Флейшман Гектор
Шпионка императора

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод А. Раевской.
    Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы", 1912, NoNo 1--5.
    Главы I--XVI.

0x01 graphic

Гектор Флейшман.
Шпионка императора

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Заговор против жизни Бонапарта.

I.
Начало трагикомедии

   Наполеон Бонапарт, первый консул французской республики, прибыл в Булонь-сюр-Мер поздно вечером. Он был в молчаливом и угрюмом настроении, на его лице можно было заметить ту характерную складку у рта, которая всегда появлялась у него в минуту гнева. Под триумфальной аркой, воздвигнутой для его встречи и совершенно намокшей на осеннем дожде, рассеянно выслушал он речи депутаций и быстро спровадил их, а на все пышные фразы и льстивые гиперболы, расточаемые ему мэром города, Мерлэн Дюбрейлем, ответил в нескольких коротких словах. Потом, решительно уклонившись от всех других официальных и скучных церемоний, которыми обычно сопровождался его приезд, сел в экипаж, окруженный эскортом, и во весь дух помчался по направлению к главной военной квартире, замку Пон-де-Брик; этот замок всегда служил резиденцией консула во время его приездов в лагерь французской армии, сосредоточенной в Булони для предстоящей высадки в Англию.
   В этом резком и нетерпеливом человеке трудно было узнать всегда любезного и обаятельного Наполеона Бонапарта, одна чарующая улыбка которого обращала многих его врагов в самых горячих сторонников; понятно, что те, кто видел его в этот злосчастный вечер, невольно спрашивали себя: "Что сделалось с Первым Консулом"?
   Но едва ли Булонцам удалось бы найти более или менее верное объяснение этой перемены. Разгадку дурного настроения Бонапарта надо было искать там, в стенах Сен-Клу, где его кабинет и соседние с ним комнаты Жозефины были свидетелями многих тайн домашней жизни Первого Консула. Дело в том, что Бонапарту только-что случилось перенести одну из нередких между ним и женою супружеских сцен, в которых бывало трагического не меньше, чем смешного.
   Победитель при Маренго знавал иные поля сражения, неизвестные широкой публике. На этот раз ему пришлось призвать к себе на помощь всю силу своего авторитета над Жозефиной, чтобы одержать верх в их семейном столкновении. И в то время, как экипаж быстро уносился вперед, окруженный солдатами эскорта, Наполеон, сидя в углу кареты, против хранившего безмолвие генерала Бертрана, снова, казалось, переживал всю сцену последней ночи.
   С тех пор, как Бонапарт занял пост консула, ему нередко случалось проводить свои дни в прежней реставрированной для него резиденции французских королей, Сен-Клу. Накануне своего приезда в Булонь он вдруг почувствовал, как зачастую с ним бывало, прилив какого-то удивительно бодрого, жизнерадостного настроения. Это был один из тех моментов, когда первому сановнику республики в избытке сил хотелось шалить, веселиться, ребячиться. Он послал своего камердинера, Констана, в театр Французской Комедии за молодой трагической актрисой, m-lle Жорж, которая с некоторых пор пользовалась его горячими симпатиями; красавица вносила с собой в его жизнь элемент свежей, молодой страсти. И теперь, когда она вошла в его библиотеку, где он встретил ее, стоя, пред пылающим камином, Первый Консул невольно залюбовался ее пленительной чувственной красотой.
   Весь отдавшись мальчишескому настроению, которое удавалось наблюдать в нем лишь очень немногим современникам, он сейчас же принялся резвиться и играть с актрисой, точно малый ребенок. Пришло ему вдруг на ум заставить ее прочесть себе знаменитую сцену признаний Федры из Расиновской трагедии. Забравшись на самый верх передвижной лестницы, Бонапарт стал искать нужный ему том сочинений Расина на полках своей библиотеки. M-lle Жорж, считавшей, очевидно, что она вызвана сюда не для занятий драматическим искусством, не очень-то улыбалась эта затея Первого Консула. Поэтому она ухватилась за лестницу и со смехом начала таскать ее взад и вперед по комнате вместе с Бонапартом, который едва удерживал равновесие на верхушке. Отказавшись наконец от мысли разыскать Расина, он сказал ей:
   -- Так, значит, ты решительно не хочешь декламировать мне Федру!
   С кокетливо-упрямой улыбкой она отвечала:
   -- Нет, сейчас я не в расположении читать. Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
   -- Хорошо, упрямица, пусть будет по-твоему.
   Оба они растянулись на ковре перед весело топившимся камином и некоторое время лежали, молча отдыхая после своей возни. Наконец, пристально глядя в глаза своей собеседницы, Первый Консул сказал:
   -- Дорогая Жоржина, нам придется расстаться. В четыре часа утра я уезжаю отсюда.
   -- Как, вы уезжаете?
   -- Да, на несколько дней. Видишь, как я доверяю тебе: о моем отъезде не знает еще ни одна душа. -- Ея красивое лицо, правильное и неподвижное, как у античных статуй, оставалось спокойным; она по-прежнему молча продолжала смотреть на Бонапарта. Тогда, положив ей руку на плечо, он сказал с упреком в голосе: -- Ну, кажется, ты не очень-то огорчена тем, что я уезжаю.
   Действительно, она не собиралась плакать. "Я никогда не была плаксива", говорила потом m-lle Жорж в старости. В эту минуту она чувствовала только, что ей режет глаза яркий свет и жар от огня, горевшего в камине. На ее счастье, это ощущение очень кстати вызвало у ней "спасительные" слезы. Увидя, что она плачет, Первый Консул привлек к себе лицо своей подруги и, в порыве чисто-юношеской страсти, стал осушать поцелуями ее слезы, принимая их за доказательство искреннего чувства. В этот период своей жизни он не относился еще к любви с тем презрением, которое так охотно выказывал впоследствии, и способность переживать ее радости еще была жива в его сердце. Но рассудок и в те годы всегда властвовал над всеми его душевными движениями и, повинуясь его голосу, Бонапарт сейчас же вспомнил о практической стороне дела. Он вынул из ящика своего бюро пачку банковых билетов и, засунув за корсаж актрисы, заметил:
   -- Я не хочу, чтобы моя Жоржина нуждалась в деньгах, пока меня не будет здесь.
   Потом, нежно обняв свою собеседницу, он увлек ее с собой по узенькой лестнице из библиотеки в особую потайную комнату, ключ которой старательно прятался от Жозефины.
   А между тем как раз о запретном ключе и помышляла в эти минуты супруга первого консула. Без сомнения, она давно уже догадывалась, что ее муж изменяет ей с другими женщинами. Благодаря стараниям ее шпионов и сплетням дам при дворе Первого Консула, действительно, очень немногое из любовных похождений ее супруга могло оставаться ей неизвестным. Правда, ее собственное легкомыслие, ее более чем подозрительное поведение в отсутствие Бонапарта, за время его экспедиции в Египет, казалось, в значительной степени оправдывали постоянные измены ее мужа. Но как все жены, которым приходится видеть себя обманутыми мужьями после того, как они сами им изменяли, она не хотела спокойно примириться с нарушением супружеской верности с его стороны. Вечно на страже, в тревожном, нервном настроении духа, она жадно следила за каждым разговором Бонапарта в ее присутствии, с той или другой женщиной, подмечала всякую его улыбку или любезность по их адресу. Особенно же мучилась она сознанием, что он принимает женщин у себя, в маленькой комнате, помещавшейся на антресолях над библиотекой. Ей так хотелось накрыть, наконец, какую-нибудь из его таинственных посетительниц, положить конец этим визитам и опять одной нераздельно владеть сердцем великого человека, которого она обманывала с легкой душой в те времена, когда он был еще мало известен.
   В этот вечер мысли о том, что делается в маленькой комнате на антресолях, положительно не давали ей покоя. Она чувствовала, что ей нужно, наконец, знать и узреть истину. Решив одним разом положить предел своим терзаниям, Жозефина вышла из своих покоев и по длинным и темным коридорам дворца направилась к комнатам мужа. Час, когда, согласно официальному распределению дня, супруга Первого Консула должна была ложиться спать, уже давно прошел. Поэтому ей удалось добраться до таинственной комнаты над библиотекой, не встретив на своем пути ни одного нескромного свидетеля. Из-за запертой двери в комнате ничего не было слышно. Только через нижнюю щель слабо пробивался луч света-очевидно, внутри комнаты горела лампа. Приложив ухо к замочной скважине, Жозефина стала жадно прислушиваться; теперь до нее доносился сдержанный шепот двух голосов. Никаких сомнений уже не оставалось: в комнате был Бонапарт с какой-то женщиной. Горячая кровь, кровь креолки, бросилась Жозефине в голову, давно сдерживаемое чувство ревности нашло себе бурный выход, и она исступленно начала стучать в дверь. Шепот голосов за дверью затих.
   -- Это я! -- кричала Жозефина -- это я, Бонапарт!
   Несколько минут все было тихо, потом дверь отворилась, перед Жозефиной стоял Первый Консул в халате, с подсвечником в руках. За его спиною, в глубине комнаты, виднелась кровать с разбросанными в беспорядке подушками и одеялом, а на ней, вся в белом, женская фигура, закрывшая себе лицо руками.
   Тут поднялась целая буря слез, стенаний, упреков. Гнев Жозефины, натолкнувшейся на картину столь очевидной измены мужа, не знал уже никаких пределов. Как? В нескольких всего шагах от нее, во дворце, под ее кровом!..
   -- Нет, под моим кровом! -- бешеным окриком прервал ее излияния Бонапарт.
   В свою очередь, он не стал сдерживать свою ярость. Голос его сделался хриплым от крика, подсвечник так и ходил в его руках. Как? Это что значит? Разве он ответствен за свое поведение перед кем-нибудь, кроме себя? Ему еще смеют делать упреки! Разве она сама не изменяла ему, не отдавала его имени на всеобщее посмешище? Или она забыла, как, по возвращении из Египта, он хотел уж окончательно развестись с ней, а потом только простил ее измену? А с тех пор разве ему тоже не случалось закрывать глаза на ее поведение? Разве он не отнесся с презрительным снисхождением к некоему господину Шарлю, гусару, с которым Жозефина завела интригу в Милане? Он мог бы без дальних разговоров расстрелять этого Шарля, а между тем ограничился просто тем, что выслал его подальше. И после всего этого она еще позволяет себе тревожить его своими глупыми претензиями и спрашивать у него отчета! Так он покажет ей ее место!
   Лицо Бонапарта побагровело от гнева. В глазах у пего сверкали искры, подсвечник едва не падал из рук, губы искривились в складку, которая всегда служила у него предзнаменованием крайних проявлений бешенства. Жозефина, напуганная яростью мужа, подавленная сыпавшимися на нее упреками, сочла благоразумным удалиться. Вся дрожа, она вернулась в свои апартаменты, предчувствуя, что объяснение их еще не закончено. Так и случилось. Едва успела она войти в свою комнату и опуститься на одно из кресел, обитых ее любимым желтым шелком, как, следом за ней, ворвался и ее супруг. Опять он разразился целым ураганом попреков. Это был настоящий обвинительный акт против Жозефины. Чем она была, когда он дал ей свое имя? Ничем -- любовницей Барраса, президента Директории, -- авантюристкой, которая торговала своей любовью! А что представляет собою ее семья?
   На этот раз, задетая за-живое, Жозефина возмутилась. Как? Уж, наверное, семья Богарне ничем не хуже каких-нибудь Бонапартов!
   -- Молчи! Я запрещаю тебе...
   -- Нет, нет! Я буду говорить... Нечего обвинять меня одну!.. -- Конечно, в жизни у нее были кое-какие слабости, но их нельзя и сравнивать с похождениями сестер Первого Консула. Полина, например! Да у нее любовники считались чуть не дюжинами! Кто только ни пользовался ее милостями: и трагик Лафон, и Макдональд, и Семонвилль и проч., и проч. Право, можно перепутать их имена. А Каролина, жена Мюрата? Да весь Париж знает, что она заманила к себе на любовное свидание Жюно, парижского губернатора, что она была в связи с Энгерло и еще со многими другими. Про Элизу, на которой женился этот бедняга, Баччиоки, лучше и пе говорить. А Люсьен, что ухаживает за мадам Жубертон, вдовой обанкротившегося банкира, а Жозеф, у которого на содержании несколько актрис -- они хороши?
   Так, оставшись лицом к лицу, супруги взаимно попрекали один другого разными слабостями и прегрешениями своих близких. Глядя на ее лицо, искаженное горечью и гневом, Бонапарт с трудом вызывал в своей памяти блистающий красотою образ прежней Жозефины времен IV года республики, -- той женщины, которую он страстно сжимал в своих объятиях вечером в день их свадьбы, -- там, в маленьком домике, на улице Шантерэн. Она тогда воплощала для него идеал женственной прелести, любовью к Жозефине горело и жило его сердце. Теперь его взор мог видеть в ней разве одно воспоминание об этом безумном увлечении юности, одни остатки былой красоты. Чувство к ней давно уступило в его душе место иным, более высоким помышлениям. Оторвавшись от этого грустного зрелища обманутых надежд своей юности и оставив жену почти в обмороке, Бонапарт вернулся к себе в библиотеку, откуда m-lle Жорж уже давно успела скрыться.
   Через какой-нибудь час двор дворца огласился стуком копыт лошадей конного эскорта Бонапарта, и Первый Консул понесся в своем экипаже туда, в Булонь-сюр-Мер, где тоже ожидал его ряд трагикомических приключений.

II.
Человек, прибывший из Дувра

   В этот вечер в Ламанше бушевала сильная буря и сердито бросала из стороны в сторону расходившиеся волны пролива. Нависшие на горизонте черные тучи низко ползли над самой поверхностью моря, встревоженного бурей. При сильных порывах ветра к небу поднимались целые фонтаны морской воды и, разлетаясь в виде пенистых брызг, исчезали в пучине меледу гребнями высоких валов. Ноябрьские сумерки сгущались все больше и больше над безбрежной и угрюмой морской равниной.
   Среди разыгравшихся стихий с трудом прокладывала себе путь по морю небольшая барка, направляясь в сторону берега. Находившиеся на ней четыре человека, спасаясь от непогоды, укрылись в маленькой каюте, устроенной под палубой судна.
   Трое из них составляли экипаж барки; четвертый -- судя по его внешности и одежде -- человек, принадлежавший к хорошему обществу, был пассажиром. По его предложению, владелец барки, Джеффрис, и отважился на этот опасный переход в бурную погоду. Надо, впрочем, сказать, что риск его был хорошо оплачен, так как при отплытии из Дувра Джеффрис получил от своего неизвестного клиента десять французских луидоров чистой монетой. За время перехода таинственный пассажир хранил большею частью молчание и, казалось, твердо решился не смущаться опасностями плавания.
   В самую грозную минуту, когда в судовую каюту стали врываться целые потоки воды, незнакомец только вынул из-под подкладки шляпы какое-то письмо и засунул его за голенище своего высокого сапога. Очевидно, он опасался замочить это письмо в случае, если бы при крушении судна в виду у берега пришлось броситься в воду. При этом он старательно стянул голенище и крепко перевязал его у самого колена бечевкою, которую подобрал тут же в каюте, среди всякого хлама, разбросанного по полу в хаотическом беспорядке. Затем он терпеливо стал ждать окончания своего путешествия. Внезапно барка ударилась дном о песчаную отмель, тянувшуюся вдоль побережья, и остановилась на месте, накреняясь под напором прибоя, то в одну, то в другую сторону. Экипаж судна занялся приведением его в более или менее безопасное положение, а тем временем пассажир, давно уже приготовившийся к высадке, выскочил на береговую отмель и быстро исчез в ночной темноте из глаз моряков.
   Незнакомец пересек песчаную полосу пляжа и стал дальше подыматься по пологому склону, направляясь в глубь материка. Время от времени он останавливался, стараясь разглядеть окружавшую его местность. Куда он попал? Близко ли он от города или хоть от какого-нибудь человеческого жилья? Но в полнейшей тьме, когда даже на небе не было видно ни одной звезды, ориентироваться было невозможно. Вскоре, однако, он почувствовал под своими ногами грязную и разъезженную мостовую и понял, что стоит на какой-то дороге. Очевидно, ничего нельзя было придумать более благоразумного, как следовать по ней в расчете, что она куда-нибудь да выведет.
   Путешественник стал осторожно пробираться дальше, по-прежнему ничего не видя вокруг себя в ночном мраке. По-видимому, та часть французской территории, куда он только-что высадился с такою таинственностью, была ему недостаточно знакома. Но во всяком случае он хорошо знал, что берега Франции охранялись очень строго, и все места, доступные для причаливания судов, находились под неослабным наблюдением жандармов Бонапарта. Бурная погода и темное ночное время благоприятствовали успешной высадке на берег нашего путешественника. Ему удалось таким образом избежать первой опасной встречи; но ведь здесь опасность ждет его на каждом шагу, на любом повороте дороги. С полицией Корсиканца шутить не приходится. Для нее -- охранять берега Ламанша, усеянные рядом батарей, всякого рода фортами и вооруженными редутами, -- это дело чести! Жандармы прекрасно знают, что здесь они особенно должны быть на страже, что в окрестностях бродит целая толпа английских шпионов, выслеживая, что делается в Булони, где происходит сосредоточение французских войск перед высадкой на Великобританские острова.
   Размышляя об угрожавших ему опасностях, путник все подвигался вперед. Он шел теперь уже по крутому склону, и шум морского прибоя казался ему совсем далеким и глухим. Деревья, окаймлявшие дорогу, издавали жалобный звук, как будто сухое дерево трещало во мраке этой ночи. Внезапно с возвышенности, на которую он выбрался, незнакомец увидел где-то далеко внизу, под своими ногами, целый ряд огней. Они слабо мерцали среди окружавшей темноты, и неистовые порывы ветра, доносившегося сюда со стороны моря, готовы были, казалось, каждую минуту погасить их.
   Незнакомец остановился. Куда он зашел? Ночная мгла скрывала всю окрестность и очертания города, о присутствии которого можно было только догадываться по его огням, мерцавшим в глубине долины. В то время, как он стоял на месте, все еще не зная, где находится, воздух огласился вдруг звуками военного рожка, заглушавшего самый шум бушующих стихий. Эти прозрачные, резкие звуки отчетливо выделялись на фоне глухого гула прибоя и свиста ветра; и бодрые, воинственные ноты их как-то странно дисгармонировали с мрачным настроением этой темной ночи.
   -- Слава Богу! -- воскликнул незнакомец: -- значит, я попал, куда мне надо!
   Немедля долее, он начал спускаться, направляясь в сторону дрожащих огней. Вскоре он увидел пред собою дома одного из предместий города Булонь-сюр-Мер и понял, что находится в самом центре расположения Великой Армии.
   Теперь он уже шел вперед с большей уверенностью. Он свернул в одну из боковых улиц, потом повернул еще раз, двигаясь, как человек, хорошо знакомый с этими местами. Звуки рожков и в городе, и в примыкающем к нему лагере мало-помалу замолкли и в предместье слышны были только шаги солдат, возвращавшихся к своим палаткам. На колокольне какой-то церкви пробило десять часов.
   Незнакомец вышел на бульвар, обсаженный деревьями, которые гнулись под порывами ветра. Во тьме пред ним обрисовались тяжелые очертания вала, опоясывавшего город. В черной стене видны были массивные ворота с двумя низкими, как бы придавленными к земле башнями по обеим сторонам. Свет фонаря слабо мерцал под воротами, и незнакомец мог убедиться, что деревянные, обитые железом двери их были тщательно закрыты. На карауле у входа стоял часовой в высоком кивере с трехцветным султаном, весь закутанный в плащ.
   -- Виноват, -- произнес незнакомец, подходя ближе, -- мне кажется, что ворота заперты?
   -- Разумеется, -- ответил солдат: -- ведь вы же знаете, который час.
   -- Жаль, -- снова заговорил тот, -- очень жаль, -- и, немного помолчав, прибавил: -- Я хотел бы пройти к себе домой...
   -- Эй, старший! -- закричал солдат: -- выдь сюда!
   Маленькая боковая дверь, проделанная в одной из половинок ворот, приотворилась. В отверстие высунулась голова в военной треуголке, из-под которой виднелись длинные усы.
   -- Ворота заперты и никого не впускают...
   -- Но дело в том, -- заговорил незнакомец, выступая вперед -- ...
   -- Есть у вас пропускной билет от гражданина -- командующего крепостью'? -- спросил человек в треуголке.
   -- Нет, но...
   -- Ну, так вам сказано, что раз ворота заперты, то войти нельзя. Прощайте!
   Солдат уже собирался захлопнуть дверь, но раздумав снова приоткрыл ее.
   -- Впрочем входите, -- сказал он: -- надо еще посмотреть, что вы за человек.
   Незнакомец с минуту поколебался.
   -- Входите же, говорят вам, -- повторил солдат, -- ну, живей!
   Нельзя было не последовать этому приглашению. Незнакомец оказался между часовым с одной стороны и солдатом, вышедшим из караульни -- с другой, и понял, что сопротивляться не приходится. Тогда только стало ему ясно, в какую западню попал он по собственной вине. Однако он твердо переступил порог маленькой двери, которую тотчас же закрыли позади него на двойной запор. За дверью продолжался проход под сводом ворот, освещенный двумя фонарями, висевшими на железных кронштейнах. Слева в стене была проделана дверь, за которой виднелась узкая и длинная комната. Солдат в треуголке протолкнул туда нашего незнакомца.
   В комнате стоял душный и спертый воздух. Солдаты, с трубками в зубах, играли в карты. В углу кто-то храпел, свернувшись на скамье. На маленьком деревянном столе стояла старая лампа с абажуром. При свете ее капрал этого поста, видимо, с трудом писал письмо на бумаге с виньеткой, где изображалась разукрашенная Венера, подносящая венок Марсу, в виде необыкновенно здорового и румяного парня.
   При входе незнакомца картежники приостановили свою игру, капрал положил на стол гусиное перо, которое держал в руках, н поднял голову:
   -- В чем дело?
   -- Этот гражданин желает пройти домой, -- доложил солдат в треуголке.
   -- Есть у него пропуск от коменданта? -- спросил капрал.
   -- Нет, -- ответил незнакомец, -- я не обращался к коменданту с просьбою о пропуске, не думая, чтобы он когда-нибудь мне понадобился. Я никогда вечером не выхожу из дому, и только сегодня, совсем случайно...
   -- Ты живешь в Булони?
   -- Да... -- и в голосе незнакомца послышалось чуть заметное смущение.
   -- Ну, хорошо, -- сказал капрал, -- двое из моих людей проводят тебя до дому.
   Два солдата из числа игравших в карты встали и приготовились идти за незнакомцем. Последний уже направился к двери, но капрал опять остановил его:
   -- Постой, гражданин! Покажи сначала твои документы.
   -- Мои документы? -- произнес незнакомец.
   -- Так полагается по правилам, -- ответил капрал: -- все, кто проходят здесь, должны предъявлять свои документы. Таково распоряжение Первого Консула... Ну, что ж -- твои документы?
   -- Но...
   -- Так, значит, ты скрываешь что-нибудь? Ну-ка, обыщите мне этого гражданина...
   -- Да этого совсем не нужно, -- возразил тот: -- мне нечего скрывать. Вот мои документы.
   Он достал из кармана небольшой бумажник, раскрыл его на деревянном столике и, вынув оттуда пачку бумаг, стал развертывать их пред глазами капрала. Тот не спеша перелистал своими грубыми пальцами всю пачку, медленно прочитывая заголовки бумаг... Удостоверение в гражданской благонадежности... квитанция во взносе с патриотическою целью... свидетельство от главнокомандующего внутренней армией...
   -- Ладно, все в порядке. Тебя отведут домой. Где ты живешь?
   -- В нижнем городе, на Национальной улице.
   -- Чем занимаешься?
   -- Я брат владельца судостроительной верфи, Шарлье. Он строит крейсерские суда.
   -- Ну, гражданин, другой раз надо выправлять себе пропуск. Уведите его.
   Незнакомец собрал свои бумаги, раскланялся и вышел. Двое солдат следовали за ним по пятам. На улицах старого города царило полнейшее молчание. В темноте были видны только ярко освещенные окна трактиров. Шаги трех людей по каменной мостовой громко звучали в сыром воздухе. Они уже миновали ряд пустынных площадей, держа путь в сторону узких улиц, спускавшихся к нижней части города. Ветер неистовствовал по-прежнему. Внезапно, при особенно резком его порыве, у незнакомца сорвало шляпу с головы.
   -- А, черт возьми, -- проворчал тот, -- ведь шляпа-то совсем новая.
   И он пустился в погоню за своей шляпой. Ветер быстро гнал ее вдоль уличной канавы. Солдаты насмешливо следили за этою скачкою. Шляпа, крутясь по земле, уносилась все дальше и дальше, ее снесло уже в самый конец улицы, а незнакомец, торопясь изо всех сил и задыхаясь, все бежал за нею. Солдаты осыпали его насмешками, но вдруг и человек, и шляпа свернули куда-то за угол, и разом скрылись из глаз.
   -- Эй, гражданин, постойте! -- закричали оба солдата в один голос.
   Свист ветра заглушил их зов. Они бросились бежать и в свою очередь свернули в боковую улицу. Но там никого уже не было видно: человек со шляпой исчез бесследно. Солдаты переглянулись, смутно догадываясь, что незнакомцу удалось провести их.
   Дело становилось темным. Значит, у пего были какие-нибудь причины бежать от них. Ясно, что их обоих ожидает теперь ругань со стороны капрала, сиденье в течение нескольких дней под арестом, а, кто знает, может быть, и военный суд, если вся эта история окажется серьезной. Посовещавшись между собою, солдаты быстро стали спускаться в сторону к Национальной улице. Они уже забыли, какую фамилию называл незнакомец в разговоре с капралом, но вспомнили, что дело шло о каком-то владельце верфи. Зайдя в кабачок на углу улицы, они принялись наводить справки.
   Владелец верфи, что живет на Национальной улице? Так, значит, им надо г. Шарлье? Да, как будто фамилия была в таком роде. Он строит суда для крейсерства? Вот, вот, это самое! Отлично. И служанка из кабачка проводила их к дому Шарлье.
   Все окна и ставни у этого дома были закрыты наглухо. При смутном свете уличного фонаря можно было разглядеть, что это двухэтажный дом довольно невзрачного и совершенно мирного и заурядного вида. К его массивным дубового дерева дверям был привешен медный молоток. Один из солдат взялся за молоток и стукнул им о дверь. Звучное эхо от этого глухого удара послышалось в коридоре за дверью. Но в ночной тиши никто не отзывался. Солдат с нетерпением стал стучать в дверь. Наконец изнутри послышался ворчливый голос человека, которого потревожили во сне:
   -- Не стучите, сейчас открою!
   Было слышно, как чьи-то шаги скрипят на деревянной лестнице.
   Засовы медленно отодвинулись в сторону и дверь приотворили, видимо, с недоверием. При дрожащем свете ночника показалась длинная физиономия человека в вязаном колпаке.
   -- Чего вы шумите здесь, солдаты? Уж не англичане-лп высадились у нас в городе?
   -- Бросьте ваше шутки, гражданин портье, -- сказал один из солдат. -- Лучше говорите нам, дома ли ваш капрал?
   -- Мой капрал? -- изумился человек за дверью.
   Но другой солдат поспешил разъяснить ему, в чем дело.
   -- Ну да, ваш хозяин, домовладелец, -- судовщик он, что ли? Дома он?
   -- А, вот что! Вы говорите о гражданине Шарлье? Разумеется, он дома; только он спит сейчас, как все добрые люди.
   Солдат покрутил ус и, с беспокойством в голосе, спросил:
   -- Ну, а гражданин брат его дома?
   -- Что такое? -- воскликнул портье. -- О ком вы говорите?
   -- Да что мы с вами по-английски что ли разговариваем? Нечего нам заговаривать зубы. Нам нужно видеть брата гражданина Шарлье.
   Дверь с шумом захлопнулась под носом у солдат. Они услышали, как заскрипели затем задвигаемые засовы, и человек в вязаном колпаке сердито ворчал:
   -- Вот, баловники-солдаты! Выпили, должно-быть, лишнее.
   Но в ответ на это четыре здоровых кулака неистово заколотили о дверь. Медный молоток также снова был пущен в ход. Поднялся такой шум, что, казалось, весь квартал должен был сейчас проснуться. Удары звонко разносились по всей Национальной улице, мирно спавшей в ночной тиши. Солдаты приняли уход портье за такое же глумление над собою, как и выходку подозрительного незнакомца, исчезнувшего в погоне за шляпой. Притом же их не оставляла мысль об ожидавшей их перспективе, в виде карцера, тюрьмы, военного суда... И удары кулака, один за другим, сыпались на несчастную дверь.
   В коридоре послышались разговоры, засовы опять были отодвинуты, и дверь на этот раз растворилась настежь. Солдаты шумно ворвались в коридор, где натолкнулись на новое уже лицо. Какой-то человек в рубашке, с простынею на плечах, стоял на нижней площадке лестницы, держа в руках пару пистолетов.
   -- Стой! -- крикнул он при входе солдат: -- чего вам нужно? Есть у вас письменный приказ, что вы лезете в дом?
   Но солдаты в ярости старались перекричать его:
   -- Нам нужно брата того, что строит крейсерские суда! Что вы тут хотите смеяться над солдатами из 32-й полубригады! Бросьте это и спрячьте ваши игрушки, гражданин!
   Гражданин послушался и спрятал под мышку свои пистолеты; потом, приведя в некоторый порядок свой костюм, он спустился еще на три ступеньки и сказал:
   -- Послушайте, господа, тут, должно-быть, какая-нибудь ошибка. Кого вы ищете здесь?
   Они по-прежнему кричали:
   -- Нам нужно вашего брата! Мы не кто-нибудь, мы не позволим ему издеваться над людьми из 32-ой полубригады!
   Человек в рубашке переглянулся с человеком в вязаном колпаке -- оба, видимо, недоумевали, в чем дело.
   Наконец, первый из них снова заговорил:
   -- Брата того, что строит крейсерские суда? Да такого и нет здесь! У меня, правда, есть верфь, но я не строю крейсеров.
   -- А нам не все ли равно, какие вы там суда строите, -- отвечал один из солдат. -- Подавайте сюда вашего брата!
   Начались объяснения. Солдат подробно рассказал всю историю о том, как незнакомца задержали на посту у городских ворот, как капрал приказал проводить его до дому и как, наконец, бежал от солдат этот человек, притворившись, что он гонится за своей шляпой.
   Свой рассказ солдат закончил решительным требованием:
   -- Он скрывается здесь. Подайте его нам сюда!
   -- Слушайте, солдаты, -- сказал человек в простыне. -- Я гражданин Шарлье. Я с уважением отношусь к закону и властям, я -- человек мирный. Вы можете обыскать весь мой дом -- я ничего не боюсь... но только у меня никогда не было брата, и тот, кто им назвался, просто-на-просто надул вас.
   Одураченные солдаты не хотели успокоиться:
   -- Он надул нас, старых служак из 32-ой полубригады?.. Да этого быть не может!..

* * *

   Идя рядом с двумя солдатами, наш незнакомец переживал очень неприятные минуты, хорошо понимая, какую опасную игру он ведет. Указав адрес гражданина Шарлье, он рискнул поставить в этой игре свою последнюю карту. На пути со своими провожатыми по направлению к Национальной улице, он усердно принялся обдумывать, каким-бы способом поскорее выйти ему по добру -- по здорову из этой злосчастной истории. Когда порыв ветра сорвал шляпу с его головы и он мог пуститься за нею в погоню, то незнакомцу показалось, что само Провидение решило придти к нему на помощь, дав ему возможность отдалиться от сопровождавшей его стражи. Он скоро догнал свою шляпу, которую занесло ветром в боковую улицу, и поднял ее из грязи, но, не останавливаясь ни на секунду, продолжал бежать вперед. Быстро свертывая из одной узкой улицы в другую, он скоро забежал в самую глубь их темного и тесного лабиринта, где солдатам едва ли удалось бы найти его следы.
   Не раньше, как через четверть часа, решился он остановиться и перевести дух. Вокруг него была полнейшая тишина. Порыв ветра со стороны лагеря в последний раз донес до его слуха звук рожка, который сейчас же замер вдали. Весь город спал глубочайшим сном, как могут только спать в провинции в сырые и холодные ноябрьские ночи. Немного передохнув, незнакомец стал ориентироваться. Оп оказался уже в нижнем городе, на какой-то набережной, внизу которой слышалось жуткое всплескивание черной воды. Пройдя еще несколько шагов, незнакомец окончательно признал ту местность, куда он зашел. Он был на берегу небольшой речки, пересекающей эту часть города, и в темноте пред ним виднелся небольшой деревянный мостик. Тогда незнакомец повернул обратно, вышел опять на улицу, по которой только-что спускался, и взял налево.
   Извилистый переулок между двумя рядами старых, покрытых плесенью стен, тянулся здесь в сторону верхнего города. Беглец внимательно еще раз огляделся вокруг и, видимо, решив, что он нашел верную дорогу, стал подниматься. На верхнем конце переулка он остановился пред низкой одноэтажной постройкой, довольно невзрачного вида. Это был один из тех мрачных, сырых и серых домов, каких много можно встретить в Булони -- их вид, как нельзя более гармонирует с общим грустным впечатлением, которое производит этот приморский город. Рукояткой своей палки незнакомец трижды постучал о дверь дома, быстро ударяя один раз за другим. Т1етыре раза подряд повторил он этот сигнал, очевидно, условленный заранее. При последнем ударе дверь открылась, и незнакомца впустили. Никого не видя среди полнейшей темноты, он сказал:
   -- Я тот, кто должен был приехать из Дувра.
   Низкий голос из темноты ответил ему:
   -- Я попрошу господина дворянина следовать за мною.

III.
Банк заговорщиков

   Пол комнаты, куда они вошли, был выложен каменными плитами и, прислушиваясь к звуку шагов того человека, который встретил его, незнакомец легко мог следовать за ним во тьме. Они прошли так по двум комнатам, по-видимому, совершенно пустым, так-как шум шагов сопровождался звучным эхо; потом открылась какая-то дверь наружу, и в лицо им пахнуло холодным ночным воздухом. Слышно было, как шевелятся ветви деревьев, вытянувшихся вдоль реки, очертания которой смутно выделялись во мраке. Это был небольшой садик, и сырой песок на дорожках скрипел под ногами проходивших. Человек, указывавший дорогу нашему незнакомцу, постучал в дверь низенького павильона, который оказался в глубине сада. Все окна этого павильона были тщательно закрыты и завешаны, и изнутри не слышалось ни единого звука. Однако дверь тотчас же отворилась и за нею, на пороге ярко-освещенной комнаты, появилась высокая человеческая фигура в парике и в халате. Провожатый незнакомца отступил в сторону и произнес:
   -- Вот тот дворянин, о котором было говорено.
   -- Добро пожаловать, -- сказал человек в парике: -- мы поджидали вас. Будьте любезны войти.
   Незнакомец последовал этому приглашению. Дверь за ним затворилась, а его проводник снова вернулся в темный дом, выходивший на улицу. Он оказался теперь в обширной комнате, где в камине ярко горели дрова. Большой подсвечник с пятью свечами, стоявший на столе, освещал всю комнату. Она была обставлена комфортабельной, по простой мебелью. Ничего особенного в этой комнате не было заметно -- только на столе лежало огромное количество всяких бумаг. В углу стояло два больших сундука. На верхней доске камина виднелся ряд книг, а к стене была пришпилена сверху карта почтовых сообщений Французской Республики.
   Как только незнакомец вошел в комнату, человек в халате пододвинул к нему кресло, но тот довольно сухим тоном заметил:
   -- Господин Клери, прежде всего я был бы не прочь поужинать.
   -- Извините, пожалуйста, я забыл сказать, что все для вас приготовлено.
   Они перешли в соседнюю комнату, поменьше первой. Здесь стоял круглый стол, освещенный лампою, и на нем был сервирован холодный ужин. Все было подано очень хорошо и чисто, и свежее белье сияло ослепительной белизною. Из плетеной корзинки торчала темная, покрытая слоем пыли бутылка вина. Вновь прибывший тотчас же занял место за столом, а Клери продолжал стоять перед ним.
   -- Благополучно ли вам удалось переехать через пролив? -- Начал разговор Клери.
   -- Мы чуть не потонули.
   -- Неужели?
   -- Могу вас уверить. Но, благодаря Бога, нам удалось доехать целыми и невредимыми.
   -- Очевидно, Провидение -- с важностью заметил Клери -- покровительствует делу законного монарха.
   Незнакомец поднял голову и несколько скептически посмотрел на Клери. Но, видимо, не желая колебать уверенности своего собеседника в заботах Провидения, не сказал ничего и опять обратил все свое внимание на поданного ему холодного цыпленка. Потом однако, продолжая есть, он стал рассказывать Клери свои злоключения в Булони. История о том, как ему удалось одурачить солдат, привела Клери в полный восторг.
   -- Впрочем, чего ж и ждать от солдат Буонапарта! -- презрительно заметил он от себя.
   Затем Клери, в свою очередь, пришлось давать объяснения. Прибывший обращался к нему с отрывочными вопросами, не переставая в то же время жевать.
   -- Так, значит, Корсиканец находится сейчас в Булоне?
   -- Да, да, в Булони. С той поры, как он вероломно нарушил мирный договор, который Его Величеству, королю было угодно заключить с ним в прошлом году в Амиене, он неоднократно приезжал сюда инспектировать свои полчища, готовящиеся к экспедиции в Великобританию. На этот раз он прибыл к нам вчера.
   При этом Клери лукаво подмигнул глазом и прибавил:
   -- И не один, надо сказать!
   -- Вот как, -- произнес человек из Дувра. -- Значит, наш Корсиканец веселится. Расскажите-ка об этом подробнее, Клери!
   -- Слушаюсь, и я надеюсь, что из моего рассказа вы убедитесь лишний раз, как хорошо у нас организовано наблюдение за всяким шагом узурпатора. Я пи от кого не жду себе похвал и о всем, что приходится делать, я забочусь из одной преданности священному делу наших законных королей. Но, впрочем, я очень рад, что у вас будет теперь случай удостовериться в надежности сведений, которые я получаю.
   -- Знаю, знаю, -- прервал его собеседник, -- о вашем усердии мне говорили еще в Лондоне.
   Клери порывистым движением поднялся с своего места.
   -- Так, значит, Его Величество знает, что...
   -- Его Величеству известно, что на вас можно положиться, Клери. Сядьте, пожалуйста, я слушаю вас с полным вниманием. Итак, вы говорите, что Корсиканец, позабыв о Марсе, одерживает теперь победы, служа Венере.
   -- Мне прискорбно даже говорить вам об этом. Дело в том, что последняя жертва его побед пользовалась в свое время благодеяниями нашего покойного монарха, злодейски умерщвленного якобинцами.
   -- Вы говорите какими-то загадками, Клери. О ком идет речь?
   -- О мадам Ремюза, жене наведывающего дворцом Буонапарта.
   -- Как, о дочери Верженн?
   -- К стыду нашему, мне приходится подтвердить это.
   -- Неужели она!..
   -- Да, да! Смею вас уверить, Корсиканец вытребовал ее в Ион-де-Брик, где он живет, под тем предлогом, что ей нужно ухаживать за больным мужем. Я знаю из надежного источника, что он публично расцеловал ее, когда она приехала. Он заявил ей: "Я вас ждал -- ваш муж выздоровеет от одного вашего присутствия". С той поры они всегда завтракают и обедают вдвоем, с глазу-на-глаз. Ах, если бы вы только знали, что мне рассказывали про них! У этого Корсиканца какая-то мания бесчестить женщин. О его похождениях с мадам Ремюза толкуют сейчас во всех людских и казармах. Теперь они только и делают, что шушукаются друг с другом взаперти, да совершают вместе какие-то поэтические прогулки. А впрочем, как хорошо было бы, если бы так же продолжалось и дальше. При таких условиях нам без особого труда, наверное, удалось бы выиграть ваше время.
   -- Да, я думаю, что оно так и будет продолжаться, господин Клери. Все семейство Корсиканца отличается крайне распущенными нравами. У каждого из его братьев найдется по дюжине любовниц, а сестры меняли своих возлюбленных без счету. В те времена, когда они жили в Марсели, я видел, как одна из сестер, Полина -- вы знаете, вдова генерала Леклерка, что умер от желтой лихорадки на Сан-Доминго, -- купалась посреди порта без всякого костюма!
   -- Вам случилось это видеть?
   -- Ну, вернее говоря, Клери, я слышал так от людей, вполне заслуживающих доверия. Впрочем, и в Лондоне мы очень хорошо осведомлены о всех выходках этих корсиканцев. Его Величество не прочь иногда за ужином посмеяться над их приключениями. Однако довольно нам болтать. Поговорим о серьезных делах, господин Клери; ведь мы сейчас накануне событий исключительной важности.
   Прибывший из Дувра, отбросив в сторону свою салфетку п стряхнув крошки, оставшиеся на его костюме, встал из-за стола и перешел н другую комнату, в которую его ввели сначала. Он уселся около камина, а Клери, притворив тщательно двери, поместился напротив. На дворе ветер по-прежнему завывал меледу ветвями деревьев, и свист бури, стонавший на тысячу разных голосов, доносился и в теплое помещение павильона.
   -- Итак, будем говорить серьезно, -- повторил прибывший, -- время дорого, а мне, как можно, скорее надо выехать в Париж.
   -- В Париж? -- удивился Клери, -- можно ли и думать об этом теперь!
   -- Отчего же, нет? Ведь Кадудаль уже прибыл туда.
   -- Конечно, но Фуше тоже поднял на ноги свою полицию, и опа изо всех сил теперь старается напасть на наши следы!
   -- Что такое?
   -- Уверяю вас. Полиция давно уже кой-о-чем догадывается. Еще при последнем проезде здесь Кадудаля вместе с господином Гид-де-Невиль, у меня явились некоторые подозрения на этот счет. Боюсь, как бы на наше несчастье они не оправдались в самом скором будущем.
   Незнакомец в беспокойстве поднялся с своего места.
   -- Что вы рассказываете мне, Клери!
   -- Это сущая истина. Как я уже говорил вам, моя полиция хорошо организована. Все донесения, которые я получаю, -- он ударил ладонью по кипе бумаг, лежавших на столе, -- единогласно свидетельствуют, что повсюду в воздухе чувствуется какое-то беспокойство. Как человек, облеченный доверием Его Величества, я считаю своей обязанностью предупредить вас об этом.
   Молча стиснув зубы и заложив руки за спину, приезжий принялся ходить взад и вперед. В комнате теперь слышен был только звук его мерных шагов, да унылый шум дождя, опять застучавшего по крыше павильона. Так прошло несколько минут. Потом приезжий заговорил:
   -- Господин Клери, я выехал из Лондона третьего дня. Его Королевское Высочество, граф д'Артуа, только что был извещен о том, что в Париже подготовляется событие, которое должно избавить Францию и весь мир от гнета ненавистного узурпатора, силой, хитростью и изменой захватившего в свои руки власть законных королей. Этот благодетельный план задуман одним из наиболее преданных Его Величеству людей -- Жоржем Кадудаль. Вы это знаете, конечно, раз Кадудаль заезжал к вам. Разумеется, в Лондоне блестящие качества Жоржа -- его усердие, преданность, мужество, предприимчивость -- стоят вне всяких сомнений. Но все же Его Величество, согласно совету Его Высочества, признал полезным присоединить к Кадудалю, на время выполнения его предприятия, человека, искушенного в тонкостях, -- ну, как бы это выразиться! Негласной дипломатии, что ли, и...
   -- И Его Величеству угодно было остановить свой выбор на вас?
   -- Вы угадали, Клери. Эта честь, действительно, выпала на мою долю.
   -- Мне очень лестно, что я могу первый поздравить вас с нею.
   -- Очень вам благодарен. Облеченный этими полномочиями, я выехал из Лондона прямо в Дувр. Я разыскал того рыбака, услугами которого обычно пользуются наши друзья, и после бурного перехода через Ламанш нас прибило к берегу в районе Вимре. Я, собственно, опасался, что мы попали на землю около Трувиля, к утесам Бивиль.
   -- Ваше счастье, что так не случилось. Этот пункт особенно зорко охраняется жандармами.
   -- Я слышал об этом еще в Лондоне от лиц, окружающих Его Высочество. Но, благодаря Бога, мне посчастливилось не попасть в руки этих негодяев. Однако я узнал, где нахожусь, только тогда, когда услышал со стороны Булони якобинскую музыку разбойничьих шаек Буонапарта. Я понял тогда, куда попал, и от души порадовался, что случай так хорошо помог мне, хотя надо сказать, что и с своей стороны я тоже приложил кое-какие усилия к успеху своего дела. Кстати, вы не знаете, Клери: Шарлье по-прежнему живет в Булони?
   -- Да, но этот человек пропал для нашего дела! С тех пор, как было захвачено в последний раз его судно, он и слышать не хочет о том, чтобы содействовать переездам наших друзей из Англии. История с его судном возбудила против него сильные подозрения со стороны префектуры. Он испугался и обратился теперь в ярого бонапартиста. Если б у меня в руках не было кое-каких документов за его подписью, то я мог бы думать, что он уже проболтался. Я не очень-то сейчас доверяю ему и потихоньку, осторожно за ним послеживаю. Во всяком случае я предупредил на его счет наших друзей и агентов Его Высочества в Лондоне, и приняты все меры, чтобы отказаться от его услуг при первой же возможности. t
   -- В таком случае, -- улыбнулся приезжий, -- я очень доволен, что сыграл с ним не особенно-то приятную для него шутку.
   И он рассказал Клери о том, к какой уловке прибег он несколько часов тому назад, чтобы заставить солдат отвести себя в нижнюю часть города. Эту подробность он пропустил при первом рассказе о своих вечерних похождениях. Однако шутливый тон приезжего по поводу этого эпизода не встретил сочувствия со стороны Клери. На лице у него выразилось заметное беспокойство и, когда собеседник его окончил свое повествование, Клери отошел в глубь комнаты и низко нагнулся. Осторожно приподняв там одну из половин пола, Клери глубоко засунул в открывшееся отверстие свою руку и вытащил оттуда небольшой сверток бумаг. Положив бумаги на стол и стряхнув с них пыль, Клери заявил:
   -- Тут у меня есть кое-какие бумажки, при помощи которых, в случае надобности, можно будет заставить нашего Шарлье держать язык за зубами.
   Приезжий с любопытством следил за каждым движением Клери и при последних словах вопросительно поглядел на него, ожидая объяснений.
   -- Здесь хранится, -- начал Клери, -- несколько записок Жоржа Кадудаля, где он извещает о своем переезде во Францию и благодарит Шарлье за оказанные ему последним услуги. Сюда же я приложил и три письма, написанные самим Шарлье и тоже касающиеся его участия в двух других случаях прибытия сюда наших друзей из Англии. Он отлично знает, что эти бумажки у меня в руках, и я всегда могу огласить их содержание. Это, конечно, удержит его от излишней болтливости. Но только разрешите мне обратить здесь и ваше внимание на одно обстоятельство...
   -- Пожалуйста, Клери, я готов слушать ваши советы.
   -- Мне кажется, что с вашей стороны было не совсем осторожно упоминать имя Шарлье в ваших разговорах с солдатами караула. Очень возможно, что о вашей истории доведут до сведения супрефекта и коменданта крепости. Пожалуй, еще начнется расследование, и...
   -- Ну, и что же?..
   -- Да знаете, людям в нашем положении приходится всегда опасаться худшего.
   -- Так вы думаете, что этот ренегат, Шарлье, может проговориться?
   -- Он на это способен. Впрочем, предвидя такую возможность, я принял и с своей стороны кое-какие меры. Во всяком случае, сейчас я в вашем полном распоряжении.
   -- Значит, Клери, мне остается только передать вам мою доверенность от принца. -- Приезжий вынул свой бумажник и стал перебирать его содержание. -- О, о! -- невольно вырвалось у него сквозь зубы. Потом успокоившись, оп улыбнулся и произнес: -- Я и забыл, что настоящий бумажник у меня за голенищем. Быстрым движением сорвал он с сапога перетягивавшую его бечевку, засунул руку за голенище п достал оттуда измятое, запечатанное письмо, за судьбу которого он так тревожился во время опасного перехода по морю. -- Извольте, -- сказал он и протянул письмо своему собеседнику.
   Последний, распечатав конверт, вынул оттуда продолговатый лист бумаги и прочел:
   
   "Сим предоставляется дворянину и кавалеру де Сент-Илер право требовать от наших банкиров денежные суммы, которыми он признает необходимым располагать при выполнении возложенного на него нами поручения. Господин де Сент-Илер уполномочивается принимать все меры, какие потребуются для успеха предприятий, организованных в интересах дела Его Королевского Величества.

Карл-Филипп.

   Лондон, 15 ноября 1803 г."
   
   Клери низко поклонился и, возвращая письмо дворянину Сент-Илер, спросил его:
   -- Какую сумму прикажете выдать вам?
   -- Триста луидоров, -- отвечал тот.
   Банкир роялистского заговора снова направился к потайному ящику под половицей. Он вложил обратно пакет с бумагами Шарлье и, вынув на этот раз сверток золотых монет, высыпал их на стол.
   -- У меня деньги в английской монете, -- сказал он, -- я даю вам из того, что прислано мне в последний раз Сент- Джеймским кабинетом. Но в Амиене, либо в гостинице в Оббевиле вы без затруднений разменяете это золото на французские деньги.
   При свете лампы он принялся отсчитывать золотые монеты. Английское золото было пересыпано в кошелек Сент-Илера, и последний стал укладывать, при помощи Клери, письмо королевского принца под подкладку своей шляпы. Успешно окончив эту операцию, Сент-Илер снова занял свое место у камина.
   -- Я думаю, -- сказал он, -- у вас найдется для меня, как и в последний раз, когда я проезжал отсюда в Париж, фальшивый паспорт, с которым я безопасно мог бы явиться в столицу.
   -- В таких вещах у нас не бывает здесь недостатка, -- ответил Клери, -- подождите немного, я дам вам все, что требуется.
   Он сел за стол и из груды разбросанных на нем бумаг вытащил большой квадратной формы лист, на котором проставлено было несколько печатей и подписей. Иронически улыбаясь, он добавил:
   -- За один луидор чистой монетой любой якобинец из мэрии сделает вам все, чего только можно пожелать. И Клери медленно стал записывать на этом листе: "Приметы; возраст -- тридцать лет; рост -- один метр 62 сантиметра: цвет волос -- темно-русый с проседью; лоб -- высокий; брови -- темные; глаза -- карие; нос -- прямой; рот -- обыкновенный; подбородок-маленький; лицо -- круглое; цвет кожи -- бледный. Особых примет не имеется". Закончив свой перечень красивым росчерком, Клери протянул перо приезжему и сказал: -- Будьте добры подписать.
   Тот подошел ближе пробежал глазами текст паспорта и расписался: "Шарлье".
   -- Значит, нашей шутке с Шарлье еще не пришел конец, -- произнес Сент-Илер, -- по крайней мере, мы извлекаем пользу из этого субъекта.
   Клери посыпал песком то, что было написано, сложил паспорт и передал его Септ-Илеру, который спрятал его со своими бумагами.
   -- Теперь -- сказал последний, -- нам остается только вздремнуть несколько часов перед отъездом. В котором часу отходит отсюда дилижанс?
   -- Я могу предложить вам кой-что получше дилижанса. Здесь, со времени объявления войны с Англией и, особенно, с приезда Бонапарта, установлен исключительно строгий надзор за уезжающими из Булони в сторону Парижа. У меня найдется человек, который за два луидора отвезет вас отсюда до залива Этапль. Там вы сядете в почтовый экипаж, отходящий в Амиен. В этих местах жандармы по так бдительны, как те, которым доверяется охрана самого Бонапарта в местах его пребывания. ,
   -- Отлично! Я вижу, Клери, что в вашем лице Его Величество имеет очень искусного слугу. Я не премину довести об этом до его сведения.
   Покраснев от смущения, Клери опять поклонился.
   -- Мой брат -- сказал он: -- до последних минут находился при особе его величества, Людовика XVI, в мучительные дни его заключения в Темпле. Преданность законным королям -- это традиционное чувство всей нашей семьи, господин Сент-Илер.
   -- Тем приятнее будет сообщить в Лондоне о ваших заслугах, Клери. Но теперь укажите мне, где-бы я мог лечь.
   Клери взял со стола подсвечник и направился к двери. Однако, едва дотронувшись до медной ее ручки, он вдруг остановился. Сквозь продолжавшееся завывание ветра и шум дождя какой-то неясный гул донесся до его слуха. Казалось, по улице поспешно двигалось несколько человек; потом как будто ружейные приклады тяжело звякнули о мостовую. Он быстро повернулся к Сент-Илеру и спросил:
   -- Вы слышите что-нибудь?
   В ту же минуту за стеной павильона раздался хриплый сдавленный крик. Можно было думать, что это зовет на помощь человек, которого схватили за горло и душат. Потом послышалось, как упала дверь, очевидно, силою сорванная с петель.
   -- Бежим! -- воскликнул Клери. Он тотчас задул свечи в подсвечнике, запер входную дверь на засовы и быстро перешел в соседнюю комнату. Раскрыв один из сундуков, он вынул оттуда большой плащ, потом схватил груду бумаг со стола и спрятал их в потайной ящик, под полом. Все это было сделано с быстротою молнии. Снаружи, по-прежнему, доносился шум борьбы. Какое-то стекло разлетелось вдребезги. Где-то пробило четыре часа.
   Клери схватил Сент-Илера за руку и потащил его за собою. Сильным толчком распахнул он запертую дверь на их пути и стал подниматься наверх, по узенькой деревянной лестнице. Вихрем пронеслись они по какому-то пустому чердаку, где пришлось нагибаться, чтобы не разбить себе лоб о стропила, поддерживающие крышу. Подбежав к слуховому окну и низко склонившись, Клери выкарабкался через окно на крышу и затем помог вылезти туда ж и Сент-Илеру. Из сада, окружавшего павильон, теперь доносился до них смешанный гул голосов целого отряда, бросившегося обыскивать убежище, из которого они только-что бежали.
   Оба они двигались с лихорадочной поспешностью. Отлично понимая, что в их критическом положении каждая минута стоит целого часа, Клери не терял времени на бесплодные обяснения. Увлекая за собою Сент-Илера, он быстро скользил по крыше дома вдоль самого карниза и, дойдя до крайнего его выступа на углу, остановился. Здесь у стены росло высокое дерево; в ночной тьме его черный силуэт, с обнаженными от листвы ветвями, напоминал собою какое-то мрачное привидение. Клери ухватился рукою за ближайший сук и, держась за пего, смело бросился вниз. Согнувшись под его тяжестью, сук заскрипел, опустился и, когда Клери оказался на улице и Выпустил его из рук, снова принял свое прежнее положение.
   -- Скорей, скорей! -- шептал снизу Клери.
   В свою очередь Сент-Илер, повиснув на суку, стал спускаться. На этот раз сук не выдержал его тяжести, с треском переломился, и Сент-Илер грузно упал на землю. Быстрым движением Клери поднял его на ноги:
   -- Вы ничего себе не повредили?
   -- Нет, ничего.
   -- Так бежимте!
   С быстротою молнии добежали они до конца переулка. Дождь так и хлестал им в лицо, но беглецы, не переводя дух, продолжали нестись вперед. Клери, отлично знакомый с городом, то и дело свертывал из одного пустынного переулка в другой. Скоро они оказались на той набережной, где незадолго перед тем уже был Сент-Илер; перескочив барьер, закрывавший доступ к мостику, перекинутому здесь через речку, Клери и его спутник перебежали на другую сторону и быстро скрылись во мраке, направляясь к кварталу Капекюр.

IV. Приключение гражданина Шарлье.

   В полночь на караульном посту у городских ворот, через которыя прошел в город Сент-Илер, поднялась сильнейшая тревога. Солдаты, посланные капралом этого поста, Пьером Рато, провожать Септ-Ил ера до дома Шарлье, вернулись, наконец, обратно в совершенном смущении. Они разсказали о всем случившемся: и о бегстве того человека, который был отдан под их надзор, и о том, что Шарлье судостроитель, отрекся от него, утверждая, что у него вовсе нет и не было никакого брата. Рато сейчас же понял, что вся эта история, становится очень подозрительной; ясно было, что тут имеется одно из двух: либо у Шарлье есть брат и, значит, он зачем-то лжет, отрицая его существование, либо -- Шарлье говорит правду, и тогда тот, кто назвался его братом, очевидно, скрывается от властей.
   -- О, о! -- сказал он: -- я убежден, что здесь пахнет какой-нибудь выходкой роялистов или шуанов.
   В эпоху, о которой идет речь, воздух в стране, действительно, был насыщен всевозможными интригами п заговорами. Со времени последнего покушения на жизнь Первого Консула, когда адская машина взорвалась при его проезде в оперу, везде во Франции царило крайне тревожное настроение. Полиция принимала исключительные, подчас свирепые меры охраны.
   Из кабинета Фуше, министра Общей Полиции, на всю французскую территорию была раскинута настоящая сеть своего рода современной инквизиции, назначенной для борьбы с приверженцами старой монархии или врагами порядка -- анархистами.
   Все агенты полиции держались на чеку. Целый ряд Шерлоков Холмсов XII года Республики изощрял своп способности, стараясь захватить в руки главнейшую нить этих нескончаемых заговоров.
   Каждый из них знал, что удара кинжалом можно ждать на всяком углу, как заявил самому Первому Консулу глава его полиции. Поэтому они старались изо всех сил напрягать свою бдительность. В особенности приходилось проявлять полиции неусыпную деятельность в приморских районах Франции. В Нормандии шла усиленная борьба с шуанами, этими врагами установившегося режима, закупленными английским золотом. Они то и дело высаживались где-нибудь на берегу, останавливали почтовые дилижансы, отнимали имущество у пассажиров, грабили правительственных сборщиков налогов и при случае подвергали пыткам тех "якобинцев", которые не выказывали расположения добровольно делиться с ними своим достоянием. Можно было сказать, что после красного террора II года Республики здесь наступил белый террор XII года. После взрыва адской машины в улице Сен-Никэз, когда он только чудом избежал гибели, Бонапарт решительно сказал своим приближенным: "Этому надо положить конец".
   Фуше с полной готовностью вызвался исполнить желание консула, но настаивал, чтобы ему была предоставлена полная свобода действий. Получив согласие Бонапарта, министр полиции заявил, что теперь все увидят, на что он способен.
   Чего же еще нужно было, чтобы возбудить энергию у всех его агентов?
   Все это смутно пришло на ум капралу Рато, когда солдаты доложили ему о необыкновенном происшествии. Во всяком случае нельзя было сомневаться, что дело с исчезнувшим незнакомцем очень темное. Изругав, как следует, обоих солдат, Рато принялся с трудом сочинять о случившемся краткий рапорт начальству и отослал его с одним из своих людей к коменданту крепости. Тот оказался в отсутствии, так как его вызвали в главную квартиру Первого Консула, в Пон-де-Брик. Но секретарь при коменданте, ознакомившись с содержанием рапорта Рато, тотчас же направил этот рапорт к супрефекту, к компетенции которого, как начальника городской полиции, и относилась настоящая история.
   В это время гражданин супрефект Маскле, литератор по призванию и супрефект -- по необходимости, мирно почивал сном праведника. Когда его разбудили и передали рапорт капрала1 он был прямо ошеломлен тем, что узнал. Это еще что за история? Дело идет о гражданине Шарлье, владельце верфи, -- да это не тот ли Шарлье, что находится под негласным наблюдением полиции? Да, разумеется, это он -- враг существующего правительства, заподозренный в содействии высадкам шуанов из Англии! Однако!.. Гражданин Маскле тотчас же сообразил, что его фонды могут подняться. Заговор? Да это великолепно! Отличный способ, черт возьми, проявить свою преданность интересам Первого Консула! Наконец-то, после всех его злоключений на самых разнообразных поприщах, ему открывается возможность доказать на деле свои административные таланты. Действительно, ну, что такое должность какого-то супрефекта?! Разве это подходящее для него положение! Маскле очень охотно переменил бы свой мундир на другой -- более блестящий... Но пока, в чаянии будущего благополучия, супрефект соскочил с кровати, поспешно взял шляпу с трехцветной кокардой п приказал разбудить своего секретаря. Через десять минут, вытребовав себе шестерых солдат с поста у городских ворот и еще раз расспросив их о подробностях дела, Маскле двинулся со своей свитой на Национальную улицу.
   В доме гражданина Шарлье все уже успели опять погрузиться в самый безмятежный сон. Теперь вторично он был нарушен нашествием посторонних. Супрефект постучал в дверь, и на вопрос портье, вышедшего в сени со свечою в руках: "кто там?" -- отвечал:
   -- - Откройте -- во имя закона!
   И тотчас же сени были заняты его маленьким отрядом.
   Взяв с собою двоих солдат, Маскле устремился наверх, в комнату домохозяина, и поднял его с постели. Тот сначала опешил, а потом стал с негодованием протестовать против нарушения его спокойствия:
   -- Я единственный сын покойного Жерома Шарлье, -- все повторял он: -- у меня нет никакого брата! Тот, кто выдает себя за него, просто лжет. Я единственный сын моих родителей!
   -- Гражданин! -- прервал его супрефект: -- покажите нам, где хранятся ваши бумаги.
   Шарлье подвел его к своему бюро. Супрефект приказал взять одну из простынь с кровати, куда сложил все бумаги, какие нашлись у Шарлье, а после того приступил к обыску самого дома. Но, кроме портье да старой служанки, во всем доме никого больше не оказалось. Маскле наложил всюду свои печати, приставил одного из солдат охранять их; а сам, захватив с собою Шарлье и арестованные у него бумаги, вернулся в помещение супрефектуры. Вся операция с арестом Шарлье заняла не больше одного часа времени. Гражданин Маскле потирал себе руки от удовольствия. По его мнению, дело шло, как нельзя, лучше.
   В кабинете супрефекта его уже поджидал секретарь.
   -- Приготовьте все, что нужно для записи показаний, -- сказал супрефект: -- надо снять допрос с одного субъекта, который может многое порассказать нам: вы знаете, гражданин Шарлье.
   Они приступили к делу. Бумаги, забранные у Шарлье, были вынуты из простыни, наскоро разобраны, и затем начался допрос. Шарлье энергично настаивал на своей полной невиновности, утверждая, что он совершенно не причастен к делу, в котором только случайно замешано его имя. Всем известно, что никакого брата у него нет, да об этом нетрудно навести и официальную справку в метрических книгах мэрии.
   -- Я могу сослаться на самого гражданина-мэра, Мерлэн-Дюбрейля, -- твердил Шарлье. -- Очевидно, в этом случае кто-то со злостною целью упомянул мое имя, имя гражданина, известного своей преданностью великому человеку, которому вручены судьбы нашей родины.
   -- Ну, эта преданность что-то уж очень недавнего происхождения, -- заметил супрефект. -- Напротив того, нам известно, гражданин Шарлье, что вы сочувствуете эмигрантам, нарушителям государственного спокойствия.
   - -- Докажите мне это, пожалуйста!
   Наступило некоторое молчание. Маскле отлично сознавал как важно для него было сразу же пролить свет на эту темную историю. Он потребовал себе сборник министерских цирку-ляров, перелистал его и, раскрыв нужную ему страницу, хлопнул по книге рукою.
   -- Пора кончить со всем этим, гражданин, -- строго произ-нес он: -- мне нужно знать все подробности событий, случившихся сегодня ночью в Булони, в которых вы, очевидно, замешаны. Не может быть, чтобы вы ничего не знали о них. Ваши сношения с врагами правительства нам хорошо известны. На этот счет в распоряжении министра полиции имеются самые точные сведения. Итак, я даю вам две минуты на размышление. Я требую, чтобы вы сказали нам все, что знаете о злоумышлениях роялистов. Не то...
   Он замолчал и опять похлопал по раскрытому перед ним сборнику.
   -- Не то?.. -- невольно повторил Шарлье.
   -- Не то я должен буду, к крайнему моему прискорбию, прибегнуть к некоторым мерам, которыми я имею право воспользоваться, чтобы заставить вас открыть истину. -- Шарлье в страхе огляделся кругом. В большом слабо освещенном кабинете не было никого посторонних. Сбоку сидел только секретарь, усердно скрипевший пером, а пред собою Шарлье видел строгое лицо супрефекта, на которое прямо падал свет лампы. Маскле прибавил: -- Присутствие в Булони Первого Консула, согласно особым инструкциям, которым я обязав следовать при охранении его безопасности, дает мне право обратиться к этим крайним мерам, чтобы узнать правду. Я дал вам время подумать, теперь я вас слушаю.
   Весь дрожа, Шарлье поднялся с своего места. Он понимал, что под угрозою супрефекта, действительно, скрывается нечто страшное и что его собеседник не шутит.
   -- Вот ужасная история! -- пробормотал он в отчаянии.
   -- От вас зависит выяснить ее для меня, -- возразил супрефект.
   Шарлье поднял руки к небу:
   -- Да я ничего, решительно ничего не знаю, гражданин префект! -- взмолился он: -- я единственный сын, я...
   Жестом в сторону секретаря Маскле остановил излияния допрашиваемого. Секретарь встал, отворил дверь и сделал какой-то знак. Двое солдат с ружьями вошли в комнату.
   -- Так вы окончательно решили не говорить ни слова0 -- спросил супрефект.
   -- Я ничего не знаю, гражданин...
   -- Подумайте хорошенько!
   -- Я совершенно не причастен к этому делу...
   -- Ну, так пеняйте на себя, гражданин. Я обращусь к крайним средствам, о которых уже говорил вам. Когда вам стиснут, как следует, палец под ружейным курком, так, может быть, вы станете разговорчивее!
   Вскочив с места, Шарлье воскликнул хриплым голосом:
   -- Как, вы хотите пытать меня?
   -- Ну, согласны вы наконец сказать нам все? -- спросил супрефект.
   Но тот упорно повторял одно и то же:
   -- Я ничего не знаю.
   -- Делайте свое дело! -- сказал Маскле солдатам.
   Те схватили Шарлье. Послышалось щелканье взводимого курка. После недолгой борьбы, арестованный был опрокинут на пол, и стены мрачного кабинета огласились отчаянным воплем.
   -- Пустите его! -- приказал супрефект.
   Солдаты повиновались и помогли Шарлье подняться с пола. Он глухо стонал. Из помертвевшего пальца сочилась кровь. Он стал обматывать свой палец галстухом, который развязался у него во время борьбы.
   -- Мне очень жаль, что вас постигла эта неприятность, -- сказал Маскле, -- но мне нужно, во что бы то ни стало, знать истину, всю истину. Будете вы теперь говорить?
   Шарлье, белый, как полотно, молчал.
   -- Эй, солдаты! -- начал супрефект.
   -- Постойте, постойте! -- взмолился Шарлье.
   -- Ну, что ж? Вы, кажется, надумали говорить?
   В глубоком отчаянии, чувствуя себя окончательно побежденным, Шарлье произнес подавленным голосом:
   -- Я скажу вам все, что мне известно.
   -- Ступайте! -- сказал Маскле, обращаясь к солдатам.
   Последние вышли из комнаты; секретарь опять занял свое место, приготовляясь продолжать составление протокола, а Шарлье, совсем измученный, опустился на стул. Лицо его было покрыто потом, ворот рубашки расстегнулся, он тихо стонал и чуть не терял сознание.
   -- Я вас слушаю, -- произнес Маскле и, повернувшись в сторону секретаря, добавил: -- Пишите!
   Некоторое время еще продолжалось молчание. Дождь громко стучал в оконные стекла. В кабинете монотонно тикали стенные часы. Секретарь ждал с пером в руках. Маскле опустился на пол перед камином и мешал дрова, поддерживая огонь. Низко опустив голову, глухим голосом, останавливаясь чуть не на каждом слове, Шарлье стал давать показания. В промежутках между своими отрывистыми фразами он громко вздыхал, с каким-то хрипом.
   -- Если меня подозревают в соучастии в том, что произошло здесь сегодня ночью, -- то это совершенно напрасно, я тут решительно не причем. Повторяю: я вовсе не причастен ко всей этой истории. Без сомнения, кто-то, кто хотел мне повредить, воспользовался моим именем...
   -- Кого вы подозреваете?
   -- Не знаю... я никого не могу подозревать. Мне ведь даже не известно, как выглядел человек, сославшийся на меня...
   Супрефект подошел к двери, приотворил ее и спросил, обращаясь к солдатам, сидевшим в темной передней:
   -- Капрал Рато здесь?
   -- Нет, гражданин супрефект; он вернулся к своему посту, -- отвечал чей-то голос.
   -- Пусть пошлют за ним! Он мне нужен.
   Дверь опять затворилась.
   -- Продолжайте! -- произнес Маскле.
   -- Должен признаться, -- говорил Шарлье, -- что у полиции были кое-какие основания относиться ко мне с подозрением. Действительно, мне случалось иногда оказывать содействие переездам эмигрантов из Англии во Францию, или обратно. Но дело в том, что в этих случаях меня вынуждали оказывать помощь врагам правительства некоторые прежние мои обязательства, которые я имел некогда несчастие принять на себя. Однако с той поры я в широкой мере загладил свою вину постройкою и снаряжением крейсерских судов, которые нанесли столько вреда великобританской морской торговле. Я совершенно искренно и бесповоротно подчинился новому государственному порядку во Франции и, право, у Первого Консула нет более верного почитателя и слуги, чем я!
   -- Вам представляется теперь случай доказать на деле свою преданность откровенными и полными показаниями, -- перебил его Маскле. -- Назовите нам имена тем лиц, которым вы помогали проникнуть на французскую территорию.
   -- Имена многих из них мне неизвестны. Я могу назвать только Лакаррьер-Мерикура и Лаэ де Сент-Илера.
   -- Как? -- привскочил с своего места Маскле. -- Да это -- сообщники Кадудаля!..
   -- Увы, гражданин, к несчастью, мне стало известно об этом уже слишком поздно. Покушение, произведенное на Первого Консула в Нивозе, именно и открыло мне глаза, и. когда я узнал, что он лишь чудом спасся от взрыва адской машины, я дал себе слово, что никогда не буду даже невольным соучастником подобных преступлений.
   Но супрефект, не слушая его, в необычайном волнении ходил взад и вперед по кабинету.
   -- Кадудаль... сообщники Кадудаля!.. -- машинально твердил он сквозь зубы.
   Потом, внезапно остановившись пред Шарлье, он быстро спросил его:
   -- Если люди высаживались на французский берег в Булони, так, значит, у них есть и убежище где-нибудь в городе?
   -- Разумеется, -- подтвердил Шарлье.
   -- Где же?
   -- У некоего Клери, одного из главных роялистских агентов.
   -- Все это происходило в IX году, -- ну, а теперь существует такое агентство в Булони?
   Маскле так и сыпал вопросами, чувствуя, что он добрался до истинной подкладки сегодняшнего происшествия. Он весь горел желанием схватить наконец желанную нить для раскрытия заговора; он видел, что не может быть лучше случая, чтобы выслужиться. Ему казалось, что он уже почти держит в своих руках заклятых врагов консульского правительства. Поэтому он продолжал настойчиво наседать на Шарлье.
   -- Где живет ваш Клери?
   -- Здесь, в Булони.
   -- Вы его знаете?
   -- Да, я встречал его раз пять или шесть.
   В эту минуту в дверь тихонько постучали. Секретарь бросился к ней и, приотворив дверь, доложил:
   -- Это явился капрал Рато.
   -- Впустите его, -- сказал Маскле.
   Капрал вошел. Он чувствовал себя не особенно важно. Узнав, что вышло в результате его рапорта, он начал думать, что вся эта история будет иметь для него, пожалуй, до вольно-таки неприятные последствия. Вот, в самом деле, как не везет ему! И нужно же было, чтобы такая неудача свалилась па его голову чуть не на самых глазах Первого Консула! Что теперь из того, что он когда-то в термидоре VI года в бою под Пирамидами был ранен в живот ударом ятагана или в славном деле 19 прериаля под Пьяченцой получил австрийскую пулю в плечо? К чему пригодятся все его военные заслуги, раз теперь его имя замешалось в какие-то истории с эмигрантами или, пожалуй, даже с самими шуанами!
   Не успел он появиться в кабинете, как супрефект набросился на него с расспросами:
   -- Капрал, вы видели того человека, который сослался на гражданина Шарлье?
   -- К несчастью, видел, -- проворчал Рато.
   -- Узнаете ли вы его? Какого он был роста? Какие у него волосы, телосложение?.. Словом, опишите нам его приметы!
   Капрал поглядел на секретаря, потом на Шарлье и без-покойно заморгал глазами. Дело, видимо, выходило очень серьезное.
   -- Ну, отвечайте же! -- -торопил его Маскле. -- Как выглядел этот человек?
   Рато принялся за описание примет, которых от него требовали. Правда, нельзя сказать, чтобы он особенно хорошо раз глядел этого субъекта!.. Лампа, знаете, не очень важная... Впрочем, кажется, тот был довольно высокого роста. Волосы у него темные, как будто, с проседью... нос длинный... рот -- небольшой... Так, отдельными урывками, супрефект вытягивал у Рато его сведения о наружности незнакомца. Внезапно Шарлье жестом остановил его вопросы:
   -- Я знаю это лицо! -- заявил он.
   -- Кто же это? Как его имя?
   -- Дворянин Сент-Илер!
   -- Как! Именно он? Агент Кадудаля? -- воскликнул супрефект, воздевая руки к небу, -- он вернулся во Францию, конечно, с целью посягательства па жизнь Первого Консула. Скорей, скорей, капрал, пошлите кого-нибудь за полицейским комиссаром. Чтоб он немедленно явился сюда! Живей! Дело идет о жизни Первого Консула!.. -- Он вытолкнул Рато за дверь и снова принялся за Шарлье: -- Вы говорили, что у роялистов есть в Булони свое агентство, -- убежище, где они находят себе приют и скрываются? В каком это месте?
   -- Я не знаю... - забормотал Шарлье.
   -- Мне это нужно знать сейчас же, немедля ни одной минуты! -- и супрефект сделал шаг по направлению к двери.
   -- Стойте, -- крикнул Шарлье: -- я отведу вас туда!
   -- Прекрасно. Теперь они у нас в руках! Вот неожиданное - то приключение! Сам Сент-Илер -- кто бы это мог думать! Идем живей!
   Они захватили с собою солдат, вытребовали еще несколько человек жандармов из мэрии и через несколько минут в сопровождении целого отряда стражи устремились к той улице, где помещался банк роялистских заговорщиков.
   Шарлье шел рядом с супрефектом. Зубы у него стучали, как в лихорадке, палец нестерпимо болел, ноги подкашивались. Он видел, что солдаты и жандармы следуют за ним по пятам и внутренне проклинал судьбу, пославшую ему такое незаслуженное испытание. На улице Старейшин их бегом догнал и присоединился к их группе комиссар полиции, опоясанный своим трехцветным шарфом. В нескольких словах Маскле объяснил ему в чем дело. Вдвоем они стали расспрашивать Шарлье о подробностях расположения того дома, куда они собирались проникнуть. Есть ли у этого дома второй выход? Есть ли внутри какой-нибудь тайник? На эти вопросы Шарлье не мог дать никакого ответа. Клери всегда принимал его здесь, в пустой комнате, из которой есть выход в сад. О внутреннем же устройстве убежища роялистов он не имеет понятия.
   Наконец они прибыли к известному уже читателю невзрачному дому в узеньком переулочке. Маскле расставил стражу на обоих концах переулка, чтобы наблюдать за тем, что происходит на смежных улицах, и затем стал стучать в дверь.
   На троекратный стук никто не отозвался. Тогда Маскле приказал взломать дверь, и весь их отряд стремительно ворвался в дом. В темноте какой-то человек выскочил навстречу, но тотчас же был сбит с ног натиском жандармов и едва не задушен. Когда зажгли огонь, то выяснилось, что в наружном флигеле больше никого нет. Полицейский комиссар успел, однако, забраться вперед и открыл павильон, скрывавшийся в глубине темного сада. Все бросились туда. Двери павильона тотчас были взломаны, но при первом же взгляде на внутренность павильона нельзя было не признать печального факта: гнездо опустело -- птичка успела выпорхнуть!
   Маскле с горестью удостоверился в своей неудаче. Мороз пробежал у него по коже... Что скажет теперь Первый Консул?

V.
Ночные похождения Бонапарта.

   В этот вечер Первый Консул был в отличном расположении духа. К обеду он пригласил к себе нескольких генералов из армии, сосредоточенной у Булони. В узкой столовой замка Пон-де-Брик, где находилась главная военная квартира, собралось целое общество высших представителей армии в блестящих парадных мундирах. Обед живо окончился и когда был подан кофе, все общество разбилось па небольшие группы. Мюрат, кокетничая широкими тщательно подвитыми баками и пышною гривою волос на голове, переходил от одной группы к другой. Первый Консул отвел к амбразуре одного из больших окон главнокомандующего армией, генерала Сульта, и начал с ним оживленную беседу. Все прочие держались в почтительном отдалении.
   В это время Бонапарту было тридцать пять лет. Он уже мало напоминал своим видом худощавого генерала, с желтым, изможденным лицом, командовавшего в IV году республики якобинскими войсками, которые французская директория двинула в поход на Италию. Это уж не был тот юный вождь с длинными волосами, увлекавший за собою солдат республиканской Франции к победам, во имя торжества революционных принципов. В его фигуре сказывалась теперь заметная полнота, а волосы были коротко острижены и гладко лежали на голове. Эта прическа особенно подчеркивала его резкий профиль, которому скоро суждено было красоваться на всех медалях Первой Империи. Он был одет в зеленый полковничий мундир консульской гвардии и имел вид здорового, крепко сложенного мужчины в полном расцвете зрелого возраста. Таков был человек, на которого со всех сторон обращена была ненависть приверженцев старого режима, далеко еще не окончательно побежденных. Маленький человек, -- но сколько возбуждал он против себя темных, яростных чувств!
   Внезапно он повернулся и отошел от Сульта. Лицо его было ярко освещено светом хрустальной люстры, висевшей под низким потолком. В столовой воцарилось молчание.
   Окинув проницательным взором группы присутствующих, Бонапарт сделал несколько шагов вперед.
   -- Который час, Бертран? -- спросил он.
   Генерал вынул из жилетного кармана крупные золотые часы на шелковой ленте.
   -- Десять часов, Гражданин Первый Консул, -- доложил он.
   Бонапарт повернулся к приглашенным:
   -- Доброй ночи, граждане! Я больше не задерживаю вас. Мне надо позаняться с генералом Бертраном.
   Заложив руки за спину, он направился к двери, которую распахнул перед ним его камердинер Констан. Генерал Бертран следовал сзади.
   По темной лестнице Первый Консул, в сопровождении своего спутника, поднялся в следующий этаж. Сюда же явился и Констан. В этом скромном провинциальном дворце глава французского правительства занимал довольно мрачную и сырую комнату. Она освещалась двумя окнами со стороны двора, где слышно было ржание лошадей, стоявших в конюшне консула. Из третьего окна виднелся сад, опустошенный теперь осеннею непогодой. Во внутренней стене устроена была небольшая ниша, закрытая пестрыми бумажными занавесками. Здесь помещалась узенькая походная кровать победителя при Маренго. На столике посреди комнаты лежала фетровая шляпа, шпага и плащ консула. Подсвечник с пятью зажженными свечами стоял пред каминным зеркалом.
   -- Все приготовлено? -- спросил Бонапарт.
   -- Да, -- ответил Констан.
   Он раздернул занавеси, скрывавшие альков. На кровати лежал темный костюм, два парика и очки.
   -- Прекрасно, -- произнес Первый Консул и, обратясь к генералу, добавил, -- ну, что ж, Бертран, -- будем переодеваться!
   Он взял и надел на себя один из париков; букли падали ему на самые глаза. Констан умелыми руками стал приводить в порядок парик, потом подал своему господину очки. Тот нацепил их на себя, облачился в приготовленный ему костюм и надел на голову круглую шляпу. В таком виде он походил на мелкого провинциального буржуа, что-нибудь в роде булочника или мелочного лавочника не у дел. Бонапарт посмотрел на себя в зеркало и рассмеялся.
   -- Забавно! -- произнес он, -- ведь меня никто не узнает. Не правда ли, Бертран?
   Последний, в свою очередь, был уже в парике с пышными седыми бакенбардами. Его шея исчезла в высоком воротнике синего фрака, и вокруг нее был еще замотан широчайший черный галстух. Генерала можно было тоже принять за какого-нибудь сельского нотариуса.
   Посмотрев на Бонапарта, он улыбнулся н сказал:
   -- Я думаю, что мы можем не беспокоиться.
   -- Карета готова? -- спросил затем генерал.
   -- Она ждет внизу, -- отвечал Констан.
   Он взял одну из свечей, открыл маленькую дверь, незаметно вделанную в стене в углу комнаты, и, освещая путь обоим генералам, следовавшим за ним, провел их в какой-то темной закоулок в нижнем этаже. Там было слышно, как в соседней комнате мыли посуду и шумно беседовали слуги. Констан вышел один из этого убежища и неслышными шагами проскользнул до конца коридора. Там стеклянная дверь открывалась прямо на двор. На дворе, освещенном двумя большими фонарями, со скрипом покачивавшимися на железных подвесах, никого не было видно. Только подальше, у самой стены, стояла какая-то карета с потушенными огнями.
   Констан негромко свистнул.
   Таким же свистком ответил ему человек, сидевший на козлах экипажа. Тогда, вернувшись к своим спутникам, Констан тихонько прошептал им:
   -- Пожалуйте!
   Переодетые генералы, стараясь не шуметь, последовали за ним. Живо прошли они по двору и поднялись в карету. Захлопнув за ними дверцу, Констан вскочил на козлы и поместился рядом с кучером. Карета тронулась н шагом подъехала к воротам, с двумя башнями по бокам, и открывавшимися в решетке, которая окружала замок. На шум подъезжавшей кареты подошел часовой с фонарем в руке, но по знаку Констана стремительно бросился отворять ворота. Они жалобно заскрипели на петлях, карета быстро выехала за ограду и через несколько минут уже неслась по грязной мягкой дороге в направлении к Булони.
   Первый Консул был в отличном настроении и веселился от души:
   -- Славную шутку мы придумали, -- говорил он, смеясь. -- Наверно, наш простофиля Жозеф попадется на нее! И Сульт тоже ничего не подозревает... Уж мы-то проведем их!
   -- Да это не так и мудрено, -- заметил Бертран.
   -- Сговорились ли вы с кем-нибудь из приглашенных на вечер? -- спросил Бонапарт.
   -- Да, я предупредил военного комиссара Аркамбаля. Он знает о нашем приезде.
   -- Он не будет болтать?
   -- Нет, он -- сама скромность.
   -- Отлично, отлично! А что, Бертран, чтобы стали говорить в Париже, если бы кто-нибудь узнал нас в нашем маскараде?
   -- Да и в Лондоне, я думаю, было бы немало толков, гражданин Консул.
   -- Еще бы! Какой благодарный сюжет для лишней карикатуры на наш счет!
   И Бонапарт весело, фальшивым голосом стал напевать популярную в то время во Франции юмористическую песенку по адресу Питта.
   Сильный толчок прервал его пение. Карета выехала из грязной колеи на большую дорогу и покатилась по мостовой.
   Они неслись теперь между двумя рядами деревьев с обнаженными ветвями; там и сям попадались навстречу низенькие домики деревушек. В карете первый Консул продолжал по-прежнему весело шутить.
   -- А наша дама, Бертран, тоже не слишком болтлива?
   -- Ну, за это, генерал, я не могу ручаться. Очевидно, если весь Булонь говорит теперь об ее связи с вашим братом Жозефом и с генералом Сультом, так эти сплетни идут от нее. Ни тот, ни другой, конечно, не стали бы хвастаться своим соперничеством в искании ее милостей. Право же, Жозефу нет расчета говорить о том, как она иногда с ним обращается, да и Сульту вовсе не лестно рассказывать, что раз как-то ночью ему пришлось провести у ней несколько часов, сидя запертым в шкафу. Значит, наша сирена не думала молчать.
   -- О, женщины, женщины! -- вздохнул Бонапарт. -- Да, вы правы, Бертран. И даже я мог бы...
   Но тут он замолчал, стесняясь ссылаться на эпизод из своей семейной жизни. Он принялся барабанить пальцами по стеклу в дверце кареты и опять стал насвистывать какой-то мотив.
   Затем разговор возобновился и снова коснулся "сирены", о которой так неблагосклонно отзывался Бертран. Это была некая госпожа Фокон, известная под именем "красавицы из Дюнкирхена". Вот уже несколько месяцев, как она царила в небольшом кружке высших военных чинов Булонской армии.
   Она нашла себе здесь двух особенно горячих поклонников и, так как они не уступали друг другу в своих достоинствах, красавица, не желая терять ни того, ни другого, с необыкновенным дипломатическим искусством старалась примирить их противоположные интересы и притязания. Один носил имя Жозефа Бонапарта и приходился старшим братом Первому Консулу; другой был генерал Сульт, главнокомандующий Булонской армией, талантливый и умный воин. Он был известен также своею страстью к картинам и всяким редкостям в искусстве. Отправляясь в заграничный поход, он брал с собою громадные фургоны, которые никогда не возвращались пустыми из его победоносных кампаний.
   Пользуясь таким высоким покровительством, красавица из Дюнкирхена заняла видное положение в веселящемся булонском обществе. У ней на квартире нередко собирались гости, ели, пили, здесь же велась крупная карточная игра. Для избран пых эти собрания служили преддверием и более интимного знакомства.
   Разумеется, слухи о том, что происходило в доме красавицы, дошли и до Первого Консула. Он не отказал себе в удовольствии посмеяться по этому поводу над Сультом и изводил Жозефа своими саркастическими выходками по его адресу. Наконец ему пришла фантазия позабавиться зараз над ними обоими и он, совместно с генералом Бертраном, и предпринял свою ночную поездку, обставив ее столь таинственно.
   Карета проехала уже булонское предместье и остановилась около небольшого пешеходного мостика. Первый Консул вышел из нее, и генерал Бертран повел его по улицам города.
   Красавица Фокон занимала не Бог весть какое помещение, на довольно-таки неважной улице. Она снимала несколько комнат в доме столяра над его квартирой, помещавшейся в первом этаже. В XII году Республики в Булони совсем не было свободных больших апартаментов и дамам полусвета, как мадам Фокон, приходилось довольствоваться малым. Те, чьи интересы так или иначе связывались с местопребыванием действующей армии, разобрали все имевшиеся налицо свободные помещения. Сюда понаехало много всяких поставщиков, военных комиссаров и маркитантов, и все они ютились в старой части города. Мюрат жил в квартире какого то колбасника, и "красавица из Дюнкирхена" не могла претендовать на лучшее, чем те три комнаты во втором этаже, которые она снимала у столяра.
   Когда лакей открыл им дверь, новые гости попросили, чтобы к ним был вызван комиссар Аркамбаль. Тот не заставил себя долго ждать и с низким поклоном провел таинственного высокого посетителя и его спутника прямо в гостиную сирены.
   В комнате было необыкновенно шумно. Все гости столпились вокруг столов. На них шла крупная карточная игра, -- блестели целые груды золота; игроки в азарте то и дело роняли на ковер деньги и карты, а измученные банкометы какими-то осипшими голосами выкрикивали цифры новых ставок.
   Не меньшее оживление царило и за другими столами, заставленными стаканами пунша; здесь веселье шло своим чередом и велись беседы на легкомысленные темы о замечательных сердечных победах, которые, благодаря покровительству богини Венеры, удалось одержать тому или другому из офицеров. В комнате было душно, и колеблющееся пламя свечей в дешевенькой люстре, словно сквозь туман, мерцало в воздухе, насыщенном человеческим дыханием.
   Комиссар Аркамбаль представил вновь прибывших хозяйке дома:
   -- Мои два приятеля, тоже военные комиссары, -- сказал он: -- они жаждали познакомиться с вами.
   Молодая женщина любезно улыбнулась обоим. Это была блондинка в полном расцвете пленительной красоты, легкая и грациозная, с темными бархатистыми глазами.
   На ней было уже несколько вышедшее из моды платье времен Директории; оно представляло собою греческую тунику, перехваченное высоко у пояса вышитым шарфом, прекрасно обрисовывало ее удивительно сложенную фигуру.
   Ее прелестные плечи были открыты и на руках сверкал ряд крупных золотых браслетов, усеянных драгоценными камнями. Она была полна жизни и молодости, и ее темные глаза сверкали задором.
   Сказав несколько любезных фраз по адресу вновь прибывших, она решила, очевидно, что они не заслуживают большего внимания с ее стороны и, вернувшись к креслу Жозефа, стала смотреть в его карты. Хотя Жозеф Бонапарт и был всего одним годом старше Первого Консула, но в наружности того и другого было очень мало общего. Жозеф представлял собою настоящий тип пожившего холостяка: лицо у него было несколько одутловатое, глаза бесцветные, и по его чувственным губам легко было догадаться, к чему он больше всего питал пристрастие.
   И хотя теперь глаза его и были устремлены, как будто, в раскрытые в руках карты, на самом деле взоры его не могли оторваться от прекрасных плеч склонившейся над ним "красавицы из Дюнкирхена", и ее тихое дыхание жгло его щеки.
   Все остальные гости отнеслись совершенно равнодушно к появлению двух новых личностей в париках, а те держались несколько в стороне и молча следили за карточной игрой.
   Один из присутствовавших офицеров предложил им пунша. Завязалась беседа; нить разговора поддерживал все время один Бертран. Но внезапно разговор этот оборвался, и неясный гул голосов был прерван чьим-то громким возгласом:
   -- Я кончил теперь и больше не играю.
   Заявление это сделал Жозеф.
   С разных сторон послышались протесты:
   -- Как! Так рано еще?..
   -- Ну, что это такое в самом деле!..
   Но брат Первого Консула с самым решительным видом встал из-за карточного стола.
   Игра кончилась. Но, так как, действительно, было еще сравнительно рано, кто-то предложил заняться чем-нибудь другим.
   -- Да, да, давайте играть в игры самого невинного характера! -- поддержала и сама сирена.
   -- Конечно, чем они хуже других! -- послышался чей-то шутливый ответ.
   Все засмеялись и, окружив хозяйку, стали отдавать ей фанты.
   Первый Консул порылся в своих карманах и ничего не нашел там, кроме какой-то смятой бумажки. Оказалось, на ней были написаны фамилии нескольких офицеров. Ему пришлось отдать эту бумажку в виде фанта, но он попросил хозяйку дома не развертывать ее. Это было ему обещано с очаровательной улыбкой. Но в "невинной" игре ему не повезло, и, согласно ее правилам, на него наложен был штраф. Вышло очень забавно. Общество решило, что гость в очках будет сторожить запертую дверь, за которой в это время Жозеф Бонапарт с "красавицей из Дюнкирхена" разыграют сцену из пребывания Одиссея на очаровательном острове у нимфы Калипсо. Дверь была заперта, и за ней происходило продолжение "невинной" игры, а Первый Консул, подчиняясь правилам, изображал собою стража. Немного спустя он допил свой последний стакан пунша и, распрощавшись с хозяйкой дома ушел вместе с Бертраном.
   Внизу лестницы Первый Консул спросил у своего спутника карандаш. У Бертрана его не оказалось. Наполеон сделал нетерпеливый жест рукою, и генерал начал стучать тогда в дверь к столяру. Тот открыл е очень недовольным лицом, но, когда ему сунули в руку экю, сразу сделался любезным и внимательным. Он принес лист бумаги и дал карандаш. При слабом мерцании свечи Бонапарт написал в мастерской несколько слов, сложил бумажку вчетверо и отдал ее столяру.
   -- Снеси наверх к барыне, -- приказал он.
   Столяр взял из его рук записку.
   -- Когда это снести -- завтра?
   -- Нет, сейчас, сию минуту.
   -- Слушаю-с, гражданин. -- Бертран сунул ему в руку еще монету, и он побежал наверх со словами: -- Записка моментально будет доставлена, гражданин!
   Первый Консул и Бертран вышли вслед за ним в сени дома. Столяр, дойдя до самого верха, перегнулся через перила лестницы и крикнул вниз, в темноту:
   -- Гражданин, эй! Послушайте...
   Бертран подошел к самой лестнице.
   -- Ты слышал, что тебе сказали: неси!
   -- А ответа не нужно, гражданин?
   Бертран вопросительно посмотрел на Бонапарта. Тот стоял уже в выходных дверях, и тусклый свет уличного фонаря слабо освещал его. Он сделал несколько шагов назад и не сразу ответил Бертрану. Помолчав, он сказал наконец:
   -- Что? Ответ... Ну, это там будет видно... Пусть снесет сначала!..
   -- Мы здесь подождем? -- спросил Бертран.
   Но Бонапарт, заслышав, что отворилась какая-то дверь на лестницу, устремился в другой конец коридора. Там оказался совсем темный угол, где оба они могли отлично спрятаться. Слабое мерцание фонаря едва освещало здесь вход с улицы. Бонапарт и Бертран выбрали очень подходящий момент, чтобы укрыться в своем углу от посторонних глаз. Едва успели они выполнить свой маневр, как на лестнице послышался гул многих голосов. Несколько человек тяжелыми шагами стали спускаться по ступенькам. Очевидно, гости начали расходиться. Вслед за ними показался и столяр. По-видимому, он был очень удивлен, не найдя тех, кто его послал. Он дошел до самого порога, заглянул на улицу и вернулся к себе, сердито ворча:
   -- У этих военных вечно какие-нибудь выдумки на уме!
   Первый Консул и Бертран услышали затем, как он запер за собою дверь на засовы. По лестнице опять спустилась вниз целая группа людей. Это уходили последние гости из приглашенных на вечер к "красавице из Дюнкирхена". Слышно было, как они громко разговаривали и шумели на улице. Кто-то из них, видимо под впечатлением пунша, выпитого за вечер, пел во все горло веселые куплеты, а другой голос ему подтягивал.
   В этот момент на площадке перед дверью мадам Фокон послышался легкий шум. До слуха Первого Консула донесся сдержанный шепот:
   -- Да это невозможно. Тут какая-нибудь мистификация!
   -- Но взгляни на записку, дорогой мой!
   -- Все равно, уж я, конечно, узнал бы его!
   -- Да посмотри же, тебе говорят.
   -- Это просто дерзкая выходка кого-нибудь из адъютантов! Я не могу оставить так эту историю.
   Решив приняться за расследование дела, полковник Жозеф Бонапарт стал прощаться с своей возлюбленной. Несколько минут перед тем хозяин дома, столяр, передал его любовнице через ее слугу маленькую записку. Сирена украдкой поспешила пробежать ее, но затем, придя в полнейшее смущение, дала ее прочесть и брату Первого Консула. На бумажке, написанной резким, характерным почерком, было изображено:
   "Очень благодарен вам, сударыня, за оказанный мне любезный прием. Если вы когда-нибудь согласитесь навестить меня в моей главной квартире, то я с удовольствием готов изображать еще раз слугу у ваших дверей. Но только я никому другому, кроме себя, не позволю остаться с вами вдвоем на волшебном острове. Бонапарт".
   В свою очередь, на лице Жозефа изобразилось крайнее недоумение. Как? Это еще что за идиотская шутка? Неужели это -- выходка Сульта, его хитрого и ревнивого соперника? Но Сульт не посмел бы злоупотреблять именем Первого Консула... Так в чем же дело?
   Машинально вертя между пальцами клочок грубой бумаги, Жозеф с изумлением смотрел то на свою собеседницу, то на записку, в строках которой он не мог не признать неразборчивого, но хорошо знакомого ему почерка брата. Так значит, этот военный комиссар в очках и парике был не кто иной, как Бонапарт? А его спутник? Наверно, кто-нибудь из генерал-адъютантов, может быть, зять консула, Мюрат? Что за мальчишеская выходка!
   -- Как это ты его не узнала? -- сказал наконец Жозеф, обращаясь к госпоже Фокон.
   -- А как мне было его, дорогой мой, узнать, когда я никогда и в глаза не видела Первого Консула. Я удивляюсь, что ты...
   -- Ну, вот! -- прервал ее Жозеф: -- разве я мог ожидать такой выходки от Наполеона? К тому же я знал, что он давал сегодня обед в Пон-де Брик генералам здешней армии. Так передавал мне, по крайней мере, Мюрат. -- При этом он вдруг нахмурил брови. -- Да вот что! Должно быть, это шутки самого ж Мюрата! Ему решительно нечего делать здесь, в Булони; от скуки он изменяет моей сестре Каролине, заводя интриги чуть ли не с каждой гризеткой, и вот!.. Но, впрочем, довольно! Я постараюсь теперь выяснить, в чем дело.
   Поспешно поцеловав свою возлюбленную, Жозеф надел плащ и побежал вниз по лестнице. Когда он проходил мимо фонаря, Бонапарт узнал его и, толкнув локтем Бертрана, прошептал:
   -- Вы видите.
   Но Жозеф сейчас же вернулся назад и стал стучаться в дверь к столяру. Так как ему не торопились открывать, то он пустил в ход оба кулака и наконец добился ответа. Дверь полуоткрылась, и хозяин, на этот раз совсем рассерженный, встретил его бранью. Не слушая его, Жозеф сказал отрывистым тоном:
   -- Мне нужна лошадь -- нужна сейчас, немедленно.
   -- Где я могу достать ее?
   -- Вы хотите нанять себе лошадь?
   -- Ну, да, все равно! Я тороплюсь. За лошадь будет заплачено.
   -- Ступайте на улицу Борепэр и обратитесь в гостиницу гражданина Дамброн. Там вы получите, что вам нужно.
   Дверь захлопнулась. Жозеф стремительно вышел на улицу. С порога двери Бертран видел, как он бросился бежать вниз по улице, а потом завернул за угол. Тогда генерал вернулся к Первому Консулу. Тот успел уже в темноте снять свой парик и бросить его на пол.
   -- Что, ушел? -- спросил он у Бертрана.
   -- Он отправился, верно, за лошадью, чтобы ехать в Пон-де-Брик.
   -- Значит, у меня есть добрый час времени! -- сказал Бонапарт и стал подыматься на лестнице.
   -- Куда ж вы, гражданин Первый Консул?
   В ответ ему из темноты послышался смех Бонапарта:
   -- Занять место своего брата, Бертран. -- Он поднялся еще несколькими ступеньками выше и крикнул генералу: -- посидите и подождите меня в карете.
   Потом послышался властный стук в дверь к той, которая осталась теперь в полном одиночестве.

VI.
Гражданин Маскле старается

   К крайнему своему прискорбию, супрефект Маскле должен был убедиться, что его попытка захватить агентов роялистского заговора окончилась неудачей. Ему ничего не оставалось, как признать тот факт, что гнездо опустело и что он явился на место слишком поздно. Вне себя от гнева набросился он на Шарлье, осыпая его бранью за то, что тот своим упорством задержал действия полиции. Если бы этот негодяй признался во всем раньше, то, конечно, заговорщиков можно было бы захватить в самом их притоне! А теперь все придется начинать с начала. Что он напишет в своем рапорте начальству, какой благовидный предлог ему найти, чтоб объяснить неудачу преследования? Конечно, когда Первый Консул узнает об этой истории, то он потребует себе подробного донесения, и тогда вся тяжесть его гнева обрушится на голову булонского супрефекта! Маскле скрежетал зубами. Что за история! Прощай хорошее и спокойное место префекта, которое уже рисовалось ему в его мечтах! Прощай надежды на блестящую карьеру, как венец его полицейских талантов!
   Комиссар полиции, гражданин Девилье-Дютерраж, чувствуя себя менее ответственным, чем супрефект, в постигшей их неудаче, не растерялся в такой степени, как Маскле. Он не стал терять времени на пустые сетования и не последовал примеру супрефекта, продолжавшего осыпать проклятиями Шарлье. Комиссар получил свое служебное воспитание еще в Париже, где он вступил в число агентов тайной полиции при Директории. Затем Фуше послал его в Бретань, желая воспользоваться его полицейской опытностью в трудной борьбе с шуанами. Комиссар прекрасно знал, с какими искусными, ловкими и решительными противниками приходится иметь дело полиции в этой борьбе. Когда он услышал имя дворянина Сент-Илера, то он сразу сообразил, что тот не так-то легко дастся им в руки. Конечно, он не отчаивался заранее в успехе их предприятия, но предчувствовал, что заговорщики не станут спокойно сидеть в своем убежище, не приняв и с своей стороны хотя бы самых простых мер предосторожности и защиты. Обстоятельства подтвердили справедливость его предположения, и теперь оставалось только попытаться исправить сделанную ошибку.
   С двумя жандармами он подробно осмотрел все углы сада и пришел к выводу, что с этой стороны бежать было бы совершенно невозможно. Он распорядился привести к себе неизвестного, застигнутого в наружном флигеле, и принялся его допрашивать. Последний производил впечатление тупого человека, держался как-то сутуловато, и на его одутловатом лице с отвислыми губами трудно было прочесть что-нибудь; и только изредка в его маленьких глазках, едва заметных из-под полуопущенных век, появлялось хитрое выражение. Тщетно предлагали ему различные вопросы. Он ничего не знал. Было ясно, что он не желает давать какие-либо сведения полиции. Внимательно присматриваясь к нему во время допроса, комиссар неожиданно спросил:
   -- Так, значит, ты не живешь больше в Ванн у Лимоэлана?
   Какой-то огонь сверкнул в глазах допрашиваемого.
   Он пристально поглядел на Девилье-Дютерража, видимо, стараясь что-то припомнить, и, яростно плюнув в сторону, крикнул:
   -- Ренегат!
   -- Ладно, ладно, -- улыбнулся тот, -- я узнал тебя -- ты Гоше, по прозвищу Королевский Цветок. И, обращаясь к жандармам, прибавил: -- мы поймали интересного субъекта! Держите-ка его покрепче и не зевайте: за ним нужно смотреть в оба!
   Жандармы поспешили стянуть потуже веревки, которыми был связан арестованный. Впрочем, он и не думал сопротивляться, отлично понимая бесполезность такой попытки в присутствии целого отряда солдат и жандармов. Сквозь стиснутые зубы он продолжал глухо ворчать, как затравленный зверь:
   -- Ренегат, ренегат... ренегат...
   Для комиссара это был старый знакомый. Четыре года тому назад, во время одной из своих командировок в Вандею, ему удалось выдать себя в роялистских кругах за эмигранта, которому принцы, жившие тогда в Лондоне, поручили следить за настроением умов во Франции. Таким-то способом обошел он некоторых шуанов, а в их числе Лимоэлана, который, немного спустя, организовал покушение на Бонапарта посредством адской машины.
   Этот Гоше, по прозвищу Королевский Цветок, был в то время ближайшим помощником Лимоэлана. Но они оба ухитрились ускользнуть из сетей, которые так искусно расставил для них наш комиссар полиции. Поэтому-то он и рекомендовал теперь жандармам "смотреть в оба" за арестованным.
   Впрочем, в эту минуту Девилье-Дютерраж не собирался останавливаться особенно долго на этих воспоминаниях. О старых, давно поконченных историях теперь не приходилось заботиться! Надо было думать, как изловить новых шуанов, встретившихся на пути полиции.
   Вернувшись в павильон, стоявший в саду, комиссар без труда выяснил себе, каким путем удалось бежать Клери и Сент-Илеру. В свою очередь он пошел тем же путем и, пройдя по чердаку, вылез на крышу. Увидя, что ветви соседнего дерева дотягиваются до самой крыши, он сейчас же догадался, что оно то и помогло беглецам спуститься вниз. Ему бросился с глаза свежесломанный сук, свисавший с дерева на обрывке коры. Конечно, заговорщики не успели еще уйти далеко. Не теряя времени, комиссар вернулся к Маскле. Еще раз принялись они допрашивать Шарлье нет ли у заговорщиков другого убежища в Булони, Шарлье сначала решительно заявил: "нет", но потом он вспомнил, что в квартале Капекюр живет человек, у которого эмигранты брали иногда карету, кабриолет, либо какую-нибудь другую повозку, чтобы не пользоваться почтовым дилижансом, уезжая из города. Маскле сейчас же решил броситься в погоню за беглецами по этому новому следу, в надежде, что здесь их поиски будут более успешны. Осторожный комиссар стал делать кое-какие возражения, но супрефект с важностью заявил:
   -- Дело это относится к моему ведению, и я принимаю на себя ответственность за все!
   Подчиняясь его решительному тону, комиссар сказал:
   -- Ну, что ж! Идемте.
   Оставив четырех людей охранять убежище, покинутое заговорщиками, весь отряд двинулся в сторону реки с тем, чтобы пройти в Канекюр.
   Они быстро шли среди окружавшего их мрака, не обращая внимания на дождь и ветер. Все молчали. Маскле и комиссар мрачно шагали впереди. Через несколько минут отряд подошел к набережной, недалеко от мостика, перекинутого здесь через реку.
   Внезапно Маскле остановился.
   -- Тише! -- сказал он: -- вот наши беглецы!
   Сквозь завесу дождя, в ночной тьме, едва можно было различить черный силуэт стоявшей на набережной кареты с потушенными огнями.
   -- Только не упустить бы нам теперь их из рук, -- тихонько шептал Маскле, снова приободрившийся. -- Что вы думаете на этот счет, гражданин комиссар?
   Последний покачал головою.
   -- Я думаю, -- произнес он наконец, -- что мы имеем дело с очень странными людьми; со стороны наших беглецов было бы, конечно, большим ребячеством прятаться так в карете посреди улицы.
   Маскле не счел нужным осведомляться у комиссара почему именно тот держится такого мнения. Колебания Девилье-Дютерраж и его излишняя осторожность казались супрефекту совершенно неуместными в такой момент, когда нужно было действовать, как можно скорее. Поэтому он спросил своего собеседника уже совсем сухим тоном:
   -- Я спрашиваю вашего мнения о том, как лучше всего нам захватить тех, кого мы преследуем?
   -- Одно из двух, -- отвечал комиссар: -- либо они, действительно, прячутся в карете, и тогда, значит, поджидают еще какого-нибудь сообщника, либо карета стоит здесь в ожидании их самих! И в том, и в другом случае с нашей стороны всего осторожнее было бы не спешить с решительными действиями.
   -- Не спешить, не спешить! -- недовольно проворчал супрефект: -- вы, должно быть, хотите, чтоб мы опять остались с носом, как при обыске квартиры заговорщиков.
   -- Я высказываю только свое мнение, -- отвечал комиссар, -- а затем -- слушать моего совета или нет, это уже дело ваше, гражданин супрефект.
   И он отошел в сторону с видом человека, решившего не принимать активного участия в дальнейшем ходе событий. Однако, Маскле не мог не согласиться в душе с правильностью суждений комиссара и признал благоразумным последовать его советам. Супрефект приказал людям своего отряда разместиться поодиночке на откосе набережной по обеим сторонам от того места, где стояла карета, и, припав из предосторожности к земле, держать оружие наготове. Сам же он вместе с комиссаром и двумя жандармами, спрятался за деревьями бульвара, тянувшегося темною линией вдоль самой набережной. Напряженно всматриваясь в ночную мглу и прислушиваясь к малейшему шороху вокруг, весь отряд супрефекта сосредоточил свое наблюдение на таинственной карете, по прежнему неподвижно стоявшей на месте.
   Время от времени слышалось только ржанье лошадей, нетерпеливо переступавших с ноги на ногу. На козлах кареты с трудом можно было различить две человеческих фигуры, с ног до головы закутанные в большие плащи с поднятыми воротниками. Фонари у экипажа были не зажжены, в явное нарушение правил езды по городу, установленных супрефектом. Нельзя было сомневаться, что люди, сидевшие в карете, имели основание заботиться о том, чтобы не выдавать своего присутствия в этом месте и остаться незалеченными.
   Отряд полиции уже добрых четверть часа стоял на месте, в полном безмолвии наблюдая за каретой, как вдруг в нескольких шагах от экипажа откуда-то появилась новая фигура человека довольно невысокого роста. Быстрыми, уверенными шагами, заложив руки за спину, приближалась она к карете. Тотчас же один из людей, сидевших на козлах, соскочил на землю, откинул подножку и, распахнув дверцу, стал подсаживать новоприбывшего. Тот быстро исчез внутри кареты, и дверца опять захлопнулась за ним.
   -- Не зевать! -- крикнул Маскле своим людям.
   Но было уже поздно. Послышался громкий удар бича, и тронулись с места крупною рысью.
   Жандармы, притаившиеся на откосе набережной, выскочили наверх, но один из них оступился на скользкой траве и, потеряв равновесие, с шумом скатился в воду. Товарищам пришлось придти к нему на помощь и, только ухватившись за протянутые ему ружья, пострадавший успел выкарабкаться наконец на высокий берег. Между тем другие жандармы, с Маскле и комиссаром во главе, бросились в погоню за каретой. Но путаясь в висевшей на них тяжелой амуниции, они очень скоро оказались не в состоянии угнаться за парой хороших лошадей, все быстрее и быстрее уносивших карету вперед. Только Маскле и комиссар полиции, ничем не затрудненные в своих движениях, еще поспевали за беглецами, стараясь не отставать от экипажа; они кричали своим спутникам: -- живей! живей! Теперь они уж не уйдут от нас!
   Однако до этого еще было далеко. Карета быстро катилась по грязной дороге, при толчках ее то и дело подкидывало кверху и колеса выскакивали из глубокой колеи. На бегу Маскле удалось ощупать все свои карманы, и он должен был убедиться, что никакого оружия при нем нет. Комиссар в свою очередь постарался извлечь свой пистолет, но, взводя курок, оступился и упал на мостовую. Не останавливаясь, чтобы помочь ему, Маскле продолжал свою погоню. Позади себя он слышал шаги бежавших за ним жандармов, и это придавало ему уверенность, что им удастся наконец силою задержать карету с скрывавшимися в ней людьми.
   С своей стороны беглецы скоро заметили, что их открыли и ожесточенно преследуют какие-то люди. Один из сидевших на козлах поднялся на ноги и, нагнувшись назад, старался разглядеть в ночном мраке тех, которые бежали за каретой. По-видимому, то, что он увидел, показалось ему не обещающим ничего хорошего; он сказал несколько слов кучеру, лошади еще прибавили ходу, и карета с грохотом во всю прыть понеслась теперь по мостовой.
   Запыхавшийся от быстрого бега, Маскле уже совершенно выбивался из сил, как вдруг на каком-то повороте улицы, пользуясь тем, что карета вынуждена была уменьшить ход, ему удалось сократить на несколько шагов разделявшее их расстояние. Бросившись наперерез сворачивавшему экипажу, Маскле, наконец, приблизился к карете почти вплотную. Лицо его сейчас же было сплошь забрызгано грязью, летевшею из-под колес, но, сделав последнее усилие, супрефект стремительно бросился вперед и ухватился за одну из задних рессор экипажа. Судорожно вцепившись в нее обеими руками, Маскле подскочил от земли и повис на руках, держась за рессору. В этом положении ему приходилось напрягать все свои силы, чтобы удерживать равновесие, так как, конечно, при всяком лишнем движении он неминуемо свалился бы на землю и свернул себе шею. Но он утешался сознанием, что теперь заговорщики несут за собою уготованное им законное возмездие, так сказать, на собственных плечах. При первой же остановке они встретятся лицом к лицу с самим булонским супрефектом и должны будут убедиться, что всякие шутки с ним плохи.
   В свою очередь полицейский комиссар и жандармы, по-видимому, тоже пока не отчаивались в успехе своей погони. По временам до слуха Маскле доносился шум от шагов нескольких человек, все еще поспевавших за каретою. Для супрефекта было ясно, что долго выдерживать подобное напряжение свыше их сил, но это обстоятельство особенно не тревожило его. Он ни на минуту не сомневался, что где бы ни остановилась карета, он, конечно, без труда найдет благонамеренных граждан, которые с полной готовностью окажут ему содействие при задержании беглецов. В воображении Маскле уже рисовалась картина, как под его предводительством везут обратно в Булонь в простой крестьянской телеге, со скрученными за спиною руками, преступных шуанов, этих опасных злоумышленников против жизни Первого Консула, спасителя государства и устроителя судеб, обновленной Франции.
   Вдруг он едва не выпустил из рук рессоры, за которую держался с таким усилием. Яркая молния прорезала ночную мглу, и следом за тем раздался громкий выстрел. Очевидно, по карете стреляли из пистолетов. Что-то с сухим треском ударилось о заднюю стенку кареты в нижней части кузова, как раз над самой головой Маскле. Он догадался, что это была пуля, скользнувшая всего на какой-нибудь волосок от его шляпы.
   -- Черт возьми! -- в ярости прошептал супрефект: -- мало того, что я из-за этого негодного комиссара дал моим беглецам уйти из их гнезда, -- он теперь еще чуть не подстрелил меня самого, как куропатку!
   Но это было уже последнею попыткою со стороны преследователей помешать исчезновению кареты. Видимо, они совершенно выбились из сил и, измученные безумною скачкою за экипажем, отказались от дальнейшей погони и остались посреди дороги под проливным дождем.
   Чувствуя это, Маскле был в восторге, и его мысль прицепиться к самой карете беглецов казалась ему теперь гениальной. Он уже нисколько не сомневался в том, что всего через час -- другой доставит обратно в Булонь арестованных и связанных шуанов. И снова приятные мысли о какой-нибудь спокойной префектуре, в виде награды за распорядительность, лелеяли воображение нашего супрефекта.
   Но вот экипаж уже поехал несколько тише. Очевидно, беглецы поняли, что им благополучно удалось уйти от преследования жандармов, и сознавали себя вне опасности. Карета проехала теперь по улице какой-то деревушки, которую Маскле не мог узнать в ночной темноте. Скоро ли наконец они остановятся у какой-нибудь гостиницы, чтобы переменить лошадей? Еще несколько минут езды... Карета стала...
   -- Эй! Откройте ворота! -- закричал кучер. Маскле усмехнулся. "Значит, мы приехали к какому-нибудь из их пристанищ!" подумал он: "тем лучше -- зверь будет изловлен в самой его берлоге".
   Послышались чьи-то шаги, заскрипели петли растворяемых ворот, и карета тихим ходом двинулась дальше. Позади экипажа какой-то человек, похожий с виду на садовника, стал закрывать ворота. Они ехали по мостовой, выложенной совершенно гладким камнем. Наконец карета остановилась совсем.
   Маскле потихоньку отвел свои руки от рессоры экипажа и встал на ноги. В ту же минуту кто-то крепко схватил его за плечи, сильным толчком перевернул его лицом к себе -- и супрефект увидел пред собою рослого усача в военной каске.
   -- Это еще что за манера разъезжать позади чужих карет? -- закричал во все горло солдат.
   Супрефект, забрызганный грязью по самые глаза, бессмысленно глядел на вопрошавшего. Перед ним стоял драгун из консульской гвардии.
   -- Что вы там делали под генеральским экипажем? -- снова спросил драгун.
   -- Но... но... я... -- пытался что-то объяснить Маскле.
   -- Ну это там разберут... Пошел!.. -- И, схватив несчастного супрефекта за шиворот, солдат потащил его пред собою и силою втолкнул его в какую-то низенькую дверь, которая сама собой растворилась от этого толчка. Маскле оказался посреди небольшой душной комнаты, где лежало несколько, храпевших громко, солдат. Другие сидели у топившейся печки и курили.
   -- В чем дело? -- спросил чей-то голос.
   -- Да вот тут какой-то подозрительный человек; он приехал в замок под самой каретой Первого Консула, -- пояснил драгун, приведший супрефекта.
   До нельзя пораженный, с туманом в голове, едва расправляя затекшие во время пути руки и ноги, Маскле молча стоял перед солдатами, грозно смотревшими на него изо всех углов комнаты.

VII.
"Утренний прием у Бонапарта"

   Семь часов утра. Камердинер Первого Консула, Констан, только-что раздернул занавеси у алькова, где помещалась кровать его господина, и генерал поднялся с своей постели. В салоне, примыкавшем к спальне Бонапарта, слышался сдержанный гул голосов: несколько человек уже явились на утренний прием к Первому Консулу. Сухие дрова с громким треском весело и ярко горели в топившемся камине. По всей комнате распространялся запах алоэ, который всегда очень любил Бонапарт. В ночной рубашке и белых панталонах, с головой, закутанной шелковым платком на подобие чалмы, он стоял посреди комнаты, держа в руках пачку писем и газет; вокруг него на полу валялась уже целая куча разорванных и скомканных бумаг. На столе стоял бритвенный прибор и дымилась горячая вода: Констан приготовлял все необходимое для утреннего бритья, раскладывал салфетки и правил бритвы, вынутые из дорожного несессера.
   -- Констан! -- вдруг спросил Бонапарт, не поворачивая головы, -- что Бертран уже тут?
   -- Нет, гражданин. Первый Консул. Генерал еще не показывался.
   -- Спроси о нем у Рустама.
   Приотворив дверь в маленькую боковую прихожую, камердинер сделал какой-то знак. На пороге появился Рустам в пышном костюме мамелюка и чалме, расшитой серебряными звездами.
   Констан сказал ему несколько слов, и тот неслышно исчез. Первый Консул сложил свои письма на маленьком столике и, подойдя к камину, в задумчивости стал протягивать к огню то одну, то другую ногу.
   Камердинер его закончил обычные приготовления для утреннего туалета генерала. Зубные щетки, гребенки, флакон с одеколоном в полном порядке были уже расставлены на туалетном столе. В молчании Констан ожидал только распоряжений своего господина, который все еще казался вполне погруженным в собственные мысли. Послышался легкий стук в дверь, и Констан выглянул за нее.
   -- Генерал Бертран, гражданин Первый Консул, -- доложил он.
   -- Пусть войдет!
   Бертран вошел в комнату. Бонапарт вопросительно взглянул на него, и тот, очевидно, поняв этот молчаливый вопрос, тотчас же ответил:
   -- Комиссар полиции дожидается вашего приема!
   По знаку Первого Консула дверь снова отворилась.
   -- Гражданин комиссар полиции...
   С этими словами Констан посторонился, и комиссар полиции вошел в комнату.
   Бонапарт с места накинулся на него с упреками.
   -- А! Так это по вашей милости меня чуть не убили на большой дороге? Впрочем, разумеется, вы ничего подобного и не подозреваете. Злоумышленники не потрудились ведь предупредить вас о своем нападении на меня. Вы, конечно, спокойно почивали себе непробудным сном, немало и не думая о том, что моя карета служит здесь мишенью для выстрелов. Хотел бы я знать, где это вы обучались исполнению своих обязанностей?
   Гражданин Девилье-Дютерраж с невозмутимым спокойствием выслушивал грозную речь первого консула. Вытянувшись в струнку и держа в руке, опущенной вдоль корпуса, форменную треуголку с трехцветной кокардой, он напоминал собою часового, твердо стоящего на своем посту, несмотря на бушующую кругом непогоду. Наконец Бонапарт повернулся к нему спиною, сел за туалетный стол, и Констан, по его знаку, стал завязывать ему салфетку вокруг шеи.
   Помолчав с минуту, генерал бросил по адресу полицейского комиссара отрывистое приказание:
   -- Говорите же. Я жду ваших объяснений.
   -- Гражданин Первый Консул, -- произнес комиссар: -- я могу сказать вам только одно: сегодня ночью вас по ошибке приняли за другое лицо.
   -- Что такое? Вы, кажется, шутите?
   -- Нисколько. Могу доложить вам, что этою ночью одному из эмигрантов удалось проникнуть в Булонь.
   Как только полиция получила об этом сведения, то тотчас же были начаты розыски с целью арестовать прибывшего, и вот ваша карета, оказавшаяся в городе на набережной, случайно была принята за экипаж, в котором скрывается эмигрант.
   Бонапарт перевел свой взгляд на Бертрана:
   -- Вы слышите, Бертран?
   Генерал едва заметно улыбнулся.
   -- Да это настоящий водевиль... не хватает разве музыки...
   -- Этим дело еще не ограничилось, -- продолжал комиссар. -- В самом гражданине Маскле, булонском супрефекте, ваша стража заподозрила одного из шуанов, злоумышленников, о которых вы только что говорили, гражданин Первый Консул.
   Слабое восклицание испуга вырвалось у Констана. При последних словах комиссара Бонапарт так резко повернул голову, что бритва слегка оцарапала ему кожу. Не обращая на это внимания, генерал поднялся с своего места и подошел к Девилье-Дютерражу.
   -- Я люблю, чтобы все докладывалось мне в простых и ясных словах, -- сказал он: -- пожалуйста в разговоре со мной оставьте в стороне всякие недомолвки и. фантастические россказни и будьте кратки. Я вас слушаю.
   Комиссар полиции не замедлил рассказать о приключении Маскле, о том, как последний неожиданно для себя попал в руки военного караула на дворе замка Пон-де-Брик и подвергся здесь довольно-таки суровому обращению со стороны драгунов консульской гвардии. Чтобы установить свою личность, супрефекту пришлось опять обратиться к помощи того же комиссара, которого ранним утром с большим трудом разыскал человек, посланный за ним в Булонь с караульного поста в замке. В заключение своего рассказа комиссар добавил, что Маскле в полном изнеможении от приключившейся с ним передряги ожидает теперь распоряжений Первого Консула в его приемной.
   Генерал Бертран тихонько смеялся, слушая повествование комиссара. В свою очередь Констан кусал себе губы от смеха. Один только первый консул сохранял по-прежнему озабоченный и задумчивый вид: он понимал, что это на первый взгляд забавное приключение будет иметь гораздо более серьезные последствия: оно говорит о близком присутствии опасного врага из ненавистной Англии, -- врага, которому, с помощью хитрости и золота, удалось опять проникнуть на территорию Франции. Первому Консулу было ясно, что его хранители на этот раз попали впросак, и даже тройное кольцо береговой охраны из полицейских, жандармов и чинов пограничной стражи не могло помешать заговорщикам проскользнуть через расставленную им сеть. В обширной системе полицейского наблюдения, распространявшей свое действие на все протяжение Франции, оказывались, очевидно, слабые места, и вот теперь льву, которого охраняла эта система, внезапно пришлось почувствовать, что преследующие его комары умеют кусаться.
   -- Так что же, так и не поймали эмигранта? -- спросил Бонапарт.
   -- Нет, но нам известны его приметы, и мы знаем, кто это.
   -- Кто ж это такой?..
   -- Дворянин Сент-Илер.
   -- Сент-Илер?.. Вы говорите -- Сент-Илер? Тот самый, что был замешан в деле Кадудаля?
   -- Да, он.
   Первый консул сделал негодующий жест рукой и воскликнул:
   -- Вечно одни и те же! -- Потом обернувшись к Бертрану, сказал: -- пишите!
   Генерал сел за маленький столик, поспешно взял первый попавшийся лист бумаги и быстро стал записывать фразы, которые диктовал ему нетерпеливым отрывистым голосом Бонапарт.

"Министру юстиции, гражданину Реньэ.

   Пон-де-Брик, 17 брюмера, XII года Республики.
   Я только-что узнал, что некто Сент-Илер, уже известный прежде, как шуан, замешанный в деле Жоржа Кадудаля, снова вернулся на территорию Республики. Прошу вас принять немедленно необходимые меры к его скорейшему задержанию и прислать мне подробное донесение обо всем этом деле".
   
   Бонапарт взял перо из рук генерала и поставил на бумаге свою характерную подпись. Письмо было тут же запечатано, и Констан, подойдя к двери крикнул:
   -- Позовите курьера!
   Курьер явился и ему было передано письмо. Через несколько минут на дворе послышался стук лошадиных копыт о каменную мостовую. Констан в это время уже кончал брить своего господина, а Бертран приводил в порядок бумаги на письменном столике.
   -- Можете идти, гражданин комиссар, -- произнес Первый Консул: -- вам будут переданы мои распоряжения. Констан, пригласи сюда генерала Мюрата.
   Полицейский комиссар поспешил ретироваться, и его место занял теперь выхоленный, с тщательно расчесанными и надушенными бакенбардами Мюрат, одетый в блестящий военный мундир.
   Он всюду вносил вместе с собой атмосферу жизнерадостности, столь свойственную уроженцам веселой Басконии. Он не только был хорош собою, он и говорил хорошо. Его появление вызвало улыбку на губах Бонапарта. Мюрат был его любимцем, за которого он не задумался даже выдать замуж свою сестру, Каролину. Ему нравилось в этом веселом, красивом человеке и его беззаветная храбрость, и великодушие, и неистощимая жизнерадостность, и слепая преданность ему, Первому Консулу. И в мечтах о своем славном будущем Бонапарт, всегда отводил Мюрату одно из самых видных мест. Нужно было только дать этому богато одаренному человеку случай проявить свою героическую натуру в полном ее блеске.
   Мюрат принес целую кучу городских и полковых новостей, которые любил выслушивать Бонапарт во время своего утреннего туалета. В эту минуту Констан обливал его спину одеколоном, готовясь потом растереть ее щеткой; как и обыкновенно, Бонапарт понукал своего слугу, приказывая тереть сильнее:
   -- Крепче! Крепче! -- говорил он, -- скреби меня, как осла!
   И от усердия слуги тело господина так и горело. А между тем, Мюрат шутил, стоя перед кроватью Первого консула:
   -- Какая узенькая постель! Здесь вдвоем никак не поместиться, неправда ли?
   -- И ты боишься, что я так и не замечу этого? -- возразил Первый Консул: -- ты, кажется, воображаешь, что я явился сюда заниматься какими-нибудь пустяками?
   -- Но все-таки! От времени до времени... -- начал снова Мюрат.
   -- Ты по себе судишь, конечно?
   -- О! обо мне не стоит говорить... Я пользуюсь не таким успехом!
   Подмигнув Бертрану, Бонапарт, в свою очередь, спросил:
   -- А не знаешь ли ты, что представляет из себя так называемая "красавица из Дюнкирхена"?
   -- Да она путается с Жозефом, но и Сульта не забывает своими милостями! Просто потаскушка!
   -- Ну, что ты!
   -- А ты разве ее знаешь?
   Бонапарт почувствовал, что сказал лишнее.
   -- Нет... но часто приходится, слышать о ней... например, когда заговорят о Жозефе... Да, надо сознаться, не так уж весело все видеть перед собой одних солдат. Ну, Жозеф и развлекается по-своему.
   -- А я знаю здесь кое-что получше, -- вкрадчивым голосом вставил Мюрат.
   -- О ком ты говоришь? Кто ж она такая?
   -- Если хочешь, при случае я мог бы...
   -- Да у тебя их целый пансион, должно быть?
   -- О! -- ответил гасконец: -- это лакомый кусочек!
   Бонапарт понял, к чему он клонит, и улыбнулся.
   -- Да говори, наконец, кто ж она такая?
   -- Итальянка и вдобавок еще уроженка Генуи, генерал, вот кто! Умная, красивая, очаровательная... Одним словом, нечто необыкновенное...
   -- Ну, кроме шуток!..
   -- И она выразила самое горячее желание... быть представленной Первому Консулу.
   -- Вот негодный человек! -- сказал смеясь, Бонапарт в то время, как Констан застегивал пуговицы его зеленого мундира. И потом повторил еще раз: -- Ах, негодяй!.. Но мы еще посмотрим!
   Наступил час приема. Один за другим, приходили офицеры за различного рода инструкциями.
   Эта с виду незначительная, узкая комната служила центром, из которого исходили все распоряжения по управлению великой французской армией, собранной теперь здесь, у берегов Ламанша. Тут билось ее сердце, отсюда она получала свой жизненный импульс. ее судьба нередко зависела от каких-нибудь двух трех отрывистых, коротких и точных приказаний Первого Консула. Сегодня, как всегда, он бросал их налету, ходя взад и вперед по комнате с заложенными за спиной руками. Но несмотря на наружное спокойствие, с которым он отдавал свои распоряжения, диктовал бумаги, делал различного рода замечания, несмотря на обычно ровную, повелительную интонацию его голоса, какая-то нервность и затаенное беспокойство сквозили во всей его осанке. И, действительно, среди своих занятий текущими делами ему невольно приходили на ум мысли все о том же эмигранте: он нарушил теперь состояние душевного равновесия, в котором жил Бонапарт последнее время. Перед ним опять вырастал грозный призрак заговора, он чувствовал, что сила врагов не сломлена, что они по-прежнему готовы к борьбе и его репрессии не устрашают их; ни парижская гильотина, ни расстрелы по приговорам военных судов не уменьшают числа заговорщиков, и только у тех, которые вновь появляются на сцену, к чувству ненависти по отношению к нему прибавляется еще горячее желание отмстить за смерть своих единомышленников, И ему казалось, что он обречен жить под вечной угрозой заговора.
   В данную минуту Первый Консул был особенно поглощен этими размышлениями. Из того, что он узнал сегодня утром, оказывалось, что на его пути появился именно Сент-Илер, один из главных участников всех заговоров роялистов и англичан против жизни Бонапарта, постоянный сообщник Кадудаля, этого упорного фанатика -- бретонца, который в железной руке держит все нити движения шуанов. Первому Консулу было хорошо известно, что от Кадудаля исходил уже целый ряд покушений, направленных против главы правительства. Однажды Кадудаль обязался пред своими единомышленниками убить Бонапарта на площади Каррусель, на глазах всех его войск, во время парада при одном из республиканских торжеств. Другой раз он подготовлял нападение на Первого Консула здесь, в Булони, с тем чтобы захватить его и, как пленника, доставить в руки торжествующих врагов-англичан. При этом Кадудаль еще замыслил переодеть пятьдесят человек шуанов в мундиры солдат консульской гвардии чтобы дать им возможность смешаться с эскортом Бонапарта и тем самым обеспечить успех своей попытке овладеть его особою. Разумеется, и теперь все тот же заклятый враг Консула снова вызвал во Францию Сент-Илера, рассчитывая воспользоваться его услугами для своих преступных планов. Итак, Лаэ де Сент-Илер уже показался в Булони; кто знает, может быть, и сейчас еще он скрывается где-нибудь в городе?
   Отойдя на минуту от одного из офицеров, который писал под его диктовку какое-то приказание, Бонапарт осведомился, не уехал ли еще из замка комиссар полиции.
   Констан бросился в приемную и, найдя там комиссара, опять впустил его к Первому Консулу. Разговор о событиях последней ночи опять возобновился и на этот раз Девилье-Дюттераж доложил Первому Консулу все дело в мельчайших его подробностях, Бонапарт слушал его доклад очень внимательно и был крайне поражен узнав, что в Булони открыто убежище эмигрантов, остававшееся до сих пор неизвестным полиции. Для него становилось теперь ясно, почему так легко проникают в пределы Франции агенты заговорщиков и ускользают здесь из рук Фуше -- очевидно, они и находят всякую помощь при исполнении своих замыслов в этих тайных приютах эмиграции. Конечно, только благодаря сети таких приютов, разбросанных по всем приморским департаментам, и сам Кадудаль свободно мог до сих пор то появляться на французской почве, то бесследно исчезать за границу. И вновь мысли Первого Консула невольно возвращались к Сент-Илеру, который опять только-что высадился в Булони, несомненно, с преступною целью.
   -- Можете вы удостоверить мне, -- сказал Бонапарт: -- что Сент-Илер уже скрылся из Булони?
   -- Я не могу поручиться за это, гражданин Первый Консул. Но сегодня же мы будем продолжать розыски этого опасного человека с величайшей тщательностью.
   -- Так и следует. Этою ночью он имел, значит, полную возможность произвести здесь покушение на мою жизнь, по примеру своих парижских сообщников.
   -- Позвольте, однако, заметить, гражданин Первый Консул, что успеху замыслов Сент-Илера много могла помочь и ваша собственная неосторожность. Оставаться ночью в Монастырской улице вам, почти одному, имея около себя лишь генерала Бертрана, -- довольно-таки рискованно...
   В глазах у Бонапарта сверкнул огонек:
   -- Что вы говорите? Я был один... в Монастырской улице... откуда вы это знаете?
   -- Поверьте, гражданин Первый Консул, что полиция заботится здесь о вашей безопасности и, чтобы вовремя принимать нужные меры предосторожности, ей приходится иметь своих агентов повсюду. Может, вам это и неизвестно, но я могу вам сообщить, что и некая "красавица Дюнкирхена" тоже... имеет кое-какие отношения к нашей полицейской службе...
   -- Как? Эта женщина -- агент полиции? -- воскликнул Бонапарт.
   -- О! -- сказал Девилье-Дюттераж, -- если она сообщает нам некоторые сведения, то только по вопросам, где затрагиваются интересы и виды правительства.
   -- Нет, ты слышишь, Бертран, -- она на службе у полиции!
   -- Я и не подозревал об этом, -- отвечал генерал. Констан, видимо, тоже был крайне удивлен этим известием!
   -- Что ж это вы по собственной инициативе, -- продолжал спрашивать Первый Консул: -- стали принимать женщин на службу тайной полиции?
   -- О нет. Это практикуется у нас еще со времени вступления в должность министра полиции, гражданина Фуше.
   Заложив руки за спину и наклонив голову немного на бок, Бонапарт внимательно слушал объяснения комиссара. Наконец, приняв, по-видимому, какое-то решение, он сказал:
   -- Хорошо. Я приму к сведению ваши сообщения. А скажите, сколько же получает от вас эта особа... за свои услуги...
   -- О, наш бюджет далеко не велик, гражданин Первый Консул. Ежемесячное вознаграждение особы, о которой идет речь, колеблется, смотря по важности тех сведений, какие ей удастся нам доставить. А, кроме того, мы с своей стороны, закрываем глаза на кой-какие дела близко ее касающиеся...
   -- Продолжайте так же поступать и на будущее время. Я позабочусь об увеличении средств, отпускаемых здешней полиции. Вы же лично можете рассчитывать на награду в ближайшую очередь. Сейчас я вас больше не задерживаю.
   Комиссар, откланявшись генералу, направился уже к двери, но, не переходя порога, повернулся назад и произнес:
   -- Разрешите напомнить вам, гражданин Первый Консул что супрефект Маскле ожидает ваших распоряжений.
   -- Я приму его. Ступайте. -- Когда Девилье-Дюттераж вышел из комнаты, Первый Консул приблизился к Бертрану и, тронув его за плечо, сказал, -- Надо будет сообщить обо всем этом Жозефу. Иначе с этой женщиной можно попасть в неприятную историю.
   И он поспешно продиктовал генералу следующую записку: "Дорогой брат, я осведомился, что вы находитесь в связи с некоей госпожой Ф. Не знаю, известно ли вам, что эта женщина самого низкого разбора, авантюристка, услугами которой нередко уже пользовалась полиция. Вы не должны бывать у подобной особы: надо сторониться от грязи. Считаю долгом предупредить вас об этом, рассчитывая, что вы примете мои советы к руководству". Подписав записку, Бонапарт взял Констана за ухо.
   -- Ну, теперь мы выходим; давайте живее все, что нужно.
   Камердинер сейчас же подал ему шляпу, пальто и хлыст. В сопровождении Бертрана Первый Консул быстро прошел в приемную. Там оставалось еще несколько офицеров: они столпились вокруг Мюрата, рассказывавшего что-то с большим оживлением. Прибывшие на прием гражданские чиновники вытянулись в два ряда вдоль стены. На первом плане, держа под мышкой исковерканную шляпу, весь бледный, в растерзанном и запачканном костюме, стоял гражданин Маскле.
   Скорыми шагами Первый Консул прошел через комнату, похлопывая хлыстом по шляпе, которую держал в руке. При его приближении Маскле робким голосом начал - было говорить:
   -- Гражданин Первый Консул...
   Бонапарт остановился:
   -- Вы кто такой? Что вам здесь нужно?
   -- Да, я забыл спросить тебя.,. -- произнес он: -- ты говорил мне о какой-то итальянке... На чем же мы остановились?
   -- Она будет ждать слова с вашей стороны...
   -- Хорошо. Пусть она явится ко мне.
   Послышался лязг сабель, вынутых из ножен. Весь эскорт, следуя за Первым Консулом, тронулся рысью по направлению к главным воротам замка. Барабанщики караула, стоявшего у ворот, забили встречу.

VIII.
"Загадочный труп"

   Комиссар полиции, Девилье-Дюттераж, удалился из замка Пон-де-Брик в счастливом н в то же время озабоченном настроении духа. Взяв экипаж из мэрии ближайшей деревушки, он быстро понесся обратно в Булонь. Сидя в экипаже, он стал раздумывать над тем, как складывается его положение после утреннего свидания с Первым Консулом. Без сомнения, глава государства остался доволен его усердием и распорядительностью: об этом свидетельствовало обещание награды в близком будущем. Но, с другой стороны, внимание Бонапарта еще больше увеличивало его ответственность. Теперь ему во что бы то ни стало необходимо было напасть на след Сент-Илера и Клери, которым пока что удалось скрыться от полиции. Накрыть и арестовать этих опасных заговорщиков становилось для него делом профессиональной чести и самолюбия.
   Конечно, простофиля Маскле своими необдуманными выходками чуть не испортил всего дела. Но ведь можно еще попытаться исправить его промахи. Известие о том, что в Булони у роялистов имеется тайный приют, вовсе не явилось для нашего комиссара особенно неожиданным. Он прекрасно знал, что такие секретные агентства заговорщиков рассеяны по всей территории приморских департаментов Франции. Ими полны были и Нормандия, и Бретань да, разумеется, и в самом Париже у эмигрантов должны были быть подобные убежища. Ведь Париж, конечно, и являлся той цитаделью, овладеть которой стремились всеми силами противники Первого Консула. Где бы ни удалось им высадиться тайком на французский берег, в районе ли Трувиля или где-нибудь на утесах, окружавших Булонь, или на прибрежных скалах в Морбигане, -- заговорщики неизбежно старались тем или иным способом пробраться в Париж.
   Таким образом все давало повод предполагать, что по тому же пути направился в настоящем случае и дворянин Сент-Илер. Разумеется, он прибыл из Лондона, этого центра эмиграции, главного очага, откуда исходили все заговоры против нового государственного строя Франции, и так же несомненно, целью его путешествия должна была являться столица. И раньше уже полиция имела сведения о том, что его присутствие было замечено в Париже. Так, приблизительно в нивозе II года, в бюллетенях Министерства Полиции появились указания, что Сент-Илера видели то в одном из подозрительных кафе бывшего Пале-Рояля, то в других местах на улице, то наконец в меблированных комнатах, состоявших на особом подозрении у полиции. Но каждый раз, при попытках задержать его, ловкий эмигрант ускользал от преследования. Во всяком случае, власти продолжали его разыскивать ввиду особого циркуляра министра Фуше, где предписывалось задержать немедленно, где бы он ни появился, "дворянина Сент-Илера, разыскиваемого полициею, как одного из главных агентов эмигрировавших принцев". Его приметы были сообщены во все приморские города Франции, так что они были прекрасно известны и комиссару полиции в Булонь-сюр-Мер. И вот оказывалось, что неутомимый агент роялистов снова решил испытать судьбу и опять появился на французской территории, перебравшись через пролив на рыбачьем судне. Счастье благоприятствовало ему, и он выиграл первую ставку в своей опасной игре. Теперь очередь была за гражданином Девилье-Дюттераж: ему приходилось подумать о том, как бы выиграть в этой игре вторую ставку.
   Прежде всего, очевидно, надо было вновь отыскать следы Сент-Илера в Булони, упущенные из рук, благодаря неловкости Маскле. Это казалось нашему комиссару не особенно трудной задачей. Он припоминал, что Шарлье говорил о каком-то извозопромышленнике из Капекюр, у которого обыкновенно брали экипажи роялистские агенты при своих проездах через Булонь. С этой стороны, разумеется, и следовало приняться за поиски, а там уже будет виднее, как действовать дальше.
   Кабриолет Девилье-Дютерража быстро проехал расстояние, отделяющее Пон де-Брик от Булони, и по крутому въезду стал подниматься в верхнюю часть города, где помещалось бюро комиссара полиции. Кабинет его был расположен в самой глубине старого, и сырого дома. Вообще, судя по внешнему виду помещения, занимаемого бюро, трудно было поверить, что здесь одно из агентств полиции Фуше, стяжавшей себе репутацию такой грозной силы; все чувствовали, что по искусству и ловкости своих агентов она стоит куда выше отжившей век полиции начальников провинций при старом режиме, известной только своим грубым самоуправством. Напротив того, этот кабинет, оклеенный старыми, запачканными и засаленными обоями, имел очень жалкий и нечистоплотный вид; здесь все отзывалось каким-то грязным убожеством. Казалось, все эти папки в шкапах, сплошь набитые разными бумагами, груды циркуляров, канцелярские дела, разбросанные по столам, таят в себе следы самых темных и подозрительных историй...
   Когда Девилье-Дюттераж вошел в комнату, то у одного из окон за маленьким столом сидел и перебирал карточки худой и плешивый человек. Его голова на тонкой шее, замотанной широким черным галстухом, придавала ему какое-то ястребиное выражение. При появлении комиссара он поднял голову и прервал свое занятие.
   -- Здравствуйте Трейль, -- приветствовал его комиссар: -- вы можете мне найти ведомость имеющихся здесь экипажей, по заявлениям их владельцев, которые были сделаны на случай реквизиции.
   -- Разумеется, могу, -- отвечал тот: -- у меня никогда ничего не пропадает.
   -- Дайте мне эту ведомость.
   Чиновник поднялся с своего места и, весь согнувшись, разбитой походкой пошел к шкапу; длинные полы его зеленого сюртука чуть не волочились по грязному полу кабинета. Не задумываясь, он прямо направился к большому картонному ящику с бумагами, стоявшему па шкапу, снял его сверху, высыпал бумаги на стол и из груды их извлек какую-то грязную, захватанную руками ведомость.
   Комиссар спрятал ее в задний карман своего фрака, снова взялся за шляпу и открыл дверь.
   -- Да! я и забыл! -- сказал он, -- Трейль, вы знаете какого-нибудь извозопромышленника в Капекюр?
   -- Я знаю, что в этом предместье есть двое извозопромышленников. А что, вы хотите потребовать от них каких-либо объяснений?
   -- Да, это придется сделать. Как их зовут?
   -- Тот, что живет в верхней части предместья, -- это бывший рыбак, некий Гриффе, добрый гражданин в том смысле, что ему никогда не случалось иметь дело с нами. Другой -- по фамилии Полэ -- более подозрительный субъект: его заведение помещается в нижнем Капекюре.
   -- Вот, вот! Этого то мне и надо! Так я сейчас и отправлюсь за ним.
   -- Я вам не нужен при этом?
   -- Нет, по крайней мере, не сейчас. Я возьму с собой двух полицейских.
   -- Разве вы собираетесь арестовать Полэ?
   -- Да.
   -- Ну, тогда надо быть осторожнее. Он не очень-то легко дастся вам в руки!
   -- Однако, нас будет трое!
   -- Идите лучше впятером. Так будет надежнее.
   -- У меня нет здесь под рукою лишних людей. Знаете, сегодня ночью все были в разгоне из-за обыска, который затеял Маскле...
   -- Да, мне рассказывали об этой истории в супрефектуре. Но вы подождите немного. Я зайду к полицейскому инспектору и вытребую оттуда несколько человек вам в помощь.
   -- Вы серьезно думаете Трейль, что это нужно?
   Трейль пожал плечами.
   -- Разумеется, нужно, раз я вам говорю.
   Он удалился, оставив комиссара одного. Пройдя по длинному коридору, примыкавшему к кабинету, он вышел на двор. На дворе перед одним из внутренних флигелей дома был разбит небольшой садик, обнесенный деревянной полусгнившей от времени решеткой. Приблизившись к ней и не входя в садик, Трейль поднес пальцы ко рту и глухо свистнул. Тотчас же в окне появилась голова какого-то молодого человека.
   -- Ступай вниз! -- крикнул ему Трейль.
   По лестнице послышались легкие шаги, и в несколько прыжков молодой человек спустился к Трейлю, который уже поджидал его внизу лестницы. Понизив голос, Трейль сказал своему собеседнику:
   -- Беги скорей к Полэ. Предупреди его, что к нему должна явиться полиция проверять его экипажи по списку, так что, если он угнал куда-нибудь кабриолет, так пусть примет свои меры или приготовится давать объяснения.
   -- Сейчас идти? -- спросил юноша.
   -- Сию секунду. У тебя еще есть пять минут времени, чтобы предупредить полицию. Иди кратчайшей дорогой и смотри -- торопись!
   Молодой человек поспешно схватил из соседней комнаты свой сюртук, надел его на плечи и побежал исполнять поручение Трейля. Тот прошел за ним несколько шагов и, выйдя на улицу, остановился у входа в бюро полицейского инспектора, помещавшееся в низшем этаже того же дома.
   -- Пусть четверо людей приготовятся идти вместе с комиссаром в Капекюр. Он сейчас уходит.
   И Трейль вернулся в кабинет своего начальника.
   -- Люди предупреждены, -- доложил он.
   -- Прекрасно. Представьте себе, Трейль, Первый Консул и не подозревал, что эта Фокон имеет связи с нами!
   -- Не может быть! Значит, министр кое-что скрывает от него?
   -- По-видимому, так. Во всяком случае в министерстве об этом было хорошо известно.
   -- Жаль, -- сказал Трейль: -- Бонапарт сообщит теперь обо всем Жозефу, и тот станет остерегаться. Значит, нам труднее будет доставать через нее нужные сведения.
   -- Я не беспокоюсь на этот счет. Фокон -- ловкая женщина и отлично понимает свое дело. Она вывернется из всякой игры с барышом для себя.
   -- Будем надеяться, -- проворчал Трейль и пошел к своему столу.
   Но, проходя за спиною комиссара, он заметил, что у того торчит из заднего кармана кончик ведомости со списком экипажей, находящихся в Булони. Быстрым и ловким движением Трейль вытащил у своего принципала эту ведомость, положил ее на стол к комиссару и сам занял свое обычное место. Комиссар так ничего и не заметил.
   В ту же минуту в дверь постучался полицейский инспектор, явившийся с тем, чтобы предоставить себя в распоряжение комиссара. Сопровождавшие его люди уже приготовились идти и дожидались в коридоре.
   -- Идем, -- произнес Девилье-Дютерраж. -- Вы, Трейль, подождите меня здесь. Может быть, когда я вернусь, вы узнаете кое-какие интересные новости, и нам с вами придется заняться.
   Трейль что-то проворчал в ответ, уткнувшись носом в разложенные перед ним карточки. Полицейские тронулись в свою экспедицию. Их отряд стал пробираться по извилистым улицам города, мерно отбивая шаг по неровной каменной мостовой. Инспектор захватил с собою троих людей, так что вся группа состояла из пяти человек, и каких-либо неожиданностей, если бы понадобилось арестовать Полэ, уже не приходилось страшиться. На полицейских были надеты их форменные шляпы с выпушкой бурого меха, плащи из блестящего сукна, а в руке каждый из них держал дубинку. Из карманов высовывались ручки пистолетов. Впереди шествовали комиссар и инспектор, а в почтительном отдалении за начальством двигалось их трое подчиненных. При взгляде на эту группу каждый булочник, мясник или рыботорговец, мимо лавки которого проходили полицейские, невольно говорил себе: "Ну и неприятные же физиономии у этих клевретов Фуше!"
   В порту Булони, по набережной которого следовал теперь наш отряд, царило необыкновенное оживление. К берегу то приставали, то отплывали от него шлюпки с судов военной флотилии, с поднятыми на корме трехцветными флагами. На одной из прибрежных возвышенностей трудилась целая армия рабочих, занятых срытием этого холма, для образования здесь нового портового бассейна. Каменотесы обделывали громадные массивы. назначавшиеся для постройки будущих молов в порту. По склонам утесов, окружающих бухту Булони, производилась установка целого ряда батарей. По набережной то и дело проносились отряды кавалеристов. На высоких мачтах семафора шумно хлопали при порывах ветра продолговатые сигнальные флажки. В нескольких местах на сером фоне неба, низко нависшего над морем, выделялись вышки телеграфа, недавно изобретенного гражданином Шаппом. В открытом море виднелась боевая эскадра, суда которой растянулись перед входом в бухту в виде гигантского полукруга. Крупные, белые пятна парусов и темные точки судовых флагов смешивались в глазах зрителя в одну внушительную картину. А там дальше, в туманном просторе Ламанша, невольно чувствовалось присутствие других кораблей, других флагов. Флот Нельсона крейсировал в море недалеко от Булони.
   Когда же наблюдатель снова переводил свой взор в сторону берега, то перед ним открывался грандиозный вид на весь город, расположенный на уступах возвышенности, поднимающейся здесь над берегом. В дымке тумана, висевшего над городом, резко выделялись все колокольни его церквей, а в стороне, на самом верху одного из боковых утесов, виднелся временный барак, построенный для Первого Консула; на вершине его гордо развевался флаг главы государства. Во время пребывания Бонапарта в Булони он проводил свой день здесь либо в замке Пон-де-Брик, либо тут, в этом бараке, высившемся над морскою ширью. Отсюда он наблюдал над маневрами судов своей эскадры. Вооружившись биноклем, нередко молено было видеть из города фигуру Первого Консула, стоящего на вершине утеса, в сером сюртуке, широкие полы которого развевались на морском ветру. Здесь он любил обдумывать свой проект высадки французских войск на берег Англии, в надежде подчинить наконец силе французского оружия вечного и упорного врага галлов...
   Отряд полицейских уже приближался к цели своей экспедиции. По мостику над плотиною со шлюзом, закрывшей вход во внутренний бассейн, они перебрались на другую сторону порта и вошли в Капекюр, предместье, населенное рыбаками, портовыми грузчиками и рабочими, занятыми на корабельных верфях.
   Там, на набережной, нагружались целые возы с рыбой; одна рядом с другой, были нагромождены большие кучи морских раковин. Всюду стоял крепкий соленый запах. Полицейские с трудом пробирались в толпе рыбаков и матросов, бродивших по набережной. При пересечении одной из улиц, спускавшихся к порту, они остановились, и комиссар, вместе с инспектором, вошел под ворота углового дома. Перед ними открывался двор, сплошь заставленный экипажами; вокруг него тянулся ряд конюшен. Несколько конюхов нагружали на телеги лошадиный навоз. Другие занимались тут же чисткою лошадей; вдоль стен были разбросаны вязки соломы. Посреди двора стоял кабриолет с поднятыми кверху оглоблями; было заметно, что его только-что мыли и чистили особенно старательно. В низенькой комнате, открывавшейся прямо на двор, сидел и писал какой-то человек с большими очками в железной оправе на носу. Комиссар полиции направился прямо к нему:
   -- Вы гражданин Поле?
   Человек поднял голову, посмотрел на говорившего поверх своих очков и равнодушным тоном спросил:
   -- А вам что от него требуется?
   -- Мне нужно знать, отпускали ли вы сегодня ночью какой-нибудь из ваших экипажей?
   -- Вам-то какое до этого дело? -- -произнес Полэ уже с некоторым раздражением в голосе.
   Девилье-Дютерраж распахнул свой плащ. На нем был опоясан трехцветный шарф, а в петлице висела серебряная медаль, указывавшая его служебное положение.
   -- Ладно, ладно, -- сказал Полэ, увидев, с кем имеет дело: -- раз это требуется для полиции. -- Он встал с места, подошел к дверям одной из конюшен и крикнул:
   -- Лефоше!
   Из-за кучи соломы показалась голова какого-то заспанного парня, с довольно-таки хитрым выражением лица, снова спряталась в солому и потом появилась опять.
   -- Чего еще надо?
   -- Поди сюда!
   Парень вылез из кучи соломы, в которую забрался, и предстал пред посетителями в холщевых штанах и деревянных башмаках на босу-ногу; в волосах у него запутались целые вороха мелких соломинок.
   -- Вот этот гражданин желает знать, отпускали ли сегодня ночью с нашего двора какие-нибудь экипажи? Ты ведь был сегодня дежурным?..
   -- Нет, никто не брал ни одного экипажа, -- отвечал парень.
   -- Ну, а сегодня утром?
   -- Сегодня отпустили грузовую подводу для фуража. Больше ничего.
   -- Так, значит, -- произнес комиссар: -- за исключением этой подводы, все экипажи, которые вы указали в своем заявлении, когда составлялись списки экипажей для нужд реквизиции, находятся у вас налицо?
   Полэ осторожно отвечал: -- Должно быть, что так.
   Комиссар полиции стал шарить по своим карманам, но, к своему крайнему удивлению, не мог найти ведомость экипажей, которую давал ему Трейль. Что за досадная проволочка! Неужели он потерял эту ведомость и ее придется искать? Наконец, он решил удовольствоваться просто поверкой наличного числа экипажей у Полэ. Потом это число можно будет сверить с данными ведомости по ее дубликату, который хранится в супрефектуре. Поэтому комиссар тотчас же приступил к осмотру в натуре. В сарае оказалось всего три кабриолета и две городских кареты. Тот кабриолет, что стоял на дворе, был четвертым. Прочие повозки могли служить только для перевозки тяжестей и, значит, в настоящем случае их нечего было принимать в счет. Закончив свой осмотр, комиссар полиции ушел от Полэ, несколько удивленный полным спокойствием последнего во время осмотра; это спокойствие показалось нашему комиссару довольно-таки подозрительным.
   На этом основании он счел благоразумным принять на всякий случай кое-какие меры предосторожности и уходя оставил одного из полицейских наблюдать за домом Полэ на время своего отсутствия. Будучи убежден, что Полэ, наверное, чувствует за собою кое-какие грешки, комиссар поручил агенту, оставленному для наблюдения за домом, постараться выпытать какие-нибудь полезные сведения у прислуги извозопромышленника.
   Весь остальной отряд тронулся обратно в Булонь в несколько мрачном настроении духа... Комиссар направился прямо в супрефектуру; ему не терпелось поскорее поверить результаты произведенного им осмотра экипажей у Полэ. Он понимал, что ему приходиться действовать с величайшей энергией. С момента бегства Сент-Илера из убежища заговорщиков у Клери прошло уже десять часов, и, конечно, беглец не терял своего времени даром. А теперь еще самый -след эмигранта, указанный Шарлье, оказывался довольно запутанным. Кроме того, комиссар стал даже сомневаться в том, действительно ли скрылись беглецы из Булони? Постарались ли они исчезнуть поскорее из города, как только было открыто их убежище? На вопрос этот трудно было ответить. Конечно, Шарлье не солгал, сообщив полиции о содействии, обычно оказываемом Полэ роялистским агентам; но в данном то случае-обратился ли Сент-Илер к преступной помощи Полэ? -- Этого, конечно, никто не мог сказать. Значит, розыски по-прежнему приходилось производить в потемках. А между тем Первый Консул с нетерпением ждет их результатов...
   Озабоченный такими мыслями, Девилье-Дютерраж вошел в дом, занятый супрефектурой. Когда он проходил по канцеляриям, то ему бросилось в глаза необычное оживление, царившее среди служащих. Во всех комнатах слышались какие-то громкие толки и споры. Неужели это происшествия последней ночи вызвали здесь такое волнение? По-видимому, Маскле не сумел держать язык за зубами, и теперь, конечно, его подчиненные тешатся волю по поводу его злоключений. Даже в приемной, у самых дверей в кабинет супрефекта, его курьер и какой-то проситель вели оживленную беседу и оба казались взволнованными. Комиссар прервал их разговор опросом:
   -- Гражданин супрефект у себя?
   -- Нет, гражданин комиссар, -- поспешно отвечал ему курьер. -- Супрефект только что ушел отсюда и направился прямо к вам.
   -- Значит, мы с ним разошлись, я постараюсь застать его у себя, -- Сделав несколько шагов к выходу, он обернулся: - Ну, а здесь ничего не случилось особенного?
   Курьер замялся:
   -- Нет, гражданин комиссар. Ничего. То есть положим... Супрефект говорил... или, вернее, можно было понять из его слов...
   Комиссар не стал слушать его запутанных объяснений. Было ясно, что курьер боится сказать что-нибудь лишнее. Не всегда ведь безопасно рассказывать о том, что удалось подслушать из-за дверей. К тому же комиссару предстояло встретиться с самим Маскле. который, конечно, и не замедлит сообщить ему все новости, если только они, действительно, имеются. С другой стороны, комиссар торопился прежде всего навести справку о количестве экипажей, числившихся на учете у Полэ. В подлежащем отделении канцелярии он попросил чиновника показать ему другой экземпляр ведомости, которой так некстати не оказалось у него при себе во время визита к Полэ. Заглянув в эту ведомость, он тотчас же убедился в том, что у Полэ все было в полном порядке: число экипажей, найденных на его дворе, в точности совпадало с показанным в списке, который держал в руках комиссар. Очевидно было, что разоблачения Шарлье направили полицию па неверную дорогу и след Сент-Илера в Булони оказывался утерянным. Значит, беглецы вовсе и не обращались за содействием к Полэ, чтобы уехать из города. А впрочем, может быть... И тут всякие сомнения снова овладели мыслями нашего комиссара. Ведь Полэ мог дать беглецам один из своих кабриолетов ночью, а к утру уж экипаж успел вернуться обратно в Булонь. Могли же Сент-Илер и Клери отъехать всего на несколько лье от Булони и, отпустив кабриолет где-нибудь посреди дороги, отослать его пустым назад... Если бы такие догадки оказались правильными, то дело приходилось начинать сызнова.
   Поблагодарив чиновника, показавшего ему ведомость, Девилье-Дютерраж небрежным тоном спросил его:
   -- Есть у вас какие-нибудь новости?
   Тот удивился. -- Да разве вы еще ничего не слыхали, гражданин комиссар?
   -- Вы говорите о событиях сегодняшней ночи.
   -- Ну да! Было же покушение на убийство Первого Консула! -- Неужели?
   -- Могу вас уверить. И, по-видимому, супрефект так удачно повел розыски, что в настоящую минуту убийца уже арестован. Как слышно, он оказался шуаном.
   -- Что вы рассказываете! -- От изумления слова замерли на устах у комиссара, а глаза, казалось, готовы были вылезти из своих орбит: -- вы говорите, что убийца арестован! Да ведь и убийцы то никакого не было.
   -- Как так не было! Говорят же вам, что шуан покушался убить Первого Консула, заведомый шуан!
   -- Да что такое, -- зашумел комиссар: -- смеетесь вы тут все надо мной, что ли? -- И, надев шляпу на голову, он со словами: -- прощайте, гражданин! -- вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью. Он сбежал вниз по лестнице супрефектуры и собирался уже выйти на улицу, как сверху его окликнул чей-то голос:
   -- Постойте, гражданин комиссар, постойте...
   Он повернулся и увидел курьера из приемной супрефекта, который звал его и сильно жестикулировал, приглашая его знаками вернуться обратно.
   Комиссар опять стал подниматься.
   -- Что, супрефект возвратился назад?
   -- Да, да, гражданин. Я доложил ему, что вы хотели его видеть.
   -- Он ждет вас.
   В несколько шагов комиссар прошел длинный коридор. Приблизившись к кабинету супрефекта, он постучался в дверь и в ответ услышал громкий радостный возглас Маскле: -- Войдите!
   Супрефект стоял в кабинете за своим столом; на лице его сияло необыкновенно торжествующее выражение, и он от полноты восторга нервно потирал руками. Ею костюм, правда, был еще в прежнем беспорядке и сохранял следы рискованного путешествия своего владельца на рессорах позади кареты Первого Консула. Но, видимо, Маскле не обращал теперь внимания на подобные мелочи. Ликующий вид совершенно преображал лицо супрефекта, и только его бледность говорила о тех треволнениях, которые ему пришлось пережить в течение последней ночи.
   -- Что я слышу? -- воскликнул Девилье-Дютерраж входя в комнату: -- говорят, вы арестовали какого-то шуана!
   -- В моих руках один из наших шуанов, -- поправил его Маскле: -- это будет получше.
   -- Как! Один из тех людей, которых мы преследовали ночью?
   -- Именно.
   -- Да кто же, наконец, говорите, Бога ради!
   -- Тот, кто носил имя дворянина Лаэ де Сент-Илера.
   -- Как! Сент-Илер?
   -- Да, да, он самый.
   -- Не может быть! -- произнес пораженный Девилье-Дютерраж.
   -- Вы все еще не верите? -- высокомерным тоном спросил его Маскле.
   Тот сел и стал вытирать крупные капли пота, выступившие на его лбу; он старался прийти в себя, успокоиться и внести хоть какой-нибудь порядок в свои мысли, пришедшие в полное смятение.
   -- Но я все-таки, не понимаю хорошенько... Вам, значит, не совсем еще удалось задержать Лаэ де Сент-Илера...
   -- Гражданин комиссар, -- гордо прервал его Маскле: -- повторяю вам: я захватил этого шуана. Он в моих руках.
   -- Он здесь сейчас?
   -- Если не совсем здесь, во всяком случае, недалеко отсюда -- в мэрии.
   -- Прошу извинения, -- произнес комиссар полиции, поднимаясь с своего места: -- при таких условиях мне самому приходится вмешаться в настоящее дело. Раз этот человек арестован, то он должен поступить в мое ведение, так-как мне поручено произвести следствие по его делу. Еще сегодня утром сам Первый Консул...
   -- Я тотчас же поставил обо всем в известность Первого Консула, -- прервал комиссара Маскле. -- Затем я собирался и вам сообщить об этой истории и заехал для этого в ваше бюро на обратном пути из барака Первого Консула на утесе Тур д'Ордр. Вероятно, вам и не потребуется производить здесь никакого следствия, так как Лаэ де Сент-Илера уже нет в живых.
   -- Ах, черт его побери! Неужели вы дали ему возможность лишить себя жизни при его задержании? Это ужасно досадно! Наверное, его можно было бы заставить о многом порассказать нам!
   -- Дело в том, -- начал Маскле, -- что... -- Он остановился в нерешительности, как бы затрудняясь продолжать. В действительности ему не хотелось умалить в глазах Девилье-Дютерража свои заслуги в деле поимки роялистского агента. Говоря неясными, расплывчатыми фразами, так что сущность дела трудно было даже понять из-за обилия мелких ненужных подробностей, супрефект поставил комиссара в курс всего случившегося.
   Выслушав утром от Первого Консула краткую, но выразительную аттестацию своей особе, Маскле покинул замок Пон-де-Брик и, усталый и измученный нравственно, направил свои стопы в мэрию соседнего селения, совершенно не зная, что предпринять дальше. В мэрии он застал всеобщее смятение. Какой-то солдат и трое крестьян только-что доставили туда труп человека, найденный ими на краю дороги, невдалеке от деревни. Солдат прежде других заметил покойника, лежавшего в придорожной канаве с скрещенными на груди руками. Он позвал на помощь крестьян, шедших навстречу по дороге с своими волами к месту полевых работ. При их содействии солдат поднял труп с земли и удостоверился, что покойный был убит пулей из пистолета, попавшей ему прямо в лицо. Выстрел был, видимо, произведен в упор, так что глаз умершего был совершенно обожжен пламенем. В нижней части лба под сгустками крови зияло глубокое отверстие, указывая место, куда ударила пуля.
   Труп тотчас же был перенесен в ближайшую мэрию, и там его едва успели разложить на столе, как сюда прибыл Маскле. Почувствовав у себя снова прилив служебного рвения, Булонский супрефект не замедлил вмешаться в дело, обнаружив, как это всегда с ним бывало, больше энергии, чем умения. Местного мэра не оказалось налицо и за ним послали людей, а, в ожидании его, супрефект принялся за осмотр трупа.
   Покойный -- человек довольно высокого роста -- был закутан в плащ, весь покрытый грязью и совершенно вымокший. Костюм его состоял из зеленого фрака, по-видимому, с чужого плеча, так как он едва сходился на фигуре умершего. На ногах у него были сапоги с длинными голенищами. Маскле, недолго думая, стал обшаривать его карманы. При покойнике не оказалось ли часов, ни каких-нибудь дорогих вещей и ни единой копейки денег, -- только во внутреннем кармане фрака нашелся небольшой бумажник.
   Вода в канаве, где лежал умерший, промочила насквозь его платье и проникла, даже, через кожу бумажника, так что лежавшие там бумаги тоже оказались совершенно намокшими. Маскле с осторожностью извлек оттуда сырые листы и выложил их на столе возле печки, топившейся в тесной комнате мэрии, где толпилась теперь большая группа любопытных. Когда бумага несколько подсохла, то супрефекту уже без особого труда удалось разобрать несколько слов, уцелевших среди расплывшихся чернильных пятен. На первый взгляд содержание этих бумаг показалось ему не слишком интересным: главным образом, тут попадались листки, испещренные какими-то цифрами и арифметическими расчетами; но вот одна страница разом приковала к себе необыкновенное внимание со стороны гражданина Маскле. Это было письмо, в начале которого стояла фраза: "дорогой друг"; дальше несколько строк прочесть было нельзя; потом опять совершенно ясно выступали слова: "со времени вашего возвращения в Лондон". И дальше среди совершенно испорченных мест письма пред глазами изумленного супрефекта мелькали отдельные слова и обрывки фраз вроде следующих:... "наши принцы... на берегу у Трувиля... министерство окажет содействие... друзья уже в Париже... предосторожности полиции"... И, наконец, в самом низу письма на месте обычного приветствия Маскле прочел: "...от души целую вас, мой дорогой Лаэ Сент-Илер"...
   Сразу супрефект не мог даже придти в себя от этого неожиданного открытия. Так, значит, пред ним и лежал труп человека, которого он преследовал ночью с таким ожесточением! Это и был тот шуан, опасный заговорщик, агент роялистской эмиграции! II вот, наконец, он в руках булонского супрефекта! Судорожно сжимая в руках драгоценный документ, Маскле прямо задыхался от радостного волнения. Торжество его не знало границ. Теперь он восстановит свое имя, задетое неблагодарной выходкой Первого Консула. Нельзя же будет не признать и не засвидетельствовать пред всеми его служебного искусства и усердия. И опять мечты о повышении на должность префекта уже овладели душою гражданина Маскле... Но на этот раз он твердо решил действовать один. Полицейское чутье булонского комиссара не внушало ему ни малейшего доверия, и он вовсе не собирался делиться с Девилье-Дютерражем лаврами успеха, заслуженными им одним.
   В эту минуту прибыл на место и мэр. В коротких словах, не посвящая его в подробности происшествий, разыгравшихся ночью в Булони, Маскле объяснил ему, в чем дело. Вдвоем они составили протокол о находке трупа, с указанием обнаруженных при нем бумаг. По исполнении всех законных формальностей, супрефект стал распоряжаться перевезением трупа в Булонь.
   Пришлось приняться за поиски какой-нибудь повозки. В это время в окрестностях Булони большая часть частных экипажей была забрана от владельцев для надобностей армии. Поэтому супрефекту с большим трудом удалось добыть телегу для перевозки сена, на которую и был положен найденный труп. Не сводя с него внимательного взора, Маскле тронулся в Булонь, увозя туда свою драгоценную находку.
   По прибытии в город супрефект доставил труп в мэрию и распорядился положить его в одной из комнат, приставив к нему для охраны военный караул. Потом, освободившись от этого ответственного груза, супрефект поспешил отправиться в барак Первого Консула, расположенный на утесе над городом. Но оказалось, что Бонапарт председательствует в какой-то комиссии из высших чинов армии и видеть его нельзя. Ни один из адъютантов не решился доложить ему о прибытии Маскле. Поэтому последнему пришлось письменно донести о своей знаменательной находке, весть о которой ему так хотелось, как можно скорее, лично принести Первому Консулу. Он составил свой краткий рапорт в следующих выражениях:
   "Гражданин Первый Консул, имею честь доложить вам, что бывший дворянин Лаэ де-Сент-Илер, высадившийся вчера на берег около Булони, захвачен сегодня утром под моим руководством.

Супрефект города Булонь-сюр-Мер, Маскле".

   Крепко потирая себе руки в радостном убеждении, что теперь он блестяще загладил свои промахи во время ночной экспедиции по следам заговорщиков, Маскле направился в бюро Девилье-Дютерража, думая поделиться с ним неожиданною приятною вестью. Не застав того на месте, он вернулся к себе в супрефектуру, где и встретился теперь с комиссаром полиции.
   Молча выслушал последний длинное повествование Маскле. В этом рассказе он не мог заметить ничего неправдоподобного. Несколько странным показалось ему только одно, а именно, что труп Сент-Илера был обнаружен в таком близком расстоянии от замка Пон-де-Брик. И что же, в конце концов, могла означать эта смерть? Неужели тут было самоубийство? Но на таком предположении, очевидно, не приходилось особенно останавливаться, да к тому же по близости трупа не оказалось никакого оружия, так что о самоубийстве здесь не могло быть и речи. Значит, следовало заключить, что Сент-Илер погиб от руки убийцы. Но тогда кто же мог убить его? Может, Клери? Эта мысль тотчас же пришла в голову комиссару, но, конечно, найти сколько-нибудь правдоподобных объяснений такой расправы Клери с своим сообщником он не мог. Оставалось лишь надеяться, что будущее следствие по этому делу прольет хоть отчасти свет на причины смерти Сент-Илера. В данную же минуту несомненно было только одно: Сент-Илер попал, наконец, в руки полиции, но попал мертвым.
   -- Что ж, -- произнес комиссар: -- нам, значит, остается только поздравить себя с неожиданной удачей наших поисков и пока заключить свое дело, удостоверив лишь личность умершего.
   -- Так разве вы не верите, что это Сент-Илер? -- возразил Маскле, приходя сейчас же в неприятное настроение духа, так как ему показалось, что замечание комиссара задевает его самолюбие.
   -- Нисколько, -- отвечал тот, -- но по закону мы обязаны удостоверить личность человека, которому принадлежит найденный труп, опросом свидетелей. Мне лично, вед, Сент-Илер, был совершенно неизвестен. Не знаю, как вам...
   -- Мне тоже. Я никогда в жизни его не видал.
   -- Значит, мы с вами и не в состоянии опознать умершего. Придется пригласить каких-нибудь достоверных свидетелей.
   -- Это очень просто, -- с кислой усмешкой заметил Маскле: -- стоит только арестовать еще кого-нибудь из сообщников Сент-Илера или вызвать их из Лондона.
   Не обращая внимания на иронический тон супрефекта, комиссар ответил:
   -- Я думаю, нам и не придется прибегать к таким средствам... которые не так скоро привели бы нас к цели. Свидетель найдется у нас под рукой.
   -- Да? Скажите, пожалуйста... и кто ж такой этот свидетель? Мне было бы любопытно с ним познакомиться.
   -- Но, гражданин супрефект, вы знаете его и даже лучше, чем я. Вероятно, он и сейчас находится недалеко от вас.
   Маскле с презрительно-иронической миной сделал вид, что ищет вокруг себя, -- Да неужели?
   -- Могу вас уверить. Разве вы отпустили на свободу нашего почтенного Шарлье?
   -- Да-а... Шарлье...
   -- Разумеется, Шарлье. Ведь он же оказывал когда-то помощь Сент-Илеру при одном из его переездов во Францию. Конечно, он должен прекрасно знать своего клиента в лицо.
   -- Вы правы. Я просто позабыл об этом субъекте.
   -- Ну, а я могу похвастаться хоть тем, что у меня хорошая память, -- иронизировал комиссар, -- и поэтому...
   -- Ну, ладно, ладно, -- проворчал Маскле, видя, что он опять попал в не совсем ловкое положение. -- Раз уж приходится соблюсти законную формальность, о которой вы упомянули, то, конечно, я прикажу привести Шарлье. Я уж собирался освободить его из-под стражи и ожидал только разрешения на это от высшего начальства.
   Супрефект позвонил и распорядился о немедленном доставлении арестованного Шарлье. Прошло несколько минут. Маскле позвал к себе секретаря, продиктовал ему какое-то официальное письмо и подписал две-три бумаги. Когда ему доложили, что гражданин Шарлье дожидается в приемной, он сделал еще несколько распоряжений по службе и потом приказал впустить арестованного. Шарлье вошел. Палец у него все еще был обмотан клочком разорванного галстуха. По беспорядку его костюма и бледному, измученному лицу было видно, что он провел бессонную ночь, полную всяких тревог и потрясений, под холодным зимним дождем. Нервное возбуждение, проявлявшееся у него в первые часы ареста, сменилось теперь угнетенным, подавленным настроением. Стан его как-то согнулся, и глаза, едва видневшиеся из-под опущенных век, казалось, не смотрели на окружающее. При входе Шарлье в кабинет, Маскле сразу же встретил его вопросом:
   -- Вы знаете дворянина Лаэ де-Сент-Илера?
   -- Я, кажется, уже признал это, -- отвечал арестованный.
   -- Так значит, раз вы встречались с Сент-Илером, то вам не трудно будет опознать его, если он вам будет предъявлен.
   Потухший взор Шарлье несколько оживился. -- Как? Вы задержали его?
   -- Идем! Следуйте за нами, -- приказал Маскле.
   В сопровождении Девилье-Дютерража и двух солдат, конвоировавших арестованного Шарлье, Маскле вышел из супрефектуры и направился к дому, где помещалась мэрия. Ему хотелось поскорее покончить лишнюю, на его взгляд, процедуру опознания трупа. Желание комиссара непременно соблюсти в этом случае все до единой законные формальности, казалось ему просто придиркой со стороны его коллеги, и в душе он говорил себе, что этот человек решительно начинает действовать ему на нервы. По-видимому, комиссар задался целью чинить препятствия ему, супрефекту, при каждом его мероприятии по охране общественной безопасности. Впрочем, Маскле утешал себя мыслью, что о таком неуместном поведении его сотоварища по полицейской службе в Булони можно будет при первом же удобном случае довести до сведения самого министра, и тогда... Но в это время они прибыли в мэрию. В одной из комнат нижнего этажа стража по-прежнему караулила труп, на который с улицы глазело через окна несколько зевак, с посиневшими от холода лицами. Маскле собственноручно приподнял брезент, покрывавший тело, и, приказав Шарлье подойти поближе к трупу, сказал ему:
   -- Вот он, ваш друг дворянин Лаэ де-Сент-Илер.
   Шарлье, шатаясь от волнения, повиновался. Нагнувшись к лицу умершего, он взглянул на него и в ту же минуту повернулся в сторону супрефекта.
   -- Это дворянин Сент-Илер? Да ничего похожего...
   -- Как? -- воскликнул Маскле: -- что вы говорите?
   -- Я говорю, что человек, который лежит здесь, вовсе не дворянин Лаэ-де-Сент-Илер.
   В комнате воцарилась полнейшая тишина. Все присутствующие с любопытством столпились около таинственного трупа. Маскле стоял, как громом пораженный. Он то смотрел пристальным недоверчивым взглядом в лицо умершему, то переводил свои глаза на Шарлье и опять обратно. Что же это, наконец, такое?
   Он смутно догадывался, что снова попал в неприятную историю, но все еще старался сохранять наружное спокойствие и продолжал свой допрос:
   -- Так вы не признаете в этом трупе бывшего дворянина Сент-Илера?.. Вы уверены, что это не он?
   -- Конечно, уверен, -- убежденным тоном отвечал Шарлье.
   -- Но если это не он, то кто же это?
   -- А Бог его знает, -- сказал тот и пожал плечами. -- Почем я знаю! Я могу сказать только, что Сент-Илер совсем не такого крупного телосложения, как человек, что сейчас лежит перед нами, и что он сильный брюнет, а у трупа, вы сами видите, белокурые волосы: Сент-Илер гораздо меньше ростом, а лицо у него вовсе не грубое, как у этого мертвеца.
   -- Но тогда чем же, по-вашему, можно объяснить тот факт, что в кармане у умершего оказались бумаги на имя Лаэ-де-Сент-Илера?
   -- Я думаю, что искать этому объяснений вовсе не мое дело. Человек, которого вы мне предъявили, мне совершенно неизвестен -- вот и все. Еще раз повторяю вам: это совсем не дворянин Сент-Илер.
   Категорическое заявление Шарлье повергло супрефекта в полнейшее отчаяние; самолюбие его страдало невыносимо. Неужели же во всей этой истории ему никогда не суждено выйти из положения одураченного человека. Оказаться опять в смешном виде в этом деле -- значит, погубить себя окончательно... Но снова овладев собою, Маскле с презрительным жестом, как бы устраняя с своего пути препятствия, которые ему хотели поставить, заявил:
   -- Ну, что ж! Мы, конечно, запишем в протоколе, что вы не опознали предъявленного вам трупа. Но что касается меня, то я остаюсь при своем убеждении. Этот человек, разумеется, не кто иной, как дворянин Сент-Илер. Бумаги, найденные при покойном, устраняют всякие сомнения на этот счет. Мы сейчас же и составим протокол.
   Но тут поспешил вмешаться в дело комиссар полиции. Холодным и вежливым тоном он заметил:
   -- Извините, гражданин супрефект, но, по-моему, прежде чем составлять протокол, нам предстоит опросить еще троих других свидетелей.
   -- Как, еще свидетелей?..
   -- Несомненно. Я вполне согласен с вашим мнением по поводу показания Шарлье -- одного этого показания недостаточно, чтобы решить вопрос о личности умершего.
   -- Ну, и что ж?
   -- Так, с вашего позволения, мы и опросим еще трех лиц, которые знают или, по крайней мере, видели дворянина Сент-Илера.
   -- Где же эти люди? Здесь в Булони?
   -- Они будут доставлены в ваше распоряжение через несколько минут.
   Девилье-Дютерраж набросал на клочке бумаги несколько слов и, вручив его одному из солдат, стороживших труп, приказал снести по назначению. Маскле, сдерживая свой гнев, стал нервно ходить взад и вперед по комнате от окна к столу, где лежал покойник, и обратно, бормоча сквозь зубы какие-то несвязные слова. Какую еще новую западню готовит ему этот завистливый и хитрый комиссар? Чего он добивается? Пожалуй, черт возьми! он метит... Что ж, ведь, были же случаи, что в супрефекты назначались люди, занимавшие должности даже ниже комиссара полиции! Мороз пробежал по коже у Маскле. Конечно, Первый Консул, когда хотел, быстро давал людям повышения по службе, по так же быстро можно было получить от него отставку... Нет, нет, супрефекту, во что бы то ни стало, надо было благополучно выпутаться из всей этой истории...
   Стук в дверь прервал его невеселые размышления. В комнату вошел капрал Рато и двое солдат, те самые, которым ночью было поручено отвести человека, назвавшегося именем Шарлье, в дом его брата.
   -- Вот мои свидетели, -- произнес комиссар. -- Выйдите в коридор, -- прибавил он, обращаясь к солдатам, пришедшим с Рато: -- вас позовут, когда будет нужно.
   Солдаты вышли за дверь. Они тоже были в самом мрачном настроении духа. Вот уж несколько часов, с того момента, как скрылся порученный их наблюдению подозрительный человек, они не могли найти себе места от беспокойства за свою участь, а те слухи, которые расходились по городу в связи с этой историей, еще более увеличивали их тревогу. Чтоб он. был проклят этот несчастный порыв ветра, так некстати сорвавший шляпу с головы шуана!
   Из вновь прибывших остался в комнате один Рато.
   -- Капрал, -- сказал ему комиссар полиции: -- узнали ли бы вы того человека, который обманным образом проник сегодня ночью в Булонь через ворота, где стоял ваш караул?
   -- Еще бы мне его не узнать! -- отвечал капрал: -- мало я из-за него перенес неприятностей!
   -- Ну, так взгляните -- это он?
   Комиссар подвел Рато к столу, на котором лежал, труп. После беглого осмотра покойника капрал покачал головой.
   -- Нет, -- сказал он: -- это кто-то другой?
   -- Вы вполне убеждены в том, что говорите?
   -- Ну, конечно: человек, с которым мы имели дело, даже не похож на вашего мертвеца...
   -- Хорошо, -- произнес Девилье-Дютерраж. -- Позовите сюда ваших людей.
   Последние явились. На этот раз тот же вопрос, что и капралу, был предложен самим Маскле. Несколько минут солдаты потоптались вокруг стола, разглядывая труп. Потом, оба в один голос заявили:
   -- Это не тот человек, который бежал от нас сегодня ночью.
   Теперь всякие сомнения должны были исчезнуть! Согласные показания всех свидетелей в корне разрушали убеждение Маскле в том, что в его руки попал труп Сент-Илера. Все его пышные надежды и ожидания, связанные с находкой этого трупа, разлетались прахом. Он едва держался на ногах. Что за несчастье!
   -- Что ж, -- сказал Девилье-Дютерраж: -- теперь ничто не мешает нам приступить к составлению протокола.
   В комнату принесли перья, чернильницу и большие листы бумаги с бланком мэрии. Комиссар, как человек, привыкший к своему делу, в одну минуту набросал протокол. Огласив его текст при гробовом молчании присутствовавших, он пригласил свидетелей подписаться. Первым поставил свою подпись несчастный Маскле: казалось, он подписывал свой смертный приговор... Потом расписался Рато, двое солдат с трудом вывели кресты, и, наконец, протокол был заключен широкой, размашистой подписью комиссара, который не скрывал своего торжества. Он не успел еще как следует просушить чернила на исписанном листе, как на улице, перед домом мэрии, послышался стук копыт. Какой-то всадник остановился перед входом, и через минуту привратник передал Маскле пакет, адресованный на его имя.
   Супрефект вскрыл конверт. На листе бумаги с официальным бланком, где изображалась фигура Республики, увенчанная лаврами и опирающаяся на закон с надписью внизу: "Бонапарт, Первый Консул французской республики", стояло всего несколько строк:
   "Приказ, -- Гражданин супрефект города Булонь-сюр-Мер имеет немедленно явиться в барак Первого Консула. Генерал Бертран".
   Письмо выпало из дрожащих рук супрефекта. Тут только вспомнил Маскле о злосчастном рапорте, который он час тому назад оставил в приемной Первого Консула, и сообразил, как неосторожно было с его стороны выступать с таким решительным и непроверенным донесением. Теперь, конечно, за этот избыток усердия ему придется расплачиваться новыми испытаниями.
   -- Гражданин супрефект, -- услышал он голос комиссара: -- я ожидаю ваших дальнейших распоряжений по этому Делу.
   Маскле показал ему приказ.
   -- Вот, что я получил, -- сказал он. -- Сейчас мне приходится ехать к Первому Консулу, но я думаю, что скоро буду обратно. По возвращении, я приму нужные меры. До свиданья.
   Он поспешно направился к супрефектуре, где застал еще тот экипаж, который доставил его в Булонь. Быстро выехал он за город и, миновав линию укреплений, стал подниматься по крутому склону. На дороге его то и-дело обгоняли курьеры, адъютанты, скакавшие с различными поручениями, вокруг кипела жизнь большого военного лагеря с ее обычною сутолокою. Экипаж остановился перед деревянной оградой, у ворот которой стоял караул. Маскле сказал пароль, и начальник караула провел его в барак Первого Консула.
   Это была длинная, узкая постройка, сколоченная из досок, но на солидном каменном фундаменте; чтобы войти внутрь, приходилось подняться на три ступеньки.
   Маскле впустили в комнату, где стоял всего один стол и пара стульев да на стене висела карта побережья Ламанша. В комнате двое офицеров занимались сортировкой каких-то бумаг. Из окна открывался широкий вид на море, на волнах которого тихо покачивались стоявшие на якоре суда боевой эскадры.
   Один из офицеров взял от Маскле полученный последним приказ и, бегло взглянув на его текст, заявил:
   -- Вы опоздали на несколько минут, гражданин супрефект. Первый Консул только-что отбыл в сопровождении своей свиты на осмотр лагеря в Амблетез. Но на ваше имя оставлено письменное распоряжение.
   Порывшись в одном из портфелей, офицер вынул оттуда одну из бумаг и подал ее Маскле. Не ожидая ничего хорошего, последний стал читать.
   "От имени Первого Консула Французской республики. -- Гражданину супрефекту города Булонь-сюр-Мер предлагается сделать распоряжение о назначении немедленно заседания уголовного суда для рассмотрения дела эмигранта Сент-Илера, вернувшегося без дозволения в пределы Франции. Обвинительным актом по этому делу имеет служить протокол о задержании названного эмигранта, составленный гражданином супрефектом. По удостоверении личности Сент-Илера суд постановит приговор, назначив обвиняемому наказание, предусмотренное в законе. На обязанность гражданина супрефекта возлагается наблюсти, чтобы приговор суда без замедления был представлен на конфирмацию Первого Консула".
   Буквы так и прыгали пред глазами бедного Маскле. Резкие, повелительные слова приказа действовали на него, как удар бича. Он чувствовал, что, благодаря своей неосторожной поспешности, он оказался теперь в совершенно безвыходном положении. Как объяснить Первому Консулу, что он, булонский супрефект, снова попал впросак по тому же делу? Да и как примет Бонапарт подобное сообщение? Окрик Первого Консула, публично бросившего ему в лицо эпитет "дурака", еще звучал в ушах Маскле. И подумать только, как будет торжествовать комиссар полиции.
   Пробормотав какие-то невнятные слова, в виде прощального приветствия своим собеседникам-офицерам, супрефект вернулся к воротам ограды, окружавшей барак Первого Консула, и сел в свой экипаж. Совершенно подавленный свалившимся на него ударом судьбы, ехал Маскле обратно в Булонь; он находился в состоянии полнейшей апатии, так что ему, даже, не хотелось и подумать о том, что предпринять для своего спасения. И действительно, что мог бы он теперь сделать? "Назначить немедленно заседание уголовного суда", как требовал приказ Бонапарта? Легко сказать, но что бы из этого вышло? Разве возможно было судить труп? Да ведь и самый труп-то оказывался теперь неизвестно чей, но, во всяком случае, неимеющий ничего общего с Сент-Илером. Нет, решительно никакого спасительного выхода из положения, в которое попал супрефект, нельзя было найти. Притом Маскле отлично понимал, что если бы он даже и сделал какую-нибудь попытку в этом направлении, то его планы не замедлил бы расстроить комиссар полиции, в руках которого было такое оружие против супрефекта, как протокол осмотра трупа свидетелями. Значит, ничего не оставалось, как покориться неумолимому року и ожидать естественного хода событий.
   Обратный путь занял немного времени. Позванивая бубенчиками, лошадь шла хорошею рысью по бульвару, тянувшемуся вдоль городского вала. Проехав под сводами ворот, тех самых, через которые ночью проник в Булонь Сент-Илер, супрефект прибыл в мэрию.
   Выйдя из экипажа, Маскле прошел в комнату, где лежал труп. Там не было теперь ни караула, ни свидетелей; один только комиссар сидел за столом, задумчиво подперев голову рукою. При появлении супрефекта он взглянул на него:
   -- Ну, что ж?
   Маскле протянул ему приказ, полученный в бараке Первого Консула. Пробежав бумагу и не произнося ни слова, комиссар вернул ее Маскле. Воцарилось молчание. Собеседники сидели друг против друга, каждый поглощенный в собственные мысли, а рядом с ними по-прежнему лежал бледный и холодный труп мертвеца с зияющей раной на лбу. Наконец, Маскле произнес:
   -- О чем вы думаете?
   -- Да вот о нем, -- отвечал Девилье-Дютерраж, показывая пальцем на покойного.
   -- Но мы же теперь знаем... -- начал было супрефект.
   Но комиссар прервал его:
   -- Мы знаем только, что это не Лаэ де Сент-Илер, -- вот и все!
   -- Да кто ж это тогда? -- невольно вырвался вопрос из уст Маскле.
   Девилье-Дютерраж, молча, встал и подошел к загадочному трупу. Внимательно посмотрев на умершего, он еще раз обшарил его карманы и вновь убедился, что там ничего не было. Машинально отстегнул он одну из пуговиц на костюме у покойного и отогнул полу. Потом, как бы под влиянием внезапной мысли, наклонясь ближе, совершенно расстегнул сверху до низу платье, бывшее на трупе. Под костюмом оказалась рубашка из серого холста с синими полосами. Отвернув ворот, комиссар тщательно осмотрел ее. Затем он приподнял у покойного одну ногу, взглянул на подошву сапога и, опять обернувшись к Маскле, сказал:
   -- Знаете вы, в чем тут дело?
   -- После всех неприятностей, обрушившихся на мою голову, я уж ничего не соображаю, -- отвечал супрефект.
   -- Да оно и понятно, что сразу никому из нас, ни вам, ни мне, и в голову не могло придти ничего подобного. Ведь, этот человек, оказывается, никто иной, как жандарм консульской гвардии.
   -- Что вы говорите?
   -- Я только что это обнаружил, увидев клеймо на рубашке и сапогах.
   Маскле, которого теперь уже ничто не могло более удивлять, машинально смотрел то на комиссара, то на труп. Он и не пытался понять что-либо в этой запутанной истории, где на его несчастие ему пришлось играть заметную роль. Что бы ни случилось дальше, никакие неожиданные открытия не в состоянии были вывести его из той апатии, в которую он погрузился; уж слишком жестоки были испытания, одно за другим сыпавшиеся на несчастного супрефекта. Но, все-таки, услыша о необычайном открытии Девилье-Дютерража, он отважился заметить:
   -- Однако, как же, если это был, действительно, жандарм консульской гвардии, то каким образом при нем могли оказаться бумаги эмигранта Лаэ-де-Сент-Илера?
   -- Меня это тоже крайне интересует и, наверное, не меньше, чем вас, -- отвечал комиссар. -- В общих чертах я, пожалуй, догадываюсь, что тут могло произойти. Жандарм был кем-то убит, убит при обстоятельствах, которые нам еще придется выяснить. Затем с него сняли форменный мундир и одели его в чье-то платье, может, в костюм именно самого Сент-Илера. Да вот, вы сами посмотрите...
   Он раскрыл плащ, в который был завернут умерший, и снова, видимо, с большим трудом застегнул на нем пуговицы его одежды.
   -- Видите, как все ему не в пору. Пуговицы еле-еле входят в петли, а ворот так узок, что мог бы, кажется, задушить его при жизни. Фигура покойного гораздо крупнее фигуры Сент-Илера, и если этот маскарад с переодеванием трупа устроил Сент-Илер, то, конечно, он поступил так с целью сбить с толку полицию, а самому выиграть время для бегства.
   -- После такого открытия наш протокол теряет всякое значение, -- сказал Маскле.
   -- Само собой, но все ж прежде, чем приступить к составлению нового, надо окончательно установить личность покойного. Сделать это будет, вероятно, нетрудно. Конечно, отсутствие этого человека уже замечено в его части. Чтобы опознать его, нам достаточно будет позвать сюда двоих из его товарищей.
   И он сделал шаг к двери.
   -- Я думаю, что вам я сейчас больше не нужен?
   -- Право, не знаю, -- вздохнул супрефект. -- Посмотрим, что будет дальше.
   -- Пока до свиданья! -- сказал комиссар.
   И он вышел из комнаты.
   Через несколько часов Девилье-Дютерраж уже закончил свое расследование. В мэрии двое жандармов из консульской гвардии признали, что труп принадлежит некоему Бенуа Шово, состоявшему в их части с прошлого термидора. Накануне он был послан в Этапль с депешами на имя командира армейского корпуса, расположенного в этом районе, и обратно не возвращался. Дознание, произведенное комиссаром на месте, где был найден труп, не дало никаких новых данных. Там никто ничего не видел и не слышал. Таким образом, следствие по этому делу упиралось в глухую стену, а между тем Клери и дворянин Сент-Илер успели за это время выиграть почти целые сутки у "клевретов Фуше".

IX.
Новая царапина на коже льва

   Продрогнув на морском ветру и в платье, насквозь промокшем от дождя, Бонапарт из Амблетез прямо проехал верхом в замок Пон-де-Брик. Там, переодевшись с ног до головы при помощи Констана и велев натереть себя одеколоном, он надел простой форменный сюртук, в котором всегда проводил время дома, и сел обедать. Чувствуя себя усталым и озабоченным, Первый Консул мало говорил за обедом. Наскоро проглотил он сервированные ему блюда, два стаканчика шамбертена и чашку кофе, которое подавал толстый Рустам в своем пышном восточном костюме. Сказав затем еще два-три слова приглашенным к обеду генералам, он быстро исчез во внутренние свои покои. Его сотрапезники, уезжая из Пон-де-Брик, невольно поднимали взор к той части второго этажа, куда выходила спальня Бонапарта.
   В освещенные окна можно было видеть, как то появляется, то исчезает характерный силуэт Первого Консула; очевидно, он не ложится и в нервном возбуждении ходит взад и вперед по комнате.
   Здесь, в спальне, один только верный Бертран разделял общество главы государства. Сидя у камина и машинально шевеля в нем уголья ножнами своей шпаги, он, молча, слушал, что говорил ему Бонапарт. Теперь целый поток слов лился из уст Первого Консула: резкие, отрывистые фразы, угрозы по адресу отсутствующих врагов так и сыпались одна за другой. Последние полицейские бюллетени, только что полученные им из Парижа, принесли далеко не успокоительные известия
   Агентами полиции во многих местах были обнаружены весьма подозрительные собрания; на улицах Парижа было замечено несколько разыскиваемых властями лиц, известных своим враждебным отношением к правительству, -- заведомых шуанов. Сопоставляя эти вести с недавним появлением Сент-Илера в районе Булони, Бонапарт не мог не видеть, что все это признаки одного и того же систематически обдуманного движения, направленного, очевидно, против него. А этот проклятый Кадудаль! Чего бы ни дал сейчас Первый Консул за удовольствие получить сию минуту известие о его задержании! История последних событий принимала характер какого-то поединка между ним и самим Бонапартом, поединка, из которого суждено, вероятно, выйти победителем не более сильному, но более хитрому борцу.
   И снова, как это неоднократно уже случалось, Бонапарт стал изливать "неудовольствие, накипевшее у него против Фуше. Оказывая последнему, с внешней стороны, знаки полного доверия, Первый Консул в душе остерегался его. Правда, после известного взрыва адской машины, который Фуше не сумел предупредить, Бонапарт отнял от него руководительство министерством полиции, но в то же время сделал его офицером ордена Почетного Легиона и сенатором. А так как деятельность полиции, направляемая теперь министром юстиции, Ренье, тоже оказывалась не особенно удачною, то Первый Консул подумывал уже о возвращении опять тому же Фуше его прежних полномочий по охране общественной безопасности.
   К таким мыслям и было приковано теперь все внимание- Бонапарта, ими полна была его возбужденная речь, которую в безмолвии выслушивал генерал Бертран. Внезапно Констан, постучавшись в дверь, прервал излияния Первого Консула. Он доложил о прибытии комиссара полиции, Бонапарт уварил себя рукою по лбу:
   -- Я и забыл! Ведь сегодня должен был состояться суд над Сент-Илером. Пожалуй, он уж теперь и казнен! Пусть комиссар войдет... Вы доставили мне приговор суда? -- обратился Первый Консул к вошедшему в комнату Девилье-Дютерражу. -- Отчего с вами нет супрефекта? Я же поручил это дело ему.
   -- Гражданин Первый Консул, -- произнес тот: -- никакого приговора я не могу вам представить; я должен лишь вручить вам просьбу об отставке гражданина супрефекта...
   Не давая ему окончить свою речь, Бонапарт резко набросился на комиссара:
   -- Да что вы, в самом деле, смеетесь что ли надо мной? Разве я не распорядился, чтобы был доставлен приговор по делу шуана, арестованного сегодня утром? А вы мне суете какую-то просьбу об отставке супрефекта!.. На каком основании взялись вы за такое поручение? Что вы -- поверенный его, что ли? И чего еще нужно этому болвану? Ему нечего просить об отставке; он получит ее без всякого прошения. Где его просьба?
   Комиссар подал бумагу Первому Консулу. Наскоро пробежав ее, тот с глухим проклятием швырнул прошение в дальний угол комнаты. Скрестив руки, он остановился затем перед комиссаром и крикнул ему в лицо:
   -- Так -- значит, вы все-таки упустили его из рук?
   -- Да, несмотря на все...
   -- Значит мне солгали, меня обманули, одурачили в этом деле! Моя безопасность, спокойствие государства, республика -- все это для, вас пустяки!
   Отвернувшись от комиссара, он отошел к одному из окон и стал барабанить пальцами по стеклу. Наступило тяжелое молчание. Наконец, комиссар полиции решился заговорить:
   -- Я должен еще доложить вам, гражданин Первый Консул, что Сент-Илер, спасаясь от преследования, совершил вдобавок новое преступления.
   В коротких словах он рассказал всю историю с трупом, найденным утром па краю дороги и опознанным, в конце концов, жандармами консульской гвардии. На этот раз Первый Консул разразился громовыми раскатами гнева. Он припоминал весь длинный ряд прежних преступлений шуанов, крича, что им вечно удается ускользнуть от полиции, которая ни к чему не способна. В ярких красках изобразил он полную драматизма картину заговоров и борьбы за государственную власть в последние годы. Наконец стукнув из всех сил кулаком по столу, Бонапарт громогласно заявил:
   -- Ну, теперь с меня довольно таких историй! Надо положить конец всему этому. Не дольше, как через полгода, Кадудаль и все его сообщники будут гильотинированы в Париже. Уж я примусь за это. Ступайте!
   Повелительным жестом он выслал комиссара за дверь. Тот постарался скорее исчезнуть, но и за дверью до него еще доносился гневный голос Первого Консула.
   Наконец, гнев у Бонапарта уступил место более спокойному настроению духа. Стоя неподвижно с опущенной головой и устремив в пространство неопределенный взор, он, казалось, принялся обдумывать какой-то новый план. Потом щелкнул пальцами и крикнул:
   -- Констант!
   Тот выскочил из-за маленькой потайной двери.
   -- Вели скорее заложить карету и поезжай в Булонь на Монастырскую улицу. Ты доставишь сюда госпожу Фокон. Устрой все это поживей и понаблюдай, чтобы она не сболтнула кому-нибудь, что ее вызывают сюда. Я буду ждать.
   Камердинер исчез, и через несколько минут уже было слышно, как карета выезжает за ограду замка.
   -- Теперь за работу, Бертран, -- произнес Первый Консул.
   Они уселись за стол и принялись за рассмотрение бумаг, целыми кипами сложенных в кабинете Первого Консула в ожидании его просмотра. Бертран сортировал отдельные рапорты и, один за другим, подавал Бонапарту. Тот испещрял поля бумаг своими заметками, написанными нервным, неразборчивым почерком, и потом отбрасывал бумаги на пол за своей спиной. Продиктовав в виде перерыва несколько писем и подписав два-три приказа, Первый Консул снова принялся за чтение полученных донесений. Все это делалось в полном молчании. Лишь изредка бросал он какое-нибудь короткое замечание по адресу Бертрана, да походные часы в кожаном футляре, стоявшие на столе, нарушали тишину своим глухим тиканьем.
   Погрузившись в свою работу, генералы даже не слышали, как въехала на двор замка карета, вернувшаяся из Булони. Только когда Констан тихонько постучал в потайную дверь, Первый Консул оторвался от чтения бумаг и поднял голову.
   -- Что тебе нужно? -- спросил он.
   -- Эта дама здесь.
   -- Хорошо, пускай она подождет.
   Работа опять возобновилась. Из объемистого портфеля, брошенного на стул, Бертран все еще вынимал нерассмотренные бумаги и представлял их Первому Консулу.
   Так прошел целый час. Тогда Констан, вторично приотворив дверь, шепотом еще раз напомнил Бонапарту об ожидающей его даме. Не поднимая головы, тот ответил:
   -- Пусть ждет.
   И снова принялся за свое занятие. В этот поздний час ничто вокруг не нарушало спокойствия генералов, засидевшихся за работою. Изредка только откуда-то издали доносилось лошадиное ржанье. Ветер со свистом ударялся о стекла окон и завывал в дымовых трубах, напевая унылую песнь сырой ноябрьской ночи. Жизнь, казалось, замерла в крепко уснувшем замке. А Первый Консул все продолжал работать, низко склонясь над своим столом. Огромная переписка всех военных канцелярий и штабов его армии проходила здесь через его руки, проверялась, обдумывалась им. Посторонние заботы, которые так тревожили его еще совсем недавно, теперь для него не существовали. Бонапарт мог по своему произволу засыпать в тот час, который назначал себе для сна, и точно так же простым усилием воли мог он заставить себя забыть обо всем, что могло бы мешать его работе. Работа его удивительного мозга совершалась по каким то отдельным друг от друга клеточкам, и он мог по своему желанию вызывать к деятельности то одну, то другую из них. В настоящую минуту всеми силами своего мощного ума погрузился он в сложные вопросы управления государственной машиной, работа которой проходила пред его глазами в форме рапортов, бюллетеней, записок различных органов его правительства. Самые имена Кадудаля и Сент-Илера, казалось, исчезли из памяти Первого Консула.
   Наконец, последняя бумага была прочитана, последняя резолюция набросана на ее полях, и дело было кончено. Гусиное перо, совсем испорченное от работы, небрежно валялось теперь на чернильнице. Первый Консул вытянулся на стуле и спросил:
   -- Который час, Бертран?
   Генерал, который едва боролся со сном, взглянув на часы, сказал:
   -- Теперь час.
   -- Ну что ж, я думаю, можно ложиться...
   Но Бертран, указав пальцем на маленькую дверь, напомнил:
   -- А как же она?
   -- Да, правда! Я и позабыл о ней.
   Он позвонил Констану.
   -- Эта особа все еще тут?
   -- Да, она дожидается вас.
   Бертран встал с видом человека, который спешит удалиться. Но Бонапарт жестом удержал его:
   -- Ты можешь остаться.
   В большом удивлении Бертран остановился на месте. Что это значит? Неужели Первый Консул собирается оставить его в комнате в то время, как... Что за странная фантазия!.. А, впрочем... И он повиновался.
   Дверь отворилась, и "красавица из Дюнкирхена" появилась на пороге комнаты.
   Бонапарт невольно поднялся с места. Возлюбленная его брата шла к нему навстречу, закрыв лицо руками... и в полном дезабилье.
   Прозрачная рубашка из легкого муслина, скроенная на подобие греческой туники, словно белоснежным облаком охватывала ее стан, оттеняя нежно розовый блеск обнаженных плеч и рук. Пышные белокурые волосы красавицы были распущены и золотистой, переливчатой волной рассыпались по плечам. Молодая женщина остановилась в неподвижной позе у самого входа в комнату, и свет от лампы, стоявшей на столе, падал прямо на нее; казалось, она сама была смущена своим неожиданным появлением перед первым Консулом- в столь откровенном костюме.
   Молчание длилось недолго и, когда прошли первые минуты замешательства, Бонапарт подошел к своей гостье к спросил:
   -- Это что за комедия?.. И кто надоумил вас явиться в подобном виде?..
   "Красавица из Дюнкирхена" медленно отвела от лица свои руки и, устремив на Бонапарта взгляд, полный робкой покорности, тихо произнесла:
   -- Я думала, что...
   Но он не дал ей договорить и резко прервал ее:
   -- В таком случае вы ошиблись. -- Потом, повернувшись к двери, крикнул: -- Констан!
   Появился камердинер -- вид у него был встревоженный,
   -- Помоги этой даме одеться, и только живо! Я буду ждать, -- приказал Бонапарт.
   Красавица тотчас же скрылась в полумраке соседней комнаты.
   Бертран вопросительно посмотрел на Первого Консула. Что значит эта сцена? Зачем же наконец звали эту женщину?" Угадав, по-видимому, немой вопрос генерала, Бонапарт процедил сквозь зубы:
   -- Все они на один фасон!.. Как только пригласишь к. себе любую из них, она непременно вообразит, что это затем, чтобы... (он несколько секунд подыскивал подходящее- выражение, но, не найдя его, не докончил фразы). Право же, у меня есть и другие дела... Ну, что ж, скоро ли там наконец Констан?.. -- Камердинер высунулся из полуоткрытой двери. -- Попроси, чтоб поживее! -- приказал ему Первый Консул и, обратившись к Бертрану, продолжал: -- Вот одно из жалких преимуществ, которые дала мне моя слава! Когда я был простым артиллерийским офицером, мне приходилось упрашивать моих возлюбленных, чтобы они согласились прийти ко мне. А теперь женщины первые ищут моего расположения и с. радостью бегут мне навстречу чуть не в одной рубашке.
   Значит, женская честь измеряется высотой общественного положения любовника?
   -- По-видимому так, -- безразличным тоном произнес Бертран.
   Появление мадам Фокон избавило его от необходимости дальнейших разговоров на эту тему. В светлом платье, с накинутым на плечи длинным шарфом и безупречной прической, она была похожа теперь на элегантную даму, приехавшую с визитом; смущение ее еще не успело совсем улечься и легкий румянец горел на ее щеках. Из-под густых, шелковистых ресниц глаза красавицы нежно глядели на Бонапарта и, казалось, ловили улыбку на его лице. Но он, как будто, не обратил ни малейшего внимания на ее появление и, по-прежнему стоя перед камином, упорно смотрел на пол. Так прошло несколько минут, пока он наконец не поднял головы и не остановил своего тяжелого, пристального взора, отражавшего какую-то сокровенную работу мысли, на "красавице из Дюнкирхена".
   Она стояла перед ним, изящная и стройная, в своем шелковом платье с высокой талией, перехваченной зеленым бархатным кушаком; ее маленькую головку венчала целая масса блестящих золотистых волос, глубокий вырез платья открывал белую гибкую шею. Шелковый шарф соскользнул с плеч красавицы и повис мягкими складками у кисти руки так, что его легкая светлая ткань, шитая серебром, касалась теперь самого пола.
   -- Так вы, значит, находитесь на службе у полиции?
   Этот резкий вопрос Бонапарта задел ее, словно ударом хлыста по лицу. Нервная дрожь быстро пробежала у его собеседницы-по всему телу. Она поколебалась с минуту, но колебание это продолжалось недолго. Волна крови, прилившая-было к лицу, отхлынула обратно, и она с кокетливой улыбкой жеманно спросила:
   -- Ах, вы это знали, гражданин Первый Консул?
   Теперь Бонапарт в свою очередь почувствовал себя задетым за живое. Эта женщина не только сумела отразить его внезапную атаку, но перешла даже сама в наступление. А он неизменно привык первым же ударом обезоруживать своего противника и затем пользоваться его замешательством для своих успехов; и вот он выбит теперь с своей излюбленной позиции! Какая-то авантюристка считает себя достаточно сильной, чтобы меряться с ним оружием!
   -- Мне это известно, -- отрезал он. -- И вы не станете, надеюсь, отрицать своей профессии. Итак, сейчас мне нужна ваша помощь.
   -- Всякий сочтет для себя счастьем, гражданин Первый Консул, служить вам, умиротворителю Франции, человеку, которому страна доверила свои судьбы, свое будущее!
   К молодой женщине вернулось теперь все ее спокойствие, она снова вполне владела собой и говорила серебристым, вкрадчивым, ласкающим слух голосом. Видимо, она хотела очаровать Бонапарта своей изящной манерой речи и изысканной любезностью. Но тот был настороже и не поддавался ее чарам, сохраняя неподвижно строгое, словно у статуи, выражение лица.
   -- Теперь не время говорить любезности. Я не любитель светской болтовни. Я уже сказал вам, что вы неверно поняли цель вашего визита сюда. Мне нужно от вас совсем другое, чем... -- и он нервно ударил ногой о камин. -- Перейдемте к делу. То, что мне известно о вас и вашей готовности служить целям правительства, дает мне право рассчитывать на ваше содействие в деле, которое я укажу вам.
   Он путался в выборе фраз, как бы затрудняясь перейти к самой сути занимавшего его вопроса и раскрыть перед этой женщиной все свои планы. Она поняла его колебание и, кокетливо улыбнувшись ему, сказала:
   -- Я все готова сделать, гражданин Первый Консул, чтобы заслужить только вашу... благосклонность.
   Она как будто запнулась перед тем, как произнести последнее слово.
   -- Я нуждаюсь в вашей помощи в очень деликатном деле. Подробные инструкции вы получите в Париже, в Министерстве Юстиции, от гражданина Министра. Вам представится очень благоприятный случай выказать свои способности, если вам удастся достигнуть нужного результата, то можете рассчитывать, что я не забуду вашей заслуги.
   -- Когда я должна выехать?
   -- Сию минуту, в эту же ночь.
   -- Но как же это? А мой багаж, мои платья и...
   -- Мой брат Жозеф? Об этом не беспокойтесь. Я улажу это дело. Я ведь уж сказал, мне необходимо, чтобы вы выезжали сию минуту. Почтовым властям будет дано отсюда нужное распоряжение, и лошади будут повсюду заранее приготовлены, так что вас ничто не задержит в дороге. Вы получите здесь пакет с бумагою на имя Министра Юстиции и можете ознакомиться с ее содержанием во время пути. Итак, я рассчитываю на вас. До свиданья. Отправляйтесь.
   И решительным жестом, не допускающим никаких возражений, он указал ей на дверь. Сам же, повернувшись к Бертрану, хранившему молчание в продолжение этой сцены, стал диктовать ему резким голосом:
   "Гражданину Ренье, Министру Юстиции. Направляю к вам некую мадам Фокон, агента здешней полиции. Она известна мне, как ловкая искательница приключений. Вы рекомендуйте ей завязать сношения с Сент-Илером и озаботитесь скорейшим задержанием с ее помощью этого субъекта. Мадам Фокон должна располагать средствами, необходимыми при выполнении этого поручения; в случае же поимки Сент-Илера уплатить ей 60.000 франков из сумм государственной, полиции".

IX.
Все счеты сведены

   Едва успел Первый Консул поставить на этом письме свою подпись, как извне внезапно послышался гул нескольких голосов; генерал поднял голову и стал прислушиваться. На дворе замка, очевидно, происходила какая-то ссора, и отдельные глухие крики долетали до ушей Бонапарта. Был позван камердинер Констан, и Первый Консул послал узнать его, в чем дело. Тот скоро вернулся и доложил, что внизу произошло столкновение между полковником Жозефом Бонапарт и заведующим главной военной квартирой. Брат Первого Консула настаивает на немедленном пропуске его в покои самого Консула и грозит заведующему квартирой, который не соглашается исполнить его требования, ссылаясь на полученные инструкции и на свою обязанность соблюдать приказы. Полковник в сильнейшем негодовании кричит и сердится.
   -- Пусть его пропустят! -- приказал Бонапарт.
   Констан бросился обратно на лестницу, скоро вернулся и доложил о приходе Жозефа. Брат Первого Консула, по-видимому, был сильно взволнован. Лицо его было красно и покрыто потом, а растрепавшиеся волосы прилипли к влажному лбу. Плащ полковника был весь забрызган грязью. Было заметно, что какая-то неотвязная мысль не дает ему покоя и он, весь поглощенный ею, решительно вне себя. При входе в комнату он бросил свою шляпу на пол и, не здороваясь с Бертраном, накинулся прямо на Первого Консула:
   -- Что я слышу? Ты вызывал сюда мадам Фокон? Уже вчера я кое-что заметил, а сегодня ты продолжаешь действовать в том же духе?
   Генерал холодно спросил:
   -- Ты читал мою записку?
   -- Ту, где ты говоришь, что она на жаловании у полиции? Читал и не поверил ни единому слову. Я слишком хорошо знаю мадам Фокон, чтобы...
   Бонапарт схватил со стола письмо, которое только-что написал Бертран, и, протянув его брату, лаконично сказал
   -- Прочти!
   Полковник взял бумагу и, наклонившись к лампе, стал читать. Его глаза выражали полнейшее недоумение. Когда он передавал письмо обратно, руки его заметно дрожали, а губы прошептали беззвучно:
   -- Так это... действительно правда?
   Первый консул только пожал плечами:
   -- Ведь, ты читал?
   Жозеф схватился за голову, как человек, которому кажется, что он лишается рассудка. Не отрывая своего взора от бумаги, он не двигался и словно замер от изумления. Но потом, видимо с усилием, он произнес глухим голосом:
   -- Но... ведь, кажется, можно было... и, даже, следовало меня предупредить...
   -- Так, ведь, ты же получил предупреждение!
   -- Да... действительно так... но кто ж мог этому поверить?.. Разве можно было мне допустить мысль, что... -- Он сделал несколько шагов, машинально нагнулся и поднял свою шляпу, а потом спросил еще:
   -- Так... она уехала в Париж?..
   -- Она завтра будет уже там, -- отвечал Бонапарт: -- и я не советую тебе пытаться увидеться с ней. Из письма к Министру Юстиции тебе должна быть ясна цель ее поездки. -- На минуту воцарилось молчание. Жозеф мял в руках свою шляпу. Бертран запечатывал письма большой печатью. Первый консул заговорил снова: -- Для успеха порученного ей дела необходимо, чтобы мадам Фокон чувствовала себя свободной и несвязанной ничем посторонним, а поэтому я очень прошу тебя оставить ее в покое. -- Остановившись на минуту, он, как бы с сожалением, прибавил: -- Я прекрасно знаю, что она очень хорошенькая женщина, но зато самая настоящая авантюристка. Для таких особ, как она, любящих деньги, есть только два способа нажиться: надо либо стать куртизанкой, либо служить полиции. Она избрала себе и тот, и другой путь для приобретения денег -- так уж нам о ней, я думаю, плакать не приходится. -- Он улыбнулся и, похлопав по плечу своего старшего брата, добавил: -- а если тебе теперь нечем заполнить своего досуга, обратись к Мюрату: у него всегда имеется огромный выбор красавиц!..
   -- Это будет совсем не то! -- с горькой усмешкой произнес Жозеф.
   Но Бонапарт продолжал подтрунивать над братом:
   -- Ну, ну!.. Любовь, ведь, это одно мгновенье... У Мюрата же такой богатый запас...
   В это время вошел Констан и подал Бонапарту какую-то записочку. Прочитав ее про себя, тот спросил:
   -- Эта особа здесь?!
   -- Да, внизу, в своем экипаже.
   -- Пригласи сюда, -- и, повернувшись к Жозефу и Бертрану, сказал: -- уже поздно, я вас больше не задерживаю. Итак, до завтра!
   Этими словами Первый консул приглашал своих собеседников удалиться. Бертран и Жозеф обменялись с ним последними фразами, попрощались и вышли. Оба поняли, что их дальнейшее присутствие было неуместным. И действительно, не успели они еще спуститься до самого низу по парадной лестнице, как Констан уже вводил с потайного входа какую-то таинственную посетительницу под густой вуалью, приехавшую перед тем в экипаже на двор замка.
   Она тихо скользила по ступеням лестницы, почти не касаясь их.
   Но вот пред нею отворилась маленькая потайная дверь, и легкий силуэт, скрывавшийся под вуалью, очутился в спальне Первого консула, лицом к лицу с владельцем этой комнаты, который ждал тут же, с большим подсвечником в руке.
   Войдя в комнату, незнакомка остановилась на пороге, как будто ослепленная этим внезапным переходом от темноты к резкому освещению. Сквозь густую вуаль, совершенно закрывавшую ей лицо, видны были только большие блестящие глаза, согретые какой-то влажной истомой. Не произнося ни слова, Первый консул подошел ближе, по-прежнему с подсвечником в руке, и, приподняв вуаль, открыл лицо своей посетительницы. Пред ним стояла женщина с нежным, удивительно тонко очерченным профилем; по обеим сторонам лба спускались густые пряди черных волнистых волос, сложенных в низкую прическу. У ней был совсем маленький рот, несколько бледные губы и безупречной формы нос с небольшой горбинкой и нервными, изящно вырезанными ноздрями. Нижняя часть лица обращала на себя внимание необыкновенной чистотой и благородством линий; такой правильный, узкий подбородок, казалось, можно было встретить только у античной статуи. Бонапарт молча любовался этой женщиной, как будто нарочно созданной на свет для наслаждений любви и теперь покорно шедшей ему навстречу с тем, чтобы отдаться в его власть. Если "красавица из Дюнкирхена," очаровательная блондинка, могла служить живым олицетворением легкого, фривольного чувства, то на всем облике той, которая сменила ее в этот вечер в спальне Первого консула, лежал напротив отпечаток строгой, несколько задумчивой грации, свойственной только классической красоте. Такой контраст между этими обеими красавицами, почти одновременно явившимися на его пути, показался Бонапарту в этот момент необыкновенно привлекательным. Выразительным жестом, в который он постарался вложить, сколько мог, любезности, пригласил Первый консул, свою посетительницу пройти на середину комнаты. Констан тотчас же бесшумно закрыл дверь за вошедшей дамой.
   Легкой, неслышной походкой она сделала несколько шагов вперед и, повернув голову в пол-оборота к Первому консулу, начала говорить в волнении:
   -- Генерал Мюрат передавал мне...
   Бонапарт, улыбаясь, прервал ее речь:
   -- Да, да, я знаю. Мюрат предупредил меня о вашем любезном посещении. Мне крайне приятно познакомиться поближе с такой очаровательной женщиной, тем более, когда я узнал, что вы -- уроженка Италии, этой прекрасной страны...
   -- Где лавры победы впервые украсили вашу голову, генерал!
   Он склонился над нею с улыбкой:
   -- Мне кажется, что самый аромат ваших волос напоминает мне запах душистых рощ вашей родины, -- произнес он.
   И взяв ее обеими руками за голову, Бонапарт привлек к себе ее лицо и стал покрывать его долгими горячими поцелуями. Его бурная страсть заразила и ее своим порывом, и, вся, побледнев от волнения, она не сопротивлялась ему...
   С закрытыми глазами она покорно следовала движению руки, увлекавшей ее, как добычу, взятую с боя победителем. Внезапно она почувствовала, как дрогнула эта крепко сжимавшая ее рука, и сквозь полуопущенные ресницы заметила новое строгое выражение на лице Первого консула и складку беспокойства, появившуюся у него на лбу. Теперь он смотрел на нее в упор пытливо и сурово, как бы стараясь прочесть в ее душе своим пронзительно холодным взором; она услышала, как он тихо произнес:
   -- А вы не агент полиции?

* * *

   Комиссар Девилье-Дютерраж передал Маскле ответ Первого Консула. Несчастный супрефект понял, что он погиб окончательно. Однако он все-таки выразил согласие принять участие в дальнейшем расследовании, которое вел комиссар полиции по делу о высадке дворянина Сент-Илера на берега Франции. Убийство жандарма Консульской Гвардии еще больше утвердило Девилье-Дютерража в его догадке о том, что роялистские заговорщики скрылись из Булони. Несомненно, Сент-Илер в сопровождении Клери направился в Амиен, чтобы оттуда уже добраться до Парижа.
   Полицейский агент, оставленный для наблюдений около дома Полэ, тоже не потерял здесь времени даром. Искусно порасспросив кое-кого из соседей, он узнал, что один кабриолет вернулся откуда-то на двор к Полэ еще раньше семи часов утра. У лошади, забрызганной грязью до самой груди, был совсем замученный вид. Ее тотчас обтерли соломой, вычистили и вымыли, ездил с ней один из работников, по имени Рукэн. Этот Рукэн, с первого взгляда совсем простодушный малый, оказался человеком очень себе на уме. Он весьма охотно принял угощение агента, зазвавшего его в кабачок, но распив в компании с агентом немалое число стаканчиков, не обмолвился ни единым словом, которое могло бы послужить полезным указанием для полиции. А между тем ясно было, что он посвящен во все дела своего хозяина. Что же касается самого Полэ, от него решительно ничего нельзя было добиться.
   Одна только подробность в донесении агента обо всем этом деле привлекла к себе особенное внимание Девиллье. Агент сообщил ему между прочим, что незадолго до прихода сюда самого комиссара к Полэ во весь дух промчался сильно запыхавшийся молодой человек, и один из клиентов Полэ, случайно зашедший к нему в это же время для расчетов, слышал, как вновь прибывший предупредил хозяина: "к вам идут". Вслед за этим Полэ тотчас же позвал к себе работника Рукэна и стал шепотом давать ему какие-то приказания. Свидетелю все это показалось довольно подозрительным, но ему, к сожалению, неизвестно было имя молодого человека.
   Наконец, на следующий день после всех этих событий жандармы, несшие береговую охрану, задержали во время отлива на берегу близ Вимрэ самого Джеффриса и обоих матросов его судна. Они тотчас же были отведены в Булонь, где и начался их допрос. Сначала все трое в один голос горячо отрекались от всякого участия в тайной высадке какого-нибудь пассажира. По их словам, судно Джеффриса лишь случайно выбросило бурею на французский берег. Они просто были застигнуты непогодой в открытом море, куда выехали на рыбную ловлю, а затем уж их понесло штормом прямо по направлению к Франции. Жалкие обломки самой барки, найденные на берегу, могли служить, по уверению арестованных, самым красноречивым подтверждением беспомощного состояния, в котором оказался в этом случае экипаж судна.
   Однако Девилье-Дютерраж сейчас же обратил внимание на вероятную связь между ночной аварией судна Джеффриса у берегов Франции и появлением Сент-Илера в Булони. В этом смысле он и повел расспрос задержанных моряков и, благодаря противоречию некоторых их показаний, не замедлил убедиться в том, что стоит на правильном пути. Когда арестованных стали допрашивать каждого в отдельности, то они очень скоро стали кое в чем проговариваться. При обыске у них оказалась крупная сумма денег в золотой монете. Наконец один из моряков, видя бесполезность дальнейшего запирательства, признался во всем. Через какой-нибудь час все трое, по постановлению комиссара полиции, были заключены в Булонскую тюрьму.
   Итак, сопоставляя факты, которые открылись по настоящему делу с показаниями экипажа судна, потерпевшего аварию, Девилье-Дютерраж имел возможность уже не колеблясь нарисовать себе следующую картину всего происшедшего: очевидно, Сент-Илер, сев на рыбачью барку в Дувре, высадился в уединенном месте на скалистом берегу в районе Вимрэ. Затем, проникнув под чужим именем в Булонь, он соединился здесь с Клери, и оба бежали вместе в тот момент, когда полиция явилась с обыском в дом, где они скрывались. В предместье Капекюр у Полэ заговорщики, видимо, взяли кабриолет и доехали на нем либо до Этапля, либо до Аббевиля. На этом пути при обстоятельствах, остававшихся еще невыясненными, у беглецов и произошло столкновение с жандармом, Бенуа Шово, результатом которого была смерть последнего. Здесь уже терялись дальнейшие следы обоих заговорщиков и, значит, следовало выяснить вопрос, куда же они направили затем свои стопы. На этот вопрос Девилье-Дютерраж мог без всяких колебаний ответить. -- Несомненно в Париж.
   Что же касается судьбы прочих лиц, так или иначе прикосновенных к этой истории, то решить участь экипажа рыбачьего судна предстояло, очевидно, уголовному суду. Шарлье же, хотя и не принимавший активного участия в деле высадки Сент-Илера, выслан был под надзор полиции в место, лежавшее, по крайней мере, в тридцати лье от морского берега. Наконец Маскле, совершенно посрамленный и убитый нравственно, вынужден был принять свой перевод на должность супрефекта в Дуэ, т. ф. на такую арену деятельности, где его злополучный административный талант имел бы меньше случаев проявлять себя на виду у всех.
   Несколько дней спустя сам Бонапарт уехал из Булони и 26 брюмера был уже в своей постоянной резиденции -- в Сен-Клу. Так закончилась первая часть этой темной истории, разыгравшейся около его особы. Теперь же Парижской полиции предстояло проследить дальнейшее развитие дела и распутать нити заговора, направленного против жизни Первого Консула.

X.
Заговорщики получают подкрепление

   Мрачно выглядит осенним вечером то место на берегу Нормандии, где скала Бивиль, как бледный выходец из могилы, высоко поднимается над океаном, словно желая заградить здесь всякий доступ с моря к материку. Ее тяжелая масса из меловых слоев, сплошь заросшая мхом, уходит ввысь над морской поверхностью на триста двадцать футов и венчается здесь небольшою площадкою; в темноте эту скалу легко принять за развалины какого-нибудь древнего замка колоссальных размеров. Внизу у воды, вдоль береговых камней, тянется узенькая полоска песчаного пляжа, где могут приставать неглубоко сидящие лодки. Отсюда по крутой, почти отвесной тропинке, тесной настолько, что по ней с трудом проходит и один человек, можно добраться до ближайшего выступа скалы над морскою бездною. На этот выступ с верхней площадки утеса, откуда по противоположному склону нетрудно уже проникнуть вглубь страны, спускалась крепкая веревка с узлами, прикрепленная к деревянным столбам, вбитым кое-где в каменный остов откоса. Таков был единственный в этом месте способ сообщения с берегом со стороны моря.
   Окрестные рыбаки, жившие по побережью, -- ловкий и выносливый народ -- были вынуждены прибегать к такому исключительно трудному средству для восхождения на гору всякий раз, как им случалось приставать здесь к берегу, возвращаясь домой. Вследствие событий, о которых нам предстоит сообщить дальше читателю, веревка на утесе Бивиль была убрана по распоряжению высшей полиции консульского правительства. В брюмере ХШ года (ноябрь 1804) жители ближайшей деревушки, Панли, возбудили ходатайство о разрешении им вновь повесить эту веревку на прежнем месте. Однако, согласно заключению главного комиссара полиции департамента Соммы, удовлетворение их просьбы признано было тогда несвоевременным, а затем уже такой примитивный способ сообщения морского берега с материком был совершенно забыт и больше не возобновлялся.
   Итак, в вечерний час, позднею осенью, когда ветер с моря в своем неистовстве, кажется, хочет снести все кругом, и высокие волны прилива с грохотом ударяются о каменную массу утеса, скала Бивиль производит самое мрачное впечатление. Тем более мрачный и зловещий вид имели эти места в ночь на 20 фримера XII года (10 декабря 1803 г.), так как, помимо прочего, мокрый снег тяжелыми хлопьями падал сверху, еще сильнее сгущая ночную мглу. На верхней площадке утеса морской ветер бушевал с силою настоящего шторма. Нигде вокруг, казалось, нечего было искать и признаков какой-нибудь жизни...
   Однако на самом верху скалы время от времени слабо шевелилась какая-то тень, почти незаметная для глаза постороннего наблюдателя. О присутствии здесь этого существа можно было догадаться разве в том случае, если бы кто-либо, проходя мимо, наткнулся на него ногой. Странный для такого часа посетитель угрюмого берега, вытянувшись во весь рост, лежал на самом краю бездны и уже почти совсем был занесен снегом. Он находился здесь с начала сумерек и, большею частью, почти не шевелился, так что его неподвижную фигуру легко было принять за труп. Если бы кто-нибудь мог приглядеться к нему поближе, то увидел бы загрубевшее на морском ветру, красное и покрытое морщинами лицо человека в шерстяном колпаке, надвинутом на самые уши, какой носят в этих местах нормандские рыбаки; к тому же, на этом человек была надета обычная у рыбаков клеенчатая куртка и высокие кожаные сапоги. Время от времени он прикладывал к губам жестяную фляжку с водкой и делал один-другой глоток, очевидно, чтобы хоть немного согреться и не замерзнуть здесь окончательно в эту холодную декабрьскую ночь. Подкрепив свои силы водкой, он снова вытягивался на своем сторожевом посту и продолжал напряженно всматриваться в морскую даль, стараясь разглядеть что-то в густом мраке ночи.
   Имя этого человека, в последствие обнаруженного и арестованного полицией, было Этьенн Орнэ. По своей постоянной профессии он был рыбаком, но вместе с тем, по своим ли убеждениям, либо из простой склонности, либо, наконец, ради наживы -- охотно занимался, помимо обычного ремесла, еще кое-какими посторонними делами. Эти-то занятия, в конце концов, и навлекли на его голову весьма тяжелые испытания; он поплатился за них шестилетним заключением в тюрьме, изгнанием из родной страны, нищетой и иными бедствиями. Пока же, в ту минуту своей жизни, когда застает его наш рассказ, Орнэ был весь поглощен своим наблюдением над водным пространством, окружающим утес Бивиль, и не спускал глаз с моря, стараясь не проглядеть тех, ради кого он занял свой трудный сторожевой пост.
   Внезапно заметив что-то в той стороне, куда были устремлены его взоры, он приподнялся с земли и выпрямился в половину роста.
   В некотором расстоянии от берега на море показался какой-то черный предмет. Положение его ежеминутно изменялось: он то исчезал среди бушевавших валов морского прибоя, то снова появлялся на поверхности. Через несколько минут очертания этого предмета сделались более определенными и привычному глазу уже нетрудно было догадаться, что это небольшой бриг с несколькими мачтами. Все паруса на судне были тщательно убраны, все огни потушены, и темный бриг метался из стороны в сторону по разъяренным волнам, похожий на мрачное привидение.
   Наконец, очевидно уяснив себе, что это за судно, Орнэ решительно встал с своего места и, взявшись за узловатую веревку, повешенную на откосе, принялся опускаться на нижнюю площадку утеса. В ту же минуту он заметил, что от судна отъехала небольшая шлюпка, где сидело несколько человек. Приложив обе руки ко рту на подобие рупора, Орнэ крикнул, как только мог громче: "Жак!"
   С жадным вниманием он несколько мгновений ждал ответа, напрягая слух, чтобы различить звук человеческого голоса среди завывания бури и грохота прибоя. Вместе с порывом ветра до него донесся ответный призыв с лодки: "Тома!"
   Тогда Орнэ, стараясь двигаться осторожно, чтобы не разбиться на смерть при неудачном падении с кручи, стал продолжать свой спуск по узенькой тропинке откоса и вскоре очутился на песчаной полоске пляжа, куда в эту минуту еще не достигали волны прилива. В то же время и шлюпка, которую стремительно несло к берегу прибоем, уже подплывала к каменистой гряде, окаймлявшей пляж со стороны моря. Она остановилась в нескольких шагах от сухой земли, и четверо матросов едва удерживали ее на месте, уцепившись железными баграми за большие камни. Кроме этих матросов, в лодке находилось еще четверо других людей, закутанных в дорожные плащи, в клеенчатых фуражках на голове и с большим запасом всякого багажа, навешанного на перевязи, перекинутые у каждого через плечо; за поясом у пассажиров виднелись кобуры с пистолетами. Один из матросов, стоявший на носу лодки, бросил конец веревки в руки Орнэ, и тот, в свою очередь, стал подтягивать лодку к берегу, чтобы не дать ей удариться о камни при обратном движении волны.
   Впрочем, в том месте, где остановилась лодка, вода была неглубока и едва достигала колен первому из прибывших путешественников, который прежде других выскочил из лодки. Остальные трое сейчас же последовали его примеру, и вскоре все вместе оказались на берегу, у подножья утесе. Орнэ выпустил из рук веревку, брошенную- ему матросом, и шлюпка, подхваченная мощным усилием четырех людей, вновь налегших на весла, тронулась в обратный путь по направлению к бригу. Несколько минут спустя она подплывала уже к судну, и матросы быстро взобрались на его борт по опущенному им трапу. Тотчас же бриг снялся с якоря, и высадившиеся пассажиры едва успели подняться до нижней площадки скалы, как привезшее их судно скрылось во мраке ночи, и в той стороне, куда оно ушло, самый изощренный глаз не мог бы различить над морской поверхностью ничего, кроме крутившихся в вихре хлопьев снега.
   Орнэ, не произнося ни слова, поднимался позади встреченных им путешественников, Вскарабкавшись примерно до половины всей высоты подъема, он замотал свободный конец веревки, который захватил с собою снизу в руках, об один из столбов, вбитых в скалу: благодаря такой предосторожности, никаких следов происходившей в эту ночь высадки пассажиров здесь не могло остаться. Затем Орнэ поспешил присоединиться к четырем путникам, которые, дрожа от холода, ожидали его на вершине утеса.
   -- Здравствуйте, мой друг, -- сказал, обращаясь к нему, самый молодой из ним: -- вы, вероятно, и есть тот человек, о ком говорил мне господин Жорж?
   -- Тот самый. Я -- рыбак Орнэ; господин Жорж, конечно, предупредил вас, что вы смело можете положиться на меня и моих друзей?
   -- Да, да, он говорил об этом. Куда же вы нас сейчас поведете?
   -- Прежде всего к себе домой. Я думаю, вам надо дать хорошенько обогреться.
   -- Да уж, черт бы побрал эту дьявольскую погоду с самим Бонапартом на придачу! -- проворчал один из путников.
   С прибрежных высот они стали спускаться вглубь страны. Шли они недолго и за одним из поворотов дороги, на которую они скоро попали при спуске, наткнулись на низенький домик, притаившийся за темным забором. Нигде в окнах не видно было света, и домик казался покинутым своими обитателями. Однако, когда Орнэ четыре раза ударил в дверь кулаком, то она немедленно открылась. Вся группа вошла в низкую, слабо освещенную комнату; на ее стенах, чисто вымазанных глиною, дрожали причудливые тени, которые отбрасывал хворост, горевший в большом очаге. Какая-то женщина резала на столе большими ломтями совсем еще теплый хлеб, очевидно, только-что вынутый из печки. Над огнем был подвешен жестяной кофейник, и в нем весело кипел кофе. На столе красовался аппетитный желтый круг масла. Вошедшие поспешили усесться.
   -- Вот, господа, пока что закусите; еще когда-то вам удастся попасть на ночлег, -- сказал рыбак и стал угощать путников -- наливал им кофе, предлагал вино и куски хлеба, густо намазанные маслом; жена старательно помогала ему. А гости в теплом уюте бедной хижины с наслаждением расправляли свои окоченелые члены. Они сложили свои вещи в угол, растянули пояса и, протянув ноги к огню, с видимым удовольствием подкрепляли свои силы едой и горячим кофе, пользуясь этим приятным перерывом своего утомительного странствования. По знаку своего мужа жена Орнэ встала и, приотворив дверь, находившуюся в глубине комнаты, заглянула в соседнее помещение, едва освещенное тусклым ночником. Оттуда только что, послышался слабый писк ребенка.
   -- Ничего, они уж опять засыпают, -- произнесла она, возвращаясь на свое место.
   -- Ау вас есть дети? -- спросил один из путешественников.
   -- Да, девять человек, -- лаконично ответил Орнэ.
   Он стоял в почтительной позе перед своими гостями, которые снова принялись за еду среди воцарившегося молчания.
   Самому старшему из них на вид никак нельзя было дать более тридцати лет. Это был человек высокого роста с длинным носом и довольно узким лбом; волоса у него были завиты, и всеми своими манерами он, видимо, старался походить на элегантного щеголя из хорошего общества, однако, от него сильно отдавало казармой. Он прослужил несколько лет в одном из кавалерийских полков и с того времени сохранил привычку ходить раскачивающейся походкой. Эта привычка явилась в последствие одной из "особых примет" этого лица, которая значилась за ним во всех бюллетенях полицейской власти.
   Он назывался Жан Баптист Костэр, но в Лондоне, вращаясь в кругах эмигрантов, присоединил к своей фамилии более звучную прибавку "де Сен Виктор". В эпоху революции он вступил в ряды шуанов и обратил на себя внимание участием в нескольких смелых предприятиях, за которые в V году республики ему пришлось давать ответ пред военным судом. Приговоренный к смерти, Костэр удачно ускользнул из рук охранявшей его стражи. Ему удалось бежать в Канаду, откуда он вернулся затем в Лондон в VIII году и на следующий же год уже оказался замешанным в организованное Кадудалем покушение на жизнь Первого Консула при помощи адской машины. После этого, снова возвратясь в Англию, он поступил на жалованье к английскому правительству и теперь опять был послан на континент с поручением содействовать Жоржу Кадудалю в организации нового заговора против Бонапарта.
   Двое из настоящих спутников Костэра занимали более скромное положение в лагере шуанов, но отличались неизменною преданностью делу борьбы с новым государственным строем Франции. Один из них, по фамилии Девилль, был известен полиции еще под другими тремя именами: Дюрок, Тамерлан и Тата. Он родился в семье простых крестьян из Табервиль близ Бернэ. Приняв участие в нескольких разбойничьих нападениях на почтовые дилижансы в Нормандии и ограблениях сборщиков казенных налогов, он был прослежен полицией и, спасаясь от преследования, скрылся в Англию в X году республиканской эры.
   Другой -- Гильом Лемерсье, был уроженцем местечка Граншан в департаменте Морбиган. Вспыхнувшая революция застала его наборщиком, но в скором времени, наскучив своим ремеслом, Лемерсье предпочел заняться разбойничеством в рядах шуанов. Один из его братьев, тоже ставший шуаном, был заподозрен в предательской выдаче своих сообщников в руки республиканских властей, и Кадудаль, без дальних слов, приказал расстрелять его. И странное дело! К общему изумлению, после этой кровавой расправы с его братом у Гильома Лемерсье появилась какая-то особенная, фанатичная, слепая привязанность к виновнику смерти брата, страшному Жоржу, который железною рукой управлял толпою своих сообщников, подчинив их самой суровой дисциплине.
   Наконец, самому молодому из гостей рыбака Орнэ не было и двадцати пяти лет. Стройный, элегантный юноша, он отличался необыкновенно бодрым и предприимчивым характером. Он вышел еще из рядов той буйной, самонадеянной молодежи, которая легкомысленно прожигала жизнь, когда разразившаяся, подобно громовому удару, революция с ее террором положила конец этому беспечальному существованию, вечным маскарадам и веселым ужинам. Его звали Жюль Огюст Арман Полиньяк; он был сыном знаменитой герцогини Полиньяк, близкой подруги Марии-Антуанетты. Необыкновенная привязанность королевы к этой видной даме ее двора, как известно, послужила поводом к одному из наиболее громких скандалов умирающего режима старой Франции...
   Эмигрировав вместе со своим братом в Лондон, Полиньяк принял самое деятельное участие в заговоре против Бонапарта. И вот теперь, в сообществе Костэра и обоих бретонцев, он высадился на французский берег у утеса Бивиль с целью помочь подготовлению последнего удара, который собирались нанести заговорщики в своей беспощадной борьбе с главою французского правительства.
   Наши путники уже около часа спокойно отдыхали в хижине Орнэ. Стараясь не шуметь, они вели вполголоса беседу с хозяином, расспрашивая его о новейших событиях во Франции и о деятельности здешних шуанов.
   Вдруг их разговор был прерван громким стуком со двора в одну из запертых ставень. Все четверо в сильном беспокойстве тотчас же вскочили с мест. Костэр быстро выхватил из кармана пару пистолетов, а Арман Полиньяк бросился искать свое оружие среди сложенного в общую кучу багажа путешественников. Но Орнэ успокоительным жестом пригласил их не тревожиться, тихонько приотворил дверь. В комнату проскользнула фигура человека в вязаном колпаке.
   -- Здравствуйте, господа, -- произнес он входя.
   Путники безмолвно разглядывали новоприбывшего. Это был худощавый белокурый парень лет около двадцати, одетый в простую крестьянскую куртку с грубыми башмаками, подбитыми железом на ногах. Он казался на вид расторопным и смышленым малым.
   -- Я пришел сюда за вами, господа, -- сказал парень с некоторой почтительностью в голосе. -- Я -- Гастон Трош, сын часового мастера из Э.
   -- Куда же вы собираетесь отвести нас? -- спросил его молодой Полиньяк.
   -- На ферму Потри к моему дяде Детримону. Господину Жоржу хорошо знакомо это место. Он всегда останавливается там при своем проезде.
   -- Ну, что ж, идемте! -- сказал Костэр.
   Все четверо опять собрали свои вещи, распрощались с хозяином и, следом за молодым Трош, снова пустились в путь. Не обмениваясь ни словом, они доверчиво шли за своим провожатым, пробираясь среди ночного мрака по какой-то совершенно неизвестной им открытой местности. Они видели, что здесь все подготовлено заранее, чтобы облегчить им трудное и опасное путешествие, и понимали, что в этих заботливых приготовлениях чувствуется невидимая рука все того же Кадудаля. Настойчиво и упорно работая над достижением цели всей своей жизни, Кадудаль создал мало-помалу и на самом побережье Франции, и на всем пути от морской границы до Парижа целую сеть секретных убежищ, где его сообщники могли находить себе временный приют, направляясь тайком к столице государства. Благодаря этому, наши путники, ожидавшиеся, как последнее подкрепление при сосредоточении сил заговорщиков в Париже, имели возможность слепо доверяться спутникам, которые посылались к ним навстречу, и итти вперед, не задумываясь над выбором мест, где можно было бы сделать привал на своем пути, полном всяких опасностей.
   Свернув с дороги, Трош повел теперь четверых путешественников вдоль кустарника, окаймлявшего опушку большого леса около Э. Уверенным шагом направился он к низкому зданию, выросшему на их пути в виде темной массы, скрытой деревянным забором. Отворив калитку, он прошел по двору в сопровождении всех своих спутников и, подойдя близко, свистнул три раза, один за другим. Дверь дома открылась, и на пороге ее показался человек, державший над головою фонарь.
   -- Это ты? -- спросил он Гастона Трош.
   -- Да, и вот со мною господа, которых мы поджидали.
   Теперь при свете фонаря можно было хорошо рассмотреть человека, вышедшего навстречу нашим путешественникам. Он оказался крестьянином средних лет, крепкого сложения, с обветренным от непогоды лицом. Раскланявшись с прибывшими путешественниками, он вежливо пригласил их войти внутрь своей фермы. Там посреди большой комнаты, сидя перед очагом, над которым висело охотничье ружье, жена хозяина и две его дочери пряли шерсть. Рядом на столе был накрыт ужин, состоявший из холодного мяса, хлеба и вина. При входе посторонних женщины поднялись со своих мест и стали помогать прибывшим разоблачиться. С них сняли их намокшие плащи и освободили от тяжелого багажа.
   Костэр, стоя перед огнем, тщательно стряхивал с себя снег, залепивший ему чуть не все лицо. Арман Полиньяк, совсем уже выбившийся из сил, тотчас же упал при входе на стул и не трогался с места, Двое остальных, Девилль и Лемерсье, как люди более привычные к подобным испытаниям, остались стоять у входа в почтительной позе слуг, находящихся в присутствии своих господ. Костэр жестом пригласил их садиться на деревянные скамьи, расставленные вдоль стен. В это время дочери фермера принялись хлопотать около стола, подавая ужин. Через несколько минут путники, измученные долгим, утомительным переходом, с аппетитом поглощали предложенную им еду, а хозяин рассказывал им о подробностях последнего проезда Жоржа в этих местах. Прошло уже несколько недель, как его более не видели здесь. Очевидно, он безвыездно сидел в Париже.
   Костэр, принимавший за столом интересные позы, чтобы обратить на себя внимание двух молодых девушек, молча сидевших на другом конце, хвастливо заметил при этом:
   -- Жорж знает, что уж на нас он смело может положиться. Теперь он только и дожидается нас, чтобы сразу одним ударом покончить все дело.
   Девилль и Лемерсье, уткнув нос в тарелку, всецело занялись ужином и не произносили ни слова. Теперь все они были преисполнены самых светлых надежд относительно будущего. Треволнения, пережитые ими во время морского путешествия и высадки на берег, казались забытыми. Снова согревшись и подкрепив свои силы, зная, что в ближайшем времени они соединятся, наконец, с Жоржем, к которому были направлены все их помыслы, заговорщики не чувствовали никакого беспокойства за свою участь. Костэр шутил и занимал разговорами женщин. Лемерсье и Девилль сочувственно улыбались каждой его веселой шутке. Ни один из этих троих людей, по-видимому, и не подозревал, что уже недалеко время, когда ему придется взойти на эшафот, приготовленный правительством Первого Консула для расправы с его беспощадными врагами. Арман Полиньяк, свесив голову на плечо, крепко спал, сидя на своем стуле.
   Только, когда первые лучи утреннего рассвета стали проникать в комнату сквозь щели запертых ставен, Костэр решил, что пора, наконец, улечься и на покой. Детримон приготовил на сеновале для своих гостей хорошо укрытое местечко, где они и проспали непробудным сном в течение всего следующего дня. Только к вечеру путники снова собрались в большой комнате фермы Потри, чтобы поужинать здесь в последний раз пред уходом! С наступлением же ночи все четверо тронулись дальше по направлению к Прессвиль. Там их ожидал теплый приют в доме одного из друзей Жоржа, некоего Луазеля. Затем они последовательно останавливались в таких местах, как Омаль, Фекьер, Сент-Омер-ан-Шоссе, Отейль близ Бовэ, Массиньон и, наконец, в Сен-Лэ. Здесь лежал их последний этап по пути к Парижу.
   С тех пор, как они расстались с рыбаком Орнэ, встретившим их на утесе Бивиль, наши заговорщики все время переходили из рук в руки, от одного провожатого к другому, и каждый из последних передавал своих спутников следующему, который вел их дальше к цели их опасного путешествия. Из понятной предосторожности они шли только ночью, но все же то-и-дело приходилось натыкаться на нежелательные встречи и переживать минуты жуткой тревоги. Раз как-то они столкнулись лицом к лицу с целым отрядом жандармов, и им удалось спастись от ареста, только бросившись в реку, которую пришлось переплывать среди льдин, несшихся по течению. Другой раз они бежали под градом пуль, посылаемых вдогонку заметившим их патрулем. При каждом следующем переходе опасность все увеличивалась! О бодром, самоуверенном настроении духа, окрылявшем их в первый вечер после высадки на французский берег, не оставалось и помину. Заговорщики чувствовали, что вокруг них, мало-помалу, стягиваются сети, расставленные полицией консульского правительства. Всякий день пути только приближал их к самому очагу смертельной опасности. Что же ждет их, наконец, в Париже? Но, с другой стороны, в сердцах заговорщиков невольно оживала и надежда. Ведь, там, в столице, их ожидает сам Жорж, тот Жорж, кто заставляет их напрягать все силы для достижения победы в их трудном подвиге, -- Жорж, этот, в своем ,роде, полубог роялистов, который, по их твердому убеждению, должен спасти все дело законной монархии!
   В Сен-Лэ спешившим теперь к нему на помощь сообщникам было приготовлено убежище у одного виноторговца, по имени Дени Ламотт. Это был надежный человек, верно служивший делу эмигрантов, может быть, не столько из своих личных убеждений, сколько ради золота, которым Жорж щедро платил за услуги. В чердаке над своею конюшней, среди наваленной там груды соломы, он отвел помещение Костэру и его спутникам. Они прибыли сюда 16 декабря и жили здесь уже двое суток в ожидании проводника в столицу, которого должен был выслать им навстречу Кадудаль.
   18 числа, под вечер, к дому Дени Ламотт, подъехал неторопливою рысью всадник и, соскочив с седла, привязал лошадь к железному кольцу, вделанному около двери. Не входя, однако, в дом, он принялся ходить взад и вперед по улице, очевидно, поджидая еще кого-то. Ожидание его длилось недолго. Вскоре показался кабриолет, на козлах которого сидел и правил лошадью какой-то здоровенный малый. Тогда, ни слова не сказав кучеру, всадник прошел внутрь дома виноторговца. Он, видимо, в точности знал здесь все ходы и выходы, так как сейчас же прямо направился на двор, отворил дверь в конюшню и быстро стал взбираться по лестнице, приставленной в углу к отверстию в потолке, откуда свешивались вязки соломы. Проникнув на чердак, он очутился пред Костэром и его спутниками, которые, усевшись в кружок на полу, играли в карты при тусклом свете поставленного рядом фонаря.
   Приезжий снял шляпу и назвал себя по имени:
   -- Господа, я дворянин Лаэ де-Сент-Илер.
   Арман Полиньяк быстро вскочил с кучи соломы, на которой он лежал в момент появления Сент-Илера.
   -- Добро пожаловать, -- произнес он. -- Все мы с живейшим удовольствием приветствуем ваш приход.
   Мне кажется, что нам приходилось уже встречаться друг с другом в Лондоне, -- заявил Сент-Илер.
   -- В свою очередь, я узнаю вас, -- вмешался в разговор Костэр. -- Но, во всяком случае, мне гораздо приятнее видеть, вас здесь, чем в Англии, где всем нам столько раз приходилось тосковать, не получая никаких вестей с нашей родины.
   -- Зато теперь, надеюсь, вы будете довольны. Я могу поделиться с вами самыми свежими новостями, -- отвечал Сент-Илер.
   -- Мы горим нетерпением скорее узнать их, -- воскликнул молодой Полиньяк, пододвигая гостю ломаный табурет, на который тот опустился не без некоторой осторожности.
   Четверо слушателей тесно столпились вокруг него. Дрожащий свет фонаря слабо освещал их лица, на которых отражалось напряженное любопытство. Тихонько похлопывая хлыстом по лакированному сапогу, Сент-Илер начал свой рассказ:
   -- Господин Жорж получил из Лондона самые утешительные известия. Принцы, наконец, остановились на решении явиться самим в пределы Франции с тем, чтобы оказать нам помощь личным участием в общем деле. Через несколько недель один из принцев должен высадиться у Бивиля вместе с генералом Пишегрю...
   -- Как! С Пишегрю? -- вырвался крик изумления у слушателей.
   -- Да, да, именно с ним, -- подтвердил Сент-Илер.
   Заговорщики молчали, не находя слов выразить свое удивление и радость по поводу этого известия. В самом деле, кто мог ожидать чего-либо подобного? Пишегрю, этот давний соперник Бонапарта, изгнанный из Франции за свои происки против Первого Консула, вдруг становится теперь в ряды участников роялистского заговора! Конечно, для роялистов крайне важно заручиться помощью этого талантливого генерала, под начальством которого совершалось завоевание Голландии республиканскими войсками, ознаменованное известным захватом французской кавалерией неприятельского флота, замершего во льду одной из приближенных бухт. Итак, теперь и Пишегрю будет работать заодно с эмигрантами! Поистине, это добрая весть: значит, дела, действительно, идут как нельзя лучше. Еще несколько недель всего, и судьба Бонапарта будет решена. Законный монарх снова займет трон своих предков, и для преступных якобинцев пробьет, наконец пас возмездия!
   -- Я верно знаю то, что говорю вам, -- повествовал Сент-Илер: -- из Лондона на этот счет получены самые определенные сведения. Там теперь заканчиваются все приготовления, и через какие-нибудь две-три недели Жорж лично отправится на место, чтобы встретить гостей из Англии при высадке их у утеса Бивиль. По возвращении его в столицу, роль каждого из нас будет окончательно установлена и нам всем укажут, где и когда приступать к действию. Пока же мне поручено провезти вас в Париж и доставить в убежище, которое там для вас уже приготовлено.
   -- Мы готовы следовать за вами, -- ответил Костэр от имени своих товарищей.
   Они быстро стали укладывать свои вещи, торопясь двигаться дальше. Не прошло и нескольких минут, как дорожные мешки были снова связаны, все оружие тщательно спрятано, и наши путники, расплатившись с хозяином, покинули его дом. Четверо заговорщиков заняли места в кабриолете, а Сент-Илер поехал верхом рядом с их экипажем. Через четверть часа они были уже в открытом поле; кучер гнал лошадь, и кабриолет быстро несся к Парижу по Большой Национальной дороге. Немного не доезжая Сен-Дени, на перекрестке Четырех Дубов, они свернули влево по проселку и скоро остановились перед каким-то зданием, в котором на первый взгляд не было никаких признаков жилья. Действительно, внутри дома не оказалось ни одной души; однако же в главной комнате, на грязном деревянном столе, стоял зажженный фонарь. Сент-Илер взял его в руку и направился к громадному камину, где лежала куча почти потухших углей. Перешагнув через каминную решетку, он толкнул плечом заднюю стенку, которая сейчас же откинулась назад с глухим скрипом. За ней открылась темная и тесная кладовая, где на полу было набросано в беспорядке всякое платье, а но стенам висели на гвоздях ружья. С фонарем в руке Сен-Илер стал рыться в груде этого платья и вытащил оттуда несколько вещей, отбросив их на середину большой комнаты, к ногам Костэра, который вошел туда следом за новым провожатым! Захватив с собою еще две треугольных шляпы, Сент-Илер вновь поднял опущенную стенку на ее место, сгреб сапогом уголья и пепел на дне камина по-прежнему в одну кучу посередине и вернулся к своим спутникам, которые с изумлением смотрели на его ношу.
   -- Вас удивляет это? -- спросил Сент-Илер.
   -- Нет, -- отвечал Костэр: -- я любуюсь только, как все у вас хорошо придумано.
   -- Это приспособление -- дело рук одного из наших друзей, Опина. Он искусный специалист по такой части и превосходно умеет устроить в доме, если понадобится, чуть не целую потайную квартиру. Как видите, и здесь, если бы полиции пришло в голову сунуть нос в камин, то она ровно ничего не найдет, кроме сгоревших угольев. Наш Спин прямо гениальный человек в своей области.
   Занимая Костэра своими рассказами, он в то же время принялся переодеваться, накинул поверх своего костюма широкий форменный плащ с галунами и блестящими пуговицами и опоясался кожаной портупеей, к которой была привешена сабля кавалерийского образца. Вместо своей фуражки Сент-Илер надел треуголку с трехцветной кокардой и в три раза обмотал себе вокруг шеи черный галстух, приладив поверх его еще пристяжной суконный воротник, шитый серебряным галуном. В таком наряде собеседника Костэра нельзя было не принять за самого настоящего жандарма.
   В свою очередь, и тот, по приглашению Сент-Илера, последовал его примеру и в несколько минут тоже преобразился в охранителя государственного порядка. Закончив операцию с переодеванием, Сент-Илер погасил фонарь, сел на лошадь и дал еще несколько наставлений Костэру, который опять занял свое место в кабриолете. Когда они снова тронулись в путь, то Костэр принялся старательно закручивать веревками руки всем своим трем товарищам. Теперь при виде их шествия, всякий прохожий должен был подумать, что это везут в город троих злоумышленников, которых изловили сопровождающие их жандармы при обходе своего участка в окрестностях столицы. Со смехом и шутками, так и доехала компания заговорщиков до самого Парижа, конечной цели их опасной экспедиции.
   Въезжать в город им пришлось через заставу Сен-Марсель. Здесь Сент-Илер подъехал к самому входу в караульню и отдал честь офицеру, вышедшему на порог.
   -- Вы, кажется, возвращаетесь не с пустыми руками, гражданин жандарм, -- заметил офицер, взглянув на связанных людей, сидевших в кабриолете.
   -- Ну, у меня неважная дичь, -- пренебрежительно отвечал тот. -- Это простые воришки, что орудуют в почтовых дилижансах.
   -- Вы, верно, везете их в полицейскую префектуру?
   -- Да, у меня наряд к гражданину префекту, Дюбуа.
   -- Счастливого пути тогда!
   -- Прощайте, гражданин!
   Кабриолет проехал через заставу и покатился дальше. Потянулись пустынные, убогие улицы предместья Сен-Марсель. К этому времени уже совсем стемнело, и только редкие фонари виднелись во мраке, в который погрузилась эта часть города. Сент-Илер, приблизившись к экипажу, склонился к своим спутникам и тихо произнес:
   -- Теперь, я думаю, пора кончать нашу комедию.
   Костэр сбросил с себя свой форменный наряд и развязал руки товарищам. В свою очередь, и Сент-Илер, соскочив с седла, разоблачился и спрятал костюм жандарма в экипаж. Снова тронувшись затем в путь, они поехали сначала по линии бульваров, окружавших центральные части Парижа, потом по глухому кварталу Томб-Иссуар; обогнув далее район Люксембургского дворца, место заседаний сената, они стали пробираться по тесному лабиринту улиц и переулков старинного квартала, Сен-Сюльпис, делая один поворот за другим, а иногда, даже, возвращаясь назад по пройденному пути, и, наконец, оказались на улице дю-Бак. Выехав на эту улицу, кабриолет уже проследовал прямо по ней и остановился перед, винным погребом на углу улицы Варенн.
   Сент-Илер постучал рукояткою хлыста в стеклянную дверь кабачка. Вышедший оттуда слуга взял от него лошадь, а спутники его, с своей стороны, сошли с экипажа на тротуар. Войдя в дом, они прошли по темному коридору до какой-то лестницы и поднялись по ней во второй этаж. Здесь оказалась довольно большая комната, где висела лампа и стоял стол и несколько сложенных стульев. Стол был накрыт, по-видимому, для ужина, но вся сервировка казалась очень простой и грубой. На камине, в котором еле теплился огонь, лежала большая пачка газет.
   -- Здесь вас никто не будет беспокоить, -- сказал Сент-Илер, обращаясь к своим спутникам. -- Хозяин этого кабачка, Денан, -- надежный и преданный нам человек, и самому Жоржу случалось останавливаться в его заведении. В этом доме несколько тайных выходов, и полиция до сих пор не могла пронюхать, кому здесь иногда оказывается гостеприимство. Денан предупрежден о вашем приезде, и вы можете спокойно сидеть на месте, пока не получите дальнейших инструкций. По-видимому, и ужин уже готов для вас. Так значит -- доброго аппетита! А пока до свидания.
   -- Как! -- воскликнул Костэр: -- вы не хотите доставить' нам удовольствия поужинать вместе с вами, можно сказать, под самым носом у Бонапарта?
   -- Очень вам благодарен, -- отвечал Сент-Илер: -- но я не могу; меня ждут в другом месте.
   И, сделав общий поклон, он вышел.

