Фаррер Клод
Цусима

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La Bataille.
    Текст издания: журнал "Вѣстникъ Иностранной Литературы", NoNo 1--4, 1910.

Цусима.

Романъ Клода Фаррера.

(Переводъ съ французскаго).

"Екатерина, Екатерина!.. Прочти мнѣ исторію Брута!..
Альфредъ-де-Мюссе.

I.

   "Курума" сразу остановилась передъ высокимъ бамбуковымъ заборомъ, окаймлявшимъ лѣвую сторону дороги, и "Курумайя" -- человѣкъ, лошадь и кучеръ въ одномъ лицѣ -- опустилъ къ низу легкія оглобли.
   Фельцъ, Жанъ-Франсуа Фельцъ, членъ французскаго института, сошелъ на землю.
   -- Іорисака кошаку (маркизъ Іорисака)? -- спросилъ онъ, не вполнѣ увѣренный, что будетъ понятъ, какъ и за минуту передъ тѣмъ, когда онъ садился въ экипажъ и пролепеталъ на ломаномъ японскомъ языкѣ выученный наизусть адресъ: "къ маркизу Іорисака на его виллу, на берегу Стрекозъ, близъ большого храма O-Сувы, надъ Нагасаки...".
   Но курумайя распростерся по землѣ въ знакъ глубочайшаго уваженія.
   -- Сайо дегосаимасъ (такъ точно),-- пробормоталъ онъ.
   И Фельцъ, разобравъ вѣжливый оборотъ фразы, обыкновенно не употребляемой въ разговорѣ съ "варварами", вспомнилъ о томъ глубокомъ почтеніи, которое современная Японія питаетъ къ своей бывшей аристократіи. Дайміо болѣе не существуютъ, но ихъ сыновья -- князья, маркизы и графы -- сохранили въ полной ненарушимости феодальный престижъ.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ постучалъ въ дверь виллы. Японская служанка, въ платьѣ съ широкимъ поясомъ, появилась на порогѣ и по обычаю встала на четвереньки передъ посѣтителемъ.
   -- Іорисака, кошаку фуджинъ?-- проговорилъ Фельцъ, освѣдомляясь теперь уже не о самомъ маркизѣ, а о госпожѣ маркизѣ.
   Служанка на это отвѣчала длинной фразой, недоступной для пониманія во всѣхъ подробностяхъ, но общій смыслъ которой можно было перевести короткой европейской формулой: "барыня принимаетъ".
   Жанъ-Франсуа Фельцъ передалъ свою карточку и послѣдовалъ черезъ садъ за шедшей въ перевалку японкой.
   Садъ былъ расположенъ на откосѣ, а домъ находился наверху. Къ нему вела извилистая тропинка, проходившая между скалъ, лѣсовъ, потоковъ, каскадовъ и пещеръ; все это, понятно, было въ миніатюрѣ, такъ какъ весь пейзажъ не превосходилъ длины двадцати метровъ. Вслѣдствіе этого лѣса состояли изъ тѣхъ карликовыхъ кедровъ, которые одна только Японія умѣетъ культивировать подобающимъ образомъ, или крошечныхъ вишневыхъ деревьевъ, находившихся тѣмъ не менѣе въ цвѣту, такъ какъ было уже 15 апрѣля.
   "У меня сапоги -- скороходы", подумалъ Фельцъ, шагая черезъ эти владѣнія мальчика-съ-пальчика.
   И остановившись, чтобы лучше разсмотрѣть эти маленькія скалы и крошечныя деревья, весь этотъ пейзажъ, который теперь лежалъ у его ногъ, онъ пробормоталъ:
   -- Ничего удивительнаго, что эти люди, достигающіе такого совершенства въ рисункѣ и краскахъ, никогда не могутъ добиться правильной перспективы.
   Деревянный широкій и низкій домъ упирался своей верандой въ простые полированные столбы. Между этими двумя деревянными колоннами отворилась небольшая дверь, и глазамъ посѣтителя представился цѣлый рядъ безупречной чистоты цыновокъ.
   Фельцъ, уже умудренный опытомъ, началъ снимать ботинки. Но служанка, снова распростершись на полу, жестомъ дала понять, что это вовсе не нужно.
   -- Ого,-- подумалъ Фельцъ,-- у японской маркизы сапоги снимать, выходитъ, не нужно!
   Нѣсколько разочарованный въ своихъ ожиданіяхъ, онъ покорился и ограничился тѣмъ, что снялъ только свою широкополую шляпу, которая почти совершенно скрывала черты его пожилого лица и его голову энтузіаста, голову истиннаго артиста, ставшаго знаменитымъ на родинѣ и даже за предѣлами ея.
   И Жанъ-Франсуа Фельцъ съ непокрытой головой и въ сапогахъ вошелъ въ салонъ маркизы Іорисака.
   ...Будуаръ настоящей парижанки: очень элегантный, модный и въ то же время самый банальный, впрочемъ только не за три тысячи миль отъ парка Монсо. Ничто здѣсь не указывало и не напоминало Японію. Даже цыновки и національныя "татами", толстыя и мягкія, какъ ни одинъ коверъ въ мірѣ, должны были уступить свое мѣсто французскимъ коврамъ. Стѣны были обтянуты шелкомъ помпадуръ, а окна были съ стеклянными рамами, задрапированныя дамасскими занавѣсами. Стулья, кресла, бержерка, софа замѣняли классическіе соломенные маты. Большое Эрардовское піанино загромождало весь уголъ, а противъ входной двери зеркало въ стилѣ Людовика XV безъ всякаго сомнѣнія удивлялось, отражая желтыя рожицы японскихъ мусме.
   Въ третій разъ совершила служанка свой церемонный поклонъ и ушла, оставивъ Фельца одного.
   Художникъ сдѣлалъ два шага, посмотрѣлъ направо, взглянулъ налѣво и энергично выругался.
   -- На кой-же чортъ стоило себѣ давать трудъ быть сыномъ Хоксая и Утамаро, внукомъ великаго Сесшу, родъ котораго положилъ начало Никко и Кіото, потомки котораго населяли дворцы и храмы тучной земли Айносовь, создавъ архитектурный стиль, скульптуру и новую живопись!.. Стоило десять вѣковъ жить въ великолѣпномъ одиночествѣ, внѣ всякихъ деспотическихъ вліяній, которыя такъ измѣнили нашу западную оригинальность, быть свободными отъ египетскаго и эллинскаго ига! Стоило имѣть непроницаемый Китай въ видѣ ограды отъ Европы и Куанга-Дзы, въ роли сторожевого пса противъ Платона... Чтобы затѣмъ кончить плагіатами и обезьянствомъ, чтобы заключиться въ эту клѣтку, сдѣланную, точно нарочно, для самыхъ скверныхъ парижскихъ, лондонскихъ и нью-іоркскихъ попугаевъ...
   Онъ вдругъ остановился. Воспоминанія о садѣ, по которому онъ только что шелъ, мелькнуло у него въ головѣ. Онъ подошелъ къ окну и приподнялъ занавѣсъ.
   Издали садъ, уменьшенный сквозь стекло до невѣроятности и ограниченный высокой бамбуковой стѣною, представлялся лежащимъ, будто, въ колодцѣ. Фельцъ прищурилъ глаза: этотъ пейзажъ казался столь фантастичнымъ и въ то же время такимъ цвѣтущимъ... Онъ стоялъ, точно надгробный памятникъ старой Японіи, Японіи уничтоженной и изгнанной, по волѣ современныхъ японцевъ.
   Тѣмъ не менѣе, если смотрѣть поверхъ стѣнъ и окружающей деревни, если бросить взглядъ на склонъ берега Стрекозъ, чтобы полюбоваться далекимъ видомъ, холмами, пышно украшенными зелеными камфарными деревьями и стоящими въ цвѣту вишнями, съ храмами на вершинѣ холмовъ, всѣми деревушками на ихъ склонахъ, городомъ на берегу фьорда, городомъ, закутаннымъ въ голубоватую дымку, безчисленные дома котораго убѣгали вдоль побережья до самаго горизонта у послѣдняго мыса. О! тогда повсюду была видна старая Японія... Да, городъ и деревня, храмы и холмы носили несмываемый отпечатокъ старины и походили до полной иллюзіи на древній эстампъ временъ Шогуна, на наивное какимоно, по которому кисть артиста, умершаго нѣсколько вѣковъ тому назадъ, набросала пейзажъ столицы Хойо или Ашикаги...
   Фельцъ, въ молчаніи, долго созерцалъ пейзажъ, затѣмъ отвернулся отъ окна. Контрастъ рѣзко поразилъ его глаза. По ту сторону окна находился дальній востокъ, еще не тронутый культурой, здѣсь же царила западная Европа.
   -- Гм!-- промолвилъ Фельцъ.-- Японской цивилизаціи угрожаютъ не солдаты Линевича и не суда Рожественскаго... Но скорѣй это мирное вторженіе... бѣлой опасности...
   Онъ собирался снова повернуться къ окну, какъ въ комнатѣ раздался чей-то странный, пѣвучій и мягкій голосъ, говорившій по французски безъ всякаго акцента.
   -- О, маэстро!.. Мнѣ ужасно совѣстно, что я заставила васъ такъ долго ожидать!..
   Маркиза Іорисака стояла на порогѣ и протягивала руку для поцѣлуя.
   

II.

   Жанъ-Франсуа Фельцъ мнилъ себя до нѣкоторой степени философомъ. Можетъ быть онъ и въ самомъ дѣлѣ былъ имъ, насколько вообще это доступно европейцу. Онъ, напримѣръ, очень легко усваивалъ и перенималъ обычаи и нравы тѣхъ людей и странъ, гдѣ ему приходилось бывать... Такъ сейчасъ онъ, напримѣръ, хотѣлъ разуться при входѣ въ домъ японскаго маркиза. Но, повидимому, экзотизмъ былъ изгнанъ изъ этого салона, гдѣ слышалась изящная французская рѣчь.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ склонился, какъ это онъ сдѣлалъ бы въ Парижѣ и приложился къ рукѣ маркизы.
   Потомъ своими быстрыми глазами художника онъ осмотрѣлъ свою хозяйку.
   На маркизѣ Іорисака было платье отъ Пакена, Ворта или Дусе.
   И это именно прежде всего бросалось въ глаза, такъ какъ платье, само по себѣ граціозное и сшитое европейцемъ для европейки. какъ то странно и причудливо облегало миніатюрныя формы хрупкой японки и казалась широкой золоченой рамой вокругъ маленькой акварельки. Кромѣ того маркиза Іорисака была причесана тоже по европейски: вмѣсто высокаго шиньона съ золотыми шпильками, ея голова была украшена завитыми бандо и очень низко спущеннымъ узломъ волосъ. Вслѣдствіе этого голова, лишенная классической діадемы черныхъ, какъ смоль, волосъ казалась маленькой и круглой, точно кукольная головка.
   Красива-ли она?.. Фельцъ -- художникъ, влюбленный въ женскую красоту, задалъ себѣ этотъ вопросъ съ нѣкоторымъ страхомъ. Красива-ли маркиза Іорисака?.. Европеецъ нашелъ бы ее скорѣе некрасивой, вслѣдствіе узкихъ приподнятыхъ къ вискамъ глазъ, казавшихся двумя узкими косыми щелями, вслѣдствіе ея слишкомъ тонкой шеи и щекъ, напудренныхъ и нарумяненныхъ свыше мѣры. Но японцу маркиза Іорисака должна была казаться красивой. Кромѣ того, какъ европеецъ, такъ и азіатъ, не могли не чувствовать страннаго очарованія, которое исходило таинственнымъ образомъ изъ этого маленькаго существа, съ медленными жестами, съ задумчивымъ лбомъ, съ этой миніатюрной фигурой, которую въ одно и то же время можно было принять и за идола, и за бездѣлушку.
   -- Но за кого изъ двухъ?-- думалъ Фельцъ.
   Онъ поцѣловалъ маленькую ручку, напоминавшую игрушку изъ слоновой кости и, отказавшись сѣсть первымъ, заговорилъ:
   -- Прошу васъ, сударыня, не извиняться, такъ какъ я все время любовался вашимъ салономъ, вашимъ садомъ и...
   Маркиза Іорисака подняла руку, какъ будто желая протестовать противъ комплимента.
   -- О, дорогой маэстро!.. Вы надсмѣхаетесь!.. Наши бѣдные сады такъ смѣшны, и мы сами знаемъ это отлично! Что же касается салона, то за это нужно хвалить моего мужа, такъ какъ онъ меблировалъ всю виллу еще до моего пріѣзда... Вамъ вѣроятно извѣстно, что мы здѣсь не дома: обыкновенно мы живемъ въ Токіо... Но Токіо настолько далеко отъ Сасебо, что моряки не въ состояніи пріѣзжать туда на время короткихъ отпусковъ...
   -- А, -- сказалъ Фельцъ, -- маркизъ Іорисака служитъ въ Сасебо?
   -- Да... Развѣ онъ вамъ этого не сказалъ вчера?.. Когда былъ у васъ съ визитомъ на "Изольдѣ"?.. Его судно находится въ порту... То-есть я такъ думаю... Вѣдь, вы знаете, такія вещи не разсказываются женщинамъ... Да, кстати, я еще не поблагодарила васъ!.. Съ вашей стороны очень любезно было согласиться написать съ меня портретъ... Мы хорошо понимаемъ, что значитъ лишать васъ свободнаго времени... Мой мужъ долго колебался... Мы не знали, согласитесь ли вы, такой великій художникъ, писать портретъ съ такой незначительной женщины, какъ я!.. Я страшно горжусь теперь! Вѣдь вы, вѣроятно, никогда не писали портретовъ съ японокъ, не правда ли? Я буду первая женщина въ государствѣ, у которой будетъ свой портретъ, подписанный вашимъ именемъ!..
   Она, точно дѣвочка, захлопала въ ладоши.
   -- Въ особенности,-- продолжала она, становясь серьезной.-- меня радуетъ мысль, что, благодаря вамъ, мужъ мой будетъ имѣть какъ бы меня самое около себя въ своей каютѣ, на суднѣ... Вѣдь портретъ -- это какъ бы собственный двойникъ... И вотъ мой двойникъ отправится въ море и будетъ присутствовать при сраженіи, потому что теперь сообщаютъ, что русскій флотъ уже находится въ виду Сингапура...
   -- Ахъ, Боже мой, -- сказалъ смѣясь Фельцъ, -- тогда придется изобразить портретъ въ героическомъ стилѣ!.. Я вовсе не зналъ, что маркизъ Іорисака долженъ такъ скоро возвратиться на театръ военныхъ дѣйствій.. И мнѣ понятно его желаніе увезти съ собой, какъ вы правильно замѣтили, вашъ двойникъ...
   Маленькій ротъ съ накрашенными карминомъ губами чуть чуть пріоткрылся для легкаго японскаго смѣха.
   -- О, я отлично знаю, что это нѣсколько необычайное желаніе... Въ Японіи нельзя показывать видъ, что влюбленъ въ свою собственную жену... Но маркизъ и я такъ долго жили въ Европѣ, что совсѣмъ превратились въ европейцевъ...
   -- Это вѣрно,-- отвѣтилъ Фельцъ,-- вѣдь маркизъ Іорисака былъ морскимъ атташе въ Парижѣ...
   -- Впродолженіе четырехъ лѣтъ!.. Первые четыре года нашей брачной жизни... Мы возвратились въ запрошлую осень, какъ разъ передъ объявленіемъ войны... Я была въ Парижѣ во время выставки салона, еще въ 1903 году... Мнѣ такъ понравилась тамъ ваша "Азіадэ".
   Фельцъ поклонился.
   -- Можетъ быть именно, глядя на эту картину, вы возымѣли желаніе имѣть свой портретъ, написанный мною?
   Японская улыбка снова появилась на крашеныхъ губахъ, превратившись затѣмъ въ чисто парижскую гримаску...
   -- О, дорогой маэстро!.. Вы смѣетесь!.. Конечно нѣтъ, я не хотѣла бы походить на эту красивую дикарку, которую вы изобразили въ живописномъ костюмѣ, съ глазами, устремленными неизвѣстно куда...
   -- Они глядятъ на дверь, въ которую кто-то только что вышелъ...
   -- И, наконецъ, вѣдь это же не портретъ!.. Но я видѣла также ваши портреты... Портретъ Мэри Гарденъ, герцогини Версальской и наконецъ красавицы мистрисъ Хоклей...
   -- Въ особенности этотъ?
   -- Да... Конечно я не предвидѣла тогда, что увижу васъ въ Нагасаки на яхтѣ этой дамы... Но ея портретъ былъ такъ хорошъ... Я предпочитаю его всѣмъ другимъ изъ-за этого дивнаго платья. Вы конечно помните, дорогой маэстро? Платье принцессъ все изъ чернаго бархата, съ англійскими кружевами поверхъ корсажа!.. Да, вотъ!.. Припоминая платье госпожи Хоклей, я заказала себѣ вотъ это самое платье, въ которомъ и думаю позировать...
   Фельцъ наморщилъ брови.
   -- Вы хотите позировать въ этомъ платьѣ?
   -- Да. А развѣ оно не идетъ мнѣ?
   -- Идетъ очень хорошо... Но я думалъ, что для интимнаго портрета вы выберете живописный костюмъ вашихъ бабушекъ, какое нибудь кимоно съ ниспадающими широкими рукавами, которыя теперь начинаютъ носить также красивыя парижанки...
   Загадочный взглядъ скользнулъ на Фельца изъ полуопущенныхъ рѣсницъ.
   -- О, дорогой маэстро!.. Вы слишкомъ снисходительны къ нашимъ стариннымъ модамъ. Но я очень рѣдко надѣваю костюмъ нашихъ бабушекъ, какъ вы выражаетесь. Да, очень рѣдко... И къ тому же это не понравилось-бы моему мужу, такъ какъ онъ почти не. знаетъ этого костюма... Да и не любитъ его. Мы вѣдь совсѣмъ, совсѣмъ европейцы...
   -- Хорошо,-- согласился покорно Фельцъ и про себя подумалъ:
   "Пожалуй и европейка, только портретъ отъ этого не станетъ лучше!.."
   Маркиза Іорисака позвонила, и двѣ служанки, одѣтыя по японски, принесли большой подносъ съ чаемъ, сервированнымъ по англійски.
   -- Вы конечно пьете чай съ кэксомъ или съ бисквитами... Это -- цейлонскій чай.
   Фельцъ былъ разочарованъ: онъ мечталъ о зеленомъ чаѣ, который пьютъ безъ сахара и молока, заѣдая ломтемъ того японскаго пирожнаго, которое никогда не черствѣетъ и которое называютъ "кастера". Тѣмъ не менѣе онъ выпилъ тяжелую британскую бурду и съѣлъ вѣнскаго печенья.
   -- А теперь, -- сказала маркиза Іорисака, -- такъ какъ вы были любезны еще вчера прислать сюда краски, мольбертъ и полотно, то мы можемъ начать, когда вамъ будетъ угодно, дорогой маэстро. Хотите, мы сейчасъ попробуемъ позу? Достаточно-ли здѣсь свѣта?
   Фельцъ хотѣлъ отвѣтить, но въ это время отворилась дверь
   -- О,-- воскликнула маркиза,-- я забыла предупредить васъ., надѣюсь вы ничего не будете имѣть противъ встрѣчи съ нашимъ лучшимъ другомъ, капитаномъ Ферганомъ?.. Капитанъ Ферганъ -- англійскій морякъ и нашъ другъ дома. Онъ приглашенъ сегодня къ чаю и теперь пришелъ вмѣстѣ съ моимъ мужемъ...
   

III.

   -- Митсука, не угодно ли тебѣ будетъ представить капитана господину Фельцу?
   Маркизъ Іорисака, остановившись у порога салона, посторонился, чтобы пропустить впередъ гостя. И его нѣсколько гортанный, но ясный и размѣренный голосъ, несмотря на вѣжливость фразы, скорѣе приказывалъ, чѣмъ просилъ.
   Маркиза Іорисака наклонила слегка голову.
   -- Дорогой маэстро, вы позволите? Капитанъ Гербертъ Ферганъ, адъютантъ его величества короля Англіи!.. Капитанъ... г-нъ Жанъ-Франсуа Фельцъ -- членъ Французскаго Института!.. Садитесь пожалуйста, прошу васъ!-- Она обратилась къ мужу:-- пріятно ли прогулялись О-Садао-Санъ?
   -- Очень хорошо, благодарю васъ.
   Онъ сѣлъ рядомъ съ англійскимъ офицеромъ.
   -- Пожалуйста, чаю, Митсука,-- сказалъ онъ.
   Она заторопилась.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ глядѣлъ на нихъ.
   Въ европейской обстановкѣ сцена казалась совсѣмъ европейской: вотъ -- двое мужчинъ -- англичанинъ и японецъ; послѣдній въ морской черной формѣ, съ золотыми пуговицами, англичанинъ же въ костюмѣ для гулянья, который онъ надѣлъ бы и въ Лондонѣ, и въ Портсмутѣ, вотъ -- молодая женщина ловкая и быстрая въ роли хозяйки, съ граціознымъ поклономъ передающая чашки чая... Фельцъ не замѣчалъ даже азіатскаго лица, видя только линіи тѣла, нескрываемыя парижскимъ платьемъ, линіи, напоминающія тѣло француженки или маленькой испанки... Да, дѣйствительно ничего здѣсь не напоминало Азіи, даже на желтое лицо маркиза Іорисака Европа уже наложила свой отпечатокъ. Маркизъ Іорисака, бывшій ученикъ Морской Французской школы и лейтенантъ японскаго флота, который уже побѣдилъ Макарова и Витгефта, а теперь собирался сразиться съ Рожественскимъ, старался, какъ нельзя болѣе, походить на своихъ вчерашнихъ учителей и даже на сегодняшнихъ враговъ, его лишь съ трудомъ можно было отличить отъ англійскаго капитана, сидѣвшаго рядомъ съ нимъ.
   И самъ этотъ англичанинъ своимъ вѣжливымъ корректнымъ поведеніемъ подчеркивалъ, что это жилище принадлежитъ не супружеской парѣ, въ жилахъ которой не течетъ ни одной капли арійской крови, а является самымъ обыкновеннымъ домомъ цивилизованныхъ людей вообще, которыхъ милліонами можно считать на трехъ континентахъ земли и у которыхъ многовѣковая работа стерла всякій отпечатокъ расы, всякую особенность происхожденія и всѣ провинціальныя или національныя отличія.
   -- Г. Фельцъ,-- началъ капитанъ Ферганъ,-- я имѣлъ удовольствіе любоваться многими изъ вашихъ картинъ, такъ какъ вамъ вѣроятно извѣстно, что вы еще болѣе знамениты въ Лондонѣ, чѣмъ въ Парижѣ... Но кромѣ того, я довольно долго жилъ въ Парижѣ, гдѣ былъ морскимъ атташе въ одно время съ маркизомъ... Но позвольте васъ поздравить съ удачей, которая выпала вамъ здѣсь въ Нагасаки, такъ какъ вамъ придется писать первому портретъ съ японской женщины, которая въ наше время можетъ вполнѣ считаться самой интересной моделью. Не протестуйте пожалуйста, маркиза, иначе вы заставите меня сказать, что г-ну Фельцу выпало на долю писать первому не только съ японки, но еще съ самой обольстительной японки...
   Онъ разсмѣялся, какъ бы смягчая этимъ слишкомъ прямой комплиментъ -- это былъ въ высшей степени корректный и вѣжливый человѣкъ, который, казалось, всей своей фигурой доказывалъ, что онъ состоитъ адъютантомъ Великобританскаго короля. Въ немъ проглядывала та опредѣленная и мужественная элегантность, которая такъ хорошо идетъ къ мужчинамъ, и его выбритая верхняя губа, прямой лобъ, быстрый взглядъ и немного ироническая улыбка, доказывали, что онъ принадлежалъ къ другой категоріи людей, чѣмъ тѣ, которые проводятъ свой досугъ за бутылкой эля и за уничтоженіемъ кровавыхъ ростбифовъ.
   Англійскіе морскіе офицеры получаютъ повышенія скорѣе, чѣмъ офицеры во флотахъ другихъ націй. Ферганъ, несмотря на свою важную миссію, которая ему была поручена въ Японіи, казался совсѣмъ молодымъ. Маркизъ Іорисака, простой лейтенантъ, былъ однихъ съ нимъ лѣтъ. Фельцъ инстинктивно сравнивалъ одного съ другимъ и думалъ въ то же время, что, можетъ быть, маркиза Іорисака занималась тѣмъ же самымъ.
   -- Митсука,-- спросилъ маркизъ,-- доволенъ ли г-нъ Фельцъ вашимъ туалетомъ?
   Фельцъ вспомнилъ, что маркизъ не любитъ старинной японской моды и сказалъ:
   -- Я вполнѣ доволенъ, совершенно!.. И надѣюсь написать портретъ, который не будетъ походить на обыкновенный... Что касается позы, то объ этомъ еще не можетъ быть рѣчи. У меня выработалась привычка, даже въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло требуетъ быстроты, какъ въ данномъ случаѣ, набрасывать сперва только бѣглые эскизы, чтобы изучить свою модель въ разныхъ положеніяхъ. Такимъ образомъ, я получаю штукъ десять -- пятнадцать разныхъ эскизовъ, которые мнѣ служатъ самымъ вѣрнымъ указателемъ наиболѣе естественной позы. Поэтому, сударыня, прошу васъ не безпокоиться и не обращать на меня ни малѣйшаго вниманія... Сидите, двигайтесь, разговаривайте и не стѣсняйтесь, если я иногда открою альбомъ и набросаю туда какой нибудь штрихъ или просто даже черту.
   Онъ уже открылъ сѣрый альбомъ и, продолжая разговаривать. началъ заносить туда какую-то позу маркизы.
   -- Митсука,-- улыбнулся маркизъ,-- вотъ такіе сеансы вамъ навѣрное понравятся...
   Фельцъ оторвался отъ своего альбома и вопросительно поднялъ карандашъ:
   -- Митсука?-- сказалъ онъ,-- что означаетъ это слово?
   -- Это -- мое имя, -- отвѣтила маркиза съ почти виноватой улыбкой.-- Нѣсколько странное, не правда ли?
   -- Не болѣе странное, чѣмъ всякое другое. По моему очень красивое имя и въ особенности очень женственное. Митсука -- это звучитъ очень мягко..
   Капитанъ Ферганъ согласился:
   -- Я совершенно согласенъ съ вами, г. Фельцъ. Митсука... Митсу... Это звучитъ очень нѣжно, а значеніе его еще нѣжнѣе... "митсу", по японски, значитъ -- медъ.
   Маркизъ Іорисако поставилъ на столъ пустую чашку.
   -- Совершенно вѣрно,-- сказалъ онъ,-- медъ или, если писать китайскими буквами, то также -- тайна.
   Жакъ-Франсуа Фельцъ перевелъ глаза на своего хозяина. Маркизъ Іорисака улыбался самымъ добродушнымъ образомъ и, повидимому, сказанныя имъ слова не заключали въ себѣ никакого другого скрытаго смысла.
   -- Я,-- прибавилъ онъ тотчасъ-же,-- называюсь Садао, и это слово рѣшительно ничего не означаетъ.
   Фельцъ размышлялъ:
   "Садао, но его жена говоритъ "О-Садао-Санъ" (господинъ Садао)", тогда какъ онъ называетъ ее просто Митсука. Это, пожалуй, должно кое-что означать.
   Онъ не могъ удержаться, чтобы не сдѣлать, какъ-бы мимоходомъ, замѣчанія:
   -- "Садао", мнѣ кажется, супруга сейчасъ называла васъ нѣсколько длиннѣе...
   Маркизъ улыбнулся прежде, чѣмъ отвѣтить.
   -- О, да! вы слышали, какъ она сказала -- "О-Садао-Санъ". Это простая форма вѣжливости, которую употребляетъ каждая добрая японка при обращеніи къ своему мужу. Это говорится просто по привычкѣ. Пережитокъ старины, больше ничего... Прежде мы были не особенно нѣжны съ женщинами. Въ эпоху старой Японіи до Великаго Переворота наши подруги жизни были почти нашими рабынями. И вотъ ихъ уста еще напоминаютъ намъ объ этомъ, но только ихъ уста!..
   Онъ, все еще улыбаясь, нагнулся и поцѣловалъ руку у своей жены. Фельцъ замѣтилъ нѣкоторую неловкость или неумѣнье, выказанное маркизомъ при этомъ. О-Садао-Санъ должно быть не каждый день цѣловалъ руку у своей жены. Замѣтивъ взглядъ художника, маркизъ продолжалъ съ большимъ жаромъ:
   -- Жизнь страшно измѣнилась у насъ за послѣдніе сорокъ лѣтъ... Книги о Японіи, конечно, уже повѣдали вамъ объ этомъ измѣненіи. Но книги объясняютъ все, ничего не доказывая. Можете-ли вы представить, дорогой маэстро, что такое была супруга въ эпоху моего дѣда? Несчастная жила, какъ плѣнница, въ феодальномъ замкѣ своего супруга... и, что еще хуже, была служанкой своихъ собственныхъ слугъ... Вообразите только, что "Бушидо" -- нашъ кодексъ чести -- ставитъ женщину ниже земли, а мужчину возвышаетъ превыше неба. Въ замкѣ-темницѣ супруга дайміо могла на досугѣ размышлять надъ этой бездоказательной аксіомой. Принцъ, находившійся въ отсутствіи цѣлыми днями, лишь во тьмѣ ночи посѣщалъ супружескую комнату. И принцесса-рабыня, забытая и брошенная, должна была во всемъ повиноваться матери супруга, которая, конечно, не рѣдко злоупотребляла своею властью, по китайскимъ законамъ, не имѣвшей границъ. Вотъ судьба, на которую была бы обречена сорокъ лѣтъ тому назадъ супруга дайміо Іорисака Садао... судьба, которой избѣжала теперь жена простого лейтенанта.... но онъ не жалѣетъ прошлаго... Гораздо удобнѣе наслаждаться пріятнымъ обществомъ даже въ этомъ жалкомъ помѣщеніи, чѣмъ сидѣть въ одиночествѣ въ замкѣ... И гораздо болѣе чести служить во флотѣ его величества императора, чѣмъ предводительствовать какой-нибудь разбойничьей шайкой, состоя на жалованіи у шогуна или какого-нибудь вождя клана...
   Онъ на минуту остановился и, взявъ со стола коробку съ турецкими папиросами, протянулъ ее обоимъ европейцамъ.
   -- Во всякомъ случаѣ мы прежде всего обязаны вамъ этимъ прогрессомъ и успѣхами, плоды которыхъ мы пожинаемъ теперь. И вѣрьте, мы этого никогда не забудемъ. Не забудемъ также и того, сколько трудовъ и терпѣнія затратили вы, обучая насъ. Вѣдь ученики были очень отсталы, и ихъ умъ, отупѣвшій въ рутинѣ, лишь съ трудомъ усваивалъ западную науку. Тѣмъ не менѣе ваши уроки принесли плоды. Можетъ быть, настанетъ когда-нибудь день, и Японія, дѣйствительно цивилизованная, сдѣлаетъ честь Европѣ.
   Онъ приблизился къ маркизѣ Іорисака и предложилъ ей коробку съ папиросами. Она одну минуту какъ бы колебалась, но затѣмъ быстро взяла папиросу и закурила ее, не дожидаясь, пока онъ предложитъ ей огня. Онъ заключилъ свою тираду, вперивъ въ Фельца пристальный взглядъ, блескъ котораго былъ нѣсколько смягченъ полуопущенными рѣсницами.
   -- Несмотря на все наше несовершенство, вы съ благосклонной снисходительностью апплодируете нашимъ успѣхамъ въ войнѣ съ русскими... Вы съ перваго взгляда поняли, что мы способны стойко сражаться за нашу независимость.
   Онъ сдѣлалъ поклонъ, который былъ нѣсколько ниже, чѣмъ это принято на западѣ, и заключилъ свою рѣчь словами:
   -- Кто говоритъ "русскій" -- говоритъ "азіатъ". Мы же, японцы, думаемъ стать въ скоромъ времени настоящими европейцами. Поэтому наша побѣда принадлежитъ въ равной степени и вамъ, такъ какъ это -- побѣда Европы противъ Азіи. Примите-же нашу благодарность и признательность.
   

IV.

   -- Г. Фельцъ,-- обратился къ художнику капитанъ Ферганъ, когда тотъ по окончаніи сеанса прощался съ маркизой,-- вы, вѣроятно, отправляетесь на яхту, мнѣ тоже нужно въ ту сторону и, если вы ничего не имѣете противъ, то я съ удовольствіемъ пойду съ вами...
   Они отправились вмѣстѣ.
   Дорога извивалась вдоль склона холма. Передъ ними внизу группировались деревенскіе домики предмѣстья съ ихъ крышами цвѣта увядшихъ листьевъ. По лѣвой рукѣ сады O-Сува скрывали большой храмъ среди темной зелени сосенъ и кедровъ, среди покрытыхъ розовымъ снѣгомъ персиковыхъ и вишневыхъ деревьевъ, стоявшихъ въ своемъ весеннемъ уборѣ, по правую же руку далеко за фьордомъ, за темными горами на той сторонѣ берега, красное солнце, на подобіе того огненнаго шара, который изображенъ на императорскихъ знаменахъ, медленно и величаво приближалось къ западному горизонту.
   -- Намъ придется немного пройти пѣшкомъ, такъ какъ мы не найдемъ здѣсь ни одной курума.
   -- Тѣмъ лучше,-- отвѣтилъ Фельцъ.-- въ такой чудный апрѣльскій вечеръ идти пѣшкомъ -- одно удовольствіе...
   Ароматъ геранія подымался съ дороги.
   -- Итакъ вы теперь видѣли семейную жизнь японскаго маркиза и его жены... Это довольно рѣдкое зрѣлище для "бака додимнъ", т. е. для грубаго иностранца, каковыми являемся мы... Довольно рѣдкое и довольно любопытное!... Какое вынесли вы впечатлѣніе, г Фельцъ?
   Фельцъ улыбнулся:
   -- Очень прекрасное впечатлѣніе!.. Маркизъ -- самый вѣжливый человѣкъ въ мірѣ, даже по отношенію къ такому дикарю, какъ я, если судить его по его словамъ. Жена-же его -- красивая женщина...
   Въ глазахъ англичанина мелькнуло удовлетвореніе.
   -- Не правда-ли,-- отвѣтилъ онъ.-- Она очень хорошенькая... красивѣе, чѣмъ три четверти ея соотечественницъ... И къ тому же, такая молодая и свѣжая. Не нужно обращать вниманія на ея румяна и пудру -- это требуетъ мода. Онѣ непремѣнно хотятъ походить цвѣтомъ лица на европейскихъ женщинъ... А это очень жалко, такъ какъ на самомъ дѣлѣ у нихъ кожа не желтѣе, чѣмъ новая слоновая кость, и вы не можете себѣ представить ея атласность! Этой маркизѣ Іорисака едва исполнилось двадцать четыре года.
   -- Вы, кажется, знаете ее во всѣхъ подробностяхъ -- произнесъ улыбаясь Фельцъ.
   -- Да!.. То есть... я довольно близко знакомъ съ самимъ маркизомъ...
   Его гладко выбритое лицо чуть-чуть зарумянилось.
   -- Довольно хорошо... Мы вмѣстѣ совершили до сихъ поръ всю компанію, такъ какъ, вамъ вѣроятно извѣстно, моя миссія въ этой странѣ обязываетъ меня слѣдить за войной, и я въ качествѣ зрителя нахожусь на томъ же суднѣ, на которомъ служитъ и маркизъ Іорисака...
   -- Вотъ какъ?...-- сказалъ удивленный Фельцъ.-- На японскомъ суднѣ? и неужели правительство Микадо разрѣшило?..
   -- О, только въ видѣ исключенія! Я отправленъ самимъ королемъ съ спеціальной и оффиціозной миссіей... Да, а не съ оффиціальной... Англія и Японія -- союзники, а всякій союзъ допускаетъ много разныхъ исключеній. Но я, впрочемъ, очень доволенъ. Вы понимаете, что ничего не можетъ быть интереснѣе этой войны!.. Я былъ передъ Портъ-Артуромъ 28 іюля и присутствовалъ во время сраженія, находясь въ башнѣ маркиза. Поэтому-то мы, какъ я уже вамъ сказалъ такъ хорошо съ нимъ и знакомы... мы -- собратья по оружію. Братья... два пальца съ одной руки!... Понимаете?...
   Онъ какъ-то странно улыбнулся и продолжалъ:
   -- Эта хитрая лисица, Садао-санъ, хотѣлъ" даже заставить меня проболтаться. Японцы, конечно, болѣе способные моряки, чѣмъ русскіе, но все таки имъ далеко еще до совершенства и имъ нужно почаще присматриваться къ такому флоту, какъ, напримѣръ, нашъ.: Такъ вотъ нашъ почтенный другъ хотѣлъ кое-чему научиться, ведя разговоры со мною... Но я ничего ему не открылъ... Во всякомъ случаѣ, онъ ничего важнаго отъ меня не узналъ. Вы знаете поговорку: "дока на доку". Такъ вотъ и у насъ съ нимъ вышло такъ, что одинъ дока напалъ на другого; только я оказался похитрѣе. Мы должны оставаться нейтральными, мы не ведемъ войны съ Россіей... Ага, вотъ и курума!
   Двое бѣгуновъ-извозчиковъ, увидѣвъ издали европейцовъ, быстро направились къ нимъ.
   -- На таможенную набережную, не правда-ли, г. Фельцъ?-- спросилъ капитанъ Ферганъ.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ художникъ.-- Нѣтъ, я не поѣду еще на яхту.... я хочу гдѣ нибудь пообѣдать здѣсь, въ городѣ...
   -- Если вы хотите пообѣдать по японски, то все можете получить въ кварталѣ Іошивара, знаете?
   Фельцъ разсмѣялся и указалъ на свои сѣдѣющіе волосы:
   -- Вы, сударь, не обратили должно быть вниманія на мой далеко не юношескій возрастъ?
   -- Какіе пустяки, вы еще совсѣмъ молодой человѣкъ, г-нъ Фельцъ! Чтобы дать вамъ сорокъ лѣтъ,"нужно вспомнить пережитую вами славу!
   -- Сорокъ лѣтъ! Увы, мнѣ уже пятьдесятъ, а что сверхъ того, объ этомъ я умалчиваю...
   -- Пожалуйста, умолчите, иначе я перестану вамъ вѣрить вообще! Но разъ вы не ѣдете въ гавань, то я васъ покидаю. Прикажете перевести ваше приказаніе курумайю?
   -- Пожалуйста! Вы очень любезны. Я хотѣлъ бы сперва пообѣдать, а затѣмъ мнѣ нужно побывать въ кварталѣ Діу-Дженъ-Джи.
   Капитанъ произнесъ нѣсколько фразъ, на которыя возница отвѣчалъ только односложнымъ "хей".
   -- Теперь все готово, вашъ человѣкъ не ошибется, можете на него положиться. Вы пообѣдаете въ чайной на улицѣ Манзай-Мачи... А затѣмъ васъ отвезутъ въ кварталъ Джіу-Дженъ-Джи, который расположенъ на половинѣ подъема горы, гдѣ находятся кладбища... И все таки вамъ придется проѣхать мимо квартала Іошивари. Въ Японіи отъ этого ужъ никакъ не спасешься. До свиданія, желаю вамъ успѣха у красивой мусме, сидящей за своей бамбуковой рѣшеткой...
   

V.

   Старая, трепещущая лѣстница съ полустертыми, покрытыми мхомъ, ступенями, карабкалась кверху по откосу холма, между двумя маленькими японскими стѣнами, среди которыхъ изрѣдка стояли деревянные, молчаливые и темные домики. Этотъ уснувшій кварталъ со своими опустѣвшими садами и молчаливыми хижинами казался преддверіемъ города мертвыхъ,-- огромнаго кладбища, гдѣ ряды могилъ, сползая по всѣмъ склонамъ окрестныхъ холмовъ, казалось, осаждали городъ живыхъ, уступавшій по своимъ размѣрамъ мѣсту вѣчнаго упокоенія.
   Поднявшись на вершину лѣстницы, Фельцъ остановился, чтобы осмотрѣться.
   Своего курума онъ оставилъ у подножія лѣстницы. Въ Джіу-Дженъ-Джи можно проникнуть только пѣшкомъ. И теперь, стоя посреди расходящихся въ разныя стороны дорожекъ, онъ колебался, не зная, какую изъ нихъ выбрать.
   -- Три фонаря,-- разговаривалъ онъ самъ съ собой, -- три фіолетовыхъ фонаря у дверей низенькаго дома...
   Ничего подобнаго не было видно. Но небольшая дорожка, служащая какъ бы продолженіемъ лѣстницы, уходила вдаль. Фельцъ рѣшилъ послѣдовать по ней.
   Ночь была довольно темная. Серпъ красноватой луны скрылся за восточными горами. Вдали, въ какомъ-то храмѣ били уныло въ гонгъ.
   -- Три фіолетовыхъ фонаря,-- повторялъ дорогою Фельцъ.
   Онъ остановился, чтобы взглянуть на часы. Обѣдъ продолжался не слишкомъ долго въ японской чайной. Но Фельцъ не могъ противостоять искушенію, чтобы не прогуляться по городу, при вечернемъ освѣщеніи, среди массы пѣшеходовъ, среди веселыхъ мусме и быстроногихъ курумайевъ. Часы показывали десять.
   -- Ахъ чертъ!-- проворчалъ Фельцъ, -- время-то ужъ нѣсколько поздноватое для церемоннаго визита.
   Онъ взглянулъ на предмѣстье, смутно чернѣвшееся у его ногъ, и на городъ, тѣснившійся вокругъ залива. Вдругъ у него вырвалось восклицаніе: три фіолетовыхъ фонаря находились какъ разъ у его ногъ. Они точно вынырнули изъ купы деревьевъ, которыя до этого времени скрывали ихъ.
   Фельцъ опустился внизъ и обогнулъ деревья. Низенькій домикъ вырисовывался на звѣздномъ небѣ. Онъ походилъ на всѣ окружающія постройки, рѣшительно ничѣмъ не разнясь отъ другихъ японскихъ домиковъ. Только три фонаря отличали этотъ домъ отъ другихъ, это были три маски, три старыхъ улыбающихся лица, синеватый цвѣтъ которыхъ напоминалъ разлагающееся мясо.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ посмотрѣлъ на фонари и постучалъ. Дверь моментально открылась.
   

VI.

   Слуга очень высокаго роста въ шелковомъ голубомъ костюмѣ появился на порогѣ и смѣрилъ глазами посѣтителя.
   -- Чеу-Пе-и,-- сказалъ Фельцъ.
   И онъ протянулъ слугѣ длинный свитокъ, весь покрытый черными іероглифами.
   Слуга поклонился по китайскому обычаю, склонивъ низко голову и поднявъ кулаки надъ головой. Затѣмъ онъ почтительно принялъ бумагу и заперъ двери.
   Фельцъ, оставшись на улицѣ, разсмѣялся:
   -- Этикетъ повидимому не измѣнился,-- сказалъ онъ про себя.
   Въ это время внутри дома раздался звукъ гонга. Послышались бѣгущіе шаги, и затѣмъ опять все смолкло. Дверь однако все еще не отворялась. Прошло приблизительно минутъ пять.
   Становилось довольно холодно. Весна наступила какихъ нибудь три недѣли тому назадъ. Фельцъ вспомнилъ объ этомъ, почувствовавъ, какъ холодный вѣтеръ забирается къ нему подъ платъ.
   -- Этикетъ не измѣнился,-- проговорилъ онъ снова.-- Но во время сезона, изобилующаго бронхитами, ревматизмами и прочими простудными болѣзнями, не особенно пріятно ждать на холоду, когда гостепріимный хозяинъ приготовитъ все для встрѣчи гостя. Право, этотъ холодъ можетъ заставить проклясть ту честь, которую оказываетъ мнѣ Чеу-Пе-и...
   Но наконецъ дверь открылась.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ сдѣлалъ два шага и поклонился такимъ же образомъ, какъ поклонился ему передъ тѣмъ слуга. Хозяинъ дома, стоя передъ нимъ, отвѣтилъ точно такимъ же поклономъ.
   Это былъ человѣкъ гигантскаго роста, одѣтый въ пышное шелковое платье, на головѣ у него была маленькая шапочка съ коралловой шишечкой, указывающей на высокій классъ мандарина.
   Двое слугъ поддерживали его подъ мышки, такъ какъ онъ былъ старъ, на видъ ему можно было дать, по крайней мѣрѣ, семьдесятъ лѣтъ, къ тому же, его огромное тѣло вѣсило слишкомъ много для его лѣтъ. Кромѣ того, его возрастъ, его чинъ и положеніе приговаривали его къ полной неподвижности или къ передвиженію въ паланкинахъ и на лошадяхъ.
   Чеу-Пе-и, бывшій посланникъ и вице-король, руководитель воспитаніемъ сыновей императрицы, членъ верховнаго совѣта, членъ государственнаго совѣта, былъ одинъ изъ первыхъ двѣнадцати сановниковъ китайскаго двора. Жанъ-Франсуа Фельцъ когда то былъ очень друженъ съ нимъ и не безъ удивленія получилъ сегодня утромъ приглашеніе отъ Чеу-Пе-и придти въ "его жалкую хижину выпить, какъ въ былыя времена, стаканъ сквернаго теплаго вина". Значитъ, Чеу-Пе-и не въ Пекинѣ?
   Фельцъ съ перваго взгляда узналъ его лицо, съ толстыми щеками, съ безгубымъ ртомъ, скудной бородой, цвѣта олова и въ особенности его глаза,-- безформенные, безцвѣтные глаза, ушедшіе подъ складки вѣкъ, почти невидимые, но сверкающіе, какъ два луча, такихъ острыхъ, что ихъ невозможно было забыть, увидѣвъ хотя бы разъ.
   Чеу-Пе-и поклонившись оперся на плечо двухъ слугъ и сдѣлалъ четыре шага, чтобы совершенно выйдти изъ дому навстрѣчу посѣтителя. Поклонившись снова и указавъ лѣвой рукою на дверь, онъ церемонно проговорилъ:
   -- Соблаговолите войти первымъ.
   -- Смѣю-ли я?-- отвѣтилъ Фельцъ.
   И онъ поклонился еще ниже, такъ какъ когда-то изучалъ "Книгу Внѣшнихъ Церемоній и Выраженій", которыя, какъ говоритъ Кунгъ-Фу-Цу, есть "украшеніе чувствъ сердца" и которыя необходимо знать каждому, кто желаетъ быть въ дружбѣ съ образованнымъ китайцемъ.
   Чеу-Пе-и, выслушавъ правильный отвѣтъ, улыбнулся и поклонился въ третій разъ:
   -- Соблаговолите войти первымъ,-- повторилъ онъ.
   -- Смѣю ли я?-- повторилъ въ свою очередь Фельцъ
   Послѣ этого онъ вошелъ въ домъ.
   Въ концѣ прихожей четыре ступени вели въ залу.
   -- Соблаговолите войдти,-- сказалъ Чеу-Пе-и.
   -- Смѣю ли я?-- отвѣтилъ Фельцъ, и прибавилъ:-- развѣ вы не мой старшій братъ, мудрый и старый?
   Чеу-Пе-и возразилъ:
   -- Вы слишкомъ меня возвышаете.
   -- Нисколько,-- запротестовалъ Фельцъ,-- развѣ это вообще возможно? Я повсюду слышалъ, что вы уже прожили семьдесятъ три года, тогда какъ мнѣ, вашему младшему брату, всего пятьдесятъ два.
   Чеу-Пе-и хлопнулъ себя по украшеніямъ пояса.
   -- Вотъ,-- сказалъ онъ,-- янтарная дощечка, совсѣмъ новая. А раньше у меня была алебастровая. Философъ Лу объяснилъ однажды, почему янтарь уважается мудрецомъ предпочтительно передъ алебастромъ. Такъ не выходитъ ли, что новая дощечка драгоцѣннѣе старой? Я приравниваю васъ къ янтарю, а себя къ алебастру.
   -- Я не достоинъ,-- протестовалъ Фельцъ.
   Но отказавшись три раза, онъ тѣмъ не менѣе первымъ поднялся на ступени.
   Первая зала была пустая, какъ того требовала японская мода, въ концѣ ея тяжелая портьера закрывала входъ во вторую комнату.
   -- Идите медленно,-- указалъ Чеу-Пе-и,-- поднимая правой рукой портьеру {Идти медленно позволяется только важнымъ особамъ.}.
   -- Нѣтъ, я пойду скоро,-- возразилъ Фельцъ.
   Но перешагнувъ порогъ, онъ сдѣлалъ только шагъ и остановился.
   Вторая зала была обставлена и украшена въ китайскомъ вкусѣ, и двигаться по ней не представлялось никакой возможности, такъ какъ весь полъ былъ покрытъ великолѣпнымъ бархатомъ, крепомъ, муаромъ, серебряными и золотыми тканями, и зала представляла ничто иное, какъ одинъ огромный диванъ или пышное ложе.
   Стѣны были обиты желтымъ вышитымъ сатиномъ. Девять фіолетовыхъ лампъ ярко освѣщали все пространство. Въ сѣверномъ углу бронзовый Будда, выше человѣческаго роста, тихо улыбался посреди душистыхъ палочекъ, поверхъ ослѣпительнаго гроба, составленнаго изъ драгоцѣнныхъ металловъ и камней. Вокругъ стояли курильницы, ваза съ теплымъ виномъ и великолѣпный фаянсовый тигръ. Въ центрѣ комнаты находился серебряный цоколь, на которомъ стояла лампа для опіума. Трубки, иглы, жаровня и фарфоровые ящички стояли кругомъ. Въ комнатѣ слышался ароматъ этого священнаго яда.
   Чеу-Пе-и протянулъ руку:
   -- Соблаговолите,-- сказалъ онъ,-- указать мѣсто, куда вамъ постлать цыновку.
   -- Всѣ мѣста для меня слишкомъ пышны, -- отвѣтилъ Фельцъ.
   Два мальчика, сидѣвшихъ на колѣняхъ около лампы для опіума, постлали нѣсколько цыновокъ одну на другую. Фельцъ сдѣлмъ движеніе, какъ будто хочетъ снять одну изъ нихъ, но Чеу-Пе-и не далъ ему это сдѣлать.
   Послѣ этого мальчики положили рядомъ другой рядъ цыновокъ для хозяина дома. Затѣмъ по бокамъ они уложили нѣсколько маленькихъ кожаныхъ подушекъ и уже послѣ этого, продолжая стоять на колѣняхъ, протянули гостю и хозяину трубку и иглу.
   Прежде нѣмъ занять мѣсто на цыновкахъ, Чеу-Пе-и сдѣлалъ знакъ, и другой слуга снялъ съ подноса вазу съ теплымъ виномъ и наполнилъ кубокъ.
   -- Соблаговолите выпить,-- сказалъ Чеу-Пе-и.
   Послѣ гостя выпилъ вина и Чеу-Пе-и и, оба возлегли, повернувшись лицомъ другъ къ другу.
   Теперь церемоніалъ былъ оконченъ, и Чеу-Пе-и заговорилъ:
   -- Фени-Та-Дженъ (такъ называлъ китаецъ Фельца), сейчасъ, когда мнѣ подали вашу карточку, мое сердце воспылало радостью. Прошло тридцать лѣтъ, какъ я впервые встрѣтилъ васъ въ римской школѣ, которую я посѣтилъ въ качествѣ скромнаго путешественника, интересовавшагося вашей великолѣпной Европой и притомъ не одними вашими солдатами и вооруженіемъ. Прошло пятнадцать лѣтъ, какъ я встрѣтилъ васъ вторично въ Пекинѣ, куда вы пріѣхали, совершая ваше научное путешествіе по разнымъ странамъ. И первая встрѣча дала мнѣ возможность увидѣть въ васъ вѣжливаго и образованнаго юношу, который превосходилъ многихъ старцевъ. При второй встрѣчѣ я увидѣлъ уже философа -- достойнаго соперника нашимъ древнимъ учителямъ. Прошло еще пятнадцать лѣтъ, и я снова вижу васъ. И я радуюсь, зная, что отъ бесѣды съ вами буду столь же счастливъ, какъ и Тзенг-Си, незначительный ученикъ, сопровождавшій великаго Кунг-Дзе.
   Онъ довольно чисто говорилъ по французски, но его глухой и гортанный голосъ прерывался послѣ каждой фразы, такъ какъ онъ думалъ по китайски и долженъ былъ всегда мысленно перевести то, что хотѣлъ сказать. Онъ продолжалъ:
   -- Итакъ я слушаю и жду вашихъ словъ, какъ земледѣлецъ ждетъ урожая въ послѣдній лѣтній мѣсяцъ. Но прежде выкуримъ по трубкѣ опіума, чтобы онъ разсѣялъ тучи нашего разума, сдѣлалъ болѣе музыкальнымъ наше ухо и подавилъ бы въ насъ чувствительность къ теплу и холоду, источнику многихъ грубыхъ заблужденій. Мнѣ извѣстно, что люди этой страны, въ силу страннаго деспотизма, издали законъ, воспрещающій употребленіе опіума. Но этотъ домъ, несмотря на всю скромность, не подчиненъ никакимъ законамъ. Поэтому станемъ курить. Эта трубка сдѣлана изъ орлинаго дерева -- "ки-намъ". Благодаря его способности смягчать вкусъ опіума, оно особенно цѣнится европейцами, которые нервнѣе, чѣмъ темные жители Серединной Имперіи.
   Фельцъ молча принялъ трубку, которую ему преподнесъ колѣнопреклонный мальчикъ. Собравъ всю силу своихъ легкихъ, онъ потянулъ въ себя опьяняющій дымъ, въ то время какъ мальчикъ держалъ надъ лампой маленькій коричневатый цилиндръ. Опіумъ растопился и испарился. Фельцъ, опустошивъ въ одну затяжку всю трубку, откинулся на циновки, чтобы въ болѣе удобной позѣ сохранить въ своихъ легкихъ пары философскаго, благодѣтельнаго зелья.
   Черезъ минуту Фельцъ уже заговорилъ-'
   -- Пе-и Та Дженъ,-- сказалъ онъ,-- ваши слишкомъ снисходительныя уста произнесли гармоничныя и разумныя слова. Дѣйствительно справедливо приписывать здравый смыслъ пожилымъ людямъ, даже если они прожили такъ же безполезно свою жизнь, какъ я. Я вспоминаю то время, которое вы упомянули въ вашемъ разсказѣ. Я помню римскую школу и городъ Пекинъ, знаменитый среди другихъ городовъ. И вотъ теперь я ясно вижу свое безуміе старѣющаго человѣка, которое еще хуже безумія юноши.
   Онъ замолкъ, чтобы затянуться изъ второй трубки, которую ему преподнесъ слуга.
   -- Да, въ Римѣ я былъ молодымъ глупцомъ, но я уважалъ произведенія старыхъ людей-мастеровъ. Въ Пекинѣ я былъ неразумнымъ путешественникомъ, но у меня были открыты глаза, и я жадно смотрѣлъ на все, что попадалось мнѣ. Нынѣ я не изучаю болѣе, мои глаза не умѣютъ смотрѣть, и я живу, какъ живутъ заяцъ и волкъ, позволяя увлекать себя случаю и постыднымъ страстямъ. Ученые и чиновники моей страны совершаютъ несправедливость, награждая меня не по заслугамъ. Ради нѣсколькихъ картинъ, написанныхъ смѣло и неумѣло, они ставятъ меня въ примѣръ другимъ художникамъ и обращаютъ на меня вниманіе націи. У меня закружилась голова. Горячее вино ложной славы опьянило меня. И въ это время я получилъ возможность доставлять себѣ всѣ нечистыя удовольствія и унижающія душу чувственныя наслажденія. Я не умѣлъ отказаться отъ нихъ и сталъ ихъ рабомъ. Изъ уваженія къ своему хозяину я не стану распространяться о нихъ.
   -- Я никакъ не могу согласиться съ вашимъ строгимъ судомъ къ самому себѣ,-- отвѣтилъ Чеу-Пе-и. Онъ сдѣлалъ знакъ и мальчикъ замѣнилъ трубку орлинаго дерева трубкой изъ темной пѣнки.-- Я не могу согласиться съ вами, -- продолжалъ китаецъ, -- такъ какъ ни одинъ человѣкъ не свободенъ отъ ошибокъ, и только очень добродѣтельные люди рѣшаются обвинять себя безъ всякой пощады.
   Онъ затянулся изъ трубки и выпустилъ клубъ дыма болѣе свѣтлый и болѣе ароматный, чѣмъ прежде.
   Фельцъ покачалъ головой.
   -- Мой старшій и мудрый братъ не утопалъ въ томъ болотѣ, въ которомъ безславно гибнетъ его младшій братъ. Мой старшій братъ не видѣлъ этого собственными глазами и потому онъ ничего объ этомъ не знаетъ.
   -- Нѣтъ, я знаю,-- отвѣтилъ Чеу-Пе-и.
   Фельцъ приподнялся на локтѣ, чтобы взглянуть на своего хозяина. Глаза китайца, полураскрытые подъ толстыми, опущенными вѣками, свѣтились ироническимъ и проницательнымъ блескомъ.
   -- Мнѣ все извѣстно,-- продолжалъ Чеу-Пе-и,-- такъ какъ я нахожусь здѣсь ю высочайшему повелѣнію Сына неба. И я, недостойный подданый, долженъ, находясь въ странѣ, обладающей половинчатой цивилизаціей, все видѣть, все знать и впослѣдствіи обе всемъ дать отпѣтъ к точный отчетъ. Поэтому мнѣ извѣстно что вы прибыли въ Нагасаки на пароходѣ съ тремя трубами. Мнѣ извѣстно также, что вы уже давно путешествуете на этомъ красивомъ суднѣ. Я знаю, что это судно плаваетъ подъ американскимъ флагомъ, и принадлежитъ женщинѣ. Я знаю все.
   Фельцъ слегка покраснѣлъ, склонивъ голову на одну изъ кожаныхъ подушекъ и сталъ разглядывать лампу. Двое склоненныхъ слугъ набивали трубки толстыми шариками гороховаго цвѣта и разогрѣвали ихъ на лампѣ.
   -- Соблаговолите курить,-- сказалъ китаецъ.
   Между тѣмъ въ комнату вошло двое другихъ слугъ, которые принесли подносъ съ чаемъ.
   -- Это -- тотъ чай,-- сказалъ Чеу-Пе-и,-- который заставилъ меня принять августѣйшій Сынъ Неба передъ моимъ отъѣздомъ изъ Пекина.
   То была прозрачная вода, едва окрашенная въ зеленоватый цвѣтъ. Отъ нея шелъ свѣжій и сильный ароматъ, какъ отъ только что распустившагося цвѣтка.
   Чеу-Пе-и выпилъ.
   -- Императорскій чай,-- сказалъ онъ,-- долженъ быть заваренъ непремѣнно на колодезной водѣ, предварительно вскипяченной на сильномъ огнѣ.
   Онъ закрылъ глаза. И теперь его желтое лицо стало вдругъ безстрастнымъ, равнодушнымъ.
   Тѣмъ не менѣе одинъ изъ мальчиковъ, повинуясь его едва замѣтному жесту, замѣнилъ пѣнковую трубку серебряной.
   Комната постепенно наполнялась ароматнымъ, одуряющимъ дымомъ. Наиболѣе удаленные предметы уже потеряли опредѣленность контуровъ, а ковры и обои приняли болѣе смутные оттѣнки. Только девять фіолетовыхъ фонарей попрежнему бросали все тотъ же яркій свѣтъ, такъ какъ пары опіума тяжелы и всегда стелятся по полу, не поднимаясь къ потолку... Фельцъ въ четвертый разъ выкурилъ серебряную трубку... въ четвертый или пятый? Онъ не вполнѣ былъ въ этомъ увѣренъ... А сколько разъ до того было выкурено изъ пѣнковой трубки?.. А передъ тѣмъ еще курили изъ орлинаго дерева... Онъ не помнилъ уже ничего... Онъ чувствовалъ легкое головокруженіе. Нѣкогда въ Парижѣ, а затѣмъ въ Пекинѣ онъ довольно регулярно курилъ опіумъ. Лучшія его картины были написаны подъ вліяніемъ этого зелья. Но когда приближается пятидесятилѣтній возрастъ, то даже сильный человѣкъ долженъ выбирать между опіумомъ и любовью. Фельцъ отказался отъ опіума.
   Теперь опіумъ мстилъ ему за измѣну. О, это не было опьяненіе въ томъ грубомъ смыслѣ, какой подразумѣваютъ алкоголики. Но какое-то странное ощущеніе пронизывало его мускулы и кости, которые съ одной стороны какъ бы уменьшались и распадались, съ другой -- начинали жить удвоенной, возросшей, дѣятельной жизнью. Фельцъ, лежа неподвижно съ закрытыми глазами, не чувствовалъ болѣе своего тѣла, распростертаго на цыновкахъ. Быстрыя мысли прорѣзывали его мозгъ, въ то время какъ пелена, обыкновенно окутывающая разумъ человѣка, точно разрывалась передъ нимъ...
   Глухой и гортанный голосъ Пе-и внезапно нарушилъ молчаніе.
   -- Феи-та-Дженъ, священные обычаи запрещаютъ задавать гостю вопросы. Ваша европейская вѣжливость тоже придерживается этого правила. Но хозяинъ, послѣ того какъ онъ открылъ дверь своего дома гостю, долженъ открыть ему также и двери своей души... Только женщинамъ подобаетъ слушать, не отвѣчая. Феи-Та-Дженъ, когда мнѣ была передана ваша визитная карточка, мое сердце забилось радостью. Эта радость не была только слѣдствіемъ эгоистическаго удовольствія увидѣть послѣ пятнадцатилѣтней разлуки своего уважаемаго друга, но также порождалась желаніемъ оказаться ему полезнымъ въ этой странѣ, которая для глазъ философа представляетъ печальное и достойное жалости зрѣлище.
   Фельцъ поднялъ лѣвую руку и сквозь пальцы поглядѣлъ на одинъ изъ девяти фіолетовыхъ фонарей.
   -- Пе-и Та Дженъ,-- сказалъ онъ,-- не умѣю выразить вамъ всю мою признательность. Это правда, вашъ разумъ освѣтитъ мнѣ потемки, въ которыхъ я блуждаю. Въ Японіи я всего только вторую ночь. Но уже и въ это время я увидѣлъ столько вещей, которыя не въ состояніи уяснить себѣ и на которыя вы, конечно, сумѣете дать мнѣ отвѣтъ.
   Ротъ Чеу-Пе-и растянулся вродѣ полуулыбки.
   -- Японія,-- сказалъ онъ,-- уже успѣла показать вамъ человѣка, который забылъ сыновнюю покорность, и женщину, которая пренебрегаетъ женской скромностью.
   Фельцъ въ удивленіи посмотрѣлъ на своего хозяина.
   -- Японія, -- продолжалъ Чеу-Пе-и, -- показала вамъ домъ, изъ котораго изгнаны духи предковъ, крышу, подъ которой помѣстились десять тысячъ новшествъ, занявъ мѣсто прежнихъ традицій и нарушивъ гармоничное будущее семьи и расы.
   -- Значитъ вамъ извѣстно, что я былъ сегодня днемъ у маркиза Іорисака?-- спросилъ Фельцъ.
   -- Мнѣ извѣстно все,-- отвѣтилъ китаецъ.
   Онъ тоже поднялъ свою руку къ потолку, гдѣ висѣли фонари. Фіолетовые лучи отбросили длинную тѣнь отъ его пальцевъ съ непомѣрно длинными ногтями.
   -- Мнѣ все извѣстно. Не. говорилъ ли я вамъ, что я здѣсь по повелѣнію императора?
   Онъ продолжалъ:
   -- Въ домѣ Іорисака вы встрѣтили человѣка, принадлежащаго къ націи Красноволосыхъ Людей. Этотъ иностранецъ посланъ сюда своимъ повелителемъ, который хочетъ узнать, какимъ образомъ намѣрено маленькое царство Восходящаго Солнца побѣдить великую имперію Оросъ (Россію). Тайна, которая не заслуживаетъ интереса и на которую древній философъ не обратилъ бы вниманія. Сынъ же Неба прислалъ меня для того, что бы я посмотрѣлъ, въ какой степени новое вооруженіе и новая стратегія могутъ обезобразить націю, которая до сихъ поръ управлялась философскими правилами Срединной Имперіи. Вотъ эту то цѣль я и преслѣдую. Чтобы увеличить свои недостаточныя познанія, мнѣ приходится собирать всевозможныя свѣдѣнія. Большое число преданныхъ мнѣ шпіоновъ исполняютъ обязанность моихъ ушей и глазъ. Такимъ образомъ всѣ новости, какъ городскія, такъ и государственныя, сообщаются мнѣ здѣсь. Вотъ почему я говорю, что мнѣ все извѣстно.
   Фельцъ снова откинулся на кожаную подушку.
   -- Пе-и-Та-Дженъ,-- сказалъ онъ,-- ваши слова скрываютъ тайный смыслъ. Чѣмъ Іорисака-Садао нарушилъ сыновнюю почтительность?
   -- Въ книгѣ Та-Хіо,-- торжественно началъ китаецъ,-- сказано: "Прежде всего человѣкъ долженъ постичь природу вещей, затѣмъ развить свои познанія, затѣмъ усовершенствовать свою волю, потомъ совершенно исправиться и наконецъ установить порядокъ въ своемъ домѣ. Тогда страна можетъ расчитывать на хорошее управленіе, и имперія будетъ наслаждаться миромъ". Тзангъ-Тзей, комментируя эти восемь правилъ, доказалъ намъ, что они не могутъ быть разъединены. Такимъ образомъ, человѣкъ, семья и имперія составляютъ нѣчто цѣлое и неразрывное. Сыновняя почтительность распространяется на всѣхъ предковъ, на всю общину, на все отечество; Іорисака Садао, отрицая предковъ, компрометируетъ тѣмъ отечество и совершаетъ преступленіе противъ обязанностей почтительнаго сына.
   Колѣнопреклонный мальчикъ поднесъ Фельцу новую приготовленную трубку. Фельцъ взялъ тяжелую пѣнковую трубку и поднесъ ее къ губамъ. Опіумъ кипѣлъ надъ лампой и сѣроватый дымъ стлался по цыновкамъ тяжелыми облаками.
   Затянувшись изъ трубки, Фельцъ рѣшился возразить своему хозяину.
   -- Пе-и-Та-Дженъ, когда странѣ грозитъ опасность, то не благоразумнѣе ли сначала отразить враговъ, а ужъ потомъ соблюдать традиціи? Конечно, правила древнихъ философовъ весьма мудры. Но развѣ имперія не является именно той вазой, которая хранитъ въ себѣ эти правила? И если ваза будетъ разбита, то не пропадутъ ли вмѣстѣ съ ней всѣ драгоцѣнныя предписанія древнихъ?.. Сыновняя почтительность должна распространяться на всю общину, на все государство. Дѣйствительно ли преступилъ Іорисака Садао, если онъ отрицаетъ, можетъ быть, только наружно память предковъ и если онъ измѣняетъ обычаямъ общины, намѣреваясь спасти отечество?
   Чеу-Пе-и курилъ въ полномъ молчаніи.
   Фельцъ продолжалъ:
   -- Пе-и-Та-Дженъ, когда необходимость заставляетъ мужа сойти съ прямого пути, то можно ли упрекать его жену, если она въ свою очередь вступаетъ на кривую дорогу, чтобы идти по слѣдамъ того, кого она избрала главой дома впредь до самой смерти?
   Чеу-Пе-и откинулъ отъ себя трубку, но только для того, чтобы взять сейчасъ же другую. Онъ продолжалъ молчать.
   Тогда Фельцъ поднялся на локтяхъ и, повернувшись къ своему собесѣднику, взглянулъ на него.
   -- Пе-и-Та-Дженъ,-- сказалъ онъ вдругъ,-- я выкурилъ сегодня столько трубокъ, что сбился со счета. Можетъ быть, благодаря опіуму, я теперь могу разбираться въ такихъ вещахъ, въ которыхъ въ обычное время мой слабый мозгъ непремѣнно заблудился бы... Да я видѣлъ сегодня очагъ, откуда изгнанъ духъ традицій. Но развѣ не написано, что людей слѣдуетъ судить по ихъ намѣреніямъ, а не по ихъ дѣйствіямъ? Тотъ, кто унижается, чтобы возвеличить родину, развѣ не заслуживаетъ оправданія?
   Бамбуковая трубка была кончена. Чеу-Пе-и сдѣлалъ глубокую затяжку и окружилъ себя сизымъ дымомъ Затѣмъ онъ проговорилъ:
   -- Самое лучшее, совсѣмъ не судить людей. Не станемъ ни приговаривать, ни оправдывать маркиза и маркизу Іорисака. Но философъ Менгъ-Тзей, отвѣчая однажды на вопросы Вангъ-Чанга, заявилъ, что никогда не слышалъ, чтобы кто нибудь преобразовалъ другихъ, обезобразивъ себя самаго, и еще менѣе, чтобы кто нибудь, преобразовавъ имперію, обезчестилъ себя.
   -- Вы, значитъ, думаете, что усилія японцевъ напрасны и они непремѣнно будутъ разбиты русскими?
   -- Я ничего не знаю, да къ тому же это не имѣетъ никакого значенія.
   И китаецъ разсмѣялся страннымъ смѣхомъ.
   -- Никакого значенія. Объ этихъ пустякахъ мы поговоримъ впослѣдствіи, когда для этого будетъ подходящій моментъ.
   Мальчикъ снова присѣлъ передъ Фельцемъ и подалъ ему бамбуковую трубку.
   -- Соблаговолите курить,-- сказалъ Чеу-Пе-и,-- этотъ бамбукъ былъ когда-то бѣлымъ и, только благодаря опіуму, онъ сталъ чернымъ послѣ того, какъ изъ трубки было выкурено десять тысячъ разъ... Никакое орлиное дерево, ни слоновая кость, ни драгоцѣнный металлъ не могутъ сравниться съ этимъ бамбукомъ...
   Они курили долго.
   Надъ облаками опіума, становившимися все болѣе и болѣе опаковыми, девять фіолетовыхъ фонарей свѣтились теперь, какъ звѣзды въ ноябрьскую ночь.
   Надъ землей уже пронесся холодокъ, который предшествуетъ разсвѣту.
   Фельцъ, лежа на цыновкахъ, грезилъ вслухъ:
   "Говоря по правдѣ, весь реальный міръ заключенъ среди этихъ четырехъ стѣнъ. Внѣ ихъ существуетъ только иллюзія. И я не вѣрю болѣе въ существованіе бѣлой яхты съ четырьмя трубами, на бортѣ которой живетъ женщина, сдѣлавшая изъ меня свою игрушку..."
   

VII.

   -- Миссъ Вэнъ, вы позвонили, чтобы подавали завтракъ?
   -- Нѣтъ...
   -- О, какая вы лѣнтяйка!..
   И мистриссъ Хоклей протянула руку къ электрическому звонку.
   Столовая на яхтѣ имѣла огромные размѣры и была такъ роскошно обставлена, что съ перваго взгляда можно было угадать, что вся эта роскошь преднамѣрена и цѣль ея -- подавить, ослѣпить каждаго посѣтителя. При желаніи можно было вообразить себя всюду, только не на яхтѣ. Лѣпные орнаменты, каріатиды, масса картинъ и позолота напоминали невольно фойе оперы или салопы рулетки въ Монте-Карло. М-съ Хоклей, владѣтельница яхты "Изольда" обладала тридцати милліоннымъ состояніемъ и желала, чтобы никто въ этомъ не сомнѣвался.
   Дворецкій, въ формѣ адмирала, принесъ на великолѣпномъ подносѣ утренній завтракъ: варенье, бисквиты и черный чай.
   -- Почему только двѣ чашки?
   -- Сударыня, г. Фельцъ еще не вернулся на судно...
   -- Это васъ не касается! Принесите немедленно еще чашку...
   М-съ Хоклей отдавала при казанія спокойнымъ, пренебрежительнымъ тономъ. Груда милліоновъ, съ которыхъ она взирала на міръ, не могла позволить ей унизиться до выраженія негодованія на лакея.
   Тѣмъ не менѣе она положила сахаръ и налила сливокъ въ чашку особы, которую она называла миссъ Вэнъ и которая оффиціально считалась ея лектрисой.
   М-съ Хоклей и миссъ Вэнъ, сидя другъ противъ друга, приступили къ завтраку. Онѣ выпили порядочное количество чая, съѣли нѣсколько кусковъ торта и намазывали вареньемъ цѣлыя дюжины бисквитовъ. Этотъ здоровый англо-саксонскій аппетитъ стоялъ въ какомъ-то странномъ противорѣчіи съ нѣжной граціей м-съ Хоклей и съ почти воздушной фигуркой миссъ Вэнъ. Миссъ Вэнъ казалась настоящей лиліей: блѣдная и тонкая, съ хрупкимъ и гибкимъ, какъ стебель, тѣломъ. Миссъ Вэнъ была одѣта во что-то среднее "между бальнымъ платьемъ и ночной сорочкой, очень открытой и широкой.
   М-съ Хоклей, не столь цвѣтущая, но болѣе женственная, казалась и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣе низменной. Глядя на нее, ее ни съ кѣмъ нельзя было сравнить, какъ только съ американкой, которой уже минуло тридцать лѣтъ, но которая находится въ полномъ расцвѣтѣ своей красоты. Эта красота безъ малѣйшаго недостатка составляла одно изъ трехъ преимуществъ м-съ Хоклей; вторымъ было ея огромное состояніе и третьимъ -- ея громкія приключенія, изъ которыхъ самыми скандальными были ея разводъ и самоубійство ея бывшаго мужа. Многія изъ нью-іоркскихъ и филадельфійскихъ принцессъ были бы знамениты, если-бы обладали такой великолѣпной яхтой и имѣли возможность прогуливаться на ней въ обществѣ знаменитаго художника Фельца. Но при видѣ м-съ Хоклей каждый забывалъ, что она богата и что она находится въ связи съ самымъ знаменитымъ человѣкомъ нашего времени. Все исчезало изъ головы и оставалось только одно безграничное восхищеніе предъ этимъ роскошнымъ тѣломъ и лицомъ, каждая линія котораго была совершенство. М-съ Хоклей была высокаго роста, съ мускулистымъ и въ тоже время гибкимъ тѣломъ. Глаза у нея были черные, кожа золотистаго оттѣнка. Но ни одно изъ этихъ качествъ не господствовало надъ остальными, а только гармонировало съ общей ея красотой. М-съ Хоклей была настоящая красавица безъ всякаго другого прилагательнаго, и Фельцъ, чтобы написать ее и запечатлѣть на полотнѣ то могучее очарованіе, которое исходило сразу и отъ ея чела, и отъ устъ, и отъ таліи, и отъ бедеръ, долженъ былъ написать портретъ всей ея фигуры и даже платья.
   Миссъ Вэнъ, доѣвъ свой тринадцатый бисквитъ, откинулась на спинку кресла.
   -- Довольно поздно, промолвила она.
   М-съ Хоклей взглянула на браслетъ съ часами.
   -- Да... уже четверть девятаго.
   -- Маэстро, повидимому, не торопится...
   М-съ Хоклей ничего не отвѣтила, но нервно надавила кнопку звонка. Лакей появился, откинувъ портьеру.
   -- Приведите Ромео.
   -- О,-- сказала миссъ Вэнъ,-- неужели вы можете постоянно ласкалъ это чудовище.
   Портьера снова раздвинулась, и въ столовую вошла гіена. М-съ Хоклей не могла допустить, чтобы у нея была только собака или кошка, какъ у другихъ простыхъ смертныхъ; и не успокоилась, пока не стала обладательницей ручной гіены.
   -- Поди сюда,-- сказала она по англійски.
   Въ это мгновеніе портьера снова раздвинулась, и вошелъ мужчина,-- это былъ Фельцъ.
   -- Доброе утро,-- сказалъ онъ.
   Онъ склонился передъ м-съ Хоклей, чтобы поцѣловать ея руку, но эта рука гладила грубую щетину гіены, и Фельцъ, склонившись, долженъ былъ ждать, когда она перестанетъ гладить животное.
   Фельцъ сѣлъ и однимъ глоткомъ выпилъ чашку простывшаго чая.
   -- Вы забыли, должно быть, который часъ, -- замѣтила м-съ Хоклей.
   -- Да,-- отвѣтилъ Фельцъ,-- и прошу у васъ прощенія. Но вѣдь вы знаете, гдѣ я былъ, и я думалъ, что вы не станете ни безпокоиться, ни сердиться...
   Она внимательно поглядѣла на него.
   -- Неужели вы дѣйствительно курили опіумъ?
   -- Всю ночь.
   -- Этого вовсе по васъ не замѣтно. Не правда-ли миссъ Вэнъ?
   Миссъ молча кивнула утвердительно головою. М-съ Хоклей продолжала изучать лицо Фельца, какъ ученый зоологъ какой нибудь интересный экземпляръ.
   -- Нѣтъ, впрочемъ, немного все таки замѣтно... по зрачку вашего глаза, который сталъ блестящѣе и неподвижнѣе... а также по мертвенному цвѣту лица.
   -- Благодарю...
   -- Почему -- благодарю? Я думаю, это не можетъ сердить васъ? Вѣдь это только констатированіе факта и -- ничего болѣе... Я хотѣла понять, почему вы такъ скверно выглядите... Опіумъ вѣдь не имѣетъ никакого вліянія на циркуляцію крови, не правда-ли? Онъ поражаетъ исключительно нервную систему и парализуетъ рефлексы... Если это вѣрно, то я не понимаю причины вашей блѣдности, можете вы объяснить?
   -- Нѣтъ.
   -- Но можетъ быть вы, такъ сказать, угадываете причину?
   -- Тоже нѣтъ.
   -- И васъ не интересуетъ узнать ее?
   -- Нисколько.
   -- Вы настоящій французъ... Французы никогда не отдаютъ себѣ яснаго отчета... Разскажите мнѣ, какого рода опьяненіе происходитъ отъ опіума?
   Фельцъ поднялся въ раздраженіи.
   -- Мнѣ совершенно невозможно объяснить вамъ это, -- сказалъ онъ.
   -- Почему?
   -- Потому что это опьяненіе совершенно недоступно американкѣ. А вы -- настоящая американка.
   -- Я дѣйствительно американка, но какъ это вы сразу открыли?
   -- На основаніи вашихъ вопросовъ. Вы полная противоположность француженки. Вы слишкомъ любите отдавать себѣ во всемъ отчетъ... т. е. вѣрнѣе, пытаться отдавать отчетъ...
   -- А развѣ это не вполнѣ естественный инстинктъ существа, которое мыслитъ или обладаетъ даромъ мышленія.
   -- Нѣтъ, скорѣе манія существа, которое не обладаетъ даромъ чувствовать.
   М-съ Хоклей не разсердилась. Наморщивъ немного лобъ, она повидимому раздумывала. Миссъ Вэнъ, все время молчавшая, вдругъ разразилась безцеремоннымъ смѣхомъ.
   -- Что съ вами?-- спросила ее м-съ Хоклей.
   -- Мнѣ смѣшно, что именно васъ, такую раздражительную и легко возбудимую особу, упрекаютъ въ отсутствіи дара чувствовать,-- отвѣтила, продолжая смѣяться, миссъ Вэнъ.
   -- Прошу васъ,-- замѣтила ей м-съ Хоклей,-- не прерывайте неумѣстными шутками серьезнаго разговора...-- И повернувшись къ Фельцу, она продолжала:-- Скажите, дорогой, вашъ этотъ китаецъ, котораго вы знавали прежде и встрѣтили здѣсь такимъ удивительно романтическимъ образомъ, онъ, что же, совсѣмъ некультурный?..
   Фельцъ наклонилъ впередъ голову и, глядя на м-съ Хоклей, отвѣтилъ:
   -- Совершенно! Будьте увѣрены, что между нимъ и вами нѣтъ никакого сходства.
   -- Неужели? Но развѣ онъ не путешествовалъ?
   -- Какъ-же, путешествовалъ.
   -- Удивительно! И теперь онъ здѣсь въ Японіи какъ разъ въ тотъ моментъ, когда она готовится стряхнуть съ себя остатки варварства... Неужели же онъ такой отсталый, этотъ вашъ китаецъ?.. Такъ, значитъ, у него нѣтъ даже телефона здѣсь въ Нагасаки?
   -- Нѣтъ.
   -- Непостижимо! И вамъ нравится быть въ его обществѣ?
   -- Вы же видите, что я у него забылъ даже о томъ, который часъ...
   -- Да...
   Она опять о чемъ то задумалась и наморщила брови.
   -- Французы,-- отрубила миссъ Вэнъ,-- сами имѣютъ очень смутное представленіе о современномъ прогрессѣ.
   -- Совершенно вѣрно,-- отвѣтила м-съ Хоклей, -- совершенно вѣрно, они -- полные невѣжды въ этомъ.
   Она подошла къ миссъ Вэнъ и пожала ей съ жаромъ обѣ руки. Фельцъ отвернулся и подошелъ къ одному изъ оконъ каюты.
   Въ эту минуту слуга принесъ двѣ охапки цвѣтовъ. М-съ Хоклей взяла принесенныя орхидеи и поставила ихъ въ бронзовыя вазы.
   -- Японскія?-- спросила миссъ Вэнъ.
   -- Нѣтъ, это все еще запасъ, взятый ранѣе. Онѣ отлично сохраняются на льду.
   Фельцъ взялъ одинъ изъ упавшихъ на полъ цвѣтковъ и, поднеся его къ носу, промолвилъ:
   -- Никакого запаха.
   И въ ту же минуту ему вспомнился берегъ Стрекозъ.
   -- Въ это время всѣ вишневыя деревья Нагасаки стоятъ въ цвѣту. Вы не предпочли бы чудныя розовыя вѣтки этимъ орхидеямъ, которыя кажутся искусственными?
   М-съ Хоклей не стала даже спорить:
   -- По истинѣ странно, что у васъ такіе вульгарные вкусы и въ то же время такой огромный талантъ.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ открылъ было ротъ, чтобы отвѣтить. Но въ это время м-съ Хоклей подняла обѣ руки, держа букетъ цвѣтовъ...
   Длинныя, стройныя ноги, упругія бедра, узкій торсъ, круглыя плечи, изъ которыхъ выходила крѣпкая, небольшая шея, полускрытая подъ тяжелой массой золотистыхъ волосъ,-- все это тѣло было столь великолѣпно, столь гармонично, что Фельцъ ничего не отвѣтилъ.
   Между тѣмъ мистрисъ Хоклей продолжала устанавливать цвѣты.
   -- Но, другъ мой,-- сказала она вдругъ,-- мнѣ кажется, что вы намъ еще ничего не разсказали о той японской маркизѣ, съ которой вы пишете портретъ?.. Какъ ее зовутъ, я уже забыла?
   -- Іорисака...
   -- Ахъ, да! Она -- настоящая маркиза?
   -- Самая настоящая.
   -- Стариннаго рода?
   -- Іорисаки были когда-то дайміо клана Кошу на островѣ Шикокъ.
   -- Даіміо, это значитъ -- владѣтельные дворяне?
   -- Да.
   -- Владѣтельные дворяне! Это дѣйствительно интересно. А я думала, что эта японская маркиза почти такая же дикарка, какъ и китайскій мандаринъ?
   Фельцъ разсмѣялся:
   -- Не совсѣмъ,
   -- О, у нея есть телефонъ?
   -- Не знаю, но думаю, что есть.
   -- У многихъ японцевъ есть телефонъ,-- вмѣшалась миссъ Вэнъ.
   -- Да,-- отвѣтила м-съ Хоклей, -- но меня удивляетъ, что маэстро согласился писать портретъ съ японки, у которой есть телефонъ.-- Она разсмѣялась и прибавила серьезно:-- такъ, значитъ, эта маркиза -- вполнѣ современная женщина?
   -- Да, довольно современная.
   -- Она не приняла васъ, сидя калачикомъ въ маленькой комнатѣ безъ оконъ, среди четырехъ бумажныхъ экрановъ?
   -- Нѣтъ, она приняла меня, сидя на бержеркѣ, въ салопѣ Людовика XV, между роялемъ и зеркаломъ въ золоченой рамѣ.
   -- Ого!
   -- Да. Кромѣ того я думаю, что у маркизы Іорисака тотъ-же самый портной, что и у васъ.
   -- Вы шутите?
   -- Нѣтъ, не шучу.
   -- Развѣ маркиза Іорисака не была одѣта въ кимоно?
   -- Нѣтъ, на ней было очень элегантное платье.
   -- Я поражена... А о чемъ вы разговаривали съ маркизой Іорисака?
   -- Приблизительно о томъ же, о чемъ разговариваете вы, когда въ первый разъ принимаете незнакомаго гостя.
   -- Она говоритъ по французски?
   -- Да, не хуже васъ.
   -- Но въ такомъ случаѣ она, дѣйствительно, удивительная женщина! Франсуа...
   -- Жанъ Франсуа, прошу васъ.
   -- Никогда! Вотъ еще одна изъ вашихъ вульгарныхъ замашекъ! Просто "Франсуа". Звучитъ гораздо благороднѣе. Я хочу вамъ сказать, Франсуа, что вы должны меня познакомить съ этой маркизой.
   Фельцъ, улыбавшійся до сихъ поръ, нахмурился.
   -- О,-- сказалъ онъ измѣнившимся голосомъ,-- неужели въ вашей клѣткѣ мало такихъ попугаевъ?
   И онъ презрительнымъ кивкомъ указалъ на миссъ Вэнъ. Миссъ Вэнъ даже не повела бровью.
   Но м-съ Хоклей громко разсмѣялась.
   -- Какой же вы ревнивецъ однако! Вы даже не можете выносить, чтобы около меня были женщины.
   Она смотрѣла на него своими великолѣпными свѣтлыми глазами, и изъ полуоткрытаго рта ея сверкали бѣлые крѣпкіе зубы. Ея веселость напоминала голодный аппетитъ кровожаднаго звѣря.
   Фельцъ вдругъ вспыхнулъ и сдѣлалъ по направленію къ ней одинъ шагъ. Она стояла въ пренебрежительной позѣ, машинально гладя по волосамъ миссъ Вэнъ.
   Онъ остановился и поблѣднѣлъ. Въ свою очередь она медленно шагнула къ нему. Правая ея рука продолжала покоиться на головѣ миссъ Вэнъ. Лѣвую же она протянула Фельцу.
   Онъ колебался. Но она перестала смѣяться. Черты ея лица приняли вдругъ холодное выраженіе. Быстрымъ и какимъ-то чувственнымъ движеніемъ она провела по губамъ кончикомъ языка.
   Онъ поблѣднѣлъ еще болѣе и покорно склонился надъ протянутой рукой.
   

VIII.

   "Изольда" обогнула южный мысъ. Изъ окна каюты, расположенной на правомъ борту, Фельцъ видѣлъ весь Нагасаки, начиная отъ большого храма Янтарнаго Коня, на холмѣ О-Сува, до знаменитыхъ фабрикъ, которыя служатъ какъ бы продолженіемъ города, по направленію къ фьорду.
   Было утро. Передъ тѣмъ шелъ дождь. Сѣрое небо было покрыто лохмотьями облаковъ, повисшихъ на вершинахъ холмовъ. Разнообразная зелень сосенъ, кедровъ и камфарныхъ деревьевъ казалась болѣе свѣжей подъ этимъ плащемъ мокрой ваты. Розовый снѣгъ вишневыхъ деревьевъ сверкалъ нѣжнѣе. А на границѣ низкихъ облаковъ кладбища, господствующія надъ городомъ, блестѣли своими маленькими памятниками, вымытыми дождевой водой. Только крыши домовъ, какъ всегда темныя и голубыя, лишенныя игры свѣта и тѣней, тѣснились въ безпорядкѣ вдоль побережья.
   -- У пейзажистовъ, -- думалъ Фельцъ,-- въ общемъ тѣ же самыя радости, что и у насъ. Мнѣ кажется одинаково пріятно писать эту орошенную дождемъ весну и лицо шестнадцатилѣтней дѣвушки, которая наканунѣ плакала подъ впечатлѣніемъ перваго любовнаго огорченія.
   Фельцъ отошелъ отъ окна и сѣлъ къ столу, гдѣ лежало нѣсколько эскизовъ. Онъ перелисталъ ихъ.
   -- Ба,-- промолвилъ онъ и отбросилъ эскизы.-- Когда-то у меня былъ талантъ. Теперь же лишь остатки... Жалкіе остатки.
   Онъ взглянулъ на деревянныя панели каюты. Комната была обставлена роскошно и со вкусомъ.
   -- Тюрьма,-- сказалъ Фельцъ.
   Не вставая, онъ опять посмотрѣлъ въ окно.
   -- Вотъ я въ экзотическомъ красивомъ городѣ, посреди народа, который борется за свою независимость и природныя качества которыхъ -- отвага, элегантность и вѣжливость -- возростаютъ при напряженіи борьбы. Случай далъ мнѣ даже возможность увидѣть вблизи аристократію этого народа и возможность наблюдать, какъ ихъ древніе инстинкты борятся съ новѣйшей культурой. Но отъ всего этого я теперь не прихожу въ восторгъ.
   Онъ склонилъ голову.
   -- Я не наслаждаюсь ничѣмъ, потому что глаза мои постоянно видятъ одинъ плѣнительный образъ женщины.
   Онъ подперъ руками голову.
   -- Образъ женщины, глупой, педантичной и порочной, но очаровательной; которая къ тому же умѣетъ отказывать и опьянять ласками поочередно.
   Онъ поднялся и развернулъ "Nagasaki Press", принесенную лакеемъ. Въ заголовкѣ онъ прочелъ телеграмму Рейтера:

Токіо, 22 апрѣля 1905 г.

   "Подтверждается извѣстіе прохожденія сорока восьми русскихъ судовъ въ виду Сингапура въ субботу 8 числа текущаго мѣсяца. Эскадрой командуетъ вице-адмиралъ Рожественскій. Отрядъ контръ-адмирала Небогатаго нигдѣ не замѣченъ. Есть слухъ, что вице-адмиралъ Рожественскій направился къ французскому берегу Индо-Китая.
   Инструкціи адмирала Того держатся въ тайнѣ."
   Газета выпала изъ рукъ Фельца. Онъ всталъ и облокотился на подоконникъ. Вѣтеръ, какъ это часто случается въ Нагасакскомъ заливѣ въ дождливые дни, вдругъ измѣнился. Теперь "Изольда" была повернута къ сѣверному мысу. Фельцъ видѣлъ передъ собой восточный берегъ фьорда, который находится какъ разъ противъ города. Въ этомъ мѣстѣ нѣтъ совсѣмъ домовъ. Зеленая одежда горъ спускается до самой воды. И эти горы болѣе зубчатыя, болѣе причудливыя и носящія болѣе японскій характеръ, чѣмъ горы другого берега, заставляютъ вспоминать пейзажи, которые писали древніе японскіе художники на рисовой бумагѣ какимоновъ.
   Но на этомъ восточномъ берегу между двухъ холмовъ проходитъ ущелье -- мрачное и темное, откуда день и ночь поднимается опаковый дымъ кузницъ и грохотъ паровыхъ молотовъ,-- это арсеналъ. Здѣсь Нагасаки выдѣлываетъ части судовъ и военныхъ орудій, которыя въ настоящее время служатъ для защиты имперіи.
   Фельцъ взглянулъ на цвѣтущія горы и на арсеналъ у ихъ подножья. И онъ подумалъ:
   -- Можетъ быть это спасетъ то...
   Онъ меланхолично улыбнулся:
   -- Во всякомъ случаѣ, жаль! Если бы этого не существовало, я писалъ бы маркизу Іорисаки Митсуко въ тройномъ платьѣ изъ китайскаго крепа, опоясанную пурпуровымъ шарфомъ!..
   

IX.

   Съ палитрой въ рукѣ Жакъ-Франсуа Фельцъ отодвинулся на два шага. На коричневомъ фонѣ полотна выдѣлялся великолѣпный портретъ. Несмотря на модную французскую прическу, лицо, со своими скошенными глазами и маленькимъ ртомъ, улыбалось улыбкой дальняго востока, улыбкой таинственной и возбуждающей безпокойство.
   -- О, дорогой маэстро, какъ это красиво! Какъ это вы такъ легко, точно играя, создаете такія великолѣпныя вещи?
   Маркиза Іорисака въ восторгъ всплеснула своими маленькими ручками. Фельцъ сдѣлалъ гримасу.
   -- Великолѣпныя... Вы слишкомъ снисходительны, сударыня.
   -- Вы развѣ недовольны?
   -- Нѣтъ.
   Онъ поочередно смотрѣлъ то на оригиналъ, то на портретъ.
   -- Вы во много разъ красивѣе, чѣмъ я могъ написась васъ. Это... конечно, это не такъ плохо... Маркизъ Іорисака, очутившись въ морѣ и уединившись вечеромъ въ своей каютѣ, конечно, узнаетъ черты лица своей любимой супруги... Но я мечталъ о лучшей передачѣ.
   -- Вы очень требовательны!.. Во всякомъ случаѣ вы еще не кончили: вы можете все исправить.
   -- Я никогда не исправляю даже эскизовъ, такъ какъ тогда испорчу.
   -- Но повѣрьте, дорогой маэстро, что это прекрасно...
   -- Нѣтъ...
   Онъ отложилъ палитру и, подперевъ рукой подбородокъ, съ напряженнымъ и упрямымъ вниманіемъ разсматривалъ сидѣвшую передъ нимъ женщину.
   Это былъ уже пятый сеансъ. Между художникомъ и моделью начала зарождаться извѣстнаго рода дружба. Нельзя сказать, чтобы ихъ пустая свѣтская болтовня смѣнялась иногда серьезнымъ разговоромъ или даже взаимными откровенностями, какъ это иногда бываетъ. Но маркиза Іорисака привыкла обращаться съ Жаномъ-Франсуа Фельцомъ скорѣй, какъ съ другомъ, чѣмъ какъ съ иностранцемъ.
   Вдругъ Фельцъ снова взялся за кисть.
   -- Сударыня,-- сказалъ онъ,-- мнѣ очень хочется обратиться къ вамъ съ самой нескромной просьбой...
   -- Съ самой нескромной?..
   -- О, я никогда не осмѣлился бы, если бы вы сами не ободрили меня...
   Она молчала удивленная.
   -- Прежде всего прошу извинить меня. Дѣло вотъ въ чемъ: чтобы закончить этотъ портретъ, мнѣ понадобится еще четыре или пять дней... Когда я кончу, то не согласитесь ли вы еще на нѣсколько сеансовъ? Я хотѣлъ бы сдѣлать портретъ для себя... Да... Другой... Но который не будетъ портретомъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Я принудилъ себя написать васъ, какъ вы есть, то-есть, вполнѣ современной женщиной, скорѣй парижанкой, чѣмъ японкой... Но мною овладѣла другая мысль, мысль, что, если бы вы родились полвѣка тому назадъ, то у васъ было бы то же самое лицо и та же самая улыбка... И вотъ эту-то улыбку, это лицо, которое вы получили отъ вашей матери и отъ японскихъ предковъ, я хотѣлъ бы написать вторично въ другой обстановкѣ... У васъ навѣрное въ какомъ нибудь старомъ шкапу найдется прежнее платье, очаровательное платье, съ широкими рукавами, благородное платье съ вышитыми гербами вашей фамиліи?.. Вы надѣнете самое великолѣпное изъ нихъ, и я думалъ бы, что передо мною -- не маркиза двадцатаго столѣтія, а -- супруга дайміо, жившая до великаго Переворота.
   Онъ вперилъ въ нее умоляющій взоръ. Она, казалось, была въ большомъ смущеніи и сперва разсмѣялась тѣмъ японскимъ смѣхомъ, какимъ смѣются всѣ японцы, когда ихъ застаютъ врасплохъ.
   -- О, дорогой маэстро! Какая странная мысль!.. Право...
   Она колебалась:
   -- Мой мужъ и я, мы были бы счастливы сдѣлать вамъ все пріятное. Мы поищемъ... Старинное платье, я не думаю... Но несомнѣнно...
   -- Вашъ мужъ?.. Развѣ я его сегодня не увижу,-- спросилъ художникъ?
   -- Нѣтъ... Онъ сегодня пошелъ гулять съ нашимъ другомъ, капитаномъ Ферганомъ... И сегодня онъ не вернется къ чаю...
   -- Я читалъ вчера въ "Nagasaki Press"...
   Онъ остановился: газета, сообщая свѣдѣнія о русскомъ флотѣ, все еще находившемся у Аннамитскаго берега, въ то же время извѣщала объ отправленіи адмирала Того на югъ. Можетъ быть, маркиза Іорисака ничего объ этомъ не знала; было-бы неудобно такъ неожиданно сообщить молодой женщинѣ, что ея мужъ долженъ вскорѣ отправиться на войну.
   Но продолжая оставаться спокойной, маркиза Іорисака сама докончила прерванную художникомъ фразу.
   -- Вы хотите сказать, о скоромъ отплытіи нашихъ броненосцевъ? Я читала это... Это по всей вѣроятности случится въ непродолжительномъ времени.
   Она спокойно улыбнулась, и Фельцъ удивленно спросилъ:
   -- А развѣ маркизъ не отправится въ море?
   Она широко раскрыла свои узкіе глазки.
   -- Конечно... Всѣ офицеры отправятся.
   -- Какъ вы думаете, будетъ сраженіе?-- задалъ онъ опять вопросъ.
   Кончиками пальцевъ она чуть чуть прикоснулась къ своимъ волосамъ и самымъ спокойнымъ тономъ проговорила:
   -- Мы думаемъ, что произойдетъ сраженіе, большое сраженіе...
   Фельцъ продолжалъ писать мелкими и быстрыми мазками.
   -- Вы останетесь очень одиноки послѣ отъѣзда вашего мужа...
   -- О, онъ уже не въ первый разъ покидаетъ меня... И въ такомъ положеніи теперь находится много японскихъ женщинъ...
   -- Вы не собираетесь возвратиться въ Токіо?
   -- Нѣтъ, такъ какъ я хочу бытъ вблизи Сасебо, пока не окончится война...
   -- Но вѣдь въ Нагасаки у васъ совершенно нѣтъ знакомыхъ?
   -- Да, никого. Мы здѣсь никого не видимъ, за исключеніемъ васъ и капитана Фергана. Но онъ уѣдетъ одновременно съ моимъ мужемъ...
   Фельцъ, прежде чѣмъ продолжать разговоръ, нѣсколько секундъ колебался.
   -- Я во всякомъ случаѣ не уѣду. Тѣмъ не менѣе, несмотря на мои сѣдые волосы, я не осмѣлюсь надоѣдать вамъ своими визитами, когда вашего мужа здѣсь больше не будетъ. Вѣдь, если я не ошибаюсь, это противорѣчило бы всѣмъ традиціямъ страны...
   -- Нисколько!.. Хотя, правда, истинная японка должна вести въ подобныхъ случаяхъ нѣсколько замкнутый образъ жизни... Во время китайской войны одна изъ японскихъ принцесъ, была удалена императорскимъ приказомъ отъ двора за то, что слишкомъ часто показывалась въ обществѣ со своей подругой-американкой...
   -- Удалена отъ двора?..
   -- Да...
   -- Но въ настоящее время, мнѣ кажется, нравы не столь уже строги?
   -- Да, не столь...
   Наступило молчаніе. Фельцъ попрежнему продолжалъ накладывать мазки. Маркиза, сидя неподвижно, сохраняла принятую ею позу.
   Однако черезъ нѣсколько минутъ она выпрямилась и ударила въ ладони. За дверьми раздалось японское "Хей" одной изъ служанокъ.
   -- Вы конечно не откажетесь выпить чашку чая, дорогой маэстро?..
   -- Я съ удовольствіемъ выпью чай,-- отвѣтилъ Фельцъ,-- хотя долженъ вамъ признаться, что вашъ англійскій чай мнѣ нравится гораздо менѣе, чѣмъ та ароматная вода, которую я получаю во всѣхъ мѣстныхъ чайныхъ, куда захожу во время прогулки...
   -- О, что вы говорите!..
   Она была такъ удивлена, что даже позабыла улыбнуться. Сильное любопытство изогнуло дугой ея брови.
   -- Неужели вы дѣйствительно любите японскій чай?
   -- И даже очень...
   -- Но вѣдь на яхтѣ вы его никогда не пьете?.. Ваша хозяйка, вѣроятно, предпочитаетъ англійскій чай?..
   -- Да, но у нея свои вкусы, у меня же свои...
   Маркиза Іорисака подперла кулачкомъ щеку.
   -- Нравится ли г-жѣ Хоклей въ Нагасаки?
   -- Навѣрное! М-съ Хоклей -- большая любительница разныхъ экскурсій, а вѣдь здѣсь есть, гдѣ погулять.
   -- Такъ, значитъ, вы еще не собираетесь уѣзжать отсюда? Кстати, куда вы отправитесь изъ Нагасаки?..
   -- Вѣроятно въ Яву... Вамъ извѣстно, что м-съ Хоклей собирается совершить кругосвѣтное путешествіе?..
   -- Я знаю... Это удивительная женщина, такая отважная... И такая красивая.
   Фельцъ довольно грустно улыбнулся.
   -- Извѣстно ли вамъ, что ей очень хочется познакомиться съ вами?..
   Онъ произнесъ эту фразу съ нѣкоторымъ колебаніемъ. Но маркиза съ поспѣшностью отвѣтила:
   -- О, я буду очень рада... По правдѣ говоря, мой мужъ и я уже давно хотѣли пригласить м-съ Хоклей, но боялись показаться навязчивыми:.
   Двери раскрылись, и вошли двѣ служанки, неся длинный англійскій подносъ.
   -- Пожалуйста, дорогой маэстро, не откажите выпить чашку чернаго чая; такъ какъ м-съ Хоклей будетъ нашей гостьей, то нужно привыкать къ ея любимому напитку...
   Маркиза чисто парижскимъ жестомъ одной рукой подала сахарницу, а другой протянула сливочникъ. Въ послѣднихъ ея словахъ не чувствовалось ни малѣйшаго намека на иронію.
   

X.

   Надъ большимъ храмомъ O-Сува разстилается небольшой паркъ, достигающій вершины холма Ниши...
   Паркъ очень невеликъ; тѣмъ не менѣе это настоящій паркъ -- прохладный, густой и таинственный. Японцы очень хорошо умѣютъ прекращать ростъ своихъ карликовыхъ кедровъ и миніатюрныхъ вишневыхъ деревьевъ. Но еще болѣе они любятъ гигантскіе кедры и большія развѣсистыя вишневыя деревья. Миніатюрные сады являются для нихъ интересными бездѣлушками, которыя заводятъ съ тою же цѣлью, какъ европейцы заводятъ у себя оранжереи и теплицы. Высокія же деревья составляютъ истинную радость и гордость Имперіи.
   Въ маленькомъ паркѣ на холмѣ Ниши, среди могучихъ камфарныхъ деревьевъ и криптомерій, откуда свѣшивались великолѣпныя глициніи, маркизъ Іорисака прогуливался со своимъ другомъ, капитаномъ Гербертомъ Ферганомъ.
   Среди купы деревьевъ извивалась аллея. Иногда на поворотахъ дороги деревья вдругъ разступались, и тогда становились видны всѣ зеленѣющія долины, весь городъ, подернутый голубоватой дымкой, съ его разбросанными предмѣстьями, и весь фьордъ стального цвѣта, лежащій у подножія садовъ, дворовъ и лѣстницъ большого храма.
   Оба пріятеля остановились на одномъ изъ такихъ поворотовъ.
   -- Сегодня отличная погода,-- сказалъ капитанъ Ферганъ.-- Конецъ апрѣля въ Японіи дѣйствительно великолѣпенъ.
   -- Да,-- согласился маркизъ.
   Онъ только мелькомъ взглянулъ на пейзажъ. Его любопытный и быстрый взглядъ не отрывался почти ни на минуту отъ спокойнаго лица англичанина.
   -- Кстати,-- сказалъ Іорисака Садао,-- вы никакихъ новостей не получили со вчерашней почтой относительно вашего друга, капитана Перси Скоттъ?
   -- Адмирала,-- поправилъ его англичанинъ.
   -- Я думаю, онъ продолжаетъ свои работы, которыя должны вызвать цѣлую революцію въ англійской морской артиллеріи?..
   -- О,-- отвѣтилъ Ферганъ,-- причемъ тутъ революція?
   Онъ придалъ своему лицу скептическое выраженіе. Но Іорисака продолжалъ стоять на своемъ.
   -- Если не революція, то во всякомъ случаѣ полная реформа... Правда, ваше адмиралтейство за послѣднія двадцать лѣтъ ввело массу улучшеній... Я слѣдилъ за развитіемъ вашего вооруженія. Лучше вашихъ пушекъ ничего не можетъ быть. Я уже не говорю о снарядахъ...
   -- Да,-- сказалъ Ферганъ,-- вы ввели ихъ у себя послѣ вашихъ не совсѣмъ удовлетворительныхъ опытовъ съ орудіями французскаго образца, произведенныхъ въ прошломъ году 10 августа...
   -- Это вѣрно... И поэтому я не стану болѣе касаться этого вопроса... Хе. Ваше вооруженіе отлично, и вся честь принадлежитъ вашему адмиралтейству. Но на войнѣ матеріалъ и вооруженіе ничего не стоятъ, не правда-ли? Вооруженіе -- пустяки, а люди -- все! И если вашъ личный составъ флота прекрасно обученъ и поставленъ, то вся честь принадлежитъ адмиралу Скотту...
   Ферганъ согласился молчаливымъ наклоненіемъ головы.
   -- Отличныя пушки, отличные снаряды -- все это, конечно, хорошо,-- продолжалъ съ жаромъ маркизъ.-- Но хорошіе наводчики, хорошіе артиллерійскіе офицеры -- это лучше! И вотъ именно этотъ подарокъ сдѣлалъ Перси Скоттъ Англіи. Но и Англія въ свою очередь сумѣла наградить адмирала. Вѣдь ему, если я не ошибаюсь, была назначена награда въ восемьдесятъ тысячъ іенъ?
   -- Совершенно вѣрно, восемь тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Но вѣдь если бы Скоттъ продалъ свое изобрѣтеніе въ частныя руки, онъ получилъ бы болѣе...
   -- Конечно!.. Восемь тысячъ фунтовъ -- не большая цѣна за такое открытіе. Нашъ императоръ, пожалуй, далъ бы больше за то, чтобы имѣть у себя своего Перси Скотта...
   -- Для какой надобности?-- спросилъ иронически Ферганъ.-- У васъ вѣдь есть англійскій Перси Скоттъ... Англія и Японія -- союзники!.. Вы могли и до сихъ поръ можете совершенно свободно пользоваться всѣми нашими работами...
   Маркизъ Іорисака на одну секунду отвернулся и посмотрѣлъ въ глубь парка.
   -- Совершенно свободно,-- повторилъ онъ.
   Голосъ у него оборвался, и онъ закашлялся.
   -- Совершенно свободно,-- это правда! О! Мы вамъ страшно обязаны! Мы до сихъ поръ пользовались работами вашего адмиралтейства: у насъ теперь ваши башни, ваши казематы, ваши снаряды, ваша броня... У насъ только нѣтъ еще вашихъ людей, ни того секрета, который изобрѣлъ Перси Скоттъ...
   -- Никакихъ секретовъ и нѣтъ,-- отвѣтилъ Ферганъ.-- А къ тому же развѣ вы не вышли побѣдителями въ сраженіяхъ 10 и 14 августа?
   -- Мы побѣдили... Но...
   Тонкія губы сжались въ презрительную улыбку.
   -- Но это были жалкія побѣды! Вы сами знаете это. Вы находились вмѣстѣ со мной на борту "Никко" 10 августа...
   Англичанинъ вѣжливо поклонился.
   -- Я былъ,-- сказалъ онъ,-- и могу засвидѣтельствовать, что это былъ славный день.
   -- Нѣтъ,-- воскликнулъ японецъ,-- Вспомните-ка! Неужели вы забыли нашу общую медлительность, нашъ безпорядокъ! Припомните, когда русскій снарядъ попалъ въ "Никко" и разбилъ бронированную трубку передачи тока! Вся жизнь крейсера мгновенно остановилась, какъ будто жизнь человѣка, у котораго обрѣзали важную артерію. Наши еще неповрежденныя пушки перестали стрѣлять. Наши артиллеристы напрасно ожидали приказаній, которыя не могли быть переданы. А "Цесаревичъ", сильно поврежденный нашими выстрѣлами, успѣлъ скрыться, благодаря только одной этой аваріи! Вотъ что было 10 августа! И я съ отчаяніемъ жду, что тоже самое можетъ произойти въ слѣдующее сраженіе только потому, что мы не обладаемъ секретомъ Англіи...
   -- Но у васъ нѣтъ никакихъ секретовъ!..
   Послѣдовало молчаніе. Они достигли вершины холма. Здѣсь они повернули и стали спускаться внизъ по другой аллеѣ, которая вела къ садамъ храма.
   -- Когда Скоттъ командовалъ "Terrible",-- началъ снова маркизъ Іорисака,-- его команда на пробномъ ученіи изъ ста выстрѣловъ попадала въ цѣль восемьдесятъ разъ. Восемьдесятъ процентовъ! Какой бы русскій крейсеръ или броненосецъ выдержалъ бы такой ливень снарядовъ?..
   -- Ба!-- отвѣтилъ Ферганъ,-- почему же "Никко" не можетъ стрѣлять столь же хорошо, какъ и "Terrible"? Вѣдь Перси Скоттъ училъ своихъ наводчиковъ при помощи инструментовъ, которые вамъ хорошо извѣстны. Развѣ у васъ нѣтъ телеметровъ Барра или Страуда?
   -- Все это конечно у насъ есть! И вы научили насъ, какъ съ ними обращаться... О! Мы вамъ страшно обязаны! Но все это хорошо только при учебной стрѣльбѣ. На войнѣ же большую роль играетъ всякая непредвидѣнность! Вспомните только о снарядѣ 10 августа...
   Онъ впился глазами въ лицо англичанина, какъ охотникъ впивается въ кустъ, гдѣ находится дичь.
   -- Британскій флотъ сражался столько разъ и въ самыя разнообразныя эпохи! И всегда, и повсюду онъ одерживалъ побѣды? При помощи какихъ чаръ? Вотъ что хотѣлось бы намъ знать! Что дѣлали Родней, Кеппель, Джервисъ, Нельсонъ, чтобы не быть никогда побѣжденными?
   -- Почемъ я знаю?-- разсмѣялся Ферганъ.
   Они спустились до садовъ. Паркъ неожиданно кончился на узкой террассѣ, обсаженной дюжиной вишневыхъ деревьевъ. Рядомъ находилась чайная.
   -- Смотрите!-- воскликнулъ Ферганъ, довольный, что можетъ перемѣнить тему разговора.-- Смотрите, вотъ г. Фельцъ...
   Художникъ сидѣлъ у дверей чайной и пилъ чай. Онъ всталъ и вѣжливо поклонился.
   -- Какъ вы поживаете?-- спросилъ его Ферганъ.
   Маркизъ Іорисака поклонился по французски, снявъ свою покрытую галунами фуражку.
   -- Вы здѣсь, дорогой маэстро! Я думалъ, что вы находитесь у насъ на виллѣ. Мы сейчасъ идемъ домой, и я думалъ, что застану еще васъ тамъ... Маркизѣ, значитъ, не удалось задержать васъ?..
   -- Она очень любезно просила меня остаться, но нашъ сеансъ и такъ затянулся слишкомъ долго... Маркиза нуждалась въ отдыхѣ, а я въ прогулкѣ.
   -- Тогда до свиданья... Надѣюсь до завтра?..
   -- До завтра.
   Онъ снова сѣлъ, сдѣлавъ жестъ рукой. Безмолвный и неподвижный, онъ перенесъ свой взглядъ по направленію къ городу и заливу. Вечернее солнце клонилось къ закату и уже окрасило море миріадомъ пурпурныхъ отблесковъ.
   Ферганъ и Іорисака ушли.
   -- Пѣшкомъ, я думаю, будетъ лучше?-- спросилъ англичанинъ.
   Онъ былъ отличный ходокъ. Кромѣ того берегъ Стрекозъ находился совсѣмъ близко.
   -- Пѣшкомъ, если вы такъ хотите.
   Они вышли изъ сада черезъ противоположную городу дверь. Не разговаривая, они дошли до маленькаго дугообразнаго моста, который былъ перекинутъ черезъ сѣверный ручей. Тутъ маркизъ Іорисака, который все это время, повидимому, былъ погруженъ въ задумчивость, вдругъ остановился.
   -- О,-- воскликнулъ онъ.-- Я совершенно забылъ, что мнѣ нужно увидѣться съ начальникомъ.
   -- У васъ дѣловое свиданіе?
   -- Да, какъ разъ сейчасъ... Что теперь дѣлать? Надѣюсь, вы меня извините?
   -- Что за вопросъ?.. Отправляйтесь сейчасъ же! Въ ста шагахъ отсюда вы найдете курума, въ сосѣднихъ съ храмомъ улицахъ!.. Я конечно пойду съ вами...
   -- О, ни за что на свѣтѣ! Я вѣдь сейчасъ же вернусь... Это простая формальность; я вернусь черезъ часъ уже домой... Сдѣлайте одолженіе, идите одинъ на виллу... Митсуко вѣроятно ждетъ насъ съ чаемъ. Я скоро возвращусь и мы вмѣстѣ пообѣдаемъ...
   -- Хорошо.
   

XI.

   Широко шагая, Ферганъ въ какихъ нибудь десять минутъ достигъ берега Стрекозъ.
   Онъ три раза стукнулъ въ двери виллы.
   -- Хей!..
   Служанка открыла дверь и распростерлась передъ другомъ хозяина дома. Гербертъ Ферганъ похлопалъ дружески мусме по свѣжей щечкѣ и прошелъ дальше.
   Салонъ Людовика XV черезъ открытыя окна принималъ горячую ласку заходящаго солнца.
   -- Добрый вечеръ,-- сказалъ войдя Ферганъ.
   Маркиза Іорисака, полулежавшая на кушеткѣ, вскочила, какъ на пружинахъ.
   -- Добрый вечеръ,-- отвѣтила она по англійски.-- Вы одинъ? О-Садао Санъ покинулъ васъ?
   Она говорила по англійски не хуже, чѣмъ по французски.
   -- О-Садао Санъ долженъ былъ пойти къ своему начальнику, не знаю, по какому-то дѣлу. Онъ не вернется раньше, какъ черезъ часъ.
   -- А!
   Она разсмѣялась нѣсколько натянутой улыбкой. Онъ подошелъ къ ней и, привычнымъ жестомъ взявъ ее за подбородокъ, поцѣловалъ въ губы.
   -- Митсу, моя милая!..
   Она покорно повиновалась его ласкамъ. Она вернула ему его поцѣлуй, стараясь цѣловать, какъ цѣлуютъ западныя женщины, полураскрывъ ротъ и задерживая дыханіе.
   Ферганъ между тѣмъ поднялъ ее съ земли и садясь посадилъ къ себѣ на колѣни.
   -- Что вы сегодня дѣлали?
   -- Ничего... Я ждала васъ... Я не расчитывала видѣть васъ сегодня одного.
   Онъ опять наклонился къ ней и поцѣловалъ ее.
   -- Вы очаровательны, Митсу... Кого вы сегодня видѣли?
   -- Никого!.. Художника...
   -- Ахъ, художника... Я увѣренъ, что онъ за вами ухаживаетъ!
   -- Нисколько...
   -- Невѣроятно!.. Всѣ французы ухаживаютъ за всѣми женщинами!..
   -- Но онъ слишкомъ старъ!..
   -- Это съ его стороны простое кокетство...
   -- Къ тому же, онъ влюбленъ... Вы это хорошо знаете!.. Въ свою американку м-съ Хоклей...
   -- Я знаю. Онъ не влюбленъ, онъ ея рабъ. Онъ ее больше ненавидитъ, чѣмъ любитъ... Но она завладѣла имъ... Онъ -- французъ... А она -- красавица и порочна.
   -- Порочна?
   -- О, да, очень! Это васъ, кажется, интересуетъ?
   Онъ почувствовалъ, какъ ея подбородокъ затрепеталъ въ его рукѣ. Но можетъ быть это ему такъ показалось? Мелодичный голосокъ продолжалъ говорить совершенно спокойно:
   -- Это меня нисколько не интересуетъ. А вы знакомы съ этой м-съ Хоклей?
   -- Только по слухамъ. Ее весь свѣтъ знаетъ.
   -- Нѣтъ, я хочу сказать, были ли вы ей представлены?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ вы будете.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Она придетъ къ намъ. Я обѣщала ее пригласить къ себѣ.
   -- Она заставила пригласить себя?
   -- Нѣтъ, я сама предложила...
   -- Богъ мой! Для чего?
   Прежде, чѣмъ отвѣтить, она подумала:
   -- Чтобъ доставить удовольствіе художнику. А также потому, что Садао-Санъ хочетъ, чтобы я какъ можно больше принимала европеекъ...
   Онъ разсмѣялся и снова поцѣловалъ ее.
   -- Какая послушная жена!..
   Онъ распустилъ пряди ея черныхъ волосъ.
   -- Если бы вы сохранили неудобную прическу мусме, я былъ бы лишенъ удовольствія прикасаться къ вашимъ волосамъ. Эта прическа гораздо удобнѣе.
   Она смотрѣла на него изъ подъ полуопущенныхъ рѣсницъ. Онъ становился смѣлѣе. Его губы жадно цѣловали ея уста, а руки разстегивали корсажъ, стремясь достичь и ощутить нѣжную теплоту грудей.
   -- Митсу, Митсу!.. Мой сладкій медъ!..
   Она не сопротивлялась. Но ея неподвижные руки свѣшивались вдоль туловища, а не замыкались вокругъ любовника..
   -- Пустите меня теперь!.. Прошу васъ, Гербертъ!.. Пустите и сидите смирно... Я буду занимать васъ музыкой...
   Она открыла піанино и стала перелистывать ноты.
   -- Я спою вамъ пѣсенку... Новую французскую пѣсенку. Обратите вниманіе на слова.
   Она стала перебирать клавиши. Ея руки бѣгали съ изумительной ловкостью. Она запѣла, выразительно и вѣрно аккомпанируя себѣ. Ея нѣжное сопрано придавало что то необычайное и таинственное странной мелодіи.
   "Онъ сказалъ мнѣ: "Эту ночь я видѣлъ сонъ. Вокругъ моей шеи обвились твои косы. Твои косы, точно черное ожерелье, обвились вокругъ моей шеи.
   Я ласкалъ ихъ и они были моими; и мы были соединены на всегда этими волосами, уста къ устамъ, -- такъ иногда два лавра имѣютъ одинъ и тотъ же корень.
   И мало-по-малу мнѣ стало казаться, что наши члены слились воедино, что я сталъ тобою и что ты вошла въ меня, какъ моя мечта.
   Замолкнувъ, онъ нѣжно положилъ свои руки мнѣ на плечи и такъ страстно посмотрѣлъ на меня, что я поцѣловала съ трепетомъ его глаза".
   Гербертъ слушалъ очень внимательно.
   -- Это очень мило,-- сказалъ онъ вѣжливо.
   Подобно всѣмъ англичанамъ, онъ не особенно много смыслилъ въ музыкѣ.
   -- Очень мило,-- повторилъ онъ, и вы превосходно играете.
   Она молчала, продолжая держать руки на клавишахъ.
   Гербертъ всталъ и, подойдя сзади, поцѣловалъ ее въ шею.
   -- Вы -- великолѣпная артистка.
   Она недовѣрчиво улыбнулась.
   -- Я только плохая ученица. Мнѣ не вѣрится, что вы дѣйствительно получили удовольствіе, слушая меня.
   Онъ запротествовалъ.
   -- Я получилъ большое удовольствіе и хотѣлъ бы послушать еще что нибудь.
   Она отказалась. Онъ настаивалъ.
   -- Спойте какую-нибудь японскую пѣсенку...
   Она слегка вздрогнула и послѣ нѣкотораго молчанія отвѣтила:
   -- У меня нѣтъ японскихъ нотъ. Да и какъ можно играть на роялѣ японскую музыку?..
   Онъ улыбнулся.
   -- Возьмите вашъ кото...
   Она подняла на него широко открытые
   -- У насъ здѣсь нѣтъ кото.
   Онъ пересталъ улыбатся. Онъ былъ настоящій англичанинъ, мало склонный къ мечтательности. Но цѣлый рядъ вѣковъ отшлифовали его расу. Онъ не могъ пройти передъ необычайными зрѣлищами жизни, не замѣтивъ ихъ величія или тайны...
   Она сказала: "у насъ здѣсь нѣтъ кото". Кото -- это родъ арфы, старинный и уважаемый японскій инструментъ, на которомъ играли только самыя благородныя дамы или придворныя. Маркиза Іорисака навѣрное училась въ дѣтствѣ играть на этомъ инструментѣ. И несомнѣнно въ юности не разъ перебирала слоновой косточкой звучныя струны. Но настали новыя времена, и теперь она говоритъ: "у насъ здѣсь нѣтъ кото".
   Гербертъ Ферганъ качнулъ головой и снова поцѣловалъ шею любовницы.
   -- Ну, пожалуйста, милая Митсу, спойте, прошу васъ...
   Она согласилась.
   -- Хорошо... Хотите я спою старинную танка?.. Вы знаете, танка, это -- маленькое стихотвореніе въ пять строкъ, которыми въ древнія времена обмѣнивались принцы и принцессы, при дворѣ Микадо и Шогуна... Этой пѣснѣ приблизительно около тысячи лѣтъ. Я выучила ее, когда еще была ребенкомъ и перевела на англійскій языкъ...
   Ея пальцы опять забѣгали по клавишамъ, вызывая печальную и причудливую мелодію. Но она не пѣла. Повидимому она колебалась. Желая помочь этому колебанію, Ферганъ еще разъ наклонился и поцѣловалъ ее.
   Тогда она медленно запѣла:
   
   "Время цвѣтенія вишенъ
   Еще не прошло.
   А между тѣмъ цвѣты должны опасть,
   Въ то время, какъ любовь тѣхъ, которые на нихъ смотрятъ,
   Достигла высшаго предѣла..."
   
   Маркиза замолкла и сидѣла неподвижно. Гербертъ Ферганъ, стоя близъ нея, хотѣлъ наклониться и поблагодарить ее новымъ поцѣлуемъ.
   Въ эту минуту въ глубинѣ салона раздался голосъ:
   -- Митсука, почему вы поете эти глупыя пѣсни?
   Гербертъ Ферганъ вдругъ выпрямился, и холодный потъ выступилъ у него на вискахъ. Въ комнатѣ находился маркизъ Іорисака.
   Видѣлъ ли онъ?..
   Но нѣтъ! Его голосъ былъ совершенно спокоенъ:
   -- Митсука, вы сегодня не обѣдаете съ нами?
   Она поднялась и, устремивъ глаза въ землю, отвѣтила:
   -- Я очень устала и хотѣла бы, если это васъ не стѣснитъ, чтобы мнѣ накрыли у себя.
   -- Какъ вамъ будетъ угодно...
   Она вышла. Дверь безшумно закрылась за нею. Гербертъ Ферганъ тяжело перевелъ духъ и провелъ рукой по лбу.
   Іорисака Садао сдѣлалъ четыре шага, облокотился на піанино и дружескимъ тономъ проговорилъ:
   -- Мы будемъ обѣдать вдвоемъ и можемъ спокойно побесѣдовать...
   Онъ остановился и, устремивъ взглядъ на англичанина, продолжалъ:
   -- Мы побесѣдуемъ. Мнѣ много чему нужно поучиться у васъ и попросить у васъ разныхъ совѣтовъ. Мы не должны повторять нашъ образъ дѣйствій, какъ во время сраженія 10-го августа... Вы не откажете союзнику...
   Гербертъ Ферганъ склонилъ голову. Бритыя щеки его зарумянились, и послушно онъ началъ говорить:
   -- 10 августа... 10 августа вы были робки, очень робки... Вы не знали, не чувствовали, что вы были болѣе сильными. У васъ не было вѣры въ себя и вы сражались какъ люди, которые боятся пораженія: слишкомъ осторожно и на слишкомъ большой дистанціи! Чтобы покорить себѣ море, нужно подготовлять себя методично и осторожно, а затѣмъ бросаться въ бой съ яростью и безуміемъ. Такъ поступали Родней, Нельсонъ и французъ Сюфренъ... Такимъ образомъ при открытіи огня...
   

XII.

   Дверь безшумно закрылась и маркиза Іорисака вышла.
   Въ слѣдующей комнатѣ она остановилась и внимательно прислушалась. Маркизъ Іорисака и Гербертъ Ферганъ повидимому разговаривали вполнѣ мирно. Сквозь тонкую перегородку до нея доносились историческія имена: Роднея, Нельсона, Сюфрена...
   Маркиза Іорисака медленнымъ жестомъ прикоснулась пальцами къ вискамъ. Затѣмъ, безшумно шагая, пошла дальше.
   Комната, примыкавшая къ салону, была совершенно безъ мебели. Маркиза Іорисака миновала ее и еще одну и очутилась въ отдаленномъ флигелѣ виллы. Здѣсь между двумя бумажными нано шелъ почти совершенно темный корридоръ, въ концѣ котораго находились двѣ двери.
   Маркиза Іорисака отворила дверь налѣво.
   За этой дверью находилось нѣчто вродѣ алькова изъ простого бѣлаго дерева съ красивыми рѣзными украшеніями, но совершенно голаго. Потолокъ въ комнатѣ былъ почти надъ самой головой. Три большія рамы, заклеенныя бумагой, замѣняли собою окна, а въ углу передъ кукольнымъ туалетомъ, украшеннымъ зеркаломъ въ лакированной рамѣ, подушка изъ чернаго бархата была единственнымъ предметомъ, на который можно было сѣсть, и то только поджавъ, по японскому, обычаю ноги.
   Остановившись на порогѣ, маркиза Іорисака ударила дважды въ ладоши, и передъ ней тотчасъ же явились двѣ служанки.
   Никакихъ словъ небыло произнесено. Мусме молча распростерлись по полу и разули госпожу. Затѣмъ онѣ быстро раздѣли ее, снявъ даже рубашку и европейскіе чулки.
   Совершенно нагая маркиза Іорисака закуталась въ широкій кимоно, всунула ноги въ сандаліи, и выйдя изъ своей комнаты, приняла ванну изъ почти кипящей воды, какъ это дѣлаютъ всѣ японскія женщины каждый вечеръ передъ закатомъ солнца.
   Затѣмъ она вернулась опять къ себѣ въ комнату, сняла кимоно и отбросила сандаліи. Служанки принесли ей три платья изъ легкаго крепа, три японскихъ платья съ широкими рукавами, всѣ три были темно-голубого цвѣта и украшены строгимъ орнаментомъ вродѣ канта.
   Одѣвшись, маркиза Іорисака сѣла передъ зеркаломъ. Прическа была немедленно распущена, и двѣ ловкихъ руки почти моментально положили пряди волосъ на японскій манеръ и скрѣпили ихъ золотыми и черепаховыми шпильками. Маркиза Іорисака встала, прошлась по комнатѣ и вышла въ полутемный корридоръ. Здѣсь она открыла дверь направо.
   Эта комната была убрана совершенно такъ же, какъ и ея. Только вмѣсто туалета съ зеркаломъ передъ маленькимъ алтаремъ изъ полированнаго кедра стояли два жертвенника, на которыхъ лежалъ рядъ таблетокъ съ именами предковъ.
   Все такъ же молча маркиза Іорисака распростерлась передъ таблетками и въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ оставалась лежать, уткнувшись лбомъ въ полъ.
   Послѣ этого она присѣла на подушку и взяла въ руки инструментъ, въ родѣ арфы, который ей принесла немедленно служанка.
   Въ воздухѣ задрожали звуки музыки тихой и мрачной, которая ни своимъ ритмомъ, ни гармоніей нисколько не напоминала западную музыку. Таинственные звуки летѣли другъ за другомъ, превращаясь въ какія-то фразы безъ начала и безъ конца, въ нихъ слышались то печальныя жалобы, то жестокія угрозы, то завываніе зимняго вѣтра, то крикъ ночныхъ птицъ. И надъ всѣмъ этимъ господствовала безысходная меланхолія...
   Сѣвъ, по древнему обычаю, въ залѣ своихъ предковъ, маркиза Іорисака играла на кото.
   

XIII.

   На слѣдующей недѣлѣ, когда Жанъ-Франсуа Фельцъ окончилъ портретъ маркизы Іорисака, эта послѣдняя не приминула пригласить м-съ Хоклей "придти безъ всякой церемоніи на чашку чая къ нимъ на виллу и полюбоваться на прекрасное произведеніе маэстро раньше, чѣмъ его увезетъ маркизъ Іорисака".
   М-съ Хоклей и не подумала отказаться отъ приглашенія. Она рѣшила отправиться въ обществѣ самого маэстро и своей лектрисы миссъ Вэнъ.
   -- Вы не возьмете съ собой гіены Ромео?-- спросилъ Фельцъ, когда они сходили съ "Изольды".
   -- Вы -- большой комикъ,-- отвѣтила м-съ Хоклей.
   Было первое мая. Несмотря на тревожныя извѣстія, распускаемыя каждое утро "Nagasaki Press", японскіе офицеры, находившіеся въ отпускѣ, еще не получили приказанія возвратиться въ Сасебо.
   Маркизъ Іорисака привѣтствовалъ своихъ гостей у воротъ сада. Онъ, какъ всегда, былъ въ морской формѣ. М-съ Хоклей съ удовольствіемъ замѣтила, что эта форма ничѣмъ не отличалась отъ офицерской формы американскихъ моряковъ. Маркизъ Іорисака, казалось, немного смутился и въ то же время былъ польщенъ этимъ комплиментомъ.
   Салопъ Людовика XV имѣлъ праздничный видъ. Севрскія вазы были полны цвѣтами, а мольбертъ, на которомъ находилась картина, былъ красиво задрапированъ шелкомъ. Маркиза Митсуко, въ гипюровомъ платьѣ, сдѣлала реверансъ своей посѣтительницѣ и въ ея честь говорила только по англійски.
   -- Маэстро извинитъ меня, если я измѣню его прекрасному французскому языку. Но я увѣрена, что на борту "Изольды" онъ самъ говоритъ только по англійски.
   Очарованная такимъ пріемомъ м-съ Хоклей не щадила ни похвалъ, ни комплиментовъ. Маркиза Іорисака настоящая волшебница! И какъ она граціозна, и какъ красива, и какъ воспитана. Дряхлые народы Европы погружаютъ своихъ женщинъ либо въ развратъ, либо въ хозяйство. Но у молодыхъ націй другія идеи и другія требованія. М-съ Хоклей доказывала превосходство своихъ соотечественниковъ надъ европейцами. И она отъ всей души радовалась, видя, что японцы идутъ по слѣдамъ американцевъ.
   -- Вы знаете англійскій, французскій и нѣмецкій языки?..
   -- О, нѣсколько словъ всего.
   -- Японскій само собою и, вѣроятно, также китайскій?
   Маркизъ Іорисака поспѣшилъ отвѣтить за жену, что она не знаетъ по-китайски.
   -- Вы получили вполнѣ европейское образованіе! Вы никогда не были въ Нью-Іоркѣ?
   Маркиза Іорисака никогда тамъ не была, о чемъ страшно сожалѣетъ.
   -- Этотъ парижскій туалетъ вамъ очень къ лицу!.. А ручка у васъ -- настоящее совершенство!
   Фельцъ чувствовалъ себя не въ духѣ и почти ничего не говорилъ. Миссъ Вэнъ тоже хранила пренебрежительное молчаніе. Несмотря на всѣ старанія хозяевъ дома, несмотря на экспансивный восторгъ м-съ Хоклей, визитъ оказался бы, пожалуй, неудачнымъ, если бы въ критическій моментъ не пришелъ Гербертъ Ферганъ. Маркизъ Іорисака относился къ нему съ самымъ искреннимъ дружелюбіемъ, и Фельцу пришлось заставить себя быть разговорчивымъ, чтобы не показаться невѣжливымъ, такъ какъ англичанинъ находился въ отличномъ расположеніи духа.
   -- Г. Фельцъ,-- сказалъ онъ сразу, какъ пришелъ,-- помните вы одно мѣсто изъ Ѳукидида, которое можно считать наиболѣе глубокимъ въ психологической литературѣ всѣхъ странъ и временъ. Извините меня за нѣкоторый педантизмъ: но мы, англичане, довольно сильны въ греческомъ... Именно это-то и является причиной того, что въ практической жизни мы гораздо ниже соотечественниковъ м-съ Хоклей... Такъ вотъ, въ разгаръ знаменитой чумы, опустошавшей Аѳины въ годъ III 87 Олимпіады, весь городъ былъ охваченъ какой-то безумной жаждой наслажденія и веселья, несмотря на то, что повсюду падали жертвы страшной болѣзни. Между тѣмъ Ѳукидидъ нисколько не удивляется и считаетъ это совершенно естественнымъ. Да... И по моему Ѳукидидъ правъ. Находясь въ Нагасаки въ положеніи тѣхъ древнихъ аѳинянъ, т. е., я хочу сказать, подъ угрозой неожиданной и мгновенной смерти, -- я проснулся сегодня тоже съ желаніемъ какъ можно больше наслаждаться жизнью.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ поднялъ брови.
   -- Вы находитесь подъ угрозой смерти?
   -- Да, мнѣ грозитъ русская пуля. Вѣдь я долженъ сопутствовать маркизу Іорисака на его крейсерѣ и буду присутствовать при слѣдующемъ сраженіи. Великолѣпное зрѣлище, г. Фельцъ, но въ то же время довольно опасное. Видѣли ли вы когда нибудь битву гладіаторовъ? Именно такую битву увижу я. Нѣтъ ничего болѣе возбуждающаго! Неудобство состоитъ лишь въ томъ, что вокругъ арены нѣтъ загородки, и мнѣ придется самому спуститься на арену.
   Онъ разсмѣялся. И маркизъ Іорисака дружески улыбнулся ему.
   Послѣ этого Гербертъ Ферганъ сказалъ нѣсколько очень ловкихъ комплиментовъ м-съ Хоклей насчетъ ея яхты. Американка вообще гордилась тѣмъ, что владѣетъ самымъ лучшимъ прогулочнымъ судномъ, къ тому же похвала исходила изъ устъ адъютанта англійскаго короля, но теперь м-съ Хоклей выслушала ее лишь краемъ уха, сосредоточивъ все свое вниманіе на маркизѣ Іорисака.
   Сидя рядомъ другъ съ другомъ на диванѣ, американка и японка, казалось, уже совсѣмъ подружились. М-съ Хоклей, завладѣвъ руками своей новой подруги и разговаривая тихимъ голосомъ, не переставала разспрашивать ее объ ея дѣтствѣ, юности, бракѣ, ея вкусахъ, привычкахъ, объ ея религіозныхъ и философскихъ идеяхъ. Этимъ допросомъ она еще разъ подтвердила репутацію своихъ соотечественницъ, отличающихся неутомимымъ любопытствомъ и собирающихъ ради спорта всевозможныя свѣдѣнія, которыя онѣ складываютъ себѣ въ голову, какъ въ какой нибудь складъ...
   Маркиза Іорисака охотно подвергалась этимъ разспросамъ. Она съ удовольствіемъ отвѣчала на все и ничего не скрывала. Она являла собою примѣръ покорности японскихъ женщинъ, о чемъ, впрочемъ, м-съ Хоклей не имѣла представленія. И столь же охотно она позволяла держать свою руку, которая, по сравненію съ красивой, но большой рукой м-съ Хоклей, казалась игрушкой...
   Миссъ Вэнъ, сидя на другомъ концѣ салона, своими холодными отвѣтами привела въ отчаяніе не только Фергана, но и самого маркиза Іорисака. Сидя неподвижно, въ пренебрежительной позѣ, на софѣ, она лишь по временамъ бросала взгляды по направленію м-съ Хоклей. И Фельцъ, глядя на эту сцену, улыбался иронически и въ то же время съ нѣкоторою горечью.
   Подали чай. Всѣ окна были открыты. Вдали вырисовывались зубчатыя горы, которыя идутъ по обѣимъ сторонамъ залива, а по склону ихъ -- зеленѣющія кладбища, окружающія кольцомъ затянутый голубоватой дымкой городъ. Было очень тепло, вслѣдствіе того, что солнце стояло еще высоко надъ горизонтомъ и умѣряло сырую свѣжесть весенняго воздуха.
   -- Маркизъ,-- сказала м-съ Хоклей,-- я совершенно очарована вашей женой и прошу у васъ разрѣшенія видѣться съ ней, насколько будетъ возможно, чаще. Кромѣ того, я не хочу, чтобы она слишкомъ скучала послѣ вашего отъѣзда на войну. Я надѣюсь, что мои визиты развлекутъ ее нѣсколько. Если понадобится, я продолжу мое пребываніе въ Японіи. Но я не потерплю, чтобы такая красивая и интересная женщина въ одиночествѣ ожидала славнаго возвращенія своего мужа. Къ тому же Франсуа Фельцъ собирается писать вторично портретъ маркизы, только въ другомъ костюмѣ. Я буду сопровождать его, чтобы были соблюдены приличія. И я не уѣду изъ Нагасаки, пока вы не одержите побѣды надъ русскими дикарями.
   Маркизъ Іорисака отвѣсилъ низкій поклонъ. Онъ хотѣлъ что-то отвѣтить, но въ это время отворилась дверь, и въ салонъ вошло новое лицо, котораго вовсе не ожидали.
   Это былъ японскій морской офицеръ, одѣтый въ точно такую же форму, какъ и маркизъ Іорисака, и въ томъ же самомъ чинѣ. Только одна подробность отличала ихъ лица одно отъ другого: маркизъ Іорисака носилъ усы, а новоприбывшій былъ совершенно бритый.
   Онъ вошелъ и прежде всего сдѣлалъ поклонъ по старинному японскому обычаю, согнувъ корпусъ и касаясь руками колѣнъ. Затѣмъ, подойдя къ маркизу Іорисака, онъ поклонился ему лично и привѣтствовалъ его на японскомъ языкѣ, на что маркизъ отвѣтилъ церемонной, вѣжливой фразой.
   Въ это время Ферганъ приблизился къ Фельцу и сказалъ:
   -- Наблюдайте внимательнѣе, такъ какъ вы видите передъ собой одного изъ представителей старой Японіи.
   Маркизъ Іорисака взялъ за руку своего посѣтителя и повернулся къ обществу.
   -- Имѣю честь представить моего уважаемаго товарища, виконта Хирата Такамори, лейтенанта съ крейсера "Никко"... Прошу извиненія за него, такъ какъ онъ не говоритъ ни по-англійски, ни по-французски...
   Всѣ поклонились. Виконтъ Хирата снова отдалъ церемонный поклонъ. Затѣмъ, сказавъ краткое привѣтствіе маркизѣ Іорисака, которая низко склонилась передъ нимъ, онъ отвелъ въ сторону маркиза и сталъ оживленно съ нимъ бесѣдовать.
   -- Я познакомился съ этимъ виконтомъ Хирата во время послѣдней кампаніи,-- разсказывалъ Ферганъ Фельцу.-- Это очень интересный человѣкъ, который отсталъ отъ своего вѣка ровно на сорокъ лѣтъ. А вы знаете, что въ Японіи сорокъ лѣтъ все равно, что у насъ четыре столѣтія. Виконтъ Хирата -- сынъ дайміо, какъ и нашъ хозяинъ. Но въ то время какъ Іорисаки происходятъ изъ клана Кошу, съ острова Хондо, Хираты принадлежатъ клану Сатсума на островѣ Кіушу. Это -- огромная разница. Кошу были когда-то литераторами, поэтами и артистами. Сатсумы же -- только воинами. Когда настала революція 1868 года, которую японцы называютъ Великимъ Переворотомъ, Сатсума и Кошу оба взялись за оружіе въ защиту микадо. Ихъ военная побѣда повлекла за собою измѣненія ихъ феодальнаго положенія, такъ какъ микадо, едва освободившись отъ шогуна, поспѣшилъ уничтожить кланы, дайміо и ихъ самураевъ. Кошу покорился сейчасъ же новому порядку вещей; Сатсума же не подчинился. Родители маркиза Іорисака модернизировались въ одну минуту, и у императора не было болѣе покорныхъ и болѣе понятливыхъ слугъ въ дѣлѣ реорганизаціи имперіи. Родители же виконта Хирата въ теченіе девяти лѣтъ вели совершенно замкнутый образъ жизни, а когда они, наконецъ, вышли изъ своего замка, то только для того, чтобы броситься съ оружіемъ въ рукахъ на императорскія войска. Они были побѣждены. Всѣ умерли... Да, г. Фельцъ, родной отецъ этого офицера погибъ, сражаясь противъ императора, того самаго императора, который царствуетъ еще сейчасъ. И у меня есть основаніе думать, что виконтъ Хирата и теперь еще исповѣдуетъ тѣ же самыя чувства, которыми руководился его отецъ и другіе предки... Самое комичное въ этомъ то, что онъ тѣмъ не менѣе отличный офицеръ, хорошо знающій свое дѣло. На "Никко" онъ завѣдуетъ электрическими машинами, и очень немного европейскихъ офицеровъ могутъ сравниться съ нимъ въ знаніи...
   Въ этотъ моментъ маркизъ Іорисака, до сихъ поръ молча слушавшій рѣчь виконта, повернулся опять къ обществу.
   -- Мой уважаемый товарищъ сообщаетъ, что мы оба, т. е. трое (онъ взглянулъ при этомъ на Фергана) завтрашній день должны явиться въ Сасебо...
   Всѣ вдругъ замолчали. Жанъ-Франсуа Фельцъ посмотрѣлъ на софу. Маркиза Іорисака отняла свои руки изъ рукъ американки.
   Гербертъ Ферганъ заговорилъ первымъ.
   -- Что я вамъ сейчасъ говорилъ относительно Ѳукидида, г. Фельцъ? Что бы со мной ни случилось на борту "Никко", я радъ раздѣлить участь этого прекраснаго произведенія.
   И онъ указалъ рукой на портретъ, на который м-съ Хоклей еще до сихъ поръ не обратила вниманія. Вспомнивъ о томъ, для чего она была приглашена, м-съ Хоклей встала и подошла къ портрету.
   Виконтъ Хирата, стоя въ четырехъ шагахъ отъ картины, тоже посмотрѣлъ на нее. Его взглядъ быстро сравнилъ азіатское лицо, изображенное на портретѣ, съ европейскимъ лицомъ американки, которая подходила къ нему. И говоря вполголоса, онъ произнесъ быстро нѣсколько словъ по-японски, которыя успѣлъ понять только одинъ капитанъ Ферганъ.
   -- Онъ, кажется, сдѣлалъ критическое замѣчаніе,-- сказалъ Фельцъ.
   -- Нѣтъ, сударь, Сатсумы рѣдко пускаются въ дебри искусства. Виконтъ Хирата сдѣлалъ скорѣе этнологическое замѣчаніе, впрочемъ, довольно образное. Онъ сказалъ: "Наша кожа желтая, а ихъ бѣлая -- золото дороже серебра".
   

XIV.

   Комната м-съ Хоклей на борту "Изольды" была обставлена съ удивительной роскошью.
   Часы пробили только-что полночь.
   Растянувшись на своей постели, м-съ Хоклей, одѣтая въ одну сорочку изъ черной сюра, которая была прозрачнѣе всякихъ кружевъ, слушала на сонъ грядущій то, что читала ей миссъ Вэнъ.
   Миссъ Эльза Вэнъ сидѣла на стулѣ съ прямой спинкой и была одѣта въ вечернее платье, которое пожалуй было еще болѣе откровеннымъ, чѣмъ сорочка м-съ Хоклей, но все же это было платье. А такъ какъ платье дѣлаетъ монаха, какъ говоритъ пословица, то у миссъ Вэнъ какъ бы стушевывалось или скрадывалось то, что было нѣсколько смѣлаго въ позѣ и одеждѣ м-съ Хоклей.
   Впрочемъ таковъ былъ обычай. М-съ Хоклей не любила мѣнять свои привычки.
   Миссъ Вэнъ читала одиннадцатую главу того произведенія, десятую главу котораго она читала вчера.
   Голосомъ, въ которомъ слышались носовые звуки, какъ у большинства настоящихъ янки, но яснымъ и твердымъ для столь молодой дѣвушки, миссъ Вэнъ читала:
   "И въ то же время, -- какое странное противорѣчіе для тѣхъ, кто вѣритъ во время,-- геологическая исторія учитъ насъ, что жизнь есть ни что иное, какъ краткій эпизодъ между двумя вѣчностями смерти и что въ этомъ эпизодѣ сознательная мысль не продолжалась и не продолжится никогда долѣе одного момента. Мысль есть ничто иное, какъ блескъ молніи среди темной ночи. Но за то эта молнія есть въ то же время все".
   -- Г. Пуанкаре -- оригинальный писатель,-- сказала м-съ Хоклей.
   Миссъ Вэнъ, утомленная чтеніемъ, отхлебнула изъ стакана лимонадъ, который заранѣе ставился передъ ней.
   -- Оригинальный,-- повторила м-съ Хоклей,-- въ философскомъ, конечно, значеніи; нѣсколько только поверхностный, какъ вы думаете? Слишкомъ французъ и не имѣетъ присущей нѣмцамъ глубины...
   -- Да,-- сказала миссъ Вэнъ.-- Нѣмцы для каждаго сюжета имѣютъ особый языкъ, который пріятно знать и понимать, потому что онъ приковываетъ къ себѣ нашу мысль. Пуанкаре-же говоритъ общимъ языкомъ. И въ этомъ заключается извѣстнаго рода фривольность.
   М-съ Хоклей небрежно повернулась на спину и обхватила рукой одно изъ своихъ колѣнъ.
   -- Дѣйствительно, фривольность. Вы правы. Кромѣ того такой вульгарный языкъ создаетъ опасность атеизма... Не слѣдуетъ чтобы люди безъ образованія читали подобныя книги.
   -- Вы хотите сказать, что эти книги не религіозны.
   -- Конечно. Вѣдь въ сущности это -- не болѣе, какъ парадоксы.
   Въ это время въ дверь кто то постучалъ.
   -- Это вы, Франсуа?
   -- Я,-- отвѣтилъ Фельцъ.
   Онъ вошелъ и окинулъ взглядомъ обѣихъ женщинъ.
   -- Если не ошибаюсь, вы разговаривали на счетъ религіи? Слово "религія" онъ произнесъ безъ всякой насмѣшки.
   -- Нѣтъ, мы просто философствовали относительно прочитанной книги...
   Чтобы показать на книгу, м-съ Хоклей выпустила изъ рукъ ногу. Нога, очутившаяся вдругъ на свободѣ, скользнула и сверкнула въ темнотѣ своею бѣлизною.
   Фельцъ одно мгновеніе созерцалъ эту ногу, потомъ повернулся къ книгѣ.
   -- Чортъ возьми! Вы однако читаете возвышенныя вещи.
   Онъ наклонился и прочиталъ:
   "Мысль есть ничто иное, какъ блескъ молніи среди темной ночи. Но за то эта молнія есть въ то же время все". Этотъ афоризмъ пожалуй можно будетъ повторить моему китайцу, который, навѣрное, его одобритъ... Но неужели этотъ Пуанкаре заставилъ васъ свести разговоръ на религію?
   М-съ Хоклей пренебрежительно помахала рукой, сверкавшей брилліантами.
   -- Нѣтъ, миссъ Вэнъ сейчасъ совершенно справедливо назвала его фривольнымъ писателемъ.
   Фельцъ широко раскрылъ глаза, но сейчасъ же вспомнилъ слова, слышанныя имъ при свѣтѣ девяти философскихъ фонарей: "Женщинъ подобаетъ слушать, но никогда не слѣдуетъ имъ отвѣчать". И Фельцъ не отвѣтилъ.
   М-съ Хоклей къ тому же спросила его:
   -- Были ли вы на вокзалѣ?
   -- Да, и передалъ вашъ поклонъ маркизу Іорисака.
   -- Такъ онъ, значитъ, уѣхалъ?.. И англійскій капитанъ уѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ?..
   -- Да, и виконтъ Хирата то же.
   -- Этотъ виконтъ Хирата не интересуетъ меня, онъ мнѣ кажется совершенно некультурнымъ. А видѣли вы маркизу?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ значитъ она не была на вокзалѣ? Мнѣ показалось, что она нисколько не влюблена въ своего мужа?..
   -- Не могу ничего сказать вамъ по этому поводу.
   -- Я во всякомъ случаѣ узнаю ея истинныя чувства. Когда вы предполагаете начать писать вашъ новый портретъ?
   -- Завтра или послѣ завтра. Мнѣ торопиться некуда.
   -- Ахъ, да, скажите пожалуйста, почему это вы не пришли къ обѣду? Я получила ваше письмо, но уже позже. Вы конечно совершенно свободны, но это нарушаетъ привычки.
   Фельцъ прикусилъ губу.
   -- Вокзалъ находится очень далеко. Когда поѣздъ отошелъ отъ станціи, солнце уже закатывалось. Я пошелъ пѣшкомъ по городу. Улицы подъ лиловымъ небомъ, казалось, были вымощены аметистами. У меня не хватило духу продолжать мой путь. Я остановился, чтобы лучше полюбоваться картиною. А когда погасъ послѣдній свѣтъ, я вдругъ почувствовалъ такую усталость и печаль, что не захотѣлъ утруждать васъ своимъ присутствіемъ.
   М-съ Хоклей, обратившись вся во вниманіе, подняла съ подушки свою бѣлокурую головку.
   -- О, -- сказала она, -- вы удивительно поэтично разсказываете это!..
   Она замолчала, стараясь, вѣроятно, представить себѣ улицы, въ которыя надвигается золотистый сумракъ. Но должно быть это ей не удалось, такъ какъ она вскорѣ опять откинулась на подушки.
   -- Но что же вы дѣлали потомъ?
   -- Я отправился къ своему другу -- китайцу.
   -- Что за странная у васъ фантазія посѣщать этого смѣшного человѣка? Вы опять курили сегодня опіумъ?..
   -- Нѣтъ.
   -- Почему?
   -- Потому что... Потому что я хотѣлъ вернуться сегодня пораньше домой...
   Онъ въ упоръ посмотрѣлъ на нее. Она вдругъ разсмѣялась.
   -- Миссъ Вэнъ, мнѣ кажется, что черезъ это окно проникаетъ сюда слишкомъ японскій воздухъ... А я знаю, что вы его не выносите... Будьте любезны, возьмите пульверизаторъ... Попрыскайте пожалуйста повсюду и на кровать, и на меня тоже...
   Миссъ Вэнъ, послушная и молчаливая, взяла небольшой золотой флаконъ. Подъ лаской ароматичной пыли, м-съ Хоклей выпрямилась на постели и подъ тонкой оболочкой сюра обрисовались ея прекрасныя формы.
   Фельцъ дважды провелъ рукой по лбу, затѣмъ закрылъ глаза. Смѣхъ м-съ Хоклей опять раздался въ комнатѣ.
   -- Довольно... Поставьте пульверизаторъ на мѣсто, Эльза. Теперь совсѣмъ хорошо... Который часъ?..
   -- Половина перваго.
   -- Я думаю, вамъ обоимъ пора идти спать.
   Отвѣта на это не послѣдовало. Миссъ Вэнъ медленно ставила на мѣсто флаконъ съ духами. Фельцъ, сохраняя прежнюю позу, не открывалъ глазъ.
   -- Да,-- опять заговорила м-съ Хоклей, -- вы должно быть устали... Идите спать... Прощайте!
   Въ дверяхъ Фельцъ остановился, чтобы пропустить дѣвушку.
   -- Франсуа,-- вдругъ позвала его м-съ Хоклей,-- останьтесь на минутку здѣсь... Мнѣ нужно съ вами поговорить...
   Миссъ Вэнъ уже вышла. Она какъ то неловко закрыла дверь, которая захлопнулась съ страшнымъ трескомъ.
   Фельцъ оставшись одинъ, сдѣлалъ три шага. Розовый свѣтъ лампъ освѣтилъ его поблѣднѣвшее лицо.
   М-съ Хоклей разсмѣялась.
   -- Право, мнѣ даже неловко удерживать васъ, когда вы такъ утомлены... Будетъ лучше, если вы пойдете спать, какъ и миссъ Вэнъ...
   Онъ находился около постели. Онъ склонилъ колѣна и, взявъ свѣсившуюся руку, запечатлѣлъ на ней горячій поцѣлуй.
   -- О, Бетси, хоть сегодня, въ видѣ исключенія, не заставляйте меня испытывать муки...
   Она наклонила къ нему голову.
   -- Вы вполнѣ увѣрены, что не хотите возвратиться въ вашу комнату, чтобы изобразить на полотнѣ аметистовыя улицы?... Нѣтъ?...
   

XV.

   На другой день м-съ Хоклей отправилась въ сопровожденіи Фельца къ маркизѣ Іорисака.
   Какъ и обыкновенно, маркиза приняла своихъ гостей самымъ любезнымъ образомъ. Но настоящая цѣль визита не могла быть достигнута, такъ какъ вопросъ о позированіи въ японскомъ костюмѣ даже и не поднимался. Несморя на то, что маркиза была освѣдомлена о посѣщеніи, она все же была въ парижскомъ модномъ платьѣ. Когда же Жанъ-Франсуа Фельцъ напомнилъ ей о томъ, что она ему обѣщала, маркиза отвѣтила, что въ самый послѣдній моментъ у нея не хватило мужества надѣть на себя старые лохмотья.
   -- За то я этимъ очень довольна,-- сказала м-съ Хоклей,-- въ этомъ платьѣ вы гораздо соблазнительнѣе.
   Легкая болтовня продолжалась часа два. М-съ Хоклей доставляло огромное удовольствіе смотрѣть, какъ изъ этого маленькаго азіатскаго рта вылетали англійскія слова. Маркиза Іорисака съ своей стороны принимала дань восхищенія своей новой подруги съ какой то смѣсью удовольствія и кокетства.
   Недовольный Фельцъ ограничивался только односложными словами. Но передъ отъѣздомъ онъ снова повторилъ свою просьбу, чтобы маркиза къ слѣдующему его посѣщенію надѣла японскій костюмъ.
   Было рѣшено, что Фельцъ пріѣдетъ черезъ день, въ пятницу 5-го мая. Но въ этотъ разъ было также, какъ и въ предыдущій. Какъ разъ утромъ маркиза получила изъ Парижа новыя платья и, конечно, не могла противостоять искушенію показаться въ одномъ изъ нихъ м-съ Хоклей.
   -- Я думаю, -- сказала м-съ Хоклей.-- что ни одна парижанка не можетъ казаться въ этомъ платьѣ граціознѣе васъ.
   Фельцъ, окончательно разочарованный, не проронилъ ни слова. У него было столь недовольное лицо, что передъ прощаньемъ маркиза прошептала ему:
   -- Дорогой маэстро, -- сказала она по французски.-- мнѣ очень непріятно, что я еще разъ не сдержала своего слова... Я вижу, вы сердитесь на меня... Не протестуйте, я это вижу, и вы совершенно правы... Но я искуплю мою вину. Приходите завтра одинъ, какъ прежде... Приходите, и я клянусь, приготовлю костюмъ для той картины, которую вы хотите писать...
   М-съ Хоклей приблизилась къ нимъ.
   -- Вы, кажется, о чемъ-то секретничаете?
   -- О нѣтъ, я просто извиняюсь передъ маэстро, такъ какъ чувствую, что никогда не рискну явиться въ старинномъ платьѣ въ вашемъ присутствіи. И вотъ я приглашаю маэстро придти въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда васъ тутъ не будетъ...
   -- Завтра,-- сказалъ Фельцъ.
   И въ душѣ онъ изумился этой японской дипломатіи. М-съ Хоклей была польщена и разсмѣявшись проговорила:
   -- Отлично. Тѣмъ болѣе, что я предпочитаю видѣть васъ въ самыхъ красивыхъ платьяхъ. Пусть маэстро придетъ сюда завтра, я же останусь на яхтѣ. Но за то послѣзавтра я приду, а онъ не придетъ. Такимъ образомъ все устроится къ общему благу.
   Она на минуту задумалась и прибавила:
   -- Тѣмъ не менѣе я увѣрена, что картина выйдетъ великолѣпной, несмотря на причудливость стариннаго костюма, вѣдь маэстро какъ разъ лучше всего изображаетъ разныя причудливости.
   Она опять помолчала и закончила свою рѣчь слѣдующими словами.
   -- Я только не знаю, удобно ли, что васъ посѣщаетъ мужчина въ то время, когда вашъ мужъ находится на войнѣ?
   -- Ну, вотъ еще!-- сказала маркиза.
   

XVI.

   -- Вы хотите,-- сказала маркиза Іорисака, густо краснѣя подъ толстымъ слоемъ румянъ,-- вы дѣйствительно хотите, чтобы я позировала вамъ въ костюмѣ древней дамы? Я все сдѣлаю, только бы вы были довольны, а также потому, что вы обѣщали мнѣ хранить этотъ портретъ у себя въ мастерской и никому его не показывать... Мнѣ кажется, у насъ есть кото и я могу бренчать на ней, пока вы будете писать. На старинныхъ какимоно древнія дамы очень часто изображались играющими на кото, такъ какъ кото считался очень благороднымъ инструментомъ... Итакъ, если это доставляетъ вамъ удовольствіе...
   Въ высокой прическѣ изъ широкихъ прядей, соединенныхъ свѣтлыми черепаховыми шпильками, облеченная въ китайскій шелкъ темно-голубого цвѣта маркиза Іорисака, стоя посреди своего парижскаго салона, походила на одну изъ тѣхъ драгоцѣнныхъ архаическихъ статуй, которыя отливались изъ цѣльнаго золота, по повелѣнію легендарныхъ императоровъ, и которыя въ настоящее время ютятся въ банальныхъ галлереяхъ европейскихъ музеевъ между шерстяными портьерами и крашеными известковыми стѣнами.
   Фельцъ принялся писать молча и страстно.
   Маркиза приняла позу и сохраняла ее съ чисто азіатской неподвижностью. Колѣни ея покоились на бархатной подушкѣ, платье живописными складками лежало на полу, а изъ широкаго, точно юбка, рукава виднѣлась обнаженная рука съ косточкой изъ слоновой кости, которой она прикасалась къ струнамъ кото.
   -- Вы не устали?-- спросилъ Фельцъ, спустя полчаса.
   -- Нѣтъ. Прежде мы въ такой позѣ просиживали безконечно долго...
   Онъ продолжалъ писать съ прежнимъ жаромъ.
   -- Вы должны,-- сказалъ онъ вдругъ,-- дѣйствительно играть, а не только дѣлать видъ. Мнѣ это нужно, такъ какъ измѣнится выраженіе вашего лица...
   Она вздрогнула.
   -- Я не умѣю играть на кото.
   -- Когда такъ хорошо умѣютъ сидѣть по японски,-- возразилъ Фельцъ,-- то, я думаю, умѣютъ играть на кото.
   Она покраснѣла и потупилась. Затѣмъ, уступая его желанію, она коснулась нѣжныхъ струнъ. Въ воздухѣ родилась странная гармонія.
   Фельцъ, съ нахмуренными бровями и пересохшими губами, съ какимъ то неистовствомъ дѣлалъ мазки по полотну, на которомъ уже замѣтно выдѣлялись нѣкоторыя мѣста. Эскизъ, казалось, оживалъ, точно по мановенію волшебства.
   Теперь кото звучалъ громче. Осмѣлѣвшая рука быстро двигалась по струнамъ, вызывая таинственную мелодію съ ритмомъ, совершенно чуждымъ европейскому уху. А склоненное лицо мало-по-малу раздвигалось въ неопредѣленную улыбку созерцательныхъ идоловъ, которыхъ древніе японцы высѣкали изъ янтаря и слоновой кости.
   -- Пойте,-- приказалъ вдругъ художникъ.
   Она послушно открыла маленькій ротъ и запѣла. Это было едва уловимое пѣніе, начинавшееся и кончавшееся бормотаньемъ, а кото продолжалъ эти глухіе звуки, подчеркивая по временамъ рѣзкой нотой недоступныя пониманію слова. Странная музыка продолжалась нѣсколько минутъ. Затѣмъ японка смолкла, точно отъ усталости.
   Фельцъ, не поднимая головы, спросилъ ее тихимъ голосомъ:
   -- Гдѣ вы этому научились?
   Она отвѣчала, погруженная въ грезы:
   -- Тамъ далеко, когда я была совсѣмъ маленькая... Въ старомъ замкѣ Хоки, гдѣ я родилась... Каждое утро зимою, еще до зари, какъ только служанки открывали "шоджи" (подвижныя ставни изъ деревянной рамы, оклеенной бумагой), какъ только ледяной вѣтеръ горъ пробуждалъ меня и гналъ съ моей циновки, служившей мнѣ постелью, мнѣ приносили кото, и я училасъ играть на немъ, пока не взойдетъ солнце. Потомъ я спускалась босая на большой дворъ, нерѣдко покрытый снѣгомъ, и смотрѣла, какъ упражняются мои братья въ фехтованіи, и училась владѣть саблей сама, такъ какъ этого требовалъ этикетъ. Длинныя бамбуковыя трости громко стучали. Нужно было молча переносить сильные удары по рукамъ и ледяной холодъ снѣга въ ногахъ.... По окончаніи урока, служанки съ большой церемоніей одѣвали меня, и я прежде всего шла на поклонъ къ своеиу отцу, который всегда находился въ комнатѣ своихъ женъ. Онъ велъ меня съ собою для принятія привѣтствій отъ самураевъ воиновъ и слугъ. Великолѣпное шелковое платье ложилось широкими складками, лакированыя ножны саблей стукались о лакированыя ножны кинжаловъ и въ глубинѣ сердца я хотѣла, чтобы все оставалось такъ цѣлыя тысячи лѣтъ.
   Художникъ отложилъ кисть и, закрывъ глаза, слушалъ эту странную рѣчь.
   -- И въ глубинѣ сердца я готова была умереть тысячу разъ, только бы не жить другой, неизвѣстной мнѣ жизнью. Но быстрѣе, чѣмъ гора Фуджи мѣняетъ свою окраску въ сумеркахъ, измѣнилась вся поверхность земли. И я не умерла...
   Разсѣянные пальцы коснулись струнъ кото. Раздались меланхоличные звуки, а нѣжный голосъ повторялъ точно припѣвъ
   -- И я не умерла... Не умерла... Не умерла... И новая жизнь захватила меня, какъ захватываетъ силокъ птицелова неосторожныхъ фазановъ... Пойманные фазаны, просидѣвшіе долго въ клѣткѣ, забываютъ, какъ нужно пользоваться крыльями и забываютъ прежнюю свободу...
   Кото тихо рыдалъ.
   -- Въ моей собственной клѣткѣ, куда заперли меня ловкіе и мудрые птицеловы, я боюсь забыть мало-по-малу мою прежнюю жизнь... Уже и теперь я не могу вспомнить многія поученія, которыя выучила когда то въ классическихъ и священныхъ книгахъ. А иногда, о, иногда мнѣ даже не хочется вспомнить о нихъ...
   Кото испустилъ три ноты, подобныхъ крику.
   -- Мнѣ больше не хочется, да я и не знаю, не знаю... Быть можетъ, я должна забыть? Теперь меня учатъ совсѣмъ другому... Какъ могла бы сохранить я на своемъ языкѣ вкусъ сырой рыбы, еслибъ стала ѣсть горячій рисъ?.. Мнѣ кажется, я должна забыть...
   Рука ея безсильно упала и скрылась въ складкахъ шелковаго рукава.
   -- Въ Хоки снѣгъ на большомъ дворѣ обжигалъ холодомъ мои босая ноги, а бамбуковыя сабли причиняли боль моимъ нѣжнымъ рукамъ... Теперь нѣтъ больше саблей и нѣтъ снѣга. И служанки не открываютъ шоджей въ моей комнатѣ, пока горячее солнце не разбудитъ меня...
   Вдругъ раздался взрывъ неожиданнаго смѣха, звонкаго и хрупкаго, точно звонъ разбитаго стекла.
   -- Конечно, лучше всего забыть... Забыть все. Я забуду... О!.
   Отодвинутый по разсѣянности кото покатился на землю.
   Маркиза не сразу подняла его. Блуждающимъ взоромъ она глядѣла въ пространство, продолжая оставаться неподвижной, подобно колѣнопреклоненной статуѣ. Наконецъ болѣзненнымъ жестомъ она сжала пальцами виски и затѣмъ опять тихо разсмѣялась.
   -- О,-- сказала она,-- мнѣ кажется, я вамъ порядкомъ наскучила своей глупой болтовней...
   Жанъ-Франсуа Фельцъ принялся снова за работу. Онъ ничего не отвѣтилъ.
   -- Да,-- заговорила опять маркиза Іорисака,-- я произносила слова, не прислушиваясь къ нимъ. Прошу васъ извинить меня. Женщины часто бываютъ безразсудны.
   Она подняла кото.
   -- Мнѣ помутила разсудокъ эта старая, старая музыка... Не нужно никому повторять это... Мнѣ будетъ неловко, если люди узнаютъ, что я говорю глупости...
   Фельцъ попрежнему продолжалъ молча писать.
   -- Я знаю, что вы никому этого не скажете, иначе на меня разсердится м-съ Хоклей. Она станетъ, пожалуй, даже презирать меня. Она такъ очаровательна! Я восхищена ею и хотѣла бы походить на нее...
   Фельцъ отступилъ на два шага и протянулъ по направленію къ полотну побѣдоносную кисть. Портретъ, хотя еще и не вполнѣ законченный, казалось, уже жилъ своею личной и могучей жизнью. И глаза этого портрета, глаза Дальняго Востока, глубокіе, таинственные и темные, смотрѣли на маркизу Іорисака, поклонницу м-ссъ Хоклей, взглядомъ странной ироніи.
   

XVII.

   -- Неужели, правда, неприлично, если вы будете присутствовать на Garden-Party, которое я хочу устроить на яхтѣ?-- спросила м-ссъ Хоклей.
   -- О, чуть, чуть! И мнѣ такъ хотѣлось бы быть!-- отвѣтила маркиза Іорисака.
   И она пріѣхала.
   Всюду, гдѣ останавливалась м-съ Хоклей во время своего морского путешествія, она регулярно устраивала какой-нибудь сенсаціонный балъ. Смотря по обстоятельствамъ, на балъ получали приглашеніе либо дипломатическій корпусъ, либо консулы, иностранныя колоніи какъ европейская, такъ и американская, и мѣстная аристократія, если она имѣлась на лицо. Въ Нагасаки проживаетъ немного японцевъ, принадлежащихъ къ высшему слою общества. Городъ въ старину принадлежаль шогуну и мѣстной аристократіи въ немъ не было. Городъ населенъ разнымъ мелкимъ людомъ,-- лавочниками, ремесленниками и другими мѣщанами. Европейцы, живущіе здѣсь, не посѣщаютъ черни. Такимъ образомъ на праздникѣ м-съ Хоклей, за отсутствіемъ губернатора и коменданта арсенала, приславшихъ извиненіе, что они не могутъ быть вслѣдствіе усиленныхъ занятій, маркиза Іорисака являлась единственной представительницей японскаго общества.
   Конечно, отъ этого она только больше обращала на себя вниманіе.
   Верхній мостикъ "Изольды" и палуба были обращены въ настоящій садъ съ клумбами, лужайками и миніатюрными рощами цвѣтущихъ вишневыхъ деревьевъ. Сотня японскихъ рабочихъ, изъ которыхъ каждый стоитъ нашихъ шести, благодаря его изумительной ловкости и трудоспособности, работали цѣлую ночь надъ возведеніемъ этого очаровательнаго сада, созданнаго точно по мановенію магической палочки. Тутъ было все, даже миніатюрный прудъ съ мраморными берегами, лотосами и другими водяными растеніями далекой Азіи. На бакѣ судна была устроена возвышенная эстрада для оркестра и танцовщицъ: двѣнадцать гейшъ въ темныхъ платьяхъ играли на тамбуринахъ и на струпныхъ инструментахъ, такъ называемыхъ шамисенахъ, и восемь блестящихъ, какъ радуга, майкосъ танцовали въ причудливыхъ группахъ живописные и очаровательные танцы Японіи.
   Маркиза Іорисака была въ платьѣ изъ сатэнъ-либерти, со вставкой изъ венеціанскаго гипюра и въ огромной соломенной шляпѣ съ четырьмя страусовыми перьями.
   Приглашенные м-съ Хоклей гости наполнили этотъ волшебный садъ, прогуливаясь въ немъ изумленной и шумной толпой. Здѣсь были по преимуществу американцы. Даже въ Японіи,-- этой странѣ утонченной вѣжливости, -- американцы оставались тѣмъ, чѣмъ они являются повсюду: грубыми варварами. Эти гости "Изольды" прогуливались по садовымъ дорожкамъ и между прочимъ обламывали сучья цвѣтущихъ деревьевъ. Взглянувъ только мимоходомъ на танцовщицъ, похожихъ на большихъ разноцвѣтныхъ бабочекъ, они поспѣшили спуститься внизъ, гдѣ стали осаждать буфетъ и столовую.
   Только нѣсколько немногочисленныхъ группъ остались подъ розовою тѣнью вишневыхъ деревьевъ, любуясь гейшами. Это были европейцы и наиболѣе цивилизованные янки, уроженцы Бостона и Новаго Орлеана. Эти люди не забывали также и хозяйки и осыпали ее комплиментами по поводу ея изобрѣтательности. М-съ Хоклей, сидя на травѣ, указывала каждому на странный и феерическій контрастъ сада, висѣвшаго надъ волнами, и морского пейзажа, окружавшаго его. Это было придумано Фельцомъ.
   -- Я думала, что это будетъ очень интересно, -- говорила м-съ Хоклей каждому приближавшемуся къ ней.
   Рядомъ съ нею находилась маркиза Іорисака, нѣсколько оглушенная шумомъ и общей сутолокой и инстинктивно искавшая защиты около единственной женщины, которая была ей знакома. М-съ Хоклей съ своей стороны была очень довольна, что могла представить гостямъ японскую маркизу въ парижскомъ платьѣ. Но большинство гостей, состоявшихъ изъ туристовъ, негоціантовъ и промышленниковъ, почти не дѣлали никакой разницы между словами: "японскій" и "дикій". Многіе изъ нихъ, представленные старинной японской аристократкѣ, разсматривали ее, какъ курьезъ.
   Но были и исключенія. Одно изъ такихъ исключеній, повидимому, даже польстило маркизѣ Іорисака.
   За три дня передъ тѣмъ на бортъ "Изольды" явился новый посѣтитель, желая быть допущеннымъ къ Жану-Франсуа Фельцу. Случай довольно обыкновенный: масса иностранцевъ добивались чести познакомиться съ знаменитымъ спутникомъ м-съ Хоклей. И м-съ Хоклей очень гордилась этими знаками почитанія, которыми она была обязана Фельцу, такъ какъ художникъ, стараясь скорѣй отдѣлаться отъ назойливыхъ посѣтителей, предлагалъ имъ познакомиться съ владѣлицей яхты, чему, конечно, никто не противился.
   Такимъ образомъ на яхту являлись люди разныхъ классовъ общества. Но три дня тому назадъ посѣтителемъ былъ никто иной, какъ принцъ Фредерико-Альгеро Генуезскій. М-съ Хоклей, знавшая наизусть весь альманахъ Готта, сразу же вспомнила, что принцы Альгеро насчитываютъ среди своихъ предковъ трехъ дожей. Она съ подобающей честью приняла этого аристократа, тѣмъ болѣе, что князь Фредерико былъ очень красивъ собою и безукоризненно держалъ себя.
   Онъ былъ также среди гостей въ настоящее время. Представленный маркизѣ Іорисака, онъ низко склонился передъ нею, какъ это сдѣлалъ бы передъ самой благородной итальянской дамой и церемонно поцѣловалъ ей руку.
   -- Я только-что изъ Токіо,-- сказалъ онъ -- и имѣлъ честь слышать о васъ двѣ недѣли тому назадъ на праздникѣ у ея велячества императрицы.
   Онъ очень чисто говорилъ по-англійски, но узнавъ, что маркиза знаетъ французскій языкъ, продолжалъ по-французски:
   -- Я увѣренъ, сударыня, что вы охотнѣе говорите по-французски, чѣмъ по-англійски... А еще болѣе понравился бы вамъ итальянскій языкъ.
   -- Почему?.
   -- Потому что каждый народъ предпочитаетъ говорить на своемъ родномъ языкѣ, созданномъ историческимъ путемъ и отражающимъ его характеръ и геній. Между японскимъ и англійскимъ народами такая огромная разница, что вамъ навѣрное приходится сильно напрягать свой умъ, чтобы переводить на англійскій языкъ ваши японскія мысли. Переводъ на французскій уже легче, а на итальянскій ничего не стоитъ, потому что Италія и Японія имѣютъ очень много общаго.
   -- Много общаго?
   -- Да. Вы, какъ и мы, храбры, вѣжливы, отважны и благородны. Кромѣ того, ваши поэты такъ же, какъ и паши, воспѣвали одну и ту же любовь, героическую и нѣжную.
   Маркиза Іорисака молча улыбнулась.
   -- О, -- продолжалъ князь Альгеро, -- а знаю, о чемъ вы думаете, и вы правы: правда, что наши поэты воспѣвали главнымъ образомъ любовь мужчинъ къ женщинѣ, а ваши, по азіатскому обычаю, -- любовь женщины къ ихъ возлюбленнымъ. Но что изъ этого? Это доказываетъ только, что у насъ на разныхъ плечахъ лежитъ безполезное бремя стыдливости...
   Онъ вперилъ въ маркизу взглядъ своихъ итальянскихъ глазъ, сіявшихъ горячей нѣжностью.
   -- Поэтому было бы интересно, если бы японка позволила любить себя итальянцу.
   И онъ началъ ловко ухаживать за маркизой.
   Большинство гостей разсѣялось по всей яхтѣ, безъ всякаго стѣсненія заглядывая въ каюты, забывъ о томъ, что пароходъ является частнымъ жилищемъ и нѣкоторыя его мѣста такъ же неудобно осматривать, какъ спальную или туалетную комнату въ частной квартирѣ.
   Фельцъ. ненавидѣвшій подобныя нашествія, поспѣшилъ запереться у себя. Оставшись одинъ, онъ открылъ таинственную папку, въ которой, скрытый отъ глазъ профановъ, находился вполнѣ закопченный портретъ маркизы Іорисака въ старинномъ японскомъ костюмѣ. Глядя на этотъ портретъ, онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что не видѣлъ маркизы Іорисака въ европейскомъ платьѣ.
   Въ одномъ изъ салоновъ было разставлено нѣсколько столовъ. Вокругъ нихъ собрались вѣрные приверженцы бриджа и покера. Въ Нагасаки играютъ не меньше, чѣмъ въ Шанхаѣ, Іокогамѣ и во всѣхъ другихъ мѣстахъ Дальняго Востока, гдѣ обогащаются и скучаютъ европейцы. Народу собралось довольно много. Среди игроковъ находилось не мало женщинъ и даже молодыхъ дѣвушекъ, предававшихся съ увлеченіемъ азарту. Золото и банковые билеты покрывали столы.
   М-съ Хоклей, сойдя съ палубы, повела тѣхъ изъ своихъ гостей, которые не хотѣли покинуть ее, въ буфетъ. Маркиза Іорисака шла подъ руку съ княземъ Альгеро.
   -- По правдѣ сказать,-- говорилъ князь,-- я очень виноватъ передъ вами. Вы должно быть умираете отъ жажды... Но въ бесѣдѣ съ вами я совершенно забылъ о времени...
   Онъ едва замѣтно прижалъ къ себѣ миніатюрную ручку.
   Маркиза Іорисака не безъ кокетства разсмѣялась.
   Къ нимъ подошелъ дворецкій.
   -- Бокалъ шампанскаго?-- предложилъ князь.
   -- Да, пожалуй... но лучше бы большой стаканъ воды со льдомъ...
   Онъ пошелъ самъ приготовить для нея питье.
   -- Но здѣсь вовсе нѣтъ воды...-- проговорила маркиза, отхлебнувъ изъ стакана.
   -- Есть... Только немного... М-съ Хоклей не позволила больше. И къ тому же, сударыня, такая европейка, какъ вы, не станете разыгрывать здѣсь изъ себя японку и требовать для себя воды или чая...
   Она опять улыбнулась и выпила. Коварный князь прибавилъ въ шампанское виски.
   Къ нимъ подошла м-съ Хоклей.
   -- Моя милая Митсуко, я такъ счастлива, что вы пріѣхали!
   Развѣ она не хорошо поступила, -- м-съ Хоклей обратилась къ князю Альгеро, -- не хорошо развѣ, что она отбросила старыя, глупыя правила этой страны и пріѣхала сюда на праздникъ, все равно, какъ бы съ маркизомъ?
   Князь одобрилъ и тотчасъ же спросилъ:
   -- А маркизъ Іорисака на войнѣ?
   -- Да, въ Сасебо. Вскорѣ онъ вернется покрытый славой, и я увѣрена, онъ будетъ доволенъ, что въ его отсутствіе его жена вела свободный образъ жизни, какъ настоящая европейка или американка. Да, онъ будетъ доволенъ, такъ какъ это вполнѣ культурный человѣкъ. И я хочу сейчасъ же выпить за его успѣхъ въ борьбѣ съ русскими варварами!
   Имъ подали напитки изъ ликеровъ. Маркиза Іорисака должна была взять стаканъ изъ рукъ м-съ Хоклей.
   Князь Альгеро снова взялъ подъ руку маркизу.
   -- Конечно, -- сказалъ онъ, -- офицеръ, который имѣетъ счастье сражаться, не потерпитъ, чтобы его жена была печальна въ то время, какъ онъ одерживаетъ побѣды!..
   -- Хорошо сказано,-- подтвердила м-съ Хоклей.
   И она приказала принести еще вина.
   Немного позже маркиза Іорисака все еще подъ руку съ княземъ Альгеро вошла въ игорный салонъ.
   Уже нѣсколько минутъ, какъ она чувствовала легкое опьяненіе. Ей было жарко, въ вискахъ сильно стучала кровь. Всю ее охватила какая-то радость, по временамъ она неожиданно разражалась смѣхомъ. Теперь, чувствуя, какъ рука князя прижимаетъ къ себѣ ея руку, она отвѣчала съ своей стороны благосклоннымъ пожатіемъ пальцевъ. Японскія дамы изрѣдка выпиваютъ небольшое количество національнаго вина саке. Но саке столь легкій напитокъ, что его пьютъ, какъ пьемъ мы глинтвейнъ, цѣлыми стаканами въ горячемъ видѣ, и привычный человѣкъ можетъ въ теченіе ночи выпить двѣ или три дюжины бокаловъ. Американскіе же напитки имѣютъ не столь невинный характеръ...
   Между столами бриджа и покера нѣсколько космополитическихъ игроковъ устроили баккара. Баккара безъ банкира, небольшую "желѣзную дорогу", которая двигалась по столу, очищая карманы неосторожныхъ игроковъ. Въ тотъ моментъ, когда маркиза Іорисака вошла въ комнату, общее вниманіе было сосредоточено какъ разъ на баккара. Игра дѣйствительно достигла того предѣла, когда она уже перестаетъ быть игрою и развлеченіемъ, а становится борьбою. Двѣ молодыя женщины, одна -- нѣмка, а другая -- англичанка: одна -- съ картами въ рукахъ, а другая -- съ пачкой банковыхъ билетовъ находились другъ противъ друга. Англичанка пять разъ подрядъ проиграла, и ея каждый разъ удваиваемыя ставка составили довольно толстую пачку. Нѣмка подсчитала деньги и съ легкой ироніей въ голосѣ сказала:
   -- Четыреста іенъ.
   Упрямая англичанка хладнокровно отвѣтила:
   -- По банку!
   Ихъ глаза обмѣнялись враждебными взглядами. Пальцы дрожали, когда онѣ брали карты.
   -- Восемь!
   -- Только пять!..
   Нѣмка опять выиграла. Для японки ничего не могло быть болѣе страннаго, какъ игра и въ особенности азартная. Японіи неизвѣстны карты, кромѣ особыхъ маленькихъ листиковъ, разрисованныхъ птицами и цвѣтами, въ которые играютъ молодыя дѣвушки между собою и, конечно, вполнѣ невинно. Маркиза Іорисака, хотя и прожившая четыре года въ Парижѣ, игру въ карты видала лишь мимоходомъ, въ дипломатическихъ салонахъ, гдѣ иногда составлялся серьезный и молчаливый вистъ.
   -- Восемьсотъ іенъ въ банкѣ, -- объявила нѣмка не безъ нѣкоторой ядовитости.
   А такъ какъ ея противница молчала, она спросила:
   -- Вы больше не идете по банку?
   Англичанка, задѣтая за живое, покраснѣла. Но сумма въ восемьсотъ іенъ была не маленькая, особенно для того, кто уже проигралъ столько же. Англичанка повернулась къ зрителямъ и почти умоляюще сказала:
   -- Кто хочетъ пополамъ со мною?
   -- Васъ интересуетъ?-- спросилъ князь Альгеро маркизу.
   -- Да,-- отвѣтила она почти на удачу.
   -- Маркиза идетъ съ вами пополамъ, -- заявилъ князь, кладя на столъ свой бумажникъ.
   Всѣ повернулись къ новоприбывшей. Англичанка ей ласково улыбнулась, а нѣмка бросила враждебный взглядъ.
   Карты были даны.
   -- Откройте вы ихъ,-- предложила любезно англичанка.
   Маркиза Іорисака взяла карты и нерѣшительно протянула ихъ своему кавалеру.
   -- Что нужно сдѣлать?
   Альгеро разсмѣялся и отвѣтилъ:
   -- Нужно сказать "девять", вы выиграли!
   И онъ раскрылъ на столѣ карты.
   Съ торжествующимъ видомъ англичанка протянула къ себѣ деньги и отсчитала четыреста іенъ.
   -- Вотъ ваша доля сударыни...
   Маркиза Іорисака взяла деньги, широко раскрывъ свои раскосые глаза.
   -- Четыреста іенъ?-- спросила она князя, который уже увлекъ ее, -- но, значитъ, если бы я проиграла, то мнѣ пришлось бы столько же заплатить?
   -- Конечно...
   -- О... У меня даже не было столько съ собою!
   -- Что за важность! у меня зато были... И я охотно одолжилъ бы вамъ.
   Она разсмѣялась.
   -- Да... но...
   -- Развѣ мы не друзья?..
   Они находились одни въ вестибюлѣ, уставленномъ растеніями и отдѣлявшемъ игорную залу отъ библіотеки. Князь вдругъ наклонился.
   -- Друзья... и даже болѣе?..
   Онъ прикоснулся губами къ ея губамъ.
   Маркиза Іорисака не разсердилась и не отодвинулась. Ей становилось все жарче, а голова ея то наливалась свинцомъ, то казалась легкой, точно пробка. При такомъ состояніи, послѣ выпитаго шампанскаго и ликеровъ, мимолетный поцѣлуй не казался ей чѣмъ нибудь ужаснымъ... Къ тому же усы итальянца были такъ шелковисты и такъ надушены... Надушены чѣмъ-то, ей не извѣстнымъ, но жгучимъ и опьяняющимъ.
   Внезапно оркестръ, но уже не японскій, заигралъ вальсъ. М-съ Хоклей, заботясь о всевозможномъ развлеченіи гостей, пригласила оркестръ европейскихъ музыкантовъ. И задній салонъ "Изольды" въ одно мгновеніе наполнился вертящимися парами.
   -- Пойдемте танцовать,-- пригласилъ князь Альгеро.
   -- Но я не умѣю...
   Наши танцы еще болѣе непонятны японцамъ, чѣмъ наша игра. Непонятны и неприличны. Японію нельзя считать страной, въ которой наружная скромность ставилась бы первой добродѣтелью, но ни одинъ мужчина и ни одна женщина не допуститъ себя до такого безстыдства, чтобы обниматься на глазахъ публики.
   Однако, подхваченная княземъ Альгеро, маркиза Іорисака позабыла свои принципы и почти безъ сопротивленія дала себя увлечь въ безстыдный круговоротъ...
   -- Какъ она очаровательна!-- промолвила про себя м-ссъ Хоклей, глядя съ порога танцевальной залы на маркизу Іорисака, которая, раскраснѣвшись и растрепавшись, вальсировала въ объятіяхъ итальянскаго князя.
   

XVIII.

   Послѣдніе лучи заходящаго солнца освѣтили восточныя горы стараго города, деревни Инасса и, проникнувъ въ окно, ударили въ лицо Фельцу. Какъ Франсуа Фельцъ поднялся со ствоего мѣста, закрылъ папку и осторожно открылъ дверь. Звуки оркестра смолкли приблизительно четверть часа тому назадъ.
   "Быть можетъ эта милая вакханалія уже кончилась", проговорилъ про себя Фельцъ.
   И онъ рискнулъ выйти изъ своей комнаты.
   Большинство гостей уже разъѣхалось. Только нѣсколько привелигированныхъ были приглашены м-ссъ Хоклей къ обѣду. Они собрались на лужайкѣ противъ той зеленой эстрады, гдѣ незадолго передъ тѣмъ танцевали гейши. Выйдя на палубу, Фельцъ замѣтилъ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ общей группы гостей, оживленно бесѣдовавшую парочку, которая заставила его широко раскрыть глаза.
   Какъ разъ въ этотъ моментъ м-ссъ Хоклей, отдававшая приказанія своимъ слугамъ, поднялась на верхъ къ гостямъ. Фельцъ немедленно остановилъ ее.
   -- Виноватъ,-- проговорилъ онъ,-- мнѣ кажется, у меня галлюцинаціи... скажите пожалуйста, это не маркиза Іорисака стоитъ тамъ, облокотившись на бортъ?
   М-ссъ Хоклей вскинула лорнетъ.
   -- Вы не ошиблись, это маркиза.
   Фельцъ придалъ лицу выраженіе удивленія.
   -- Какъ,-- сказалъ онъ,-- развѣ маркизъ возвратился изъ Сасебо?
   -- Насколько мнѣ извѣстно, еще нѣтъ.
   -- О, такъ это не онъ -- тотъ мужчина, который цѣлуетъ у ней сейчасъ руку?
   -- Вы -- чудакъ! Неужели вы не видите, что это князь Альгеро?
   Фельцъ отступилъ на шагъ и сложилъ на груди руки.
   -- Такъ значитъ,-- сказалъ онъ,-- не довольствуясь тѣмъ, что вы заставили ее пріѣхать къ вамъ на балъ, и не довольствуясь демонстрированіемъ передъ ней тысячи неприличныхъ, по ея понятію вещей, вы еще постарались бросить ее въ объятія этого князя, который обращается съ нею, какъ съ кокеткой изъ Рима, Флоренціи или Нью-Іорка?
   М-ссъ Хоклей, выслушавъ его упреки, разразилась громкимъ смѣхомъ.
   -- Какой вы странный! Я прихожу къ заключенію, что вамъ вообще опасно оставаться долго одному въ своей каютѣ, такъ какъ вы потомъ начинаете нести какой-то вздоръ. Будьте покойны, здѣсь не демонстрировалось никакихъ неприличныхъ вещей. И маркиза сама сказала мнѣ, что ничего не будетъ некорректнаго, если она пріѣдетъ ко мнѣ на праздникъ. Она пріѣхала по собственному желанію и по собственному желанію стала флиртовать. Ваше же возмущеніе я нахожу просто смѣшнымъ, такъ какъ маркиза вполнѣ культурная дама, а всякая культурная дама стала бы флиртовать точно также, какъ флиртуетъ маркиза. Ничего невиннѣе не можетъ быть...
   -- Вы правы,-- отвѣтилъ Фельцъ.
   Онъ сдѣлалъ особое удареніе на словѣ "правы" и продолжалъ:
   -- Вы правы. Но вполнѣ ли вы увѣрены, что маркиза Іорисака совсѣмъ такая же культурная дама, какъ и всякая другая?.. Ну, напримѣръ, какъ вы?
   -- Почему же ей не быть такою?..
   -- Почему,-- этого я не знаю. Но что она не такая, это -- фактъ. Не будемъ стараться доискиваться причины, почему, такъ какъ это завело бы слишкомъ далеко. Я скажу только вамъ, не желая нисколько удивить васъ своею проницательностью, что вы не знаете маркизы Іорисака. И вы сильно ошибаетесь на ей счетъ. Вы полагаете, что она создана по образу и подобію вашему или вашей миссъ Вэнъ. Такъ я вамъ скажу, что вы заблуждетесь! Маркиза Іорисака не носитъ имени одной изъ вагнеровскихъ героинь и не пишетъ частныхъ писемъ на пишущей машинкѣ. Она не надѣваетъ черныхъ шелковыхъ рубашекъ, чтобы разсуждать въ этомъ одѣяніи о физикѣ и математикѣ. У ней нѣтъ даже ручной гіены и она не разговариваетъ о конференціяхъ и лекціяхъ. Тѣмъ не менѣе она вполнѣ культурная, цивилизованная дама... можетъ быть даже болѣе цивилизованная, чѣмъ вы, но во всякомъ случаѣ не такъ, какъ вы... На васъ обѣихъ платья, приблизительно одинаково сшитыя. Но подъ этими платьями ваши тѣла и ваши души совершенно не похожи другъ на друга... Вы смѣетесь! А все таки вы не правы. Увѣряю васъ, что между маркизой и вами -- пропасть еще больше и шире, чѣмъ тотъ океанъ, который отдѣляетъ Нагасаки отъ Санъ-Франциско. Поэтому оставьте эту бѣдняжку, которой не годится подражать вашимъ слишкомъ американскимъ примѣрамъ.
   Онъ говорилъ горячо. М-ссъ Хоклей отвѣчала ему спокойно и сдержанно, такъ какъ академическій споръ ей страшно нравился.
   -- Я этого не думаю. Мнѣ кажется, что японка ничѣмъ не отличается отъ американки, если онѣ обѣ получили образованіе. Кромѣ того я полагаю и имѣю основаніе полагать, что знаю маркизу Іорисака, такъ какъ видѣла ее довольно часто и вела съ ней длинныя и откровенныя бесѣды на разныя темы. Я должна еще сказать, что пропасть между мною и маркизою сократилась, благодаря пароходамъ, желѣзнымъ дорогамъ, телефону и другимъ всевозможнымъ изобрѣтеніямъ послѣднихъ лѣтъ, которыя уменьшили міръ и уничтожили разстоянія, раздѣлявшія ранѣе отдѣльные народы. Поэтому всѣ ваши аргументы отпадаютъ сами собою... Наконецъ, какимъ образомъ, могли вы узнать маркизу Іорисака лучше меня? Она -- женщина, вы-же -- мужчина. А всѣ физіологи говорятъ, что мужчина и женщина никогда не могутъ достичь взаимнаго пониманія...
   Фельцъ снова прервалъ ее:
   -- Заклинаю васъ, не будемъ вдаваться въ психологію! Великія пружины человѣческаго сердца здѣсь рѣшительно не причемъ. Дѣло касается только маркизы Іорисака, которая находится здѣсь въ десяти шагахъ отъ насъ, готовая чуть ли не отдаться человѣку, котораго она не знала два часа тому назадъ и съ которымъ познакомилась у васъ и черезъ васъ. Вы же познакомились съ маркизой черезъ меня. Черезъ меня и у ея мужа маркиза Садао-Іорисака. Поэтому я считаю себя до нѣкоторой степени отвѣтственнымъ передъ маркизомъ Іорисака за поведеніе его жены у насъ на яхтѣ. Несмотря на мои сѣдые волосы, я на столько еще молодъ, что считаю недостойнымъ для себя покровительствовать предосудительному поведенію жены, мужъ которой находится на войнѣ. Поэтому я просилъ бы васъ выпроводить, какъ можно скорѣе, вашихъ гостей и прежде всего этого князя Альгеро, котораго я не хотѣлъ бы болѣе видѣть. Послѣ этого вы предложите маркизѣ, чтобы я проводилъ ее домой, какъ это подобаетъ женщинѣ, которая вечеромъ можетъ подвергнуться непріятнымъ встрѣчамъ. Согласны?
   -- Нѣтъ, это неудобно. На мой взглядъ ваши угрызенія совѣсти совершенно неумѣстны. Хотя, конечно, вѣрно, что я познакомилась съ маркизой черезъ васъ. И ради этого я конечно исполнила бы вашу просьбу. Но я только что передъ тѣмъ пригласила князя, маркизу и еще нѣкоторыхъ остаться къ обѣду, чтобы всѣмъ вмѣстѣ провести вечеръ. Я дала кромѣ того обѣщаніе князю посадить его за столомъ рядомъ съ маркизой. И мнѣ необходимо сдержать свое слово. Но идя на встрѣчу вашимъ желаніямъ, я посажу васъ тоже рядомъ съ маркизой только съ другой стороны.
   -- Нѣтъ, благодарю,-- отвѣтилъ Фельцъ.
   Онъ вдругъ выпрямился:
   -- Нѣтъ. Я достаточно хорошо знаю васъ, чтобы не настаивать на своей просьбѣ. Но разъ тутъ обѣдаютъ гости, то я уѣзжаю въ городъ.
   -- О,-- возразила м-ссъ Хоклей, -- я, кажется, угадываю,-- вы ревнуете! Это впрочемъ меня нисколько не удивляетъ, такъ какъ я къ этому привыкла. Но мнѣ хотѣлось бы знать, кого вы ревнуете, маркизу ли къ князю или меня къ маркизѣ. Послѣднее тоже возможно, такъ вы, по своей странной французской привычкѣ, не разъ устраивали мнѣ сцены по поводу моей дружбы съ м-ссъ Вэнъ...
   Фельцъ поблѣднѣлъ.
   -- Я думаю вы хорошо понимаете, почему я не отвѣчаю на вашъ вопросъ. А теперь, прощайте!..
   Она съ безпокойствомъ взглянула на него.
   -- Почему прощайте! Неужели вы въ самомъ дѣлѣ намѣрены обѣдать въ городѣ?
   -- Я уже вамъ сказалъ.
   -- Гдѣ?
   -- Все равно, гдѣ. Гдѣ нибудь, только чтобы за столомъ не сидѣли князь Альгеро и маркиза Іорисака подъ вашимъ любезнымъ покровительствомъ.
   Онъ поклонился и пошелъ. Она одну минуту колебалась. Затѣмъ вдругъ вытянула руку и схватила его за обшлагъ.
   -- Франсуа! Прошу васъ, перестаньте дуться!..
   М-ссъ Хоклей очень рѣдко давала замѣтить, что ей было далеко не безразлично имѣть въ своей клѣткѣ и показывать каждому любопытному наименѣе недостойнаго преемника Ванъ-Дика и Тиціана,-- Жана Франсуа Фельца. Но въ этотъ разъ она потеряла все свое хладнокровіе. Этотъ фантазеръ-Фельцъ выбралъ самое неподходящее время для ссоры. Своимъ присутствіемъ онъ безспорно придалъ бы болѣе парадный видъ обѣду.
   -- Франсуа, прошу васъ! Будьте благоразумны! Вѣдь не могу же я по вашему капризу прогнать гостей, которыхъ сама же просила остаться... Но я очень сержусь на себя, что вызвала ваше неудовольствіе. Я обѣщаю сдѣлать все, что вамъ будетъ угодно, сегодня вечеромъ... Да, все, чтобы заслужить ваше прощеніе!..
   Она вперила въ Франсуа горящій взоръ, и ея губы сложились точно для сладострастнаго поцѣлуя.
   Но будучи истой американкой, она не умѣла быть дипломатичной: Фельцъ былъ французъ, а еще Валполь замѣтилъ, что нужно тонко торговаться съ французомъ, чтобы купить его совѣсть.
   Фельцъ, блѣдный за минуту передъ тѣмъ, вдругъ покраснѣлъ, точно западный край неба, и съ силой вырвалъ у нея изъ рукъ свой рукавъ.
   -- Не достаетъ еще, чтобы вы предложили мнѣ чекъ!-- сказалъ онъ,-- покончимъ. И такъ ужъ эта сцена продолжается слишкомъ долго. Я возвращусь завтра, какъ только буду увѣренъ, что не встрѣчу здѣсь этой парочки.
   Онъ говорилъ спокойно, но теперь разсердилась она.
   -- Отлично! Ступайте! Но предупреждаю васъ, я не вполнѣ увѣрена, что завтра вы не встрѣтите ихъ здѣсь... Да, очень можетъ быть, что я приглашу эту парочку завтра, такъ какъ она мнѣ очень нравится!..
   -- Ага!-- сказалъ онъ,-- "Изольда", значитъ, становится домомъ свиданій! Благодарю, что предупредили. Тогда я и завтра не вернусь.
   -- Поступайте, какъ намъ угодно. Во всякомъ случаѣ будетъ лучше, если вы проведете это время гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ, такъ какъ избавите, по крайней мѣрѣ, меня лицезрѣть васъ въ скверномъ расположеніи духа. Вы свободны и можете совсѣмъ не возвращаться.
   Она перемѣнила тактику и знала, что такъ скорѣе добьется успѣха. Дѣйствительно, онъ опустилъ глаза и отвѣтилъ уже не столь вызывающе:
   -- Я возвращусь, но только тогда, когда буду увѣренъ, что не встрѣчу здѣсь нежелательныхъ мнѣ лицъ...
   И движеніемъ головы онъ указалъ на два силуэта, которые стояли близко другъ къ другу, облокотившись на бортъ судна.
   -- Вы можете поступать, какъ вамъ заблагоразсудится.
   Фельцъ повернулся и быстро ушелъ, избѣгая глядѣть на женщину, которая проводила его взбѣшеннымъ взглядомъ.
   Солнце закатилось. Надъ моремъ опускалась темная ночь.
   

XIX.

   Сампонъ, перевозившій Фельца, причалилъ къ таможенной лѣстницѣ. Фельцъ вышелъ на берегъ, на удачу пошелъ по городу и вскорѣ очутился на Монто-Каго-маши -- неизбѣжной улицѣ и главномъ кварталѣ всѣхъ туристовъ и торговцевъ разными рѣдкостями. Эту улицу невозможно миновать, разъ сойдешь на берегъ. Гиды и курумайи съ своей стороны прежде всего везутъ васъ туда полюбоваться на магазины съ окнами, которыя только и имѣются въ этомъ кварталѣ.
   Отъ заката оставалась только узкая полоска краснаго цвѣта, надъ которой находилась другая полоса великолѣпнаго зеленоватаго цвѣта, казавшаяся какой то фантастической лентой, затканой изумрудами. На остальномъ небѣ, подернутомъ уже ночной голубизной, тамъ и сямъ блестѣли звѣзды.
   Шумный и суетливый Нагасаки, расцвѣченный пестрыми фонарями, начиналъ жить своей ночной жизнью. Курума двигались вдоль улицъ. Маленькія мусме наполняли воздухъ звонкимъ смѣхомъ и постукиваніемъ деревянныхъ скамеечекъ. Японцы въ европейскихъ костюмахъ и національныхъ кимоно сновали взадъ и впередъ, останавливались, раскланивались, но не толкались и не тѣснились, такъ какъ японская толпа гораздо болѣе вѣжлива, чѣмъ наша. Магазины и базары были переполнены покупателями, обмѣнивающимися съ продавцами церемонными поклонами. Нѣсколько иностранцевъ, разсѣянныхъ въ этой толпѣ, казались затерянными, точно утлыя ладьи среди моря.
   Погруженный въ мечтанія Фельцъ меленно подвигался впередъ. Онъ прошелъ приблизительно три четверти Монто-Кагомаши, прежде чѣмъ задалъ себѣ вопросъ, куда, собственно онъ направляется. Но у дверей одного рѣзчика изъ черепахи онъ принужденъ былъ остановиться, чтобы пропустить шестерыхъ англійскихъ матросовъ, которые важно и медленно одинъ за однимъ входили въ маленькую лавочку съ намѣреніемъ сдѣлать тутъ покупки и пріобрѣсти выставленныя въ витринѣ бездѣлушки. Фельцъ смѣрилъ взглядомъ этихъ здоровыхъ, высокихъ и румяныхъ матросовъ, которые производили здѣсь такое же странное впечатлѣніе, какое произвели бы несомнѣнно шесть японскихъ матросовъ, если бы появились на Реджентъ-стритѣ. И въ этотъ моментъ Фельцъ вдругъ вспомнилъ, что онъ на нѣсколько дней покинулъ "Изольду" и что онъ еще не обѣдалъ.
   -- Прядется,-- разсуждалъ онъ самъ съ собой,-- какъ нибудь устроиться,-- поѣсть и найти себѣ помѣщеніе на ночь...
   Онъ взглянулъ на прилегающія улицы, которыя поднимались на гору. Тамъ наверху, въ кварталѣ Діу-Дженъ-Джи находился гостепріимный домикъ съ тремя фіолетовыми фонарями, съ комнатой, обитой желтымъ шелкомъ и пропитанной благоуханіемъ дивнаго зелья. Фельцу вспомнилась пословица, извѣстная на всемъ дальнемъ Востокѣ: "Кто куритъ опіумъ, тотъ не чувствуетъ потребности въ ѣдѣ и снѣ." Но тутъ же онъ самъ отказался отъ этой мысли.
   -- Если я пойду къ моему китайцу и проведу тамъ всю ночь, то опіумъ къ утру настолько успокоить меня, что вся жизнь покажется мнѣ въ розовомъ цвѣтѣ, я вернусь обратно на яхту и приму всѣ предложенныя мнѣ условія.
   Онъ сдѣлалъ полъоборота и бросилъ взглядъ вдоль оживленной улицы.
   -- Поужинать и лечь спать? Это очень легко сдѣлать. Въ отеляхъ недостатка нѣтъ... Но у меня нѣтъ ничего съ собою, а посылать на яхту за чѣмъ нибудь, хотя бы за ночной рубашкой, я не хочу... Нужно подыскать себѣ какую нибудь деревенскую гостинницу съ прачками, служанками и кимоно для путешественниковъ... Это, я думаю, тоже гдѣ нибудь здѣсь найдется...
   Онъ мысленно представилъ себѣ чайные домики гостинницы, которыя попадались ему за городомъ, во время его прогулокъ на предыдущей недѣлѣ. Весь островъ Кіу-Шіу ни что иное, какъ огромный красивый садъ, самый симпатичный изъ всѣхъ существующихъ на землѣ. Три радостныхъ пейзажа мелькнули въ одно мгновеніе въ мозгу Фельца. Холмъ Хими, превосходящій по красотѣ и живописности самыя живописныя мѣста Швейцаріи, каскадъ Куапонъ, съ его черными кедрами, и чудная терраса Муги, которая господствуетъ надъ чисто Средиземнымъ заливомъ, между двумя шотландскими горами.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ сдѣлалъ вдругъ знакъ свободному курума.
   Человѣкъ-лошадь мгновенно остановился около тротуара.
   -- Муги?-- сказалъ Фельцъ.
   -- Муги?-- повторилъ изумленный курумайя.
   Туристы никогда не выбираютъ темной ночи, чтобы путешествовать по окрестностямъ, къ тому же Муги находились отъ города, по крайней мѣрѣ, въ восьми или девяти километрахъ.
   -- Муги!-- опять сказалъ Фельцъ.
   Философъ по профессіи, курумайя поклонился и не сталъ возражать. Когда легкій экипажъ уже тронулся въ путь, Фельцъ вспомнилъ, что хотѣлъ написать письмо; къ тому же голодъ давалъ знать о себѣ довольно чувствительнымъ образомъ, поэтому онъ приказалъ остановиться у одного изъ европейскихъ ресторановъ.
   Онъ пообѣдалъ, написалъ письмо, затѣмъ сѣвъ въ экипажъ, снова приказалъ:
   -- Муги!
   Къ первому курума присоединился въ это время уже его товарищъ, какъ это всегда бываетъ, когда предстоитъ довольно трудная дорога. Ночь была свѣжая. Фельцъ укрылъ свои ноги шерстянымъ покрываломъ и сталъ глядѣть на звѣзды. Экипажъ, влекомый четырьмя быстрыми, мускулистыми ногами, миновалъ городъ и катился по пустынной дорогѣ.
   Луна освѣщала ночное небо, почти у самого зенита и казалась небольшимъ бѣлымъ серпомъ изъ янтаря, вплетеннымъ въ темно синіе волоса мусме. А вокругъ нея безмолвно двигались жемчужныя облака, каждое мгновеніе измѣнявшія свою форму подъ дуновеніемъ легкаго бриза. Фельцъ слѣдилъ за ихъ измѣнчивымъ полетомъ. Они казались какой то магической, волшебной картиной, которую рисовалъ вѣтеръ и раскрашивала луна. Среди затканнаго звѣздами небосклона какія то фигуры медленно подвигались впередъ, и ихъ смутные жесты казались отраженіемъ другихъ жестовъ, реальныхъ и человѣческихъ, которые въ эту минуту несомнѣнно исполнялись живыми существами подъ правдивымъ зеркаломъ небесъ.
   Три большихъ темныхъ птицы пролетѣли на разстояніи выстрѣла, направляясь отъ восточныхъ горъ къ западнымъ. Но Жанъ Франсуа Фельцъ не видѣлъ ихъ.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ закрылъ глаза, пораженный сходствомъ большого облака, которое вытягивалось, точно полуобнаженная женщина, лежащая на постели. Два другихъ облака, похожихъ тоже на женщинъ, казалось, сидѣли около первой въ позахъ особой тѣлесной близости...
   

XX.

   Чеу-Пе-и, распростершись на цыновкахъ посреди своей курительной комнаты, докуривалъ шестидесятую трубку, когда слуга поднялъ портьеру у дверей и поклонившись, согласно принятому обычаю, заявилъ, что какой-то человѣкъ принесъ ему письмо.
   Въ этотъ моментъ Чеу-Пе-и поддерживалъ лѣвою рукой бамбуковую трубку, которую его слуга разжигалъ на огнѣ лампы. Чеу-Пе-и не прервалъ своего занятія и не отнялъ руки; молча к медленно закрылъ онъ глаза въ знакъ согласія.
   Въ тотъ же моментъ дверь снова открылась и вошелъ секретарь, старый человѣкъ съ корралловой шишечкой на шапкѣ. Въ качествѣ подчиненнаго, онъ собрался было распростереться на полу, но Чеу-Пе-и не позволилъ ему это сдѣлать.
   Секретарь стоя протянулъ письмо. Это было европейское письмо, запечатаное въ конвертъ. Чеу-Пе-и только окинулъ его взглядомъ.
   -- Вскрой,-- вѣжливо сказалъ онъ,-- и позволь тебя утрудить его прочтеніемъ.
   Находившіеся въ комнатѣ слуги тотчасъ же вышли, какъ того требовалъ этикетъ. Остался только мальчикъ, разогрѣвавшій трубки, такъ какъ опіумъ выше всякихъ этикетовъ.
   Секретарь проворно досталъ небольшой стилетъ и вскрылъ конвертъ.
   -- Я почтительно подчиняюсь приказанію,-- промолвилъ онъ. Онъ развернулъ письмо и его раскосые глаза сдѣлались уже.-- Благородныя буквы, -- объявилъ онъ, -- языка, на которомъ говорятъ Фу-ланг-Саи (французы).
   -- Прочти мнѣ.
   Этотъ секретарь нѣкогда сопровождалъ Чеу-Пе-и въ Европу и потому зналъ по французски не хуже самого Чеу-Пе-и.
   -- Я почтительно подчиняюсь приказанію, -- сказалъ онъ снова.
   И онъ сталъ читать своимъ гортаннымъ голосомъ, не привыкшимъ произносить европейскіе звуки.
   "Премудрому и старому Пе-и-Та-Дженъ посылаетъ его младшій братъ, ничтожный и недостойный, тысячу поклоновъ и тысячу пожеланій долговѣчности и счастья. Ничтожный осмѣливается затѣмъ извѣстить своего старшаго брата о внезапномъ, хотя и обдуманномъ рѣшеніи. Ничтожный, онъ хотѣлъ до сихъ поръ оберегать женщину отъ дурныхъ примѣровъ, а ея супруга отъ незаслуженнаго оскорбленія..Но его усилія оказались напрасными. И ничтожный, видя, что не можетъ исполнить свое намѣреніе рѣшилъ удалиться. Въ нѣкоторомъ разстояніи отсюда есть мѣсто, называемое Муги. Ничтожный собирается провести тамъ нѣсколько дней. Онъ проситъ своего старшаго, мудраго и стараго брата извинить его, если онъ въ теченіе этого времени не посѣтитъ гостепріимнаго дома съ тремя фіолетовыми фонарями. Слабый человѣкъ, но искренній и дѣйствующій сообразно съ требованіями своего сердца, онъ иногда признавался другими не совсѣмъ отвратительнымъ созданіемъ. Вотъ именно поэтому то ничтожный взялся за перо, чтобы набросать своему старому и премудрому другу фразы неловкія и лишенныя смысла. Онъ почтительнѣйше проситъ простить его за это.
   Онъ посылаетъ свои почтительнѣйшія пожеланія счастья.
   Это письмо написано ничтожнымъ Феннъ знаменитому и мудрому и отягощенному справедливыми почестями Чеу-Пе-и".
   Секретарь прочелъ все.
   Чеу-Пе-и докурилъ свою трубку и отбросилъ ее. Онъ откинулся на подушки л, поднявъ кверху свою руку, сталъ смотрѣть, какъ игралъ фіолетцвый свѣтъ на его непомѣрно длинныхъ ногтяхъ.
   -- Хо!-- промолвилъ онъ съ задумчивымъ видомъ.
   Онъ устремилъ взглядъ на мальчика, который набивалъ новую трубку и, продолжая думать, бросалъ въ воздухъ отдѣльныя фразы.
   -- Философъ Гу-ей-цы строго слѣдилъ за своимъ достоинствомъ. Но возница колесницы Вангъ-Ленга не захотѣлъ взять его себѣ въ образецъ. Пожалуй въ этомъ случаѣ слѣдуетъ одобрить образъ дѣйствій Вангъ-Ленга. Тѣмъ не менѣе даже самые маленькіе народы знаютъ, что красивыя дороги не ведутъ далеко. Нужно подумать объ этомъ, повернуть направо, повернуть налѣво.-- Чеу-Пе-и взялъ снова свою бамбуковую трубку и сталъ курить. Сдѣлавъ послѣднюю затяжку, онъ проговорилъ:
   -- Человѣкъ, отправляющійся въ путешествіе, нерѣдко забываетъ у порога дома свое сердце.
   Онъ остановился и безъ видимой причины разразился смѣхомъ. Китайскія буквы, которыя изображаютъ сердце и дверь, соединенныя вмѣстѣ составляютъ новое слово: меланхолія, и этотъ удачный ученый каламбуръ привелъ въ веселое настроеніе китайца. Но вскорѣ онъ снова сталъ серьезенъ.
   -- Тотъ, кто остается, долженъ братски наблюдать за этимъ сердцемъ и заботиться о немъ,-- проговорилъ онъ.
   

XXI.

   Служанка мусме въ красивомъ платьѣ, опоясанномъ пурпуровой шелковой лентой, съ большимъ шиньономъ на головѣ, быстро вошла въ закрытую комнату и шумно раздвинула оклеенныя бумагой шоджи.
   Спавшій крѣпко на цыновкахъ Фельцъ вдругъ проснулся и сѣлъ, завернутый въ широкій кимоно.
   Въ рамѣ открытаго окна виднѣлось еще ночное небо съ меркнущими на немъ звѣздами и безпредѣльное море. Но на горизонтѣ съ восточной стороны уже довольно ясно вырисовывались горы Амакуза. Начинался разсвѣтъ.
   -- Немножко какъ будто рано,-- промолвилъ Фельцъ.
   Наканунѣ онъ приказалъ, чтобы его разбудили передъ самымъ восходомъ солнца. Но вѣроятно въ гостинницѣ совершенно не было часовъ. Мусме между тѣмъ, отодвинувъ послѣднюю шоджу и прищемивъ себѣ при этомъ пальцы, склонилась передъ путешественникомъ съ такой вѣжливой и граціозной улыбкой, что Фельцъ не рѣшился сдѣлать ей ни малѣйшаго упрека.
   -- Фурго за декимашита? {Ванна уже готова?}
   -- Мата декимассенъ {Нѣтъ еще.}.
   Между тѣмъ волнистый хребетъ все рѣзче и рѣзче вырисовывался на небѣ, которое съ каждымъ мгновеніемъ становилось все свѣтлѣе и свѣтлѣе. Заря разгоралась удивительно быстро. Облака, еще за минуту передъ тѣмъ казавшіяся голубыми, вдругъ окрасились пурпуромъ, какъ будто чья-то воздушная шпага разрубила ихъ. Затѣмъ пурпуръ, сѣрый и голубой цвѣта исчезли, уступивъ мѣсто горячему цвѣту золота. Море сверкало, отливая розовымъ и голубыми бликами. И вдругъ, точно вынырнувъ изъ моря, восходящее солнце брызнуло лучами на всю имперію, и вся имперія, казалось, затрепетала отъ счастья.
   Фельцъ, ослѣпленный этими лучами, долженъ былъ на минуту отвернуться. Все еще рядомъ съ нимъ и все еще наклонившись, маленькая служанка жадно любовалась этимъ дивнымъ зрѣлищемъ. Фельцъ видѣлъ, какъ въ маленькихъ глазкахъ отражаются отблески утренняго солнца. И эти отблески казались сверканіемъ гордости.
   -- Ванна уважаемаго путешественника готова...
   Вошла вторая служанка и распростерлась на порогѣ. Третья выглядывала изъ-за двери съ самымъ привѣтливымъ выраженіемъ лица. И всѣ точно въ какой нибудь процессіи повели Фельца къ чану съ почти кипящей водой.
   Подъ внимательными, но вполнѣ невинными взглядами трехъ мусме почтенный путешественникъ снялъ свое кимоно и влѣзъ въ чанъ, который сразу почти до верху наполнился водою, вытѣсненною большимъ тѣломъ Фельца. Его слишкомъ тонкая и нѣжная кожа покраснѣла отъ жара. Благодаря своимъ сильнымъ и гибкимъ членамъ, Фельцъ безъ одежды казался гораздо моложе, несмотря на сѣдину въ волосахъ и въ бородѣ.
   Снѣдаемыя любопытствомъ три мусме подошли ближе и подняли руки, желая удостовѣриться, что его кожа имѣла натуральную бѣлизну и ничѣмъ не намазана. И изъ трехъ устъ вырвался веселый, мелодичный смѣхъ.
   Перегородки въ комнатѣ блестѣли, точно вчера только были сдѣланы. Полъ и потолокъ сіяли безукоризненной чистотой.
   Голубой кимоно, едва коснувшись земли, былъ подхваченъ и унесенъ въ стирку. Вмѣсто него былъ принесенъ другой кимоно темно-фіолетоваго цвѣта. Мусме развернули его и старались поднять его какъ можно выше, дабы почтенному путешественнику можно было просунуть въ него руки.
   Когда Фельцъ вышелъ изъ ванны и надѣлъ на себя фіолетовый чистый кимоно, ему показалось, что онъ физически ощутилъ вокругъ своихъ плечъ нѣжную ласку древней Японіи, вѣжливой, простой и благоразумной.
   

XXII.

   Въ окрестностяхъ Муги всѣ дороги похожи на парковыя аллеи.
   Фельцъ, пройдя съ полчаса на удачу въ противоположную отъ моря сторону, достигъ вершины большого холма, поросшаго бамбуковою рощею.
   Небо было прекраснаго голубого цвѣта, и солнце распространяло довольно чувствительную теплоту. Замѣтивъ на дорогѣ опрокинутый стволъ дерева, Фельцъ присѣлъ на него отдохнуть.
   Мѣсто было какъ нельзя болѣе удачно. Глядя на разстилавшійся передъ нимъ пейзажъ, Фельцъ не могъ вспомнить ни одного другого мѣста, болѣе гармоничнаго и болѣе красиваго. Передъ нимъ разстилалась долина, ограниченная съ одной стороны. Казалось, вся красота и вся грація Японіи были соединены воедино на этихъ зеленыхъ лужайкахъ и въ этихъ рощицахъ, чтобы составить одинъ роскошный садъ, равнаго которому не могъ бы создать ни одинъ англійскій или французскій садовникъ. Лужайки газона поднимались террассами, отдѣленными другъ отъ друга скалами или перелѣсками. Цвѣтущія вишни перемѣшивались съ темными камфарными деревьями, а съ гигантскихъ пальмъ пестрыми каскадами свѣшивались чудовищныя грозди глициній. Вершина холма закруглялась на подобіе выпуклой груди. На ней находился античный портикъ, поддерживаемый двумя колоннами, а внизу проходила лѣстница, какъ таинственный ходъ къ невидимому храму...
   -- Самое чудесное во всемъ этомъ,-- проговорилъ про себя Фельцъ,-- что это вовсе не садъ, но земля, обработанная руками крестьянъ. Эти полянки зелени -- рисовыя поля. Этотъ портикъ является защитой отъ солнца и октябрьскаго вѣтра, а доносящійся шумъ воды идетъ отъ канала, прорытаго для орошенія полей...
   Онъ подперъ голову руками.
   -- Въ Европѣ эти поля были бы некрасивы... Но земледѣльцы этой волшебной страны не походятъ на нашихъ... И мнѣ кажется, они ни за что не выѣдутъ въ поле, пока все вокругъ нихъ не будетъ расположено такъ, чтобы доставлять наслажденіе взору.
   Онъ прислушался. Надъ его головою, покачиваясь отъ вѣтра, деревья тихо что-то напѣвали. Это были древовидные бамбуки, которые встрѣчаются только въ Японіи. Они развѣсистѣе нашихъ липъ и выше, чѣмъ наши тополя, но листва у нихъ такая мелкая, что наши ивы и наши осины совершенно не могутъ идти въ сравненіе. Въ бамбуковомъ лѣсу солнце проникаетъ вглубь почти совершенно свободно, несмотря на то, что стволы деревьевъ находятся на очень близкомъ другъ отъ друга разстояніи. Бамбуки даютъ очень легкую и почти прозрачную тѣнь...
   Растроганный всей этой красотой, Фельцъ всѣмъ существомъ вкушалъ миръ и покой.
   Невдалекѣ отъ него по дорогѣ прошелъ курума. Въ экипажѣ сидѣла мусме, точно красивый свѣжій цвѣтокъ. Ея сѣроватаго цвѣта платье было опоясано пунцовымъ поясомъ; въ рукѣ ея находился зонтикъ и вѣеръ, а длинная цвѣтущая вѣтка украшала экипажъ, который скрылся за бамбуковыми деревьями, точно гигантская бабочка, порхающая надъ цвѣтами.
   

XXIII.

   Въ теченіе пяти дней Жанъ Франсуа Фельцъ жилъ въ японской гостинницѣ Муги. И ему не много осталось, чтобы превратиться самому въ японца.
   Сельское, но въ то же время пріятное существованіе благотворно отзывалось на немъ послѣ утонченнаго и роскошнаго образа жизни на яхтѣ. Покинувъ "Изольду" раздраженнымъ и взволнованнымъ, онъ здѣсь снова обрѣлъ душевный миръ.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ не принадлежалъ къ тѣмъ любовникамъ, которые не могутъ жить иначе, какъ не пришившись къ женской юбкѣ. Къ тому же онъ совершенно не любилъ Бетси Хоклей. Онъ только желалъ ее, подчинялся ей, не могъ освободиться отъ нея. По временамъ ему нужны были ея уста, какъ истомленному жаждой человѣку необходимъ глотокъ воды. Перешагнувъ на шестой десятокъ, люди, у которыхъ все еще не прошла жажда, привыкаютъ утолять ее всегда изъ одного и того же источника. Но въ этой необходимой чувственности, сходной во всемъ на простой голодъ, не было совершенно мѣста для нѣжности. Каждый вечеръ послѣ долгой прогулки по окрестностямъ, послѣ обѣда, состоящаго изъ сушеной рыбы и риса, улегшись на своихъ цыновкахъ въ наглухо закрытой комнатѣ, Фельцъ испытывалъ острый приливъ чувственнаго желанія. Но здоровая усталость отъ продолжительныхъ прогулокъ на открытомъ воздухѣ заставляла его быстро.засыпать, не давая разыгрываться фантазіи. Цѣломудренная жизнь въ теченіи пяти сутокъ -- не такой ужъ большой подвигъ.
   Въ пять дней Фельцъ сталъ довольно сноснымъ японцемъ. На шестой онъ сдѣлался имъ еще больше...
   Этотъ шестой день начался бурей, шумнымъ ливнемъ и громкими раскатами грома. Затѣмъ подулъ такой вѣтеръ, который мыслимъ только на этомъ островѣ Кіушу, гдѣ весенніе тифоны особенно часты. Стало холодно и пришлось затопить даже печи, такъ какъ контрастъ между вчерашнимъ жаркимъ закатомъ и сегодняшнимъ холодомъ былъ слишкомъ великъ. Надъ заливомъ поднимался сѣрый туманъ, закутывавшій совершенно горы Шимбара и Амакуза. Горизонтъ приблизился и низкое небо какъ-то незамѣтно слилось съ мутнымъ моремъ,
   Фельцъ, смотря на залитую дождемъ мѣстность и испорченныя дороги, предчувствовалъ, что онъ осужденъ на долгую, томительную скуку въ своей одинокой и пустой комнатѣ, плохо согрѣваемой горящимъ хворостомъ. Но онъ упустилъ изъ виду японскую вѣжливость. Три мусме, какъ только онъ вышелъ изъ своей утренней ванны, немедленно отправились за нимъ. А такъ какъ почтенный путешественникъ повидимому не имѣлъ намѣренія смѣнить сейчасъ же японскій кимоно на европейскій костюмъ, то мусме, преклонивъ колѣна, стали занимать его разговоромъ.
   Болтать или даже флиртовать съ японскими дѣвушками не представляетъ большой трудности. Почтенный путешественникъ выражался по японски далеко не безукоризненно. Но три его собесѣдницы соперничали другъ передъ другомъ въ стараніи понять его. Главныя затрудненія были устранены, и разговоръ перешелъ на погоду: говорили о исчезнувшемъ солнцѣ, о дождѣ, о туманѣ, о холодѣ и бурѣ, о вишневыхъ деревьяхъ, лишенныхъ своей розовой красы, и все это съ подобающей случаю печалью, меланхоліей и даже легкимъ возмущеніемъ.
   Фельцъ слушалъ, старался отвѣчать и довольно пристально разглядывалъ самую хорошенькую мусме -- прелестную куколку, свѣжія щечки которой такъ забавно противорѣчили ея задумчивымъ глазамъ и нѣжной улыбкѣ.
   Эти глаза и эта улыбка деревенской дѣвушки удивили бы всякаго европейца. Но въ Японіи самыя простыя служанки и работницы нерѣдко походятъ на переодѣтыхъ принцессъ...
   "Правда,-- подумалъ Фельцъ,-- маркиза Іорисака, играя на кото, смотрѣла иначе, но маркиза вѣдь такъ рѣдко играетъ на кото".
   Онъ на мгновенье закрылъ глаза. Затѣмъ отогнавъ свои воспоминанія, онъ рѣшительно сталъ ухаживать за мусме, спрашивая ея имя, сколько ей лѣтъ, и выложилъ передъ ней весь запасъ комплиментовъ, которые онъ зналъ по японски. Замѣтивъ это, двѣ другія мусме немедленно, подъ разными благовидными предлогами, поспѣшили выйти. На дальнемъ Востокѣ точно также, какъ и на Западѣ, служанка гостинницы обязана доставлять всякія удовольствія почтенному путешественнику, которому вздумается отличить ее отъ ея подругъ.
   Оставшись наединѣ съ О-Сетсу-Санъ, -- ее звали О-Сетсу-Санъ, что значитъ "Самая цѣломудренная",-- Фельцъ, стараясь не выказать себя невѣжливымъ и въ то же время, желая убить скучное время, рискнулъ примѣнить европейскій образъ ухаживанія. Какъ и подобаетъ благовоспитанной дѣвушкѣ, О-Сетсу-Санъ оказывала сопротивленіе столько времени, сколько было нужно для соблюденія приличій, -- не слишкомъ долго и не слишкомъ мало. И приключеніе закончилось, какъ оно должно было закончиться, въ закрытой наглухо комнатѣ, гдѣ дѣйствующими лицами были мужчина и женщина, которые не хотятъ доставить другъ другу ни огорченія ни униженія.
   Полулежа на своихъ цыновкахъ, Фельцъ молча разсматривалъ свою минутную возлюбленную, тоже молча стоявшею передъ нимъ.
   "Ее зовутъ О-Сетсу-Санъ," -- думалъ Фельцъ, -- "въ общемъ она вѣдь не что иное, какъ маленькая проститутка.-- Но я думаю, что всѣ японки, включая и эту, должны называться О-Сетсу-Санъ".
   Онъ все также молча продолжалъ разсматривать ее. Она повидимому не знала, что ей дѣлать, и боялась вызвать чѣмъ нибудь его неудовольствіе. Что онъ хочетъ? Слѣдуетъ ли смѣяться или оставаться серьезной? Молчать или говорить? Наконецъ она повидимому рѣшилась и, сдѣлавъ скромную рожицу, нѣжно протянула къ нему свои руки...
   Теперь они бесѣдовали. Осмѣлѣвъ, она снова начала весело щебетать. Она закидывала его вопросами, которые обыкновенно задаются всѣмъ путешественникамъ молодыми дѣвушками, все равно, будь онѣ желтыя, коричневыя или черныя, которыя дарятъ заброшенныхъ къ нимъ чужеземцевъ своими улыбками и объятіями обнаженныхъ рукъ...
   -- Откуда вы?.. Какъ называется ваша страна?.. Зачѣмъ оставили вы вашъ далекій домъ?.. Вѣроятно женщины, которыхъ вы любили тамъ, обладаютъ большей красотой и умомъ, чѣмъ я?..
   Въ свою очередь Фельцъ задавалъ ей вопросы. Откуда она родомъ? Кто были ея родители? Много ли у нея было любовниковъ? Много ли друзей? Много ли подругъ? Счастлива ли она? На каждый вопросъ она отвѣчала длинной цвѣтущей фразой, въ большинствѣ случаевъ ничего не выражавшей. Иногда она умолкала на половинѣ фразы, улыбалась и качала головой, какъ будто желая сказать, что счастье или несчастье такой простой дѣвушки, какъ она, не можетъ интересовать никого.
   "Платье на распашку, душа же на замкѣ", подумалъ про себя Фельцъ. Какъ это возмутило бы нравственное чувство нашихъ дамъ, всегда готовыхъ выставлять на показъ свои самыя интимныя движенія души. "Въ Европѣ стыдливость хранится только для крайнихъ случаевъ"...
   Но даже и самыя скрытыя души разскрываются, если нажать неожиданно на одну изъ тайныхъ пружинъ. Во время разговора Фельцъ совершенно случайно упомянулъ Осаки, гдѣ нѣсколько недѣль тому назадъ стояла "Изольда". При этомъ названіи дѣвушка вдругъ вся затрепетала:
   -- Хе!.. Осаки?..
   Фельцъ удивленно взглянулъ на нее.
   -- Я была въ школѣ въ Осаки...-- отвѣтила нѣсколько сконфуженно дѣвушка... И послѣ нѣкотораго молчанія прибавила:
   -- Когда мама продала меня, мнѣ было очень грустно...
   Ея лицо чуть замѣтно передернулось. Глубокая печаль заволокла ея взглядъ, а отъ рта къ ноздрямъ протянулась косая морщинка. Но уже въ ту же минуту чрезвычайнымъ усиліемъ воли она согнала съ лица печальное выраженіе и постаралась улыбнуться.
   Фельцъ взялъ маленькую ручку дѣвушки и не безъ почтительности поцѣловалъ ее.
   "Я видѣлъ,-- подумалъ онъ, -- Сатсумскія вазы, надъ которыми артистъ работаетъ въ теченіе десяти лѣта. Сколько же должно было пройти вѣковъ цивилизаціи, стремившейся къ героизму и вѣжливости, чтобы на лицѣ простой дѣвушки могла появляться подобная улыбка?.."
   

XXIV.

   Конвертъ былъ очень длиненъ и узокъ. На задней его сторонѣ была восковая печать. Распечатавъ пакетъ, Фельцъ извлекъ оттуда листъ шелковой бумаги, сложенной въ двѣнадцать или пятнадцать разъ. Письмо напоминало скорѣе развернутый папирусъ, а французскія буквы начертанныя китайской тушью, ясно говорили, что рука, писавшая ихъ, привыкла больше набрасывать іероглифы Конфуція, чѣмъ латинскій шрифтъ.
   Фельцъ прочелъ:
   "Десять тысячъ пожеланій долгаго вѣка Феи-Та Джену, знаменитому ученому и почтенному члену академіи Фуланг-Саи.
   "Ученикъ Тсенг-Си, отвѣчая Тзе, сказалъ: "Въ концѣ весны, когда покровъ лѣта окончательно готовъ, я хотѣлъ бы отправиться съ моими мечтами омыть руки и ноги въ мягкой водѣ рѣки И, подышать свѣжимъ воздухомъ подъ деревьями У-и, пѣть тамъ стихи и затѣмъ возвратиться". На это Тзе вздохнувъ отвѣтилъ: "Я вполнѣ одобряю твои желанія". Мой почтенный братъ Феи-Та-Дженъ, совершивъ требуемые обряды, отправился тоже въ обществѣ своихъ грезъ омыть руки и ноги въ мягкой водѣ, дышать свѣжимъ воздухомъ и пѣть стихи. Теперь настало время, чтобы онъ возвратился, слѣдуя мудрому совѣту ученика Тсенг-Си. Не слѣдуетъ держаться въ первый лѣтній мѣсяцъ тѣхъ же правилъ, которыми руководятся въ послѣдній мѣсяцъ весны.
   Подумай объ этомъ влѣво и подумай вправо. (Чисто восточное выраженіе). Въ домишко, у порога котораго висятъ три фіолетовыхъ фонаря, пришли извѣстія съ моря, другія ожидаются также въ не далекомъ будущемъ.
   Чеу-Пе-и шлетъ эти слова знаменитому другу своему вмѣстѣ съ радостными пожеланіями счастья и всякаго благополучія".
   Шоджи были открыты во всю ширину и вѣтеръ свободно проникалъ въ комнату. Заливъ казался мрачнымъ и зловѣщимъ, а большія волны виднѣлись до самаго горизонта.
   Фельцъ дважды прочелъ это странное посланіе, наконецъ поднялъ глаза и посмотрѣлъ на море.
   -- Скверная погода,-- пробормоталъ онъ про себя,-- на морѣ все еще держится остатокъ тифона... Что бы тамъ ни писалъ Чеу-Пе, а лѣто еще далеко... Сегодня лишь 28 мая...
   Онъ сталъ считать по пальцамъ.
   -- Да 28 мая... 28 мая 1905 года... И это 28 мая, ей Богу, похоже на 28 марта... Тѣмъ не менѣе нужно собираться въ путь... Нужно все это выяснить...
   Онъ хлопнулъ въ ладони. Въ тотъ же моментъ дверь отворилась и на порогѣ появилась распростираясь О-Сетсу-Санъ.
   -- Хей?..
   Несмотря на то, что О-Сетсу-Санъ уже въ теченіе трехъ сутокъ каждую ночь проводила у Фельца и держала себя съ нимъ, какъ маленькая нѣжная жена, днемъ она тѣмъ не менѣе продолжала исполнять у него свои обязанности служанки. При первомъ же зовѣ она неизмѣнно появлялась въ дверяхъ улыбающаяся и веселая.
   -- Я хочу...-- сказалъ Фельцъ.
   Онъ вдругъ остановился, желая уловить на ея внимательномъ лицѣ признаки волненія. Неужели на нее не произведетъ впечатлѣніе его внезапный отъѣздъ?
   -- Мнѣ нужны немедленно два курума, такъ какъ я сейчасъ уѣзжаю въ Нагасаки.
   -- Хей?..
   Она все еще лежала распростертой на полу. Она такъ быстро опустила книзу свое лицо, что Фельцъ не успѣлъ замѣтить его выраженія. А когда она встала, чтобы идти исполнить его приказанія, то лицо ея уже приняло обычное вѣжливое выраженіе, и она улыбалась послушно съ тѣмъ оттѣнкомъ подобающей грусти, который былъ необходимъ при подобныхъ случаяхъ.
   Мусме вышла. Въ ожиданіи ея возвращенія Фельцъ сталъ готовиться къ отъѣзду и, снявъ свой кимоно, надѣлъ европейское платье.
   Окончивъ туалетъ, Фельцъ выглянулъ на улицу. Дождь пересталъ. Но вѣтеръ гналъ по небу тяжелыя тучи, готовыя ежеминутно разразиться проливнымъ дождемъ. Несмотря на это, съ десятокъ ребятишекъ смѣло бродили по берегу моря, погружая ноги въ мокрый песокъ. Самая большая изъ дѣвочекъ во всю мочь пѣла старинный припѣвъ народной пѣсенки:
   
   "Суз-ме, Суз-ме доко ита?
   Сенгхе яма е саке номини.
   Но му ча ваи, но му фтате... *)
   *) Птичка, птичка, куда ты летишь?
   На гору Сенге, чтобы пить саке.
   Выпью чашку, выпью двѣ...
   
   "Можетъ быть, сегодня ихъ братья и ихъ отцы сражаются съ Рожественскимъ или Линевичемъ", -- подумалъ Фельцъ. "Но когда японцы сражаются, японки ноютъ пѣсни... Такъ поступала и героиня Сидцука, когда ея герой, изгнанный изъ отечества, бродилъ одиноко по дикимъ горамъ и неприступнымъ скаламъ, гдѣ находились однѣ лишь серпы.
   О-Сетсу-Санъ возвратилась и вновь распростерлась на порогѣ.
   -- Курума почтеннаго путешественника уже готовъ...
   -- Прощай.-- сказалъ Фельцъ.
   Онъ нагнулся, приподнялъ ее и почти нѣжно поцѣловалъ въ свѣжія уста. Ободренная этимъ, дѣвушка спросила:
   -- Куда вы ѣдете?
   Фельцу пришло въ голову сдѣлать опытъ и онъ отвѣтилъ:
   -- На войну!
   -- Хе... На войну?..
   Черные глаза ея вдругъ сверкнули.
   -- На войну противъ русскихъ?
   -- Да.
   Мусме вдругъ горделиво выпрямилась, и Фельцъ, замѣтивъ это, спросилъ:
   -- Хотѣла бы ты поѣхать со мною?
   Отвѣтъ послѣдовалъ съ быстротой пули:
   -- Да... Хотѣла бы!.. Я хотѣла бы умереть и возродиться семь разъ, чтобы семь разъ отдать жизнь Имперіи!..
   

XXV.

"Англія ожидаетъ, что каждый
исполнитъ свою обязанность".
Нельсонъ и Бронтъ.

   На адмиральскомъ суднѣ раздались два двойныхъ удара колокола, -- т. е. десять часовъ утра. И въ ту же минуту такіе же удары прозвучали на всѣхъ судахъ съ одного конца линіи до другого. Эскадра, состоящая изъ двухъ дивизій броненосцевъ и шести крейсеровъ, шла малой скоростью, держа курсъ на западъ. Небо было низко, вѣтеръ дулъ порывами, море волновалось, горизонтъ тонулъ въ туманѣ. Справа вырисовывалась сѣрая масса острова Цусимы.
   Большую волну подкинуло вѣтромъ и мелкая водяная пыль обдала заднюю палубу "Никко". Прохаживавшійся по палубѣ маркизъ Іорисака Садао, забрызганный водой, остановился, отеръ лицо и возобновилъ свою молчаливую прогулку.
   Площадка въ формѣ округлаго треугольника была слегка наклонена впередъ вродѣ крѣпостного гласиса. Она служила платформой и цоколемъ большой задней башни. Двѣ пушки, высунувшись изъ двойни овальной амбразуры, простирали въ горизонтальномъ направленіи свои гигантскіе стволы, похожіе на траяновы колонны въ лежачемъ положеніи.
   Проходя подъ одной изъ этихъ пушекъ, маркизъ Іорисака поднялъ руку, чтобы погладить звучный металлъ; онъ завибрировалъ, точно бронзовый гонгъ, къ которому прикоснулись ногтемъ.
   Въ эту минуту кто то дотронулся до плеча маркиза Іорисака.
   -- Что новаго? О-Садао-Санъ?
   О-Садао-Санъ повернулся и по военному поздоровался.
   -- А, это вы, Кими! Какъ поживаете?
   Капитанъ Ферганъ былъ одѣтъ въ англійскій мундиръ и курилъ оксфордскую трубку. Только на головѣ у него, вмѣсто фуражки съ галуномъ была нахлобучена штормовая шапка, какую надѣваютъ всѣ моряки во время дурной погоды.
   -- Какъ всегда,-- отлично,-- отвѣтилъ онъ.-- Есть что-нибудь въ виду?
   Онъ протянутой рукой указалъ по направленію къ югу. Маркизъ Іорисака сдѣлалъ отрицательный жестъ.
   -- Слишкомъ далеко, -- отвѣтилъ онъ.-- Они еще на югѣ Мамезеки, въ разстояніи шестидесяти миль... Но они приближаются... Мы концентрируемъ наши силы. Камимура и Уріу уже здѣсь...
   И онъ указалъ на юго-западъ.
   -- Все будетъ готово къ полудню. Намъ придется ждать еще около часа.
   -- Вы сегодня ночью уже входили въ соприкосновеніе съ непріятелемъ?
   -- Да, мы перехватили ихъ телеграммы, передаваемыя по безпроволочному телеграфу. А затѣмъ въ пять часовъ утра ихъ замѣтилъ Шинапо-мару... Они находились на параллели Сасебо, въ нѣсколько миль къ востоку... О, они приближаются!... Въ настоящій моментъ эскадра Катаока должна начать бомбардировать ихъ... Но отсюда этого конечно не слышно... Да впрочемъ, развѣ канонада крейсеровъ можетъ имѣть имѣть какое нибудь, значеніе?..
   Онъ снова погладилъ орудіе, распростертое надъ его головою.
   -- Вотъ двѣнадцати-дюймовое орудіе,-- это я понимаю.
   Маркизъ Іорисака говорилъ очень спокойно и не казался даже взволнованнымъ, какъ это случается со всѣми западными людьми передъ сраженіемъ.
   -- Я думаю,-- сказалъ Ферганъ,-- что все пойдетъ у васъ хорошо. Самое трудное -- пережить первый моментъ. Русскіе -- храброй народъ... Но въ данномъ случаѣ вы имѣете много преимуществъ передъ ними. Кромѣ того, могу сказать безъ всякой лести, вы сдѣлали большіе успѣхи за послѣднія нѣсколько недѣль.
   -- Благодаря вамъ,-- отвѣтилъ маркизъ.
   Онъ посмотрѣлъ на Фергана съ выраженіемъ самой искренней благодарности. Ферганъ покраснѣлъ.
   -- Нѣтъ! это не совсѣмъ такъ. Вы слишкомъ преувеличиваете!.. Дѣло въ томъ, что вы приложили больше усердія. Вы сумѣли пустить въ ходъ всю вашу смышленность, все ваше терпѣніе, у васъ на рукахъ всѣ козыри и вы можете смѣло расчитывать выиграть робберъ... И нужно замѣтить -- прекрасный робберъ, такъ какъ это сраженіе рѣшитъ участь всей войны. Если Рожественскій проиграетъ здѣсь, то это немедленно же отразится на арміи Линевича тамъ.
   -- Хотѣлось бы, чтобы это было такъ...
   Собесѣдники сдѣлали нѣсколько шаговъ. Они уменьшали шаги и сгибали ноги въ колѣняхъ, чтобы противостоять качкѣ. Эскадра продолжала держатья все того же курса. Цусима теперь была видна въ какихъ нибудь восьми -- девяти миляхъ разстоянія. Густой туманъ цвѣта ржаваго желѣза не переставалъ заволакивать горизонтъ.
   -- Это не особенно напоминаетъ солнце Трафальгара,-- замѣтилъ улыбаясь маркизъ Іорисака.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Ферганъ.-- Во время трафальгарскаго сраженія солнца тоже не было видно, пока исходъ битвы былъ еще не рѣшенъ. А вечеромъ была буря.
   Высокія трубы выкидывали по временамъ тяжелые клубы чернаго дыма, которые вѣтеръ сейчасъ же сбивалъ внизъ. Мрачное же море отражало въ себѣ эти черныя полосы.
   Капитанъ облокотился о башню.
   -- Вы сейчасъ замкнетесь въ эту коробку, О-Садао-Санъ?-- сказалъ онъ.-- Вѣдь вы кажется назначены именно сюда?..
   -- Да, я командую этою башнею.
   -- Я сдѣлаю вамъ визитъ, если вы позволите...
   -- Вы окажете этимъ мнѣ большую честь... Я разсчитываю на васъ... Ага! Вотъ и Камимура!..
   Онъ указалъ на горизонтъ, надъ которымъ едва замѣтно поднимались черныя трубы. Черезъ минуту уже можно было различить мачты и реи. Обѣ эскадры, идя навстрѣчу другъ другу, въ то же время направлялись на югъ, чтобы соединиться въ одну тактическую колонну.
   -- Мы конечно останемся въ главѣ колонны?-- спросилъ Ферганъ.
   -- Само собой разумѣется. Вы читали предварительное расписаніе? Всѣ суда составятъ одну линію -- съ броненосцами впереди и бронированными крейсерами сзади. Атака будетъ вестись сразу на двѣнадцать судовъ... И будьте покойны, сегодня мы не повторимъ 10-ое августа...
   Онъ потупился, а его улыбка пріобрѣла сразу выраженіе какой то затаенной горечи. Спустя минуту онъ снова заговорилъ, медленно произнося слова:
   -- Мы не окажемся робкими... И будемъ биться вблизи... Настолько близко, насколько это нужно... Мы хорошо выучили урокъ...
   Онъ вдругъ поднялъ взоръ и посмотрѣлъ пристально на Фергана:
   -- Мы теперь знаемъ, что для того, чтобы побѣждать на морѣ, слѣдуетъ сперва подготовляться къ этому медленно и осторожно, а затѣмъ бросаться яростно на врага... Такъ поступали Нельсонъ, Родней и французъ Сюфренъ... Также будемъ дѣйствовать и мы...
   Ферганъ отвернулся. Онъ ничего не отвѣчалъ. Онъ, казалось, весь погрузился въ созерцаніе того, какъ приближающаяся эскадра постепенно принимала тотъ же курсъ, который былъ взятъ адмиральскимъ судномъ. Снова наступило молчаніе...
   -- Вы мнѣ позволите на минуту покинуть васъ, такъ какъ маркизъ Хирата дѣлаетъ мнѣ какіе то знаки, вѣроятно нужно рѣшить какой-нибудь техническій вопросъ...
   -- Пожалуйста,-- сказалъ онъ,-- идите, куда вамъ нужно... Я тоже сейчасъ пойду внизъ, такъ какъ, мнѣ кажется, сейчасъ подадутъ завтракъ. Обѣдать намъ придется вѣроятно очень поздно...
   Онъ снова вернулъ себѣ все самообладаніе и прибавилъ не безъ юмора:
   -- Можетъ быть гораздо позже, чѣмъ мы когда-нибудь обѣдали?.. Кто знаетъ?..
   

XXVI.

   -- Слѣдовательно, башни управляются электричествомъ?
   -- Да, пока моторы будутъ доставлять энергію. Въ случаѣ же аваріи, мы перейдемъ къ водяной силѣ -- къ гидравлическому аппарату, а въ самомъ крайнемъ случаѣ -- къ маневрированію при помощи рукъ. Таковъ приказъ.
   -- Примемъ къ свѣдѣнію.
   Виконтъ Хирата, отдавъ по военному честь, поклонился затѣмъ по обычаю дайміо и самураевъ,-- т. е., согнувъ колѣни и сложивъ вдвое свое туловище.
   -- А теперь позвольте мнѣ удалиться.
   Онъ было повернулся, чтобы уйти, но маркизъ Іорисака остановилъ его:
   -- Куда вы такъ торопитесь, О-Такамори-Санъ? Вѣдь еще до полудня далеко. Не соблаговолите ли вы поговорить со мной?
   Виконтъ Хирата раскрылъ вѣеръ, который у него былъ заткнутъ за обшлагъ рукава.
   -- Вы оказываете мнѣ большую честь, О-Садао-Санъ. По правдѣ говоря, я не смѣлъ отрывать у васъ драгоцѣнное время и потому хотѣлъ удалиться. Я чрезвычайно польщенъ вашею снисходительностью ко мнѣ. Скажите же мнѣ, что думаете вы объ этомъ мелкомъ дождѣ, похожемъ на густой туманъ? Не находите ли вы, что онъ можетъ оказаться помѣхой во время сраженія?
   Маркизъ Іорисака разсѣянно взглянулъ на волнующееся море.
   -- Можетъ быть,-- пробормоталъ онъ. Затѣмъ подойдя вплотную къ Виконту, продолжалъ: О-Такамори-Санъ, позвольте мнѣ задать вамъ одинъ нескромный вопросъ?
   -- Будьте такъ любезны,-- отвѣтилъ тотъ.
   Онъ сложилъ вѣеръ и вытянулъ впередъ голову, какъ бы приготовляясь внимательно слушать. Маркизъ Іорисака заговорилъ медленно и серьезно:
   -- Позвольте мнѣ сперва напомнить вамъ нѣкоторыя событія. Наши предки, несмотря на то, что много разъ враждовали между собою, въ то же время еще чаще сражались вмѣстѣ во время разныхъ какъ внѣшнихъ, такъ и гражданскихъ войнъ. Не такъ давно наши отцы вмѣстѣ взялись за оружіе, чтобы возстановить прежнее величіе имперіи. Хотя затѣмъ эта дружба была порвана, такъ какъ мой родъ перешелъ на сторону врага, мы все же имѣли полное право быть друзьями впослѣдствіи, когда въ одинъ и тотъ же день вступили на службу къ императору.
   -- Пролитая кровь, если только она не требуетъ мщенія, всегда можетъ служить прочнымъ залогомъ дружбы обоихъ нашихъ родовъ, которые всегда соблюдали требованія "бушмио".
   -- Это совершенно вѣрно. Мы съ вами, О-Такамори-Санъ,-- два пальца одной и той же руки. Но въ настоящее время, мнѣ кажется, это не совсѣмъ такъ. Можетъ быть, я ошибаюсь? Поэтому заклинаю васъ дать мнѣ понять ваши ко мнѣ чувства безъ всякой лести.
   Виконтъ Хирата поднялъ голову.
   -- Вы не ошибаетесь,-- сказалъ онъ просто.
   -- Ваша искренность мнѣ очень пріятна, -- отвѣтилъ маркизъ Іорисака.-- Извините же меня, если я въ свою очередь буду съ вами вполнѣ откровеннымъ. Хотя вы всегда относитесь ко мнѣ съ неизмѣнной вѣжливостью, и никто не замѣчаетъ вашего ко мнѣ охлажденія, я тѣмъ не менѣе страдаю отъ этого въ душѣ. Сегодня я рѣшилъ просить васъ объяснить мнѣ, чѣмъ я вызвалъ ваше ко мнѣ охлажденіе. Вотъ мой вопросъ.
   Они пристально смотрѣли другъ на друга, стоя въ этомъ уединенномъ мѣстѣ палубы, смоченной обильно дождемъ и туманомъ. Надъ ихъ головами два башенныхъ орудія простирали свои чудовищные стволы. А вокругъ море, подхлестываемое дождемъ, стонало и ревѣло, вздымая огромныя волны.
   Виконтъ наконецъ заговорилъ еще тише, чѣмъ говорилъ передъ тѣмъ маркизъ.
   -- О-Садао-Санъ, вы только-что привели на память событія, которыя живутъ въ насъ обоихъ. Не позволите ли мнѣ теперь напомнить вамъ кое-что, что быть можетъ забыто уже вами? Вы говорили о Великомъ Переворотѣ. Совершенно вѣрно, что въ эту эпоху вашъ кланъ, наравнѣ съ моимъ, обнажилъ свои сабли противъ шогуна на защиту микадо. Но неужели вы забыли первую причину этой вражды? Какъ вамъ извѣстно, дѣло не касалось вѣрности династіи. Ни одинъ изъ шогуновъ не узурпировалъ главныхъ прерогативъ божественныхъ императоровъ. Какая же причина тому, что самые благородные люди вдругъ взялись за оружіе, чтобы уничтожить порядокъ, продолжавшійся въ теченіе семи вѣковъ? Причиной этому послужило то обстоятельство, что за пять лѣтъ передъ тѣмъ нѣсколько кораблей, пришедшихъ изъ Европы, бомбардировали Кагогаима, и шогунъ вмѣсто того, чтобы дать отпоръ иностранцамъ, подписалъ постыдный для страны миръ. Японія, проглотивъ оскорбленіе и не утоливъ жажды мести, какъ одинъ человѣкъ возстала и громко завопила: "Смерть иностранцамъ! Смерть иностранцамъ!" Этотъ крикъ испускали всѣ наши предки на всѣхъ поляхъ сраженія во всѣ вѣка, пока императоръ не былъ возстановленъ въ своихъ прежнихъ правахъ. Этотъ же кличъ является также и моимъ девизомъ, такъ какъ я себя считаю законнымъ наслѣдникомъ моихъ предковъ. Ихъ погребальныя дощечки никогда не снимаются съ моего пояса Въ теченіе тридцати лѣтъ моей жизни я жду часа, когда могу освятить ихъ кровью иностранца. И вотъ часъ пробилъ!.. Простите меня, О-Садао-Санъ, за долгую рѣчь. Но вѣдь вы требуете отъ меня полнаго объясненіи и поэтому я открываю передъ вами мое сердце, чтобы вы могли прочесть въ немъ ясно и точно, что я ненавижу иностранцевъ всѣми фибрами моей души! Вы же, наоборотъ, теперь, кажется, любите ихъ. Развѣ вы не переняли постепенно всѣ ихъ привычки, всѣ обычаи и даже языкъ, такъ какъ все время говорите на иностранныхъ языкахъ съ этимъ шпіономъ-англичаниномъ, который увѣряетъ, что онъ нашъ союзникъ. О, я далекъ отъ порицанія. Все, что вы дѣлаете, конечно, должно быть хорошо! Но наши противоположные взгляды вырыли между нами пропасть, такую пропасть, которую ничто уже не можетъ сравнять.
   Виконтъ Хирата замолчалъ. Маркизъ Іорисака отвѣтилъ ему не сразу. Онъ выслушалъ его до конца, не поведя бровью, ни разу не опустивъ своего взгляда. Спустя нѣсколько минутъ онъ обвелъ взглядомъ южный горизонтъ, подернутый туманомъ, и какъ бы между прочимъ замѣтилъ:
   -- О-Такамори-Санъ, не видите ли вы тамъ вдали чего нибудь?.. Мнѣ кажется, сейчасъ пробилъ полдень? Въ такомъ случаѣ эти вертикальные столбы не могутъ быть ничѣмъ инымъ, какъ дымомъ, выходящимъ изъ трубъ русскихъ судовъ... Вотъ приближается иностранецъ, тотъ самый иностранецъ, котораго вы такъ сильно ненавидите.
   Онъ разсмѣялся и его вѣки почти совершенно закрыли глаза, оставя только двѣ узкихъ и раскосыхъ щели.
   -- Кстати, О-Такамори-Санъ, вы хорошо запомнили всѣ секретныя распоряженія? Тактика, особенно, что касается артиллеріи, сильно измѣнилась за послѣднее время...
   -- Да...
   -- Да, сильно измѣнилась... Теперь уже не будутъ такъ разбрасываться, какъ прежде. Огонь будетъ сосредоточенъ на головныя суда непріятельской эскадры... Можетъ быть, ничего подобнаго не было бы, если бы, благодаря иностраннымъ источникамъ, главнымъ образомъ англійскимъ, мы не поняли бы нашихъ ошибокъ въ предыдущихъ сраженіяхъ... А знаете вы, О-Такамори-Санъ, кто получилъ эти свѣдѣнія? Знаете вы, кто вырвалъ ихъ, даже, можетъ быть, почти укралъ, благодаря своей хитрости, терпѣнію... Это -- я, О-Такамори-Санъ. Можетъ быть, вы и ненавидите иностранцевъ въ той степени, какъ, о томъ говорите. Можетъ быть, я люблю ихъ столь сильно, какъ вы это полагаете, но весьма вѣроятно, что такой врагъ, какъ вы, менѣе опасенъ имъ, чѣмъ такой другъ, какъ я.
   Виконтъ Хирата наморщилъ лобъ.
   -- Я, повидимому, настолько глупо говорилъ, что вы не могли понять настоящій смыслъ моихъ словъ, -- сказалъ онъ.-- Но отношенію къ русскому флоту вы, конечно, врагъ -- болѣе опасный, чѣмъ я. И я никогда не сомнѣвался въ томъ, что вы можете лучше, чѣмъ кто-либо, исполнять ваши обязанности и принести наибольшую пользу императору. Вы напоминаете мнѣ тѣхъ великолѣпныхъ фехтовальщиковъ, которые безъ промаха разятъ непріятеля, но остаются при этомъ совершенно хладнокровными. Въ настоящее время я убиваю хуже вашего. Но зато я убиваю и упиваюсь убійствомъ. И моя ярость не можетъ быть связана узами дружбы съ вашимъ хладнокровіемъ.
   Маркизъ Іорисака сложилъ на груди руки.
   -- Неужели вы не понимаете, -- сказалъ онъ тихимъ голосомъ, -- что мое равнодушіе есть ничто иное, какъ маска, подъ которой кипитъ ярость еще болѣе сильная, чѣмъ ваша?.. О-Такамори-Санъ, я думалъ, что ваши глаза умѣютъ читать лучше.
   Повидимому, на этотъ разъ маркизъ Іорисака потерялъ свое обычное хладнокровіе.
   -- Я думалъ,-- заговорилъ онъ горячо,-- что вы меня понимаете лучше. Вѣдь моя маска должна была обманывать только европейцевъ. И вдругъ вы поддались обману, вы, благородный японецъ! Ваши предки, О-Такамори-Санъ, пали на полѣ брани, но неужели они ничему не научили васъ своею смертью и своимъ пораженіемъ? Неужели вы не поняли, не постигли всей важности умѣть терпѣть и быть постоянно на сторожѣ. Прошло то время, когда битвы выигрывались, благодаря остротѣ клинка. Чтобы побѣждать иностранцевъ, О-Такамори Санъ, намъ сперва пришлось поступить въ иностранныя школы и тамъ проходить европейскую науку. Но то, чему мы тамъ выучились, не имѣло большого значенія. Кромѣ того, мы довольно плохо постигли чужеземную науку. Наши японскіе мозги никакъ не могли ассимилировать европейскую науку. Я довольно скоро понялъ, что намъ прежде всего необходимо пріобрѣсти настоящіе европейскіе мозги, хотя бы это и стоило дорого. Я попытался достигнуть своей цѣли и, кажется, мнѣ это удалось... Вѣдь это могло принести пользу имперіи... Долженъ сознаться вамъ, О-Такамори-Санъ: краска десять тысячъ разъ заливала мнѣ лицо прежде, чѣмъ я успѣлъ освоиться съ европейскими обычаями и отбросить предписанія, которымъ долженъ слѣдовать всякій благородный дайміо. Но тогда я вспоминалъ о тѣхъ больныхъ, которыхъ доктора посылаютъ купаться въ грязи и которые затѣмъ возвращаются здоровыми и сильными. Теперь я тоже выхожу, наконецъ, изъ грязи. Я выхожу исцѣлившимся отъ моей былой слабости и сильный, чтобы сразиться съ врагомъ. И я ни о чемъ не сожалѣю. Но я никакъ не ожидалъ, что мой трудъ породитъ ко мнѣ презрѣніе моего стараго товарища по оружію.
   Глаза, виконта Хирата заблестѣли и голосъ его зазвучалъ болѣе сухо.
   -- Я уже сказалъ вамъ, О-Садао-Санъ, что тутъ не можетъ быть никакого разговора о моемъ презрѣніи, и я беру на себя смѣлость еще разъ повторить это вамъ. Я цѣню очень высоко вашу заботу о благѣ отечества, которая руководила вашими поступками. Но вы сами сейчасъ сказали, что вашъ мозгъ пересталъ быть японскимъ и превратился въ европейскій. Мой мозгъ при всей его грубости никогда не можетъ сравняться въ этомъ отношеніи съ вашимъ. Поэтому мы никогда не будемъ въ состояніи понять другъ друга. Придя къ такому заключенію, мнѣ кажется, мй напрасно теряемъ время, продолжая нашъ разговоръ.
   -- Еще одно слово,-- сказалъ Іорисака.-- Позвольте задать вамъ еще послѣдній вопросъ... Сейчасъ въ этомъ самомъ мѣстѣ мы одержимъ одну изъ самыхъ блестящихъ побѣдъ... Согласились ли бы вы, чтобы мы потерпѣли пораженіе, во только, чтобы всѣ японцы превратились въ японцевъ прошлаго столѣтія?..
   -- Я слишкомъ невѣжественъ, чтобы съ умомъ отвѣтить вамъ на этотъ вопросъ,-- промолвилъ Хирата,-- но позвольте мнѣ въ свою очередь задать вамъ одинъ вопросъ: увѣрены ли вы, что мы дѣйствительно сейчасъ одержимъ побѣду, какъ вы это утверждаете? А если мы потерпимъ пораженіе, знаете ли вы, какъ обзоветъ васъ Европа, которая и такъ неособенно благосклонно отзывается о насъ?
   -- Европа назоветъ насъ обезьянами,-- отвѣтилъ Іорисака,-- но будьте увѣрены, мы не будемъ побѣждены.
   -- Самъ Іошите -- былъ побѣжденъ, почему вы полагаете, что мы не можемъ быть побиты?
   -- Мы не будемъ.
   -- Вѣрю вамъ на слово. Но что потомъ?
   -- Когда потомъ?
   -- Послѣ сраженія? Послѣ заключенія мира? Вы возвратитесь, О-Садао-Санъ въ вашъ домъ въ Токіо. Туда вы внесете вашъ европейски образованный умъ, ваши европейскія привычки и ваши вкусы. А такъ какъ вы будете прославленнымъ героемъ, то народъ станетъ подражать вашимъ привычкамъ, вашимъ обычаямъ и вашимъ вкусамъ...
   -- Нѣтъ,-- сказалъ Іорисака.
   

XXVII.

   Съ одного конца судна на другой, отъ капитанскаго мостика до трюма, рѣзкій звукъ японскихъ рожковъ возвѣстилъ команду: приготовиться къ бою. Іорисака Садао поднялъ трапъ и проникъ во внутренность башни.
   -- Живо!
   Унтеръ-офицеръ, вытянувшись точно палка, отдалъ честь, приложивъ руку къ козырьку. Прислуга, квартеръ-мейстеры и матросы, повернули къ нему свои почтительно улыбающіяся лица, и изъ ихъ полуоткрытыхъ устъ послышался короткій тихій звукъ, какъ бы отъ вдыханія воздуха, что всегда дѣлаютъ японцы, когда хотятъ выразить уваженіе.
   -- Вольно!-- сказалъ маркизъ Іорисака.
   И онъ сталъ производить быстрый, но полный осмотръ башни.
   Внутренность башни представляла комнату безъ дверей и окопъ, длиною въ десять, шириною въ восемь метровъ, всю бронированную толстой сталью. Двѣ огромныя пушки заполняли собой три четверти всего пространства. Остальное свободное мѣсто было занято разными военными принадлежностями и аппаратами, необходимыми для управленія орудіями. Шесть электрическихъ лампъ освѣщали ярко каждый предметъ, не оставляя нигдѣ тѣней. Дневной свѣтъ только чуть-чуть проникалъ сюда черезъ двойную амбразуру, въ которую высовывались жерла пушекъ.
   Іорисака Садао поочередно оглядѣлъ каждый аппаратъ отдѣльно и посмотрѣлъ въ лицо каждому солдату. Затѣмъ онъ поднялся на среднюю лѣсенку и занялъ мѣсто, откуда долженъ былъ руководить стрѣльбой. Въ такомъ положеніи его голова выходила изъ купола башни, хотя для защиты отъ снарядовъ ее покрывалъ родъ блиндированной каски. Такимъ образомъ Іорисака могъ разсматривать поле сраженія черезъ три отверстія сдѣланныя въ этомъ шлемѣ. Въ то же время онъ имѣлъ возможность наблюдать за дѣйствіями солдатъ и отдавать имъ приказанія.
   Сѣвъ на свое мѣсто, онъ сперва осмотрѣлъ внимательно всю башню. Эта стальная коробка съ двумя гигантскими орудіями и съ тринадцатью людьми, заключенными въ ней, производила необычайное ощущеніе мощи и силы, и ея командиръ держалъ въ своихъ рукахъ молнію болѣе страшную, чѣмъ та, которая сверкаетъ на небѣ. Въ горделивомъ сознаніи этой мощи Іорисака Садао сжалъ кулаки. Затѣмъ опять, ставъ спокойнымъ, онъ приблизился къ отверстіямъ и сталъ разсматривать горизонтъ справа налѣво.
   Море попрежнему было бурливо и мрачно, а тяжелыя тучи низко нависали надъ горизонтомъ. Эскадра проходила теперь мимо восточнаго мыса острова Цусимы и каждое судно старалось держаться на разстояніи четырехсотъ метровъ отъ предыдущаго. Линія судовъ растянулась приблизительно на три морскихъ мили отъ передового броненосца "Миказа" до идущаго въ хвостѣ "Иватэ". За "Миказа" шелъ "Никко", а за нимъ слѣдовалъ "Шикишима". За этой эскадрой, которой командовалъ лично адмиралъ Того, двигалась въ прекрасномъ порядкѣ дивизія Камимуры,.затѣмъ эскадра Симимуры, -- всѣ бронированные и не бронированные крейсера, однимъ словомъ вся морская сила имперіи. Среди пѣны и волнъ Іорисака Садао различалъ сѣрые корпуса, орудія которыхъ казались ощетинившеюся шерстью. А флагъ Восходящаго Солнца, развѣвавшійся на каждой мачтѣ, казался окровавленной перевязью...
   -- Башню налѣво!.. Стопъ!.. Башню направо!..
   Наводчикъ уже сидѣлъ на своемъ мѣстѣ между двумя пушками. Съ едва различаемымъ ворчаніемъ электрическій моторъ, точно игрушку, повернулъ башпю слѣва направо и справа налѣво, вмѣстѣ съ орудіями, людьми и аппаратами. Передъ глазами Іорисака Садао горизонтъ потянулся, точно декорація на безконечномъ полотнѣ. Слѣва показалась эскадра крейсеровъ, которая, вся закутанная дымомъ, повидимому торопилась занять предназначенное ей въ бою мѣсто. Это были крейсера адмираловъ Дева и Уріу... Справа горизонтъ попрежнему оставался закутаннымъ въ туманъ и никакихъ признаковъ непріятеля еще не было замѣтно, хотя онъ долженъ былъ находиться невдалекѣ.
   Въ это время на суднѣ опять раздался двойной ударъ колокола, затѣмъ ординарный,-- половина второго. Рожокъ испустилъ три пронзительныя ноты и двѣ отрывистыя: Будьте готовы вступить въ бой справа. Іорисака знакомъ передалъ приказъ наводчику. Башня немедленно повернулась лицомъ къ непріятелю.
   -- Зарядить орудія!
   Звукъ цѣпей извѣстилъ, что приказъ исполненъ. Прислуга, все время не проронившая ни одного слова, исполняла свое дѣло съ удивительнымъ проворствомъ и ловкостью. Іорисака Садао съ часами въ рукахъ слѣдилъ за исполненіемъ приказанія, которое было исполнено въ двадцать четыре секунды.
   -- Почти рекордъ,-- улыбнулся онъ.-- Пусть русскіе попробуютъ сдѣлать такъ!
   Снова наступило молчаніе. Изъ трехъ отверстій маркизъ все еще ничего не видѣлъ, кромѣ моря и тумана. Тогда онъ взялъ телеметръ и сталъ провѣрять его. Зеркала были не вполнѣ параллельны. Онъ исправилъ эту ошибку. Башенный телеметръ -- не Богъ вѣсть какой правильный инструментъ, но онъ все же приноситъ пользу...
   Іорисака наконецъ отложилъ въ сторону телеметръ и снова покачалъ головою. Неужели этотъ туманъ не разсѣется наконецъ? Ага! опять сигналъ и "Миказа" вдругъ круто повертываетъ налѣво...
   Раздался электрическій звонокъ. На передатчикѣ зажглись двѣ электрическихъ лампы, стрѣлки повернулись на циферблатѣ. Снова прозвучали трубы на всѣхъ судахъ эскадры. Іорисака, вдругъ выпрямившись на своемъ мѣстѣ, скомандовалъ:
   -- Приготовьтесь къ бою съ триборта!.. Башню налѣво!.. Четвертая скорость!
   Маневръ уже исполнялся.
   -- Разстояніе: семь тысячъ триста метровъ!.. Пять направо! Стопъ!
   Іорисака Садао впился взоромъ въ даль, гдѣ море сливалось съ небомъ... Да, тамъ среди опаловыхъ облаковъ, собравшихся на горизонтѣ, поднимались черные дымки... Три, четыре, пять... Всѣ на равномъ другъ отъ друга разстояніи... Семь восемь... И еще, еще... Двѣнадцать, двадцать.. Тридцать!..
   Зазвенѣлъ электрическій звонокъ. Іорисака схватилъ трубку:
   -- Алло!.. Да... Адмиралъ телеграфируетъ?..
   Онъ наклонился, окинулъ взоромъ матросовъ и повторилъ безъ всякихъ комментаріевъ:
   -- Адмиралъ телеграфируетъ: "Благоденствіе Имперіи зависитъ отъ результата сраженія. Всѣ должны исполнять свои обязанности!"
   На этотъ разъ его голосъ немного дрогнулъ. Но въ ту же минуту уже опять вернулъ себѣ обычное хладнокровіе:
   -- Восемьдесятъ градусовъ! Наводить на головное судно... Налѣво, на судно съ двумя трубами... Вниманіе!..
   Іорисака Садао схватилъ свой телеметръ и провѣрилъ цифры, которыя указывали все время стрѣлки на циферблатѣ.
   -- Семь тысячъ сто!.. Шесть тысячъ восемьсотъ.. Шесть тысячъ четыреста!..
   Онъ на минуту остановился. Вдали на корпусахъ русскихъ судовъ, которые теперь уже отчетливо вырисовались, вдругъ блеснули молніи: Русскіе открыли огонь.
   -- Шесть тысячъ метровъ.
   Онъ опять остановился. Приблизительно въ ста метрахъ отъ "Никко" поднялся огромный столбъ воды и разсыпался дождемъ. Первый снарядъ разсѣкъ воду, первый снарядъ этого рѣшительнаго дня, пущенный Западомъ противъ Востока... Іорисака равнодушнымъ взоромъ смѣрилъ высоту поднятаго водянаго столба. Только-то? Неважно, значитъ, они стрѣляютъ...
   -- Пять тысячъ девятьсотъ...
   Тамъ и сямъ рвались снаряды, изъ которыхъ ни одинъ не достигалъ цѣли. Да русскіе стрѣляли плохо. Прошла долгая минута. Наконецъ какое то грубое жужжаніе, напоминающее жужжаніе гигантской пчелы, возвѣстило о томъ, что непріятель теперь сталъ дѣлать перелеты... И такъ какъ этотъ перелетъ показалъ японцамъ, что наступилъ моментъ дать отвѣтъ врагу, съ одного изъ ближайшихъ судовъ раздался выстрѣлъ...
   -- Пять тысячъ семьсотъ метровъ!..
   Голосъ все попрежнему чистый и ясный отдалъ приказаніе:
   -- Открыть огонь!..
   Въ ту же секунду изъ двойной амбразуры вырвался клубъ дыма и ослѣпительное пламя, полосою въ двадцать метровъ и красное, какъ кровь. Вся башня страшно содрогнулась, точно тростникъ, сотрясаемый порывомъ вѣтра. Раздался неслыханный взрывъ, который на минуту совершенно оглушилъ и какъ бы опьянилъ всѣхъ находившихся въ башнѣ. Но въ ту же минуту ледяной голосъ маркиза Іорисака вернулъ хладнокровіе солдатамъ.
   -- Пять тысячъ шестьсотъ метровъ! Усилить огонь!..
   

XXVIII.

   Гербертъ Ферганъ выкурилъ папиросу. Онъ находился на палубѣ, чтобы не мѣшать въ башнѣ и не увеличивать и безъ того большой тѣсноты. Закуривъ папиросу, онъ взялся за свой бинокль и сталъ разсматривать положеніе обѣихъ эскадръ. Онъ тщательно разсматривалъ каждое отдѣльное судно, стараясь въ качествѣ профессіональнаго моряка подмѣтить слѣды усталости или слабости у того или другого противника. Въ одномъ мѣстѣ онъ видѣлъ поломанныя мачты, снесенный мостикъ, въ другомъ упавшую трубу или начинающійся пожаръ. Профиль судовъ сперва такой ясный и отчетливый, понемногу становился похожимъ на изломанную линію. По временамъ Ферганъ переставалъ смотрѣть въ бинокль, вынималъ записную книжку и, посмотрѣвъ предварительно на часы, заносилъ туда кое-какія замѣтки относительно хода сраженія. Орудія гремѣли безостановочно и при этомъ столь сильно, что оглохшія уши больше уже не страдали отъ этого безпрерывнаго грома. Видя, что "Никко" попрежнему регулярно закутывается въ облака дыма, Ферганъ вывелъ заключеніе, что японскій флотъ еще не понесъ никакихъ серьезныхъ поврежденій. На противоположной сторонѣ же, наоборотъ, русскія суда казалось потерпѣли аваріи и довольно серьезныя, такъ какъ ихъ огонь становился все слабѣе, и они напоминали собой головешки, которыя не могутъ уже вспыхнуть яркимъ пламенемъ.
   Ферганъ повернулся на каблукахъ и окинулъ взоромъ весь горизонтъ. Обѣ линіи судовъ шли параллельно, держа курсъ на западъ. Одна линія находилась въ прекрасномъ порядкѣ, другая же совершала маневры недостаточно быстро; съ минуты на минуту можно было ожидать, что она разстроится окончательно Итакъ пророчества разныхъ военныхъ критиковъ исполнялись буквально: Рожественскій не могъ противостоять Того. Ферганъ немедленно отмѣтилъ на отдѣльномъ листкѣ записной книжки. "2 ч. 35 м. битва выиграна. "Ослябя" погружается въ воду. "Суворовъ" выведенъ изъ строя. На "Никко" нѣтъ почти никакихъ поврежденій".
   Англичанинъ улыбнулся. Не потому, чтобы его очень радовала побѣда японцевъ, наоборотъ, личныя его симпатіи были скорѣе на сторонѣ русскихъ, но флотъ Того, собственно говоря, являлся флотомъ англійскимъ, такъ какъ онъ былъ построенъ въ Англіи и тамъ же вооруженъ. Японскіе матросы были обучены по англійскому образцу; поэтому побѣда японцевъ льстила его національному чувству...
   -- Во всякомъ случаѣ черезъ часъ все будетъ окончено! Но этотъ часъ еще нужно прожить...
   Въ эту минуту снарядъ,-- шестой или седьмой по счету,-- разорвался на верхнемъ мостикѣ, разбросавъ въ разныя стороны нѣсколько человѣкъ. Ферганъ флегматично нагнулся: мѣсто, которое за минуту передъ тѣмъ было гладко и чисто, какъ паркетъ, теперь представляло собою невообразимый хаосъ безформенныхъ предметовъ, разбросанныхъ и нагроможденныхъ, какъ попало. Повсюду лилась кровь. Различныя части тѣла и разорванныя груди съ вывалившимися внутренностями валялись цѣлыми грудами. Огонь уже пожиралъ эти кровавыя лохмотья. Но вода изъ насосовъ заливала быстро начинавшійся пожаръ, а канонада ни на минуту не переставала дѣлать свое дѣло. Израненный, опустошенный и разбитый броненосецъ продолжалъ съ яростью посылать смерть въ лицо своего врага. И Ферганъ, окинувъ взглядомъ легкія раны, нанесенныя судну, повторилъ фразу написанную за минуту вередъ тѣмъ въ записной книжкѣ; "На "Никко" никакихъ серьезныхъ поврежденій нѣтъ".
   Когда онъ произносилъ послѣднее слово, изъ трюма выскочилъ какой то офицеръ и, оттолкнувъ вѣжливо въ сторону Фергана, извинился, прежде чѣмъ продолжать свой путь.
   -- А, О-Такамори-Санъ, куда это вы такъ стремительно бѣжите?
   Виконтъ Хирата остановился на минуту, чтобы удовлетворить любопытство англійскаго гостя.
   -- Надо исправить сообщеніе съ задней...
   Ферганъ не разслышалъ послѣдняго слова. Новый снарядъ большого калибра разорвался какъ разъ вблизи него.
   Ферганъ былъ оглушенъ страшнымъ взрывомъ, потомъ увидѣлъ какое то яркое зарево, болѣе яркое, чѣмъ солнечный свѣтъ, и съ трудомъ поднялся на ноги, не будучи еще въ состояніи разобраться въ томъ, что произошло.
   Около него не было больше ни мостика, ни блиндажа... На ихъ мѣстѣ находилась лишь какая то масса сплавленнаго и смѣшаннаго желѣза, стали, бронзы... Нѣкоторые предметы еще были красны отъ огня и жара. Ферганъ съ трудомъ отдалъ себѣ отчетъ въ случившемся: налетѣвшій снарядъ все снесъ, все смѣшалъ, уничтожилъ... И всѣ были убиты... Всѣ: капитанъ, старшій офицеръ, адъютанты... Всѣ за исключеніемъ его, Фергана, котораго отбросило на двадцать метровъ отъ того мѣста, гдѣ онъ за минуту передъ тѣмъ стоялъ. Онъ выпрямился и оглянулся. Какъ разъ рядомъ съ нимъ валялась чья то голова, разрѣзанная пополамъ, точно ножомъ. Она еще улыбалась, такъ какъ смерть наступила такъ быстро, что мускулы лица не успѣли еще принять нормальное положеніе.
   Дивясь, что онъ еще живъ, Ферганъ заговорилъ:
   -- Всѣ убиты... Да... Всѣ убиты... Нѣтъ, впрочемъ, не всѣ!..
   На вершинѣ дымящихся обломковъ, почти среди самаго племени вдругъ появился какой то фантастическій человѣкъ. Удерживая кое-какъ равновѣсіе, онъ наклонился надъ акустической трубкой, которая спускалась въ самыя отдаленныя мѣста судна, гдѣ находятся управляющіе машиннымъ отдѣленіемъ и рулемъ, и громкимъ голосомъ отдавалъ приказанія, почти кричалъ, распоряжаясь маневрированіемъ судна, и эти приказанія послушно исполнялись находящимися внизу людьми, которые даже и не подозрѣвали, кто руководитъ ими, кто служитъ имъ глазами, ушами и разумомъ. А этотъ человѣкъ, стоя безстрастно посреди этого ада, угрожаемый ежеминутно смертью, продолжалъ вести все еще способный къ бою корабль къ побѣдѣ...
   -- Хирата Такамори!
   Гербертъ Ферганъ все еще шатаясь протиралъ себѣ глаза и съ безконечнымъ изумленіемъ смотрѣлъ на японскаго офицера, который стоялъ на своемъ ужасномъ пьедесталѣ. Взрывъ конечно откинулъ и его съ мостика, на который онъ въ тотъ моментъ поднимался, и на его черной курткѣ виднѣлись слѣды крови... Но едва придя въ чувство, онъ уже вскочилъ на ноги и по инстинкту бросился къ самому важному и въ то же время самому опасному посту...
   Ферганъ почувствовалъ, что краска заливаетъ его лицо: вотъ что могъ сдѣлать японецъ, а онъ англичанинъ, даже не раненый, нѣсколько минутъ лежалъ безъ чувствъ и теперь еще не пришелъ окончательно въ себя...
   Гербертъ Ферганъ сдѣлалъ полъоборота и пошелъ, гордо выставляя грудь, по направленію къ задней башнѣ... Онъ хотѣлъ сравняться въ мужествѣ съ виконтомъ Хирата...
   

ГЛАВА XXIX.

   -- Четыре тысячи четыреста метровъ!..
   Маркизъ Іорисака, сидя съ телеметромъ въ рукахъ, даже не оглянулся, когда услышалъ стукъ закрывающагося трапа. Гербертъ Ферганъ вошелъ, но не желая мѣшать солдатамъ, остановился на трапѣ, не произнося ни слова.
   -- Четыре тысячи двѣсти метровъ!
   Обѣ гигантскія пушки выстрѣлили въ одно время. Ферганъ, захваченный врасплохъ, инстинктивно откинулся къ стѣнѣ...
   -- Четыре тысячи!
   За полчаса времени, какъ началось сраженіе, здѣсь не перемѣнилось ничего, за исключеніемъ лишь того, что одинъ изъ матросовъ, еще сейчасъ жившій, теперь лежалъ мертвымъ. Его съ раскроеннымъ черепомъ трупъ покоился на стальномъ полу. Матросы, привыкшіе видѣть кровь, ограничились тѣмъ, что полили полъ водой, чтобы не поскользнуться на крови, и бой, конечно, продолжался, какъ будто ничего не произошло,-- съ тѣмъ же хладнокровіемъ, съ тою же настойчивостью.
   -- Четыре тысячи триста!
   Однако стрѣлки на циферблатѣ не двигались, и бой продолжался, такъ сказать, въ слѣпую, на удачу, по приблизительному разсчету. Іорисака Садао сидѣлъ на своемъ мѣстѣ и руководился только однимъ телеметромъ, который едва давалъ возможность опредѣлять разстояніе.
   -- Четыре тысячи пять!
   Снова раздался двойной выстрѣлъ. На этотъ разъ Ферганъ наклонился впередъ и заглянулъ въ пространство амбразуры. На горизонтѣ, напоминая собою китайскую тѣнь, чуть виднѣлся руссій крейсеръ, уже сильно поврежденный огнемъ непріятеля. Вокругъ него поднимались огромные столбы воды отъ не долетавшихъ иногда снарядовъ. Въ ту же минуту онъ увидѣлъ два новыхъ столба воды и понялъ, что это упали снаряды только что выпущенные сейчасъ изъ этой башпи.
   -- Такъ,-- проговорилъ онъ про себя,-- русскіе повидимому уже удаляются...
   И тутъ же онъ подумалъ, какъ трудно теперь регулировать стрѣльбу, когда всѣ инструменты испорчены, а офицеръ занятъ въ другомъ мѣстѣ -- русскіе не могли выбрать лучшаго момента для отступленія.
   А что русскіе отступали, это было внѣ сомнѣнія. Въ амбразуру отверстій Ферганъ ясно видѣлъ, что головной корабль измѣнялъ курсъ. Онъ видимо направлялся къ противоположному концу линіи японскихъ судовъ, надѣясь обогнуть эскадру и скрыться подъ покровомъ тумана. Но Того уже понялъ этотъ маневръ и самъ поворачивалъ налѣво. "Никко" съ своей стороны дѣлалъ поворотъ и подвигался впередъ за "Миказа".
   -- Прекратить огонь! Башни направо!..
   Русскіе броненосцы сдваивали арьергардъ. Теперь бой долженъ былъ начаться съ бакъ-борта. Это измѣняло всѣ условія стрѣльбы и для приготовленія требовалось время.
   -- Хей!..
   Двое солдатъ бросились впередъ къ лѣсенкѣ командира. Ферганъ инстинктивно тоже сдѣлалъ движеніе впередъ.
   Маркизъ Іорисака свалился съ лѣсенки безъ единаго стона, безъ крика... Но изъ его плеча лился такой обильный потокъ крови, что лицо въ одну минуту изъ желтаго превратилось въ зеленое.
   Его повидимому ранило осколкомъ снаряда, прежде чѣмъ кто-нибудь успѣлъ замѣтить это.
   Матросы при помощи Фергана положили своего командира между двухъ пушекъ. Онъ былъ еще живъ. Онъ сдѣлалъ знакъ и тихо, но все еще повелительно, приказалъ:
   -- По мѣстамъ!
   Передъ умирающимъ остался одинъ только Ферганъ.
   И тутъ произошло нѣчто необычайное. Къ маркизу Іорисака подошелъ унтеръ-офицеръ, который теперь долженъ былъ занять мѣсто командира. Онъ поднялъ телеметръ и, поднимаясь на лѣсенку, нерѣшительно поглядывалъ на инструментъ, съ которымъ, повидимому, былъ мало знакомъ. Это вызвало на лицѣ Фергана улыбку.
   -- Какъ онъ будетъ имъ пользоваться, проговорилъ онъ.
   Маркизъ Іорисака приподнялся и, дотронувшись до плеча солдата, закачалъ головою -- Не вы!..-- прошепталъ онъ едва слышно.
   Его глаза устремились на англійскаго офицера:
   -- Вы!
   Гербертъ Ферганъ выпрямился и удивленно переспросилъ:
   -- Я!
   Онъ заколебался, потомъ наклонясь къ уху умирающаго, началъ говорить:
   -- О-Садао-Санъ, но вѣдь я -- англичанинъ... нейтральный...
   Но онъ принужденъ былъ замолчать, такъ какъ въ эту минуту губы маркиза зашевелились и изъ его устъ стали вылетать, правда, чуть слышно, но ясно и раздѣльно отдѣльныя слова пѣсни:
   
   "Время цвѣтенія вишенъ
   Еще не прошло.
   А между тѣмъ цвѣты должны опасть,
   Въ то время когда любовь тѣхъ, которые на нихъ смотрятъ,
   Достигла высшаго предѣла.
   
   Гербертъ Ферганъ слушалъ, и холодный потъ выступилъ у него на лбу.
   Эти почти мертвые глаза, не отрываясь, смотрѣли на него, и онъ видѣлъ въ нихъ, какъ бы отблескъ прошедшаго видѣнія. Голосъ, все еще сохранившійся какимъ-то чудомъ, между тѣмъ продолжалъ:
   "Онъ сказалъ мнѣ: "Эту ночь я видѣлъ сонъ. Вокругъ моей шеи обвились твои косы. Твои косы, точно черное ожерелье, обвились вокругъ моей шеи. Я ласкалъ ихъ и они были моими, и мы были соединены навсегда этими волосами, уста къ устамъ,-- такъ иногда два лавра имѣютъ одинъ и тотъ же корень. И мало-по-малу мнѣ стало казаться, что наши члены слились во едино, что я сталъ тобою, и что ты вошла въ меня, какъ моя мечта". Замолкнувъ онъ нѣжно положилъ свои руки мнѣ на плечи и такъ страстно посмотрѣлъ на меня, что я поцѣловала съ трепетомъ его глаза".
   Голосъ смолкъ и теперь говорили только глаза, но языкъ ихъ былъ понятенъ и выражалъ опредѣленный приказъ.
   Гербертъ Ферганъ, опустивъ глаза и поблѣднѣвъ, молча повиновался этому приказу. Онъ взялъ изъ рукъ унтеръ офицера телеметръ. Онъ поднялся на три ступеньки лѣсенки и усѣлся на мѣсто Іорисака...
   Съ лѣвой стороны другъ за другомъ появлялись русскіе корабли. Они шли полнымъ ходомъ...
   -- Джентльмэнъ долженъ за все платить..-- пробормоталъ про себя Ферганъ.
   Онъ взглянулъ въ телеметръ. Въ зеркалахъ цѣль отразилась увеличенной и болѣе близкой. Андреевскій флагъ все еще развѣвался на судахъ.
   -- Джентльмэнъ долженъ за все платить..-- повторилъ опять Ферганъ.
   Онъ откашлялся и яснымъ голосомъ сказалъ:
   -- Шесть тысячъ двѣсти метровъ. Восемь милиметровъ налѣво! Открыть огонь!
   Раздался двойный грохотъ, который какъ бы салютовалъ умиравшему въ этотъ моментъ маркизу Іорисака. Офицеръ закрылъ глаза, не издавъ ни единой жалобы, и только передъ послѣднимъ вздохомъ его уста чуть слышно произнесли два первыхъ слога дорогого имени:
   -- Митсу...
   

XXX.

   Съ высоты груды обломковъ, которые теперь служили мостикомъ, виконтъ Хирата еще разъ наклонился надъ переговорной трубкой и отдалъ послѣднее приказаніе, которое должно было превратитъ въ побѣду только что минувшій бой.
   -- Прекратить огонь!...
   На главной мачтѣ "Мика.за" весело развѣвался сигналъ Того, являющійся какъ бы радугой послѣ грозы. Надъ судами, среди густыхъ облаковъ вдругъ появился кусочекъ голубого неба, который своею формой напоминалъ какую то крылатую богиню.
   По всей линіи съ одного судна на другой перекатился долгій, могучій нечеловѣческій крикъ. То былъ крикъ торжества Японіи -- побѣдительницы, крикъ торжества древней Азіи, освобожденный навсегда отъ европейскаго ига.
   -- Теикоку банзай!
   -- Да живетъ вѣчно имперія!
   Хирата Такамори трижды повторилъ этотъ крикъ. Затѣмъ онъ привычнымъ жестомъ раскрылъ свой вѣеръ, который былъ засунутъ у него за обшлагъ. Съ чувствомъ невыразимой гордости онъ окинулъ взоромъ весь горизонтъ. Минута дѣйствительно была торжественная и опьяняла больше, чѣмъ могли опьянить десять тысячъ кубковъ саке! Тридцать три года съ момента своего рожденія Хирата Такамори сознательно или безсознательно ожидалъ этого мгновенія. Но ради той радости, которую онъ испытывалъ въ настоящее время, тридцать три года ничего рѣшительно не значили.
   -- Теикоку банзай!
   Побѣдный крикъ то прекращался, то снова разноси кя надъ моремъ. Вѣстовое судно "Татсута" приближалось къ каждому кораблю и стоявшій на мостикѣ офицеръ повторялъ въ рупоръ распоряженіе адмирала:
   "Великія добродѣтели императора и невидимая защита императорскихъ предковъ даровали намъ полную и блестящую побѣду. Поздравляю всѣхъ, исполнявшихъ честно свой долгъ!"
   Въ этотъ самый моментъ солнце, разорвавъ тучи и туманъ, вдругъ появилось на западномъ горизонтѣ.
   Оно появилось краснымъ, точно какой то чудовищный шаръ, залитый кровью, который небесный Драконъ катитъ по безконечному пространству.... точно тотъ дискъ, который изображенъ на знаменахъ страны Восходящаго Солнца... Спустя минуту оно погрузилось въ море.
   Хирата Такамори смотрѣлъ молча на солнце. Оно казалось ему символомъ Японской имперіи, который бросаетъ свой послѣдній лучъ и свою послѣднюю ласку на поле битвы, гдѣ пролито было сейчасъ столько крови ради возвеличенія этой имперіи.... И какъ бы подчеркивая эту аллегорію, лучъ солнца освѣтилъ остовъ русскаго корабля, который съ обломанными мачтами и почти совершенно разрушенный, медленно доживалъ свою агонію, погибалъ, охваченный пожаромъ. Хирата Такамори узналъ это судно. То было "Бородино", одно изъ тѣхъ судовъ, которое ближе всего находилось отъ "Никко"... Въ одно время съ солнцемъ исчезъ и корабль...
   Хирата Такамори сдѣлалъ полуоборотъ и пошелъ къ приближающемуся вѣстовому судну.
   -- Во время ночи полная свобода маневрированія. Завтра всѣмъ быть въ Матцусимѣ!-- прокричали ему въ рупоръ.
   -- Слушаю,-- отвѣтилъ Такамори.
   -- Еще адмиралъ желаетъ узнать имя того офицера, который принялъ на себя командованіе судномъ, когда былъ снесенъ капитанскій мостикъ.
   -- Это я,-- виконтъ Хирата!...
   Оба судна уже удалялись другъ отъ друга, когда офицеръ съ авизо прокричалъ ему.
   -- О-Такамори-Санъ, мнѣ очень пріятно сообщить вамъ объ особомъ отличіи, которымъ удостаиваетъ насъ адмиралъ,-- онъ хочетъ сообщить о васъ въ своемъ донесеніи императору.
   Виконтъ Хирата молча поклонился до земли. Когда онъ поднялся, "Татсума" уже была далеко.
   Въ эту минуту снова раздался звукъ трубы, играющій отдыхъ. Однако виконтъ Хирата приказалъ предварительно собрать на задней палубѣ всѣ трупы убитыхъ.
   Ночь наступила мгновенно. На судахъ зажглись огни. Хирата Такамори сошелъ съ мостика и пошелъ по судну, осматривая поврежденія. Электрическое освѣщеніе почти повсюду осталось неповрежденнымъ.
   Такъ онъ дошелъ до мѣста, гдѣ были сложены трупы убитыхъ. Всего лежало здѣсь тридцать девять человѣкъ. Ихъ положили другъ съ другомъ въ два ряда подъ двумя стволами башенныхъ орудій. Почти всѣ трупы уже были зашиты въ мѣшки изъ сѣраго полотна, изъ которыхъ выставлялись только ихъ спокойные головы, освѣщенные луной.
   Хирата Такамори осматривалъ мертвыхъ въ сопровожденіи двухъ квартермейстеровъ. Молодой мичманъ почтительно называлъ имена. Прежде всего прошли мимо трехъ пустыхъ мѣшковъ. Въ нихъ должны были лежать тѣла командира судна и двухъ старшихъ офицеровъ, которые были унесены въ море.
   Передъ четвертымъ мѣшкомъ мичманъ произнесъ:
   -- Капитанъ Гербертъ Ферганъ.
   Хирата Такамори наклонился. Гербертъ Ферганъ былъ убитъ осколкомъ снаряда, попавшимъ ему въ шею.
   -- Гдѣ онъ былъ убитъ?-- спросилъ Хирата.
   -- Въ задней башнѣ.
   -- Да, умираютъ повсюду!..
   Передъ пятымъ мѣшкомъ мичманъ сказалъ:
   -- Лейтенантъ Іорисака Садао.
   Хирата Такамори вдругъ остановился, открылъ ротъ, но не произнесъ ни слова.
   Трупъ маркиза Іорисака лежалъ съ открытыми глазами. И эти глаза казалось смотрѣли, смотрѣли прямо передъ собою съ выраженіемъ пренебреженія, гордости и торжества... Остальныхъ убитыхъ Хирата Такамори едва удостоилъ взглядомъ; было видно, что онъ чувствовалъ себя разстроенымъ.
   Мичманъ отдалъ честь и собирался уже уйти, когда виконтъ вдругъ заговорилъ:
   -- О-Іошитане-Санъ, не окажете ли вы мнѣ честь посѣтить мою комнату?
   -- Съ полной почтительностію готовъ исполнить вашу просьбу,-- отвѣтилъ мичманъ.
   Они вмѣстѣ спустились въ каюту. По молчаливому приглашенію виконта, мичманъ склонилъ колѣна на циновку.
   -- Простите меня за невѣжливость,-- сказалъ Хирата,-- но прежде всего я долженъ сдѣлать всѣ распоряженія касательно ночи.
   -- Умоляю васъ поступать такъ, какъ вамъ будетъ угодно,-- отвѣтилъ мичманъ.
   Вошли унтеръ-офицеры, которымъ виконтъ отдалъ разныя приказанія. Когда всѣ вышли вонъ, Хирата Такамори взялъ кисточку и набросалъ на двухъ страницахъ блокнота нѣсколько рядовъ іероглифовъ.
   -- Извините,-- сказалъ онъ еще,-- но это очень важно.
   Онъ вырвалъ два листика изъ блокнота и подалъ ихъ мичману.
   -- Это для васъ, если вы окажете мнѣ любезность быть исполнителемъ моей послѣдней воли.
   Мичманъ съ удивленіемъ взглянулъ на виконта.
   -- Да,-- продолжалъ тотъ,-- я сейчасъ лишу себя жизни и буду очень признателенъ вамъ, какъ потомку одного изъ благородныхъ родовъ самураевъ, если вы окажете мнѣ содѣйствіе при хиракири.
   Молодой офицеръ ничѣмъ болѣе не выдавалъ своего удивленія и, не желая казаться невѣжливымъ, ничего не спрашивалъ.
   -- Вы оказываете мнѣ и моимъ предкамъ большую честь,-- сказалъ онъ просто.-- Я счастливъ, что могу услужить вамъ.
   -- Вотъ мой мечъ,-- сказалъ Хирата.
   Онъ вынулъ изъ лакированныхъ ножепъ великолѣпный старинный клипокъ, эфесъ котораго былъ выкованъ изъ желѣза и представлялъ собою пучекъ дубовыхъ листьевъ. Онъ завернулъ мечъ въ шелковую бумагу и подалъ его мичману.
   -- Я къ вашимъ услугамъ,-- сказалъ мичманъ.
   Хирата Такамори присѣлъ противъ своего гостя и заговорилъ:
   -- О-Іошитане-Санъ, такъ какъ вы являетесь моимъ помощникомъ въ этой церемоніи, то вамъ подобаетъ знать причину. Сегодня утромъ во время бесѣды, которой меня удостоилъ маркизъ Іорисака, я позволилъ себѣ произнести нѣсколько словъ, которыя въ настоящее время считаю неприличными, Вслѣдствіе этого я предпочитаю стереть эти слова.
   -- Не смѣю противорѣчить вамъ, разъ вы такъ разсуждаете.
   -- Будете ли вы такъ добры подождать, пока я сдѣлаю нужныя приготовленія.
   -- Я почтительнѣйше исполню ваше желаніе.
   Рядомъ съ каютой находилось нѣчто, вродѣ маленькой уборной. Виконтъ Хирата прошелъ туда и надѣлъ требуемый ритуаломъ костюмъ,
   Вскорѣ онъ возвратился и снова преклонилъ колѣна передъ своимъ гостемъ. Въ правой рукѣ у него былъ кинжалъ, завернутый въ шелковую бумагу, какъ и сабля.
   -- Меня очень радуетъ, что я могу умереть сегодня, какъ хочу,-- сказалъ онъ улыбнувшись.-- Наша побѣда столь велика, что имперія легко обойдется, если лишится одного изъ своихъ безполезнѣйшихъ подданныхъ.
   Онъ отвернулся и развернулъ кинжалъ. Мичманъ тихо поднялся и сталъ сзади виконта, держа обѣими руками мечъ, который онъ тоже развернулъ изъ бумаги.
   -- Примѣръ маркиза Іорисака гораздо выше моего, гораздо выше,-- сказалъ виконтъ Хирата.
   Онъ сдѣлалъ едва уловимое движеніе. О-Іошитане-Санъ, наклонившись впередъ, не видѣлъ уже клинка кинжала. Животъ былъ вскрытъ, и по немъ бѣжала струйка крови.
   -- Поистинѣ выше,-- повторилъ виконтъ Хирата.
   Онъ говорилъ все такъ же ясно, но не столь громко. Уголъ его рта чуть приподнялся, указывая на переживаемыя имъ ужасныя страданія.
   Въ это мгновеніе О-Іошитане-Санъ напрегъ всѣ мускулы, выставилъ впередъ грудь и взмахнулъ обѣими руками. Голова виконта Хирата Такамори, отдѣленная отъ туловища однимъ ударомъ, упала на бѣлыя циновки.
   

XXXI.

   Дождь пересталъ. Тамъ и сямъ тучи уже пропускали солнечные лучи и вся природа, позлащенная свѣтомъ, нарядилась въ свой весенній уборъ.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ медленно шагалъ, вдыхая полными легкими живой ароматъ земли и наслаждаясь игрою свѣта.
   Вдругъ онъ что то вспомнилъ и вынулъ часы.
   -- Половина четвертаго! Нужно сейчасъ же идти на берегъ стрекозъ...
   Онъ поспѣшилъ завернуть въ болѣе оживленную улицу, гдѣ можно было встрѣтить куруму.
   "Бѣдняжка,-- думалъ онъ, -- мнѣ отъ всей души жаль ее! Оплакиваетъ ли она Герберта Фергана или Іорисака Садао, я все равно сочувствую ей!"
   Онъ покачалъ головою. Ему вспомнился балъ на "Изольдѣ", и м-съ Хоклей, и принцъ Альгеро..
   -- Да,-- промолвилъ онъ,-- европейскій алкоголь быстро одурманиваетъ голову мусме, хотя бы эта мусме и была маркизой...
   Курума нигдѣ ему не попадались и онъ наконецъ вышелъ на улицу Монто-Каго-Маши. Здѣсь двигалась огромная толпа, находившаяся, повидимому, въ страшномъ волненіи. Извѣстіе о важной побѣдѣ, одержанной наканунѣ, распространилось по всему Нагасаки. И каждая лавка, каждая квартира, каждое окно было украшено флагами и лентами. Опьяненная гордостью и торжествомъ, вѣжливая японская толпа откинула всякую сдержанность и выражала свою радость почти столь же бурно, какъ выражаютъ ее въ Европѣ. На улицѣ раздавались веселые крики, пѣсни и даже попадались, кажется, пьяные. Фельцъ, стараясь перейти улицу, чтобы попасть на набережную, едва не былъ опрокинутъ толпою.
   На набережной курумайи все же не потеряли своей древней вѣжливости. И когда Фельцъ произнесъ магическія слова: "Іорисака Кошаку", то всѣ курумайи на перерывъ предлагали свои услуги, чтобы имѣть честь свезти благороднаго иностранца къ маркизу, бывшему дайміо...
   

XXXII.

   Въ будуарѣ между Эрардовскимъ піанино и зеркаломъ въ золоченой рамѣ ничего не измѣнилось. Солнечные лучи весело заглядывали черезъ окна, придавая всей обстановкѣ праздничный видъ. Фельцъ подошелъ къ окну и взглянулъ на миніатюрный садъ съ его скалами, каскадами и лѣсами для лилипутовъ. Въ эту минуту за его спиной, какъ и въ первый его визитъ, раздался голосъ маркизы:
   -- О. дорогой маэстро!.. Мнѣ очень жаль, что я заставила васъ такъ долго ждать...
   И опять, какъ тогда, ему протянули маленькую ручку для поцѣлуя.
   На этотъ разъ, однако, Фельцъ ничего не отвѣтилъ на привѣтственную фразу. Не обращая вниманія на его молчаніе, маркиза продолжала весело щебетать:
   -- Мы съ м-съ Хоклей такъ и думали, что вы скоро вернетесь изъ вашей экскурсіи! Гдѣ вы были? Не привезли ли съ собою новыхъ эскизовъ? Завтра я буду на "Изольдѣ", и вы должны мнѣ непремѣнно показать все.
   Она говорила съ большей развязностью, чѣмъ прежде. На ней было платье Людовика XV изъ вышитаго муслина. На головѣ была шляпа съ широкими лентами, а въ рукѣ находился розовый зонтикъ.
   Фельцъ откашлялся и заговорилъ:
   -- Я возвратился...
   -- Я очень рада, что вы наконецъ вернулись, -- прервала его маркиза Іорисака.
   -- Я возвратился,-- повторилъ Фельцъ.
   Онъ замолчалъ и пристально посмотрѣлъ на маркизу.
   Она улыбалась. Но должно быть въ эту минуту глаза Фельца сказали ей больше, чѣмъ его уста. Улыбка вдругъ исчезла съ ея красивыхъ устъ, и она безпокойно заморгала.
   -- Вы возвратились?..
   Прошли четыре долгихъ секунды и ея пѣвучій голосъ опять спросилъ:
   -- Вы вернулись... чтобы?..
   Фельцъ наконецъ преодолѣлъ себя и произнесъ:
   -- Чтобы сказать вамъ... что вчера... близъ Цусимы произошло большое сраженіе...
   Легкій стукъ извѣстилъ о паденіи.зонтика на полъ.
   -- Большое сраженіе между русской эскадрой и японскимъ флотомъ... Вамъ это неизвѣстно еще?
   Онъ остановился, какъ будто ожидая отвѣта, но маркиза Іорисака, прислонившись къ стѣнѣ, продолжала молчать и слушать.
   -- Да, очень большое сраженіе... И очень кровавое... Много раненыхъ...
   Она не двигалась и ничего не отвѣчала.
   -- Много раненыхъ... Такъ, напримѣръ, виконтъ Хирата...
   Она не пошевелилась.
   -- И самъ маркизъ Іорисака...
   Она не вздрогнула.
   -- И капитанъ Гербертъ Ферганъ...
   Ни одного движенія.
   -- Ранены...
   Фельцъ съ трудомъ произносилъ слова:
   -- Ранены... Опасно ранены...
   Роковое слово онъ еще не могъ выговорить. Наступило короткое молчаніе.
   -- Убиты,-- выговорилъ наконецъ Фельцъ тихо.
   Онъ раскрылъ объятія и приготовился поддержать жертву. Ему не разъ въ такихъ случаяхъ приходилось видѣть, что женщины падали въ обморокъ. Но маркиза Іорисака въ обморокъ не упала.
   Тогда онъ отодвинулся, чтобы лучше видѣть ее. Оставаясь неподвижною, она, казалось, была пригвождена къ стѣнѣ. Она была очень блѣдна.
   -- Они умерли,-- повторилъ Фельцъ,-- но ихъ смерть была славной.
   Онъ замолчалъ, не находя больше словъ.
   Тогда зашевелились ея накрашенныя губы. Въ этомъ неподвижномъ ледяномъ лицѣ оставались только живыми губы и глаза,-- широко открытые глаза, напоминающіе двѣ погребальныя лампы.
   -- Пораженіе?.. Или побѣда?..
   -- Побѣда!-- отвѣтилъ Фельцъ.
   И онъ прибавилъ:
   -- Рѣшительная побѣда: весь русскій флотъ уничтоженъ. Не напрасно была пролита кровъ героевъ.
   На блѣдныхъ щекахъ медленно выступалъ румянецъ. Маленькій ротъ снова раскрылся и изъ него вылетѣли безцвѣтныя, спокойныя слова:
   -- Благодарю... Прощайте...
   Фельцъ низко поклонился и отодвинулся къ двери. На порогѣ онъ остановился, чтобы сдѣлать новый поклонъ.
   Маркиза Іорисака все еще стояла у стѣны. Вся ея фигура отъ каблуковъ до волосъ приняла азіатскій характеръ. Стѣны, обтянутыя шелкомъ, служили ей рамой, и она казалась величественной...
   

XXXIII.

   Жанъ Франсуа Фельцъ въ теченіе часа бродилъ въ маленькомъ паркѣ на холмѣ Ниши, посреди столѣтнихъ камфаровыхъ деревьевъ и криптомерій, съ которыхъ свѣшивались великолѣпныя древовидныя глициніи. Ему необходимо было уединиться, и онъ машинально отправился въ этотъ паркъ.
   Наконецъ онъ вышелъ снова изъ парка и сталъ спускаться въ городъ, намѣреваясь отправиться на "Изольду", чтобы наконецъ очутиться въ своей каютѣ и отдохнуть послѣ продолжительнаго путешествія.
   Но охваченный разными думами онъ сбился съ дороги и вмѣсто того, чтобы пойти налѣво, отправился направо и вскорѣ опять очутился въ ста шагахъ отъ виллы Іорисака...
   Быстрый топотъ ногъ курумайи заставилъ его остановиться и поднять голову. Въ то же мгновеніе его кто то позвалъ:
   -- Это вы, Франсуа?
   Съ десятокъ легкихъ экипажей остановились передъ нимъ, и среди свѣтлыхъ туалетовъ европейскихъ дамъ Фельцъ увидѣлъ м-съ Хоклей.
   -- Франсуа,-- сказала м-съ Хоклей,-- неужели вы въ самомъ дѣлѣ вернулись? Я очень рада видѣть васъ. Пойдемте съ нами. Мы отправляемся всѣ на пикникъ въ одинъ изъ красивыхъ лѣсовъ и захватимъ съ собой маркизу Іорисака...
   -- Не будете-ли любезны сперва выслушать меня,-- сказалъ Фельцъ.-- Я только что былъ у маркизы и сообщилъ ей извѣстіе, что маркизъ Іорисака убитъ.
   -- О!-- воскликнула м-съ Хоклей.
   Ея громкое восклицаніе заставило немедленно выскочить всѣхъ другихъ участниковъ пикника изъ своихъ экипажей, и они на всѣхъ языкахъ начали выражать сочувствіе маркизѣ.
   -- Мнѣ кажется, нужно тотчасъ же пойти и утѣшить ее,-- сказала м-съ Хоклей.-- Я сейчасъ пойду вмѣстѣ съ принцемъ Альгеро, который очень друженъ съ ней.
   Она рѣшительно направилась къ дверямъ и постучалась. Но въ первый разъ служанка не отворила дверей и не распростерлась передъ посѣтительницей. М-съ Хоклей постучалась громче, а затѣмъ стала трясти дверь, которая однако не поддавалась.
   Въ досадѣ она вернулась къ остальной компаніи и проговорила:
   -- Не можетъ быть, чтобы въ этомъ домѣ никто не слышалъ. Навѣрное маркизѣ не хотятъ доложить. Какимъ бы способомъ отправить ей записку?..
   -- Безполезно,-- сказалъ Фельцъ,-- взгляните!
   Въ эту минуту дверь, въ которую больше никто не стучалъ, открылась и изъ нея показалось странное шествіе.
   Слуги и служанки, одѣтые въ дорожныя платья и нагруженные красивыми пакетами, ящиками и мѣшечками, выходили другъ за другомъ, направляясь къ желѣзнодорожной станціи.. И вдругъ позади слугъ и служанокъ и сопровождаемый другими служанками и слугами въ дверяхъ показался курума, влекомый двумя скороходами. На его подушкахъ сидѣла какая-то бѣлая фигура.
   Бѣлая фигура женщины въ траурѣ, одѣтой, какъ должны одѣваться въ Японіи всѣ вдовы. Эта уѣзжавшая женщина была маркиза Іорисака.
   Она проѣхала мимо всей компаніи, не удостоивъ взглядомъ ни принца Альгеро, ни м-съ Хоклей, ни Фельца...
   Она медленно удалялась по дорожкѣ, окруженная своей свитой.
   Жанъ-Франсуа Фельцъ остановилъ послѣдняго слугу и спросилъ его по японски, куда отправляется его госпожа.
   -- Это -- маркиза Іорисака Митсука,-- отвѣтилъ слуга.-- Вчера ея супруга убили на войнѣ. Она отправляется въ Кіото, чтобы жить въ буддійскомъ монастырѣ дочерей дайміо, чтобы жить тамъ въ полномъ одиночествѣ и умереть подобающимъ образомъ.

Конецъ.

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", NoNo 1--4, 1910

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru