Аннотация: Daniel Deronda, by George Elliot.
Текст издания: журнал "Вѣстникъ Европы", No 5, 1887.
СЦЕНЫ И ХАРАКТЕРЫ ИЗЪ НОВАГО РОМАНА ЭЛЛІОТА.
Daniel Deronda, by George Elliot
Имя Джорджа Элліота настолько популярно въ Англіи, ню появленіе каждаго новаго произведенія этой писательницы составляетъ крупное событіе, одинаково интересующее какъ міръ присяжныхъ литераторовъ, такъ и публику. Въ этомъ отношеніи, новый ея романъ: "Daniel Deronda", котораго послѣдній выпускъ появился прошедшею осенью, не составилъ исключенія, а можетъ быть возбудилъ больше толковъ, споровъ за и противъ, чѣмъ всѣ шальные ея романы вмѣстѣ взятые. Не ограничиваясь, по прежнему, набрасываніемъ живыхъ и яркихъ картинъ современныхъ нравовъ Англіи, Джорджъ Элліотъ на этотъ разъ коснулся и еврейскаго вопроса, выражая устами двухъ своихъ героевъ упованіе на соціальное и политическое возрожденіе еврейскаго народа. Какъ художникъ, онъ выразилъ свою основную мысль не въ формѣ диссертаціи, и живымъ толкованіемъ этой мысли у него является Даніэль Деронда. Въ прежнихъ своихъ романахъ Джорджъ Элліотъ выводилъ на сцену героевъ діаметрально противоположныхъ Даніэлю; возьмемъ для примѣра двухъ: Феликса Гольта {"Felix Holt, or the Radical".} и Адама Бида {Романъ подъ темъ же названіемъ.}; оба -- люди изъ ряду вонъ выходящіе, умные, честные, симпатичные, но какъ тотъ, такъ и другой принадлежатъ въ числу такъ-назвываемыхъ практическихъ людей: ихъ внутренній міръ составляетъ одно нераздѣльное цѣлое съ ихъ внѣшней дѣятельностью, они какъ-бы вырѣзаны везъ одного куска. Подобные характеры легко поддаются описанію, какъ на страницахъ художественнаго романа, такъ и въ ежедневной жизни; предположите, что въ числѣ вашихъ знакомыхъ есть человѣкъ, похожій на Феликса или Адама Бида, и васъ кто-нибудь спросить: -- что это за личность? Въ двухъ-трехъ словахъ вы очертите нравственный обливъ такого человѣка; черты крупныя, рѣзкія -- обозначьте ихъ только поотчетливѣе -- и готово! Деронда -- совсѣмъ иное дѣло: для обрисовки подобнаго характера нужна тонкая и твердая кисть, такъ какъ весь онъ, вся его суть, вся его сила -- въ его внутренней жизни; внѣшней дѣятельности у него въ теченіи всего романа нѣтъ никакой, она впереди -- широкая, великая, но все же только впереди; намъ же его показываютъ единственно какъ человѣка, а отнюдь не какъ дѣятеля. Можно себѣ представить, что бы изъ подобной личности сдѣлалъ мало даровитый писатель; вмѣсто Деронды, мы бы увидѣли сухого резонёра, громящаго всѣхъ и каждаго своими никому ненужными приговорами, а подъ перомъ Элліота явился живой человѣкъ, конечно -- человѣкъ рѣдкій, но тѣмъ не менѣе реальный. Такіе люди существуютъ -- сильные, а потому и спокойные,-- разумные, а потому и снисходительные, любящіе и всепрощающіе; они полезны уже тѣмъ, что живутъ.
Деронда -- еврей, но происхожденіе его составляетъ тайну для него самого; между тѣмъ въ душѣ Деронды живетъ какой-то отравный инстинктъ, не дающій ему покоя, не дозволяющій ему остановиться ни на какой формѣ общественной дѣятельности; онъ томится и страдаетъ, пока встрѣча съ Мордекаемъ, евреемъ, чающимъ возрожденія своего народа, не вызываетъ въ душѣ пылкаго юноши цѣлаго роя новыхъ мыслей, и не подготовляетъ его къ извѣстію, что и онъ -- сынъ угнетеннаго племени. Съ минуты же, когда онъ узнаетъ объ этомъ, онъ весь принадлежитъ не себѣ, а своему дѣлу,-- задача жизни найдена.
Наиболѣе симпатичная черта въ характерѣ Деронды -- его способность сочувствовать всѣмъ и каждому, способность до юто сильная, что замкнутые и гордые по отношенію къ другимь (какъ, напр., Гвендолина), безъ малѣйшаго стыда раскрываютъ передъ нимъ свои душевныя раны; источникъ этой способности слѣдуетъ искать въ его личной судьбѣ: при первомъ пробужденіи сознанія онъ уже началъ страдать: съ душой жаждущей привязанностей, семейныхъ узъ -- онъ росъ одиноко, не зная ни отца, ни матери; дюжинную натуру подобныя тяжелыя впечатлѣнія только озлобили бы,-- Даніэля они очистили, внушивъ ему живое сочувствіе ко всѣмъ страдальцамъ, какой бы ни былъ источникъ ихъ страданій. Особенности характера Деронда не позволяютъ намъ, въ нашемъ анализѣ, исключительно слѣдить за нимъ однимъ; вся его жизнь, конечно, въ его душѣ, но его душа станетъ намъ понятна, во всей красѣ своей, только тогда, когда мы будемъ разсматривать его отношенія къ другимъ, его столкновенія съ ними, его вліяніе на нихъ; вотъ, почему въ нашихъ очеркахъ такое же важное мѣсто, какъ и самъ Деронда, займутъ три личности, судьба коихъ нераздѣльно связана съ его судьбой.
Мы говоримъ о Мордекаѣ, Миррѣ и Гвендолинѣ. Мордекай -- вдохновенный еврей, энтузіастъ въ лучшемъ значеніи этого слова, какъ его опредѣляетъ самъ Деронда, человѣкъ всецѣло преданный своей великой идеѣ, живущій и дышащій только ею.
Мирра -- сестра его, прелестное поэтическое созданіе, одна изъ тѣхъ рѣдкихъ женщинъ, на которыхъ самая развращающая, самая ужасная среда не имѣетъ и не можетъ имѣть дурного вліянія. Это жемчужина, которую и грязь-то, коснувшись, только омыла -- говоритъ о ней Джорджъ Элліотъ устами одного изъ дѣйствующихъ въ романѣ лицъ.
На обрисовку характера Гвендолина Гарлеть Джорджъ Элліотъ не пожалѣлъ труда и самой тщательной отдѣлки, за то эта женщина стоитъ передъ нами какъ живая; на ней главнымъ образомъ отразилось воспитательное вліяніе Даніэля Деронда; до встрѣчи съ нимъ Гвендолина -- избалована, тщеславна, пуста; но подъ этими непривлекательными качествами таится въ зародышѣ много хорошаго; при первомъ же столкновеніи съ человѣкомъ, не преклонившимся передъ ней, а невольно давшимъ ей почувствовать свое превосходство -- искра западаетъ ей въ душу, начинается тяжелая переработка, доводящая легкомысленную красавицу путемъ страданія до полнаго нравственнаго перерожденія. Весь этотъ процессъ художественно обрисованъ Элліотомъ: слѣдя шагъ за шагомъ за Гвендолной, мы во-очію видимъ, до какой степени мы бываемъ безумны, когда надѣемся узнать счастіе, не заботясь о главномъ -- о томъ, чтобы былъ въ мирѣ съ самими собой; внѣшнія обстоятельства, конечно, имѣютъ значеніе, но значеніе второстепенное; мы же постоянно отводимъ имъ главное мѣсто въ жизни, забывая, что въ себѣ самомъ, въ глубинѣ своего нравственнаго я, человѣкъ носитъ и своего лучшаго друга, и своего злѣйшаго врага; это -- не азбучная истина, а непреложный законъ нравственнаго міра, и каждый изъ насъ тысячу разъ видѣлъ примѣненіе его на самомъ себѣ.
Въ заключеніе, замѣтимъ, что одно изъ наиболѣе выдающихся достоинствъ разсматриваемаго нами романа заключается въ пониманіи той могучей, съ каждымъ днемъ крѣпнущей связи, какай существуетъ между современнымъ человѣкомъ и современнымъ обществомъ, между частью и цѣлымъ; по-истинѣ, каждый изъ насъ можетъ быть вполнѣ удовлетворенъ, лишь сознавая себя звеномъ великой цѣпи.
I.
Мѣсто дѣйствія первой сцены -- великолѣпная, роскошно отдѣланная зала игорнаго дома въ Лейброннѣ; вокругъ длинныхъ столовъ толпится множество мужчинъ и женщинъ, принадлежащихъ во всѣмъ классамъ общества, ко всѣмъ національностямъ: тутъ вы найдете и знатную чопорную англійскую лэди, и рядомъ съ нею вполнѣ приличнаго на видъ -- бѣлокураго лондонскаго торговца, испанцевъ, нѣмцевъ, итальянцевъ -- всѣ народы, населяющіе Европу, повидимому, прислали сюда своихъ представителей. Общее вниманіе присутствующихъ обращено на молодую, чрезвычайно красивую и эффектную дѣвушку, совершенно, повидимому, поглощенную своей, весьма, впрочемъ, счастливой игрой, миссъ Гвендолину Гарлетъ. Гвендолина Гарлетъ невольно приковываетъ къ себѣ взоры всѣхъ находящихся въ задѣ мужчинъ, и въ томъ числѣ -- молодого красавца Даніаля Деронды; онъ стоитъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ стола, за которымъ идетъ самая жаркая игра, и не спускаетъ главъ съ молодой англичанки. Наконецъ, Гвендолина, чувствуя на себѣ чей-то пристальный взглядъ, невольно оглядывается; Деронда все стоитъ на томъ же мѣстѣ; глаза ихъ встрѣчаются, и самоувѣренная миссъ испытываетъ впервые какое-то дотолѣ ей совершенно невѣдомое и очень непріятное чувство. Ей смутно представляется, что этотъ человѣкъ смотритъ на нее какъ-бы сверху внизъ, что онъ совсѣмъ не то, что всѣ окружающіе ее въ эту минуту, что онъ самъ принадлежитъ къ какой-то высшей сферѣ, а ее разсматриваетъ какъ существо низшей породы. Чувство это сильно, но мгновенно -- Гвендолина тотчасъ овладѣваетъ собой, и съ поблѣднѣвшими губами отворачивается отъ непрошеннаго молчаливаго ментора. Она продолжаетъ игру, но счастье ей измѣнило; взглядъ незнакомца видно парализовалъ его: карта за картой убита; Гвендолина продолжаетъ свою опасную забаву до той минуты, пока въ кошелькѣ ея остается лишь нѣсколько золотыхъ монетъ.
Возвратясь въ этотъ вечеръ въ свою комнату, Гвендолина только что было собралась поразмыслить на свободѣ о мистерѣ Дерондѣ, произведшемъ на нее такое странное впечатлѣніе (ими его она успѣла узнать отъ одного изъ тѣхъ всезнаекъ, какіе всегда имѣются на водахъ), какъ ей подаютъ письмо матери, давшее совершенно иное и притомъ невеселое направленіе ея мыслямъ. Эта добрая, слабая и страстно любящая свою старшую дочь женщина вынуждена нанести своему ненаглядному сокровищу тяжелый ударъ: состояніе, которымъ она дорожила только потому, что оно было нужно ея Гвендолинѣ -- погибло безвозвратно, вслѣдствіе несостоятельности банкира, въ рукахъ коего находились капиталы какъ самой миссисъ Дэвилоу, такъ и сестры ея, и вообще всего ихъ семейства; разореніе полное, катастрофа страшная.
Въ первую минуту Гвендолина не можетъ ничего сообразить, но какъ только смутное сознаніе въ ней пробуждается, она начинаетъ жалѣть себя; мать ея, и безъ того всегда какая-то грустная, ей и при средствахъ жилось, кажется, не легко, но она, она -- Гвендолина Гарлетъ, что она будетъ дѣлать? "Мать зоветъ домой, надо ѣхать,-- разумѣется, я ни слова не скажу ни барону, ни баронессѣ Лангенъ о причинѣ моего отъѣзда: что имъ за дѣло, какое право имѣю я посвящать неблизкихъ знакомыхъ, съ которыми путешествую, въ семейныя тайны? Да и совѣстно. Нужно же было мнѣ давеча спустить всѣ свои деньги; вѣдь я была въ порядочномъ выигрышѣ, пригодилось бы; а все этотъ господинъ виноватъ; развѣ завтра еще, на прощаніе попытать счастья? Да денегъ мало. Ба! вотъ идея: заложу какому-нибудь ювелиру-ростовщику свое бирюзовое ожерелье, я же его кстати не надѣвала здѣсь..." Всѣ эти мысли быстрѣе вихря проносятся въ хорошенькой головкѣ молодой миссъ, пока она неподвижно садитъ, прижавшись въ уголокъ дивана. Тѣмъ не менѣе, такъ какъ предстоящій отъѣздъ дѣло рѣшеное, то Гвендолина употребляетъ ночь на укладку своихъ вещей; занимающееся утро застаетъ ее за этимъ занятіемъ; она очень утомилась, но холодная ванна освѣжаетъ ее и нѣсколько успокоиваеть возбужденные нервы; притомъ, изящный дорожный костюмъ, въ который она облекается, такъ идетъ къ ней, сѣрая войлочная шляпа, нахлобученная на самые глаза, такъ эффектно обрамляетъ ея личико, что она, совсѣмъ было собравшись выдти изъ дому, останавливается передъ зеркаломъ и любуется собой: положительно, утомленное выраженіе главъ дѣлаетъ ее еще интереснѣе.
Свою сдѣлку съ ростовщикомъ Гвендолина оканчиваетъ очень быстро, и возвращается домой нѣсколько успокоенная; часъ ранній, никто изъ ея знакомыхъ видѣть ее не могъ, всѣ еще спятъ; правда, окна лучшаго отеля во всемъ Лейброннѣ выходятъ на ту же площадь, какъ и магазинъ услужливаго ювелира, да вѣдь тамъ, кажется, некому за ней подсматривать? Всѣ эти соображенія вмѣстѣ взятыя приводятъ ее въ довольно хорошее настроеніе духа, она сидитъ въ гостиной въ ожиданіи появленія хозяевъ въ раннему завтраку, все еще не зная -- сегодня-ли она ѣдетъ или нѣтъ, какъ вошедшій слуга гостинницы подаетъ ей свертокъ, адресованный на ея имя. Смутное предчувствіе заставляетъ Гвендолину отнести свертокъ въ свою комнату; тамъ она раскрываетъ его и видитъ только-что заложенное ею ожерелье, завернутое въ батистовый платокъ съ оторваннымъ угломъ, къ ногамъ ея падаетъ записка -- простой клочокъ бумаги, на которомъ быстрымъ, но четкимъ почеркомъ набросано нѣсколько словъ. Она поднимаетъ ее и читаетъ:
"Незнакомецъ, нашедшій ожерелье миссъ Гарлетъ, возвращаетъ его ей, выражая при этомъ надежду, что она не захочетъ вторично потерять его".
Жгучія слезы обиды потекли по щекамъ Гвендолины, никто до той минуты не смѣлъ относиться въ ней съ насмѣшкой и презрѣніемъ, а ей почему-то думается, что это дѣло Деронды (никто, кромѣ его, не могъ выкупить ожерелья, онъ и живетъ-то въ отелѣ, что противъ ювелира, она еще вчера это слышала). Въ тотъ же день миссъ Гарлетъ, не заглянувши даже въ игорный залъ, выѣзжаетъ съ вечернимъ поѣздомъ въ Брюссель, откуда направляется прямо домой, въ Оффендинъ, небольшое мѣстечко, лежащее въ западной части графства Уэссексъ.
Гвендолина Гарлетъ -- единственная дочь у матери отъ перваго брака, и хотя отъ второго своего мужа миссисъ Дэвилоу имѣетъ еще трехъ дочерей, но первое мѣсто въ ея сердцѣ и въ ея домѣ, всегда принадлежало Гвендолинѣ. Съ самаго ранняго дѣтства она распоряжалась матерью, сестрами, гувернанткой, прислугой, какъ своими вассалами, ея воля -- была законъ; сбоямъ комфортомъ она дорожила выше всего.
Случилось, ночью мать, спавшая въ одной комнатѣ съ дочерью, заболѣла; замѣтивъ, что горничная забыла поставить на столикъ у кровати лекарство, она попросила дочь встать и сходить за нимъ. Миссъ Гвендолинѣ въ ея мягкой постелѣ было тепло и удобно, зябнуть ей не хотѣлось, а потому она осталась неподвижной, и только проворчала что-то сквозь зубы. Мать обошлась безъ лекарства, и ни единымъ словомъ не упрекнула дочь; но на другой день Гвендолина живо почувствовала, какъ мать должна быть ею недовольна, и постаралась загладитъ вину свою ласками, которыя ей ничего не стоили. Въ дѣтскихъ воспоминаніяхъ миссъ Гарлетъ былъ еще одинъ случай, о которомъ она никогда не могла вспомнить безъ нѣкотораго смущенія: она однажды задушила канарейку своей сестры за то, что несчастная птица своимъ рѣзкимъ пѣніемъ заглушала пѣніе самой Гвендолина; правда, она поспѣшила взамѣнъ погибшей канарейки подарить сестрѣ бѣдую мышку, но память объ этомъ поступкѣ долго-долго преслѣдовала ее.
Все свое дѣтство и первую юность Гвендолина провела на континентѣ, и только за годъ до вышеупомянутой катастрофы переселилась, послѣ смерти отчима, съ матерью и сестрами въ Англію. Оффендинъ ей сразу понравился, домъ у никъ былъ красивый, хорошо меблированный, комфортабельный; тётка -- миссисъ Гаскойнъ, мужъ ея, еще очень красивый мужчина, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ, образованный, привѣтливый и величавый, чуждый всякихъ узкихъ и одностороннихъ взглядовъ, составляющихъ слабую сторону большинства его собратій (англиканскаго духовенства), ихъ хорошенькая и кроткая дочка Анна -- всѣ сразу поддались обаянію Гвендолины, и увеличили собой число ея царедворцовъ. Дядя въ особенности былъ очарованъ племянницей; онъ взялъ ее подъ свое крылышко, познакомилъ со всѣмъ лучшимъ обществомъ Оффендина и окрестныхъ замковъ, будучи увѣренъ, что Гвена сдѣлаетъ блестящую партію. Сама молодая дѣвушка мало думала о замужствѣ: драмы, въ которыхъ она воображала себя героиней -- не приводили къ этому концу. Слова нѣтъ, говаривала она себѣ,-- знать, что по тебѣ многіе безнадежно вздыхаютъ -- необходимая и пріятная гарантія женскаго могущества; но, съ другой стороны, сдѣлаться женой, опутать себя цѣпями, имѣть кучу дѣтей -- весьма непріятная необходимость. Гвендолина старалась, даже мысленно, не останавливаться на этой необходимости. Впрочемъ, она чувствовала себя хорошо вооруженной, и надѣялась справиться съ жизнью..
Образованіе ея было такое же, какое получаетъ большинство современныхъ дѣвушекъ: быстрый умъ ея легко усвоилъ себѣ всю массу необъясненныхъ правилъ и разрозненныхъ фактовъ, которая избавляетъ невѣждъ отъ непріятнаго сознанія своей безпомощности. Пробѣлы же, какіе оставались, она пополнила при помощи романовъ, театральныхъ пьесъ и стихотвореній. Она была очень самоувѣренна, да и немудрено: никто никогда не оспаривалъ ея превосходства. Всегда, во всѣхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, при малѣйшемъ безпорядкѣ въ домѣ, при всякой неисправности прислуги -- первая мысль всѣхъ окружающихъ была: что скажетъ Гвендолина?
Понятно, что успѣхъ такой дѣвушки въ свѣтѣ былъ несомнѣненъ. Она произвела фуроръ; поклонниковъ у нея съ-разу явилась масса; старики и молодежь одинаково восхищались остроумной и граціозной красавицей, съ ея роскошными свѣтло-каштановыми волосами, и съ загадочнымъ взглядомъ въ большихъ, длинныхъ, блестящихъ, какъ ониксъ, главахъ. Женщинамъ она нравилась меньше, но и они превозносили ее, молодыя -- изъ боязни прослыть завистливыми, старухи -- изъ желанія видать у себя почаще такую привлекательную особу, о которой всѣ говорятъ. Хозяйки дома, составляя списокъ приглашенныхъ для предстоящаго бала, очень напоминаютъ премьеровъ, образовывающихъ новый кабинетъ: онѣ должны принимать во вниманіе весьма многое, кромѣ своихъ личныхъ симпатій. Всего чаще Гвендолина посѣщала нѣкую мистриссъ Арронайнтъ, богачку; она имѣла одну только дочь, некрасивую, но симпатичную и талантливую, и давала прелестные вечера. На одномъ изъ этихъ вечеровъ самолюбіе Гвендолины нѣсколько было уязвлено сознаніемъ превосходства передъ ней миссъ Арронайнтъ, какъ музыкантши; впечатлѣніе это еще усилилось, когда учитель музыки миссъ Арронайнтъ, высоко-талантливый герръ Блезмеръ, совершенно холодно отнесся въ пѣнію миссъ Гарлетъ, которое она, въ простотѣ душевной, почитала безукоризненнымъ.
Мѣсяцевъ черезъ восемь по переселеніи Гвендолины въ Оффендинъ начались толки и разговоры о новомъ сосѣдѣ, молодомъ и богатомъ человѣкѣ, нѣкоемъ мистерѣ Гранкурѣ, имѣющемъ поселиться въ непродолжительномъ времени на весь охотничій сезонъ въ Дипло, имѣніи своего дяди, сэра Гуго Маллингера, единственнымъ наслѣдникомъ коего былъ все тотъ же мистеръ Гранкуръ, такъ какъ у сэра Гуго сыновей не имѣлось. Мать, дядя, тётка, всѣ только и мечтали, какъ бы хорошо было, еслибъ Гвена понравилась ему; она же, видя, или, вѣрнѣе, угадывая заботы своихъ близкихъ, заранѣе была увѣрена, что Гранкуръ -- это вздоръ, но въ сущности онъ занималъ ее. Встрѣтились они на блестящемъ праздникѣ, устроенномъ въ замкѣ одного изъ окрестныхъ богачей, лорда Бракеншау; весь интересъ праздника заключался въ состязаніи въ стрѣльбѣ изъ лука, одной изъ любимѣйшихъ забавъ англичанъ -- archery.
Гвендолина и тутъ, какъ всегда, на первомъ планѣ: она только что взяла призъ -- золотую звѣзду, и, вся еще взволнованная сдѣланною ей оваціей, принимаетъ поздравленія, какъ хозяинъ дома подходить въ ней въ сопровожденіи красиваго блондина, съ апатичнымъ выраженіемъ лица, и торжественно произносить:
Съ первой же встрѣчи Гранкурь обнаруживаетъ сильную симпатію въ красивой и эффектной миссъ Гарлетъ,-- сильную дли него, такъ какъ этотъ холодный, чопорный, сухой джентльменъ развѣ по слухамъ знаетъ, что бываютъ у людей сильныя чувства. Онъ и говоритъ-то протяжно, медленно, словно ему лѣнь произносить слова; вообще эта личность, хотя и второстепенная, мастерски очерчена Джорджемъ Элліотъ. Съ этого дня Гранкурь вездѣ и всюду появляется, гдѣ можно встрѣтить миссъ Гарлетъ: они вмѣстѣ катаются верхомъ, танцуютъ, участвуютъ въ различныхъ parties de plaisir, словомъ: сближаются съ каждымъ днемъ все больше и больше. Родные Гвендолины, затаивъ дыханіе, слѣдятъ за этими утѣшительными для нихъ признаками, какъ вдругъ одно, совершенно неожиданное событіе разсѣиваетъ, словно дымъ, ихъ пріятныя мечты. Лордъ Бравеншау опять затѣялъ праздникъ; на этотъ разъ стрѣльба изъ лука будетъ происходить въ лѣсу: это не болѣе какъ предлогъ, чтобы провести прекрасный лѣтній день подъ открытымъ небомъ. Въ самый разгаръ праздника Гвендоливѣ подаютъ письмо, и вдобавокъ анонимное:
"Если миссъ Гарлетъ въ нерѣшимости относительно мистера Гранкура, пусть она сегодня, во время прогулки, отстанетъ отъ своихъ спутниковъ и остановится у такъ-называемыхъ "Шепчущихся Камней". Здѣсь она услышитъ нѣчто, могущее повліять на ея судьбу: но услышитъ въ такомъ только случаѣ, если сохранитъ настоящее письмо въ тайнѣ отъ всѣхъ. Если же миссъ Гарлетъ не приметъ этого письма во вниманіе, она раскается, какъ раскаивается женщина, пишущая эти строки".
Гвендолина идетъ на мѣсто свиданія; тамъ ея встрѣчаетъ женщина, на лицѣ которой видны слѣды замѣчательной нѣкогда красоты; въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея сидятъ на-право двое дѣтей, мальчикъ и дѣвочка.
-- Миссъ Гарлетъ?-- спрашиваетъ незнакомка.
-- Да.
-- Я обѣщала сообщить вамъ нѣчто. Обѣщайте и вы сохранить мою тайну. На что бы вы ни рѣшились, вы не скажете мистеру Гранкуру, что видѣли меня, не правда-ли?
-- Обѣщаю.
-- Меня зовутъ Лидія Глэшеръ. Мистеръ Гранкуръ ни на комъ, кромѣ меня, жениться не долженъ. Девять лѣтъ тому назадъ я, ради него, бросила мужа и ребенка. У насъ четверо дѣтей. Теперь мужъ мой умеръ, и Гранкуръ обязанъ жениться на мнѣ; этотъ мальчикъ долженъ быть его наслѣдникомъ.-- Она глазами указала на сына; хорошенькій мальчуганъ изо всѣхъ силъ дулъ въ игрушечную трубу, шляпа его упала съ головы, солнечные лучи отражались на темныхъ кудряхъ. Онъ былъ похожъ на херувима. Глаза обѣихъ женщинъ встрѣтились; Гвендолина отвѣтила коротко: -- Я не пойду противъ вашихъ желаній.
Она дрожала, губы ея побѣлѣли; ей казалось, что въ лицѣ странной собесѣдницы передъ ней стоитъ страшный призракъ, говорящій:-- Я -- цѣлая жизнь женщины!
-- Не имѣете-ли еще чего сказать мнѣ?
-- Ничего, теперь вы все знаете.
Гвендолина присоединяется въ остальному обществу; она грустна, разсѣянна. Ей все и всѣ внушаютъ омерзѣніе, и она умоляетъ мать отпустить ее съ знакомыми проѣхаться по Европѣ. Въ теченіи этой поѣздки судьба забрасываетъ ее въ Лейброннъ, гдѣ ей, какъ мы видѣли, суждено было встрѣтиться съ человѣкомъ, которому со-временемъ придется играть первенствующую роль въ ея жизни.
II.
Дерондѣ было всего тринадцать лѣтъ, когда его нравственное я начало опредѣляться, подъ вліяніемъ даннаго жизнью толчка. Случилось его такъ: онъ лежалъ на травѣ, подперевъ кудрявую голову руками, и читалъ: "Исторію Итальянскихъ Республикъ" -- Сисмонди; гувернёръ его, также съ книгой въ рукахъ, сидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него. Было чудное іюльское утро, кругомъ цвѣли розы. Вдругъ мальчикъ поднялъ голову, и, пристально взглянувъ на учителя, спросилъ:
-- Мистеръ Фрезеръ, почему у папъ и кардиналовъ всегда бывало такъ много племянниковъ?
-- Они своихъ родныхъ дѣтей называли племянниками.
-- Отчего?
-- Приличія ряди. Вы вѣдь знаете, что католическому духовенству браки воспрещены, а потому и дѣти духовныхъ -- незаконныя дѣти.
Даніэль быстро приподнялся и сѣлъ, повернувшись спиной къ своему ментору. Онъ всегда звалъ сэра Гуго Маллингера, въ домѣ котораго росъ,-- дядей, а когда разъ спросилъ объ отцѣ и матери, баронетъ отвѣтилъ:-- Ты лишился родителей, будучи крошкой, вотъ почему я и забочусь о тебѣ.
Жизнь всегда улыбалась мальчику. Дядя былъ съ нихъ всегда ласковъ и нѣженъ; имѣніе, въ которомъ они жили, лежало въ крайне-живописной мѣстности; самый домъ имѣлъ историческій и романтическій интересъ: то было картинное въ архитектурномъ отношеніи зданіе, построенное на развалинахъ стариннаго аббатства, главныя части котораго доселѣ сохранились въ своей строгой красотѣ; все прекрасное было дорого Даніэлю.
Въ замкѣ дяди была и картинная галерея, наполненная портретами его предковъ; бородатые воины, улыбающіеся дипломаты въ роскошныхъ парикахъ, красивыя дамы -- глядѣли, улыбаясь, со стѣнъ на племянника Даніэля, но между нимъ и обще-семейнымъ типомъ не замѣчалось никакого сходства. Онъ былъ несравненно красивѣе ихъ, и могъ бы легко служить моделью для живописца.
Теперь же, сидя на травѣ, посреди розановъ, Даніэль Дероза впервые знакомился съ горемъ. Новая мысль засѣла у него въ головѣ. Онъ продолжалъ сидѣть неподвижно, яркій румянецъ, валившій его щеки въ первую минуту, понемногу исчезалъ, но лицо сохраняло выраженіе подавленнаго волненія. Онъ слишкомъ много читалъ, чтобы не знать, что такое незаконныя дѣти, но ему никогда на умъ не приходило, чтобы онъ самъ былъ въ числѣ ихъ,-- никогда, до этой роковой минуты, когда у него, какъ молнія, сверкнула въ головѣ мысль: "Вотъ тайна моего рожденія: человѣкъ, котораго я всегда звалъ дядей, навѣрное отецъ мой!" Мальчику казалось, что подлѣ него сидитъ теперь новый для него гость: таинственная фигура, закутанная въ покрывало, имѣющая открыть ему нѣчто ужасное. Дядя, котораго онъ горячо любилъ, преобразился въ отца, хранящаго отъ него тайны; а что сталось съ матерью, отъ которой его оторвали? Минутами ему казалось, что, предаваясь этимъ соображеніямъ, онъ оскорбляетъ сэра Гуго; но все же онъ не могъ не сознавать, что этотъ жаркій іюльскій день -- эпоха въ его жизни.
Мѣсяцъ спустя, новый, повидимому, ничтожный, случай встревожилъ его.
Однажды, въ присутствіи нѣсколькихъ человѣкъ гостей, его заставили пѣть; голосовъ у него былъ прелестный, его осыпали похвалами, а дядя, лаская его, спросилъ:
-- Не желаешь ли учиться серьезно? сдѣлаться великимъ артистомъ, какъ Маріо или Тамберликъ?
-- Ни за что,-- отвѣтилъ Даніэль со слезами въ голосѣ, и тотчасъ убѣжалъ къ себѣ въ комнату.
Сидя на широкомъ подоконникѣ и любуясь разстилавшимся передъ окномъ роскошнымъ паркомъ, съ его величавыми дубами, онъ думалъ горькую думу. До сихъ поръ онъ надѣялся, что его роль въ жизни ничѣмъ не будетъ отличаться отъ роли его воспитателя и друга -- сэра Гуго; а теперь -- сэръ Гуго предлагаетъ ему идти совершенно иной дорогой, да притомъ такой, которая немыслима для англійскаго джентльмена. Его возмущала мысль, что на него станутъ смотрѣть какъ на дорогую игрушку, да и въ самомъ дѣлѣ, не таковъ ли взглядъ большинства на талантливаго артиста?
Изъ ощущеній подобнаго рода выработываются основныя черты характера ребенка, пока взрослые пресерьёзно разсуждаютъ о томъ, чему слѣдуетъ отвести первенствующее мѣсто въ его воспитаніи: наукѣ или литературѣ?
Вскорѣ послѣ того, въ жизни Даніэля совершился переворотъ: его послали въ Итонъ. Тамъ ему жилось хорошо, хотя подчасъ разсказы товарищей объ ихъ семьяхъ, о жизни въ домѣ родительскомъ тревожили его душевную рану. Даніэля всѣ любили, всѣ ласкали; во время его пребыванія въ колледжѣ, онъ получилъ извѣстіе о женитьбѣ сэра Гуго на нѣкоей миссъ Раймондъ, кроткомъ и миломъ созданіи.
Въ тому времени, какъ Дерондѣ пришла пора поступать въ кэмбриджскій университетъ, у лэди Маллингеръ было уже три дочери, и сэръ Гуго съ грустью помышлялъ, что все имѣніе достанется такимъ образомъ Гранкуру, до котораго ему не было никакого дѣла. Даніэль болѣе чѣмъ когда-либо былъ увѣренъ, что сэръ Гуго -- его отецъ; но теперь его окрѣпшій умъ иначе относился къ этому факту, чѣмъ въ дѣтствѣ. Натуры холодныя, эгоистическія легко ожесточаются, видя, что имъ приходится нести вару за чужую вяну; въ глазахъ натуръ исключительныхъ неумолимое горе соединяетъ страдальца съ миріадами другихъ такихъ же несчастныхъ, какъ и онъ. Самосознаніе, такъ рано пробудившееся въ душѣ Деронды, заставило его все болѣе и болѣе углубляться въ изслѣдованіе различныхъ вопросовъ, задаваемыхъ жизнью, и привело его въ заключенію, что онъ -- одна изъ многихъ жертвъ безчеловѣчныхъ предразсудковъ. Въ душѣ его пробудилась ожесточенная ненависть же всякимъ несправедливостямъ и горячее сочувствіе къ несчастнымъ, обдѣленнымъ на жизненномъ пиру. И въ Кембриджѣ, какъ въ Итонѣ, о немъ были очень высокаго мнѣнія. Всѣ профессора говорили въ одинъ голосъ, что этотъ юноша могъ бы быть въ числѣ первыхъ, еслибъ почиталъ, какъ всѣ его товарищи, науку -- средствомъ для достиженія житейскихъ успѣховъ, а не держался бы такъ упорно дикаго мнѣнія, будто научныя свѣдѣнія должны быть разсматриваемы только какъ матеріалъ, изъ котораго человѣкъ имѣетъ выработать себѣ міросозерцаніе. Изъ желанія доставить сэру Гуго удовольствіе, Даніэль усердно занимался высшей математикой, но и она не удовлетворяла его.
О своей будущей карьерѣ онъ думалъ часто, но еще не остановился ни на какомъ опредѣленномъ рѣшеніи; въ душѣ онъ оправдывалъ свою нерѣшительность неопредѣленностью своего положенія; у другихъ есть мѣсто на свѣтѣ, есть и обязанности, говорилъ онъ себѣ, я же все это долженъ создать искусственно. Въ сущности, ему противно было тянуть лямку въ университетѣ, гдѣ ничто не удовлетворяло его живой любознательности, и хотѣлось попутешествовать, познакомиться во-очію съ нравами и обычаями другихъ странъ. Это желаніе свое онъ рѣшился высказать сэру Гуго, и, получивъ его согласіе, покинулъ Англію на продолжительное время.
Былъ прекрасный вечеръ въ концѣ іюля. Деронда катался въ лодкѣ по Темзѣ. Болѣе года прошло съ того дня, какъ онъ возвратился въ Англію, съ сознаніемъ, что образованіе его кончено, и что, такъ или иначе, онъ долженъ занять свое мѣсто въ англійскомъ обществѣ. Подчиняясь желанію сэра Гуго, онъ началъ-было заниматься юриспруденціей, но эта кажущаяся рѣшимость не имѣла другихъ послѣдствій, какъ увеличеніе его нерѣшительности. Онъ болѣе чѣмъ когда-либо любилъ кататься на лодкѣ -- оно и понятно: нигдѣ не находилъ онъ такого мирнаго уединенія, какъ на рѣкѣ. У него была своя лодка, и онъ не гналъ большаго удовольствія, какъ носиться въ ней по волнамъ до поздняго вечера, и возвращаться домой при свѣтѣ звѣздъ. Онъ не былъ сентименталенъ, но его мучилъ вопросъ: стоитъ ли вообще принимать участіе въ житейской битвѣ?
Кто бы ни увидалъ теперь этого красиваго мужчину, въ его синей блузѣ, съ коротко-подстриженными кудрями, съ мягкой и волнистой бородой,-- хотя съ трудомъ, но угналъ бы въ немъ прежняго хорошенькаго мальчика, по мало-измѣнившемуся взгляду, выражавшему по прежнему кроткую вдумчивость. Цвѣтъ кожи у него блѣдно-смуглый, лобъ прямой, выраженіе лица мужественное; значительная мускульная сила видна въ длинныхъ, гибкихъ, крѣпко охватывающихъ весла рукахъ. Онъ вполголоса напѣваетъ своимъ чистымъ и высокимъ баритономъ пѣснь гондольера, изъ "Отелло",-- музыка которой написана Россини на слова Данте:
Каково же изумленіе Деронды, когда онъ, случайно повернувъ голову, замѣчаетъ стоящую на берегу рѣки молоденькую дѣвушку, лѣтъ восемнадцати, служащую какъ-бы олицетвореніемъ того горя; о которомъ онъ только-что пѣлъ. Она очень стройна, личико ея правильно и миловидно, черные кудри закинуты за уши. Она крѣпко сжимаетъ свои безнадежно свѣсившіяся ручки, глаза ея устремлены на рѣку съ выраженіемъ полнаго отчаянія. Сердце Деронды сжалось, но онъ не счелъ себя въ правѣ заговорить съ ней и продолжалъ свою прогулку. Возвращаясь позднимъ вечеромъ, онъ опять наткнулся на свою незнакомку; на этотъ разъ она, казалось, приняла роковое рѣшеніе: она сидѣла на берегу и съ большимъ усиліемъ вытаскивала изъ воды совершенно мокрый плащъ. Дерондѣ въ одинъ мигъ все стало ясно: несчастная хочетъ утопиться, она завернется въ плащъ, чтобы скорѣй пойти ко дну, благодаря его тяжести. Времени терять нечего; Деронда причаливаетъ въ берегу, выскакиваетъ изъ лодки, подбѣгаетъ къ ней:
-- Не пугайтесь, ради Бога. Вы несчастливы. Довѣрьтесь мнѣ. Скажите: чѣмъ я могу помочь вамъ?
Она поднимаетъ голову и пристально смотритъ на него.
-- Это вы давеча пѣли: "Nessun maggior dolore"?
-- Да; но вамъ вредно здѣсь оставаться; позвольте, и я довезу васъ на своей лодкѣ, куда прикажете. Дайте мнѣ этотъ мокрый плащъ.
Она машинально кладетъ свою маленькую ручку въ его руку, но вдругъ отступаетъ, словно пораженная новой мыслью, и шепчетъ:
-- Мнѣ некуда идти, у меня во всей странѣ этой нѣтъ ни души знакомой.
-- Я васъ отвезу въ одной дамѣ, у которой есть дочери; она прекрасная женщина, вамъ у нея будетъ хорошо, не станемъ терять времени: вы можете захворать; повѣрьте, жизнь еще улыбнется вамъ, на свѣтѣ много хорошихъ людей.
Она болѣе не противится, но спокойно входитъ въ лодку и прислоняется въ подушкамъ. Она не глядитъ на него и молча слѣдитъ за движеніемъ вёселъ. Сумерки сгущаются, на небѣ одна за другой загораются звѣзды. Наконецъ, она рѣшается заговорить.
-- Я люблю плескъ вёселъ.
-- Я также.
-- Еслибъ вы не пришли, я бы теперь была мертвая.
-- Надѣюсь, что вы никогда не пожалѣете, что я пришелъ.
-- Не знаю. Maggior dolore и miseria занимаютъ въ моей жизни гораздо болѣе мѣста, чѣмъ tempo felice. Dolore, miseria -- эти слова точно живыя!
Деронда молчитъ, не рѣшаясь ее разспрашивать. Она продолжаетъ съ оттѣнкомъ задумчивости:
-- Мнѣ казалось, что въ моемъ желаніи нѣтъ ничего дурного. Жизнь и смерть равны передъ Предвѣчнымъ. Я знаю, что отцы наши убивали дѣтей своихъ, чтобы соблюсти души ихъ въ чистотѣ. Тоже думала сдѣлать и я. Теперь мнѣ повелѣно жить. Не знаю, какъ я жить буду!
-- Вы найдете друзей въ моихъ друзьяхъ.
Она съ грустью качаетъ головой.
-- Я не найду ни матери, ни брата.
-- Вы навѣрное англичанка, вы такъ хорошо говорите по-англійски.
-- Я родилась въ Англіи, но я еврейка; я пріѣхала изъ-за границы, я убѣжала, я надѣялась найти свою мать, искала тщетно, отчаяніе овладѣло мной, остальное вы знаете!
Деронда успокоиваетъ ее, утѣшаетъ, и болѣе чѣмъ когда-либо утверждается въ своемъ намѣреніи довѣрить бѣдную дѣвушку попеченіямъ нѣкоей миссиссъ Мейрикъ, матери одного изъ его товарищей по университету, имѣющей трехъ дочерей, и совершенно способной отнестись сочувственно къ бѣдной, всѣми покинутой дѣвушкѣ. Къ тому же, вся семья Мейрикъ душой предана Дероидѣ, за его дружбу къ ихъ Гансу, за серьёзныя услуги, какія онъ ему много разъ оказывалъ, и, конечно, рада будетъ помочь ему въ его настоящемъ затруднительномъ положеніи. Въ миссиссъ Мейривъ Деронда привозитъ спасенную имъ отъ смерти молодую незнакомку; и матъ и дочери ласково встрѣчаютъ ее: они готовы датъ ей пріютъ у себя на первое время; завтра она разскажетъ имъ о себѣ, что сочтетъ возможнымъ; сегодня ей всего нужнѣе -- пища, отдыхъ и спокойствіе.
III.
Разсказъ Мирры Лапидоть о себѣ и о своемъ печальномъ прошломъ -- одно изъ лучшихъ мѣстъ во всемъ романѣ. Мы позволимъ себѣ привести его цѣликомъ, тѣмъ болѣе, что онъ составляетъ самую полную характеристику этой, въ высшей степени поэтически очерченной Джорджомъ Элліотомъ, личности.
-- Первое мѣсто въ моихъ дѣтскихъ воспоминаніяхъ,-- говоритъ она миссиссъ Мейрикъ,-- занимаетъ лицо моей матери, хотя меня оторвали отъ нея, когда мнѣ не исполнилось и семи лѣтъ, а теперь мнѣ -- девятнадцать; жизнь моя началась въ ея объятіяхъ, подъ звуки ея пѣсенъ. Она все пѣла еврейскіе гимны, а такъ какъ я не понимала значенія словъ, то мнѣ казалось, что въ нихъ ни о чемъ не говорилось, кромѣ нашего счастья, нашей любви. Бывало -- лежу я въ своей бѣленькой постелькѣ, а она наклонится надо мной и поетъ тихимъ, нѣжнымъ голосомъ. Я и теперь часто вижу все это во снѣ. Еслибъ я увидала мать -- я бы навѣрное узнала ее; ахъ, много-много она горевала обо мнѣ; о, еслибъ мы могли свидѣться, еслибъ я могла высказать ей, какъ я люблю ее; кажется, все бы мнѣ было нипочемъ, я бы радовалась, что осталась жива! Отчаяніе точно овладѣло мной вчера, весь міръ казался полнымъ горя и неправды, я чувствовала, что мать умерла, и что смерть единственный путь, который приведетъ меня въ ней. Но въ самую послѣднюю минуту -- милосердіе въ образѣ человѣка пришло мнѣ на помощь, и я почувствовала въ душѣ довѣріе къ людямъ.
-- Тяжело говорить о разлукѣ съ матерью, но я должна сказать вамъ все; меня увезъ отъ нея -- отецъ; я думала, что мы уѣзжаемъ не на долго и была очень рада. Но мы взошли на корабль, земля все дальше и дальше оставалась позади насъ. Потомъ я захворала, думала, что путешествіе наше никогда не кончится, наконецъ мы вышли на берегъ. Я ничего не понимала, вѣрила всему, что говорилъ отецъ, онъ успокоивалъ меня, увѣрялъ, что я скоро вернусь къ матери. Мы были въ Америкѣ, и много лѣтъ прошло, прежде чѣмъ мы возвратились въ Европу. Отецъ перемѣнилъ фамилію, въ Лондонѣ онъ назывался: Богенъ, въ Ньюіоркѣ сталъ именоваться Лапидоть; впрочемъ, онъ увѣрялъ меня, что это -- его настоящее имя, что его носили еще его предки -- въ Польшѣ. Сначала я часто спрашивала: скоро-ли мы поѣдемъ? Старалась поскорѣе научиться писать, чтобы написать письмо въ матери; однажды отецъ, заставъ меня за этимъ занятіемъ, взялъ меня на колѣни и, приласкавъ, сказалъ, что мать и братъ мой умерли. Я повѣрила, и долго плакала объ нихъ по вечерамъ, лежа въ постелѣ. Часто, очень часто снилась мнѣ мать. Впрочемъ, и отецъ былъ со мной ласковъ, онъ и училъ и баловалъ меня. Онъ былъ актеръ, зналъ нѣсколько языковъ, писалъ и переводилъ театральныя пьесы. Съ нами долгое время жила одна итальянка -- пѣвица; она и отецъ занимались со мной; кромѣ того, у меня былъ учитель декламаціи. Я работала усердно, хотя была еще очень мала: мнѣ не исполнилось и девяти лѣтъ, когда я въ первый разъ выступила на сцену. Я легко заучивала наизусть, и ничего не боялась, но я и тогда уже ненавидѣла нашъ образъ жизни. У отца водились деньги, насъ окружала безпорядочная роскошь, къ намъ ходило много мужчинъ и женщинъ, они вѣчно спорили и громко смѣялись. Многіе изъ нихъ меня ласкали, но мнѣ непріятно было глядѣть на нихъ, я все вспоминала мать; сначала я инстинктивно сторонилась отъ нихъ, потомъ, когда стала много читать, познакомилась съ Шекспиромъ, съ Шиллеромъ, узнала различіе, существующее между добромъ и зломъ,-- начала сторониться уже сознательно. Отецъ надѣялся, что изъ меня выйдетъ великая пѣвица, всѣ находили голосъ мой удивительнымъ для ребенка, у меня были лучшіе учителя, но онъ вѣчно выставлялъ мое пѣніе напоказъ, точно я была табакерка съ музыкой: мнѣ это бывало очень тяжело. Вскорѣ я создала себѣ особый міръ изъ своихъ мыслей и всего, что мнѣ казалось прекраснымъ въ прочитанныхъ книгахъ и пьесахъ, и жила въ немъ. Съ каждымъ годомъ желаніе мое покончить съ этимъ ненавистнымъ образомъ жизни возрастало, но я боялась бросить отца, сознавая, что этотъ дурной поступокъ можетъ лишить меня моего внутренняго міра, въ которомъ посреди свѣтлыхъ образовъ жила со мною мать. Въ теченіи долгихъ, долгихъ лѣтъ эта дѣтская мысль не повидала меня.
-- Отецъ былъ равнодушенъ къ дѣламъ вѣры, но я помнила, что мать водила меня въ синагогу, и что я, по-долгу сидя у нея на колѣняхъ, смотрѣла сквозь рѣшетку, прислушивалась къ пѣнію, слѣдила за службой: мнѣ очень хотѣлось побывать къ синагогѣ; разъ, во время нашего пребыванія въ Нью-Іоркѣ, я выскользнула тайкомъ изъ дому, пошла отыскивать нашъ домъ молитвы, но заблудилась и еле нашла дорогу домой. Впослѣдствіи мы переѣхали на квартиру къ одной еврейкѣ; она брала меня съ собой въ синагогу, я читала ея молитвенники, ея библію, и такимъ образомъ понемногу ознакомилась съ своей вѣрой, съ исторіей своего народа. По мѣрѣ того, какъ я подростала, вспоминала прошлое, вдумывалась въ него, мнѣ все яснѣе и яснѣе становилось, что отецъ обманывалъ меня всѣ эти годы, что мать моя жива; я написала ей тайкомъ, я помнила старый лондонскій адресъ, но отвѣта не получила. Мнѣ было тринадцать лѣтъ, когда мы съ отцомъ покинули Америку и переселились въ Гамбургъ; я чувствовала себя совершенной старухой, я знала такъ много и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ мало! Однажды, во время нашего плаванія, я сидѣла на палубѣ, и слышала, какъ одинъ джентльменъ сказалъ другому, указывая глазами на отца, пѣвшаго различныя пѣсенки для развлеченія пассажировъ.
-- Очевидно, очень умный еврей и, конечно, мошенникъ. Нѣтъ такого народа, который бы превосходилъ еврейскій въ двухъ отношеніяхъ: по ловкости мужчинъ, и по красотѣ женщинъ. Желалъ бы я знать на какой рынокъ онъ предназначаетъ свою дочку.
Слова эти объяснили мнѣ многое: всѣ мои несчастія, думалось мнѣ, происходятъ оттого, что я еврейка; мнѣ пріятно была сознавать, что мои страданія -- капля въ морѣ бѣдствій моего народа.
-- Послѣ этого мы жили въ разныхъ городахъ, преимущественно въ Гамбургѣ и Вѣнѣ, гдѣ отецъ надѣялся видѣть мой дебютъ на оперной сценѣ: его ожидало горькое разочарованіе -- голосъ мой, по увѣреніямъ моего учителя, былъ слабъ для сцены. Отецъ по прежнему любилъ меня, но между нами была стѣна: все, что было дорого и близко моему сердцу, я тщательно скрывала отъ него; онъ ко всему относился легко, точно будто земная жизнь -- вѣчный фарсъ или водевиль, тогда какъ существуютъ же трагедіи и драматическія оперы, въ которыхъ люди, добровольно избираютъ трудные пути, добровольно идутъ на страданіе. По-моему -- глупо все обращать въ шутку. Тѣмъ не менѣе отецъ мнѣ внушалъ состраданіе, онъ измѣнился, постарѣлъ, часто, безо всякой видимой причины, плавалъ по цѣлымъ часамъ; въ такія минуты я крѣпко-крѣпко прижималась къ нему и молилась за него!
-- Вскорѣ настало ужасное для меня время; отецъ устроилъ мнѣ ангажементъ на одномъ изъ небольшихъ вѣнскихъ театровъ. Здѣсь я страдала невыносимо. Меня окружили, со мной разговаривали мужнины, поглядывавшіе на меня съ странной, насмѣшливой улыбкой. Я была постоянно точно въ пещи огненной, особенно мучило меня вниманіе одного графа. Я ужасно боялась этого человѣка, не спускавшаго съ меня глазъ: что-то говорило мнѣ, что въ основѣ его чувства во мнѣ лежитъ презрѣніе къ еврейкѣ и актрисѣ. Онъ былъ не старъ и не молодъ, часто улыбался, глядя на меня, всегда говорилъ по-французски, называлъ меня mon petit ange; когда графъ приходилъ къ намъ, отецъ всегда выходилъ изъ комнаты. Графъ зналъ, что сцена мнѣ ненавистна; онъ однажды принялся уговаривать меня бросить ее, переѣхать къ нему въ его великолѣпный замокъ, гдѣ я буду жить царицей. Въ первую минуту я слова не могла выговорить, гнѣвъ душилъ меня, наконецъ произнесла:-- лучше я вѣкъ не сойду со сцены, и бросилась вонъ. Отецъ медленно расхаживалъ по корридору, въ двухъ шагахъ отъ комнаты, гдѣ мы сидѣли съ графомъ. Сердце мое замерло, я молча прошла въ себѣ и заперлась на ключъ. Ясно -- отецъ за-одно съ этимъ человѣкомъ: что мнѣ было дѣлать? Я желала одного: сохранить себя отъ зла, и молилась о ниспосланіи мнѣ помощи свыше; слишкомъ ужъ хорошо я знала, что такое жизнь женщинъ, которыхъ всѣ презираютъ. На другой день графъ исчезъ, а вскорѣ отецъ повезъ меня въ Прагу; со времени той страшной сцены, я постоянно была на-сторожѣ, а потому передъ отъѣздомъ изъ Вѣны уложила въ небольшой мѣшокъ самыя необходимыя вещи, и только ждала благопріятной минуты, чтобы бѣжать отъ всѣхъ этихъ ужасовъ. Рѣшимость моя усилилась, когда, въѣзжая въ Прагу, я увидала у дверей одного изъ лучшихъ тамошнихъ отелей слишкомъ знакомую мнѣ фигуру. Тутъ -- Богъ послалъ мнѣ свою помощь: въ четыре часа утра я, вмѣстѣ съ другими путешественниками, отправлявшимися на желѣзную дорогу, вышла изъ отеля, и солнце еще не взошло, когда я уже сидѣла въ вагонѣ, а поѣздъ уносилъ меня въ Дрезденъ; оттуда -- черезъ Брюссель и Кёльнъ -- пробралась я въ Дувръ, а затѣмъ -- въ Лондонъ. Здѣсь я бросилась искать мать, но, въ ужасу моему, не нашла ни улицы, ни дома, гдѣ мы когда-то жили; все въ старомъ кварталѣ было срыто, передѣлано, слѣдовъ прошлаго не оставалось никакихъ. Я вдругъ почувствовала страшное утомленіе, я была одна, безъ гроша денегъ, въ совершенно чуждомъ мнѣ мірѣ. У меня оставалось всего нѣсколько пенсовъ, я купила на нихъ хлѣба, чтобы хоть нѣсколько утолить голодъ, и спокойнѣе рѣшить вопросъ: жить мнѣ или умереть? Съ того дня, какъ меня разлучили съ матерью, я чувствовала, что я -- всѣми покинутый ребенокъ, окруженный посторонними, равнодушными людьми, не заботящимися о томъ, что такое жизнь этого ребенка въ его собственныхъ глазахъ, а употребляющими эту жизнь для своихъ цѣлей. Но теперь -- было еще хуже. Я всѣхъ боялась; мнѣ казалось, что мое отчаяніе -- голосъ Бога, повелѣвающаго мнѣ умереть. Съ самыхъ раннихъ лѣтъ я счастья не знала, каждое утро, просыпаясь, говорила себѣ: дѣлать нечего, терпѣть Но прежде у меня была надежда, теперь ея не стало! Чѣмъ болѣе я размышляла, тѣмъ сильнѣе становилась томившая меня усталость, пока я наконецъ не перестала думать, а душу мою не наполнила одна мысль -- мысль о Богѣ предвѣчномъ. Не все-ли равно -- жива я или нѣтъ? Когда вечеръ насталъ и солнце закатилось, мнѣ показалось, что ждать болѣе нечего. Я рѣшилась умереть; остальное вы знаете: м-ръ Деронда вѣдь сказалъ вамъ, какъ онъ нашелъ меня?
Понятно, что послѣ этого разсказа въ душѣ миссиссъ Мейрикъ возникаетъ сильная симпатія въ молодой дѣвушкѣ, столь страннымъ образомъ забредшей подъ ея гостепріимный кровъ: она предлагаетъ Дерондѣ оставить у нея Мирру, прибавляя: пусть сначала отдохнетъ хорошенько, соберется съ силами, а тамъ примется за работу, подобно моимъ дочерямъ; ей будетъ у насъ хорошо, всѣ мы уже и теперь любимъ ее.
Деронда тѣмъ охотнѣе принялъ ея предложеніе, что ему какъ разъ въ это время приходилось ѣхать за границу, гдѣ его ожидалъ сэръ Гуго со всей семьей, а ему не хотѣлось уѣхать, не устроивъ Мирру наилучшимъ образомъ. Ему казалось, что, уговоривъ ее жить, онъ какъ-бы обязался сдѣлать ея жизнь сносной, если не счастливой. Мирра смотрѣла на него какъ на избавителя, посланнаго ей Богомъ, онъ казался ей олицетвореніемъ всего, что есть на землѣ прекраснаго; она охотно осталась въ пріютившей ее семьѣ, а онъ съ спокойнымъ сердцемъ уѣхалъ въ Лейброннъ.
Такова была -- исторія Даніэля Деронды, до минуты его встрѣчи съ Гвендолиной Гарлетъ въ игорной залѣ.
IV.
Съ смутнымъ чувствомъ на сердцѣ возвратились миссъ Гвендолина къ себѣ въ Оффендинъ, всю дорогу ее мучилъ вопросъ: что мы теперь дѣлать-то будемъ; она представить себѣ не можетъ, чтобы у нихъ абсолютно ничего не осталось; конечно, это не болѣе какъ реторическая фигура, вѣрно есть кое-какія крохи, съ которыми можно будетъ уѣхать за границу. Во время своего продолжительнаго пребыванія на континентѣ, Гвендолина не разъ видала тамъ семьи разорившихся англичанъ, и сердце ея замирало при мысли о тѣхъ печальныхъ картинахъ, какія рисовало ей услужливое воображеніе. Жить въ захолустьѣ, перебиваться иго дня въ день, давать уроки несноснымъ сестрамъ, глядѣть на горе и слезы матери, скучать, отцвѣтать, состариться, не знавши ни счастья, ни истиннаго блеска,-- вотъ ея будущность; она съ отвращеніемъ отъ нея отворачивалась.
По мѣрѣ приближенія къ дому мысли Гвендолины принимаютъ иное, менѣе эгоистическое направленіе, а когда на порогѣ родного дома показывается мать, съ новыми морщинами на поблѣднѣвшемъ лицѣ и полными слегъ глазами, всѣ лучшія чувства Гвендолина разомъ вырываются наружу; стремительно выскакиваетъ она изъ экипажа и бросается на шею матери со словами:
-- Не горюйте, ради Бога, я -- молодцомъ, у меня много плановъ, что-нибудь да надо устроить, предпринять. Вамъ все это показалось такъ ужасно, вслѣдствіе моего отсутствія; теперь и съ вами,-- посмотрите, какъ все хорошо уладится.
-- Да благословитъ тебя Богъ, мое ненаглядное сокровище!-- мнѣ уже и теперь легче.
Сестры, гувернантка,-- всѣ выбѣгаютъ на встрѣчу своей царицѣ; она, небрежно поздоровавшись съ ними, отсылаетъ ихъ,-- ей хочется поскорѣе остаться наединѣ съ матерью, чтобы угнать охъ нея о настоящемъ положеніи дѣлъ. Приведя свой туалетъ въ порядокъ, Гвендолина, въ сопровожденіи матери, сходитъ въ гостиную и усаживается на уютный диванчикъ; ее окружаетъ прежняя обстановка: въ богато-убранной комнатѣ ничто не напоминаетъ о недавней катастрофѣ; бѣдность еще не даетъ чувствовать своихъ острыхъ когтей.
-- Что же вы теперь думаете дѣлать, мама?
-- Прежде всего, дитя мое, нужно сдать квартиру; намъ немыслимо оставаться въ этомъ домѣ. къ счастью, управляющій лорда Бракеншоу уже нашелъ жильцовъ.
-- Значитъ, мои предположенія оправдываются; я еще дорогой думала, что намъ придется ѣхать за-границу.
-- Помилуй, Гвендолина, это невозможно. На какія же средства мы путешествовать будемъ?
-- Но вѣдь надо же куда-нибудь дѣваться?
Миссиссъ Дэвилоу съ сильнымъ смущеніемъ и глубокимъ состраданіемъ глядитъ на свою дочь.
-- Радость моя, ты все-таки не сознаешь всей тягости нашего настоящаго положенія. У насъ ничего нѣтъ, Гвендолина, понимаешь ли ты: ничего. Мы переѣдемъ въ коттеджъ, принадлежащій м-ру Соэрсу; сестра Гаскойнъ даетъ намъ кое-какую мебель; я съ младшими дочерьми буду искать ручной работы, а тебѣ дядя Гаскойнъ постарается пріискать хорошее мѣсто; онъ даже теперь имѣетъ предложить тебѣ нѣчто весьма приличное: мѣсто гувернантки въ семействѣ нашего почтеннаго епископа мистера Мюмперта.
Всю свою длинную рѣчь бѣдная мать произноситъ, не глядя на дочь.
Гвендолинѣ кажется, что она видитъ какой-то безобразный сонъ. Перемѣна квартиры, жизнь въ этомъ отвратительномъ коттеджѣ, рабство, съ которымъ, по ея понятіямъ, неразрывно связано званіе гувернантки,-- всѣ эти представленія, словно страшные призраки, встаютъ передъ ней.
-- Мама, это немыслимо!-- восклицаетъ она, наконецъ:-- вамъ нельзя поселиться въ этой трущобѣ. Удивляюсь, какъ дядѣ могла придти подобная мысль,-- вѣдь, конечно, онъ одинъ могъ рѣшиться посовѣтовать вамъ перебраться въ эху конуру. Я также не гожусь для смиренно-безцвѣтной роли Гувернантки; у меня есть другіе планы, другія надежды. Вы не знаете: гдѣ теперь Клезмеръ, все еще въ Кветчамѣ, у миссиссъ Арронайнтъ?
-- Да.
-- Такъ пошлите туда Джэмса, верхомъ, съ запиской;-- я сейчасъ напишу.
-- Увы! дитя, ни Джэмса, ни лошадей уже нѣтъ, но записку можно послать съ кѣмъ-нибудь изъ работниковъ съ сосѣдней фермы.
Гвендолина пишетъ Клезмеру записку, въ которой просятъ его пожаловать въ ней н% слѣдующій день, по очень важному дѣлу.
Со страхомъ и трепетомъ ждетъ Гвендолина строгаго нѣмца; отъ исхода ея разговора съ нихъ будетъ зависѣть весьма многое. Настоящая минута -- важная минута въ ея жизни, гораздо болѣе важная, чѣмъ та, когда рѣшался вопросъ: быть или не быть ей женой Гранкура; тогда дѣло шло только о томъ: принять или не принять предложеніе даннаго субъекта,-- теперь же ей предстояло угнать: нельзя ли достичь матеріальнаго благосостоянія и блестящаго положенія, не налагая на себя никакихъ цѣпей?
Клезмеръ застаетъ Гвендолину совершенно одну дома; она выпроводила мать и сестеръ въ церковь, благо -- день воскресный; ей хотѣлось непремѣнно побесѣдовать съ профессоромъ съ глазу за-глазъ. Она тотчасъ, безъ обиняковъ, приступаетъ къ дѣлу.
-- Herr Klesmer,-- говоритъ она, дружески протягивая ему руку,-- извините, что обезпокоила васъ. Но съ нами случилось несчастье: мы потеряли все свое состояніе, у насъ положительно ничего не осталось; мое желаніе -- завоевать себѣ независимость, и имѣть возможность поддерживать мою мать; я бы хотѣла поступить на сцену въ качествѣ драматической актрисы, а если вы найдете, что мнѣ эта задача по силамъ,-- то и пѣвицы. Я бы ничего такъ не желала, какъ соединить въ лицѣ своемъ эти два высокія призванія,-- быть драматической пѣвицей, какъ Гризи. Скажите по-совѣсти, что вы думаете объ этомъ?
-- Дорогая миссъ Гарлеть,-- отвѣчалъ Клезмеръ,-- вы, насколько я могу судить, незнакомы совершенно съ жизнью актеровъ, пѣвцовъ,-- вообще артистовъ. Позвольте же мнѣ объяснить вамъ, что это такое. Но прежде всего, извините за вопросъ, повидимому, не идущій къ дѣлу: вѣдь вамъ около двадцати лѣтъ,-- не правда ли?
-- Мнѣ двадцать одинъ годъ,-- неужели вы думаете, что я слишкомъ стара?
-- Артистическую карьеру надо начинать гораздо раньше.
-- Да, если начинать съ начала, но вѣдь я знаю что-нибудь,
-- Да, вы поете и даже декламируете очень мило, съ точки зрѣнія гостиныхъ, но если смотрѣть на дѣло серьёзно -- вамъ все это нужно позабыть. Вамъ придется взять себя въ руки, не ждать ни похвалъ, ни рукоплесканій, заслуживать похвалы въ потѣ лица, какъ заработываютъ хлѣбъ; поучиться быть строгой къ себѣ, готовиться во всевозможнымъ неудачамъ, а главное работать, работать и работать. Въ состояніи ли вы вынести все это? вы привыкли въ успѣхамъ, въ всеобщему поклоненію? Прибавьте ко всему сказанному, что ангажемента вамъ долго не дождаться; попробуйте теперь предложить свои услуги любому антрепренеру, онъ скажетъ вамъ: учитесь. Да притомъ голосъ вашъ наврядъ ли подходитъ въ сценическимъ требованіямъ; еще еслибъ вы начали обработывать его нѣсколько лѣтъ тому назадъ -- вы бы могли чего-нибудь добиться, но теперь -- право, я боюсь, что поздно.-- Вотъ все, что я имѣлъ сказать вамъ; извините, если выразился слишкомъ рѣзко, но я бы презиралъ себя, еслибъ не рѣшился высказать вамъ всю истину -- безъ прикрасъ.
Грозный приговоръ строгаго, но честнаго нѣмца поражаетъ Гвендолину, словно ударъ грома съ яснаго неба; она пытается еще убѣдить его, что изъ нея можетъ выдти порядочная драматическая актриса,-- неумолимый Клезмеръ доказываетъ ей, какъ дважды-два четыре, всю призрачность ея надеждъ, объясняя, что много времени пройдетъ, прежде чѣмъ она научится ходить по сценѣ, прежде чѣмъ настолько совладаетъ со своимъ голосомъ, чтобы не говорить шопотомъ,-- словомъ, разбиваетъ въ прахъ ея дѣтскія мечты.
-- Въ теченіи двадцати слишкомъ лѣтъ вы привыкли относиться ко всему легко,-- говоритъ онъ въ заключеніе,-- вамъ будетъ крайне тяжело взяться за серьёзный трудъ. Если же вы рѣшитесь на это, несмотря ни на что, я первый скажу: она задалась высокой цѣлью, это дѣлаетъ ей честь! Служеніе искусству -- великое дѣло, даже и съ малой надеждой на успѣхъ. Но прежде чѣмъ избрать тернистый путь начинающей артистки, подумайте: подъ силу ли онъ вамъ, не благоразумнѣе ли избрать какой-либо другой, менѣе для васъ тяжелый; въ случаѣ же, еслибъ вы рѣшились вступить на артистическое поприще, я всегда въ вашимъ услугамъ, готовъ помочь и словомъ, и дѣломъ; да и не я одинъ, моя невѣста, миссъ Арронайнтъ, съ которой вы всегда были хороши, конечно почувствуетъ къ вамъ еще большую пріязнь, когда узнаетъ о вашей великодушной рѣшимости. Располагайте мной, пожалуйста; вотъ моя карточка, по этому адресу вы всегда можете написать мнѣ, я тотчасъ же явлюсь, а теперь, прощайте, дай вамъ Богъ избрать такую дорогу, на которой вы найдете счастье.
Съ этими словами Клезмеръ взялъ руку Гвендолины, поднесъ ее въ губамъ и вышелъ.
Никогда во всю свою жизнь Гвендолина не бывала такъ несчастна, какъ въ эту минуту; ни слезъ, ни рыданій не было, только глаза ея горѣли, а всѣ окружающіе предметы, не исключая ея собственнаго изображенія въ зеркалѣ, внушали ей живое чувство отвращенія. Первый разъ въ жизни -- увидала себя на одномъ уровнѣ съ другими. До прихода Клезмера она мечтала, что одного года совершенно достаточно, чтобы сдѣлать изъ нея безукоризненную Джульетту, да и казалось, кто же тутъ удивительнаго? Домашніе, знакомые -- всѣ всегда признавали ея превосходство передъ другими, а тутъ вдругъ: -- Поздно, надо было начать нѣсколько лѣтъ назадъ, неустанный трудъ, умѣренныя похвалы, тяжело-достающійся хлѣбъ,-- Господи, того ли она ожидала нѣсколько часовъ тому назадъ!
Послѣ этого разочарованія бѣдной Гвендолинѣ ничего но остается, какъ согласиться на предложеніе дяди; она готовится быть гувернанткой дочерей епископа, старается примириться съ этой мыслью, которая по прежнему возмущаетъ ее до глубины души. Но въ самый разгаръ своихъ печальныхъ размышленій, черезъ нѣсколько дней послѣ разговора съ Блезмеромъ, Гвендолина получаетъ записку отъ Гранкура, который проситъ у нея позволенія явиться на другой день, и сообщаетъ, что только-что возвратился изъ Лейбронна, гдѣ надѣялся-было ее встрѣтить.
Эта записка -- талисманъ, мгновенно выводящій нашу героиню изъ ея тяжкаго раздумья; конечно, она и теперь не приметъ его предложенія, не даромъ въ ней еще живо воспоминаніе о встрѣчѣ съ миссиссъ Глэшеръ: она обѣщала этой несчастной, что не пойдетъ за Гранкура. Но, съ другой стороны, кто знаетъ, быть можетъ она этой самой женщинѣ оказала бы серьёзную услугу, выйдя за него: чего не сдѣлаетъ человѣкъ для жены, съумѣвшей пріобрѣсти надъ нимъ вліяніе, онъ бы обезпечилъ мальчика!.. Но нѣтъ, нѣтъ, это немыслимо, конечно, еслибы...-- и опять длинной вереницей проходятъ передъ ея мысленнымъ вворомъ различные софизмы, могущіе оправдать ее въ случаѣ, еслибъ она поступила именно такъ, какъ ей въ глубинѣ сердца хочется поступить. При всемъ томъ, она не находила въ душѣ своей искры любви къ Гранкуру; да, ей всегда казалось, что въ бракѣ любовь для женщины роскошь, это дѣло мужчины, на долю котораго, по принятому въ свѣтѣ обычаю, выпадаетъ обязанность дѣлать предложеніе.
Всѣ колебанія Гвендолины кончаются тѣмъ, что когда Гранкуръ является, и своимъ обычнымъ флегматичнымъ тономъ проситъ ея руки, она даетъ свое согласіе и сообщаетъ о томъ матери въ слѣдующихъ характеристическихъ выраженіяхъ:
-- Мама, все улажено. Вы не переѣдете въ этотъ противный коттеджъ, я не поѣду къ миссиссъ Мюмперть, а все будетъ такъ, какъ я того пожелаю.
V.
Съ обычнымъ своимъ умѣньемъ, съ удивительной мѣтвостью, составляющей характеристическую черту его таланта, рисуетъ намъ Джорджъ Элліотъ душевное состояніе Гвендолины, съ минуты ея обрученія съ Гранкуромъ; мы также попытаемся, насколько это дозволяютъ предѣлы нашего анализа, познакомить съ нимъ читателей.
Часу не прошло послѣ отъѣзда Гранкура изъ Оффендина, какъ все семейство Гаскойнъ было оповѣщено о великомъ событіи. Въ тотъ же день вечеромъ они явились принести Гвенѣ свои искреннія поздравленія. Толкамъ, разговорамъ не было конца. Почтенный ректоръ сообщилъ племянницѣ, что у ея жениха -- два богатыхъ имѣнія: Рейландсъ и Гадсмеръ, причемъ въ Рейландсѣ -- обширный паркъ и великолѣпные лѣса. Дохода у Гранкура должно быть, приблизительно, двѣнадцать тысячъ фунтовъ въ годъ.
По мѣрѣ того какъ она прислушивалась во всѣмъ этимъ подробностямъ, Гвендолина все сильнѣе и сильнѣе убѣждалась въ томъ, что ей предстоитъ счастливая будущность.
Отступить теперь -- было немыслимо, впереди ея ожидало слишкомъ многое изъ того, что всегда составляло предметъ ея тайныхъ мечтаній. Но посреди пріятныхъ мыслей ее продолжало преслѣдовать воспоминаніе о той, прежней, казавшейся ей столь твердой рѣшимости, теперь разлетѣвшейся какъ дымъ. Ее ужасала мысль, что она готовится совершить именно то, отъ чего еще такъ недавно съ отвращеніемъ отпрянула. Для нея было совершенной новостью ощущать въ себѣ этотъ страхъ; до сихъ поръ она не знала душевныхъ сомнѣній, которыхъ бы нельзя было утишить ласками, или подарками. А теперь -- эта несчастная женщина и ея дѣти, Гранкуръ и его отношенія къ этой семьѣ представлялись ея воображенію, постепенно заглушая всѣ другія мысли, становясь какъ-бы частью ея личной жизни. Она всю ночь промучилась этими и имъ подобными мыслями, и заснула только подъ утро. Ее разбудилъ голосъ матери, звавшей ее по имени. Миссиссъ Дэвилоу стояла у кровати, держа въ рукахъ изящный ящичекъ, украшенный эмалью, и письмо; въ ящичкѣ оказалось великолѣпное брилліантовое обручальное кольцо, въ письмѣ чэкъ въ пятьсотъ фунтовъ: на мелкіе расходы. Гранкуръ выражалъ надежду, что миссиссъ Дэвилоу останется въ Оффендинѣ по крайней мѣрѣ на первое время.
-- Это очень мило и деликатно съ его стороны,-- съ чувствомъ замѣтила миссиссъ Дэвилоу, но я бы не желала зависѣть вполнѣ отъ зятя. Мы съ дѣвочками и такъ управимся.
-- Мама, если вы это скажете еще разъ, я не пойду за него,-- съ досадой воскликнула Гвендолина.
-- Дорогое дитя, я надѣюсь, что ты идешь за него не только ради меня?
Гвендолина, вмѣсто отвѣта, только кинулась на постель, лицомъ въ подушки. Ей стало досадно на мать за то, что она отнимаетъ у нея -- такой благовидный предлогъ. Въ глубинѣ души она, не безъ раздраженія, сознавала, что выходитъ замужъ вовсе не съ мыслью о матери, что ее къ тому понуждаютъ иныя, чисто личныя, эгоистическія причины. Ночные призраки исчезли при дневномъ свѣтѣ, и Гвендолина стала одѣваться съ мыслью, что ей теперь надо настроить себя такъ, чтобы ощущать постоянно то же, что она чувствовала, когда, бывало, несясь во весь духъ на бодромъ конѣ, просто наслаждалась, не взирая на то, какія мысли бродили у нея въ головѣ. Теперь ей было легче думать и о миссиссъ Глэшеръ, ей представлялась возможность все уладить наилучшимъ образомъ. "Кто знаетъ,-- думала она,-- быть можетъ у насъ дѣтей не будетъ, Гранкуръ можетъ сдѣлать этого хорошенькаго мальчика своимъ наслѣдникомъ, а когда умретъ сэръ Гуго -- тогда на всѣхъ хватитъ". Размышляя такимъ образомъ, Гвендолина доканчиваетъ свой туалетъ, и совсѣмъ готовая, въ амазонкѣ, сходитъ въ гостиную -- ждать жениха. Они собираются совершить сегодня хорошую прогулку.
Гранкуръ женихомъ -- чрезвычайно приличенъ, хотя съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ нѣжности. Гвендолина довольна имъ, она находить его совершеннымъ джентльменомъ, слегка съ нимъ кокетничаетъ, ни на минуту не теряя своего полнаго самообладанія, и благосклонно соглашается исполнить его просьбу: обвѣнчаться съ нимъ черезъ десять дней, а также вмѣстѣ съ матерью навѣстить его въ Дипло, куда онъ ожидаетъ нѣсколько человѣкъ гостей.
Въ числѣ этихъ гостей находятся сэръ Гуго Маллингеръ и Даніэль Деронда. При появленіи послѣдняго Гвендолина твердо рѣшается не обращать на него никакого вниманія, и безъ устали слѣдить за каждымъ его движеніемъ, прислушивается въ каждому его слову. За завтракомъ, Гранкуръ представляетъ Деронду своей невѣстѣ, выражая удивленіе, что они до сихъ поръ незнакомы, несмотря на то, что видѣлись въ Лейброннѣ.
-- На врядъ-ли миссъ Гарлетъ помнитъ меня,-- скромно замѣчаетъ Деронда.
-- Напротивъ,-- отвѣчаетъ Гвендолина:-- я васъ прекрасно помню. Вы очень не одобряли мою игру въ рулетку.
-- Изъ чего вы вывели это заключеніе?
-- Вы меня сглазили. Какъ только вы приблизились къ столу, я начала проигрывать, до тѣхъ поръ я постоянно была въ выигрышѣ.
Принимая участіе въ общемъ разговорѣ, Гвендолина не перестаетъ слѣдить за Даніэлемъ: -- что онъ обо мнѣ думаетъ?-- спрашиваетъ она себя: что онъ думаетъ, о моемъ замужствѣ? Что у него за понятія, что онъ такъ серьёзно во всему относится? А можетъ просто: много о себѣ воображаетъ.
По возвращеніи въ гостиную Гвендолина подходитъ къ Дерондѣ, и заговариваетъ съ нимъ о предстоящей, на-завтра, охотѣ.
-- Имѣете вы что-нибудь противъ моего участія въ этой забавѣ?-- спрашиваетъ она.
-- Помилуйте, съ какого права.
-- Вы же сочли себя въ правѣ осудить меня за игру въ рулетку.
-- Я только пожалѣлъ о васъ, ничѣмъ, помнится, не выражая моего неодобренія.
-- Тѣмъ не менѣе, вы мнѣ помѣшали продолжать игру.
Проговоривъ эти слова, Гвендолина вся вспыхнула, Деронда тоже покраснѣлъ, сознавая въ душѣ, что позволилъ себѣ многое, въ исторіи съ ожерельемъ.
Даніэлю чудилась какая-то перемѣна въ Гвендолинѣ со времени ихъ первой встрѣчи, и точно: борьба, всегда сопровождающая сознательныя заблужденія, пробудила въ ней словно новую душу. Замѣчательно, что при всей силѣ томящихъ ее сомнѣній, ей ни разу не пришла въ голову простая мысль: что самая неблаговидная сторона ея брака заключается въ томъ, что она смотритъ на Гранкура -- какъ на человѣка, за котораго ей удобно выдти, совершенно упуская изъ виду свои будущія по отношенію къ нему обязанности.
Посреди душевныхъ волненій и житейскихъ хлопотъ время летитъ очень быстро. Настаетъ день свадьбы, и застаетъ Гвендолину крайне возбужденной и совершенно счастливой. Она и теперь сознаетъ, что поступила дурно, измѣнивъ своему слову, что миссиссъ Глэшеръ должна относиться въ ней враждебно, что въ будущемъ ее, быть можетъ, ждетъ наказаніе, что Деронда имѣетъ право презирать ее за ея бракъ съ Гранкуромъ; но всѣ эти тяжелыя ощущенія заглушаетъ одно могучее, радостно-захватывающее ей дыханіе чувство, чувство полнаго торжества. Она теперь испытываетъ то же, что во время игры въ рулетку, только въ гораздо сильнѣйшей степени; она знаетъ, что общее вниманіе устремлено на нее, и это гордое сознаніе придаетъ еще больше блеска ея замѣчательной красотѣ, когда она, опираясь на руку мужа, и окруженная толпой родныхъ и друзей, спокойно и величаво выходить изъ церкви. Она понимаетъ, что ставить на карту все -- въ надеждѣ выиграть многое, и эта мысль радостно волнуетъ ее. Вотъ онъ -- блескъ, вотъ оно -- проявленіе истинной женской силы, свѣтъ, успѣхи, все, о чемъ она мечтала съ ранней юности,-- стоитъ руку протянуть, чтобы обладать всѣмъ. Бѣдная Гвендолина просто опьянѣла отъ восторга, сомнѣнія, страданія; все, что ее томило за послѣднее время, потонуло въ лучезарномъ морѣ ея могущества, ея счастья.
Послѣ свадьбы молодые уѣзжаютъ на нѣсколько времени въ Рейландсъ; Гвендолина болтаетъ всю дорогу безъ умолку, она точно въ лихорадкѣ; мысли, наполнявшія ея душу сладкимъ трепетомъ съ самаго утра, становятся еще живѣе, еще реальнѣе при ихъ въѣздѣ въ ея будущія владѣнія.
-- Вотъ мы и дома,-- говоритъ Гранкуръ, завидѣвъ освѣщенныя окна своего замка, и въ первый разъ цѣлуетъ жену въ губы: она даже не чувствуетъ этого поцѣлуя, вся душа ея въ ея глазахъ, она любуется огромнымъ домомъ, роскошнымъ наркомъ съ эффектно - разбросанными по лужайкамъ живописными купами старыхъ деревъ.
Молодые выходятъ изъ кареты и, рука объ руку, вступаютъ въ домъ; черезъ ярко освѣщенную переднюю, наполненную множествомъ слугъ въ ливреяхъ и цѣлый рядъ роскошно убранныхъ комнатъ, отъ которыхъ въ головѣ Гвендолины остается только смутное представленіе чего-то огромнаго, полнаго статуй, картинъ, бархата и позолоты, Гранкуръ ведетъ свою жену, и, проводивъ ее до дверей изящнаго будуара, отдѣланнаго блѣдно-зеленымъ атласомъ и украшеннаго громадными зеркалами, цѣлуетъ ея руку и оставляетъ одну, прося переодѣться поскорѣй, такъ какъ они сегодня обѣдаютъ рано.
Гвендолина сбрасываетъ шляпу и плащъ и въ раздумьи садится у камина. Всѣ пережитыя ею впечатлѣнія принимаютъ какой-то фантастическій видъ, она задумывается все сильнѣе и сильнѣе; но вдругъ чей-то голосъ выводитъ ее изъ забытья, передъ ней стоитъ экономка, и съ почтительнымъ видомъ, подавая объемистый свертокъ, говоритъ:
-- Мнѣ поручено, сударыня, передать это вамъ -- въ собственныя руки. Посланный сказалъ, что это подарокъ мистера Гранкура, но что онъ не долженъ знать объ его присылкѣ, пока не увидитъ его на васъ.
Гвендолина отсылаетъ экономку, беретъ свертокъ въ руки, и, не раскрывая его, начинаетъ думать и гадать:
-- Чтобы тутъ могло заключаться? Ахъ!-- догадывается она,-- навѣрное фамильные брильянты,-- тѣмъ лучше, примѣрю ихъ, эхо развлечетъ меня.
Она быстро распутываетъ шнурокъ, развертываетъ тонкую бумагу,-- такъ: ящикъ, въ ящикѣ футляръ; Гвендолина нажимаетъ пружину, крышка отскакиваетъ, и чудные, крупные брильянты представляются ея восхищеннымъ взорамъ, тысячью огней переливаются они на темномъ бархатѣ футляра, при свѣтѣ лампъ и люстръ. Но -- что это?-- изъ-подъ каменьевъ выпадаетъ тонкій листокъ почтовой бумаги, Гвендолина развертываетъ его и съ замирающимъ сердцемъ читаетъ начертанныя крупнымъ, четкимъ и, увы! слишкомъ знакомымъ почеркомъ слова:
"Эти брильянты, нѣкогда подаренные Лидіи Глэшеръ горячо любившимъ ее человѣкомъ, она передаетъ вамъ. Вы не сдержали даннаго ей слова, изъ желанія обладать тѣмъ, что принадлежало ей. Вы, можетъ быть, надѣялись узнать счастье, какое знала она, имѣть такихъ же прелестныхъ дѣтей, которые лишатъ ея бѣдныхъ малютокъ послѣдняго. Справедливый Богъ этого не допуститъ. У человѣка -- женой котораго вы стали, нѣтъ болѣе способности любить. Его лучшія, юношескія чувства принадлежали мнѣ,-- этого и вы не сможете у меня отнять. Чувства эти умерли: но я -- могила, въ которой погребены ваши надежды на счастье, также какъ и мои собственныя. Васъ предупреждали, вы совершенно сознательно наносите вредъ мнѣ и моимъ дѣтямъ. Онъ думалъ нѣкогда на мнѣ жениться; въ концѣ-концовъ онъ бы привелъ это намѣреніе въ исполненіе, еслибъ вы сдержали свое слово. Вы будете наказаны, я этого желаю изъ глубины души.
"Неужели вы покажете ему это письмо, чтобы еще болѣе возстановить его противъ меня и моихъ дѣтей? Наврядъ-ли, вамъ самимъ будетъ непріятно стоять передъ мужемъ въ этихъ брильянтахъ, и, думая о моихъ настоящихъ словахъ, знать,-- что и его мысли заняты тѣмъ же. Притомъ, узнавъ, что вы гнали, что дѣлали, когда шли за него, онъ не признаетъ за вами права жаловаться -- если сдѣлаетъ васъ несчастной. Зло, которое вы мнѣ сдѣлали, падетъ проклятіемъ на вашу голову".
Письмо выпало изъ оледенѣлыхъ рукъ Гвендолины. Она просидѣла нѣсколько минуть неподвижно, потомъ наклонилась, подняла его и бросила въ пылающій каминъ. Долгое время спустя -- послышался легкій стукъ въ дверь, и Гранкуръ, веселый, улыбающійся, появился на порогѣ; при видѣ его Гвендолина разразилась страшными, истерическими криками и рыданіями. Мужъ со страхомъ и недоумѣніемъ глядѣлъ на нея, боясь: не сошла ли она съ ума? Онъ ожидалъ застать ее нарядной, сіяющей, а застаетъ блѣдной, въ слезахъ; возлѣ нея, на коврѣ сверкали разсыпанные брильянты: неужели, думалось счастливому супругу, эта безумная Лидія привела въ исполненіе свою угрозу? Очевидно было одно -- фуріи, подъ тѣмъ или другимъ видомъ, проникли въ его мирный домъ.
VI.
Встрѣча съ Миррой навела Даніэля на совершенно новыя мысли о томъ народѣ, къ которому принадлежала прекрасная молодая дѣвушка; до сихъ поръ онъ считалъ евреевъ чѣмъ-то въ родѣ исторической окаменѣлости, нисколько не интересовался ими, предоставляя изслѣдованіе ихъ нравственнаго міра -- ученымъ спеціалистамъ; теперь же, во время своего пребыванія съ сэромъ Гуго заграницей, началъ заглядывать въ синагоги, присматриваться въ книгамъ, трактующимъ объ евреяхъ: ему хотѣлось дознаться, что такое таится въ вѣрованіяхъ и понятіяхъ этихъ современныхъ парій? Деронда вообще былъ странный человѣкъ, самая его впечатлительность порождала въ его чувствахъ нѣкоторую неопредѣленность, и дѣлала его загадкой -- въ глазахъ его лучшихъ друзей. Рано пробудившееся сознаніе развило въ душѣ его многостороннюю симпатію, грозившую послужить преградой всякому опредѣленному роду дѣятельности. Какъ только онъ, хотя-бы мысленно, примыкалъ къ какой-либо партіи, ему начинало казаться, что онъ, подобно воинамъ сабинянъ -- обращалъ свое оружіе противъ любимыхъ имъ существъ. Воображеніе его такъ привыкло разсматривать каждый вопросъ подъ тѣмъ угломъ зрѣнія, подъ какимъ онъ представлялся противнику, что для него стало немыслимымъ проникнуться тѣмъ, что называется "духомъ" партіи. Онъ былъ въ силахъ искренно бороться только противъ открытаго гнета. Онъ чувствовалъ, что такого рода нравственное состояніе парализовало въ душѣ его ненависть ко злу, эту основу нравственной силы, онъ жаждалъ -- внѣшняго толчка или внутренняго откровенія, могущаго указать ему на какую-либо опредѣленную дѣятельность, направить надлежащимъ образомъ его безъ толку тратящуюся энергію. Но откуда было ждать благодѣтельнаго толчка? Даніэль рѣшительно не съумѣлъ бы отвѣтить на этотъ вопросъ, а пока, во время своего пребыванія не Франкфуртѣ съ сэромъ Гуго и его семьей, усердно бродилъ по городу, осматривая всѣ его достопримѣчательности. Въ одну изъ такихъ одинокихъ прогуловъ онъ забрелъ въ синагогу; тамъ шла служба, молящихся было много. На одной скамейкѣ съ Дерондой сидѣлъ старикъ, замѣчательная наружность котораго обратила не себя вниманіе Даніэля: сѣдая борода эффектно обрамляла строгое, правильное лицо, черты коего одинаково подходили какъ въ еврейскому, такъ и къ итальянскому типу; онъ нѣсколько разъ взглядывалъ на Деронду, но послѣдній, совершенно поглощенный новыми для него ощущеніями, казалось, всецѣло ушелъ въ самого себя, и ничего не замѣчалъ изъ того, что кругомъ него дѣлалось. Вслушиваясь въ пѣніе на незнакомомъ ему языкѣ, Даніэлю казалось, что онъ впервые понимаетъ, что такое молитва, это стремленіе слабаго и конечнаго существа -- человѣка -- отдать себя всецѣло въ руки благой, великой Силы, слиться съ нею, найти въ ней разрѣшеніе всѣхъ своихъ сомнѣній, миръ, опору, все, все!
Новыя вѣянія проносились надъ нимъ. То было какъ-бы предчувствіе великаго, имѣющаго осѣнить душу его, откровенія. Тихое пѣніе, благоговѣйныя новы молящихся -- все окружающее только усиливало это впечатлѣніе. Служба кончилась, всѣ стали расходиться; Деронда тоже машинально поднялся съ своего мѣста и направился къ двери. Вдругъ онъ почувствовалъ на плечѣ своемъ чью-то руку, и, оглянувшись, увидалъ того самаго старика, чья наружность его поразила.
-- Извините,-- произнесъ незнакомецъ; но позвольте спросить ваше имя, происхожденіе, а также дѣвичье имя вашей матери?
Старикъ съ недовѣріемъ поглядѣлъ на него, но, молча приподнявъ шляпу, прошелъ мимо, не прибавивъ болѣе ни слова.
Встрѣча эта почему-то поразила Даніэля, но онъ не рѣшился упомянуть о ней въ разговорѣ съ сэромъ Гуго.
По возвращеніи въ Лондонъ Деронда засталъ Мирру похорошѣвшей, отдохнувшей, собравшейся съ силами. Добрая миссиссъ Мейрикъ и ея милыя дочери въ ней души не чаяли. Деронду Мирра встрѣтила съ восторгомъ; на этотъ разъ онъ рѣшился попроситъ ее пѣть, и былъ пораженъ ея сладкозвучнымъ, обработайянмъ голосомъ. Ничье пѣнье никогда не доставляло ему такого живого эстетическаго наслажденія; Миррѣ же, повидимому, нескрываемый восторгъ Деронды доставлялъ истинное удовольствіе; она пѣла одну за другой лучшія вещи: Шуберта, Бетховена, Гордежіони, сама очевидно наслаждаясь звуками своего голоса. Она теперь совершенно свободно и непринужденно обращалась съ Дерондой, относясь къ нему съ полнѣйшимъ довѣріемъ, говорила съ нимъ о матери, которую уже болѣе не надѣялась найти въ живыхъ, о братѣ Эврѣ, котораго еле помнила, обо всемъ, что ей было дорого и мило; разсказывала ему о своихъ планахъ и намѣреніяхъ. Уже и теперь миссъ Мейрикъ доставила ей два выгодныхъ урока пѣнія; можетъ быть, впослѣдствіи число ученицъ ея еще увеличится, ей-бы этого хотѣлось, такъ какъ пользоваться милостыней, хотя бы и добрыхъ друзей, все же тяжело. Простодушіе, искренность, душевная чистота этого прелестнаго божьяго созданія поражали Деронду; одну минуту онъ даже испугался мысли, что, пожалуй, готовъ серьбвно увлечься, но тотчасъ же безпощадно осадилъ себя, рѣшивъ: -- Надо держать себя на вояжахъ! къ тому же, онъ въ Миррѣ пока еще видѣлъ не только прелестную женщину, но, главнымъ образомъ, бѣдную, выпавшую изъ гнѣзда птичку, которую ему удалось подобрать, согрѣть, пріютить подъ кровомъ прекрасныхъ добрыхъ друзей. Этотъ взглядъ на молодую еврейку не давалъ развиваться его личнымъ эгоистическимъ чувствамъ. Онъ, съ своимъ обычнымъ добродушіемъ, съумѣлъ войти во всѣ ея интересы, предложилъ ей похлопотать о томъ, чтобы доставить ей случай познакомить жадную до всякихъ новинокъ лондонскую публику съ ея замѣчательнымъ талантомъ посредствомъ участія въ концертахъ, устраиваемыхъ въ частныхъ домахъ; онъ надѣялся успѣть въ "томъ при помощи своей тетки лэди Маллингеръ и многочисленныхъ знакомыхъ, и увѣрялъ Мирру, что всѣ лэди, которыя услышать ея пѣніе, тотчасъ предложатъ ей давать уроки въ ихъ семьяхъ, и тогда -- прибавлялъ онъ съ улыбкой -- благосостояніе ваше окончательно упрочится.
Въ теченіи этого долгаго разговора съ Миррой, Деронда между прочимъ замѣтилъ, что, несмотря на свои увѣренія въ противномъ, Мирра все еще надѣется если не встрѣтиться съ матерью, то хоть узнать о ней что-нибудь опредѣленное; ему захотѣлось и въ этомъ случаѣ помочь ей, и онъ началъ все чаще и чаще заглядывать въ тѣ изъ лондонскихъ кварталовъ, которые исключительно населены евреями. При этихъ поискахъ Даніэль держался очень странной системы: онъ ни къ кому не обращался съ разспросами, не старался добиться какихъ-либо опредѣленныхъ свѣдѣній отъ раввиновъ или другихъ вліятельныхъ лицъ, а просто -- бродилъ по улицамъ, заглядывалъ въ окна магазиновъ, присматривался въ лицамъ прохожихъ, словомъ -- дѣлалъ все, отъ него зависящее, чтобы не найти тѣхъ, кого онъ искалъ. Причина тому -- очень простая: Даніэль боялся пуще огня найти въ лицѣ матери Мирры -- простую, грязную, обыкновенную еврейку, а въ лицѣ сына ея Эзры -- какого-нибудь мошенника-ростовщика; дѣтскія воспоминанія Мирры были такъ смутны, что по нимъ нельзя было составить себѣ никакого понятія о томъ: что такое, въ сущности, эта мать, на которую она до сихъ поръ молилась? А между тѣмъ трудно было предвидѣть, какъ можетъ повліять на эту чуткую, воспріимчивую душу столь тяжкое разочарованіе? Деронда былъ-бы очень доволенъ, еслибъ ему положительно заявили, что миссисъ Когенъ и ея сынъ -- оба умерли; но это не мѣшало ему усердно посѣщать жидовскіе кварталы Лондона, розыскивая въ нихъ какихъ-либо слѣдовъ тѣхъ лицъ, положительное извѣстіе о смерти коихъ сняло бы тяжкое бремя съ души его. Въ одну изъ такихъ прогулокъ Даніэль замѣтилъ въ окнѣ небольшого вникшаго магазина сочиненіе, которое ему давно хотѣлось пріобрѣсти, онъ вошелъ въ лавку и, стоя на порогѣ, обратился въ сидѣвшему за прилавкомъ человѣку съ вопросомъ:
-- Что стоитъ эта книга?
Продавецъ медленно поднялъ голову отъ газеты, которую читалъ, и взглянулъ на Даніэля страннымъ, вдумчивымъ взглядомъ. Деронда положительно остолбенѣлъ, до того поразила его наружность этого человѣка. Передъ нимъ сидѣлъ плохо-одѣтый еврей, возрастъ котораго трудно было опредѣлить, вслѣдствіе непомѣрной худобы обтянутаго желтой кожей лица, сильно напоминающаго старинное изваяніе изъ слоновой вести. Лицо это, типичное до крайности, легко могло бы принадлежать древне-еврейскому пророку, напряженное выраженіе говорило о постоянномъ стремленіи въ одной цѣли, а также о жизни, почты не знавшей, что такое чувство удовлетворенія,-- полной, можетъ быть, и физическихъ страданій. Рѣзкія, но не крупныя черты, низкій и широкій лобъ, курчавые черные волосы дополняли общее впечатлѣніе; въ этомъ лицѣ не замѣчалось красоты, во чувствовалась сила. По задумчивому взгляду черныхъ глазъ и желтоватой блѣдности лица, рельефно выдававшейся на темномъ фонѣ мрачной лавки, можно было принять этого страннаго человѣка за узника, брошеннаго въ тюрьмы инквизиціи, двери пять только-что выломаны толпой, врывающейся въ его камеру, съ цѣлью освободить и его. И точно: пристальный, жадный, вопросительный взглядъ, устремленный имъ на случайнаго покупателя, казалось, видѣлъ въ немъ вѣстника освобожденія или смерти.
-- Что стоитъ эта книга, жизнеописаніе Соломона Моймонъ,-- повторилъ Деронда свой вопросъ.
Не поднимаясь съ мѣста, книгопродавецъ взялъ книгу въ руки, взглянулъ на заглавный листъ, и спокойно рѣшилъ:
-- Цѣна не обозначена, а мистера Рама нѣтъ дома. Я стерегу лавку, пока онъ ходитъ обѣдать. Что вы располагаете дать за эту книгу, сэръ?
-- Да развѣ вы не знаете цѣны?
-- Рыночной не знаю. Осмѣлюсь спросить: вы эту книгу читали?
-- Нѣтъ; я читалъ о ней рецензію, возбудившую во мнѣ желаніе пріобрѣсти ее.
-- Вы ученый? васъ интересуетъ еврейская исторія?
-- Очень интересуетъ,-- отвѣтилъ Деронда.
Странный еврей мгновенно поднялся съ своего мѣста, и сжимая худощавой рукой руку Деронды, нѣсколько хриплымъ, громкимъ шопотомъ спросилъ:
-- Не принадлежите ли вы сами къ нашему племени?
Деронда вспыхнулъ и молча покачалъ головой.
Возбужденное выраженіе исчезло съ лица незнакомца, онъ отошелъ отъ Деронды, и, протягивая ему книжечку, холодно-вѣжливымъ тономъ замѣтилъ:
-- Я полагаю, что мистеръ Ражъ удовольствуется полъ-кроной, сэръ.
Даніэль заплатилъ, и молча вышелъ, унося свою покупку.
Онъ уже усталъ бродить безъ особой цѣли, и только-что собирался кликнуть кэбъ и ѣхать домой, какъ глаза его встрѣтили вывѣску магазина древностей и рѣдкостей; онъ остановился и сталъ разсматривать различные выставленные въ окнахъ магазина предметы, но вдругъ пошатнулся, словно его кто толкнулъ: надъ входной дверью крупными буквами было написано:
ЭЗРА КОГЕНЪ.
Деронда толкнулъ дверь и вошелъ. Онъ разговорился съ хозяиномъ лавки, плутоватымъ евреемъ лѣтъ тридцати, съ его молодой женой и старушкой матерью, стараясь навести разговоръ за интересующій его предметъ. Ничто ему не говорило, чтобы онъ напалъ на слѣдъ родныхъ Мирры: има Когенъ тамъ часто встрѣчается между евреями! Тѣмъ не менѣе Даніилъ, не желая упускать этихъ людей изъ виду, придумалъ вѣрное средство возбудить въ нихъ сочувствіе въ себѣ. Онъ сказалъ хозяину, что нуждается въ деньгахъ, и просилъ его снабдить его ими подъ залогъ прекраснаго брилліантоваго кольца. Глава еврея засверкали, онъ разрѣшилъ Даніэлю привезти ему кольцо въ тотъ же вечеръ, хотя день былъ субботній. Каково же было удивленіе Деронды, когда онъ, явясь въ назначенный часъ и заставъ всю семью въ сборѣ, увидалъ между прочими членами ея и своего недавняго страннаго знакомца -- еврея изъ книжной лавки!
-- Это родственникъ вашъ?-- спросилъ Даніэль, отводя къ сторону хозяина.
-- Мордекай-то? Нѣтъ, онъ прежде работалъ на меня, а потомъ захворалъ, бѣдняга, мы его и пріютили. Онъ вѣдь слегка тронулся, но смирный, съ сынишкомъ моимъ занимается, полезенъ и въ торговлѣ, часы хорошо чинитъ, да и надо же бѣдному человѣку помочь.
Онъ и тутъ, у самой -- какъ ему казалось, цѣли своей, не торопился угнать истину и скорѣй отдалялъ роковую минуту. Оставивъ кольцо свое въ рукахъ Когена, и пообѣщавъ выкупить его черезъ мѣсяцъ, Даніэль сталъ прощаться. Съ Мордекаемъ они только обмѣнялись поклонами, и нѣсколькими незначительными фразами.
На слѣдующій день Деронда выѣхалъ изъ Лондона; онъ отправился на всѣ рождественскіе праздники въ имѣніе сэра Гуго, въ то самое дорогое его сердцу аббатство, гдѣ мирно протекли его дѣтскіе годы.
VII.
Вотъ что происходило между тѣмъ въ гостиной сэра Гуго, въ вечеръ 29-го декабря,-- день, назначенный для торжественнаго обѣда въ честь новобрачныхъ. Это была громадная, высокая комната, съ расписнымъ потолкомъ, украшенная по стѣнамъ фамильными портретами въ натуральную величину, и освѣщенная красноватымъ пламенемъ ярко пылающаго камина, и безчисленнымъ множествомъ восковыхъ свѣчъ. Въ настоящую минуту въ ней собралось огромное общество: добродушный сэръ Гуго созвалъ всѣхъ своихъ и жениныхъ родныхъ къ себѣ на рождественскіе праздники; тутъ было множество дамъ, мужчинъ и дѣтей всѣхъ возрастовъ, что придало необыкновенную живописность группамъ: у камина пріютились старички, дамы и дѣти, между коими самое видное мѣсто занималъ прелестный четырехъ-лѣтній мальчуганъ, единъ изъ безчисленныхъ племянниковъ лэди Маллингеръ; мужчины группировались поодаль, разговаривая между собою съ тѣмъ казеннымъ выраженіемъ лица, съ какимъ обыкновенно бесѣдуютъ молодые люди на торжественныхъ обѣдахъ. Лэди Маллингеръ, въ своемъ длинномъ черномъ бархатомъ платьѣ, расхаживала между гостями, даря всѣхъ и каждаго ласковымъ словомъ, привѣтливой улыбкой.
Деронда разговаривалъ съ нѣкоимъ мистеромъ Вондернутъ, безукоризненно изящнымъ и совершенно безцвѣтнымъ датчаниномъ, какъ-бы созданнымъ для того только, чтобы "давать реплику" другимъ. Во всѣхъ присутствующихъ замѣчалось напряженное состояніе, всѣ чего-то ждутъ. Деронда также безпрестанно поглядываетъ на дверь, но вотъ, наконецъ она растворяется и на порогѣ показывается замѣчательно красивая и эффектная чета. Гвендолина еще похорошѣла, красота ея стала величавѣе, чешу не мало также способствуетъ роскошный туалетъ: на ней бѣлое шелковое платье, тяжелыми складками падающее до земли, роковые брилліанты сверкаютъ на шеѣ, въ ушахъ, въ волосахъ; но Дерондѣ почему-то кажется, что въ лицѣ ея появилось новое выраженіе, менѣе женственное, чѣмъ прежде. Голосъ звучитъ рѣзче; улыбка какая-то оффиціальная, холодная, глаза не смѣются, манеры стали самоувѣреннѣе.
Гренкуръ не измѣнился ни мало, развѣ только сталъ еще апатичнѣе прежняго, если это возможно. Молодую чету окружаютъ тотчасъ всѣ хозяева и самые почетные изъ гостей. Дерондѣ не удается сказать хотя бы два слова съ Гвендолиной до того момента, какъ все общество переходитъ въ столовую. За обѣдомъ они обмѣниваются привѣтствіями, но разговоръ общій, а потому Даняхъ долженъ по-неволѣ отложить провѣрку своихъ первыхъ впечатлѣній до болѣе удобнаго времени. Вечеромъ онъ однако улучаетъ минуту, чтобы подойти къ ней и заговорить, но она бросаетъ на него взглядъ, полный такой глубокой скорби, что онъ невольно отвѣчаетъ ей взглядомъ, полнымъ горячаго сочувствія. Затѣмъ, между ними завязывается пустой, повидимому, разговоръ. Гвендолина, словно шутя, жалуется на скуку, на неудовлетворенность, но подъ шутливымъ тономъ чуткому уху слышится горечь неизъяснимая.
"Бѣдная", думалъ Деронда, сидя вечеромъ одинъ у себя въ комнатѣ: "грустно подумать, какъ можетъ страдать эта женщина, эта гордая, улыбающаяся нарядная красавица; и никто ей помочь не можетъ, но всему видно: она уже и теперь поняла свою ошибку! А вѣдь она существо необыкновенное; есть же такіе люди, которые съ каждымъ днемъ нравственно возвышаются или падаютъ. Всякое впечатлѣніе на нее сильно дѣйствуетъ; исторія съ ожерельемъ и сознаніе, что я осудилъ ее въ душѣ за ея страсть въ игрѣ, врѣзались въ ея памяти. Но при такой впечатлительности не трудно дойти до отчаянія. Вышла замужъ изъ честолюбія, чтобы спастись отъ бѣдности, и отдала всю свою молодую жизнь въ руки этого манекена, этой пародіи на человѣка! Бѣдная, бѣдная!"
Догадки Деронды были только близки къ истинѣ.
Гвендолина съ каждымъ днемъ сильнѣе и сильнѣе ощущала въ душѣ своей страшную переработку; все ея прежнее нравственное я было потрясено до основанія, но она еще чувствовала въ себѣ силу -- отстаивать свои права. Послѣ каждаго новаго толчка, новаго униженія, она старалась ухватиться за то, что ей нѣкогда служило опорой, искала утѣшенія въ гордой скрытности, въ разнообразныхъ удовольствіяхъ, при помощи коихъ можно жить не думая, въ надеждѣ на благодѣтельное вліяніе привычки, которая, думалось ей, можетъ со временемъ сдѣлать ее равнодушной въ ея же собственнымъ несчастіямъ.
Да, несчастіямъ! Эта прекрасная, цвѣтущая, двадцати-двухъ-лѣтняя женщина сама подчасъ дивилась, глядя въ зеркало на свое печальное лицо. Ея прежняя гордая вѣра въ ея вліяніе на всѣхъ окружающихъ исчезла безъ слѣда. Въ теченіи этихъ короткихъ семи недѣль, составлявшихъ, какъ ей казалось, половину ея жизни, мужъ пріобрѣлъ надъ нею такую власть, такъ всецѣло забралъ ее въ руки, до такой крайности подавилъ ея личность подъ страшной тяжестью своей желѣзной воли, что Гвендолинѣ ничего не оставалось какъ покоряться.
Письмо миссиссъ Глэшеръ она сожгла, а истерику свою объяснила волненіемъ и утомленіемъ, неизбѣжными въ подобный день; мужъ ей не повѣрилъ, онъ очень хорошо понялъ, въ чемъ дѣло. О разговорѣ Гвендолины съ Лидіей онъ узналъ, въ свое время, отъ одного изъ своихъ клевретовъ, человѣка, ненавидѣвшаго миссъ Гарлетъ, и надѣявшагося при помощи этой махинаціи разстроить ея бракъ съ Гранкуромъ; о прочемъ -- догадывался. Когда онъ передъ свадьбой, въ послѣдній разъ, былъ у Лидіи и требовалъ возвращенія ему его фамильныхъ брилліантовъ, она согласилась возвратить ихъ не ему, а генѣ его, въ самый день свадьбы. Увидавъ разбросанные по полу драгоцѣнные каменья, Гранкуръ, хорошо знавшій мстительный характеръ своей бывшей подруги, понялъ, что въ футлярѣ должно заключаться что-нибудь кромѣ брилліантовъ,-- вѣроятно письмо съ добрыми пожеланіями,говорилъ онъ себѣ мысленно, съ цинической улыбкой.
Онъ чувствовалъ, что Гвендолина отшатнулась отъ него, и ни мало не горевалъ объ этомъ, ему не нужно было ея любви: онъ хотѣлъ только власти надъ нею. Онъ зналъ, что женился не на простушкѣ, неспособной сознавать всею безповоротность сдѣланнаго ею шага, а на дѣвушкѣ, достаточно умной и гордой, чтобы дорожить всѣми выгодами пріобрѣтеннаго ею положенія. Это сознаніе удовлетворяло его вполнѣ.
Страхъ же Гвендолины передъ мыслью, что мужъ можетъ узнать, какъ она, выхода за него, знала, на что шла, и упрекнуть ее этимъ, лишалъ бѣдную женщину послѣднихъ нравственныхъ силъ, и предавалъ ее, связанную по рукамъ и ногамъ, въ руки ея законнаго мучителя. Уже и теперь она не знала, какое чувство сильнѣе говоритъ въ душѣ ея: ненависть къ мужу, или страхъ предъ нимъ?
Одно изъ ихъ первыхъ супружескихъ столкновеній произошло по поводу все тѣхъ же брилліантовъ.
Гвендолина ѣхала съ мужемъ на обѣдъ къ лорду Бракеншау; она взошла, совсѣмъ одѣтая въ гостиную, на ней было бѣлое платье, небольшія изумрудныя звѣздочки въ ушахъ, и изумрудное же украшеніе на шеѣ.
-- Надѣньте брилліанты -- проговорилъ онъ, пристально глядя на нее.
-- Ахъ, нѣтъ, ради Бога: мнѣ кажется, брилліанты вовсе не идутъ ко мнѣ.
-- Совершенно все равно, что вамъ кажется,-- вполголоса, но повелительнымъ тономъ проговорилъ мужъ.-- Я требую, чтобы вы ихъ надѣли.
-- Мнѣ такъ нравятся мои изумруды...
-- Потрудитесь объяснить мнѣ: почему вы не хотите исполнить моего желанія?
Дальше противиться было нельзя; она повернулась, пошла въ свою комнату, достала футляръ изъ туалетнаго ящика. "Этотъ человѣкъ, думала она, нажимая пружину футляра, любитъ, чтобы его собаки и лошади трепетали передъ нимъ. Того-же онъ требуетъ отъ жены, и я буду передъ нимъ трепетать, вѣдь не скажу же я людямъ: пожалѣйте".
Въ эту минуту дверь отворилась, и Гранкуръ вошелъ въ комнату.
-- Позвольте мнѣ помочь вамъ, вѣжливо проговорилъ онъ, и самъ надѣлъ на нее эти ненавистныя драгоцѣнности.
Часто Гвендолина съ ужасомъ помышляла о долгихъ, долгихъ годахъ, которые ей, по всѣмъ вѣроятностямъ, предстояло прожить съ ненавистнымъ человѣкомъ. "Какъ я буду время коротать?" спрашивала она себя, перебирая въ памяти всѣ занятія и развлеченія богатыхъ женщинъ. Выѣзды, туалеты, побѣды,-- все разомъ утратило всякое значеніе въ ея главахъ.
А Деронда, между тѣмъ, продолжалъ со вниманіемъ и сожалѣніемъ слѣдить за ней; съ каждымъ днемъ они все болѣе и болѣе сближались.
Однажды Деронда хвалилъ при ней голосъ и пѣніе Мирры; она тотчасъ же замѣтила:
-- Мнѣ бы очень хотѣлось ее слышать и брать у нея уроки, по пріѣздѣ въ Лондонъ, такъ какъ вы отъ нея въ такомъ восхищеніи.
-- Я бы очень былъ этому радъ,-- съ улыбкой отвѣчалъ Деронда.
-- Что, она вообще совершенство?
-- Я слишкомъ мало ее знаю, чтобы отвѣчать на вашъ вопросъ; могу сказать одно: я до сихъ поръ въ ней не замѣтилъ ничего, что бы можно было желать измѣнить. Ея жизнь была тяжелая, она много горя знала.
-- Желала бы я знать: какого?
-- Не сьумѣю вамъ отвѣтить. Знаю одно: она уже рѣшилась-было утопиться.
-- И что-жъ ей помѣшало?-- быстро взглянувъ на Деронду спросила Гвендолина.
-- Свѣтъ тѣснилъ ее, но она поняла, что должна жить,-- спокойно отвѣтилъ Деронда; -- она очень набожна, всегда готова преклониться передъ обязанностью.
-- Подобныхъ людей жалѣть нечего,-- нетерпѣливо возразила Гвендолина.-- Я не сочувствую женщинамъ, которыя всегда поступаютъ какъ должно. Я не вѣрю въ ихъ великія страданія.
-- Ваша правда -- отвѣтилъ ей Даніэль:-- самоосужденіе также имѣетъ свои права. Мы бѣдные, грѣшные люди всегда менѣе сочувствуемъ тому, чье поведенье безукоризненно, чѣмъ тому, кто изранилъ себя въ борьбѣ со своими слабостями, пороками и недостатками. Притча о заблудшейся овцѣ старая исторія, но она повторяется каждый день.
-- Это все только говорится,-- съ горечью возразила Гвендолина:-- вы восхищаетесь миссъ Лапидотъ, потому что считаете ее совершенствомъ, и конечно стали бы презирать женщину, про которую бы знали, что на ея душѣ -- очень дурной поступокъ.
-- Это бы совершенно зависѣло оттого, какъ она сама относится къ своему поступку.
-- Васъ бы удовлетворило, еслибъ она была очень несчастна?
-- Это бы не удовлетворило, а глубоко огорчило-бъ меня; знайте одно: люди идутъ различными путями, глаза многихъ открываются лишь отъ толчка, проистекающаго изъ послѣдствій ихъ собственныхъ дѣйствій. Такіе люди заслуживаютъ большаго сочувствія, чѣмъ ихъ самодовольно-счастливые братья.
Всѣ слова Деронды глубоко западаютъ въ душу Гвендолины она безпрестанно ищетъ случая говорить съ нимъ, а мужъ слѣдитъ за ней пристально, хотя и незамѣтно.
Во время пребыванія супруговъ Гранкуръ подъ его гостепріимнымъ кровомъ, сэръ Гуго даетъ балъ. Гвендолина, въ числѣ прочихъ украшеній, надѣваетъ въ этотъ вечеръ и знаменитое бирюзовое ожерелье, въ видѣ браслета. Она проситъ Деронду принести ей стаканъ воды, и протягивая руку къ стакану, указываетъ ему глазами на свой браслетъ.
Мужъ тотчасъ замѣчаетъ этотъ маневръ.
-- Что это за безобразіе?-- холодно спрашиваетъ онъ, указывая глазами на простенькую вещь.
-- Это старое ожерелье, которое я очень люблю; я его когда-то потеряла, а добрые люди мнѣ его возвратили,-- отвѣчаетъ жена.
-- Еслибъ я снова стала играть и вторично проиграла свое ожерелье, что бы вы подумали обо мнѣ?
-- Я бы былъ о васъ худшаго мнѣнія, чѣмъ теперь.
-- Въ такомъ случаѣ вы заблуждаетесь на мой счетъ. Вы меня просили этого не дѣлать; другими словами: не основывать моего выигрыша на чужомъ проигрыше,-- а я поступила несравненно хуже; на балѣ неудобно говорить объ этомъ -- когда нибудь я вамъ все скажу.
Мысль, что мужъ навѣрное сдѣлаетъ ей сцену, крѣпко смущаетъ молодую женщину; предчувствіе ее не обманываетъ: возвратясь къ себѣ она выслушиваетъ слѣдующее внушеніе:
-- Потрудитесь въ другой разъ вести себя но-приличнѣе. Сегодня вы были точно сумасшедшая. Къ чему вы показывали это безобразное ожерелье Дерондѣ? Что за вульгарные маневры? Если хотѣли что-нибудь сказать -- говорите, но помните, что вы должны вести себя, какъ подобаетъ моей женѣ.
-- Вы можете узнать исторію этого ожерелья.
-- Вовсе не желаю; я самъ узнаю все, что мнѣ нужно знать. Васъ же прошу объ одномъ: будьте приличны.
Въ самый день своего отъѣзда Гвендолина, найдя Деронду одного въ библіотекѣ замка, приступаетъ къ нему съ слѣдующими словами:
-- Научите меня, что мнѣ дѣлать; я поступила очень дурно, и теперь ничего измѣнить не могу. Скажите, что бы вы чувствовали, что бы вы сдѣлали на моемъ мѣстѣ? Повторяю -- я ничего не могу измѣнить.