Гамсун Кнут
Пан

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Изъ бумагъ лейтенанта Томаса Глана.
    (Pan)

    Перевод Ольги Химоны), 1910.
    Текст издания: Кнутъ Гамсунъ. Полное собраніе сочиненій. Томъ V. Изданіе В. М. Саблина. МОСКВА. - 1910.


КНУТЪ ГАМСУНЪ.
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ.
ТОМЪ V.

Изданіе В. М. Саблина.

ПАНЪ.
ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ
ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
МОСКВА.-- 1910.

http://az.lib.ru

ПАНЪ.
Изъ бумагъ лейтенанта Томаса Глана.

Переводъ О. Химона.

  

I.

   Эти послѣдніе дни я все думаю и думаю о безконечномъ днѣ сѣвернаго лѣта. Я сижу здѣсь и думаю о немъ и о той хижинѣ, въ которой я жилъ, и о лѣсѣ, тамъ за хижиной, и вотъ я принялся писать для собственнаго удовольствія и для того, чтобы скоротать немного время. Время для меня такъ долго тянется, оно идетъ не такъ быстро, какъ бы я этого желалъ, хотя я живу весело и беззаботно. Я всѣмъ доволенъ, а мои тридцать лѣтъ вѣдь не старость; нѣсколько дней тому назадъ я получилъ издалека пару птичьихъ перьевъ отъ кого-то, кто мнѣ вовсе не былъ ихъ долженъ, два зеленыхъ пера въ конвертѣ съ короной и печатью. Меня забавляло смотрѣть на эти два чортовски яркихъ пера. И вообще я не испытываю никакихъ страданій, если не считать небольшой ломоты въ лѣвой ногѣ -- послѣдствіе одной старой огнестрѣльной раны, давнымъ давно зажившей.
   Я знаю еще, что два года тому назадъ время шло очень быстро, несравненно быстрѣе, чѣмъ теперь; не успѣлъ я и оглянуться, какъ лѣто уже пришло къ концу. Это было два года тому назадъ, въ 1855 году; я хочу писать объ этомъ ради собственнаго удовольствія; въ то время что-то случилось со мной или, можетъ-быть, все это мнѣ пригрезилось. Теперь я многое забылъ изъ пережитыхъ мною тогда впечатлѣній, потому что съ тѣхъ поръ я почти совсѣмъ не думалъ объ этомъ, но я помню, что ночи были тамъ такія свѣтлыя. Многое представлялось мнѣ въ такомъ измѣненномъ видѣ; годъ имѣлъ двѣнадцать мѣсяцевъ, но ночь превратилась въ день, и не было видно звѣздъ на небѣ.
   И люди, съ которыми я сталкивался, были тамъ такіе особенные, совсѣмъ другіе, чѣмъ тѣ, съ которыми я встрѣчался раньше; иногда имъ бывало достаточно одной ночи, чтобы вдругъ вырасти и созрѣть во всемъ ихъ великолѣпіи. Тутъ не было никакого колдовства, но я раньше никогда не переживалъ ничего подобнаго. Никогда.
   Внизу у моря, въ одномъ большомъ бѣломъ оштукатуренномъ домѣ, я встрѣтилъ человѣка, который на нѣкоторое время занялъ мои мысли. Я не думаю постоянно о ней, нѣтъ, теперь нѣтъ, я совсѣмъ забылъ о ней; но зато я думаю обо всемъ другомъ о моихъ ночахъ, тѣхъ жаркихъ лѣтнихъ часахъ; впрочемъ и познакомился я съ ней совершенно случайно, -- не будь этого случая, она ни на одинъ часъ не овладѣла бы моими мыслями...
   Изъ моей хижины видны были островки, шхеры, кусочекъ моря, синѣющія вершины скалъ, а за хижиной лежалъ лѣсъ, громадный лѣсъ. Моя душа исполнялась чувствомъ радости и благодарности, когда я вдыхалъ этотъ запахъ листвы и корней, жирное испареніе сосенъ, напоминающее запахъ мозга; только въ лѣсу я обрѣталъ покой, моя душа приходила въ равновѣсіе, становилась мощной. Каждый день я отправлялся туда въ горы, несмотря на то, что земля была еще наполовину покрыта льдомъ и рыхлымъ снѣгомъ. Моимъ единственнымъ товарищемъ былъ Эзопъ; теперь у меня Кора, но тогда былъ еще Эзопъ, собака, которую я впослѣдствіи пристрѣлилъ.
   Часто вечеромъ, когда я возвращался послѣ охоты въ свою хижину, уютное ощущеніе, что ты у себя дома, разливалось по всему тѣлу, и я началъ болтать съ Эзопомъ о томъ, какъ намъ хорошо живется. А когда мы оба кончали нашу ѣду, Эзопъ забивался на печку, на свое любимое мѣсто, а я зажигалъ трубку, ложился на нары и прислушивался къ глухому шуму лѣса. Пробѣгалъ легкій вѣтерокъ; онъ дулъ какъ разъ по направленію къ хижинѣ, и я ясно могъ различить токъ глухарей, оттуда съ горъ.
   А кругомъ все было тихо. И я часто засыпалъ такъ, не раздѣваясь, и не просыпался, пока морскія птицы не начинали кричать.
   Если я смотрѣлъ въ окно, я видѣлъ вдали большія бѣлыя зданія торговаго мѣстечка, амбары Сирилунда и бакалейныя лавки, гдѣ я покупалъ хлѣбъ; и я продолжалъ лежатъ еще нѣкоторое время, удивляясь тому, что лежу здѣсь, на сѣверѣ, въ какой-то хижинѣ, на краю лѣса.
   Тамъ за печкой Эзопъ вздрагиваетъ всѣмъ своимъ длиннымъ худымъ тѣломъ, его ошейникъ скрипитъ, онъ зѣваетъ и виляетъ хвостомъ. Я вскакиваю на ноги и чувствую себя послѣ этого трехъ-четырехъ часового сна отдохнувшимъ и исполненнымъ радостью ко всему, ко всему.
   Такъ проходила не одна ночь.
  

II.

   Пусть будетъ буря, дождь -- все равно; и въ дождливый день человѣкомъ часто овладѣваетъ маленькая радость и онъ со своимъ счастьемъ тихо отходитъ въ сторону. Выпрямляешься, смотришь прямо передъ собой, порой тихонько смѣешься и оглядываешься по сторонамъ. О чемъ думаешь въ эту минуту? Какой-нибудь свѣтлый кружокъ на окнѣ, видъ маленькаго ручейка, а можетъ-быть, голубая полоска на небѣ. И ничего больше не нужно. А въ другое время даже и необыкновенныя ощущенія не могутъ вывести человѣка изъ равнодушнаго скучнаго настроенія. И можно быть среди бала спокойнымъ, равнодушнымъ и безучастнымъ. Потому что источникомъ радости или горя является наше внутреннее состояніе.
   Я вспоминаю одинъ день. Я спустился къ берегу, меня захватилъ дождь, я зашелъ подъ навѣсъ и усѣлся тамъ. Я напѣвалъ что-то, но безъ всякой охоты, безъ радости, только, чтобы скоротать время. Эзопъ былъ со мной, онъ сѣлъ и начиналъ прислушиваться. Я перестаю напѣвать и тоже прислушиваюсь -- слышны голоса, приближаются люди. Случай, вполнѣ естественный случай.
   Двое мужчинъ и одна дѣвушка вбѣжали подъ навѣсъ сломя голову. Они смѣялись и кричали: "Скорѣй, здѣсь мы найдемъ пріютъ!" Я всталъ. На одномъ изъ мужчинъ была сорочка съ бѣлой накрахмаленной грудью; она размокла отъ дождя и сѣла, какъ мѣшокъ; на этой мокрой рубашкѣ торчала брилліантовая застежка. На ногахъ у него были длинные франтовскіе сапоги съ острыми носками. Я поклонился ему; это былъ купецъ, господинъ Макъ; я зналъ его по магазину, гдѣ я покупалъ хлѣбъ. Онъ даже какъ-то разъ пригласилъ меня въ свою семью, но я до сихъ поръ еще не былъ у него. "А, знакомый!-- сказалъ онъ, увидя меня. Мы шли къ мельницѣ; но намъ пришлось вернуться. И что за погода? Но какимъ образомъ вы, старый, очутились въ Сирилундѣ, господинъ лейтенантъ?" Онъ представилъ мнѣ маленькаго господина, съ черной бородой, бывшаго съ нимъ, -- это былъ докторъ, жившій на церковномъ дворѣ. Дѣвушка подняла до половины лица вуаль и начала разговаривать вполголоса съ Эзопомъ. Я обратилъ вниманіе на ея кофточку. По подкладкѣ и петлямъ я могъ видѣть, что она крашеная. Господинъ Макъ представилъ также и ее. Это была его дочь, Эдварда. Эдварда взглянула черезъ вуаль, но она продолжала шептаться съ собакой и читала на ея ошейникѣ.
   -- Ахъ, вотъ какъ, -- тебя зовутъ Эзопомъ, да?.. Докторъ, кто былъ Эзопъ? Единственное, что я о немъ знаю -- это, что онъ писалъ басни. Вѣдь онъ былъ фригіецъ? Нѣтъ, я не знаю.
   Ребенокъ -- дѣвочка школьнаго возраста! Я посмотрѣлъ на нее, -- она была большого роста, но не съ развившимися еще формами; ей было приблизительно такъ 15, 16 лѣтъ; у нея были длинныя смуглыя руки безъ перчатокъ.
   Можетъ-быть, сегодня вечеромъ она развернула справочный словарь на словѣ Эзопъ.
   Господинъ Макъ разспрашивалъ меня объ охотѣ.
   Что я больше всего стрѣляю. Одна изъ его лодокъ всегда къ моимъ услугамъ; мнѣ стоило только сказать. Докторъ не сказалъ ни слова. Когда компанія удалялась, я замѣтилъ, что докторъ немного хромалъ и опирался на палку.
   Съ тѣмъ же чувствомъ пустоты, какъ и раньше, я возвращался домой и что-то напѣвалъ про себя со скуки. Эта встрѣча подъ навѣсомъ не произвела на меня никакого впечатлѣнія; лучше всего я запомнилъ промокшую насквозь грудь рубашки господина Мака, на которой торчала брилліантовая застежка, тоже мокрая и безъ блеска.
  

III.

   Передъ моей хижиной былъ камень, высокій сѣрый камень.
   У него было выраженіе благожелательства ко мнѣ; казалось, онъ видитъ меня и знаетъ, когда я; прохожу по дорогѣ. Я охотно направлялъ свой путь мимо этого камня, когда я по утрамъ выходилъ изъ дому, и мнѣ казалось, что я оставляю за собой добраго друга, который будетъ дожидаться моего возвращенія.
   Наверху, въ лѣсу началась охота. Можетъ-быть, я стрѣлялъ что-нибудь, можетъ-быть, и нѣтъ. А тамъ, за островами лежало море въ тяжеломъ покоѣ.
   Часто я стоялъ на верху на холмахъ и, взобравшись очень высоко, я смотрѣлъ внизъ; въ тихіе дни парусныя суда совсѣмъ не двигались впередъ; тогда я могъ видѣть въ теченіе трехъ дней одинъ и тотъ же парусъ, маленькій и бѣлый, какъ чайка на водѣ. Но порой, когда поднимался вѣтеръ; горы исчезали вдали, поднималась непогода, югозападный вихрь, и разыгрывалось зрѣлище. Я былъ зрителемъ. Все было въ туманѣ, земля и небо сливались въ одно, море вздымалось, въ извивающихся воздушныхъ танцахъ создавая людей, лошадей и развѣвающіяся знамена. Я стоялъ подъ защитой скалы и думалъ обо всемъ; моя душа была напряжена. Богъ знаетъ, думалъ я, что еще сегодня увижу и зачѣмъ море открывается передъ моими глазами. Можетъ-быть, я увижу сейчасъ, въ эту минуту, нѣдра, мозгъ земли, увижу какъ тамъ происходитъ работа, какъ тамъ все кипитъ
   Эзопъ былъ неспокоенъ, по временамъ онъ поднималъ морду и нюхалъ воздухъ. Онъ страдалъ отъ непогоды, его ноги дрожали; такъ какъ я ему ничего не говорилъ, онъ улегся между моихъ ногъ и тоже какъ и я пристально смотрѣлъ на море. И не слышно было нигдѣ ни звука, ни слова, только глухой шумъ вокругъ моей головы.
   Далеко на морѣ стояла скала. Она стояла отдѣльно. Когда море бросалосъ на эту скалу, она казалась какимъ-то чудовищнымъ винтомъ, она становилась на дыбы; нѣтъ, это былъ морской богъ, который приподнимался весь мокрый, и смотрѣлъ и фыркалъ, такъ что волосы и борода становились колесомъ кругомъ его головы.
   Затѣмъ онъ опять погружался въ кипящій круговоротъ.
   И среди этой бури на морѣ показался маленькій черный, какъ уголь, пароходъ.
   Когда я вечеромъ отправился на пристань, маленькій черный пароходъ былъ уже въ гавани; это былъ почтовый пароходъ. Много народу собралось на набережной, чтобы посмотрѣть на рѣдкаго гостя; я замѣтилъ, что у всѣхъ безъ исключенія были голубые глаза, хотя и разнаго оттѣнка.
   Въ нѣкоторомъ отдаленіи стояла молодая дѣвушка съ бѣлымъ шерстянымъ платкомъ на головѣ; у нея были очень темные волосы, и платокъ какъ-то особенно рѣзко выдѣлялся на ея волосахъ. Она съ любопытствомъ смотрѣла на меня, на мой кожаный костюмъ, на мое ружье; когда я съ ней заговорилъ, она смутилась и отвернула лицо.-- Ты всегда должна носить бѣлый платокъ, -- сказалъ я: -- онъ тебѣ очень идетъ.
   Въ эту минуту къ ней подошелъ широкоплечій человѣкъ въ исландской рубашкѣ; онъ назвалъ ее Евой. Вѣроятно, это была его дочь. Я зналъ широкоплечаго человѣка, это былъ кузнецъ, мѣстный кузнецъ. Нѣсколько дней тому назадъ онъ ввинтилъ въ мое ружье новую капсюльку.
   А дождь и вѣтеръ продолжали свою работу и согнали весь снѣгъ. Въ продолженіе нѣсколькихъ дней надъ землей вѣяло враждебное и холодное настроеніе, ломались сухія вѣтви, и вороны слетались стаей и каркали. Но это продолжалось недолго; солнце было близко, и въ одно прекрасное утро оно взошло изъ-за лѣса. Когда всходитъ солнце, мнѣ кажется, будто нѣжная полоса пронизываетъ меня съ головы до ногъ. Съ тихой радостью я вскидываю ружье на плечо.
  

IV.

   Въ эту пору не было недостатка въ дичи; я стрѣлялъ все, что мнѣ хотѣлось, -- зайцевъ, тетеревовъ, бѣлыхъ куропатокъ, а если мнѣ случалось бывать на берегу и какая-нибудь морская птица приближалась ко мнѣ на разстояніе выстрѣла, я стрѣлялъ также и ее. Хорошія были времена: дни становились длиннѣе, воздухъ прозрачнѣе; я снарядился на два дня и отправился въ горы, на вершины горъ; я встрѣтилъ тамъ горныхъ лопарей и получилъ у нихъ сыръ, маленькій, жирный кусокъ, отзывавшійся травой. Я не разъ бывалъ тамъ. Возвращаясь домой, я всегда подстрѣливалъ какую-нибудь птицу и совалъ въ свой ягдташъ. Я садился и привязывалъ Эзопа веревкой. Въ милѣ отъ меня лежало море; отвѣсы скалъ были черные и мокрые отъ воды, которая струилась по нимъ, капала и струилась все съ тѣмъ же тихимъ звукомъ. Эти маленькія горныя мелодіи развлекали меня въ то время, когда я сидѣлъ и смотрѣлъ вокругъ. Вотъ струится этотъ маленькій, безконечный звукъ здѣсь въ одиночествѣ, подумалъ я, и никто не слышитъ его, никто не думаетъ о немъ, а онъ журчитъ себѣ и журчитъ.
   И когда я слышалъ это журчаніе, горы не казались мнѣ такими пустынными. Порой что-то происходило. Громъ потрясалъ землю; какой-нибудь кусокъ скалы отрывался и летѣлъ внизъ въ море, оставляя за собой дорожку каменной пыли. Въ эту минуту Эзопъ поднималъ голову и удивленно нюхалъ непонятный для него залахъ гари. Когда растаявшіе снѣга образовали расщелины въ горахъ, достаточно было выстрѣла или громкаго крика, чтобы оторвать громадную глыбу, которая затѣмъ катилась внизъ...
   Такъ проходилъ часъ, а можетъ-быть, и больше: время шло такъ быстро. Я освобождалъ Эзопа, перебрасывалъ ягдташъ на другое плечо и возвращался домой. День кончался. Внизу, въ лѣсу, я непремѣнно выходилъ на свою старую знакомую тропинку, на узкую ленту тропинки съ удивительными изгибами. Я обходилъ каждый изгибъ: у меня было время, не нужно было спѣшить, дома меня никто не ждалъ. Какъ властелинъ свободно бродилъ я по мирному лѣсу. Я шелъ медленно. Мнѣ это нравилось. Всѣ птицы молчали, только глухарь начиналъ токовать вдали. Они вѣдь всегда токуютъ.
   Я вышелъ изъ лѣсу и увидалъ передъ собой двухъ людей, двухъ гуляющихъ людей. Я догналъ ихъ. Это была Эдварда. Я зналъ ее и поклонился. Ее сопровождалъ докторъ. Я долженъ былъ показать имъ свою сумку. Они осмотрѣли мой компасъ и ягдташъ. Я пригласилъ ихъ въ свою хижину. Они обѣщали какъ-нибудь зайти.
   Наступилъ вечеръ. Я пошелъ домой и развелъ огонь, изжарилъ птицу и поужиналъ. Завтра опять будетъ день... Тихо и спокойно кругомъ. Весь вечеръ я лежу и смотрю въ окно; лѣсъ и поле покрыты какимъ-то волшебнымъ блескомъ. Солнце зашло и окрасило горизонтъ жирнымъ краснымъ свѣтомъ, неподвижнымъ, какъ масло. Небо повсюду открытое и чистое. Я пристально смотрѣлъ въ это ясное море, и мнѣ казалось, что я лежу лицомъ къ лицу съ основой міра, и сердце мое стучится навстрѣчу этому небу, какъ-будто тамъ нашъ пріютъ. Богъ знаетъ, подумалъ я про себя, зачѣмъ горизонтъ одѣвается сегодня въ лиловое и въ золото; можетъ-быть, тамъ наверху праздникъ съ музыкой звѣздъ и съ катаніемъ на лодкахъ внизъ по теченію рѣкъ. Похоже на это. И я закрылъ глаза, и мысленно присутствовалъ на этихъ катаньяхъ, и мысли за мыслями смѣнялись въ моемъ мозгу... Такъ проходилъ не одинъ день. Я бродилъ и наблюдалъ какъ растаяли снѣга, какъ сошелъ ледъ. Нѣсколько дней я не разряжалъ своего ружья, такъ какъ у меня были запасы. Свободный, я бродилъ по окрестностямъ и предоставлялъ времени итти своимъ чередомъ. Куда я направлялся, вездѣ было на что посмотрѣть, что послушать, за день все понемногу измѣнялось, даже ивнякъ и можжевельникъ ждали весны. Я спускался, напримѣръ, къ мельницѣ; она была все еще замерзшей; но земля вокругъ нея была утоптана съ незапамятныхъ временъ, и было видно, что сюда приходили люди съ мѣшками, полными зеренъ, чтобы смолоть ихъ. Я ходилъ тамъ вокругъ, какъ-будто среди людей; на стѣнахъ было вырѣзано много буквъ и чиселъ. Ну, хорошо!
  

V.

   Нужно ли мнѣ продолжать писать? Нѣтъ, нѣтъ. Только немножко, для моего собственнаго удовольствія и потому, что это помогаетъ мнѣ коротать время, когда я разсказываю о томъ, какъ наступила весна два года тому назадъ и какой видъ имѣла земля въ то время. Отъ моря и земли распространялся запахъ увядшей листвы, гнившей въ лѣсу, слащаво пахло сѣрнистымъ водородомъ, а сороки летали съ вѣточками въ клювахъ и вили свои гнѣзда. Еще нѣсколько дней, и ручьи начали вздыматься и пѣниться; то здѣсь, то тамъ можно было увидать капустную бабочку, а рыбаки возвращались со своей ловли. Пришли двѣ купеческія яхты, нагруженныя рыбой, и стали на якорь противъ рыбосушильни; и тогда появилась вдругъ и жизнь и движеніе на самомъ большомъ изъ острововъ, гдѣ сушилась рыба. Все это видно было изъ моего окна.
   Но шумъ не доносился до моей хижины, и я какъ прежде былъ одинъ. Порой приходилъ кто-нибудь мимо; я видѣлъ Еву, дочь кузнеца; носъ у ней былъ въ веснушкахъ.
   -- Ты куда идешь?-- спросилъ я ее.
   -- Въ лѣсъ, за дровами, -- отвѣтила она спокойно. Въ рукахъ у нея была веревка для дровъ, а на головѣ бѣлый шерстяной платокъ. Я посмотрѣлъ ей въ слѣдъ, но она не обернулась.
   Послѣ этого прошло нѣсколько дней, и я никого не видѣлъ. Весна приближалась, и лѣсъ свѣтился. Мнѣ доставляло большое удовольствіе слѣдить за дроздами, какъ они садились на верхушку деревьевъ, смотрѣли на солнце и кричали. Иногда я вставалъ въ два часа утра, чтобы принять участіе въ этомъ радостномъ настроеніи, овладѣвавшемъ птицами и животными, когда восходило солнце. Весна пришла и для меня, и въ моей крови застучало что-то, какъ чьи-то шаги. Я сидѣлъ въ своей хижинѣ, думалъ о томъ, что мнѣ нужно привести въ порядокъ мои лесы и удочки, и тѣмъ не менѣе я и пальцемъ не шевельнулъ, чтобы что-нибудь сдѣлать: радостная, смутная тревога зародилась въ моемъ сердцѣ. Вдругъ Эзопъ вскочилъ, замеръ на своихъ вытянутыхъ ногахъ и отрывисто залаялъ. Къ хижинѣ подошли люди; я быстро снялъ свою шляпу и слышалъ уже въ дверяхъ голосъ фрёкенъ Эдварды. Она и докторъ зашли ко мнѣ запросто, подружески, какъ они обѣщали. Я слышалъ, какъ она сказала: -- Да, онъ дома! И она вошла и протянула мнѣ руку, совсѣмъ какъ маленькая дѣвочка. -- Мы здѣсь и вчера были, но васъ не было дома, -- объяснила она.
   Она сѣла на мое одѣяло, на нарахъ, и осмотрѣлась кругомъ; докторъ сѣлъ рядомъ со мной на длинную скамейку. Мы разговаривали, болтали; я разсказалъ имъ, какіе звѣри водятся въ лѣсу и какую дичь я теперь не могу стрѣлять, потому что на нее наложенъ запретъ. Въ данное время нельзя было стрѣлять глухарей.
   Докторъ и теперь говорилъ немного; но когда онъ случайно замѣтилъ мою пороховницу, на которой была изображена фигура Пана, онъ началъ разсказывать мнѣ о Панѣ.
   -- Но чѣмъ же вы питаетесь, когда на всю дичь наложенъ запретъ? -- спросила вдругъ Эдварда.
   -- Рыбой, -- отвѣчалъ я, -- большей частью рыбой. Всегда найдется, что поѣсть.
   -- Но вѣдь вы можете приходить къ намъ и обѣдать у насъ, -- сказала она. -- Въ прошломъ году въ вашей хижинѣ жилъ одинъ англичанинъ; онъ часто приходилъ къ намъ обѣдать.
   Эдварда посмотрѣла на меня, а я на нее. Въ эту минуту я почувствовалъ, что что-то шевелится въ моемъ сердцѣ, какъ-будто легкое дружеское привѣтствіе. Это сдѣлала весна и ясный день; съ тѣхъ поръ я такъ думалъ объ этомъ. Кромѣ того, я любовался ея изогнутыми бровями.
   Она сказала нѣсколько словъ о моемъ жилищѣ. Я увѣшалъ всѣ стѣны шкурами и птичьими крыльями, такъ что моя хижина внутри имѣла видъ мохнатой медвѣжьей берлоги. Ей понравилось.
   -- Да, это -- берлога! -- сказала она.
   Мнѣ нечего было предложить моимъ гостямъ. Я подумалъ и рѣшилъ подаритъ какую-нибудь птицу ради шутки; она будетъ имъ подана по-охотничьи; и они должны будутъ ѣсть ее пальцами. Это будетъ маленькимъ времяпрепровожденіемъ.
   Я изжарилъ птицу.
   Эдварда разсказывала про англичанина. Это былъ старый, страшный человѣкъ, всегда разговаривавшій громко самъ съ собой. Онъ былъ католикъ, и куда бы онъ ни шелъ, гдѣ бы онъ ни находился, при немъ всегда былъ его маленькій молитвенникъ съ кривыми красными буквами,
   -- Онъ былъ, по всей вѣроятности, ирландецъ?-- спросилъ докторъ.
   -- Вотъ какъ? ирландецъ?
   -- Да, не правда ли, разъ онъ былъ католикъ?
   Эдварда покраснѣла. Она запнулась и стала смотрѣть въ сторону.
   -- Ну, да, можетъ-быть, онъ былъ и ирландецъ.
   Съ этой минуты она потеряла свою веселость. Мнѣ было ее жаль и мнѣ хотѣлось все это загладить; я сказалъ:
   -- Нѣтъ, разумѣется, вы правы; ирландцы не ѣздятъ въ Норвегію.
   Мы уговорились отправиться на лодкахъ въ одинъ изъ ближайшихъ дней посмотрѣть на рыбосушильни...
   Проводивъ своихъ гостей часть дороги, я вернулся домой и снова занялся своими рыболовными снастями.
   Мой садокъ висѣлъ на двѣряхъ, на гвоздѣ, и многія петли пострадали отъ ржавчины; я отточилъ нѣсколько крючковъ, крѣпко привязалъ ихъ и принялся разсматривать лесы.
   Какъ мнѣ сегодня трудно что-нибудь дѣлать. Мысли, совсѣмъ не относящіяся къ дѣлу, проносились у меня въ головѣ; мнѣ показалось, что я сдѣлалъ ошибку, позволивъ Эдвардѣ сидѣть все время на нарахъ вмѣсто того, чтобы предложить ей мѣсто на скамейкѣ. Я вдругъ снова увидѣлъ ея смуглое лицо, ея смуглую шею; она ниже завязала передникъ спереди, чтобы талія казалась длиннѣе, по модѣ; непорочное, дѣвическое выраженіе ея большого пальца какъ-то умилительно, именно умилительно дѣйствовало на меня, а двѣ складки за сгибѣ ея руки были полны привѣтливости. Ротъ у нея былъ большой, съ красными губами. Я всталъ, открылъ дверь и сталъ прислушиваться. Я ничего не слышалъ, да и не къ чему было прислушиваться. Я снова закрылъ дверь; Эзопъ всталъ со своего мѣста и смотрѣлъ на мое безпокойство. Мнѣ пришло въ голову, что я могъ побѣжать за Эдвардой и попросить у нея нѣсколько шелковинокъ, чтобы привести въ порядокъ свой садокъ; это не было бы простымъ предлогомъ, я могъ выложить передъ ней садокъ и показать ей заржавленныя петли. Я былъ уже у двери, когда вспомнилъ, что у меня у самого есть шелкъ въ моей книгѣ съ мухами, и даже гораздо больше, чѣмъ мнѣ нужно. И я тихо и уныло вернулся опять къ себѣ. Вѣдь у меня у самаго былъ шелкъ.
   Когда я вошелъ, чье-то постороннее дыханіе повѣяло на меня въ хижинѣ, и я уже не былъ больше одинъ.
  

VI.

   Одинъ человѣкъ спросилъ меня, почему я больше не стрѣляю; онъ не слыхалъ больше въ горахъ ни одного выстрѣла, несмотря на то, что онъ стоялъ въ бухтѣ и ловилъ рыбу въ продолженіе двухъ дней. Нѣтъ, я ничего не стрѣлялъ, я сидѣлъ дома, въ своей хижинѣ до тѣхъ поръ, пока у меня не осталось больше никакой ѣды.
   На третій день я пошелъ на охоту. Лѣсъ былъ зеленъ, пахло землей и деревьями. Зеленый порей выглядывалъ изъ замерзшаго мха. Я былъ полонъ мыслей и часто присаживался. Въ теченіе трехъ дней я никого не видѣлъ, кромѣ одного человѣка, того рыбака, котораго я встрѣтилъ вчера; я подумалъ: можетъ, я встрѣчу кого-нибудь сегодня вечеромъ, когда буду возвращаться домой, тамъ, на опушкѣ лѣса, гдѣ встрѣтилъ послѣдній разъ Эдварду и доктора. Можетъ случиться, что они опять тамъ гуляютъ, можетъ-быть, а можетъ-быть, и нѣтъ. Но почему я думаю именно объ этихъ двухъ? Я подстрѣлилъ пару куропатокъ и тотчасъ же зажарилъ одну; затѣмъ я крѣпко привязалъ Эзопа. Я ѣлъ лежа на просохшей землѣ. На землѣ было тихо. Лишь легкій шелестъ вѣтра да порой крикъ птицы. Я лежалъ и смотрѣлъ на вѣтви, которыя легко качались отъ движенія воздуха; а легкій вѣтерокъ дѣлалъ свое дѣло и переносилъ цвѣточную пыль съ вѣтки на вѣтку, наполнялъ ею невинныя цвѣточныя рыльца, весь лѣсъ стоялъ въ очарованіи. Зеленая гусеница, землемѣръ, ползетъ по веткѣ, ползетъ, не переставая, какъ-будто ей нельзя отдохнуть. Она почти ничего не видитъ, хотя у нея есть глаза. Она иногда совершенно выпрямляется и нащупываетъ что-нибудь въ воздухѣ, за что ей можно было бы уцѣпиться; она походитъ на короткую зеленую нитку, которая медленно стежками дѣлаетъ шовъ вдоль вѣтки. Къ вечеру она, можетъ-бытъ, доползетъ туда, куда ей нужно. Все попрежнему тихо. Я встаю и иду, опять сажусь и опять иду; теперь около четырехъ часовъ; когда будетъ шесть, я пойду домой, можетъ-быть, кого-нибудь и встрѣчу. Мнѣ остается еще два часа, но я уже не спокоенъ и счищаю верескъ и мохъ со своей одежды. Мнѣ хорошо знакома дорога, по которой я иду. Деревья и камыши стоятъ тамъ попрежнему въ своемъ одиночествѣ, листья шуршатъ подъ ногами. Однообразный шелестъ, знакомыя деревья и камни много значатъ для меня; какое-то странное чувство благодарности овладѣваетъ мною, все связывается, смѣшивается со мной, я люблю все. Я поднимаю сухую вѣтку, держу ее въ рукѣ и разглядываю, продолжая сидѣть и думая о своихъ обстоятельствахъ: вѣтка почти уже совсѣмъ сгнила, ея несчастная кора производитъ на меня впечатлѣніе, въ сердцѣ зарождается жалость. И когда я встаю, чтобы итти дальше, я не отбрасываю отъ себя вѣтки, я кладу ее на землю, стою надъ ней и нахожу въ этомъ удовольствіе. Наконецъ, прежде, чѣмъ покинуть ее, я смотрю на нее въ послѣдній разъ влажными глазами.
   Было пять часовъ. Солнце невѣрно показываетъ мнѣ время. Я шелъ весь день въ западномъ направленіи и я, можетъ-быть, опередилъ солнечныя отмѣтки на моей хижинѣ на полчаса. Все это я принимаю во вниманіе; тѣмъ не менѣе, остается еще цѣлый часъ до шести, такъ что я опять встаю и иду немного. А листья шуршать подъ ногами. Такъ проходитъ еще часъ. Я вижу тамъ внизу подъ собой маленькую рѣчку и маленькую мельницу, которая зимой была покрыта льдомъ. Я продолжаю стоять. Мельница работаетъ, ея шумъ пробуждаетъ меня; вдругъ я останавливаюсь. Я опоздалъ! говорю я вслухъ; боль пронизываетъ меня; я моментально поворачиваюсь и иду домой; но я знаю, что опоздалъ, я начинаю итти скорѣй, бѣжать; Эзопъ понимаетъ, что что-то случилось, онъ тянетъ меня за ремень, тащитъ меня за собой, визжитъ и спѣшитъ. Сухіе листья поднимаются вокругъ насъ. Но когда мы спустились внизъ, къ опушкѣ лѣса, тамъ никого не было, нѣтъ, все было тихо, никого не было.
   -- Никого нѣтъ! -- сказалъ я, но лучшаго я и не ждалъ. Но я долго не колебался. Увлекаемый своими мыслями, я прошелъ мимо хижины внизъ въ Сирилундъ съ Эзопомъ, съ охотничьей сумкой и со всѣми своими принадлежностями.
   Господинъ Макъ принялъ меня очень любезно и пригласилъ меня на вечеръ.
  

VII.

   Мнѣ кажется, что я немного могу читать въ душахъ людей, окружающихъ меня; а можетъ-быть, и нѣтъ. О! когда я въ настроеніи, тогда мнѣ кажется, что я могу бросать глубокій взглядъ въ людскія души, хотя я не могу назвать себя мудрецомъ. Насъ нѣсколько человѣкъ въ комнатѣ, нѣсколько мужчинъ и нѣсколько дамъ, и мнѣ кажется, что я вижу, что происходитъ внутри этихъ людей и что они обо мнѣ думаютъ. Я вкладываю что-нибудь въ каждое движеніе ихъ глазъ; порой кровь бросается имъ въ голову, и они краснѣютъ; затѣмъ они дѣлаютъ видъ, что смотрятъ въ другую сторону, но тѣмъ не менѣе они сбоку видятъ меня. Сижу я тамъ и наблюдаю, и никто не подозрѣваетъ, что я вижу насквозь каждую душу. И въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ я думалъ, что могу читать въ человѣческихъ душахъ. Но, можетъ-быть, это и не такъ...
   Я провелъ весь вечеръ у господина Мака. Я бы свободно могъ уйти оттуда, потому что тамъ сидѣть не представляло для меня никакого интереса. Но вѣдь я пришелъ потому, что меня влекли сюда мои мысли. Такъ развѣ могъ я тотчасъ же опять уйти? Мы играли въ вистъ и запивали ѣду -- тодди. Я усѣлся спиной къ другой комнатѣ и наклонилъ голову; сзади меня входила и выходила Эдварда. Докторъ уѣхалъ. Господинъ Макъ показывалъ мнѣ устройство своихъ новыхъ лампъ, первыя параффиновыя лампы, попавшія сюда, на сѣверъ; это были великолѣпныя вещи на тяжелыхъ свинцовыхъ ножкахъ; во избѣжаніе несчастья онъ самъ зажигалъ ихъ каждый вечеръ. Нѣсколько разъ онъ начиналъ говоритъ о своемъ дѣдѣ, консулѣ.
   -- Мой дѣдъ, консулъ Макъ, получилъ эту застежку изъ собственныхъ рукъ короля Карла Іоганна, -- говорилъ онъ и показывалъ при этомъ свою брилліантовую застежку, -- Его жена умерла.-- И онъ показывалъ мнѣ въ сосѣдней комнатѣ масляный портретъ почтенной женщины въ чепцѣ изъ блондъ и съ привѣтливой улыбкой.
   Въ той же самой комнатѣ стоялъ книжный шкапъ, въ которомъ были даже французскія книги, и видно было, что они достались по наслѣдству: переплеты были изящные, съ позолотой, и многіе владѣльцы написали въ нихъ свои имена. Среди книгъ были также и научныя сочиненія; господинъ Макъ былъ человѣкомъ мысли.
   Для виста пришлось позвать его двухъ приказчиковъ; они играли медленно и неувѣренно, расчитывали точно, но все-таки дѣлали ошибки. Одному изъ нихъ помогала Эдварда.
   Я опрокинулъ свой стаканъ и, почувствовавъ себя очень несчастнымъ по этому поводу, я всталъ.
   -- Ну вотъ, я опрокинулъ свой стаканъ! -- сказалъ я.
   Эдварда разразилась громкимъ смѣхомъ и отвѣчала на это:
   -- Да, это мы видимъ.
   Всѣ увѣряли меня, смѣясь, что это ничего не значитъ. Мнѣ подали полотенце. чтобы вытереться, мы продолжали игру. Было 11 часовъ.
   Мною овладѣло смутное чувство неудовольствія при смѣхѣ Эдварды; я посмотрѣлъ на нее и нашелъ, что у нея некрасивое и ничего не говорящее лицо. Господинъ Макъ прекратилъ, наконецъ, игру подъ тѣмъ предлогомъ, что обоимъ приказчикамъ пора спать. Затѣмъ онъ откинулся къ спинкѣ дивана и началъ говорить о томъ, что онъ хочетъ сдѣлать вывѣску на своемъ магазинѣ, и просилъ у меня совѣта, какую краску ему выбрать для этого. Мнѣ было скучно. Я отвѣчалъ наугадъ, что черную; и господинъ Макъ тотчасъ же сказалъ:-- Черную краску; то же самое я думалъ. "Складъ соли и пустыхъ бочекъ", жирнымъ, чернымъ шрифтомъ, это будетъ самое благородное. Эдварда, не пора ли тебѣ итти спать?
   Эдварда встала, подала намъ обоимъ руки, пожелала покойной ночи и вышла. Мы остались одни, и говорили о желѣзной дорогѣ, которая была кончена въ прошломъ году, о первой телеграфной линіи.
   -- Богъ знаетъ, когда у насъ, на сѣверѣ, будетъ свой телеграфъ! -- пауза.-- Вотъ посмотрите, -- сказалъ господинъ Макъ, -- мнѣ 46 лѣтъ и у меня посѣдѣли волосы и борода. Да, да, я чувствую, что состарился. Вы видите меня только днемъ и считаете молодымъ; но когда наступаетъ вечеръ и я остаюсь одинъ, тогда я совсѣмъ плохъ. Я сижу вотъ здѣсь въ комнатѣ и раскладываю пасьянсъ, а если сплутуешь немного, то они выходятъ.
   -- Пасьянсы выходятъ, если плутовать! -- спросилъ я.-- Да.-- Мнѣ казалось, что я могу читать въ его глазахъ.
   Онъ всталъ, подошелъ къ окну и посмотрѣлъ въ него; онъ стоялъ нагнувшись, его шея и затылокъ были покрыты волосами. Я тоже всталъ. Онъ повернулся и пошелъ ко мнѣ навстрѣчу въ своихъ длинныхъ, съ острыми носками, сапогахъ; онъ засунулъ свои оба большіе пальца въ карманы жилетки и махалъ руками, какъ крыльями; при этомъ онъ улыбался, потомъ, онъ еще разъ предложилъ мнѣ лодку въ мое распоряженіе и протянулъ мнѣ руку, -- Впрочемъ, позвольте, я васъ провожу, -- сказалъ онъ и потушилъ лампу.
   -- Да, мнѣ хочется немного пройтись, еще не поздно.
   Мы вышли.
   Онъ указалъ мнѣ на дорогу, идущую мимо кузницы, и сказалъ:-- Эта дорога -- кратчайшая!
   -- Нѣтъ, -- сказалъ я, -- кратчайшая дорога идетъ мимо амбаровъ.
   Мы обмѣнялись нѣсколькими словами по этому поводу, но не пришли къ соглашенію. Я былъ убѣжденъ въ томъ, что я правъ, и не понималъ его упорства. Въ концѣ-концовъ онъ предложилъ, каждому итти своей дорогой: кто придетъ первый, будетъ ждать у хижины. Мы отправились. Онъ быстро исчезъ въ лѣсу.
   Я пошелъ своимъ обыкновеннымъ шагомъ и разсчитывалъ, что приду по крайней мѣрѣ на 5 минутъ раньше его, но когда я подходилъ къ хижинѣ, онъ уже стоялъ тамъ и кричалъ мнѣ:
   -- Ну, вотъ видите! Нѣтъ, я всегда хожу этой дорогой, это въ самомъ дѣлѣ кратчайшая.
   Я посмотрѣлъ на него, очень удивленный. Онъ не былъ разгоряченъ, значитъ онъ не бѣжалъ. Онъ тотчасъ же простился со мной, поблагодарилъ за мое посѣщеніе и пошелъ по той же дорогѣ, по которой онъ пришелъ. Я стоялъ и думалъ: "какъ странно! Я долженъ бы немного понимать въ разстояніяхъ, а я уже нѣсколько разъ проходилъ по этимъ обѣимъ дорогамъ. Милый человѣкъ, ты опять плутуешь!.. Не было ли все это лишь предлогомъ?" Я опять видѣлъ, какъ его спина скрылась въ лѣсу.
   Минуту спустя, я пошелъ вслѣдъ за нимъ, осторожно и торопясь, и видѣлъ, какъ онъ все время отиралъ свое лицо, и я зналъ теперь, что онъ бѣжалъ передъ этимъ. Теперь онъ шелъ очень медленно. Я не спускалъ съ него глазъ и видѣлъ, что онъ остановился у дома кузнеца. Я спрятался и видѣлъ, какъ открылась двѣрь, и господинъ Макъ вошелъ въ домъ. Былъ часъ. Я могъ видѣть это по травѣ и по морю.
  

VIII.

   Прошло нѣсколько дней. Моей единственной радостью былъ лѣсъ и уединеніе. Боже мой, я никогда еще такъ не старался быть болѣе одинокимъ, какъ въ первый изъ этихъ дней. Весна была въ разгарѣ. Я нашелъ въ полѣ тысячелистникъ и звѣздчатку; прилетѣли зяблики и синицы, я зналъ всѣхъ птицъ. Иногда я вынималъ изъ кармана двадцатишиллинговыя монеты и стучалъ ими, чтобы нарушитъ уединеніе. Я думалъ: "А что, если придутъ сюда Дидерикъ и Изелина".
   Ночей больше не было; солнце опускало свой дискъ въ море и снова появлялось красное, обновленное, какъ-будто оно было тамъ внизу и напилось. Какъ страшно бывало мнѣ по ночамъ, этому не повѣрятъ ни одинъ человѣкъ.
   Вѣроятно, Панъ сидѣлъ на деревѣ и смотрѣлъ, что я буду дѣлать. И онъ сидѣлъ съ открытымъ животомъ и такъ скрючившись, что, казалось, онъ пилъ изъ своего собственнаго живота, но все это онъ дѣлалъ для того, чтобы украдкой смотрѣть на меня и не спускать съ меня глазъ, и все дерево тряслось отъ его беззвучнаго смѣха, когда онъ видѣлъ, что всѣ мои мысли бѣгутъ. Вездѣ въ лѣсу было движеніе: животныя искали, птицы звали другъ друга, ихъ призывы наполняли воздухъ. Это былъ хорошій годъ для майскихъ жуковъ; ихъ гудѣніе смѣшивалось съ порханіемъ ночныхъ бабочекъ, то здѣсь, то тамъ по всему лѣсу поднимался шопотъ. Было что послушать. Три ночи я не спалъ и все думалъ о Дидерикѣ и Изелинѣ.
   Вотъ посмотри, думалъ я, вѣдь они могутъ притти, и Изелина поманитъ Дидерика къ дереву и скажетъ:-- Останься здѣсь, Дидерикъ, сторожи Изелину, тотъ охотникъ долженъ завязать мнѣ ремень у обуви. -- А охотникъ этотъ -- я, и она дастъ мнѣ знакъ глазами, и я пойму его. Она идетъ, и сердце мое все понимаетъ; оно не стучитъ больше, оно бьетъ тревогу. Подъ своимъ покрываломъ она нагая съ головы до ногъ, и я трогаю ее рукой.
   -- Завяжи мнѣ ремень! -- говоритъ она и щеки у нея алѣютъ и тотчасъ же она шепчетъ у самаго моего рта, у самыхъ моихъ губъ:
   -- О, ты не завяжешь мнѣ ремня, мой милый, нѣтъ, ты не завяжешь... ты не завяжешь...
   Но солнце опустило свой дискъ въ море и снова вышло, красное, помолодѣвшее, какъ-будто налилось вина тамъ внизу. И шопотъ наполняетъ воздухъ. Часъ спустя она говоритъ мнѣ у самаго моего рта:
   -- Теперь я должна тебя оставить.-- И она киваетъ мнѣ, уходя, ея лицо еще горитъ, ея лицо такое нѣжное, такое восторженное. И она снова оборачивается ко мнѣ, манитъ меня рукой.
   Но Дидерикъ отходитъ отъ дерева и говоритъ:
   -- Изелина, что ты дѣлала? Я видѣлъ.
   Она отвѣчаетъ:
   -- Дидерикъ, что ты видѣлъ, я ничего не дѣлала.
   -- Изелина, я видѣлъ, что ты дѣлала, -- говоритъ онъ опять.-- Я видѣлъ, Изелина.
   Тогда раздается по лѣсу ея громкій веселый смѣхъ, и она уходитъ съ нимъ сіяющая и грѣшная, съ головы до ногъ. И куда она идетъ?
   Къ слѣдующему другу, охотнику въ лѣсу.
   Была полночь. Эзопъ отвязался и охотился одинъ, я слышалъ его лай тамъ въ горахъ, и когда онъ опять былъ со мной, былъ часъ. По дорогѣ шла пастушка, она вязала свой чулокъ, напѣвала пѣсенку и смотрѣла по сторонамъ. Но гдѣ же было ея стадо?
   И что она искала въ лѣсу въ полночь? ничего, ничего.
   Отъ безпокойства, можетъ-быть, отъ радости, да. Я подумалъ: "Она слышала лай Эзопа и знала, что я въ лѣсу". Когда она подошла, я всталъ и посмотрѣлъ на нее; она была такая молоденькая, нѣжная. Эзопъ тоже всталъ и посмотрѣлъ на нее.
   -- Откуда ты идешь?-- спросилъ я ее.-- Съ мельницы, -- отвѣчала она. Но что ей было дѣлать такъ поздно у мельницы.
   -- Какъ это ты не боишься ходить такъ поздно ночью, въ лѣсу, -- сказалъ я, -- ты, такая нѣжная и молодая?
   Она разсмѣялась и отвѣчала:-- Я уже не такъ молода, мнѣ девятнадцать лѣтъ.-- Но ей не могло быть девятнадцати лѣтъ, я убѣжденъ, что она набавила два года, и ей всего было семнадцать лѣтъ. Но зачѣмъ она себя старила?-- Садись, -- сказалъ я, -- и разскажи, какъ тебя зовутъ.-- И она сѣла, краснѣя, рядомъ со мной и сказала, что ее зовутъ Генріетой.
   Я спросилъ:-- У тебя есть милый, Генріета, и обнималъ ли онъ тебя?-- Да, -- отвѣчала она и смущенно улыбнулась.-- Много разъ?-- Она молчитъ.-- Много разъ?-- повторилъ я.-- Два раза, -- сказала она тихо.
   Я привлекъ ее къ себѣ и спросилъ:-- Какъ онъ дѣлалъ? Вотъ такъ?
   -- Да, -- прошептала она, вся задрожавъ. Было пять часовъ.
  

IX.

   У меня былъ разговоръ съ Эдвардой:-- Пожалуй, скоро пойдетъ дождь, -- сказалъ я. -- Который теперь часъ?-- спросила она. Я посмотрѣлъ на солнце и отвѣчалъ: -- Около пяти.
   Она спросила:
   -- Развѣ вы можете опредѣлить это такъ точно по солнцу?
   -- Да, -- сказалъ я, -- это я могу.-- Пауза.
   -- Ну, а если вы не видите солнца, какъ тогда вы можете знать, сколько времени?-- Тогда я руковожусь другими явленіями. Морскимъ приливомъ или отливомъ, травой, которая ложится въ опредѣленное время, пѣніемъ птицъ, постоянно мѣняющимся; нѣкоторыя птицы начинаютъ тогда пѣть, перестаютъ другія. Потомъ я вижу время по цвѣтамъ, которые послѣ полдня закрываются, по листвѣ то свѣтло-зеленой, то темной; кромѣ того, я просто это чувствую.-- Неужели?-- сказала она.
   Я зналъ, что скоро будетъ дождь, и потому не хотѣлъ задерживать ее дольше на дорогѣ; я взялся за фуражку. Но она задала мнѣ еще новый вопросъ, и я остался. Она покраснѣла и спросила меня, зачѣмъ, собственно говоря, я здѣсь, зачѣмъ я хожу на охоту, зачѣмъ то, зачѣмъ это. Я стрѣлялъ вѣдь только необходимое для пропитанія, я вѣдь давалъ Эзопу отдыхать. Она покраснѣла и слушала. Я видѣлъ, что кто-то говорилъ обо мнѣ, она что-то слыхала; это не были ея собственныя слова.
   Она возбуждала во мнѣ волненіе, она была такая покинутая. Я вспомнилъ, что у нея не было матери, ея худыя руки придавали ей видъ такой заброшенной. Это трогало меня.
   Ну да, я стрѣляю не для того, чтобы убивать, я стрѣляю -- чтобы жить. Мнѣ сегодня нуженъ одинъ тетеревъ, и я стрѣляю не двухъ, а одного, другого оставляю на завтра. И къ чему мнѣ убивать больше? Я живу въ лѣсу, я сынъ лѣсовъ; съ іюня наложенъ запретъ также и на зайцевъ и на куропатокъ; такъ что мнѣ почти нечего стрѣлять; прекрасно, тогда я ловлю рыбу и питаюсь ей. Ея отецъ даетъ мнѣ лодку, и я буду выѣзжать въ море. Во всякомъ случаѣ я охотникъ не для того, только, чтобы стрѣлять, но для того, чтобы жить въ лѣсу. А тамъ мнѣ такъ хорошо. Я обѣдаю сидя на землѣ, а не вытянувшись на стулѣ; я не опрокидываю стакановъ. Въ лѣсу я ни въ чемъ себѣ не отказываю. Я могу ложиться на спину и закрывать глаза, если мнѣ этого захочется. И говорить я могу тамъ все, что мнѣ угодно; часто хочется что-нибудь сказать, громко разговаривать, и рѣчь звучитъ въ лѣсу, какъ изъ глубины сердца...
   Когда я ее спросилъ, понятно ли ей это, она отвѣчала:-- Да.
   Я продолжалъ говорить, такъ какъ ея глаза были устремлены на меня. -- Если бъ вы только- знали, чего я только не насмотрюсь въ поляхъ, -- сказалъ я.-- Зимой, идешь себѣ по полю и видишь на снѣгу слѣды тетерева. Вдругъ слѣды исчезаютъ, птица улетѣла. Но отпечатку крыльевъ я вижу, въ какомъ направленіи полетѣла дичь, и черезъ нѣкоторое время я нахожу ее. И каждый разъ что-нибудь новое. Осенью я наблюдаю за падающими звѣздами. Неужели, думаю я тогда въ своемъ одиночествѣ, это былъ міръ, который содрогнулся? Міръ, который вотъ у меня на глазахъ разбивается вдребезги. И я, я видѣлъ паденіе звѣздъ! Ну, а когда наступаетъ лѣто, тогда чуть ли не на каждомъ листочкѣ есть маленькое живое существо; у нѣкоторыхъ изъ нихъ нѣтъ крыльевъ, они никуда не могутъ уйти, они должны жить и умереть на томъ же маленькомъ листочкѣ, на которомъ они появились на свѣтъ Божій. Представьте себѣ только! Иногда увидишь голубую муху. Да, объ этихъ вещахъ такъ мало приходится слышать, что я, право, не знаю, понятно ли вамъ все это?
   -- Да, да, я это понимаю!
   -- Ну вотъ иногда смотришь на траву и трава тоже, можетъ-быть, видитъ меня, кто знаетъ? Я смотрѣлъ на отдѣльную травку, она дрожитъ немного, и мнѣ кажется, что это что-нибудь да значитъ; я думаю про себя: вотъ стоитъ травка и дрожитъ. Смотришь на обыкновенную сосну, и тамъ найдется вѣтка, которая заставитъ тебя задуматься, но иногда въ горахъ я встрѣчаю и людей, случается.
   Я посмотрѣлъ на нее. Она стояла, согнувшись, и внимательно смотрѣла, я не узналъ ее. Она была до такой степени сосредоточена, что совсѣмъ не обращала на себя вниманіе. У нея былъ глупый, противный видъ; ея нижняя губа отвисла.
   -- Да, да, -- сказала она и выпрямилась.
   Упали первыя капли дождя.
   -- Дождь идетъ, -- сказалъ я тогда.
   -- Да, подумайте-ка: дождь, -- сказала она и тотчасъ же пошла.
   Я не провожалъ ее домой. Она одна пошла своей дорогой, я же поспѣшилъ къ своей хижинѣ. Черезъ нѣсколько минутъ дождь пошелъ сильнѣе. Вдругъ я слышу, кто-то бѣжитъ за мной; я останавливаюсь и вижу Эдварду. Она покраснѣла онъ усилія, чтобы догнать меня, и смѣялась.-- Я совсѣмъ забыла, -- сказала она, съ трудомъ дыша, -- объ этой поѣздкѣ въ рыбосушильни. Докторъ пріѣзжаетъ завтра, вы будете свободны?-- Завтра? хорошо. У меня есть время. -- Я совсѣмъ забыла объ этомъ, -- сказала она опять и улыбнулась
   Когда она пошла, я обратилъ вниманіе на ея красивыя, стройныя ноги; онѣ высоко намокли. Башмаки ея были стоптаны.
  

X.

   Я помню очень хорошо одинъ день. Это былъ день, когда наступило для меня лѣто. Солнце теперь свѣтило и по ночамъ и къ утру высушивало землю. Воздухъ былъ мягкій и свѣжій послѣ послѣдняго дождя.
   Было послѣобѣденное время, когда я явился на пристань. Вода была совершенно неподвижна. Были слышны смѣхъ и болтовня съ острова, гдѣ мужчины и дѣвушки были заняты рыбой. Веселый былъ этотъ день.
   Да, развѣ было не весело? У насъ были съ собой корзины съ ѣдой и виномъ; насъ было большое общество, размѣстившееся въ двухъ лодкахъ; молодыя женщины были въ свѣтлыхъ платьяхъ. Я былъ такъ доволенъ, я напѣвалъ что-то про себя.
   Когда я сидѣлъ въ лодкѣ, я думалъ, откуда набралась вся эта молодежь. Тутъ были дочери участковаго доктора, приходскаго фогта, нѣсколько гувернантокъ, дамы съ церковнаго двора; я никогда ихъ раньше не видѣлъ, онѣ были для меня чужія, а между тѣмъ онѣ относились ко мнѣ такъ довѣрчиво, какъ-будто мы давно уже были знакомы. Со мной случилось нѣсколько неловкостей, я совсѣмъ отвыкъ обращаться съ людьми и часто говорилъ "ты" молодымъ дамамъ; но на меня за это не сердились. Разъ я даже сказалъ "милая" или "моя милая", но мнѣ и это простили и сдѣлали видъ, какъ-будто я этого не говорилъ.
   На господинѣ Макѣ, какъ всегда, была его ненакрахмаленная рубашка съ брилліантовой застежкой на ней. Онъ, кажется, былъ въ превосходномъ настроеніи и кричалъ другой лодкѣ.-- Поберегите же корзины съ бутылками, эй, вы сумасброды! Докторъ, вы отвѣтите мнѣ за бутылки!
   -- Ладно! -- отвѣчаетъ ему докторъ. И эти два возгласа на морѣ отъ лодки къ лодкѣ звучали для меня такъ празднично и весело. На Эдвардѣ было вчерашнее платье, какъ-будто у нея не было другого, или она не хотѣла его перемѣнить. И башмаки на ней были тѣ же, что и вчера. Мнѣ показалось, что ея руки не совсѣмъ были чисты; Но на головѣ у нея была совершенно новая шляпа съ перомъ. Она захватила съ собой свою перекрашенную кофточку, чтобы на ней сидѣть.
   По желанію господина Мака, я разрядилъ свое ружье, когда мы выходили на берегъ; два выстрѣла изъ обоихъ стволовъ; потомъ прокричали ура. Мы пошли на островъ; люди, занятые сушкой рыбы, всѣмъ намъ кланялись, а господинъ Макъ разговаривалъ со своими рабочими. Мы нашли гусиную травку и лютикъ, вдѣли ихъ въ петлицы; нѣкоторые изъ насъ нашли колокольчики. Многочисленныя морскія птицы гоготали и кричали въ воздухѣ и на берегу.
   Мы расположились на зеленой лужайкѣ, гдѣ росло нѣсколько кривыхъ березокъ съ бѣлой корой; открыли корзины; а господинъ Макъ занялся бутылками. Свѣтлыя платья, голубые глаза, звонъ стакановъ, море, бѣлые паруса. Мы начали пѣть.
   Лица разгорѣлись.
   И часъ спустя мои мысли все еще исполнены ликованія: всякая мелочь дѣйствуетъ на меня: на шляпѣ развивается вуаль, коса распускается, два глаза жмурятся отъ смѣха, и я тронутъ. Ахъ, этотъ день, этотъ день!
   -- Я слышала, у васъ маленькая престранная хижина, господинъ лейтенантъ?
   -- Да, настоящее гнѣздо. Боже, какъ я его люблю. Загляните какъ-нибудь ко мнѣ, фрёкэнъ: существуетъ лишь одна хижина въ такомъ родѣ, а за хижиной большой лѣсъ.
   Другая подходитъ во мнѣ и привѣтливо говоритъ:
   -- Вы здѣсь въ первый разъ на сѣверѣ?-- Да, -- отвѣчаю, но я уже знаю все. По ночамъ я стою лицомъ къ лицу съ горами, солнцемъ, землей. Впрочемъ, я не хочу быть высокопарнымъ. Что за лѣто у васъ! Оно наступаетъ ночью, когда всѣ спятъ, и утромъ оно уже тутъ какъ тутъ. Я смотрѣлъ въ окно и самъ это видѣлъ. У меня два маленькія окна.
   Подходитъ третья. Она очаровательна съ ея прелестнымъ голосомъ и крошечными руками. Какія онѣ всѣ очаровательныя!
   Третья говоритъ:
   -- Помѣняемтесь цвѣтами. Это приноситъ счастіе.
   -- Да, -- сказалъ я и протянулъ руку.-- Обмѣняемтесь цвѣтами, благодарю васъ. Какъ вы красивы, у васъ очаровательный голосъ, я все время васъ слушалъ.-- Но она отнимаетъ свои голубые колокольчики и говоритъ:-- Что съ вами? Я совсѣмъ не васъ имѣла въ виду.
   Она имѣла не меня въ виду! Мнѣ стало досадно, что я ошибся; мнѣ захотѣлось домой, подальше отсюда, въ мою хижину, гдѣ говорилъ со мной лишь одинъ вѣтеръ.-- Виноватъ, -- сказалъ я, -- простите меня! Остальныя дамы переглядываются и удаляются, чтобы не смущать меня еще больше.
   Въ эту минуту кто-то быстро подошелъ ко мнѣ; всѣ видѣли ее, это была Эдварда.
   Она подошла прямо ко мнѣ, она говоритъ- что-то, бросается мнѣ на грудь, крѣпко обнимаетъ мою шею руками и цѣлуетъ меня нѣсколько разъ въ губы.
   Она каждый разъ говоритъ что-то, но я ее не понимаю. Я вообще ничего не понялъ, сердце мое перестало биться, у меня осталось только впечатлѣніе отъ ея жгучаго взгляда. Когда она меня оставила, ея маленькая грудь поднималась и опускалась. Она продолжала тамъ стоять, высокая, стройная со смуглымъ лицомъ и шеей, съ сіяющими глазами, и ни на что не обращала вниманія. Всѣ смотрѣли на нее. Тутъ меня во второй разъ поразили ея черныя брови, изогнутыя на лбу. Но, Боже мой, она вѣдь поцѣловала меня въ присутствіи всѣхъ.-- Что съ вами, фрёкэнъ Эдварда? спрашиваю я ее, и чувствую, какъ глубоко въ горлѣ у меня бьется кровь, и это мѣшаетъ мнѣ говорить отчетливо.
   -- Ничего, ровно ничего, -- отвѣчаетъ она.-- Просто мнѣ такъ захотѣлось. Это пустяки.
   Я снимаю шляпу и машинально откидываю волосы назадъ, продолжая стоять и смотрѣть на нее.-- Ничего, -- подумалъ я.
   Въ это время раздается голосъ господина Мака съ другой стороны острова. Онъ что-то говоритъ, но мы не можемъ разобрать что; и я съ радостью думаю о томъ, что господинъ Макъ ничего не видѣлъ, ничего не знаетъ. Какъ хорошо, что онъ какъ разъ въ это время былъ на той сторонѣ острова. Я чувствую себя облегченнымъ. Я подхожу къ компаніи и говорю, смѣясь, стараясь быть равнодушнымъ:-- Могу я васъ всѣхъ просить извинить мнѣ мое неприличное поведеніе; я самъ въ отчаяніи отъ этого, я воспользовался той минутой, когда фрёкэнъ Эдварда хотѣла помѣняться со мной цвѣтами, чтобы оскорбить ее; я у всѣхъ васъ прошу прощенія. Встаньте на мое мѣсто; я живу одинъ, я не привыкъ обращаться съ дамами; къ этому нужно еще прибавитъ, что я выпилъ сегодня вина, къ чему я также не привыкъ, окажите мнѣ снисхожденіе. Я смѣялся и казался равнодушнымъ къ этому пустяку, чтобы онъ скорѣй былъ позабытъ; но въ глубинѣ души я былъ серьезенъ. Мои слова не произвели никакого впечатлѣнія на Эдварду, она и не старалась скрывать свой поступокъ или сгладить впечатлѣніе своего опрометчиваго поведенія; напротивъ, она сѣла около меня и все время смотрѣла на меня. Временами она заговаривала со мной. Когда мы потомъ стали играть во "вдову", она громко сказала:-- Я хочу лейтенанта Глана. Я не буду бѣгать за кѣмъ-нибудь другимъ.-- Чортъ возьми, да замолчите же вы! шепнулъ я ей и топнулъ ногой.
   Удивленіе появилось на ея лицѣ; она скорчила болѣзненную гримасу и смущенно улыбнулась.
   Я былъ глубоко тронутъ; я не могъ противостоять этому выраженію робости въ ея глазахъ и во всей ея худенькой фигурѣ; я почувствовалъ къ ней любовь и взялъ ея длинную, узкую руку.
   -- Потомъ! -- сказалъ я. -- Теперь не нужно больше. Мы можемъ встрѣтиться завтра.
  

XI.

   Я слышалъ ночью, какъ Эзопъ вышелъ изъ своего угла и заворчалъ; я слышалъ это сквозь сонъ; но такъ какъ мнѣ какъ разъ въ эту минуту снилась охота, то это ворчанье подошло къ моему снуя и я не проснулся. Когда въ два часа утра я вышелъ изъ хижины, на травѣ были слѣды двухъ человѣческихъ ногъ; кто-то былъ здѣсь, подошолъ сперва къ одному окну, потомъ къ другому. Слѣдъ исчезъ внизу по дорогѣ.
   Она пришла ко мнѣ съ разгоряченными щеками и сіяющимъ лицомъ.
   -- Вы ждали?-- спросила она.-- Я боялась, что вы будете ждать.
   Я не ждалъ, она была на дорогѣ раньше меня.
   -- Хорошо вы спали?-- сказалъ я. Я почти не зналъ, что ей сказать.
   -- Нѣтъ, я совсѣмъ не спала, -- отвѣчала она. И она разсказала, что ночью она совсѣмъ не спала и просидѣла все время на стулѣ съ закрытыми глазами. И потомъ она прошлась немного.
   -- Кто-то былъ ночью у моей хижины, -- сказалъ я, -- сегодня утромъ я видѣлъ слѣды на травѣ.-- Она мѣняется въ лицѣ; она беретъ меня тутъ же на дорогѣ за руку и ничего не отвѣчаетъ. Я смотрю на нее и спрашиваю:
   -- Можетъ-быть, это были вы?
   -- Да, -- отвѣчала она и прижалась ко мнѣ, -- это была я, но вѣдь я васъ не разбудила, я шла такъ тихо, какъ только могла. Да, это была я. Я еще разъ была недалеко отъ васъ. Я люблю васъ.
  

XII.

   Я встрѣчалъ ее каждый, каждый день. Я признаюсь, мнѣ доставляло удовольствіе встрѣчаться съ нею, да, мое сердце льнуло къ ней. Это было два года тому назадъ; теперь я думаю объ этомъ, когда мнѣ вздумается; все это приключеніе забавляетъ и разсѣиваетъ меня. А относительно двухъ зеленыхъ птичьихъ перьевъ я разъясню въ скоромъ времени. У насъ было нѣсколько мѣстъ, гдѣ мы встрѣчались: у мельницы, на дорогѣ, да даже у меня въ хижинѣ; она приходила, куда мнѣ хотѣлось.
   -- Добрый день! -- кричала она мнѣ всегда первая, и я отвѣчалъ:-- Добрый день!
   -- Ты сегодня доволенъ, ты поешь, -- говоритъ она, и ея глаза блестятъ.
   -- Да, я доволенъ, -- отвѣчаю я.-- У тебя пятно на плечѣ, это пыль, а можетъ-быть грязь съ дороги: я хочу поцѣловать это пятно, да, позволь мнѣ его поцѣловать. Все, что на тебѣ, вызываетъ во мнѣ такую нѣжность. Ты смущаешь меня. Я не спалъ всю ночь.
   И это была правда; и уже не одну ночь пролежалъ я безъ сна. Мы шли рядомъ вдоль дороги.
   -- Ну какъ по-твоему, я веду себя такъ, какъ тебѣ этого хочется?-- говоритъ она.-- Быть-можетъ, я черезчуръ много болтаю. Нѣтъ? Но ты долженъ мнѣ сказать, что ты вообще думаешь. По временамъ мнѣ кажется, что это не можетъ такъ долго продолжаться.
   -- Что не можетъ продолжаться?-- спрашиваю я.
   -- Да вотъ съ нами. Намъ не будетъ такъ хорошо. Вѣришь ли ты мнѣ или нѣтъ; сейчасъ меня знобитъ, ледяная дрожь пробѣгаетъ у меня по спинѣ, когда я подхожу къ тебѣ. Это все отъ счастія.
   -- Да, такъ и со мной, -- отвѣчаю я, -- и меня пронизываетъ ледяная дрожь, какъ только я тебя вижу. Но нѣтъ, все будетъ хорошо, хочешь, я; похлопаю тебя немного по спинѣ, чтобы согрѣть тебя.
   Неохотно она соглашается на это. Ради шутки я похлопалъ ее немного посильнѣе, чѣмъ нужно, ради шутки; я смѣюсь и спрашиваю, не помогло ли это.
   -- Ахъ, нѣтъ, будь такъ добръ, не колоти меня больше по спинѣ.
   Эти слова! Это прозвучало такъ безпомощно, когда она сказала:
   -- Будь такъ добръ...
   Зачѣмъ мы пошли дальше по дорогѣ. Можетъ-быть, она недовольна мной, моей шуткой?-- сказалъ я про-себя и подумалъ:-- посмотримъ.-- Я сказалъ:
   -- Мнѣ вспомнилась одна вещь. Однажды, во время прогулки на лодкѣ, одна молодая дама сняла съ себя бѣлый шелковый платокъ и повязала мнѣ. Вечеромъ я сказалъ этой дамѣ: завтра вы получите обратно вашъ платокъ; я велю его вымыть. Нѣтъ, отвѣчала она, дайте мнѣ его теперь, я хочу сохранить его такъ, какъ онъ есть, въ томъ видѣ, какимъ онъ былъ у васъ. И она взяла платокъ. Три года спустя, я встрѣтилъ опять молодую даму. А платокъ?-- спросилъ я. -- Она принесла платокъ. Онъ лежалъ въ бумагѣ, немытый. Я видѣлъ его собственными глазами.
   Эдварда мелькомъ взглянула на меня.
   -- Да? и что же изъ этого вышло?
   -- Ничего, ровно ничего, -- сказалъ я, -- но мнѣ кажется, это прекрасная черта.
   Пауза.
   -- А гдѣ теперь эта дама?
   -- За границей!
   Мы больше не говорили объ этомъ, но когда ей нужно было уходить домой, она сказала:-- Ну, покойной ночи. Не думай больше объ этой дамѣ! -- Я ни о комъ не думаю, кромѣ тебя.
   Я вѣрилъ ей, я видѣлъ, что она говоритъ то, что думаетъ, и этого было для меня совершенно достаточно; только бы она думала обо мнѣ... Я пошелъ за ней.
   -- Благодарю, Эдварда! -- сказалъ я. Немного спустя я прибавилъ отъ всего сердца:-- Ты черезчуръ добра ко мнѣ, но я тебѣ благодаренъ за то, что ты меня любишь. Богъ наградитъ тебя за это! Я не такъ великолѣпенъ, какъ многіе другіе, которыхъ ты могла бы избрать; но я весь твой, безпредѣльно твой, душой и тѣломъ. О чемъ ты думаешь? У тебя слезы на глазахъ.
   -- Это ничего! -- отвѣтила она, -- это звучитъ такъ странно, что Богъ наградитъ меня. Ты говоришь такъ, какъ-будто... Я тебя такъ люблю!-- И вдругъ она бросилась мнѣ на шею тутъ же на дорогѣ и крѣпко поцѣловала.
   Когда она ушла, я свернулъ съ дороги и пробрался въ лѣсъ, чтобы спрятаться и остаться Одному со своей радостью. Потомъ, взволнованный, я снова вышелъ на дорогу, чтобы посмотрѣть, не видѣлъ ли кто, что я вошелъ въ лѣсъ; но я никого не увидѣлъ.
  

XIII.

   Лѣтнія ночи, тихое море и безконечно спокойный лѣсъ. Ни крика, ни шума шаговъ съ дороги. Мое сердце было какъ-будто наполнено темнымъ виномъ. Моль и ночныя бабочки безшумно влетаютъ ко мнѣ въ окно, привлеченныя свѣтомъ очага, и запахомъ жареной дичи. Онѣ ударяются съ глухимъ шумомъ о потолокъ, летаютъ около самого моего уха, такъ что меня пронизываетъ дрожь, и садятся на бѣлую пороховницу на стѣнѣ.
   Я наблюдаю за ними; онѣ сидятъ, дрожатъ и смотрятъ на меня; это -- шелкопряды, древоточицы и моль. Нѣкоторые изъ нихъ похожи на летающіе анютины глазки.
   Я выхожу изъ хижины и прислушиваюсь. Ничего, ни малѣйшаго шума. Все стоитъ. Воздухъ свѣтился отъ летающихъ насѣкомыхъ, отъ миріадъ чиркающихъ крылышекъ... Тамъ, на опушкѣ лѣса растетъ папоротникъ и борецъ, цвѣтетъ верескъ; я люблю его маленькіе цвѣточки. Хвала тебѣ, Господи, за каждый видѣнный мной цвѣтокъ! Они были маленькими розами на моемъ пути, и я плачу отъ любви къ нимъ. Гдѣ-то вблизи растетъ дикая гвоздика, и я ее не вижу, но я чувствую ея запахъ. Но теперь, въ ночные часы, въ лѣсу развернулись большіе бѣлые цвѣты; ихъ рыльца открыты; они дышатъ; мохнатыя бабочки опускаются на ихъ листья, и все растеніе содрогается. Я хожу отъ одного цвѣтка къ другому; они опьянены; это опьяненные цвѣты, и я вижу, какъ они опьяняются.
   Легкіе шаги, чье-то дыханіе, радостный привѣтъ.
   Я откликаюсь, бросаюсь на дорогу, обнимаю колѣни, ея скромное платье.
   -- Добрый вечеръ, Эдварда, -- говорю я еще разъ, обезсилѣвъ отъ счастія.
   -- Какъ ты меня любишь!-- шепчетъ она.
   -- Какъ я долженъ быть благодаренъ тебѣ! -- отвѣчаю я.-- Ты моя; весь день мое сердце спокойно и думаетъ о тебѣ. Ты прекраснѣйшая дѣвушка на землѣ, и я цѣловалъ тебя. Часто при мысли, что я цѣловалъ тебя, я начинаю краснѣть отъ радости.
   -- Почему ты меня такъ сильно любишь именно сегодня вечеромъ?-- спрашиваетъ она.
   На это иного есть причинъ; стоило мнѣ только о ней подумать, и я уже любилъ ее. Этотъ взглядъ изъ-подъ высоко изогнутыхъ бровей и эта смуглая милая кожа!
   -- А развѣ я не долженъ тебя любить?-- говорю я.-- Вотъ я здѣсь брожу одинъ и благодарю каждое деревцо, что ты молода и здорова. Однажды на одномъ балу была одна молодая дама; она сидѣла всѣ танцы, и никто не приглашалъ ее. Я ее не зналъ, но лицо ея произвело на меня впечатлѣніе, и я поклонился.-- Ну?-- Нѣтъ, она покачала головой.-- Фрёкэнъ не танцуетъ?-- сказалъ я.-- Можете вы это понять, -- отвѣчала она, -- мой отецъ былъ такой стройный, моя матъ была безупречной красоты, и отецъ сразу побѣдилъ мою мать. А я -- хромая.
   Эдварда посмотрѣла на меня.
   -- Сядемъ, -- сказала она. Мы сѣли на верескъ.
   -- Знаешь что моя подруга про тебя говоритъ?-- начала она.-- Она говоритъ, что у тебя взглядъ звѣря, и когда ты на нее смотришь, она совсѣмъ теряетъ разсудокъ. Она говоритъ, что это такое ощущеніе, какъ-будто ты прикасаешься къ ней.
   Во мнѣ промелькнула какая-то особенная радость, когда я это услыхалъ, не за себя, а за Эдварду; и я подумалъ: "Мнѣ только до одной дѣло, а что говоритъ эта про мой взглядъ?" Я спросилъ:-- Кто была эта подруга?
   -- Этого я тебѣ не скажу, -- отвѣчала она, -- но это одна изъ бывшихъ съ нами на рыбосолильнѣ.
   -- Да, да, -- говорю я.
   Мы заговорили о другихъ вещахъ.
   -- Мой отецъ на-дняхъ уѣзжаетъ въ Россію, -- сказала она, -- и тогда я устрою праздникъ. Ты былъ когда-нибудь на Кухольменѣ? Мы возьмемъ съ собой двѣ корзины съ виномъ; съ нами поѣдутъ опять дамы съ церковнаго двора; отецъ далъ уже мнѣ вино. Не правда ли, ты больше не будешь смотрѣть такъ на мою подругу? Нѣтъ, будешь? Ну, тогда я не приглашу ее.
   И, не говоря ни слова, она бросилась мнѣ на грудь и смотрѣла на меня, пристально смотрѣла мнѣ въ лицо, и слышно было, какъ она дышала.
   Ея взглядъ былъ совсѣмъ черный.
  

XIV.

   Радость опьяняетъ. Я разряжаю свое ружье, и неизмѣнное эхо отвѣчаетъ отъ одной горы къ другой, несется надъ моремъ и раздается въ ушахъ заспавшагося рулевого. Чему я радуюсь? Мысли пришедшей мнѣ въ голову, воспоминанію, лѣсному звуку, человѣку. Я думаю о ней; я закрываю глаза, стою неподвижно на дорогѣ и думаю о ней; я считаю минуты.
   Меня мучитъ жажда, и я пью изъ ручья; теперь я отсчитываю сто шаговъ впередъ и сто шаговъ назадъ. "Теперь уже поздно, думаю я.-- Не случилось ли чего-нибудь? Прошелъ мѣсяцъ, а вѣдь мѣсяцъ ужъ не такъ много времени". За это время ничего не случилось. Но ночи бываютъ иногда такими длинными, и мнѣ тогда приходитъ мысль окунуть свою шляпу въ ручей и снова высушитъ ее, чтобы скоротать время ожиданія.
   Я считалъ время по ночамъ.
   Иногда наступала ночь, и Эдварды не было; разъ она не приходила двѣ ночи подъ рядъ. Двѣ ночи. Ничего не случилось, но мнѣ казалось, что мое счастіе достигло уже своей высшей точки.
   А развѣ этого не было?
   -- Эдварда, ты слышишь, какъ неспокойно сегодня въ лѣсу? Что-то шевелится, не переставая, въ большихъ земляныхъ кучахъ, и большіе листья дрожатъ. Можетъ-бытъ, что-нибудь происходитъ; впрочемъ, я не то хотѣлъ сказать. Тамъ, въ вышинѣ, я слышу, какъ поетъ птица; это просто синица; но она вотъ ужъ двѣ ночи сидитъ все на одномъ и томъ же мѣстѣ и манитъ къ себѣ. Слышишь какой своеобразный, своеобразный звукъ?
   -- Да, я слышу. Но почему ты меня объ этомъ спрашиваешь?
   -- О, просто такъ. Она сидитъ тамъ уже двѣ ночи, я только это хотѣлъ сказать... Благодарю, благодарю тебя, что ты пришла сегодня вечеромъ, моя возлюбленная! Я сидѣлъ и ждалъ тебя сегодня или завтра вечеромъ, я такъ радъ, что ты пришла.
   -- И я тоже не спала. Я постоянно думаю о тебѣ. Я собрала и сохранила осколки стакана, который ты однажды опрокинулъ, помнишь? Отецъ уѣхалъ сегодня ночью. Ты долженъ простить, что я такъ долго не приходила, мнѣ такъ много нужно было уложить, о многомъ напомнить. Я знала, что ты былъ здѣсь, въ лѣсу, и ждалъ меня, и я плакала и укладывала.
   "Но вѣдь прошло двѣ ночи, подумалъ я, что же она дѣлала первую ночь? И отчего нѣтъ прежней радости въ ея глазахъ?"
   Прошелъ часъ. Синица умолкла. Лѣсъ былъ мертвъ. Нѣтъ, нѣтъ, ничего не случилось, все было попрежнему, она пожала мнѣ руку, пожелала покойной ночи и съ любовью посмотрѣла на меня.
   -- Завтра?-- сказалъ я.
   -- Нѣтъ, не завтра.
   Я не спросилъ, почему.
   -- Завтра вѣдь будетъ нашъ праздникъ, -- сказала она, смѣясь.-- Я хотѣла тебя поразитъ, но ты сдѣлалъ такое грустное лицо, что я должна была сказать тебѣ сейчасъ. А то я пригласила бы тебя письмомъ.
   У меня стало несказанно легко на душѣ. Она пошла и кивнула мнѣ на прощаніе головой.
   -- Одна вещь, -- сказалъ я, не двигаясь со своего мѣста.
   -- Сколько времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ ты собрала осколки и сохранила ихъ?
   -- Да, этому, можетъ-быть, недѣля, двѣ недѣли!.. Да, можетъ-быть, двѣ недѣли тому назадъ. Но почему ты спрашиваешь объ этомъ? Нѣтъ, я скажу тебѣ: правду, я сдѣлала это вчера.-- Она сдѣлала это вчера; еще вчера она думала обо мнѣ. Ну, тогда все хорошо!
  

XV.

   Обѣ лодки были спущены, и мы сѣли въ нихъ. Мы пѣли и болтали. Кухольменъ лежалъ за островами, и нужно было порядочно времени, чтобы до него доѣхать; въ это время мы разговаривали другъ съ другомъ съ одной лодки на другую.
   Докторъ былъ одѣтъ въ свѣтлое, какъ и дамы; я еще никогда не видѣлъ его такимъ довольнымъ; онъ все время принималъ участіе въ разговорѣ, онъ не былъ больше молчаливымъ слушателемъ. На меня онъ произвелъ такое впечатлѣніе, будто онъ выпилъ и навеселѣ. Когда мы пристали къ берегу, онъ овладѣлъ на нѣкоторое время вниманіемъ общества. Онъ привѣтствовалъ насъ. Я подумалъ: "Ишь ты, Эдварда выбрала его хозяиномъ".
   Онъ въ высшей степени былъ любезенъ съ дамами. По отношенію къ Эдвардѣ онъ былъ вѣжливъ, дружески, часто отечески предупредителенъ и, какъ уже не разъ бывало, педантически поучителенъ.
   Она заговорила о какой-то дамѣ.-- Я родилась въ 38 году, -- сказала она вдругъ. А онъ переспросилъ:-- Вы хотите сказать, въ тысяча восемьсотъ тридцать восьмомъ году?-- Когда я что-нибудь говорилъ, онъ слушалъ вѣжливо и внимательно.
   Молодая дѣвушка подошла ко мнѣ и поклонилась. Я не узналъ ея.
   Я не могъ вспомнить ея и сказалъ нѣсколько удивительныхъ словъ, надъ которыми она разсмѣялась.
   Это была одна изъ дочерей пробста; мы были съ ней вмѣстѣ въ рыбосушильнѣ, и я пригласилъ ее къ себѣ въ хижину. Мы поговорили съ ней нѣкоторое время. Проходитъ часъ, два. Мнѣ скучно; я пью вино, которое наливаютъ, присоединяюсь къ компаніи, болтаю со всѣми.
   Но тѣмъ не менѣе я дѣлаю нѣсколько ошибокъ, теряю почву подъ ногами и не знаю, какъ мнѣ отвѣтить на любезность въ данную минуту; я говорю какъ-то несвязно, или даже молчу и сержусь на себя. Тамъ, у большого камня, который служитъ намъ столомъ, сидитъ докторъ и жестикулируетъ.
   -- Душа! что такое, въ сущности, душа?-- говоритъ онъ. Дочь пробста обвиняла его въ томъ, что онъ -- вольнодумецъ; такъ, значитъ, нельзя думать свободно. Адъ представляютъ себѣ чѣмъ-то въ родѣ дома подъ землей, гдѣ сидитъ діаволъ въ роли столоначальника; нѣтъ, онъ вѣдь его величество. Ему бы хотѣлось поговоритъ объ алтарномъ изображеніи Христа въ филіальной церкви; фигура Христа, нѣсколько іудеевъ и іудеянокъ, превращеніе воды въ вино; хорошо. Но у Христа сіяніе вокругъ головы. Что такое это сіяніе? Желтый обручъ, покоящійся на трехъ волоскахъ.
   Двѣ дамы въ ужасѣ всплеснули руками. Но докторъ зналъ, какъ выпутаться, и сказалъ шутя:-- Не правда ли, это звучитъ ужасно? Я согласенъ съ этимъ. Но если повторяешь это себѣ, повторяешь семь, восемь разъ и размышляешь объ этомъ, то это начинаетъ звучать уже немного лучше... Осмѣлюсь я просить чести выпить съ дамами.
   И онъ всталъ на колѣни, на траву, передъ обѣими дамами, но не снялъ шляпы и не положилъ ее передъ собой, но держалъ ее высоко въ воздухѣ лѣвой рукой и опустошилъ стаканъ, опрокинувъ голову. Его непоколебимая увѣренность и меня одушевила, и я выпилъ бы съ нимъ, если онъ не осушилъ уже своего стакана.
   Эдварда слѣдила за нимъ глазами; я подошелъ къ ней и сказалъ: -- Будемъ мы сегодня опять играть во вдову?
   Она немного вздрогнула и встала.-- Не забудь, что мы теперь не говоримъ больше другъ другу "ты"!-- шепнула она.
   Но я вовсе и не думалъ говорить ей "ты". Я отошелъ.
   Проходитъ еще часъ. День кажется такимъ длиннымъ. Я давнымъ-давно уѣхалъ бы къ себѣ домой, если бы у меня была третья лодка; Эзопъ лежитъ привязаннымъ къ хижинѣ и, можетъ-быть, думаетъ обо мнѣ. Мысли Эдварды, вѣроятно, очень далеко отъ меня; она говоритъ о счастіи уѣхать прочь въ другія мѣста, ея щеки разгорѣлись, и она начала даже дѣлать ошибки.
   -- Никто бы не былъ болѣе счастливѣе, чѣмъ я въ этотъ день...
   -- Болѣе счастлива, -- говоритъ докторъ.
   -- Что? -- спрашиваетъ она
   -- Болѣе счастливѣе.
   -- Этого я не понимаю.
   -- Вы сказали "болѣе счастливѣе"; больше ничего.
   -- Развѣ я такъ сказала? Извините; никто не былъ бы счастливѣе меня въ тотъ день, когда я стояла бы на палубѣ корабля. Иногда меня тянетъ въ такія мѣста, о которыхъ я даже ничего не знаю.
   Она куда-то стремилась, она больше не думала обо мнѣ.
   Я видѣлъ по ея лицу, что она совсѣмъ забыла меня. Ну что же объ этомъ говорить? Вѣдь я, самъ видѣлъ это по ея лицу! И минуты тянулись грустно, медленно. Я многихъ спрашивалъ, не пора ли намъ ѣхать домой. Теперь уже поздно! говорилъ я, а Эзопъ лежитъ въ хижинѣ, привязанный. Но никому не хотѣлось домой.
   Я пошелъ третій разъ къ дочери пробста, я подумалъ: "Это она говорила о моемъ звѣриномъ взглядѣ". Мы чокнулись съ ней; у ней были бѣгающіе глаза; они никогда не были спокойны. Она смотрѣла все время на меня.
   -- Скажите мнѣ, -- началъ я, -- вамъ не покажется, фрёкэнъ, что люди здѣсь подобны короткому лѣту? Они минутны и очаровательны, какъ и оно.
   Я говорилъ громко, очень громко, и дѣлалъ это съ цѣлью. Я продолжалъ громко говоритъ и еще разъ попросилъ фрёкэнъ посѣтить меня, посмотрѣть мою хижину.-- Богъ наградитъ васъ за это, -- говорилъ я, чувствую себя совсѣмъ несчастнымъ. И я думалъ про-себя, что я, можетъ-быть, найду что-нибудь подарить ей, если она придетъ, но у меня, кажется, ничего другого и нѣтъ, кромѣ моей пороховницы.
   Фрёкэнъ обѣщалась притти. Эдварда сидѣла отвернувшись и предоставляла мнѣ говоритъ сколько угодно. Она прислушивалась къ тому, что говорили, и время отъ времени вставляла свое слово. Докторъ гадалъ молодымъ дамамъ по рукѣ и давалъ свободу своему языку; у него у самого были красивыя маленькія руки и на одномъ пальцѣ было кольцо.
   Я чувствовалъ себя лишнимъ и сѣлъ поодаль на камень. День клонился къ вечеру.-- Вотъ я сижу здѣсь одинокій на камнѣ, -- сказалъ я про-себя, -- единственный человѣкъ, который могъ бы меня отсюда увезти, оставляетъ меня преспокойно сидѣть. Впрочемъ, все равно. Чувство безконечнаго одиночества овладѣло мной. До меня доносился разговоръ, и я слышалъ, что Эдварда смѣялась; услышавъ этотъ смѣхъ, я вдругъ поднялся и подошелъ къ компаніи; раздраженіе исчезло.
   -- Одну минутку, -- сказалъ я.-- Пока я сидѣлъ тамъ, мнѣ пришло въ голову, что можетъ-быть, вы хотите посмотрѣть мою книгу съ мухами.-- И я досталъ свою книгу.-- Извините, что я не вспомнилъ этого раньше, будьте добры и просмотрите мою книгу, вы сдѣлаете мнѣ удовольствіе, вы должны все посмотрѣть, здѣсь есть красныя, желтыя мухи.
   Говоря кто, я снялъ свою шляпу; это было совсѣмъ лишнее, и я снова надѣлъ ее. Нѣсколько минутъ царило молчаніе, и никто не бралъ у меня книги. Наконецъ докторъ протянулъ руку и вѣжливо сказалъ:
   -- Благодарю васъ, позвольте намъ посмотрѣть эти вещицы. Для меня всегда было загадкой, какъ составляются такія книги.
   -- Я самъ ихъ составляю, -- сказалъ я, исполненный къ нему благодарности. И я тотчасъ же началъ объяснятъ, какъ я это дѣлалъ. Это такъ просто. Я покупалъ перьевъ и крючковъ; они не особенно хорошо были сдѣланы, но вѣдь, это для собственнаго употребленія. Можно было покупать готовыя мухи, онѣ были очень красивы. Эдварда бросила равнодушный взглядъ на меня и на мою книгу и продолжала разговаривать со своими подругами.
   -- Вотъ здѣсь и матеріалъ, -- сказалъ докторъ.-- Посмотрите, какія красивыя перья!
   Эдварда взглянула.
   -- Зеленыя очень красивы, -- сказала она, -- дайте мнѣ ихъ посмотрѣть, докторъ.
   -- Оставьте ихъ себѣ, -- воскликнулъ я, -- прошу васъ объ этомъ. Это два зеленыя птичьи пера. Доставьте мнѣ это удовольствіе, это будетъ для васъ воспоминаніемъ.
   Она посмотрѣла на нихъ и сказала:-- Они кажутся то зелеными, то золотыми, смотря по тому, какъ ихъ держать на солнцѣ. Хорошо, благодарю, если вамъ такъ хочется мнѣ ихъ отдать.
   -- Да, я хочу вамъ ихъ датъ, -- сказалъ я. Она взяла перья. Тотчасъ послѣ этого докторъ вернулъ мнѣ книгу и поблагодарилъ. Онъ поднялся и спросилъ, не пора ли намъ подумать о возвращеніи домой.
   Я сказалъ:
   -- Да, Бога ради. У меня дома осталась собака; да, видите ли, эта собака -- мой другъ; она лежитъ и думаетъ обо мнѣ, а когда я прихожу, она кладетъ переднія лапы на подоконникъ и встрѣчаетъ меня. День былъ такой прекрасный, онъ скоро кончится; поѣдемте домой. Благодарю васъ всѣхъ за компанію.
   Я стоялъ поодаль, чтобы видѣть, какую лодку выберетъ Эдварда: я рѣшилъ ѣхать въ другой. Вдругъ она позвала меня. Я съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее, ея лицо пылало. Потомъ она подошла ко мнѣ, протянула мнѣ руку и нѣжно сказала:
   -- Благодарю за перья!... Мы вѣдь поѣдемъ въ одной и той же лодкѣ?
   -- Если хотите, -- отвѣчалъ я.
   Мы сѣли въ лодку, она сѣла рядомъ со мной на скамейкѣ, такъ что касалась меня своимъ колѣномъ. Я посмотрѣлъ на нее и она посмотрѣла на меня одно мгновеніе. Мнѣ было пріятно прикосновеніе ея колѣна, я чувствовалъ себя вознагражденнымъ за этотъ неудавшійся день, и ко мнѣ возвращалось радостное настроеніе, какъ вдругъ она перемѣнила положеніе, повернулась ко мнѣ спиной и начала говорить съ докторомъ, сидѣвшимъ у руля. Въ продолженіе цѣлой четверти часа я вовсе не существовалъ для нея. Тогда я сдѣлалъ то, въ чемъ я потомъ очень раскаивался, и до сихъ поръ не могу забыть. У нея упалъ съ ноги башмакъ, я схватилъ его и швырнулъ далеко въ воду, отъ радости ли, что она была такъ близко ко мнѣ, или желая обратить на себя ея вниманіе и напомнить ей о моемъ существованіи -- не знаю. Все это произошло такъ быстро, я и не думалъ, я поддавался какому-то внушенію. Дамы подняли крикъ, я самъ былъ словно раздавленный тѣмъ, что я сдѣлалъ; по какая была въ томъ польза? Дѣло было сдѣлано. Ко мнѣ пришелъ на помощь докторъ, онъ крикнулъ: "Гребите" и сталъ править къ башмаку. Въ слѣдующее мгновеніе гребецъ уже схватилъ его, какъ разъ когда башмакъ уже исчезалъ подъ водяной поверхностью. Гребецъ измочилъ рукавъ по самый локоть.
   Тогда раздалось въ обѣихъ лодкахъ громогласное ура по случаю спасенія башмака.
   Я былъ пристыженъ и чувствовалъ, что мѣняюсь въ лицѣ въ то время, какъ я вытиралъ башмакъ носовымъ платкомъ. Эдварда взяла его у меня молча. И, спустя лишь нѣкоторое время, она сказала: -- Никогда ничего подобнаго я не видѣла.
   -- Да, не правда ли?-- сказалъ я тоже. Я улыбнулся и принялъ важный видъ; я старался показать, что эту шутку я выкинулъ потому, что что-то подъ этимъ кроется. Но что могло подъ этимъ крыться? Докторъ въ первый разъ посмотрѣлъ на меня съ презрѣніемъ.
   Прошло нѣкоторое время, лодки плыли домой, непріятное настроеніе общества исчезло, мы пѣли, приближаясь къ пристани.
   Эдварда сказала:
   -- Знаете, мы вѣдь еще не все вино выпили, осталось еще много. Мы устроимъ еще праздникъ, второй праздникъ, попозже; мы будемъ танцовать, мы дадимъ балъ въ нашемъ залѣ.
   Когда мы вышли на берегъ, я началъ свои извиненія передъ Эдвардой.
   -- Какъ мнѣ хочется скорѣй назадъ въ свою хижину, -- сказалъ я.-- Это былъ мучительный для меня день.
   -- Развѣ это былъ мучительный для васъ день, господинъ лейтенантъ?
   -- Я полагаю, -- сказалъ я и отвернулся въ сторону, -- я полагаю, что испортилъ день себѣ и другимъ. Я бросилъ вашъ башмакъ въ воду.
   -- Это была замѣчательная выдумка.
   -- Простите меня, -- сказалъ я.
  

XVI.

   Богъ мнѣ свидѣтель, я рѣшилъ сохранить спокойствіе, что бы ни случилось. Развѣ я навязывался на знакомство съ ней?
   Нѣтъ, нѣтъ, никогда; я очутился лишь въ одинъ прекрасный день на ея дорогѣ, когда она проходила. И что за лѣто здѣсь, на сѣверѣ. Майскіе жуки уже перестали летать, и люди становились для меня все менѣе и менѣе понятны, хотя солнце освѣщало ихъ и день и ночь. На что смотрѣли ихъ голубые глаза и какія мысли таились за ихъ страшными лбами? Впрочемъ, они всѣ были для меня безразличны. Я бралъ свои удочки и ловилъ рыбу два дня, четыре дня; по ночамъ я лежалъ въ своей хижинѣ съ широко раскрытыми глазами...
   -- Я четыре дня не видѣлъ васъ, Эдварда?
   -- Четыре дня, вѣрно. Но, послушайте, у меня много было дѣла. Вотъ подите, посмотрите!
   Она повела меня въ залъ.
   Столы были вынесены, стулья были разставлена по стѣнамъ; каждая вещь была переставлена съ своего мѣста; люстра, печь и стѣны были фантастически задрапированы черной матеріей изъ лавки и убраны верескомъ, рояль стоялъ въ углу.
   Это было ея приготовленіе къ "балу".-- Какъ вы это находите?-- спросила она.
   -- Чудесно, -- отвѣчалъ я. Мы вышли изъ комнаты.
   Я сказалъ:--Но, послушайте, Эдварда, вы совершенно и окончательно забыли меня?
   -- Я васъ не понимаю, -- отвѣчала она удивленно.-- Развѣ вы не видите, все это я сама сдѣлала. Такъ возможно ли мнѣ было притти къ вамъ?-- Нѣтъ, -- сказалъ я, -- вы, можетъ-быть, не могли ко мнѣ притти.-- Я былъ утомленъ и измученъ безсонницей, слова мои безсмысленны и безсвязны, весь день я чувствовалъ себя несчастнымъ.-- Да, вы не могли ко мнѣ притти. Что я хотѣлъ сказать: однимъ словомъ произошла какая-то перемѣна между нами, что-то случилось. Да, но по вашему лицу я не могу прочесть, что именно. Какой у васъ страшный лобъ, Эдварда. Я сейчасъ только это замѣтилъ.
   -- Но я васъ не забыла! -- воскликнула она покраснѣвъ и взявъ меня вдругъ подъ руку.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, можетъ-быть вы и не забыли меня. Но тогда я совсѣмъ не знаю, что говорю. Одно изъ двухъ!...
   -- Завтра вы получите приглашеніе. Вы должны со мной танцовать. Какъ мы будемъ танцовать?!
   -- Вы проводите меня кусочекъ дороги?-- спросилъ я.
   -- Сейчасъ? Нѣтъ, я не могу, -- отвѣчала она.-- Сейчасъ пріѣдетъ докторъ и долженъ мнѣ кое въ чемъ помочь, тамъ нужно кончить. Да, такъ на находите, что комната такъ сойдетъ? Но не думаете ли вы...
   Передъ домомъ остановился экипажъ.
   -- Докторъ сегодня пріѣхалъ въ экипажѣ? -- спрашиваю я.
   -- Да, я послала за нимъ экипажъ, я хотѣла...
   -- Поберечь его больную ногу, да. Нѣтъ, позвольте мнѣ теперь удалиться... Здравствуйте, здравствуйте, докторъ! Радъ васъ видѣть. Какъ всегда, здоровы и бодры? Надѣюсь, вы извините меня, что я исчезаю.
   На улицѣ, у крыльца, я обернулся еще разъ. Эдварда стояла у окна и смотрѣла мнѣ вслѣдъ; она раздвинула обѣими руками гардины, чтобы видѣть; выраженіе ея лица было задумчивое. Смѣшная радость овладѣваетъ мной, я быстро удаляюсь отъ дома, легкой походкой, съ потемнѣвшимъ взглядомъ; ружье въ моей рукѣ казалось легкимъ, какъ тросточка. "Если бы я ею обладалъ, я былъ бы хорошимъ человѣкомъ", подумалъ я. Я достигъ лѣса и продолжалъ думать: "Если бы я ею обладалъ, я служилъ бы ей неустанно, какъ никто, и если бы она оказалась недостойной меня и требовала бы отъ меня невозможнаго, я бы сдѣлалъ все, что могъ, да даже больше чѣмъ могъ, и я радовался бы тому, что она моя..."
   Я остановился, всталъ на колѣни и въ порывѣ смиренія и надежды сталъ цѣловать какія-то травки на краю дороги, потомъ я снова всталъ.
   Въ заключеніе я почувствовалъ въ себѣ увѣренность.
   Ея измѣнившееся за послѣднее время поведеніе было просто ея манерой; она стояла и смотрѣла мнѣ вслѣдъ, когда я уходилъ, она стояла у окна и слѣдила за мной взглядами, пока я не исчезъ, что же она могла сдѣлать большаго.
   Мой восторгъ совершенно смутилъ меня, я былъ голоденъ, и я не чувствовалъ этого.
   Эзопъ бѣжалъ впереди; минуту спустя, онъ началъ лаять. Я поднялъ голову; женщина, съ бѣлымъ платкомъ на головѣ, стояла на углу, около хижины; это была Ева, дочь кузнеца.
   -- Здравствуй, Ева! -- крикнулъ я.
   Она стояла около высокаго сѣраго камня, лица у нея было красное, она сосала свой палецъ.
   -- Это ты, Ева. Что тебѣ нужно?
   -- Эзопъ меня укусилъ, -- отвѣчала она и потупила глаза.
   Я осмотрѣлъ ея палецъ. "Она сама себя укусила". У меня мелькнула мысль, и я спрашиваю:
   -- Ты уже давно здѣсь стоишь и ждешь?
   -- Нѣтъ, не долго, -- отвѣчаетъ она.
   И прежде, чѣмъ кто-нибудь изъ насъ сказалъ еще слово, я беру ее за руку и веду ее въ хижину.
  

XVII.

   Я пришелъ какъ всегда прямо съ рыбной ловли и очутился на "балу" съ ружьемъ и ягдташемъ, только на этотъ разъ я надѣлъ свою лучшую кожаную куртку. Было уже поздно, когда я пришелъ въ Сирилундъ; я слышалъ, что въ домѣ танцовали; немного спустя, раздались возгласы: "Охотникъ пришелъ, лейтенантъ!" Меня окружили нѣсколько молодыхъ людей и хотѣли видѣть мою добычу; я подстрѣлилъ пару морскихъ птицъ и поймалъ нѣсколько вохнъ. Эдварда, улыбаясь, поздоровалась со мной, она танцовала передъ этимъ и раскраснѣлась.
   -- Первый танецъ со мной, -- сказала она.
   И мы начали танцовать. Никакого несчастія не случилось; у меня кружилась голова, но я не упалъ. Мои высокіе сапоги скрипѣли, я самъ слышалъ этотъ скрипъ и рѣшилъ не танцовать больше, кромѣ того, я поцарапалъ крашеный полъ. Но я радовался, что не надѣлалъ еще чего-нибудь хуже.
   Оба приказчика господина Мака были налицо и танцовали основательно и серьезно, докторъ усердно принималъ участіе въ тяжелыхъ танцахъ. Кромѣ этихъ мужчинъ были еще четыре молодыхъ человѣка, сыновья первыхъ лицъ при главной церкви, пробста и окружного врача. Потомъ пришелъ туда незнакомый торговый агентъ, онъ отличался красивымъ голосомъ и напѣвалъ въ тактъ съ музыкой; временами онъ смѣнялъ дамъ у рояля.
   Я уже не помню, какъ прошли первыя часы, но изъ второй части ночи я все помню. Красное солнце все время свѣтило въ комнату, и морскія птицы спали. Насъ угощали виномъ и пирожками, мы громко разговаривали, пѣли; смѣхъ Эдварды весело и беззаботно раздавался по комнатамъ.
   Но отчего она ни слова не говорила со мной? Я подошелъ къ ней и хотѣлъ сказать любезность, какую только могъ; на ней было черное платье, можетъ-быть это было ее конфирмаціонное платье, оно стало коротко для нея, но оно шло къ ней, когда она танцовала, и это я хотѣлъ ей сказать...
   -- Какъ это черное платье...-- началъ я. Но она встала, обняла одну изъ своихъ подругъ и ушла съ ней. Это я повторилъ нѣсколько разъ.
   -- Ну, хорошо, -- подумалъ я, -- что же съ этимъ подѣлаешь? Но почему тогда она стоитъ у окна и грустно смотритъ мнѣ вслѣдъ, когда я отъ нея ухожу?
   Одна дама пригласила меня танцовать. Эдварда сидѣла недалеко, и я громко отвѣтилъ:-- Нѣтъ, я сейчасъ уйду.
   Эдварда вопросительно посмотрѣла на меня и сказала:-- Уйдете? О, нѣтъ, вы не уйдете.
   Я остолбенѣлъ и чувствовалъ, что стиснулъ зубами губы.
   -- То, что вы сейчасъ сказали, кажется, очень многозначительно, фрёкэнъ Эдварда, -- сказалъ я мрачно и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ двери.
   Докторъ загородилъ мнѣ дорогу, и сама Эдварда быстро подошла.
   -- Не понимайте меня неправильно, -- сказала она горячо.-- Я хотѣла сказать, что вы, вѣроятно, будете послѣднимъ, который уйдетъ, самымъ послѣднимъ. И кромѣ, всего того только часъ... Послушайте, -- продолжала она съ блестящими глазами, -- вы дали нашему гребцу пятъ талеровъ за то, что онъ спасъ мой башмакъ отъ потопленія. Но это черезчуръ большая цѣна.
   И она искренно разсмѣялась, обернувшись къ остальнымъ.
   Я стоялъ съ широко раскрытымъ ртомъ, обезоруженный и смущенный.
   -- Вамъ угодно шутитъ, -- сказалъ я, -- я не давалъ вашему гребцу пяти талеровъ.
   -- Вотъ какъ, вы не давали?-- Она открыла въ кухню дверь и позвала гребца.-- Іаковъ, ты помнишь нашу поѣздку въ Кухольменъ? Ты спасъ мой башмакъ, упавшій въ воду?
   -- Да, -- отвѣчалъ Іаковъ.
   -- Ты получилъ пятъ талеровъ за то, что спасъ мой башмакъ?
   -- Да, вы дали мнѣ...
   -- Хорошо. Ты можешь итти.
   Чего она хочетъ достигнуть этой выходкой?-- подумалъ я.-- Хочетъ ли она меня пристыдить? Это ей не удастся, я не краснѣю отъ такихъ вещей. Я сказалъ громко и ясно:
   -- Я долженъ всѣмъ сказать, что это или ошибка или обманъ. Мнѣ и въ голову не приходило давать гребцу пять талеровъ за вашъ башмакъ. Я можетъ-бытъ, долженъ былъ это сдѣлать, но пока этого не было.
   -- А теперь будемъ продолжать танцовать, -- сказала она, наморщивъ лобъ, -- отчего мы не танцуемъ?
   -- Она должна мнѣ дать объясненіе, -- сказалъ я про-себя; я пошелъ и началъ выжидать минуты, когда бы я могъ съ ней поговорить. Она пошла въ сосѣднюю комнату, я за ней.
   -- Ваше здоровье! -- сказалъ я и хотѣлъ съ ней чокнуться.
   -- У меня пустой стаканъ, -- отвѣтила она коротко.
   -- Я думалъ, что это вашъ стаканъ!
   -- Нѣтъ, это не мой, -- сказала она и отвернулась къ своему сосѣду.
   -- Въ такомъ случаѣ извините меня!
   Многіе изъ гостей замѣтили этотъ маленькій инцидентъ. Сердце заколотилось у меня въ груди; я сказалъ, задѣтый за живое:
   -- Но все-таки вы должны дать мнѣ объясненіе...
   Она встала, взяла меня за обѣ руки и сказала убѣдительно:
   -- Но не сегодня, не сейчасъ, мнѣ такъ грустно. Боже, какъ вы на меня смотрите! А когда-то мы были друзьями...
   Пораженный, я отвернулся и пошелъ къ танцующимъ.
   Вскорѣ послѣ этого вошла и Эдварда; она встала у рояля, гдѣ сидѣлъ торговый агентъ и игралъ танцы; ея лицо въ эту минуту было полно тайной грусти.
   -- Я никогда не училась играть, -- говорила она, съ потемнѣвшимъ взглядомъ смотря на меня.-- Ахъ, если бы я умѣла.
   На это я ей ничего не могъ отвѣтить. Но сердце мое снова стремилось къ ней и я спросилъ:
   -- Отчего вы вдругъ стали такой печальной, Эдварда? Если бы вы знали, какъ я страдаю отъ этого.
   -- Не знаю почему, -- отвѣчала она. -- Можетъ-быть, отъ всего, вмѣстѣ взятаго. Если бы эти люди могли бы сейчасъ же уйти, всѣ до одного. Нѣтъ, не всѣ; не забудьте, вы должны быть послѣднимъ.
   И снова я ожилъ при этихъ словахъ, и глаза мои замѣтили свѣтъ въ комнатѣ, наполненной солнцемъ. Ко мнѣ подошла дочь пробста и начала со мной разговоръ; я бы хотѣлъ, чтобы она была далеко, далеко отъ меня, и отвѣчалъ ей коротко. Я все время не смотрѣлъ на нее, потому что, вѣроятно, это она говорила о моемъ звѣриномъ взглядѣ.
   Она обратилась къ Эдвардѣ и разсказала ей, какъ однажды за границей, кажется въ Римѣ, ее преслѣдовалъ на улицѣ какой-то господинъ.
   -- Изъ одной улицы въ другую онъ все бѣжалъ за мной и улыбался, -- говорила она.
   -- Такъ развѣ онъ былъ слѣпой?-- воскликнулъ я, чтобъ доставить удовольствіе Эдвардѣ. И при этихъ словахъ я пожалъ плечами.
   Молодая дама тотчасъ же поняла мой грубый намекъ и отвѣчала:
   -- Да, по всей вѣроятности, разъ онъ могъ преслѣдовалъ такую старую и отвратительную особу, какъ я.
   Но не добился отъ Эдварды благодарности, она увела свою подругу; онѣ шептались между собой и качали головой. Съ этой минуты я былъ вполнѣ предоставленъ самому себѣ.
   Проходитъ еще часъ, морскія птицы тамъ, на шхерахъ, уже начинаютъ просыпаться, ихъ крикъ доносится до насъ черезъ раскрытыя окна. Радость охватываетъ меня, когда я слышу эти первые крики, и меня тянетъ туда, къ шхерамъ...
   Докторъ опять пришелъ въ хорошее настроеніе духа и сосредоточилъ на себѣ всеобщее вниманіе. Дамамъ не надоѣдало быть все время около него. "Это мой соперникъ" думалъ я и я думалъ также о его хромой ногѣ и жалкой фигурѣ. Онъ выдумалъ новое остроумное проклятіе, онъ говорилъ: -- Смерть и глупецъ! -- и каждый разъ, когда онъ употреблялъ это проклятіе, я громко смѣялся. Среди моихъ терзаній мнѣ пришла въ голову мысль оказывать всевозможныя любезности этому человѣку, потому что онъ былъ моимъ соперникомъ. Докторъ постоянно былъ у меня на первомъ планѣ, я кричалъ -- слушайте же, что говоритъ докторъ! -- и я заставлялъ себя громко смѣяться надъ его выраженіями.
   -- Я люблю міръ, -- говорилъ докторъ, -- я цѣпляюсь руками и ногами за жизнь. И когда я умру, я надѣюсь получить свое мѣсто въ вѣчности какъ разъ надъ Лондономъ или Парижемъ, чтобы я могъ постоянно, постоянно слышать шумъ человѣческаго канкана.
   -- Великолѣпно! -- воскликнулъ я и закашлялся отъ смѣха, хотя я былъ совершенно трезвый.
   Эдварда, кажется, тоже была въ восторгѣ. Когда гости начали уходить, я забрался въ маленькую сосѣднюю комнату, сѣлъ и началъ ждать. До меня доносилось съ лѣстницы одно "прощайте" за другимъ, докторъ тоже простился и вышелъ. Скоро замерли всѣ голоса. Сердце мое сильно билось, пока я дожидался.
   Эдварда вернулась назадъ. Увидя меня, она, удивленная, остановилась, затѣмъ, улыбаясь, сказала:
   -- Ахъ, такъ это вы. Это было любезно съ вашей стороны дождаться до самаго конца, я до смерти устала.
   Она продолжала стоятъ. Я сказалъ, вставая:
   -- Да, вамъ нужно теперь отдохнуть. Надѣюсь, ваше дурное настроеніе прошло, Эдварда? Вотъ незадолго передъ тѣмъ вы были такая печальная, и это огорчало меня.
   -- Это все пройдетъ, если я высплюсь.
   Мнѣ нечего было больше говорить, я направился къ двери.
   -- Благодарю васъ за сегодняшній вечеръ, -- сказала она и протянула мнѣ руку. Но когда она хотѣла меня проводить до лѣстницы, я старался отклонить это.
   -- Это совсѣмъ ненужно, -- сказалъ я, -- не безпокойтесь, я могу; прекрасно одинъ!....-- Но она все-таки проводила меня. Она стояла въ сѣняхъ и терпѣливо ждала, пока я отыскивалъ свою шляпу, ружье и ягдташъ. Въ углу стояла трость; я прекрасно видѣлъ ее, я пристально смотрю на нее и узнаю, эта трость принадлежитъ доктору. Когда она замѣчаетъ направленіе моего взгляда, она краснѣетъ отъ смущенія; по ея лицу можно было ясно видѣть, что она нетерпѣлива и ничего не знаетъ про палку. Проходитъ цѣлая минута! Наконецъ, бѣшеное нетерпѣніе овладѣваетъ ею, и она говоритъ, вся дрожа:
   -- Ваша палка, не забудьте же вашей палки.-- И я вижу собственными глазами, что она подаетъ мнѣ палку доктора,
   Я посмотрѣлъ на нее, она все еще держала палку, ея рука, дрожала. Чтобы положить этому конецъ, я взялъ палку и, поставивъ ее опять въ уголъ, сказалъ:
   -- Вѣдь это -- палка доктора. Я не могу понять, какъ этотъ хромой человѣкъ забылъ свою палку.
   -- Вы, съ вашимъ "хромымъ человѣкомъ!" -- воскликнула она озлобленно и сдѣлала шагъ ко мнѣ.-- Вы не хромаете, нѣтъ, но если бы вы сверхъ всего еще хромали, то вы передъ нимъ не устояли бы. Вотъ что!
   Я искалъ отвѣта, но мнѣ нехватало словъ, я молчалъ. Съ глубокимъ поклономъ я вышелъ, пятясь, изъ дверей на лѣстницу. Я постоялъ здѣсь немного, напряженно смотрѣлъ прямо передъ собой, потомъ ушелъ оттуда.
   -- Да, итакъ, онъ забылъ свою палку, -- подумалъ я, -- и онъ пойдетъ за ней; этой дорогой. Онъ не хочетъ, чтобы я вышелъ послѣднимъ изъ этого дома...-- Я медленно тащился по дорогѣ и смотрѣлъ по сторонамъ; на опушкѣ лѣса я остановился.
   Наконецъ, послѣ получасового ожиданія показался докторъ, шедшій мнѣ навстрѣчу, онъ увидалъ меня и пошелъ быстрѣе. Онъ не успѣлъ еще ничего сказать, какъ я снялъ фуражку, чтобы его остановить. Онъ тоже снялъ шляпу. Я пошелъ прямо на него и сказалъ:-- Я не кланялся.-- Онъ отступилъ шагъ назадъ и пристально посмотрѣлъ на меня.
   -- Вы не кланялись?
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ я.
   Пауза.
   -- Да, впрочемъ, мнѣ совершенно безразлично, что вы тамъ сдѣлали, -- возразилъ онъ, поблѣднѣвъ.-- Я шелъ за своей палкой, которую забылъ.
   На это я ничего не могъ сказать; но я отмстилъ за себя другимъ способомъ; я вытянулъ передъ нимъ ружье, какъ-будто онъ былъ собака, и сказалъ:
   -- Прыгай, ну!
   И я свистнулъ и манилъ его перепрыгнуть.
   Нѣсколько минутъ онъ боролся самъ съ собой; выраженіе его лица какъ-то странно мѣнялось, губы его были сжаты, онъ пристально смотрѣлъ на меня, полуусмѣшка прояснила его черты, и онъ сказалъ:
   -- Зачѣмъ вы все это дѣлаете, собственно говоря?
   Я ничего не отвѣчалъ, но его слова произвели на меня впечатлѣніе. Онъ вдругъ протянулъ мнѣ руку и глухо сказалъ:
   -- Съ вами что-то не въ порядкѣ. Если вы мнѣ скажете, что съ вами, то можетъ-быть...
   Стыдъ и отчаяніе овладѣли мной; эти спокойныя слова заставили меня потерять равновѣсіе. Я хотѣлъ примириться съ нимъ, я обнялъ его за талію и сказалъ:
   -- Послушайте, простите меня!? Нѣтъ, что же можетъ быть у меня не въ порядкѣ? Все въ порядкѣ, и я не нуждаюсь въ вашей помощи. Вы, можетъ-быть, ищите Эдварду? Вы найдете ее дома. Но поспѣшите, а то она ляжетъ спать до вашего прихода; она очень устала, я самъ это видѣлъ. Я говорю вамъ сейчасъ лучшее, что я знаю, вы найдете ее дома, идите же! и я повернулся и поспѣшилъ уйти отъ него, я помчался большими шагами черезъ лѣсъ, домой, въ свою хижину. Нѣкоторое время я просидѣлъ на своихъ нарахъ въ томъ же видѣ, какъ вошелъ, съ ягдташемъ на плечѣ и ружьемъ въ рукѣ. Странныя мысли зарождались у меня въ головѣ. Зачѣмъ я довѣрился доктору! Меня злило, что я его обнялъ и смотрѣлъ на него влажными глазами; онъ обрадовался этому, подумалъ я, можетъ быть онъ сидитъ въ данную минуту съ Эдвардой, и они смѣются надо мной.
   Онъ оставилъ свою палку въ передней. Не правда ли, если бъ я въ довершеніе всего еще хромалъ, я не устоялъ бы передъ докторомъ, это были ея собственныя слова...
   Я становлюсь посреди комнаты, поднимаю курокъ своего ружья, приставляю дуло къ подъему лѣвой ноги и нажимаю курокъ. Пуля проходитъ черезъ плюску и пробуравливаетъ полъ. Эзопъ испуганно залаялъ. Тотчасъ послѣ этого кто-то стучитъ въ дверь. Это былъ докторъ, возвращающійся домой.
   -- Простите, если я вамъ помѣшалъ, -- началъ онъ.-- Вы такъ скоро ушли, а я подумалъ, что намъ не мѣшаетъ поговорить немного другъ съ другомъ. Мнѣ кажется, что здѣсь пахнетъ порохомъ?-- Онъ держалъ себя очень просто.
   -- Видѣли Эдварду? Получили вы вашу палку?-- спросилъ я.
   -- Я досталъ свою палку. Нѣтъ, Эдварда уже легла... Что такое? Но, Боже мой, у васъ идетъ кровь.
   -- Нѣтъ, это пустяки. Я хотѣлъ отставить ружье, а оно выстрѣлило; это ерунда. Но, чортъ возьми, развѣ я обязанъ сидѣть и давать вамъ всякаго рода объясненія... Вы вѣдь достали вашу палку?
   Онъ съ безпокойствомъ уставился на мой прострѣлянный сапогъ и на текущую кровь. Быстрымъ движеніемъ онъ бросилъ свою палку и снялъ перчатки.
   -- Сидите смирно, нужно снять вашъ сапогъ, -- сказалъ онъ. -- Такъ, значитъ, правда, мнѣ показалось, что я слышалъ выстрѣлъ.
  

XVIII.

   Какъ я потомъ раскаивался въ этомъ безумномъ выстрѣлѣ! Это не стоило всего, вмѣстѣ взятаго, это ни къ чему не повело, это приковало меня только къ хижинѣ на нѣсколько недѣль. Всѣ огорченія и непріятности стоятъ еще, какъ живыя, у меня передъ глазами; моя прачка должна была каждый день приходить ко мнѣ въ хижину и находиться тамъ почти все время, она должна закупать провизію, вести мое хозяйство.
   Прошло нѣсколько недѣль хорошо.
   Докторь заговорилъ въ одинъ прекрасный день объ Эдвардѣ.
   Я слышалъ ея имя, слышалъ, что она сказала и что сдѣлала: и это не имѣло для меня никакого значенія, казалось, онъ говорилъ о чемъ-то далекомъ, совсѣмъ меня не касавшемся.
   -- Какъ можно скоро забыть? -- подумалъ я съ удивленіемъ.
   -- Ну, а что вы сами думаете объ Эдвардѣ, разъ вы меня спрашиваете? По правдѣ сказать, я не думалъ о ней всѣ эти недѣли.
   -- Послушайте, мнѣ кажется, что между вами что-то было, вы часто бывали вмѣстѣ, вы были во время одной прогулки хозяиномъ, а она -- хозяйкой?
   -- Не отрицайте, докторъ, вѣдь было что-то, вы сговорились. Нѣтъ, Бога ради, не отвѣчайте мнѣ; вѣдь вы не обязаны давать мнѣ какія-либо объясненія; я спрашиваю васъ не затѣмъ, чтобы что-нибудь разузнать; давайте говорить о чемъ-нибудь другомъ, если вамъ угодно. Когда я смогу ходитъ со своей ногой?
   Я продолжалъ сидѣть и раздумывать о томъ, что сказалъ. Почему въ глубинѣ души я боялся, что докторъ, выскажется? Какое мнѣ дѣло до Эдварды. Я забылъ ее. И какъ-то разъ еще разговоръ зашелъ объ Эдвардѣ, и я опять прервалъ доктора; Богъ знаетъ, что я боялся услыхать?
   -- Зачѣмъ вы меня прерываете? -- спросилъ онъ.-- Или вы не можете выносить, слышать ея имя отъ меня?
   -- Скажите мнѣ, -- спросилъ я, -- какое, собственно говоря, ваше мнѣніе о фрёкэнъ Эдвардѣ? Мнѣ очень интересно знать.
   Онъ посмотрѣлъ на меня недовѣрчиво.
   -- Мое собственное мнѣніе?
   -- Вы, можетъ-бытъ, можете сообщитъ мнѣ какія-нибудь новости; вы, бытъ-можетъ, просили ея руки и получили согласіе. Можно васъ поздравить? Нѣтъ? Самъ чортъ вамъ не довѣритъ, ха-ха-ха.
   -- Такъ, значитъ, вотъ чего вы боялись.
   -- Боялся? Милѣйшій докторъ!
   Пауза.
   -- Нѣтъ, я не просилъ ея руки и не получалъ согласія, -- сказалъ онъ.-- Быть-можетъ, вы это дѣлали. За Эдварду не посватаешься, она беретъ сама, кого ей вздумается. Вы думаете, что это деревенская дѣвушка? Вы встрѣтили ее здѣсь, на далекомъ сѣверѣ и сами убѣдились въ этомъ.. Это ребенокъ, котораго мало сѣкли, и вмѣстѣ съ тѣмъ женщина съ разными прихотями. Холодна? Этого можете не бояться. Пылкая? А я вамъ скажу, это ледъ. Что же она въ концѣ-концовъ? Дѣвочка шестнадцати, семнадцати лѣтъ, не правда ли? Но попробуйте имѣть вліяніе на эту дѣвочку и она высмѣетъ всѣ ваши старанія. Самъ отецъ не можетъ съ ней справиться; она какъ-будто повинуется ему, но въ дѣйствительности всѣмъ вертитъ она. Она говоритъ, что у васъ звѣриный взглядъ...
   -- Вы ошибаетесь, это кто-то другой говоритъ, что у меня звѣриный взглядъ.
   -- Другой? Кто же другой?
   -- Этого я не знаю. Кто-нибудь изъ ея подругъ.-- Нѣтъ, Эдварда этого не говорила. Но подождите -- можетъ-быть это и въ самомъ дѣлѣ Эдварда...
   -- Она говоритъ, что когда вы на нее смотрите, это производитъ на нее впечатлѣніе. Но вы думаете, что вы отъ этого хоть на волосокъ будете ближе къ ней? Едва ли. Смотрите на нее; не щадите своихъ глазъ; но какъ только она замѣтитъ, что вы на нее смотрите, она скажетъ про-себя: взгляни, вонъ тамъ стоитъ человѣкъ, смотритъ на меня и думаетъ, что выигралъ игру. И однимъ взглядомъ, однимъ холоднымъ словомъ она отброситъ васъ отъ себя на десять миль. Вы думаете, я ея не знаю. Ну, сколько ей по-вашему лѣтъ?
   -- Она вѣдь родилась въ 38-мъ?-- Ложь, шутки ради я справлялся объ этомъ. Ей двадцать лѣтъ. Хотя она легко могла бы сойти за пятнадцатилѣтнюю. Но ее нельзя назвать счастливой, въ ея маленькой головкѣ постоянная борьба. Когда она стоитъ и смотритъ на горы, на море, около ея рта, вотъ тутъ, появляется черточка, болѣзненная черточка, тогда она несчастна, но она черезчуръ горда и упряма, чтобы заплакать. Она довольно-таки сумасбродна, у нея пылкая фантазія, она ждетъ принца. А помните исторію съ пресловутыми пятью талерами, которые вы должны были подарить?..
   -- Это шутка. Нѣтъ, это пустяки...
   -- Это имѣло значеніе. Она продѣлала и со мной нѣчто подобное. Это было съ годъ тому назадъ. Мы были на палубѣ почтоваго парохода, пока онъ стоялъ здѣсь въ гавани; шелъ дождь и было холодно. Какая-то женщина съ маленькимъ ребенкомъ сидитъ на налубѣ и мерзнетъ. Эдварда спрашиваетъ ее:-- Вамъ холодно?-- Да, женщинѣ было холодно.-- И маленькому тоже холодно?-- Конечно и маленькому тоже холодно.-- Почему же вы не идете въ каюту?-- спрашиваетъ Эдварда.-- У меня мѣсто на палубѣ, -- отвѣчаетъ женщина. Эдварда смотритъ на меня.-- У, женщины мѣсто только на палубѣ, -- говоритъ она. Что же подѣлаешь, говорю я самъ себѣ. Но я прекрасно понимаю взглядъ Эдварды. Я не богатъ, я вышелъ въ люди изъ ничтожества, у меня всѣ деньги на счету. Я отхожу отъ женщины и думаю: если нужно за нее заплатить, пусть заплатитъ сама Эдварда, у нея и у ея отца побольше денегъ, нежели у меня. И Эдварда платитъ сама. Въ этомъ отношеніи она удивительна, никто не скажетъ, что у нея нѣтъ сердца. Но такъ вѣрно, какъ вотъ я сижу, она ждала, что я заплачу за мѣсто въ каютѣ для женщины и для ребенка, я видѣлъ это по ея глазамъ. Что же дальше? Женщина встала и поблагодарила за такую большую помощь.
   -- Не меня благодарите, а вонъ того господина, -- отвѣчаетъ Эдварда и спокойно указываетъ на меня. Какъ вы это находите? Я слышу, что женщина благодаритъ также и меня, и я ничего не могу на это сказать, я предоставляю всему итти своимъ чередомъ.
   Видите, это одна только черта, но я могъ бы разсказать много другихъ. А что касается пяти талеровъ на чай гребцу, то она сама дала эти деньги. Если бъ вы это сдѣлали, она бросилась бы къ вамъ на шею; вы были бы тогда знатной особой, потому что выкинули такую несуразную штуку изъ-за стоптаннаго башмака, это было бы ей по душѣ, она всегда мечтала объ этомъ. Такъ какъ вы этого не сдѣлали, то она сдѣлала это сама отъ вашего имени. Вотъ какая она неразумная и расчетливая въ то же самое время.
   -- Такъ, значить, никто не можетъ ею овладѣть?-- спросилъ я.
   -- Съ ней нужно быть построже, -- отвѣчалъ уклончиво докторъ; это нехорошо, что она ведетъ такъ свободно игру, она дѣлаетъ все, что ей угодно, и одерживаетъ побѣды, сколько ей хочется. Всѣ ею заняты, никто не обнаруживаетъ къ ней равнодушія, всегда есть кто-нибудь подъ рукой, на комъ она можетъ дѣлать свои испытанія. Замѣтили ли вы, какъ я съ ней обращаюсь? Какъ съ школьницей, какъ съ маленькой дѣвочкой, я руковожу ею, исправляю ея языкъ, слѣжу за ней и ставлю ее въ затруднительное положеніе. Вы думаете, она этого не понимаетъ? Ахъ, она горда и упряма, это ее оскорбляетъ; но она черезчуръ горда, чтобы показать, что это ее оскорбляетъ. Но съ ней нужно именно такъ обращаться. Когда вы явились, я уже цѣлый годъ держалъ ее въ повиновеніи; это имѣло свое дѣйствіе, она плакала отъ боли и досады, она сдѣлалась благоразумной. Явились вы и все разстроили. Такъ вотъ и идетъ, одинъ оставляетъ, другой принимаетъ за нее, за вами придетъ, вѣроятно, третій, кто знаетъ.
   -- Ого, у доктора есть за что мстить, -- подумалъ я и сказалъ:
   -- Скажите мнѣ теперь, докторъ, зачѣмъ вы старались и утруждали себя сообщать мнѣ все это? Долженъ я вамъ помочь опять привести въ повиновеніе Эдварду?
   -- Въ довершеніе всего она пламенна, какъ вулканъ,-- продолжалъ онъ, не обращая вниманія на мой вопросъ.
   -- Вы спрашиваете, можетъ ли кто-нибудь овладѣть ею. Конечно, да, почему же нѣтъ. Она ждетъ своего принца, онъ еще не явился, она дѣлаетъ ошибку за ошибкой, она думала, что вы -- принцъ, тѣмъ болѣе, что у васъ такой звѣриный взглядъ, ха-ха! Послушайте, господинъ лейтенантъ, во всякомъ случаѣ вы должны были захватить хоть свою форму. Она имѣла бы теперь значеніе. Почему же кому-нибудь я не завладѣть ею. Я видѣлъ, какъ она ломала руки въ ожиданіи того, кто долженъ былъ притти и взять ее, увезти и владѣть ея душой и тѣломъ. Да, но онъ долженъ притти извнѣ, вывернуть въ одинъ прекрасный день, какъ совершенно особое существо. Мнѣ кажется, что-то кроется въ томъ, что господинъ Макъ отправился въ экспедицію. Уже разъ было, что господинъ Макъ отправился, въ путешествіе, а когда онъ вернулся, его сопровождалъ какой-то господинъ.
   -- Его сопровождалъ господинъ?
   -- Но, увы, онъ не годился, -- сказалъ докторъ, горько усмѣхнувшись.-- Это былъ человѣкъ моихъ лѣтъ; онъ и хромалъ, такъ же какъ я. Но то не былъ принцъ.
   -- А куда онъ уѣхалъ?-- спросилъ я, пристально посмотрѣвъ на доктора..
   -- Куда онъ уѣхалъ? отсюда? Этого я не знаю, -- отвѣчалъ онъ, смутившись.
   -- Но мы совсѣмъ заболтались, черезъ недѣлю вы сможете ступать на вашу ногу. До свиданія.
  

XIX.

   Я слышу около своей хижины женскій голосъ, кровь бросается мнѣ въ голову; это -- голосъ Эдварды.
   -- Что я слышу, -- Гланъ, Гланъ боленъ?
   И моя прислуга отвѣчаетъ за дверью:
   -- Теперь онъ уже почти поправился.
   Этотъ "Гланъ, Гланъ" потрясъ меня до мозга костей, она два раза повторила мое имя; это подѣйствовало на меня, ея голосъ былъ ясный и взволнованный. Она отворила дверь, не постучавшись, поспѣшно вошла и взглянула на меня. И вдругъ мнѣ стало такъ, какъ въ былые дни; на ней была ея перекрашенная кофточка, а фартукъ былъ завязанъ ниже таліи, чтобы талія казалась длиннѣе. Я все это тотчасъ же замѣтилъ, ея взглядъ, ея смуглое лицо съ бровями, высоко изогнутыми на лбу, удивительно нѣжное выраженіе ея рукъ, все это съ силой ворвалось въ меня и такъ смутило. "Ее я цѣловалъ", подумалъ я. Я всталъ и продолжалъ стоять.
   -- Вы встаете, вы, можете стоять, -- сказала она.-- Садитесь же, у васъ болитъ нога, вы ее прострѣлили. Боже мой, какъ это случилось? Я только. что узнала объ этомъ. А я все время думала: гдѣ же Гланъ? Онъ совсѣмъ больше не приходитъ. Я ровно ничего не знала. Вы ее прострѣлили нѣсколько недѣль тому назадъ, какъ я слышу, а я ни слова объ этомъ не знала. Ну какъ вы теперь? Вы ужасно поблѣднѣли, я совсѣмъ васъ не узнаю. А нога? Вы останетесь хромымъ? Докторъ говоритъ, что вы не будете хромать. Какъ искренно я рада за васъ, что вы не будете хромымъ, я благодарю Бога за это. Надѣюсь, вы извините меня, что я пришла сюда, не долго думая, я не шла, а бѣжала...
   Она нагнулась ко мнѣ, она была близка ко мнѣ, я чувствовалъ на своемъ лицѣ ея дыханіе, я протянулъ къ ней руки. Тогда она отошла назадъ. Ея глаза были еще влажны.
   -- Это вотъ какъ произошло, -- бормоталъ я.-- Я хотѣлъ поставить ружье въ уголъ, я держалъ его обратной стороной, дуломъ внизъ; вдругъ я услышалъ выстрѣлъ. Несчастный случай.
   -- Несчастный случай, -- сказала она въ раздумьѣ и кивнула головой.
   -- Дайте мнѣ посмотрѣть, вѣдь эта лѣвая нога; но почему именно лѣвая!... Да, вѣдь это случайность...
   -- Да, случайность, -- перебилъ я ее.-- Какъ я могу знать, почему это оказалась именно лѣвая нога? Вотъ видите, я вотъ такъ держалъ ружье, такъ что выстрѣлъ не могъ попасть въ правую ногу. Да, не очень-то было пріятно.
   Она задумчиво посмотрѣла на меня.
   -- Ну, значить вы теперь поправляетесь, -- сказала она и посмотрѣла кругомъ въ хижинѣ;.-- Почему вы не посылали вашей женщины къ намъ за ѣдой? Чѣмъ вы жили все это время?
   Мы поговорили еще нѣсколько минутъ. Я спросилъ ее:
   -- Когда вы вошли, ваше лицо было оживленно и ваши глаза блестѣли, вы протянули мнѣ руку. Теперь ваши глаза стали опять равнодушны. Я не ошибаюсь.
   Пауза.
   -- Нельзя же бытъ всегда одинаковой...
   -- Скажите мнѣ, хотъ только этотъ разъ, -- сказалъ я, -- что я въ данномъ случаѣ сказалъ или сдѣлалъ такое, что могло возбудить ваше недовольство. Это послужитъ мнѣ руководящей нитью на будущее время.
   Она смотрѣла въ окно, на далекій горизонтъ, она стояла и смотрѣла задумчиво прямо передъ собой и отвѣчала, продолжая стоять ко мнѣ спиной:
   -- Ничего, Гланъ. Вѣдь приходятъ иногда нѣкоторыя мысли въ голову. Вы сейчасъ не въ духѣ? Не забудьте, нѣкоторые даютъ мало, но для нихъ это много, другіе отдаютъ все, но это имъ ничего не стоитъ; кто же далъ больше? Вы за вашу болѣзнь стали такой грустный. Но зачѣмъ мы свели на это нашъ разговоръ? И вдругъ она смотритъ на меня, радость окрашиваетъ ея лицо, она говоритъ.
   -- Выздоравливайте скорѣе. Мы будемъ опять видѣться.
   И съ этими словами она протянула мнѣ руку.
   Тутъ мнѣ пришло въ голову не принять ея руки. Я поднялся, заложилъ руки за спину и низко поклонился; этимъ я хотѣлъ поблагодарить ее за ея любезное посѣщеніе.
   -- Извините, что не могу проводить васъ дальше. Когда она ушла, я сѣлъ, чтобы все это хорошенько обдумать.
   Я написалъ письмо, гдѣ требовалъ, чтобы мнѣ выслали мундиръ.
  

XX.

   Первый день въ лѣсу. Я былъ веселъ и утомленъ, всѣ звѣри подходили ко мнѣ и осматривали; на листвѣ деревьевъ сидѣли жуки, букашки ползали по дорогѣ.-- Привѣтствую всѣхъ васъ!-- сказалъ я мысленно. Настроеніе лѣса овладѣвало моими чувствами; я плакалъ отъ любви, и при этомъ мнѣ было радостно, я весь былъ исполненъ благодарности.
   Мой милый лѣсъ, мое убѣжище, Божья благодать, я скажу тебѣ отъ полноты моего сердца... Я останавливаюсь, смотрю по сторонамъ, я со слезами на глазахъ называю по имени птицъ, деревья, камни, траву, пчелъ, оборачиваюсь и называю ихъ всѣхъ по порядку. Я смотрю на горы и думаю.-- Да, я сейчасъ приду, -- какъ-будто отвѣчаю на чей-то зовъ.
   Тамъ, наверху, сидятъ на яйцахъ соколы, я зналъ, гдѣ находятся ихъ гнѣзда. Но мысль о соколахъ, высиживающихъ яйца тамъ, наверху, въ горахъ, далеко умчала мою фантазію. Въ полдень я выѣхалъ въ море; я присталъ къ маленькому острову къ скалѣ, тамъ, за пристанью. Тамъ росли на длинныхъ стебляхъ лиловые цвѣты, доходившіе мнѣ до колѣнъ; я бродилъ среди странныхъ растеній, кустовъ малины, шероховатой морской травы, тамъ не было никакихъ животныхъ, можетъ-быть, и людей тамъ никогда не бывало. Море слегка пѣнилось у острововъ и окутывало меня туманомъ шумовъ; тамъ, высоко кричали и летали прибрежныя птицы. Море со всѣхъ сторонъ заключило меня точно въ объятья. Благословенна будетъ жизнь и земля, и небо, благословенны мои враги. Въ этотъ мигъ я былъ бы милостивъ со своимъ злѣйшимъ врагомъ и развязалъ бы ему ремень его обуви...
   Громкая пѣснь доносится до меня съ одной изъ лодокъ господина Мака, и душа моя наполняется солнечнымъ свѣтомъ при этихъ знакомыхъ звукахъ. Я гребу къ пристани, прохожу мимо рыбачьихъ хижинъ и возвращаюсь домой. День прошелъ, я принимаюсь за свой ужинъ, раздѣляю свою трапезу съ Эзопомъ и снова возвращаюсь въ лѣсъ. Нѣжные вѣтерки беззвучно вѣютъ мнѣ въ лицо.-- Благословенны будьте вы, -- говорю я вѣтеркамъ, -- за то, что вѣете мнѣ въ лицо, благословенны будьте вы, моя кровь исполняется благодарности къ вамъ.-- Эзопъ кладетъ свою лапу ко мнѣ на колѣни.
   Мною овладѣваетъ усталость, и я засыпаю.
   Люль, люль! Колокольчики звучатъ? Нѣсколько миль дальше въ морѣ стоитъ гора. Я творю двѣ молитвы, одну за свою собаку, другую -- за себя, и мы входимъ въ гору. За нами запираются ворота, дрожь пронизываетъ меня, и я просыпаюсь.
   Огненно-красное небо, солнце стоитъ и попираетъ земли передъ моими глазами. Ночь; горизонтъ дрожитъ отъ свѣта. Эзопъ и я переходимъ въ тѣнь. Вокругъ все тихо.-- Нѣтъ, мы не будемъ больше спать, -- говорю я Эзопу, -- завтра мы будемъ охотиться.-- Красное солнце свѣтитъ намъ. Мы не вошли внутрь горы!... Странное настроеніе овладѣваетъ мною, кровь бросается мнѣ въ голову.
   Разгоряченный и еще слабый, я чувствую, что меня кто-то цѣлуетъ, и поцѣлуй остается на моихъ устахъ. Я осматриваюсь, никого не видно.-- Изелина! -- говорю я!.. Что-то шуршитъ въ травѣ, можетъ быть это листъ упалъ на землю, можетъ быть шаги. Какой-то трепетъ проносится по лѣсу;-- бытъ-можетъ, это дыханіе Изелины, -- думаю я. По этимъ лѣсамъ ходила Изелина, здѣсь внимала мольбамъ охотниковъ въ желтыхъ сапогахъ и зеленыхъ плащахъ. Она жила въ своей усадьбѣ полмили отсюда, она сидѣла у своего окна, тому уже будетъ четыре человѣческихъ возраста, и слушала звукъ роговъ кругомъ по лѣсу. Здѣсь водился и олень, и волкъ, и медвѣдь, и много здѣсь было; охотниковъ и всѣ видѣли, какъ она росла, и каждый изъ нихъ дожидался ея. Одинъ видѣлъ ея глаза, другой слышалъ ея голосъ; но однажды одинъ безсонный юноша всталъ ночью и пробуравилъ дыру въ комнату Изелины и онъ видѣлъ ея бѣлое бархатистое тѣло. Когда ей исполнилось 12 лѣтъ, явился Дундасъ. Онъ былъ шотландецъ, торговалъ рыбой и у него было много кораблей У него былъ сынъ. Когда Изелинѣ исполнилось 16 лѣтъ, она въ первый разъ увидѣла молодого Дундаса. Это была ея первая любовь...
   И такія странныя ощущенія овладѣваютъ мной, и моя голова становится тяжелой, пока я тамъ сижу, я закрываю глаза и снова чувствую поцѣлуй Изелины.-- Изелина, неужели это ты, ты, возлюбленная жизни? -- говорю я;-- а Дидерика ты оставила за деревомъ?..-- Но голова моя становится все тяжелѣе и тяжелѣе, и я плыву по волнамъ сна.
   -- Люль, люль! -- говоритъ чей-то голосъ, кажется, будто семизвѣздіе поетъ у меня въ крови. Это голосъ Изелины.
   -- Спи, спи; я буду разсказывать тебѣ о своей любви, пока ты спишь, и разскажу тебѣ о моей первой ночи. Я еще помню, что забыла затворить свою дверь; мнѣ было тогда шестнадцать лѣтъ, была весна, дулъ теплый вѣтеръ; явился Дундасъ. Онъ казался орломъ, который съ шумомъ примчался. Я встрѣтила его въ одно прекрасное утро передъ охотой, ему было двадцать пять лѣтъ, онъ возвратился изъ далекаго путешествія; онъ весело шелъ рядомъ со мной по лѣсу, и, когда онъ коснулся меня своей рукой, я начала его любить. На лицѣ у него появились два лихорадочныхъ пятна и мнѣ хотѣлось цѣловать эти пятна. Вечеромъ, послѣ охоты, я пошла и искала его въ саду, и я боялась найти его; я тихонько, про-себя, называла его имя и боялась, что онъ можетъ его услыхать.
   И вотъ онъ выходитъ изъ кустовъ и шепчетъ: сегодня ночью, когда пробьетъ часъ. Послѣ этого онъ исчезаетъ.
   Сегодня ночью, когда пробьетъ часъ, что онъ хотѣлъ этимъ сказать? Я ничего не понимаю. Онъ, должно-бытъ, хотѣлъ сказать, что сегодня ночью, въ часъ онъ отправляется въ путешествіе; но какое мнѣ дѣло до того, что онъ уѣзжаетъ.
   И случилось, что я забыла запереть свою дверь...
   Бьетъ часъ и онъ входитъ.
   -- Развѣ моя дверь не была заперта?-- спрашиваю я.
   -- Я ее запру, -- отвѣчаетъ онъ.
   И онъ закрываетъ дверь, и мы оба заперты. Я боялась шума его огромныхъ сапогъ.
   -- Не разбуди моей прислуги! -- сказала я. Я боялась скрипящаго стула и сказала. -- Нѣтъ, нѣтъ, не садись на тотъ стулъ, онъ скрипитъ!
   -- Могу я тогда сѣсть на твою постель?-- спросилъ онъ.
   -- Да, -- сказала я.
   Но это я сказала только потому, что стулъ скрипѣлъ.
   Мы сидѣли на моей постели. Я отодвигалась отъ него, но онъ подвигался ко мнѣ. Я смотрѣла въ землю.
   -- Тебѣ холодно, -- сказалъ онъ и взялъ мою руку. Немного спустя, онъ сказалъ:-- Какъ ты замерзла! -- и онъ обнялъ меня рукой. Мнѣ стало тепло въ его рукахъ. Мы сидимъ такъ нѣкоторое время.
   Кричитъ пѣтухъ.
   -- Ты слышала, -- сказалъ онъ, -- пѣтухъ прокричалъ. Скоро утро.
   И онъ обнялъ меня и сдѣлалъ меня этимъ счастливой.
   -- Если ты вполнѣ увѣренъ, что прокричалъ пѣтухъ....-- бормочу я.
   Я опять увидѣла оба лихорадочныхъ пятна на его лицѣ и я хотѣла встать. Онъ удержалъ меня; я поцѣловала оба милыя пятна и зажмурила передъ ними глаза...
   Наступилъ день, было уже утро. Я проснулась и не узнала стѣнъ своей комнаты; я встала и не узнала своихъ маленькихъ башмачковъ; что-то струилось во мнѣ;-- что это такое струится во мнѣ?-- подумала я, улыбнувшись, и который это часъ пробило? Я ничего не знала, но я поняла только, что я забыла запереть у себя дверь.
   Приходитъ моя дѣвушка.-- Твои цвѣты не были сегодня политы, -- говоритъ она. Я забыла о своихъ цвѣтахъ.
   -- Ты измяла свое платье, -- продолжаетъ она.
   -- Гдѣ бы это я могла измять свое платье?-- думала я съ смѣющимся сердцемъ, -- это, вѣроятно, случилось со мной сегодня ночью.
   Въ ворота въѣзжаетъ экипажъ.
   -- И кошку свою ты сегодня не накормила, -- говоритъ дѣвушка. Но я забываю про свои цвѣты, про платье и кошку, и спрашиваю.-- Это Дундасъ остановился у дома? Скажи ему, чтобъ онъ сейчасъ же пришелъ ко мнѣ, я жду его, что это... что это такое...-- И я думаю про-себя, -- запретъ ли онъ опять дверь на ключъ, когда придетъ?
   Онъ стучится, Я впускаю его и запираю дверь, чтобы оказать ему маленькую услугу.
   -- Изелина! -- восклицаетъ онъ и цѣлуетъ меня въ губы въ продолженіе цѣлой минуты. -- Я никого не посылала за тобой, -- шепнула я.
   -- Ты никого не посылала?-- спрашиваетъ онъ.
   Я опять чувствую въ себѣ робость и отвѣчаю:-- Нѣтъ я посылала за тобой гонца, мнѣ такъ ужасно хотѣлось видѣть тебя. Побудь немножко здѣсь.
   И я закрыла глаза отъ любви. Онъ не пустилъ меня, я опустилась и прижалась къ его груди!
   -- Мнѣ кажется, опять кричали пѣтухи, -- сказалъ онъ и сталъ прислушиваться. Но когда я услышала, что онъ говорилъ, я какъ можно поспѣшнѣе перебила его и возражала.
   -- Нѣтъ, какъ можешь ты думать, что опять поютъ пѣтухи, никто не кричалъ.
   Онъ поцѣловалъ меня въ грудь.
   -- Это курица кудахтала, -- сказала я въ послѣднюю минуту.
   -- Подожди, я хочу запереть дверь, -- сказалъ онъ и хотѣлъ подняться.
   Я удержала его и шепнула:
   -- Она заперта...
   Наступилъ опять вечеръ, и Дундасъ уѣхалъ. Точно что-то золотистое струилось во мнѣ. Я встала передъ зеркаломъ, два влюбленныхъ глаза смотрѣли на меня напротивъ; что-то шевельнулось во мнѣ при моемъ взглядѣ и заструилось заструилось вокругъ моего сердца. Боже мой, я никогда не смотрѣла на себя такими влюбленными глазами, и я поцѣловала отъ любви свои собственныя губы въ зеркалѣ...
   Ну вотъ я разсказала тебѣ о моей первой ночи, объ утрѣ и вечерѣ послѣ нея. Когда-нибудь потомъ я разскажу тебѣ о Свендѣ Херлуфсенѣ! Его я тоже любила, онъ жилъ въ милѣ отсюда на островѣ, который вонъ виденъ тамъ вдали и въ тихія лѣтнія ночи я сама приплывала къ нему, потому что я его любила.
   -- Я разскажу тебѣ также и о Стамерѣ. Онъ былъ священникъ, я любила его, я всѣхъ люблю...
   Сквозь сонъ я слышу, какъ кричитъ пѣтухъ тамъ внизу, въ Сирилундѣ.
   -- Ты слышишь, Изелина, и намъ тоже пропѣлъ пѣтухъ, -- радостно восклицаю я и протягиваю руки. Я просыпаюсь. Эзопъ уже на ногахъ.
   -- Прочь! -- говорю я въ жгучей тоскѣ и осматриваюсь по сторонамъ: здѣсь никого, никого нѣтъ!
   Разгоряченный и возбужденный я возвращаюсь домой. Уже утро, пѣтухъ все еще поетъ въ Сирилуидѣ.-- Около хижины стоитъ женщина, стоитъ Ева. Въ рукѣ у нея вязка, она собирается въ лѣсъ. Утро жизни покоится на молодой дѣвушкѣ, ея грудь опускается и поднимается, солнце золотитъ ее.
   -- Вы не должны думать...-- бормочетъ она.
   -- Что я не долженъ думать, Ева?
   -- Я не пришла сюда, чтобы васъ встрѣтить, я шла мимо...
   И густая краска заливаетъ ея лицо.
  

XXI.

   Нога моя все еще продолжала безпокоить и мучить меня; ночью она ныла и не давала мнѣ спать, иногда въ нее какъ бы неожиданно стрѣляло; а когда погода мѣнялась, ее ломило. Это продолжалось много дней. Но я не сталъ хромымъ.
   Дни шли.
   Господинъ Макъ вернулся, и мнѣ пришлось скоро узнать о его возвращеніи. Онъ взялъ у меня лодку; онъ поставилъ меня въ затруднительное положеніе; время охоты еще не наступило, и я ничего не могъ стрѣлять. Но отчего онъ, ни слова не говоря, отнялъ у меня лодку? Двое изъ служащихъ господина Мака возили въ море какого-то незнакомца. Я встрѣтилъ доктора.
   -- У меня взяли мою лодку, -- сказалъ я.
   -- Сюда прибылъ какой-то иностранецъ, -- сказалъ онъ.-- Каждое утро нужно вывозитъ его въ море и вечеромъ опять привозитъ обратно. Онъ изслѣдуетъ морское дно.
   Незнакомецъ былъ финляндецъ; господинъ Макъ встрѣтилъ его случайно на кораблѣ; онъ вернулся съ Шпицбергена съ коллекціей раковинъ и морскихъ животныхъ; его называли барономъ. Въ домѣ господина Мака онъ занималъ большую комнату и еще залу... Онъ обращалъ на себя всеобщее вниманіе.
   "У меня не хватаетъ мяса, и я попрошу сегодня вечеромъ Эдварду датъ мнѣ поѣсть", подумалъ я.
   Я отправляюсь внизъ въ Сирилундъ. Я тотчасъ же замѣтилъ, что на Эдвардѣ было новое платье; она кажется выросшей; платье у нея очень длинное.
   -- Простите, что я сижу, -- сказала только и протянула мнѣ руку.
   -- Да, къ сожалѣнію, моей дочери нездоровится, -- сказалъ господинъ Макъ.-- Это простуда, она была неосторожной... Вы, вѣроятно, пришли ради вашей лодки? Я принужденъ одолжить вамъ другую, шлюпку; она немного течетъ, но если вы будете прилежно вычерпывать... Видите ли, у насъ сейчасъ въ домѣ человѣкъ науки, а вы понимаете, что такой человѣкъ... У него нѣтъ свободнаго времени; онъ работаетъ цѣлый день и домой возвращается лишь къ вечеру. Не уходите до его прихода, тогда вы его увидите; вамъ будетъ интересно познакомиться съ нимъ. Вотъ его карточка... корона... баронъ. Очень привѣтливый господинъ. Встрѣтилъ я его совершенно случайно.
   -- Ага! -- подумалъ я, -- тебя не приглашаютъ на вечеръ. Ну и слава Богу; я пришелъ сюда съ визитомъ, я могу отправиться домой, у меня есть немного рыбы въ хижинѣ. Да ужъ какая-нибудь ѣда найдется. Баста!
   Вошелъ баронъ. Маленькій мужчина, лѣтъ подъ сорокъ; длинное узкое лицо съ выступающими скулами и жидкой черной бородой. Взглядъ у него былъ острый и пронзительный, но онъ носилъ очень сильные очки, на запонкахъ у него была корона съ пятью зубцами, такъ же какъ и на карточкѣ. Онъ держался немного сутуловато, а на его худыхъ рукахъ были синія жилы; а ногти словно изъ желтаго металла.
   -- Очень пріятно, господинъ лейтенантъ. Вы, господинъ лейтенантъ, давно уже здѣсь?
   -- Нѣсколько мѣсяцевъ. Пріятный человѣкъ.
   Господинъ Макъ предложилъ ему разсказать о раковинахъ и маленькихъ морскихъ животныхъ, и онъ сдѣлалъ это очень охотно. Онъ объяснилъ намъ раньше, какіе сорта глины на холмахъ, пошелъ въ залу и принесъ образецъ водорослей изъ Бѣлаго моря. Онъ постоянно поднималъ указательный палецъ и передвигалъ на носу толстые золотые очки. Господинъ Макъ интересовался этимъ въ высшей степени.
   Прошелъ часъ.
   Баронъ заговорилъ про мое несчастіе, мой несчастный выстрѣлъ.
   -- Я уже совсѣмъ оправился.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Очень пріятно.
   "Кто разсказалъ ему о моемъ несчастіи?", подумалъ я. Я спросилъ:
   -- Господинъ баронъ, отъ кого вы слышали о моемъ несчастномъ случаѣ?
   -- Отъ... да кто же мнѣ сказалъ? Фрёкэнъ Макъ, кажется. Не правда ли, фрёкэнъ Макъ?
   Эдварда вспыхнула, какъ огонь.
   Я пришелъ сюда такимъ жалкимъ; въ продолженіе многихъ дней мрачное отчаяніе уничтожило меня, но при этихъ послѣднихъ словахъ незнакомца радость овладѣла мной; я не посмотрѣлъ на Эдварду, но я подумалъ:
   "Благодарю тебя, что ты говорила обо мнѣ, называла мое имя, хотя оно навсегда потеряло для тебя всякое значеніе". Покойной ночи.
   Я простился. Эдварда и теперь продолжала сидѣть, извиняясь тѣмъ, что нездорова. Она подала мнѣ руку съ полнымъ равнодушіемъ. А господинъ Макъ стоялъ, занятый горячимъ разговоромъ съ барономъ. Онъ говорилъ о своемъ дѣдѣ, консулѣ Макѣ.
   -- Я не знаю, разсказывалъ ли я господину барону, что эту пряжку Карлъ Іоганнъ собственноручно прикрѣпилъ на груди моего дѣда.
   Я вышелъ на лѣстницу, никто не провожалъ меня. Я взглянулъ мимоходомъ въ окно залы; тамъ стояла Эдварда, выпрямившись во весь ростъ; она раздвинула обѣими руками гардины и смотрѣла въ окно.
   Я забылъ поклониться, я все забылъ. Какая-то волна подхватила меня и быстро унесла оттуда.
   "Остановись, подожди минутку!" сказалъ я себѣ, когда дошелъ до лѣса. Боже мой, этому долженъ быть положенъ конецъ! Мнѣ вдругъ стало жарко отъ бѣшенства; я застоналъ. Ахъ, у меня нѣтъ въ груди ни малѣйшаго чувства чести; самое большее съ недѣлю я пользовался благосклонностью Эдварды, но все это давно прошло, и я никакъ не могъ съ этимъ помириться. Отнынѣ мое сердце должно было бы взывать къ ней; прахъ, воздухъ, земля у меня на пути, Боже милосердый... Я дошелъ до хижины, отыскалъ свою рыбу и поужиналъ.
   Ты все ходишь вокругъ и прожигаешь свою жизнь изъ-за школьницы, и твои ночи полны ужасныхъ сновидѣній. И тяжелый воздухъ окутываетъ твою голову, затхлый, вѣковой вѣтеръ. А небо трепещетъ въ чудесной синевѣ, и горы зовутъ. Идемъ, Эзопъ, идемъ!
  

XXII.

   Прошла недѣля. Я нанималъ лодку у кузнеца и ловилъ себѣ рыбу на обѣдъ. Эдварда и пріѣзжій баронъ бывали всегда вмѣстѣ по вечерамъ, когда онъ возвращался съ моря; разъ я ихъ видѣлъ у мельницы.
   Однажды вечеромъ они прошли мимо моей хижины; я отошелъ отъ окна и тихонько закрылъ дверь на всякій случай. То, что я ихъ видѣлъ вмѣстѣ, не произвело на меня рѣшительно никакого впечатлѣнія; я пожалъ плечами.
   Въ другой разъ вечеромъ я встрѣтилъ ихъ на дорогѣ, и мы поклонились другъ другу.
   Я далъ барону поклониться первому, а самъ лишь двумя пальцами взялся за фуражку. Я спокойно прошелъ мимо и равнодушно посмотрѣлъ на нихъ.
   Прошелъ еще день.
   Много ужъ длинныхъ дней теперь пробѣжало! Подавленное настроеніе овладѣло мной, мое сердце какъ-то безцѣльно размышляло о вещахъ; даже дружелюбный сѣрый камень около моей хижины стоялъ какъ олицетвореніе страданія и отчаянія, когда я проходилъ мимо. Можно было ждать дождя; жара стояла въ воздухѣ, и, куда ни повернешься, обдавало тебя горячимъ дыханіемъ; ногу ломило; утромъ я видѣлъ, какъ одна изъ лошадей господина Мака сломала оглобли; все это имѣло для меня значеніе.
   "Лучше всего запастись пищей для дома, пока держится хорошая погода", подумалъ я.
   Я крѣпко привязалъ Эзопа, взялъ свои удочки и ружье и отправился къ пристани.
   Я чувствовалъ себя необычайно утѣшеннымъ.
   -- Когда приходитъ почтовый пароходъ?-- спросилъ я рыбака.
   -- Почтовый пароходъ? онъ придетъ черезъ три недѣли, -- отвѣчалъ онъ.
   -- Я жду свой мундиръ, -- сказалъ я.
   Тутъ я встрѣтилъ одного изъ приказчиковъ господина Мака. Я взялъ его за руку и сказалъ:
   -- Скажите мнѣ, Бога ради, вы больше никогда не играете въ вистъ въ Сирилундѣ?
   -- О, нѣтъ, часто, -- возражаетъ онъ.
   Пауза.
   -- Я все не могъ собраться послѣднее время, -- сказалъ я.
   Я поплылъ къ своему обыкновенному мѣсту рыбной ловли. Въ воздухѣ было душно. Комары собирались въ цѣлые рои, и я долженъ былъ все время куритъ, чтобы спасаться отъ нихъ. Треска клевала, я ловилъ двойными крючками, уловъ былъ удачный. На обратномъ пути я убилъ двухъ гагарокъ.
   Когда я былъ на пристани, тамъ стоялъ кузнецъ. Онъ былъ за работой. У меня мелькаетъ мысль, я спрашиваю его:
   -- Нѣтъ, -- отвѣчаетъ онъ, -- господинъ Макъ надавалъ мнѣ работы до самой полуночи.
   Я кивнулъ и подумалъ про-себя, что это хорошо.
   Я взялъ свой уловъ и пошелъ по дорогѣ, которая шла мимо дома кузнеца. Ева была одна дома.
   -- Я ужасно тосковалъ по тебѣ, -- сказалъ я ей. Я былъ взволнованъ при видѣ ея, а она съ трудомъ могла смотрѣть на меня отъ удивленія.
   -- Я люблю твою молодость и твои хорошіе глаза, -- сказалъ я.-- Накажи меня сегодня за то, что я о другой думалъ больше, чѣмъ о тебѣ. Послушай, я пришелъ къ тебѣ только, чтобы посмотрѣть на тебя, мнѣ хорошо съ тобой, я влюбленъ въ тебя. Ты слышала, какъ я тебя звалъ сегодня ночью?
   -- Нѣтъ, -- отвѣчала она въ ужасѣ.
   -- Я звалъ Эдварду, подъ фру Эдварду, но я подразумѣвалъ тебя. Я проснулся отъ этого; конечно, я имѣлъ въ виду тебя; это была отговорка, когда я сказалъ "Эдварду". Но не будемъ больше говорить о ней. О, Боже, вѣдь ты моя возлюбленная Ева! у тебя сегодня такія красныя губы; у тебя нога красивѣе, чѣмъ у Эдварды, вотъ посмотри сама.-- Я приподнялъ ея платье и показалъ ей на ея собственную ногу.
   Радость, которой я еще никогда не замѣчалъ въ ней, залила ея лицо. Она хочетъ отвернуться, но раздумываетъ и обнимаетъ одной рукой меня за шею.
   Проходитъ нѣкоторое время. Мы разговариваемъ, сидимъ все время на длинной скамейкѣ и говоримъ о всевозможныхъ вещахъ. Я сказалъ:
   -- Повѣришь ли, фрёкэнъ Эдварда совсѣмъ не умѣетъ говорить, она говоритъ, какъ ребенокъ; она говоритъ: "болѣе счастливѣе". Я самъ это слышалъ. Ты находишь, что у нея красивый лобъ? Этого я не нахожу. У нея мрачный лобъ. Она даже не моетъ рукъ.
   -- Мы вѣдь не хотѣли больше о ней говорить?
   -- Да, правда. Я забылъ.
   Опять проходитъ нѣкоторое время. Я о чемъ-то размышляю, я молчу.
   -- Почему у тебя влажные глаза?-- спрашиваетъ Ева.
   -- У нея, впрочемъ, красивый лобъ, -- говорю я, -- и руки у нея всегда чистыя. Это случайно какъ-то разъ онѣ были грязны. Я не хотѣлъ сказать ничего другого.-- И я продолжалъ горячо и стиснувъ зубы:-- Я все время сижу и думаю о тебѣ, Ева; но мнѣ приходитъ въ голову, что ты, можетъ-быть, не слыхала, что я сейчасъ хочу разсказать тебѣ. Когда Эдварда въ первый разъ увидѣла Эзопа, она сказала: "Эзопъ былъ мудрецъ, онъ былъ фригіецъ родомъ". Развѣ это не смѣшно! Она въ тотъ же день вычитала это изъ книги, я въ этомъ убѣжденъ.
   -- Да, -- сказала Ева, -- а что же дальше?
   -- Насколько мнѣ помнится, она говорила также о томъ, что у Эзопа учителемъ былъ Ксанфъ.
   -- Ха-ха-ха.
   -- Вотъ какъ.
   -- И на кой чортъ разсказывать въ обществѣ, что учителемъ Эзопа былъ Ксанфъ?-- спрашиваю я.-- Ахъ, Ева, ты сегодня не расположена, а то ты до боли хохотала бы надъ этимъ.
   -- О, нѣтъ, я тоже нахожу, что это смѣшно, -- говоритъ Ева и начинаетъ принужденно, недоумѣвая, смѣяться, -- но я не понимаю этого такъ хорошо, какъ ты.
   Я молчу и думаю, молчу и думаю.-- Тебѣ будетъ пріятнѣе, если мы тихо будемъ сидѣть и ничего не говоритъ, -- тихо спросила Ева. Доброта свѣтилась въ ея глазахъ; она проводила рукой по моимъ волосамъ.
   -- Добрая, добрая душа! -- воскликнулъ я и крѣпко прижалъ ее къ себѣ, -- я увѣренъ, что изнываю отъ любви къ тебѣ, я все больше и больше люблю тебя; ты вѣдь поѣдешь со мной, когда я уѣду отсюда? Подумай. Ты вѣдь можешь поѣхать со мной?
   -- Да, -- отвѣчала она.
   Я почти что не слышалъ это "да", но я чувствую его въ ея дыханіи, я замѣчаю это по ней; мы бѣшено обнимаемъ другъ друга, и она беззавѣтно отдается мнѣ.
   Часъ спустя, я цѣлую Еву на прощанье и иду. Въ дверяхъ я встрѣчаю господина Мака. Самого господина Мака.
   Онъ вздрагиваетъ, пристально смотритъ въ комнату, останавливается на порогѣ, продолжая пристально смотрѣть.
   -- Ну-ну! -- говоритъ онъ и больше ни звука не можетъ издать; онъ совсѣмъ смутился отъ внезапности этой встрѣчи.
   -- Вы не ожидали найти меня здѣсь?-- говорю я, кланяясь.
   Ева не двигается съ мѣста. Г-нъ Макъ приходить въ себя, удивительная увѣренность овладѣваетъ имъ; онъ отвѣчаетъ:
   -- Вы ошибаетесь; именно васъ-то я и ищу. Я хотѣлъ обратить ваше вниманіе на то, что съ перваго апрѣля до 15 августа запрещено стрѣлять на разстояніи, меньшемъ одной восьмой мили отъ мѣста нахожденія гнѣздъ и кладки яицъ. Сегодня вы застрѣлили двухъ птицъ около острова; эта видѣли люди.
   -- Я застрѣлилъ двухъ гагарокъ, -- говорю я, совершенно уничтоженный. Мнѣ совершенно ясно, что человѣкъ этотъ правъ.
   -- Двухъ гагарокъ или двухъ гагаръ, это совѣршенно безразлично. Вы были въ мѣстности, подлежащей охранѣ.
   -- Я согласенъ, -- сказалъ я.-- Мнѣ это только сейчасъ пришло въ голову.
   -- Но вамъ это должно было раньше притти въ голову.
   -- Въ маѣ мѣсяцѣ я выстрѣлилъ изъ обоихъ стволовъ, приблизительно на томъ же самомъ мѣстѣ. Это было во время одной поѣздки на острова. Это было сдѣлано согласно вашему собственному требованію.
   -- Это совсѣмъ другое дѣло, -- сказалъ рѣзко господинъ Макъ.
   -- Но, чортъ возьми, вы-то знаете ваши обязанности?
   -- Вполнѣ, -- отвѣчалъ онъ.
   Ева была наготовѣ. Когда я вышелъ, она пошла вслѣдъ за мной; она повязала платокъ и вышла изъ дому. Я видѣлъ, какъ она отправилась до дорогѣ къ амбарамъ. Господинъ Макъ пошелъ къ себѣ домой. Я обдумывалъ все это. Вотъ хитрость, сумѣть такъ вывернуться! Какъ онъ уставился на меня! Выстрѣлъ, два выстрѣла, пара гагарокъ, денежный штрафъ, уплата. Вотъ теперь все кончено съ господиномъ Макомъ и его домомъ. Собственно говоря, дѣло шло необыкновенно хорошо и быстро. Уже началъ накрапывать дождь большими, мягкими каплями. Сороки начали летать низко надъ землей, и когда я вернулся домой и отвязалъ Эзопа, онъ бросился жевать траву. Вѣтеръ началъ шумѣть.
  

XXIII.

   Въ миляхъ полутора отъ меня я вижу море. Идетъ дождь, а я въ горахъ! Нависшая скала защищаетъ меня отъ дождя. Я курю свою короткую трубку, курю одну за другой и каждый разъ, когда я ее зажигаю, табакъ ползетъ маленькими раскаленными червячками изъ золы. Такъ и мысли у меня въ головѣ. Передо мной на землѣ лежитъ связка сухихъ вѣтокъ изъ разореннаго гнѣзда. И душа моя подобна этому гнѣзду.
   Я помню и теперь каждую малѣйшую мелочь изъ пережитаго мной въ эти послѣдующіе дни. Охъ!
   Я сижу здѣсь въ горахъ. Море и воздухъ шумятъ, вѣтеръ и непогода бурлятъ и жалобно воютъ у меня въ ушахъ. Далеко въ морѣ виднѣются суда и яхты съ зарифленными парусами; на кормѣ люди, они всѣ стремятся куда-то; "и, Богъ знаетъ, куда хотятъ всѣ эти жизни", думалъ я.
   Море, пѣнясь, вздымается и движется, движется, точно оно населено громадными, бѣшеными существами, которыя сталкиваются тѣлами и рычатъ другъ на друга; нѣтъ, это праздникъ десяти тысячъ визжащихъ чертей; они прячутъ голову въ плечи и рыскаютъ кругомъ и концами своихъ крыльевъ взбиваютъ пѣну на морѣ. Далеко-далеко въ морѣ лежитъ подводная шхера; бѣлый водяной встаетъ съ этого острова и трясетъ головой около погибшаго корабля съ парусами; вѣтеръ гонитъ его въ море, туда, въ пустынное море... Я радуюсь, что я одинъ, что никто не можетъ видѣть мои глаза; я довѣрчиво прислоняюсь къ скалѣ; я знаю, что никто за мной не стоитъ, никто не можетъ за мной наблюдать. Птица пролетаетъ надъ головой, испуская надорванный крикъ; въ эту самую минуту немного дальше отрывается кусокъ скалы и катится въ море. И молча я продолжаю сидѣть тамъ нѣкоторое время; я погружаюсь въ покой; теплое чувство удовольствія овладѣваетъ мной при мысли, что я могу безопасно сидѣть въ моемъ укромномъ уголку въ то время, какъ тамъ, наружи, не переставая, идетъ дождь. Я застегиваю свою куртку и благодарю Бога за свою теплую куртку. Прошло еще нѣкоторое время, я заснулъ.
   Полдень. Я иду домой, дождь все еще идетъ. Вдругъ мнѣ попадается навстрѣчу что-то необыкновенное: на тропинкѣ передо мной стоитъ Эдварда. Она вся промокла насквозь, какъ-будто она уже давно была подъ дождемъ, но она улыбается.
   "Ну, вотъ еще", подумалъ я, и злоба овладѣваетъ мной; я бѣшено сжимаю пальцами ружье и такъ иду къ ней навстрѣчу, хотя она улыбается.
   -- Добрый день, -- говоритъ она первая.
   Я дожидаюсь, пока не подойду еще на нѣсколько. Шаговъ ближе и говорю:
   -- Привѣтствую васъ, прекрасная дѣва!
   Она поражена моей шутливостью. Ахъ, я не зналъ, что я говорилъ. Она робко улыбается и смотритъ на меня.
   -- Вы были сегодня въ горахъ?-- спрашиваетъ она.-- Вы весь промокли. У меня есть здѣсь платокъ; если хотите, возьмите его, я могу обойтись безъ него... Нѣтъ, вы меня не узнаете.-- И она опускаетъ глаза и качаетъ головой.
   -- Платокъ?-- возражаю я и скрежещу зубами отъ злобы и удивленія.-- А вотъ у меня есть здѣсь и куртка, хотите вы взять ее у меня? Я могу безъ нея обойтись; я каждому охотно бы ее отдалъ, и такъ что вы можете спокойно взять ее себѣ. Я съ удовольствіемъ отдалъ бы ее женѣ какого-нибудь рыбака.
   Я видѣлъ, что она напряженно слушала, что я говорилъ; она слушала съ такимъ вниманіемъ, что стала противной и забыла закрыть ротъ. Она стоитъ съ платкомъ въ рукѣ; это бѣлый шелковый платокъ; она сняла его съ шеи. Я тоже стаскиваю съ себя куртку.
   -- Бога ради, надѣньте ее! -- восклицаетъ она.-- Вы не должны этого дѣлать. Неужели вы такъ на меня злы. Нѣтъ, надѣньте же куртку, пока вы еще не совсѣмъ промокли.
   Я снова надѣлъ куртку.
   -- Куда это вы?-- спросилъ я глухимъ голосомъ.
   -- Такъ, никуда... Я не понимаю, какъ вы могли снять вашу куртку...
   -- Гдѣ сегодня баронъ?-- спрашиваю я.-- Въ такую погоду графъ не можетъ быть въ морѣ...
   -- Гланъ, я хотѣла сказать вамъ одну вещь...
   Я перебиваю ее:
   -- Могу я васъ просить передать герцогу мой поклонъ.
   Мы смотримъ другъ на друга. Я готовъ и дальше перебивать ее, какъ только она откроетъ ротъ. Наконецъ, по ея лицу скользить страдальческое выраженіе; я отворачиваюсь и говорю:
   -- Откровенно говоря, откажите вы вашему принцу, фрёкэнъ Эдварда. Этотъ человѣкъ не для васъ. Увѣряю васъ, онъ всѣ эти дни расхаживаетъ и размышляетъ, жениться ли ему на васъ или нѣтъ, а этимъ вамъ нельзя вѣдь услужить.
   -- Нѣтъ, не будемъ объ этомъ говорить, не правда ли? Я думала о васъ. Вы могли снять свою куртку и промокнуть ради другой; я пришла къ вамъ...
   Я пожимаю плечами и продолжаю:
   -- Я предлагаю вамъ взять доктора вмѣсто него. Въ чемъ вы можете его упрекнуть? Мужчина въ цвѣтѣ лѣтъ, прекрасная голова. Подумайте объ этомъ.
   -- Послушай меня, хоть минуточку...
   -- Эзопъ, моя собака, ждетъ меня въ хижинѣ. -- Я снялъ шляпу, поклонился и опять сказалъ:
   -- Привѣтъ вамъ, прекрасная дѣва.-- Съ этими словами я пошелъ.
   Она вскрикнула:
   -- Нѣтъ, не вырывай у меня сердца изъ груди. Я пришла къ тебѣ сегодня, караулила здѣсь тебя и улыбалась, когда ты шелъ сюда. Теперь я чуть было съ ума не сошла, потому что ни о чемъ другомъ я думать не могла; все кружилось вокругъ меня, и я все время думала о тебѣ. Сегодня я сидѣла у себя въ комнатѣ; кто-то вошелъ; я подняла глаза, хотя я все равно знала, кто пришелъ.-- Я вчера гребъ четверть мили, -- сказалъ онъ. -- Вы не устали?-- спросила я.-- Ахъ, конечно, я очень усталъ, и у меня на рукахъ образовались волдыри, -- сказалъ онъ и казался очень огорченнымъ этимъ послѣднимъ обстоятельствомъ. Я подумала: "Вотъ чѣмъ онъ огорченъ!" Немного времени спустя, онъ прибавилъ:-- Ночью я слышалъ шопотъ подъ моимъ окномъ, это ваша горничная была занята интимной бесѣдой съ однимъ изъ вашихъ приказчиковъ.-- Да, они намѣреваются вступить въ бракъ, -- сказала я.-- Да, но это было въ два часа ночи.-- Ну такъ что же?-- спросила я и тотчасъ же прибавила:-- ночь принадлежитъ имъ.-- Онъ поправилъ на носу свои золотые очки и замѣтилъ:-- Но, не правда ли, вы находите это все-таки неудобнымъ такъ поздно, ночь?-- Я не поднимала глазъ, и такъ мы просидѣли десять минутъ.-- Не могу ли я накинуть вамъ шаль на плечи?-- спросилъ онъ.-- Нѣтъ, благодарю васъ, -- отвѣчалъ я.-- Кто-то завладѣетъ вашей маленькой ручкой?-- сказалъ онъ. Я не отвѣчала, мои мысли были далеко. Онъ положилъ мнѣ на колѣни маленькую коробочку; я открыла коробку и нашла въ ней булавку; на булавкѣ была корона, и я насчитала въ ней десять камней... Гланъ, булавка у меня здѣсь, хочешь ее посмотрѣть? Она растоптана... Подойди сюда и посмотри, какъ она растоптана...-- Ну, что мнѣ дѣлать съ булавкой?-- спросила я.-- Она должна украшать васъ, -- отвѣчалъ онъ. Но я протянула ему булавку обратно и сказала! -- Оставьте меня въ покоѣ, я думаю больше о другомъ.-- О комъ?-- спросилъ онъ.-- Объ одномъ охотникѣ, -- отвѣчала я;-- онъ подарилъ мнѣ на память всего два птичьихъ пера; возьмите же вашу булавку.-- Но онъ не хотѣлъ брать обратно булавки. Я въ первый разъ взглянула на него, его глаза были такіе пронизывающіе.-- Я не возьму обратно булавки, дѣлайте съ ней что хотите; растопчите ее, -- сказалъ онъ.-- Я встала, положила булавку подъ каблукъ и наступила. Это было сегодня утромъ... Цѣлыхъ четыре часа я все здѣсь хожу и жду; послѣ обѣда я ушла. Онъ встрѣтилъ меня наверху, на дорогѣ.-- Куда вы идете?-- спросилъ онъ.-- Къ Глану, -- отвѣчала я! -- я хочу попросить его не забывать меня...-- Вотъ ужъ съ часъ, какъ я жду тебя здѣсь, я стояла подъ деревомъ и видѣла, какъ ты шелъ, ты былъ точно Богъ. Я люблю твою осанку, твою бороду и твои плечи, все въ тебѣ я люблю... Теперь ты нетерпѣливъ, ты хочешь уйти, я для тебя безразлична, ты даже не смотришь на меня...
   Я остановился. Когда она замолчала, я опять пошолъ. Я обезумѣлъ отъ отчаянія и улыбался, мое сердце было ожесточено.
   -- Да, не правда ли, -- сказалъ я и опять остановился.-- Вы что-то мнѣ хотѣли сказать?
   Эта шутка заставила ее утомиться мной.
   -- Я хотѣла вамъ что-то сказать? Да, но вѣдь я уже вамъ сказала; развѣ вы не слыхали? Нѣтъ, больше ничего, ничего мнѣ не остается вамъ сказать...-- Ея голосъ какъ-то странно дрожитъ, но это меня не трогаетъ.
  

XXIV.

   Когда я выхожу на слѣдующее утро, Эдварда стоитъ у хижины. Въ теченіе ночи я все обдумалъ и принялъ рѣшеніе. Нѣтъ, зачѣмъ мнѣ ослѣпляться этой своенравной рыбачкой, этой необразованной дѣвчонкой; уже не достаточно ли долго ея имя сидѣло у меня въ сердцѣ и сосало его? Довольно мнѣ этого. Мнѣ пришло въ голову. что я можетъ-быть тѣмъ сталъ ей ближе, что показывалъ ей полнѣйшее равнодушіе и высмѣивалъ ее. Ахъ, какъ восхитительно я ее высмѣивалъ. Послѣ того, какъ она въ теченіе нѣсколькихъ минуть держала свою рѣчь, я говорю ей преспокойно:--Да, правда, вы хотѣли мнѣ что-то сказать...-- Она стояла около камня. Она была очень возбуждена и хотѣла побѣжать ко мнѣ навстрѣчу, она ужъ протянула было руки, но остановилась, ломая руки. Я взялся за фуражку и молча поклонился ей.
   -- Сегодня мнѣ нужно отъ васъ, Гланъ, только одного, -- сказала она настойчиво.
   Но я не тронулся съ мѣста, хотя бы только для того, чтобы услышать, что она хотѣла мнѣ сказать.
   -- Я слышала, что вы были у кузнеца. Это было однажды вечеромъ, когда Ева была одна дома.
   Я смутился и возражалъ.
   -- Отъ кого вы имѣете такое свѣдѣніе?
   -- Я не шпіоню, -- воскликнула она.-- я слышала это вчера вечеромъ, мнѣ разсказалъ это мой отецъ; когда я вчера вечеромъ, промокшая насквозь, вернулась домой, отецъ сказалъ: Ты смѣялась сегодня надъ барономъ.-- Нѣтъ, -- отвѣчала я.-- Гдѣ ты сейчасъ была?-- продолжалъ онъ спрашивать:-- Я отвѣчала:-- У Глана.-- Тогда отецъ разсказалъ мнѣ все это.
   Я преодолѣваю отчаянье и говорю:-- Ева и здѣсь была.
   -- Она и здѣсь была? въ хижинѣ?
   -- Нѣсколько разъ я заставлялъ ее войти. Мы разговаривали.
   -- И здѣсь тоже!
   Пауза. "Будь твердъ!" -- думаю я и говорю:
   -- Такъ какъ вы такъ любезны, что вмѣшиваетесь въ мои дѣла, то и я не хочу отставать. Вчера я вамъ предлагалъ доктора; вы подумали объ этомъ? Принцъ просто невозможенъ.
   Гнѣвъ вспыхиваетъ въ ея глазахъ.
   -- А знаете, онъ вовсе не невозможенъ, -- говоритъ она вспыльчиво.-- Нѣтъ, онъ лучше васъ; онъ умѣетъ держаться въ обществѣ не бьетъ чашекъ и стакановъ, и оставляетъ въ покоѣ мои башмаки. Да, онъ умѣетъ обращаться съ людьми: А вы смѣшны, мнѣ стыдно за васъ, вы невыносимы, понимаете ли вы это?
   Ея слова глубоко оскорбили меня; я наклонилъ голову и отвѣчалъ:
   -- Въ этомъ вы правы, я не умѣю обходиться съ людьми. Но будьте ко мнѣ снисходительны; вы меня не понимаете, я все живу въ лѣсу, это моя радость. Здѣсь, въ моемъ уединеніи, я никому не могу причинить вреда тѣмъ, что я такой, какой есть. Но когда я сталкиваюсь съ людьми, я долженъ употреблять всѣ свои усилія, чтобы быть такимъ, какъ нужно. За послѣдніе два года я такъ мало бывалъ въ обществѣ людей...
   -- Отъ васъ всегда нужно ждать самаго сквернаго, -- продолжала она, -- въ концѣ-концовъ, становится утомительнымъ имѣть съ вами дѣло.
   Какъ безжалостно она это сказала! Какая-то непривычная горечь пронизываетъ меня; я почти отшатнулся передъ ея вспыльчивостью. Но Эдварда еще не остановилась; она прибавила:
   -- Можетъ-быть, вамъ удастся заслужить вниманіе Евы. Жалко только, что она замужемъ.
   -- Ева? Вы говорите, что Ева замужемъ?-- спросилъ я.
   -- Да, она замужемъ.
   -- За кѣмъ же она замужемъ?
   -- Это вы должны же знать. Ева замужемъ за кузнецомъ.
   -- Развѣ она не дочь кузнеца?
   -- Нѣтъ, она его жена. Можетъ-быть, вы думаете, что я вамъ лгу?
   Я ровно ничего не думалъ, но мое удивленіе было очень велико. Я продолжалъ стоять и думалъ: "Неужели Ева замужемъ?"
   -- Вашъ выборъ, однако, удаченъ, -- говорить Эдварда.
   Я задрожалъ отъ злости и сказалъ:
   -- Но возьмите же доктора, какъ я вамъ говорю. Послушайте совѣта друга; принцъ вѣдь просто старый дуракъ.-- И я началъ высмѣивать его въ своемъ раздраженіи, преувеличивалъ его возрастъ, сказалъ, что онъ плѣшивый, почти совсѣмъ слѣпой; я утверждалъ также, что онъ носитъ корону на своихъ запонкахъ единственно изъ-за того только, чтобы повеличаться своимъ дворянствомъ.-- Впрочемъ, у меня не было желанія поближе познакомиться съ нимъ, -- сказалъ я, -- въ немъ нѣтъ ничего такого, что выдѣляло бы его; ему не достаетъ характерныхъ чертъ, это полнѣйшее ничтожество.
   -- Нѣтъ, онъ представляетъ изъ себя нѣчто, представляетъ нѣчто! -- кричала она, и голосъ прерывался у нея отъ гнѣва.-- Онъ представляетъ изъ себя нѣчто гораздо большее, нежели это думаешь ты, лѣсной житель. Но подожди, онъ поговоритъ съ тобой, я попрошу его объ этомъ. Ты не вѣришь, что я его люблю, но ты увидишь, что ошибаешься; я выйду за него замужъ, я буду днемъ и ночью о немъ думать. Помни же, что я говорю: я люблю его! Пусть только Ева сюда придетъ, ха-ха, Богъ свидѣтель, пусть приходитъ, мнѣ это совершенно безразлично. Да, я вижу, что мнѣ нужно отсюда уйти...
   Она пошла отъ хижины внизъ по тропинкѣ, сдѣлала нѣсколько маленькихъ, поспѣшныхъ шаговъ, повернулась еще разъ съ мертвенной блѣдностью въ лицѣ и простонала:
   -- Никогда не попадайся мнѣ больше на глаза...
  

XXV.

   Листва пожелтѣла, картофельная трава высоко раскинулась и была въ цвѣту, охотничья пора опять наступила. Я стрѣлялъ куропатокъ, тетеревовъ и зайцевъ. Въ одинъ прекрасный день я застрѣлилъ орла. Безмолвное, высокое небо, прохладныя ночи, ясные гулы и милые звуки въ лѣсахъ и поляхъ. Широкій и мирный покоился міръ...
   -- Я больше ничего не слышалъ отъ господина Мака относительно двухъ гагарокъ, которыхъ я подстрѣлилъ, -- сказалъ я доктору.
   -- Этимъ вы обязаны Эдвардѣ, -- отвѣчалъ онъ.-- Это я навѣрное знаю, я слышалъ, она воспротивилась этому...
   "Я не обязанъ ей", подумалъ я.
   Бабье лѣто, бабье лѣто! Тропинки лежатъ точно полосы среди увядающаго лѣса. Каждый день появляется новая звѣзда. Мѣсяцъ мерцаетъ какъ тѣнь, золотая тѣнь, погруженная въ серебро...
   -- Богъ съ тобой, Ева, ты замужемъ?
   -- Развѣ ты этого не зналъ?
   -- Нѣтъ, я этого не зналъ.
   Она молча сжала мнѣ руку.
   -- Богъ съ тобой, дитя, что намъ теперь дѣлать?
   -- Что хочешь. Можетъ-быть, ты еще не уѣдешь; я буду счастлива, пока ты здѣсь.
   -- Нѣтъ, Ева!
   -- Нѣтъ, да, да! Ну, хоть пока ты здѣсь.
   У нея безпомощный видъ, и она все время сжимаетъ мою руку.
   -- Нѣтъ, Ева, уходи! Никогда больше!
   И ночи проходятъ и дни наступаютъ; уже третій день со времени того разговора. Ева идетъ съ ношей черезъ дорогу. И сколько дровъ переноситъ этотъ ребенокъ за лѣто изъ лѣсу!
   -- Оставь свою ношу, Ева, и дай мнѣ посмотрѣть такіе ли у тебя голубые глаза?
   Глаза у нея были красные.
   -- Нѣтъ, улыбнись мнѣ опять, Ева. Я не могу дольше противостоять тебѣ, я твой, я твой...
   Вечеръ. Ева поетъ; я слышу ея пѣніе, и теплота разливается у меня по тѣлу.
   -- Ты поешь сегодня, Ева?
   -- Да, мнѣ весело.
   И такъ какъ она меньше меня ростомъ, она подпрыгиваетъ, чтобъ обнять меня за шею.
   -- Но, Ева, ты поцарапала свои руки? Боже мой, зачѣмъ ты ихъ исцарапала?
   -- Это пустяки.
   Ея лицо удивительно сіяетъ.
   -- Ева, ты говорила съ господиномъ Макомъ?
   -- Да, одинъ разъ.
   -- Что ты сказала и что онъ сказалъ?
   -- Онъ ужасно жестокъ съ нами, онъ заставляетъ моего мужа день и ночь работать въ амбарѣ и меня тоже онъ приставляетъ къ всевозможнымъ работамъ.
   -- Зачѣмъ онъ это дѣлаетъ'?
   Ева уставилась въ землю.
   -- Почему онъ это дѣлаетъ, Ева?
   -- Потому, что я тебя люблю.
   Но откуда онъ это можетъ знать?
   -- Я ему это сказала.
   Пауза.
   -- Дай Богъ, чтобы онъ не былъ жестокъ съ тобою, Ева!
   -- Но это ничего не значитъ, ничего не значитъ!
   И голосъ ея звучалъ въ лѣсу, какъ тихая, дрожащая пѣсня.
   Листва желтѣетъ. Время къ осени. На небѣ еще больше появилось звѣздъ, и мѣсяцъ похожъ на серебряную тѣнь, погруженную въ золото. Холодъ не чувствуется, нѣтъ, только прохладная тишина и кипучая дѣятельность въ лѣсу. Каждое дерево стояло и думало. Ягоды созрѣли.
   И вотъ наступило двадцать второе августа я вмѣстѣ съ нимъ три желѣзныхъ {Въ желѣзныя ночи между 22 и 25 августа въ этой широтѣ начинаются первые морозы.} ночи.
  

XXVI.

   Первая желѣзная ночь. Въ 9 часовъ заходитъ солнце. Матовая темнота ложится на землю, показываются двѣ звѣзды, а часа два спустя слабый свѣтъ луны. Я брожу по лѣсу со своимъ ружьемъ и со своей собакой, набирая костеръ, и свѣтъ моего огня падаетъ между стволами сосенъ. Мороза нѣтъ.
   -- Первая изъ желѣзныхъ ночей! -- говорю я. И сильная, смущающая душу радость проникаетъ меня насквозь при мысли о времени и мѣстѣ...
   Люди, птицы, звѣри до здравствуетъ эта одинокая ночь въ лѣсу, въ лѣсу! Да здравствуетъ мракъ и шопотъ Бога среди деревьевъ, нѣжное, простое благозвучіе тишины, зеленая листва и желтая листва! Да здравствуютъ звуки жизни, собака, фыркающая въ травѣ, нюхающая землю!
   Да здравствуетъ дикая кошка, которая вытянулась всѣмъ тѣломъ и прицѣливается, готовая прыгнуть на воробья, въ темнотѣ, въ темнотѣ!
   Да здравствуетъ кроткая тишина земли, да здравствуютъ звѣзды, серпъ луны! Да, я пью за нихъ и за него!..
   Я встаю и прислушиваюсь. Никто меня не слышалъ. Я снова сажусь.
   Благодареніе тебѣ, уединенная ночь: и вамъ, горы, мракъ и шумъ моря; оно шумитъ въ моемъ сердцѣ. Благодареніе за жизнь, за дыханіе, за милость жить сегодня ночью, я благодарю изъ глубины моего сердца!
   Послушай на востокъ и послушай на западъ, нѣтъ, послушай только, это вѣчный Богъ. Эта тишина, что шепчетъ мнѣ на ухо -- кипучая кровь всей природы. Богъ, пронизывающій весь міръ и меня. Я вижу блестящую паутину при свѣтѣ моего костра, я слышу плывущую по морю лодку тамъ, на сѣверѣ; сѣверное сіяніе ползетъ по небу. О, клянусь моей безсмертной душой, я благодаренъ отъ всей души, что это я здѣсь сижу!..
   Тишина. Еловая шишка глухо падаетъ на землю. "Упала еловая шишка", думаю я. Мѣсяцъ высоко на небѣ, огонь мигаетъ на полусгорѣвшихъ полѣньяхъ и хочетъ потухнуть. Поздней ночью я возвращаюсь домой.
   Вторая желѣзная ночь. Прежняя тишина и мягкая погода.
   Моя душа созерцаетъ. Я машинально подхожу къ дереву, надвигаю шляпу на лобъ, прислоняюсь спиной къ этому дереву, заложивъ руки за голову. Я пристально смотрю въ одну точку и размышляю; свѣтъ отъ моего костра ударяетъ мнѣ прямо въ глаза, но я этого не чувствую. Я долго остаюсь въ этомъ положеніи, безъ всякихъ мыслей, и смотрю на огонь: ноги устали и отказываются служить; совсѣмъ оцѣпенѣвъ, я сажусь.
   И только теперь я думаю о томъ, что я сдѣлалъ. Зачѣмъ я такъ долго смотрѣлъ на огонь?
   Эзопъ поднимаетъ голову и прислушивается, онъ слышитъ шаги. Является Ева.
   -- Сегодня вечеромъ я безконечно печаленъ и задумчивъ, -- говорю я.
   И отъ состраданія она ничего не отвѣчаетъ.
   -- Я люблю три вещи, -- говорю я тогда.-- Я люблю тогъ любовный сонъ, который я разъ видѣлъ, люблю тебя и вотъ этотъ кусокъ земли.
   -- А что ты больше всего любишь?
   -- Сонъ.
   Опять стало все тихо. Эзопъ знаетъ Еву, онъ наклоняетъ голову и смотритъ на нее. Я говорю шопотомъ:
   -- Я видѣлъ сегодня на дорогѣ дѣвушку: она шла водъ руку со своимъ возлюбленнымъ. Дѣвушка глазами указала на меня и съ трудомъ могла удержаться отъ смѣха, когда я прошелъ мимо.
   -- Надъ чѣмъ же она смѣялась?
   -- Этого я не знаю, вѣроятно, она смѣялась надо мной.
   -- Ты ее зналъ?
   -- Да, я ей поклонился.
   -- А она тебя не знаетъ?
   -- Нѣтъ... Но зачѣмъ ты сидишь и выспрашиваешь меня? Это скверно съ твоей стороны. Ты не заставишь меня назвать ея имя.
   Пауза.
   Я опять бормочу:
   -- Надъ чѣмъ она смѣялась? Она кокетка, но, все-таки надъ чѣмъ же она смѣялась? Боже мой, что же я такое ей сдѣлалъ?
   Ева отвѣчаетъ:
   -- Это было не хорошо съ ея стороны смѣяться надъ тобой.
   -- Нѣтъ, это не было скверно! -- кричу я. -- Ты не должна меня ругать; она была права, что смѣялась надо мной. Замолчи, чортъ возьми, и оставь меня въ покоѣ, слышишь?
   И Ева испуганная оставляетъ меня въ покоѣ. Я смотрю на нее и въ ту же минуту раскаиваюсь въ своихъ жестокихъ словахъ; я падаю передъ ней на колѣни и ломаю руки.
   -- Иди домой, Ева! Ты та, кого я люблю больше всего; какъ могъ я любитъ сонъ? Это была только шутка; это тебя я люблю. Но ступай теперь домой; завтра я приду къ тебѣ; думай о томъ, что я твой! Не забывай это! Покойной ночи!
   И Ева идетъ домой.
   Третья желѣзная ночь. Это ночь крайняго напряженія. Хоть бы легкій морозъ! Вмѣсто мороза неподвижная теплота. Послѣ дневного солнца ночь похожа была на тепловатое болото. Я развелъ костеръ...
   -- Ева, иногда можно найти наслажденіе въ томъ, что тебя таскаютъ за волосы. Такъ извращенъ, можетъ-быть, духъ человѣческій. Тебя будутъ таскать за волосы внизъ въ долину и потомъ опять на гору, и если кто-нибудь спроситъ, что здѣсь происходить, человѣкъ въ состояніи отвѣтить въ восторгѣ:
   -- Меня таскаютъ за волосы!
   И если спросятъ:
   -- Не помочь ли тебѣ, не освободить ли?-- Отвѣтишь:
   -- Нѣтъ
   А если спросятъ:
   -- Но какъ же ты это выносишь?
   -- Да, я это выношу, потому что я люблю руку, которая меня таскаетъ!..
   -- Знаешь ли ты, Ева, что значитъ надѣяться?
   -- Да, кажется.
   -- Видишь ли, Ева, надежда это -- что-то чудесное, да, что-то совершенно особенное. Такъ, напримѣръ, можно итти въ одно прекрасное утро по дорогѣ и надѣяться встрѣтить человѣка, котораго любишь. И что же, встрѣчаешь этого человѣка? Нѣтъ. Почему нѣтъ? Потому, что этотъ человѣкъ въ это утро занятъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ... Въ горахъ я познакомился съ однимъ старымъ лопаремъ. Тогда ему было 58 л., онъ уже больше ничего не видѣлъ, а теперь ему за семьдесятъ, но ему кажется, что время отъ времени онъ лучше видитъ; дѣло идетъ на улучшеніе, думаетъ онъ; если ничто не помѣшаетъ, онъ будетъ въ состояніи черезъ нѣсколько лѣтъ увидѣть солнце. Волосы у него еще совсѣмъ черные, но глаза его были совершенно бѣлые. Когда мы сидѣли въ его землянкѣ и курили, онъ разсказываетъ мнѣ обо всемъ, что видѣлъ, когда не былъ еще слѣпымъ.
   Онъ былъ крѣпкій и здоровый, долговѣчный, и надежда сохраняла его.
   Когда я вышелъ, онъ проводилъ меня и началъ показывать мнѣ въ различныхъ направленіяхъ:
   -- Тамъ вотъ югъ, а тамъ сѣверъ; сперва ты пойдешь въ этомъ направленіи, а когда спустишься немного съ горы, пойдешь по тому направленію.
   -- Совершенно вѣрно, -- отвѣчалъ я.
   Тогда лопарь разсмѣялся и сказалъ.
   -- Видишь ли, четырнадцать -- пятнадцать лѣтъ тому назадъ я этого не зналъ, значитъ я вижу теперь лучше, чѣмъ тогда; дѣло идетъ на улучшеніе.-- Потомъ онъ нагнулся и снова вползъ въ свою землянку, въ свою вѣчную землянку, и свою земную обитель.
   И онъ снова усѣлся у огня, полный надежды, что черезъ нѣсколько лѣтъ онъ снова увидитъ свѣтъ солнца...
   -- Ева! какая странная вещь -- надежда. Такъ, напримѣръ, я надѣюсь забыть того человѣка, котораго я не встрѣтилъ сегодня на дорогѣ.
   -- Ты говоришь такъ странно.
   -- Сегодня третья Желѣзная ночь. Я обѣщаю тебѣ, Ева, завтра быть совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Оставь меня теперь одного, завтра ты меня не узнаешь; когда я приду, я буду смѣяться и цѣловать тебя, мое дорогое дитя. Подумай, мнѣ осталась только эта ночь; а тамъ я буду совсѣмъ другимъ человѣкомъ; черезъ нѣсколько часовъ я буду другимъ. Покойной ночи, Ева.
   -- Покойной ночи.
   Я располагаюсь ближе къ своему костру и разглядываю пламя. Еловая шишка падаетъ съ вѣтки то тутъ, то тамъ падаютъ сухія вѣтки. Глубокая ночь.
   Я закрываю глаза.
   Черезъ часъ мои чувства начинаютъ колебаться опредѣленнымъ ритмомъ. Я образую одно созвучіе съ великой тишиной, одно созвучіе; я смотрю на полумѣсяцъ; онъ стоить на небѣ, подобно бѣлой чешуѣ. Я чувствую что-то въ родѣ любви къ нему, я чувствую, что краснѣю.
   "Это -- онъ, мѣсяцъ, говорю я тихо и страстно, это -- мѣсяцъ!" И сердце мое бьется ему навстрѣчу тихими ударами. Это продолжается нѣсколько минутъ. Слабое дуновеніе, какой-то странный вѣтеръ дуетъ на меня, странный потокъ воздуха.
   Что это такое? Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Вѣтеръ зоветъ меня, и моя душа довѣрчиво склоняется на этотъ зовъ. Я чувствую, что потерялъ равновѣсіе, я прижатъ къ чьей-то невидимой груди, мои глаза становятся влажными, я дрожу, -- Богъ стоитъ поблизости и смотритъ на меня.
   Это продолжается нѣсколько минутъ. Я поворачиваю голову, странное движеніе воздуха исчезаетъ, и мнѣ кажется, какъ-будто я вижу духа, повернувшагося ко мнѣ спиной и безшумно шагающаго черезъ лѣсъ...
   Я борюсь нѣкоторое время съ тяжелымъ оцѣпенѣніемъ, я совсѣмъ изнемогъ отъ этихъ ощущеній, я смертельно усталъ и я засыпаю.
   Когда я проснулся, ночь была на исходѣ. Ахъ, я долго бродилъ въ мрачномъ настроеніи, весь въ лихорадкѣ, все ожидая, что вотъ, меня поразитъ какая-нибудь болѣзнь. Все кружилось передо мною, я на все смотрѣлъ воспаленными глазами! Глубокая грусть овладѣла мной.
   Теперь все это прошло.
  

XXVII.

   Осень. Лѣто прошло, оно исчезло такъ же быстро, какъ и пришло; ахъ, какъ быстро оно прошло.
   Наступили холодные дни; я охочусь, ловлю рыбу и пою пѣсни въ лѣсу. Бываютъ дни съ густымъ туманомъ; онъ несется съ моря и все покрываетъ мракомъ. Въ одинъ изъ такихъ дней случилось нѣчто.
   Я углубился въ своихъ странствованіяхъ въ лѣсу и, попавъ въ приходскій лѣсъ, подошелъ къ дому доктора. Тамъ были гости, молодыя дамы, съ которыми я раньше встрѣчался, танцующая молодежь, настоящіе саврасы безъ узды.
   Подъѣхалъ экипажъ и остановился у садовой ограды; въ экипажѣ сидѣла Эдварда.
   Она удивилась, увидя меня.
   -- Прощайте, -- сказалъ я тихо. Но докторъ удержалъ меня.
   Эдварда вначалѣ была смущена моимъ присутствіемъ и опустила глаза, когда я заговорилъ; но потомъ она успокоилась и обратилась даже ко мнѣ съ нѣкоторыми короткими вопросами. Она была поразительно блѣдна; холодный, сѣрый туманъ окутывалъ ея лицо. Она не выходила изъ экипажа.
   -- Я пріѣхала по порученію, -- сказала она, смѣясь, -- я изъ церкви, гдѣ никого изъ васъ не нашла; мнѣ сказали, что вы здѣсь. Цѣлый часъ проѣздила, чтобы отыскать васъ. Завтра вечеромъ у насъ собирается небольшое общество, -- поводомъ къ этому служитъ отъѣздъ барона на слѣдующей недѣлѣ, -- и мнѣ поручено пригласить всѣхъ васъ. Мы будемъ также танцовать. Итакъ, до завтрашняго вечера.
   Всѣ поклонились и благодарили. Мнѣ она сказала кромѣ того:
   -- Будьте такъ добры и приходите. И не посылайте въ послѣднюю минуту записку съ извиненіями.
   Этого она никому, кромѣ меня, не говорила. Вскорѣ послѣ этого она уѣхала.
   Я былъ такъ тронутъ этой неожиданной любезностью; я отошелъ на минуту въ сторону и радовался. Потомъ я простился съ докторомъ и его гостями и пошелъ обратно домой. Какъ она была ко мнѣ благосклонна, какъ она была благосклонна! Чѣмъ я могу отблагодарить ее за это? Руки у меня ослабли, пріятный холодъ чувствовался въ кистяхъ. Боже мой, вотъ я иду и, совершенно обезсиленный, шатаюсь изъ стороны въ сторону; я не могу сложитъ рукъ, и отъ чувства безпомощности у меня появляются слезы на глазахъ; что съ этимъ подѣлаешь?..
   Лишь поздно вечеромъ я вернулся домой.
   Я направился по дорогѣ къ гавани и спросилъ одного изъ рыбаковъ, будетъ ли почтовый пароходъ завтра вечеромъ. Нѣтъ, почтовый пароходъ будетъ только на слѣдующей недѣлѣ.
   Я поспѣшилъ къ хижинѣ и занялся осмотромъ лучшей своей одежды. Я вычистилъ ее и привелъ въ порядокъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ оказались дыры, и я плакалъ, штопая эти дыры.
   Покончивъ съ этимъ, я улегся на нарахъ. Этотъ покой продолжался съ минуту; вдругъ мнѣ приходитъ мысль, я вскакиваю и останавливаюсь пораженный среди комнаты.-- Все это опять какая-нибудь продѣлка! -- прошепталъ я. Я не былъ бы приглашенъ, если бы я случайно не очутился тутъ же, гдѣ приглашали остальныхъ; и, кромѣ того, она ясно мнѣ намекнула, что я могу не приходить и могу послать записку съ извиненіями...
   Я всю ночь не спалъ, и когда наступило утро, я пошелъ въ лѣсъ, озябшій, не выспавшійся, дрожа въ лихорадкѣ. Гм... вотъ теперь идутъ приготовленія къ вечеру въ Сирилундѣ! Что же дальше? Я не пойду и извиненій не пошлю. Господинъ Макъ необыкновенно умный человѣкъ, онъ даетъ этотъ праздникъ въ честь барона, но я не явлюсь, понимаете ли вы это?..
   Туманъ густо лежалъ надъ долиной и горой, холодная, влажная изморозь осѣдала на мою одежду и дѣлала ее тяжелой, мое лицо было холодное и влажное. Порой налеталъ порывъ вѣтра и заставлялъ подниматься и опускаться спящіе туманы.
   Было далеко за полдень, смеркалось, туманъ все скрывалъ у меня передъ глазами, и я не могъ оріентироваться по солнцу.
   Цѣлый часъ шелъ по направленію къ дому, но мнѣ нечего было торопиться; преспокойнымъ образомъ я пошелъ въ обратномъ направленіи. Я пришелъ къ неизвѣстному мнѣ мѣсту въ лѣсу. Наконецъ, я прислонилъ ружье къ стволу и обращаюсь за совѣтомъ къ своему компасу. Я точно опредѣляю дорогу и снова начинаю итти. Теперь, вѣроятно, 8 или 9 часовъ.
   Тутъ случилось нѣчто.
   Спустя полчаса я слышу сквозь туманъ музыку; еще нѣсколько минутъ, и я узнаю мѣстность: я стою вплотную у главнаго зданія Сирилунда. Компасъ ошибочно привелъ меня какъ разъ къ тому мѣсту, которое я хотѣлъ обойти. Знакомый голосъ окликаетъ меня; это голосъ доктора. Немного спустя меня вводятъ въ домъ.
   Можетъ-бытъ, стволъ моего ружья подѣйствовалъ на компасъ и ввелъ его въ ошибку. Это случилось со мной еще одинъ разъ недавно, въ этомъ году. Я не знаю, что и подумать.
  

XXVIII.

   Въ продолженіе всего вечера у меня было горькое чувство, что мнѣ не мѣсто здѣсь, въ этомъ обществѣ.
   Мое прибытіе осталось почти незамѣченнымъ, всѣ были такъ заняты другъ другомъ. Эдварда едва поздоровалась со мной. Я принялся много пить, потому что я понялъ, что былъ лишнимъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ я все-таки не уходилъ.
   Господинъ Макъ часто улыбался и дѣлалъ всѣмъ привѣтливое лицо; онъ былъ во фракѣ и имѣлъ очень хорошій видъ. Онъ появлялся то тутъ, то тамъ въ комнатахъ, смѣшивался съ этой полусотней гостей, иногда танцовалъ какой-нибудь танецъ, шутилъ и смѣялся. Въ его глазахъ было что-то таинственное.
   Шумъ отъ музыки и голосовъ раздавался по всему дому; всѣ пять комнатъ были полны гостей, и, кромѣ того, танцовали въ большой залѣ. Я пришелъ во время ужина. Озабоченныя дѣвушки бѣгали со стаканами и винами, съ блестящими мѣдными кофейниками, съ сигарами, трубками, пирожными и фруктами. Не жалѣли ничего. Въ люстрахъ были необыкновенно толстыя свѣчи, вставленныя спеціально для этого случая, кромѣ того горѣли новыя парафиновыя лампы.
   Ева помогала въ кухнѣ, я лишь мелькомъ видѣлъ ее.
   Баронъ былъ предметомъ всеобщаго вниманія, хотя онъ велъ себя скромно и тихо и нисколько не выставлялся. На немъ былъ фракъ, плечи котораго были безжалостно помяты укладкой. Онъ больше всего разговаривалъ съ Эдвардой, слѣдилъ за ней глазами, чокался съ ней и называлъ со фрёкенъ, точно такъ же какъ и дочерей пробста и участковаго врача. Я испытывалъ къ нему неудержимое отвращеніе и не могъ взглянуть на него, чтобъ не отвернуться съ грустной и глупой гримасой. Когда онъ обращался ко мнѣ, я отвѣчалъ коротко, сжимая губы.
   Кое-что мнѣ вспоминается изъ этого вечера. Я стоялъ и разговаривалъ съ молоденькой дѣвушкой, блондинкой, и вотъ я что-то ей сказалъ или разсказалъ какую-то исторію, которая разсмѣшила ее. Едва ли это была чѣмъ-нибудь замѣчательная исторія; но можетъ-бытъ я разсказалъ ей въ своемъ опьяненномъ состояніи смѣшнѣе, чѣмъ я могу теперь припомнить, во всякомъ случаѣ, теперь это улетучилось изъ моей памяти. Когда я обернулся, за мной стояла Эдварда. Она бросила мнѣ признательный взглядъ. Послѣ этого я видѣлъ, что она увлекла за собой блондинку, чтобъ узнать, что я такое сказалъ. Я сказать не могу, какъ благотворно подѣйствовалъ на меня взглядъ Эдварды, послѣ того какъ я весь вечеръ ходилъ изъ одной комнаты въ другую, какъ отверженный; стало веселѣй на душѣ, я началъ болтать и сталъ болѣе занимательнымъ.
   Насколько мнѣ помнится, я не совершилъ никакой погрѣшности въ этотъ вечеръ...
   Я стоялъ на лѣстницѣ. Ева вышла изъ одной комнаты и пронесла какія-то вещи. Она посмотрѣла на меня, вышла на лѣстницу, поспѣшно провела рукой по моимъ рукамъ, улыбнулась и вошла въ комнаты.
   Никто изъ насъ не сказалъ ни слова. Когда я хотѣлъ пойти за ней, Эдварда стояла на порогѣ и смотрѣла на меня. Она прямо смотрѣла мнѣ въ глаза. Также и она ничего не сказала. Я вошелъ въ залу.
   -- Представьте себѣ, лейтенантъ Гланъ занимается тѣмъ, что устраиваетъ свиданія съ прислугой тамъ, на лѣстницѣ, -- сказала вдругъ громко Эдварда.
   Она стояла въ дверяхъ. Многіе слышали, что она сказала. Она смѣялась, какъ-будто она шутила, но лицо у нея было очень блѣдное. Я ничего не отвѣтилъ на это, я пробормоталъ только:
   -- Это было совершенно случайно, она вошла, и мы встрѣтились въ передней...
   Прошло нѣкоторое время, можетъ-быть часъ. Одной дамѣ пролили на платье вино. Увидя это, Эдварда воскликнула:
   -- Что тамъ такое? Это сдѣлалъ, вѣроятно, Гланъ?
   Я этого не сдѣлалъ, я стоялъ въ другомъ концѣ зала, когда это случилось.
   Съ этой минуты я опять началъ много пить и держался больше у дверей, чтобы не мѣшатъ танцующимъ.
   Баронъ собралъ около себя дамъ; онъ сожалѣлъ, что его коллекціи были уже сложены, такъ что онъ ничего не могъ показать, ни водорослей изъ Бѣлаго моря, ни глины съ Кухольмовъ, ни необыкновенно интересныхъ каменныхъ образованій на морскомъ днѣ. Дамы съ любопытствомъ смотрѣли на его запонки -- эти короны съ пятью зубцами, обозначавшія баронство. Благодаря этимъ обстоятельствамъ, доктору не везло, даже его остроумное проклятье не имѣло никакого успѣха. Но когда говорила Эдварда, онъ попрежнему волновался, исправлялъ ея рѣчь, смущалъ ее своими оборотами рѣчи и принижалъ ее своимъ превосходительствомъ.
   Она говорила:
   -- ... до тѣхъ поръ, пока мнѣ не придется итти черезъ долину смерти?
   И докторъ спрашивалъ:
   -- Черезъ что такое?
   -- Черезъ долину смерти. Развѣ нельзя сказать -- черезъ долину смерти?
   -- Я слыхалъ про рѣку смерти. Вы, вѣроятно, это хотите сказать?
   Потомъ она начала говоритъ о томъ, что она приказала стеречь какую-то, вещь...
   -- Драконъ, -- подсказалъ докторъ.
   -- Ну да, какъ драконъ, -- отвѣчала она.
   Но докторъ сказалъ:
   -- Вы должны быть мнѣ благодарны, что я васъ спасъ. Я убѣжденъ, что вы хотѣли сказать -- какъ Аргусъ.
   Баронъ поднялъ брови и бросилъ удивленный взглядъ черезъ свои толстые очки; но докторъ сдѣлалъ видъ, что онъ ничего не замѣчаетъ; какое ему дѣло до барона!
   Я попрежнему стою у дверей. Въ залѣ танцуютъ. Мнѣ удалось завести разговоръ съ приходской учительницей. Мы говорили о войнѣ, о положеніи дѣлъ въ Крыму, о событіяхъ во Франціи, о Наполеонѣ -- какъ императорѣ, о туркахъ, которымъ онъ оказалъ помощь; эта молодая особа читала лѣтомъ газеты и могла сообщить мнѣ кое-какіе новости. Мы усѣлись въ концѣ-концовъ на диванѣ и разговариваемъ. Эдварда проходитъ мимо. Она останавливается передъ нами.
   Вдругъ она говоритъ:
   -- Господинъ лейтенантъ долженъ простить меня, что я застала его врасплохъ тамъ, на лѣстницѣ. Я никогда больше этого не сдѣлаю.
   Она и теперь смѣялась и не смотрѣла на меня.
   -- Фрёкэнъ Эдварда, перестаньте хоть теперь, -- сказалъ я.
   Она говоритъ мнѣ въ третьемъ лицѣ. Это было не къ добру; и выраженіе лица было злое.
   Я подумалъ о докторѣ и пожалъ плечами, какъ онъ бы это сдѣлалъ.
   Она сказала:
   -- Но отчего вы не выйдете на кухню? Ева тамъ. Мнѣ кажется, вамъ слѣдовало бы тамъ быть.
   Послѣ этого она съ ненавистью посмотрѣла на меня. Я сказалъ:
   -- Не подвергайте себя опасности быть плохо понятой, фрёкенъ Эдварда!
   -- Нѣтъ, какъ это? Это возможно, мой какъ именно?
   -- Вы говорите иногда такъ необдуманно. Вотъ сейчасъ, напримѣръ, мнѣ показалось, что вы совершенно серьезно отсылаете меня на кухню, но это, вѣроятно, недоразумѣніе. Я прекрасно знаю, что у васъ не было намѣренія показаться нахальной.
   Она отошла отъ насъ на нѣсколько шаговъ.
   Я видѣлъ, что она все время обдумываетъ то, что я ей сказалъ. Она повертывается и возвращается назадъ; она говоритъ, съ трудомъ переводя дыханіе:
   -- Это вовсе не было недоразумѣніемъ, господинъ лейтенантъ, вы совершенно вѣрно слышали: я отсылала васъ на кухню.
   -- Нѣтъ, Эдварда! -- воскликнула испуганная учительница.
   И я опять началъ говоритъ о войнѣ, о положеніи дѣлъ въ Крыму; но мысли мои были далеки отъ всего этого. Я больше не чувствовалъ опьяненія, я былъ ошеломленъ, почва ускользала у меня изъ-подъ ногъ, и я терялъ равновѣсіе, какъ это уже случалось много разъ. Я поднимаюсь съ софы и хочу итти. Меня задерживаетъ докторъ.
   -- Я сію минуту слышалъ хвалебную рѣчь по вашему адресу.
   -- Хвалебную рѣчь? Отъ кого?
   -- Отъ Эдварды. Она стоитъ вонъ тамъ въ углу и съ жаромъ смотритъ на васъ. Я никогда этого не забуду, у нея были совершенно влюбленные глаза, и она громко заявила, что любуется вами.
   -- Это хорошо, -- сказалъ я, смѣясь.
   Охъ, въ моей головѣ не было ни одной ясной мысли.
   Я подошелъ къ барону, наклонился къ нему, какъ-будто я хотѣлъ ему что-то шепнутъ, и когда я былъ достаточно близко, я плюнулъ ему въ ухо. Онъ вскочилъ и уставился на меня, какъ идіотъ. Потомъ я видѣлъ, какъ онъ разсказалъ случившееся Эдвардѣ и какъ она опечалилась. Она подумала про свой башмакъ, который я бросилъ въ воду, о чашкахъ и стаканахъ, которые я имѣлъ несчастье разбить, и про всѣ остальные поступки, совершенные противъ хорошаго тона; все это снова ожило въ ея памяти. Мнѣ было стыдно, со мной все было кончено! Куда бы я ни оборачивался, я всюду встрѣчалъ испуганные, удивленные взгляды. И я удралъ изъ Сирилунда, ни съ кѣмъ не простившись, никого не поблагодаривъ.
  

XXIX.

   Баронъ ѣдетъ; прекрасно! Я заряжу ружье, пойду въ горы и сдѣлаю громкій выстрѣлъ въ честь него и Эдаарды. Я заминирую глубокое отверстіе въ скалѣ и на куски взорву гору въ честь него и Эдварды.
   И большой обломокъ скалы долженъ покатиться вдоль нея и съ силой погрузиться въ море, когда его корабль будетъ проходить мимо. Я знаю одно мѣсто, одну расщелину въ скалѣ, гдѣ уже прежде катились камни, прочистивъ себѣ путъ до самаго моря. Глубоко внизу -- бухта для лодокъ.
   -- Два бурава! -- говорю я кузнецу. И кузнецъ выковываетъ два бурава... Ева приставлена къ дѣлу и должна съ одной изъ лошадей господина Мака ѣздить взадъ и впередъ между мельницей и амбаромъ. Она должна исполнять мужскую работу -- перевозить мѣшки съ зерномъ и мукой. Я встрѣчаю ее, она удивительно хороша съ ея свѣжимъ лицомъ. Боже мой, какъ нѣжно пылаетъ ея улыбка! Я встрѣчалъ ее каждый вечеръ.
   -- У тебя такой видъ; какъ-будто у тебя нѣтъ никакихъ заботъ, Ева, моя возлюбленная!
   -- Ты называешь меня своей возлюбленной! Я совершенно необразованная женщина, но я буду тебѣ вѣрна. Я буду тебѣ вѣрна даже и въ томъ случаѣ, если бы мнѣ пришлось изъ-за этого умереть. Господинъ Макъ съ каждымъ днемъ становится все строже и строже, но я не думаю объ этомъ; онъ приходитъ въ бѣшенство, но я ему ничего не отвѣчаю. Онъ схватилъ меня за руку и весь потемнѣлъ отъ злости, у меня же лишь одна забота.
   -- Какая же это забота?
   -- Господинъ Макъ угрожаетъ тебѣ. Онъ говоритъ мнѣ:-- Ага, это лейтенантъ засѣлъ у тебя въ головѣ! -- Я отвѣчаю:-- Да, я принадлежу ему.-- Тогда онъ сказалъ:-- Ну, подожди, его-то я выживу.-- Это онъ вчера сказалъ.
   -- Это ничего не значитъ, пусть его себѣ угрожаетъ... Ева, можно мнѣ посмотрѣть, что твои ноги такія же маленькія? Закрой глаза и дай мнѣ посмотрѣть!
   И она падаетъ мнѣ на шею съ закрытыми глазами. Дрожь пронизываетъ ее.
  

XXX.

   Я сижу на вершинѣ горы и буравлю. Меня окружаетъ кристально-прозрачный осенній воздухъ, удары по моему бураву раздаются равномѣрно и въ тактъ. Эзопъ смотритъ на меня удивленными глазами. Чувство довольства пронизываетъ порою мою грудь; никто не знаетъ, что я здѣсь, на этой пустынной скалѣ.
   Перелетныя птицы улетѣли; счастливаго пути и радостнаго возвращенія. Одни синицы, да зяблики, да кое-гдѣ горные воробьи остались жить на пустынныхъ, каменистыхъ обрывахъ и въ кустахъ: пип-пипъ... Все такъ стройно измѣнилось, карликовая береза -- какъ кровь на сѣромъ камнѣ. Здѣсь колокольчикъ, тамъ кулена поднимается изъ вереска, качается и тихо напѣваетъ пѣсенку: слушай! Но надъ всѣмъ паритъ цапля съ вытянутой шеей, она направляетъ свой путь въ горы.
   И наступаетъ вечеръ; я прячу свой буравъ и долото подъ камень и отдаюсь покою. Все дремлетъ, мѣсяцъ поднимается на сѣверѣ, горы бросаютъ гигантскія тѣни. Полнолуніе, оно похоже на пылающій островъ, оно похоже на круглую загадку изъ латуни, вокругъ которой я хожу и которой я дивлюсь. Эзопъ поднимается, онъ неспокоенъ:
   Чего тебѣ, Эзопъ? Что касается меня, то я усталъ отъ своего горя, я хочу забыть о немъ, утишитъ его. Я приказываю тебѣ лежать спокойно, Эзопъ, я не хочу, чтобъ меня безпокоили. Ева спрашиваетъ: -- думаешь ты иногда обо мнѣ? -- Я отвѣчаю:-- Всегда о тебѣ.-- Ева опять спрашиваетъ:-- А доставляетъ тебѣ радость думать обо мнѣ?-- Я отвѣчаю:-- Прежде всего радость, никогда ничего другого, кромѣ радости.-- Тогда говоритъ Ева:-- Твои волосы посѣдѣли.-- И я отвѣчаю:-- Да, они начинаютъ сѣдѣть.-- Но Ева спрашиваетъ:-- Они сѣдѣютъ оттого, что ты о чемъ-то все думаешь?-- На это я ей говорю:-- Можетъ быть.-- Наконецъ, Ева говоритъ:-- Значитъ ты не обо мнѣ одной думаешь.
   Эзопъ, лежи смирно, я лучше разскажу тебѣ что-нибудь другое... Но Эзопъ стоитъ и нюхаетъ по направленію къ долинѣ, онъ визжитъ и дергаетъ меня за платье. Когда я, наконецъ, встаю и иду за нимъ, онъ бросается впередъ со всѣхъ ногъ. На небѣ, надъ лѣсомъ, поднимается зарево, я иду скорѣй; тамъ громадный костеръ представляется моимъ глазамъ. Я останавливаюсь и пристально смотрю внизъ, дѣлаю нѣсколько шаговъ и опять смотрю -- моя хижина объята пламенемъ.
  

XXXI.

   Пожаръ былъ дѣломъ рукъ господина Мака, я понялъ это съ перваго же мгновенья; я потерялъ звѣриныя шкуры, птичьи перья, я потерялъ чернаго орла; все сгорѣло. И что же? Я пролежалъ двѣ ночи подъ открытымъ небомъ, я не пошелъ въ Сирилундъ проситъ убѣжища. Наконецъ я нанялъ заброшенную рыбачью хижину въ гавани и забилъ щели сухимъ мхомъ. Я спалъ на подстилкѣ изъ краснаго горнаго вереска. У меня опять былъ пріютъ. Эдварда прислала посыльнаго и велѣла мнѣ передать, что она слышала о моемъ несчастіи и что она предлагаетъ мнѣ отъ имени отца комнату въ Сирилундѣ. Эдварда тронута! Эдварда великодушна! Я не далъ отвѣта. Слава Богу, у меня былъ теперь пріютъ, и мнѣ доставляло гордую радость не отвѣчать на предложеніе Эдварды. Я встрѣтилъ ее и барона на дорогѣ, они шли рука-объ-руку. Я посмотрѣлъ имъ обоимъ въ лицо и поклонился мимоходомъ. Она остановилась и спросила: -- Вы не хотите у насъ жить, господинъ лейтенантъ? -- У меня уже готова новая квартира, -- отвѣчалъ я и тоже остановился. Она посмотрѣла на меня; ея грудь поднималась и опускалась.-- У насъ не случилось бы съ вами никакого несчастія, -- сказала она. Въ моемъ сердцѣ шевельнулось что-то въ родѣ благодарности. Баронъ пошелъ медленно дальше. -- Вы, можетъ-быть, не хотите теперь меня совсѣмъ видѣть? -- спрашиваетъ она.-- Благодарю васъ, фрёкэнъ Эдварда, что вы предложили мнѣ пріютъ, когда сгорѣла моя хижина, -- сказалъ я. -- Это было тѣмъ болѣе благородно, что едва ли дѣлали это съ согласія вашего отца. -- И я благодарилъ ее, снявъ фуражку, за ея предложеніе. -- Бога ради, неужели вы совсѣмъ не хотите больше меня видѣть? -- сказала она вдругъ.
   -- Баронъ зоветъ, -- сказалъ я и снова низко снялъ фуражку.
   И я пошелъ въ горы къ своей минѣ. Ничто, ничто не должно было лишить меня самообладанія. Я встрѣтилъ Еву. -- Вотъ видишь! -- крикнулъ я ей -- господинъ Макъ не можетъ меня выжить отсюда. Онъ сжегъ мою хижину, а у меня другая...-- Въ рукахъ у нея была щетка и ведро съ дегтемъ.
   -- Ну, что, Ева?
   -- Господинъ приказалъ поставить лодку въ пристани подъ скалой и просмолить ее.
   Онъ слѣдилъ за каждымъ ея шагомъ, она должна была повиноваться. Но почему именно въ этомъ мѣстѣ, почему не въ гавани?
   -- Господинъ Макъ такъ приказалъ...
   -- Ева, Ева, милая, изъ тебя дѣлаютъ рабыню, и ты не жалуешься. Вонъ смотри, ты опять улыбаешься, и улыбка твоя блещетъ жизнью, хоть ты и раба.
   Когда я пришелъ къ своей минѣ, меня поразила неожиданность. Я увидѣлъ, что здѣсь были люди. Я началъ разсматривать слѣды на волнахъ и узналъ отпечатокъ длинныхъ, острыхъ сапогъ господина Мака. "Что это онъ здѣсь шныряетъ?" подумалъ я и оглядѣлся кругомъ. Никого не видно. Никакого подозрѣнія не зародилось во мнѣ.
   И я сѣлъ и началъ стучать по своему бураву, не предчувствуя, какое безуміе я совершалъ.
  

XXXII.

   Пришелъ почтовый пароходъ, онъ привезъ мнѣ мой мундиръ, онъ долженъ былъ увезти съ собой барона со всѣми его ящиками съ раковинами и водорослями. Теперь онъ нагружался въ гавани бочками съ сельдями и ворванью; вечеромъ онъ долженъ былъ отойти.
   Я беру винтовку и заряжаю оба ствола большимъ количествомъ пороху. Сдѣлавъ это, я кивнулъ самому себѣ головой. Я иду въ горы и наполняю порохомъ также свою мину; я опять киваю. Ну, теперь все готово. Я ложусь и жду. Я ждалъ цѣлые часы. Я все время слышалъ, какъ пароходъ звенѣлъ цѣпями у пристани. Начало смеркаться. На конецъ раздался свистъ, грузъ принятъ, пароходъ отходитъ. Теперь мнѣ осталось ждать нѣсколько минутъ. Мѣсяцъ еще не вышелъ, и я пристально смотрѣлъ какъ безумный въ этотъ сумрачный вечеръ. Когда изъ-за острова показался кончикъ бугшприта, я зажегъ фитиль и быстро отошелъ назадъ. Проходитъ минута. Вдругъ раздается трескъ, снопъ каменныхъ осколковъ взлетаетъ въ воздухъ, гора вздрагиваетъ, и скала съ грохотомъ катится въ пропасть. Кругомъ въ горахъ катится эхо. Я беру ружье и стрѣляю изъ одного ствола, мнѣ отвѣчаетъ многократное эхо. Мгновенье спустя, я разряжаю второе дуло; воздухъ дрогнулъ отъ моего привѣтствія, а эхо отнесло этотъ звукъ далеко въ широкій міръ. Казалось, горы сговорились крикнуть вслѣдъ уходящему кораблю. Проходитъ короткое мгновенье, въ воздухѣ опять все тихо, эхо замолкло въ горахъ, и земля опять лежитъ безмолвно. Корабль исчезаетъ въ сумеркахъ. Я еще дрожу отъ страннаго напряженія, я беру свои бурава и ружье подъ мышку и спускаюсь съ горы; колѣни у меня ослабли. Я взялъ кратчайшій путъ, не сводя глазъ съ дымящагося слѣда, оставленнаго обваломъ. Эзопъ все время идетъ, тряся головой, и чихаетъ отъ запаха гари. Когда я спустился внизъ, къ лодочной пристани, меня ждало зрѣлище, перевернувшее мнѣ всю душу: лежала лодка, раздробленная скатившимся обломкомъ скалы, а Ева... Ева лежала рядомъ, раздавленная, разорванная, бокъ и животъ были до неузнаваемости истерзаны. Ева лежала убитая на мѣстѣ.
  

XXXIII.

   Что же мнѣ еще писать?
   Въ продолженіе нѣсколькихъ дней я не разряжалъ ружья; мнѣ нечего было ѣсть, и я ничего не ѣлъ; я сидѣлъ въ своемъ сараѣ.
   Еву отнесли въ церковь въ лодкѣ господина Мака, окрашенной въ бѣлый цвѣтъ. Я шелъ берегомъ и пришелъ къ ея могилѣ... Ева умерла. Помнишь ли ты ея маленькую дѣвичью головку съ волосами, какъ у монашенки? Она приходила сюда такъ тихо, складывала свою ношу и улыбалась. И видѣла ты, какъ жизнь кипѣла въ этой улыбкѣ?
   Лежи смирно, Эзопъ. Мнѣ припоминается одно странное сказаніе. Это было четыре человѣческихъ возраста тому назадъ, во времена Изелины, когда священникомъ былъ Штамеръ.
   Одна дѣвушка сидѣла въ заключеніи въ башнѣ, окруженной стѣнами. Она любила одного человѣка. Почему? Спроси у вѣтра и звѣздъ, спроси бога жизни, ибо никто другой не можетъ знать. И онъ былъ ея другомъ и возлюбленнымъ. Но время шло, и въ одинъ прекрасный день онъ увидѣлъ другую, и его чувство измѣнилось.
   Дѣвушку онъ любилъ юношескою любовью. Онъ часто называлъ ее своимъ благословеніемъ и своей голубкой, у нея была горячая, трепещущая грудь. Онъ сказалъ:-- Дай мнѣ твое сердце.-- И она сдѣлала это. Онъ сказалъ:-- Могу ли попросить тебя о чемъ-нибудь, возлюбленная?-- И, опьяненная она отвѣчала:-- да. Она все отдала ему, а онъ не благодарилъ ее.
   Другую онъ любилъ, какъ рабъ, какъ безумецъ и какъ нищій. Почему? Спроси пыль на дорогѣ и падающіе листья, спроси загадочнаго бога жизни, ибо никто другой не знаетъ про это. Она ничего ему не отдала, ничего, и тѣмъ не менѣе онъ благодарилъ ее.
   Она сказала:-- отдай мнѣ твой покой и твой разумъ! -- и онъ грустилъ, что она не спросила у него его жизнь.
   А дѣвушку посадили въ башню...
   -- Что ты дѣлаешь, дѣвушка, ты сидишь и улыбаешься?
   -- Я думаю о томъ, что было 10 лѣтъ тому назадъ. Тогда я встрѣтила его.
   -- Ты все думаешь о немъ?
   -- Я все думаю о немъ. А время идетъ...
   -- Что ты дѣлаешь, дѣвушка? И почему ты сидишь и улыбаешься?
   -- Я вышиваю его имя на платкѣ.
   -- Чье имя? Того, кто засадилъ тебя сюда?
   -- Да, того, кого я встрѣтила 20 лѣтъ тому навалъ.
   -- Ты все думаешь о немъ?
   -- Я, какъ и прежде, думаю о немъ. А время идетъ...
   -- Что ты дѣлаешь, узница?
   -- Я старѣю и не могу больше вышивать, я скребу известку со стѣны. Изъ извести я лѣплю кружку для него. Это мой маленькій подарокъ.
   -- О комъ ты говоришь?
   -- О моемъ возлюбленномъ, который заключилъ меня въ эту башню.
   -- Ты улыбаешься тому, что онъ заключилъ тебя сюда.
   -- Я думаю о томъ, что онъ скажетъ. "Хе-хе, скажетъ онъ, моя возлюбленная прислала мнѣ эту кружку, она не забыла меня за эти 30 лѣтъ".
   А время идетъ...
   -- Что, узница, ты сидишь, ничего не дѣлаешь и все улыбаешься?
   -- Я старѣю, я старѣю, мои глаза ослѣпли, я могу только думать.
   -- О томъ, котораго ты встрѣтила 40 лѣтъ тому назадъ?
   -- О томъ, кого я встрѣтила, когда была молодая. Можетъ-бытъ тому и 40 лѣтъ.
   -- Но развѣ ты не знаешь, что онъ умеръ? Ты блѣднѣешь, старая, ты ничего не отвѣчаешь, губы побѣлѣли, ты не дышишь?
   Вотъ видишь, какое странное сказаніе о дѣвушкѣ въ башнѣ.
   Подожди, Эзопъ, я что-то забылъ; она услышала однажды голосъ своего возлюбленнаго во дворѣ и она покраснѣла. Ей тогда было 40 лѣтъ...
   Я предаю твое тѣло погребенію, Ева, и я со смиреніемъ цѣлую песокъ на твоей могилѣ. Полное алое воспоминаніе пронизываетъ меня, когда я думаю о тебѣ; благословеніе снисходитъ на меня когда я думаю о твоей улыбкѣ. Ты все, все отдала, и это не трудно было тебѣ, потому что ты была родное, опьяненное дитя самой жизни. Но той другой, которая скупится даже на свои взгляды, принадлежатъ всѣ мои мысли. Почему? Спроси у 12 мѣсяцевъ и у кораблей на морѣ, спроси загадочнаго бога сердца.
  

XXXIV.

   Одинъ человѣкъ сказалъ мнѣ:
   -- Вы больше не стрѣляете? Эзопъ бѣгаетъ на свободѣ по лѣсу, онъ гоняетъ зайца.
   Я сказалъ:
   -- Ступайте и застрѣлите его за меня.
   Прошло нѣсколько дней. Меня отыскалъ господинъ Макъ; глаза у него ввалились, лицо было сѣрое.
   Я подумалъ:
   -- Могу ли я дѣйствительно видѣть людей насквозь или нѣтъ? Я самъ не знаю.
   Господинъ Макъ говорилъ о катастрофѣ, объ обвалѣ.
   -- Это несчастіе, грустная случайность. Я тутъ ни при чемъ.
   Я сказалъ:
   -- Если былъ такой человѣкъ, который во что бы то ни стало хотѣлъ раздѣлить меня съ Евой, то онъ достигъ этого. Да будетъ онъ проклятъ!
   Господинъ Макъ покосился на меня недовѣрчиво. Онъ пробормоталъ что-то о погребеніи, для котораго ничего не пожалѣли. Я удивился его изворотливости. Онъ не хотѣлъ вознагражденія за разбитую обваломъ лодку.
   -- Такъ въ самомъ дѣлѣ, -- сказалъ я, -- вы не хотите вознагражденія за лодку, за ведро со смолой и щетку?..
   -- Нѣтъ, милѣйшій господинъ лейтенантъ, -- отвѣчалъ онъ.-- Какъ вы можете такъ думать! -- и онъ посмотрѣлъ на меня глазами, исполненными ненависти.
   Я не видѣлъ Эдварды въ продолженіе трехъ недѣль.
   А впрочемъ, нѣтъ, какъ-то разъ я встрѣтилъ ее въ лавкѣ, куда я ходилъ покупать хлѣба; она стояла за прилавкомъ и рылась въ различныхъ матеріяхъ. Кромѣ нея, тамъ были еще два приказчика. Я громко поздоровался, она подняла голову, но ничего не отвѣтила.
   Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что я не могу спросить себѣ хлѣба въ ея присутствіи. Я обратился къ приказчикамъ и потребовалъ себѣ дроби и пороху. Пока мнѣ отвѣшивали я не спускалъ съ нея глазъ.
   Сѣрое, черезчуръ узкое платье, петли были потерты; плоская грудь сильно дышала.
   Какъ она выросла за лѣто! Ея лобъ думалъ, эти раздвинутыя изогнутыя брови были словно двѣ загадки на ея лицѣ, всѣ ея движенія стали болѣе зрѣлыми. Я посмотрѣлъ на ея руки; ея длинные тонкіе пальцы дѣйствовали на меня съ какой-то силой и заставляли дрожать. Она продолжала рыться въ матеріяхъ.
   Я стоялъ, и мнѣ хотѣлось, чтобы Эзопъ забѣжалъ за прилавокъ къ ней и узналъ бы ее, тогда я отозвалъ бы его къ себѣ и извинился бы; что она отвѣтила бы мнѣ на это?
   -- Вотъ, пожалуйста, -- сказалъ мнѣ приказчикъ.
   Я заплатилъ, взялъ свой свертокъ и опять поклонился. Она взглянула, но и теперь ничего не отвѣтила.
   "Хорошо! -- подумалъ я, -- она, можетъ-быть, уже невѣста барона".
   И я ушелъ безъ хлѣба.
   Когда я вышелъ, я бросилъ взглядъ въ окно. Никто не смотрѣлъ мнѣ вслѣдъ.
  

XXXV.

   Въ одну прекрасную ночь выпалъ снѣгъ, и въ моей хижинѣ становилось прохладно. Тамъ былъ очагъ, на которомъ я варилъ ѣду, но дрова горѣли плохо; черезъ стѣны дуло, хотя я ихъ и законопатилъ, какъ могъ. Осень прошла, дни становились короткими. Первый снѣгъ стаялъ на солнцѣ, и земля опять лежала обнаженной; но ночи были холодныя, вода замерзала. Трава и насѣкомыя поумирали. Таинственная тишина окутала людей, они думали и молчали, ихъ глаза ждали зимы. Съ рыбосушиленъ не раздавалось больше криковъ, въ гавани все было тихо, все шло навстрѣчу вѣчному сѣверному сіянію, когда солнце спитъ въ морѣ.
   Глухо, глухо раздавались удары веселъ одинокой лодки.
   Въ ней ѣхала дѣвушка.
   -- Гдѣ ты была, дитя мое?
   -- Нигдѣ.
   -- Нигдѣ? Послушай, я узнаю тебя, я встрѣтилъ тебя лѣтомъ.
   Она пристала, вышла на берегъ и привязала лодку.
   -- Ты была пастушкой, ты вязала чулокъ, я встрѣтилъ тебя однажды ночью.
   Слабый румянецъ доказывается у нея на щекахъ, она смущенно улыбается.
   -- Милая, зайди ко мнѣ въ хижину и дай мнѣ на тебя посмотрѣть. Тебя зовутъ Генріетой.
   Но она молча проходила мимо меня. Осень, зима овладѣли ею; чувства ея спали. Солнце уже зашло въ море.
  

XXXVI.

   Въ первый разъ я надѣлъ свой мундиръ и спустился въ Сирилундъ. Сердце стучало. Я припоминалъ всѣ подробности того перваго дня, когда Эдварда поспѣшила ко мнѣ и обняла меня въ присутствіи всѣхъ; и вотъ въ теченіе многихъ мѣсяцевъ она бросала меня то туда, то сюда и сдѣлала такъ, что мои волосы посѣдѣли. Моя вина? Да, моя звѣзда завела меня. Я подумалъ: "Какъ она обрадуется, если я брошусь передъ ней на колѣни и скажу ей свою тайну. Она предложитъ мнѣ стулъ, велитъ принести вина, и какъ разъ въ ту минуту, когда она поднесетъ стаканъ къ губамъ, чтобы выпитъ вмѣстѣ со мной, она скажетъ: -- Господинъ лейтенантъ, благодарю васъ за тѣ минуты, которыя мы провели вмѣстѣ, я никогда васъ не забуду!"
   Но если я обрадуюсь и возымѣю хоть немножко надежды, она сдѣлаетъ видъ, что пьетъ, но стаканъ поставитъ обратно нетронутымъ. И она не будетъ скрывать отъ меня, что дѣлаетъ только видъ, что пьетъ; она нарочно мнѣ это покажетъ. Вотъ какая она.
   Хорошо, теперь скоро пробьетъ послѣдній часъ.
   И спускаясь по дорогѣ я продолжалъ думать: "Мой мундиръ произведетъ на нее впечатлѣніе, галуны на немъ новые и красивые, сабля будетъ звенѣть по полу". Какая-то нервная радость охватывала меня, и я шепталъ про себя:-- Кто знаетъ, что еще можетъ случиться!
   -- Я поднялъ голову и развелъ рукой. Не нужно униженій, честь прежде всего. Мнѣ все равно, что случится, но я не буду дѣлать попытокъ къ сближенію. Извините, что я вамъ не сдѣлаю предложенія, красавица...
   Господинъ Макъ встрѣтилъ меня на дворѣ, глаза его еще больше ввалились, лицо потемнѣло.
   -- Уѣзжаете? Ну, да, конечно. Послѣднее время вамъ не легко пришлось. Ваша хижина сгорѣла.-- и господинъ Макъ улыбнулся.
   И вдругъ мнѣ показалось, что я вижу передъ собой умнѣйшаго человѣка во всемъ свѣтѣ.
   -- Войдите, господинъ лейтенантъ, Эдварда дома. Ну, прощайте, прощайте, мы встрѣтимся впрочемъ на пристани, когда будетъ отходить пароходъ.
   Онъ удалился, повѣсивъ голову, о чемъ-то думая и насвистывая. Эдварда была въ комнатѣ, она читала. Когда я вошелъ, она была поражена на одно мгновенье видомъ моего мундира, она смотрѣла на меня какъ-то сбоку, какъ птица, и даже покраснѣла. Она раскрыла ротъ.
   -- Я пришелъ, чтобы проститься съ вами, -- сказалъ я наконецъ.
   Она вдругъ встала, и я видѣлъ, что мои слова произвели на нее нѣкоторое впечатлѣніе.
   -- Гланъ, вы собираетесь ѣхать? Сейчасъ?
   -- Какъ только придетъ пароходъ.
   Я хватаю ея руку, ея обѣ руки, безсмысленный восторгъ овладѣлъ мной; я восклицаю:
   -- Эдварда! -- и пристально смотрю на нее.
   И въ то же самое мгновеніе она становится холодной, холодной и упрямой; все въ ней противилось мнѣ; она выпрямилась. Я стоялъ передъ ней, какъ нищій, я оставилъ ея руки, я отпустилъ ее. Я помню, что съ этого мгновенія я стоялъ и машинально повторялъ: "Эдварда, Эдварда!" нѣсколько разъ совершенно не думая, а когда она спросила: "Да? что вы хотите сказать?", я ничего не могъ ей сказать.
   -- Подумайте, вы ужъ уѣзжаете! -- повторила она.-- Кто-то теперь пріѣдетъ на будущій годъ?
   -- Кто-нибудь другой, -- отвѣчалъ я, -- хижину, вѣроятно, опять выстроятъ.
   Пауза. Она опять взялась за свою книгу.
   -- Очень жалъ, что моего отца нѣтъ дома, -- сказала она.-- Но я передамъ ему вашъ поклонъ.
   Я ничего не отвѣтилъ ей на это. Я подошелъ, взялъ ее еще за руку и сказалъ:
   -- Прощайте, Эдварда.
   -- Прощайте, -- сказала она.
   Я открылъ дверь и сдѣлалъ видъ, что ухожу. Она сидѣла съ книгой въ рукѣ и читала, читала и перевертывала страницу за страницей.
   Мое прощеніе не произвело на мое никакого впечатлѣнія. Я кашлянулъ.
   Она обернулась и сказала, пораженная:
   -- Вы еще не ушли, а мнѣ казалось, что вы уже ушли.
   Богъ знаетъ, но ея удивленіе было черезчуръ велико, она не разсчитала и преувеличила свое удивленіе, и мнѣ пришла мысль, что она прекрасно знаетъ, что я стоялъ сзади нея.
   -- Теперь я пойду, -- сказалъ я.
   Тогда она поднялась и подошла ко мнѣ.
   -- Мнѣ бы очень хотѣлось имѣть отъ васъ что-нибудь на память, если вы теперь уѣзжаете, -- сказала она.-- Я хотѣла попросить у васъ кое-что, но это черезчуръ много. Дадите вы мнѣ Эзопа?
   Я, не подумавъ, отвѣтилъ:-- Да.
   -- Такъ, можетъ быть, вы приведете мнѣ его завтра, -- сказала она.
   Я вышелъ.
   Я посмотрѣлъ на окно. Тамъ никого не было.
   Теперь все кончено...
   Послѣдняя ночь въ моей хижинѣ. Я размышлялъ; я считалъ часы, когда наступитъ утро; я приготовилъ себѣ въ послѣдній разъ обѣдъ. День былъ холодный. Почему она просила, чтобъ я самъ привелъ собаку? Хотѣла ли она со мной говорить, сказать мнѣ что-нибудь на прощанье? Мнѣ нечего было ждать. А какъ она будетъ обращаться съ Эзопомъ? Эзопъ, Эзопъ, она будетъ мучить тебя! Изъ-за меня она будетъ бить тебя, бытъ можетъ такъ же и поласкаетъ, но, во всякомъ случаѣ, она будетъ бить тебя и за дѣло и не за дѣло и совершенно испортитъ тебя. Я подозвалъ Эзопа, погладилъ его, положилъ наши головы рядомъ и взялся за ружье. Онъ началъ визжать отъ радости, думая, что мы идемъ на охоту. Я опять положилъ наши головы рядомъ, приставилъ дуло ружья и нажалъ курокъ.
   Я нанялъ человѣка отнести трупъ Эзопа Эдвардѣ.
  

XXXVII.

   Почтовый пароходъ отходитъ послѣ полудня.
   Я спустился къ пристани, мои вещи были уже на пароходѣ. Господинъ Макъ пожалъ мнѣ руку и ободрялъ меня тѣмъ, что мнѣ предстоитъ хорошая погода, онъ самъ бы ничего не имѣлъ противъ того, чтобы проѣхаться въ такую погоду. Пришелъ докторъ. Эдварда сопровождала его; я почувствовалъ, что колѣни мои начинаютъ дрожать.
   -- Мы хотѣли проводить васъ на пароходъ, -- сказалъ докторъ.
   И я поблагодарилъ.
   Эдварда посмотрѣла мнѣ прямо въ лицо и сказала:
   -- Я должна поблагодарить г-на лейтенанта за его собаку.
   Она сжала губы; губы у нея были совсѣмъ бѣлыя.
   Она опять назвала меня господиномъ лейтенантомъ.
   -- Когда отходитъ пароходъ?
   -- Черезъ полчаса.
   Я ничего не сказалъ.
   Эдварда въ возбужденіи оборачивалась то сюда, то туда.
   -- Докторъ, не пойти ли намъ домой?-- спросила она. -- Я сдѣлала свою обязанность. -- Вы исполнили вашу обязанность, -- сказалъ докторъ.
   Она разсмѣялась, смущенная его постоянными поправками.
   -- Ну да, развѣ я не такъ сказала?
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ онъ коротко. Я посмотрѣлъ на него.
   Маленькій человѣкъ былъ холоденъ и непоколебимъ. Онъ составилъ себѣ планъ я дѣйствовалъ сообразно съ нимъ, не уклоняясь. А если онъ все-таки проигрывалъ? Въ такомъ случаѣ, онъ не показывалъ и виду, его лицо никогда не искажалось.
   Наступили сумерки.
   -- Ну прощайте, -- сказалъ я, -- и спасибо за каждый день.
   Эдварда молча посмотрѣла на меня. Потомъ она отвернула голову и, продолжая стоять, смотрѣла по направленію къ кораблю.
   Я вошелъ въ лодку.
   Эдварда продолжала стоять на пристани. Когда я былъ на пароходѣ, докторъ крикнулъ мнѣ:-- прощайте! Я посмотрѣлъ на берегъ; въ эту самую минуту Эдварда отвернулась и пошла съ набережной домой такъ торопливо, что докторъ остался далеко позади. Это послѣднее, что я видѣлъ.
   Волна грусти пробѣжала у меня по сердцу...
   Пароходъ началъ двигаться; я посмотрѣлъ на вывѣску господина Мака: Продажа соли и пустыхъ бочекъ; но скоро и она исчезла. Показались мѣсяцъ и звѣзды, кругомъ поднялись горы, я я видѣлъ безконечные лѣса. Тамъ стоитъ мельница, а тамъ, тамъ лежала моя хижина, которая сгорѣла; высокій, сѣрый камень одиноко стоитъ на пожарищѣ. Изелина, Ева...
   Полярная дочь разстилалась надъ горами и долинами.
  

XXXVIII.

   Я писалъ все это, чтобы скоротать время. Меня занимало вспомнитъ это лѣто, проведенное на сѣверѣ. Тогда я не разъ считалъ часы, но часы летѣли. Все измѣнилось, дни не хотятъ больше проходить.
   У меня бываютъ иногда веселыя минуты, но время -- время стало, и я не могу понятъ, какъ можетъ оно стоять такъ неподвижно. Я теперь отставной военный и свободенъ, какъ принцъ. Все обстоитъ благополучно, я встрѣчаюсь съ людьми, ѣзжу въ экипажахъ. Порой я закрываю одинъ глазъ и пишу указательнымъ пальцемъ на небѣ; я щекочу мѣсяцъ подъ подбородкомъ, и мнѣ кажется, что онъ смѣется, смѣется во всю глотку, глупо радуясь тому, что его щекочатъ подъ подбородкомъ. Все улыбается. Я щелкаю пробкой и созываю веселыхъ людей. Что же касается Эдварды, то я не думаю о ней. Почему было мнѣ не забыть ее совсѣмъ за этотъ долгій срокъ. Есть же честь у меня. А если кто меня спроситъ, есть ли у меня заботы, я прямо отвѣчу: нѣтъ, у меня нѣтъ никакихъ заботъ...
   Кора лежитъ и смотритъ на меня, часы тикаютъ на каминѣ, въ открытыя окна доносится шумъ города. Стучатъ въ дверь, и почтальонъ подаетъ мнѣ письмо. На письмѣ корона. Я знаю, отъ кого оно; я тотчасъ же догадываюсь, или, можетъ быть, все это приснилось мнѣ въ безсонную ночь. Но въ письмѣ ни слова; въ немъ лежатъ только два зеленыхъ птичьихъ пера.
   Ледяной ужасъ охватываетъ меня, мнѣ холодно. "Два зеленыхъ птичьихъ пера!" говорю я про себя. Ну, что же тутъ подѣлаешь!
   Но отчего мнѣ холодно?
   Ну вотъ, изъ оконъ проклятый сквознякъ!
   И я закрываю окна.
   И я продолжаю думать. Вотъ лежатъ два птичьихъ пера; мнѣ кажется они знакомы, они напоминаютъ мнѣ маленькую шутку тамъ, на сѣверѣ, одно маленькое впечатлѣніе среди многихъ другихъ впечатлѣній; пріятно увидѣть снова эти перья. И вдругъ мнѣ кажется, что я вижу лицо и слышу голосъ; и голосъ говорить: вотъ, пожалуйста, господинъ лейтенантъ, возьмите ваши птичьи перья...
   Ваши птичьи перья...
   Кара, лежи смирно, слышишь, я убью тебя, если ты только шевельнешься! Погода теплая, невыносимая жара; о чемъ я думалъ, когда я закрывалъ окна! Настежь окна, двери, сюда, веселые люди, входите...
   И день проходитъ, но время стоитъ неподвижно.
   Все это я написалъ ради моего удовольствія и забавлялся этимъ, насколько могъ. Никакое горе меня не тяготитъ, но мнѣ хочется прочь отсюда; куда, я самъ не знаю, но далеко, куда-нибудь въ Африку, въ Индію, потому что я принадлежу лѣсамъ и одиночеству.
  
  

СМЕРТЬ ГЛАНА

(Записки 1861 года).

  

I.

   Семейству Глановъ придется дѣлать еще много длинныхъ объявленій по поводу исчезнувшаго лейтенанта, Томаса Глана; онъ никогда больше не вернется, потому что онъ умеръ, и я даже знаю, какъ онъ умеръ.
   По правдѣ сказать, меня не удивляетъ, что его семья такъ упорно продолжаетъ свои розыски; такъ какъ Томасъ Гланъ во многихъ отношеніяхъ былъ необыкновенный, даже исключительный человѣкъ.
   Я долженъ признать это, чтобы быть справедливымъ, и это, несмотря на то, что враждебное воспоминаніе о немъ вызываетъ во мнѣ ненависть. Онъ былъ великолѣпенъ, полонъ молодости, въ немъ было что-то обольстительное. Когда онъ смотрѣлъ на кого-нибудь своимъ горячимъ взглядомъ звѣря, тогда чувствовалась его сила; даже я чувствовалъ это. Одна дама сказала про него: когда онъ на меня смотритъ, я смущаюсь; у меня такое чувство, какъ-будто онъ прикасается ко мнѣ.
   Но у Томаса Глана были свои недостатки, и я не намѣреваюсь ихъ скрывать, такъ какъ я его ненавижу. Повременамъ онъ могъ бытъ наивенъ, какъ ребенокъ, онъ былъ такимъ добродушнымъ, и, можетъ-быть, благодаря этому онъ и очаровывалъ женщинъ. Кто знаетъ? Онъ могъ болтать съ женщинами и смѣяться надъ ихъ глупостями, и этимъ онъ производилъ на нихъ впечатлѣніе. Онъ говорилъ про одного полнаго господина въ городѣ, что у него такой видъ, какъ-будто онъ носитъ жиръ въ панталонахъ, и онъ самъ смѣялся этой шуткѣ, а я на его мѣстѣ постыдился бы. Потомъ однажды, когда мы жили вмѣстѣ въ одномъ домѣ, онъ доказывалъ свою ребячливостъ: моя хозяйка вошла ко мнѣ утромъ въ комнату и спросила, что я хочу къ завтраку; впопыхахъ я отвѣтилъ: "Яйцо и ломоть хлѣба". Томасъ Гланъ сидѣлъ какъ разъ у меня въ комнатѣ въ это время. Онъ жилъ наверху надо мной, подъ самой крышей, и онъ началъ, совершенной какъ ребенокъ, смѣяться надъ этой незначительной оговоркой и радоваться. "Яйцо и ломоть хлѣба", -- повторялъ онъ, не переставая, до тѣхъ поръ, пока я не посмотрѣлъ на него удивленно и не заставилъ его замолчатъ.
   Можетъ-бытъ, впослѣдствіи я вспомню еще другія смѣшныя его стороны, тогда я ихъ запишу и не буду щадить его, потому что онъ все еще мой врагъ.
   Почему я долженъ бытъ благороднымъ? Но я долженъ сознаться, что онъ болталъ глупости лишь тогда, когда онъ бывалъ навеселѣ, а въ обоихъ вышеупомянутыхъ случаяхъ онъ былъ больше, чѣмъ навеселѣ. Но развѣ пьянство не есть уже само по себѣ большой недостатокъ?
   Когда я встрѣтилъ его осенью 1859 года, ему было 32 года, мы были съ нимъ ровесники. У него была въ то время борода, и онъ носилъ шерстяныя охотничьи куртки. Онѣ были чрезмѣрно вырѣзаны, и, кромѣ того, онъ еще оставлялъ верхнюю пуговицу незастегнутой. Вначалѣ его шея показалась мнѣ удивительно красивой, но вскорѣ послѣ этого онъ сдѣлалъ меня своимъ смертельнымъ врагомъ, и тогда я уже больше не находилъ, что его шея красивѣе моей, хотя я и не выставлялъ ее напоказъ.
   Я встрѣтилъ его въ первый разъ на лодкѣ, на которой я отправлялся на охоту въ то же самое мѣсто, что и онъ, и мы рѣшили продолжать наше путешествіе внутрь страны на волахъ, когда мы не сможемъ это дѣлать по желѣзной дорогѣ. Я намѣренно избѣгаю называть эту мѣстность, чтобы никого не навести на слѣдъ; но семейство Глановъ преспокойно можетъ прекратить свои воззванія по поводу своего родственника, ибо онъ умеръ въ томъ мѣстѣ, куда мы поѣхали и которое я не хочу назвать. Впрочемъ, я слыхалъ о Томасѣ Гланѣ, прежде чѣмъ его встрѣтилъ, его имя было для меня не безызвѣстномъ; я слышалъ, что у него была связь съ норвежской дѣвушкой изъ хорошей семьи и что онъ скомпрометировалъ ее, послѣ чего та порвала съ нимъ. Тогда въ своемъ глупомъ упрямствѣ онъ поклялся отомстить ей на самомъ себѣ, а она преспокойно предоставила ему дѣлать, что хочется, какъ-будто это совсѣмъ ея не касалось. Съ этихъ поръ имя Томаса Глана стало извѣстнымъ, онъ велъ себя дико, пилъ, какъ безумный, дѣлалъ скандалъ за скандаломъ, и, наконецъ, подалъ въ отставку.
   Это очень странный способъ, въ самомъ дѣлѣ, мстить за отказъ.
   Ходилъ еще и другой слухъ объ его отношеніяхъ къ этой молодой дамѣ. Говорили, что онъ ее и не думалъ компрометировать, но что ея семья прогнала его изъ дому и что она сама содѣйствовала этому, послѣ того, какъ какой-то шведскій графъ, имя котораго я не хочу называть, сдѣлалъ ей предложеніе. Но этому послѣднему разсказу я мала довѣряю и считаю первый болѣе вѣроятнымъ, такъ какъ я ненавижу Томаса Глана и считаю его способнымъ на самое дурное. Но было ли это такъ или иначе, онъ самъ никогда не говорилъ о своихъ отношеніяхъ съ высокопоставленной дамой, и я никогда не разспрашивалъ его объ этомъ. Какое мнѣ было до этого дѣло?
   Когда мы сидѣли тамъ, на маленькомъ пароходѣ, я не помню, чтобы мы говорили о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ маленькой деревни, куда мы ѣхали и въ которой никто изъ насъ раньше не бывалъ.
   -- Тамъ должно бытъ что-нибудь въ родѣ отеля, -- сказалъ Гланъ и посмотрѣлъ на карту.-- Можетъ-бытъ на наше счастье мы сможемъ тамъ остановиться; хозяйка -- старая полуангличанка, какъ мнѣ говорили. Вождь живетъ въ сосѣдней деревнѣ, у него должно бытъ много женъ; нѣкоторымъ не больше 10 лѣтъ.-- Я ничего не зналъ о томъ, было ли у вождя много женъ и была ли тамъ гостиница, и я ничего не отвѣчалъ; но Гланъ улыбнулся, и его улыбка показалась мнѣ прекрасной.
   Я забылъ, между прочимъ, упомянутъ о томъ, что его ни въ коемъ случаѣ нельзя было назвать красивымъ мужчиной, хотя у него и былъ очень представительный видъ; онъ самъ разсказывалъ, что на лѣвой ногѣ у него была старая огнестрѣльная рана, которая болѣла при каждой перемѣнѣ погоды.
  

II.

   Недѣлю спустя мы остановились въ большой хижинѣ, извѣстной подъ именемъ "Отель". Ахъ, и что это былъ за отель! Стѣны были изъ глины и дерева, и это дерево было совершенно изъѣдено бѣлыми муравьями, которые повсюду ползали. Я жилъ рядомъ съ гостиной, въ комнатѣ, въ которой было окно на улицу съ зеленымъ стекломъ и въ одну раму, такъ что въ комнатѣ не очень-то было свѣтло, а Гланъ выбралъ крошечную каморку на чердакѣ; тамъ тоже было окно въ одно стекло, выходившее на улицу, и тамъ было гораздо темнѣе и хуже жить. Солнце накаливало соломенную крышу, и въ его комнатѣ и днемъ и ночью было невыносимо жарко; въ довершеніе всего не лѣстница вела къ нему, а какія-то несчастныя четыре ступени. Но что я могъ съ этимъ подѣлать? Я предоставилъ выборъ Глану, я сказалъ:
   -- Вотъ двѣ комнаты, одна внизу, другая наверху, выбирайте сами! -- и Гланъ осмотрѣлъ обѣ комнаты и выбралъ верхнюю, можетъ быть для того, чтобы оставить мнѣ лучшую: но развѣ я не былъ ему: за это благодаренъ? Я не остался у него въ долгу.
   Пока стояли жаркіе дни, мы оставили охоту и преспокойно сидѣли у себя въ хижинѣ; жара была нестерпимая. Ночью мы спали, окруживъ нары сѣткой отъ насѣкомыхъ; но иногда случалось, что слѣпая летучая мышь бѣшено налетала на наши сѣтки и рвала ихъ; это часто случалось съ Гланомъ, потому что ему приходилось постоянно держать люкъ въ крышѣ открытымъ изъ-за жары, но со мной этого не случалось. Дномъ мы лежали на цыновкахъ внѣ хижины и наблюдали жизнь у другихъ хижинъ. Туземцы были смуглые люди съ толстыми губами, у всѣхъ у нихъ были кольца въ ушахъ и безжизненные каріе глаза; они были почти совсѣмъ голые, на бедрахъ они носили полосу хлопчатобумажной ткани или плетенье изъ листьевъ, а женщины носили кромѣ того еще бумажную юбочку. Дѣти ходили и днемъ и ночью совершенно голыми, и ихъ большіе выпяченные животы лоснились отъ сала.
   -- Женщины здѣсь черезчуръ жирны, -- сказалъ Гланъ.
   Я тоже находилъ, что женщины черезчуръ жирны и можетъ быть это я, а вовсе не Гланъ, первый такъ подумалъ, но я не спорилъ съ нимъ объ этомъ и уступилъ ему честь первенства. Впрочемъ, не всѣ женщины были безобразны, хотя ихъ лица были жирныя и обросшія. Я встрѣтилъ въ деревнѣ одну дѣвушку, полутамиліанку, съ длинными волосами и бѣлоснѣжными зубами; она была всѣхъ красивѣе. Я натолкнулся на нее однажды вечеромъ на опушкѣ рисоваго поля, она лежала на животѣ въ высокой травѣ и болтала въ воздухѣ ногами. Она могла со мной разговаривать, и я разговаривалъ съ ней, сколько мнѣ было угодно; было уже почти утро, когда мы разстались: она пошла домой не прямой дорогой и сдѣлала видъ какъ-будто была въ сосѣдней деревнѣ. Гланъ просидѣлъ этотъ вечеръ съ двумя молоденькими дѣвушками посреди деревни передъ маленькой хижиной; дѣвушки были очень молоды, можетъ-быть имъ было не больше 10-ти лѣтъ; онъ болталъ съ ними и пилъ рисовую водку; это было въ его духѣ.
   Нѣсколько дней спустя мы отправились на охоту.
   Мы шли мимо чайныхъ плантацій, рисовыхъ полей и луговъ, мы оставили за собой деревню и шли вдоль рѣки; мы вошли въ лѣсъ странныхъ, незнакомыхъ намъ деревьевъ: бамбука, манговаго дерева, тамаринда, тика, маслянистыхъ и каучуковыхъ деревьевъ, да одинъ Богъ знаетъ, что это были за деревья; никто изъ насъ ничего не смыслилъ въ этомъ. Но въ рѣкѣ воды было мало. Въ ней всегда было мало воды вплоть до періода дождей. Мы стрѣляли дикихъ голубей и пѣтуховъ, и въ теченіе дня мы увидѣли двухъ пантеръ; надъ нашими головами летали также попугаи. Гланъ стрѣлялъ удивительно мѣтко, онъ никогда не давалъ промаху, но это происходило еще оттого, что его ружье было лучше моего; очень часто и я стрѣлялъ очень мѣтко. Я никогда не хвастался этимъ, но Гланъ часто говорилъ: я попаду въ хвостъ, я влѣплю въ голову. Когда мы натолкнулись на пантеръ, Гланъ хотѣлъ во что бы то ни стало напасть на нихъ съ нашими охотничьими ружьями, но я уговорилъ его отказаться отъ этого, такъ какъ начало смеркаться, и у насъ оставалась лишь пара патроновъ. Онъ кичился тѣмъ, что выказалъ достаточно мужества, такъ какъ хотѣлъ стрѣлять по пантерамъ дробью.
   -- Я злюсь, что я все-таки не стрѣлялъ, -- сказалъ онъ мнѣ.-- Отчего вы такъ дьявольски осторожны? Вы хотите долго жить?
   -- Меня радуетъ, что вы находите меня благоразумнѣе васъ самихъ.
   -- Да, но не будемъ ссориться изъ-за такихъ пустяковъ, -- сказалъ онъ тогда.
   Это были его слова, а не мои; если кто хотѣлъ ссориться, такъ это онъ, а не я. Я началъ чувствовать къ нему недоброжелательство за его легкомысленное поведеніе и обольстительныя наклонности. Вчера вечеромъ я шелъ преспокойно по дорогѣ съ Маггіэ, съ тамиліанкой, она была моей подругой, и мы оба были въ прекрасномъ расположеніи духа. Гланъ сидитъ передъ хижиной, онъ кланяется и улыбается намъ, когда мы проходили мимо, но Маггіэ увидѣла его тогда въ первый разъ и съ любопытствомъ стала разспрашивать о немъ. Онъ произвелъ на нее такое сильное впечатлѣніе, что, простившись, каждый изъ насъ пошелъ въ свою сторону; она не проводила меня домой.
   Когда я началъ говорить объ этомъ съ Гланомъ, онъ отнесся къ этому очень легкомысленно, какъ-будто это не имѣло никакого значенія. Но я этого не забылъ. Онъ смѣялся и улыбался совсѣмъ не мнѣ, а Маггіэ, когда мы проходили мимо хижины.
   -- Что это она все время жуетъ?-- спросилъ онъ меня.
   -- Не знаю, -- отвѣчалъ я;-- на то ей и губы даны, чтобы жевать.
   Между прочимъ это не было для меня новостью, что Маггіэ все время что-нибудь жуетъ; я это давно замѣтилъ. Но она жевала не бетель, ея зубы и безъ того были бѣлы; напротивъ, у нея была привычка жевать всевозможныя вещи, она совала все въ ротъ и жевала, какъ-будто это было что-нибудь очень вкусное. Чтобы бы то ни было, -- монеты, клочки бумаги, птичьи перья -- она все жевала. Но, во всякомъ случаѣ, это была не причина, чтобы унижать ее, она все-таки была самой красивой дѣвушкой въ деревнѣ; но Гланъ завидовалъ мнѣ, вотъ въ чемъ дѣло. На слѣдующій вечоръ мы примирились съ Маггіэ и о Гланѣ совсѣмъ позабыли.
  

III.

   Прошла недѣля; мы каждый день ходили на охоту и стрѣляли много дичи. Однажды утромъ, какъ только мы вошли въ лѣсъ, Гланъ схватилъ меня за руку и прошепталъ:-- Стойте!-- въ ту же самую минуту онъ прикладываетъ винтовку къ щекѣ и стрѣляетъ. Онъ попалъ въ молодого леопарда. Я тоже могъ бы въ него выстрѣлить, но Гланъ оставилъ честь за собой и выстрѣлилъ первый.-- Какъ онъ будетъ теперь хвастать! -- подумалъ я. Мы подошли къ мертвому звѣрю, онъ убитъ наповалъ, лѣвый бокъ разорванъ, пуля засѣла въ спинѣ.
   Я ужасно не люблю, когда меня хватаютъ за руку, а потому я сказалъ:-- Я тоже могъ бы сдѣлать такой выстрѣлъ.
   Гланъ посмотрѣлъ на меня .
   Я опять говорю:
   -- Вы, можетъ-быть, не вѣрите, что я могъ бы это сдѣлать?-- Гланъ ничего не отвѣчаетъ. Вмѣсто этого онъ опять показываетъ свою ребячливость и стрѣляетъ вторично въ мертваго леопарда, на этотъ разъ въ голову. Я смотрю на него, какъ съ неба свалившись.
   -- Да, -- говоритъ онъ въ поясненіе, -- я не хочу, чтобы говорили, что я попалъ леопарду въ бокъ. Для его тщеславія было непріятно, что онъ сдѣлалъ такой простой выстрѣлъ; всегда онъ хотѣлъ бытъ первымъ. Какъ онъ былъ глупъ! Но это не мое дѣло, я не буду его изобличать.
   Вечеромъ, когда мы вернулись съ мертвымъ леопардомъ въ деревню, собралось много туземцевъ посмотрѣть на него. Гланъ сказалъ только, что мы застрѣлили его утромъ, и больше не хвалился этимъ. Маггіэ тоже появилась.
   -- Кто его застрѣлилъ?-- спросила она.
   И Гланъ отвѣчалъ:
   -- Сама видишь, два выстрѣла. Мы застрѣлили его сегодня утромъ, когда вышли.-- И онъ повернулъ звѣря и показалъ ей обѣ раны -- одна въ бокъ, другая въ голову.-- Сюда попала моя пуля, -- сказалъ онъ и указалъ на рану въ боку; въ своей ребячливости онъ хотѣлъ оставить за мной выстрѣлъ въ голову.
   Не стоило поправлять его, и я такъ и оставилъ. Гланъ началъ угощать туземцевъ рисовой водкой, и каждому онъ давалъ пить, сколько кто хотѣлъ.
   -- Вы оба его застрѣлили, -- сказала Маггіэ про себя, и однако она смотрѣла все время на Глана.
   Я отвелъ ее въ сторону и сказалъ:-- Почему ты все время смотришь на него? Развѣ я не стою рядомъ съ тобой?
   -- Да, правда, -- отвѣчала она.
   -- А знаешь -- я приду сегодня вечеромъ.
   Какъ разъ, на слѣдующій день, Гланъ получилъ то письмо. Нарочный привезъ ему письмо съ рѣчной пристани, оно совершило обходъ въ 180 миль. Письмо было написано дамской рукой, и я подумалъ про себя, что, оно, вѣроятно, отъ его прежней пріятельницы, высокопоставленной дамы. Прочитавъ его, Гланъ нервно разсмѣялся и далъ посыльному лишнюю бумажку за то, что онъ его принесъ. Но это продолжалось не долго, потомъ онъ сталъ молчаливымъ и мрачнымъ, и ничего другого не дѣлалъ, какъ только пристально смотрѣлъ прямо передъ собой. Вечеромъ онъ напился въ обществѣ стараго карлика изъ туземцевъ и его сына, онъ обнималъ также и меня и хотѣлъ меня непремѣнно заставить пить вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Вы сегодня вечеромъ такъ любезны, -- сказалъ я.
   Тогда онъ разсмѣялся очень громко и отвѣчалъ.
   -- Вотъ мы сидимъ здѣсь въ самой глубинѣ Индіи и стрѣляемъ дичь, не правда ли? Развѣ это не смѣшно? Такъ за здоровье всѣхъ царствъ и государствъ, за здоровье всѣхъ красивыхъ женщинъ, замужнихъ и незамужнихъ, далекихъ и близкихъ. Хо-хо! Представьте себѣ мужчину и женщину, которая дѣлаетъ ему предложеніе, замужняя женщина!
   -- Графиня, -- сказалъ я насмѣшливо.
   Я сказалъ это очень насмѣшливо, это оскорбило его, онъ взвылъ, какъ звѣрь, такъ это его задѣло. Потомъ онъ вдругъ наморщилъ лобъ, и, блеснувъ глазами, началъ раздумывать, не сказалъ ли онъ что-нибудь лишнее; такъ торжественно онъ охранялъ свою крошечную тайну. Но въ то же мгновеніе появилось нѣсколько ребятишекъ, они бѣжали и кричали:-- Тигры, ой, ой, тигры! -- почти у самой деревни въ кустарникѣ между селеньемъ и рѣкой на ребенка напалъ тигръ. Этого было достаточно для Глана, онъ былъ совсѣмъ пьянъ. Онъ схватилъ винтовку и бросился къ кустарнику; онъ не надѣлъ даже шляпы. Но почему онъ взялъ не охотничье ружье, а винтовку, разъ онъ былъ такой храбрый? Ему пришлось перейти въ бродъ рѣку, что было небезопасно, но, впрочемъ, рѣка бывала почти безъ воды до самаго періода дождей; минуту спустя я услышалъ два выстрѣла и непосредственно за ними еще третій выстрѣлъ. "Три выстрѣла! -- по одному звѣрю, -- подумалъ я, -- тремя выстрѣлами цѣлый левъ былъ бы сокрушенъ, а тутъ всего тигръ". Но и эти три выстрѣла не помогли. Когда прибѣжалъ Гланъ, ребенокъ былъ уже разорванъ и наполовину съѣденъ. Если бъ онъ не былъ пьянъ, онъ не дѣлалъ бы и попытки спасти его.
   Ночь онъ провелъ въ кутежѣ и пьянствѣ въ сосѣдней хижинѣ вмѣстѣ со вдовой и ея двумя дочерьми; съ которой именно -- Богъ вѣсть.
   Въ продолженіе двухъ дней Гланъ не протрезвлялся ни на одну минуту; онъ собралъ цѣлую компанію по выпивкѣ. Тщетно онъ уговаривалъ меня принять участіе въ попойкѣ. Онъ уже больше не обращалъ вниманія на то, что говорилъ и упрѣкалъ меня въ томъ, что я ревную къ нему.
   -- Ваша ревность ослѣпляетъ васъ! -- сказалъ онъ.
   Моя ревность! Я ревную къ нему!
   -- Ну, знаете, -- сказалъ я, -- ревновать къ вамъ! И за что мнѣ ревновать къ вамъ?
   -- Ну хорошо, значитъ вы не ревнуете ко мнѣ, -- сказалъ онъ.-- Да, между прочимъ, я былъ сегодня у Маггіэ; какъ всегда, она жевала. -- Я отошелъ въ сторону, ничего не отвѣтивъ.
  

IV.

   Мы снова начали ходить на охоту. Гланъ чувствовалъ, что онъ несправедливо поступилъ со мной и просилъ у меня по этому поводу прощенья.
   -- Впрочемъ, все это мнѣ ужасно надоѣло, -- сказалъ онъ;-- я бы хотѣлъ, чтобы вы промахнулись въ одинъ прекрасный день и всадили мнѣ пулю въ шею.
   Быть-можетъ письмо графини всплыло опять въ его памяти, и я отвѣчалъ:-- Что посѣешь, то и пожнешь.-- Онъ становился съ каждымъ днемъ все мрачнѣе и молчаливѣе, онъ не пилъ и не говорилъ ни слова, щеки у него ввалились.
   Однажды я вдругъ услыхалъ смѣхъ и веселый разговоръ подъ нашимъ окномъ, я выглянулъ. Гланъ опять напустилъ на себя веселость, онъ стоялъ и громко разговаривалъ съ Маггіэ. Онъ пустилъ въ ходъ все свое искусство обольщенія. Маггіэ, вѣроятно, шла прямо изъ дому, и Гланъ подстерегъ ее. Они нисколько не стѣснялись и разговаривали подъ самымъ моимъ окномъ. Дрожь пробѣжала по всему моему тѣлу; я поднялъ курокъ своего ружья, но не спустилъ его. Я вышелъ на улицу и взялъ Маггіэ за руку.
   Мы молча шли по деревнѣ; Гланъ тотчасъ же исчезъ въ хижинѣ.
   -- Почему ты опять съ нимъ говоришь?-- спросилъ я Маггіэ.
   Она ничего не отвѣчала; я былъ въ отчаяніи, мое сердце билось такъ сильно, что я едва дышалъ. Никогда Маггіэ не казалась мнѣ еще такой красивой, какъ тогда; я не видалъ никогда такой красивой, бѣлой дѣвушки, и я забылъ, что она была тамиліанка, я все забылъ изъ-за нея.
   -- Отвѣчай мнѣ, -- сказалъ я, -- почему ты разговариваешь съ нимъ?
   -- Онъ мнѣ больше нравится, -- отвѣчала она.
   -- Онъ тебѣ больше нравится, чѣмъ я?
   Ну вотъ, онъ ей нравился больше, чѣмъ я, хотя я свободно могъ бы потягаться съ нимъ! Развѣ я не былъ къ ней ласковъ, развѣ я не давалъ ей денегъ и подарковъ? А что онъ сдѣлалъ?
   -- Онъ смѣется надъ тобой, онъ говоритъ, что ты жуешь, -- сказалъ я.
   Этого она не поняла, и я началъ объяснять ой, что у нея привычка все совать въ ротъ и жевать и что Гланъ поэтому смѣется надъ ней. Это произвело на нее больше впечатлѣнія, чѣмъ все остальное, что я ей говорилъ.
   -- Послушай, Маггіэ, -- сказалъ я ей потомъ, -- ты должна быть моей навсегда; развѣ ты жить не хочешь? Я все это обдумалъ, ты должна сопровождать меня, когда я отсюда уѣду, я женюсь на тебѣ, слышишь, и мы уѣдемъ на мою родину и будемъ тамъ жить. Ты вѣдь этого хочешь?
   И это тоже произвело на нее впечатлѣніе. Маггіэ оживилась и много говорила во время прогулки. Она лишь одинъ разъ упомянула о Гланѣ; она спросила:
   -- А Гланъ поѣдетъ съ нами, когда мы отсюда уѣдемъ?
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ я, -- онъ не поѣдетъ. Ты огорчена этимъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- отвѣчала она поспѣшно, -- я рада этому.-- Больше она ничего о немъ не говорила и я успокоился. Маггіэ пошла со мной домой по моей просьбѣ. Когда она ушла отъ меня нѣсколько часовъ спустя, я поднялся по лѣсенкѣ въ комнату Глана и постучался въ камышевую дверь. Онъ былъ дома; я сказалъ:
   -- Я пришелъ къ вамъ сказать, что можетъ-бытъ лучше завтра намъ не итти на охоту?
   -- Почему такъ? -- спросилъ Гланъ.
   -- Потому что я не ручаюсь за то, что не промахнусь и не всажу вамъ пулю въ шею.
   Гланъ ничего не отвѣтилъ, и я опять опустился внизъ. Послѣ такого предупрежденія онъ не рискнетъ отправиться завтра на охоту; но почему онъ подманилъ Маггіэ подъ окно и громко съ ней шутилъ? Почему онъ не ѣдетъ домой, если въ письмѣ его дѣйствительно зовутъ? Вмѣсто этого онъ все ходитъ стиснувъ зубы, и громко восклицаетъ:-- Никогда! Никогда! Пусть лучше меня четвертуютъ! -- но, утромъ, послѣ того, какъ я ему наканунѣ вечеромъ сдѣлалъ предупрежденіе, онъ стоялъ у моей постели и кричалъ:
   -- Вставай, вставай, товарищъ! Чудесная погода, нужно немного пострѣлять. А это были глупости, что вы вчера вечеромъ сказали.
   Было не больше четырехъ часовъ, но я тотчасъ же всталъ и собрался, потому что онъ презиралъ мое предупрежденіе. Я зарядилъ свое ружье, прежде чѣмъ выйти, а онъ стоялъ и смотрѣлъ, какъ я это дѣлалъ. Въ довершеніе всего погода не была такой прекрасной, какъ онъ говорилъ; шелъ дождь, значитъ онъ посмѣялся надо мной лишній разъ; но я сдѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаю и молча пошелъ съ нимъ.
   Весь день мы колесили по лѣсу, каждый со своими собственными мыслями. Мы ничего не застрѣлили, мы давали промахъ за промахомъ, потому что мы думали совсѣмъ о другихъ вещахъ, а не объ охотѣ. Въ полдень Гланъ пошелъ впереди меня, какъ-будто онъ хотѣлъ предоставитъ мнѣ болѣе удобный случай сдѣлать съ нимъ то, что мнѣ хотѣлось; онъ шелъ какъ разъ передъ самымъ дуломъ ружья, но я снесъ и эту насмѣшку. Вечеромъ мы вернулись домой; ничего не случилось.
   -- Я подумалъ: -- Можетъ-быть, онъ хоть теперь приметъ все это къ свѣдѣнію и оставитъ Маггіэ въ покоѣ.
   -- Это -- самый длинный день во всей моей жизни, -- сказалъ Гланъ вечеромъ, когда мы стояли у хижины.
   Больше между нами ничего не было сказано.
   Всѣ послѣдующіе дни онъ былъ въ самомъ мрачномъ настроеніи, вѣроятно все изъ-за того же письма.-- Я этого не вынесу, нѣтъ, я этого не вынесу! -- говорилъ онъ иногда по ночамъ, такъ что его голосъ былъ слышенъ на всю хижину. Его раздражительность доходила до того, что онъ не отвѣчалъ на самые дружелюбные вопросы нашей хозяйки, и онъ даже стоналъ во время сна.-- У него что-то тяжелое на совѣсти, -- думалъ я; но почему же онъ не ѣдетъ домой? Его гордость не позволяла ему, онъ не хотѣлъ быть изъ тѣхъ, кто возвращается послѣ того какъ онъ разъ былъ отвергнутъ. Я встрѣчалъ Маггіэ каждый вечеръ. Гланъ больше съ ней не разговаривалъ. Я замѣтилъ, что она перестала жевать; она совсѣмъ больше не жевала; я порадовался этому и подумалъ:-- Она больше не жуетъ, недостаткомъ меньше, и я люблю ее за это вдвое! -- Однажды она спросила о Гланѣ; она спросила очень осторожно: -- Онъ нездоровъ? Уѣхалъ?
   -- Если онъ не уѣхалъ и не умергъ, -- отвѣчалъ я, -- то онъ, вѣроятно, лежитъ дома -- это мнѣ совершенно безразлично. Невозможно дольше его терпѣть.
   Но, проходя мимо хижины, мы видѣли Глана; онъ лежалъ на цыновкѣ, на землѣ, подложивъ руки подъ голову, и смотрѣлъ въ небо.
   -- Да вотъ онъ лежитъ, -- сказалъ я. Маггіэ пошла прямо къ нему, прежде чѣмъ я успѣлъ ее удержать, и сказала веселымъ голосомъ: -- Я больше не жую, посмотрите. Ни перьевъ, вы монетъ, ни лоскутковъ -- я ничего больше не жую. -- Гланъ едва взглянулъ на нее и продолжалъ преспокойно лежать; и мы съ Маггіэ прошли дальше. Когда я упрекалъ ее, что она не исполнила своего обѣщанія и опять заговорила съ Гланомъ, она отвѣчала, что хотѣла только его пристыдить.
   -- Да, это хорошо, проучи его, -- сказалъ я; -- но, значитъ, ты ради него перестала жевать?
   Она не отвѣчала. Что это она не хочетъ отвѣчать?
   -- Слышишь, отвѣчай, это ты ради него сдѣлала!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- отвѣчала она тогда, -- это было ради тебя.
   Я и не могъ ничего другого подумать. И зачѣмъ ей было дѣлать что-нибудь ради Глана?
   Маггіе обѣщала прійти ко мнѣ вечеромъ, и она дѣйствительно пришла.
  

V.

   Она пришла въ 10 часовъ, я слышалъ ея голосъ; она громко разговаривала съ ребенкомъ, котораго вела за руку. Почему она не входила и почему она была съ ребенкомъ? Я наблюдаю за ней, и у меня мелькнуло предчувствіе, что она даетъ сигналъ, разговаривая такъ громко съ ребенкомъ; я вижу также, что она смотритъ на чердакъ, на окно Глана. Быть-можетъ онъ кивнулъ ей въ окнѣ или поманилъ ее, когда услышалъ, что она разговариваетъ на улицѣ? Во всякомъ случаѣ я понималъ, что совсѣмъ не нужно смотрѣть наверхъ, когда говоришь съ ребенкомъ внизу, на землѣ.
   Мнѣ хотѣлось выйти къ ней и взять ее за руку; но въ эту самую минуту она оставила руку ребенка; она оставила ребенка стоятъ у двери хижины, а сама вошла въ дверь. Ну, наконецъ-то она идетъ, я хорошенько проучу ее, когда она придетъ!
   Я стою и слушаю, какъ Маггіэ входитъ въ сѣни, я не ошибаюсь, она почти у самой моей двери. Но вмѣсто того, чтобы войти ко мнѣ, я слышу ее шаги на лѣсенкѣ, ведущей на чердакъ, къ конурѣ Глана. Я распахиваю свою дверь, но Маггіэ уже наверху, дверь захлопывается за нею, и я больше ничего не слышу.
   Это было въ 10 часовъ.
   Я возвращаюсь къ себѣ въ комнату, сажусь, бѣру ружье и заряжаю его, несмотря на глухую ночь. Въ полночь я поднимаюсь по лѣсенкѣ и начинаю подслушивать у двери Глана. Я слышу Маггіэ, я слышу, что ей хорошо съ Гланомъ, и я опять спускаюсь. Въ часъ я опять поднимаюсь, все тихо. Я дожидаюсь у дверей, когда они проснутся; три, четыре часа, они проснулись въ пять.
   Хорошо, подумалъ я. И я ни о чемъ другомъ не думалъ, какъ только о томъ, что они проснулись и что это хорошо.
   Но вскорѣ послѣ этого донесся до меня шумъ и суетня внизу въ хижинѣ, изъ комнаты моей хозяйки, и я долженъ былъ поспѣшно спуститься, чтобы не быть застигнутымъ врасплохъ.
   Гланъ и Маггіэ, очевидно, простились, и я могъ бы еще подслушивать, но мнѣ нужно было уходить. Въ сѣняхъ я говорю самому себѣ: Посмотри, вотъ здѣсь она прошла, она коснулась рукой твоей двери, но она не открыла этой двери, она поднялась по лѣсенкѣ, вотъ и лѣсенка, она прошла по этимъ четыремъ ступенькамъ. Постель моя стояла не тронутой, я и теперь не легъ, я сѣлъ у окна и началъ ощупывать свое ружье. Сердце не билось, а дрожало. Полчаса спустя я опять слышу шаги Маггіэ по лѣсенкѣ. Я прислоняюсь къ окну и вижу, какъ она выходитъ изъ хижины. На ней была маленькая короткая бумажная юбченка, не доходившая ей даже до колѣнъ, а на плечахъ у нея былъ шерстяной платокъ, взятый у Глана. Въ общемъ она была почти совсѣмъ голая, а маленькая шерстяная юбочка была очень измята. Она шла медленно по своему обыкновенію и даже не взглянула на мое окно. Затѣмъ она исчезла, повернувъ за хижину.
   Скоро послѣ этого Гланъ спустился внизъ, съ ружьемъ подъ мышкой, готовый къ охотѣ. Онъ былъ мраченъ и не поклонился. Онъ разодѣлся и приложилъ необыкновенное стараніе къ своему туалету. -- Онъ нарядился, какъ женихъ, -- подумалъ я.
   Я тотчасъ же одѣлся и пошелъ за нимъ, мы оба молчали. Первыхъ двухъ пѣтуховъ, которыхъ мы подстрѣлили, мы безжалостно разорвали на клочки, такъ какъ мы стрѣляли изъ винтовокъ, но мы зажарили ихъ подъ деревомъ, какъ смогли, и молча съѣли ихъ.
   Такъ прошло время до 12 часовъ.
   Гланъ крикнулъ мнѣ:
   -- Вы увѣрены въ томъ, что зарядили ружье. Мы можемъ напасть на что-нибудь неожиданное. Зарядите на всякій случай.
   -- Я зарядилъ, -- отвѣтилъ я ему.
   Тогда онъ исчезъ на мгновеніе за кустомъ.
   Какое это было бы счастье для меня подстрѣлитъ его, подстрѣлить его, какъ собаку. Это не къ спѣху, пустъ радуется, думая объ этомъ; онъ прекрасно понималъ, что у меня было на умѣ, вотъ почему онъ и спросилъ, зарядилъ ли я ружье. Даже на сегодня онъ не могъ преодолѣть своего чванства, онъ принарядился и надѣлъ чистую сорочку; его лицо выражало безконечное высокомѣріе.
   Около перваго часа, блѣдный и взбѣшенный, онъ всталъ передо мной и сказалъ:
   -- Нѣтъ, я этого не вынесу!
   -- Посмотрите, заряжено ли у васъ ружье, милый человѣкъ, есть ли у васъ тамъ зарядъ?
   -- Я попрошу васъ позаботиться о вашемъ собственномъ ружьѣ -- возразилъ я. Но я прекрасно зналъ, почему онъ все время спрашивалъ о моемъ ружьѣ.
   И онъ опять отошелъ отъ меня. Мой отвѣтъ осадилъ его, такъ что онъ сталъ кроткимъ и даже понурилъ голову, отойдя отъ меня.
   Нѣкоторое время спустя я подстрѣлилъ голубя и опять зарядилъ ружье. Въ то время какъ я былъ этимъ занятъ, Гланъ стоялъ, спрятавшись за дерево -- онъ смотрѣлъ, дѣйствительно ли я зарядилъ ружье, и тотчасъ послѣ этого онъ начинаетъ громко и отчетливо пѣть псаломъ. Это былъ свадебный псаломъ. "Онъ поетъ свадебные псалмы и надѣлъ свое лучшее платье", подумалъ я. Онъ хочетъ быть совсѣмъ очаровательнымъ. Еще не допѣвъ до конца, онъ пошелъ передо мной, медленно, съ опущенной головой, и на ходу не переставалъ пѣть. Онъ опять шелъ передъ самымъ дуломъ моей винтовки; казалось, онъ думалъ:-- Да, посмотрите, вотъ это должно сейчасъ случиться, вотъ почему я и пою свой свадебный псаломъ.-- Но это еще пока не случилось. И, замолчавъ, онъ обернулся ко мнѣ.
   -- Мы такъ ничего не застрѣлимъ, -- сказалъ онъ и улыбнулся, какъ бы желая все уладитъ и извиниться, что онъ пѣлъ на охотѣ.
   Но даже и въ такую минуту его улыбка была прекрасна, словно въ глубинѣ души онъ плакалъ, и дѣйствительно губы его дрожали, хотя онъ старался показать, что онъ можетъ улыбаться въ такую серьезную минуту. Я не былъ женщиной, и онъ прекрасно видѣлъ, что не производилъ на меня впечатлѣнія; онъ былъ блѣденъ, нетерпѣливъ, возбужденно кружилъ около меня, появлялся то справа, то слѣва, порой останавливался и поджидалъ меня.
   Около 5 часовъ я услыхалъ вдругъ выстрѣлъ, и пуля просвистела около моего лѣваго уха. Я поднялъ голову. Гланъ стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня и пристально смотрѣлъ на меня; въ рукахъ у него было дымящееся ружье. Хотѣлъ ли онъ меня застрѣлить?
   -- Вы промахнулись; съ нѣкотораго времени вы плохо стрѣляете.
   Но онъ не стрѣлялъ плохо, онъ никогда не давалъ промаху, онъ хотѣлъ только раздразнить меня этимъ.
   -- Чортъ возьми! мстите же! -- крикнулъ онъ мнѣ въ отвѣтъ.
   -- Да, когда настанетъ мое время, -- сказалъ я и стиснулъ зубы.
   Мы стоимъ и смотримъ другъ на друга. Вдругъ Гланъ пожимаетъ плечами и бросаетъ мнѣ въ лицо: "Трусъ!" Зачѣмъ онъ назвалъ меня трусомъ? Я приложилъ винтовку къ щекѣ, прицѣлился ему прямо въ лицо и спустилъ курокъ. Что посѣешь, то и пожнешь...
   Семьѣ Глановъ нечего больше разыскивать этого человѣка. Меня раздражаетъ, когда я наталкиваюсь постоянно на это глупое объявленіе о такомъ-то и такомъ-то вознагражденіи и за извѣстія о мертвомъ. Томасъ Гланъ умеръ на охотѣ въ Индіи, отъ случайнаго выстрѣла. Судъ занесъ его имя и его смерть въ протоколъ, и въ этомъ протоколѣ стоитъ, что онъ умеръ. Да, даже и то, что онъ умеръ отъ случайнаго выстрѣла.
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru