Фаге Эмиль
Вольтер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Об удовольствии и страстях.
    Перевод под редакцией Августы Гретман (1912).

Фаге Эмиль.
Вольтер

[]

Об удовольствии и страстях

   Вольтер написал несколько "Размышлений о человеке", т. е. рассуждений о нравственности. Нравственность в этих рассуждениях не особенно утонченная, не особенно возвышенная, но все-таки удовлетворительная, если ее строго придерживаться и не позволять себе никаких отступлений. "Пятое размышление", озаглавленное "О природе удовольствия" трактует -- как видно из названия -- об удовольствии.
   Вольтер размышляет о том, что такое удовольствие, и какую оно приносит пользу человеку. Присоединяясь к древней школе эпикурейцев, он утверждает, что люди, отвергающие удовольствие и гневно на него ополчающиеся, заблуждаются. С этого он начинает:
   
   До каких пор неистовый мечтатель будет закрывать для мира небеса и деспотическим тоном, проклиная род людской -- в то же время воображая, что наставляет его на истинный путь, -- проповедовать нам добродетель, чем вызывает к ней ненависть? Этот мрачный и строгий безумец верит, что Бог, подобно ему, действует только в гневе. Мне кажется, что я вижу перед собой презренного министра, тирана, окруженного печальными рабами, которых он сам создал, н диктующего свои мрачные распоряжения отвратительным голосом.
   
   Он, Вольтер, верит в Бога доброго и милосердного:
   
   Я ищу Бога более милостивого и более милостивых его служителей... Я -- человек и преклоняюсь пред Богом милосердным.
   
   Автор полагает, что "Бог управляет природой по законам движения, но человеком -- по законам удовольствия (только не следует их ошибочно понимать)". Действительно, каждый поступок человека вызывается потребностью, удовлетворение которой приносит удовольствие. Напротив, бездеятельность, подобно воздержанию, внушается человеку болью или болезнью, начало которой он в себе чувствует; всякое же действие, наоборот, вызывается удовольствием, которое оно сулит и которое начинается одновременно с действием, имеющим в виду то удовольствие.
   
   Всякий смертный обязан своим существованием удовольствию, и благодаря ему тело действует, сердце чувствует, человек думает. Смыкает ли сладкий сон ваши очи, любуетесь ли вы чудными небесами днем, или ищете, побуждаемые голодом, себе пищу -- всюду Божья милость присоединяет к нашим нуждам необходимое удовольствие. Одним словом, нет у человека другого двигателя. В доказательство того идем от противного. Что такое боль? Предупреждение остерегаться смерти. Боль нас предупреждает, что совершаемое нами действие для нас вредно и от него надо старательно воздерживаться.
   
   Что не вполне верно: зубная боль, например, доставляет жестокие мучения, однако эта болезнь нисколько не грозит смертью; с другой стороны, болезнь сердца смертельна, однако в течение многих лет не причиняет никакой боли. Следовательно, боль иногда предупреждает нас об опасности, а иногда нет, и отсутствие боли иногда вселяет в нас справедливую беспечность, часто ошибочную. Но в общем теория Вольтера содержит долю истины. Итак:
   
   Смертные, всегда и всюду, признавайте в своих удовольствиях Бога. И не только в ваших удовольствиях! Даже в страданиях я познаю высшую премудрость Божию. Это чувство, столь быстро возникающее, вложено в наши сердца, чтобы стоять на страже среди окружающих нас опасностей. Оно постоянно заботливо предупреждает нас: "Сохраняйте, защищайте свою жизнь". Только у мрачных ханжей самоохрана в опале. Они говорят: "Это враг человека -- порождение ада". Ошибаетесь, неблагодарные -- это дар Самого Бога. Всякая любовь -- от неба; Бог нас любит -- любит в нас образ свой. Мы любим себя в Боге, в нашем достоянии, в наших детях, в согражданах, а главное -- в друзьях. Эта необходимая любовь -- душа нашей души.
   
   Итак, надо любить. Надо любить разумно, спокойно, с разбором, но надо любить друг друга. Для того, чтобы мы любили себя разумно, Бог даровал нам удовольствие, предупреждающее нас о том, что для нас полезно, и боль, предупреждающую о том, что для нас вредно. Мы можем смело довериться этим руководителям. Но кроме того, у нас есть желания, ниспосланные Богом, или не Им; а когда эти желания становятся упорными и сильными, их называют страстями. Как надо относиться к страстям? Тут Вольтер находится в затруднении. Действительно, страсти всегда сопровождаются удовольствием в начале их власти над нами, и всегда приносят мучение, когда вполне завладеют нами. Следовательно, их нельзя признать руководителями ни в том, ни в другом смысле. Как же следует к ним относиться? Вольтер отвечает, что их надо придерживаться, пока они доставляют удовольствие, и избегать, как только, благодаря излишествам, они начинают причинять мучения. Приблизительно так же рассуждал Декарт. Он полагал, что всякая страсть имеет хорошую сторону и полезное значение, но полезное значение она имеет только в том случае, если ее брать с хорошей стороны. Трудность заключается, в том, как бы не ошибиться и настолько владеть своей страстью, чтобы брать ее только с хорошей стороны. Между тем, настолько владеть страстью, чтобы так тонко в ней разбираться, значить, вовсе не иметь ее. Вольтер советует следовать внушениям страсти, пока она доставляет только удовольствие, и воздерживается от нее, как только она начинает причинять мучения. Но если мы будем признавать страсть лишь до тех пор, пока она нам будет доставлять разумное н здоровое удовольствие, и если мы способны с ней расстаться, как только она нам покажется опасной, -- значить, она нами не владела или, вернее, ее у нас не было. В сущности страсть, если она не принимает деспотического характера, не более, как подражание страсти, -- то страсть притворная, допускаемая ради удовольствия, и надо сознаться, что в таком виде она не представляет никакой опасности, так как не существует. Если страсть действительно существует, невозможно, следуя совету Декарта, брать ее хорошую сторону и устранять дурную; невозможно также, по совету Вольтера, допускать страсть, пока она безвредна и приятна, и воздерживаться от нее, когда она становится роковой. Вольтер следующим образом излагает свою теорию о страсти:
   
   Да, чтобы возвысить нас до великих дел, Господь, в своей благости, дал нам страсти. При всей его опасности -- это небесный дар. Пользование им дает счастье, так же как злоупотребление -- ведет к роковым последствиям. Я восхищаюсь сердцем, умеющим покорять свои желания законам и отрывающимся от рода людского ради Бога, создавшего нас --сердцем, старающимся скорее избегать людей, чем знать их, и горя пламенною любовью к своему Богу, убегающим от дозволенных удовольствий ради высшей радости; но такого сердца мне не жаль.
   
   Не трудно догадаться, что Вольтер, страстный полемист, имеет здесь в виду янсенистов -- чересчур суровых христиан, метко прозванных "стоиками христианства", требовавших полного отречения от земных радостей ради "высшей радости на небесах" и отречения от всех страстей во избежание ошибок. В определении их хороших и дурных сторон Вольтер обрушивается на них со своим всегдашним пылом.
   
   Но если, гордясь своим крестом, тщеславясь своей воздержностью, и особенно в тайне, тяготясь своими страданиями, такой человек осуждает в нас все, от чего он отрекся -- брак, отца и общество, -- то в этой гордости обнаруживается уже глубокое тщеславие; этот человек -- скорее враг всего мира, чем друг Господа. В его печалях проглядывает сожаление об удовольствиях.
   
   Небо вложило в нас сердце: ему нужны желания. Эти новейшие стоики идут по стопам древних: они хотят преобразовать человека; и вместо того губят его. (Лафонтен выразил эту мысль в очень мягкой форме в своей басне, озаглавленной: "Философ-скиф".) Вольтер высказывает ту же мысль, только в более резкой форме:
   
   В глубокой древности был царь Иолка, по имени Пелей, сын Нептуна. Его дочери, любившие его, видя, что он состарился, решили вернуть ему молодость и обратились к волшебнице Медее. Последняя, питавшая к ним злобу, посоветовала им разрезать отца на части и бросить в кипящий котел. Искромсанное тело не возродилось ни к молодости, ни к жизни.
   
   "Отрезать члены старца, которому не суждено более ожить", -- говорит по этому поводу Сенека. Стоики древние и современные проделывают то же самое: они отрезают члены человека, чтобы его обновить и подвергают преждевременной смерти. Вольтер развивает эту мысль:
   
   Вы, восстающие против человеческого, -- разве вы не читали мудрых древних писателей?.. Разве вы не знаете дочерей Пелея? В своем ослеплении и безумстве они думали, что могут идти наперекор времени и природе и вернуть отцу свежесть юных лет. Из сожаления к нему они вскрыли ему грудь, думая омолодить его, и -- убили. Вот вам портрет, ослепленных стоиков древних и современных: они хотят изменить человека, уничтожив его.
   
   Итак, следует обуздывать свои страсти, но не вырывать их с корнем. "Надо быть мудрым с умеренностью", как сказал Мольер, повторяя слова апостола; владеть своими страстями, не давая им власти над собой, управлять ими, не подчиняясь им.
   "Пользуйтесь, но не злоупотребляйте", -- таков завет мудреца. Я одинаково избегаю Эпиктета и Петрония. (Т. е. главы школы стоиков и самого блестящего представителя школы эпикурейцев.) "Полная воздержность или излишество никогда не приносили хороших плодов".
   Вольтер заключает просьбой не смешивать его с эпикурейцами; он не хочет внушать, что все страсти полезны, и что им надо подчиняться; он только советует относиться к ним с осторожностью и выбирать лучшие.
   
   Стало быть, я не хочу быть опасным оратором, утверждающим, что надо снять узду с человеческих страстей: я хочу твердо держать вожжи этих скакунов; я хочу, чтобы этот поток приносил нашим полям помощь, не затопляя их, а орошая. Пусть ветры очищают воздух, но не превращаются в бурю; пусть солнце проходит над нашими головами, давая нам свет, но не сжигая нас.
   
   Вольтер образно выражает свою мысль: надо отдаваться страстям, сдерживая их в должных границах. С другой стороны, как мы уже указали, он советует выбирать более безобидные.
   
   Господь мыслящих существ, Господь, владеющий счастливыми сердцами, сохрани желания, вложенные в меня Тобою! Стремление к дружбе, желание учиться, любовь к искусствам и уединению, -- вот мои страсти...
   
   Нельзя не согласиться, что это страсти вполне безвредные. Но слабость системы обнаруживается советом не доверять страстям, принимать их, так сказать, в малых дозах, отстранять от себя сильные страсти, называть страстью простую склонность. Таким образом, эпикуреец, окончательно высказавшись, очень близко подходить к отрицаемому им стоицизму. Этим Вольтер исчерпывает вопрос, и после такого заключения следует личный эпилог, где Вольтер говорит о своих склонностях, радуется обладанию ими и, по обыкновению, не упускает случая поставить себя в пример всему свету.
   
   Вот мои страсти: ими всегда наслаждалась и утешалась моя душа. Когда на берегах Майна два варвара, грубые нарушители людских законов, два дипломированных мошенника, известные разбойники, преследовали меня со своей подлой жестокостью...
   
   (У Вольтера было много врагов в Германии, поэтому не будем тратить времени за разгадывание собственных имен, подразумеваемых Вольтером, и признаем просто, что занятия помогали забывать о преследовании недоброжелателей.)
   
   ...работа укрепляла мою спокойную стойкость; прибежищем моим были искусства, неведомые им. Так бог лесов брался за свирель, когда, вор Как похищал у него его стадо: Пан не переставал играть.
   
   Как был великан, получеловек, полусатир, сын Вулкана, изрыгавший потоки пламени. Он жил в пещере на Авентине, на том самом месте, где впоследствии был построен Рим, и воровал стада. Вольтер предполагает даже, что он воровал стада у Пана, бога лесов, хотя на это нигде не встречается указаний. Он был убить Геркулесом, которого тоже хотел обворовать.
   
   Счастлив, кто до скончания жизни, любя искусства, может предаваться им. Он слепо взирает на несправедливость, успокаивает себя в минуты неудач, прощает смертным, смеется над их бредом и перед смертью слабеющей рукой еще бряцает на лире.
   
   Вольтер здесь несколько отклоняется в сторону и восхваляет жизнь, посвященную литературе и искусству, в чем с ним нельзя не согласиться. Человек, посвятивший себя искусству даже в самых скромных размерах, доступных каждому, подготовляет для себя прежде всего великое утешение в старости. Искусством можно заниматься до последнего дня, поэтому Вольтер говорит: "До самого конца жизни". Талейран говорил: "Вы не умеете играть в вист? Какую вы себе приготовляете старость!" Искусство служит еще большим подспорьем в старости, так как для занятия им не требуется троих соучастников. Затем человек, посвятивший себя искусству, может презирать "несправедливость", если она не слишком глубока, что случается редко. Она скользит мимо него, потому что художник, удовлетворенный своим искусством, не честолюбив, а только честолюбец страдает при виде внимания, оказанного другому в ущерб ему. Кроме того, художник, когда им овладевает печаль, успокаивает и зачаровывает себя своим искусством: "У меня никогда не было такого горя, что не рассеялось бы после часа чтения", -- говорит Монтескье. Это может показаться немного странным. Надо вспомнить, что Монтескье был мыслителем и читал не так, как все: он читал, обсуждая все прочитанное, вкладывая в него собственные мысли. Таким образом, чтение для него было работой артиста, подобной работе художника, музыканта, писателя. После этого слова Монтескье становятся понятными, и для нас очевидно, что он разделяет мысль Вольтера: "Искусство утешает художника в горе". Кроме того, художник или просто человек, занимающийся искусством, хотя бы в скромных размерах, прощает людям и смеется над их исступлением. "Прощает людям", следовательно, "презирает несправедливость". Прощает людям, потому что под покровом своего искусства он недосягаем для их злобы, нечувствителен к несправедливостям. Ему легко простить обиду, потому что намерение, не достигшее цели, легко прощается. Он "смеется над их преступлением"; ведь намерение уязвить, не достигшее цели, очень забавно; оно подобно "бессильной злобе", о которой говорят Лабрюйер и Стендаль: "Она составляет муку для одержимого ей и забаву для того, на кого направлена".
   "Умирающей рукой он еще бряцает на лире", -- намек на полумифического поэта Анакреона, слагавшего, по словам легенды, до глубокой старости красивые стихи, улыбавшегося жизни и поучавшего людей встречать ее улыбкой.
   Возвращаясь к общей мысли "Размышления", мы должны сказать, что взгляд на удовольствие, как на нашего руководителя -- мысль ложная, потому что признавая удовольствие руководителем, его необходимо ограничивать, направлять, сдерживать, доводить в конце концов до мудрости, так что лучше было бы прямо провозгласить руководительницей мудрость. Именно к такому выводу приводит "Размышление" Вольтера. Эпикурейцами принято следующее положение: удовольствие составляет цель, к которой надо стремиться, но удовольствие, достигаемое без бдительного вмешательства мудрости, не составляет удовольствия, поэтому будем стремиться к удовольствию под строгим надзором мудрости. Проще было бы сказать: "Руководитесь мудростью и будьте уверены, что под ее руководством вы достигнете известного удовольствия, наиболее верного из всех. В сущности это одно и то же, только во втором случае вопрос лучше поставлен.
   Что касается страстей, то Вольтер, как мы видели, говорит, во-первых, что они не всегда пагубны; во-вторых, что их надо сдерживать в должных границах; в-третьих, что из них надо выбирать лучшие. Сколько усилий, чтобы не сказать прямо, что страсти надо подавлять, обуздывать по мере сил. Сдерживать страсти настолько, чтобы они превращались в разумные склонности, не значит ли это их подавлять, как страсти, потому что страсти всегда бывают сильными, и так называемые страсти -- ничто иное, как непомерно усилившиеся склонности. "Избирать страсти, дающие нам только счастье". Будем говорить откровенно, не значить ли это -- из страстей выбирать все разумное, и не проще ли сказать в таком случае: "Будьте рассудительны". "Легче подавить страсть, чем ее сдерживать". Такое утверждение может показаться парадоксальным, но, по нашему мнению, оно справедливо. Конечно, нужна большая сила воли, чтобы подавить страсть; но нужна еще большая сила воли, чтобы разрешать ей то-то и то-то до известной точки и не дозволять переступать определенной границы, чтобы постоянно поддерживать такое крайне утомительное, и крайне опасное равновесие. Поэтому требование: "Подавляйте страсти", -- гораздо ближе даже к практической истине. Остается еще наиболее сильный довод из аргументации эпикурейцев. Они говорят: "Разве человек может действовать иначе, как под влиянием страсти? Нет. Следовательно, советуя ему подавлять страсти, вы его убиваете". Это было бы совершенно верно, если бы сам рассудок не превращался в страсть. Но именно это и случается. Стремление быть мудрым, быть рассудительным, не иметь страстей -- обращается в страсть, такую же сильную, такую же всепоглощающую, как остальные, и действует на людей, как страсть. Разум, овладевший энергичной душой, та же страсть, преодолевающая все страсти и благо человека заключается в страстном повиновении страсти, преодолевающей все остальные. Вот в чем заключается, по нашему мнению, истина; однако "Размышление" Вольтера нельзя не признать за одно из лучших произведений, внушенных рассудочным эпикурейством.

-------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Чтение хороших старых книг / Акад. Э. Фагэ ; Под ред. А.Ф. Гретман. -- Москва: "Звезда" Н. Орфенов, 1912. -- 368 с.; 28 см. -- (Наука, искусство, литература; No 17).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru