Фрейсину Дени-Люк
О неверующих вольнодумцах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ и ПЕРЕВОДОВЪ АДМИРАЛА ШИШКОВА,

Россійской Императорской Академіи Президента и разныхъ ученыхъ обществъ Члена.

ЧАСТЬ XVII.

С. ПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи Императорской Россійской Академіи.
1859.

ПРЕДЪУВѢДОМЛЕНІЕ.

   Сіе продолженіе сочиненій моихъ издается довольно долгое время послѣ изданія оныхъ, состоящаго въ шестнадцати частяхъ. Причиною сему было то, что нѣкоторыя тогда забытыя статьи не могли войти въ прежнее собраніе; нынѣ же, въ глубокой старости и при болѣ;зняхъ моихъ, лишенный зрѣнія, издаю я ихъ поздно, а потому и прошу благосклоннаго читателя простить мнѣ, когда найдетъ въ нихъ что либо неприведенное въ порядокъ или съ нѣкоторою неисправностію сказанное.

ПРЕДУВѢДОМЛЕНІЕ.

   Мы помѣщаемъ здѣсь переводъ двухъ рѣчей изъ французской книги, называемой: Défende du Christianisme, ou conférence sur la Religion, par М. D. Freissinous, Evêque d'Hermopolis, premier aumônier du Roi, seconde édition. Tome troisième. Paris. MDCCCXXV. То есть: "Защита Христіанству, или бесѣда о вѣроисповѣданіи, сочиненія М. Д. Фрейсину, Епископа Гермопольскаго, перваго Королевскаго Духовника. Изданіе второе. Томъ третій. Парижъ 1825." При семъ сдѣлана изъ Священнаго Писанія выписка: Sermo eorùm serpit ut cancer, съ французскимъ переводомъ: Les discours impies sont une gangrène qui répand insensiblement sa corruption. II T. 11. 17., т. е., "Безбожныя рѣчи суть заразы, нечувствительно ядъ свой разливающія.
   Мы находимъ переводъ сихъ двухъ статей полезнымъ и достойнымъ вниманія по слѣдующимъ причинамъ: 1-е, что въ нихъ описывается, какую безбожіе и безвѣріе, не болѣе какъ около полувѣка укоренившіяся во Франціи, произвели въ ней страшную перемѣну во нравахъ и языкѣ (ибо нравамъ послѣдуютъ чувства, а чувствамъ языкъ), и въ какое ужасное состояніе перемѣна сія, содѣлавшая толь знаменитую державу гнѣздомъ злочестія, повергла, и продолжаетъ повергать ее въ лютѣйшія бѣдствія, угрожающія, безъ обращенія на истинный путь, довесть ее до совершеннаго разрушенія и гибели. 2-е, Доказательства, приведенныя въ сихъ двухъ статьяхъ о неосновательности и зловредномъ внушеніи отпадшихъ отъ вѣры лжеумствователей, толь ясны, толь убѣдительны, что развѣ совершенное токмо отсутствіе ума не допуститъ ихъ почувствовать. Одно исчисленіе бывшихъ въ прошедшіе вѣки великихъ во Франціи вѣровавшихъ Христіанскому ученію безсмертныхъ умовъ, противуположенное огромной, но почти неизвѣстной толпѣ, кромѣ нѣкоторыхъ въ ней новыхъ мечтателей, соблазняющихъ невѣжество угождающими страстямъ его писаніями своими, одно, говорю, сравненіе сіе показываетъ явный и весьма ощутительный перевѣсъ въ пользу первыхъ. Сверхъ сего многія другія истины изложены съ такою очевидностію, что всякую сплетенную противъ нихъ ложь, какъ бы хитро ни была она украшена, обнажаютъ и открываютъ черную ея наготу. Наконецъ, 5-е, хотя Россія, благодаря Бога, со временъ принятія Православной Христіанской вѣры, лне ослѣплялась никогда безбожіемъ или безвѣріемъ, и чрезъ то соединенная союзомъ единомыслія, пребывающая всегда въ твердомъ и величественномъ состояніи, показываетъ явно Божеское надъ нею милосердіе и покровительство; однакоже благоразуміе требуетъ противъ разливающагося окрестъ насъ яда безнравственности брать предосторожность, и не тѣмъ прельщаться, что пагубною своею сладостію заражать насъ можетъ, но тѣмъ духомъ вѣры и правды, который, опровергая сіи заблужденія, доставляетъ намъ блаженство земной и небесной жизни. Вотъ почему сочли мы полезнымъ взглянуть на злочестивыя произшествія въ чужой землѣ, противъ которыхъ благомыслящіе писатели ихъ съ такою силою вооружались, и помѣстить сіе подвизаніе ихъ въ нашихъ запискахъ.

О невѣрующихъ вольнодумцахъ*).

*) Beaux esprits: Слава тебѣ Руской языкъ, что ты не имѣешь точнаго, навыкомъ утвержденнаго названія, соотвѣтствующаго симъ Французскимъ словамъ: это знакъ, что у насъ не было такихъ людей, какіе въ сей рѣчи описываются. Однакожъ, чего не было, то можетъ быть, отъ чего сохрани насъ Боже!-- Примѣч. переводчика.

   Вѣкъ Лудовика XIV со всѣми процвѣтавшими въ немъ великими мужами, которые усердно исповѣдуя Христіанскую вѣру, защищали ее своими писаніями, и купно прославляли своими добродѣтелями; вѣкъ сеи одинъ можетъ побѣдоносно опровергнуть новое невѣріе; почему и старалось оно вѣрованіе сего времени, плодовитаго отличными умами, представить сомнительнымъ, и умы сіи будто бы притворно вѣрующими, или вѣрующими по невѣденію и предразсудкамъ. Въ послѣднюю бесѣду нашу мы достаточно оправдали превосходнѣйшій изъ новѣйшихъ вѣковъ отъ сей, сколько презрѣнія, столько же и посмѣянія достойной клеветы, и я надѣюсь, что вы, послѣ довольно пространныхъ о семъ объясненій нашихъ, остались убѣжденными въ чистосердечномъ и на разсудкѣ основанномъ вѣрованіи всѣхъ сихъ высокихъ въ седьмомънадесять вѣкѣ разными человѣческими познаніями сіявшихъ умовъ, оставившихъ вѣчную славу отечеству и вѣрѣ. Мы, ссылаясь на ихъ примѣръ, имѣли право соединить оный съ таковымъ же примѣромъ столькихъ знаменитыхъ ученостію и благочестіемъ особъ, прославлявшихъ шесть первыхъ вѣковъ Христіанскую Церковь, и могли сказать, что соединеніе тѣхъ и другихъ понятій о пользѣ вѣры имѣетъ такой вѣсъ и силу, что, по мнѣнію самого Даламберта, можетъ заградить уста всѣмъ низкомысленнымъ противуборникамъ вѣры, которой они часто не знаютъ.
   Но невѣріе съ своей стороны не можетъ ли, ссылаясь на остроумниковъ, служившихъ подъ его знаменами и защищавшихъ оное съ ревностію, противупоставить ихъ великимъ мужамъ Христіанства? Вопросъ сей разсмотрѣть не безполезно, а потому считаемъ мы за нужное распространиться о немъ, и можетъ быть успѣемъ столько, что истребимъ не малое число пагубныхъ для вѣроисповѣданія предразсудковъ. Невѣріе величалось всегда, и нынѣ еще величается, тремя вещами: оно опирается на множество своихъ единомысленниковъ, на ихъ разумъ, и особливо на ихъ любомудріе или философію. Хорошо, государи мои! {Въ нашихъ, произносимыхъ въ церквахъ, проповѣдяхъ, обыкновенно говорится: "слушатели;" но какъ здѣсь сочиненія сіи названы: "бесѣдами (conférences)," то и удерживаемъ мы употребляемое въ нихъ привѣтствіе: Messieurs (т. е. "государи мои").} Но множество требуетъ исчисленія; разумъ оцѣнки;любомудріе суда о немъ.
   Вамъ извѣстно, какъ поступили мы, когда опровергали обвиненіе невѣжества и легковѣрности, какое ненависть, всегда пылкая, и предубѣжденіе, всегда слѣпое, взводили на Христіанскую Церковь; мы, въ послѣдней нашей бесѣдѣ, положили не приводить въ защиту вѣры многаго числа писателей, весьма впрочемъ просвѣщенныхъ, знаменитыхъ добродѣтелію и вѣровавшихъ во Христа; но ссылались только вообще на свидѣтельство сихъ великихъ мужей, которыхъ имя освящено уваженіемъ потомства. Въ самомъ дѣлѣ, не голоса должно считать, а достоинство ихъ взвѣшивать; пусть невѣріе тоже самое сдѣлаетъ. Да! ежели оно хочетъ превозноситься числомъ своихъ единомысленниковъ, хочетъ великимъ мужамъ Христіанства противупоставить своихъ поборниковъ; то пусть отчислитъ изъ сего всѣхъ посредственныхъ, ничтожныхъ, или преданныхъ забвенію, и токмо представитъ людей, по высокой славѣ своей обращающихъ на себя вниманіе; ибо, ежели невѣріе сошлется на свидѣтельство всѣхъ защитниковъ своихъ, то какое ужасное число должно будетъ исключить изъ нихъ! Я стану говорить безъ оскорбленія, однакожь и безъ лицемѣрія, предлагая ученіе, которому вы, слушатели, будете судіями. Я измѣнилъ бы духовному сану своему и заслужилъ бы укоризну вашу, что ищу мягкими словами усыпить васъ, ежели бъ не со всею вѣрностію и точностію сталъ излагать мои доводы. Итакъ скажу вамъ прямо:
   Я ни вочто считаю сихъ умственницъ, сихъ предающихся духу невѣрія женщинъ, которыя, начитавшись безнравственныхъ или еще сладострастныхъ книгъ, и ужасаясь можетъ быть собственныхъ своихъ сновидѣній, смѣются угрозамъ будущей жизни, и предаются, легчайшимъ для нихъ, правиламъ безвѣрія.
   Я ни вочто считаю сію поверхностнаго Знанія и ученія кучу молодыхъ людей, чуждыхъ проницательнаго ума и неспособныхъ разсуждать здраво, или же которые, хотя и не лишены разума и дарованій, но съ легковѣрностію преклоняютъ ухо свое къ расказамъ другихъ, думаютъ щеголять Злочестіемъ, и не имѣя понятія о Христіанствѣ, судятъ о немъ по изображенію онаго врагами его, не стараясь воззрѣть на истинное изображеніе, провозвѣщаемое правовѣрными.
   Я ни вочто считаю сихъ слабыхъ непостояннаго нрава людей, которые, прилѣпляясь ко всему, что окружаетъ ихъ, кажутся подверженными всѣмъ порокамъ, потому что не имѣютъ никакого особенно своего, и которые злочестивы съ злочестивыми и правовѣрны иногда съ правовѣрными.
   Я ни вочто считаю сихъ закоренѣлыхъ беззаконниковъ, которыхъ сужденіе истекаетъ изъ поврежденнаго ихъ сердца: не ясно ли поведеніемъ своимъ показываютъ они въ ученіи своемъ предразсудокъ? Невѣріе ихъ объясняется ихъ нравственностію; ибо, когда они предаются постыднымъ страстямъ, то я могу справедливо подозрѣвать, что сіи страсти ихъ суть причиною ихъ безвѣрія.
   Я не считаю сихъ умовъ неосновательныхъ, которые кажутся быть колеблющимися, не будучи ни за, ни противъ Христіанства, или которые, сперва неистовствуя противъ вѣры, напослѣдокъ сочиненіями и поступками своими стали ее величать; колеблемость однихъ являетъ, что они въ основаніи мнѣній своихъ не увѣрены, а перемѣна другихъ указываетъ на прежнее ихъ безвѣріе.
   Я не считаю сего множества мимолетныхъ писателей, кои, кратковременно появляясь на поприщѣ словесности, исчезаютъ навсегда: я больше вижу въ нихъ остроту ума, нежели здравый смыслъ; на нихъ не льзя утверждаться.
   Наконецъ, я не считаю людей, проповѣдающихъ невѣріе, хотя впрочемъ и отличныхъ знаніями и талантами, но которые недостаточно обучены вѣрѣ. Даже если бы они были и преславные остроуміемъ писатели, поэты, граматисты, физики, геометры, что въ томъ, когда вѣра худо имъ извѣстна? Чего мы не знаемъ, того и осуждать не имѣемъ права.
   И такъ, государи мои, можете ли вы назвать мнѣ такихъ невѣрующихъ, на которыхъ ссылка была бы достойна уваженія? Я требую, чтобъ вы мнѣ представили: 1-е, невѣрующихъ съ превосходными дарованіями; 2-е, невѣрующихъ, твердо въ системахъ своихъ увѣренныхъ; 3-е, невѣрующихъ, основательно знающихъ Христіанскую вѣру; 4~е, невѣрующихъ похвальнаго поведенія. Если хотя одного изъ сихъ свойствъ недостаетъ въ комъ, то я его не пріемлю; ибо когда въ сихъ людяхъ не было превосходнаго ума, то на нихъ ссылаться не можно: мы при сравненіи вѣрующихъ съ невѣрующими положили, чтобъ не иначе были они, какъ равно первостепенные. Если кто изъ невѣрующихъ не убѣжденъ внутренно въ своемъ невѣріи, то оно и для учениковъ его не можетъ быть убѣдительно; если ваши невѣрующіе имѣютъ одно только поверхностное понятіе о вѣрѣ, такъ дто худые судьи, проповѣдающіе то, чего они сами не знаютъ; наконець, если поведеніе ихъ осуждается Евангеліемъ, то я нимало не удивляюсь, что и они осуждаютъ Евангеліе. Да, государи мои, хотя бы невѣрующій писатель былъ благороденъ и достопочтенъ, какъ Бюфонъ; необычаенъ и остръ, какъ Монтескю; хотя бы имѣлъ въ себѣ всю живость и пылкость Жанъ-Жакову, все остроуміе и плодовитость Волтерову; но если я усмотрю въ немъ наклонность къ гордости и сластолюбію, невѣріе его не будетъ для меня соблазнительно. Я не стану отрицать въ немъ ни знаній, ни дарованія; но поведеніе его предостережетъ меня отъ послѣдованія его мнѣнію: мнѣ явно будетъ, что ему нужно опровергать Христіанскую вѣру для того, что она ему противится. Замѣтьте разность между Христіаниномъ и невѣрующимъ: когда Христіанинъ посрамляетъ вѣру свою худою нравственностію, я вижу въ немь человѣка заблуждшаго, имѣющаго слабое сердце, не могущее повиноваться тому, чему онъ вѣритъ; по самый сей безпорядокь его меня удивляетъ: надлежитъ, чтобъ онъ крѣпко привязанъ былъ къ вѣрѣ, когда и осуждающую его не отвергаетъ ее. Я удивляюсь твердости его въ ней, видя, что она разумъ его спасаетъ отъ соблазновъ сердца. Но въ невѣрующемъ, всегда повинующемся страстямъ своимъ, поведеніе его объясняетъ причину его невѣрія.
   Словомъ, вотъ чего требую я отъ невѣрующаго, дабы имя его могло служить удостовѣреніемъ: глубокаго ума, убѣжденія, свѣденія въ вѣрѣ, честнаго поведенія. Много ли же, знаете вы такихъ, которые всѣ сіи качества въ себѣ имѣютъ? Да ежели и найдутся нѣкоторые, то что они значатъ предъ множествомъ тѣхъ, кои осмьнатцать вѣковъ проповѣдали въ Европѣ Христіанство? Вы видите, что если дать себѣ трудъ исчислить невѣрующихъ, на которыхъ бы можно было указать, то выдетъ ихъ очень мало. Удивляются, что находятъ невѣрующихъ повсюду, и дѣйствительно жалко на это смотрѣть; но впрочемъ какъ же имъ и не быть? Вѣра таинствами своими вооружаетъ противъ себя всѣ предразсудки ума, и нравоученіемъ своимъ всѣ страсти сердца. Невѣрующимъ быть легко; не надобно ни ума, ни знанія, ни силы душевной; стоитъ только слушаться любимыхъ нами склонностей, воспрещаемыхъ вѣрою. Чтобъ быть Христіаниномъ, должно съ ними сражаться, и когда я размышляю, съ какою священною строгостію Евангеліе осуждаетъ всѣ пороки, всѣ развратныя страсти, гордость, сладострастіе, корыстолюбіе, то знаете ли, государи мои, чему я удивляюсь? Не тому, что много невѣрующихъ; потому, что есть Христіане; да, да, все противъ вѣры, кромѣ одной правды.
   Я довольно сказалъ для приведенія въ настоящее число тѣхъ, на которыхъ невѣріе можетъ опираться; теперь слѣдуетъ оцѣнить просвѣщеніе сихъ послѣднихъ временъ, похожихъ какъ бы на царствованіе безвѣрія. Прославляютъ до чрезвычайности открытія осьмагонадесять вѣка, успѣхи въ наукахъ, возниченіе человѣческаго разума, словно какъ бы Европа доселѣ погружена была въ глубокомъ невѣжествѣ, и что солнце правды напослѣдокъ взошло надъ нею и разсыпало ея мраки. Я не намѣренъ у послѣдняго вѣка отнимать часть принадлежащей ему славы; это было бы сколько несправедливое, столько же и безполезное предпріятіе: не впадемъ здѣсь ни, въ какое излишество; не предадимся покушенію чрезъ мѣру превозносить прошедшее, ни чрезъ мѣру уничижать нынѣшнее; будемъ справедливы, и скажемъ только то, чего всякой безпристрастной человѣкъ не отринетъ.
   Я, больше нежели когда нибудь, позволю себѣ войти во всѣ подробности, свѣтскому языку и сочиненіямъ приличныя, доселѣ чуждыя духовнымъ во храмахъ проповѣдямъ; но польза того, что я защищаю, уполномочиваетъ меня, и даже дѣлаетъ необходимымъ сіе нововведеніе. Какимъ образомъ обратить къ закону обольщенную юность, напитанную предразсудкомъ, что вѣкъ невѣрованія есть вѣкъ просвѣщенія и разума, что прежде вѣровали по невѣжеству и простотѣ? Какимъ образомъ предразсудокъ сей, какъ онъ ни безуменъ, истребить, не сближаясь съ ихъ понятіями, не входя въ простыя вразумительныя для нихъ изслѣдованія? Почти сдѣлалось надобностію въ Евангельскія проповѣдыванія вводить языкъ прежде въ нихъ не существовавшій. Я испрашиваю свободы не употреблять, для украшенія рѣчи моей, ни иносказаній, ни многословій, которыя могутъ спутывать ее и затемнять. Представьте себѣ, государи мои, что я бесѣдую съ вами въ свѣтскомъ обществѣ, гдѣ родъ поученій нашихъ терпитъ обыкновенное просторѣчіе.
   И такъ, станемъ называть вещи по именамъ ихъ, и скажемъ, что въ сіи ближайшія къ намъ времена Экспериментальная физика, Астрономія, Химія, Ботаника, Натуральная Исторія, далеко распространили свои предѣлы; что разныя части Математики обогатились новыми познаніями, простѣйшими вычисленіями, счастливѣйшими приложенія мы; что науки въ подробностяхъ своихъ приведены въ лучшее совершенство; что Замысловатыя замѣчанія и опыты много принесли пользъ земледѣлію, искуствамъ, Механикѣ, мореплаванію, это неоспоримо. Открытіе четырехъ новыхъ планетъ, чудеса притяженія тѣлъ, рудокопство приведенное въ науку, знаменитыя вокругъ свѣта путешествія, учрежденія для глухонѣмыхъ, для слѣпыхъ, и даже, если хотите, путеплавательные по воздуху шары, вотъ вещи больше или меньше славныя осьмнатцатаго вѣка. Вы видите, что я преимуществъ его не скрываю; но отдавая ему справедливость, не будемъ несправедливы къ прежнимъ вѣкамъ; признаемся, что поприще искуствъ и наукъ открыто было прежде сего послѣдняго вѣка; что самыя величайшія открытія сдѣланы были до него, и что проницательность протекла уже со славою какъ высочайшія области естественнаго, такъ и умственнаго міра: книгопечатаніе, компасъ, порохъ, законы движенія свѣтилъ, тяжесть воздуха, приложеніе Алгебры къ Геометріи, логарифмы, интегральныя и диференціальныя вычисленія, всеобщее тяготѣніе, раздробленіе лучей, исчисленіе кометъ, барометръ, термометръ, микроскопъ, телескопъ, воздушные насосы, всѣ сіи толь славныя откровенія, споспѣшествовавшія человѣческому разуму преуспѣвать въ Математическихъ и физическихъ наукахъ, относятся ко временамъ предшествовавшимъ осьмомунадесятъ вѣку. Я въ доказательство привожу здѣсь то, что въ сущемъ дѣлѣ было, и что не подлежитъ ни какому опроверженію. Правда, въ послѣднемъ вѣкѣ, искусные, терпѣливые, трудолюбивые художники, умѣли всѣ части зданій располагать съ лучшимъ искуствомъ, съ лучшею соразмѣрностію, и придѣлываніемъ къ нимъ нѣкоторыхъ столповъ приспособлять оныя къ удобнѣйшему обитанію; но и прежде того были зодчіе, умѣвшіе искусною и смѣлою рукою приготовлять для нихъ чертежи {Старинное наше слово чертоги, согласно сему показываетъ, что имя сіе дано имъ по словопроизводству отъ черты, начертанія, чертежа, по которому оные строились. Примѣч. переводчика.}. Да позволено мнѣ будетъ, для подкрѣпленія себя, привесть здѣсь слова г. Монтюкла, который въ своей Исторіи Математики {Histoire des Mathématiques, par М. Montucla. part. IV, liv. 1. n. 7.}, отдавая справедливую похвалу, геометрамъ своего времени, присовокупляетъ: "однакоже, когда обратить "вниманіе на высокій полетъ наукъ, а особливо Математическихъ, въ седмомънадесять вѣкѣ, то признаться должно, что какъ"ни много усовершенствовались онѣ въ послѣдовавшее время, но великую часть славы надлежитъ приписать тому, кто такъ щастливо открылъ имъ путь."
   Ежелибъ сказали мнѣ, что въ послѣднемъ вѣкѣ Естественныя и Математическія науки вообще превосходнѣйшимъ числомъ людей обработываемы были, я бы на это охотно согласился; но въ тоже время отвѣчалъ бы, что не столько по множеству любителей, сколько но ихъ дарованіямъ, не столько по числу людей, сколько по высотѣ ума ихъ, вещи сіи оцѣниваются. Невтонъ больше дѣлаетъ чести наукамъ, нежели пятьдесятъ ученыхъ, меньше его проницательныхъ. Боссюетъ больше дѣлаетъ чести краснорѣчію, нежели сто посредственныхъ словесниковъ. Я замѣчу еще, что буде Математика есть прекрасная наука, то однакоже не даетъ она человѣку познаній ни въ должностяхъ его, ни какъ ему вести себя въ домашнемъ и гражданскомъ быту; а изъ всѣхъ предметовъ человѣческихъ самоважнѣйшій есть самъ человѣкъ, и можно не безъ разсудка повѣрить, что науки нужны для нѣкотораго, тѣлесные труды для множайшаго числа людей, а добродѣтели для всѣхъ, и что осьмнатцатому вѣку, старавшемуся по видимому Математику учинить всенародною, скорѣе надлежитъ стыдиться, нежели тщеславиться чрезвычайнымъ прилѣпленіемъ своимъ къ счетамъ. И такъ думать, что поприще наукъ едва до послѣдняго вѣка было извѣстно, есть прегрубое заблужденіе.
   Но скажутъ, это былъ вѣкъ розысканій, философіи, разума, врагъ предразсудкамъ, и потому законы его должны предпочитаться всѣмъ предшествовавшихъ вѣковъ законамъ. Хорошо, государи мои, посмотримъ, какое мнѣніе надлежитъ имѣть о семъ послѣднемъ вѣкѣ и о названіи его философскимъ вѣкомъ.
   Ежели философія состоитъ въ духѣ безбожничества, твердящемъ безпрестанно о природѣ, чтобъ тѣмъ удобнѣе Творца ея привесть въ забвеніе; ежели духъ сей, оправдывая всѣ пороки и уничижая всѣ добродѣтели, дѣлаетъ изъ человѣка родъ машины, растенія, или много сказать твари, покоренной законамъ принужденія; ежели онъ, изгоняя Бога изъ сердецъ и всей вселенной, разрушаетъ сіи внушаемыя вѣрою чувства, которыми, больше нежели чѣмъ нибудь другимъ, просвѣщаются дикіе и сохраняются просвѣщенные народы; ежели философія состоитъ въ семъ духѣ киченія и дерзости, который не считаетъ ни во что опытъ вѣковъ, презираетъ одобряемое великими мужами, насмѣхается надъ освященными временемъ постановленіями, хочетъ повсюду новостей, и не видитъ во всемъ существующемъ ничего, кромѣ простоты и невѣжества; ежели философія состоитъ въ семъ духѣ распутства, который искажаетъ и безобразитъ священныя книги для содѣланія ихъ странными, переиначиваетъ и перетолковываетъ ихъ со всею самовольностію развращеннаго воображенія, собираетъ съ удовольствіемъ въ церковныхъ лѣтописяхъ пороки и соблазны, дабы очернить ими вѣру, съ сожалѣніемъ осуждающую ихъ; злоумышленно умалчиваетъ о высокихъ добродѣтеляхъ, которыми она единая подаетъ примѣръ землѣ, бросая покровъ на безчисленныя благи, коими человѣчество ей обязано; словомъ ежели философія есть не иное что, какъ безбожничество, отрицаніе бытія души, рокопочитаніе, сомнительство, безвѣріе, о! тогда я соглашусь, что осмнатцатой вѣкъ есть подлинно философской! Никогда въ Христіанской державѣ не было толь великаго числа писателей, изрыгавшихъ изъ устъ своихъ, что нѣтъ Бога, что Провидѣніе одно пустое слово, что будущая жизнь мечта, что человѣкъ есть тварь, не имѣющая собственной своей воли, что порокъ и добродѣтель суть выдумки человѣческія, что Христіанство есть сборище предразсудковъ. Всѣ сіи поученія были такъ гласно и часто въ послѣднемъ вѣкѣ произносимы; онѣ во многихъ славящихся сочиненіяхъ проповѣдывались; дѣло это такъ извѣстно, такъ разносится врагами вѣры, такъ выше всякаго оспориванія, что утверждать оное доказательствами было бы излишно.
   Нѣтъ, мы не въ этомъ ученіи, развращающемъ человѣчество, полагаемъ философію. Не поддадимся злоупотребленію словъ, пріемля безумныя наставленія за благія потому только, что имъ даны красивыя имена; не станемъ отдѣлять философію отъ мудрости, отъ здраваго разума, отъ правды, отъ нравоученій, дѣлающихъ человѣка добрымъ и счастливымъ. Шестдесятъ лѣтъ ложная философія усыпляла Европу шумомъ своихъ системъ и возглашеніями противъ предразсудковъ; не пора ли намъ наконецъ проснуться и посудить о тѣхъ, которые, безъ всякихъ порученій и данной имъ власти, судили вселенную. Одно что нибудь: или мы, говоря о философіи, сами себя не разумѣемъ, или философія для народа состоитъ въ томъ, чтобъ здраво мыслить и разсуждать о разныхъ вѣтвяхъ человѣческихъ познаній. Чѣмъ больше въ государствѣ будетъ общежитія, нравственности, истыхъ понятій, удобныхъ содѣлать миръ, правосудіе, законы, процвѣтающими, и чѣмъ больше государство будетъ просвѣщенно, благоразумно, тѣмъ больше оно любомудро. И такъ неисключительно склонность къ точнымъ и естественнымъ наукамъ, ниже господствующая любовь къ искуствамъ и словесности, составляютъ философію; не будешь философъ, сколько ни читай Боссюета, ни учись у Локка, ни углубляйся въ Монтескье; умъ философскій не состоитъ ни въ разсѣченіи растеній, ни въ теоремѣ, ни въ силлогизмѣ; можно набить голову свою техническими словами всѣхъ наукъ, всѣми именами, всѣми методами, всѣми учеными формулами; можно всю свою жизнь проводить въ отыскиваніи чувственности и понятій, въ естественности и нравственности человѣческой, въ политикѣ и правительствахъ, и со всѣмъ тѣмъ быть худымъ логикомъ, жалкимъ разсуждателемъ, кривомысленнымъ умникомъ, и слѣдовательно быть софистомъ, а не философомъ; свидѣтели тому тѣ писатели, которые сочинили цѣлыя книги въ доказательство безбожія, сего крайняго степени заблужденій человѣческихъ, или которые о законахъ, власти, нравственности, воспитаніи, словесности насказали столько философскихъ пустословій, упавшихъ нынѣ въ презрѣніе, и надъ которыми опытъ произнесъ славный свой судъ. Тотъ, государи мои, кто, въ какомъ бы ни было родѣ знаній, любитъ правду, ищетъ ее съ жаромъ, выбираетъ ведущіе къ ней Пути; тотъ, кто въ дѣяніяхъ своихъ, равно какъ и въ рѣчахъ, оказываетъ истинныя и здравыя мысли, тотъ благоразуменъ, тотъ философъ; умъ справедливый, честный, благомыслящій, философскій, суть нераздѣльныя вещи. Какой вѣкъ есть наиболѣе добродѣтельный? Не тотъ, въ которомъ говорятъ много о добродѣтели, но тотъ, въ которомъ ее больше исполняютъ. Какой вѣкъ есть болѣе философскій? Не тотъ, въ которомъ больше твердятъ о философіи; но тотъ, въ которомъ существенно лучше думаютъ, лучше разсуждаютъ о разныхъ свѣденію нашему подлежащихъ предметахъ; это такъ ясно, что истину сію, лишь только сказать объ ней, весь свѣтъ почувствуетъ. И такъ вотъ правило, по коему судить должно, былъ ли осмойнадесять вѣкъ больше философской, чѣмъ предшествовавшіе ему? Сего ради взглянемъ кратко на разныя знаній нашихъ части.
   Восходить къ причинамъ, къ началамъ вещей, отличать истинный свѣтъ отъ кажущагося таковымъ, взвѣшивать на вѣсахъ разума людскія мнѣнія, и начертать умамъ путь къ отысканію истины, вотъ настоящая въ умственныхъ вещахъ философія: кто по симъ чертамъ не узнаетъ Бакона, Декарта, Лейбница, Малебранша, Локка, не принадлежащихъ осмомунадесять вѣку?
   Примѣчать природу, учиться дѣйствіямъ и явленіямъ, оставя тщетныя умозрѣнія вопрошать опытъ, искать такимъ образомъ не то, что быть можетъ, но то, что въ самомъ дѣлѣ есть, не гадательныя предположенія, но сущую основу законовъ природы, вотъ настоящая философія въ естественныхъ наукахъ: какъ не вспомнить при семь Коперника, Кеплера, Галилея, Паскаля, Бойля, Невтона, не принадлежащихъ осмомунадесять вѣку?
   Разсматривать историческія ученія и древности съ тѣмъ яснымъ и строгимъ, но безъ излишней смѣлости, разборомъ, который открываетъ истину, оцѣниваетъ правдоподобное и отвергаетъ ложное; извлекать изъ народныхъ бытописаній, какъ изъ глубокихъ свѣденій людскихъ, великіе и достопримѣчательные уроки, вотъ философія въ исторіи и политикѣ: какъ же при"семъ случаѣ не выставить Мабиліона, Пето, Тиллемонта, флери, Боссюэта, не принадлежащихъ осмомунадесять вѣку?
   Наконецъ открытъ тайны человѣческаго сердца и правилы нравовъ, объяснить съ глубокою прозорливостію совокупность, разумъ и связь законовъ, вотъ философія въ нравоученіи и законовѣденіи: кому жъ не придутъ здѣсь на память Массиліоны, Бурдалуи, Брюйеры, Доматы, принадлежащіе вѣку Людовика XIV?
   Я спрашиваю васъ, государи мои, съ такими великихъ умовъ людьми, и многими другими, о которыхъ я здѣсь не упомянулъ, съ такими свѣденіями и дѣяніями, чего не достаетъ вѣку, чтобъ умѣть здраво разсуждать, и слѣдовательно быть философскимъ? Конечно тогда, какъ и нынѣ, можно было обманываться; слабость ума человѣческаго существовала во всѣ времена и вездѣ: нѣтъ философіи, предостерегающей отъ всякой погрѣшности; но явно, что умѣніе разсуждать обо всемъ, могшемъ упражнять земнаго обитателя, доведено было и прежде послѣдняго, вѣка до высокой степени.
   Что такое выдумали для униженія вѣка Людовика XIV и возвышенія послѣдовавшаго за онымъ? Сравнили полагаемыя господствовавшими качества обоихъ вѣковъ, но такъ, чтобъ послѣдняго изъ нихъ были преимущественнѣе; сказали, что седмойнадесять вѣкъ блестѣлъ вымыслами, воображеніями, краснословіемъ, а осмойнадесять разумомъ) и какъ всѣ погрѣшности держатся рука за руку, то и придумали въ пользу невѣрія замѣтить, что оно въ сей то вѣкъ разума и восторжествовало. Таково есть основаніе мыслей представленныхъ въ разныхъ видахъ, и которое мы попытаемся разсмотрѣть.
   Говорятъ, что вѣкъ Людовика XIV былъ вѣкъ воображенія. Правда, государи мои, ежели съ однимъ воображеніемъ можно угадать Математику, какъ Паскаль; изобрѣсть новую философію, или лучше сказать возстановить истинную, какъ Декартъ; открыть, какъ Невтонъ, систему, которая, еслибъ и не была справедлива, то была бы совершенство ума человѣческаго; ежели съ однимъ воображеніемъ можно было, какъ Тюрень, составить воинственныя предначертанія, по коимъ совершались происшествія и побѣды; придумать сіи славныя узаконенія, бывшія плодомъ совѣщаній, держимыхъ Сегюерами и Талонами; царствовать, какъ Людовикъ XIV; управлять, какъ Колбертъ; укрѣплять мѣста, какъ Вобанъ; ежели съ однимъ воображеніемъ можно было сочинить, какъ Боссюэтъ, сіе славное, толь ученое, толь краснорѣчивое, толь гражданственное слово на Всеобщую Исторію, или, какъ Фенелонъ, давать Царямъ и народамъ толь убѣдительныя наставленія; ежели одного воображенія довольно было для сихъ высокоумныхъ мужей, или для ихъ сочиненій, или безсмертныхъ дѣлъ, то пресчастливъ вѣкъ воображенія! Да возобновится и продолжится онъ навсегда во всѣхъ державахъ свѣта! И не видите ли вы, что всѣ сіи упомянутыя мною превосходныя и прекраснѣйшія вещи требуютъ того, чтобъ въ творцахъ ихъ была сила разсудка, проницательность ума, ученость сужденія, глубокость умозрѣнія, кои суть величайшія усилія человѣческаго разума?
   Говорятъ, что вѣкъ Людовика XIV былъ вѣкъ краснословія; хорошо! Довольно мнѣ сего вынужденнаго отъ противниковъ нашихъ признанія, чтобъ съ успѣхомъ ихъ опровергнуть. Вы соглашаетесь, скажу я имъ, что жезлъ Словесности остается при вѣкѣ Людовика; не нужно мнѣ больше для доказательства, что симъ самымъ непремѣнно былъ онъ вѣкъ разума. Не знаю, не покажется ли нѣкоторымъ людямъ предложеніе сіе страннымъ, ибо со времени царствованія софистовъ, и съ тѣхъ поръ, какъ разсѣяли они безчисленное множество предразсудковъ, Здравый смыслъ сдѣлался необыкновеннымъ. Да! я утверждаю, что вѣкъ изящества въ Словесности есть необходимо вѣкъ доброй философіи. Въ самомъ дѣлѣ, въ изящной Словесности предполагается всегда глубокое чувство честности и добродушія, великаго въ разборчивости и справедливости ума, который избираетъ соотвѣтствія и приличія, отвергаетъ ложное, придерживается истины, и соединяетъ всѣ части, дабы составить изъ нихъ прекрасную совокупность: во всемъ оправдывается у него правило Римскаго стихотворца, что разумъ есть источникъ и начало прекраснаго. Какое странное понятіе имѣли бы о краснорѣчіи, когда бъ полагали оное токмо въ скудномъ дарованіи прибирать слова и размѣрять выраженія? Правда, мысли не блистаютъ иначе, какъ выраженіями, равно и предметы не представляются иначе ясны очамъ, какъ освѣщающимъ ихъ свѣтомъ; но также и слова безъ истины въ мысляхъ суть не иное что, какъ пустой, исчезающій шумъ. Тотъ, кто не умѣетъ основывать началъ, ни въ доводахъ своихъ наблюдать хорошій порядокъ, ни живо объяснять свои понятія, ни поражать сильными изображеніями, тотъ можетъ быть говоруномъ, но никогда витіею. Прекрасная рѣчь, прекрасная поэма, не требуютъ ли изложенія, распорядка, тѣснаго соединенія частей, которыя бы составили одно цѣлое, основанное на совершенной правдѣ и свойствахъ? Ежели отдѣлить логику отъ краснорѣчія, отложить, такъ сказать, въ одну сторону слова, а въ другую вещи, то какое выдетъ понятіе о дарѣ писать? Ничто ни добротно, ни прекрасно, какъ токмо правдою; вотъ почему философія послѣдняго вѣка не можетъ величаться ни добротою, ни красотою, и вотъ почему столько сочиненій вѣка Лю27 довика XIV ознаменованы печатію безсмертія.
   Откуду могъ взяться сей родъ раздѣленія дарованій и способностей, по коему сочли за должное вѣкъ Людовика XIV называть вѣкомъ воображенія, а слѣдующій за нимъ вѣкомъ разума? отъ того ли, что нѣкоторымъ писателямъ угодно было вообразить систематическую человѣческихъ знаній картину, въ которой однимъ, какъ-то историкамъ, приписываютъ память, а другимъ, какъ то искуственникамъ и стихотворцамъ, воображеніе? Но да не ослѣпимъ себя сими раздѣленіями, больше хитрыми, нежели основательными: я скажу, что оныя не только безполезны, неспособны ни на одинъ шагъ подвигнуть человѣческій умъ, но что онѣ ложны, и тѣмъ самымъ опасны. Такимъ образомъ въ фигуральной системѣ, которую весь свѣтъ могъ имѣть передъ глазами, относятъ исторію къ памяти; но не естьли это сущая мелочь? конечно, память много значитъ, безъ ней ничего не льзя знать; но довольно ли памяти безъ разсудка, чтобъ сочинить историческую книгу? Съ памятью ли одною Тацитъ, Боссюэтъ, Робертсонъ, писали исторію? И кто не видитъ, что безъ здраваго сужденія, безъ различенія лицъ съ вещами, словомъ, безъ весьма просвѣщеннаго разума, историкъ не быль бы выше обыкновеннаго писателя? Относятъ поэзію къ воображенію; но воображеніе, отдѣленное отъ здраваго смысла, похоже на сумазбродство: какими блистающими красками ни распещряй свои мысли, но естьли нѣтъ въ нихъ правды, то въ чемъ же состоитъ достоинство сочиненія? Съ воображеніемъ ли однимъ Римскіе и Французскіе стихотворцы, коихъ почитаютъ законодателями въ республикѣ Словесности, могли удостоиться быть названы поэтами разума? Раздѣлять душевныя качества, назначая каждому изъ нихъ особенную область, есть выдумка больше странная, нежели философическая. Одинъ здравый смыслъ, безъ воображенія, хотя и не можетъ человѣка вывесть изъ посредственности; но также и воображеніе, безъ здраваго смысла, есть скороисчезающая глупость. Всѣ наши качества связуются и взаимно держатся между собою; изъ ихъ-то согласія и соединенныхъ силъ происходитъ дарованіе, а въ комъ всѣ оныя вмѣстѣ восходятъ на весьма высокую степень, тотъ называется геній. Еслибъ захотѣлъ я все сказанное мною привесть въ одинъ образъ заключенія, то сказалъ бы: хорошо мыслить и хорошо разсуждать, вотъ истинная философія; правило это ясно и очевидно. А какъ въ вѣкъ Людовика XIV также хорошо думали, также хорошо разсуждали; это доказано; то столько же было философіи въ первомъ, сколько и во второмъ вѣкѣ; и вы видите, что мои заключенія весьма умѣренны.
   Теперь да позволено мнѣ будетъ сдѣлать предложеніе, которое можетъ быть покажется страннымъ, но на которое я отважусь, потому что оно яснѣе покажетъ выводы изъ сего и предшествовавшаго разсужденія. Оживимъ мысленно и сблизимъ всѣ поколѣнія отъ возрожденія письменъ, отъ царствованія Франциска I; поставимъ въ одну сторону умниковъ, опровергавшихъ Откровеніе, а въ другую тѣхъ; кои въ теченіе трехъ вѣковъ защищали оное. Я воображаю два храма отверстые предо мною; надъ дверями одного изъ нихъ читаю: храмъ разума, а надъ дверями другаго: храмъ Христіанства.
   Я вхожу сперва въ храмъ разума; нахожу въ немъ проповѣдующее подъ именемъ философіи безвѣріе, нравоученіе легкое, въ существѣ своемъ не иное что, какъ любовь къ самому себѣ и ко всѣмъ утѣхамъ, обѣщающее послѣдователямъ своимъ въ награду ничтожество, или кой-гдѣ не знаю что-то неясное и невразумительное. Вижу тамъ премножество учениковъ почти совсѣмъ незнаемыхъ, другихъ нѣкоторое число побольше извѣстныхъ, и нѣсколько третьихъ знаменитыхъ, Сіи послѣдніе обратили на себя мое вниманіе: это Белъ, держащій въ рукѣ перо, которое казалось плавало въ пустотѣ и разливало вокругъ себя много дыму съ просіявающимъ иногда сквозь него живымъ свѣтомъ. Тамъ Волтеръ, надъ всѣми издѣвающійся, надъ Богомъ и людьми, хвастающій, что онъ соучаствовалъ въ таинствахъ вѣры, не вѣря имъ; одною рукою представлялъ онъ законныя права свои на славу, а другою сочиненія свои, въ коихъ распутство безпрестанно подслащивается богохуленіемъ, и вдругъ, изрыгнувъ противъ Христіанства нечестивыя брани, возгласилъ: друзья, растопчемъ проклятое! Сей крикъ всю толпу слушателей пробудилъ и ободрилъ. Дидеротъ, бѣшеной любитель вольности, языкомъ, котораго я не могу повторить, распѣваетъ, что свѣтъ тогда только будетъ счастливъ, когда истребятся изъ него Духовенство и Цари {Дидеротъ сей будучи у насъ въ Москвѣ и увидясь съ Митрополитомъ Платономъ, спросилъ у него: Вы человѣкъ умный, не правда ли, что Богъ есть выдумка человѣческая? Платонъ отвѣчалъ ему изъ псалма Давидова: рече безуменъ въ сердцѣ своемъ нѣсть Богъ, и пошелъ отъ него прочь. Примѣч. переводчика.}. Сочинитель Натуральной системы изъясняетъ всѣ склонности сердечныя, чувства любви и ненависти, силу притяженія и отраженія, и время отъ времени обращается къ природѣ, аки великому цѣлому, къ отвлеченности и жаркимъ прерывамъ. Даламбертъ вытаскиваетъ ихъ подъ философскаго плаща своего тайную переписку, преисполненную ѣдкой грубости; онъ хочетъ, чтобъ всѣ знали участіе, какое принималъ онъ своими темными происками въ разрушеніи предразсудковъ. Реналь громко величается своимъ двоякимъ отступленіемъ отъ вѣры; онъ въ отношеніи къ торгу и конторамъ пышетъ изливаемымъ въ высокопарныхъ восклицаніяхъ безбожіемъ; однакожъ утихаетъ, приходитъ кажется въ раскаяніе и нѣкоторою какъ бы честною платою выкупаетъ свою запальчивость и гнѣвъ. Каждый въ свою очередь хочетъ говорить: ничего тутъ нѣтъ, кромѣ толковъ о постановленіи нравственности, объ учрежденіи общежительствъ, воспитанія, искуствъ и словесности; короче сказать, дѣло шло не менше какъ о томъ, чтобъ переиначить человѣка и весь общественный порядокъ. Изъ среды сей пустословной смѣси мнѣній незнакомое лице возвысило свой голосъ: народы, хотите ли быть счастливы? опрокиньте престолы и храмы. Тутъ нѣкто сѣверный Король, великій воинъ и политикъ, долгое время самъ придерживавшійся безбожія, но которому отнюдь не хотѣлось сойти съ престола, насупилъ брови и произнесъ слѣдующія собственныя его слова: "по моему мнѣнію дать бы въ управленіе симъ господамъ такую область, которая заслуживаетъ быть наказанною." Самъ Жанъ-Жакъ, впрочемъ довольно сговорчивый, выслушавъ сіи чудовищныя мнѣнія, осердился и закричалъ: "убѣгайте сихъ людей, сѣющихъ въ сердца ядовитыя поученія." Оглушенный симъ шумомъ, я взглянулъ еще на сихъ обожателей разума; мнѣ показалось на лицахъ ихъ напечатлѣніе гордости съ наглостію, и я, съ стѣсненнымъ сердцемъ это всего видѣннаго и слышаннаго мною, ухожу оттуда.
   Вхожу въ храмъ Христіанства, нахожу въ немъ сѣдящую на престолѣ вѣру; въ одной рукѣ держитъ она Евангеліе, а другою вѣрнымъ исполнителямъ ея законовъ раздаетъ вѣнцы безсмертія; вижу множество окружающихъ ее великихъ умовъ, три вѣка блиставшихъ въ Европѣ; считаю между философами: Бакона, Декарта, Малебранша и Лейбница, между перваго степени знатоками: Дюперона, Бошарта, Тиллемонта, Пето, Мабиллона; между нравоучителями: Николя Рошефокольда, Брюйера, Бурдалу и Массиліона; между высокаго знанія градоначальниками: Лопиталя, Талона, Сегюера, Биніона, Домата, Дагессо; между судебными защитниками: Гроціуса, Паскаля, Аббадія, Фенелона, Аддиссона; между учеными: Коперника, Кеплера, Галилея, Невтона, Эйлера: я вижу всѣхъ сихъ великихъ мужей, сіяющихъ свѣтомъ ума и добродѣтелей. Правда и здѣсь, какъ и вездѣ, оказываются недостатки человѣческіе: сіи знаменитые мужи не всѣ согласны на всѣ части ученія объ Откровеніи; но Бога, Провидѣніе, будущую жизнь, нравоученіе, пороки и добродѣтели, всѣ они признаютъ единодушно, и также, всѣ единодушно исповѣдаютъ вѣру, яко самимъ Богомъ данную. Все что благо, все что честно, все что можетъ прилѣплять къ добродѣтели, утѣшать въ несчастій, очищать законныя склонности, освящать домашнія и гражданскія обязанности, возбуждать любовь къ Богу и людямъ: вотъ что прославляютъ они и гласно проповѣдуютъ. Если бы я съ слабыми моими понятіями захотѣлъ идти противъ Христіанства, Баконъ бы мнѣ сказалъ, что малое знаніе философіи дѣлаетъ невѣрующимъ, а многое въ ней знаніе возвращаетъ къ вѣрѣ. Если бы я усыпилъ себя спокойнымъ равнодушіемъ, Паскаль бы мнѣ сказалъ, что можно не помышлять о Коперниковой системѣ, но что нужно знать смертна ли душа или безсмертна; ибо, смотря потому, всѣ наши дѣйствія и чувства берутъ различные пути. Если бы я далъ себя поколебать умствованіями какихъ нибудь невѣрующихъ вольнодумцевъ, Массиліонъ бы меня предостерегъ, сказавъ, что страсти суть колыбель безвѣрія, что человѣкъ не свергаетъ съ себя ига вѣры иначе, какъ для сверженія съ себя ига должностей, и что вѣра не имѣла бы никогда враговъ, естьли бы не была она врагомъ распутству и порокамъ. Но вотъ что въ знаменитомъ собраніи семъ, первѣйшій изъ всѣхъ благоразуміемъ мужъ, произнесъ; онъ возвысилъ голосъ противъ дерзкихъ, пріемлющихъ сумазбродство за силу разума, и почитающихъ необузданность его свободою своею. Боссюетъ говоритъ имъ, что даже и въ несуществованіи, въ этой бѣднѣйшей участи своей, которая, послѣ сей жизни, составляетъ всю ихъ надежду, не могутъ они быть увѣрены, и что сіе сомнѣніе и неизвѣстность повергаютъ ихъ въ бездну безбожества, ищущихъ спокойствія своего въ бѣшенствѣ, едва находящемъ мѣсто въ умѣ человѣческомъ; что нелѣпости, въ какія впадаютъ они отвергая вѣру, больше неудобовразумительны, нежели высота удивляющей ихъ правды, и что, дабы не вѣрить непонятнымъ таинствамъ, предаются они одному за другимъ непонятнымъ заблужденіямъ. Какъ не быть поражену вѣрованіемъ столькихъ великихъ мужей? Какое согласіе и какая сила свидѣтельствъ! Видя ихъ поклоняющихся вѣрѣ, сей спасительницѣ и просвѣтительницѣ смертныхъ, я убѣждаюсь благоговѣніе мое соединить съ ихъ благоговѣніемъ, и говорю самъ себѣ: правду сказать, ежели надобно рѣшиться по словамъ вѣрующихъ принять вѣру, или по словамъ невѣрующихъ отрещись отъ ней, то я не колеблюсь болѣе: прочь отъ меня безвѣріе, слава Христу Богу, я Христіанинъ.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru