Гальт Мари-Робер
Чистые сердца

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (La petite Lazare)
    Изъ жизни французской деревни.
    Текст издания: журнал "Русскій Вѣстникъ", NoNo 10-11, 1895.

   

ЧИСТЫЯ СЕРДЦА1.

Изъ жизни французской деревни. Роберта Гальтъ.

1) La petite Lazare. Pobert-Halt.

I.

   Выцвѣтшій ситцевый лоскутъ, прикрывавшій окно, дѣлалъ каморку еще болѣе темной. Лунъ дневнаго свѣта врывался лишь въ пріотворенную дверь. Въ комнатѣ не было иной мебели, кромѣ жалкой постели, поломаннаго стола и двухъ обтрепанныхъ стульевъ.
   Подлѣ стола, въ самомъ темномъ углу, стояла дѣвочка лѣтъ пяти въ коротенькомъ платьицѣ. Растрепанные волосы окружали ея лицо, съ большими черными, мягкими глазами. Она плакала и поглядывая время отъ времени на кровать вздыхала:
   -- Мама! мама!
   Но это былъ безнадежный призывъ; дѣвочка знала, что мама ее не услышитъ. Ее только-что унесли, она лежитъ теперь въ землѣ рядомъ съ папой и не слышитъ, какъ сиротка шепчетъ:
   -- Мама! мама!
   -- Она не страдаетъ больше, она успокоилась, все кончено; пойдемъ, Лазара, съ папа Динэ.
   Дѣвочка подняла глаза на сѣдую голову, съ крупными чертами лица. Папа Динэ взялъ ея дрожащую маленькую ручку и проговорилъ:
   -- Бѣдная маленькая птичка!
   -- Она не страдаетъ больше?-- рыдая повторила она.
   -- Совсѣмъ не страдаетъ; пойдемъ, Марсьяль ждетъ насъ.
   Отецъ Кардинэ заперъ дверь на ключъ и положилъ его въ карманъ. Они пошли вдоль заборовъ, задами деревни. Скоро показался домикъ, въ который они направлялись. Прислоненный стѣною къ скату горы, онъ утопалъ въ зелени маленькаго садика. Его остроконечная крыша, покрытая мохомъ, оканчивалась навѣсомъ, къ которому тянулся дикій чеснокъ и красивая богородская трава. Дверь находилась такъ низко, что домикъ этотъ напоминалъ собою землянку.
   На дворѣ солнце свѣтило такъ ярко, что дѣвочка, войдя въ комнату, въ первую минуту не сразу увидала Марсьяля, стоявшаго въ углу и съ любопытствомъ смотрѣвшаго на нее. Его подруга Лазара очевидно мало измѣнилась за это время, такъ какъ онъ подошелъ къ ней.
   Марсьяль, сынъ Вероники, племянницы папа Динэ, не былъ хорошъ собою. Его широкое лицо, съ маленькими утопавшими въ пухлыхъ щекахъ глазами, съ приплюснутымъ носомъ и большимъ ртомъ, напоминало собой картофель, но картофель этотъ былъ очень здоровый и хорошій.
   Онъ ласково улыбался. Когда Лазара увидала его, она снова заплакала. Ему очень хотѣлось ее утѣшить, и онъ сказалъ ей шопотомъ:
   -- Послушай, мы будемъ сажать капусту послѣ завтрака!.. Завтракай.
   И его толстый палецъ указалъ на столъ, гдѣ лежали три куска хлѣба; одинъ изъ этихъ кусковъ былъ большой, другой маленькій, третій средній, намазанный такимъ густымъ слоемъ свѣжаго масла, что Марсьяль не могъ безъ смѣха смотрѣть на него. Улыбка стала еще шире, когда дѣдушка спросилъ:
   -- Для кого масло?
   Мальчикъ указалъ на Лазару.
   -- Ты взялъ его у твоей матери?
   На лицѣ Марсьяля появилось выраженіе испуга, но оно скоро исчезло, потому что дѣдушка сказалъ, не дожидаясь отвѣта:
   -- Ну, такъ дай его маленькой Лазарѣ.
   Марсьяль подалъ: дѣвочка взяла и откусила кусочекъ этого вкуснаго хлѣба, съ тяжелымъ вздохомъ, какъ бы говорившимъ, что ей гораздо пріятнѣе рыдать, чѣмъ ѣсть. Но Марсьяль, съ аппетитомъ уписывая свою порцію, опять повторилъ Лазарѣ свое утѣшеніе:
   -- А мы будемъ капусту сажать послѣ завтрака!
   Старикъ своими добрыми глазами слѣдилъ за этой сценой. Вскорѣ всѣ трое, раздвигая живую изгородъ вьющихся растеній, вышли въ садъ. Это былъ небольшой клочекъ земли, засѣянный капустой, морковью, рѣпой, лукомъ; четыре дерева: двѣ сливы, груша и вишня бросали пріятную тѣнь; узкія тропинки едва позволяли ступить ногѣ, но все здѣсь было такъ артистически обработано, что сразу виднѣлась дѣятельная хозяйская рука.
   Цѣлыхъ пять поколѣній Кардина огородничали здѣсь съ большимъ успѣхомъ, и отецъ Марсьяля, Жанъ, умершій въ молодыхъ годахъ, при жизни былъ первымъ огородникомъ въ деревнѣ Гравуа, снабжавшимъ салатомъ, рѣпой, морковью и земляникой ближайшія окрестности. Его наслѣдникъ Марсьяль вышелъ въ него и находилъ величайшимъ наслажденіемъ быть въ обществѣ такихъ же хорошихъ овощей, какъ онъ самъ. Въ семь лѣтъ онъ копалъ, пололъ, сажалъ, какъ взрослый мущина. Другихъ талантовъ у него не имѣлось; его познанія въ грамотѣ, которыя старался вложить въ его голову дѣдушка, такъ и остановились на азбукѣ. Что касается до его матери, то она, какъ истая торговка въ душѣ, была противъ азбуки, школы и дѣдушки, желавшаго отвратить его отъ коммерческой дороги.
   Въ это утро, Марсьяль превосходно вскопалъ грядку, куда папа Динэ бросилъ затѣмъ какія-то сѣмена, похожія на соль.
   -- Черезъ нѣсколько недѣль, -- сказалъ онъ, говоря съ самимъ собою, -- здѣсь будетъ роскошная капуста. На хорошей землѣ взойдетъ доброе сѣмя на счастье людей.
   По данному ему знаку, Марсьяль взялъ разсаду; его веселый взглядъ сказалъ Лазарѣ, что великая минута наступала; онъ съ любовью принялся сажать.
   Но, вдругъ, на четвертой ямкѣ онъ съ испугомъ вскочилъ. Рѣзкій голосъ звалъ его издали. Онъ бросилъ вокругъ растерянный взглядъ, посмотрѣлъ на овощи, на папа Динэ, на Лазару и пустился бѣжать со всѣхъ ногъ, столкнувшись у калитки съ высокой, бѣдно одѣтой старухой съ засученными рукавами на блестящихъ отъ мыла, жилистыхъ рукахъ.
   -- Онъ бѣжитъ, бѣдняжка, чтобы получить нѣсколько шлепковъ,-- смѣясь сказала она.-- И гдѣ это видано, чтобы мать била своего ребенка за то, что онъ ходитъ къ своему дѣдушкѣ!
   Она вошла въ садъ. Увидавъ ее, Лазара бросилась ей навстрѣчу съ распростертыми объятіями.
   -- Фортюнэ!-- крикнула она тѣмъ же тономъ какимъ, раньше звала маму.
   Старая Фортюнэ утерла на своихъ лоснящихся щекахъ двѣ крупныя слезы. Это она, добрая душа, ходила за ея матерью и схоронила ее. Съ минуту она ласковыми словами успокоила дѣвочку, потомъ подошла къ отцу Кардинэ, слѣдившему взглядомъ за внукомъ, бѣгущимъ вдоль деревни.
   -- Я нашла тамъ запертую дверь и подумала, что дѣвочка скорѣе здѣсь, чѣмъ у вашей племянницы Вероники.
   -- Да, дѣти знаютъ своихъ друзей.
   -- Представьте себѣ, что Кудерэ не желаютъ принять Лазару, несмотря на то, что она имъ кузина. Бѣдный покинутый цыпленочекъ! Это срамъ, у меня душа надрывается... Она мнѣ чужая, эта крошка, но я...
   Она потерла свои блестящія, полныя руки.
   -- Я ее беру; мнѣ придется постирать нѣсколько лишнихъ дней, но по крайней мѣрѣ у нея будетъ уголъ, а относительно хлѣба всякій сдѣлаетъ, что можетъ, пока... Я ее беру, потому что знаю, что у этого ребенка не осталось никого на свѣтѣ!.. Вы, отецъ Кардинэ, вы не можете ее оставить у себя, воспитывать дѣвочку не мужское дѣло, и потомъ сколько шуму надѣлала бы Вероника!
   -- Вы очень достойная женщина, Фортюнэ.
   Она приложила свою широкую ладонь съ мозолистыми пальцами ко рту и, понизивъ голосъ, тономъ величайшаго секрета сказала:
   -- Да, и къ тому же подкинутый ребенокъ! Подумайте объ этомъ, отецъ Кардинэ!
   Ея маленькіе сѣрые глазки засвѣтились гордостью и надеждой; она зашептала:
   -- Если когда-нибудь я найду ту, которую вы знаете, то... я буду тѣмъ, что вы знаете!
   -- Да, да, вы будете герцогиней...
   -- И тогда прощай, стирка! Я оставлю милліоны этому маленькому воробышку.
   -- Прекрасно, а пока я напишу письмо, о которомъ я вамъ говорилъ.
   Фортюнэ подняла руку.
   -- Хорошо. Я надѣюсь, что правительство отнесется къ этому дѣлу по-человѣчески.
   Она взяла за ручку Лазару, занимавшуюся работой, отъ которой только-что былъ оторванъ Марсьяль.
   -- Мы уходимъ. Ведастина сказала мнѣ, чтобъ я привела ее къ ней обѣдать.
   -- Вотъ ключъ отъ дома.
   Папа Динэ поцѣловалъ дѣвочку, повиснувшую на его шеѣ, затѣмъ она ушла съ прачкой Фортюнэ.
   

II.

   -- Вставай скорѣй, мой зайчикъ! По солнышку видно, что скоро пять часовъ,-- сказала Фортюнэ.
   Яркій солнечный лучъ сквозь ситцевую клѣтчатую занавѣску окна освѣтилъ бѣдную кровать, на которой спала дѣвочка, и всю нищету каморки веселымъ розовымъ свѣтомъ.
   -- Вставай, вставай!-- повторила Фортюнэ.
   Маленькая Лазара открыла разомъ свои большіе черные глаза и пунцовыя губки, на которыхъ заиграла улыбка, какъ всегда при пробужденіи. Уже прошелъ мѣсяцъ съ тѣхъ поръ, какъ она жила здѣсь. Въ Гравуа каждый кусокъ хлѣба зарабатывался трудомъ, и Фортюнэ, взявшей къ себѣ дѣвочку, не приходилось сидѣть сложа руки. Пока Лазара одѣвалась, она привела все въ порядокъ.
   Столъ былъ заставленъ всевозможной утварью, горшками, треснувшими тарелками; рядомъ стояли два хромыхъ стула; развалившаяся печка была подперта большимъ камнемъ, но все поддерживалось въ величайшей чистотѣ, а въ кофейникѣ каждое утро весело кипѣлъ кофе. Въ этой сѣверной сторонѣ поселяне отказываютъ себѣ въ хлѣбѣ, но въ кофе никогда.
   -- Торопись же, дѣвочка, онъ остынетъ.
   Лазара спрыгнула съ кровати, надѣла свое рубище, откинула назадъ космы волосъ, и туалетъ былъ оконченъ. Потомъ она подбѣжала къ столу, гдѣ на чисто вытертомъ углу стояли двѣ кружки, одна большая желтая, другая маленькая бѣлая съ красными цвѣточками. Фортюнэ дала Лазарѣ маленькую кружку, сама взяла большую, и пиръ начался. Это былъ прошлогодній выдохшійся кофе, подправленный цикоріемъ, но напитокъ былъ горячъ, и за неимѣніемъ лучшаго его находили превосходнымъ. Старушка и дѣвочка пили его съ наслажденіемъ, громко дули въ свои кружки, откусывая по-фламандски маленькіе кусочки сахару.
   -- Только это и держитъ меня на ногахъ,-- сказала Фортюнэ, энергично вставая съ мѣста.
   Она торопливо пошла къ двери, Лазаря побѣжала за ней, и дверь была заперта на ключъ снаружи. Фортюнэ отправилась на весь день на обычную стирку, а дѣвочка осталась до вечера на улицѣ, свободная, какъ жаворонокъ.
   Она подняла головку: небо было нѣжно-голубое съ золотистой полосой на востокѣ. На фруктовыхъ деревьяхъ сосѣдняго сада еще держался запоздалый цвѣтъ, а вдоль забора отъ цвѣтущихъ кустовъ пахло какимъ-то модовымъ ароматомъ; направо и налѣво, вся деревня казалась сплошнымъ букетомъ.
   Лазара открыла ротъ, вдыхая ароматъ ранняго утра, и обвела вокругъ глазами. Вдалекѣ, сквозь легкій туманъ виднѣлась крыша домика отца Кардинэ. Тогда она легко запрыгала въ ту сторону и, сдѣлавъ шаговъ пятьдесятъ, она вдругъ остановилась передъ маленькимъ покосившимся домикомъ. Здѣсь все было заколочено, никто еще не жилъ въ этомъ домикѣ, и трава уже начинала пробиваться сквозь щели порога. Дѣвочка медленно подошла къ окну и взглянула внутрь. Комната опустѣла; четыре стула, столъ и старый сундукъ были вынесены. Ничего не оставалось больше, ни мамы, ни маленькой Лазары, безшумно игравшей на полу; люди, какъ и мебель, исчезли отсюда.
   Хотя она и прекрасно видѣла, что въ комнатѣ никого нѣтъ, но все-таки постучала въ стекло своимъ маленькимъ кулачкомъ, какъ будто, несмотря на все, кто-нибудь могъ появиться на этотъ сигналъ изъ темнаго угла и прійти къ ней, какъ прежде. Но никто не появился, и дѣвочка со вздохомъ отошла. Скоро цвѣтущіе кусты, бабочки, жуки, птички помогли ей забыть ея горе. Она побродила нѣкоторое время, слѣдя за порханьемъ птицъ. Цѣлыя группы бабочекъ, весело перелетая съ цвѣтка на цвѣтокъ, принимались завтракать сочными лепестками.
   Ахъ, какъ онѣ счастливы, что могутъ такъ завтракать по своему желанію. И почему это маленькія дѣвочки, которыя утромъ выпили только немножко кофейку, не могутъ такъ же питаться цвѣтами, какъ пчелы и бабочки?
   Лазара уже чувствовала голодъ. Тамъ, направо находилась ферма доброй Ведастины, гдѣ ей давали хлѣба, а иногда и молока, но она была тамъ третьяго дня и не смѣла идти сегодня, хотя Ведастина всегда ее охотно кормила; она сказала ей только, что бѣдные должны просить у богачей околодка, у Рафаровъ.
   Эти Рафары не привлекали ее, равно какъ и ихъ огромныя собаки, съ страшнымъ лаемъ. Изъ боязни этихъ людей и собакъ она ходила туда всего одинъ разъ. Глаза ея остановились на землянкѣ ея друга, отца Кардинэ. Но другъ этотъ былъ очень бѣденъ, и самъ въ свои годы трудами зарабатывалъ себѣ пропитаніе. Она уже сознавала, что совѣстно просить половину и безъ того маленькаго кусочка.
   Но куда идти? Она еще долго шла у заборовъ, слѣдя за птицами и бабочками. Въ ея воображеніи рисовались кринки молока и ломти вкуснаго чернаго хлѣба. Наконецъ, сама того не сознавая, она очутилась около знакомой землянки.
   Сквозь отворенную дверь она увидала папа Динэ, сидѣвшаго съ книгой въ рукахъ. Онъ поднялъ глаза поверхъ очковъ.
   -- А, это ты, маленькій воробышекъ?
   -- Да, папа Динэ.
   Она медленно вошла.
   -- Хотите, я вамъ буду прясть нитки?
   -- Хорошо, пряди.
   Она сѣла на скамеечку подлѣ большаго стараго колеса и съ самой серьезной миной стала его вертѣть правой рукой, лѣвую же держала въ воздухѣ, скручивая воображаемую нитку. Такъ длилось добрыхъ четверть часа, въ теченіе которыхъ старикъ посматривалъ на дѣвочку, потомъ всталъ, взялъ со стола хлѣбъ и отрѣзалъ отъ него ломоть.
   Затѣмъ онъ вернулся на прежнее мѣсто и принялся ѣсть. Но время отъ времени онъ протягивалъ кусочки Лазарѣ, которая брала ихъ, видимо стѣсняясь.
   -- Что Фортюнэ еще не получила письма?
   -- Я не знаю.
   -- Гдѣ ты сегодня обѣдаешь?
   Она отвернула отъ него свой чёрные глаза и ничего не отвѣтила.
   -- А завтра?-- прошепталъ онъ.
   Тутъ закуска была окончена; папа Динэ принялся за свою книгу, а Лазара за свою игру. Когда они такъ сидѣли, Фортюнэ, съ блестящими глазами, ворвалась какъ ураганъ, съ большимъ письмомъ въ рукѣ.
   -- Вотъ оно! Вотъ оно!
   Почтальонъ только-что подалъ ей его, въ разгаръ стирки у Клефы.
   Отецъ Кардинэ старательно поправилъ свои очки, распечаталъ конвертъ и быстро прочелъ содержаніе письма. Благотворительное правительственное общество извѣщало Фортюнэ, что оно за воспитаніе круглой сироты Лазары будетъ выдавать ей ежемѣсячно семь франковъ до двѣнадцатилѣтняго возраста дѣвочки.
   -- Семь франковъ! Семь франковъ! Сколько это будетъ въ годъ, папа Динэ?
   -- Въ годъ... восемьдесятъ четыре.
   -- Восемьдесятъ четыре!
   -- И вотъ она теперь казенное дитя, -- съ улыбкой сказалъ старикъ.
   -- Именно казенное дитя, слышишь? У тебя собственная рента... Восемьдесятъ четыре франка ренты! А если мнѣ только удастся разыскать герцогиню, то сколько еще у насъ будетъ!
   И какъ будто эта герцогиня уже появилась въ дверяхъ, прачка подправила мыльными руками свои выбившіеся изъ-подъ наколки волосы и стала въ торжествующей позѣ. Затѣмъ, какъ бы осѣненная неожиданной мыслью, она предложила впередъ называть Лазару ея настоящимъ именемъ: Клара Кудерэ.
   Но старикъ отвѣтилъ:
   -- Оставьте ей это прозвище бѣдности; васъ зовутъ Фортюнэ, а вы вѣдь еще не милліонерша. Ея отецъ, бѣдный больной труженикъ, пожелалъ дать ей прозвище Лазары, такъ мы и будемъ ее звать.
   И, перемѣнивъ тему разговора, онъ прибавилъ:
   -- А все-таки письмо очень хорошее; я доволенъ.
   -- Поцѣлуй же скорѣе папа Динэ, онъ доволенъ, -- сказала Фортюнэ дѣвочкѣ,-- и подыми головку, теперь ты можешь это сдѣлать.
   Взволнованная какой-то очевидной радостью, Лазара поцѣловала папа Динэ, подняла головку, и онѣ ушли. У первыхъ же домовъ деревни Фортюнэ, держа письмо въ рукахъ, объявила новость:
   -- Казенное дитя! Она казенное дитя!
   Кумушки выходили изъ своихъ дверей, и дѣти, окруживъ Лазару, смотрѣли на нее во всѣ глаза. Марсьяль, проходя мимо съ кочномъ латукъ-салата, только-что вырваннымъ имъ въ огородѣ матери, увидавъ свою подругу, взглядомъ спросилъ ее о случившемся. Съ улыбкой и стараясь быть скромной, она отвѣтила:
   -- Я казенное дитя.
   Такъ какъ она казалась такой счастливой, то Марсьяль весело расхохотался отъ удовольствія и съ широкой улыбкой подалъ ей салатъ. Но она не успѣла взять его, потому что подарокъ былъ перехваченъ большой рукой, которая затѣмъ заходила по щекамъ мальчугана и затолкала его въ спину. Онъ принялся громко ревѣть, какъ дѣлалъ это всегда, когда его мать Вероника нарушала его спокойныя радости.
   -- Я вѣдь запретила тебѣ разговаривать съ этой дѣвченкой!-- сказала она, взявъ его за шиворотъ, чтобы вѣрнѣе направить на истинный путь.
   Пока Лазара слѣдила грустнымъ взглядомъ за бѣжавшимъ въ припрыжку Марсьялемъ и ужасной Вероникой, Фортюнэ съ гордостью крикнула.
   -- А у дѣвченки-то теперь есть рента! Семь франковъ въ мѣсяцъ, восемьдесятъ четыре франка въ годъ! Слышишь, Вероника?
   Но эта сумма не тронула лавочницу, которая ненавидѣла маленькую Лазару безъ всякой причины.
   Тутъ случилась новая остановка. Кузены Кудеры, признавшіе наконецъ родственныя связи, бѣжали объявить дѣвочку своей кузиной. Ихъ было шестеро: отецъ, мать, три взрослыхъ дочери и мальчикъ, и всѣ они рѣшили прибрать къ рукамъ ренту Лазары. Одно слово рента сразу размягчило ихъ родственныя чувства.
   Вмѣсто привѣтствія, Фортюнэ, подперевъ бока руками, встрѣтила ихъ упрекомъ:
   -- Ступайте, ступайте, прячьтесь!
   Объясненія окончились тѣмъ, что сама Кудерэ вцѣпилась ей въ волосы, и завязалась потасовка.
   -- Это она, это Фортюнэ была моей кузиной!-- въ слезахъ кричала Лазара, указывая на прачку.-- Я хочу съ ней идти!
   Двѣ молодыя Кудерэ схватили дѣвочку за плечи, какъ свою собственность, въ то время какъ остальная семья слѣдила за дракой, готовясь вступиться, если понадобится. Но нѣсколько крестьянокъ розняли женщинъ, а со стороны поля показался мэръ Моргатель, завѣдывавшій дѣлами деревни.
   Онъ приближался въ огромныхъ башмакахъ и бѣлыхъ панталонахъ съ заплатами на колѣняхъ; его голубая полотняная блуза и красное лицо вмѣстѣ съ панталонами напоминали трехцвѣтное знамя. Сдѣлавъ серьезное лицо, онъ со вниманіемъ слушалъ фермершу Ведастину, старавшуюся втолковать ему какія-то деревенскія дѣла.
   Когда они были на разстояніи пятидесятъ шаговъ, толпа закричала:
   -- Мэръ! Мэръ!
   Но схватка уже была окончена; обѣ женщины, запыхавшись, приводили въ порядокъ свои волосы, выбившіеся изъ-подъ мармотокъ: семья Кудерэ гордо подняла носы, какъ-будто на кончикахъ ихъ висѣло законное право; Лазара со слезами на глазахъ крѣпко ухватилась за юбку Фортюнэ.
   Сначала Моргатель принялся что-то шепелявить, потомъ, вдругъ громко крикнулъ на четырехъ Кудерэ, говорившихъ разомъ, и спросилъ письмо. Фортюнэ вынула его изъ кармана, куда сунула передъ тѣмъ, чтобы спасти отъ когтей непріятеля. Оно было спасено, но страшно измято. Мэръ взялъ его, поискалъ свои очки, затѣмъ возвратилъ; онъ почти всегда поступалъ такъ съ бумагами, его очки искались обыкновенно тамъ, гдѣ ихъ не было. Онъ спросилъ, кому письмо было адресовано.
   -- Мнѣ!-- сказала Фортюнэ.
   -- А кто подавалъ просьбу правительству?
   -- Я.
   -- А кто взялъ къ себѣ ребенка послѣ смерти матери?
   -- Я. Они не хотѣли принять дѣвочку.
   -- Лазара, къ кому хочешь ты идти, къ этимъ или къ Фортюнэ?-- обратился онъ къ сироткѣ.
   -- Къ Фортюнэ! Къ Фортюнэ!-- крикнула она, прильнувъ всѣмъ тѣломъ къ юбкѣ прачки.
   -- Присуждена Фортюнэ!-- воскликнулъ мэръ.
   И онъ засмѣялся, довольный своимъ правосудіемъ.
   Толпа повторила:
   -- Присуждена! Присуждена!
   Со всѣхъ сторонъ раздались крики:
   -- У нея есть рента!
   -- Семь франковъ! Семь франковъ въ мѣсяцъ!
   -- Она казенное дитя!
   Собаки приняли участіе въ этой радости веселымъ лаемъ, лошади присоединились къ нимъ ржаньемъ. Торжественное шествіе двинулось впередъ, оставивъ позади пораженныхъ Кудерэ. Фортюнэ проводили до самаго дома. Теперь Лазара уже улыбалась и повторяла:
   -- Я казенное дитя!
   -- Теперь здѣсь недостаетъ только герцогини, и мы ее найдемъ!-- въ восторгѣ произнесла Фортюнэ, входя въ свою бѣдную избушку.
   

III.

   Вотъ выкрашенная въ голубую краску, большая телѣга Рафаровъ, богатыхъ фермеровъ-булочниковъ. Она въ послѣдній разъ проѣзжаетъ, нагруженная золотистыми колосьями, которые кажутся выше трубъ деревни Гравуа.
   Жнецы покончили работу и могутъ отдохнуть. Только старый Танисъ, работникъ Рафаровъ, стоитъ опершись на двузубыя вилы, и посматриваетъ на пустую бутылку, привѣшенную у края телѣги. Веселымъ голосомъ начинаетъ онъ пѣсню:
   
   Го, го, го! Жатва кончена!
   
   Пѣсню дружно подхватываетъ группа дѣтей. Лазара тоже здѣсь; она выросла. По ея лохмотьямъ и босымъ ногамъ видно, что ее еще не посѣщаетъ ожидаемая герцогиня, но она такъ весела, какъ будто эта полная телѣга везется на ея собственное гумно, и вмѣстѣ съ другими своимъ тоненькимъ голоскомъ она подтягиваетъ пѣсню жнецовъ.
   Рядомъ съ нею скачетъ Марсьяль, еще болѣе довольный, чѣмъ она. Онъ оретъ во все горло. Но вотъ, по дорогѣ, отворяется желтая дверь, казавшаяся запертой. Изъ нея выходитъ на улицу высокая худая женщина и схватываетъ своей желѣзной рукой панталоны господина Марсьяля. Опять эта Вероника! Нельзя и минутки поиграть на солнышкѣ вмѣстѣ съ милой Лазарой.
   -- И всегда эта противная стрекоза!-- говоритъ Вероника, кидая на дѣвочку злобный взглядъ.-- Вѣдь я запретила тебѣ бѣгать съ ней... У тебя есть своя телѣга и свой маисъ, негодяй! Подожди своего жнитва, чтобы пѣть пѣсни, а бѣжать за чужими телѣгами предоставь нищимъ. А чтобы ты зналъ, что такое самолюбіе,-- вотъ тебѣ!
   И, задавъ ему хорошаго шлепка, она унесла на рукахъ ревѣвшаго мальчугана.
   Желтая дверь затворилась. Телѣга съ маисомъ и веселыми криками скрылась за угломъ. Веселое настроеніе Лазары мигомъ исчезло. Ахъ, зачѣмъ на этомъ свѣтѣ есть люди, которыхъ не трогаетъ прелесть солнца и радости другихъ людей?
   На слѣдующій день началось собираніе колосьевъ, жатва, бѣдняковъ. Съ четырехъ часовъ прачка отправилась въ поле. Какъ и прежде, до полученія ренты, она заперла на ключъ дверь, оставивъ Лазару на улицѣ. Дѣвочка была еще слишкомъ мала, чтобъ собирать колосья.
   -- Прощай, милая, до вечера! Вотъ тебѣ хлѣба и двѣ картофелины,-- уходя, сказала Фортюнэ..
   Съ тѣхъ поръ какъ Лазара сдѣлалась рантьершей въ ея карманѣ всегда былъ завтракъ, и она ничего не просила у сосѣдей. Она взяла картофель и хлѣбъ, и пошла въ противоположную сторону отъ прачки.
   Она шла, прислушиваясь къ крику перепелокъ, перекликавшихся въ овсяномъ полѣ, когда вдругъ Марсьяль очутился около нея. Она не видала, какъ онъ подошелъ.
   -- Лазара,-- сказалъ онъ,-- я иду собирать колосья; хочешь идти со мной?
   -- А... твоя мать?-- спросила она, покачавъ головою.
   Широкія щеки мальчика слегка вздрогнули, какъ щеки, которыя знаютъ, что ихъ ждетъ; онъ отвѣтилъ, что погода слишкомъ хороша для того, чтобъ не идти собирать. Но она замѣтила, какъ онъ вздрогнулъ, и вспомнила звукъ вчерашнихъ пощечинъ. Она посовѣтовала ему вернуться домой.
   Марсьяль окинулъ окрестность долгимъ взглядомъ и сталъ прислушиваться къ несмолкавшему крику перепелокъ, а Лазара сказала, что ей надо идти къ папа Динэ, который учитъ ее читать.
   Онъ опустилъ голову.
   -- Къ папа Динэ.
   Ему невозможно идти съ ней къ папа Динэ, это строго запрещено, и изъ дома съ желтой дверью видно все, что происходитъ у землянки.
   -- Въ которомъ часу ты ходишь къ папа Динэ?
   -- Въ двѣнадцать.
   Онъ сдѣлалъ жестъ, показывающій, что до этого часа остается еще очень много свободнаго времени, и прибавилъ:
   -- Охъ, зачѣмъ это учиться читать? Вѣдь у тебя даже нѣтъ платья, чтобъ ходить въ школу.
   Онъ настаивалъ на этомъ съ удовольствіемъ туповатаго мальчика, которому не дается азбука и который поэтому не хочетъ, чтобъ его способная подруга опередила его въ ученіи. Она отвѣтила ему, что жатва Фортюнэ въ этомъ году можетъ быть удачной и что существуетъ еще герцогиня, которую надо только найти, и тогда у нея явятся великолѣпныя платья, шляпы съ лентами и башмаки съ пуговками.
   Такимъ грустнымъ взглядомъ и такимъ глубокимъ вздохомъ была встрѣчена эта надежда, что растроганная Лазара тотчасъ же прибавила:
   -- Но, можетъ быть, мы и не найдемъ эту даму! И если ты мнѣ обѣщаешь, что твоя мать не появится, какъ всегда, между нами и что къ двѣнадцати часамъ мы вернемся... тогда пойдемъ.
   -- Нечего бояться, пойдемъ!-- воскликнулъ онъ, снова дѣлаясь веселымъ.
   И вотъ они отправились полемъ, поѣдая картофель и хлѣбъ Фортюнэ вмѣстѣ съ кускомъ сахару, который Марсьяль принесъ въ синей бумагѣ; у добраго Марсьяля всегда въ карманѣ было что-нибудь вкусное, когда онъ надѣялся встрѣтить свою подругу.
   Минутъ черезъ двадцать ходьбы, онъ указалъ направо запоздалую полосу хлѣба, тяжелые колосья котораго, казалось, ждали, чтобы ихъ сняли.
   -- Вонъ тамъ, это наша полоса,-- сказалъ онъ.
   -- Господи, какъ это красиво!-- воскликнула Лазара, залюбовавшись золотистыми колосьями.
   -- Собирай!
   Онъ принялся за работу обѣими руками и, вырывая самые крупные стебли, крикнулъ:
   -- Собирай, собирай, Лазара!
   Она нагнулась, чтобы собирать съ земли.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, бери эти; рви колосья.
   Онъ подалъ ей цѣлую горсть. Она взяла, и скоро въ ея рукахъ собралось такъ много, что трудно было держать.
   -- Марсьяль, какъ Фортюнэ будетъ довольна. А у меня будетъ платье...
   Онъ снова подалъ ей огромный пучекъ.
   -- Воровка!
   Они обернулись и сразу вскрикнули.
   Два сѣрыхъ негодующихъ глаза переходили отъ мальчика къ дѣвочкѣ, прильнувшей къ землѣ съ цѣлымъ снопомъ ржи въ рукахъ. Затѣмъ сильная рука дернула Лазару, а другая схватила колосья и поднялась надъ дѣвочкой. Но Марсьяль, весь блѣдный, не говоря ни слова, уцѣпился за эту руку и повисъ на ней всей своей тяжестью такъ, что добрая половина рукава осталась въ его пальцахъ.
   Вероника, онѣмѣвшая отъ неожиданности и отъ такой дерзости, выпустила Лазару, которая поспѣшно убѣжала и скрылась за высокой рожью.
   -- Подожди, я до тебя доберусь!-- крикнула Вероника ей вслѣдъ.
   Затѣмъ она схватила за шиворотъ своего сына. Онъ теперь отчаянно ревѣлъ и дрожалъ за свой смѣлый поступокъ.
   -- Ты не сынъ мнѣ, ты пошелъ въ отца, въ его родню. Они всѣ ненавидѣли торговлю, возились съ овощами да почитывали книжки... эти Кардинэ!
   Марсьяль, единственный изъ всѣхъ Кардинэ, неповинный въ почитаніи книжекъ, спокойно позволялъ тащить себя къ дому и только время отъ времени посматривалъ на далекій силуэтъ своей убѣгающей подруги.
   Съ разстроеннымъ лицомъ и безсильно повисшими руками, Лазара, чувствуя себя въ безопасности, съ тоской глядѣла издали на того, кто выручилъ ее изъ бѣды и кому она не въ силахъ была отплатить тѣмъ же. Медленно, тихими шагами она вернулась къ тому мѣсту, гдѣ ихъ застали. Ей было такъ грустно, что она бросилась на землю и долго, долго плакала, до тѣхъ поръ, пока глаза ея не сомкнулись и она не заснула.
   -- А, вотъ она!
   Лазара открыла глаза и улыбнулась. Однако надъ ней наклонилось загорѣлое лицо съ длинной всклокоченной бородою, вовсе не заслуживавшее улыбки. Это былъ деревенскій пастухъ. Здоровымъ толчкомъ онъ заставилъ Лазару подняться съ земли и тою же дорогой, гдѣ она такъ весело бѣжала утромъ, повелъ ее къ мэру.
   Когда пастухъ и его плѣнница вошли въ кухню мэріи, служившую кабинетомъ, въ сосѣдней комнатѣ раздались медленные и очень твердые шаги. Обстановка казалась до того торжественной и приходилось такъ долго ждать, что Лазара задрожала, какъ пойманный за крыло цыпленокъ. Наконецъ ужасная фигура появилась, съ нахмуренными бровями.
   На этотъ разъ мэръ былъ въ бѣлой рубашкѣ и короткихъ панталонахъ, которыя поддерживались длинными зелеными помочами съ розовой вышивкой. Но эти розы ничуть не смягчали серьезнаго выраженія лица. Круглые глаза Моргателя, взглянувъ на плачущую дѣвочку, остановились на пастухѣ, послѣ чего онъ громко кашлянулъ и сѣлъ. Послѣ новаго приступа кашля, отъ котораго задрожали стекла въ кухнѣ, важный человѣкъ заложилъ руки въ карманы и сказалъ:
   -- У меня сегодня ночью украли по крайней мѣрѣ три большихъ снопа.
   Онъ бросилъ въ сторону нерадиваго сторожа недовольный взглядъ, затѣмъ обратился къ дѣвочкѣ:
   -- Не ты ли также и у меня стащила рожь?
   Маленькое тѣло Лазары теперь тряслось, какъ въ сильнѣйшей лихорадкѣ.
   -- Вероника подала жалобу. А ты, Робикэ, что видѣлъ?
   -- Эта дѣвочка, господинъ мэръ, спала въ полѣ подлѣ огромнаго снопа превосходной нарванной ржи.
   -- Прекрасно.
   Онъ притянулъ съ себѣ ребенка.
   -- Хе, хе! Такъ, значитъ, ты воровка? Воровка? Что ты на это отвѣтишь?
   Она молчала и отъ страху даже забыла, что это Марсьяль далъ ей колосья.
   Моргатель подставилъ къ уху руку трубкой, чтобъ лучше разслышать.
   -- Ты говоришь, что ты не воровала, а? Говоришь это? Тебя поймали на самой полосѣ съ полными руками колосьевъ что же по-твоему это значитъ -- воровать или нѣтъ?
   Сторожъ засмѣялся.
   -- Что же это воровство или нѣтъ? Ну!..
   Сквозь ужасныя рыданія Лазара, наконецъ, прошептала:
   -- Я... я... не знаю...
   -- Она не знаетъ! Она не знаетъ! А если я за это возьму у тебя...
   Онъ взглянулъ на лохмотья дѣвочки и ея босыя ноги и, видя, что у нея ничего взять нельзя, продолжалъ:
   -- Она не знаетъ!.. она не знаетъ, должно быть, и того, что она казенное дитя!
   Лазара сдѣлала знакъ, что это она знаетъ.
   Онъ повернулся къ пастуху и сказалъ:
   -- Она насмѣхается надъ правительствомъ, которое заботится о ней!.. Робикэ, сведите ее въ погребъ для воровъ... вонъ туда, въ углу лѣстницы.
   Робикэ взялъ за руку казенное дитя, блѣдное, какъ смерть, и захлебывавшееся отъ рыданій, и повелъ къ указанной двери. Это была холодная темная погребица, безъ ямы. Когда дверь затворилась за Лазарой и щелкнулъ ключъ, дѣвочка страшно, испуганно вскрикнула.
   -- Сколько времени вы продержите ее тамъ, господинъ мэръ?-- спросилъ разжалобленный сторожъ.
   -- Часъ или два; надо ее пріучить понимать жизнь.-- А вы отправляйтесь къ вашимъ обязанностямъ; постарайтесь узнать, кто укралъ мои три снопа, вы давно бы уже должны были поймать вора:
   Четверть часа спустя онъ самъ ушелъ въ ресторанъ, куда ходилъ каждый день въ извѣстный часъ съиграть партію въ пикетъ, чтобы разсѣяться послѣ недавней смерти своей жены.
   

IV.

   Въ своей небольшой, квадратной темницѣ, среди непрогляднаго мрака Лазара очутилась въ сосѣдствѣ съ пауками и ихъ паутиной, облѣпившей ей лицо. Она постаралась отъ нея отдѣлаться, но тогда пауки стали бѣгать по ней самой. Она начала кричать; она всегда боялась пауковъ и темноты.
   Скоро эта темнота сдѣлалась еще болѣе ужасной, такъ какъ какіе-то бѣлые призраки замелькали въ глазахъ испуганной дѣвочки. Ей казалось, что они со всѣхъ сторонъ надвигаются на нее, хохочутъ и готовы пожрать ее. Она не слышала этого хохота, потому что у ней стоялъ шумъ въ ушахъ, но воображала, что видитъ ужасныя гримасы, которыя вскорѣ соединились въ одну, напоминавшую Веронику.
   Повернувшись къ стѣнѣ и съежившись, Лазара, чтобы не видѣть этихъ мрачныхъ призраковъ, закрыла глаза, но они слѣдовали за нею на самую стѣну. Въ то же время ее мучила совѣсть: вѣдь она насмѣхалась надъ правительствомъ, какъ сказалъ Моргатель. Быть можетъ, всѣ эти фигуры присланы сюда разгнѣваннымъ правительствомъ!
   О, какъ же выйти отсюда, чтобъ увидѣть свѣтъ, поля, мужчинъ, женщинъ, хотя бы полевыхъ сторожей или Вероникъ! Гдѣ ты, добрая Фортюнэ? Гдѣ вы, папа Динэ? А ты, Марсьяль? Ахъ, подите сюда! Помогите!
   Она кричала, но сквозь плотно стиснутые зубы, такъ что даже пауки не тревожились этимъ крикомъ и продолжали поправлять свою паутину. Что-то скользкое проползло по ея заледенѣвшимъ ногамъ; она хотѣла крикнуть, но упала на землю. И если страшные призраки все еще скользили передъ нею и ящерицы ползали по ея босымъ ногамъ, она уже ничего не сознавала.
   Въ двери щелкнулъ замокъ, но дѣвочка не слышала.
   -- Вотъ она, я и забылъ о ней...
   -- Но, господинъ Моргатель, вы убили ребенка!
   -- Господа, господа! Она не шевелится! Дайте-ка свѣчу!
   Это разговаривали Фортюнэ и Ведастина. Онѣ только-что встрѣтились у дверей мэра въ ту минуту, когда онъ возвращался послѣ интересной партіи въ пикетъ, затянувшейся долѣе обыкновеннаго.
   Фортюнэ, вернувшись вечеромъ съ поля, къ великому своему удивленію, не нашла дѣвочки около дома, между тѣмъ какъ та всегда возвращалась раньше ея. Наконецъ, она узнала отъ одной сосѣдки, что часовъ около двѣнадцати видѣли издали, какъ Лазара прошла со сторожемъ.
   -- И за какіе-нибудь нѣсколько колосьевъ вы посадили ее въ темницу!
   -- Это за цѣлые снопы Вероники... Вероника подала жалобу.
   -- Ахъ, что-за женщина!
   Они подняли съ земли и отнесли въ кухню мертвенно-блѣдную дѣвочку и торопливо принялись растирать ее уксусомъ, который Моргатель вливалъ понемногу въ стаканчикъ, повторяя:
   -- Я о ней забылъ, совсѣмъ забылъ!
   Цѣлыхъ полчаса, несмотря на растиранье, дѣвочка не подавала никакого признака жизни.
   -- Она умерла!
   Собралось еще нѣсколько женщинъ, всѣ сожалѣли о случившемся. Мэръ, запустивъ руки въ карманы, нервно ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, съ грустью восклицая:
   -- Я пошлю за докторомъ, я ему заплачу!
   Наконецъ легкій розовый румянецъ показался на лицѣ Лазары; глаза ея полуоткрылись. Она вздрогнула, обвела вокругъ взглядомъ, приподнялась и, бросившись на шею обѣихъ женщинъ, проговорила:
   -- Фортюнэ! Ведастина! уведите меня! Еслибъ вы знали, что я видѣла!..
   Ведастина укоризненно обернулась къ Моргателю. Онъ уже оправился отъ испуга и сказалъ:
   -- Я не потерплю, чтобъ воровали, собирая колосья; ворамъ -- темница.
   -- Вмѣсто темницы-то вы лучше бы дали платье этой дѣвочкѣ. Въ платьѣ она ходила бы въ школу, а не бѣгала бы по полямъ...
   Школа, платье! Лазара вздохнула, потерявъ надежду на школу, о которой такъ много говорилъ ей папа Динэ и куда ей такъ хотѣлось.
   -- А Вероника, вмѣсто того чтобъ идти жаловаться на нее, лучше бы дала ей одну изъ своихъ пятидесяти юбокъ, которыя она копитъ съ четырнадцати лѣтъ.
   Дѣвочку отнесли домой и уложили. Она пришла въ себя только послѣ двухъ дней страшнаго жара, во время котораго ей чудились пауки и блѣдные призраки. Но когда болѣзнь миновала, что было за пробужденье!
   Папа Динэ, освѣщенный солнечнымъ лучемъ, стоялъ передъ ней съ поднятой рукой, и на этой рукѣ висѣло что-то небесно-голубое. У этого чуда были бѣлыя пуговицы блестящія, какъ звѣзды, петли, а внизу оборка. Лазара вытянула руку, тронула: это была платье небесно-голубаго цвѣта.
   -- Ведастина прислала тебѣ его. Теперь ты будешь ходить, въ школу.
   -- О, папа Динэ!-- произнесла она, сложивъ руки, внѣ себя отъ восторга.
   Фортюнэ подняла ее и одѣла на нее платье. Правда, оно мѣстами вылиняло и было длинно, такъ какъ десятилѣтняя дочь Ведастины проносила его три года. Но Лазара, совсѣмъ выздоровѣвшая отъ радости, прогуляла въ немъ по крайней мѣрѣ съ четверть часа.
   -- Теперь,-- воскликнула Фортюнэ, глядя на нее, -- можетъ явиться герцогиня!
   

V.

   Для того чтобы ходить въ школу, оставалось только подождать начала классовъ. Платье старательно завернули въ кусокъ бумаги, и положили въ старый сундукъ, а пока оно тамъ отдыхало, принялись за собираніе колосьевъ. Чтобы избѣжать новыхъ непріятностей съ снопами Вероники, Фортюнэ стала брать дѣвочку съ собой. Лазара уже могла помогать въ работѣ, и въ этомъ году колосьевъ было собрано больше, чѣмъ въ прошломъ. Лицо старушки оживилось, и на немъ стало замѣтно выраженіе какой-то веселой рѣшимости.
   Со спиной, согнувшейся подъ тяжестью сноповъ, она разсказывала Лазарѣ о знатныхъ дамахъ и о милліонахъ. Дѣвочка узнала, что милліоны эти -- горы золота, на которыя можно купить Гравуа отъ землянки папа Динэ до большой фермы Рафаровъ, всю деревню, все мѣстечко и построить великолѣпные замки. Она узнала, что герцогини это важныя дамы, такія же блестящія, какъ горы золота, съ руками бѣлыми, какъ молоко, которыми онѣ не стираютъ, не собираютъ колосьевъ, не моютъ посуды, но единственно цѣлый день застегиваютъ и разстегиваютъ перчатки. Это самыя счастливыя женщины въ мірѣ, еслибъ только у нихъ не воровали ихъ маленькихъ дѣвочекъ, которыхъ онѣ разъискиваютъ цѣлую жизнь и иногда находятъ въ видѣ бѣдной прачки въ какой-нибудь глухой деревушкѣ.
   -- Ахъ, онѣ ихъ находятъ!-- восклицала Лазара, съ восторгомъ слушая эту прелестную волшебную сказку.
   -- Да, да, разумѣется! И Фортюнэ была именно одною изъ этихъ украденныхъ дѣвочекъ, а ея мать -- одною изъ этихъ герцогинь. У нея есть на это доказательство.
   Въ одно сентябрьское утро, какъ разъ послѣ чернаго кофе, Лазара увидала это доказательство. Она только-что поставила на столъ свою опорожненную кружку съ красными цвѣточками, какъ увидала, что Фортюнэ, рискуя сломать себѣ шею, встала на хромой стулъ и отвязала изъ-подъ потолка какую-то картонку, покрытую густымъ слоемъ пыли. Спустившись со стула, она вытерла пыль краемъ своего передника.
   -- Подойди сюда, -- сказала она,-ты сейчасъ увидишь.
   Когда крышка была поднята, дѣвочка увидала маленькій кусочекъ полотна, сложенный вчетверо, совсѣмъ пожелтѣвшій ютъ времени и съ сильнымъ запахомъ плѣсени. Она съ недоумѣніемъ перевела глаза на Фортюнэ.
   --Это платокъ?
   Старушка тщательно развернула его.
   -- Платокъ, бывшій у меня на шеѣ въ ту ночь, когда меня нашли трехмѣсячную на тачкѣ съ известью близъ Версаля.
   Она приложила палецъ къ одному изъ угловъ.
   -- Гляди... корона!
   Дѣйствительно, въ этомъ мѣстѣ была вышита хорошенькая, маленькая корона.
   -- У герцогинь короны были не только на платкахъ, но и на головахъ, и камни блестѣли на солнцѣ, какъ красныя, голубыя, желтыя и зеленыя стекла.
   Лазара хорошо знала эти цвѣтныя стекла, она часто любовалась ими на двери Рафаровъ.
   -- А вы, Фортюнэ, -- сказала она, протянувъ пальчикъ къ бѣдной мармоткѣ на головѣ прачки, -- вы тоже будете носить корону?
   -- Да, -- восклинула старушка, искренно вѣря своимъ словамъ,-- и ты также, потому что ты все равно, что моя дочь, и все, что я буду имѣть, будетъ твое: мои драгоцѣнности, мои платья, мои брильянты.
   Признанная наслѣдница, ослѣпленная всѣмъ эти мъ великолѣпіемъ, зажмурила глаза и представила себѣ блестящую Лазару въ небесно-голубомъ платьѣ и съ короной на головѣ.
   -- Послушай, что я хочу тебѣ еще сказать; мы набрали хлѣба на цѣлыхъ двѣ недѣли, и потомъ у меня есть восемь франковъ; семь казенныхъ и двадцать су у меня осталось. Не позже, какъ завтра, мы отправимся въ Камбрэ разъискивать мою мать.
   Лазара широко раскрыла свои восторженные глаза.
   -- Значитъ, она изъ Версаля пріѣхала въ Камбрэ?
   -- Я не знаю; но раньше надо побывать въ Камбрэ; у меня есть одна мысль.
   Она обернулась къ стѣнѣ, на которой висѣла такая же старая корзина, какъ и она сама.
   -- Кстати, я тамъ куплю новую корзинку, въ Камбрэ ихъ можно достать. Кажется, ихъ привозятъ туда ихъ Авиньона, гдѣ отлично выдѣлываютъ солому. Эту я купила тридцать лѣтъ тому назадъ.
   Она сняла со стѣны корзину.
   -- Ну, старая подруга, еще одинъ день стирки, а тамъ ты пойдешь на покой съ завтрашняго дня, да, быть можетъ, и я также.
   Вечеромъ, дома надо было еще выстирать двѣ сорочки -- одну для себя, другую для Лазары. Но что значитъ одна безсонная ночь? За то послѣ она будетъ отдыхать. Въ три часа утра бѣлье уже висѣло на веревкѣ, чистое и сухое.
   -- Вставай, Лазара!
   Дѣвочка съ улыбкой протерла свои заспанные глазки, вскочила и тотчасъ же была поставлена на стулъ. Смоченные водой волосы быстро были заплетены въ двѣ тугія косички, какъ въ праздникъ, надѣта бѣлая сорочка, а поверхъ нея небесно-голубое платье. Стоя неподвижно, какъ кукла, Лазара едва смѣла, вздохнуть, чувствуя себя слишкомъ прекрасной.
   -- Повернись немножко, я осмотрю тебя со всѣхъ сторонъ.
   Медленно, какъ маріонетка на пружинкѣ, дѣвочка повернулась. И прическа и платье оказались безукоризненными. Фортюнэ тихонько сняла ее, поставила на полъ и тутъ только замѣтила, что у дѣвочки нѣтъ башмаковъ. Такой прелестный туалетъ, и босыя ноги!.. Какъ это она раньше объ этомъ не подумала... Безъ чулокъ еще можно обойтись, но гдѣ взять башмаки?
   Вдругъ нахмурившееся-было лицо Фортюнэ прояснилось. Она приподняла крышку сундука, гдѣ хранилось платье, и вынула съ самаго дна суконные сѣрые башмаки, правда, не новые, съ двумя заплатками, но еще довольно приличные. Лазара узнала ихъ, это была праздничная обувь ея покойной матери, единственная вещь, которая хоть что-нибудь до стоила и потому береглась Фортюнэ на днѣ сундука. При этомъ воспоминаніи лицо ребенка стало серьезнымъ, и она молча дала обуть себя. Башмаки оказались вдвое больше ея ноги, но въ Гравуа это не рѣдкость. Фортюнэ до половины напихала ихъ тряпками и сказала:
   -- Теперь у тебя все есть. Не садись, ты сомнешь твое платье. Не ходи, ты стопчешь башмаки!
   Дѣвочка стала въ уголъ подлѣ березоваго вѣника и стояла такъ же неподвижно, какъ онъ.
   -- Оставайся здѣсь,-- сказала Фортюнэ и вышла.
   Лазара долго стояла такъ, не смѣя ни сидѣть, ни ходить; она уже начала безпокоиться, не уѣхала ли Фортюнэ безъ нея въ Камбрэ, когда дверь открылась, и на порогѣ ея показалась высокая дама въ бѣломъ чепцѣ, фіолетовой юбкѣ, свѣжемъ передникѣ и шали бутылочнаго цвѣта, по краямъ которой болталась желтая бахрома Ея скрещенныя руки прижимали къ груди большой синій полотняный зонтъ.
   -- Вотъ и я!
   Лазара раскрыла глаза отъ удивленія. Еще въ первый разъ въ жизни она видѣла Фортюнэ въ такомъ великолѣпномъ нарядѣ. Вѣрно, она встрѣтила герцогиню, и не ѣздивъ въ Камбрэ.
   -- Мнѣ пришлось бѣжать на самый конецъ деревни,-- пояснила старушка,-- тутъ дали шаль, тамъ платье, чепецъ и зонтъ въ третьемъ мѣстѣ, такъ все и собрала. Я могу остаться въ этомъ два дня, если понадобится.
   Теперь можно тронуться въ путь. Кто знаетъ, быть можетъ, она вернется съ сатинетовыми передниками, съ кружевными чепцами, съ новымъ зонтикомъ, и все это будетъ не чужое, а свое собственное.
   -- И съ короной?-- спросила Лазара.
   -- И съ короной...
   Она вынула изъ кармана носовой платокъ и показала завязанный уголъ.
   -- Здѣсь есть одинъ су, который я дамъ тебѣ въ Камбрэ, чтобы ты купила на него, что захочешь. Теперь пойдемъ ждать телѣжку Проспера Бегуина.
   Едва онѣ сдѣлали нѣсколько шаговъ, какъ большіе башмаки Лазары чуть не лопнули, наткнувшись на острый камень. Къ счастію, Фортюнэ во-время подхватила ее, сдѣлавъ выговоръ по поводу того, что не слѣдуетъ глазѣть по сторонамъ, когда идешь, а все надо смотрѣть на свои башмаки. Лазара снова тронулась въ путь, глядя уже на концы своихъ башмаковъ; они были такъ длинны, что, казалось, должны были прійти въ Камбрэ гораздо раньше ея самой.
   Однако, вскорѣ пришлось поднять голову. Въ воздухѣ ее кто-то звалъ:
   -- Лазара! Лазара!
   Это былъ не болѣе, какъ шопотъ, но она его разслышала. Къ счастію, Фортюнэ не видала, что ея взглядъ оторвался отъ обуви; она остановилась побесѣдовать съ какой-то кумушкой, какъ разъ противъ желтой двери, въ щель которой Вероника съ завистью посматривала на шаль бутылочнаго цвѣта. Шопотъ повторился:
   -- Лазара, какая ты хорошенькая!.. У тебя есть платье. Тсъ, тсъ! я на деревѣ.
   Въ самыхъ густыхъ вѣтвяхъ высокой смоковницы показалось, между листьевъ, широкое лицо мальчика.
   -- О, Марсьяль!
   -- Мнѣ хотѣлось тебя видѣть, я зналъ, что ты должна тутъ пройти. Мама запретила мнѣ разговаривать съ тобой на улицѣ, такъ вотъ я влѣзъ на дерево.
   Лазара вздохнула. Кинувъ взглядъ въ сторону дома ужасной Вероники, она сказала:
   -- Послушай, я привезу тебѣ что-нибудь изъ Камбрэ. Фортюнэ обѣщала дать мнѣ су.
   -- Нѣтъ, не трать на меня ничего. Приходи только каждое утро подъ это дерево, я буду здѣсь завтра, приходи, если можешь въ этомъ платьѣ, ты въ немъ такая хорошенькая.
   -- Вонъ Фортюнэ!
   -- А вонъ и телѣжка!
   Толстое лицо скрылось въ вѣтвяхъ, а Лазара опустила глазки на башмаки. Телѣжка Проспера Бегуина подъѣхала, нагруженная всякими корзинами, мѣшками, двумя путешественниками. Казалось, некуда даже просунуть синяго зонта, но мѣсто нашлось и зонту, и старушкѣ съ дѣвочкой.
   Съ сильно бьющимся сердцемъ Лазара усѣлась на мѣшкѣ съ сѣномъ для лошади и стала любоваться окрестностями, когда вдругъ кто-то захлопалъ ее по щекамъ. Она обернулась въ испугѣ: это большая пустая корзинка, привѣшенная къ краю телѣжки, прыгала отъ тряски. Лазара отодвинула ее рукою и снова отдалась всей прелести путешествія.
   Это удовольствіе, повидимому, должно было продолжаться цѣлые годы, не потому чтобы Камбрэ отстоялъ очень далеко, а потому, что старая лошадь плелась шагомъ, еле передвигая ноги. Впрочемъ, удовольствіе прекращалось, когда она, подъ ударомъ кнута, пускалась ненадолго вскачь, такъ какъ тогда корзинка немилосердно била Лазару по щекамъ. На холмахъ выходили изъ телѣжки, чтобъ облегчить лошадь и напиться въ тавернѣ.
   -- Помни, Лазара,-- сказала прачка,-- въ дорогѣ не надо просить пить; вѣтерокъ освѣжаетъ.
   Фортюнэ, держа руку на карманѣ, въ которомъ лежали восемь франковъ, ассигнованные на отысканіе герцогини и покупку корзинки, тащила дѣвочку за руку на холмъ. На пятомъ, самомъ высокомъ холмѣ, ихъ догналъ одинъ изъ попутчиковъ.
   -- Э, куда вы направляетесь, кума?
   Это былъ коренастый человѣкъ, маленькаго роста съ темными, глядѣвшими исподлобья глазами. За плечомъ, на палкѣ, онъ несъ четыре небольшихъ пачки листоваго табаку.
   -- Въ Камбрэ.
   -- И я также. Вы изъ Гравуа? О, я прекрасно знаю Гравуа.
   Въ доказательство этого знанія, онъ вынулъ изъ кармана желтый пакетикъ и, улыбаясь, предложилъ Фортюнэ. Они оба понюхали табаку и оба чихнули.
   -- Это знаменитый бельгійскій табакъ, я вамъ могу продать его, кума, сколько угодно.
   Онъ говорилъ почти шепотомъ, подмигивая назадъ въ сторону другаго попутчика и Проспера Бегуина. Лазара навострила уши, услыхала, что этотъ табакъ называется также луннымъ, потому что его собираютъ при свѣтѣ луны, чтобъ избѣжать зоркихъ глазъ жандармовъ, а также и то, что этотъ человѣкъ несетъ свою ношу очень далеко, въ Версаль.
   При словѣ Версаль, Фортюнэ поблѣднѣла и подняла голову.
   -- Вы ѣдете въ Версаль?
   Но въ эту минуту подъемъ окончился, и надо было сѣсть въ экипажъ. До самаго Камбрэ объ этомъ не было сказано ни слова. Вотъ, наконецъ, и городскія ворота, съ черными, продолговатыми сваями, показавшимися Лазарѣ огромными руками, готовыми ее схватить.
   -- Успокойся,-- пояснила Фортюнэ, -- эти двери закрываются только передъ врагами.
   -- А мы не враги, Фортюнэ?
   -- Нѣтъ, потому что мы поселяне Гравуа и французы.
   Какъ хорошо странствовать по свѣту. Безъ этого путешествія Лазара, быть можетъ, долго не узнала бы, что она не врагъ Камбрэ и француженка.
   Путешественники вышли передъ домомъ, на вывѣскѣ котораго былъ нарисованъ огромный мущина, державшій въ рукѣ длинную кружку пива. Это была таверна: "Прекрасный фламандецъ".
   Кучеръ указалъ на него кнутомъ.
   -- Вы найдете меня здѣсь вечеромъ, въ пять часовъ.
   Онъ протянулъ руку. Путешественники расплатились; Фортюнэ дала восемь су за себя и четыре за дѣвочку: это была плата за проѣздъ сюда и обратно. Она вынула изъ экипажа Лазару, поправивъ ей растрепавшіяся косички. Приземистый человѣкъ подождалъ, когда уйдетъ второй путешественникъ, и вновь присоединился къ Фортюнэ.
   -- Это,-- указалъ онъ взглядомъ на попутчика,-- правительственный агентъ табаку; при этихъ господахъ нельзя говорить.
   Онъ понизилъ голосъ, Фортюнэ также, такъ что до Лазары долетали лишь отрывки ихъ разговора.
   -- Версаль... тамъ повсюду герцогини... Я знакомъ даже.
   -- Ахъ, какое счастье!
   -- За пять франковъ я вамъ ее розыщу.
   -- Пять франковъ! Да гдѣ я возьму такія деньги?..
   Порѣшили на четырехъ. Потомъ Фортюнэ прибавила:
   -- Но я хочу прежде кое съ кѣмъ посовѣтоваться.
   Тогда рѣшено было встрѣтиться на площади Hôtel de Ville, противъ "Мартина и Мартины". Коренастый человѣкъ ушелъ направо.
   Что-за прелесть городъ! Какіе тутъ большіе дома, чистыя улицы, какъ всѣ хорошо одѣты. И какъ странно: люди встрѣчаются и не здороваются, и не предлагаютъ другъ другу понюшки табаку, какъ въ Гравуа. Вотъ идетъ дама вся въ кружевахъ и рядомъ съ ней двѣ дѣвочки въ лиловыхъ платьяхъ и съ лентами.
   -- Фортюнэ, это не герцогини?-- спросила Лазара.
   -- Это-то герцогини!-- съ пренебреженіемъ произнесла прачка.
   -- Ахъ, да, у нихъ нѣтъ коронъ.
   Онѣ шли такъ скоро, что дѣвочкѣ не удавалось любоваться всями прелестями города. Фортюнэ очень торопилась и, очевидно, что-то розыскивала, пока, наконецъ, не направилась рѣшительнымъ шагомъ къ одному домику. Это было очень небольшое зданіе съ маленькими окнами, съ бѣлыми ставнями и запертой, дверью, къ которой вели пять ступенекъ.
   Маленькая Лазара почувствовала, какъ рука Фортюнэ, державшая ея руку, вздрогнула, и увидала, что лицо ея поблѣднѣло..
   -- Это здѣсь, дѣвочка, должно быть здѣсь.
   Прежде чѣмъ она постучала, дверь пріотворилась, и изъ нея высунулась всклокоченная голова съ желтымъ блестящимъ лицомъ и большими глазами. Голова заговорила медоточивымъ голосомъ:
   -- Здѣсь, сударыня, войдите. Предсказываютъ будущее, заговариваютъ зубную боль... находятъ потерянныя вещи и розыскиваютъ пропавшихъ людей. Стоитъ всего пятьдесятъ сантимовъ, десять су. Войдите.
   -- Войдемъ!
   И Фортюнэ вошла въ дверь, которая сразу захлопнулась за нею и дѣвочкой. Въ комнатѣ было почти темно, казалось, она освѣщалась лишь огромными глазами чернаго кота, неподвижнолежавшаго на постели.
   Всѣ сѣли.
   -- На васъ или на маленькую барышню!-- спросила цыганка.
   -- На меня.
   -- Хорошо.
   Она вынула изъ кармана своего платья колоду картъ. Это платье было еще желтѣе двери Вероники.
   -- Малое или большое гаданье?
   Фортюнэ прошептала:
   -- А сколько стоитъ?
   -- Двадцать су большое, десять малое.
   Фортюнэ выронила свой зонтъ, подняла его и, откашливаясь, сказала:
   -- Это не то, нѣтъ, это не то... Она была сонамбула. Тридцать лѣтъ тому назадъ она приходила посовѣтоваться съ ней, и она гадала совсѣмъ не на картахъ. Она запрокидывалась...-- Фортюнэ показала, какъ именно, -- засыпала съ открытыми глазами и говорила то, что знала.
   Цыганка спокойно спрятала карты въ карманъ.
   -- Если вамъ угодно, сударыня, я могу также заснуть.
   -- А сколько стоитъ?-- снова спросила прачка, прижимая на этотъ разъ зонтъ къ груди, чтобы онъ не упалъ.
   -- Двадцать су.
   -- Тогда мнѣ стоило десять.
   -- Да, но тридцать лѣтъ тому назадъ.
   Фортюнэ повернула голову и направо и налѣво, какъ бы ища другой сонамбулы, которая погадала бы ей за десять су, и, наконецъ, произнесла, со вздохомъ:
   -- Ну, что же, пусть за двадцать; только чтобъ было хорошо.
   Не теряя времени, цыганка откинулась на спинку стула и пролежала такъ довольно долго съ открытыми глазами.
   -- Я сплю, -- сказала она.
   Разъ она спитъ съ открытыми глазами, какъ та, то значитъ -- это хорошая сонамбула. Фортюнэ въ этомъ не сомнѣвалась.
   -- Слушай хорошенько, что она будетъ говорить, -- шепнула юна дѣвочкѣ.
   Цыганка начала:
   -- Я вижу, что кто-то приближается къ вамъ...
   -- Дама?-- воскликнула Фортюнэ.
   -- Да, дама.
   Фортюнэ склонилась къ Лазарѣ и, изо всей силы сжавъ ея руку, прошептала:
   -- Будь внимательна!
   Сонамбула продолжала:
   -- Важная дама, очень богатая; вы много терпѣли, вамъ вредили какіе-то люди, но добро побѣдитъ зло, и ваша жизнь измѣнится. Поселянинъ принесетъ вамъ извѣстія объ этой дамѣ...
   -- Продолжайте, продолжайте,-- въ волненіи проговорила Фортюнэ.
   -- Я больше ничего не вижу... Все потемнѣло, теперь только Мискель, мой котъ можетъ..
   Повернулись къ коту... Онъ, какъ бы въ знакъ подтвержденія, подымалъ и опускалъ свои вѣки.
   -- Это самый лучшій черный котъ въ мірѣ.
   -- Ну, хорошо, скажите же ему...
   -- Это стоитъ еще сорокъ су.
   На этотъ разъ зонтъ снова упалъ. Фортюнэ подняла руки къ небу, потомъ опустила ихъ. Лазара, сидѣвшая до сихъ поръ неподвижно, шепнула старушкѣ:
   -- Еслибъ онъ могъ увидать корону!
   Но, сдѣлавъ гримасу въ сторону Мискеля, Фортюнэ встала. Она довольно узнала: важная дама приближается къ ней, поселянинъ, очевидно, коренастый человѣкъ, принесетъ ей свѣдѣнія, злые люди вредятъ ей, этого достаточно. Зачѣмъ давать такъ много денегъ этому коту, который не можетъ знать больше, чѣмъ христіанка? И потомъ развѣ у той сонамбулы былъ черный или бѣлый котъ? Совсѣмъ нѣтъ.
   Фортюнэ прошептала все это на ухо ребенка.
   -- Хотите за тридцать су?-- предложила хозяйка кота.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ.
   -- Тогда я просыпаюсь.
   Она проснулась и протянула руку, въ которую Фортюнэ, поднявъ предварительно свой зонтъ и пошаривъ въ карманѣ, медленно положила франковую монету. Затѣмъ она и Лазара вышли изъ комнаты, и сонамбула рѣзко хлопнула за ними дверью.
   Теперь оставалось только розыскать "поселянина", чтобъ направить его въ Версаль. Это было не трудно. Онъ, ходя взадъ и впередъ по площади Hôtel de Ville, уже ждалъ ихъ.
   -- Охъ, получитъ онъ четыре франка, непремѣнно получитъ!-- произнесла Фортюнэ, завидя его.
   Они сошлись, поговорили вполголоса, какъ утромъ на дорогѣ, въ то время, какъ Лазара осматривала великолѣпную площадь. Но она тотчасъ же подняла голову. Было двѣнадцать часовъ и тамъ на верху, на башнѣ, господинъ Мартинъ и госпожа Мартина по очереди ударяли молоткомъ въ колоколъ. Они дѣлали это очень мило, не ошибаясь, и дама стучала такъ же громко, какъ мущина.
   Когда окончился этотъ пѣвучій звонъ, окончился и разговоръ Фортюнэ съ продавцемъ табаку. Она вручила ему четыре франка, и онъ обѣщалъ скоро вернуться изъ Версаля, можетъ быть, даже съ герцогиней. Потомъ онъ поклонился съ непріятной улыбкой, обнаружившей его отвратительные зубы, причемъ Лазара подумала, что еслибъ ей пришлось розыскивать важныхъ дамъ въ Версалѣ, она поручила бы это скорѣе Марсьялю.
   -- Восемь су и четыре -- двѣнадцать, да двадцать -- тридцать два, да еще четыре франка, это будетъ пять франковъ двѣнадцать!.. Уже пять франковъ двѣнадцать су, это ужасно! Да еще корзинка будетъ стоить недешево...
   Говоря такимъ образомъ, Фортюнэ взяла дѣвочку за руку и, волоча свою шаль, прижимая къ груди зонтъ, быстро шла мимо лавокъ съ пряниками, конфектами, куклами и, въ особенности, торопилась пройти мимо лавокъ съ краснымъ товаромъ, приказчики которыхъ зазывали ее, какъ знакомую. Лазара дорогою любовалась всѣми предметами, мелькавшими передъ ея глазами, и думала: "Фортюнэ обѣщала мнѣ су; теперь она ужь забыла".
   Вотъ, наконецъ, и корзины на головахъ торговцевъ, тоже зазывавшихъ покупателей. Но Фортюнэ не останавливалась. Она искала маленькаго горбача, который тридцать лѣтъ назадъ продалъ ей корзинку. Она справилась о немъ. О, маленькій горбачъ уже двадцать восемь лѣтъ лежитъ въ могилѣ, исправившей его горбъ. Она узнала это отъ веселаго торговца, предложившаго ей свой товаръ. Она перерыла весь магазинъ, прежде чѣмъ нашла такую же точно корзинку, какую купила у горбача.
   -- Сколько?
   -- Три франка пятьдесятъ сантимовъ.
   Фортюнэ съ пренебреженіемъ, какъ важная покупательница,-- откинула корзину.
   -- У меня была точно такая же за двадцать восемь су...
   И пошло сраженіе; покупательница оказалась непоколебимою, торговецъ сталъ уступать. Онъ спустилъ до тридцати.
   -- Двадцать восемь!
   Онъ настаивалъ на двадцати девяти и великодушно прибавилъ:
   -- Пусть одинъ су пойдетъ дѣвочкѣ.
   Фортюнэ, только тутъ вспомнившая о своемъ обѣщаніи, дала су счастливой Лазарѣ, улыбнувшейся доброму торговцу, и принялась недовѣрчиво со всѣхъ сторонъ разсматривать свою покупку. Въ это время Лазара вышла, направляясь къ игрушечному магазину, напротивъ.
   -- Что бы такое привезти Марсьялю?
   Барабаны, трубы, телѣжки, все это стоило слишкомъ дорого. Наконецъ, она выбрала хорошенькія голубыя бабки, на одинъ су ей дали цѣлыхъ три бабки; она взяла ихъ и побѣжала къ звавшей ее Фортюнэ.
   -- Что это такое за бабки? Ты сдѣлалась мальчишкой. Когда имѣютъ су, то его берегутъ или покупаютъ что-нибудь лучшее.
   Лазара ничего не отвѣтила на это замѣчаніе Фортюнэ, потому что знала, что она относится враждебно къ Вероникѣ и не всегда справедлива къ Марсьялю.
   Позавтракавъ хлѣбомъ и сыромъ, стоившими новыхъ десять сантимовъ, и напившись воды у фонтана, онѣ направились къ вывѣскѣ "Прекраснаго фламандца". Просперъ Бегуинъ посадилъ ихъ въ телѣжку, вмѣстѣ съ четырьмя новыми путешественниками, и отправился въ обратный путь. На этотъ разъ всѣ прекрасно размѣстились, и корзина до того была наполнена капустой, что уже не качалась и не била дѣвочку по щекамъ. Впрочемъ, Лазара спала всю дорогу и проснулась только на другое утро, въ своей кровати.
   

VI.

   Рано утромъ Лазара была уже подъ смоковницей, на которой ждалъ ее Марсьяль.
   -- Я тебѣ привезла бабки,-- сказала дѣвочка.-- Еслибъ ты зналъ, какъ хорошо въ Камбрэ!
   Марсьяль не произнесъ ни слова.
   -- Развѣ ты не доволенъ бабками?-- спросила она, подымая ихъ въ рукѣ.
   Доброе, но разстроенное лицо мальчика показалось изъ-за вѣтвей.
   -- Ты плачешь, Марсьяль?
   Да, онъ плакалъ горькими слезами, и сквозь слезы онъ разсказалъ ей, что онъ также уѣзжаетъ, только не въ Камбрэ, и не съ тѣмъ, чтобъ вернуться на другой день; онъ уѣзжаетъ надолго, навсегда, къ теткѣ, въ Бомельяръ, и тамъ будетъ учиться въ колбасной.
   -- Въ колбасной, Марсьяль?
   -- Я... буду... у...би...вать... свинееей!.. Я... буду... у...би... вать!..
   Тутъ ужь онъ заревѣлъ, какъ ягненокъ. Его мать задалась мыслью во что бы то ни стало пріучить его къ коммерціи, чтобы потомъ никто изъ людей не могъ его обмануть. Онъ будетъ дѣлать или продавать сосиски, масло, сапоги, галоши, словомъ,-- все, что угодно. Къ тому же, какъ она призналась папа Динэ, она хочетъ удалить его отъ Лазары.
   -- О, ты будешь убивать свиней!-- со вздохомъ произнесла дѣвочка, разстроенная, какъ и онъ, потому что видѣла, какъ это дѣлается.
   Отчаяніе мальчика удвоилось. Но вдругъ лицо дѣвочки прояснилось, и она воскликнула:
   -- Послушай, Марсьяль, ты не уѣдешь въ Бомельяръ! Недѣли черезъ двѣ Фортюнэ будетъ герцогиней и я также... Мы поѣдемъ жить въ Версаль, это городъ, гдѣ живутъ только важныя дамы... ты поѣдешь съ нами и будешь моимъ братомъ.
   Она рисовала ему картину великолѣпныхъ платьевъ, зонтиковъ, коронъ .которыя ожидали ихъ тамъ, между тѣмъ какъ лишенный воображенія Марсьяль широко открывалъ глаза, чтобы увидѣть Фортюнэ и Лазару въ золотыхъ платьяхъ и съ дорогими зонтиками.
   -- У меня будутъ деньги, -- прибавила она,-- я куплю книгъ папа Динэ, платьевъ и башмаковъ всѣмъ дѣвочкамъ Гравуа. Ты также будешь хорошо одѣтъ, и мы будемъ съ тобою ходить въ школу.
   Это послѣднее не особенно порадовало Марсьяля, но все-таки онъ вытеръ глаза и спросилъ:
   -- И это скоро ты станешь важной дамой?
   -- Черезъ двѣ недѣли. Человѣкъ съ табакомъ принесетъ намъ извѣстія.
   -- Человѣкъ съ табакомъ?..
   Онъ почесалъ носъ, ничего не понимая, и опять спросилъ:
   -- Лазара, а что у герцогинь есть сады?
   -- О, прекрасные, огромные сады!
   -- Ну, хорошо; если хочешь, я буду твоимъ садовникомъ.
   -- Отлично. Папа Динэ будетъ очень радъ. Мы и его возьмемъ съ собою, въ Версаль.
   -- Ахъ, ты увидишь, какія овощи я буду тебѣ выращивать!-- съ убѣжденіемъ сказалъ онъ.
   -- Мнѣ бы лучше хотѣлось розъ и фіалокъ, Марсьяль, да еще этихъ маленькихъ бѣлыхъ колокольчиковъ, которые такъ хорошо пахнутъ.
   -- Все будетъ, все.
   Вдругъ онъ спряталъ голову въ листву.
   -- Убѣгай, Лазара!
   Она не заставила повторять себѣ это два раза и, положивъ на землю бабки, убѣжала. Марсьяль быстро спустился съ дерева, поднялъ подарокъ и прошелъ въ домъ заднимъ ходомъ, чтобъ не встрѣтиться съ матерью.
   Послѣ этого свиданія Лазара видѣла Марсьяля только издали, изъ землянки, откуда она смотрѣла вмѣстѣ съ папа Динэ на уѣзжавшаго мальчика. Вероника ускорила-таки его отъѣздъ, не дождавшись, когда Лазара сдѣлается герцогиней. Бѣдный толстякъ сидѣлъ на ослѣ рядомъ съ матерью и время отъ времени утиралъ рукавомъ слезы. Когда оселъ, везшій путешественниковъ въ страну убиванія свиней, скрылся за поворотомъ, Лазара зарыдала.
   -- Вотъ,-- сказалъ папа Динэ, снова принимаясь за поливку грядокъ,-- теперь ужь ясно, что Марсьяль не будетъ счастливъ, да и тебѣ, дѣвочка, больше двухъ недѣль придется подождать твоего счастья...
   Дѣйствительно, прошелъ мѣсяцъ, а поселянинъ не возвращался изъ Версаля. Наступила осень, со своими холодными, насквозь пронизывающими, дождями, и Фортюнэ начинала сожалѣть о деньгахъ, такъ безполезно истраченныхъ въ Камбрэ. Приходилось жаться въ плохонькой ситцевой кофточкѣ, въ ожиданіи дорогихъ матерій и изящныхъ зонтиковъ.
   Разъ, вечеромъ, онѣ, иззябшія, голодныя, вернулись домой и, по обыкновенію, осмотрѣли свою избушку, чтобъ убѣдиться, не пришелъ ли приземистый человѣкъ.
   -- Онъ не придетъ!-- вздохнула дѣвочка.
   -- "Поселянинъ принесетъ извѣстія", сказала сонамбула, и это такъ и будетъ!-- съ убѣжденіемъ проговорила Фортюнэ.
   Ощупью она повѣсила на мѣсто старую, продырявленную корзинку, -- новую она берегла,-- и засвѣтила у печки крошечную лампочку. Дѣвочка выжала свою мокрую юбку, снова надѣла ее и полѣзла на печку. Лежа, она улыбалась. Какъ тутъ тепло! Въ полумракѣ все принимало иной видъ: поломанные стулья казались новыми, на матрасѣ не было видно дыръ, да и сама Фортюнэ какъ-будто помолодѣла на двадцать лѣтъ.
   -- Когда мы будемъ герцогинями, -- спросила дѣвочка, все еще дрожа,-- мы каждый день будемъ топить печку?
   -- Еще бы; да не соломой, а цѣлыми деревьями; ты увидишь, какъ это хорошо пахнетъ.
   Немножко согрѣвшись, Лазара взяла маленькую книжку и развернула ее. Она не умѣла еще хорошо читать, но надняхъ она пойдетъ въ сельскую школу, въ своемъ небесно-голубомъ платьѣ. Эту книгу далъ ей папа Динэ, и въ ней есть картинка, изображающая черную женщину, прижавшую къ своей груди негритенка. Съ испуганнымъ лицомъ, она, оглядываясь назадъ, на какихъ-то страшныхъ людей и огромныхъ собакъ, готовыхъ ее разорвать, перебѣгаетъ черезъ льдины замерзающей рѣки. Лазара долго разсматривала эту драму, пока Фортюнэ поджаривала въ печкѣ хлѣбъ.
   Но, вдругъ, старушка начала прислушиваться; Лазара тоже. Приближались чьи-то тяжелые шаги, дверь отворилась. Съ какимъ-то острымъ запахомъ кожи вошелъ въ избушку человѣкъ.
   -- Это онъ!!
   -- Здравствуйте, -- сказалъ онъ, ставя въ уголъ суковатую палку, съ привязанными къ ней пачками табаку.
   -- Присядьте.
   Онъ сѣлъ у печки, оглядѣлся и началъ хвалить погоду, съ дождемъ и вѣтромъ, благопріятствовавшими его коммерціи. Потомъ онъ вытащилъ изъ кармана пачку нюхательнаго табаку и положилъ ее на столъ.
   -- Ну, что же?-- задыхаясь спросила старушка.
   Она затаила дыханіе; Лазара закрыла книгу и вся дрожала, потому что этотъ человѣкъ сказалъ, что, быть можетъ, приведетъ и герцогиню. Кто знаетъ, не по близости ли она? Но человѣкъ уставился своими медвѣжьими глазами въ потолокъ и не торопился отвѣчать.
   -- Ну, что же? Какія вѣсти изъ Версаля?..
   -- Гм... Гм... Версаль далеко!
   Онъ медленно вынулъ свою трубку, раскурилъ и между двумя затяжками произнесъ:
   -- Есть вѣсти.
   Глаза Фортюнэ заблистали. Она придвинула свой стулъ. Онъ спросилъ:
   -- Который вамъ теперь годъ, кума?
   -- Пятьдесятъ четыре года.
   -- Пятьдесятъ четыре года, ого! можетъ быть, это и такъ. Не въ самомъ Версалѣ, нѣтъ, но въ нѣсколькихъ лье отъ него... есть герцогиня, да... Пятьдесятъ три года тому назадъ у нея украли маленькаго ребенка... и хоть потомъ она его и искала, но не могла найти...
   -- Она'меня искала; а я вотъ она!
   Фортюнэ и Лазара вскочили, готовые бѣжать за эти нѣсколько лье отъ Версаля. По человѣкъ пробурчалъ:
   -- Не торопитесь, она умерла, герцогиня-то.
   Фортюнэ опустилась на стулъ и разразилась рыданіями. Онъ спокойно далъ имъ въ волю выплакаться. Лазара рыдала, видя волненіе Фортюнэ и помня, какъ тяжело терять маму, если она даже и не герцогиня.
   Онъ дружески похлопалъ ихъ по плечу и снова занялся своей трубкой.
   -- Ну, что жъ дѣлать, -- прошептала бѣдная прачка,-- мы будемъ носить трауръ, будемъ носить трауръ...
   Тутъ человѣкъ какъ-будто что-то вспомнилъ.
   -- Это хорошо,-- сказалъ онъ, затягиваясь,-- но украденный ребенокъ былъ мальчикъ.
   Она выпрямилась, сразу перестала плакать и крикнула:
   -- Мальчикъ!.. Что вы, это неправда!
   Онъ, не смущаясь, снова похлопалъ ее по плечу и сказалъ:
   -- Такъ вотъ, кумушка, вамъ слѣдовало бы родиться мальчикомъ, тогда, можетъ быть, и подошло бы.
   -- Я вамъ говорю, что это неправда!-- продолжала Фортюнэ.-- Эта умершая герцогиня не моя; моя живетъ и ходитъ. Одинъ человѣкъ въ Камбрэ видѣлъ, какъ она идетъ ко мнѣ, значитъ, она придетъ.
   Онъ всталъ съ дѣловымъ видомъ и сказалъ, что всѣ эти розыски въ какихъ-нибудь два дня унесли четыре франка, и что теперь надо получить на чаекъ. Старушка закричала:
   -- Четыре франка за то, что вы такъ ошиблись въ ваши годы? Четыре франка въ красивыхъ монетахъ по десяти су, которыя я такъ довѣрчиво отдала вамъ! Да я всю жизнь буду о нихъ плакать горькими слезами!
   Она вытерла глаза и продолжала:
   -- Повторяю вамъ, что видѣли, какъ герцогиня шла ко мнѣ. И знайте, что у меня вотъ здѣсь (она указала на картонку) есть платокъ съ короной.
   Онъ злобно засмѣялся, причемъ, какъ въ Камбрэ, открылись его отвратительные зубы.
   -- Платки съ короной! Ихъ воруютъ больше, чѣмъ дѣтей. Недавно въ Лилѣ судили прачку, которая бросила своего ребенка, но, чтобы онъ не простудился, повязала ему шею платкомъ съ кружевами, который она украла у господъ.
   -- Такъ это для того, чтобы обозвать меня дитятей воровки, взялъ ты мои деньги, проклятый контрабандистъ!-- въ пылу горячаго негодованія вскричала Фортюнэ.-- Пусть она была хоть прачка, но я не позволю тебѣ ее оскорблять. Убирайся отсюда!
   -- Ахъ, злой человѣкъ!-- сказала Лазара, выступивъ впередъ изъ-за юбки старушки.
   -- Заплатите мнѣ хоть за табакъ.
   Онъ указалъ на пачку нюхательнаго табаку, который онъ положилъ на столъ входя, и сдѣлалъ шагъ къ стоявшей въ углу палкѣ. Фортюнэ бросила ему въ спину пачку.
   -- Воръ бѣдняковъ и правительства!
   -- И платковъ съ коронами?
   -- Старый разбойникъ! Контрабандистъ!
   -- Мыльная герцогиня!
   Собравъ разсыпавшійся табакъ и взявъ изъ угла свою палку, онъ вышелъ, покрякивая довольно недоброжелательно.
   Лампочка затрещала и потухла. Въ потьмахъ Лазара не оставляла юбки Фортюнэ. Старушка долго ворчала, наконецъ, успокоилась и легла спать вмѣстѣ съ дѣвочкой. Увы, онѣ уже не будутъ герцогинями, прощай, корона! Только надежда на школу отвлекла Лазару отъ этихъ грустныхъ мыслей, и она уснула.
   

VII.

   Черезъ недѣлю, нарядившись въ свое единственное платьевъ новенькомъ чепцѣ на смоченныхъ водою волосахъ, Лазара, наконецъ, пошла въ школу.
   Было холодно и сухо. Ея деревянные башмаки громко стучали по промерзшей землѣ. Вотъ она уже на селѣ передъ дверью съ крыльцомъ; дверь отворилась, и вышла "мадамъ". Лазара видѣла ее уже въ окно. Мадамъ худенькая, блѣдная, съ усталымъ видомъ, слегка сгорбленная, съ длиннымъ носомъ и въ очкахъ; ея длинные пальцы шевелятъ часовую цѣпочку.
   -- Ты пришла на четверть часа раньше, -- сказала она съ доброй улыбкой.-- Поди обогрѣйся.
   Въ большомъ волненіи вошла Лазара въ комнату. Простые столы, некрасивыя скамейки, выкрашенныя бѣлой краской стѣны, два низенькихъ, небольшихъ окна. На стѣнахъ какія-то вытертыя пятна, посреди комнаты черная доска, вся исчерченная мѣломъ, а дальше какой-то квадратный картонъ, съ мелкими линіями и точками. Это была географическая карта.
   Молча, прижавшись къ печкѣ, Лазара разсматривала всю эту обстановку, переводя время отъ времени взглядъ на мадамъ, которая, сидя у высокаго столика, пересматривала цѣлую кипу тетрадокъ. На мадамъ былъ большой бѣлый воротничекъ, поверхъ чернаго платья, мѣстами блестѣвшаго, какъ атласъ. Въ этомъ костюмѣ она была красивѣе герцогини.
   Между тѣмъ снаружи доносился уже какой-то смутный гулъ, перешедшій затѣмъ въ громкій шумъ. Мадамъ взглянула на свои часы и позвонила въ колокольчикъ.
   -- Поди, открой дверь,-- сказала она.
   Нѣсколько сконфуженная этой честью, Лазара покраснѣла и пошла исполнять приказаніе. Ученицы ворвались въ школу цѣлымъ потокомъ. Въ одну минуту каждая сидѣла на своемъ мѣстѣ. Только новенькая все еще стояла посреди класса подъ любопытнымъ взглядомъ своихъ новыхъ подругъ. Мадамъ на первый разъ посадила ее рядомъ съ собою, и урокъ начался:
   -- Шесть и шесть-двѣнадцать и одинъ -- тринадцать... Попрыгунья стрекоза лѣто красное пропѣла. Б-аба, б-иби, б-обо... Парижъ столица Франціи.
   Она не все понимала, но склады знала хорошо, благодаря папа Динэ. На другой день ее уже посадили на послѣднюю скамейку, но мало-по-малу она все двигалась впередъ и скоро сидѣла уже на первой.
   Однако это пересаживаніе длилось три года. Въ теченіе трехъ лѣтъ маленькіе деревянные башмаки ходили не переставая изъ Гравуа въ село и изъ села въ Гравуа, въ дождь, слякоть, морозы, три года. Фортюнэ почти не видѣла дома Лазару, а для старушки это было бы очень хорошо, потому что теперь, няньчая дѣтей и занимаясь рукодѣльемъ, дѣвочка могла зарабатывать два, даже три су въ день.
   Но Фортюнэ, все еще не отчаявавшаяся сдѣлаться герцогиней, непремѣнно желала посылать Лазару въ школу, а сама работала изъ послѣднихъ силъ. Старушка начала уже слабѣть, отъ постоянной стирки у нея развился ревматизмъ. Пришлось измѣнить родъ работы: жать, класть копны и скирды. Подростающая Лазара замѣчала, что съ годами энергія Фортюнэ ослабѣваетъ. Она понимала также, что герцогини должно быть живутъ не тамъ, гдѣ ихъ разыскиваютъ ихъ дочери, бѣдныя прачки. Теперь корона, богатство, брильянты въ крѣпнувшемъ умѣ ребенка уступили мѣсто инымъ мечтамъ.
   Она представляла себѣ въ далекомъ будущемъ другую Лазару, высокую худенькую дѣвушку, съ очками на длинномъ носу и худыми руками, вертящими часовую цѣпочку; ее зовутъ "мадамъ" и она учитъ маленькихъ дѣвочекъ въ небесно-голубыхъ платьяхъ. Потомъ классъ кончается, и она идетъ въ теплую комнату, гдѣ ее ждетъ Фортюнэ, разодѣтая, какъ въ Камбрэ, отдыхающая въ покойномъ креслѣ отъ своей трудовой жизни. Въ другомъ креслѣ расположился папа Динэ, съ книгой въ рукахъ, а рядомъ въ саду -- счастливый Марсьяль разводитъ дивный палисадникъ.
   Но это все въ будущемъ, а пока слѣды ея вытянувшейся, худенькой руки видны на всемъ: занавѣска, хорошо выглаженная, изящно драпируетъ окно, посуда такъ и блеститъ, и въ комнатѣ каждый день освѣжается букетъ цвѣтовъ. Она умѣла также варить прекрасный супъ. Мадамъ и папа Динэ, каждый по-своему, объяснили ей качества картофеля, капусты, абрикосовъ. Теперь Фортюнэ, возвращаясь домой послѣ трудоваго дня, всегда заставала вкусно приготовленный ужинъ.
   Однажды весною, когда зимній запасъ овощей уже окончился, а новыя овощи еще не поспѣли, Лазарѣ не изъ чего было сварить супа. Она вспомнила, что ей разсказывали о томъ, будто крапива, такая колючая и непріятная на видъ, годится на щи не хуже щавеля или свекольника. Она пошла и на задахъ нарвала цѣлый передникъ крапивы, изъ которой у нея дѣйствительно вышелъ превкусный супъ.
   Затѣмъ, въ ожиданіи Фортюнэ, она зажгла лампочку, сѣла у печки и развернула книгу съ картинкой, изображающей негритянку, убѣгавшую съ ребенкомъ на рукахъ отъ преслѣдованія злыхъ людей и огромныхъ собакъ. Давая ей книгу, папа Динэ сказалъ тогда:
   -- Надо читать для того, чтобы знать, а также и изъ вѣжливости къ тѣмъ, кто пишетъ книги. Это наши большіе друзья; они отвлекаютъ насъ на нѣсколько часовъ отъ мірскихъ хлопотъ, трогаютъ наше сердце, пробуждаютъ въ насъ хорошія чувства. Теперь ты ужь ученая, прочти мнѣ это заглавіе.
   Лазара прочла:
   -- "Хижина дяди Тома".
   -- Ну вотъ прочти остальное сама, ты узнаешь, что это за хижина и что за дядя Томъ, а послѣ разскажешь мнѣ.
   Она принялась за чтеніе. Вмѣстѣ съ героями разсказа она перенеслась въ страну рабовъ, оплакивала ихъ горе, радовалась ихъ радостями.
   Въ этотъ вечеръ она, вся замирая, слѣдовала вмѣстѣ съ чернокожей матерью черезъ льдины, пробѣжала Америку и очутилась наконецъ въ свободной Канадѣ. Тамъ она устроилась у доброй квакерши.
   -- Ахъ!-- радостно вздохнула Лазара.
   Крапива продолжала весело кипѣть въ горшкѣ. Она стала прислушиваться, ожидая съ минуты на минуту возвращенія Фортюнэ, которая обрадуется этому горячему супу.
   Въ это время за дверью раздался смѣшанный гулъ голосовъ, и три женщины, въ сопровожденіи всей деревни, внесли въ избушку блѣдную стонущую Фортюнэ. Она сломала себѣ ногу, упавъ съ высокаго омета соломы на гумнѣ Гафаровъ.
   Ее уложили.
   -- Ну вотъ, теперь она не встанетъ три или четыре мѣсяца,-- вполголоса сказала одна изъ женщинъ,-- ужь если сломаешь ногу на старости лѣтъ, надо бы позвать доктора.
   Кумушки поохали, выразили каждая свое мнѣніе и ушли, оставивъ Фортюнэ съ испуганной дѣвочкой, которая сѣла у ея кровати, гладила ласково руку больной и приговаривала:
   -- Добрая Фортюнэ! бѣдная Фортюнэ!
   -- Бѣдная дѣвочка!.. Нога у меня подвернулась, ометъ былъ такой высокій.
   -- Вы выздоровѣете...
   Она не плакала; она уже понимала, что есть случаи въ жизни, когда надо сдерживать слезы. Прощай, школа! Прощай, радужное будущее; теперь наступаетъ время отплатить свой долгъ доброй старушкѣ.
   На другой день пріѣхалъ докторъ. Онъ торопливо завернулъ ногу въ лубки и также торопливо объяснилъ пришедшему съ нимъ папа Динэ, что слѣдуетъ дѣлать, и уѣхалъ домой за два лье отъ Гравуа, съ тѣмъ, чтобы завернуть сюда, проѣздомъ, черезъ мѣсяцъ. Онъ самъ былъ бѣдный человѣкъ и не могъ тратить много времени на безплатныхъ больныхъ.
   -- Ахъ, еслибъ я нашла мою мать раньше, чѣмъ сломала ногу!-- съ сокрушеніемъ говорила Фортюнэ.-- Первые доктора Парижа не отходили бы отъ моей кровати до самаго выздоровленія. Ты бы имъ варила прекрасный супъ... Онъ такъ вкусно пахнетъ, а я не могу взять ложки въ ротъ.
   Скоро кое-кто изъ сосѣдей сталъ приносить Фортюнэ чистый и крѣпкій мясной бульонъ, но онъ не могъ поправить ея сломанной ноги. Добрая Ведастина присылала иногда картофелю и яицъ. Безъ ежедневныхъ постороннихъ заработковъ трудно было жить на семь франковъ въ мѣсяцъ. Пришлось отказаться отъ самаго пріятнаго,-- отъ кофе. Первые и послѣдніе дни мѣсяца буквально приходилось голодать и, чтобъ развлечь старушку, Лазара въ сотый разъ перечитывала "Хижину дяди Тома".
   Горячія слезы текли при описаніи судьбы бѣдныхъ рабовъ, доброты дяди Тома и въ особенности друга ихъ Евы. Какъ трогательна эта маленькая прелестная Ева и какъ достойна она быть герцогиней! Слушая описаніе ея смерти, Фортюнэ рыдала навзрыдъ, а заплаканная Лазара роняла книгу изъ рукъ.
   Отецъ Кардинэ нерѣдко присоединялся къ этому чтенію. Онъ понемногу перетаскалъ изъ землянки сюда весь остатокъ овощей, лучшую капусту, лукъ, между тѣмъ какъ отъ холоду у него многое померзло.
   Опершись локтями въ колѣни и опустивъ голову на руки, онъ слушалъ звонкій голосокъ Лазары; когда она уставала или, заливаясь слезами, не въ силахъ была продолжать, онъ начиналъ разсказывать объ Америкѣ, которую зналъ изъ другихъ книгъ и отъ стараго знакомаго солдата, служившаго при Лафайетѣ.
   -- Однако, послѣ войны и Лафайета, у американцевъ все-таки были рабы,-- говорилъ онъ.
   Лазара удивлялась; одѣяло Фортюнэ начинало сильно шевелиться, и она, жестикулируя въ сторону печки и вѣника, гдѣ, по ея мнѣнію, должна была находиться Америка, восклицала, что послѣ ея болѣзни и послѣ того, какъ она найдетъ герцогиню, они всѣ втроемъ отправятся въ ту страну съ книжкой "Хижина дяди Тома" въ рукахъ и будутъ проповѣдовать тамъ послѣднюю волю Евы. Это должно подѣйствовать лучше, чѣмъ Лафайетъ и цѣлые отряды солдатъ.
   Разъ, вечеромъ, отецъ Кардинэ вошелъ къ нимъ и сказалъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:
   -- Ужасная, страшная война загорѣлась тамъ между сторонниками и противниками рабства.
   -- Тѣмъ лучше!-- воскликнула Фортюнэ.
   -- О,-- сказала Лазара,-- лучше бы они послушались Еву.
   -- Да, тѣмъ болѣе, что и мы здѣсь, въ Гравуа, поплатимся за это. Тамъ прекратится производство хлопчатой бумаги, а въ Гравуа прекратится тканье. Всѣ будемъ сидѣть безъ хлѣба, вотъ увидите.
   

VIII.

   И это скоро увидали: всѣ ткацкіе станки деревни и села остановились, и люди сидѣли безъ работы. Тогда началась страшная нищета; народъ ходилъ по большимъ дорогамъ, стучался у дверей фабрикъ, прося работы или куска хлѣба.
   Нравственное зло на одномъ изъ клочковъ земли отразилось далеко ужасными послѣдствіями. Въ Америкѣ дрались, а здѣсь изъ-за этого умирали съ голоду.
   Въ общемъ несчастій горе калѣки Фортюнэ и маленькой Лазары потонуло, какъ двѣ капли воды въ рѣкѣ.
   Не стало больше капусты отца Кардинэ, ни яицъ Ведастины, которая принуждена была теперь помогать цѣлой дюжинѣ родственниковъ; не стало больше ни капли кофе, такъ любимаго Фортюнэ. Лишенная этого развлеченія, старушка плакалась:
   -- Ахъ, еслибъ можно было выпивать кружку хоть по воскресеньямъ! Я чувствую, что отъ кофе у меня сразу зажила бы нога. Вѣдь вотъ Лазара казенное дитя: развѣ не могло бы правительство прислать ей хоть немного кофе?
   Однажды утромъ, когда она такъ жаловалась, Лазара встала со своего соломеннаго тюфяка вся блѣдная. Наканунѣ онѣ не ужинали, а до полученія ренты оставалось еще шесть дней. Одѣваясь, она бросала безпокойные взгляды на страшно исхудавшую Фортюнэ и на гвоздь, на которомъ висѣла совсѣмъ еще новенькая корзинка. По мѣрѣ того, какъ дѣвочка одѣвалась, глаза ея принимали все болѣе и болѣе рѣшительное выраженіе.
   Она подождала, пока старушка успокоится, сняла съ гвоздя корзинку и вышла. Быстрымъ шагомъ, обходя домъ Вероники, имѣвшей обыкновеніе за всѣмъ подсматривать изъ-за своей желтой двери, она прошла всю деревню и остановилась только въ концѣ ея передъ большимъ домомъ, съ узкими, рѣшетчатыми окнами и такимъ множествомъ замковъ, что домъ этотъ можно было принять за тюрьму.
   Только въ первомъ этажѣ, сквозь дверь съ цвѣтными стеклами, виденъ былъ свѣтъ. Не постучавъ, согласно обычаю Гравуа, она вошла. Это была пекарня. Чудный запахъ горячаго свѣжеиспеченнаго хлѣба ошеломилъ ее. Въ печкѣ лежалъ густой слой горячей золы.
   Лазара съ порога просунула голову.
   -- Входи или уходи!-- крикнулъ громкій, рѣзкій голосъ, который могъ принадлежать старику, сидѣвшему въ засаленномъ колпакѣ и потертомъ платьѣ въ углу на скамейкѣ.
   Но голосъ принадлежалъ старухѣ, помѣстившейся на связкѣ хвороста нѣсколько далѣе.
   Послѣ минуты колебанія, Лазара вошла, приблизилась къ булочнику и молчала.
   -- Господинъ Рафаръ,-- сказала она, наконецъ, блѣдная,-- уже пять мѣсяцевъ, какъ Фортюнэ въ постели; у ней больше нѣтъ ни дровъ, ни хлѣба... Это у васъ она сломала себѣ ногу...
   Старикъ взялъ трубку, раскурилъ ее и отвѣтилъ спокойно своимъ тонкимъ голосомъ:
   -- Ноги ломаютъ не у васъ однихъ, а и въ другихъ мѣстахъ.
   -- О, еслибъ намъ приходилось отвѣчать за неловкость каждаго!-- прибавила старуха, пожавъ плечами.
   Дѣвочка вздохнула и проговорила:
   -- Господинъ Рафаръ, если вы не хотите дать хлѣба... Фортюнэ думаетъ, что маленькая чашечка кофе помогла бы ей, и я пришла...
   Съ хвороста послышался грубый смѣхъ, къ которому присоединился и старикъ, затѣмъ на лицахъ обоихъ выразилось такое равнодушіе, что Лазара воскликнула съ негодованіемъ:
   -- Я вамъ говорю, что это у васъ, на вашей работѣ бѣдная женщина искалѣчила себя на всю жизнь. Вы даже ни разу не пришли навѣстить ее; вы даже не послали ей ни крошки хлѣба, ни капли молока...
   Помолчавъ, она прибавила:
   -- Вы скверные богачи! И всѣ это говорятъ.
   Она повернулась и уже дошла до двери, когда булочникъ остановилъ ее. Хлопнувъ себя по колпаку, онъ сказалъ:
   -- Слушай, дѣвочка, пьютъ кофе и разоряются, а кто разоряется, тотъ не долженъ больше пить кофе. Я обхожусь безъ него, хоть могъ бы пить, сколько мнѣ угодно, съ утра до вечера, но я утверждаю, -- онъ еще разъ хлопнулъ себя по засаленному колпаку,-- что я никогда его не пилъ и госпожа Рафаръ также. Такимъ образомъ у насъ въ карманѣ скопились деньги. Если ты хочешь когда-нибудь разбогатѣть, поступай такъ же!
   Онъ не упомянулъ о томъ, что деньги въ его карманѣ скопились и инымъ образомъ, напримѣръ, чужой мукою, когда онъ былъ мельникомъ, а также огромными процентами, которые онъ бралъ у поселянъ, ссужая имъ деньги подъ постройку избъ, когда въ деревнѣ случился большой пожаръ.
   -- И ступай съ этимъ совѣтомъ!-- прибавилъ онъ.
   -- Да,-- поддакнула старуха, -- и помни его.
   Дѣвочка опять повернулась къ двери, но съ такимъ грустнымъ выраженіемъ своихъ большихъ глазъ, что булочникъ опять, вернулъ ее.
   -- Дѣвочка!-- онъ кашлянулъ, повернулся къ женѣ и, снова ударивъ по колпаку, сказалъ: -- Артемиза, дай ей два су, чтобъ она не говорила больше, что мы скверные богачи.
   Артемиза долго не шевелилась. Онъ долженъ былъ повторить. Тогда она засунула въ свой длинный карманъ половину руки и три раза продѣлала этотъ маневръ. Старикъ подалъ ей ключъ. Но, оттолкнувъ его, старуха вспомнила, что у ней осталось кое-что отъ вчерашней выручки. Правда, что деньги въ крупныхъ, монетахъ запрятаны въ нижней юбкѣ. Вынувъ горсть монетъ, она долго перебирала ихъ.
   -- Вотъ тебѣ,-- сказала она дѣвочкѣ, подавая ей заржавленный и проткнутый въ срединѣ су,-- эти деньги приносятъ счастье; береги его вмѣстѣ съ совѣтомъ господина Рафара. У меня больше нѣтъ такого су, но я дамъ тебѣ хлѣба.
   Она поднялась со своего хвороста, подошла къ столу, на которомъ лежалъ цѣлый рядъ ароматныхъ свѣжеиспеченныхъ хлѣбовъ, отрѣзала ломоть черстваго и подала дѣвочкѣ вмѣстѣ съ подаркомъ. Господинъ Рафаръ, между тѣмъ стараясь пускать изъ своей трубочки самые экономные клубы дыма, улыбался хлѣбу, су и своей женѣ.
   Дѣвочка поблагодарила вполголоса и, быстро простившись съ этими скупыми стариками, побѣжала въ лавочку купить на полъ-су кофе и на полъ-су сахару.
   -- Что это такое за су?-- спросила лавочница, готовая отнять проданный кофе и сахаръ.
   Но она взглянула на дрожавшую Лазару и частью изъ доброты, частью потому, что сама вѣрила, какъ госпожа Рафаръ, что су съ дырочками приносятъ счастье, замолчала.
   Дорогой Лазара подняла нѣсколько валявшихся щепокъ и, вернувшись домой, тихонько развела огонь и сварила кофе. Теперь можно было разбудить больную. Но въ эту минуту Фортюнэ сама проснулась и, раздувая ноздри, стала облизываться.
   -- Должно быть, я видѣла во снѣ кофе, и теперь еще пахнетъ,-- проговорила она.
   Лазара, радостно улыбаясь, налила въ большую желтую кружку божественный напитокъ и поднесла его больной. Выраженіе настоящаго блаженства появилось на лицѣ старушки; она медленно, маленькими глотками выпила кофе и, подавая пустую кружку, сказала:
   -- Я встаю! Мнѣ лучше!
   Она дѣйствительно встала, но могла пройти только около кровати.
   -- Еслибъ я еще три, четыре утра попила этого лѣкарства, то я скоро стала бы бѣгать. Оставила ли ты хоть что-нибудь?
   Оставила Лазара лишь на завтрашній день. Она разсказала свое похожденіе.
   -- А, Рафары!-- грустно прошептала старушка, падая на свою жалкую постель.-- Это чудо; но ты этого больше не сдѣлаешь.
   

IX.

   Уже давно ткачи сидѣли безъ работы и группами ходили по большимъ дорогамъ, ища сострадательную душу. И казенное дитя также должно было присоединиться къ нимъ, къ великому огорченію Фортюнэ, не любившей оставаться одной. Лазара уходила въ башмакахъ на босу ногу, съ растрепанными волосами, и въ большинствѣ случаевъ возвращалась домой ни съ чѣмъ.
   Разъ утромъ, когда она бродила за деревней у мелкаго сосноваго лѣса, она услыхала какіе-то шумные голоса. Чей-то голосъ возражалъ, и ей показалось, что это папа Динэ.
   Тогда она осторожно пробралась въ лѣсъ и стала смотрѣть сквозь деревья. Да, это былъ папа Динэ, стоявшій въ группѣ крестьянъ съ угрожающими лицами.
   -- Если онъ не дастъ денегъ, -- кричали голоса, -- мы сожжемъ все, и его домъ, и его самого, и его жену. Да, да! Онъ не мало злоупотреблялъ нами, пора это кончить! Впередъ!
   Старикъ спокойно остановилъ высокаго, чернаго человѣка, крикнувшаго "впередъ", за которымъ уже готовы были послѣдовать остальные.
   -- Другъ мой. вы не насытитесь тѣмъ, что сожжете. Хорошо, что я встрѣтился съ вами здѣсь.
   Но парень вывернулся отъ него и, увидавъ Лазару, взялъ ее за руку и сказалъ:
   -- Вотъ посмотрите, онъ допускаетъ умереть съ голоду эту бѣдную дѣвочку и старуху, искалѣчившую себя на его работѣ.
   Лазара хотѣла выручить папа Динэ, дѣлавшаго ей знаки, к проговорила:
   -- Три недѣли тому назадъ господинъ Рафаръ мнѣ далъ что-то..
   Взрывъ хохота былъ отвѣтомъ на эти слова; всѣ прекрасно знали, что онъ далъ ей одинъ су.
   -- Впередъ, къ Рафарамъ!-- снова крикнулъ парень.
   На этотъ разъ отецъ Кардинэ прямо схватилъ его за руки.
   -- Ты и всѣ вы, -- сказалъ онъ убѣдительно и оглядывая группу,-- послушайте меня. Вѣдь я почти всѣхъ васъ видѣлъ новорожденными и знаю васъ лучше, чѣмъ вы сами. Это я пойду къ Рафару; подождите отвѣта сегодня до шести часовъ.
   Послѣ небольшаго пререканія толпа неохотно разошлась.
   -- Такъ до вечера, у меня!
   Старикъ взялъ Лазару за руку и ушелъ съ нею.
   Онъ шелъ молча, то глядя подъ ноги, то оглядываясь кругомъ и время отъ времени постукивая палкой о землю. Когда звуки голосовъ стали затихать въ отдаленіи, онъ сказалъ:
   -- Дѣвочка, а знаешь ли, вѣдь не безъ причины это мѣстечко названо Гравуа (гравій -- камень). Видишь ли, надо на все обращать вниманіе, присматриваться какъ къ людямъ, такъ и къ вещамъ. Мнѣ пришла эта мысль только сегодня утромъ, конечно, немножко поздно. Посмотри на эти камни, вонъ тамъ, налѣво.
   Она посмотрѣла.
   -- Вотъ отъ чего мы всѣ будемъ сыты... Да, эти камни покупаются, ими устилаютъ шоссейныя дороги; этого гравія въ Гравуа множество, хотя по недогадливости за нимъ ѣздятъ очень далеко. Я поговорю съ Рафаромъ, онъ выдастъ впередъ денегъ, другіе богачи села сдѣлаютъ то же самое; мы выроемъ траншеи, вся страна будетъ работать, и всѣ будутъ сыты до тканья. Рафаръ и другіе ничего не потеряютъ, потому что мы отдадимъ имъ камень дешево, а они будутъ продавать дорого
   -- Ахъ, папа Динэ,-- съ восторгомъ сказала Лазара,-- какъ хорошо видѣть все такъ ясно, какъ вы видите.
   -- Да, но я увидалъ это немножко поздно.
   Она произнесла съ тонкой улыбкой:
   -- Но Рафаръ дастъ вамъ только су съ дырочкой.
   -- А это мы увидимъ; вотъ его домъ.
   Они разстались.
   Вечеромъ мужики ждали отца Кардинэ у его двери добрыхъ полчаса. Наконецъ, онъ пришелъ.
   -- Я бѣгалъ весь день, былъ у всѣхъ богачей села; черезъ два дня соберется общій совѣтъ, а черезъ три вы получите работу.
   Утренніе бунтовщики сразу успокоились и даже добродушно смѣялись, когда отецъ Кардинэ сталъ разсказывать имъ свои похожденія.
   Сначала Рафаръ поднялся на дыбы и заоралъ.
   -- Васъ сожгутъ вмѣстѣ съ вашей казной.
   -- У насъ нѣтъ казны.
   -- Все равно, васъ подожгутъ.
   -- О, Боже мой! А сколько надо?
   -- Двѣ тысячи франковъ для начала.
   Тогда и онъ, и она зашумѣли, загалдѣли, но ничего не хотѣли сообразить. Отецъ Кардинэ бился съ ними цѣлыхъ три четверти часа. Наконецъ, порѣшили на тысячѣ франковъ, но съ условіемъ, что эта сумма будетъ выдана хорошимъ хлѣбомъ.
   Всѣ расхохотались надъ этой выходкой добраго булочника, желавшаго разомъ взять барышъ и на камнѣ, и на хлѣбѣ.
   Четыре дня спустя, голодные рабочіе уже разворачивали гору за деревней. Снова во всѣхъ печахъ появился веселый огонекъ; лица просвѣтлѣли; теперь всѣ будутъ сыты. Работали мущины, женщины и дѣти. Лазара возила тачку и приносила домой ежедневно восемь су. Траншею рыли невдалекѣ отъ дома Фортюнэ, и дѣвочка всегда могла урвать минутку сбѣгать навѣстить больную.
   И по вечерамъ хлѣбомъ или деньгами Лазара приносила свой заработокъ. Но, хотя кофе и варился каждое воскресенье, Фортюнэ не вставала съ постели; слишкомъ были надорваны ея старческія силы, чтобъ онѣ могли возстановиться.
   

X.

   Прошла зима. Фортюнэ все становилась слабѣе и слабѣе. Она уже перестала мечтать о герцогинѣ и не могла даже долго слушать разсказъ о смерти Евы.
   Наступило лѣто, и Лазара, указывая въ окно на полосы золотистой ржи, успокоивала старушку:
   -- Скоро вывозъ камня окончится, потому что наступаетъ жатва; я пойду собирать колосья, а хорошая погода укрѣпитъ ваше здоровье окончательно. Маріанна и Обелина, захворавшія такъ же, какъ и вы, отъ работы и истощенья, теперь ужь гуляютъ. Деревня и село совсѣмъ переродились, и говорятъ, что жатва будетъ очень богатая. Говорятъ, будто денегъ у всѣхъ будетъ такъ много, что не придется даже возить камни, хотя бы война продолжалась до будущей зимы.
   И дѣйствительно, ячмень, пшеница, рожь, овсы подымались на радость. Насколько могъ окинуть глазъ, вездѣ хлѣбъ переливался какъ золото. Но за то ужь какъ же и палило солнце! Никогда еще не запомнятъ въ Гравуа такой засухи. Небо словно раскаленный свинецъ; вдалекѣ порою погромыхивалъ громъ, падало на землю нѣсколько крупныхъ капель дождя, но и только.
   Въ одинъ изъ такихъ жаркихъ іюльскихъ дней, около полудня, больная вдругъ приподнялась.
   -- Лазара!
   -- Я тутъ.
   -- Послушай... ты выйдешь замужъ, назовешь своіо дочь Евой и будешь разъискивать... кого ты знаешь! Обѣщай мнѣ!
   Когда Лазара обѣщала, Фортюнэ съ утомленіемъ опустилась на подушку и поблѣднѣла, какъ мертвая. Крикъ дѣвочки привелъ ее въ себя. Нѣсколько времени Фортюнэ шевелила губами, наконецъ, набравшись силъ, заговорила:
   -- Дитя мое, поди къ папа Динэ, скажи ему, чтобы онъ пришелъ составить мое духовное завѣщаніе... да можетъ быть я уже получила наслѣдство или современемъ получу милліоны, ты это знаешь, все это должно достаться тебѣ... Я тебѣ отдаю и все, что здѣсь есть; ты за мной ходила, какъ за матерью, у тебя доброе сердце. Въ нѣсколькихъ лье въ Семпле у меня есть кузины со стороны мужа; но у меня вся семья въ...
   Ея взглядъ докончилъ фразу. Болѣе твердымъ голосомъ она повторила приказаніе идти за отцомъ Кардинэ.
   Но взволнованная дѣвочка колебалась, не рѣшаясь оставить ее одну.
   -- Иди, я этого хочу!
   Лазара вышла.
   На порогѣ она остановилась, камни такъ и горѣли подъ ногами, въ воздухѣ было душно. Темныя тучи закрыли солнце, сразу какъ будто наступила ночь.
   -- Да иди же, бѣги, не жди дождя!
   Лазара отправилась. Нечѣмъ было дышать; становилось еще темнѣе, съ юга надвигались быстрыя черныя тучи, дѣлалось страшно. Кругомъ мертвая тишина, ячмень, рожь, весь хлѣбъ стоялъ нешелохнувшись, даже птицы замолкли, и палящій жаръ смѣнился холодомъ. Вдругъ, послышался шумъ, похожій на паденіе съ высоты цѣлой массы камней.
   Лазара подняла глаза; небо словно разверзалось. Тогда дрожавшими ногами она пустилась бѣжать. Уже землянка отца Кардинэ виднѣлась невдалекѣ, когда сверкнула ослѣпительная молнія и посыпался градъ величиною въ тѣ камни, которые она выворачивала всю зиму.
   Съ страшнымъ крикомъ она понеслась къ старому пустому сараю, оставшемуся отъ какой-то фермы, быть можетъ для того, чтобы спасти дѣвочку. Едва она тамъ укрылась, какъ пронесся сильный вихрь, ломавшій деревья, срывавшій крыши; градъ падалъ цѣлыми кучами.
   Тогда старый сарай не могъ больше выдержать и зашатался. Обезумѣвшая отъ страха дѣвочка, желая удержать его, схватилась за одну изъ перекладинъ и отчанпо стала звать на помощь. Но ее услышалъ только ураганъ, который неистово завылъ, закружилъ и разнесъ сарай.....
   На кучѣ навоза и всякихъ обломковъ, въ лужѣ грязи лежала маленькая Лазара; ее отнесло вмѣстѣ съ крышей сарая за двѣсти метровъ отъ того мѣста, гдѣ онъ стоялъ. Обѣ руки ея были въ крови, лицо блѣдно; она открыла глаза, понемногу приходя въ себя.
   Отдаленные раскаты грома нарушали тишину, снова свѣтило солнце сквозь уходившія разрывныя тучи. Вся мокрая, въ платьѣ, прилипшемъ къ тѣлу, она приподнялась, недоумѣвая, гдѣ она и что случилось. Тутъ она все вспомнила.
   Она не узнала полей. Вокругъ нея образовалась какая-то полоса перепутанной соломы. Гдѣ же чудная рожь, золотая пшеница, овесъ, ленъ? Ничего больше не существовало.
   Куда же это занесла ее буря? Охъ, а Фортюнэ? А папа Динэ, а остальные? Неужели этотъ каменный дождь и ихъ всѣхъ занесъ далеко отъ Гравуа?..
   Она зарыдала, отдаваясь своему горю, когда услыхала звавшій ее голосъ.
   -- Лазара! Маленькая Лазара!
   Ахъ, это папа Динэ, вонъ тамъ, на горѣ, у землянки. Это онъ, несомнѣнно, и машетъ руками.
   Она скоро была подлѣ него. Увы, и маленькій прекрасный садикъ не существовалъ болѣе! Капуста и всѣ другія овощи были помяты, побиты градомъ. Изъ попадавшихъ ульевъ вытекалъ на землю медъ, вездѣ лежали мертвыя пчелки. Только землянка устояла.
   -- Какимъ образомъ очутилась ты здѣсь?-- спросилъ Лазару старикъ.
   Она разсказала, зачѣмъ и какъ она шла сюда; буря застигла ее по дорогѣ, она спряталась отъ нея въ старый сарай, стоявшій на краю поля, но ураганъ разметалъ его, а ее вмѣстѣ съ крышей откинулъ сюда.
   -- Но Фортюнэ! Что теперь съ нею? Пойдемте, пойдемте къ ней скорѣе!
   Отецъ Кардинэ взялъ ее за руку.
   -- Да, пойдемъ взглянемъ на Фортюнэ и на Гравуа, и на все это разоренье.
   Они пошли при звукахъ отдаленнаго грома. Теперь можно было сократить путь, не опасаясь помять рожь. Мѣстами крупныя градины таяли подъ солнцемъ.
   -- Вотъ по крайней мѣрѣ на четыре года разоренья, -- съ сокрушеніемъ сказалъ старикъ.-- Я ничего болѣе ужаснаго не видалъ во всю мою жизнь. Работайте, добрые люди, удваивайте вашу энергію, потому что врагъ всегда близко.
   -- А Фортюнэ? Найдемъ ли мы ее, скажите, папа Динэ.
   По всей деревушкѣ стоялъ стонъ. Мельникъ Паленъ былъ убитъ; упавшей мельницей раздавило его маленькаго сына, котораго несли теперь на носилкахъ. Одни кричали, другіе плакали, глядя на опустошенную деревню. Громче всѣхъ жаловались на судьбу супруги Рафары и Вероника, которая собирала въ корзину убитыхъ жаворонковъ и перепелокъ, какъ женщина, не теряющаяся ни въ какой бѣдѣ.
   Соломенныя крыши, черепичныя доски, стекла, стѣны избъ валялись посреди улицы; почти всѣ крыши были снесены ураганомъ.
   Вотъ и избушка Фортюнэ.
   -- Пойдемте скорѣе, папа Динэ... Ахъ, крыши-то ужь нѣтъ!..
   Но этого слѣдовало ожидать; старая солома давно едва держалась на стропилахъ. Сверху стекала вода отъ таявшаго града; на полу, внутри образовалось цѣлое озеро, въ которомъ плавала убогая мебель. И среди этого разрушенія на кровати лежала Фортюнэ такъ спокойно, какъ будто ничего необыкновеннаго не случилось.
   -- Она спитъ,-- прошептала Лазара.
   Да, она спала. И ничего уже не могло пробудить ее отъ этого вѣчнаго сна, ни ураганъ, ни холодъ, ни голодъ, ни боль въ ногѣ, ни неотступная мысль о герцогинѣ.
   Когда Лазара поняла, она бросилась къ кровати и взяла уже холодную, честную, морщинистую руку, загрубѣвшую въ работѣ, руку, которая ее ласкала, кормила, одѣвала; она поцѣловала ее и залилась горькими слезами.
   Стоя у кровати, безъ словъ, папа Динэ глядѣлъ на эту безмятежность послѣдняго покоя и тихонько гладилъ рукой по волосамъ ребенка.
   

XI.

   -- Мы наслѣдники!
   Они вошли въ четверомъ: двѣ женщины въ бѣлыхъ наколкахъ на головахъ, въ приподнятыхъ юбкахъ и высокихъ башмакахъ и двое мущинъ въ полушубкахъ. Одинъ изъ мужиковъ былъ длинный и худой, его отцовскій полушубокъ зеленовато-оливковаго цвѣта, переходящій изъ рода въ родъ, былъ слишкомъ для него широкъ; второй былъ толстый человѣкъ съ круглой спиною.
   -- Мы наслѣдники, кузены!.. Эмабль Гобло, Прюдансъ Гобло; Баптистъ Жерменъ, Одиль Жерменъ.
   Они пріѣхали изъ Семпле, но не поспѣли на похороны, потому что ихъ во-время не предупредили. Подозрительнымъ взглядомъ смотрѣли они на Лазару, причину этого опозданія, и стали оглядывать комнату, которая помимо окна освѣщалась яркимъ солнцемъ сверху, такъ какъ не было крыши.
   -- О, какъ мало вещей въ этой развалившейся избушкѣ!.. А гдѣ деньги, дѣвочка'
   -- Деньги?
   -- Да,-- сказала Прюдансъ Гобло, низенькая брюнетка, съ громкимъ голосомъ и очень рѣшительнымъ, командирскимъ видомъ.
   Другая, рыжая, совсѣмъ еще молодая прибавила:
   -- Покажи твои карманы.
   Съ такимъ изумленно-грустнымъ видомъ Лазара вывернула свои карманы, что командирша остановила молодую женщину;
   -- Оставь ее, она не имѣетъ вида воровки. Займемся дѣломъ; нечего терять время.
   Она взяла столъ и вынесла его на средину комнаты; Одиль Жерменъ поставила туда же стулъ, а Эмабль Гобло взялъ соломенный матрацъ и, положивъ его на столъ, немедленно бросился къ кровати и въ ту же минуту рознялъ ее по частямъ. Съ еще большимъ проворствомъ его жена заглянула въ печь, пересчитала посуду, оглядѣла всю рухлядь. Это была пара достойная другъ друга.
   Худой кузенъ ничего не дѣлалъ, только поеживался въ своей широкой шубѣ, а его жена, прислонясь спиной къ печкѣ, не дерзала пошевелиться, подавленная дѣятельностью своей кузины.
   Стоя прижавшись къ окну съ взволнованнымъ лицомъ, Лазара спросила:
   -- Вы все возьмете?
   -- Да вѣдь мы же наслѣдники!
   И Прюдансъ Гобло, отвѣтившая на этотъ вопросъ, увидя на стѣнѣ новую корзинку, эту чудную корзинку, купленную въ Камбрэ, сняла ее. Тогда начался дѣлежъ; спорили изъ-за каждой вещи, но перевѣсъ всегда оставался на сторонѣ Гобло. Наконецъ дошла очередь до корзинки, которую Прюдансъ все время держала на рукѣ, какъ будто принесла съ собой изъ своей деревни. Она хотѣла взять ее себѣ, но Жермены запротестовали.
   -- Ну, хорошо, мы разъиграемъ ее въ лотерею,-- воскликнула командирша.-- А чтобы никому не было обидно, иди и ты сюда, дѣвочка.
   Она взяла Лазару и сунула ей въ руку двѣ неровныхъ соломины, которыя тутъ же выдернула изъ матраца. И та самая Лазара, которой была завѣщана эта корзина, вмѣстѣ съ будущими милліонами, должна была держать солому для розыгрыша.
   Выиграла Прюдансъ. И еслибы разъигрывались милліоны герцогини, ихъ одинаково выиграла бы Прюдансъ. Ея энергичное лицо дышало увѣренностью въ самой себѣ и во всякихъ удачахъ.
   Толстый Гобло, въ самомъ веселомъ настроеніи посвистывая, поглядывалъ на своихъ разочарованныхъ кузеновъ.
   Оставалось рѣшить судьбу только одного предмета: "Хижины дяди Тома", которую Лазара только-что взяла съ печки и прижимала къ своей груди. Неужели у нея отнимутъ ея дорогую книгу съ милой Евой?
   Къ счастію, книга повидимому не представляла никакой цѣнности для четырехъ паръ глазъ, устремленныхъ на нее. Однако Прюдансъ Гобло пожелала посмотрѣть; она выхватила ее изъ рукъ ребенка, на мгновеніе задержавшихъ ее, открыла и, увидавъ картинку, сунула книгу въ корзинку, сказавъ, что ея дѣти любятъ картинки.
   Кузина Одиль сказала то же самое о своихъ.
   -- У тебя только двое, а у меня ихъ восемь!-- рѣзко отвѣтила ей Прюдансъ.
   И книга осталась тамъ, куда ее положили.
   Лазара тихо плакала; она понимала, что всѣ слова безполезны съ этими людьми, что камни скорѣе бы поняли, сколько воспоминаній у нея связано съ этой драгоцѣнной книгой.
   Прюдансъ Гобло внимательно разсматривала плачущую дѣвочку, когда дверь отворилась и вошелъ отецъ Кардинэ. Онъ пришелъ навѣстить Лазару, бросившуюся тотчасъ же къ нему.
   -- Еще наслѣдникъ?..
   Во всѣхъ глазахъ стоялъ этотъ вопросъ.
   Взглянулъ на собразную мебель и наслѣдниковъ, папа Динэ положилъ руку на головку Лазары и сказалъ:
   -- Я вижу, что вы уже тутъ распорядились. Развѣ вамъ дѣвочка не сказала, что она ходила за Фортюнэ, что она любила ее, какъ мать, что она закрыла ей глаза, что она украсила ея могилку цвѣтами и что по всему этому, какъ и по желанію покойной, она наслѣдница?
   -- А развѣ есть бумага?-- съ тревогой, всѣ красные, спросили Гобло.
   -- Развѣ есть бумага?-- какъ эхо повторили кузены.
   При этихъ словахъ, разрывающихъ всѣ нравственныя права, отецъ Кардинэ не въ силахъ былъ продолжать. Онъ склонилъ голову и задумчиво сталъ разсматривать убогую мебель.
   Прюдансъ также озабоченно принялась съ ногъ до головы оглядывать Лазару, какъ будто хотѣла спять съ нея мѣрку, послѣ чего, она привлекла ее къ себѣ и тихимъ голосомъ стала разспрашивать:
   -- Который тебѣ годъ?
   -- Одиннадцать лѣтъ.
   -- Ты умѣешь варить супъ?
   -- Да.
   -- А хозяйство знаешь?
   -- Да.
   -- Хорошо.
   Она склонилась къ уху своего мужа и шепнула:
   -- Не говори ничего, оставь меня дѣйствовать.
   Потомъ громкимъ голосомъ и указывая на старика, продолжала;
   -- Онъ говоритъ правду: надо подумать объ этой дѣвочкѣ... Ну, Одиль, хочешь разъиграть ее въ лотерею на соломинкахъ.
   Одиль отказалась.
   -- Какъ хочешь,-- тогда я ее возьму. У меня восемь человѣкъ дѣтей, но однимъ больше, однимъ меньше...
   Ея взглядъ, такой же захватывающій, какъ и ея руки, переходилъ отъ отца Кардинэ къ дѣвочкѣ.
   -- Отвѣчай, Лазара.-- произнесъ старикъ.
   Лазара вся въ слезахъ на минуту ухватилась за него, какъ на своего единственнаго защитника; потомъ она подняла голову. Она прекрасно понимала, что этотъ старый и бѣдный человѣкъ, родственникъ Вероники, не можетъ оставить ее у себя.
   -- Папа Динэ,-- прошептала она,-- я уйду, да!
   Онъ ничего не отвѣтилъ, но глаза его сдѣлались влажны; онъ взялъ своей дрогнувшей рукой ручку Лазары и крѣпко пожалъ ее за это рѣшеніе, разрывавшее его сердце.
   -- Какъ васъ зовутъ?-- спросилъ онъ затѣмъ, глядя прямо въ лицо Прюдансъ, не показавшейся ему слишкомъ злой.
   -- Прюдансъ Гобло изъ Семпле. А это -- мой мужъ Эмабль Гобло.
   Гобло, улыбаясь во весь свой широкій ротъ, приложилъ руку къ шляпѣ.
   -- Ну, прекрасно, Прюдансъ Гобло, и вы, Эмабль Гобло, вѣдь вы знаете, что такое ребенокъ, у васъ у самихъ есть дѣти; поручаю вамъ эту добрую и любящую дѣвочку; обращайтесь съ ней ласково и посылайте ее въ школу, она ужь умѣетъ читать...
   -- Возьми, дѣвочка,-- перебила Прюдансъ, расчувствовавшись и выдергивая изъ корзинки "Хижину дяди Тома",-- вотъ книга, я тебѣ ее дарю. Пойдемъ, ты будешь счастлива съ нами, мы хорошіе люди, въ Семпле это всѣ знаютъ.
   Она тутъ же взяла въ свидѣтели Баптиста и Одиль Жерменовъ, которые утвердительно кивнули головами.
   И худой Баптистъ танцовалъ въ своей зеленовато-оливковой шубѣ, радуясь, что онъ не навязалъ себѣ нашею, какъ Прюдансъ, лишняго ребенка. Отецъ Кардинэ повторилъ свои просьбы, и стали готовиться къ отъѣзду.
   Жерменъ, не любившій затруднять себя работой, ушелъ на деревню за телѣгой и, когда она была приведена, Гобло сложили въ нее все наслѣдство, но такъ, что ихъ вещи спокойно возвышались на чужихъ. Лазара простилась съ сосѣдями и Ведастиной, нѣжно поцѣловавшей ее. Отецъ Кардинэ ходилъ съ нею.
   Въ минуту разставанія дѣвочка, вдругъ, вскрикнула:
   -- Ахъ, папа Динэ! Папа Динэ!..
   -- Прощай, дитя мое... вѣдь я не могу тебя оставить у себя...
   Больше онъ ничего не могъ сказать: слезы сдавили ему горло. Она влѣзла въ телѣгу съ наслѣдниками и наслѣдствомъ, и уѣхала.
   Съ высоты воза, куда ее посадили, какъ воробья, она смотрѣла, какъ исчезала избушка безъ крыши, безъ мебели, безъ Фортюнэ, потомъ землянка, гдѣ отецъ Кардинэ остался одинъ, а тамъ, вдалекѣ,-- кладбище, гдѣ спали ея обѣ матери и вѣроятно разговаривали о дѣвочкѣ, которую онѣ любили. Наконецъ деревушка исчезла.
   Прощайте! Прощайте!..
   Остальные спутники ѣхали молча. Когда наступилъ вечеръ, широкая шуба, надвинувъ свою шляпу, спадавшую отъ тряски, начала дремать; Одиль уже давно спала, склонясь на плечо мужа. Лазара также закрыла глаза.
   Прижавшись другъ къ другу, Гобло, казалось, смотрѣли на горизонтъ, гдѣ всплывала луна, но они оживленно разговаривали.
   -- Да, девять человѣкъ дѣтей, вмѣсто восьми...
   -- Молчи, Эмабль,-- энергически остановила его командирша.-- Эта дѣвочка умѣетъ стряпать, знаетъ хозяйство; она даромъ будетъ готовить кушанье, она будетъ у насъ вмѣсто служанки; а до будущаго года мы будемъ получать за нее семь франковъ въ. мѣсяцъ отъ правительства. Пойми, что мы еще останемся въ барышахъ!
   

XII.

   На другое утро, восемь Гобло, обступивъ Лазару полукругомъ, разсматривали новую знакомую, пріѣхавшую наканунѣ ночью. Сначала всѣ молчали, потомъ загалдѣли, засмѣялись, затолкали, и знакомство было совершено.
   Домъ былъ прекрасный; онъ состоялъ изъ двухъ большихъ и одной маленькой комнаты; каждая изъ нихъ была прилично омеблирована кушетками, кроватью, столами, стульями. Но главное богатство заключалось въ двухъ высокихъ круглыхъ печахъ, которыя зимою хорошо натапливали домъ. Въ маленькой комнатѣ кромѣ разныхъ земледѣльческихъ орудій, битыхъ горшковъ и паутины, стояла кушетка, на которой Лазара спала эту ночь.
   За домомъ находился очень большой садъ и огородъ со всякими овощами. Вода была въ колодцѣ и въ маленькой рѣчкѣ, протекавшей между двухъ деревьевъ въ концѣ сада. Зелень, вода, сверкавшая подъ солнцемъ, все это красиво и пріятнѣе Гравуа, еслибъ только тамъ не остались тѣ, кого любила Лазара.
   Деревня, съ своими бѣлыми домиками, казалась чище. Всѣ крыши были покрыты черепицей или соломой, такъ какъ сюда не дошелъ ураганъ. Впрочемъ, Лазарѣ некогда было любоваться этой картиной, потому что Прюдансъ живо сунула ей въ руки большой березовый вѣникъ. Затѣмъ пришлось перемыть посуду, принести воды изъ колодца.
   -- Ну, скорѣе! Теперь не время спать. Развѣ ты не знаешь, что дѣлаютъ съ колодезной веревкой?
   -- Но вода глубоко, а ведро тяжело,-- защищалась дѣвочка.
   -- Ахъ, ахъ, скажите, пожалуйста! Ты хотѣла бы черпать наперсткомъ? Пойдемъ!
   Маленькія руки Лазары упустили въ колодезь веревку и висѣвшее на ней ведро. Прюдансъ ловко подскочила, спасла то и другое и легко, какъ перышко, вытянула полное ведро.
   -- Вотъ какъ надо дѣлать вмѣсто того, чтобъ глазѣть по сторонамъ!
   Потомъ она дала дѣвочкѣ дружественный подзатыльникъ, Лазара, въ слезахъ, потащила полное ведро къ дому и вылила его въ бочку.
   -- Теперь поди сюда и помоги мнѣ!
   Она пошла за Прюдансъ въ первую комнату. Тамъ стояла сложенная кровать Фортюнэ, доставшаяся вмѣстѣ съ большей частью посуды, лежавшей на полу, на долю Гобло. Лазара увидала желтую кружку и свою маленькую бѣлую кружечку съ красными цвѣточками. Она взглянула на кровать, на которой спала долгіе годы вмѣстѣ съ бѣдной женщиной, еще такъ недавно ушедшей въ могилу.
   -- Держи этотъ передокъ,-- командовала Прюдансъ.-- А, ты опять заревѣла?.. Держи прямѣе, вотъ такъ.
   И Прюдансъ, ловко, какъ мущина, сколотила молоткомъ кровать и поставила ее въ углу первой комнаты.
   -- Прюдансъ, кто будетъ спать на этой кровати?-- застѣнчиво спросила Лазара.
   -- Трое младшихъ дѣтей; имъ тутъ будетъ удобнѣе, чѣмъ на соломенникѣ.
   -- Да,-- вздохнула она.
   Какъ ей хотѣлось спать на этой кровати!
   Въ полдень вернулся съ поля Гобло; на немъ была широкая блуза. Онъ сѣлъ и пообѣдалъ тѣмъ, что изготовила довольно недурно новая служанка. Онъ пожиралъ, какъ удавъ, огромными порціями, громко пережевывая и молча; восьмеро дѣтей обѣдали какъ попало: на полу, на порогѣ, по двое изъ одной тарелки. Желтая кружка была пристроена: Прюдансъ пила изъ нея воду, а старшая дѣвочка Клеора завладѣла маленькой кружкой съ красными цвѣточками.
   Изнемогая отъ усталости, Лазара уснула тамъ же, гдѣ вчера.
   Послѣдующіе дни проходили въ такой же непрестанной работѣ, какъ и первый. Когда, между дѣломъ, Лазара присаживалась на минутку отдохнуть, ей немедленно совали иголку въ руки или давали старую изломанную корзинку и лопаточку, съ которыми она шла на дорогу собирать навозъ, оброненный лошадьми и коровами. Въ этой работѣ ей вызывались помочь маленькіе Гобло, мальчики и дѣвочки. Тогда съ хохотомъ и толкотней навозъ поднимался даже безъ помощи лопаточки, въ одну минуту дорога дѣлалась чистой. Старшіе, впрочемъ, дѣлали это озабоченно, стараясь подражать своей матери.
   Когда наступала пора ягодъ, орѣховъ, желудей, эта чистка дорогъ составляла развлеченіе маленькихъ Гобло; они могли забѣгать въ лѣсъ, пока старшіе работали въ полѣ. Но кухарка въ эти дни оставалась дома.
   Гобло засѣвали большой участокъ хлѣба, и взрослыя дѣти подъ предводительствомъ матери всѣ выходили на жатву. Благодаря тому, что семья была велика, хлѣбъ убирался во-время, и глядишь: то тамъ скопится двѣсти лишнихъ франковъ, то тутъ триста. Не довольствуясь своимъ полемъ, они брали и чужія на аренду. Деньги прибывали со всѣхъ сторонъ. Но о школѣ не упоминалось ни однимъ словомъ; не знали даже, гдѣ она и находится.
   -- Я никогда не умѣла ни читать, ни писать,-- съ торжествующимъ видомъ заявляла Прюдансъ, подпершись руками,-- мой мужъ также, а ужь о родителяхъ и говорить нечего; однако они намъ оставили четыре сетье земли, да мы еще нажили.
   Она заперла въ шкафъ "Хижину дяди Тома", когда однажды застала Лазару за чтеніемъ.
   -- Отъ чтенія зрѣніе портится.
   Она назвала ей примѣры, когда грамотные люди кривѣли и даже слѣпли. Хозяйство, стирка, кухня, а потомъ, лѣтомъ косьба, жатва, собираніе колосьевъ -- вотъ настоящая работа.
   -- Прюдансъ, вѣдь вы же обѣщали папа Динэ посылать меня въ школу?
   -- А онъ самъ-то, отецъ Кардинэ, ходилъ въ школу?
   -- Нѣтъ, онъ учился одинъ, но онъ хочетъ, чтобъ я ходила.
   -- Такъ пусть онъ и платитъ за тебя; но у этого нищаго ученаго нѣтъ ни одного су, между тѣмъ какъ у меня...
   Ея глаза съ гордостью окинули большой полный разнаго добра шкафъ, и она хлопнула себя по карману, въ которомъ зазвенѣли деньги.
   Дѣти Прюдансъ, уже давно видѣвшія, какъ мать такимъ образомъ похлопывала себя по карману, привыкли считать себя богатыми, но изъ-за этого нисколько не хуже относились къ Лазарѣ. Они говорили ей только, что она очень, очень некрасива, потому что въ деревнѣ красота состоитъ въ полнотѣ и румяныхъ щекахъ. А Лазара была худенькая, блѣдная дѣвочка съ большими почти всегда грустными глазами. Они смотрѣли на Лазару, какъ на подругу, она обѣдала вмѣстѣ съ ними одно и то же кушанье, и ей не жалѣли куска.
   

XIII.

   Ей предстояла еще новая работа, отъ которой она теряла голосъ и чувствовала боль въ ногахъ.
   Однажды подъ вечеръ, когда она вытягивала воду изъ колодца, Прюдансъ подозвала ее къ двери. Четыре коляски проѣзжали въ цѣлыхъ облакахъ пыли; въ экипажахъ сидѣло нѣсколько мущинъ въ черномъ и нѣсколько дамъ въ бѣлыхъ и свѣтлыхъ платьяхъ. Все это общество очень потѣшалось надъ груипой мальчишекъ, бѣжавшихъ за первой коляской, гдѣ сидѣла полная барышня въ коронѣ изъ флеръ д'оранжа.
   -- Подайте су! Подайте су!-- голосила толпа.
   Су сыпались на дорогу, бѣднота бросилась подымать и вновь бѣжала съ крикомъ:
   -- Подайте су! Подайте су!
   Широко раскрытыми глазами смотрѣла Лазара на нарядные экипажи, когда Прюдансъ рѣзко повернула ее къ себѣ и сказала:
   -- Ишь, шалуны... Кто это ихъ научилъ?
   Она строго взглянула на дѣвочку, какъ будто это она научила ихъ, потомъ прибавила:
   -- Ступай за водой.
   Минуту спустя, когда Лазара была у колодца, Прюдансъ появилась съ задумчивымъ выраженіемъ въ лицѣ и вполголоса пояснила:
   -- Эти мальчишки изъ Шанъ-веръ насобирали пятнадцать су; они сами мнѣ показывали Ахъ, ахъ, за эти двѣнадцать лѣтъ, какъ я здѣсь живу, много проѣхало колясокъ, кабріолетовъ и телѣгъ, ужь не считая свадебъ; и все это были путешественники, у которыхъ въ карманахъ водились су. А если можно, то почему же не взять часть этихъ су и себѣ?.. Когда имѣютъ столько дѣтей, сколько у меня, когда восемь ртовъ просятъ ѣсть, а домъ стоитъ на большой дорогѣ, то ты сама видишь, какъ это могло бы быть выгодно. Только мои дѣти не бѣдняки, и можетъ быть деревня заговорила бы объ этомъ. У меня ужь давно мелькнула мысль, что не слѣдовало бы такъ пропускать экипажи, только я ничего объ этомъ не говорила. Эти шалуны изъ Шанъ-веръ разсказывали мнѣ, что они играли на дорогѣ, когда проѣхала свадьба; имъ бросили су, тогда они побѣжали вслѣдъ за поѣздомъ и набрали много.
   Она умолкла, прислушиваясь къ новому отдаленному стуку колесъ.
   -- Послушай, -- продолжала она, прищуривъ глаза,-- ты не богатая дѣвочка, ты сидишь у меня на шеѣ...
   Въ послѣднее время Прюдансъ довольно часто повторяла Лазарѣ эти послѣднія пять словъ, не дѣлая при этомъ ни малѣйшаго намека ни на семь франковъ правительства, ни на услуги, которыя ей оказывала дѣвочка.
   -- Ну, такъ вотъ, такъ какъ ты сидишь на моей шеѣ, то ты можешь бѣгать за экипажами.
   Лазара вскрикнула отъ удивленія, но Прюдансъ, не обративъ на это никакого вниманія, прибавила:
   -- Смотри, вонъ ѣдетъ шарабанъ! Бѣги смѣлѣе; около него только шестеро дѣтей.
   Но Лазара не торопилась бѣжать, шарабанъ былъ уже далеко, когда она дошла только до двери, грустная и взволнованная.
   -- Неловкая!.. Стой здѣсь; вонъ еще карета. Бѣги, теперь ты ее догонишь!
   -- Я не смѣю, Прюдансъ! Я никогда не осмѣлюсь...
   -- Вотъ вздоръ какой! Эти ребятишки смѣютъ же...
   Она указала на группу ребятишекъ, вернувшихся отъ второй кареты и готовыхъ скакать за третьей.
   -- Вѣдь вы же ихъ назвали шалунами.
   -- Всѣ дѣти шалуны. Ну, вотъ, бѣги смѣлѣе!
   Приближалась телѣжка, выкрашенная въ нѣжно-зеленую краску и запряженная хорошей лошадью. Когда она проѣзжала среди криковъ "Подайте су!" Лазара, сконфуженная пряталась за спину Прюдансъ, но та ее толкнула обѣими руками въ самый центръ толпы. Тогда дѣвочка побѣжала вмѣстѣ съ ними по пыли, но молча.
   На поворотѣ дороги одинъ су упалъ на землю; нищіе, толкая другъ друга, кинулись къ нему, а проѣхавъ шаговъ десять изъ. телѣжки высунулась голова, чтобъ взглянуть на эту битву.
   Въ одну минуту телѣжка остановилась, и Лазара услышала призывы вполголоса, подобные тѣмъ, которые донеслись къ ней съ верхушки смоковницы, тамъ, по дорогѣ въ Камбрэ.
   -- Лазара! Лазара!
   Она подняла свои бѣдные стыдливые глаза.
   -- Марсьяль!
   Онъ соскочилъ на землю, полный прежней нѣжности. Его носъ раздался въ ширину, какъ и вся его фигура, но глаза сохранили прежнюю доброту.
   Онъ повторилъ нѣсколько разъ:
   -- Ахъ!.. ахъ!.. ахъ!.. ахъ!..
   Это должно было выражать, какъ ему тяжело встрѣтить свою подругу на дорогѣ, въ нѣсколькихъ лье отъ ихъ деревни. Потомъ, онъ спросилъ Лазару, что она тутъ дѣлаетъ.
   Она отвѣтила ему такой грустной улыбкой, что онъ тотчасъ же, не понявъ какъ-будто это горе вынужденнаго нищенства, указалъ кнутомъ на телѣжку, изъ которой доносился ужасный запахъ лука. Да, онъ теперь торгуетъ лукомъ, онъ бросилъ ножи и умерщвленіе бѣдныхъ свиней, потому что не могъ вынести и заболѣлъ отъ этого; но новое ремесло тоже было ему не по вкусу. Сажать лукъ это еще хорошо, весело, но продавать!.. Его мать и тетка изъ Бомельяра такая же прекрасная коммерсанта, какъ и мать, рѣшили, что изъ него никогда не выйдетъ торговаго человѣка и все-таки посылали его.
   Онъ глубоко вздохнулъ и, растопыривъ руки, ждалъ, когда наговоритъ Лазара Она разсказала ему, какъ послѣ смерти Фортюнэ, умершей во время урагана, ее увезли изъ Гравуа вмѣстѣ съ новой корзинкой, двумя кружками и остальнымъ имуществомъ въ Семпле; она служитъ здѣсь у Прюдансъ Гобло, которая ее между двухъ работъ посылаетъ собирать су за экипажами.
   Этихъ послѣднихъ словъ, произнесенныхъ Лазарой съ краской въ лицѣ, Марсьяль какъ-будто опять не понялъ. Онъ сморщилъ носъ, взглянулъ на свою телѣжку и, разумѣется, для того, чтобъ успокоить свою подругу, сравнивъ ея судьбу съ своею, проговорилъ философски:
   -- А я вотъ продаю лукъ... Все такъ!
   -- А что дѣлаетъ папа Динэ?
   -- Онъ старѣетъ, все жалуется на боль въ ногахъ.
   Въ эту минуту отдаленный, но громкій голосъ крикнулъ:
   -- Лазара!
   Испуганный Марсьяль, какъ-будто услыхавшій крикъ Вероники, сдѣлалъ шагъ къ телѣжкѣ,
   -- Хочешь со мной, ѣхать Лазара?
   -- Куда же мы поѣдемъ?
   -- Куда захочешь.
   Она грустно покачала головой, прекрасно сознавая, что они не далеко уѣдутъ вмѣстѣ, что ихъ поймаютъ. Онъ также понималъ это.
   -- Я проѣду здѣсь,-- сказалъ онъ, -- мы еще увидимся... Подожди, дай ей вотъ это, если она будетъ тебя бранить.
   Онъ бросилъ монету въ десять су, доказавъ лишній разъ, что изъ него не выйдетъ торговый человѣкъ.
   -- Прощай, Марсьяль!
   -- До свиданья, Лазара!..
   Она поскакала, какъ заяцъ. Съ монетой въ десять су она встрѣтила Прюдансъ, которая вышла на дорогу, но ничего не видала за поворотомъ. Монета успокоила ее; она засмѣялась:
   -- Ты бѣгала немножко долго, но за то получила хорошее вознагражденіе; вотъ видишь, надо продолжать.
   Съ этихъ поръ, при приближеніи экипажей, Лазара все бросала, чтобы бѣжать одной или въ обществѣ оборванцевъ Шанъверъ и, протягивая руку, кричать:
   -- Подайте су! Подайте су!
   

XIV.

   За послѣднія шесть лѣтъ Гобло считали уже законченной свою семью изъ восьми человѣкъ дѣтей, и вдругъ на свѣтъ появился девятый членъ семьи, встрѣченный непріятными гримасами. Къ тому же это была слабая, болѣзненная дѣвочка, всего въ четыре фунта вѣсомъ. Остальныя дѣти, достойныя своей матери, вѣсили при рожденіи втрое больше.
   -- Она не будетъ жить!-- сказалъ Гобло, положивъ ребенка на свою богатырскую ладонь.
   -- А я ужь больше не могу работать въ полѣ, если буду кормить ее грудью!-- съ отчаяніемъ произнесла Прюдансъ.
   Братья и сестры, за исключеніемъ младшихъ двухъ или трехъ тоже не особенно привѣтливо приняли новую сестрицу. Маленькое созданьице, завернутое въ клочекъ старой, клѣтчатой юбки, было передано на руки Лазарѣ, потомъ ей же дали большой рожокъ съ молокомъ.
   Такимъ образомъ Лазара сдѣлалась кормилицей малютки съ большими черными, грустными глазами уже теперь, какъ будто понимавшими, какой ущербъ она сдѣлала семьѣ Гобло своимъ появленіемъ на свѣтъ Божій. Скоро эти глаза до такой степени стали похожи на глаза кормилицы, что даже родные это замѣчали.
   Лазара, съ самаго начала привязавшаяся къ дѣвочкѣ, спросила разъ, вечеромъ:
   -- Прюдансъ, какъ вы ее назовете?
   -- А это еще увидимъ.
   -- Хотите назвать ее Ева?
   -- Ева?
   Мужъ и жена со смѣхомъ переглянулись, они не знали этого имени. Толстый Гобло уже предложилъ деревенскія имена: Абдопонима, Кризолина, Адорантина, Альзира, Кунегунда, Альмаида, Пракседа и т. д. Лазара не сказала имъ ни о ея поклоненіи Евѣ изъ "Хижины дяди Тома", ни о своемъ обѣщаніи Фортюнэ назвать свою дочь Евой, когда у нея будетъ эта дочь. Вотъ Богъ ей послалъ дочку, которую она полюбила всѣмъ сердцемъ и будетъ воспитывать.
   Не называя причинъ, она настаивала на имени Евы и такъ какъ многочисленная семья уже исчерпала всѣ лучшія имена календаря Семпле, то "Ева", несмотря на свою новизну, было принято.
   Несчастье рѣдко приходитъ одно. Черезъ мѣсяцъ послѣ рожденія послѣдней Гобло, Лазарѣ исполнилось двѣнадцать лѣтъ. Въ ту же минуту прекратилась получка семи франковъ правительства. А эти семь франковъ ежемѣсячно откладывались Прюдансъ въ шкафъ хорошенькими высокими колонками. Теперь, вмѣсто нихъ приходилось кормить двухъ лишнихъ дѣтей.
   Прюдансъ все никакъ не могла вспомнить, что Лазара исполняетъ у нея обязанности кухарки, портнихи, прачки, няньки Евы, не считая ужь собранныхъ су. Она рѣшилась держать Лазару у себя, пока маленькая Ева не станетъ на ноги.
   

XV.

   Жизнь человѣка похожа на лампаду: чѣмъ слабѣе фитиль, тѣмъ меньше выгораетъ масла Маленькое пламя Лазары теплилось понемногу. Но теперь жило только одно тѣло; умъ постепенно угасалъ; не было ни книгъ, ни школы, ни папа Динэ, ничего оживляющаго; оставался лишь постоянный физическій трудъ въ удручающемъ обществѣ Гобло.
   Дядя Томъ, Ева и другія благородныя личности, такъ увлекавшія ее раньше, мало-по-малу исчезали изъ ея утомленной головы. Бѣдные чернокожіе люди, грандіозныя битвы уже не занимали ее, нѣтъ, и даже воспоминаніе о папа Динэ и о Фортюнэ сглаживалось въ ея памяти. Когда она старалась представить себѣ ихъ и Марсьяля, не появлявшагося, несмотря на обѣщаніе, она видѣла лишь какіе-то смутные образы.
   Ея глаза туманились такъ же, какъ и память; ихъ тихій и ласковый свѣтъ вызывался только порою лепетомъ маленькой Евы. Чаще всего въ нихъ отражалось выраженіе какой-то неопредѣленной грёзы, особенно за обѣдомъ или ужиномъ; даже Гобло замѣтили, что она почти ничего не ѣстъ; дѣйствительно, дѣвочка совсѣмъ не поправилась.
   Хозяева совѣтовали ей какъ можно больше работать, чтобъ пріобрѣсть мускулы и хорошій цвѣтъ лица. Лазара постепенно спускалась со ступеньки на ступеньку своей умственной жизни и втянулась въ жизнь Гобло. Такъ шли мѣсяцы.
   Теперь она ужь безъ краски въ лицѣ бѣгала за экипажами, забывъ прежній стыдъ, а иногда по приказанію Прюдансъ брала съ собой Еву, чтобы скорѣе разжалобить проѣзжихъ. Босая, охрипшимъ голосомъ, по снѣгу и грязи, она тянула въ носъ: "Подайте су!" и бѣжала за экипажемъ, блѣдная, измученная и приносила съ низкоопущенной головою этотъ су Прюдансъ.
   -- Эй, Лазара, эй! Ты одна?
   Этотъ шопотъ раздался изъ-за двери.
   Передъ печкой Лазара кормила кашкой Еву. Она подняла глаза и увидала передъ собой хорошо знакомое широкое лицо, глядѣвшее на нее съ выраженіемъ удивленія и грусти.
   -- Ты одна?
   -- Да, Марсьяль.
   -- Они всѣ въ полѣ?
   -- Да.
   Не подымаясь, она сдѣлала ему знакъ подойти. Онъ осторожно и тихо вошелъ, какъ человѣкъ, боящійся врага, и остановился посреди комнаты.
   -- О, -- сказалъ онъ, наконецъ, -- какая ты худая, бѣлая! Ты нездорова?
   -- Нѣтъ.
   Онъ произнесъ съ еще большимъ удивленіемъ и потирая лобъ:
   -- Развѣ ты не довольна, что видишь меня?
   -- Нѣтъ, довольна, Марсьяль.
   -- Я не могъ пріѣхать раньше; мать взяла меня у тетки, потомъ тетка взяла у матери и все изъ-за торговли.
   Онъ подошелъ еще ближе и смотрѣлъ, какъ она кормитъ Еву. Лазара была внимательна къ дѣвочкѣ, и онъ слѣдилъ за движеніемъ ея руки.
   -- А папа Динэ?-- спросила она, помолчавъ.
   -- Онъ все хвораетъ ногами, папа Динэ. Онъ мнѣ сказалъ: "Ты пожми отъ меня руку Лазарѣ, да покрѣпче пожми".
   Марсьяль протянулъ руку, она подала ему свою и заплакала.
   Тогда, сквозь слезы, въ ея глазахъ блеснулъ прежній мягкій свѣтъ. И добрый Марсьяль, увидя ее такою, радостно и взволнованно засмѣялся своей широкой улыбкой.
   -- Скажи, Лазара, когда вернутся съ поля твои хозяева?
   -- Не раньше вечера, часовъ въ семь.
   -- Ну, вотъ, и прекрасно. Его телѣжка здѣсь: онъ ѣдетъ съ товаромъ въ Валикуръ и сдѣлалъ нѣсколько лишнихъ верстъ, чтобъ заѣхать къ ней въ Семпле.
   -- Возьми дѣвочку и поѣдемъ со мной; мы вернемся къ семи часамъ.
   -- Хорошо, Марсьяль, я поѣду, -- отвѣтила она, вытирая глаза.
   На этотъ разъ телѣжка нѣжно-зеленаго цвѣта не пахла лукомъ. Большіе куски свѣжаго масла наполняли ее.
   -- Хочешь?-- предложилъ Марсьяль, взявъ въ руку огромный кусокъ, когда она сѣла рядомъ съ нимъ на козла.
   -- Нѣтъ, не хочу, я сыта; а что же, съ лукомъ плохо?
   -- И съ масломъ не лучше! Тетка все настаивала на продажѣ лука, а мать стояла за масло, потому что отъ этого товара легче освободиться, не всякій понимаетъ въ немъ толкъ.
   -- Вотъ, -- прибавилъ онъ грустно,-- папа Динэ все хотѣлъ, чтобъ изъ меня сдѣлали садовника...
   Да, напрасно папа Динэ вслухъ выразилъ свое мнѣніе. Его услыхали и, такъ какъ старика не любили, то бѣдный Марсьяль лишился единственной карьеры, къ которой былъ способенъ. Какими чудными рѣдисками, картофелемъ, капустой, рѣпой, морковью снабжалъ бы онъ мѣстечко!
   Лошадь пошла шагомъ, и ѣхали молча. Лазара осматривала незнакомую мѣстность, а онъ, посвистывая, бросалъ быстрые взгляды на ея лохмотья и на уснувшую на ея рукахъ дѣвочку.
   Въ Валикурѣ остановились передъ одноэтажнымъ старымъ домомъ, окруженнымъ красивымъ садомъ съ зеленой живой изгородью.
   -- Войдемъ вмѣстѣ со мной. Мадемоазель Бурсье увидитъ тебя, и ты ее увидишь.
   Послѣ минутнаго колебанія она согласилась.
   Дорожка аллеи, по которой они шли, была усыпана мелкимъ каменнымъ углемъ; онъ скрипѣлъ подъ ногами и смущалъ этихъ людей, шедшихъ осторожно и тихо разговаривая.
   У навѣса темной двери висѣлъ снурокъ съ мѣднымъ шарикомъ на концѣ.
   -- Видишь,-- зашепталъ Марсьяль,-- это звонокъ.
   И онъ дернулъ шарикъ. Сердце Лазары сильно забилось; держа ребенка на рукахъ, она старалась какъ-нибудь прикрыть хоть одну изъ прорѣхъ на своемъ платьѣ, но это не удавалось.
   Старый господинъ, съ сѣдой бородкой, одѣтый въ синюю полотняную жакетку, отворилъ дверь, утирая ротъ салфеткой. Онъ крикнулъ:
   -- Каролина!.. Маленькій торговецъ масла!
   Чудный запахъ жаркаго и пирожнаго долеталъ изъ дому. Скоро изъ глубины коридора вышла "мадемоазель".
   Она была такая изящная съ своими тонкими каштановыми волосами и нѣжно-голубыми глазами, что Лазарѣ показалось, что въ этомъ простомъ сѣромъ платьѣ она видитъ передъ собой "квакершу", которая дѣлала такіе вкусные пироги, когда къ ней вошла бѣдная изгнанница, тамъ, въ свободной Канадѣ.
   Мадемоазель приближалась съ улыбкой; Марсьяль толкнулъ подъ локоть подругу, чтобъ она не пропустила этой улыбки, и самъ показалъ всѣ зубы. Съ нѣкоторымъ удивленіемъ мадемоазель посмотрѣла на большіе черные глаза, потомъ спросила:
   -- Кто эта дѣвочка?
   -- Это Лазара, -- такъ просто отвѣтилъ Марсьяль, какъ-будто этого имени не могли не знать въ Валикурѣ.
   Мадемоазель сдвинула слегка брови; затѣмъ, обратясь къ Лазарѣ и указывая на малютку, напоминавшую и глазами и костюмомъ Лазару, спросила:
   -- Твоя сестренка?
   -- Это Ева.
   -- У Лазары нѣтъ ни сестры, ни брата, ни отца, ни матери, она служанка Прюдансъ Гобло изъ Семпле, матери Евы. А маленькая Ева названа такъ въ память "Хижины дяди Тома".
   Она говорила это, оживляясь все болѣе и болѣе, чувствуя, что барышня ее слушаетъ.
   -- Войдите,-- сказала барышня,-- сегодня у насъ праздникъ, день именинъ моего отца.
   Она провела ихъ въ кухню и усадила за очень чистый деревянный столъ, передъ линіей блестящихъ, какъ золото, кастрюль. Ахъ, какъ здѣсь хорошо! А на столѣ, на большомъ блюдѣ, убранномъ зеленью, стоялъ кусокъ еще горячаго жаркаго; рядомъ остатки жаренаго картофеля, салата и пирога.
   И вотъ, барышня взяла фаянсовую тарелку, разрисованную синими листьями, положила на нее толстый кусокъ ростбифа, полила его сокомъ, пахнувшимъ лавровымъ листомъ, перцемъ, тминомъ, и поставила передъ Лазарой. Это былъ первый ростбифъ, который она ѣла въ жизни.
   Къ ней явился аппетитъ; она ѣла и въ то же время давала крошечные кусочки Евѣ; у дѣвочки ужь были маленькіе зубки. Она пила вино также въ первый разъ въ жизни, глаза ея засверкали прежнимъ оживленіемъ, и ея оживившееся воображеніе мигомъ нарисовало ей восхитительную картину: на безконечно длинныхъ деревянныхъ столахъ стоятъ синія фаянсовыя тарелки съ кусками ростбифа, который поѣдаетъ съ веселыми лицами вся бѣднота Гравуа, Семпле и всего міра.
   Пока она такъ грезила, Каролина Бурсье подала ей большой ломоть сладкаго пирога. Тогда, вдругъ, Марсьяль, сидѣвшій все время съ улыбкой на своемъ стулѣ, быстро поднялся и вышелъ изъ кухни. Онъ скоро вернулся съ шестью кружками масла, тщательно завернутаго въ виноградные листья.
   Съ широчайшей улыбкой онъ положилъ кружки на столъ.
   -- Но мнѣ не надо всего этого, -- сказала барышня,-- мнѣ нужно всего одинъ фунтъ.
   -- Я вамъ дарю.
   И онъ ничего не хотѣлъ слушать, несмотря на сопротивленіе m-elle Бурсье.
   Наконецъ онъ прибавилъ:
   -- Вотъ! Вы накормили Лазару...
   Дѣвочка ласковымъ взглядомъ одобрила этотъ поступокъ "торговаго человѣка".
   Пришлось прибѣгнуть къ вмѣшательству отца въ синемъ полотняномъ жакетѣ, чтобы заставить Марсьяля взять свой подарокъ обратно. Съ грустью отнесъ онъ обратно свой товаръ и вернулся съ заказаннымъ фунтомъ масла. Произошло цѣлое сраженіе прежде, чѣмъ онъ согласился взять за него деньги.
   Барышня, послѣ обѣда, провела Лазару въ свою комнату, вынула изъ шкафа сѣрую юбку съ лиловой отдѣлкой и, подавая ей, сказала:
   -- Возьми себѣ; не надо ходить въ лохмотьяхъ.
   Юбка эта показалась дѣвочкѣ до того прелестной, что напомнила ей прежнее небесно-голубое платье. Взглянувъ на лицо и руки Лазары, барышня спросила:
   -- Ты, вѣрно, никогда не моешься?
   -- Моюсь по воскресеньямъ.
   Это была привычка, усвоенная еще при Фортюнэ.
   -- Надо мыться каждый день.
   Онѣ вернулись въ кухню, гдѣ господинъ Бурсье подарилъ Лазарѣ десять су, чтобъ она купила себѣ башмаки. Потомъ телѣжка нѣжно-зеленаго цвѣта привезла двухъ друзей въ Семпле. Держа кнутъ въ рукѣ, Марсьяль опять посвистывалъ и погляди, "валъ въ сторону Лазары, сидѣвшей подлѣ него съ преобразившимся лицомъ.
   -- Марсьяль,-- сказала она, -- барышня Бурсье должна бы "была быть въ "Хижинѣ дяди Тома".
   Онъ широко раскрылъ глаза, какъ будто что-то соображая, наконецъ отвѣтилъ:
   -- Она должна была бы принять мое масло. Вѣдь масло солится, его можно сберечь; она это хорошо знаетъ.
   Затѣмъ, пожавъ плечами, онъ прибавилъ:
   -- И все-таки ты можешь прійти въ Валикуръ, когда тебѣ будетъ худо, да!
   -- Да, да,-- отвѣтила Лазара съ радостнымъ вздохомъ.
   Что-за прелестный вечеръ, чудный закатъ, теплый вѣтерокъ, красивая юбка! Сколько было бы хорошихъ дней, еслибы всѣ сердца понимали, какъ можно согрѣть теплымъ участіемъ бѣдныхъ людей.
   Но вонъ и Семпле; темной массой выдвигается навстрѣчу домъ Гобло; онъ кажется еще болѣе непривѣтливымъ послѣ веселаго домика Бурсье.
   При въѣздѣ въ деревню друзья съ грустью простились.
   

XVI.

   Наступила зима. Всѣ Гобло засѣли дома, но съ работой въ рукахъ. У печки плелись корзины, чинились старые башмаки, приготовлялись вѣтки хвороста для починки сарая, покосившагося на бокъ. Такъ изъ году въ годъ, разнообразными ремеслами Гобло округляли свое состояніе. А въ исправленный сарай старшія дѣти натаскивали сухаго и зеленаго валежника, который они собирали тайкомъ въ сосѣднемъ лѣсу.
   Командирша вполнѣ довольна; она, съ иголкою въ рукахъ, перебирала цѣлые вороха посильнаго платья, всякихъ блузъ, панталонъ, кофточекъ, чулокъ и клала на нихъ большія заплаты всевозможныхъ и не всегда подходящихъ цвѣтовъ. Сама командирша щеголяла въ сѣрой юбкѣ, съ лиловой отдѣлкой, подаренной Лазарѣ барышней Бурсье; по мнѣнію Прюдансъ, она не годилась для дѣвочки.
   Лазара ходила теперь въ грязномъ и оборванномъ платьѣ Зефирины, второй дѣвочки Гобло. Кромѣ того, у ней есть теперь большіе, тяжелые деревянные башмаки, которые ей позволили купить на деньги, подаренныя господиномъ Бурсье. Они напиханы соломою, которая очень третъ ей ноги, но зато они необыкновенно прочны.
   Однажды, утромъ, когда она, въ этихъ башмакахъ и въ своемъ единственномъ, засаленномъ, платьѣ, чистила овощи на супъ, она вдругъ остановилась и, указывая пальцемъ на маленькую Еву, радостно вскрикнула:
   -- Она ходитъ!
   Маленькая Ева цлѣзла со стула, куда ее посадили и, шатаясь, шла къ своей нянькѣ. Лазара бросила овощи и, раскрывъ руки, приняла дѣвочку въ свои объятія.
   Однако, семья, присутствовавшая при этой сценѣ, не выказала особенной радости; она слишкомъ къ этому привыкла. Только Прюдансъ громко вздохнула съ облегченіемъ и, повернувшись къ толстому Гобло, смотрѣвшему разиня ротъ, проговорила вполголоса:
   -- Вотъ, наконецъ-то, она подросла.
   Двое братишекъ стали прыгать вокругъ Евы, и мать прикрикнула на нихъ:
   -- Подождите часа обѣда, тогда и будете играть!
   Она быстро заработала иглою, чтобы наверстать потерянныя минуты.
   По мѣрѣ того, какъ ножки Евы крѣпли, лицо Прюдансъ принимало такое озабоченное выраженіе, какъ-будто онѣ слабѣли. Началось съ того, что она почувствовала недостатокъ въ воздухѣ. Несмотря на морозъ, снѣгъ или вѣтеръ, она, просыпаясь, отворяла настежь всѣ двери и окна.
   -- Уфъ, уфъ! Здѣсь можно задохнуться.
   И между тѣмъ, какъ плохо одѣтая, болѣзненная, Лазара стучала зубами отъ холода, командирша пыхтѣла, какъ печка, и кричала, что домъ слишкомъ полонъ, что скоро ей, Прюдансъ, придется, вѣроятно, идти спать въ новый сарай, чтобы предоставить больше воздуху семьѣ.
   Лазара, наконецъ, поняла и сказала, что она будетъ спать въ этомъ сараѣ. Тогда же, пользуясь удобнымъ случаемъ, Прюдансъ отказала ей отъ мѣста, выставивъ уважительныя причины:
   -- Теперь Ева подросла; Зефирина берется вести хозяйство, значитъ, служанка больше не нужна. И кромѣ того, ты слишкомъ слаба.
   Подавивъ рыданіе, вся блѣдная, дѣвочка возразила:
   -- Вѣдь я работала и ни на что не жаловалась.
   -- Мы всѣ должны безропотно трудиться, -- отвѣтила ей Прюдансъ.-- Постарайся найти себѣ какое-нибудь мѣсто, а пока можешь спать въ сараѣ.
   Толстякъ Гобло тутъ же строгалъ лопату, но сдѣлалъ видъ, что ничего не слышитъ. У него вошло въ привычку молчать на всѣ распоряженія командирши. Гобло больше всего на свѣтѣ любилъ покой, миръ и двѣнадцать су, которыя выдавала ему жена по воскресеньямъ, чтобы идти въ кабакъ; ради этого, онъ, по низости своего характера, готовъ былъ принести въ жертву не одну, а сто Лазаръ.
   Когда они оба спокойно вышли изъ комнаты, Лазара подбѣжала къ колыбели своей дорогой Евы, единственнаго существа, любившаго ее здѣсь, и тихонько, чтобы не разбудить дѣвочку, долго плакала.
   Вечеромъ, она отправилась въ свое новое помѣщеніе, въ сарай, влѣзла по маленькой лѣсенкѣ и взобралась на свою постель, состоявшую изъ соломы, кинутой на подостланныя доски, и стараго, рванаго одѣяла. Здѣсь была полнѣйшая темнота, едва пронизываемая блеснувшимъ въ углу лучемъ лупы и скрывшимся, какъ призракъ.
   Какой-то пискъ долеталъ до нея изъ-подъ валежника, набросаннаго на земляномъ полу; надъ ея головою, на крышѣ сарая, кричала ночная сова. Дѣвочкѣ было здѣсь почти такъ же "страшно, какъ въ Гравуа "въ погребѣ для воровъ".
   Она, въ ужасѣ, шопотомъ, стала звать свою маму, Фортюнэ, папа Динэ, Марсьяля, прелестную барышню и маленькую Еву, ея милую дѣвочку, которую отняли у нея. Но никто изъ этихъ друзей не отозвался, только сонъ, наконецъ, закрылъ ей глаза, и юна проспала до утра.
   Со свѣтомъ призраки исчезли, пискъ мышей, наполнявшихъ сарай, прекратился; солнце пробивалось сквозь тучи. Лазара "спустилась съ лѣсенки и торопливо пошла по дорогѣ въ Валижуръ. Она направлялась къ доброй барышнѣ.
   Дорога показалась очень длинною, въ тяжелыхъ, деревянныхъ башмакахъ; кромѣ того, дѣвочка была голодна, такъ какъ" съѣла только корку хлѣба, которую дала ей вчера Прюдансъ, вмѣстѣ съ послѣднимъ ужиномъ. Гдѣ-то теперь Марсьяль, съ его телѣжкой нѣжно-зеленаго цвѣта, такъ хорошо катившейся по этой дорогѣ?
   Наконецъ-то она дошла до гостепріимнаго домика; у ней небыло намѣренія вновь поѣсть тамъ вкуснаго ростбифа и сладкаго пирога, нѣтъ, она шла сюда, чтобы попросить принять ее въ служанки, въ эту прекрасную, свѣтлую, чистую кухню.
   Она звонила уже нѣсколько разъ, но господинъ съ сѣдой, бородкой, въ синемъ полотняномъ жакетѣ, все не появлялся. Она еще разъ позвонила. Барышня, съ ея доброй улыбкой также не показывалась.
   Тогда, изнемогая отъ усталости и грусти, Лазара сѣла на землю, у двери, обхватила голову руками и долго сидѣла такъ, какъ выгнанная собака, которая не знаетъ, куда ей дѣться. Чьи-то приближающіеся шаги заставили ее поднять голову, и она увидала у забора господина Бурсье. Онъ также ее узналъ, улыбнулся ей, когда она встала и вопросительно взглянулъ, на нее.
   Она объяснила, что хочетъ видѣть барышню.
   -- Барышню? Да она давнымъ давно въ Камбрэ. Она занимаетъ въ пансіонѣ мѣсто помощницы начальницы и пріѣдетъ сюда только на лѣтнія вакансіи.
   -- Охъ,-- тоскливо прошептала Лазара,-- она нашла бы мнѣ гдѣ-нибудь мѣсто горничной!
   -- Ну, что жъ, я ей напишу; она поищетъ тебѣ мѣсто въ Камбрэ.
   Въ глазахъ Лазары сверкнула благодарность.
   -- Я тебѣ пришлю отвѣтъ. Гдѣ ты живешь?
   -- Я живу въ сараѣ...
   -- Въ твоемъ сараѣ?
   -- Нѣтъ, въ сараѣ Прюдансъ Гобло, въ Семпле. Меня зовутъ Лазара... Да, напишите мнѣ, сударь!..
   Она разсказала ему, что ей отказали у Гобло, и что теперь ей некуда дѣться. Онъ слушалъ ее, съ волненіемъ ходя взадъ и; впередъ и сочувственно покачивая головою.
   -- Бѣдная моя дѣвочка,-- сказалъ онъ затѣмъ,-- я не богатъ... здѣсь не каждый день праздникъ...
   Онъ вошелъ въ домъ и скоро вынесъ оттуда кусокъ хорошаго хлѣба и два крутыхъ яйца, что, очевидно, составляло его собственный завтракъ.
   -- Вотъ, возьми, дитя мое. Ты вернешься въ твой сарай?
   -- Да.
   -- А маленькаго торговца масломъ и его телѣжки нѣтъ тутъ, чтобы тебя подвезти. Я давно его не видалъ.
   Она вздохнула при этихъ словахъ, подумавъ, что, вѣроятно, Марсьяля вновь заставили измѣнить родъ торговли и мѣстность, потомъ сказала, что теперь она отдохнула и легко можетъ пройти обратно пѣшкомъ.
   -- Такъ вы мнѣ напишете, сударь?
   -- Да.
   -- До свиданья.
   -- До свиданья, дитя мое!
   Съ минуту онъ слѣдилъ за шлепаньемъ толстыхъ деревянныхъ башмаковъ.
   -- Сколько нищеты!-- прошепталъ онъ, -- это наводненіе, въ которомъ тонетъ добрая воля.
   Но Лазара шла легко, увѣренная въ томъ, что скоро получитъ маленькое мѣстечко въ Камбрэ, гдѣ она когда-то видѣла столько превосходныхъ вещей и гдѣ Фортюнэ купила прелестную корзинку, уже истрепанную Прюдансъ.
   Часть дороги она прошла со старушкой, которая несла на рѣку полоскать бѣлье и видѣла, какъ Лазара разговаривала съ господиномъ Бурсье. Старушка разсказала ей, что Бурсье отставной военный; онъ живетъ на маленькую пенсію и даже самъ готовитъ себѣ обѣдъ.
   Лазара только къ ночи дошла до Семпле. На этотъ разъ, взобравшись на свою жесткую постель и свернувшись, какъ птичка въ гнѣздышкѣ, она спала лучше, чѣмъ наканунѣ. Во снѣ она видѣла господина Бурсье; онъ подавалъ ей письмо, въ которомъ ее звали въ Камбрэ на готовое мѣсто.
   Утромъ ее разбудилъ громкій мужской голосъ:
   -- Эй, дѣвочка, ей!
   Должно быть, это почтальонъ!
   Она спустилась съ лѣсенки и очутилась передъ господиномъ Лисиньель, изъ Семпле. Это былъ рыжій человѣкъ, съ длинными, закрученными усами, хорошо одѣтый; концы банта его широкаго фіолетоваго галстуха достигали ему до груди. Онъ имѣлъ очень гордый видъ, когда сказалъ:
   -- Прюдансъ Гобло говорила мнѣ, что ты ищешь мѣста?
   -- Да, господинъ Лисиньель.
   -- Пойдемъ со мною, въ мою мастерскую швейцарскаго шитья.
   Она послѣдовала за нимъ до старенькаго домика, съ большими окнами, украшенными свѣтло-сѣрыми ставнями и блѣдноголубымъ желобомъ для стока воды.
   Когда дошли до порога, Лисиньель сказалъ:
   -- Сними, твои башмаки.
   Лазара сняла.
   Въ первой комнатѣ сидѣла госпожа Лисиньель, его мать, старая, блѣдная женщина, съ красными, утомленными глазами. Онъ сказалъ ей мимоходомъ:
   -- Это работница для иголокъ.
   Мать одобрила и проводила его почтительнымъ взглядомъ.
   Съ высоко поднятою головою, онъ прошелъ въ залу, омеблированную кроватью, четырьмя стульями, съ шерстяною обивкою, маленькимъ столикомъ, съ вышитою кошкою среди цвѣтовъ. Онъ шелъ медленно, чтобы дать Лазарѣ время полюбоваться.
   -- Гм!.. Ты никогда не видала залы?
   -- Никогда, сударь.
   -- Ну, такъ вотъ, посмотри, это -- зала.
   Затѣмъ они, по тремъ ступенькамъ, спустились внизъ, въ большую комнату, съ выбѣленными стѣнами, покрытыми витіеватыми надписями: Леонсъ-Ореліусъ-Теодоръ Лисиньель, Леонсъ Лисиньель, родомъ изъ Нуармона; Леонъ-Теодоръ-Ореліусъ Лисиньель -- сержантъ общества пожарныхъ Семпле.
   На каминѣ стояли фотографическіе портреты, изображавшіе этого Леонъ-Ореліусъ Лисиньеля, въ каскѣ и безъ каски, въ профиль, въ "три четверти", въ гражданскомъ платьѣ, въ военномъ, въ разныхъ пальто, но вездѣ превосходно причесаннаго и напомаженнаго.
   Онъ указалъ ей пальцемъ на всѣхъ этихъ Лисиньель; мать улыбнулась имъ, а взглядъ Лазары уже остановился въ глубинѣ комнаты, на станкѣ, въ который былъ впяленъ батистъ, покрытый тончайшимъ ажурнымъ шитьемъ. Леонъ-Ореліусъ-Теодоръ слишкомъ былъ занятъ своею собственною персоною, чтобы замѣтить эту невѣжливость.
   -- У этой дѣвочки должны быть хорошіе глаза,-- сказалъ онъ матери,-- она васъ замѣнитъ.
   -- Да, благодарю тебя, ты очень добръ.
   Онъ погладилъ свои длинные усы, потомъ засучилъ рукава, съ очень серьезнымъ видомъ, сѣлъ за станокъ и придавилъ педаль.
   -- Вниманіе!
   Лазара увидала, какъ поднялись тысячи иголокъ, опустились, проткнули батистъ и оставили узоръ.
   -- Дай ей иголки и нитки.
   Госпожа Лисиньель исполнила приказаніе сына.
   -- Вдѣнь эти иголки, дѣвочка.
   Лазара повиновалась; ея гибкіе пальцы работали очень быстро.
   -- Хорошо, дай ихъ мнѣ.
   Она передала ему вдѣтыя иголки, которыя онъ вкололъ въ батистъ, вынувъ пустыя и велѣвъ дѣвочкѣ снова вдѣвать. Еще разъ нажалась педаль, и на батистѣ появился новый узоръ.
   -- Вотъ твое дѣло,-- сказалъ онъ, прекращая работу.-- За это тебя будутъ здѣсь кормить.
   -- Хорошо, сударь, очень вамъ благодарна.
   Свернувъ и закуривъ папироску, онъ закинулъ голову назадъ и спросилъ ласково:
   -- Ты любишь варенье?
   -- Люблю.
   -- Ну, такъ кушай его, когда оно у тебя будетъ.
   И онъ громко расхохотался на свою остроту.
   Вмѣсто варенья, Лазарѣ давали за обѣдомъ хлѣбъ и картофель, такъ же, какъ и матери, между тѣмъ какъ самъ господинъ Теодоръ-Ореліусъ-Леонсъ лакомился ароматной яичницей съ ветчиной.
   Въ порывѣ откровенности, онъ объяснилъ Лазарѣ, что занимаемая имъ квартира ниже его достоинства, и что еслибы на землѣ царила справедливость, то онъ давно бы жилъ въ роскошномъ замкѣ и былъ шефомъ всѣхъ пожарныхъ Франціи. Вообще, ей приходилось слышать отъ него много подобныхъ изліяній, сдѣланныхъ самымъ серьезнымъ тономъ, и они всегда оканчивались добродушною шуткою:
   -- Ты любишь варенье?.. Ну, такъ кушай его, когда оно у тебя будетъ.
   Лазара прекрасно довольствовалась своимъ картофелемъ и капустой; она была сыта, жила, а жить -- это ужь очень много, особенно когда ожидаешь письма, которое измѣнитъ ночь въ день и господина Лисиньеля въ барышню Бурсье. Она ежедневно употребляла часть своего свободнаго времени на поджиданіе почтальона.
   -- Нѣтъ ли мнѣ письма?
   -- Нѣтъ-съ,-- съ удивленіемъ отвѣчалъ почтальонъ.
   Чтобы утѣшиться, она ходила навѣстить свою дочку Еву, которая съ каждымъ днемъ походила на нее все больше и больше черными огромными глазами и худобою. Дѣвочка, любившая только ее одну, слѣдовала за нею въ мастерскую швейцарскихъ вышивокъ и въ сарай, откуда Прюдансъ тащила ее съ страшными криками, боясь, что мадемоазель Гобло, у которой, современемъ, будетъ, по крайней мѣрѣ, тысяча франковъ приданаго, заразится привычками бѣдноты.
   Въ виду ожидаемаго Лазарою письма изъ города и изъ желанія освободить свой сарай отъ безплатной жилицы, она расхваливала ей жизнь горничной. Сколько бѣдныхъ дѣвочекъ, ушедшихъ въ городъ чуть ли не безъ рубашки, возвращалось въ деревню съ огромными сундуками, а иногда и съ цѣлымъ наслѣдствомъ. Да, вотъ, Катерина вышла въ Тернье замужъ за своего овдовѣвшаго хозяина. А другая, -- она еще жива, -- она была замужемъ, поочередно, за двумя своими хозяевами, и каждый изъ нихъ оставилъ ей по сорока тысячъ франковъ.
   При этихъ разсказахъ Прюдансъ умилялась и затѣмъ прибавляла:
   -- Если ты сдѣлаешься богатою и барынею, то вспомнишь ли ты когда-нибудь все, что здѣсь для тебя сдѣлали и какъ тебя любила маленькая Ева?
   Лазара воодушевлялась.
   Забыть Еву! Ахъ, Прюдансъ, вѣрно, не знаетъ, что значитъ для нея эта дѣвочка!
   И она брала ее на руки, и двѣ пары большихъ черныхъ глазъ любовно смотрѣли одна на другую.
   А дни все шли, холодные зимніе дни, а письма все не было; морозъ леденилъ даже надежду на его полученіе. Каждое утро Лазара говорила себѣ по привычкѣ:
   -- Можетъ быть, я получу его сегодня!
   И она продолжала поджидать почтальона, но уже почти увѣренная въ его отрицательномъ отвѣтѣ. Должно быть, господинъ Бурсье забылъ написать своей дочери! А, можетъ быть, въ Камбрэ не находится мѣста для маленькой горничной, вѣроятно, тамъ все нужны большія... А что, если барышня Бурсье больна или умерла? Изъ одной боязни услышать это ужасное извѣстіе, Лазара не хотѣла пойти въ Валикуръ, даже еслибъ это и позволили ея занятія въ мастерской швейцарскаго шитья.
   Между тѣмъ, повидимому, такая простая вещь, какъ вдѣваніе иголокъ, оказалась очень утомительной. Зрѣніе Лазары начинало ослабѣвать. Черныя точки застилали глаза, и они покраснѣли такъ же, какъ и у госпожи Лисиньель, уступившей свое мѣсто у станка Лазарѣ. Теперь ея маленькіе пальчики уже не сразу вдѣвали въ иголку, и Лисиньель начиналъ ворчать. Лучшими еще минутами были тѣ, когда онъ шутилъ:
   -- Ты любишь варенье?.. Ну, такъ кушай его, когда оно у тебя будетъ.
   Чаще же онъ обзывалъ ее дурой и, скрестивъ руки на груди, наблюдалъ за тѣмъ, какъ она не попадала въ иголку. Онъ былъ очень недоволенъ, тѣмъ болѣе, что Лазара вовсе не была очарована ни его возвышеннымъ умомъ, ни манерой держаться, ни красотой, ни даже его многочисленными галстуками и кольцами, которые онъ постоянно совалъ ей подъ носъ.
   -- Я прогоню эту дѣвочку, -- говорилъ онъ госпожѣ Лисиньель,-- она совершенная идіотка.
   Мало-по-малу обитатели Семпле начинали раздѣлять это мнѣніе; бѣдная, исхудавшая дѣвочка, измученная работой, ужь больше не играла и не разговаривала. Каждое утро, опустивъ глаза въ землю, она выбѣгала навстрѣчу почтальону, также смѣявшемуся надъ ней:
   -- Нѣтъ ли мнѣ письма?
   Деревенская грубость избрала ее своей цѣлью, и злыя шутки такъ и сыпались на нее, какъ на дурочку. Мальчишки преслѣдовали ее съ бумажками въ рукахъ.
   -- Эй, Лазара, вотъ тебѣ письмо! Почтальонъ только-что передалъ его мнѣ.
   Подъ ноги ей бросали комки грязи, а иногда утаскивали изъ сѣней ея деревянные башмаки; приходилось идти за ними босыми ногами по снѣгу и разыскивать въ кучахъ хвороста или въ кадкѣ воды. Вечеромъ, когда она, не попадая зубъ на зубъ, ложилась на солому въ сараѣ, ребятишки, подкравшись, пугали ее на разные голоса и даже кидали въ нее камни.
   Однажды утромъ, когда она пришла по обыкновенію въ мастерскую, чтобы вдѣвать иголки, она встрѣтила на порогѣ господина Ореліусъ-Леонъ-Теодора. Онъ былъ раздушенъ, въ высокихъ сапогахъ; его правая рука лежала за жилетомъ, въ лѣвой онъ держалъ новенькій чемоданъ.
   -- Здѣсь нечего больше дѣлать, дѣвочка, -- сказалъ онъ съ царственнымъ величіемъ, -- твои глаза ослабли такъ же, какъ и умъ. Къ тому же я покидаю Семпле и швейцарскую мастерскую, которые оказались ниже моего достоинства, я отправляюсь искать мѣсто комми-вояжера. Прощай, веди себя хорошо.
   Онъ пристукнулъ своими сапогами и покачалъ чемоданъ, желая привлечь ея одобрительный взглядъ. Но господинъ Ореліусъ-Леонъ-Теодоръ не былъ польщенъ этимъ взглядомъ. Лазара, съ опущенными глазами и ничего не отвѣчая, вернулась въ сарай.
   Куда ей было идти? у ней нѣтъ ни хлѣба, ни друзей. Марсьяль все еще не показывался, а папа Динэ самъ бѣденъ и боленъ. Какъ больное животное, которому хочется умереть гдѣ-нибудь въ темпомъ углу, бѣдная дѣвочка взобралась на свою солому и пролежала тамъ цѣлый день, даже не думая объ ѣдѣ. Ея широкіе башмаки спустились съ ногъ и упали на землю; она не подымала ихъ.
   Прошелъ холодный день, наступила морозная ночь, и никто даже не поинтересовался узнать, что дѣлается съ дѣвочкой. Поднялся сильный вѣтеръ; онъ врывался подъ крышу сарая, подымалъ солому, на которой лежала Лазара. Она находилась въ полузабытьѣ, словно сквозь сонъ догадываясь, что идетъ сильный снѣгъ и попадаетъ въ сарай сквозь незатворенную дверь. Снѣгъ сыпался крупными хлопьями, вовсе не помышляя о томъ, что онъ леденитъ несчастную дѣвочку, у которой нѣтъ ни отца, ни матери, ни единаго близкаго существа, которое пожалѣло бы ее...
   

XVII.

   -- Что же это она теперь спитъ день и ночь?
   Говоря это двумъ сосѣдкамъ, утромъ втораго дня, Прюдансъ направилась къ сараю, позвала Лазару и вскарабкалась по лѣсенкѣ къ ея постели. Она увидала мокрую солому, рваное одѣяло, но Лазары не было.
   Съ восклицаніями, полными удивленія, ушли изъ сарая, и маленькая Ева, державшаяся за юбку матери и изо всѣхъ силъ звавшая Лазару, вдругъ остановилась и указала пальчикомъ наиверхъ. Тамъ, связанные веревочкой и перекинутые черезъ перекладину, танцовали развѣваемые вѣтромъ деревянные башмаки.
   Скоро сбѣжалась вся деревня, всѣ галдѣли.
   -- Но что же съ ней случилось?
   -- Она улетѣла на луну, потому что ей плохо жилось здѣсь, на землѣ.
   -- Она улетѣла на небо за своимъ письмомъ.
   -- Или утонула въ колодцѣ. Какъ бы мнѣ не зачерпнуть ведромъ бѣдную дѣвочку... Вѣрно, утонула; вѣдь не могла же она уйти безъ башмаковъ?
   -- И что это за мысль привѣсить ихъ тамъ, наверху!..
   -- Да вѣдь она была немножко помѣшана.
   -- Хорошо еще, если ее не утащили цыгане. Вѣдь они проѣзжали тутъ по первому снѣгу.
   Во время этихъ разговоровъ, Прюдансъ вернулась въ сарай, сняла сверху соломенникъ и старое одѣяло, затѣмъ, вооружась высокой лѣстницей, сняла съ перекладины деревянные башмаки.
   Она показала ихъ присутствующимъ:
   -- Эта бѣдная дѣвочка не была зла; она знала, что я для нея сдѣлала, и въ знакъ благодарности оставила мнѣ свои башмаки!
   Она унесла ихъ вмѣстѣ съ остальнымъ. Прюдансъ всегда все уносила, это было ея назначеніе.
   

XVIII.

   Нѣжно-зеленый цвѣтъ нѣсколько поблѣднѣлъ отъ дождя и солнца по бокамъ телѣжки, но она все еще была красива; теперь въ ней возвышался цѣлый ворохъ щетокъ и метелъ; однѣ изъ нихъ были съ березовыми ручками, другія безъ ручекъ, и пахло отъ нихъ такою свѣжестью, что трудно было себѣ представить, что когда-то въ этой телѣжкѣ развозилось масло и лукъ.
   Она остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома Гобло какъ разъ въ ту минуту, когда туда вносили наслѣдство въ видѣ деревянныхъ башмаковъ.
   Три крестьянки уже торговали метлы, по торговецъ отвѣчалъ имъ невпопадъ; онъ уставился широко открытыми глазами на маленькую Еву, которую сразу узналъ; но гдѣ же Лазара?
   Ева прошла, не взглянувъ на него, и башмаки исчезли за дверью. Группы крестьянъ, возвращавшихся изъ сарая, останавливались у телѣжки, не переставая разговаривать о случившемся.
   -- Выбирайте, выбирайте, -- разсѣянно говорилъ имъ Марсьяль, не понимавшій, что тутъ творится.
   -- Если Лазара не умерла, то она по такому холоду не далеко уйдетъ,-- говорили бабы.
   -- Прюдансъ, взявшая ея башмаки, знаетъ, быть можетъ, больше, чѣмъ хочетъ сказать... Эй, купецъ! Сколько стоитъ этотъ вѣникъ?
   Но купецъ, котораго словно хлестнули кнутомъ, соскочилъ съ телѣжки и побѣжалъ къ двери Гобло. Тамъ, у печки, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ когда-то его подруга кормила дѣвочку, Прюдансъ спокойно надѣвала на своего пятаго сынишку, Констана, толстые башмаки.
   -- Гдѣ Лазара?
   При этомъ имени маленькая Ева, взглянувъ на Марсьяля, какъ-будто припомнила поѣздку въ Валикуръ и жалобно запищала. Марсьяль, задыхаясь, сдѣлалъ жестъ въ ея сторону и повторилъ:
   -- Гдѣ Лазара?
   Но, по приказанію командирши, ему пришлось прежде всего объяснить, кто онъ такой и откуда явился. Не желаетъ она первому встрѣчному отвѣчать на такіе дерзкіе вопросы.
   Марсьяль, почти не сбиваясь, объяснилъ, по какому праву онъ спрашиваетъ о своей подругѣ. Послѣ этого она, окончивъ обувать своего мальчика, разсказала ему въ краткихъ выраженіяхъ о сценѣ въ сараѣ. Добрый малый съ минуту стоялъ не шевелясь; онъ былъ готовъ разрыдаться и прошепталъ:
   -- Я не могъ раньше проѣхать здѣсь, не могъ... Тетка посылала меня въ другую сторону... къ тому же она ѣздила со мной, да!
   Онъ пошелъ къ двери, потомъ вернулся, поцѣловалъ грустную Еву и сказалъ Прюдансъ:
   -- Не дадите ли вы мнѣ эти башмаки?
   Онъ указалъ на Констана, съ трудомъ переставлявшаго ноги въ тяжелой обуви.
   -- Эти башмаки?.. О, нѣтъ!
   -- Я вамъ дамъ метелъ... сколько хотите.
   Она черезъ окно бросила взглядъ на телѣжку нѣжно-зеленаго цвѣта, откуда выглядывали вѣники и метлы, затѣмъ, повернувшись къ Констану, проговорила:
   -- Эге! это очень хорошіе башмаки, прекрасные башмаки.-- Она заставила Констана пройтись.-- Правда, въ нихъ мягко ногамъ, а, Констанъ?
   -- Гмъ!-- проворчалъ мальчикъ, очевидно, вовсе не раздѣлявшій этого мнѣнія.
   -- И они стоили не дешево. Надо будетъ посмотрѣть твои метлы.
   -- Идите, выбирайте.
   Она прежде всего взяла тростниковый вѣникъ. Взглянувъ на равнодушное къ товару лицо торговца, она взяла еще два, потомъ четыре, потомъ шесть; затѣмъ она прибавила къ этому четыре половыхъ вѣника, двѣ березовыхъ метлы, да еще по щеткѣ для будущаго хозяйства каждаго изъ своихъ дѣтей, словомъ, опустошила чуть не всю телѣжку. Послѣ этого она спросила ручки для вѣниковъ, которыя онъ и подалъ ей торопливо, но она все-таки ихъ тщательно выбрала.
   Оставивъ удивляться кумушекъ, Марсьяль и Прюдансъ понесли въ домъ все это богатство. Она велѣла сыну снять новую обувь и отдать ее этому торговцу, что мальчикъ и исполнилъ съ большимъ удовольствіемъ.
   Съ башмаками въ рукахъ, Марсьяль еще разъ поцѣловалъ Еву, затѣмъ выбѣжалъ, какъ ураганъ, изъ дому, раздвинулъ толпу женщинъ, изъ которыхъ каждая, видя непрактичность торговца, пожелала получить метлу, вскочилъ на козла и, положивъ драгоцѣнные башмаки на свободное мѣсто, опустошенное разорительной рукой Прюдансъ, крикнулъ, что не хочетъ больше продавать, и хлестнулъ кнутомъ свою лошадь.
   Едва лошадь тронулась, какъ онъ громко заревѣлъ отъ горя.
   Онъ мчался въ Валикуръ.
   Очень можетъ быть, что Лазара пошла туда къ доброй барышнѣ. Вѣдь не могла она, наконецъ, умереть, нѣтъ... Умереть... отъ одной этой мысли самому можно умереть... Но куда же она могла уйти по снѣгу, безъ башмаковъ? Онъ найдетъ ее тамъ и заставитъ надѣть ихъ, да еще подложитъ мягкой, свѣжей соломы, чтобъ успокоить ея бѣдныя, усталыя ноги. Нѣтъ, лучше онъ купитъ ей другіе башмаки, не такіе толстые. Ахъ, какъ она должна была измучиться, бѣдная!
   Подгоняемая кнутомъ, лошадка бѣжала скоро, а Марсьяль время отъ времени поворачивалъ свое толстое лицо къ башмакамъ и съ нѣжностью смотрѣлъ на нихъ..
   Но въ Валикурѣ онъ не засталъ никого. Господинъ Бурсье отправился къ одному изъ своихъ друзей за нѣсколько лье, барышня была въ Камбрэ, и никто не видалъ, чтобъ приходила дѣвочка, о которой онъ разспрашивалъ. Двѣ встрѣтившіяся женщины объяснили ему это.
   Тогда онъ повернулъ, опустилъ возжи, лошадь пошла шагомъ, а онъ заревѣлъ во весь голосъ, оглашая пустынную дорогу своими рыданіями...
   

XIX.

   Въ каминѣ медленно тлѣлъ каменный уголь, бросая красноватыя тѣни на хорошо вычищенный паркетъ; лампа, подъ бѣлымъ фаянсовымъ колпакомъ, стоявшая на столѣ, освѣщала старинное піанино въ углу, диванъ, крытый толстымъ зеленымъ репсомъ, и кресла. Такова была меблировка пріемной залы пансіона.
   Облокотясь на столъ, сидѣла дама лѣтъ подъ пятьдесятъ, съ серьезнымъ лицомъ. На ней было совсѣмъ простое черное платье, говорящее объ одномъ изъ тѣхъ трауровъ, которые скорѣе носятся въ душѣ, чѣмъ выражаются во внѣшности. Она читала, держа книгу очень близко къ своимъ слабымъ глазамъ.
   Противъ нея стройная молодая дѣвушка, склонясь надъ бюваромъ, писала письмо. Она подняла голову, чтобы обмакнуть перо въ чернила. Въ этой дѣвушкѣ нельзя было не узнать доброй барышни, которую Марсьяль разыскивалъ въ Валикурѣ. Она снова склонилась надъ бюваромъ, и перо быстро забѣгало по бумагѣ.
   Ужь не пишетъ ли она письмо, то самое письмо, которое съ такимъ напряженіемъ и волненіемъ ожидалось въ Семпле? Теперь оно уже не застанетъ тамъ никого!
   Только звукъ пера нарушалъ тишину комнаты; воспитанницы уже часъ тому назадъ улеглись спать. Дверь пріемной отворилась, и въ ней показалась фигура толстой няньки Саломэ съ большимъ ключомъ и маленькимъ фонаремъ въ рукахъ.
   -- Мадамъ Вриньо, тамъ кто-то спрашиваетъ мадемоазель Бурсье.
   И когда обѣ женщины обмѣнялись удивленными взглядами по поводу этого неожиданнаго поздняго визита, она прибавила:
   -- Когда я обходила кругомъ дворъ, я услыхала, что кто-то стонетъ за дверью, на улицѣ. Я открыла и увидала маленькую оборванную нищенку, она вся дрожала отъ холода; она спросила про барышню, я ее впустила, теперь она тамъ, въ сѣняхъ.
   Мадемоазель встала и пошла за Саломэ.
   -- Ну, что же это такое?-- спросила изъ гостиной мадамъ Вриньо нѣсколько минутъ спустя.
   Свѣжій голосъ мадемоазель Бурсье отвѣтилъ:
   -- Это Лазара!
   Начальница пансіона вышла въ сѣни и при свѣтѣ фонаря Саломэ увидала, что мадемоазель Бурсье ведетъ за руку босую, всю измокшую дѣвочку въ лохмотьяхъ и своей бѣлой рукой ласкаетъ ея щеку, по которой текутъ обильныя слезы.
   И, все продолжая ее ласкать, молодая дѣвушка въ короткихъ словахъ разсказала прошлое Лазары. Начальница тихо качала головой, какъ-будто слушала старую, давно знакомую ей исторію, потомъ, обернувшись къ Саломэ, стоявшей неподвижно и испускавшей громкіе вздохи, она ей сказала:
   -- Возьмите эту дѣвочку и дайте ей поужинать.
   Обѣ женщины вернулись въ пріемную.
   -- Эта бѣдная дѣвочка,-- сказала мадемоазель Бурсье, -- просила меня черезъ моего отца найти ей мѣсто служанки, но я не нашла и потому не отвѣтила... Что мы съ ней будемъ дѣлать?
   Госпожа Вриньо сѣла на прежнее мѣсто.
   -- Тутъ нечего и раздумывать, моя милая: Лазара пришла къ намъ, и мы оставимъ ее у насъ... Пусть она помогаетъ Саломэ, а потомъ мы увидимъ, исполнятъ ли ея осмысленные черные глаза то, что обѣщаютъ.
   Мадемоазель Бурсье взяла руку начальницы и крѣпко ее пожала.
   Маленькая путешественница едва прикасалась къ ѣдѣ, несмотря на то, что Саломэ поставила на столъ все, что было у нея въ запасѣ. Она почти спала, разсказывая нянькѣ отрывками, какъ ушла изъ Семпле рано утромъ, въ снѣгъ, босая, потому что ея башмаки исчезли. Всю дорогу въ Камбрэ она совершила какъ во снѣ, почти безсознательно, не чувствуя ни холода, ни голода, съ единственной мыслью найти мадемоазель Бурсье. Часть дороги подвезла ее крестьянка въ своей телѣжкѣ и накормила хлѣбомъ и яблоками. Очутившись въ городѣ, она разыскала пансіонъ, но такъ устала, такъ измучилась, что съ трудомъ говоритъ.
   -- А вотъ и сама барышня,-- сказала Саломэ.
   Мадемоазель Бурсье входила съ подсвѣчникомъ въ рукахъ.
   -- Пойдемъ, дитя мое,-- сказала она.
   Нѣсколько минутъ спустя, въ концѣ третьяго этажа и коридора онѣ вошли въ небольшую комнатку.
   Здѣсь находилась маленькая желѣзная кровать, покрытая бѣлымъ одѣяломъ съ голубыми полосами, стулъ, маленькій столикъ съ фаянсовой чашкой, кувшиномъ и мыломъ, отъ котораго такъ хорошо пахло.
   Бѣлыя руки мадемоазель Бурсье вымыли Лазару съ головы до ногъ, и когда это было окончено и дѣвочка стала неузнаваема, молодая дѣвушка сказала ей:
   -- Вотъ здѣсь чулки, башмаки, платье, рубашка; покойной ночи, Лазара, спи; до завтра.
   -- А завтра... я опять буду спать здѣсь?
   -- Да, ты останешься у насъ.
   Она поцѣловала ее въ лобъ. Губы дѣвочки дрогнули, ея глаза устремились долгимъ нѣжнымъ взглядомъ на ту, которая уходила изъ комнаты, затѣмъ закрылись.
   Она крѣпко заснула.
   

XX.

   -- Нѣтъ, нѣтъ, эта дѣвочка не умна! Въ ея годы я умѣла дѣлать въ двѣнадцать разъ больше. Посмотрите, пожалуйста, на эту кастрюлю... это настоящій свинецъ!
   Съ этими словами толстая Саломэ вырвала изъ слабыхъ рукъ Лазары большую кастрюлю, которую дѣвочка не умѣла вычистить, и въ одну минуту широкими взмахами руки заставила ее заблестѣть, какъ серебро. Затѣмъ, опустивъ ее въ воду, она долго ее вытирала передъ самымъ носомъ Лазары.
   -- Это барышня виновата, это она придумала книжки!-- ворчала Саломэ.-- А по-моему эти книжки надо вырвать изъ твоихъ рукъ еще скорѣе, чѣмъ кастрюльку. Скажите на милость, для чего тетради и книжки тому, кому всю жизнь придется чистить, скоблить, стряпать кушанье? Не лучше ли было бы, еслибъ барышня, вмѣсто того, чтобъ каждый вечеръ заниматься съ тобой уроками, поучила тебя хозяйству?
   Саломэ не любила этихъ вещей; ей никто не давалъ уроковъ, поэтому она насчетъ чистки, мытья и стряпни первая служанка въ Камбрэ.
   -- Теперь принимайся за башмаки!
   Блестящей кастрюлей, которую она не выпускала изъ рукъ, она указала на тридцать паръ башмаковъ, стоявшихъ въ линію, вдоль стѣны.
   Лазара сѣла на скамейку и взяла щетки. Когда она дошла.до шестой пары, дверь быстро отворилась, и кто-то, какъ вѣтеръ, влетѣлъ въ кухню. Странная дѣвочка со смуглымъ лицомъ, очень..живая, крикнула:
   -- Мадамъ Вриньо хочетъ поговорить съ вами въ классѣ, идите скорѣе!
   И когда Лазара въ удивленіи открыла свои большіе глаза и.показала запачканныя ваксой руки, она прибавила:
   -- Ничего, ничего, идите такъ; начальница приказала.
   Лазара, напутствуемая воркотней Саломэ, послѣдовала за дѣвочкой въ классъ. Это была большая, высокая комната, освѣщавшаяся тремя широкими окнами.
   На стѣнахъ, окрашенныхъ въ блѣдно-желтую краску, висѣли географическія карты; посрединѣ стоялъ такой огромный глобусъ, что Лазара, приходившая убирать эту комнату, давно знала, гдѣ находится Америка, Африка, Азія, знала Большую Медвѣдицу и другія звѣзды, названія которыхъ, при ея любознательности, легко укладывались въ ея головѣ.
   Въ данную минуту мадамъ Вриньо, сидя на каѳедрѣ рядомъ съ мадемоазель Бурсье, имѣла строгій видъ. Въ глубокомъ молчаніи, ученицы едва повернули головы, при входѣ служанки и Марго Лаландъ, посланной за ней и вытолкнувшей ее на средину класса.
   Мадамъ Вриньо спросила:
   -- Лазара, какой урокъ заданъ къ сегодняшнему утру?
   Комкая передникъ, чтобъ спрятать запачканныя руки, Ламара отвѣтила слегка дрогнувшимъ голосомъ:
   -- Карлъ Великій и школы.
   -- Хорошо; разскажи намъ, что ты знаешь о Карлѣ Великомъ и школахъ.
   Она знала то, что прочла въ книжкѣ и слышала отъ мадемоазель Бурсье; она стала разсказывать; въ ея маленькой головкѣ знанія укладывались очень хорошо и, когда она дошла до того мѣста, гдѣ старый король посрамилъ молодыхъ дворянъ, небрежно относившихся къ образованію, и отдалъ первыя мѣста, сыновьямъ простаго народа, ей показалось, что ученицы уже не съ такимъ пренебреженіемъ посматриваютъ на нее.
   Къ счастью, урокъ на этомъ кончался, и Лазара не знала дальше ни слова. По знаку начальницы и ласковому взгляду мадемоазель Бурсье, она вернулась къ чисткѣ башмаковъ.
   -- Mesdemoiselles,-- обратилась мадамъ Вриньо къ классу,-- я думаю, что эта маленькая служанка хорошо объяснила вамъ, то, чего вы не потрудились выучить; я не заставлю васъ повторять урокъ за нею, но предложу вамъ одинъ вопросъ:-- какъ, вы думаете, король Карлъ Великій, не потерпѣвшій благороднаго сословія недоучекъ, куда посадилъ бы маленькую Лазару? На эти ли скамейки, гдѣ вы сидите, или въ кухню чистить ваши башмаки?
   Снова наступило глубокое молчаніе, вскорѣ нарушенное возгласомъ смуглой, кудрявой дѣвочки. Съ блестящими глазами и раздувающимися ноздрями, вся дрожа, она поднялась и указала на свой пюпитръ.
   -- Здѣсь, мадамъ, здѣсь, вотъ ея мѣсто! Это я должна чистить башмаки!
   Начальница и мадемоазель Бурсье не могли не улыбнуться на этотъ искренній возгласъ.
   -- Хорошо, Марго; но вы всѣ, дѣти, хотите имѣть Лазару товаркой?
   Увлекаемыя Марго, которая стоя окинула взглядомъ весь классъ, онѣ отвѣтили:
   -- Да, да!
   Такъ завоевала Лазара свое право на школу.
   Со слѣдующаго же дня она перемѣнила передникъ служанки на передникъ воспитанницы; она распростилась съ кастрюлями, съ кухней, съ чисткой и Саломэ, которая ворчала сквозь зубы, недобрыя пожеланія гордячкамъ и королю Карлу Великому.
   

XXI.

   Прошло нѣсколько лѣтъ. Папа Динэ получилъ письмо отъ Лазары. Она писала:
   "Какое счастье, дорогой папа Динэ!
   "Да, я буду почти образованная особа. Какъ была бы рада бѣдная Фортюнэ. еслибъ дожила до этого! И моя мать тоже... Теперь у меня остался только мой добрый папа Динэ, который, замѣнивъ умершихъ, развилъ мой умъ и этимъ осчастливилъ меня на всю жизнь, быть можетъ больше, чѣмъ онъ думаетъ.
   "Еще полгода, и я пріѣду къ вамъ, въ вашу маленькую землянку съ дипломомъ учительницы. Мадамъ Врипьо увѣряетъ, что я непремѣнно получу дипломъ.
   "Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ стараго папа Динэ, на его глазахъ, воздвигнется школа, которую мнѣ обѣщали. И тогда кто постарается вернуть бѣднымъ то, что ему дали бѣдные? Кто будетъ учить маленькихъ дѣтей, продолжая свое развитіе подлѣ стараго папа Динэ? О, у меня сердце готово выпрыгнуть отъ радости!
   "Я много разъ уже писала вамъ о моемъ другѣ Марго Лаландъ; это чудная душа. Она продолжаетъ вести горячіе споры за преподаваніе съ учительницей, замѣнившей теперь мадамъ Брюанъ (бывшая мадемоазель Бурсье). Знаете ли, по словамъ Марго, маленькая Лазара никогда не была маленькой Лазарой; я никогда не просила милостыни, не чистила башмаковъ, не мыла кастрюль Саломэ; Марго не хочетъ и слышать объ этомъ.
   "Ея дружба связываетъ меня. Напримѣръ, она рѣшила безповоротно, что во время вакансій, послѣ экзаменовъ, я поѣдусъ нею на берегъ незнакомаго мнѣ моря, къ незнакомымъ же мнѣ людямъ, потому что это научитъ меня держаться въ обществѣ, садиться, вставать, ходить. (Кажется, что я все еще хожу плечами, и что мои ноги не могутъ забыть старыхъ деревянныхъ башмаковъ).
   "Возвращаясь съ этого блестящаго воспитанія, по пути въ Гравуа, я остановлюсь не надолго у мадемоазель Бурсье... Я все еще не могу привыкнуть, что ее надо звать иначе. Это имя когда-то было такимъ живительнымъ бальзамомъ для моихъ пересохшихъ отъ жажды и голода устъ!
   "Послушайте же, что я вамъ еще разскажу! Третьяго дня я получила туго завязанный свертокъ. Съ трудомъ развязавъ веревку, я нашла въ немъ дюжину носовыхъ платковъ съ розовыми виньетками и ни слова въ объясненіе.
   "Славный Марсьяль! Вы, конечно, поняли, что это онъ прислалъ этотъ подарокъ.
   "Значитъ, теперь онъ продаетъ носовые платки съ розовыми виньетками! Такимъ образомъ, переходя отъ товара къ товару, онъ кончитъ тѣмъ, что будетъ продавать свое носильное платье... И къ счастію, это будетъ конецъ путешествіямъ нѣжно-зеленой телѣжки, которая, вѣроятно, очень устала.
   "Что-за предвзятыя идеи у его матери и тетки этого милаго юноши! Это правда, какъ вы мнѣ писали, что тетка всюду ѣздитъ съ нимъ, не покидая его ли на минуту. Но, очевидно, онъ ухитряется отвоевывать себѣ свободу, что видно изъ этой дюжины платковъ, къ которымъ не было приложено счета. Тетка, должно быть, не знаетъ, гдѣ находится пансіонъ; она ѣдетъ мимонего, не предчувствуя никакой опасности, потому что Саломэ, наша нянька, пришла въ комнату мадамъ Вриньо, гдѣ я сидѣла, и говоритъ:-- этотъ толстый парень, съ большими глазищами, опять ѣздитъ на своей телѣжкѣ около нашего дома. Я подбѣжала къ двери, чтобы спросить, что ему, наконецъ, нужно, но, заслышавъ шумъ, онъ скрылся, какъ воръ.
   "Скажите этому милому вору, когда увидитесь съ нимъ, что" я его благодарю, и что если онъ не хочетъ или не можетъ прійти повидаться со мной, то я скоро сама побѣгу за его телѣжкой.
   "Отъ всего сердца цѣлую дорогаго папа Динэ. Я надѣюсь, что онъ чувствуетъ себя теперь лучше, чѣмъ когда писалъ мнѣ. послѣднее письмо.

"Лазара

   "Камбрэ, 2 марта, день моего семнадцатилѣтія".
   

XXII.

   Медленно надвигается волна къ залитому солнцемъ берегу.. Фантастическія пестрыя палатки, розовыя, красныя и полосатыя передвигаются выше, чтобъ ихъ не снесла волна. То же самое дѣлаютъ и купающіеся въ разнообразныхъ костюмахъ мущины и. Женщины.
   Маленькія парижанки, уже научившіяся кокетливымъ движеніямъ отъ своихъ матерей, весело болтаютъ по набережной, съ развѣвающимися лентами; мальчики на пари играютъ въ лошадки, маленькіе спортсмэны серьезно смотрятъ на игру и держатъ пари о томъ, выиграетъ ли лошадь Жюль или лошадь Леопольдъ.
   Тамъ, дальше -- цѣлая группа молодыхъ людей и молодыхъ дѣвушекъ, съ розовыми отъ морскаго воздуха щеками, прогуливаются по аристократической набережной.
   Вотъ и Марго; она очень выросла, но ея свободныя движенія все еще напоминаютъ бойкую дѣвочку. Она перепрыгиваетъ черезъ лужи вмѣсто того, чтобы обойти ихъ, какъ это дѣлаютъ другіе; она несетъ въ рукахъ свою соломенную шляпу, несмотря на то, что солнце печетъ довольно сильно, и легкій вѣтерокъ развѣваетъ волосы, выбившіеся изъ ея японской прически.
   Вотъ еще худенькая, стройная молодая дѣвушка. Ея простое темное платье, отдѣланное лишь вязанымъ кружевомъ, выдѣляется между веселыхъ, пестрыхъ туалетовъ, но ясный свѣтъ ея наивныхъ глазъ и лицо, дышащее веселымъ здоровьемъ, затмеваютъ богатые наряды. Группа молодежи огибаетъ поворотъ на набережной.
   Тамъ, между скалъ, подобно крабу, выглядываетъ маленькая грязная дѣвочка въ лохмотьяхъ; ей хочется посмотрѣть на эти красивыя платья и этихъ блестящихъ, какъ солнце, принцессъ. Всѣ скрылись за поворотомъ, но дѣвушка въ темномъ платьѣ незамѣтно отстала и остановилась около этихъ хорошо знакомыхъ ей лохмотьевъ.
   -- Здравствуй, дѣвочка!-- произнесла Лазара.
   Маленькій крабъ ушелъ въ свою норку, но потомъ, по новому призыву, высунулъ голову и сталъ, наконецъ, отвѣчать на вопросы.
   Ея отецъ спитъ на днѣ морскомъ; она живетъ съ матерью, двумя сестрами и тремя братьями въ старыхъ развалинахъ крѣпости, тамъ, на самой вершинѣ скалы...
   -- Но вѣдь вы погибнете здбсь, мадемоазель!-- воскликнулъ совсѣмъ близко отъ Лазары звучный голосъ.
   Въ то же время серебряная монета упала къ ногамъ маленькой дѣвочки, которая, схвативъ ее, скрылась такъ быстро, какъ будто украла, а Лазара была увлечена подъ руку молодымъ человѣкомъ лѣтъ восемнадцати-двадцати, брюнетомъ, съ такими же вьющимися волосами, какъ у Марго. Это былъ ея братъ Альфредъ Лаландъ.
   -- Будемъ спасаться, мадемоазель!
   Волна уже лижетъ ихъ ноги, и они весело бѣгутъ къ оставленной компаніи.
   -- Вотъ она! Она разговаривала съ маленькимъ паукомъ на краю пропасти.-- онъ засмѣялся.-- Завтра волны выбросили бы ее на берегъ, какъ Виргинію.
   Марго тоже засмѣялась и назвала его самого "Полемъ".
   Болтая и жеманясь, онъ, не выпуская руки Лазары, смѣшался съ группой. Скоро вошли въ городокъ, и всѣ стали расходиться по домамъ.
   Въ то время, какъ Марго пожимала руки направо и налѣво, Альфредъ, между двумя поклонами, спросилъ вполголоса:
   -- Ну, какъ же вы рѣшили?
   -- Я подожду мнѣнія мадамъ Вриньо,-- тихо отвѣтила она.
   -- А вотъ вамъ пока мое,-- сказалъ молодой человѣкъ, еще болѣе понижая голосъ,-- вы красивы, образованы, деликатны, рождены для общества...
   -- Я маленькая крестьянка.
   -- Такая же крестьянка, какъ я! Что будете вы дѣлать въ стѣнахъ деревенской школы? Не тамъ мѣсто такой жемчужинѣ. Разъ ужь вы имѣете вашъ дипломъ, то вы можете читать мамѣ, которая очень любитъ вашъ голосъ, и давать мнѣ уроки орѳографіи, моя сестра васъ обожаетъ, не разставайтесь съ нею.
   Въ эту минуту Марго, обмѣнявшись съ знакомыми послѣднимъ рукопожатіемъ, подошла къ нимъ.
   -- Хотя я и не слышала ни одного слова изъ того, что онъ говорилъ тебѣ,-- весело произнесла она,-- но я тебя попрошу слушаться Альфреда... Я хочу сказать Поля.
   Среди этихъ разговоровъ и просьбъ, на которыя Лазара отвѣчала лишь взволнованной улыбкой, они дошли до уединенной виллы, стоявшей на берегу моря въ тѣни роскошнаго душистаго сада. Лазара любила цвѣты, а здѣсь было ихъ такъ много, что сосредоточенное выраженіе, не сходившее съ лица молодой дѣвушки дорогой, тутъ сразу разсѣялось.
   Вошли въ гостиную. Тамъ, въ широкомъ креслѣ, у окна, открытаго на море, съ красной плюшевой вышивкой въ рукахъ, сидѣла мадамъ Лаландъ.
   -- А, вотъ вы, бѣглецы!-- произнесла она.
   Ея дѣти поцѣловали ее, обвинивъ хорошую погоду въ томъ, что они прогуляли лишнихъ полчаса.
   Она взяла Лазару за руку и нагнула къ себѣ ея лобъ для поцѣлуя; это была одна изъ тѣхъ матерей, душа которыхъ не можетъ оставаться холодной къ птенцамъ чужаго гнѣзда. Эта душа сквозила во всѣхъ чертахъ ея смуглаго лица, похожаго на лицо дочери, и въ черныхъ, добрыхъ глазахъ.
   Господинъ Лаландъ, бывшій французскимъ консуломъ въ Сайгонѣ, затѣмъ въ Боливье, гдѣ онъ и женился, умеръ шесть лѣтъ тому назадъ, какъ разъ въ то время, когда родные оставили большое наслѣдство его вдовѣ.
   Она вернулась изъ Америки, помѣстила дѣтей въ пансіонъ въ Камбрэ, согласно желанію покойнаго мужа, уроженца Камбрэ, и уѣхала въ Боливье окончить свои дѣла. Вотъ уже годъ, какъ она вернулась.
   Прекрасная мебель въ японскомъ и китайскомъ стилѣ, роскошные смирискіе ковры украшали комнаты виллы. Тутъ были и шелковые табуреты съ помпонами, и атласныя кресла, и множество изящныхъ мелочей въ восточномъ вкусѣ. Все это, перемѣшиваясь съ дачной мебелью, производило красивое впечатлѣніе.
   Едва молодежь вернулась съ прогулки, какъ лакей доложилъ барынѣ:
   -- Обѣдъ поданъ.
   Изъ открытой двери въ столовую донесся такой апетитный запахъ вкусныхъ блюдъ и въ то же время цвѣты въ жандиньеркахъ распространяли такой сильный ароматъ, что казалось, обѣдъ будетъ состоять изъ цвѣтовъ.
   Столъ блисталъ тонкимъ хрусталемъ, серебромъ, снѣжной бѣлизны кувертами. Отдаленность кухни даже и не напоминала о мытьѣ, чисткѣ, загрубѣлыхъ рукахъ. Развѣ кто-либо изъ присутствующихъ здѣсь когда-нибудь мылъ, чистилъ, пачкалъ свои руки въ грязной работѣ въ Гравуа, Семпле или гдѣ бы то ни было? Да, все это было, но въ какой-то далекой, далекой жизни, о которой и не вспоминаютъ больше. Забытъ также и маленькій крабъ въ скалахъ на морскомъ берегу.
   Въ этотъ часъ, въ этой роскошной столовой не видно больше Лазары; она никогда и не существовала. Здѣсь сидитъ только мадемоазель Кудерэ, мадемоазель Клера Кудерэ, этого благозвучнаго имени.
   Время отъ времени веселые глаза Альфреда повторяютъ этой барышнѣ вопросъ, который онъ сдѣлалъ ей на набережной:
   -- Ну, какъ же вы рѣшили?
   Послѣ обѣда собралось общество.
   Молодежь танцовала подъ піанино, а Альфредъ, увлекая молодую дѣвушку въ вихрь вальса, уже третій разъ предложилъ ей свой вопросъ и прибавилъ:
   -- Ваши ноги не касаются пола, вы сильфида. Признайтесь, ваша мать была фея?
   Прежде чѣмъ уснуть въ своей спальнѣ въ стилѣ Помпадуръ, гдѣ отъ каждаго кресла пахло духами, она замечталась, закрывъ глаза.
   Наконецъ-то она у пристани, послѣ тяжелаго путешествія по морю нищеты, при ужасающемъ вѣтрѣ, который чуть не снесъ ее въ волны, какъ Фортюнэ, какъ ея мать, какъ всѣхъ этихъ несчастныхъ, плохо одѣтыхъ, голодныхъ, слишкомъ измученныхъ для борьбы. Неужели снова окунуться въ эти волны? Вотъ пристань, чудная пристань герцогини. Фортюнэ, добрая, энергичная Фортюнэ, герцогиня найдена и герцогъ также!
   Она проливала радостныя слезы, повторяя себѣ, что она любитъ Альфреда и Альфредъ любитъ ее, и разъ это такъ, то онъ на ней женится, потому что молодой человѣкъ всегда женится, когда онъ любитъ и когда онъ такъ великодушенъ, какъ братъ ея дорогой Марго.
   Она уснула, очарованная этой мыслью.
   

XXIII.

   На другой день, послѣ купанья, завтракали въ китайской бебѣдкѣ, въ глубинѣ сада, въ кіоскѣ, привезенномъ изъ Пекина, такъ какъ въ то время Парижъ еще не умѣлъ дѣлать искусныхъ подражаній въ китайскомъ вкусѣ.
   Сидя на китайскихъ табуретахъ за китайскимъ жестоликомъ, пили чай. Лазара, чувствуя на себѣ взглядъ Альфреда, въ смущеніи пила изъ маленькой чашечки, когда лакей подалъ ей письмо. Это былъ отвѣтъ мадамъ Вриньо; она распечатала его дрожащими руками.
   "Дитя мое, между двумя представляющимися тебѣ дорогами нечего колебаться; ты должна идти по дорогѣ труда и независимости.
   "Жду тебя, какъ только ты получишь назначеніе"
   Марго, которой Лазара передала письмо, сразу разсердилась.
   -- Какъ! Мы здѣсь намѣрены покорить тебя въ рабство, когда ты весь день можешь дѣлать все, что тебѣ угодно, работать, вышивать, читать, пѣть! Нѣтъ, ужь я теперь отвѣчу дамамъ Вриньо! Я сейчасъ же иду. Вотъ вы увидите!
   Она встала и побѣжала къ дому. Альфредъ, въ ожиданіи прихода сестры, распространялся на ту же тему, подсмѣиваясь ладъ мадамъ Вриньо и надъ назначеніемъ въ школьныя учительницы, котораго ждала Лазара.
   Мадамъ Лаландъ, глядя на сына, молча улыбалась.
   Марго вернулась съ отвѣтомъ. Она объявляла мадамъ Вриньо, что "независимость" имѣетъ жительство въ Рувиллѣ, аллея Бланшъ, No 1, у мадамъ Лаландъ, гдѣ дѣлаютъ съ утра до вечера все, что желаютъ; "работа" здѣсь также имѣется, она состоитъ въ придумываніи увеселеній, въ удовольствіяхъ и въ любви, которая и есть цѣль жизни. Для начала мадемоазель Кудерэ будетъ получать сто франковъ въ мѣсяцъ въ качествѣ компаньонки; мадамъ Лаландъ уже давно это рѣшила, и мадамъ Вриньо -- очень строгая особа относительно своихъ прежнихъ друзей, которые однако любятъ ее по-прежнему.
   Лазара со вздохомъ допустила отправить это письмо, по приписала, что она скоро сама напишетъ въ Камбрэ и въ Валикуръ, гдѣ теперь находится мадемоазель Бурсье, теперешняя мадамъ Брюанъ.
   Послѣ этого, ни о чемъ не разсуждая, стали веселиться подъ южнымъ солнцемъ на берегу чуднаго моря. Цѣлую недѣлю катались на лодкахъ, гуляли, ловили креветокъ. Цѣлыхъ восемь дней Лазара не встрѣчала ни одного краба въ лохмотьяхъ, передъ которымъ она въ такомъ волненіи остановилась недѣлю тому назадъ. По вечерамъ танцевали, играли въ шарады у себя или у знакомыхъ.
   Вездѣ, какъ и дома, Альфредъ ухаживалъ за Лазарой, которая въ свою очередь немножко страдала, когда видѣла, что молодой человѣкъ занятъ другими барышнями. Тогда она обращалась къ нему съ колкими словами, вышучивала его, отвертывалась, словомъ, дѣлалась свѣтской дѣвушкой, чему не трудно научиться.
   Но она не умѣла разглядѣть, какъ ея сосѣдки, которыя далеко опередили ее въ этомъ искусствѣ, подсмѣивались надъ ней и какъ ихъ мамаши кидали на нее презрительные взгляды. Она была ослѣплена зарождающейся любовью и только видѣла передъ собой Альфреда. Марго время отъ времени, ничуть не стѣсняясь, рисовала передъ ней блестящее будущее.
   Мадамъ Лаландъ ничего не говорила, она вообще была молчалива, и только какая-то неопредѣленная улыбка блуждала на ея лицѣ, когда Марго толковала ей:
   -- Время все идетъ, а назначеніе Клеры не приходитъ; о ней забыли. Нѣтъ, нѣтъ, это ужь кончено; мы дадимъ ей назначеніе здѣсь.
   Своимъ хорошенькимъ голоскомъ она распѣвала подобныя фразы на всѣ лады.
   Въ одинъ дождливый день, назначеніе пришло.
   Все здѣсь было на мѣстѣ: печать, неразборчивыя подписи: мадемоазель Клера-Лазара Кудерэ была назначена учительницей общественной школы въ Гравуа.
   Ахъ, это вышло въ одну минуту! Марго зажгла спичку, Альфредъ поднесъ къ ней бумагу, и она, сгорѣла прежде, чѣмъ Лазара опомнилась.
   Она была очень взволнована. Въ другое время этой бумагой реализировались бы ея самыя пламенныя, давнишнія мечты. Въ ея воображеніи мелькнулъ образъ маленькой Лазары, которая учится со страстью, чтобы достичь славы, которая теперь въ видѣ пепла лежитъ у ея ногъ: она увидала Гравуа, прекрасную новую школу, старую сѣдую голову папа Динэ, который ждалъ ее на порогѣ. Затѣмъ она взглянула на мадамъ Лаландъ, сидѣвшую недалеко отъ нея, и ей показалось, что она больше не улыбается.
   Но въ эту минуту Альфредъ принялся танцовать вокругъ сожженой бумаги. Этотъ фантастическій танецъ разсмѣшилъ мадамъ Лаландъ, и Лазара тоже не могла не улыбнуться. Было рѣшено, что отправятъ письмо къ префекту съ отказомъ Лазары отъ этого назначенія.
   Между тѣмъ солнышко выглянуло изъ-за тучъ, погода разгулялась, и всѣ отправились гулять. Всѣ слѣдующіе затѣмъ дни проводили также: до обѣда прогулка, послѣ обѣда танцы. Разъ вечеромъ, возвращались послѣ танцевъ у одной вновь появившейся баронессы, у которой Альфредъ танцовалъ исключительно съ Лазарой.
   Общество выходило изъ баронской виллы; на порогѣ мадамъ Лаландъ позвала своего сына, который уже шелъ впереди съ Лазарой, при сіяніи звѣздъ. Марго осталась позади съ двумя барышнями, а мать ея стояла съ одной пожилой дамой и о чемъ-то тихо говорила. Ей пришлось снова позвать Альфреда. Онъ вернулся съ молодой дѣвушкой, волненія которой, благодаря темнотѣ, не было замѣтно.
   Мадамъ Лаландъ сказала:
   -- Теперь такая хорошая погода, дитя мое, что мадамъ Монталэ хотѣлось бы пройти домой пѣшкомъ; предложи ей руку.
   Альфредъ медленно, но очень предупредительно подалъ руку своей дамѣ, и они пошли впередъ. Она шла медленно, какъ пожилая женщина, утомленная вечеромъ въ гостяхъ, и, видя, что ея кавалеръ все молчитъ и поглядываетъ на небо, сказала:
   -- Ахъ, я вижу, вы занимаетесь астрономіей...
   -- Я?
   -- Да, вы смотрите на Полярную звѣзду: не теряйте ее изъ вида, мой другъ, она спасаетъ людей отъ ложнаго пути и блеститъ, какъ свѣтъ самаго разума. Вы оборачиваетесь назадъ?... Ахъ, да, вы смотрите на Большую Медвѣдицу.
   Она остановилась и, поднявъ голову, стала разсматривать небо. Созвѣздіе дракона, Марсъ, млечный путь, Астарта. Небесный сводъ довольно долго привлекалъ ея вниманіе, и она часто останавливалась.
   Хотя до виллы мадамъ Монталэ было не болѣе двѣнадцати минутъ ходьбы, но обзоръ планетъ длился не менѣе часа. Альфредъ уже начиналъ выказывать признаки нетерпѣнія, но его руку держали очень крѣпко.
   Проклиная всѣ звѣзды и старую астрономку, онъ со всѣхъ ногъ пустился къ виллѣ Лаландъ. Тихонько, какъ воръ, онъ просунулъ ключъ въ замокъ у калитки сада и вошелъ. Огни были потушены. Онъ еще съ полчаса проходилъ по саду, затѣмъ принялся кашлять, пока, наконецъ, не услыхалъ легкій скрипъ отворявшагося окна.
   Если мадемоазель Клера покажется въ этомъ окнѣ, значитъ, она его любитъ! Вчера онъ горячо молилъ ее объ этомъ доказательствѣ любви, въ ту самую минуту, когда мать позвала его и заставила предложить руку и прогуляться при мерцаніи звѣздъ съ самой старой, самой скучной, самой несносной астрономкой въ свѣтѣ.
   Скринъ окна повторился. Значитъ, она подчеркиваетъ объясненіе.
   -- Клера!-- нѣжно прошепталъ молодой человѣкъ.
   Раздался третій скрипъ, какъ будто въ насмѣшку надъ предосторожностью матери. Вдругъ изъ окна послышался голосъ:
   -- Ты схзатишь насморкъ, другъ мой, или къ себѣ!
   Это былъ голосъ матери.
   На другой день, рано утромъ, Лазара спустилась въ комнату мадамъ Лаландъ.
   -- Прощайте, я уѣзжаю!
   Госпожа Лаландъ приняла ее въ свои объятія, и дѣвушка зарыдала.
   -- Хорошо, мое дорогое дитя, у васъ честное и деликатное сердце. Идите на работу, на независимость, мадамъ Вриньо права. Мой сынъ уѣхалъ также сегодня утромъ на нѣкоторое время. А если Марго будетъ плакать, сердиться, уговаривать васъ, будьте стойки.
   -- Да, да...
   Два часа спустя она уѣхала со слезами, несмотря на то, что Марго также плакала и кричала:
   -- Альфредъ на тебѣ женится! Конечно, онъ на тебѣ женится, даю слово!
   

XXIV.

   Бѣлостволыя березы склонялись по дорогѣ къ путешественницѣ; ихъ листья, развѣваемые вѣтромъ, шептались между собою:
   -- Да, да, это она, это наша маленькая Лазара. Она выросла, она хорошо одѣта и какъ будто не узнаетъ насъ. Здравствуй, прежняя маленькая Лазара, здравствуй!
   Но она ѣхала мимо, низко опустивъ голову, не отвѣчая этимъ старымъ друзьямъ своего дѣтства.
   Наконецъ, показался старый домикъ, который также узналъ ее, потому что на порогѣ стояла молодая женщина съ двумя хорошенькими дѣтьми. Она побѣжала ей навстрѣчу и горячо обняла Лазару.
   Это была мадамъ Брюанъ, бывшая Бурсье'.
   Въ небольшой, очень просто обставленной, но залитой солнцемъ и цвѣтами гостиной сидѣлъ господинъ Бурсье, все въ той же синей жакеткѣ, и госпожа Вриньо. Она пріѣхала погостить недѣлю у своей подруги.
   Госпожа Вриньо, цѣлуя Лазару, прошептала:
   -- Ахъ, какъ я боялась за тебя, дорогая дѣвочка!
   Она знала, что произошло въ Нормандіи, въ Рувилѣ. Госпожа Брюанъ и ея отецъ также знали это; ихъ глаза, ихъ радостныя лица говорили, что знаютъ о той побѣдѣ, которую Лазара одержала надъ собой.
   Но Лазарѣ все-таки хотѣлось облегчить свое сердце; едва сдерживая слезы, она разсказала всю свою жизнь за эти шесть недѣль, въ особенности со времени встрѣчи маленькаго краба и до послѣднихъ словъ Марго.
   -- Марго милая, но взбалмошная дѣвочка, -- сказала госпожа Вриньо,-- Альфреды Лаландъ не женятся на маленькихъ Лазарахъ. Вотъ ты теперь среди насъ, на своемъ мѣстѣ и къ счастью покинула то общество. Ты скоро узнаешь, что честный трудъ гораздо цѣннѣе всѣхъ милліоновъ и блестящаго воспитанія праздныхъ людей.
   -- Да,-- вздохнула Лазара.
   -- Отдай твой долгъ бѣднымъ,-- прибавила госпожа Брюанъ, усмиряя своихъ двухъ мальчиковъ, немилосердно свистѣвшихъ въ деревянныя дудки.-- Позднѣе ты встрѣтишь на своемъ пути достойнаго тебя человѣка, какъ встрѣтила я...
   Она остановилась, настороживъ слухъ:
   -- Вотъ мой мужъ.
   Вошелъ господинъ Брюанъ. Это не былъ красивый мужчина. Невысокаго роста, съ рѣдкими, жесткими волосами и неправильными чертами лица, онъ не могъ поразить красотою, но его открытый взглядъ былъ полонъ огня. Онъ занималъ мѣсто сельскаго врача и вкладывалъ всю душу въ эту симпатичную работу.
   Его познакомили въ Лазарой, онъ поцѣловалъ дѣтей, и всѣ сѣли за столъ. Она узнала старый сервизъ съ синими цвѣтами; быть можетъ, теперь передъ ней стояла та же самая тарелка, на которой давно, очень давно она ѣла кусокъ сочнаго ростбифа. Но ростбифы не ѣдятъ каждый день. Теперь окруженный рядомъ картофеля на блюдѣ лежалъ бараній бокъ. Здѣсь не было трюфелей, фазановъ и всякихъ деликатесовъ, какъ тамъ, въ Рувилѣ. Но развѣ этимъ трудящимся людямъ не довольно простаго жаркаго?
   Когда докторъ замѣтилъ, что Лазара мало ѣстъ, онъ положилъ ей на тарелку второй кусокъ мяса и сказалъ:-- Надо ѣсть, мадемоазель, это послѣднее слово медицины. Для того чтобы охотно и весело работать, необходимо хорошо ѣсть. Я знаю, что вы пріѣхали къ намъ для борьбы съ невѣжествомъ и нищетой. Такъ кушайте же, чтобъ веселѣе вступать въ борьбу; къ тому же пріѣхали издалека и ужь, въ силу этого, должны взять вторую порцію.
   Госпожа Брюанъ своею доброю улыбкою ободряла прежнюю оборванную дѣвочку; дѣти, перепачканныя соусомъ, принимались хохотать; самъ Бурсье подливалъ вина въ ея стаканъ, а госпожа Вриньо одобрительно на нее посматривала.
   Ничего не можетъ быть лучше, какъ обѣдъ среди добрыхъ и развитыхъ людей. Когда встали изъ-за стола, Лазара немножко оживилась. Она распрощалась, обѣщавъ, въ качествѣ сосѣдки, пріѣзжать сюда очень часто. Ее проводили до линейки, которая, проѣзжая черезъ Семпле, должна была ее высадить недалеко отъ Гравуа. Послышался стукъ колесъ, еще разъ расцѣловались и распростились.
   Вотъ и Семпле. Кондукторъ остановился здѣсь, чтобы закусить въ трактирѣ, что длилось, обыкновенно, около двадцати пяти минутъ. Остановились въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома Гобло.
   Невдалекѣ возвышался сарай. Лазара заглянула въ него. Все также онъ былъ набитъ сухимъ и свѣжимъ хворостомъ, заготовленнымъ на зиму, но соломенной подстилки для другой покинутой дѣвочки не было; значитъ, въ этомъ темномъ углу нѣтъ больше страданія, нѣтъ страха по ночамъ. Сердце ея сильно забилось.
   Рядомъ съ домомъ появилась ферма, почти соединяя сарай съ домомъ; Гобло продолжали богатѣть и расширять свои владѣнія.
   Прюдансъ давала командирскія распоряженія своему мужу относительно телѣги для сжатаго овса, когда Лазара вошла.
   -- Вы меня не узнаете?
   -- Нѣтъ.
   Толстый Гобло, расширившійся такъ же за это время, какъ и его владѣнія, взглянувъ на нее, процѣдилъ сквозь зубы:
   -- Да вѣдь это... кажется... маленькая оборванка?..
   -- Да, она самая.
   Но Прюдансъ не сразу повѣрила. Эта дѣвочка, по ея словамъ, умерла; она ушла разъ утромъ, безъ башмаковъ, вся въ лохмотьяхъ, по снѣгу, и не могла уже она появиться теперь въ этихъ тонкихъ башмакахъ и хорошемъ платьѣ.
   Она медленно потерла себѣ лобъ и сказала:
   -- Ахъ, да! Я ей говорила! Она поступила въ горничныя и получила наслѣдство отъ добрыхъ хозяевъ. Поцѣлуй меня, моя милая!
   И, устремивъ взглядъ на карманъ Лазары, какъ-будто изъ него могло выскочить наслѣдство, она прибавила:
   -- О, еслибъ маленькая Ева, которая тебя такъ любила и которой мы такъ часто говорили о тебѣ, могла тебя узнать!
   Толстый Гобло залился смѣхомъ при мысли, какое удовольствіе, дѣйствительно, было бы для его дочери въ этомъ случаѣ.
   Лазара освѣдомилась, ходитъ ли Ева въ школу.
   -- Да нѣтъ, она не ходитъ; вѣдь другія же не ходили, и потомъ, чтеніе и письмо портятъ зрѣніе людямъ.
   Гобло прибавилъ къ этому, что онъ за два су избавился отъ "Хижины дяди Тома", которую Лазара оставила у нихъ. Чтобы нѣсколько загладить этотъ поступокъ, Прюдансъ поторопилась сказать, что она отдала одному бѣдному торговцу метлами башмаки Лазары, оказавшіеся на перекладинѣ послѣ ея ухода. Это была шутка негодныхъ мальчишекъ, которые признались въ этомъ только три дня спустя.
   Въ углу комнаты стояли два березовыхъ вѣника и не шевельнулись, не протестовали противъ слова "отдала", при которомъ въ воображеніи Лазары мелькнуло доброе, широкое лицо Марсьяля.
   -- Я сейчасъ тебѣ сварю кофе, моя красавица,-- сказала Прюдансъ, растапливая печку.
   Въ эту минуту вошла маленькая, блѣдная дѣвочка, съ большими черными глазами и огромною, не по силѣ вязанкою, хвороста. Лазара позвала ее, и отъ одного прикосновенія знакомыхъ рукъ, дѣвочка ее узнала; опять, по-прежнему, двѣ пары черныхъ глазъ съ нѣжностью смотрѣли одна на другую.
   -- Не правда ли, вы будете пускать ее ко мнѣ въ школу?
   -- Въ школу?
   -- Да, я учительница школы въ Гравуа.
   Къ счастью, въ это время съ улицы раздался голосъ достаточно угостившагося, въ трактирѣ, кучера.
   -- Линейка отходитъ!
   Прюдансъ уже отодвинула съ огня кофейникъ и бросила очень холодный взглядъ на барышню, послѣднія слова которой опредѣлили цифру ея наслѣдства.
   Школьная учительница! Толстый Гобло, прислонясь къ стѣнѣ, подсмѣивался втихомолку надъ заблужденіемъ своей жены.
   -- Если вы не хотите посылать ко мнѣ Еву, то я сама пріѣду за нею,-- сказала Лазара, цѣлуя дѣвочку,-- я буду учить ее даромъ.
   -- Даромъ?.. тогда можетъ быть... надо подумать...
   Линейка уѣхала, и нѣсколько часовъ спустя Лазара была въ Гравуа и обнимала папа Динэ.
   

XXV.

   Школьный домъ, изъ краснаго кирпича, состоялъ изъ трехъ комнатъ, съ выбѣленными стѣнами; за домомъ находился дворъ и небольшой садикъ, граничившій съ садомъ папа Динэ.
   Уже полтора года, какъ Лазара жила въ этомъ дворцѣ, и за это время ничего не измѣнилось. Она сокрушалась: у нея было очень мало ученицъ, и всѣ полуодѣтыя и полуголодныя. Остальныя ученицы хоть и числились въ школѣ, но бѣгали по улицамъ съ братишками и сестренками на рукахъ или скакали за экипажами, крича: "подайте су!" такъ какъ этотъ обычай изъ Семпле перешелъ и сюда.
   Родители, когда она напоминала имъ о ихъ долгѣ, вовсе не желали ее слушать; къ довершенію всего, тѣ, которые знали, что она даромъ учитъ Еву, предлагали ей учить ихъ дѣтей за ту же цѣну; самые бѣдные, а ихъ было очень много, отвѣчали:
   -- Вотъ еще! Она мнѣ и дома нужна.
   Ахъ, эта вѣчная нищета! Теперь нужны были цѣлые десятки платьевъ небесно-голубаго цвѣта, не считая ужь суповъ. А взять это неоткуда.
   Лазара со слезами жаловалась папа Динэ на то, что не исполняются ея завѣтныя мечты объ образцовой школѣ. Старикъ, опираясь руками на палку, слушалъ ее, покачивая сѣдою головою, какъ человѣкъ, который привыкъ не ждать ничего хорошаго. Папа Динэ очень состарился, сгорбился, но его умные глаза все еще были молоды.
   -- Надо хлѣба и платья, да, а потомъ ужь разовьется умъ,-- говаривалъ онъ.
   Когда наступили жаркіе дни и вмѣстѣ съ ними страдная пора, школа оказалась пустою. Осталась только одна Ева, безъ которой родные могли обойтись, тѣмъ болѣе, что не приходилось ее кормить. Такимъ образомъ, когда неожиданно въ одинъ іюльскій день у дверей школы остановилась карета, съ кучеромъ въ галунахъ, Лазара свободно могла принять гостью.
   -- Марго!
   -- Здравствуй, здравствуй...
   Онѣ поцѣловались. Марго, въ сопровожденіи Люси, милой англичанки, пріѣхала изъ Камбрэ, чтобы повидаться со своимъ дорогимъ другомъ.
   -- Люси, гдѣ конфекты?
   Улыбаясь такъ же, какъ и ея госпожа, длинная Люси, въ клѣтчатомъ плодѣ, вынула изъ кареты большую, красивую коробку конфектъ.
   -- Это мама присылаетъ тебѣ.
   Она говорила такъ степенно и была такъ непохожа на прежнюю заносчивую Марго, что Лазара съ удивленіемъ смотрѣла на нее. Мальчишескія манеры исчезли, она держала себя такъ прилично, какъ всѣ благовоспитанныя барышни въ Рувилѣ.
   Въ одно мгновеніе ока она окинула взоромъ поношенное платье Лазары, бѣлыя выкрашенныя стѣны, шесть стульевъ, съ потемнѣвшимъ соломеннымъ сидѣньемъ, маленькую печку въ глубинѣ комнаты.
   -- Это кухня?
   -- Нѣтъ, это столовая, которая служитъ также пріемной.
   Она пожелала посмотрѣть слѣдующую комнату: такія же выкрашенныя стѣны, простые соломенные стулья, бѣлый деревянный столъ съ умывальникомъ, желѣзная кровать. Она вернулась въ столовую-пріемную съ тѣнью грусти на лицѣ и сказала:
   -- Знаешь ли, что я пріѣхала сообщить тебѣ?.. Я выхожу замужъ. Да... за одного изъ товарищей Альфреда, состоящаго при посольствѣ, за барона Фернанда-де-Вилье. По страсти, моя милая! Каждый день получаю свѣжіе букеты изъ Ницы. Мы будемъ жить въ Парижѣ... Альфредъ... да, не грусти о немъ! Въ эти полтора года онъ влюблялся уже разъ двѣнадцать; это очень скверный мальчишка. Мы надѣемся, что его удастся также устроить при посольствѣ, гдѣ служитъ Фернандъ. Мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты видѣла Фернанда; онъ очень красивъ.
   Она разсказывала это, пока Лазара приготовляла фрукты и молоко, которое затѣмъ онѣ пили въ саду.
   Но становилось темно и, закусивъ, Марго сѣла въ карету. Только тамъ ея прежнее доброе сердце пробилось сквозь оболочку, которую въ полтора года сковала свѣтская пошлость. Отославъ Люси, она прежнимъ, быстрымъ движеніемъ бросилась на шею Лазарѣ и заплакала:
   -- Ты бѣдна, моя дорогая, ты несчастна!
   -- Я не несчастна.
   -- Нѣтъ, да, да! Что это за грустный домъ! Я бы умерла здѣсь въ четыре дня. Послушай, надо по крайней мѣрѣ, чтобъ у тебя была приличная обстановка. Я тебя прошу, позволь мнѣ прислать тебѣ пять сотъ франковъ, они у меня совсѣмъ лишніе...
   -- Пять сотъ франковъ!..-- лицо Лазары засіяло.-- Хорошо, пришли мнѣ ихъ...
   -- А также и образцы розоваго или лиловаго кретона для драпировокъ и обои, чтобы спрятать эти бѣдныя стѣны. Розовые для пріемной, лиловые для спальни. До свиданія, моя дорогая! Ахъ, Боже мой, какъ мнѣ грустно!
   Карета тронулась въ путь. Марго высунула голову въ окно и крикнула:
   -- Или лучше розовые обои для спальни, а лиловые для пріемной!..
   Три дня спустя пришло запечатанное пятью сургучными печатями письмо, а въ немъ пять сотъ франковъ, вмѣстѣ съ образчиками прелестнаго кретона. На маленькомъ листкѣ свѣтло-сѣрой бумаги съ монограммой М. Л. было написано лишь одно слово: "Вотъ!"
   -- Да, вотъ хлѣбъ и платья!-- радостно воскликнула Лазара, садясь за письмо Марго, въ которомъ поторопилась объяснить, что она при прощаніи не успѣла ей сказать, на какое назначеніе пойдутъ ея деньги.
   Потомъ она побѣжала къ землянкѣ.
   -- Папа Динэ!-- крикнула она.-- Наступила хорошая пора для школы! Вотъ увидите!..
   

XXVI.

   Что это-за телѣжка подъѣхала къ школѣ вслѣдъ за каретой Марго? По нѣжно-зеленому цвѣту не трудно было догадаться, кто ея хозяинъ.
   Все время Марсьяля держали очень далеко отъ Гравуа, особенно съ той поры, какъ тамъ поселилась Лазара. Но все имѣетъ свой конецъ, окончилась и материнская опека: Вероника умерла.
   Сынъ оплакивалъ ее, цѣлыхъ три дня просидѣлъ Дома съ закрытыми наглухо ставнями и только на четвертый сталъ наконецъ вникать въ слова своей тетки-коммерсантки, съ которыми она начала приставать къ нему еще наканунѣ. Она стояла передъ нимъ съ кнутомъ въ одной рукѣ и съ какими-то свертками въ другой.
   -- Я запрягла лошадь, поѣдемъ...
   Марсьяль медленно сдѣлалъ отрицательный жестъ головою.
   -- Нѣтъ? ты не хочешь продолжать нашу торговлю? Не хочешь даже сбыть съ рукъ платки?..
   Голова повторила отрицательный жестъ. Тетка еще выше приподняла свертки.
   -- Ты не хочешь даже ликвидировать дѣла?.. Я тебѣ говорю, какъ честный товарищъ: ликвидація всегда приноситъ хорошія деньги купцу, потому что онъ продаетъ дороже, ссылаясь на разореніе. Твоя мать хорошо это знала.
   Она улыбнулась и прибавила:
   -- Можетъ быть, ты хочешь, чтобъ я ликвидировала одна?
   На этотъ разъ голова сдѣлала утвердительный знакъ.
   -- Ну, что жъ, я поѣду; я привезу тебѣ счеты. Ты вѣдь знаешь, что никто не умѣетъ такъ хорошо считать, какъ я. Прощай!
   Въ полномъ восторгѣ, стуча каблуками, она вышла съ кнутомъ и со свертками въ рукахъ.
   Часъ спустя, Лазара, приготовляясь, увидала въ окно, какъ проѣхала знакомая телѣжка. Она катилась не торопясь, и въ ней отовсюду торчали большія бѣлыя гусиныя крылья, что придавало ей нѣчто ангельское. На задкѣ болталась на веревкѣ дощечка, на которой нѣсколько разъ было написано крупными буквами: "Распродажа!"
   Лазара слѣдила глазами за этой надписью, мелькавшей чуть не у самыхъ колесъ. Она уже не сомнѣвалась. Марсьяль, котораго она такъ ждала, уѣхалъ, даже не пожавъ ей руку на прощаніе. По окончаніи классовъ, она пошла въ землянку.
   -- Папа Динэ, неужели вашъ внукъ уѣхалъ, не повидавшись съ вами?-- спросила она.
   -- Вонъ Марсьяль!
   Онъ вышелъ къ ней изъ сада и, снявъ шляпу, остановился на порогѣ въ сильномъ смущеніи. Онъ былъ высокаго роста, подбородокъ его уже обросъ бородкой, но это нисколько не уменьшало его застѣнчивость.
   -- Ну, что,-- произнесла Лазара, подходя къ нему съ протянутой рукою,-- ты не узнаешь меня?..
   Широкое лицо Марсьяля освѣтилось, онъ протянулъ руку къ рукѣ молодой дѣвушки.
   Тогда начались воспоминанія о неожиданныхъ появленіяхъ телѣжки, о деревянныхъ башмакахъ, о дюжинѣ носовыхъ платковъ съ розовыми виньетками, о бѣгствѣ Марсьяля отъ дверей пансіона въ Камбрэ,-- словомъ, припомнились цѣлые годы прошлой жизни. Онъ стоялъ передъ ней, какъ передъ королевой, слушая ее, но не рискуя говорить.
   Когда Лазара ушла домой, онъ задумчиво сказалъ папа Динэ:
   -- Это барышня, настоящая барышня... Въ ней совсѣмъ нельзя узнать прежнюю Лазару... только глаза ея мало перемѣнились... Кто могъ это подумать!
   Потомъ онъ вздохнулъ, заложивъ руки въ карманы и бросая вокругъ безпокойные взгляды, какъ-будто онъ боялся, что что-нибудь выскочитъ изъ угла и станетъ ему противорѣчить.
   -- Я бучу садовникомъ, какъ вы хотѣли... я думаю, что Лазара довѣритъ мнѣ школьный садъ.
   -- И я также думаю это,-- отвѣтилъ отецъ Кардинэ, со вниманіемъ слушавшій его.
   Онъ опять открылъ ротъ, желая что-то сказать, потомъ закрылъ и, повернувшись на каблукахъ, пошелъ къ двери и произнесъ только:
   -- До свиданія, папа!
   -- До свиданія, мой милый.
   Да, и душой и тѣломъ Марсьяль былъ садовникъ; не прошло и года съ тѣхъ поръ, какъ онъ вернулся въ Гравуа послѣ скучной торговли масломъ, лукомъ, вѣниками, носовыми платками, и всѣ сады деревушки стали неузнаваемы. Но ни одинъ изъ нихъ не былъ такъ хорошъ, какъ школьный.
   Земля въ немъ не отличалась плодородностью, но тѣмъ не менѣе въ немъ появился первый горошекъ, самые нѣжные артишоки, розовыя, нѣжныя рѣдиски. Крупныя тыквы и молодыя фруктовыя деревья росли здѣсь на славу. Здѣсь также появились первые цвѣты: чудныя темнокрасныя розы, пестрыя бегоніи, цѣлыя группы анютиныхъ глазокъ.
   -- Ну, вотъ, ты теперь счастливъ -- сказалъ ему однажды дѣдъ, въ праздничный вечеръ, когда тотъ пололъ молочай въ своемъ Эдемѣ.
   Лазара также была тутъ, только стояла нѣсколько поодаль, около деревца абрикосовъ, розовые цвѣты котораго граціозно смѣшивались съ листьями. Тихонько напѣвая, она дѣлала букетъ.
   Лицо ея дышало здоровьемъ; теперь школа была полна ученицъ. Марго, приславъ для начала пятьсотъ франковъ, не оставила добраго дѣла. Она собирала въ кругу своихъ богатыхъ знакомыхъ "на хлѣбъ бѣднымъ Гравуа" и, вслѣдъ за новыми пятьюстами франковъ, прислала цѣлые ящики маленькихъ платьицъ, рубашекъ, маленькихъ юбокъ, скроенныхъ аристократическими руками, чулокъ и башмаковъ на разные возрасты. Были обѣщаны еще новыя посылки, а пока дѣти были сыты и одѣты.
   Теперь всѣ семейства Гравуа оказались безжалостными къ дѣвочкамъ, позволявшимъ себѣ манкировать въ школѣ. Маленькихъ бѣглянокъ притаскивали за уши къ дверямъ школы, изъ которыхъ далеко разносился вкусный запахъ супа. Онѣ садились за накрытый столъ, а затѣмъ оставались и на уроки; такимъ образомъ наладилось школьное дѣло.
   Съ букетомъ въ рукѣ, Лазара прошла къ дому. Ея сѣрое платье съ свѣжимъ бѣлымъ воротничкомъ обрисовывало ея стройную талію, движенія были полны естественной граціи.
   Марсьяль слѣдилъ за ней взоромъ, потомъ, поставивъ свою лопатку, онъ поднялъ голову къ верху, затѣмъ, опустивъ ее, сталъ смотрѣть на концы своихъ сапогъ и, наконецъ, направился въ сторону дѣда, спокойно сидѣвшаго на стулѣ и наслаждавшагося тепломъ солнечныхъ лучей.
   -- Папа Динэ!..
   -- Гмъ?
   Съ лицомъ, болѣе краснымъ, чѣмъ цвѣты абрикосовъ, Марсьяль продолжалъ:
   -- Мнѣ кажется, что еслибъ Лазара любила меня, я былъ бы совсѣмъ доволенъ...
   Произнеся эту фразу, онъ снова опустилъ голову и больше не двигался.
   Папа Динэ отвѣтилъ:
   -- Мнѣ также кажется это, мой милый; но только никогда не говори ей объ этомъ; она способна выйти за тебя замужъ изъ доброты, изъ благодарности, изъ дружбы, но это будетъ несчастіемъ для нея и для тебя. Ты не глупъ, если самъ понимаешь всю разницу между тобой и ею.
   Марсьяль открылъ свой большой ротъ, готовый заревѣть отъ горя, какъ когда-то прежде; но, минуту спустя, это волненіе какъ-будто улеглось; онъ рѣзкими ударами лопатки вырылъ четыре молочая, затѣмъ продолжалъ:
   -- Да, мнѣ не слѣдовало уѣзжать на эту дурацкую торговлю, надо было остаться здѣсь и помѣшать Лазарѣ уѣхать изъ Гравуа; она не сдѣлалась бы такой ученой и гордой. Она была такая простая и славная прежде съ своими растрепанными волосами и босыми ногами! Теперь косы, башмаки... и книжки. Я просто боюсь ея.
   -- Не женись на женщинѣ, которой ты боишься, мой другъ,-- предостерегъ старикъ.
   -- Еслибъ только она не захотѣла выйти замужъ за другаго!
   -- А, вотъ что!..
   Крупныя капли пота выступили на лбу Марсьяля.
   -- Папа... а развѣ есть кто-нибудь?..
   -- Нѣтъ, пока я никого не знаю, но въ ея годы, съ ея наружностью, все можетъ случиться.
   Тогда бѣдный малый заплакалъ горькими слезами, оросившими вырытый молочай.
   Это было его признаніе въ любви.
   

XXVII.

   Шли годы. Воспитанники Марсьяля, фруктовыя деревья, посаженныя имъ, приносили уже цвѣты и фрукты.
   Первыя ученицы Лазары были теперь уже взрослыми дѣвушками и уступили свое мѣсто въ школѣ маленькимъ дѣтямъ. Супы шли по-прежнему, какъ и все остальное. Баронесса Марго не переставала собирать "на хлѣбъ бѣднымъ Гравуа", прежняя нищета, прежнее невѣжество были побѣждены.
   Однако, несмотря на радость этой побѣды, самой прекрасной и высокой побѣды въ мірѣ, несмотря на нѣжную любовь Евы, дружбу Марсьяля и старика папа Динэ, Лазара порою чувствовала себя одинокой. Она нерѣдко вспоминала слова мадамъ Брюанъ:
   "Позднѣе ты встрѣтишь на твоемъ пути достойнаго тебя человѣка, какъ встрѣтила я".
   Но этотъ человѣкъ не торопился появиться. Правда, Гравуа слишкомъ далеко находилось отъ этихъ рѣдкихъ птицъ: мужей бѣднымъ, образованнымъ дѣвушкамъ. Даже и въ Валикурѣ онѣ не появлялись, такъ что докторъ и его жена, часто видясь съ Лазарой, больше уже не говорили объ этомъ.
   Тогда ея грустныя мечты рисовали ей въ будущемъ одинокую, сѣдую Лазару, которая будетъ Фортюнэ для Евы, лишь бы только Еву оставили ей. Дѣвочка уже превратилась въ молодую дѣвушку, и такъ какъ пятая изъ дочерей Гобло, Альдегонда, выходила замужъ, то теперь очередь была за Евой.
   Такъ, въ одинъ прекрасный день, въ Гравуа появился шарабанъ командирши Прюдансъ, -- у нея теперь были экипажи, лошади, конюшня, не считая другихъ владѣній. Она пріѣхала за своей дочерью и за Лазарой, чтобъ везти ихъ въ Семпле, такъ какъ тамъ въ этотъ день былъ большой праздникъ.
   Разговаривая, она своей рѣшительной походкой вошла въ садъ и тутъ столкнулась лицомъ къ лицу съ торговцемъ щетокъ и метелъ,-- съ тѣмъ самымъ удивительнымъ торговцемъ, котораго она вспоминала каждый разъ, когда приходилось при покупкахъ вынимать деньги изъ кармана.
   -- Ахъ!..
   Но она тотчасъ же подавила этотъ возгласъ.
   -- Да,-- сказала Лазара,-- этой мой другъ, Марсьяль, которому вы дали мои башмаки.
   "Дали!" Добрый малый даже не сморгнулъ при этомъ словѣ, а Прюдансъ съ озабоченнымъ видомъ вошла въ домъ. Она тотчасъ же стала разспрашивать Лазару, и та разсказала ей, что это прекрасный, честный садовникъ, что онъ необыкновенно добръ и имѣетъ двадцать сетье земли.
   -- Двадцать сетье!
   Она съ оживленіемъ посмотрѣла на молодую дѣвушку, и этотъ взглядъ говорилъ:
   Какъ! Этотъ малый покупаетъ твои башмаки въ два су и даетъ за нихъ метелъ по крайней мѣрѣ на двѣнадцать франковъ, -- значитъ, онъ тебя любитъ. У него двадцать сетье земли, и ты не выходишь за него замужъ? Что это значитъ!
   Потомъ она улыбнулась:
   Если Лазара не выходитъ за него, такъ у нея, безъ сомнѣнія, есть на примѣтѣ кто-нибудь получше. А малый-то свободенъ! Надо имъ заняться.
   Она быстро вышла въ садъ и, съ ласковой улыбкой подойдя къ садовнику, стала хвалить его превосходныя тыквы, его чудесный салатъ, затѣмъ пригласила его принять участіе въ праздникѣ, куда ѣдутъ обѣ барышни. О, ей не пришлось повторять своихъ словъ, онъ сейчасъ же побѣжалъ одѣваться.
   Когда онъ появился въ черномъ сюртукѣ и бѣлой крахмальной сорочкѣ, около школы стоялъ высокій смуглый мужчина, съ бѣлокурыми волосами и русой бородой, въ пэнснэ, съ правильными, красивыми чертами лица. Лазара начала чтеніе письма, которое онъ, повидимому, только-что привезъ ей.
   Въ ту минуту, когда вошелъ Марсьяль, она говорила Прюдансъ:
   -- Извините меня, пожалуйста, я должна ѣхать въ Валикуръ. Я жду господина Брюанъ, который теперь у больнаго недалеко отсюда. Онъ предупредилъ меня черезъ этого господина, своего кузена.
   -- Не стѣсняйся,-- быстро отвѣтила Прюдансъ, -- съ нами поѣдетъ господинъ Марсьяль.
   И, подходя къ нему, она прибавила:
   -- Ну, ѣдемте!
   Но его чуть не силой пришлось оторвать отъ порога и убѣдить, что невѣжливо отпускать одну госпожу Гобло съ дочерью. Наконецъ, Прюдансъ ухватила его за руку и посадила рядомъ съ Евой, которая смѣялась, ничего не понимая. Несмотря на свой возрастъ, Ева все еще была дѣвочкой, и ея сердце было развито болѣе, чѣмъ умъ.
   -- Ну, смѣлѣе!
   И шарабанъ помчался.
   Когда Прюдансъ проѣзжала селомъ и деревней, побѣдоносное выраженіе ея лица говорило:
   -- Попробуйте-ка теперь вырвать у меня изъ рукъ этого человѣка съ двадцатью сетье земли! Попробуйте-ка угостить его такимъ кроликомъ, какой ждетъ его въ Семпле!
   

XXVIII.

   На этихъ самыхъ кроликахъ она изловила первыхъ богачей въ округѣ въ мужья своимъ пяти дочерямъ.
   Тогда накрытый столъ принималъ грандіозные размѣры; бѣдные кролики такъ и падали въ кастрюлю цѣлыми десятками, вся семья дѣлалась необыкновенно внимательна и нѣжна къ приглашенному, которому также разрѣшено было позволять себѣ разныя любезности. Но, послѣ опредѣленнаго количества нѣжностей, приглашенный долженъ былъ жениться, частью изъ благодарности, такъ какъ рагу дѣйствительно было превосходно изготовлено, частью изъ потребности сердца или изъ страха къ командиршѣ.
   Одному только, предназначавшемуся для третьей дочери Гобло, удалось ускользнуть изъ цѣпкихъ рукъ Прюдансъ, но и тотъ до сихъ поръ оставался холостымъ.
   Въ теченіе четырехъ воскресеній Марсьяля приглашали отдѣлывать садъ въ Семпле. Его всегда сажали рядомъ съ Евой, угощали; старые и малые Гобло осыпали его ласками.
   Ревность и потребность протеста удерживали его тутъ. Онъ ѣлъ и даже смѣялся въ то время, какъ Лазара проводила эти праздничные дни въ Валикурѣ.
   Во вторникъ, слѣдовавшій за четвертымъ воскресеньемъ, черезъ заборъ, гдѣ Марсьяль стоялъ въ тоскѣ, онъ увидалъ, какъ Лазара медленно ходитъ по школьному саду со смуглымъ господиномъ.
   Ну, это ужь черезчуръ! Это ужь слишкомъ! Какъ, сегодня, во вторникъ, когда въ воскресенье она его видѣла цѣлый день!..
   Марсьяль присѣлъ и сталъ прислушиваться. Но они говорили слишкомъ тихо. Господинъ съ желтой книгой въ рукахъ передалъ ее Лазарѣ; она стала ее перелистывать, а онъ склонился надъ молодой дѣвушкой и, повидимому, объяснялъ ей эту страницу.
   Марсьяль чуть не закричалъ:
   -- Но вѣдь она умѣетъ читать! Она одна прочтетъ, убирайтесь отсюда!
   Потомъ они ходили молча. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе; она вертѣла въ рукахъ желтую книгу, опустивъ глаза; онъ взглянулъ на небо, затѣмъ его голубые глаза, сквозь пэнснэ, остановились на заборѣ.
   Марсьяль снова чувствуетъ, что ему хочется закричать, но смуглый человѣкъ говоритъ уже болѣе громко:
   -- Ну, такъ вотъ прочтите эту статью о ботаникѣ, это наука очень ясная, потомъ мы еще поговоримъ о ней.
   Окинувъ снова пристальнымъ взоромъ заборъ и окрестность, онъ прибавилъ:
   -- Какъ красиво это мѣстечко! И какъ вы счастливы, что живете въ Гравуа. Я объѣхалъ весь свѣтъ, былъ на сѣверѣ, на востокѣ, западѣ и югѣ, но нигдѣ не встрѣчалъ такого прелестнаго пейзажа.
   Она покраснѣла, ничего не отвѣтивъ.
   -- До свиданья, до воскресенья!
   -- Да... до воскресенья.
   Они уходятъ, останавливаются опять и опять молча идутъ. Наконецъ-то этотъ господинъ ушелъ!
   Лазара скоро вернулась и застала въ саду Марсьяля блѣднаго, съ разстроеннымъ лицомъ.
   -- Ахъ,-- сказалъ онъ, -- вотъ! Я не посмѣлъ... папа Динэ не хотѣлъ этого...
   Путаясь на каждомъ словѣ, онъ разсказалъ сцену, происходившую тутъ, подъ абрикосами, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и въ концѣ разсказа хотѣлъ побороть свое волненіе, но не могъ и заревѣлъ отъ всего сердца. Тогда еще болѣе разстроенный этой слабостью, онъ ушелъ.
   Лазара также плакала:
   -- Марсьяль!.. Марсьяль!.. другъ мой!
   Но онъ не вернулся.
   Она видѣла, какъ онъ большими шагами шелъ къ своему дому. Онъ вошелъ въ него, предварительно закрывъ всѣ ставни, какъ тогда, послѣ смерти матери.
   Его ждали въ этотъ вечеръ въ Семпле, гдѣ онъ долженъ былъ сажать грушевыя деревья.
   На другой день чья-то смѣлая рука отворила ставни, и передъ нимъ стояла Прюдансъ.
   -- А грушевыя деревья?
   Марсьяль спокойно сидѣлъ и, какъ это съ нимъ бывало въ минуты душевныхъ волненій, молча, отрицательно покачалъ головой.
   -- Вы не хотите придти, нѣтъ?.. Вы больше не придете, нѣтъ?..
   Она скрестила на груди руки и, сверкая глазами, осыпала его обвиненіями въ томъ, что онъ четыре воскресенья подрядъ, "безъ всякаго намѣренія", поѣдалъ ихъ кроликовъ.
   -- Такъ, значитъ, бывая у насъ, вы не имѣли намѣренія?..
   Онъ сдѣлалъ знакъ, что не имѣлъ.
   Она хлопнула рука объ руку, выражая этимъ свое презрѣніе къ непріятелю, и подошла къ нему. Въ эту минуту входилъ, опираясь на палку, папа Динэ съ серьезнымъ лицомъ.
   -- Вашъ внукъ смѣетъ мнѣ говорить, что онъ не имѣлъ намѣренія! Нѣтъ, я его такъ не выпущу!
   Папа Динэ подошелъ къ Марсьялю и шепнулъ ему два слова на ухо. Тогда только добрый малый открылъ ротъ и прошепталъ нервно:
   -- Вы мнѣ обѣщали, что она не выйдетъ замужъ!
   -- Обѣщалъ?.. Во всякомъ случаѣ, мой милый, она любитъ другаго. А ты, ревнивецъ, развѣ ты все еще ее любишь? Ты мнѣ говорилъ нѣсколько разъ о Евѣ...
   -- Потому что Ева на нее похожа; у ней ея глаза.
   Прюдансъ, прислушивавшаяся все время, воскликнула:
   -- У ней ея глаза, но въ сто разъ красивѣе и моложе! Ваши также недурны, они ей нравятся; она сказала мнѣ это.
   Папа Динэ сдѣлалъ знакъ Прюдансъ, чтобъ она прошла въ сосѣднюю комнату; когда она, очень неохотно и пожимая плечами, вышла, старикъ осторожно и спокойно заговорилъ о томъ, что существуетъ непреложное положеніе вещей, по которому ботаникъ Бамьо, кузенъ господина Брюанъ, долженъ былъ понравиться развитой Лазарѣ. Ева немного понимаетъ въ наукахъ, но у нея добрая, честная душа, и она очень будетъ любить Марсьяля.
   -- Но, папа, -- воскликнулъ онъ, -- Ева также умѣетъ читать.
   Отвѣтъ не замедлилъ послышаться черезъ отворенную дверь:
   -- Она умѣетъ читать, но противъ моей воли... Она забудетъ, въ ней течетъ моя кровь!
   Тогда, по очереди, разными доводами, тихими словами и ласками, съ одной стороны дѣдъ, а съ другой будущая теща успокоили понемногу добраго малаго; они склонили его къ этимъ чернымъ глазамъ, такъ похожимъ на другіе черные глаза, чтоостальное несходство въ чертахъ лица ничего не значитъ.
   Наконецъ, ужь около полудня, онъ всталъ со стула.
   -- Вотъ это человѣкъ!-- сказала Прюдансъ,-- поѣдемъ!
   Онъ сдѣлалъ ей знакъ подождать немножко и, подойдя къ шкафу, вынулъ изъ него свертокъ въ голубой бумагѣ.
   -- Отдайте ей это, папа Динэ... я больше не долженъ... я больше не могу беречь...
   Онъ отвернулся, чтобы скрыть слезы. Папа Динэ отвернулъ край голубой бумаги; изъ свертка выглянули концы толстыхъ, деревянныхъ башмаковъ.
   Да, это были они! Это была послѣдняя нищенская обувь маленькой дѣвочки въ тотъ день, когда онъ думалъ, что потерялъ ее навсегда,-- ее, своего друга дѣтства, свою мечту, единственную поэзію его жизни...
   Прюдансъ уже протянула руку, чтобъ задержать подарокъ, каковъ бы онъ ни былъ, но, узнавъ башмаки, она улыбнулась.
   Онъ повернулся со слезами на глазахъ:
   -- Да, дитя мое, она пойметъ и будетъ тронута, очень тронута.
   Онъ нѣжно поцѣловалъ его. Онъ все понималъ, добрый, старый папа Динэ.
   -- Прюдансъ,-- сказалъ онъ затѣмъ будущей тещѣ, побѣдоносно завладѣвшей рукой Марсьяля, -- вамъ достается доброе, хорошее сердце...
   -- Подите вы, подите съ сердцемъ! Въ этомъ отношеніи Гобло никому никогда не уступятъ, -- отвѣтила ему она, увлекая за собой Марсьяля.
   

XXIX.

   Давно уже прошло то время, когда отданы были деревянные башмаки, и старикъ угасъ послѣ того, какъ на его колѣняхъ прыгали и скакали дѣти его внука и дѣти Лазары. И Лазара угаснетъ въ свое время, но теперь она продолжаетъ начатое ею дѣло, развивая умъ и сердце своихъ трехъ сыновей, которые впослѣдствіи ее замѣнятъ.
   Теперь въ Гравуа возвышаются чистые, свѣтлые домики, окруженные тѣнистыми садами. На окнахъ стоятъ свѣжіе цвѣты, посылая проѣзжему веселый привѣтъ; чисто одѣтыя, розовыя здоровыя дѣти, свѣжія, какъ цвѣты, провожаютъ проѣзжихъ веселыми глазами.
   Въ этихъ домикахъ живутъ труженики, просвѣщенные грамотой. Если случится въ Гравуа умереть молодой матери, то она можетъ умереть спокойно, ея сироты не будутъ страдать ни отъ холода, ни отъ голода, они не побѣгутъ за экипажами съ раздирающимъ душу крикомъ:
   -- Подайте су!
   Они не рыдаютъ больше въ снѣжную мятель, въ отдаленномъ сараѣ, не стонутъ, какъ маленькіе заброшенные щенята; они даже не "казенныя дѣти", получающія семь франковъ въ мѣсяцъ, они дѣти всей деревни.
   Для всего этого было достаточно, чтобъ на этомъ небольшомъ клочкѣ земли выросла несчастная дѣвочка, среди безпросвѣтной нищеты, сохранившая хорошее сердце и, въ силу личнаго страданія, понявшая страданіе ближнихъ и внѣдрившая въ загрубѣлыя сердца сѣмена знанія и любви.

Конецъ.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 10--11, 1895

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru