Аннотация: Under Høststjærnen. En Vandrers Fortælling
. Перевод Р. Тираспольской. Текст издания: журнал "Современный міръ", NoNo 1-3, 1907.
Подъ осенними зѣздами.
Разсказъ Кнута Гамсуна.
Перев. съ норвежскаго Р. Тираспольской.
I.
Какъ зеркало гладкое было море вчера, такое же оно и сегодня.
На островѣ настоящее "индѣйское лѣто" и тепло,-- о, такъ мягко и тепло -- хотя совсѣмъ нѣтъ солнца.
Уже много, много лѣтъ я не былъ въ такомъ мирномъ уголкѣ, лѣтъ 20, можетъ и 30, а можетъ быть и въ прошлой еще жизни. Но когда-то, думается мнѣ, я все же вкушалъ этотъ миръ, судя по тому, какъ я иду здѣсь, напѣвая, и приходя въ восторгъ, и интересуясь каждымъ камнемъ, каждой былинкой, и ими, мнѣ кажется, интересуются также мной: мы знакомы. Мое сердце трепещетъ отъ неземной радости, когда я прохожу по заглохшей тропинкѣ черезъ лѣсъ, и мнѣ вспоминается уединенное мѣстечко на восточномъ берегу Каспійскаго моря, гдѣ я былъ однажды. Тамъ было, какъ здѣсь, и море лежало такое же спокойное, тяжелое, желѣзно-сѣраго цвѣта! вотъ какъ теперь. Я шелъ тамъ черезъ лѣсъ, я былъ умиленъ до слезъ, я былъ очарованъ и я все время твердилъ: о, Царь небесный, благодарю тебя, что я попалъ сюда еще разъ!
Какъ будто я былъ тамъ когда-то раньше.
Да, конечно, я приходилъ туда однажды въ другія времена и изъ другой страны, но гдѣ лѣсъ и тропинка были тѣже. Я былъ лѣснымъ цвѣткомъ, быть можетъ, или червякомъ, который сидитъ на акаціи и чувствуетъ тамъ себя какъ дома.
А теперь я тутъ... Или не былъ-ли я птицей, совершившей длинный путь? или зернышкомъ въ любомъ фруктѣ, посланномъ персидскимъ купцомъ...
Но вотъ я далеко отъ городского шума, давки, отъ газетъ и людей. Я убѣжалъ отъ всего этого, меня опять манило къ себѣ одиночество и деревня, въ которой я родился. Ты увидишь, все пойдетъ хорошо, думалъ я, и у меня рождались самыя свѣтлыя надежды. Ахъ, я и раньше совершалъ такія бѣгства, но снова возвращался въ городъ. А затѣмъ снова убѣгалъ.
Теперь же у меня твердое намѣреніе пріобрѣсти миръ, какой бы то ни было цѣной. Пока я поселился здѣсь, въ избѣ, и старая Гунхильда моя хозяйка.
Въ хвойномъ лѣсу кругомъ стоитъ рябина со спѣлыми корраловыми ягодами, тяжелые пучки ихъ падаютъ и ударяются о землю. Онѣ сами себя пожинаютъ и снова сами засѣваются и ежегодно ихъ расточается неимовѣрное количество. На одномъ только деревѣ я сосчиталъ болѣе 300 пучковъ.
Кругомъ по холмамъ стоятъ какъ бы одеревенѣлые цвѣты, имъ не хочется умирать, хотя ихъ время прошло.
Но и для старой Гунхильды время также прошло, а смотрите, развѣ она умираетъ. Она ведетъ себя такъ, будто смерть ея вовсе не касается. Когда рыбаки располагаются на взморьѣ и грязнятъ тамъ, смазывая дегтемъ свои верши или крася лодки, къ нимъ идетъ старая Гунхильда съ потухшими глазами, но со смекалкой купца.
-- Что стоить сегодня макрель?-- спрашиваетъ она.
-- Тоже, что и вчера,-- отвѣчаютъ ей.
-- Въ такомъ случаѣ сами можете ее ѣсть.
Гунхильда идетъ домой.
О, рыбаки отлично знаютъ, что Гунхильда не изъ тѣхъ, которыя только дѣлаютъ видъ, что онѣ проходятъ своею дорогой; бывало, она не оглядываясь, доходила до своей избы. "Ей ты"! кричатъ они ей въ догонку: "ты получишь 7 макрелей за полдюжины, такъ какъ ты старая женщина".
И Гунхильда покупаетъ рыбу...
На протянутыхъ веревкахъ висятъ красныя юбки, синія рубахи и нижнее бѣлье чудовищной толщины; все это напряли и наткали оставшіяся еще на островѣ въ живыхъ старыя женщины. Но тутъ же рядомъ сохнутъ и тонкія женскія рубашки безъ рукавовъ, въ которыхъ можно посинѣть отъ холода, и тонкія шерстяныя кофты, которыя можно вытянуть въ струну. Откуда здѣсь это уродливое явленье? А это дочери, молодыя дѣвушки нашего времени, нажили себѣ въ городѣ. Благодаря осторожной и рѣдкой стиркѣ, рубашки сохраняются ровно мѣсяцъ. Но онѣ превосходно чувствуютъ себя въ нихъ и тогда, когда онѣ продыравливаются.
Но сапоги старой Гунхильды, напротивъ того, не представляютъ ровно никакого уродства. Отъ времени до времени она обращается съ ними къ одному изъ своихъ ровесниковъ и единомышленниковъ изъ рыбаковъ и получаетъ отъ него передки и подошвы, такъ жирно смазанные мазью, что они становятся непромокаемыми ни для какой воды.
Я вижу, какъ варятъ эту мазь на берегу; тамъ коровье сало, деготь и смола.
Вчера бродя по взморью и разсматривая, прибитое волной дерево, раковинки и камни, я напалъ на кусокъ зеркальнаго стекла. А оно какъ сюда попало?-- я не понимаю, оно здѣсь представляется ошибкой и ложью. Вѣдь не могъ же завезти его сюда рыбакъ, положить и уѣхать. Я оставилъ его тамъ, гдѣ оно лежало; это было простое, толстое обыкновенное стекло, можетъ быть, отъ окна трамвая. Было время, когда стекло было бутылочнаго зеленаго цвѣта и было большою рѣдкостью -- да будутъ благословенны времена, когда кое что было рѣдкостью!
Вотъ начинаетъ подниматься дымокъ изъ рыбачьихъ хижинъ на южномъ концѣ острова. Уже вечеръ и они поставили варить себѣ кашу. А когда она съѣдалась, порядочные люди шли спать, чтобы завтра встать на разсвѣтѣ. И только неразумная молодежь, коротая время, бродитъ изъ избы въ избу: она не понимаетъ своего собственнаго блага.
II.
Сегодня утромъ сюда причалилъ одинъ человѣкъ; онъ пріѣхалъ, чтобы покрасить дома. Но такъ какъ старая Гунхильда такая древняя старуха и страдаетъ ревматизмомъ, она заставила его сперва нарубить на нѣсколько дней дровъ для печки. Я часто предлагалъ ей самъ нарубить дровъ, но ей кажется, что у меня слишкомъ изящное платье, и она никакъ не хотѣла дать мнѣ своего топора.
Незнакомый маляръ небольшого роста, толстый человѣкъ съ рыжими волосами и безъ бороды; въ то время, какъ онъ рубитъ дерево, я стою и украдкой поглядываю на него въ окно, чтобы видѣть, какъ онъ работаетъ. Когда я слышу, что онъ разговариваетъ самъ съ собой, я крадусь вонъ изъ дома и прислушиваюсь къ его голосу. Если онъ дѣлаетъ промахъ, онъ ведетъ себя терпѣливо, пока снова не наладитъ дѣла; но если онъ ударитъ себя по кости, онъ сердится и ругается: "чертъ, чертова сила!" послѣ чего быстро оглядывается кругомъ себя и начинаетъ напѣвать, чтобы скрыть то, что онъ сказалъ.
Ахъ, да вѣдь я знаю этого маляра; но какой же къ черту, онъ маляръ! Это Гриндхузенъ, одинъ изъ моихъ товарищей по постройкѣ дороги въ Шкрэ.
Я подошелъ къ нему, назвалъ ему себя и заговорилъ съ нимъ.
Много, много лѣтъ тому назадъ Гриндхузенъ и я работали вмѣстѣ -- это было въ дни нашей ранней молодости. Въ самой ужасной обуви мы беззаботно танцовали на дорогѣ и съѣли бы все на свѣтѣ, имѣй мы только деньги. А когда онѣ бывали у насъ лишнія, мы шатались цѣлую ночь подъ воскресенье по баламъ для служанокъ; насъ осаждали наши товарищи по работѣ, а хозяйка продавала намъ кофе такъ, будто она богатѣла отъ этого. Затѣмъ мы бодро и охотно работали всю недѣлю и ждали только субботы. А Гриндхузенъ, о, онъ былъ настоящимъ рыжимъ волкомъ по части дѣвушекъ.
Помнитъ ли онъ время въ Шкрэ?
Онъ смотритъ на меня, приглядывается и ведетъ себя сдержанно; это отнимаетъ у меня нѣкоторое время, прежде чѣмъ мнѣ удается пріобщить его къ моимъ воспоминаньямъ.
Да, конечно, онъ помнитъ Шкрэ.
А помнитъ онъ Андерса Фила и Спираль? Помнитъ онъ Петру?
Это которая изъ нихъ?
Петра? Та, что была его возлюбленной...
Да, да, онъ ее помнить. Онъ въ концѣ концовъ остался съ ней.
И Гриндхузенъ снова принимается рубить.
Итакъ онъ съ ней остался?
-- Ну да, ну да. Да и могло ли быть иначе? А что, бишь, я хотѣлъ сказать. Да, ты конечно сталъ молодцомъ хоть куда, насколько я понимаю.
-- Почему это? Одежда? А развѣ у тебя нѣтъ праздничной одежды?
-- А сколько ты за нее заплатилъ?
-- Этого не помню, но не много, не могу сказать точно.
Гриндхузенъ смотритъ на меня ошеломленный и начинаетъ хохотать.
-- Ты не помнишь, сколько ты заплатилъ за одежду?-- Затѣмъ онъ сдѣлался серьезнымъ, покачалъ головой и сказалъ:-- Да, ты конечно не помнишь, но такъ бываетъ только тогда, когда есть хорошія средства.
Но вотъ выходитъ изъ избы старая Гунхильда и видя, что мы тратимъ время за болтовней около чурбана, отдаетъ Гриндхузену приказанье начать красить.
-- Такъ вотъ что, ты теперь сдѣлался маляромъ,-- сказалъ я.
Гриндхузенъ ничего на это не отвѣтилъ, и я понялъ, что я сказалъ глупость при постороннемъ свидѣтелѣ.
III.
Онъ мажетъ и малюетъ и черезъ нѣсколько часовъ маленькая избушка стоитъ нарядная, съ красной стѣной, выходящей на сѣверную сторону, къ морю. Во время послѣобѣденнаго отдыха я пошелъ къ Гриндхузену съ рюмочкой. Лежа на лугу мы болтали, курили...
-- Маляръ? Какой я маляръ,-- говоритъ онъ,-- но когда кто спрашиваетъ меня, могу ли я выкрасить стѣну въ избѣ, я говорю,-- могу. И если меня спрашиваютъ, могу ли я и то, и другое, я говорю -- и то и другое могу. А водка твоя отмѣнно хороша.
Его жена и двое дѣтей жили въ разстояніи одной мили, и онъ бывалъ дома каждую субботу; двѣ его дочери уже взрослыя, одна замужемъ и Гриндхузенъ сталъ уже дѣдомъ. Когда онъ покраситъ избу Гунхильды два раза, онъ пойдетъ въ пасторскую усадьбу рыть колодезь; всегда случаются кое какія подѣлки то тутъ, то тамъ по поселкамъ. А когда наступитъ зима и морозъ скуетъ землю, онъ идетъ въ лѣсъ рубить дрова, или ложится и ждетъ, пока не навернется та или другая работа. У него семья невелика и всегда найдутся какія-нибудь средства прожить, какъ сегодня, такъ и завтра.
-- Будь я теперь настоящимъ человѣкомъ, мнѣ бы очень хотѣлось купить себѣ инструменты для каменныхъ работъ,-- сказалъ Гриндхузенъ.
-- А ты тоже и каменьщикъ?
-- Какой я каменьщикъ! а вотъ когда колодезь будетъ вырытъ, тогда стану каменьщикомъ -- это просто...
Я брожу вдоль и поперекъ по острову и раздумываю о томъ, о семъ. Миръ! миръ! божественно прекраснымъ миромъ вѣетъ на меня отъ каждаго дерева въ лѣсу. Теперь въ немъ осталось уже немного маленькихъ птичекъ, и лишь вороны молча перелетаютъ съ дерева на дерево и усаживаются то тамъ, то сямъ. Да пучки рябины падаютъ внизъ тяжелымъ паденьемъ и погребаютъ себя во мху.
А Гриндхузенъ, можетъ быть, и правъ, что всегда найдутся средства прожить и завтра, какъ сегодня. Вотъ уже больше двухъ недѣль, что я не читаю газетъ, и я живъ тѣмъ не менѣе, я процвѣтаю, я дѣлаю большіе успѣхи въ пріобрѣтеньи внутренняго мира, пою, встряхиваюсь, стою съ непокрытой головой и смотрю по вечерамъ на звѣздное небо.
Въ послѣдніе 8 лѣтъ я сидѣлъ по кофейнямъ и возвращалъ слугѣ вилку, если она не была чиста; здѣсь, у Гунхильды я не возвращаю никакой вилки. Посмотри на Гриндхузена, говорю я самому себѣ, когда онъ зажигаетъ трубку, онъ используетъ спичку до конца и не обжигаетъ своихъ загрубѣлыхъ пальцевъ. Разъ мнѣ бросилось въ глаза, что по рукѣ его ползала муха, и онъ оставилъ ее ползать, а можетъ быть, и не почувствовалъ ее. Такъ долженъ мужчина относиться къ мухамъ...
Вечеромъ Гриндхузенъ взялъ лодку и уѣхалъ, а я бродилъ кругомъ по берегу, слегка напѣвая, бросалъ камни въ море, а дерево вытаскивалъ на сушу. На небѣ были звѣзды и луна.
Черезъ нѣсколько часовъ вернулся Гриндхузенъ и привезъ хорошій наборъ инструментовъ. Онъ ѣздилъ, чтобъ украсть ихъ, подумалъ я. Мы взяли на плечи каждый по связкѣ и спрятали инструменты въ лѣсу.
Затѣмъ настала ночь и мы пошли каждый во свояси.
На слѣдующій день послѣ обѣда домъ былъ совершенно выкрашенъ, но чтобы отработать время до 6 часовъ вечера, Гриндхузенъ пошелъ рубить оставшіеся дрова, а я взялъ лодку у Гунхильды и поѣхалъ ловить рыбу, чтобы не быть дома, когда онъ будетъ уходить. Рыба не ловится, а я зябну и часто посматриваю на часы. Ну, теперь онъ, навѣрно, уже ушелъ, думаю я, и гребу обратно около 7-ми часовъ. Гриндхузенъ шелъ какъ разъ въ то время по берегу и прокричалъ мнѣ оттуда: "до свиданія".
И вдругъ по мнѣ пробѣжалъ теплый лучъ, будто позвали меня въ пору моей юности, въ Шкрэ, цѣлую прожитую человѣческую жизнь тому назадъ.
Я направилъ лодку къ нему и крикнулъ:
-- Развѣ ты можешь рыть колодезь одинъ?
-- Нѣтъ, я возьму съ собой человѣка.
-- Возьми меня, -- сказалъ я.-- Подожди здѣсь, я только расплачусь.
Когда я доѣхалъ до половины, Гриндхузенъ закричалъ:
-- Нѣтъ, для меня будетъ поздно. Да и ты вѣдь не серьезно, навѣрно.
-- Да подожди нѣсколько минутъ, я только поднимусь ненадолго.
И Гриндхузенъ сѣлъ на берегу. Онъ помнитъ, что въ бутылкѣ у меня осталось немного отмѣнно хорошей водки.
IV.
Мы пришли въ пасторскую усадьбу въ субботу. Гриндхузенъ послѣ долгихъ колебаній взялъ меня, наконецъ, съ собой, какъ своего помощника. Я купилъ провіанта и рабочее платье и былъ уже на мѣстѣ въ блузѣ и въ сапогахъ съ голенищами. Я былъ свободенъ и неизвѣстенъ, я учился ходить длинными, размѣренными шагами, видъ же пролетарія у меня былъ и раньше какъ по лицу, такъ и по рукамъ. Мы должны были жить въ пасторской усадьбѣ; нашу ѣду мы могли варить въ прачешной.
И вотъ мы начали рыть.
Я дѣлалъ свое дѣло и Гриндхузенъ былъ мною доволенъ,
-- Ты увидишь, ты въ работѣ будешь какъ настоящій ломовикъ,-- сказалъ онъ.
Немного погодя вышелъ пасторъ, мы поклонились. Онъ былъ пожилой к кроткій человѣкъ, который говорилъ благоразумныя проповѣди; вокругъ глазъ у него вѣеромъ расходились морщинки, оставшіяся будто отъ безчисленныхъ добродушныхъ улыбокъ. Онъ попросилъ у насъ извиненія, но эти куры такія скверныя, каждый божій годъ заходятъ въ садъ, и потому не можемъ ли мы сдѣлать чего добудь съ садовой стѣной въ одномъ только мѣстѣ.
Гриндхузенъ отвѣтилъ:-- да, да, конечно, мы это уже какъ-нибудь устроимъ.
Мы поднялись наверхъ и исправили обвалившуюся стѣну.
Въ то время, какъ мы этимъ занимались, вышла молодая дама и посмотрѣла на насъ. Мы опять поклонились, и мнѣ она показалась прелестной. Пришелъ также мальчикъ подростокъ и забросалъ насъ своими вопросами. Они, конечно, были братъ и сестра. И какъ легко работалось въ то время, когда молодые люди стояли и смотрѣли на насъ. Пришелъ вечеръ. Гриндхузенъ пошелъ себѣ домой, а я остался. Спалъ я ночью на сѣновалѣ.
Завтра было воскресенье. Я не осмѣлился надѣть моего городского платья, такъ какъ оно выглядывало слишкомъ элегантно и потому я надѣлъ мое вчерашнее, предварительно хорошо его вычистивъ, и въ немъ бродилъ въ теплое, воскресное утро по пасторскому двору. Я болталъ съ работниками и шутилъ также съ нѣкоторыми изъ служанокъ, а когда началъ звонить церковный колоколъ, я послалъ попросить для меня молитвенникъ и пасторскій сынъ вынесъ мнѣ его. У одного изъ старшихъ работниковъ я занялъ его куртку; она была довольно велика, но когда я поддѣлъ рубаху и фуфайку, она пришлась мнѣ совсѣмъ впору. Послѣ этого я пошелъ въ церковь.
Мой внутренній покой, который я выработалъ во время пребыванія моего на островѣ, былъ, оказывается, недостаточно еще выработанъ, потому-что когда загудѣлъ органъ, я потерялъ самообладаніе и готовъ былъ разрыдаться. Держись! вѣдь это ни что иное, какъ неврастенія, сказалъ я самому себѣ. Я удобно усѣлся въ сторонѣ и такъ глубоко спряталъ мое умиленіе, какъ только было возможно. Но я былъ радъ все-же, когда церковная служба окончилась.
Когда я сварилъ свое мясо и пообѣдалъ, меня пригласили въ кухню пить кофе. Въ то время какъ я тамъ сидѣлъ, вошла вчерашняя молодая фрекенъ. Я всталъ и поклонился, она отвѣтила. Она была такъ мила, потому что была молода и у нея были прехорошенькія ручки. Когда мнѣ нужно было уходить, я забылся и сказалъ:
-- Тысячу благодарностей за вашу любезность, прекрасная дама!
Она посмотрѣла на меня съ изумленіемъ, повела бровями и мало по малу стала багрово-красной. Затѣмъ она повернулась и вышла изъ кухни. Она была такъ молода.
Ну, хорошо же я сдѣлалъ!
Съ удрученнымъ сердцемъ побрелъ я въ лѣсъ и спрятался тамъ.
И зачѣмъ я такъ глупо сунулъ носъ, куда не слѣдуетъ. Ахъ, я глупецъ и банальный болтунъ!
Пасторскій домъ находился на верху невысокаго холма, на самой вершинѣ котораго тянулась равнина, поросшая лѣсомъ и мѣстами расчищенная подъ пашню. Вдругъ мнѣ пришла въ голову мысль, что колодезь нужно вырыть на верху и въ домъ провести воду. Я прикинулъ на глазомѣръ высоту холма и убѣдился, что уклонъ достаточно великъ.
По дорогѣ домой я вымѣрялъ шагами приблизительно разстояніе -- оно было 250 футовъ.
А впрочемъ, что мнѣ за дѣло до колодца? Лишь бы не сдѣлать снова какой ошибки, быть приличнымъ, не говорить оскорбленій и поступать соотвѣтственно своему положенію!
V.
Въ понедѣльникъ утромъ вернулся Гриндхузенъ и мы принялись рыть колодезь. Снова къ намъ вышелъ старый пасторъ и спросилъ, не можемъ ли мы врыть для него столбъ по дорогѣ въ церковь. Ему необходимъ этотъ столбъ, раньше тутъ стоялъ уже одинъ, да его свалилъ вѣтеръ, а онъ ему нуженъ, чтобы наклеивать на немъ объявленія и справки.
Мы врыли новый столбъ и сдѣлали это съ усердіемъ, такъ, чтобъ онъ стоялъ прямо, какъ свѣча, а на верху вмѣсто крыши устроили цинковый колпакъ. Въ то время, какъ я работалъ надъ колпакомъ, я уговорилъ Гриндхузена покрасить столбъ въ красный цвѣтъ; у него осталось немного красной краски отъ избы Гунхильды. Когда пасторъ заявилъ, что ему хотѣлось бы имѣть некрашенный столбъ, а Гриндхузенъ ему поддакивалъ,-- я замѣтилъ, что бѣлыя объявленія будутъ гораздо лучше выдѣляться на красномъ фонѣ. Тогда пасторъ улыбнулся, при чемъ вокругъ его глазъ образовались безчисленныя морщинки, и сказалъ, "да, ты въ этомъ правъ".
Какъ ни мало это было, но все же этой улыбки я этого незначительное разговора было достаточно, чтобы я почувствовалъ внутри себя гордость и радость. Юная фрекенъ подошла къ намъ и обратилась съ нѣсколькими словами къ Гриндхузену, даже пошутила съ нимъ: что это, молъ, за краснаго кардинала вы тутъ посадили. А мнѣ она ничего не сказала и даже не взглянула на меня, когда я ей поклонился.
За обѣдомъ для меня было тяжелое время. Не потому, что кушанье было недостаточно вкусно, нѣтъ, но Гриндхузенъ ѣлъ супъ такъ отвратительно и ротъ его такъ и блестѣлъ отъ сала. Какъ же онъ будетъ ѣсть кашу, думалъ я истерически.
Когда Гриндхузенъ, намѣреваясь поспать послѣ обѣда, растянулся на лавкѣ, съ покрытымъ все также саломъ ртомъ, я прямо ему крикнулъ:
-- Человѣкъ ты божій, вытри ты хоть ротъ-то!
Онъ посмотрѣлъ на меня, вытеръ ротъ рукою и посмотрѣлъ на нее; ротъ?-- сказалъ онъ.
Я долженъ бы былъ обратить это въ шутку: ха-ха-ха, молъ, Гриндхузенъ, я подшутилъ надъ тобой. Но я былъ такъ недоволенъ самимъ собой и потому сейчасъ же ушелъ изъ прачешной.
А я все же заставлю юную фрекенъ отвѣчать на мои поклоны, думаю я; очень скоро она пойметъ, что я человѣкъ со знаніями. И тутъ у меня выработался полный планъ постройки колодца и водопровода. Но такъ какъ мнѣ не хватало ватерпаса, чтобы точно измѣрять уклонъ холма, я началъ работать надъ этимъ аппаратомъ. Вывернуться изъ затрудненія мнѣ удалось, взявъ деревянную трубку, куда я вмазалъ два обыкновенныхъ стекла отъ лампы, послѣ чего наполнилъ все водой.
Въ пасторской усадьбѣ съ каждымъ днемъ выискивались все новыя и новыя подѣлки; то нужно было исправить ступеньки лѣстницы, то осмотрѣть фундаментъ, а тамъ привести въ порядокъ мостъ, который ведетъ на сѣновалъ, куда придется свозить зерно.
Пасторъ старался держать все въ образцовомъ порядкѣ, а намъ было безразлично что работать, такъ какъ мы нанялись поденно. Но чѣмъ дальше, тѣмъ все больше и больше надоѣдало мнѣ общество моего товарища. Уже то обстоятельство, что онъ клалъ хлѣбъ за пазуху и рѣзалъ его грязнымъ складнымъ ножемъ, который онъ кромѣ того постоянно облизывалъ, доставляло мнѣ большое мученье. А то, что онъ въ продолженіе цѣлой недѣли отъ воскресенья и до воскресенья не умывался; а блестящая капля подъ носомъ, висѣвшая у него постоянно и до восхода солнца и послѣ его заката, а нѣкоторые изъ его ногтей, а его грязныя уши!
Ахъ да. я выскочка, научившійся по кофейнямъ быть изящнымъ. Такъ какъ я не могъ удержаться, чтобъ не дѣлать замѣчаній моему товарищу на счетъ его нечистоплотности, то между нами вырастало все большее недовольстео и я боялся, чтобы въ одинъ прекрасный день намъ не пришлось съ нимъ разстаться. Мы разговаривали другъ съ другомъ только о самомъ необходимомъ.
Колодезь оставался почти нетронутымъ.
Пришло воскресенье и Гриндхузенъ пошелъ домой. Мой аппаратъ былъ уже готовъ, и вотъ послѣ обѣда я взобрался на крышу главнаго зданія, взявъ его съ собой. Я сразу увидѣлъ, что ватерпасъ встрѣчается съ холмомъ на много метровъ ниже его вершины. Прекрасно. Значитъ, если уровень воды въ колодцѣ будетъ на цѣлый метръ ниже поверхности земли, то и тогда давленіе будетъ больше, чѣмъ, нужно. Когда я лежалъ на крышѣ и нивелировалъ, меня тамъ засталъ сынъ пастора. Его зовутъ Гарольдомъ Мельтцеромъ. А что это я тутъ дѣлаю на верху? Вымѣриваю холмъ? а зачѣмъ это? Зачѣмъ долженъ я знать высоту? А ему можно нивелировать? Позже я отыскалъ веревку длиною въ десять метровъ и измѣрилъ холмъ съ верху до низу; Гаральдъ мнѣ помогалъ. Когда мы пришли внизъ, въ усадьбу, я пошелъ къ пастору и разсказалъ ему о моемъ планѣ.
VI.
Пасторъ слушалъ меня терпѣливо и не отказалъ мнѣ сразу.
-- Ты такъ полагаешь?-- сказалъ онъ и улыбнулся.-- Да, можетъ быть. Но вѣдь это дорого обойдется. Да и зачѣмъ, впрочемъ, станемъ мы его дѣлать? Всего-то 70 шаговъ до колодца, который мы начали рыть, и служанкамъ всего 70 шаговъ сдѣлать по всякой дорогѣ и зимой, и лѣтомъ. Да такъ-то оно такъ, но вѣдь черезчуръ дорого будетъ стоить.
-- Не считая колодца, который вы все равно должны рыть, водопроводъ съ трубами и работой, не обойдется дороже 2-хъ, 3-хъ сотенъ кронъ,-- сказалъ я.
Пасторъ подошелъ ко мнѣ.
-- Не больше?
-- Нѣтъ.
Прежде чѣмъ отвѣтить ему, я каждый разъ немного пережидалъ, будто бы я былъ такимъ сообразительнымъ отъ природы, будто я родился такимъ, а на самомъ дѣлѣ я давно уже все обдумалъ.
-- Это будетъ большимъ облегченіемъ,-- сказалъ пасторъ, послѣ раздумыванья.-- Да и бочка съ водой, которая стоитъ въ кухнѣ, тоже грязнитъ вѣдь. А вся эта вода, которую нужно внести въ спальни! А впрочемъ, спальни отъ этого ничего не выиграютъ, вѣдь онѣ всѣ во второмъ этажѣ.
-- Такъ мы проведемъ воду и во второй этажъ.
-- Ну, мы и это сдѣлаемъ? въ самый во второй этажъ? а развѣ давленія достаточно для этого?
Тутъ я подождалъ съ отвѣтомъ нѣсколько подольше, и сдѣлалъ видъ, что обдумать это мнѣ трудно.
-- Я думаю, я могу гарантировать, что вода пойдетъ выше крыши дома.
-- Ну, что ты говоришь!-- перебилъ пасторъ.-- Пойдемъ, покажи намъ, гдѣ ты собираешься рыть колодезь.
Мы отправились на вершину холма, пасторъ, Гаральдъ и я. Я предложилъ пастору пронивелировать моимъ аппаратомъ и доказалъ ему, что давленіе будетъ больше, чѣмъ достаточно.
-- Я поговорю съ твоимъ товарищемъ,-- сказалъ онъ.
Тогда, подкапываясь подъ Гриндхузена, я отвѣтилъ:
-- Нѣтъ, онъ въ этомъ ровно ничего не смыслитъ.
Пасторъ посмотрѣлъ на меня.
-- Ты такъ думаешь?-- сказалъ онъ.
Мы снова спустились съ холма. Пасторъ разговаривалъ будто бы самъ съ собой.
-- Да, ты правъ; это постоянное ношеніе воды въ домъ зимой. Да и лѣтомъ также. Хорошо, я поговорю съ моими.-- И пасторъ вошелъ въ домъ.
Минутъ десять спустя меня позвали на главный подъѣздъ, гдѣ собралась вся пасторская семья.
-- Это ты хочешь устроить у насъ водопроводъ?-- спросила дружелюбно фру.
Я медленно, съ видомъ разумнаго человѣка снялъ передъ ней шапку, а пасторъ отвѣтилъ за меня, что я тотъ самый и есть.
Фрекенъ бросила на меня любопытный взглядъ начала сейчасъ же болтать съ Гаральдомъ. А фру продолжала меня разспрашивать, дѣйствительно ли водопроводъ будетъ, такой же, какъ и въ городѣ, что какъ отвернешь кранъ, такъ и потечетъ вода? И даже во второмъ этажѣ? двѣсти, триста кронъ? Подумайте-ка, ты это сдѣлаешь?
-- Ну, если ты это говоришь, пойдемъ еще разъ на холмъ и посмотримъ всѣ вмѣстѣ.
И снова мы поднялись на холмъ, я установилъ аппаратъ и пригласилъ всѣхъ посмотрѣть.
-- Какъ это замѣчательно!-- сказала фру.
Фрекенъ ни слова не сказала.
Пасторъ спросилъ:
-- А есть-ли тутъ вода?
Я отвѣчалъ съ большимъ благоразуміемъ, что утверждать это трудно, но что признаки тутъ хорошіе.
-- Какіе признаки?-- спросила фру.
-- Качество луговъ здѣсь, на верху. Кромѣ того, тутъ растутъ и ива, и ольха. А ива любитъ сырость.
Пасторъ кивнула головой и сказалъ:
-- Этотъ молодецъ знаетъ свое дѣло, Марія.
На возвратномъ пути фру стала на ту шаткую точку зрѣнія, что будь у нея водопроводъ, она могла бы имѣть одною служанкой меньше. Чтобы не промолчать, я замѣтилъ:
-- И въ особенности это можетъ быть лѣтомъ; такъ какъ поливать садъ можно кишкой, которая проложится черезъ окно погреба.
-- Нѣтъ, ты послушай только!-- перебила она.
Однако я не посмѣлъ предложить водопроводъ въ хлѣвъ, хотя и имѣлъ все время въ виду, что при двойной величинѣ колодца и если провести отъ главной трубы рукавъ въ сторону, то можно будетъ облегчить коровницу настолько же, какъ и кухарку. Но это должно было чуть не вдвое увеличить расходы и потому было неблагоразумно развертывать передъ ними такой широкій планъ.
Теперь, когда дѣло обстояло уже такъ, мнѣ приходилось лишь ожидать возвращенія Гриндхузена. Пасторъ сказалъ, что онъ хочетъ еще все обдумать за ночь.
VII.
Итакъ я долженъ былъ подготовить моего товарища, что колодезь мы будемъ рыть на верху, на холмѣ. Чтобы не возбудить въ немъ къ себѣ недовѣрія, я свалилъ всю вину на пастора; я сказалъ, что придумалъ это онъ, а я его только поддержалъ. Гриндхузенъ остался доволенъ, такъ какъ сразу сообразилъ, что у насъ будетъ теперь больше работы; кромѣ колодца мы должны были рыть также и канавы для трубъ.
Къ моему счастью случилось такъ, что пасторъ въ понедѣльникъ утромъ обратился къ Гриндхузену со слѣдующими полушутливыми словами:
-- Твой товарищъ и я, мы рѣшили вырыть колодезь на верху, на холмѣ и провести внизъ водопроводъ; что ты думаешь о такомъ сумасбродствѣ?
Что жъ, Гриндхузену кажется, что это очень хорошая мысль. Но когда мы затѣмъ разсуждали объ этомъ втроемъ и назначали мѣсто для колодца, у Гриндхузена закралось-таки подозрѣніе, что планъ былъ гораздо больше моимъ, чѣмъ я хотѣлъ то показать; онъ находилъ, что канавы для трубъ должны быть куда глубже изъ-за морозовъ.
-- Метръ 30 ст. высоты,-- перебилъ я.
-- И это-таки дорогая будетъ штука.
-- Твой товарищъ думаетъ 200--300 кронъ за все, отвѣтилъ пасторъ.
Гриндхузенъ ровно ничего не смыслилъ въ счетѣ и могъ только сказать:
-- Что-же 200--300 кронъ тоже вѣдь деньги.
Я сказалъ:
-- Зато пастору придется заплатить меньше вознагражденья, когда онъ будетъ уѣзжать.
Пасторъ изумился:
-- Вознагражденіе? Но я не собираюсь уѣзжать отсюда,-- сказалъ онъ.
-- Тогда, будемъ надѣяться, пастору предстоитъ много радостей отъ водопровода за его долгую жизнь здѣсь.
Пасторъ посмотрѣлъ на меня и спросилъ:
-- Какъ тебя зовутъ?
-- Кнутъ Педерсенъ.
-- Откуда ты?
-- Изъ сѣверной Норвегіи.
Я понялъ, почему мнѣ предложили эти вопросы, и рѣшилъ никогда больше не прибѣгать къ такому романическому языку.
А между тѣмъ вопросъ о колодцѣ и водопроводѣ былъ рѣшенъ, и мы сразу приступили къ работѣ...
И тутъ настало много очень веселыхъ дней. Сперва, такъ какъ я былъ заинтересованъ въ томъ, есть ли вода тамъ, гдѣ мы рыли, я нѣсколько ночей спалъ очень скверно, но когда эта тревога прошла, осталась одна простая, несложная работа. Воды здѣсь было достаточно и нѣкоторое время, спустя мы должны были вычерпывать ее каждой утро ведрами; въ глинистомъ, рыхломъ грунтѣ колодца мы страшно пачкались.
Мы рыли недѣлю, послѣ чего начали взрывать камень для стѣнъ; къ этой послѣдней работѣ мы оба привыкли еще въ Шкрэ. Затѣмъ мы рыли еще недѣлю и были уже достаточно глубоко. Почва, была теперь настолько рыхлая, что мы должны были немедленно выкладывать колодезь камнемъ, чтобы не дать глинистой стѣнѣ обвалиться и погрести насъ. И такъ-то вотъ мы рыли, рвали, выкладывали стѣны и одна недѣля смѣняла другую. Колодезь былъ большой, работа шла удачно и пасторъ былъ нами доволенъ.
Между Гриндхузеномъ и мной отношенія снова улучшились, когда онъ убѣдился, что мнѣ не нужно больше хорошаго вознагражденія поденщика, хотя я и былъ въ этой работѣ главаремъ; у него опять явилась охота мнѣ чѣмъ-нибудь угодить и онъ началъ держать себя чище за обѣдомъ. Лучше, чѣмъ теперь, мнѣ не можетъ быть и никогда, ничто не заставитъ меня снова вернуться въ городъ.
По вечерамъ я бродилъ въ лѣсу, или на кладбищѣ, читалъ надписи на могилахъ и думалъ о томъ, о семъ и между прочимъ искалъ ноготь отъ мертвеца. У меня есть выдумка, маленькая забавная затѣя и для нея то онъ мнѣ нуженъ.
Я нашелъ какъ-то хорошій кусокъ березоваго корня и хочу вырѣзать изъ него небольшую курительную трубку формы сжатой въ кулакъ руки. Большой палецъ будетъ служить клапаномъ и я хочу вставить туда ноготь, чтобы сдѣлать его болѣе похожимъ на живой. На безымянный палецъ хотѣлъ бы надѣть небольшое золотое кольцо.
Занятая такими пустяками моя голова была здорова и спокойна. У меня не было больше въ жизни ничего спѣшнаго и благодаря моимъ мечтаньямъ я ни въ чемъ не опаздывалъ.
Вечера были моими собственными. А, можетъ быть, также и то, что я хотѣлъ пробудить въ себѣ нѣкоторое чувство къ святости церкви и страхъ передъ мертвыми: съ давнихъ, давнихъ поръ еще я помню это глубокое, мистическое, полное содержанія чувство и мнѣ хотѣлось бы вернуть хоть частицу его.
Когда я найду ноготь, мнѣ, можетъ быть, крикнутъ изъ могилы: онъ мой! Тогда я уроню его, пораженный ужасомъ, и удеру.
-- Нѣтъ, не то что боюсь, но внутри у меня пробѣгаетъ ночью дрожь, когда я подумаю, что лежу такъ близко отъ покойниковъ.
Счастливый Гриндхузенъ!
Однажды Гаральдъ научилъ меня сажать шишки и небольшіе. кусты. Въ этомъ искусствѣ у меня раньше не было никакихъ познаній; въ мое школьное время этому еще не учили. но какъ только я научился, я сталъ прилежно насаждать по воскресеньямъ. Въ свою очередь и я училъ Гаральда той или другой новинкѣ для его возраста, и мы были съ нимъ хорошими друзьями.
VIII.
И все бы теперь было хорошо, если бы только не юная фрекенъ; я влюбляюсь въ нее съ каждымъ днемъ все больше и больше. Елишеба, Елизавета -- такъ ее зовутъ. Она, конечно, не красавица, но у нея красненькій ротикъ и голубой взоръ молоденькой дѣвушки -- это дѣлаетъ ее красивой. Елишеба, Елизавета, ты теперь какъ разъ на ранней зарѣ твоей молодости и глаза твои отражаютъ міръ. Когда ты говорила какъ-то вечеромъ съ юнымъ Эрикомъ изъ сосѣдней усадьбы, въ твоихъ глазахъ свѣтились и зрѣлость, и слабость... О Гриндхузенѣ больше нечего говорить. Онъ былъ волкомъ насчетъ дѣвушекъ въ молодые года и ухаживаетъ за ними по старой привычкѣ еще и теперь, но онъ сталъ совсѣмъ ручнымъ и спокойнымъ, какъ того можно было ожидать: таковъ законъ природы.
Однако не всѣ слѣдуютъ этому закону и приручаются, какой же ихъ ожидаетъ конецъ? А теперь, впрочемъ, дѣло идетъ о маленькой Елизаветѣ, хотя она вовсе не маленькая, она ростомъ съ свою мать и отъ нея она унаслѣдовала высокую грудь...
Послѣ перваго воскресенья меня не приглашали больше пить кофе въ кухню, а я такъ этого желалъ и все возможное для этого дѣлалъ. Я до сихъ поръ былъ полонъ стыда. Но вотъ, наконецъ, пришла среди недѣли одна изъ служанокъ и заявила, чтобъ я не уходилъ въ лѣсъ каждое воскресенье послѣ обѣда, но приходилъ въ кухню пить кофе. Такова была воля фру.
Хорошо.
Не надѣть ли мнѣ мое городское платье? Пожалуй, не мѣшаетъ, чтобы молодая дѣвушка узнала до нѣкоторой степени, что я по собственному своему влеченью бросилъ городскую жизнь и принялъ наружность рабочаго, но что по существу я техническій талантъ, который въ состояніи провести водопроводъ. Но когда я его надѣлъ, я самъ почувствовалъ, что мнѣ куда больше идетъ рабочее платье; я снялъ его и запряталъ въ свой мѣшокъ. Да и правду сказать, въ кухнѣ встрѣтила.меня не фрекенъ, а фру. Она долго со мной разговаривала и подложила небольшую бѣлую салфетку подъ мою чашку.
-- Искусство съ яйцами, слишкомъ дорогое для насъ искусство,-- сказала она и добродушно улыбнулась.-- Теперь мальчикъ изводитъ уже по полдюжины яицъ.
Искусство это состояло въ томъ, что я научилъ Гаральда заложить горлышко графина очищеннымъ, свареннымъ въ крутую яйцомъ, чтобы разрѣдить воздухъ въ графинѣ. И это было почти единственное, что я зналъ во всей физикѣ.
-- Но опытъ съ палкой, которая отъ удара ломается посрединѣ, не разрывая бумаги, особенно поучителенъ,-- продолжала фру.-- Я въ этомъ мало понимаю, ну а когда будетъ готовъ колодезь?
-- Колодезь уже готовъ. Завтра мы начнемъ рыть канавы.
-- Сколько времени это продлится?
-- Съ недѣлю, а тамъ можетъ придти человѣкъ прокладывать трубы.
-- Подумайте!
Я поблагодарилъ и вышелъ. У фру была привычка, сохранившаяся у нея навѣрно еще съ давнихъ поръ: отъ времени до времени она посматривала искоса на того или другого, хотя въ ней не было и капли лукавства.
Одинъ за другимъ начали желтѣть листья въ лѣсу, и въ воздухѣ и отъ земли запахло осенью. Только грибы были еще въ полномъ расцвѣтѣ; они выползали отовсюду и стояли мясистые и сочные на своихъ толстыхъ корешкахъ. То тамъ, то тутъ среди нихъ показывалъ свою крапленую шапочку мухоморъ, красуясь своимъ краснымъ цвѣтомъ. Удивительный грибъ! Онъ родится на томъ же лугу, что и съѣдобные, питается той же землей и по тому же произволу беретъ у неба солнце и влагу, онъ мясистый и сочный и пригоденъ для ѣды, но только онъ полонъ отвратительнымъ мускариномъ. Я намѣревался какъ-то придумать чудесную сагу о мухоморѣ и посмотрѣть, не вычиталъ ли я ее гдѣ въ книгѣ.
Мнѣ всегда было интересно наблюдать, какъ боролись цвѣты и насѣкомые, чтобы не погибнуть. Едва начинало пригрѣвать ихъ солнышко, они возвращались къ жизни и предавались въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ былой радости; большія, сильныя мухи были настолько же бодры, какъ и лѣтомъ. Здѣсь есть особый родъ земляныхъ блохъ, которыхъ я нигдѣ не видѣлъ раньше, онѣ желтыя и маленькія, не больше точки въ петитѣ, но онѣ дѣлаютъ прыжки во много тысячъ разъ больше, чѣмъ сами онѣ. Какія несоразмѣрно большія силы имѣютъ эти творенья въ сравненіи съ ихъ величиной. Здѣсь ползаетъ маленькій паучокъ, у котораго задняя часть выглядитъ, какъ свѣтло-желтая жемчужинка. Эта жемчужинка такъ тяжела, что насѣкомое должно лазить по стебельку съ перевернутой спинкой. Если встрѣчаются препятствія, черезъ которыя онъ не можетъ перетащить жемчужинку, онъ падаетъ прямо внизъ и начинаетъ съ новаго стебелька. Такой жемчужный паучокъ и не паучокъ вовсе, да и баста. Если я помогаю ему листикомъ встать на ноги, онъ ползетъ по нему нѣкоторое время, но быстро соображаетъ, что тутъ что-то не ладно и заднимъ ходомъ уходитъ отъ этой полузападни.
Я слышу, меня зовутъ въ лѣсу. Это Гаральдъ; мы устроили съ нимъ воскресную школу. Онъ прочелъ мнѣ лекцію о Понтапиданѣ и теперь будетъ меня выслушивать.
Меня трогаетъ слушать Законъ Божій, разсказываемый такъ, какъ я самъ его разсказывалъ въ моемъ дѣтствѣ.
IX.
Колодезь былъ готовъ; канавы вырыты и пришелъ человѣкъ класть трубы. Онъ выбралъ себѣ помощникомъ Гриндхузена, а я долженъ былъ приготовить мѣста для трубы изъ погреба черезъ оба этажа въ домѣ.
Когда я рылъ канаву въ погребѣ, пришла туда однажды фру. Я ей крикнулъ, чтобъ она была осторожна, но она отнеслась къ этому довольно спокойно. Вѣдь это же не канава, спрашивала она и указывала пальцемъ. Вѣдь это же не канава? Наконецъ, она оступилась и соскользнула ко мнѣ въ канаву. Мы стояли тамъ. У насъ не было свѣтло, а для нея, которая пришла съ дневнаго свѣта, было и совсѣмъ темно. Она почувствовала канаву и сказала:
-- А теперь могу я выйти обратно?
Я ее поднялъ. Это было пустое дѣло. У нея была такая миніатюрная фигурка, не смотря на то, что она была матерью взрослой дочери.
-- Ну, могу сказать!-- замѣтила она и отряхнула землю со своея юбки.-- То было прохладное путешествіе. Ты мнѣ долженъ кое въ чемъ помочь какъ-нибудь во второмъ этажѣ. Ты можешь? Но мы сдѣлаемъ это, когда мой мужъ уѣдетъ въ Аннексетъ, а то онъ не любитъ перемѣнъ. Когда отработаетесь вы здѣсь въ усадьбѣ?
Послѣ того я поднялся въ кухню, чтобы пропилить напильникомъ дыру въ полу. Не обошлось безъ того, чтобы фрекенъ Елизавета не нашла въ кухнѣ дѣло какъ разъ въ то время, какъ я этимъ занимался. Хотя я и былъ ей противенъ, она преодолѣла себя, сказала мнѣ нѣсколько словъ и постояла немного, чтобы посмотрѣть на работу.
-- Подумай, Олина, у тебя будетъ кранъ, который стоитъ только отвернуть,-- сказала она служанкѣ. Но Олина, которая была стара, отнюдь не выглядѣла очарованной.
--Да это одна насмѣшка, чтобы гнать воду прямо сюда въ кухпю,-- сказала она. Цѣлыхъ 20 лѣтъ носила она воду, которая была нужна. А что она теперь будетъ дѣлать?
Это было сказано чисто по ребячески, но я былъ благодаренъ ей, что она вмѣшалась въ нашу болтовню и пробыла нѣкоторое время въ кухнѣ.
И Боже, какимъ я сдѣлался расторопнымъ, находчивымъ на слова, я сталъ какъ мальчикъ! Я помню это до сихъ поръ. Но вдругъ будто фрекенъ Елизаветѣ пришло въ голову, что ей не идетъ дольше оставаться у насъ и она насъ покинула. Въ этотъ вечеръ, какъ много разъ и прежде, я пошелъ по кладбище; но когда я увидѣлъ, что фрекенъ была тамъ раньше меня, я повернулся и ушолъ въ лѣсъ. И я думалъ послѣ этого: теперь она, конечно, будетъ тронута моей скромностью и скажетъ: "бѣдный, а вѣдь у него есть и хорошія черты"! И не достаетъ только, чтобъ она пошла вслѣдъ за мной въ лѣсъ. Тогда я, изумленный, вскочу съ моего камня и поклонюсь. А она придетъ немного въ замѣшательство и скажетъ:-- Я только такъ тутъ проходила мимо -- такой чудесный вечеръ -- а что ты тутъ дѣлаешь?-- Я просто сижу тутъ, отвѣчаю я и смотрю вдаль моими невинными глазами. Когда она услышитъ, что я просто сижу тутъ поздно вечеромъ, она пойметъ, что я глубокая натура и мечтатель, и заинтересуется мной. Она была на кладбищѣ также и на слѣдующій вечеръ и вдругъ тщеславная мысль пронеслась у меня въ головѣ: это она для меня ходитъ. Но когда я присмотрѣлся къ ней поближе, я увидѣлъ, что она была зянята могилой. Итакъ она сюда ходила не для меня. Я побрелъ опять къ большому муравейнику въ лѣсу и наблюдалъ тамъ за насѣкомыми, пока возможно было видѣть; позднѣе я сидѣлъ и прислушивался, какъ падали сосновыя шишки и пучки рябины. Я напѣвалъ, шепталъ и думалъ; отъ времени до времени я долженъ былъ подниматься и ходить, такъ было холодно. Часы шли, настала ночь, а я былъ такъ влюбленъ! Я шелъ съ непокрытой головой, и совершенно погрузился въ созерцаніе звѣздъ.
-- Какъ поздно теперь?-- могъ только спросилъ Гриндхузенъ, когда я вошелъ на сѣновалъ.
-- Одиннадцать часовъ,-- отвѣтилъ я. Но было уже 2 или 3 часа утра.
-- Ты думаешь, что только теперь пора ложиться? Ухъ, чертова сила! будить людей, когда они такъ крѣпко спятъ!
И Гриндухзенъ повернулся на другой бокъ и заснулъ сейчасъ же опять.
Ахъ, но какимъ же дуракомъ становится полусостарившійся человѣкъ, когда онъ влюбляется! И не я-ли долженъ былъ явить примѣръ того, что можно найти миръ и покой?
X.
Пришелъ человѣкъ, который спрашиваетъ обратно свои инструменты. Какъ, значитъ Гриндхузенъ ихъ не укралъ?
О, какъ все это скучно и посредственно у Гриндхузена, ни въ чемъ-то у него, нѣтъ широкаго размаха и ничего особеннаго.
Я сказалъ:
-- Ты только и дѣлаешь, Гриндхузенъ, что ѣшь, спишь и работаешь. Вонъ пришелъ человѣкъ за инструментами. Ты, значитъ, только занялъ ихъ, бѣдняга!
-- Ты болванъ,-- сказалъ Гриндхузенъ обиженно.
Но я и въ этотъ разъ укротилъ его, какъ много разъ раньше, обративъ все въ шутку.
-- Что же мы теперь будемъ дѣлать?-- сказалъ онъ.
-- Бьюсь объ закладъ, что ты это знаешь,-- отвѣтилъ я.
-- Я -- то знаю?
-- Да, если только я тебя вѣрно понимаю.
И Гриндхузенъ опять сдѣлался кроткимъ.
Но во время послѣобѣденнаго отдыха, когда я стригъ ему волосы, я снова разсердилъ его, предложивъ ему вымыть голову.
-- Удивительное дѣло, что такой пожилой малый, какъ ты, можетъ быть такимъ дуракомъ,-- сказалъ онъ.
И Богъ его знаетъ, не былъ-ли Гриндхузенъ правъ? У него били цѣлы всѣ его рыжіе волосы, несмотря на то, что онъ былъ уже дѣдомъ.
Что это, кто-то начинаетъ подшучивать на сѣновалѣ?
Кто это вдругъ былъ тутъ, привелъ въ порядокъ и сдѣлалъ такъ уютно? У Гриндхузена и у меня, у каждаго было свое мѣсто для спанья: я купилъ себѣ два одѣяла, между тѣмъ какъ онъ ложился каждый разъ гдѣ попало на сѣно, совсѣмъ не раздѣваясь, какъ стоялъ и ходилъ. Теперь мѣсто было покрыто моими двумя одѣялами, такъ что походило на постель. Я ничего противъ этого не имѣлъ; это, вѣроятно, одна изъ служанокъ хотѣла научить меня порядку. Но это не имѣло для меня значенія.
Теперь я долженъ бы былъ пропилить дыру въ полу во второмъ этажѣ, но фру попросила меня подождать до завтра; пасторъ уѣзжаетъ въ Аннексетъ и такимъ образомъ я не буду отвлекать его отъ дѣла. Но когда наступило утро, работу пришлось опять отложить, такъ какъ фрекенъ Елизавета собралась идти въ лавки, чтобы сдѣлать большія покупки, и я долженъ былъ ее сопровождать, чтобы ихъ нести.
-- Хорошо,-- сказалъ я,-- я приду вслѣдъ за вами.
Странная дѣвушка! рѣшила-ли она, чтобы я шелъ съ ней во чтобы то ни стало? Она сказала:
-- А развѣ ты найдешь дорогу одинъ?
-- Конечно, я бывалъ тамъ раньше. Мы тамъ покупали себѣ ѣду.
Такъ какъ я не могъ итти черезъ все мѣстечко въ моемъ запачканномъ глиной рабочемъ платьѣ, я надѣлъ мои городскіе штаны, но оставилъ блузу, и такъ я пошелъ за нею вслѣдъ.
Итти было съ полмили; послѣднюю четверть пути я видѣлъ фрекенъ Елизавету то тутъ, то тамъ впереди меня, но я старался держаться отъ нея не слишкомъ близко. Одинъ разъ она обернулась, я весь съежился и пошелъ по опушкѣ лѣса.
Фрекенъ осталась въ торговомъ мѣстечкѣ у своей подруги, а я пришелъ съ покупками къ обѣду домой. Меня пригласили въ кухню обѣдать. Домъ будто весь вымеръ. Гаральда не было, служанки катали бѣлье и только Олина убирала въ кухнѣ.
Послѣ обѣда я сразу пошелъ во второй этажъ пилить полъ.