XI.
Что ждало Сент-Илера

   Когда Сент-Илер выходил на улицу, он услышал, как где-то пробило семь часов. Воздух был сухой и морозный. От порывов холодного северного ветра на фасадах домов так и раскачивались вывески, жалобно скрипя на ржавых железных прутах. Он с минуту постоял в нерешительности, потом толкнул дверь кабачка и вошел внутрь.
   В это время там не было уже посетителей, и только за прилавком какая-то женщина перемывала посуду. Она была в чепце, какой обыкновенно носят французские крестьянки; из-под чепца выбивались пряди ее темных волнистых волос. На плечах этой женщины была накинута шерстяная косынка, и, в общем, она выглядела довольно кокетливо. Очень хороши и выразительны были ее глаза.
   -- Что же, приехали эти господа? -- спросила она.
   -- Да, я провел их наверх, -- -отвечал Сент-Илер: -- господин Костэр прибыл с ними.
   -- Ах! -- произнесла женщина и голос ее слегка дрогнул. Помолчав с минуту, она спросила потом снова: -- так, значит, он вернулся?
   -- Я ведь уж сказал вам об этом, -- молвил Сент-Илер, пожимая плечами: -- да, впрочем, им сейчас понадобятся ваши услуги, и вы их увидите лично. Я думаю, с утра не случилось ничего особенного?
   -- Нет... ничего... никаких новостей... -- отвечала женщина, занятая, очевидно, другими мыслями. Вдруг она спохватилась: -- Вы говорите, нет ли чего нового за ваше отсутствие? Вот, около двенадцати часов дня вас тут спрашивали...
   -- Кто же именно? Кто-нибудь от господина Жоржа?
   -- Нет, одна женщина.
   -- Женщина?
   -- Да, и она, конечно, не посвящена в дела господина Жоржа, так как спрашивала о вас под вашим собственным именем.
   -- Так, -- задумчиво произнес Сент-Илер и стал в подробностях расспрашивать трактирщицу об этой странной посетительнице. Но его собеседница мало что могла сообщить ему интересного; она знала только, что приходившая женщина была плохо одета, на голове у ней был вязаный капор. Ей было сказано, что здесь никто и не слыхал ни о каком Сент-Илере, и она сразу же молча удалилась. Денан, вернувшись часом позднее и узнав об ее визите, наморщил брови: посещение этой женщины показалось ему подозрительным.
   Трактирщица добавила к своему рассказу, что если бы Сент-Илеру было угодно побеседовать с самим Денаном о том, как следует отнестись к появлению странной незнакомки, то он мог бы подождать здесь хозяина, который сейчас лично отправился к господину Жоржу, чтобы отнести ему заказанное вино.
   -- Ну, какая в этом надобность! -- заметил Сент-Илер: -- разве ваш муж может знать в этом случае что-нибудь больше, чем я или вы? Я полагаю, что нет.
   Жена Денана снова принялась за свое занятие, за которым ее застал Сен-Илер.
   -- Как хотите, -- произнесла она.
   Однако тот, не зная, на что решиться, все еще стоял на месте. Потом, взглянув на часы и подумав немного, сказал!
   -- Я думаю, вы совершенно правы, рекомендуя мне посоветоваться здесь прежде всего с вашим супругом. Но сейчас мне некогда его дожидаться. Я вернусь к одиннадцати часам, а вы будьте добры передать Денану, чтобы он не ложился, пока я не приду.
   Сказав это, он поднял воротник у своего плаща и вышел на улицу.
   Проходя по улице Бак, Сент-Илер принялся раздумывать над тем известием, что сообщила ему трактирщица. Несомненно, приход этой незнакомой женщины и ее желание видеть его в кабачке Денана, когда одним только агентам Жоржа и известно, кто здесь скрывается, приходилось признать очень и очень подозрительным. Что бы могло значить ее появление? Неужели это полиции удалось напасть на его след?
   Конечно, Сент-Илер прекрасно понимал, что с самого момента высадки в Булони, где его появление наделало столько шуму, полицейские власти усердно его разыскивают. Но он так надежно, казалось ему, спрятался теперь среди этого огромного города, где не появлялся уже несколько лет, выехав на следующий же день после известного взрыва адской машины, что выследить его здесь, по-видимому, не было никакой возможности. К тому же он совершенно изменил свою наружность, выкрасив волосы в другой цвет и отпустив баки. Кто мог бы признать его в таком виде, особенно при редкой его осторожности во всяких сношениях с людьми. Наконец, ведь, полиции почти вовсе и не известны самые его приметы, так как лично Сент-Илер никогда не приходил в соприкосновение с ее агентами и никогда, хотя бы и временно, не бывал у них в руках, даже в бытность министром полиции самого Фуше! Так что же тогда надо думать о появлении этой женщины? Неужели оно предвещает какую-нибудь беду?
   Погрузившись в свои размышления, Сент-Илер быстро достиг берега Сены и, перейдя по горбатому мостику через реку, угрюмо катившую в этот вечер свои черные волны, обошел сзади темную массу Тюльерийского дворца и очутился перед церковью Святого Рока. Дальше, все прибавляя шагу, по мрачным переулочкам, окружающим Бютт-Мулен, вышел он на улицу Святой Анны. Здесь было большое движение; по улице тянулась целая цепь экипажей, увозивших в этот час любителей музыки в оперный театр на улице Лувуа. Сент-Илер дошел до дома, расположенного на углу бывшей улицы Терезы, и, свернув под темные ворота дома, стал подниматься по лестнице в третий этаж. Там, на площадке, он постучался в дверь. Она тотчас же открылась, и женский голос изнутри встретил пришедшего радостным восклицанием:
   -- Наконец-то! А я, дорогой мой, уж перестала вас и ждать сегодня...
   Сент-Илер прошел через прихожую, куда падал свет от большой медной лампы, висевшей в следующей комнате -- столовой, дверь в которую была открыта настежь. При входе туда он остановился на пороге. Пред его глазами был уютный уголок. Под ярким светом лампы скатерть сияла ослепительной белизной, на столе красовался сервиз из тонкого фарфора и весело блестели серебряные ножи и вилки. Хрустальные бокалы и вазы горели, переливаясь многоцветными огнями. Блеск сервировки обращал на себя большее внимание, благодаря темному фону мебели из красного дерева с медными украшениями. Стены, выкрашенные масляной краской желтоватого оттенка, были расписаны орнаментами в виде пальмовых листьев, вошедшими в моду со времен экспедиции в Египет. Вся обстановка комнаты с ее мягкими, изысканными тонами, как нельзя лучше, гармонировала с обликом самой хозяйки, прелестной блондинки, одетой в пеньюар из светлого батиста.
   Она встретила своего посетителя сияющей улыбкой. Все черты ее лица, озаренного лучистым светом блестящих живых глаз, дышали, казалось, радостным приветом желанному гостю.
   Сент-Илер, тронутый и смущенный тем удовольствием, которое вызвал его приход, все еще стоял на пороге комнаты. Она медленно протянула ему навстречу свои выхоленные, удивительно маленькие, руки, словно вручая своему гостю залог ожидающей его здесь нежной любви.
   -- Что ж это значит? -- с улыбкой произнесла наконец молодая женщина: -- как вы сегодня поздно! Или вы уже забыли меня?..
   Сент-Илер только выразительным жестом протестовал против ее последних слов.
   -- Во всяком случае, -- снова заговорила она: -- вас надо освободить от всего лишнего. Сильвия!
   Из соседней комнаты появилась горничная с хорошеньким лукавым лицом парижской субретки. Она помогла гостю снять плащ, взяла от него шляпу и хлыст и быстро исчезла. Сент-Илер стал приводить в порядок свой костюм, старательно поправляя широкий муслиновый галстух в виде жабо, выпущенный из-под жилета сизо-голубиного сукна. Он выглядел очень интересно и имел вид человека, заботящегося о своей наружности и одетого в то же время с большим вкусом. Баки, подбритые и причесанные на английский манер, шли ему как нельзя лучше. В своей шляпе с остроконечным верхом он очень походил на одного из щеголей, каких в то время можно было встретить в праздничные дни в Елисейских полях катающимися в модном тогда шарабане с двумя лошадьми. Но в этот вечер он оделся особенно тщательно, очевидно, ради своего свидания с любимой женщиной.
   Повесив свой плащ в передней на медный крючок, украшенный на конце головою сфинкса, Сент-Илер вернулся в столовую и, обняв за талию молодую женщину, нежно привлек к себе ее стан со словами:
   -- Можно поцеловать вас, дорогая Эльвира?
   Она старалась освободиться из его объятий и, закрыв ему рот мягкою душистою ладонью, тихонько прошептала, указывая на дверь:
   -- Что вы делаете! Нас могут видеть!
   Но он отстранил ее руку от лица и, несмотря на сопротивление своей возлюбленной, стал покрывать горячими поцелуями ее плечи и шею. С веселым смехом она выскользнула наконец из его рук и убежала от него на другую сторону стола.
   -- Садитесь же! Пора ужинать! -- произнесла она.
   Сент-Илер повиновался приглашению хозяйки и, развернув салфетку, от которой пахло лавандой, уселся за стол. Эльвира заняла место напротив него и стала разрезать паштет из дичи, очень аппетитно поданный на серебряном блюде. Он не спускал с нее глаз, любуясь своей подругой, у которой в каждом движении и жесте сказывалась врожденная грациозность. Какой необыкновенный и восхитительный роман послала ему на долю судьба! Как странно дисгармонирует эта нежная страница любви со всей его жизнью, полной тревог и опасностей на каждом шагу с самого момента высадки темным ноябрьским вечером па берег Франции.
   II вот в памяти Сент-Илера последовательно воскресали картины того, что ему пришлось пережить за эти последние недели -- целая вереница мрачных, тяжелых воспоминаний. Сначала высадка, ценою чуть не гибели судна и пассажиров на каменистых грядах Вимрэ, потом ночное приключение в Булони со всеми его перипетиями, визит к Клери в темный павильон, спрятанный в глубине сырого сада... А затем -- какое поспешное, стремительное бегство! Когда убежище заговорщиков, казалось совершенно неизвестное и недоступное для посторонних, было окружено полицией, пришлось спасаться, бежать, не переводя духа, ночью под проливным дождем в Капекюр, где у своего единомышленника Полэ беглецы получили наконец экипаж. Лошадь, которую гнали изо всех сил, быстро понесла их по дороге на Пон-де-Брик и дальше, на Этапль. И тут одна случайная встреча чуть не погубила всего! Недалеко от деревни, примыкающей к Пон-де-Брик, заговорщики натолкнулись на своем пути на какого-то жандарма из консульской гвардии, который совершенно некстати вмешался в их дела, заинтересовавшись, почему их экипаж несется по дороге таким бешенным аллюром. Выстрел в упор из пистолета сразу уложил любопытного жандарма на краю дороги, и тогда-то Клери пришла в голову мысль воспользоваться форменной одеждой убитого. Сент-Илер оказался почти одного роста с мертвецом и живо обменялся с ним своим платьем в расчете, что, благодаря этой уловке, беглецам удастся хоть на время сбить с толку преследующую их полицию.
   Затем, по-прежнему пустив лошадь в галоп, они тронулись дальше и, минуя Эдиньель, Неушатель и Дон-Камье, остановились наконец недалеко от самой бухты Этапль. Там экипаж был отпущен, и кучер, получив на чай два луидора, вернулся на рассвете в Булонь, в заведение Полэ. Девилье-Дютерраж, явившийся сюда с обыском вслед затем, мог только видеть, как отмывали па дворе этот экипаж после его ночного путешествия по грязной дороге.
   С того времени, делая небольшие переходы, наши беглецы стали мало-помалу приближаться к Парижу. Сент-Илер изображал собою жандарма, конвоирующего арестанта -- Клери. На ночь заговорщики останавливались на постоялых дворах, расположенных где-нибудь в стороне от большой дороги, вдали от нескромных глаз полиции или жандармов. Через десять дней пути, пройденного без особых приключений, Сент-Илер и Клери входили в Париж через заставу Сен-Дени.
   На улице дю Бак, в кабачке Денана, они получили новые директивы от имени Жоржа и тотчас же принялись за дело. Ловкому, энергичному и осторожному Сент-Илеру удалось снова организовать правильные сношения между шуанами, рассеянными по всему Парижу. Свою внешность он тогда же изменил до неузнаваемости и в продолжение целого месяца был почти уверен, что никакая полиция не заподозрит в нем скрывающегося эмигранта. Казалось, все шло как нельзя лучше. Клери, уехавший снова в Лондон, должен был вернуться оттуда с солидной денежной субсидией, ассигнованной заговорщикам английским правительством. Его ждали со дня на день. И вдруг, среди всех этих деловых сношений, тайных свиданий по ночам, выслеживания полицейских сыщиков -- с ним приключилась эта любовная история! Сент-Илер был любителем оперы и от времени до времени разрешал себе невинное удовольствие: пойти в театр Фэйдо и там за чарующими звуками музыки отдохнуть от работ своей тревожной жизни.
   Однажды, при выходе из театра, он столкнулся в дверях с невысокой женской фигурой под густой вуалью; она сунула ему в руку записочку: "Вы произвели впечатление и, если ничего не имеете против знакомства с той, которая видела вас в театре уже три раза, приходите сюда же завтра вечером. Особа эта сама подойдет к вам". Сначала Сент-Илер склонен был видеть в переданном ему приглашении западню со стороны своих политических врагов, но потом, поразмыслив хорошенько, пришел к выводу, что вся эта история не имеет ничего общего с планами полиции. В самом деле, что за смысл сыщикам, раз уж они напали на его след, хитрить с ним? Его просто схватили бы сейчас же за шиворот и уж, конечно, не стали бы заманивать в театр с специальной целью арестовать там. Полицейские агенты, как известно, любят работать где-нибудь в сторонке, втихомолку. Так успокаивал себя Сент-Илер и даже начал гордиться своей победой: он далеко не был равнодушен к женской любви, а это приключение. наверное, обещало доставить ему, в конце концов, несколько приятных моментов. Да и, кроме того, в лице своей новой возлюбленной, кто знает, он найдет, может быть, союзницу, что явится уже ценным приобретением для их заговора. Каждое новое убежище в этом враждебном для шуанов Париже ведь крайне важно. Итак, Сент-Илер поддался соблазну и попал в любовные сети, расставленные ему умелой рукою.
   Знакомство произошло на другой день в театре, и Сент-Илер отважился даже пригласить свою даму скушать мороженое у Нодэ. Новая знакомая, оказалось, была очень хорошенькой особой, а ее горничная внушала полное доверие своим выдержанным видом. Через день влюбленная пара переживала уже полнейшее счастье, и в этот темный декабрьский вечер Сент-Илер явился на улицу св. Анны с тем, чтобы окончательно закрепить одержанную им победу.
   -- Друг мой, сведете вы меня сегодня в театр? -- спросила Эльвира: -- Наверное, вы не откажете мне в этом? Мне так хочется...
   -- Кто смеет противиться вашим желаниям, дорогая Эльвира? Я с удовольствием сведу вас в театр, но только при одном условии.
   -- Ах, теперь вы уж ставите мне условия?
   -- Не я, а обстоятельства...
   -- Какие такие обстоятельства?
   Сент-Илер закусил губы. Нужно было быть осторожным. Вдруг Эльвира окажется болтливой. Он улыбнулся и сказал:
   -- Из провинции приехали мои друзья, и я обещал увидеться с ними сегодня в одиннадцать часов вечера, чтобы поговорить о наших общих делах.
   -- Это что ж! Наверное политика...
   -- Почем вы знаете? -- спросил Сент-Илер, быстро подымая голову.
   -- Разве я сказала, что я знаю? -- возразила Эльвира: -- я догадываюсь только.
   -- Ну, тогда уж это дело гадалок... пусть угадывает какая-нибудь Ленорман, а не вы. Я совершенно не увлекаюсь политикой, да и вообще сейчас ничем не интересуюсь, кроме!..
   -- Кроме чего?
   -- Кроме вас, моя прекрасная Эльвира.
   -- Видно, что вы немало ухаживали за женщинами в своей жизни, -- ответила она и тотчас же прибавила, обращаясь к нему. -- Не хотите ли еще паштета? -- Таким образом она сразу же положила конец шуточной болтовне, в которую он хотел втянуть ее, и в то время, как он брал с блюда еще кусок паштета, она безразличным тоном продолжала:
   -- Значит, у вас друзья на первом плане?
   -- Вы сами знаете, что нет. Но я дал им слово.
   -- Что ж у вас с ними какие-нибудь очень важные дела?
   -- Но, дорогая Эльвира, представьте себе, что они подумают обо мне, если я не сдержу своего обещания?
   -- Пусть думают, что хотят. Впрочем, мне все равно. Хотите, так идите. А я надеялась...
   -- На что вы надеялись?
   -- Что после спектакля вернемся сюда... и...
   -- А, так вам, значит, нужен еще раньше спектакль? -- сказал он игривым тоном.
   -- Вот дерзкий мужчина!
   -- А вы какая затейница!
   Ужин продолжался своим чередом, и влюбленные обменивались веселыми шутками, переходя с одного предмета на другой. Хорошее бордо, которого усердно отведал Сент-Илер, бросилось ему в голову и сделало его весьма разговорчивым. Но он все-таки был очень осторожен в своих словах. Эльвира, первая, перевела опять разговор на тему о предстоящем ему свидании с друзьями.
   -- Так вас, значит, ждет несколько человек?
   -- Четверо.
   -- И, вероятно, все они приехали в Париж, чтобы повеселиться?
   -- Да, думаю, что так, хотя они мне ничего не говорили о своих намерениях.
   -- От души желаю им всяких удовольствий... Они все остановились в одном месте?
   -- Да, пока что -- вместе, но я думаю, они разъедутся потом. У них мало общего...
   -- Очень интересно слушать мне о ваших приятелях, -- и Эльвира встала с недовольным видом из-за стола. Но потом неожиданно решила: -- Ну, так и быть. Едем в театр. Когда вам будет пора, вы встанете и уйдете, а я останусь.
   Он готов был уже отказаться от мысли побывать вечером еще раз у Денана. но потом решил, что это было бы чересчур легкомысленно: сегодняшнее свидание с его возлюбленной, вероятно, будет не последним, и ему нельзя приносить в жертву серьезные дела. Эльвира между тем позвала свою горничную и приказала ей принести себе вечернее манто л самую большую из своих шляп. Через несколько минут она была уже готова: на ней отлично сидело узкое шелковое манто, а с руки свешивался на длинных шнурах шитый серебром маленький мешочек. Лакея Эльвиры послали поскорее привести извозчика, и влюбленная парочка готова была уж уехать.
   На лестнице было полутемно. Когда открылась дверь из квартиры Эльвиры, то на площадке послышался легкий шум, и кто-то быстро скрылся в потемках.
   Молодая женщина испугалась и слегка вскрикнула. Сент-Илер стал ее успокаивать, говоря, что это верно ей только показалось. И, действительно, они спустились до низу, не заметив ровно ничего особенного. За грязной стеклянной дверью своей конурки дремала старая привратница и рядом с ней сидел ее кот, внимательно смотря на огонь в печке. Вдруг Сент-Илер вспомнил, что он забыл в квартире свой хлыст.
   -- Извините меня, дорогая Эльвира, я сию минуту... -- и он быстро побежал вверх по лестнице и постучал в дверь, Дверь открылась, и Сент-Илер снова увидел пред собою хорошенькое задорное личико Сильвии. Хлыст лежал, оказалось, на большом сундуке в передней. Горничная подала его Сент-Илеру, и тот ущипнул ее в знак благодарности за подбородок. Потом стремительно кинулся вниз по лестнице догонять ожидавшую его возлюбленную.
   На лестнице ее уже не было.
   Неужели так скоро успели привести извозчика. Сент-Илер вышел на улицу. Никого вокруг не было видно. Далеко, в самом конце улицы, быстро неслась какая-то коляска, да одинокий прохожий торопливо шел своею дорогой. И больше никого и ничего. Через минуту, стуча колесами по грязной мостовой, к подъезду подкатила извозчичья карета. Лакей Эльвиры, сидевший рядом с кучером, соскочил с козел и распахнул дверцу экипажа.
   -- Барыня уже в карете? -- спросил Сент-Илер.
   Тот вытаращил глаза и отрицательно покачал головою. Сент-Илер невольно побледнел и еще раз окинул взором улицу. Она была пустынна по-прежнему. Куда ж исчезла молодая женщина?
   Может, это просто шутка с ее стороны? Но что за фантазия морочить его? Сент-Илер приказал лакею поскорее расспросить обо всем привратницу. Тот сейчас же вернулся назад и сообщил, что старуха ничего не видела и не слышала. Исчезновение Эльвиры становилось довольно загадочным и, если тут была только шутка, то, во всяком случае, более, чем подозрительная. Добрых четверть часа ушло на бесплодные расспросы соседей и прислуги. Нужно было на что-нибудь решаться, и Сент-Илер, сев в карету, приказал кучеру везти себя в театр, на улицу Фэйдо. Он взял место в балконе, откуда всего удобнее было разглядывать публику.
   Напрасно целых два акта ждал Сент-Илер появления Эльвиры. Опера кончилась, он так и не услыхал из нее ни единого звука и так и не дождался своей возлюбленной. Тогда он решил уйти из театра и скоро снова очутился на улице Св. Анны. Ему открыла Сильвия; лицо у нее было заспанное.
   -- Барыня дома?
   Горничная протерла глаза и, посмотрев на Сент-Илера, сказала:
   -- Но я думала, что она с вами!
   Он резко перебил ее.
   -- У нее, наверно, сейчас есть еще другой любовник -- говорите правду!
   -- Как вам не стыдно, гражданин, она так расположена к вам!
   Он понял, что от этой хитрой субретки ничего не добиться: если ей что-нибудь и известно, то все равно она не скажет ни слова.
   -- Хорошо, я зайду завтра, -- произнес Сент-Илер. -- Значит, я напрасно возлагал надежды на сегодняшний вечер! -- добавил он про себя: -- Ну, что ж делать!.. не одна, так другая...
   И, похлопывая на ходу хлыстом, он спустился с лестницы. На темной узкой улице Св. Анны по-прежнему не было ни души. Редкие обледенелые капли дождя пронизывали воздух. Сент-Илер пошел прочь быстрым шагом и, дойдя до Лувра, свернул в улицу Сент-Никэз. Она представляла собою узкий, длинный проход, конец которого совершенно исчезал во мраке. По сторонам тянулись грязные, покрытые плесенью стены домов, пришедших в такую ветхость, что, казалось, все они готовы были разрушиться при первом толчке. Везде вокруг царила тьма, и только в окнах какого-то трактира виделся слабый свет.
   Проходя здесь, Сент-Илер невольно уменьшил ход. Картины некогда пережитого прошлого мало-помалу воскресали в его памяти. Вдруг он остановился на месте, устремив неподвижный взор в одну точку. Перед ним вырисовывались во тьме мрачные высокие стены конюшен Первого Консула. Сент-Илер хорошо узнавал эти места несмотря на то, что уже три года прошло с тех пор, как он был здесь последний раз в такой же морозный и темный декабрьский вечер. На этом самом месте, где стоял сейчас Сент-Илер, он сам и еще трое сообщников Кадудаля, шуаны: Карбон, Лимоэлан и Сен-Режан, установили тогда повозку с большим бочонком пороху и подожгли фитиль. Час спустя весь окружающий квартал был сотрясен силою страшного взрыва. Целые дома были разрушены, везде кругом лежали мертвые и раненые: адская машина сделала свое ужасное дело. И только Первый Консул благополучно проехал мимо, и ни один осколок даже не попал в его карету...
   Тяжелым кошмаром остались в памяти Сент-Илера впечатления этого страшного дня и последующих событий: бегства Сент-Илера, его скитаний из одного убежища в другое, трагической игры в прятки с агентами Фуше, где дело шло о жизни или смерти... Потом наступил процесс схваченных полицией Карбона и Сен-Режана, в результате которого оба шуана были гильотинированы, а он, Сент-Илер, заочно приговорен к смертной казни; Лимоэлану, с своей стороны, благополучно удалось бежать и скрыться в Америке. И вот теперь, стоя на улице Сент-Никэз, где, казалось, еще не успела высохнуть на мостовой кровь многочисленных жертв взрыва, Сент-Илер снова переживал мрачные сцены прошлого, связанные с этим злосчастным местом; его воображению рисовались окровавленные, изуродованные трупы -- образы мертвецов, поднимавшихся кругом, как живой укор его совести. Но твердым усилием воли он стряхнул с себя тяжесть этих воспоминаний. Нивоз IX года!.. Адская машина!.. Все это было так давно... а раз цель заговорщиков оказалась тогда недостигнутой, то, что же делать больше, как не начать все сначала? Ради этого теперь й вернулся опять в Париж Кадудаль со своими сообщниками, ради того же и сам Сент-Илер снова отдал себя в распоряжение грозного вождя бретонских шуанов, вызвавшего Бонапарта на смертный бой...
   Справившись с своим кровавым кошмаром, Сент-Илер двинулся дальше и спустился вниз, по направлению к Сене. Было уже около одиннадцати часов вечера. Он спешил, торопясь, как можно скорее, вернуться к пристанищу своих друзей на улице дю-Бак. В этот поздний час гостиница была заперта, все ставни в доме -- закрыты наглухо. Только во втором этаже сквозь какую-то щель пробивался из окна слабый луч света, указывая, что обитатели дома еще не все улеглись спать. Достав ключ из жилетного кармана, Сент-Илер открыл входную дверь и поднялся по лестнице.
   Четверо приезжих шуанов сидели в отведенной им комнате в обществе Денана и его жены. Но, кроме того, в их компании находился еще седьмой собеседник, сидевший за столом перед полным почти до самых краев стаканом с водкой. Все прочие держались от него как бы в почтительном отдалении; заметно было, что это лицо занимает в их среде какое-то особенное положение.
   То был коренастый, крепко сложенный человек высокого -- больше пяти футов роста. Его громадная голова с крупными, как будто обтесанными топором чертами лица имела далеко не заурядный вид. На ней была целая грива ярко-рыжих волос, с которыми сливались по сторонам густые огненного цвета баки, покрывавшие красные щеки этого человека. Из-под широких, щетинистых бровей виднелись быстрые, сверкающие пронзительным взором глаза, из которых один был меньше другого. Большой и плоский, как будто раздавленный посредине нос еще подчеркивал резкое выражение этого удивительного лица, тройной подбородок наполовину исчезал в складках широкого черного галстука. Человек этот был одет в длинный, наглухо застегнутый сюртук каштанового цвета с поднятым воротником. Перед ним на столе лежали какие-то бумаги, которые он в эту минуту закрывал своей тяжелой и грубой, как у мясника, рукою.
   Это был сам Жорж Кадудаль. При появлении Сент-Илера, он поднял голову.
   -- А! вот и вы, -- приветствовал он вошедшего.
   В голосе его слышалось заметное удовольствие: он был рад встретить целым и невредимым своего любимого помощника, за участь которого имел основания тревожиться.
   -- Как! -- сказал в свою очередь Сент-Илер: -- а я и не знал, что вы должны были придти сегодня.
   -- Надо же было поздороваться с этими молодцами! -- отвечал Кадудаль, жестом указывая на шуанов. -- Ведь они приехали из Лондона и привезли свежие новости от наших заграничных друзей.
   -- Ну, и что же? Надеюсь, вы довольны тем, что узнали от них.
   -- Да, но, к сожалению, вы будете сейчас не очень-то довольны, когда я сообщу вам одну вещь.
   -- Дело идет обо мне? Разве случилось что-нибудь особенное?
   -- Да, и до вас мое известие очень близко касается.
   Он медленно протянул Сент-Илеру небольшой клочок чистой бумаги.
   Тот повертел его в руках. -- Что ж это значит? -- спросил он.
   Кадудаль взял свечку, горевшую на столе, и, подняв ее повыше, стал держать с задней стороны бумаги, которую рассматривал с удивлением Сент-Илер. Тотчас же невидимые на простой взгляд буквы отчетливо выступили на белом фоне записки. Сент-Илер, низко склонившись, прочел ее содержание, потом поднял голову.
   -- От кого это? -- спросил он.
   -- От Трейля, нашего друга в Булони.
   Сент-Илер повернулся в сторону Костэра де-Сен-Виктор и Полиньяка.
   -- Я полагаю, -- произнес он, -- что ваша записка должна интересовать также и господ вновь прибывших.
   -- Понятно, -- отвечал Жорж. -- Дело это касается всех и каждого из нас.
   В коротких словах он объяснил, что Трейль, секретарь полицейского комиссариата из Булонь-сюр-Мер, извещал его об исчезновении из города некоей госпожи Фокон, бывшей на жаловании у тайной полиции. Она внезапно скрылась оттуда и по слухам уехала в Париж, куда ее послали, очевидно, с важной и секретной миссией. Ни супрефект Маскле, ни комиссар полиции Девиллье не посвящены в курс этого дела, но из одного письма, полученного местной полицией от Демарэ, лица очень близкого к самому Фуше, можно догадаться, что госпоже Фокон поручено выследить сообщников Жоржа. Об этом Трейль и предупреждал своих парижских друзей. Сент-Илер сильно ударил своим хлыстом" по столу. -- Теперь я понимаю! -- воскликнул он.
   -- Что такое? -- спросил Жорж.
   -- Да появление здесь сегодня утром какой-то неизвестной женщины! Она спрашивала меня под моим настоящим именем, которое, конечно, известно полиции, а ведь между всеми нашими условлено называть меня иначе. Очевидно, мое инкогнито здесь раскрыто.
   -- Тогда, значит, немудрено накрыть и всех нас, -- заметил Кадудаль. -- Раз уж охотникам удалось проследить берлогу, так и зверя схватить легко. Надо будет нам выбраться отсюда.
   -- Но, вероятно, господин Костэр мог бы остаться здесь. Его ведь никто не знает в этой части города, -- послышался робкий голос хозяйки.
   -- Нет, это не годится, -- сказал Кадудаль, поворачиваясь в ее сторону. -- Твое дело тут не выгорит!
   Костэр слегка покраснел. Он знал, что хозяйка гостиницы питает к нему нежные чувства, и постарался переменить разговор.
   -- Жорж совершенно прав, -- произнес он. -- Если уж на этот дом обращено внимание, так, очевидно, и наше пребывание здесь очень скоро будет замечено.
   -- На такой случай я с своей стороны заранее принял нужные ме; ы, -- объяснил Кадудаль. -- У меня есть в запасе несколько убежищ, куда вам можно будет перебраться. Мои люди всегда следят за тем, чтобы у нас в любой момент были под руками места, где скрыться в случае опасности. -- Он выпил глоток водки и прибавил: -- Кто из вас знает эту Фокон? -- Все молчали. -- Неужели никто?
   -- Нет, никто, -- отвечал за всех Сент-Илер.
   -- Ну хорошо, тогда я сам займусь этой женщиной. Как жаль, что мы здесь не в Вандее. Там бы одним выстрелом молено было живо свести с ней все счеты...
   Он совершенно спокойно произнес свои последние слова, да и у его собеседников они также не вызвали ни малейшего удивления. Всем присутствующим было хорошо известно, что их грозный вождь никогда не останавливался ни перед какими крайними, зачастую кровавыми, средствами борьбы. К тому же его действия в таких случаях вполне оправдывались суровыми законами всякой войны. Ведь любой командующий армией не задумываясь посылает на расстрел забравшихся в его лагерь неприятельских шпионов. Разумеется, и Кадудаль нередко поступал таким же образом во время гражданской войны и восстаний в Бретани. Как мы уже знаем, у одного из людей, сидевших в этой комнате, шуана Лемерсье, родной брат был расстрелян по приказу Жоржа за измену партии. Такая же участь постигла в IX году другого предателя из среды шуанов, довольно известного Дюшателье, да и многих иных. Понятно, что Кадудалю и теперь не приходилось церемониться с тайными агентами врага, особенно когда этим врагом являлся никто иной, как Бонапарт.
   Помолчав немного, Кадудаль опять вернулся к своей мысли:
   -- Да, если бы мы были в Вандее, то особенно много беспокоиться из-за какой-нибудь Фокон не стоило бы.
   -- Да разве уж она так опасна для нас, хотя бы и здесь, в Париже? -- спросил Сент-Илер.
   -- Разумеется! Как знать, какими средствами она будет тут действовать против нас, -- отвечал Жорж. -- С такими женщинами очень мудрено бороться. Они вечно ведут свои дела с нашим братом потихоньку, да с улыбкой на губах, а там -- не успеешь и оглянуться, как эта улыбка и заманит тебя чуть не под самый нож гильотины. Но довольно об этом. Предупреждение нам сделано, так завтра же нужно и утекать отсюда по добру -- по здорову. Я к вечеру пришлю вам человека, который переведет вас всех на другую квартиру!
   Кадудаль поднялся с своего места и взялся за плащ, перекинутый через спинку стула, на котором он сидел.
   Он наскоро обменялся рукопожатием со своими собеседниками и через минуту уж на лестнице послышалась его тяжелая поступь, сопровождаемая глухим скрипом деревянных ступеней. Потом хлопнула наружная дверь, и мало-помалу па улице замерли в отдалении шаги вождя шуанов -- того опасного злоумышленника, который, по убеждению всей полиции Первого Консула, находился в это время в далеком Лондоне.

XII.
Полиция тоже не дремлет

   В свою очередь и гражданин Демарэ из министерства полиции также разделял общее мнение своих коллег насчет местопребывания Жоржа. Демарэ был некогда священником, во время революции обратился в ярого якобинца и наконец, благодаря покровительству министра Фуше, тоже вышедшего из рядов духовенства, занял видный пост в полиции Первого Консула. Он обладал превосходным чутьем сыщика и отличался необыкновенной осторожностью и искусством в своих деловых приемах. Это был драгоценный человек для правительства, который знал очень и очень многое, гораздо больше того, о чем он сообщил потомству в своих мемуарах: "Пятнадцать лет на службе в высшей полиции". От прежней его духовной профессии у Демарэ сохранялась неизменная вежливость и мягкость в обращении, и его добродушная внешность вводила в заблуждение многих из тех, кому случалось иметь с ним дело.
   В этот вечер гражданин Демарэ был в очень озабоченном настроении духа. Сидя в низенькой комнате своего бюро, на бывшей улице Святых Отцов, он чуть не в десятый раз читал и перечитывал маленькую записку, которую ему только что подали. Вся записка состояла из каких-нибудь трех строк, но содержание их заставило Демарэ немало поломать себе голову при старании найти ключ к разгадке неожиданного известия. В записке сообщалось: "Известная вам гражданка Фокон похищена сегодня вечером из своей квартиры какими-то двумя людьми, нам удалось уже напасть на след ее похитителей".
   Вся эта история казалась ему весьма подозрительной. В самом деле, что ж это значит? Под самым его носом, чуть не на виду у полицейских сыщиков, -- и вдруг кто-то похищает и уводит неизвестно куда едва ли не лучшую из сотрудниц полиции! С тех пор, как "красавица из Дюнкирхена", по распоряжению Первого Консула, была перемещена на службу в Париж, она успела оказать здесь уже серьезные услуги полицейскому делу. Конечно, на нее шло не мало денег из специальных сумм, находившихся в распоряжении гражданина министра, но зато сколько чутья оказалось у этой женщины, какое искусство, какая неподражаемая изобретательность в своей сфере! Благодаря ее помощи, парижской полиции удалось снова разыскать давно уже затерянные следы некоторых опасных лиц, проследить многих участников роялистского заговора и установить их действительную личность! И вот в тот самый момент, когда она не сегодня -- завтра уже должна была отдать с головою в руки властей одного из виднейших главарей шайки злоумышленников, -- эту ценную сотрудницу вдруг выводят из строя!..
   Демарэ уже давно неподвижно сидел за столом и все не мог придти в себя от этой неожиданной неприятности. Наконец, спрятав лаконическую записку своего агента в один из ящиков стола, он снова принялся перелистывать груду всяких бумаг, лежавшую перед ним.
   Внезапно Демарэ поднял голову. До его слуха донесся легкий шум, похожий на шуршание шелкового женского платья. Прислушавшись внимательнее, он удостоверился, что этот звук все приближается. Тогда он встал с своего места и отворил небольшую дверь, выходившую на узенькую неосвещенную лестницу, назначавшуюся, очевидно, для тайных посетителей. Шум платья слышался именно оттуда, какая-то женщина быстрыми шагами поднималась по лестнице.
   Был час, который Демарэ и отводил обыкновенно для приема дам в своем кабинете. Боясь себя компрометировать, сотрудницы полиции являлись ночью в это здание, на которое косо смотрели все парижане, незаметно проскальзывая через ворота со стороны улицы Святых Отцов. Отсюда по темным, извилистым переходам можно было добраться прямо до кабинета самого Демарэ. Сколько тайных признаний слышали стены этой своеобразной келии бывшего священника, сколько доносов из женских уст, которыми говорило корыстолюбие, либо ненависть!.. Демарэ, как всегда, с благожелательной и любезной улыбкой на лице выслушивал эти речи, делал заметки в записной книжке, иногда утешал своих посетительниц или поощрял их к дальнейшим признаниям. Этот человек знал тайны чуть не половины населения всей Франции и держал узнанные им секреты про себя, пользуясь, конечно, своими сведениями для целей полиции!
   На этот раз, впрочем, его гостья оказалась не из числа светских дам, которые зачастую заглядывали по потайной лестнице в кабинет Демарэ, чтобы поделиться с ним тем, что говорилось посетителями их салонов. При свете лампы из кабинета хозяин его сейчас же узнал особу, поднимавшуюся навстречу ему по лестнице, -- то была "красавица из Дюнкирхена". Демарэ просиял от удовольствия.
   -- Так вот, как вас похищают!
   Она остановилась в удивлении:
   -- Неужели вам уж было об этом известно? Демарэ закрыл дверь за своей гостьей, придвинул ей кресло и произнес: -- Вы забываете, что в том и заключается моя профессия, чтобы мне все было известно. Садитесь, пожалуйста, поближе к огню; что, на улице все морозит?
   -- Да, ужасно холодно! -- ответила она, протягивая к пылающему камину свои маленькие руки в вязаных перчатках.
   С минуту оба они помолчали и Демарэ, пользуясь этим временем, успел убрать бумаги, разложенные у него на столе, в одну папку, потом заложив руки за спину и низко опустив голову, так что подбородок его совсем ушел в складки широкого батистового галстуха, он приблизился к своей гостье и снова начал с ней разговор:
   -- Побеседуем теперь о вас и ваших делах, -- произнес он.
   -- Обо мне? Но к чему же это, раз вам и так все известно?
   -- Почти все -- -- Да. Но все же остается еще кое-что...
   -- И вам не терпится узнать поскорее и это "кое-что"?
   -- У вас, наверное, найдется, что сообщить мне. А у меня вот здесь есть одна бумага, которую передал на мое распоряжение гражданин министр... -- И, говоря это, он вынул из запертого на ключ портфеля большой лист, по-видимому -- какое-то прошение, и стал его небрежно вертеть между пальцев.
   Эльвира покраснела:
   -- Ах, вы говорите, верно, о моей маленькой просьбе...
   -- Вот, это мне нравится -- маленькая... -- воскликнул Демарэ; -- она называет теперь маленькой... сумму в 5.000 франков!..
   -- Да, но эти деньги мне необходимы! -- поспешила заявить Эльвира. -- У меня столько постоянных расходов, без которых я не могу обойтись... все эти разъезды и...
   Демарэ сел против нее, дружески хлопнул ее по колену и добродушно сказал:
   -- Ну, а теперь поговорим по душе. И если вы расскажете мне что-нибудь хорошенькое... -- И он лукаво подмигнул ей.
   -- Ну, и если я расскажу вам что-нибудь хорошенькое, тогда?.. -- и в голосе госпожи Фокон послышалось некоторое беспокойство.
   -- Тогда я поставлю свой бланк на вашем прошении, и мы отправим его прямо в банк Рекамье.
   Кокетливым движением молодая женщина протянула к огню изящную ножку в тонкой туфельке и ажурном чулке из зеленого шелка, вышитого серебром, потом, взглянув на Демарэ, она сказала:
   -- Да и, правда, чего ради мне скрытничать?
   -- Ну, понятно, -- отвечал Демарэ, -- и так начинаем. Она перешла к деловому тону и стала рассказывать. Не вдаваясь в ненужные подробности, в коротких и ясных словах передала она о событиях последнего вечера, проведенного вместе с Сент-Илером, согласно заранее выработанному ею плану, который получил накануне полное одобрение и со стороны Демарэ; она рассчитывала в эту самую ночь выведать у своего возлюбленного все интересующие ее сведения. Кое-что ей удалось уже узнать из отдельных отрывистых фраз Сент-Илера. Между прочим, он назвал имя некоего Денана. Это не ускользнуло от внимания Эльвиры. Как выяснилось, имя Денана не было вымышленным, и у него, действительно, оказался кабачок на улице дю-Бак. Утром она даже рискнула отправиться туда, но только Сент-Илер, очевидно, скрывается там под чужим именем, так-как на ее вопрос, здесь ли он, жена Денана решительно отвечала, что она и знать не знает такого человека. Но, как-никак, след заговорщиков найден, и этот самый кабачок Денана не может быть, конечно, ничем иным, как убежищем для шуанов, это, во-первых.
   -- А во-вторых? -- спросил Демарэ, который делал карандашом какие-то заметки в своей записной книжке.
   II второй пункт оказался не менее интересным, чем первый. Четверо каких-то шуанов, очевидно, недавно высадились на берега Франции, так как Сент-Илер упоминал о четырех друзьях, приехавших к нему в Париж. Что это за "друзья" об этом, конечно, нетрудно догадаться. Вот что ей удалось узнать до того момента, когда в обществе Сент-Илера она собиралась уже ехать в театр, и вдруг при отъезде из дому она сама была неожиданно схвачена какими-то двумя неизвестными людьми, вероятно, поджидавшими ее выхода. Тщетны были ее попытки позвать кого-либо на помощь. Грубой рукой ей заткнули рот и в то же время кто-то сзади толкнул ее к коляске, которая стояла у подъезда с потушенными огнями. Лошади тотчас же были пущены во весь дух, а один из похитителей обратился к ней, стараясь ее успокоить: "Не бойтесь. Вам не сделают ничего дурного. С вами желают только переговорить наедине". Тогда она успокоилась несколько, хотя все еще не могла понять, в чем тут дело, и не знала, что ожидает ее.
   -- Простите, -- перебил Демарэ рассказ молодой женщины: -- мне кажется, я как-то слышал, что вам случалось пользоваться благосклонным вниманием самого Первого Консула?
   -- Да, это правда, -- ответила она: -- но какое это обстоятельство может иметь отношение к настоящему случаю?
   -- Так, оно говорит мне кое-что о том, от кого могла исходить попытка вас похитить.
   -- Вы жестоко ошибаетесь, гражданин Демарэ. Двое неизвестных были подосланы вовсе не тем лицом, которое вы подозреваете.
   -- Как не тем? -- спросил изумленный Демарэ: -- но кем же в таком случае?
   -- Жозефом Бонапартом, братом первого консула.
   И "красавица из Дюнкирхена" рассказала далее, как через полчаса пути коляска въехала в чей-то сад, и ее колеса заскрипели по крупному песку, которым были усыпаны здесь дорожки. Они остановились перед каким-то павильоном; двое неизвестных провели госпожу Фокон во внутрь помещения и оставили ее там на несколько минут одну. Комната, где она оказалась, была очень богато п красиво отделана. Вдруг открылась угловая дверь и кто-то вошел в комнату. Эльвира вскрикнула от удивления: перед нею был ее прежний булонский возлюбленный. "Как, это ты?" -- "Да, я!" -- Последовала бурная сцена. Как! неистовствовал Жозеф: внезапно уехать из Булони и не предупредить даже его об этом! Он узнает от других об ее отъезде! Другие, как видно, лучше его были осведомлены на этот счет. Но тут Жозеф внезапно прервал свои излияния и попросил назначить ему новое свидание, обещая с своей стороны принять все меры к тому, чтобы свидание это осталось их личной тайной. Эльвира с радостью согласилась на его просьбу: этим она освобождала себя от дальнейших нежелательных для нее объяснений. При расставании Жозеф надел ей на палец кольцо.
   -- Взгляните на него, гражданин Демарэ.
   Любуясь кольцом, Демарэ сказал: но стоит, по крайней мере, пятьдесят луидоров... Ну, а потом?
   Что было потом? Да та же самая коляска довезла ее до угла улицы Святых Отцов; там Эльвира вышла из экипажа, торопясь поделиться поскорее своими впечатлениями с гражданином Демарэ. И вот -- она здесь.
   -- День у вас, как видно, не пропал даром, -- заявил Демарэ. -- Теперь нам надо не зевать и сразу же взяться за дело.
   -- За какое?
   -- Нужно поскорее сделать обыск в кабачке Делана.
   -- Когда? Сегодня ночью?
   -- Ну, пожалуй, с этим еще можно будет подождать до завтра. Сент-Илер говорил, что его друзья и остановились именно у Денана?
   -- Нет, он говорил про какую-то гостиницу.
   -- Какую?
   -- Если бы я это знала, то давно бы уж сказала и вам.
   -- Верю. Итак прежде, чем накинуть петлю на нашего зверя, нам придется собрать еще кое-какие сведения. Рассчитываете вы нам завтра добыть свежие новости?
   Говоря это, Демарэ, как будто нечаянно, взял в руки прошение госпожи Фокон к министру и стал снова вертеть его. Движение это не ускользнуло от глаз Эльвиры.
   -- Конечно, -- произнесла она. -- Я опять повидаюсь с Лаэ де Сент-Илером.
   -- Значит, я вас буду ждать завтра вечером.
   И он поднялся с своего места. Она бросила взгляд на бумагу.
   -- А что ж моя маленькая просьба?
   -- Ах, правда, я и забыл про нее, -- воскликнул Демарэ.
   -- Ну, хорошо, завтра вечером вы получите от меня и чек на банк Рекамье.
   -- Наверное?
   -- Это так же верно, как то, что я на вас рассчитываю.
   -- Так что: я вам принесу сведения, а вы дадите мне чек?
   -- Вот именно.
   Она уж встала с своего кресла и направилась к двери; в это время Демарэ жестом остановил ее:
   -- А что, Лаэ де Сент-Илер ни о чем не догадывается? -- спросил он.
   -- Если бы у него явились какие-либо подозрения, так он давно был бы уже арестован, как мы и условились.
   -- Правда, у нас был такой уговор. Но все-таки будьте настороже! В IX году он в самую последнюю минуту ушел от нас: в нем одном больше хитрости, чем во всех других сподвижниках Жоржа, вместе взятых. Довольно, чтобы у него возникло малейшее подозрение па наш счет, и он выскользнет из наших рук, а с ним и другие. Так что...
   -- Положитесь на меня, -- произнесла спокойно "красавица из Дюнкирхена".
   -- Да так-то -- так, -- улыбнулся Демарэ. -- Впрочем, вы ведь знаете, что в случае удачного окончания всей этой истории Первый Консул приказал нам щедро наградить тех, кто окажет содействие в поимке злоумышленников, покушавшихся на его жизнь в Нивозе IX года.
   -- Знаю.
   -- Итак, до завтра, -- закончил Демарэ: -- и действуйте так, как мы с вами сейчас условились. Сент-Илеру мы дадим погулять на свободе до тех пор, пока по его следам не доберемся до местопребывания самого Жоржа. Как скоро нам это будет известно, тогда... -- И своей бледной, худой рукой он сделал такое движение в воздухе, как хищная птица, когда она, падая стремглав на свою добычу, вонзает в ее шею свои острые когти.
   -- Теперь все решено, -- сказала Эльвира. Но. уже взявшись за ручку двери, добавила: -- ну, а что, если среди этих четырех друзей, о которых говорил Сент-Илер, окажется сам Жорж?
   Демарэ презрительно пожал плечами:
   -- Жорж в Лондоне. Нам это доподлинно известно. В Париж он ни за что не решится приехать. Кто рассказывает, что он здесь, тот, значит, ничего не смыслит в нашем деле.
   Как раз в эту минуту кто-то постучал в дверь и, приотворив ее, просунул в щель свою руку вместе с запиской, которую сейчас же схватил Демарэ. Развернув ее у лампы, он прочел следующие строки, едва успевшие еще высохнуть: "Первый Консул приказывает гражданину Демарэ немедленно явиться к нему."
   Демарэ нередко случалось получать подобные приказы из Тюльерийского дворца, как днем, так, зачастую, и в ночное время, и он хорошо уже успел изучить привычки в этом отношении Первого Консула. При том же он, действительно, всегда находился, так сказать, под рукою главы правительства. Чтобы попасть во дворец, Демарэ надо было всего перейти мост через Сену. Первый Консул широко пользовался, а иногда и злоупотреблял этой возможностью во всякое время дня и ночи вызывать к себе тотчас же, когда вздумается, одного из самых осведомленных высших агентов своей полиции.
   Госпожа Фокон поспешила удалиться из кабинета Демарэ. Сам же он, зайдя только к себе на квартиру, помещавшуюся рядом с служебным кабинетом, чтобы захватить свой плащ, спустился вниз, сел в одну из карет, которые всегда держались наготове для разъездов во дворе здания, и приказал везти себя в Тюльери. В этот ночной час старинный дворец французских королей был весь погружен в полнейший мрак и во тьме производил самое мрачное, тяжелое впечатление на посетителя. Только в одной из комнат, прилегающих к вестибюлю, дежурило несколько офицеров. О прибытии Демарэ было дано знать мамелюку Рустаму, и последний провел его через длинный ряд неосвещенных зал, где они не встретили ни одной души, к кабинету самого Первого Консула. Демарэ сейчас же был принят.
   Бонапарт в халате и белых фланелевых панталонах, с широким шелковым платком на голове, замотанным вокруг нее на подобие восточного тюрбана, стоял позади высокого бюро с золочеными сфинксами на углах. Свет от нескольких свечей, закрытых зеленым экраном подсвечника, падал ему на нижнюю часть лица. И хотя верхняя его половина оставалась таким образом в тени, но глаза Первого Консула и в полутьме сверкали своим обычным холодным блеском.
   В нескольких шагах от Бонапарта пред ним стоял в почтительной, неподвижной позе человек лет пятидесяти с холодным выцветшим лицом, напоминающий своим видом какого-нибудь королевского прокурора времен старого режима. Это был член государственного совета гражданин Реаль, заведовавший тогда всей политической полицией Первого Консула. С той поры, как Фуше впал в немилость у Бонапарта, Реаль являлся негласным, но фактическим министром полиции и был единственным начальником для Демарэ.
   Первый Консул и его министр, видимо, с нетерпением ждали прихода Демарэ, и не успел последний появиться на пороге комнаты, как Бонапарт уже встретил его резким вопросом:
   -- Ну, что ж, вам ничего не известно?
   Демарэ с изумлением взглянул на Реаля, но лицо у того по-прежнему оставалось неподвижным и бесстрастным.
   Не получая ответа, Первый Консул нетерпеливым тоном повторил свой вопрос:
   -- Значит -- ничего? Так-таки вы ровно ничего и не знаете?
   -- То есть, на счет чего собственно... -- начал было говорить Демарэ.
   Но резкий, отрывистый голос Бонапарта заглушил его снова:
   -- Жорж Кадудаль, оказывается, в Париже, и я чуть не последний узнаю об этом!
   Пораженный таким заявлением Первого Консула, Демарэ неподвижно стоял на месте. Реаль не обнаруживал никаких признаков волнения: очевидно, это известие уже не было для него новостью. Внезапно Демарэ пришло на память предположение, высказанное всего за несколько минут перед тем в его кабинете "красавицей из Дюнкирхена": уж не было ли и самого Кадудаля в числе тех четырех друзей, о прибытии, которых проговорился Сент-Илер. Однако можно ли было серьезно допустить, чтобы никто из полиции абсолютно ничего не знал о таком важном событии, как появление Кадудаля в Париже. Неужели он мог бы никем не замеченным высадиться во Франции и пробраться в столицу государства, когда, кажется, всякий жандарм в совершенстве должен был знать все приметы этого опасного злоумышленника?
   Ударяя, то и дело, рукою по кипе бумаг, разложенных на его бюро, Первый Консул продолжал говорить:
   -- Я со всех сторон получаю сведения, что Кадудаль здесь! То его видели у церкви св. Женевьевы то во дворце Правосудия, то наконец где-то в районе Шальо, -- словом, он, кажется, повсюду бывает!
   -- Но позвольте, однако заметить, что человек, который скрывается от властей, постарался бы хоть пореже показываться в таких общественных местах! И, право, если ходят слухи, что Жоржа встречают в Париже чуть не на каждом шагу, то можно усумниться, чтобы его действительно кто-нибудь здесь видел.
   -- Так, значит, вы отрицаете, что Кадудаль находится в столице? Вы, кажется, готовы, как и Реаль, уверять меня, что его здесь нет и быть не может.
   -- Да, гражданин Первый Консул, я решительно не верю тому, чтобы Жорж был в Париже, -- убежденным тоном произнес Демарэ.
   -- Но что ж вы можете тогда сказать по поводу всех этих сообщений относительно Жоржа? -- спросил Бонапарт, нервно перебирая бумаги, лежавшие на его бюро.
   -- Мы получали точно такие же сообщения, но когда мы их проверили, щ ровно ничего на деле не подтвердилось.
   -- Я уже имел честь доложить то же самое Первому Консулу, -- спокойным голосом вставил свое замечание Реаль.
   Бонапарт сел в кресло, опершись головою на руку, и задумчиво произнес:
   -- Однако со времени высадки Сент-Илера во Францию такие слухи стали доходить до меня все чаще и чаще! Я положительно не могу поверить, чтобы в них не было так-таки ни одного слова правды... -- Он снова поднял голову и резким тоном спросил Демарэ: -- А что же вы так и не удосужились до сих пор задержать этого шуана? Уж он то, кажется, заведомо высадился тогда у Вимрэ...
   Демарэ, почтительно улыбаясь, широко раскрыл пальцы, потом опять сжал руку в кулак и коротко ответил:
   -- Человек, о котором вы говорите в наших руках.
   -- Давно ли это?
   -- Его можно взять в любое время.
   -- Говорите, пожалуйста яснее!
   Демарэ в нескольких словах рассказал, как удалось мадам Фокон напасть на след Сент-Илера и понемногу заманить его в свои сети. Слушая своего собеседника, Первый Консул одобрительно кивал головой, так что его чалма несколько распустилась, и концы платка стали свешиваться ему на шею. Когда Демарэ окончил свое повествование, то Бонапарт позвонил и отдал приказание Констану, появившемуся на его зов:
   -- Сейчас же отправляйся на улицу Св. Анны и доставь сюда ту даму, что приехала из Булони.
   Пока камердинер ездил исполнять поручение Первого Консула, разговор в его кабинете продолжался на ту же тему.
   Реаль снова изложил целый ряд соображений, по которым он считал неопровержимо доказанным фактом, что Кадудаль живет в Лондоне и не выезжал оттуда. Возвращение Констана прервало их беседу.
   -- Эта особа приехала! -- доложил камердинер.
   -- Впусти ее сюда!
   В кабинет вошла "красавица из Дюнкирхена". Сделав присутствовавшим легкий поклон, она остановилась у самой двери, которую сейчас же запер за ее спиною Констан. Госпожу Фокон так спешно потребовали ночью к Первому Консулу, что она совсем не могла заняться своим туалетом, выезжая из дому; было заметно, что она почти раздета и только сверху успела накинуть на плечи широкое меховое манто. Пряди белокурых, нежно-золотистых волос, выбиваясь в беспорядке из-под кашемирового платка, рассыпались у нее по плечам мягкой красивой волной. В таком небрежном туалете, с лицом, раскрасневшимся от быстрой езды по морозу, она выглядела как-то особенно соблазнительной...
   -- Подойдите ближе, -- сухо произнес Первый Консул: -- отвечайте, как можно точнее, на мои вопросы. Мне нужно знать все, в подробности.
   -- Я в вашем полном распоряжении, гражданин Первый Консул, -- защебетала она дрожащим голосом.
   -- Итак вы ежедневно встречаетесь с Сент-Плером, и он уже кое в чем открылся вам. Случалось ли ему в разговоре с вами упоминать о Кадудале?
   -- Да, иногда случалось.
   -- Можно ли было заключить из его слов, что Кадудаль находится в Париже?
   -- В известной степени -- да, но...
   -- Объясните точнее, что вы разумеете под своими словами?
   -- Конечно, я никогда не могла особенно подробно расспрашивать Сент-Илера о том, что ему известно по этому вопросу, чтобы пе возбудить недоверия с его стороны. Но как-то случайно, по поводу одной статьи в газете, он заговорил о Кадудале, при чем из его слов как будто выходило, что тот живет в Лондоне. В другой же раз, когда в Котентене задержано было несколько шуанов, у нас опять зашла речь о Кадудале, и вот тогда мне показалось, что Сент-Илер знает или, по крайней мере, думает, что Жорж находится сейчас в Парнасе.
   -- Вы слышите, Реаль? -- заметил Бонапарт.
   -- Это еще далеко не доказательство, -- лаконически отозвался тот.
   -- Каких вам еще нужно доказательств, когда дело идет о поимке таких разбойников и убийц, как Жорж? -- проворчал сквозь зубы Первый Консул. -- В этих случаях довольно самых слабых улик, чтобы действовать...
   -- Но, гражданин Первый Консул, -- вкрадчивым голосом произнес Демарэ: -- ведь надо еще выяснить, с какой стороны искать этих улик.
   -- Понятно, все через того же Сент-Илера!
   -- Да, но я должна сказать, -- добавила "красавица из Дюнкирхена", -- что мне так и не удалось узнать от него имен тех четырех человек, которые, по его словам, приехали сегодня ночью в Париж.
   -- Это уж совсем непростительная оплошность с вашей стороны! -- с раздражением сказал Бонапарт и стал ходить взад и вперед по своему кабинету. Внезапно остановившись пред Реалем, он бросил в его сторону вопрос: -- Ну, а вы не подумали о том, как выяснить личность этих неизвестных?
   -- Виноват, гражданин Первый Консул, -- пришел на помощь своему начальнику Демарэ: -- мы сами всего какой-нибудь час тому назад получили сведения о прибытии в Париж этих людей...
   -- И вы отдали какие-нибудь распоряжения на этот счет?
   -- Я как раз собирался сделать все нужные распоряжения, когда получил от вас приказание немедленно явиться сюда...
   Бонапарт посмотрел на большие часы в футляре из красного дерева, стоявшие в углу комнаты.
   -- Два часа, -- произнес он, -- у нас еще время есть...
   -- Еще бы! -- ответил на его мысль Демарэ: -- тем более, что пристанище злоумышленников находится недалеко отсюда: на улице дю-Бак.
   -- Что ж, тем скорее их можно будет доставить к вам в полицию, Реаль! -- окончил свою фразу Первый Консул. Потом, снова обращаясь к Демарэ, он прибавил: -- Немедленно пошлите на улицу дю-Бак самых опытных из ваших агентов, которые хорошо знают этих шуанов. Паско, например, или Леклерка, словом, из тех, кто имел уже дело с подобными злоумышленниками. Вы с гражданином Реаль подождите у него в бюро, пока арестованных не доставят туда, и сейчас же произведете им допрос. Протоколы показаний должны быть завтра же ранним утром доставлены ко мне. Теперь прощайте.
   С этими словами он отпустил обоих своих собеседников. Реаль раскланялся и вышел; следом за ним удалился из комнаты и Демарэ, успевший при выходе слегка подмигнуть глазом в сторону госпожи Фокон.
   Она осталась на месте в той же неподвижной позе у камина, по-прежнему закутавшись в меховое манто, которое она придерживала па груди обеими руками. Не обращая на нее никакого внимания, Бонапарт подошел к своему бюро и снова углубился в чтение бумаг. Только через несколько минут красавица решилась напомнить о себе:
   -- А что же я вам нужна еще, гражданин Первый Консул?
   Он поднял голову:
   -- Как, вы еще здесь?
   Он молча посмотрел на нее. В полумраке большой комнаты, при красноватом освещении камина, ее стройный силуэт казался каким-то странным, зачарованным призраком. Привлекательное воспоминание о ночи, проведенной когда-то с этой женщиной в Булонь-сюр-Мер чуть не на глазах обманутого Жозефа, вдруг пришло на память Первому Консулу. Он отошел от бюро, взял со стола большой подсвечник с четырьмя свечами и приблизился к молодой женщине.
   -- Вы были у себя... одна, когда я прислал за вами? -- спросил он.
   Опустив глаза, она тихо ответила:
   -- Да.
   -- Так, значит, вы можете...
   -- ... остаться с вами, пока вы только пожелаете иметь меня около себя, -- докончила она, улыбаясь, его фразу.
   Он открыл дверь и вышел в маленькую приемную, примыкавшую к его кабинету. Там на своей походной кровати лежал одетым мамелюк Рустам. Бонапарт вполголоса позвал своего телохранителя и протянул ему подсвечник. Тот сейчас же понял, в чем дело, соскочил с своего ложа и, высоко подняв подсвечник над головою, чтобы освещать путь, двинулся вперед. Втроем они прошли по каким-то холодным, темным коридорам и оказались наконец внизу, у узенькой лестницы, поднимавшейся на антресоли. Там был комфортабельно устроенный небольшой салон и за ним -- спальня, где стояла кровать, над которой висели часы. Поставив подсвечник на столик красного дерева посреди комнаты, Рустам удалился за ширму.

XIII.
Охотники в погоне за зверем

   Из Тюльерийского дворца Демарэ сейчас же вернулся в Министерство Полиции, а Реаль отправился к себе домой, на улицу Лилль.
   Демарэ успел уже в точности наметить себе дальнейший план действий. Он немедленно распорядился послать на улицу Кло-Жорже за агентом полиции Лфклерком, а в ожидании его стал писать в нескольких экземплярах приказы об аресте, оставляя пустые места для имен преступников. Ждать ему пришлось недолго, и вскоре явился Леклерк, который живо доехал в посланной за ним карете. Демарэ был очень благорасположен к этому агенту и выдвигал его по службе в политической полиции, стараясь сделать приятное протежировавшим Леклерку особам, к рекомендациям которых он относился с большим вниманием. Впрочем, и сам Леклерк показал себя крайне энергичным и усердным служакою. Он принимал, между прочим, участие в расследовании, производившемся по делу о взрыве адской машины, и был отлично знаком с образом действий и приемами политических врагов Первого Консула -- роялистских заговорщиков. В коротких словах Демарэ изложил своему сотруднику суть дела: в кабачке Денана обнаружено присутствие нескольких шуанов, которых нужно сейчас же захватить половчее, врасплох со всем, что окажется интересного в их убежище. Весьма вероятно, что в этом логове найдутся следы очень крупной дичи. Поэтому агентам нужно арестовать всех и, обыскав как следует, помещение, забрать оттуда все бумаги. После того все арестованные должны быть немедленно доставлены на дом к гражданину Реалю, где он, Демарэ, приступит к их допросу, а Реаль займется просмотром бумаг.
   Удостоверив своего начальника, что он отлично понял его приказания, Леклерк захватил с собою приказы об аресте и, спустившись в нижний этаж здания Министерства Полиции, отобрал там для предстоящего обыска двенадцать человек из дежурных полицейских агентов. Кроме того, сюда же было вызвано на подмогу несколько жандармов, и через пять минут весь отряд, под предводительством Леклерка, двинулся в путь, пробираясь по темной улице Святых Отцов, среди глубокой ночной тиши.
   Не было еще трех часов ночи, когда группа полицейских прибыла к кабачку на улице дю-Бак. Вокруг дома не было ни души, и ночная тишина нарушалась только жалобными завываниями ветра. Огни всюду были потушены, и ни один луч света не пробивался сквозь плотно закрытые ставни. Все обитатели кабачка покоились мирным сном. Очевидно, зверь, ничего не подозревая, крепко сидел в своей берлоге!
   Леклерк подошел к самой двери дома и, приложив ухо к замочной скважине, стал внимательно прислушиваться к тому, что делается внутри. Потом он знаком подозвал к -себе одного из полицейских агентов. Тот неслышными шагами приблизился к нему и вытащил из-под своего плаща большую связку ключей. Через какую-нибудь минуту дверь кабачка бесшумно открылась, и пятеро сыщиков, во главе с самим Леклерком, проскользнули в нее; прочие агенты остались сторожить на улице. Несколько секунд вошедшим пришлось двигаться наощупь, но скоро одному из них удалось зажечь огонь, и комната озарилась слабым светом. Леклерк бросил быстрый взгляд под прилавок, вероятно, желая удостовериться, не спит ли там кто-нибудь из прислуги, потом направился вглубь помещения. Первая комната отделялась стеклянной дверью от соседней с ней столовой. Там по стенам были расставлены деревянные столы и скамейки. В углу виднелась низенькая дверь, а рядом с нею подымалась кверху витая лестница. Леклерк толкнул уже дверь, но в ту же минуту на верхней площадке лестницы появилась человеческая фигура с пистолетом в одной руке и подсвечником в другой. Это был Денан; он только что проснулся.
   -- Кто там? -- крикнул он с порога своей спальни. Наклонившись, он тотчас же разглядел, что это были за посетители и, быстро захлопнув дверь изо всех сил, стал кричать: -- караул! грабят!
   При этом он с грохотом принялся передвигать какую-то мебель.
   -- Вот дурак! -- выбранился Леклерк, вбегая вверх по лестнице, чтобы скорее проникнуть во внутренние комнаты.
   Двор была уже на запоре, и ему пришлось вышибать ее; в это время к нему подоспели остальные агенты. Они все вместе набросились на Денана, и несколько здоровых ударов кулаков заставили замолчать наконец хозяина гостиницы.
   Проснулась и его жена; бледная и дрожащая сидела она на своей постели посреди беспорядочно разбросанных подушек и одеял. Не произнося ни слова, она в ужасе смотрела на то, как ворвались в комнату полицейские, как они повалили па пол и связали ее мужа, а потом принялись перерывать все ящики, шаря повсюду и разбрасывая вокруг себя предметы, которые попадались им под руку.
   Леклерк не стал тратить времени попусту и тотчас же при ступил к допросу.
   Денана подняли и усадили на скамейку.
   -- Тут скрывается несколько человек, -- заявил полицейский: -- говори живо, где они?
   -- Несколько... человек?.. -- выговорил, запинаясь, Денан.
   -- Ну, ну, не отвиливай, говори! Мы ведь все прекрасно знаем. Так где ж эти молодцы?
   -- Я... я... живу один. У меня нет никаких жильцов... Тогда Леклерк, повернувшись к своим помощникам, коротко приказал им:
   -- Ищите хорошенько. Надо осмотреть все стены.
   Это был обычный прием обыска, и полиции нередко приходилось открывать таким способом искусно устроенные потайные помещения в стенах там, где меньше всего можно было ожидать их. Но тут агенты обнаружили только один стенной шкап, в котором лежало белье. Затем нигде ни малейших признаков какой-нибудь подозрительной переписки не оказалось. Леклерк начинал думать, что Денан или вовсе непричастен к укрывательству шуанов или, напротив того, сильно замешен в дело заговора. Ясно было, что тут одно из двух: или, действительно, в кабачке Денана никто не скрывается и, значит, гражданин Демарэ получил на этот счет неверные сведения, или же сведения Демарэ правильны и тогда Денан -- весьма искусный мошенник, который ловко притворяется, что ничего не знает. В конце концов, хорошенько поразмыслив, Леклерк пришел к выводу, что в таком крошечном помещении, состоявшем всего из трех комнат, действительно, мудрено было бы кому-либо скрываться. Да и в погребе тоже ничего не нашли, кроме трех-четырех бочек, да какой-нибудь сотни-другой бутылок. И нигде ни одного сколько-нибудь интересного клочка бумаги! Только счета, записные книжки да переписка с поставщиками вина, не представлявшая собою ни малейшего интереса; всюду одни цифры, цифры и цифры... Значит, если тут и было когда-нибудь гнездо заговорщиков, то, очевидно, оно опустело! Денан был допрошен в последний раз, и его оставили в покое. От жены же его так и не пришлось добиться никакого толка: она продолжала стучать зубами, как в лихорадке, и не могла выговорить ни единого слова.
   Но, Леклерк тем не менее не решался еще уйти из кабачка с пустыми руками. Какое-то смутное подозрение, что здесь все-таки кое-что кроется, удерживало его от этого шага; внутреннее чутье опытного сыщика говорило ему, что в доме не совсем-то чисто; Денан, казалось Леклерку, нарочно прикидывается таким невозможным простаком, а у жены его недаром зуб па зуб не попадает: верно, ей известно кое-что, что муж ее так тщательно старается скрыть от полиции. Но что это такое -- оставалось загадкой, и Леклерк решительно не мог подкрепить своего подозрения никакими сколько-нибудь реальными уликами. Приходилось, как видно, уходить отсюда с носом. Леклерк так и сделал, и через четверть часа полицейский отряд ушел от Денана и направился обратно в Министерство Полиции; сам же Леклерк поспешил на улицу Лилль доложить о своей неудаче Реалю и Демарэ, которые поджидали его, сидя за стаканами пунша.
   Больше всех неуспех обыска поразил, разумеется, Демарэ. Значит, "красавица из Дюнкирхена" в свою очередь была введена в заблуждение. Распутать клубок становилось все более и более затруднительным!
   -- Хуже всего то, -- решил Реаль, -- что Первый Консул ожидал важных результатов от этого обыска.
   -- А мы-то чем виноваты? -- возразил Демарэ. -Он же требовал немедленно произвести обыск. Его желание исполнено, но только из этого ничего не вышло -- вот и все.
   С этими словами он взял с -небольшого столика лист бумаги и быстрым, неровным почерком набросал рапорт:
   
   "Гражданину Первому Консулу от заведующего отделом в Министерстве Полиции, гражданина Демарэ.
   "Только-что произведен самый тщательный обыск в кабачке Денана, на улице дю-Бак. Несмотря на внешнее правдоподобие данных, полученных об этом кабачке, обыск не дал никаких результатов. Сделано распоряжение установить на будущее время постоянный надзор за заведением Денана и вместе с ежедневным полицейским бюллетенем Вам будут отныне доставляться и донесения от агентов дежурящих на улице дю-Бак.
   Позвольте выразить Вам мой почтительный привет.

Демарэ".

   Вложив рапорт в конверт, он тотчас же отправил его в Тюльери.
   Как известно читателю, полицейское чутье не обмануло Леклерка, и кабачок Денана служил надежным убежищем для единомышленников Кадудаля.
   Полиция упустила из виду одно обстоятельство, правда, ей неизвестное, а именно, что заговорщики занимали в доме Денана совсем изолированное от кабачка помещение. Не подозревали также полицейские агенты и о существовании потайного сообщения между нижним и верхним этажами дома. Это и спасло на сей раз наших шуанов.
   Когда ушел Жорж, Сент-Илер вскоре же последовал его примеру и отправился к себе, на улицу Поршерон, где он под именем военного маркитанта, некоего Гастона, снимал комнату в одном из самых невзрачных домов. После его ухода Костэр с товарищами, предварительно воздвигнув солидную баррикаду перед входною дверью своего случайного жилища, улеглись спать. Измученные последним переходом, они вскоре заснули, держа пистолеты наготове.
   Им не удалось проспать и двух часов, как Арман Полиньяк сразу вскочил со своего ложа. Внизу, из кабачка Денана, до него доносился глухой шум и отчаянные крики о помощи: -- Караул! Грабят!
   В это же время проснулись и другие шуаны, и все четверо стали прислушиваться.
   Костэр бросился затем к окну, и во тьме ему удалось все же рассмотреть неподвижные фигуры полицейских и жандармов.
   Он тотчас шепотом отдал приказание своим спутникам одеваться. Через минуту все они были уж готовы и, захватив с собой пистолеты, вышли из комнаты, стараясь ступать, как можно, тише. Впереди шел Костэр. Он останавливался раз в IX году в этом же доме и знал поэтому все его выходы и переходы, а также укромные уголки, где можно было хорошо спрятаться в случае опасности. Уверенным шагом поднялся он по лестнице и, пройдя два этажа, ввел своих друзей в пустое помещение, в которое можно было проникнуть, только толкнув входную дверь каким-то особенным приемом. Быстро минуя первые две комнаты, они подошли к камину, устроенному все тем же ловким и изобретательным Спином; Костэр откинул заднюю стенку, и шуаны попали таким образом на чердак соседнего дома. Костэр снова захлопнул стенку камина -- теперь заговорщики были в безопасности, по крайней мере, на некоторое время. Да, впрочем, не было никаких указаний на то, чтобы полицейским удалось открыть потайной вход из первого этажа. И, действительно, не прошло и часу, как Полиньяк с своего наблюдательного поста -- узкого слухового окна -- возвестил остальным шуанам об уходе полиции. Значит, дело заговорщиков на этот раз выиграно! И он ликовал уже, как ликует человек, только-что избавившийся от смертельной опасности. Но более осторожный и более привычный ко всякого рода неожиданностям в деле конспирации Костэр спокойно подвел его опять к окну и пальцем указал ему на одинокую темную фигуру, стоявшую в одном из подъездов на углу улицы.
   Это был полицейский, оставленный Леклерком для наблюдений.
   -- Но во всяком случае мы можем теперь лечь спать, -- сказал Костэр.
   И он первый подал пример: завернувшись в свой плащ, растянулся на голом холодном полу чердака, Молчаливые и всегда на все согласные Девилль и Лемерсье сделали то же. Один только Арман Полиньяк продолжал задумчиво сидеть в углу: человек молодой и впечатлительный, он не мог так скоро придти в себя от волнения пережитой опасности.
   Кругом него слышалось мирное дыхание спящих.

XIV.
Беспокойство Сент-Илера. Его подозрения оправдываются

   С улицы дю-Бак Сент-Илер направился прямо к себе домой. Вот уж несколько дней, как он чувствовал, что эта жизнь, полная тревог и опасностей, начинает тяготить его. Ему хотелось хорошенько выспаться и забыть, хотя бы на время, то тяжелое состояние необходимости вечно быть настороже, под гнетом которого протекало все его существование.
   Добравшись до своего скромного обиталища, Сент-Илер сразу прошел в свою комнату во втором этаже.
   Он удачно выбрал себе помещение в доме, принадлежавшем виноторговцу, заведение которого находилось здесь же. В погребе на улице Поршерон ходило много всякого народу, и поэтому, когда сообщникам Сент-Илера случалось по каким-нибудь делам забегать к нему, они не обращали на себя ровно ничьего внимания. Да, впрочем, здесь никому и в голову не приходило, чтобы между этим скромным и тихим жильцом и аккуратным плательщиком, нередко оставлявшим ключ в замке своей двери, -- и тяжким преступником, приговоренным к смертной казни за участие в покушении на жизнь Первого Консула, могло бы быть что-нибудь общее. И Сент-Илер был вполне спокоен на этот счет.
   Всю ночь от усталости он спал, как убитый. Но только занялась заря, он был уж на ногах, по-прежнему энергичный и бодрый, готовый снова приняться за свои ежедневные занятия. В девять часов утра Сент-Илер ушел из дому и направился в Шальо, где он незадолго перед тем нанял на берегу реки небольшую уединенную дачу. Возлюбленная одного из шуанов, находившихся уже в Париже, взяла на себя заботу смотреть за этим помещением. Здесь была прекрасная столовая п со вкусом обставленный салон. Сюда Кадудаль намеревался поместить, подальше от нескромного любопытства парижан, своих высоких гостей, -- вождей шуанов, и самих принцев, которые должны были скоро приехать из Лондона для руководительства заговором. В последнее же время Жорж поручил Сент-Илеру доставить в Шальо военную обмундировку, оружие и провиант. Все это предназначалось тем смельчакам, которые должны были непосредственно участвовать в самом покушении на Бонапарта. Поручение, как видно, было не из легких, и малейшая оплошность повлекла бы, конечно, за собою гибель всего дела. В деревне д'Отейль Сент-Илером был устроен вре менный склад всех этих припасов; местом для склада он выбрал домик одного садовника, служившего прежде у Полиньяка. За хорошую плату человек этот, несмотря на угрожавшую ему опасность погибнуть вместе с шуанами в случае разгрома их партии, согласился оказывать им свое содействие. Затерянный среди полей, домик садовника мог сослужить хорошую службу, и в ряду других тайных убежищ Кадудаля он играл не последнюю роль.
   На возу, запряженном ослом и сверху закрытым соломой, Сент-Илер перевозил сюда по частям провиант и оружие, сам он в крестьянской блузе и шляпе, надвинутой на глаза, шел рядом, покрикивая на своего осла. В три приема все было доставлено, куда следует. И в семь часов вечера Сент-Илер вернулся к себе, на улицу Поршерон.
   Он поздоровался спокойно с своим квартирохозяином и поднялся в свою комнату. Он оставил, уходя, как это часто с ним случалось, ключ в замке своей двери. Ключ был па прежнем месте, по обмотан весь красным шелковым лоскутом. Сент-Илер, взявшись за него, нащупал впотьмах материю. Не заходя в свою комнату, он тотчас спустился обратно с лестницы и со всех ног побежал вниз по улице.
   По улице Мон-Блан он дошел до линии внешних бульваров и там, взяв извозчика, который тихо плелся вдоль тротуара в ожидании клиента, приказал ему ехать па улицу святого Людовика. Экипаж быстро покатился по направлению к кварталу Тампль и через каких-нибудь четверть часа доставил Сент-Илера на указанную им улицу. Расплатившись с извозчиком, он пошел дальше пешком, помахивая тросточкой, с видом человека, вышедшего на прогулку, и заглядывая на каждом шагу в окна магазинов. На углу улицы Карем-Пренан он свернул туда и прошел до дома No 21. Удостоверяв, что ни одна подозрительная фигура не следует за ним по пятам на его пути, Сент-Илер проскользнул под ворота дома и стал подниматься по темной и сырой лестнице. Взойдя в третий этаж, он остановился на площадке и четыре раза подряд громко постучал в дверь квартиры, выходившей здесь на лестницу с левой стороны. Послышался глухой звук отодвигаемых засовов, ключ заскрипел в замке, и па пороге отворившейся двери появилась тяжелая фигура Кадудаля.
   Знаком он пригласил Сент-Илера войти внутрь квартиры.
   -- Побеседуем, -- сказал он: -- вы, верно, нашли у себя наш условный сигнал. Я получил новые вести из Лондона. Они, как нельзя более, утешительны. Выезд из Англии его королевского высочества, принца д'Артуа, и генерала Пишегрю назначен на ближайший январь. Мне дано приказание стянуть к Парижу сотню людей из тех, что сражались под моим начальством в Бретани, и я получил необходимые для этого денежные средства. Теперь надо будет послать туда какого-нибудь надежного человека, чтобы набрать такой отряд из прежних шуанов. Я рассчитывал поручить это дело вам.
   -- Так, -- коротко отвечал Сент-Илер.
   В голосе его послышался оттенок некоторого колебания: можно было думать, будто он сожалеет о том, что такое поручение выпало на его долю. Эта нота не ускользнула от внимания его собеседника.
   -- Разве что-нибудь мешает вам принять на себя эту ответственную миссию?.. -- спросил он. Сент-Илер, не отвечая на его вопрос, задумчиво смотрел в пространство. Кадудаль встал и резким тоном закончил свою фразу: -- Да, конечно, -- вам неприятно расстаться с прекрасной Эльвирой!
   Сент-Илер быстро выпрямился:
   -- Что вы говорите?.. Разве вы знаете что-нибудь об этом?
   -- Я знаю всегда то, что известно полиции -- произнес Жорж.
   -- Но, если сыщикам известно о моем романе, так значит, они проследили меня?
   -- Несомненно, -- ответил вождь шуанов, пристальным, тяжелым взором смотря в глаза своему гостю. -- Полиция знает также, что вы должны были ехать вместе вчера вечером в театр Фейдо и что в самый момент отъезда ваша спутница была похищена, по чьему распоряжению -- неизвестно, но завтра же, конечно, это будет выяснено; затем дама, о которой идет речь, вернулась к себе на квартиру, по сведениям полиции, около двух часов ночи; в три часа она опять выезжала куда-то и наконец в четыре часа утра вновь прибыла домой. Значит...
   -- Хорошо, этого достаточно, -- произнес Сент-Илер: -- я поеду в Бретань, куда вы меня посылаете. Я выеду сегодня же ночью.
   -- У меня все уже готово для вашего отъезда, -- коротко заметил Кадудаль. Достал из-под матраца, лежавшего на одной из кроватей, кожаную сумку и вынул из нее большой сверток с золотыми монетами. -- Вот вам на расходы, -- добавил он.
   Сент-Илер развернул протянутый ему сверток, где оказалось 300 луидоров, и пересыпал их к себе в карманы. Кроме того, Жорж вручил ему и секретную инструкцию, написанную симпатическими чернилами, которую тот тщательно спрятал под помадку шляпы. Через несколько минут Сент-Илер оказался уже на улице Карем-Пренан и затем свернул с нее на улицу Фобур дю-Тампль.
   Он шел в глубокой задумчивости. Сообщения Кадудаля, в которых, по-видимому, кое-что оставалось недоговоренным, привели его в крайнее смущение. Что же это в конце концов значит? Ведь в своих сношениях с Эльвирой он ни на минуту, кажется, не отступал от самой строгой осторожности и всегда оставался чрезвычайно сдержанным. Неужели его обошли и выследили в этом случае так удивительно ловко, что он ничего не мог даже и заметить? Или кто-нибудь просто выдал его, дав знать о нем полиции? На одно мгновенье образ Эльвиры встал в его воображении. Неужели она? Но сейчас же Сент-Илер отбросил это предположение, как слишком уж нелепое. Эльвире ведь пе было известно его настоящее имя; он никогда не сообщал своей подруге ровно ничего, что могло бы открыть ей его действительную личность!
   И снова образ Эльвиры, на этот раз во всем обаянии ее ласкающей красоты, привлек к себе помышления Сент-Илера. Он скоро заметил, что, сам не отдавая себе отчета в своих действиях, идет по направлению к улице св. Анны. По улицам св. Терезы и Вантадур он через несколько минут достиг хорошо знакомого ему дома и издали еще увидел освещенные окна в квартире своей возлюбленной. Не колеблясь долее, он постучался в дверь.
   Здесь, по-видимому, уж ожидали его прихода. Эльвира встретила его радостным восклицанием. Нежные теплые руки обвились вокруг шеи Сент-Илера, и он жадно прильнул губами к душистым волосам молодой женщины. Она увлекла его в свой будуар, смежный с ее спальней, и там, усадив рядом с собой на кушетку, начала несмолкаемо болтать, повествуя ему о том, что случилось с ней вчера вечером. Но ее словам, какой-то англичанин пе так давно обратил па нее внимание, встретив Эльвиру в магазине, где она заказывала себе белье. Он сделал попытку завязать с ней знакомство. Потерпев неудачу в своих исканиях, коварный англичанин решил, очевидно, прибегнуть к силе и подослал к Эльвире двух проходимцев, которые и притаились вчера вечером у дверей ее квартиры. Когда она осталась одна на лестнице, эти люди схватили ее и отвели в какой-то элегантно обставленный павильон в одной из глухих частей города. В каком именно это было месте -- она так и не могла заметить. Там Эльвиру встретил все тот же англичанин и вновь стал приставать к ней с предложениями любви. Конечно, она сопротивлялась, как могла, и ей удалось одержать верх над своим похитителем...
   -- А, мой милый друг, ты можешь быть уверен, что я всем пожертвую ради тебя! -- воскликнула Эльвира.
   Случайно взор Сент-Илера привлекли к себе в эту минуту хорошенькие белые ручки его возлюбленной.
   -- Какое красивое у тебя кольцо! -- произнес он.
   -- Да, разве ты до сих пор не замечал его? -- живо ответила она.
   И снова принялась за свой рассказ, прерванный замечанием Сент-Илера. Англичанин встретил такое сопротивление с ее стороны, говорила Эльвира, что ему ничего не оставалось больше, как отпустить на свободу свою пленницу. Сейчас же она вернулась к себе домой, рассчитывая еще застать там своего дорогого друга. К сожалению, оказалось, что он уже давно ушел. Но раз теперь он здесь, подле меня, то ничто не помешает пм вознаградить себя за треволнения прошлой почи и после ужина... О, Эльвира не остановится ни перед какою жертвою для своего возлюбленного! Горячие поцелуи, которыми прерывалась ее речь, совсем кружили голову Сент-Илеру. Когда Эльвира окончила свое повествование, он нерешительным голосом предложил ей вопрос:
   -- Ну, а потом?
   -- Потом? Что вы хотите этим сказать? -- с удивлением спросила она.
   -- Ну да, ты больше не выходила из дому после того, как вернулась к себе?
   -- Выходила из дому?
   Эльвира смотрела на него широко раскрытыми глазами; вопрос: "кто сказал тебе об этом?" чуть было инстинктивно -- не вырвался из ее уст, но ей удалось овладеть своим смущением.
   -- Разве ты не выходила больше? -- еще раз произнес он.
   Она звонко рассмеялась в ответ.
   -- Да ты, кажется, хочешь играть со мной в загадки! Зачем стала бы я ночью выходить из дому? Я и так вся дрожала от страха, да к тому же думала, что, пожалуй, ты еще раз зайдешь ко мне. -- Встав с места, Эльвира подошла к двери и громко крикнула: -- Сильвия! О чем ты думаешь? Надо же подавать ужин!
   Оставив на минуту Сент-Илера одного, она прошла в соседнюю комнату. Портьера, висевшая на двери, опустилась за спиною хозяйки, по при этом передвинулась несколько ближе, чем следовало, к середине двери так, что между дверным косяком и портьерой оказался некоторый просвет. Через этот просвет Сент-Илер заметил, как Эльвира, подойдя к небольшому столику и не присаживаясь, набросала несколько слов на клочке бумаги и стала складывать его каким-то особенным способом. В эту минуту в комнате появилась и Сильвия. Приложив палец к губам, Эльвира протянула ей записку, которую горничная сейчас же опустила в один из карманов своего большого белого передника. С улыбкой на устах Эльвира вернулась к своему гостю.
   Когда Сильвия снова вошла в комнату, неся в руках скатерть и салфетки, Сент-Илер, как будто придя в шутливое настроение, обнял горничную за талию и в то же время заглянул в карман ее передника, куда, как он видел перед тем, она опустила записку Эльвиры. Записки там уже не оказалось.
   В ту же минуту выходная дверь из квартиры шумно захлопнулась, кто-то вышел на лестницу и тяжелыми шагами стал спускаться вниз. Заметив, что Сент-Илер обратил внимание на этот шум, Эльвира сказала ему:
   -- Ты что прислушиваешься, мой милый? Это я послала тебе за одним сюрпризом. Догадываешься, зачем?
   -- Нет, дорогая, почем я могу догадаться?
   -- За паштетом из трюфелей, к Корселэ. Знаешь, еще Гримо де ла Реньер расхваливает эти паштеты Корселэ в своем "Альманахе для гурманов".
   -- Великолепно, будем есть твой паштет, -- отвечал Сент-Илер.
   Ее слова совершенно успокоили его. Так вот, что означала эта таинственная записка! Значит, тревожиться совсем нечего! Вздохнув с облегчением, Сент-Илер пришел в хорошее расположение духа и стал непринужденно шутить с своею возлюбленной. С помощью Сильвии Эльвира сама накрывала на стол и с своей стороны с веселым смехом отвечала на шутки и остроты Сент-Илера. Паштет от Корселэ, который скоро принес лакей Эльвиры, был встречен аплодисментами и шумными восклицаниями радости. После этого оба они сейчас же сели за ужин.
   Однако в веселом настроении Эльвиры скоро стал проскальзывать оттенок какого-то нервного возбуждения и беспокойства. Она как будто прислушивалась к каждому звуку извне или на лестнице и в то же время старалась скрыть тревожное состояние, нежно ласкаясь к своему гостю. Сент-Илер, впрочем, забыв о недавних подозрениях, не замечал этой перемены в настроении молодой женщины и беззаботно веселился, и ухаживал за своею подругой. С аппетитом поглощая одно блюдо за другим, он, однако, время от времени вынимал из. кармана часы и заглядывал на них.
   -- Ты уж собираешься уходить? -- спросила Эльвира. -- Неужели тебя опять ждут какие-нибудь приятели?
   -- Нет, моя дорогая, но мне завтра предстоит с утра сесть в дилижанс и...
   -- Как! Ты уезжаешь из Парижа?
   -- Да, на несколько дней. Но все-таки через час мне придется расстаться с тобой.
   -- А ты не мог бы остаться... переночевать здесь?
   -- Провести ночь здесь, с тобою, моя дорогая? Да разве я смею па это рассчитывать? -- отвечал он с шутливой улыбкой. Но потом, переменив тон, серьезно заметил: -- Мне все же нужно вернуться к себе, уложить вещи и еще уладить кое-по какие дела.
   Не настаивая па своем, Эльвира замолчала, по затем она поторопилась скорее покончить с ужином п, выйдя из-за стола, увлекла Сент-Илера за собою в спальню, чуть слышна прошептав ему на ухо: -- Идем!..
   И он последовал за нею.
   ..............................................................................
   Уже целый час Сент-Илер усиленно старался притвориться спящим. Теперь он ясно отдавал себе отчет, что рядом с ним его подруга томится какой-то странной беспричинной тревогой. Два или три раза она уже низко склонялась к его лицу, прислушиваясь, спит ли он. Желая уяснить, в чем дело, он наконец очень удачно сумел принять вид человека, заснувшего крепким сном. И вот Эльвира тихонько соскользнула с кровати и впотьмах, ощупью стала двигаться по комнате, касаясь то одного, то другого предмета. Чутко прислушиваясь, Сент-Илер чувствовал, как она шевелится где-то по близости, и понял, что ею руководят недобрые намерения. Он уж не мог сомневаться, что какая-то опасность угрожает ему.
   Минуту спустя ему послышался неясный шум, доносившийся откуда-то не издалека; он сейчас же понял, что это идут люди, стараясь заглушить звук своих шагов. Шаги слышны были теперь за самыми дверями квартиры, на лестнице, деревянные ступеньки которой глухо скрипели. Охваченный тревогою, Сент-Илер напряженным слухом ловил каждый звук в ночной тишине, и никаких сомнений для него не оставалось: очевидно, целый отряд людей поднимался по лестнице, осторожно приближаясь к квартире его хозяйки!
   В комнате было уже совершенно тихо. Эльвира успела, конечно, неслышными шагами выскользнуть за дверь. Сент-Илеру ясно представилась теперь картина положения, в которое он попал: его возлюбленная с головою выдавала своего гостя в руки полиции.
   Очевидно, таинственная записка, которую на его глазах Эльвира сунула в руки Сильвии, и предназначалась для сыщиков, извещая их о том, что Сент-Илер тут и его можно взять. И вот враги стояли уже на пороге квартиры. Неужели же ему суждено так глупо попасться врасплох в когти полиции, несмотря на все предостережения Кадудаля о том, что его уже проследили и надо соблюдать величайшую осторожность? Неужели он, Сент-Илер, который столько раз в самых трудных обстоятельствах благополучно уходил из рук агентов Бонапарта, даст теперь провести себя, как влюбленного мальчишку, этой хитрой авантюристке, продающей его, наверное, за хороший куш? Ну, нет! Еще он сумеет постоять за себя!
   Сент-Илер быстрым движением соскочил с постели, нащупал в темноте свое платье и поспешно оделся, стараясь ни единым звуком не выдать, что он проснулся. Шаги на лестнице теперь совершенно затихли. Йотом с легким скрипом отворилась входная дверь, и заглушенный шепот нескольких голосов донесся до слуха Сент-Илера из передней. Очевидно, там происходили какие-то переговоры.
   Тем временем он успел одеть свой костюм и закутаться в плащ. Пошарив в ящике комода, стоявшего в спальне, он сыскал сверток золотых монет, который сам положил туда после ужина, и вынул свое золото обратно. Тут же ему попался под руку какой-то мягкий кожаный бумажник. Машинально Сент-Илер сунул этот бумажник себе в карман, потом поспешно бросился к окну и отворил его! Где-то далеко внизу, как бездонная пропасть, чернела под ним улица Св. Анны. Огни всюду были потушены, но все же в ночной мгле ему удалось разглядеть темный силуэт стоявшей у подъезда извозчичьей коляски да одинокую фигуру сошедшего с своих козел кучера. По-видимому, полицейский отряд поднялся во всем своем составе наверх, в квартиру.
   Смерив быстрым взглядом расстояние, отделявшее его от погруженной в мрачное безмолвие улицы, Сент-Илер стал соображать, есть ли хоть какая-нибудь надежда бежать этим путем. Выскочить из третьего этажа на улицу, очевидно, было бы безумием: решиться на такой прыжок значило бы наверняка свернуть себе шею. Пробраться в соседнюю квартиру? Но пи одного балкона, никакого карниза, за который можно быть бы уцепиться на таком пути, на фасаде дома не было видно. Зато в расстоянии какого-нибудь метра от окна спальни проходила спускавшаяся с крыши водосточная труба, отчетливо выделяясь на однообразном желтом фоне стены. Конечно, воспользоваться этой трубой для бегства и спуститься по ней на землю было делом далеко не шуточным. Впрочем, особенно долго колебаться не приходилось. В соседней комнате уже отворилась дверь, и было слышно, что туда вошла целая толпа людей, может быть, человек десять или двадцать. Полицейским оставалось сделать всего один шаг, и они проникли бы в спальню...
   В одно мгновение Сент-Илер вскочил на подоконник, высунулся вперед и, сделав легкий прыжок, на лету ухватился за остов водосточной трубы. Держась за нее, с быстротою молнии соскользнул он вниз на тротуар и оказался лицом к лицу с извозчиком, стоявшим в ожидании у своего экипажа. От изумления тот опешил и успел только попятиться назад. Сильным ударом кулака в лицо Сент-Илер свалил извозчика с ног, отбросив его на несколько шагов в сторону, а сам пустился бежать и свернул в улицу Св. Терезы. В ту же минуту у раскрытого окна в спальне прекрасной Эльвиры поднялся оглушительный крик. Десяток человек толпился у окна, стараясь разглядеть в темноте, в которую сторону бросился Сент-Илер. В свою очередь, извозчик вскочил на ноги и с криком и ругательствами кинулся преследовать беглеца. Через несколько секунд к нему присоединилось еще двое полицейских, с своей стороны устремившихся в погоню за Сент-Илером.
   Внезапно Сент-Илер совершенно исчез из глаз гнавшихся за ним полицейских. Незаметно для них проскочил он в полуоткрытую дверь пассажа, соединяющего улицу Св. Марка с бульваром Монмартр. Быстро пробежав по этому пассажу, Сент-Илер оказался на бульваре и вскочил в экипаж, поджидавший его здесь у выходной двери. Кучер хлестнул кнутом свою лошадь, она понеслась во весь дух, и скоро экипаж исчез отсюда из виду, увозя Сент-Илера в сторону предместья Сен-Дени.
   Сидя в экипаже. Сент-Илер с трудом переводил дыхание. Его кучер, тоже один из верных сообщников Кадудаля, гнал лошадь, как только мог скорее. Они сделали несколько кругов по улицам предместья Сен-Дени и затем экипаж поехал в направлении к городской заставе. Предъявленный Сент-Илером при проезде через заставу фальшивый паспорт не возбудил никаких подозрений полиции, и, выехав беспрепятственно за город, экипаж понесся по направлению к Сен-Лэ.
   На пути Сент-Илер вынул из кармана бумажник, который он захватил из комода у Эльвиры, и стал с любопытством разглядывать находившиеся там бумаги. То, что он прочел здесь, повергло его в полное изумление: женщина, в руки которой он попал, оказывалась, "красавицей из Дюнкирхена". Содержание одной из записок, бывших в бумажнике, вполне разъяснило Сент-Илеру смысл всего происшедшего с ним в эту ночь. В записке, сложенной в форме ромба и запечатанной зеленым сургучом, стояло следующее:

"Гражданке Фокон. -- Секретно.

   Нам надо, как можно скорее, схватить Сент-Илера. Сведения, полученные насчет кабачка Денана, что на улице дю-Бак, по проверке их, оказались ложными. Поэтому, согласно распоряжению Первого Консула, нужно арестовать самого Сент-Илера, который, по-видимому, и держит в руках нити всего заговора. Если он сегодня явится к вам, то дайте об этом немедленно знать агенту Паску, который всю ночь будет дежурить в полицейском отделении во дворце Трибюна, ожидая известий от вас. Д."
   С торжествующей улыбкой на лице Сент-Илер не мог удержаться от восклицания:
   -- Значит, это все шутки нашего почтенного Демарэ! Что ж, другой раз ему надо подбирать себе агентов половчее! -- Потом снова сложив записку по-прежнему, Сент-Илер злобно процедил сквозь зубы: -- Ну, а что до этой женщины, так...
   И он внушительно погрозил кулаком по адресу той, которая осталась в Париже, откуда экипаж уносил его все дальше и дальше.

XV.
Глава, где дамы и шуаны играют в опасную игру

   Десять часов вечера. Во Французском театре только что окончился спектакль, в котором принимали участие первый трагик, гражданин Тальма, и новая актриса, гражданка Жорж-Веймер. Публика толпилась у выходов, стараясь не задержаться в вестибюле, куда холодными порывами врывался декабрьский ветер, занося с собою отдельные хлопья снега, покрывавшего в этот вечер улицы Парижа. Извозчики и собственные экипажи, преимущественно различных английских фасонов, вошедших в то время в моду, развозили по плохо освещенной площади в разные стороны нарядных дам и кавалеров. Элегантная публика разъезжалась ужинать к Нодэ, Леда, Бриго, Роберу или в ближайший к театру ресторан Бери, который славился замечательною отделкою своих зал в римском вкусе. Скоро на театральной площади осталось только несколько карет ожидавших выхода участников спектакля.
   Впрочем, еще какой-то человек, не обращая внимания на холод и бодро постукивая каблуками по тротуару, прохаживался взад и вперед перед подъездом для артистов. Человек этот был одет в черный отлично сшитый сюртук английского покроя и блестящие лакированные сапоги; шляпа у него была вызывающим образом надвинута на ухо, и он небрежно похлопывал тросточкой, расхаживая по театральной галерее. У него были довольно резкие черты лица, длинный нос и белокурые баки; глаза его светились живым блеском. Вообще, своею наружностью незнакомец напоминал какого-нибудь щеголя из тех, что стали давать тон в парижском обществе, когда с окончанием эпохи Террора началась счастливая пора Директории с ее веселыми празднествами. В нем нельзя было не признать с первого же взгляда самовольного и предприимчивого человека.
   Через некоторое время из театрального подъезда с веселым смехом и шутками вышла группа молодых женщин, зябко кутавшихся в светлые нарядные меха. Одна из пих позвала извозчика. Наш незнакомец приблизился к актрисам и стал бесцеремонно разглядывать их в лорнет.
   -- Этот субъект, кажется, не на шутку собирается пленять нас собою! -- воскликнула одна из актрис.
   Ее подруги весело рассмеялись и поспешили к карете, которая остановилась в нескольких шагах.
   -- Я не отказался бы посвятить вам некоторое время, -- ответил с своей стороны незнакомец: -- если бы только не ждал здесь одну особу, до которой вам всем так же далеко, как трем грациям до самой Венеры!
   -- Вот нахал!
   Но незнакомец уже успел повернуться спиною к своим собеседницам п устремился навстречу другим женским фигурам, показавшимся из-за дверей подъезда, который едва освещался тускло горевшим фонарем. Одна из женщин, пройдя мимо незнакомца, приблизилась к поданной ей карете. Неожиданно тот в свою очередь оказался около экипажа, протолкнул внутрь его садившуюся даму п сам вскочил следом за нею в карету, крикнув кучеру:
   -- Пошел, куда приказано!
   Дверца захлопнулась, и лошади понесли экипаж крупною рысью.
   Пораженная дерзкой выходкой незнакомца, дама едва могла, произнести задыхающимся от волнения голосом:
   -- Что вы делаете? Это, Бог знает, что такое!.. Кучер, стой! Помогите!
   -- Тише, тише, -- сказал, удерживая ее, незнакомец: -- Неужели вы не узнаете меня?
   Испуганная дама несколько успокоилась.
   -- Как? Это вы?..
   -- Да, да, моя дорогая Жорж, это я самый.
   Крик изумления вырвался из уст актрисы.
   -- Вы -- Костэр Сен-Виктор?
   -- Вы приятно удивлены этим, не правда ли? -- самодовольным тоном произнес тот. -- Или вы считали, что с нашей любовью уже покончено?
   В сильном смущении мадемуазель Жорж с усилием произнесла:
   -- Конечно, я никак не могла предполагать, что мы вновь встретимся с вами... особенно здесь...
   -- А почему же нам бы и не встретиться здесь? Неужели из-за того, что у меня вышли кое-по какие недоразумения с Бонапартом? Вот еще! Право, вы, кажется, плохого мнения обо мне...
   Молодая женщина недоверчиво спросила его:
   -- Чего же вы хотите от меня?
   -- Я хотел знать, любите ли вы меня по-прежнему?
   -- Ах, Костэр, неужели вы можете в этом сомневаться?
   В ее дрожащем голосе прозвучали такие теплые ноты, что Костэр ни на минуту не мог усомниться в искренности ее чувства. Обняв свою спутницу, он привлек к себе ее бледное лицо и горячим поцелуем прильнул к ее устам. Она без сопротивления отдавалась его ласкам.
   -- Нет, -- сказал он немного погодя: -- нет, моя дорогая Жорж, я никогда не сомневался в твоей любви. -- Помолчав с минуту он добавил: -- а тебе сегодня как раз представляется случай доказать твое чувство ко мне на деле.
   -- Каким образом? Чего только не сделаю я ради тебя?
   -- Ты согласилась бы даже укрыть меня от полиции?
   -- Я?
   -- Да, ты, -- у себя на квартире.
   -- Ты, что же, хочешь погубить меня?
   -- Стало быть, -- произнес он, слегка отстраняя ее от себя, -- ты не можешь быть подругой такого человека, как я!
   Задетая его упреком, она прижалась к нему и, боязливо понижая голос, прошептала:
   -- Но подумал ли ты, о чем ты меня просишь?
   -- Разумеется, -- отвечал Костэр: -- я прошу тебя спасти мою жизнь.
   -- Господи! Неужели ты до того дошел?
   -- Ты хорошо знаешь, что я никогда не лгу.
   Крепко сжимая голову своими руками, она в отчаянии тихо говорила про себя:
   -- О, если бы я могла этого добиться!..
   -- Что ж ты могла бы для меня сделать?
   -- Но спасти тебя, выпросить тебе помилование!
   -- Помилование -- мне? Мне... Костэру? Да ты шутишь, моя дорогая! Есть только один человек на свете, от которого это зависит, и...
   -- Да, да, я знаю: это может сделать только Первый Консул.
   -- И вот от него, -- холодным тоном добавил Костэр: -- я не приму никакой милости!
   Как будто внезапно обрадовавшись какой-то мысли, она еще теснее прильнула к своему возлюбленному:
   -- Не говори, не говори этого!
   Костэр взял ее за обе руки, молча и пытливо вглядывался некоторое время ей в глаза и потом спросил нерешительным тоном:
   -- Что ты можешь знать на этот счет?
   -- Я прекрасно, прекрасно всё знаю!
   Он только пожал плечами.
   -- Да ты и представить себе не можешь, что за человек этот Бонапарт!
   Но она, не слушая его, в сильнейшем волнении говорила свое, стараясь убедить Костэра в том, что она права, что не нужно покидать надежды на спасение: -- Я уверяю тебя, что ты еще можешь быть помилован. Я знаю, что говорю. Первый Консул не откажет мне, если я буду его просить помиловать тебя.
   Он резко прервал ее речи:
   -- Да разве ты его так близко знаешь?
   Мадемуазель Жорж вздрогнула всем телом, и роковое признание чуть не сорвалось с ее уст. В глубокой тоске она не знала, что сказать своему возлюбленному, и мертвенная бледность снова покрыла ее классически прекрасные черты. Карета остановилась у какой-то ограды, перед воротами, освещенными с двух сторон фонарями. Костэр высунул голову из окна н осмотрелся кругом. Он увидел, что перед ними Тюльерийский дворец. Резким движением откинулся Костэр в глубь экипажа.
   -- Вот как! -- произнес он: -- так это сюда, значит, ты и ехала? -- Она опустила голову, чувствуя, что тайна ее раскрыта, п отрицать очевидное было бы бесполезно. А Костэр, не обращая внимания на ее смущение, продолжал своим саркастическим тоном: -- Может быть, сейчас тебя здесь ждут... с. доносом?
   Вся, побледнев от оскорбления, она все-таки крепко держалась за край одежды своего спутника, который собирался уже выскочить из кареты.
   -- Но что тебе до этого, раз я хочу спасти тебя, вымолить тебе помилование?.. -- говорила она.
   -- Спасибо! -- резко перебил её Костэр: -- я не за тем искал тебя!
   С этими словами он спрыгнул на тротуар, захлопнул дверцу экипажа и скрылся в темноте, свернув в одну из- боковых улиц. Страшно расстроенная, в слезах, мадемуазель Жорж осталась одна в своей карете. Она чувствовала, что происшедшее объяснение разом положило конец их недолговечному, но бурному роману. А как сильно любила она его, этого блестящего, безумно-смелого человека!
   Поистине то был редкий любовный дуэт, которому суждена было разыгрываться под мрачный аккомпанемент полиции, бродившей кругом и около. Со всем пылом легкомысленной молодости отдавалась своему чувству мадемуазель Жорж, очарованная дерзкой отвагой Костэра. Но вот однажды в положении молодой актрисы наступила резкая перемена. Как-то вечером ее вызвали во дворец к Первому Консулу, и ей пришлось уступить -- правда, без особого огорчения бурному порыву страсти властелина Франции. Она была затем во дворце еще и еще раз, и в конце концов, визиты мадемуазель Жорж в Тюльери уже ни для кого в Париже не составляли секрета. Об ее связи с Бонапартом громко говорили и за кулисами театра, и чуть ли не во всех уличных кафе. При этих условиях, как осторожно приходилось ей теперь вести себя по отношению к Костэр де Сен-Виктору! Если бы открылась их любовь, то, естественно, ее самое заподозрили бы и в соучастии в преступных планах этого шуана против жизни Первого Консула. Правда, голос страсти властно привлекал молодую женщину на сторону ее прежнего возлюбленного, во в то же время и к Бонапарту, от которого и на нее падал отблеск его громкой славы, она испытывала чувство восхищенного и покорного преклонения. И вот, волнуемая этими противоречивыми ощущениями, с замиранием сердца поднималась мадемуазель Жорж по темной лестнице, которая вела в потайные комнаты на антресолях, устроенные для себя Первым Консулом в Тюльерийском дворце.
   Констан шел впереди, освещая ей путь. При входе в секретные апартаменты он остановился и раскрыл дверь, перед мадемуазель Жорж.
   Она вошла в первую комнату, здесь на нескольких столах горели свечи, все портьеры на окнах были тщательно завернуты. Мадемуазель Жорж прошла дальше, но Бонапарта нигде не было видно.
   Еще раз прошла она по пустым комнатам, повсюду смотря, где бы мог находиться Бонапарт, и никого не видя. Случайно она заметила в зеркало, что Констан улыбается за ее спиной, и когда она повернулась к нему, то он молча указал ей пальцем на закрытую дверь будуара. Однако и там никого не было. Вдруг на стоявшем здесь диване зашевелились подушки, потом они рассыпались в разные стороны, и "смеясь, как школьник", по словам самой Жорж в ее Мемуарах, Первый Консул предстал перед своею посетительницей. Крепким поцелуем закрыл он рот молодой женщине, не успевшей даже вскрикнуть от удивления. Они уселись рядом на ближайшей кушетке, а Констан поспешил закрыть за ними дверь будуара.
   -- Ну, что ж, моя дорогая Жоржина, у тебя есть что-нибудь порассказать мне сегодня интересного.
   У Бонапарта установилась привычка при свиданиях с своей подругой расспрашивать ее о том, что говорится среди актеров французской комедии, узнавать закулисные сплетни, интересоваться даже мелкими столкновениями между соперничающими артистами. Благодаря этому, оп знакомился из первого источника с подробностями жизни и управления сложного театрального механизма.
   Но даже в такие часы досуга и отдыха у Бонапарта не ослабевало его удивительно чуткое внимание, и па этот раз он сейчас же заметил по ответам своей возлюбленной, что мысли ее далеки от предмета их разговоров. В манере ее речи, обычно шутливой и ласковой, сквозила теперь какая-то принужденность, временами она совсем замолкала.
   -- Ты, кажется, что-то скрываешь от меня? -- внезапно спросил он. -- Скажи, что с тобою?
   -- Ничего решительного ничего особенного.
   -- Ну, я хочу знать правду. Говори ясе прямо, в чем дело?
   Мадемуазель Жорж закрыла лицо руками, сдерживая душившие ее рыдания. Бонапарт нежно склонился над нею, изумленный и встревоженный огорчением своей подруги, которую он привык всегда видеть такой веселой, оживленной, беззаботно смеющейся. Осыпая мадемуазель Жорж своими расспросами, он старался вырвать из ее уст признание тяготившей ее тайны. Сначала она слабо сопротивлялась, как будто не желая делиться своим секретом, но потом решилась сказать:
   -- Мне надо... я хочу просить вас об одной милости... ...большой милости!
   -- Только-то! Если моего обещания исполнить твою просьбу достаточно, чтобы осушить твои глаза, так говори скорее.
   -- А вы сдержите ваше обещание?
   -- Я всегда готов сделать все, что только могу. Но что тебе нужно?
   -- Я хотел просить вас помиловать одного из ваших врагов...
   -- Кажется, я простил всех, кто только согласился подчиниться новому порядку.
   -- О, он тоже, наверное, подчинится вам!
   -- Кто ж это?
   -- Костэр де Сен-Виктор!
   Первый консул внезапно выпустил из своих объятий молодую женщину и вскочил с кушетки, на которой они сидели. Глаза его сверкали мрачным огнем, и на лбу стала заметна глубокая складка, которая всегда появлялась у него в минуты самого дурного настроения. Даже голос его теперь изменился от сильного волнения и сделался глухим, как будто ему стало трудно выговаривать слова.
   -- Ты говоришь -- Костэр де Сен-Виктор?
   Испуганная происшедшей переменой в Бонапарте, его хриплым голосом и взглядом, не обещавшим ничего доброго, мадемуазель Жорж едва слышно прошептала:
   -- Да... Он...
   -- Как?.. Участник покушения с адской машиной?.. Друг Кадудаля...
   -- Я не знаю этого...
   -- И он сейчас в Париже.
   -- Да.
   -- Где же?
   -- Не знаю...
   -- Знаешь же ты, где он живет?
   -- Нет. Он только обратился ко мне с просьбой дать ему убежище.
   Бонапарт в волнении крупными шагами ходил взад и вперед по комнате. В эту минуту Констан постучал в дверь и затем, приотворив ее, просунул голову:
   -- Гражданин Реаль и гражданин Демарэ только что прибыли во дворец, -- доложил он.
   -- Отлично, я сейчас же и приму их, -- отозвался Первый Консул. Повернувшись мадемуазель Жорж, он схватил ее за руку и властным тоном произнес: -- Идем!
   И несмотря на то, что подруга его чуть не лишилась чувств от пережитых ощущений, он силою увлек ее за собою. Следуя за Констаном по длинным коридорам, соединявшим тайные апартаменты на антресолях с официальным его кабинетом, Бонапарт время от времени старался ободрить свою спутницу отрывистыми восклицаниями: "Живей, живей! Не дрожи, пожалуйста! Нечего бояться!" Когда наконец за ними закрылась дверь кабинета, и мадемуазель Жорж, едва не теряя сознание, бессильно опустилась на одно из кресел, Первый Консул отдал приказание мамелюку Рустаму, появившемуся на его- звонок.
   -- Впусти теперь.
   В кабинет вошел глава политической полиции, гражданин Реаль, в парадном, шитом золотом мундире, с треугольною шляпой под мышкой п шпагою на боку. За ним осторожно следовал маленький Демарэ, который при входе в комнату посторонился, пропуская вперед себя прекрасную Эльвиру" закутанную в меховое манто с большим капором на голове. Первый Консул встретил вошедших резким вопросом:
   -- Что задержали вы наконец Лаэ де Сент-Илера?
   -- Нет, -- отвечал Реаль.
   -- Нет, -- отозвался и Демарэ.
   -- Нет, -- в свою очередь прошептала мадам Фокон.
   И все втроем они принялись рассказывать, каждый с подробностями, которые ему были известны лучше других, как окончилась неудачей попытка полиции арестовать сегодня ночью Сент-Илера.
   Бонапарт стоял, скрестив руки на груди, и, казалось, бесстрастно слушал их повествование. Затем Демарэ добавил с своей стороны, что и след тех четырех личностей, о прибытии которых в Парнас незадолго перед тем говорил Эльвире Септ-Илер, тоже нигде не отыскивался.
   Ни одна черта не дрогнула на лице Первого Консула в продолжение этого рассказа. Когда его посетители закончили свой доклад, то он переспросил:
   -- Итак, значит, вы говорите, никаких следов тех четырех лиц, которые виделись здесь с Сент-Илером, не обнаружено.
   -- Никаких, гражданин Первый Консул, -- поспешил подтвердить Реаль.
   -- Даже имени ни одного из этих людей вы не знаете?
   -- Нет, -- признался Демарэ.
   Бонапарт обратился в сторону к мадемуазель Жорж, которая успела немного придти в себя, и произнес:
   -- Скажите же этим господам, что вам известно!
   Подняв с удивлением на Первого Консула свои большие глаза, на которых не высохли еще недавние слезы, мадемуазель Жорж едва могла промолвить:
   -- Но... но я тоже решительно ничего не знаю.
   -- Кого же наконец вы меня просили помиловать?
   -- Костэра де Сен-Виктора.
   -- Как, Костэр в Париже? -- изумленно воскликнул Демарэ.
   -- Я только что имел удовольствие узнать об этом от дамы, которую вы здесь видите пред собою, -- отвечал на его возглас Бонапарт. -- Я вижу -- продолжал он, -- что полиция работает теперь еще хуже, чем при министре Фуше. Вы только и делаете, что даете себя дурачить на каждом шагу. Париж весь кишит шуанами, злоумышляющими па мою жизнь, а вы, кажется, даже и не подозреваете этого! Благодаря только случайности, узнаю я, что здесь находится и Костэр, тот самый, который играл такую видную роль в покушении с адской машиной и теперь вернулся в Париж, очевидно с тем, чтобы возобновить здесь свою преступную деятельность, Лаэ де Сент-Илер оставил вас в дураках, Кадудаль смеется над вами! А меня еще называют тираном! Хорош, право, тиран, которого его полиция даже не может защитить от разбойников!
   -- Если Костэр, действительно, находится в Париже, гражданин Первый Консул, то он в самом скором времени неминуемо попадет к нам в руки, -- сказал Демарэ.
   -- Да, да, разумеется, -- отвечал тот: -- совершенно так же, как попал к вам и Сент-Илер...
   -- Виноват, нам известна здесь одна из любовниц Костэра, -- сказал Демарэ: -- и такая притом, которая не состоит в наших рядах... -- многозначительно прибавил он, подмигнув глазом в сторону "красавицы из Дюнкирхена", молча закусившей себе губы.
   Он не успел еще окончить своей фразы, как из уст мадемуазель Жорж вырвался сдавленный крик. Вся, побледнев от негодования, она вскочила с своего места. Известие о том, что у Костэра есть, помимо нее, в Париже другие возлюбленные, поразило ее до глубины сердца. Как, оп осмеливается еще изменять ей! Он смеется над ее любовью?
   -- Что такое? -- обратился в ее сторону Первый Консул.
   -- О, если бы я знала это раньше... если бы я это знала... он давно уже был бы в ваших руках!
   -- Беру на себя смелость еще раз заверить Первого Консула, что оно, наверное, так и случится в очень непродолжительном времени, -- произнес Демарэ, пряча обратно в карман свою записную книжку.
   На этом и закончилась ночная аудиенция у Бонапарта высших чинов полиции. Реаль и Демарэ откланялись Первому Консулу и удалились из кабинета, не уводя, однако с собою, как и в последний раз, госпожи Фоков. Красавица и с своей стороны, впрочем, старалась не торопиться -- с таким расчетом, чтобы дверь закрылась за обоими мужчинами прежде, чем она сама успеет выйти из комнаты. Потом, не отворяя двери, она снова повернулась к Бонапарту с очаровательной улыбкой на устах.
   -- Гражданин Первый Консул, я жду ваших распоряжений, -- сказала она.
   Бонапарт посмотрел на мадемуазель Жорж, затем перевел свой взор на Эльвиру и поднялся с места.
   -- Вы еще не знакомы друг с другом? -- спросил он.
   Обе дамы отрицательно покачали головою.
   -- Нет еще? Ну, так, я думаю, теперь вам как раз удобнее всего познакомиться поближе. Я не хотел бы, чтобы брюнетка ревновала меня к блондинке, или наоборот.
   И он позвонил Констану,
   -- Посвети нам! -- приказал Бонапарт своему камердинеру, появившемуся па пороге комнаты.
   И, посторонясь перед дверью, через которую надо было проходить на пути к потайному помещению па антресолях, он вежливо пригласил своих дам:
   -- Будьте любезны пройти вперед!
   Молча смерив взглядом друг друга, они некоторое время не решались тронуться с места. Но властный жест Первого Консула, казалось, не допускал возражений. И обе красавицы покорно повиновались его приглашению.
   Не прав ли был тот писатель, который в позднейшее время сказал, что полного счастья в любви надо искать втроем?..

XVI.
Трейль-старший и Трейль-младший.

   7 вентоза (25 февраля) следующего года во дворе дома Общества Национальных Сообщений в Париже из почтового дилижанса, прибывшего сюда из Булони, вышел худощавый и плешивый человек небольшого роста. Он был одет в какой-то совсем старомодный плащ и имел при себе только маленький дорожный чемоданчик. Пока остальные пассажиры, приехавшие с тем же дилижансом, разбирались в своем багаже, которым был загроможден чуть не весь двор, наш путешественник, не обращая на себя ничьего внимания, поспешно вышел на улицу н зашагал мелкой походкой по направлению к Сене. Перейдя на другую сторону реки, он по набережной Орфевр направился к бюро префекта парижской полиции, гражданина Дюбуа. Видимо, ему случалась бывать здесь уже не раз, так как он, как человек хорошо знакомый с помещением, прошел по коридорам бюро, где сновали взад и вперед служащие, прямо в кабинет начальника четвертого отделения, Леже. При входе сюда, прибывший остановился и вынул из бумажника свой паспорт.
   -- А, вот вы опять попали к нам, в Париж, Трейль! -- шумно приветствовал его гражданин Леже, веселый малый, автор многих стихотворений довольно нескромного содержания, которым он посвящал свои часы досуга от полицейской службы.
   -- Как изволите видеть, -- снимая шляпу и почтительно кланяясь, отвечал Трейль.
   -- Что ж, у вас здесь какое-нибудь особое поручение?
   -- Мне поручено доставить в руки гражданину Демарэ переписку, захваченную в агентстве роялистских заговорщиков в Булони. Нам пришлось немало повозиться прежде, чем мы в ней хоть сколько-нибудь разобрались.
   -- Я думаю, там оказалось много любопытных сведений?
   -- Ну, этого нельзя сказать, -- с легкой гримасой произнес Трейль. -- Эти люди довольно-таки осторожны!
   -- Положим, что так. Я тоже на этот счет кое-что знаю, -- проворчал Леже, расписываясь па паспорте, предъявленном ему для визирования Трейлем. Отдавая паспорт обратно, он не отказал себе в удовольствии пошутить на игривые темы. -- Смотрите, как бы красавицы, что бродят около дворца Трибюна, не вскружили вам здесь голову!
   -- Что вы, что вы, это при моих то годах, -- говорил Трейль, пятясь спиною к двери.
   Наконец он откланялся в последний раз, решился повернуться и вышел. Держа свой чемоданчик под мышкой, он снова двинулся вдоль набережной, стараясь идти скорее из-за свежего ветра, который так и резал лицо, и пошел теперь по направлению к Министерству Полиции. На лбу его, по краям которого пе виднелось и следа волос, лежала печать внутренней тревожившей его заботы! Он, очевидно, так был поглощен своими мыслями, что и не заметил, как столкнулся лицом к лицу с каким-то человеком в высокой шляпе и широчайшем, чуть не до ушей шелковом галстухе, который с тросточкой в руке фланировал вдоль по набережной.
   -- Кого я вижу? Здравствуй, Трейль!
   -- А! кажется, гражданин Жоликлерк?
   -- Он самый! А тебя каким ветром занесло сюда?
   -- Да все служебные дела. Я шел туда, -- и Трейль указал на темное здание министерства, видневшееся из-за высокой каменной ограды, на набережной Малакэ.
   Ах, черт возьми! -- произнес Жоликлерк: -- я и забыл., что ты занимаешь у нас в Булонь-сюр-Мер... такой ответственный пост...
   -- Тебе, значит, известно, что я оказал там кое-по какие услуги делу наших друзей? -- польщенным тоном спросил Трейль.
   -- Еще бы! Кто этого не знает! -- воскликнул Жоликлерк.
   Он взял Трейля под руку и, стараясь приладиться к его маленьким шажкам, пошел с ним рядом по набережной. Трудно было представить себе людей, менее похожих друг на друга, чем эти два человека, шедшие теперь бок-обок. Трейль, стан которого уже сгорбился от времени, плелся весь согнувшись мелкой разбитой походкой. Жоликлерк, высокий и плотный тридцатичетырехлетний малый, напротив, обращал на себя внимание своим здоровым, цветущим видом. Впрочем, контраст между ними и ограничивался такими чисто внешними признаками фигуры. У Жоликлерка были такие ясе, как и у его спутника, маленькие, быстро бегающие глазки, острый нос и выдающийся вперед резко очерченный подбородок. Если внимательно приглядеться к его лицу, то в чертах его можно было прочесть признаки хитрости и разгула, какого-то странного смешения дерзкой отваги и чисто животных страстей. Напротив того, лицо Трейля казалось более тонким, отражающим более выдержанную, далеко не грубую натуру.
   Оба приятеля спустились к самой реке и прошли по ее берегу до пустынного места, где им нечего было опасаться нескромного любопытства прохожих. Жоликлерк отрывистыми вопросами, с обычной у него грубоватой манерой речи расспрашивал Трейля о положении интересующих их дел.
   -- Ну, у тебя есть по какие-нибудь новости?
   -- Да, могу сообщить тебе, что Пишегрю сейчас в Париже
   -- Это я знал. Я даже виделся с ним вчера.
   -- Вот как! Где ж он живет?
   -- Это трудно сказать. К сожалению только, полиция Бонапарта, вероятно, скоро доберется и до его следов. Ты не можешь себе представить, что за жизнь нам всем приходится вести здесь за последнее время!
   -- Знаю, -- отвечал Трейль: -- потому-то и мое начальство поторопилось приелась меня сюда, как человека, знающего вашу братию.
   Они стали перебирать в разговоре события последних недель. Одного из шуанов, сообщников Кадудаля, лекаря Кереля, полиции удалось схватить при самой высадке его на французском берегу. Керель был предан военному суду, присужден к смертной казни и перед приведением приговора в исполнение, желая спасти свою жизнь, стал выдавать товарищей. Благодаря его разоблачениям, французской полиции открылось истинное положение дел, как нельзя более соответствовавшее тревожным предчувствиям самого Бонапарта. Конечно, сейчас же началась самая ожесточенная травля шуанов. Кереля, в сопровождении целого отряда жандармов, заставили проследовать весь путь от утеса Бивиль до Парижа, указать на этом пути все тайные убежища заговорщиков и выдать лиц, дававших у себя приют шуанам. При этом, разумеется, произведены были массовые аресты. Тюрьма Тампль едва могла вместить в свои стены всю массу новых заключенных. Даже кое-кто из наиболее приближенных к Кадудалю людей попал в руки полиции. Костэр де Сен-Виктор уже сидел под стражей. Пишегрю, высадившийся около скалы Бивиль 16 января, сначала еще мог пользоваться услугами убежищ, организованных Кадудалем. Но со времени разоблачения Кереля, полиции стало известным, что он тоже живет в Париже, приметы его были здесь опубликованы во всеобщее сведение и после того все двери у сочувствующих заговору лиц, одна за другой, закрывались для Пишегрю. Теперь он вел самую жалкую жизнь, скитаясь по Парижу с карманами, полными золотом, но оно, однако, не могло помочь ему найти себе приют, где преклонить голову. Таково было в этот момент положение дел заговорщиков. Сам Кадудаль скрывался где-то в районе Ботанического сада, и хотя никому в точности не было известно его местожительство, но, по-видимому, полиция напала уже и на его след. Вот что успел рассказать Трейлю Жоликлерк во время их прогулки. Что можно было теперь предпринять дальше?
   Внезапно, прервав свою речь, Жоликлерк остановился и положил руку на плечо своему спутнику.
   -- У тебя, ведь кажется, есть брат в Париже? -- спросил он.
   -- Да, -- отвечал тот: -- он живет на улице Вивиенн.
   -- Что он -- надежный человек? Ему можно доверить нашу тайну?
   -- Что именно?
   -- Да поселить у него Пишегрю?
   -- Если я попрошу его об этом, то, вероятно, он согласится.
   -- Ну, так предупреди его, пожалуйста. Тогда я завтра же и приведу к нему Пишегрю.
   Трейль в нерешительности почесал у себя за ухом.
   -- Дело в том... -- Начал он говорить.
   Но Жоликлерк жестом остановил его:
   -- Пишегрю, конечно, хорошо заплатит твоему брату за гостеприимство!
   -- Не о том речь, -- возразил Трейль. -- Дело в том, что жена брата была в связи с Пишегрю, когда еще генерал служил в армии.
   -- Тем лучше! -- воскликнул Жоликлерк. -- Пишегрю, значит, будет только уютнее житься в этом доме!
   -- Пожалуй, так я тогда упрошу брата принять его у себя.
   Властный тон Жоликлерка невольно импонировал старому Трейлю. Надо, впрочем, сказать, что в лагере шуанов и роялистов Жоликлерк вообще пользовался большим авторитетом. В Лондоне ему не раз случалось давать врагам Бонапарта весьма удачные советы. В Париже он принимал у себя заговорщиков, оказывая им гостеприимство и охраняя от преследований полиции. Оп был известен, как необыкновенно смелый человек, не уступавший, пожалуй, в смысле энергии самому Кадудалю. Жорж, с своей стороны, не особенно доверял Жоликлерку и не хотел принимать его услуг, так что тот только негласно, так сказать -- под рукою, оказывал содействие успеху заговора. Трейль, впрочем, п лично был кое-чем обязан Жоликлерку. Последний, пользуясь какими-то совершенно таинственными связями, и устроил Трейля на место в комиссариате полиции в Булонь-сюр-Мер. На этом месте Трейль оказался очень полезным человеком для дела французских роялистов. Он значительно облегчал им вести переписку с сообщниками их в Англии и доставал для своих друзей много ценных сведений. Все, например, что Клери передавал Сент-Илеру в тот вечер, когда последний явился в ноябре предшествовавшего года в Булонь, было ему известно от Трейля. Читатель видел, как тот же Трейль помог выпутаться из угрожавшей ему беды и извозопромышленнику Полэ, который отпускал экипаж Сент-Илеру при бегстве его из Булони.
   -- Да, впрочем, -- сказал Жоликлерк, -- пока что я не собираюсь еще расстаться с тобою. Дело это такое важное, что надо поскорее покончить с ним. Пойдем сейчас ко мне обедать.
   -- Но я рассчитывал сегодня обедать как раз у своего брата. Может быть, и ты зашел бы к нему со мной?
   -- Ну, нет, -- заметил Жоликлерк: -- раз твой брат не принадлежит к нашей партии, то мне лучше у него не показываться. Здесь надо держать себя особенно осторожно.
   Приятели тут же сговорились о том, как действовать дальше. Пишегрю нельзя было теперь показаться пи в одной гостинице. Как затравленный зверь, бродил он по городу, прячась на день в каком-нибудь глухом углу и выходя на улицу только ночью. Недавний покоритель Голландии, бывший соперник Бонапарта во времена их общего возвышения, принужден был вести самое жалкое существование, вечно спасаясь от преследовавшей его по пятам полиции и дрожа за свою жизнь при малейшем подозрительном шорохе. Его надо было спасти от опасности во что бы то ни стало. Итак, они решили, что Трейль отправится прежде всего к Демарэ, чтобы выполнить возложенное на него поручение и передать тому бумаги, захваченные у Клери. Само собой разумеется, эти бумаги были прежде всего тщательно просмотрены самим Трейлем. Те из них, которые действительно могли компрометировать роялистов, он не преминул совершенно уничтожить. Па просмотр к Демарэ могли поступить только жалкие и не представлявшие особого интереса остатки обширной и содержательной переписки Клери с заграничными агентами.
   От Демарэ Трейль должен был пойти на улицу Вивиенн, в дом No 11, обедать к своему младшему брату, занимавшемуся комиссионерством. Было условлено, что за обедом Трейль постарается уговорить своего брата дать у себя приют Пишегрю на одну или две ночи. Жоликлерк, в свою очередь, предупредит за это время генерала о том, что тот может явиться в дом к Трейлю-младшему и затем позаботится подыскать где-нибудь для Пишегрю другое убежище. Приятели договорились встретиться друг с другом еще раз сегодня под вечер с тем, чтобы окончательно решить дело во всех его подробностях. Трейль вполне соглашался на этот простой и практичный план действий. Сам он мог провести в Париже двое суток, на какой срок ему был дан отпуск его начальством.
   Жоликлерк потирал себе руки от удовольствия, радуясь, что счастливый случай так в пору свел его с Трейлем. Через полчаса Трейль уже поднимался по лестнице дома на углу улиц Вивиенн и Кольбера, где жил его младший брат. Дом этот, в стенах которого нашла себе завязку одна из наиболее мрачных драм эпохи Консульства, и посейчас стоит на том же самом месте, сохраняя даже свой былой облик.
   Что касается Жоликлерка, то он, распростившись с Трейлем, тоже пошел своей дорогой. Он быстро дошел до улицы Св. Анны, поднялся по лестнице к квартире прекрасной Эльвиры и, открыв дверь собственным ключом, весело воскликнул:
   -- А теперь не худо бы и пообедать!
   -- Я не ждала тебя так рано, -- прозвучал ему в ответ из внутренних комнат молодой и свежий женский голос. Вслед затем навстречу пришедшему в переднюю вышла одетая совсем по-домашнему, в короткой юбке и переднике, хорошая знакомая Сент-Илера, прекрасная Эльвира, -- она же "красавица из Дюнкирхена", как величал ее сам Первый Консул, она же наконец агент гражданина Демарэ по изловлению шуанов.
   С радостным смехом бросилась она на шею к Жоликлерку и крепко прильнула к его мощной фигуре. Если бы кто-нибудь мог в это время увидеть их группу, то, вероятно, Эльвира напомнила б ему собою какую-нибудь нимфу классического мира, нежно обнимающую веселого, саркастически улыбающегося бога Пана.
   -- Что ты так рано пришел сегодня, дорогой мой? -- еще раз повторила она свой вопрос.
   С видом человека, который тяготится таким бурным изъявлением нежных чувств, Жоликлерк потихоньку освободился из объятий Эльвиры и, опустившись на кресло рядом с топившимся камином, в свою очередь воскликнул!
   -- Угадай, с кем я только что случайно встретился на улице?
   -- Как я могу угадать?
   -- Да ты его хорошо знаешь!
   Зажмурив глаза, она стала искать подходящее имя:
   -- Я его знаю, ты говоришь?.. Лично я?..
   -- Ну, конечно. Он приехал из Булони.
   Придя в более серьезное настроение, Эльвира стала называть, одну за другой, фамилия разных лиц, которых она знавала в Булони, но Жоликлерк все отрицательно качал головою. Наконец, он остановил ее словами:
   -- Ну, будет тебе. Я встретил Трейля!
   С изумленным видом она вскочила на колени к Жоликлерку и стала забрасывать его вопросами:
   -- Как? Трейль в Париже?.. Зачем он здесь? Он придет ко мне? О чем вы говорили с ним? Ну, рассказывай же!
   -- Как мне рассказывать, когда ты не даешь сказать мне ни одного слова?
   Когда Эльвира наконец замолчала, то Жоликлерк передал ей, не упустив ни малейшей подробности, как он встретился с Трейлем и о чем беседовал с ним. Закончил он свое повествование, рассказав, как ему удалось уговорить Трейля выпросить у своего младшего брата временный приют в его доме для Пишегрю, которого завтра же и предполагается водворить на новое место.
   -- Ах, так ты, значит, знаешь, где сейчас находится генерал? -- воскликнула "красавица из Дюнкирхена".
   Жоликлерк невольно прикусил губы: он почувствовал, что сказал лишнее. Но делать было нечего, и, притянув к себе молодую женщину, он зажал рукою ее смеющийся ротик и шепнул ей на ухо:
   -- Только, пожалуйста, молчи! Все это должно оставаться для всех тайной.
   Потом, подойдя к двери, он приоткрыл ее и заглянул в переднюю. Там никого не было. Он тщательно запер дверь, вернулся с торжествующим видом к Эльвире и произнес:
   -- Да, мне известно, где находится Пишегрю.
   -- Так что ж ты медлишь? Почему не позаботился до сих пор арестовать его?
   -- А уж это мое дело и дело Первого Консула.
   -- Я ничего не понимаю.
   -- Ну, так слушай же! С самого момента высадки генерала у утеса Бивиль я по пятам слежу за ним, и ни одно его слово или движение за все это время не ускользнуло от моего внимания. Когда он появился здесь, в Париже, я принял на себя роль его проводника и охранителя, выискивал ему убежища и сводил его с теми людьми, которых желательно вовлечь в готовящийся громкий политический процесс; я же нарочно натравил в последнее время на Пишегрю полицию, чтобы сделать его положение донельзя критическим и тем самым заставить отдаться в мое полное распоряжение. Мне уж тысячу раз представлялся случай захватить его. Я всегда отлично знал, в какой гостинице и даже в какой комнате проводит он ночь, в каком кабачке он укрывается в течение дня. Мне стоило только мигнуть, и генерала сейчас арестовали бы; если же я этого до сих пор не делал, то потому лишь, что, по-моему, для его ареста еще не пришел нужный час.
   -- Ну, а теперь, ты думаешь, уже пора?
   -- Да, надо подождать только до завтра.
   -- И ты сам арестуешь генерала?
   -- Я? -- В вопросе Жоликлерка послышалось неподдельное изумление, и он с презрительной гримасой на лице продолжал: -- С какой статьи буду я лично путаться в это дело? Ведь не даром выбрал я дом Трейля в качестве пристанища для Пишегрю. Благодаря этому я и мои друзья останемся в стороне.
   -- Так что шуанам, значит, приходит конец?
   -- Более или менее. Пока Кадудаль еще держится! Он чрезвычайно осторожен и, чтобы сбить с толку своих преследователей, вечно меняет места, где живет. Но и ему недолго осталось гулять на свободе. В конце концов, и он, и тот шуан, которого ты выпустила из-под носа, -- все попадут в руки полиции.
   -- Ты говоришь про Сент-Илера!.. Но ведь тут я, право, не виновата; я со своей стороны сделала, что могла, чтобы выдать его с головой... Но он перехитрил меня!
   -- Да, он ловок -- что говорить! А жаль, что ему удалось бежать! Теперь живет себе преспокойно в Лондоне. Но рано или поздно, он вернется и угодит прямо к пам в объятия! Я хорошо знаю этих людей!
   Вдруг он умолк. В комнату вошла Сильвия и стала накрывать на стол. Пока она раскладывала серебро и расставляла посуду, Жоликлерк, вырвав листок из своей записной книжки, набросал на нем несколько слов. Потом, сложив свою записку, он приказал отнести ее к гражданину Леблан, на улицу Шабанэ. В это время сели за стол, Жоликлерк ел с большим аппетитом. Он сегодня много ходил по городу и сильно проголодался. Настроение у него было прекрасное: он с удовольствием помышлял о близком и успешном окончании того трудного дела, о котором говорил сегодня со своей возлюбленной. Она же радовалась его счастливому расположению- духа и нежным, томным взглядом отвечала на жгучую ласку его глаз.
   Сколько сладких воспоминаний связано было для Эльвиры с этим человеком! Когда первый консул, чуть не силой, завербовал ее в ряды агентов парижской тайной полиции и, не давая ей одуматься, ночью отправил из замка Пон-де-Брик в столицу, то при самом прибытии на место ее встретил здесь Жоликлерк. Особый нарочный предупредил об ее секретной миссии этого испытанного агента, почти совершенно неизвестного официальным полицейским властям. И вот тот ореол таинственности, который окружал Жоликлерка даже в глазах его сотоварищей по службе, очень скоро привлек к нему сердце "красавицы из Дюнкирхена". В его взгляде, голосе, в каждом движении было что-то импонирующее, заставлявшее подчиняться этому человеку более слабые натуры. Он говорил очень много, с необыкновенной самоуверенностью, но в то же время осторожно взвешивал свои слова, и ничего лишнего с его языка не срывалось.
   Познакомившись с "красавицей из Дюнкирхена" при ее прибытии в Париж, Жоликлерк отвез ее к гражданину Ренье, главе соединенных в то время министерств юстиции и полиции. Аудиенция у министра оказалась очень краткой: Ренье ограничился тем, что вкратце презрительным тоном напомнил красавице, какую задачу предстоит ей выполнить в Париже, прибавив, что в случае успеха она может рассчитывать на вознаграждение в 60.000 франков. Ренье вообще называл дела политического сыска "постыдною стороною" своей министерской деятельности и относился к ним с брезгливостью. Поэтому он очень скоро сплавил явившуюся к нему пару к гражданину Демарэ. Тот беседовал с ними гораздо дольше и принял, можно сказать, сердечно. Демарэ, по вполне понятным причинам, совершенно не разделял презрительного отношения к секретной полиции министра Репье. Напротив того, работа этой полиции с ее вечными кознями, ловушками, предательством находила живейший отклик в душе бывшего священника! Вместе с Жоликлерком и "красавицей из Дюнкирхена" Демарэ обсудил порученное ей дело во всех подробностях, и в результате этой беседы был намечен тот план действий, который должен был привести к гибели Сент-Илера, а заодно с ним и всех участников заговора Кадудаля.
   Из специальных средств отдела тайной полиции была отпущена приличная сумма на то, чтобы комфортабельно обставить известную читателю квартиру на улице св. Анны. Прожив всего каких-нибудь три дня в гостинице, мадам Фокон устроилась на новоселье уже у себя дома. Жоликлерк в первый же день явился к ней обедать и ушел из квартиры только на следующий день рано утром. План действий, выработанный у Демарэ, по правде сказать, не предусматривал, что Жоликлерк будет обедать, ужинать п ночевать у прекрасной Эльвиры, но тот не задумался добавить эти подробности к намеченному для них плану уже по собственной инициативе.
   С тех пор Эльвира окончательно и бесповоротно попала в руки ловкого агента. Жоликлерк, держась сам в тени, все время руководил ее деятельностью, давал ей советы, направлял ее по верному следу -- словом, через ее посредство приводил в исполнение обширный план, путем которого он рассчитывал раскрыть дело заговора и погубить всех его участников. Об этом плане борьбы с шуанами, преисполненном всяких хитроумных изощрений, Демарэ далеко не все было известно. Жоликлерк действовал здесь за свой собственный страх и риск и сообщал своему начальнику только то, что хотел, -- главным образом, такие сведения, из которых сам не мог или не собирался извлечь в данное время реальной пользы. Таким образом, и по отношению к Пишегрю из всей полиции один -- единственный человек только и знал, что генерал находится в Париже, и человек этот был не кто иной, как Жоликлерк.
   Сидя за обедом, Жоликлерк с увлечением рассказывал своей собеседнице какую-то историю, которая приключилась с ним еще в Лондоне, но этот рассказ был прерван появлением горничной, доложившей, что Жоликлерка спрашивает какой-то человек. Последний оказался самим Лебланом, и его тотчас же пригласили войти.
   Жоликлерк жестом пригласил своего гостя садиться, распорядился подать ему чашку кофе и, закрыв двери, начал беседовать с ним вполголоса.
   Прошел целый час. Теперь стало уже темнеть, а собеседники все еще тихо разговаривали друг с другом, не обращая внимания на молодую женщину, молча сидевшую рядом. Наконец, окончив свою беседу, они встали, надели плащи и, выйдя из дому, спокойным шагом пошли по направлению к улице Вивиенн. Но на углу улицы Шабанэ Жоликлерк остановился и сказал Леблану. "Зайдем сначала к тебе".
   Они свернули в эту узкую и грязную улицу, которая в ту эпоху еще не имела выхода к скверу Лувуа. На середине своего протяжения, как раз у дома No 39, она поворачивала под прямым углом и выходила на улицу Св. Анны. До этого-то дома и дошли наши приятели. Жоликлерк сначала как будто хотел окинуть взглядом весь дом снаружи, но очертания его тяжелой шестиэтажной массы терялись в ночной темноте. Тогда следом за Лебланом он вошел под ворота и по грязной лестнице поднялся до третьего этажа. Леблан отворил дверь, выходившую на узенькую площадку лестницы, зажег огонь и впустил своего спутника в квартиру. Из передней можно было пройти в следующую комнату, маленькую спальню. Все помещение выглядело донельзя мрачным и грязным. Засаленные выцветшие обои были во многих местах разорваны и висели клочьями на мокрой от сырости стене, у которой стояла убогая деревянная кровать. На ней из-под старого, выношенного одеяла виднелся грубый матрац, крытый синим холстом с белыми и серыми полосами. Грязное белье валялось в углу на небольшом столике. Прочая мебель в комнате заключалась в трех рваных соломенных стульях. Занавеска на окне была покрыта густым слоем пыли.
   Не произнося ни слова, Жоликлерк осмотрел всю комнату и прошел в соседнюю, которая служила столовой. Вид у нее был не менее невзрачный, чем у спальни. Жоликлерк запер дверь, соединявшую эту комнату с кухней, и положил ключ в карман. Потом, отворив окно, он выглянул на улицу и убедился, что бежать из квартиры этим путем невозможно. Губы его искривились довольной улыбкой.
   -- Отлично, -- произнес он: -- лучше для нашей цели и не придумаешь.
   -- Можно думать, что моя квартира как раз и приспособлена па такой случай, -- подтвердил Леблан.
   -- Жалко, что воспользоваться то ею нам удастся только один раз. Завтра про нее все услышат и будут говорить, так что никакого другого дела здесь устраивать уж не придется.
   Он вышел па лестницу. Леблан последовал за ним и запер выходную дверь. Оба приятеля продолжали свой путь на улицу Вивиенн.
   Перед домом No 11, где жил Трейль, они остановились. Леблан вошел внутрь дома, а Жоликлерк остался ждать па улице, бродя взад и вперед по тротуару. Было холодно; вся улица, на которой уж не показывался ни один прохожий, погрузилась во мрак. Так прошло с четверть часа; наконец из дома вышел Леблан в сопровождении Трейля -- старшего. В темноте они стали искать Жоликлерка, который сейчас же поспешил подойти.
   -- Л вот и он! -- сказал Трейль.
   -- Ну, что ж? -- спросил Жоликлерк, взяв того за пуговицу на плаще.
   -- Все устроилось -- ответил Трейль. -- Мой брат согласен. Ты можешь теперь пригласить генерала.
   -- Ну, слава Богу! -- произнес с облегченным вздохом Жоликлерк: -- ты сделал по истине доброе дело, за которое тебе воздастся сторицей!
   -- Да таких добрых дел за мной наберется целые десятки, и я рискую ежеминутно попасть за них под суд, -- возразил Трейль: -- ну, да куда ни шло: одним больше пли меньше -- не все ли равно!
   И высоко подняв воротник своего плаща, чтобы закрыть лицо от ледяного ветра, он направился вместе с двумя своими спутниками к площади Биржи. Там они вошли в какой- то маленький подозрительного вида кабачок и, усевшись за один из столиков, стали в подробностях сговариваться о том, что каждый из них будет делать ночью, которой суждено было стать для генерала Пишегрю последнею ночью на свободе.

XVII.
Сцена, поставленная Жоликлерком

   Сто тысяч франков! Сто тысяч франков обещано тому, кто выдаст генерала Пишегрю! Об этом говорили повсюду, хотя, в сущности, никто не знал, откуда идут эти сведения, Слухи о вознаграждении, обещанном за выдачу его полиции, достигли, конечно, до ушей самого Пишегрю, искавшего по всему Парнасу, где бы приклонить усталую голову. Он удвоил осторожность, но все-таки люди, которые прежде соглашались приютить его, теперь на отрез отказывались дать ему у себя убежище.
   Пишегрю предлагал 10,000 и даже 12,000 франков за то только, чтобы провести одну ночь в надежном месте. Но ничто не помогало, и английское золото не соблазняло даже самых испытанных из числа прежних друзей генерала. Он поселился-было в последнее время у одной скромной модистки, гражданки Сюзанны Жиль, но как только его тут признали, то ему сразу же пришлось уходить, несмотря на щедрую плату, которую генерал готов был дать своей хозяйке за комнату. Покинутый всеми, Пишегрю теперь только понял весь ужас своего положения и почувствовал, как медленно, но все тесней и тесней стягивается вокруг него сеть, расставленная полицией.
   Как раз в ту самую минуту, когда Пишегрю покидал свое последнее пристанище в квартире модистки, за ним явился Жоликлерк, его милый друг Жоликлерк, и объявил, что он нашел новое убежище для генерала. Тут же он познакомил Пишегрю с Трейлем -- старшим. Вскоре, однако Жоликлерк, верно, решив, что ему пора стушеваться, удалился, и к Трейлю -- младшему генерала уже провожал один лишь секретарь комиссара Булонской полиции.
   Трейль-младший занимался комиссионерством и был франкмасон; в своей ложе он играл довольно видную роль, хорошо был знаком с учением масонов и написал даже о них целое исследование, обратившее на него кое-какое внимание.
   В области политики Трейль-младший был поклонником "непобедимого героя" и "обновителя Франции", Бонапарта. Но старший брат имел па него большое влияние, и потому он особенно не протестовал против намерения брата поселить у него в доме Пишегрю, тем более что и жена его (он был женат всего еще два года), с своей стороны, настаивала на том же.
   -- Ну, так и быть! Пускай приходит! -- согласился он наконец.
   Трейль-старший сейчас яге и отправился поделиться радостным известием с Жоликлерком.
   Темною ночью, 7 вентоза, Пишегрю явился в дом на углу улиц Вивиенн и Кольбера. Контора Трейля младшего уже была давно закрыта, все ставни в квартире тщательно заперты, я занавесы на окнах спущены. Его здесь ждали с ужином и приняли очень радушно. Пишегрю рассыпался в благодарностях и вздохнул полною грудью, как человек, освободившийся наконец от давившего его тяжелого кошмара.
   Покорителю Голландии было в то время около сорока трех лет. Это был крепко сложенный, здоровый человек, ростом в пять футов и шесть дюймов. Он держался несколько сутуловато; лицо у него было широкое и плоское, глаза живые и быстрые, волосы темные, а в числе других примет консульской полицией было за ним отмечено, что нос у генерала приплюснутый, "точно у какого-нибудь мулата". На нем была порыжевшая от дождя фетровая шляпа и сильно поношенный серый плащ. В его бумажнике в этот вечер лежало 26.124 франка в золоте, чеках и кредитных билетах.
   Как только состоялось знакомство, Трейль-старший ушел. Он в тот же вечер должен был выехать на дилижансе в Амиен и оттуда добраться до места своего служения. Его место за столом занял, по его уходе, Леблан.
   Пишегрю, несколько освоившись в новой для него обстановке, стал рассказывать воспоминания из своей бывшей походной жизни и даже пз того далекого времени, когда он занимал должность преподавателя в Бриенской школе, в числе учеников которой находился тогда и Наполеон Бонапарт; и вот теперь... При имени Бонапарта лицо генерала сразу омрачилось. Да, сейчас он выступает на смертный бой с своим бывшим маленьким учеником с острова Корсики. Леблан принялся тут пророчить генералу полный успех в предстоящем ему трудном деле.
   -- Ну, пока что вы сами видите, в каком я положении... -- возразил на это Пишегрю, и в голосе его послышались горькие ноты.
   Около полуночи Леблан стал прощаться. Генералу он очень понравился, и Трейль пригласил его придти на другой день к ним ужинать.
   День 8 вентоза (26 февраля) генерал провел в квартире своих новых друзей. Он никуда не выходил из своей комнаты, так как все время в контору приходили и уходили клиенты, и вообще дом Трейля не очень годился для того, чтобы в нем прятаться кому бы то ни было. Комнаты почти все были проходные, и присутствие необыкновенного гостя не могло укрыться прежде всего от глаз служащих у Трейля. Леблан стал говорить об этом за ужином.
   -- Да, я боюсь, -- подтвердил Пишегрю, -- что я вам здесь в тягость.
   -- Вы нас нисколько не стесняете! -- воскликнули в один голос Трейль и его жена.
   Но в их голосе послышалось затаенное беспокойство, и это не ускользнуло от внимания Леблана. Он тотчас же пришел им на помощь:
   -- Если бы генерал только согласился перейти, я бы с радостью уступил ему свое помещение. Конечно, квартира моя далеко не роскошна, но зато может служить надежным пристанищем.
   -- Вот и прекрасно, -- ответил на это предложение Пишегрю: -- я, разумеется, готов переселиться.
   Сразу освободившись от своего беспокойства Трейль с женою выразили весьма слабый протест против такого проекта. Жаль, конечно, что генерал так скоро их покидает!
   -- Я ведь неприятный и опасный гость, -- сказал на это Пишегрю. -- И несмотря на то, что мне приходится уйти от вас, я никогда не забуду оказанного мне здесь гостеприимства. Да и притом я ведь переселяюсь к вашему лучшему другу и как бы остаюсь таким образом под вашей защитой!
   В девять часов вечера все поднялись со своих мест. Госпожа Трейль с дочерью (еще от первого ее брака) пошли надевать шляпы и манто. Сам Трейль тоже достал свой плащ. Каждому хотелось проводить Пишегрю до его нового жилища, и вся компания двинулась по направлению к улице Шабанэ. Ночь была сырая и холодная, и генерал шел среди провожавших его, закутавшись в плащ чуть ли не до самого носа. Идти скоро было нельзя, чтобы не возбудить никаких подозрений.
   У самого подъезда семейство Трейль распрощалось с генералом, и он стал подниматься вслед за Лебланом по лестнице, па которой тот жил. Дверь им открыла служанка, которая дожидалась возвращения своего хозяина.
   -- Вот этот гражданин -- приятель Трейля, -- сказал Леблан: -- он останется сегодня ночевать в моей квартире. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы ему было подано все, что нужно, когда он проснется.
   Служанка обещала присмотреть за всем, как следует, и захватив с собою ключ от квартиры, ушла к себе в комнату, помещавшуюся наверху в мансарде. Вместе с ней вышел и Леблан, еще раз заверив Пишегрю, что он несказанно счастлив, имея возможность хоть • чем-нибудь быть полезным знаменитому генералу. Пять минут спустя он расстался и с семейством Трейль, предварительно про- <...>
   

(Продолжение следует)

---------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Вестник иностранной литературы", 1912, NoNo 1--5.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru