Фукс Егор Борисович
Воспоминания о Вене в 1799 году

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Воспоминанія о Вѣнѣ въ 1799 году.
Письмо Е. Б. Фукса.

   Скажу вамъ, любезнѣйшій другъ, что въ Венѣ очутился я, и самъ не знаю, какъ. Хочется все спросишь: это ли Вѣна? она такъ прекрасна! Ѣдешь, какъ будто изъ города въ городѣ, вездѣ встрѣчаешь смѣющіеся сады. Это лишь предмѣстія города, которыя непремѣнно начинаются, пресѣкаются, опять соединяются, безпрестанно веселѣе, великолѣпнѣе. Желательно, чтобы многіе города походили на сіи Форштаты.
   Почталіонъ мой погналъ вдругъ, не знаю, для чего; живость города оживляетъ его. Онъ летитъ по улицамъ, украшеннымъ дворцами и парками, гдѣ разнообразныя и веселыя толпы народа волнуются; тысяча перемѣняющихся предметовъ поражаютъ и меня. Стукъ каретъ, вездѣ жизнь, тѣснота, въ воздухѣ раздаются многоразличные крики, а ихъ заглушаетъ съ башни церкви Св. Стефана величественный колокольный звонъ.-- Такъ прибылъ я въ трактиръ.-- Скоро выбѣгаю оттуда въ сей веселый міръ, чтобы все осмотрѣть, пересмотрѣть. Но на первыхъ дняхъ все вижу въ хаосѣ, все въ перемѣнахъ, декорація за декораціей, картина за картиной.
   Первое глубокое, продолжительное впечатлѣніе дѣлаетъ древнѣйшая, величайшая и великолѣпнѣйшая церковь Св. Стефана, сія ужасающая готическая громада, сія гигантская высота ея колокольни, которая распространяетъ около себя тѣнь на большое пространство, а во внутренности великолѣпнѣйшій алтарь съ 38 другими малыми и съ колоннами Ecce-Homo по Корреджія, гробница героя Евгенія. Я всходилъ на сію колокольню, одну изъ величайшихъ башень Европы, по 700 ступеней на самый верхъ, гдѣ представилась мнѣ великолѣпнѣйшая панорама всей столицы и ея окрестностей.
   Странно, что первое путешествіе кое по сему городу, исполненному веселой жизни, вело меня отъ одного воспоминанія о смерти къ другому. Едва отхожу отъ гробницы Евгенія, какъ попадаюсь въ Капуцинскій монастырь, гдѣ, въ подземельныхъ ходахъ, покоятся болѣе шестидесяти Императоровъ, Императрицъ, и Принцевъ Австрійскаго Дима. Я спускаюсь внизъ; дьячекъ мнѣ свѣтитъ. Торжественная тишина, гдѣ каждый шагъ слышенъ, сильный свѣтъ факеловъ на мраморныхъ монументахъ, мертвенная темнота, мысль, что здѣсь погребены столь многія держанныя величія, исчезнувшія съ лица земли, дѣйствуютъ на меня всею силою фантазіи, и читаю имена Іосифа и Маріи Терезіи, мнѣ казалось, будто сіи Августѣйшія тѣни надъ главою моею, и колѣна мои преклоняются съ благоговѣніемъ и тайнымъ страхомъ.
   Но не одна темнота грибницъ производитъ сіе очарованіе. Я уже опять вижу свѣтъ; иду далѣе, вхожу въ Августинскій монастырь, знаменитый не менѣе памятниками Художествъ, гробницами и мавзолеями. Здѣсь въ урнахъ хранящей сердца нынѣ царствующей Императорской династіи; а потому оба сіи монастыря исторически достопамятны.
   Мнѣ показали здѣсь модель памятнику Эрцъ-Герцогини Маріи Христины, который воздвигается творческимъ рѣзцомъ Кановы. Казалось, что вижу волшебство, которое сотворилъ какой-то геній въ величайшемъ вдохновеніи глубочайшей своей скорби. Этотъ мраморъ говоритъ, думаетъ, чувствуетъ. Сіи неподвижные группы дѣйствуютъ, ихъ лица плачутъ; я и состражду, скорблю.
   Печальная Добродѣтель, держащая въ рукѣ урну, восходитъ слѣва на ступени гробницы. Слышу ея вздохи при вступленіи на сей страшный порогъ; дверь мрака отверзается. Здѣсь таинственная нощь должна пріять сіи любезнѣйшіе останки. Двѣ младыя дѣвы, съ свѣтильниками въ рукахъ, провождаютъ Добродѣтель; за нею шествуетъ Благотворительность, ведущая за руку страждущаго старца и безпомощное дитя, котрые пришли отнести пеплъ своей Покровительницы сіе царство мира и тишины.
   На правой сторонѣ, крылатый геній супруга погруженъ въ глубокую, безмолвную печаль. Не можетъ онъ съ другими восходить на ступени. Умерщвляющая скорбь говоритъ въ чертахъ его. Одною рукою опирается онъ на злобно покоящагося льва, вѣчнаго стража сей нетлѣнной гробницы.
   Но на обелискѣ, надъ мрачною дверью, воспаряетъ къ небу Блаженство съ бюстомъ Христины, обвитымъ зміемъ вѣчности, а Ангелъ, во срѣтеніе ниспускающійся, налагаетъ пальму безсмертія.
   Блаженъ, кто могъ воздвигнуть памятникъ сей той, которую любилъ свыше всего! Вѣнецъ славы искусству, которое способно было вдохнуть сію мысль въ нѣмый, хладный мраморъ!
   Вечеромъ того же дня, утомленный, вхожу я опять въ церковь Св. Степана, сажусь въ углу. Хрустальныя огненныя лампады, какъ будто надо мною плаваютъ; тусклый свѣтъ ихъ таинственно трепещетъ въ сумракѣ. На стѣнахъ и на мраморномъ полу оттѣниваются безобразныя разбросанныя массы. Священная тишина царствуетъ; рѣдко прерываетъ оную шепотъ молящагося, или вздохъ, невольно излетѣвшій изъ стѣсненной груди.
   Но въ тотъ день, когда Суворовъ, съ колѣнопреклоненіемъ и съ подъятіемъ побѣдоносной, свыше хранимой руки своей, предъ священнымъ лучезарнымъ жертвенникомъ у гроба Евгенія, подъ трофеями Австріи произнесъ здѣсь присягу на чинъ Римскаго Императорскаго Генералъ Фельдмаршала, огромность храма сего не могла вмѣстить въ себѣ многолюдства. Вся Вѣна здѣсь тѣснилась и возсылала ко Престолу Всевышнаго благоговѣйныя, теплыя моленія о спасеніи притекшаго съ Сѣвера на спасеніе сей древнѣйшей столицы Германіи. Почто не имѣю я живописующей кисти для изображенія вамъ сего величественнаго восторга! Чувствую также, что не могу вамъ достойно описать явленія третьяго дня: уже рано поутру, толпился народъ къ дому Посла нашего, Графа А. К. Разумовскаго, въ великолѣпныхъ чертогахъ котораго покоился, въ простой горницѣ, на соломѣ, нашъ Цинцинатъ. Къ нему входитъ Фельдмаршалъ Пр. де Л... "Какъ!" вскрикнулъ онъ: "вы здѣсь, а не на островѣ Цитеры?" -- Онъ одѣлся, и поѣхалъ въ каретъ съ Посломъ во дворецъ. Едва лишь показался, какъ раздались крики: виватъ Суворовъ! которые провожали его карету до самаго дворца. Всѣ улицы покрыты были толпами; всѣ окошки, даже крыши домовъ наполнены зрителями. Тронутый до глубины сердца такими искреннѣйшими привѣтствіями публики, Фельдмаршалъ, выскочивъ у крыльца дворца изъ кареты, со слезами прокричалъ народу по-Нѣмецки: "Австрійцы храбры! Русскіе непобѣдимы! мы будемъ бить Французовъ! Ура! да здравствуетъ Францъ II." -- И побѣжалъ на лѣстницу.-- Во дворцѣ встрѣченъ онъ былъ Императоромъ и всею Императорскою фамиліею, съ отличнымъ уваженіемъ. Между прочими разговорами сказалъ онъ: "Съ Французами, какъ съ дамами, обращались очень деликатно; я старъ." -- Весьма заботились о приглашеніи его къ Императорскому столу; но строгое наблюденіе поста (а теперь у насъ великій постъ) и привычка его обѣдать въ семь или восемь часовъ утра, заставили отмѣнить сіе приглашеніе. При семъ случаѣ сказалъ мнѣ одинъ придворный: "вашъ Фельдмаршалъ ни въ чемъ не хочетъ походить на другихъ, кромѣ какъ на одного самого себя."
   Послѣ посѣщалъ я другія мѣста, видѣлъ другіе предметы.
   Императорская Библіотека здѣсь одна изъ богатѣйшихъ въ Европѣ. Мѣстоположеніе пространно, а зданіе въ особенномъ вкусѣ. Въ великолѣпной ротондѣ стоитъ статуя Карла VI, которому Библіотека обязана своимъ обновленіемъ и украшеніемъ. Не скажу вамъ ничего о числѣ и цѣнѣ выставленныхъ книгъ. Упомяну только о рѣдкихъ.
   Предъ глазами моими раскрываютъ Мексиканскія книги. Я говорю, предъ моими глазами: умъ мой тушъ не дѣйствовалъ. Это для меня іероглифы; думаю, и для всѣхъ. Мнѣ показали что-то такое, писанное на какомъ-то растеніи съ бреговъ Нила; рукопись самого Тасса: Освобожденный Іерусалимъ; бюстъ Гуттенберга, изобрѣтателя книгопечатанія, и первыя изданія печатанныхъ въ Майнцѣ книгъ.
   Здѣсь два арсенала, Императорскій и городской. На дворѣ перваго лежатъ Турецкія железныя цѣпи, которыми Турки запирали Дунай, когда осаждали Вѣну. Ихъ тяжесть удивляетъ. Но плафонамъ развѣшены знамена, сабли, всякаго рода оружія, какъ трофеи, обрѣтенные на многочисленныхъ войнахъ Австріи, Богеміи и Венгріи. Коллетъ Густава Адольфа въ сраженіи подъ Люценомъ. Видно мѣсто, чрезъ которое пролетѣла смертоносная пуля. Шляпа Лаудона и проч. Нельзя не ощущать благоговѣнія къ симъ священный! останкамъ героевъ.
   Изъ палатъ Беллоны бѣгу на улицу, гдѣ все дышитъ разсѣянностію, и видишь лишь веселіе, которое всѣ возрасты, всѣ состоянія здѣсь безпрестанно ищутъ и вездѣ находятъ. Здѣсь можно бы веселостями пресытишься; ничего другаго не видишь, не слышишь и не знаешь.
   По особенному Его Королевскаго Высочества Герцога Фердинанда Виртембергскаго ко мнѣ благоволенію, былъ я приглашенъ во дворецъ въ день умовенія ногъ. По обряду Католической Церкви отправляютъ сіе священнодѣйствіе сами Государи. Два стола на двѣнадцать кувертовъ были накрыты въ залѣ дворца; одинъ для мужчинъ, а другой для женщинъ. Духовникъ Его Величества пожаловалъ мнѣ списокъ всѣмъ этимъ старичкамъ и старушкамъ, изъ коихъ младшій имѣлъ 83 года отъ роду, а младшая 85 лѣтъ. Всѣ они изъ бѣднаго, большею частію мѣщанскаго состоянія. Они получаютъ отъ казны черную одежду и награды; и каждый годъ отыскиваются новые. Едва Императоръ и Императрица изволили вступить въ залу, какъ всѣ они сѣли, и умовеніе ногъ началось; послѣ Ихъ Величества изволили угащивать ихъ сами. Каждый Христіанинъ долженъ благоговѣть предъ симъ благодѣющимъ символомъ.
   Театровъ здѣсь довольно. Изъ нихъ первый придворный, который соединяется съ Императорскимъ замкомъ. Онъ весьма теменъ, и его болѣе всѣхъ посѣщаютъ. Другой Кертнерторъ; театръ пространенъ, великъ и хорошо освѣщенъ. Ложи въ пять ярусовъ, прекрасныя декораціи, балеты великолѣпные; я видѣлъ разрушеніе Помпеи, какъ сей городъ, наводненный кипящею лавою, поглощается. Машины, представленіе, освѣщеніе были обольстительны, разительны. Приличная предмету музыка гремѣла въ оркестрѣ. Я вѣрилъ тому, что Помпея дѣйствительно такъ разрушилась; воображеніе тое погрузилось въ ужасы сего событія, покрытаго нѣсколькими вѣками. Зрю дымящійся Везувій, огненный его дождь, и, при потрясеніи всего бытія моего, не смѣю не чтить великихъ силъ природы и въ самыхъ ея сокрушеніяхъ. Я забылся, какъ вдругъ рукоплесканія меня пробуждаютъ. Смотрю на сцену; въ то время, какъ всюду пожары, громы, низверженія поражаютъ зрителей, два артиста впереди сихъ ужасовъ изумляютъ легкостію и проворствомъ своихъ движеній и скачковъ. Это послѣдніе жители, спасшіеся отъ всеобщаго разрушенія, которые теперь, обращая взоры на пылающій свой градъ, скачутъ, мечутся, въ изступленіи бѣшенства.
   Я имѣлъ счастіе быть у Князя Шварценберга, въ концертѣ: Сотвореніе міра. Самъ творецъ Сотворенія Гайднъ управлялъ оркестромъ. Сотвореніе міра! Непостижимое, необъятное, неисповѣдимое!!!-- Надобно было героизму Гайдна отважиться силою музыки вызывать изъ хаоса свѣтъ: рѣче и быша.-- Слыша громъ сихъ словъ, вся природа содрогается. Онѣмѣваю.
   Я представился сему сѣдинами украшенному кроткому старцу. Узнавъ, что я изъ Петербурга, спросилъ онъ меня: живъ ли Дицъ {Сей славный нынѣ виртуозъ, которому еще подобнаго въ адажіо нѣтъ, пересталъ въ послѣдніе годы жизни своей говорить, а восхищалъ лишь чудесною своею скрипкою. Онъ имѣлъ счастіе обучать на семъ инструментѣ Блаженной памяти Государя Императора Александра Павловича.}? Я отвѣчалъ, что живъ; но оставилъ земный языкъ, а говоритъ небесною гармоніею.-- "Когда Дицъ разыгрывалъ мои квартеты, тогда лишь въ первый и послѣдній разъ почувствовалъ я, что я Гайднъ." -- Вотъ слова, нѣтъ, вотъ слава великаго музыкальнаго генія.-- Не рѣдко урывками отъ пышныхъ этикетныхъ пиршествъ, ходилъ я въ рестораціи, воспоминанія о которыхъ еще донынѣ мнѣ пріятны. Всякаго состоянія людей тамъ увидишь. Какая чистота! какая вѣжливость! какія усладительныя бесѣды: Теперь общій разговоръ о Суворовѣ и о Русскихъ. Однажды сосѣдомъ за столомъ у меня былъ старикъ Маіоръ съ одною ногою; другую оставилъ онъ въ Турціи въ сраженіи подъ начальствомъ Принца Кобургскаго. Разговорясь, спросилъ я его, награжденъ ли онъ за свою службу. Какъ вы меня спрашиваете? отвѣчалъ онъ; я служилъ въ царствованіе Іосифа. Зналъ я, что онъ въ тотъ день бывалъ не доволенъ, когда къ нему на аудіенцію приходило мало просителей; но я любилъ его, не хотѣлъ безпокоить. Подалъ въ здѣшній Гофкрисгратъ прошеніе о пенсіи. За справками долженъ былъ цѣлый годъ дожидаться. Наконецъ голодъ заставилъ меня явиться къ моему Государю. Онъ бѣжитъ ко мнѣ на встрѣчу; сажаетъ меня насильно. Я хочу подать ему просьбу. Къ чему бумага? говоритъ онъ. Ваша нога ходатайствуетъ за васъ. Тотчасъ назначена мнѣ полная пенсія со дня лишенія ноги, и тысячу гульденовъ вручаетъ онъ мнѣ за сими словами: "примите сіи штрафныя деньги. Правительство долженствовало тотчасъ назначить вамъ содержаніе; сіе упущено. Я виноватъ." Взглянулъ я и сидящихъ за столомъ: у всѣхъ слезы.
   Пора гулять по улицамъ; но что вижу? Какая перемѣна! какая пустота, я ищу въ Вѣнѣ Вѣны; она исчезла. Гдѣ же она? Волнующееся море сіе двинулось въ Шенбрунъ {Загородный дворецъ близъ Вѣны.}, и я несусь туда же. Тамъ Суворовъ встрѣчаетъ Русское свое войско. Тамъ вся столица обратилась къ спасителю своему, герою единственному, великому Россіянину.-- Какое зрѣлище! въ прелестнѣйшей равнинѣ отъ одной искры божественнаго огня генія изливается океанъ лучей!-- Перо мое выпадаетъ: я имѣю сердце. Прощай, незабвенная Вѣна!
   Вотъ вамъ, дражайшій, изліяніе чувствъ моихъ въ Вѣнѣ; кончу симъ замѣчаніемъ, что путешествіе есть ароматъ для счастливца, а бальзамъ для страдальца. Прощайте до Италіи!

"Сѣверная Пчела", No 138, 1826

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru