чародейство, маслина:
Ты кровь из земли добываешь для мира.
А я добываю биением сердца
Из мыслей и снов
Благодатное миро!
Вы все превзошли меня вашею песней,
Лишь я неуверенно пел перед вами.
О, если бы вы, наконец, погасили
Палящий мне грудь
Целомудренный пламень!
Божественный лавр с недоступной душою,
Немое навек,
Благородное диво!
Пролей же в мой слух неземное сказанье,
Глубокую мудрость, свой разум правдивый!
Волшебник оркестров и мастер лобзаний,
В расцвете молчанья, в обличий строгом
Возникший из розовой прелести Дафны
И мощного сока влюблённого бога!
Верховный служитель старинного знанья!
Не внемлющий жалобам, важный молчальник!
Со мной говорят все лесные собратья,
Лишь ты не хотел моих песен печальных!
Быть может, о, мастер гармоний, ты знаешь
Бесплодную участь - стенанье поэта?
И листья твои под влиянием лунным
Не верят обманам весеннего света?..
Но вкрадчивой нежностью мрака оделась,
Как чёрной росою, дорога страданий
С высот балдахина к подножию ночи,
А ночь тяжело набухала звездами.
БАЛЛАДА МОРСКОЙ ВОДЫ
Смеётся море
Вдалеке,
Здесь зубы пены,
Губы неба
Дрожат на утреннем песке...
"Что, дева, продаёшь в смущеньи?"
(Как грудь открытая тверда!)
"Сеньор, вот всё моё именье -
Морская свежая вода".
"Какого, юноша, ты роду?"
(Как чёрен лес твоих кудрей!)
"Сеньор мой, продаю я воду,
В ней свежесть горькая морей".
"Ты плачешь, мать. Что это значит?
Родились слёзы где, когда?" -
"Сеньор, со мною вместе плачет
Морская горькая вода".
"О, сердце, сердце, год от году
Ты всё становишься старей..." -
"Сеньор, я впитывало воду,-
Да, воду горькую морей..."
Смеётся море
Вдалеке,
Здесь зубы пены,
Губы неба
Дрожат на утреннем песке...
ПЕСНИ
(1921-1924)
НОКТЮРН
Я голову в окошко
Чуть высунул средь ночи
И вижу: нож ветров
Её отрезать хочет.
Тогда я незаметно
Под эту гильотину
Все головы слепые
Моих желаний кинул.
И вдруг лимонный запах
Наполнил миг безмерный,
А ветер превратился
В цветок зари бессмертной.
ЭТО ПРАВДА
Ах, какой же это подвиг -
Полюбить тебя, как я!
Всё теперь источник боли -
Воздух, сердце
И сомбреро - для меня.
Кто возьмёт и купит ленту
И моей печали пух,
Чтоб вернулась в мир платками
Пряжа белая моя?
Ах, какой же это подвиг -
Полюбить тебя, как я!
ИРЕНЕ ГАРСИЯ
(СЛУЖАНКЕ)
У реки
Пляшут вместе
Топольки.
А один,
Хоть на нём лишь три листочка
Пляшет, пляшет впереди.
Эй, Ирена! Выходи!
Скоро выпадут дожди.
Так скорей
Попляши в саду зелёном!
Попляши в саду зелёном!
Подыграю струнным звоном.
Ах, как несётся речка!
Ах ты, моё сердечко!
У реки
Пляшут вместе
Топольки.
А один,
Хоть на нём лишь три листочка,
Пляшет, пляшет впереди.
НА УШКО ДЕВУШКЕ
Тебе я ни слова
Сказать не думал.
Только в глаза заглянул
И увидел:
Там, хмельные от ветра, от света, от счастья.
Два золотых деревца качались.
Тебе я ни слова
Сказать не думал.
ЛУНА ВОСХОДИТ
Когда встаёт луна,
Колокола стихают,
И предстают тропинки
В непроходимых дебрях.
Когда встаёт луна,
Землёй владеет море,
И кажется, что сердце -
Забытый в далях остров.
Никто в ночь полнолунья
Не съел бы апельсина, -
Едят лишь ледяные
Зелёные плоды.
Когда встаёт луна
В однообразных ликах, -
Серебряные деньги
Рыдают в кошельках.
ПРОЩАНЬЕ
Если умру я -
Оставьте балкон открытым.
Мальчик ест апельсины
(Я это вижу с балкона).
Жнец срезает колосья
(Я это слышу с балкона).
Если умру я -
Оставьте балкон открытым.
МАЛЕНЬКИЙ МАДРИГАЛ
Четыре гранатовых дерева -
В твоём саду
(Возьми моё новое
сердце).
Четыре кипариса
Будет в твоём саду
(Возьми моё старое
сердце).
Солнце. Луна.
Потом -
Ни сердца,
ни сада.
ПЕСНЯ СУХОГО АПЕЛЬСИННОГО ДЕРЕВА
Отруби поскорей
Тень мою, дровосек,
Чтоб своей наготы
Мне не видеть вовек!
Я томлюсь меж зеркал:
День мне облик удвоил,
Ночь меня повторяет
В небе каждой звездою.
О, не видеть себя!
И тогда мне приснится:
Муравьи и пушинки -
Мои листья и птицы.
Отруби поскорей
Тень мою, дровосек,
Чтоб своей наготы
Мне не видеть вовек!
ПЕСНЯ РАЗЛУКИ
Сколько труда мне стоит,
День, отпустить тебя!
Уйдёшь ты, полный мною,
Придёшь, меня не зная.
Сколько труда мне стоит
В груди твоей оставить
Возможные блаженства
Мгновений невозможных!
По вечерам Персей
С тебя срывает цепи,
И ты несёшься в горы,
Себе изранив ноги.
Тебя не зачаруют
Ни плоть моя, ни стон мой,
Ни реки, где ты дремлешь
В покое золотистом.
С Восхода до Заката
Несу твой свет округлый.
Твой свет великий держит
Меня в томленьи жгучем.
Сколько труда мне стоит
С Восхода до Заката
Нести тебя, мой день,
И птиц твоих, и ветер!
НА ДРУГОЙ ЛАД
Костёр на это поле предвечерья
Отбрасывает тень - рога оленей.
Долина распласталась. Тихий ветер
Овеял в первый раз её колени.
Но воздух проясняется за дымом -
Кошачий глаз, желтеющий в томленьи.
Я в отражении плыву сквозь ветки,
А ветки по реке плывут в блаженной лени.
Всё главное моё возникло снова -
Припевы от припевов, сожаленья.
Меж тростниками и вечерней глушью
Как странно имя Лорка - отзвук тени!
СРУБИЛИ ТРИ ДЕРЕВА
Их было три
(День пришёл с топорами).
Их стало два
(Два поникших крыла).
Осталось одно.
И - ни одного.
И воды остались нагие.
КАНТЕ ХОНДО {*}
(1921)
{* Андалусские песни.}
ВАЛАДИЛЬЯ О ТРЁХ РЕКАХ
Ты бежишь, Гвадалквивир,
В апельсинах и оливах.
Две реки твои, Гранада,
От снегов бегут к пшенице.
Ах, любовь!
Ушла, не возвратилась...
У тебя, Гвадалквивир,
В бороде цветут гранаты.
Две реки твои, Гранада, -
Скорбь - одна, и кровь - другая.
Ах, любовь! Её нет
С нами...
Для тебя, о парус белый,
Путь широкий у Севильи,
Но для волн твоих, Гранада,
Песни - вёсла, песни - крылья.
Ах, любовь!
Ушла, не возвратилась...
Башня в роще апельсинной -
Образ твой, Гвадалквивир;
Как две башенки над прудом,
Дремлют Дарро и Хениль.
Ах, любовь! Её нет
С нами...
Кто сказал бы мне, что волны
К морю катят пламя песен?
Ах, любовь!
Ушла, не возвратилась...
Андалусия шлёт морю
Апельсины и оливки.
Ах, любовь! Её нет
С нами...
ПЕРЕКРЁСТОК
Восточный ветер.
Фонарь и дождь.
И прямо в сердце -
Нож.
Улица -
Дрожь
Натянутого
Провода,
Дрожь
Огромного овода.
Со всех сторон,
Куда ни пойдёшь,
Прямо в сердце -
Нож.
ПЕТЕНЕРЫ {*}
{* Особый вид андалусских песен.}
КОЛОКОЛ
В башне спящей,
В башне жёлтой
Громок колокола звон.
Ветер спящий,
Ветер жёлтый
Этим звоном потрясён.
Звуки сталью заострённой
На лету пространства рвут,
Грудью девушки влюблённой
И трепещут и поют...
В башне спящей,
В башне жёлтой
Громкий колокол умолк.
Только ветер,
Жёлтый ветер
Устилает по дороге
Серебром блестящей пыли
Развевающийся шёлк.
ДОРОГА
Сто всадников, одетых в траур,
Куда спешат
По апельсинным рощам неба
В закатный час?
Ни Кордовы и ни Севильи
Им не видать,
Ни той Гранады, что по морю
Грустит всегда.
Их кони, полны сонной дрёмы,
Несут туда,
Где лабиринт крестов склонённых,
Где песнь моя...
Куда, издав семь воплей скорбных,
Куда спешат
По апельсинным рощам неба
Сто этих андалусцев конных
В закатный час?
ШЕСТЬ СТРУН
Звук гитары
заставляет
Плакать грёзы
в их тиши,
А из уст
её широких,
Словно птица, вылетает
Вздох задумчивый
души.
Как тарантул,
ткёт упорно
Сети звёзд
в углу своём,
Ищет вздохи,
ловит вздохи
И низводит
пастью чёрной
В свой певучий
водоём.
СЕЛЕНЬЕ
На темени горном,
На темени голом -
Часовня.
В жемчужные воды
Столетние никнут
Маслины.
Расходятся люди в плащах,
А на башне
Вращается флюгер.
Вращается денно,
Вращается нощно,
Вращается вечно.
О, где-то затерянное селенье
В моей Андалусии
Слёзной...
ГИТАРА
Начинается
Плач гитары.
Разбивается
Чаша утра.
Начинается
Плач гитары.
О, не жди от неё
Молчанья,
Не проси у неё
Молчанья!
Неустанно
Гитара плачет,
Как вода по каналам - плачет,
Как ветра над снегами - плачет,
Не моли её
О молчаньи!
Так плачет закат о рассвете,
Так плачет стрела без цели,
Так песок раскалённый плачет
О прохладной красе камелий.
Так прощается с жизнью птица
Под угрозой змеиного жала.
О, гитара,
Бедная жертва
Пяти проворных кинжалов!
ПЕЙЗАЖ
Масличная равнина
Распахивает веер,
Запахивает веер.
Над порослью масличной
Склонилось небо низко,
И льются тёмным ливнем
Холодные светила.
На берегу канала
Дрожат тростник и сумрак,
А третий - серый ветер.
Полным-полны маслины
Тоскливых птичьих криков.
О, бедных пленниц стая!
Играет тьма ночная
Их длинными хвостами.
ЦЫГАНСКИЙ РОМАНСЕРО
(1924-1927)
РОМАНС О ЛУНЕ, ЛУНЕ
Луна в наряде жасминном
Зашла в цыганскую кузню.
Мальчик глядит на неё,
Мальчик глядит, словно узник.
Луна шевелит руками
В затрепетавших туманах,
Открыв невинно твердыни
Своих грудей оловянных.
- Луна, луна, уходи!
Если вернутся цыганы,
Сердце твоё переплавят
В колечки и талисманы.
- Мальчик, давай-ка попляшем!
Когда вернутся цыганы,
Ты будешь спать и увидишь
Во сне чудесные страны.
- Луна, луна, уходи!
Конями полна дорога!
- Моей белизны крахмальной,
Мальчик, не трогай, не трогай!
Забил барабан равнины,
Всё ближе звенят копыта.
Мальчик лежит среди кузни,
Большие глаза закрыты.
Из рощи маслин выходят -
Бронза и грёза - цыганы.
Они в высокое небо
Смотрят с тоской несказанной.
Как закричала сова,
Как закричала в тревоге!
За ручку ведёт ребёнка
Луна по лунной дороге.
В кузнице, горько рыдая,
Вопят и стонут цыганы.
Ветер завеял следы
Луны и след мальчугана.
СОМНАМБУЛИЧЕСКИЙ РОМАНС
Взор лелеет зелень, зелень,
Зелень ветра, зелень сада,
Корабли в далёком море,
Конь на дальних горных скатах.
И она, в узоре тени,
Замерла у балюстрады, -
Зелень тела, зелень прядей,
Серебро в пучине взгляда.
Взор лелеет зелень, зелень,
Под серпом луны - цыганка,
На неё всё смотрит, смотрит,
А она всему чужая.
* * *
Взор лелеет зелень, зелень,
Звёзды инеем сияют,
Сквозь смолу глубоких теней
Путь рассвету открывая.
Непоседа-ветер треплет
Лист смоковницы шершавый,
А предгорья дикой кошкой
Ощетинились в агавах.
Кто придёт? Когда? Откуда?
Ждёт она у балюстрады, -
Зелень тела, зелень прядей,
Горечь моря в бездне взгляда.
- Друг, давай с тобой меняться:
Дать за дом коня не жалко,
Дам за зеркало седло я,
А за плащ - свою наваху.
Шёл я, кровью истекая,
Из-за горных перевалов.
- Воля будь на то моя,
Мы поладили б с тобой,
Но ведь я теперь - не я,
И мой дом теперь - не мой.
- Друг, уж если умирать мне,
Пусть умру я на кровати,
На кровати на железной,
С полотняной простынёю.
Грудь распорота до сердца.
Разве ты не видишь раны?
- Триста смуглых роз пылают
На твоей сорочке рваной,
Пахнет кровью и сочится
Кровью твой кушак нарядный.
Но ведь я теперь - не я,
И мой дом теперь - не мой.
- Дайте ж мне тогда подняться
До высокой балюстрады,
Дайте, дайте мне подняться
До зелёной балюстрады;
Балюстрады этой лунной,
Где вода, шумя, струится!
* * *
И пошли вдвоём цыганы,
Поднялись до балюстрады,
Оставляя след кровавый,
Оставляя слёзный след.
Лишь фонарики дрожали
Жестяные между крыш
Бубны ветра разрывали
Сна предутреннего тишь.
* * *
Взор лелеет зелень, зелень,
Зелень ветра, зелень сада;
Поднялися два цыгана,
Поднялись и стали рядом.
Ветер веет, сея горечь
Жёлчи, мяты и лаванды.
- Друг! Скажи, скажи мне, где
Горькая твоя отрада?
Сколько раз она ждала ведь,
Сколько раз теряла даром
Свежесть щёк и прядей чёрных
У зелёной балюстрады!
* * *
На поверхности бассейна
Колыхалася цыганка, -
Зелень прядей, зелень тела,
Серебро в пучине взгляда, -
И луна рогулькой белой
На воде её держала.
Ночи сдвинулись пределы,
Ночь как будто ближе стала.
Двое пьяных полицейских
В запертую дверь стучались...
Взор лелеет зелень, зелень,
Зелень ветра, зелень сада,
Корабли в далёком море,
Конь на дальних горных скатах!
СХВАТКА
В чёрных глубинах ущелья
Две альбасетских навахи,
Красуясь вражеской кровью,
Блестят, как рыбы во мраке.
Под острой иглою света
Из резкой листвы возникли
Морды коней исступлённых,
Профили всадников диких.
Горестно плачут старухи
Под сенью древней оливы.
Неистовый бык раздора
Кидается на обрывы.
Чёрные ангелы смерти
Приносят лёд и рубахи,
Ангелы, чьё оперенье -
Блеск альбасетской навахи.
Хуан Антоньо Монтильский
Катится мёртвый по скатам.
Тело исполнено лилий,
Лоб расцветает гранатом.
Огненный крест пламенеет
Над этой дорогой ада.
* * *
Судья и за ним жандармы
Проходят сквозь тень маслины.
Кровь, пробиваясь из раны,
Стонет напевом змеиным.
- Сеньоры жандармы, это
Обычные приключенья.
Погибло четверо римлян
И пятеро карфагенян.
* * *
Сойдя с ума от смоковниц,
От жгучих, странных звучаний,
Вечер упал, бездыханный,
Приникнув к смертельной ране.
Чёрные ангелы реют
В закатном небе укором,
Ангелы с ликом цыганок
И с бальзамическим взором.
РОМАНС О ЧЁРНОЙ ПЕЧАЛИ
Ищут зарю петухи,
Землю мучительно роя,
Когда спускается с гор
Во мрак Солед_а_ {*} Монтойя.
Жёлтая медь - её тело -
Веет пустыней и тьмою.
Груди её - наковальни -
Круглыми песнями ноют.
- Что, Соледа, тебе нужно?
Одна ты? Время ночное.
- Мне нужно то, что мне нужно.
Оставь ты меня в покое!
Я знаю, чего искать мне:
Себя, веселье, былое.
- О, Соледа, моё горе!
Взбесившись, злая кобыла
Мчится и падает в море,
И море - её могила.
- Не говори мне о море!
Ведь травы чёрной печали
Растут на земле маслин,
Где листья шумят ночами.
- О, Соледа, ты печаль,
Сама печаль и страданье!
Ты плачешь лимонным соком,
Едким от дней ожиданья.
- Печаль? Бегу, обезумев,
В путь незнакомый и дальний
По полу тянутся косы
От кухни до самой спальни.
Печаль? Я нынче оделась
Углем, и мглою, и мраком.
О, свежесть моих сорочек!
О, юбки мои из мака!
- Омойся водой гол_у_бок
И сердце оставь в покое,
Усни, моя Солед_а_,
Усни, Солед_а_ Монтойя!
{* Соледа - испанское женское имя; означает одиночество.}
* * *
Внизу напевают реки -
Качели листвы и ветра.
Вверху обновлённый месяц
Увенчан тыквенным цветом.
О, злая печаль цыганок,
Всегда заветные недра,
Печаль сокрытого русла
И медленного рассвета!
САН-МИГЕЛЬ {*}
С подсолнухами в корзинах
Проходят шагом упорным
Мулы и тени от мулов
В горы, и в горы, и в горы.
Огромной тьмою в ущельях
У них окутаны взоры.
В глубинах воздуха тихо
Скрипят солёные зори.
Белея мулами, небо
Закрыло ртутные очи.
Даруя застывшей тени
Предсмертный вздох одиночеств.
Воды, безумные воды
У горных чёрных отрогов
Внезапно оделись в холод,
Чтобы никто их не трогал.
{* Святой Михаил.}
* * *
Красуясь стройнейшим станом,
Сияющим фонарями,
В своём алькове на башне
Возник Сан-Мигель над нами.
Архистратиг приручённый,
Тешась притворством невинным,
Пылает сладостным гневом
В неистовстве соловьином.
Благоухая духами,
Чуждый цветущим жасминам,
Эфеб трёх тысяч ночей,
Поёт он в стекле старинном.
* * *
Море на всем побережьи
Пляшет поэму балконов.
Заливы луны пустеют
И оглашаются звоном.
Грызя подсолнухи, входят
Работницы из округи.
Подобно медным планетам,
Крутые бёдра округлы.
Являются кавальеро
И дамы с профилем юным,
Темнеющие в томленьи
По соловьиным канунам.
И сам епископ манильский,
Слепой, шафранный и хворый,
В изнеможении служит
Мессу для дам и сеньоров.
* * *
Сверкая щелками юбок,
Усыпанных жемчугами,
В своём алькове на башне
Мигель почиет над нами, -
Мигель, король гемисферы,
Властитель нечётных чисел,
В берберском великолепьи
Взываний, террас и высей.
АРЕСТ АНТОНЬИТО ЭЛЬ КАМБОРЬО {1}
НА СЕВИЛЬСКОЙ ДОРОГЕ
Антоньо Торрес Эредья -
Камборьо по росту и виду -
Шагает с ивовой палкой
В Севилью, где нынче коррида {2}.
Смуглее луны зелёной,
Он чинно и важно шагает,
Его воронёные кудри
Глаза ему закрывают.
Беспечный, на полдороге
Нарезав лимонов спелых,
Он ими швырялся в воду,
Её золотою сделав.
Беспечный, на полдороге
Он взят был почти задаром;
Ему закрутили руки
Крест-накрест назад жандармы.
{1 Цыганская семья Камборьо, широко известная в Испании своей удалью.
2 Коррида - бой быков.}
* * *
День медленно отступает:
Как тореадор, небрежно
Плащом перебросил вечер
И машет им над побережьем.
Оливы давно томятся
И жаждут ночной прохлады,
И бриз к ним летит, как всадник,
И горы ему - не преграды.
Антоньо Торрес Эредья -
Камборьо по росту и виду -
Среди пяти треуголок
Идёт, стерпевши обиду.
- Антоньо, тебя подменили?
Ведь, будь ты Камборьо вправду,
Здесь сразу б пять струй кровавых
Фонтаном брызнули кряду!
Нет, не цыганский сын ты,
Не настоящий Камборьо,
Видно, цыган не стало -
А знали бесстрашных горы!
Ножи их покрыты пылью,
Ненужные год от года.
Его под вечер, в девять,
Встречают тюремные своды.
Меж тем лимонад жандармы
Пьют и вкушают отдых.
Его под вечер, в девять,
Скрывают тюремные своды.
Меж тем отливает небо,
Как конский круп после бега.
РОМАНС
ОБ ИСПАНСКОЙ ЖАНДАРМЕРИИ
Чёрные, чёрные кони,
Чёрная, чёрная сила.
Плащи закапаны воском,
Плащи жандармов в чернилах.
Жандармы не могут плакать:
У них свинцовые рыла,
Их сердце покрыто лаком.
Они заезжают с тыла.
Горбатые и ночные!
От них возникает стужа,
Резиновое молчанье,
Песчаный, пустынный ужас.
Они проезжаю? всюду,
И рвётся из них наружу
Астрономический бред -
Призраки сабель и ружей.
* * *
О, цыганская столица!
За углом столпотворенье.
Жёлтая луна, и тыква,
И вишнёвое варенье.
О, цыганская столица!
Не забыть тебя в разлуке,
Город башен из корицы,
Город мускуса и муки!
* * *
Спустились потёмки ночи
(Ночи, о, ночи, ночеры!) {1}.
Цыганы в кузницах чёрных
Ковали солнца и стрелы.
Израненный конь заржал,
Стучась в ворота и двери.
Стеклянный петух запел
В Хересе де ла Фронтера.
Из-за угла нагишом
Внезапно явились ветры
Ночи, серебряной ночи
(Ночи, о, ночи, ночеры!).
{1 Словообразование автора. По-испански ночь - noche в оригинале -
nochera.}
* * *
Мария и Сан-Xoce {1}
Ищут свои кастаньеты.
Скорей, скорее к цыганам!
У наших цыган их нет ли?
В пышном серебряном платье,
С подвесками из миндалин,
Нарядней жены алькальда,
Мария идёт в печали.
Xoce в атласной одежде
Машет рукою цыганам,
А сзади Педро Дом_е_к {2}
И три персидских султана.
Впал в забытьё полумесяц,
Застыв, как дремлющий аист.
Знамёна и фонари
Над кровлями заметались.
Тени бескостных танцовщиц
Рыдают пред зеркалами.
В Хересе де ла Фронтера
Тени, и влага, и пламя.
{1 Святой Иосиф.
2 Известный винодел.}
* * *
О, цыганская столица!
Запирай скорее двери,
Погаси огонь зелёный -
Едет, едет жандармерия!
О, цыганская столица!
Ты мне счастье, ты мне горе!
Без гребней для чёрных косм
Ты лежишь вдали от моря!
* * *
Они въезжают попарно
В город, средь праздничных шумов.
Бессмертниками шуршит
Каждый жандармский подсумок.
Они въезжают попарно -"
Ноктюрны из парусины.
А в небе сверкают шпоры -
Блистательная витрина.
* * *
Город, не ведая страха,
Раскинулся беззаботно.
Сорок жандармов внезапно
Врезались клином в ворота.
Остановились часы.
Под испытующим взглядом
Старые крепкие вина
Прикинулись лимонадом.
От взлёта протяжных воплей
Все флюгера завертелись.
Кони и сабли срезают
И топчут летнюю прелесть.
По улицам, в полумраке,
Мчатся цыганки и ветры,
Несутся сонные кони,
Бренчат мониста, монеты.
В горных проулках возникли
Плащи неистовых конниц,
И за беглянками хлещут
Вихри безжалостных ножниц.
* * *
У Вифлеемских ворот
Толпой собрались цыганы.
Xoco хоронит смуглянку,
А сам измучен, изранен.
Всю ночь винтовки жандармов,
Всю ночь упрямо звенят там.
Мария даёт лекарство -
Слюну звезды - цыганятам.
Но дальше скачут жандармы.
От них костры и сожженья,
И в юной своей красе
Сгорает воображенье.
У Росы де лос Камборьос
Отрезаны обе груди,
Они лежат на подносе,
Взывая к небу и к людям.
Других беглянок жандармы
Ловят за длинные косы,
И вспыхивают повсюду
Выстрелы - чёрные розы.
Все черепичные крыши
Уже зацветают в далях,
И плечи зари прохладной
Каменным профилем встали,
* * *
О, цыганская столица!
Удаляются жандармы
Сквозь туннели тишины,
А вокруг тебя пожары.
Кто хоть раз тебя увидел,
По тебе всегда томится.
Ты во мне живое сердце,
О, цыганская столица!
ПЛАЧ ПО ИГНАСЬО САНЧЕС МЕХИАС {*}
{* Мехиас - знаменитый испанский тореадор.}
I
УДАР БЫКА И СМЕРТЬ
Било пять часов пополудни.
Было точно пять часов пополудни.
Принёс простыню крахмальную мальчик
_в пятом часу пополудни_.
И корзину с известью негашёной -
_в пятом часу пополудни_.
А над всем этим - смерть, одна только смерть
_в пятом часу пополудни_.
Вата взлетела, подхвачена ветром,
_в пятом часу пополудни_.
Стекло и никель посеяла окись
_в пятом часу пополудни_.
Голубка вступила в бой с леопардом
_в пятом часу пополудни_.
И было бедро пропорото рогом
_в пятом часу пополудни_.
И гулко ударил большой колокол
_в пятом часу пополудни_.
Трезвон хлороформа и дымной крови
_в пятом часу пополудни_.
В трауре улиц безмолвные толпы
_в пятом часу пополудни_.
А сердце быка так яростно билось
_в пятом часу пополудни_.
Когда заморозились капли пота
_в пятом часу пополудни_
И стала арена желтее иода
_в пятом часу пополудни_,
То смерть положила личинки в рану
_в пятом часу пополудни_.
Било пять часов пополудни,
_Было точно пять часов пополудни_.
Помост катафалка, вместо кровати.
_в пятом часу пополудни_.
Могилой флейты ему зазвучали
_в пятом часу пополудни_.
Наполнился мозг его рёвом бычьим
_в пятом часу пополудни_.
Агония радугой расцветилась
_в пятом часу пополудни_.
Гангрена выткала траурный бархат
_в пятом часу пополудни_.
Хоботы ириса в зелени паха -
_в пятом часу пополудни_.
От давки народной звенели стёкла
_в пятом часу пополудни_.
В пятом часу пополудни.
О мрачные пять часов пополудни!
Было мрачно в пять часов пополудни!
II
ПРОЛИТАЯ КРОВЬ
Не хочу её я видеть!
Пусть луна взойдёт багровей.
О, засыпьте лужи крови,
На песке, где пал Игнасьо!
Не хочу её я видеть!
Пусть луна открыта настежь,
Кони облачные серы,
Тускло светится арена,
Лозы воткнуты в барьеры.
Не хочу её я видеть!
Пусть воспоминанье меркнет.
Детской белизне жасминной
Дайте знать об этой смерти!
Не хочу её я видеть!
Грустным языком оближет
Мира старого корова
На песке арены лужу
Пролитой горячей крови.
Дикие быки Гисандо {*} -
Полусмерть и полукамень -
Промычат с тоски, что надо
Землю попирать веками.
Нет.
Не хочу её я видеть!
{* Остовы диких быков, найденные при раскопках Гисандо.}
По ступеням вверх Игнасьо
С ношей смерти шёл устало,
Он искал рассвет, но тщетно -
В эту ночь не рассветало.
Он искал свой образ твёрдый,
Тело, полное здоровья,
А нашёл он - распростёртый -
Только бред свой, смытый кровью.
На неё смотреть не стану!
Не хочу я видеть струйки,
Бьющие, как из фонтана,
Льющиеся алым светом
На зелёный плющ, на руки
Жаждущей толпы под тентом.
Кто там крикнул, чтоб взглянул я?
Всё равно, смотреть не стану!
Он не дрогнул пред рогами,
Не закрыл он глаз, не крикнул,
Только ужас материнский
Встал окаменелым ликом,
И донёсся зов потайный
С ветром пастбищ бесконечных
К облачным быкам небесным,
К пастухам туманов млечных!
Гранда не было в Севилье,
Кто б сравнился с ним в отваге,
Не было такого сердца,
Нет другой подобной шпаги!
В нём текла рекою львиной
Чудодейственная сила
И его картинный облик
Торсом мраморным взносила.
Андалусский дивный воздух
Облекал его в сиянье,
Смех его струился нардом
Остроумья, обаянья.
Он великий был тореро!
Горец, как любил он горы!
Как с колосьями был нежен!
Как вонзал он твёрдо шпоры!
Как он ласков был с росою!
Как прекрасен на арене!
Пред последней бандерильей
Тьмы не пал он на колени!
Сном заснул он бесконечным.
Мхи зелёные и травы
Раздвигают, словно пальцы,
Черепа цветок кровавый.
По лугам, холмам зелёным
Льётся кровь его, как песня,
Льётся по рогам склонённым
И душою не воскреснет,
Тысячью копыт топочет,
Разливается всё шире,
Лужею сравняться хочет
С звёздной тьмой в Гвадалквивире.
О, средь белых стен испанских
Чёрные быки печали!
Вены вскрытые Игнасьо
Соловьями зазвучали!
Нет.
Не хочу её я видеть!
Не вместить её в потире,
Ласточек таких пет в мире,
Чтоб её по капле выпить,
Инея, чтоб заморозить,
Песен нет таких и лилий,
Хрусталей нет, чтоб закрыли
Серебром кровавость розы.
Нет.
Не хочу её я видеть!
III
ПРИСУТСТВУЮЩЕЕ ТЕЛО
Камень - это лоб, где стонут сонмы сновидений
Без змеистых вод, без льдистых мрачных кипарисов.
Камень - как спина, что носит вечным грузом время
И деревья слёз и ленты млечные созвездий.
Серые дожди сбегают торопливо к рекам,
Изрешеченные руки нежно поднимая,
Чтоб дорогой не поймал их камень распростёртый,
Не сломал их членов хрупких, не впитал их крови!
Камень жадно собирает семена и капли,
Ласточек костяк летучий и скелеты волчьи;
Он не даст певучих звуков, пламени, кристаллов,
Он даёт одни арены, серые арены.
Благородный наш Игнасьо распростёрт на камне.
Он скончался. Что с ним стало? На лицо взгляните:
Словно смерть его натёрла бледножёлтой серой,
Голова его темнеет, как у минотавра.
Он скончался. Дождь проникнул в рот его открытый.
Вылетел из сжатых лёгких воздух, как безумный,
А любовь его, питаясь снежными слезами,
Греется в лазури горной отдалённых пастбищ.
Что там шепчут? Здесь почило тленье и безмолвье,
Перед нами только тело в тяжком испареньи.
Прежде в этой чёткой форме соловьи звучали,
А теперь она покрыта синью дыр бездонных.
Кто наморщил саван? Лживы все слова и речи.
Здесь, в углу, никто не плачет, не заводит песни,
Шпорами коня не колет и змеи не гонит.
Я хочу увидеть взглядом широко открытым
Пред собою это тело, только не в покое.
Я хочу людей увидеть с голосом, как трубы.
Укрощающих уздою лошадей и реки;
Я хочу людей увидеть с костяком звенящим
И с певучим ртом, где солнце искрится кремнями.
Здесь хочу я их увидеть. Перед этим камнем.
Перед этим торсом бледным с тросом перебитым.
Я хочу, чтоб эти люди указали выход
Для Игнасьо - паладина, связанного смертью.
Пусть укажут эти люди плач такой широкий,
Чтоб он тёк в туманах нежных светлою рекою,
Чтоб без бычьего пыхтенья яростно-двойного
По реке той плыл Игнасьо охладелым телом.
Чтоб река та затерялась на арене круглой,
На луне, что притворилась светлым кротким агнцем;
Чтоб река исчезла в ночи рыбьего безмолвья,
Затерялась в белой чаще дымов отвердевших.
Нет, лица его платками вы не закрывайте,
Чтобы не привык он к смерти, в нём самом сокрытой.
Спи, Игнасьо, и не чувствуй жаркого мычанья.
Мчись, лети, покойся с миром. Так умрёт и море.
IV
ОТСУТСТВУЮЩАЯ ДУША
Ты чужд быку, смоковнице и коням,
и муравьям у твоего порога.
Тебя не знает вечер и ребёнок, -
ушёл ты навсегда, навеки умер.
Ты чужд хребту иссеченному камня,
атласу чёрному, в котором тлеешь.
Ты чужд своим немым воспоминаньям -
ушёл ты навсегда, навеки умер.
Придёт к нам осень с гроздьями тумана,
с улитками и снежными горами.
Никто в твой взор не взглянет светлым взором
ушёл ты навсегда, навеки умер.
Да, потому что ты навеки умер,
как мёртвые, оставившие землю,
как мёртвые, которых забывают
средь кучи мусора и псов издохших.
Пусть чужд ты всем. Тебя я воспеваю.
Я сохраню твой мужественный облик,
и зрелость опыта, и жадность к смерти,
вкус терпкий губ твоих и привкус грусти
в весёлой смелости твоих порывов.
Родится ли когда, - да и родится ль, -
с судьбой такою бурной андалусец?
О красоте твоей пою со стоном,
и грустно шелестит в оливах ветер.