Она послѣдовала за нимъ безъ возраженій, такъ какъ заранѣе предупредила родителей, что уйдетъ незамѣтно, чтобы не потревожить семейнаго пиршества. Молодые супруги быстро прошли подъ освѣщенными окнами стараго деревенскаго дома. Тепло и блескъ большого салона, веселый шумъ бала представляли собою полный контрастъ съ закутаннымъ ночнымъ туманомъ неподвижнымъ садомъ.
На ходу Анна-Мари оглядывалась, стараясь разобрать среди множества силуэтовъ, снующихъ взадъ и впередъ за отпотѣвшими стеклами, фигуры своей матери, своего отца и брата. Ей такъ хотѣлось взглянуть на нихъ еще разъ, въ послѣдній разъ послать имъ свой послѣдній дѣвичій привѣтъ, свои пожеланія счастья, и она подъ накидкой прижимала руку къ сердцу, какъ дѣлала это маленькою дѣвочкой, когда за нихъ молилась. Но Фортье, ея мужъ,-- мужъ съ нынѣшняго утра,-- спѣшно шелъ впередъ изъ опасенія, что ихъ могутъ вернуть, что случайная встрѣча можетъ ихъ вынудить возвратиться въ домъ выслушивать всѣ пожеланія, подвергнуться поцѣлуямъ безъ конца. Они повернули за уголъ дома, миновали огородъ и подошли къ старой каменной лѣстницѣ, поднимавшейся къ виноградникамъ, расположеннымъ уступами. Тамъ -- наверху, за маленькою зеленою калиткой, они выйдутъ на тропинку, вьющуюся по полю, и черезъ десять минутъ будутъ на станціи. Ихъ багажъ былъ отправленъ впередъ, и простой уходъ, безъ шума и проводовъ, избавлялъ ихъ отъ любопытства сосѣдей, сразу давалъ возможность остаться вдвоемъ.
Наканунѣ Анна-Мари очень одобрила такой планъ Фортье, теперь же ей тяжело было покинуть вдругъ столькихъ людей и столько вещей, любимыхъ ею горячо, чуть не бѣгомъ проходить мимо дорогихъ ей кустовъ, мимо піоновъ и ирисовъ, посаженныхъ ея руками. И наверху, у зеленой калитки, ея сердце такъ сильно билось, что она едва дышала. При мысли, что пройдетъ еще минута и не увидитъ она болѣе ни зеленыхъ лужаекъ, ни акацій, нависшихъ надъ потемнѣвшими крышами, ей страшно сдѣлалось и она остановилась.
-- Который часъ?-- спросила она тихо.
-- Половина одиннадцатаго.
-- Поѣздъ отходитъ въ одиннадцать часовъ пятнадцать минутъ. До станціи намъ идти не больше пятнадцати минутъ. До поѣзда остается еще много времени.
И еще тише, еще нѣжнѣе она продолжала:
-- Прошу васъ, позвольте мнѣ отдохнуть здѣсь, у лѣстницы, подъ этими сиренями. Никто насъ не увидитъ, никто не предполагаетъ, что мы тутъ еще. Насъ никто не потревожитъ... Мнѣ же такъ пріятно будетъ еще разъ посмотрѣть на нашъ милый старый домъ!
-- Но развѣ мы не можемъ отдохнуть, выйдя отсюда, на полевой тропинкѣ?-- возразилъ онъ недовольнымъ тономъ, въ досадѣ на всю эту усадьбу, не имѣвшую никакого отношенія къ его прошлому.
Анна-Мари обратила къ нему свое хорошенькое блѣдное лицо и улыбнулась ему, вся облитая мягкимъ луннымъ свѣтомъ, потомъ проговорила ласково, съ оттѣнкомъ грусти:
-- Будьте же хоть немножко снисходительны къ моей сантиментальности молоденькой провинціалки, скептикъ-парижанинъ! Уйдя отсюда, я уже буду принадлежать вамъ одному и на всѣ вечера нашей жизни вмѣстѣ. А теперь, вѣдь, это послѣ;дній вечеръ моей жизни дѣвушкой, и вечеръ этотъ здѣсь никогда уже не вернется такимъ, какимъ я его переживаю... Такъ не сокращайте же мнѣ его. Позвольте мнѣ навсегда насмотрѣться на все это, забрать въ мое сердце все... что становится для меня моимъ прошедшимъ въ настоящую минуту.
Она сѣла на мшистую ступеньку лѣстницы, на свое любимое мѣстечко, и, сложивши руки на колѣняхъ, въ своей прежней позѣ маленькой дѣвочки, задумчивой и молчаливой, она смотрѣла, смотрѣла...
II.
Покорный, повидимому, но задѣтый въ своемъ самолюбіи тѣмъ, что она могла оторвать мысль свою отъ него и сосредоточить ее на чемъ-то иномъ, онъ сѣлъ рядомъ съ женою въ тѣни сиреней, скрывавшей отъ него выраженіе ея лица. Въ его душѣ шевельнулось раздраженіе противъ такого спокойнаго созерцанія. И не для того, чтобъ опечалить ее, а съ единственною цѣлью вновь привлечь къ себѣ ея вниманіе и подъ вліяніемъ безсознательной ревности, Поль Фортье спросилъ:
-- Такъ вы любите его, этотъ старый домъ?
-- Очень!
-- Онъ построенъ во времена Реставраціи, не правда ли?... Стиль путанный, довольно тяжелый.
-- Не знаю.
-- Я предпочитаю современное,-- у меня все новое.
И, поддаваясь эгоистическому и необдуманному побужденію сорвать на чемъ-нибудь свою досаду, накопившуюся за цѣлый день натянутости, онъ продолжалъ довольно не кстати:
-- Вашъ мэръ тянулъ необыкновенно, а священникъ вашъ и его перещеголялъ; я думалъ, что никогда они не кончатъ!
Она отвѣтила со взглядомъ, затуманившимся грустью:
-- Взволнованы они были, эти милые люди... знали меня совсѣмъ крошечною!
-- Такъ же, какъ за завтракомъ вашъ дядя, сказавшій цѣлую рѣчь, и вашъ крестный отецъ, угостившій насъ стихами... Большихъ усилій мнѣ стоило, чтобы не расхохотаться.
-- Сдѣлали они это отъ добраго и чистаго сердца.
-- Не спорю, но вышло это замѣчательно потѣшно. А удивительнѣе всего то, что всѣхъ растрогало его жалкое риѳмоплетство. Ваши папаша и мамаша слезы проливали! Я замѣтилъ, впрочемъ, что въ вашей семьѣ всѣ не въ мѣру слезливы.
Она молчала, не отрывая глазъ отъ стараго дома, и взоръ ея все больше и больше заволакивался печалью.
-- Ваши родители,-- продолжалъ Фортье,-- прекраснѣйшіе люди, но слабые, до крайности слабые... съ прислугой, во-первыхъ: распущенность во всемъ поразительная!... А затѣмъ и въ отношеніи вашего юнаго братца...
Анна-Мари сдѣлала надъ собою усиліе и проговорила измѣнившимся голосомъ:
-- Его, правда, немного балуютъ, но онъ добрый и хорошій мальчикъ. И со мною онъ всегда былъ такъ милъ, такъ милъ!...
-- Всякихъ благъ желаю ему за это. Но, согласитесь сами, мнѣ онъ дѣлалъ довольно кислыя мины.
-- Мы съ нимъ никогда не разставались. Теперь онъ будетъ совсѣмъ одинокимъ. Тяжело ему это... и если онъ ревнуетъ немного, то вы должны извинить ему.
-- И я извиняю. Только его дикое бѣгство въ то время, какъ вы ушли переодѣваться, потомъ нелѣпая фантазія запереться въ своей комнатѣ, откуда вы могли такъ же точно, какъ и я, слышать его рыданія... посудите сами, до чего это смѣшно! Повторяю, въ вашей семьѣ плачутъ изъ-за всякихъ пустяковъ.
Она ничего не отвѣтила и сидѣла блѣдная, съ глазами, полными тоски, въ тѣни развѣсистыхъ сиреней. Молодой супругъ не замѣтилъ ея волненія и дотронулся до ея плеча.
-- Вдоволь насмотрѣлись?... Идти не пора ли?
III.
Она все такъ же упорно смотрѣла на покинутый домъ. Тогда Поль Фортье обхватилъ рукой ея талію, поднялъ ее и повелъ къ зеленой калиткѣ. Анна-Мари напрягала всѣ силы на то, чтобы преодолѣть охватившую ее слабость, не выдать своихъ чувствъ, не заплакать, такъ какъ онъ находилъ это смѣшнымъ. Она рѣшилась уйти съ нимъ, не останавливаясь, не оглядываясь назадъ.
Но когда они переступили порогъ, она поняла, что калитка затворится за нею и все будетъ кончено,-- не увидитъ она болѣе ни любимыхъ лужаекъ, ни акацій, склонившихся надъ потемнѣвшими крышами,-- она не выдержала, инстинктивно поддалась неодолимому, ребяческому, суевѣрному желанію взглянуть еще разъ, взглянуть въ послѣдній разъ. Она протянула руку, лихорадочно оперлась ею на оштукатуренный столбикъ калитки. Какъ разъ въ этотъ мигъ Фортье торопливо захлопнулъ калитку и придавилъ ею пальцы своей молодой супруги.
Она вскрикнула не отъ физической боли, а потому, что этотъ крикъ могъ облегчить гнетъ, давившій ея сердце, что въ слезахъ она могла вылить тревогу и волненіе, томившія ея душу.
-- О, больно вы мнѣ сдѣлали...очень больно, страшно больно!
Онъ схватилъ ея руку, увидалъ, что крови нѣтъ на ней,-- едва замѣтная ссадинка,-- и успокоился.
-- Вы испугали меня,-- я думалъ, что раздавилъ вамъ руку... Пройдетъ сейчасъ...
И, чувствуя себя на пустынной тропинкѣ болѣе свободнымъ, избавленнымъ отъ непріятныхъ впечатлѣній стараго дома, онъ прижалъ къ губамъ пальцы жены, цѣловалъ ихъ долгимъ страстнымъ поцѣлуемъ, утѣшалъ ее, какъ успокоиваютъ малое дитя:
-- О, бѣдные, милые пальчики!... Славные мои, хорошіе!... Вотъ и прошло... я вылечилъ ихъ!
И на самомъ дѣлѣ ссадины она уже не чувствовала, но, при воспоминаніи объ его разочаровывающихъ словахъ, въ глубинѣ, въ самой глубинѣ ея сердца все еще болѣла нанесенная ему ранка. АннаМари плакала. А онъ понять не могъ такихъ горькихъ слезъ изъ-за ничтожной царапинки и, хотя раздосадованный, продолжалъ цѣловать ея пальцы, повторяя:
-- Не прошло еще, не вылечилъ? Цѣловалъ, должно быть, мало... Да, скажите, мало цѣловалъ, мало?
Пристыженная тѣмъ, что она кажется ему такимъ ребенкомъ, доведенная до очаянія своими рыданіями, которыхъ она не имѣла силы сдержать, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, раздраженная его полнымъ непониманіемъ настоящей причины ея горя, она ничего не нашла отвѣтить, кромѣ жестокой, неосторожно сказанной имъ фразы:
-- Не обращайте вниманія. Вы уже сами замѣтили, что въ моей семьѣ... плачутъ изъ-за всякихъ пустяковъ!
Отъ него ускользнула горечь ироніи, затаенной въ ея отвѣтѣ, и онъ разсмѣялся.
-- Наконецъ, вы сами сознались въ этомъ.
И онъ опять торопливо повелъ ее впередъ. Она не проговорила ни слова больше. Но теперь ея затуманеннымъ слезами глазамъ станція, съ ея мигающими огоньками, поля и лѣса, вся такъ хорошо знакомая мѣстность, все окружающее показались вдругъ какими-то чуждыми, невѣдомыми, крайне унылыми. И, идя рука объ руку съ молодымъ человѣкомъ, съ мужемъ, она въ первый разъ въ жизни почувствовала себя совершенно одинокою, страшно одинокою подъ сумракомъ ночи.