Аннотация: Romola.
Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 9-11, 1863.
РОМОЛА.
НОВЫЙ РОМАНЪ ЭЛІОТА.
ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКА.
Нѣсколько времени въ англійской литературѣ носился слухъ, что Джорджъ Эліотъ, геніальный авторъ столькихъ художественныхъ картинъ простой обыденной жизни нисшихъ классовъ англійскаго общества, покинулъ свою родную почву и принялся за болѣе сложную и трудную задачу -- за историческій романъ. Наконецъ, въ іюльской книжкѣ "Корнгильскаго Сборника" за прошлый годъ появилась первая часть Ромолы -- такъ назвалъ Эліотъ свое новое произведеніе. Все въ этомъ литературномъ явленіи возбуждало самое горячее любопытство. Съ какимъ-то смѣшаннымъ чувствомъ удовольствія и страха принимался читатель за чтеніе этого романа. Прежде всего при появленіи романа въ журналѣ, но частямъ, онъ страшился, чтобъ великій писатель не поддался общему направленію современной англійской литературы и по слѣдамъ Диккенса, Бульвера и столькихъ другихъ, не написалъ журнальнаго романа съ трескучими эфектами и театральной обстановкой. Но этотъ страхъ разсѣялся съ первыхъ страницъ; ни въ одной сценѣ, ни въ одной фразѣ Эліотъ не гонится за эфектомъ; разсказъ льется плавно, мѣрно въ своей благородной, художественной простотѣ. Читателю оставалось только сожалѣть, что отрывочная форма не давала возможности насладиться всѣми красотами "Ромолы" и няпротивъ усиливала ея недостатки. Хорошій романъ какъ шипучее вино надо проглотить разомъ; только тогда вы вполнѣ постигнете идею автора; только тогда обнимете въ цѣлости всѣ характеры и типы, созданные имъ; только тогда впечатлѣніе будетъ полное, вѣрное.
Мы сказали, что читатель брался за чтеніе "Ромолы" со страхомъ; но этотъ страхъ былъ двоякій. Опасенія, возбужденныя формою, оказались совершенно ложными, но, увы, нельзя того же сказать объ опасеніяхъ на счетъ содержанія. Читатель невольно боялся, чтобъ могучій талантъ, перенесенный на новую, чуждую ему почву, не потерялъ своей свѣжести и обаянія. Дѣйствительно, опасенія эти отчасти осуществились. Нельзя читать "Ромолу" безъ восторга, но вмѣстѣ съ тѣмъ и безъ сожалѣнія. Несмотря на всю силу таланта, выказанную авторомъ, несмотря на весь интересъ, возбуждаемый романомъ, нельзя не сознаться, что авторъ вступилъ на почву, на которой онъ остается такимъ же великимъ писателемъ, какъ прежде, но на которой свѣтлыя стороны его таланта затмѣваются и творчество встрѣчаетъ почти непреодолимыя преграды. Написавъ "Ромолу", Эліотъ, по меткому выраженію одного изъ англійскихъ критиковъ, доказалъ, какъ "легко можно ходить человѣку, закованному въ тяжелыя цѣпи". Но, что можетъ быть грустнѣе, какъ видѣть человѣка въ оковахъ? А тутъ еще геніальный писатель добровольно самъ сковалъ себя цѣпями. И какъ тяжелы, какъ гнетутъ его эти цѣпи!
Въ чемъ же состоятъ онѣ? Отвѣчаемъ прямо: въ исторической обстановкѣ.
Задавшись мыслью написать историческій романъ, миссъ Эвансъ (Джорджъ Эліотъ) приступила самымъ добросовѣстнымъ образомъ къ исполненію своей задачи. Ее плѣнила жизнь свободныхъ гражданъ итальянскихъ республикъ, и она рѣшилась изобразить картину Флоренціи въ концѣ XV вѣка. Съ непостижимымъ постоянствомъ и трудолюбіемъ изучила она по подлиннымъ источникамъ избранную эпоху. Нельзя себѣ представить, сколько требовалось труда, чтобъ усвоить себѣ до такой степени всѣ мельчайшія подробности времени, мѣстности, обычаевъ, одежды и т. д. Однимъ словомъ, авторъ рисуетъ передъ вами съ самою вѣрною историческою точностью всѣ фазы флорентійской жизни въ избранную эпоху. Вы видите и борьбу политическихъ партій, и колеблющееся состояніе религіозныхъ идей, и нескончаемые споры ученыхъ. Все это изображено въ самыхъ мельчайшихъ подробностяхъ; авторъ не забылъ ни одной черты, которая могла бы придать цѣлости его картинѣ. И при всемъ томъ вы видите, что историческія лица, изображенныя авторомъ, не живыя. Во всѣхъ этихъ великолѣпныхъ картинахъ религіозныхъ процессій, торжественныхъ въѣздовъ, пировъ, казней -- нѣтъ жизни, нѣтъ дѣйствительности. Вы удивляетесь искусству автора, вы высоко цѣните его заслугу, какъ историческаго изслѣдователя, но вы не можете не вспомнить другихъ картинъ, которыя когда-то рисовала вдохновенная кисть того же художника, незнавшаго тогда ни преградъ, ни оковъ! Передъ вами возстаютъ тѣ свѣжія, тѣ прелестныя картины сельскаго быта, гдѣ всякая черта дышала жизнью полною, дѣйствительною жизнью, и вы невольно вздохнете, невольно зададите себѣ вопросъ: зачѣмъ авторъ покинулъ свою родную почву?
Но романъ не состоитъ вѣдь въ обстановкѣ. Содержаніе его есть человѣкъ съ его чувствами и страстями, а человѣкъ все тотъ же теперь, что былъ сотни, тысячи лѣтъ тому назадъ. Вотъ почему при безжизненной обстановкѣ, главные герои новаго романа Эліота -- люди живые. Вы сочувствуете ихъ радостямъ, ихъ горю, потому что вы сами испытали эту радость, это горе. И Тито Мелема, и Ромола будутъ такъ же долго жить въ памяти читателя, какъ и Адамъ Бидъ, Магги и Сайлесъ Марнеръ.
Великолѣпно поэтически изобразилъ самъ авторъ содержаніе и значеніе своего труда въ краткомъ предисловіи или "проэмѣ", въ которой, какъ въ оперной увертюрѣ, слышатся всѣ великіе мотивы геніальнаго творенія.
"Болѣе трехъ вѣковъ тому назадъ -- такъ начинаетъ Эліотъ -- весною 1492 года, лучезарный ангелъ, предвѣстникъ дня, перелетая отъ Ливана къ Геркулесовымъ столбамъ и отъ вершинъ Кавказа чрезъ альпійскіе снѣга къ мрачнымъ, обнаженнымъ утесамъ океана, видѣлъ ту же сушу, тѣ же моря, какъ и сегодня, видѣлъ тѣ же горы, тѣ же долины, видѣлъ оливковыя и сосновыя рощи, богатые луга и роскошныя поля, видѣлъ города и селенія, и все на томъ же самомъ мѣстѣ, гдѣ они существуютъ и теперь. И проникая свѣтлымъ взоромъ во внутренность человѣческихъ жилищъ, онъ видѣлъ то же, что и сегодня: видѣлъ малютокъ, спавшихъ въ колыбеляхъ сладкимъ непробуднымъ сномъ; видѣлъ несчастныхъ, несмыкавшихъ глазъ отъ горя и страданій; видѣлъ рабочихъ, поспѣшно встававшихъ на свою тяжелую, изнурительную работу, и ученыхъ тружениковъ, погруженныхъ въ изученіе звѣздъ, твореній мудрецовъ или своего собственнаго разума. Главныя условія жизни человѣка почти не измѣнились и сердце его все такъ же бьется и проситъ любви, все такъ же трепещетъ въ минуту горя и печали. Судьба человѣка все та же въ общихъ чертахъ, все та же изъ вѣка въ вѣкъ -- голодать и работать, сѣять и жать, любить и умирать".
И вотъ, въ доказательство своихъ словъ, авторъ вызываетъ тѣнь флорентинца, жившаго болѣе трехсотъ лѣтъ тому назадъ. Великая тѣнь прошлаго тотчасъ узнаетъ свой родной городъ, узнаетъ мрачный холмъ Морелло, крутыя вершины Фіезоло, Арно съ его мостами, знаменитый соборъ, величайшій въ свѣтѣ. Но воскресшій флорентіецъ, смотрящій на свой родной городъ съ горы Сан-Миніато, сгораетъ желаніемъ сойти внизъ на Шаццу, смѣшаться съ народомъ, снова зажить политическою жизнью своихъ отцовъ. Ему хочется знать, какая партія взяла верхъ, царствуетъ ли наслѣдникъ несравненнаго Лоренцо? Какой знаменитый ученый пишетъ нолатынѣ диломатическіе акты республики? Съ кѣмъ вѣроятнѣе союзъ, съ папою или Неаполемъ?
"Я все это узнаю" думаетъ онъ, "на площадяхъ и на улицахъ, гдѣ, конечно, попрежнему мои сограждане собираются спорить о политикѣ и весело смѣяться и шутить. Вѣдь зданія и улицы все тѣ же; значитъ, большихъ перемѣнъ нѣтъ; пойду я и послушаю снова шумный говоръ флорентинцевъ".
"Не ходи, о, тѣнь прошедшаго! восклицаетъ авторъ: -- все слишкомъ измѣнилось и самый языкъ твоихъ согражданъ будетъ тебѣ непонятенъ. А если ты пойдешь, то не заговаривай о политикѣ на площади Марми, не спрашивай о торговлѣ въ Калимарѣ, не толкуй объ ученыхъ вопросахъ или спорахъ, но лишь посмотри на отраженіе солнечныхъ лучей на каменныхъ стѣнахъ, съ гордостью поддерживающихъ свое величіе, посмотри на веселыя лица малютокъ, загляни во внутренность церквей, тамъ увидишь старые, знакомые образы, увидишь людей, подымающихъ очи къ небу и лепечущихъ мольбы къ промыслителю. Все это не измѣнилось. Солнечные лучи радуютъ попрежнему сердца людей; малютки попрежнему -- символъ вѣчнаго союза между любовью и долгомъ, и люди все еще ждутъ не дождутся царства мира и добра, все еще сознаютъ, что высшая жизнь есть сознательное, произвольное самопожертвованіе".
Такъ же какъ флорентинцу XV вѣка была бы чужда современная жизнь, такъ и намъ чужды всѣ интриги политическихъ партій, всѣ споры ученыхъ, наполняющихъ большую часть романа Эліота. Отъ этого онъ мѣстами скученъ и утомителенъ, отъ этого ослабѣваетъ сила впечатлѣнія, производимаго его красотами. И вотъ причина, почему мы позволили себѣ назвать историческую обстановку цѣпями, сковывающими могучій талантъ автора.
Указывая на недостатки новаго романа Эліота, мы еще не указали на главнѣйшій. Собственно говоря, "Ромола" не есть романъ, такъ-какъ въ немъ нѣтъ сюжета, нѣтъ завязки и развязки; это -- психологическій этюдъ, вставленный въ историческую рамку. Поэтому, отдавая должное уваженіе новому, въ высшей степени замѣчательному произведенію Эліота, мы тѣмъ не менѣе рѣшились познакомить читателя съ этимъ произведеніемъ не во всемъ его объемѣ, а только въ возможно полномъ извлеченіи. Въ нашемъ разсказѣ мы, конечно, старались постоянно оставаться только вѣрнымъ переводчикомъ, позволившимъ себѣ выбрасывать всѣ ненужныя сцены и подробности, неотносящіяся къ уясненію характеровъ главныхъ лицъ, на изображеніе которыхъ мы обратили всего болѣе вниманія.
I.
Рано утромъ 9-го апрѣля 1492 года, подъ портикомъ одного изъ домовъ Флоренціи, спалъ крѣпкимъ сномъ молодой человѣкъ въ довольно изношенномъ платьѣ. Красивое лицо его окаймлялось роскошными темнокаштановыми кудрями, выбивавшимися изъ-подъ краснаго ливанскаго колпака, а на указательномъ пальцѣ блестѣлъ дорогой перстень, производившій странный контрастъ съ его одеждой. На этотъ перстень заглядѣлся мимо проходившій разнощикъ, такъ что положивъ на землю тяжелый мѣшокъ съ старымъ платьемъ, желѣзомъ, стекломъ и всякою дрянью, онъ смотрѣлъ съ удивленіемъ нѣсколько минутъ на спавшаго юношу.
-- Эй! воскликнулъ онъ наконецъ.-- Эй, молодой человѣкъ, когда у тебя отростетъ борода, такъ ты поймешь, что нельзя спать на улицѣ съ такимъ перстнемъ на рукѣ. Клянусь святыми ангелами, замѣть это кольцо не я, Братти Ферравеччи, а кто другой -- ужь не видать бы тебѣ его болѣе. Но какъ ты, такой красивый молодецъ, спишь на улицѣ?
При первыхъ словахъ разнощика, молодой человѣкъ открылъ глаза и съ изумленіемъ осмотрѣлся вокругъ. Наконецъ, онъ объяснилъ, что онъ иностранецъ, пришелъ въ городъ только наканунѣ вечеромъ и потому предпочелъ не искать гостиницы, а просто заснуть подъ открытымъ небомъ. Теперь же онъ былъ голоденъ и потому просилъ своего новаго знакомаго указать ему, гдѣ можно найти комнату и сытный завтракъ.
Братти самъ шелъ на рынокъ, и потому съ удовольствіемъ согласился провести туда незнакомца. Пройдя нѣсколько узкихъ улицъ, они вышли на широкую большую площадь, извѣстную подь названіемъ "Mercato Vecliio", или старый рынокъ. Какое-то странное волненіе царствовало на площади. Продавцы и покупатели, казалось, забыли о своемъ дѣлѣ, и собравшись въ кучки, о чемъ-то громко и живо толковали. Большая часть столовъ и лавокъ оставались пусты, провизія была не разложена, мулы щипали зелень, привезенную на продажу, а мальчишки на свободѣ таскали орѣхи и фиги. Вонъ продавецъ старыхъ платьевъ, только что собиравшійся развѣсить пару панталонъ,въ разсѣянности повѣсилъ ихъ себѣ на шею; нѣсколько подалѣе сырникъ въ краснорѣчивомъ азартѣ безжалостно портилъ ножомъ свои великолѣпные сыры. Шумъ, говоръ, восклицанія ошеломили въ первую минуту Братти и незнакомца.-- "Умеръ какъ христіанинъ!" -- "Дапроститъ его Богъ". И подобныя этимъ фразы слышались на каждомъ, шагу.
-- Эй, Нелло, кликнулъ Братти брадобрѣю, стоявшему неподалеку отъ него, въ бѣломъ передникѣ и съ бритвой за поясомъ.-- Что, Magnifico умеръ? а!
-- Да, да, отвѣчалъ тотъ:-- и его восковая фигура, которую онъ пожертвовалъ въ церковь Анунціаты, въ ту же минуту упала и разбилась; впрочемъ, можетъ, и не въ ту минуту, а тамъ когда было угодно монахамъ, это ихъ дѣло. А! великій человѣкъ! великій политикъ! великій поэтъ -- выше самого Данта!
Въ эту минуту кто-то громко, повелительно крикнулъ: "Тс! тс!" и толпа вдругъ смолкла. Блѣдный человѣкъ въ очкахъ, съ чериплицей и перомъ за поясомъ, выступилъ впередъ, всѣ глаза устремились на него.
-- Охъ; вы, слѣпые флорентинцы! началъ онъ громкимъ, звучнымъ голосомъ!-- Кормить бы васъ только сѣномъ, и стали бы вы стадомъ скотовъ. Что! но вашему смерть Лоренцо -- та небесная кара, которую Богъ ниспошлетъ скоро на Флоренцію. Полноте! вы -- голуби, поющіе хвалу мертвому ястребу. Вы превозносите человѣка, который старался набросить арканъ на шею каждаго гражданина Флоренціи! Вамъ это нравится! Вамъ нравится, чтобъ судей выбирали втихомолку, и никто не могъ бы пользоваться правами гражданина какъ приверженецъ Медичи. Вамъ нравится человѣкъ, который потакаетъ кражѣ общественныхъ денегъ, который то разъигрываетъ ханжу, то философа. Вы дрожите надъ каждымъ грошемъ, а не хотите обратить вниманія, что въ государственной казнѣ сдѣлано отверстіе и золото сыплется въ карманъ Лоренцо. Вы съ удовольствіемъ платите деньги толстому пизанцу, который несетъ обнаженный мечъ передъ однимъ изъ вашихъ же гражданъ, и потомъ кричите: "Ахъ, какой онъ добрый, Лоренцо, даже улыбнулся намъ!" И вы думаете, что смерть такого человѣка, который скоро бы осѣдлалъ васъ всѣхъ, какъ Сфорца осѣдлалъ Миланъ -- вы думаете, что это -- кара небесная, которой Богъ посѣтитъ скоро Флоренцію? Нѣтъ, смотритъ на предзнаменованія, кара будетъ иная, страшная!
-- Нѣтъ, нѣтъ, сэръ Чіони, держись лучше политики, а не пускайся въ пророчество, замѣтилъ Нелло.-- Но если говорить о предзнаменованіяхъ, такъ ужь чего тебѣ болѣе какъ набожный нотаріусъ? Оселъ Валаама ничто передъ этимъ.
-- И еще нотаріусъ безъ работы. Лучше ступай ужь въ монахи; всякій повѣритъ, что ты постишься, прибавилъ одинъ изъ толпы.
-- Однако, клянусь св. Іоанномъ! воскликнулъ какой-то толстякъ.-- Пожалуй, сэръ Чіони и правъ. Пожалуй, быкъ-то съ огненными рогами, что явился на небѣ, и имѣетъ какое-нибудь отношеніе къ податямъ и налогамъ. Когда Богъ посылаетъ знаменіе, то вѣдь нельзя же предположить, чтобы оно имѣло одно значеніе.
-- Ты говоришь словно оракулъ, Горо, замѣтилъ Нелло.-- Если мы, простые смертные, говоримъ слова со многими значеніями, то вѣдь было бы святотатствомъ не вѣрить, что твой быкъ съ рогами значитъ все, что только каждому человѣку угодно.
-- Смѣйся себѣ, Нелло, отвѣчалъ толстякъ:-- а все-таки знаменія, сны, видѣнія или святое писаніе имѣютъ много значеній, понимать которыя могутъ только люди вдохновенные.
-- Конечно, я ли не слыхалъ Фрате въ Сан-Лоренцо? Но вѣдь я слышалъ и Фра Менико-да-Понца въ Дуомо и по его словамъ всѣ послѣдователи Фра Джироламо раздѣлятъ участь свиней, низринувшихся въ море или туда, гдѣ погорячѣе. Въ одно ухо Сан-Доменико кричитъ "é vero", въ другое Сан-Франциско "é falso"; что тутъ дѣлать бѣдному брадобрѣю, неимѣющему вдохновенія? Но ясно, что Горо вдохновленъ; онъ видитъ уже въ быкѣ съ огненными рогами себя и всѣхъ другихъ притѣсненныхъ плательщиковъ податей Флоренціи, которые рѣшились забодать властей при первомъ случаѣ.
Долго еще толковали и спорили флорентинцы о важномъ событіи; по нашъ незнакомецъ, не понимая ничего, что они говорили, такъ-какъ ихъ интересы были ему чужды, отошелъ отъ Братти и самъ отправился искать себѣ пищи.
-- Однако, клянусь Юпитеромъ! пробормоталъ онъ, на какомъ-то неизвѣстномъ языкѣ, опуская руку въ свой большой кошелекъ:-- у меня не осталось ни обола. Придется отыскать кого нибудь, кто далъ бы поѣсть по любви, а не изъ денегъ.
Недолго пришлось ему этого искать. Въ одномъ изъ угловъ площади, далеко отъ шума и толпы, стояли два мула, украшенные красными лентами и кистями. На одномъ изъ нихъ висѣли два деревянныхъ кувшина съ молокомъ, на другомъ -- корзины съ зеленью. Прислонившись локтемъ къ шеѣ перваго мула, стояла дѣвочка лѣтъ шестнадцати, въ красномъ башлыкѣ, совершенно скрывавшемъ ея волосы -- придававшемъ ея лицу ребяческое выраженіе. Бѣдная, вѣрно устала, послѣ своей длинной прогулки въ городъ изъ какого нибудь отдаленнаго селенія, и теперь стоя дремала. Несмотря на это, нашъ незнакомецъ безъ малѣйшаго угрызенія совѣсти разбудилъ молодую дѣвушку, но такъ нѣжно, что ей показалось, словно маленькая вѣточка коснулась ея губъ. Сонъ, однако, разсѣялся, и открывъ свои чудные голубые глаза, она съ удивленіемъ устремила ихъ на незнакомца, стоявшаго передъ нею.
-- Прости мнѣ, что я тебя разбудилъ, сказалъ онъ:-- но я умираю съ голода, а увидѣвъ что молоко, еще болѣе захотѣлъ поѣсть.
Его голосъ показался ей такимъ страннымъ и нѣжнымъ, что она быстро отвернулась и закрыла лицо своимъ плащемъ.
Незнакомецъ повторилъ снова тѣ же слова, и на этотъ разъ они были поняты; молодая дѣвушка открыла лицо и черезъ нѣсколько секундъ поднесла незнакомцу большую чашку отличнаго, свѣжаго молока. Пока онъ съ жадностью глоталъ живительную влагу, дѣвушка рѣшилась посмотрѣть на длинныя, каштановыя кудри страннаго незнакомца, который, несмотря на свое изорванное платье и голодъ, не походилъ вовсе на нищаго. Вдругъ какая-то новая мысль мелькнула въ ея головкѣ и она, вынувъ изъ мѣшка кусокъ хлѣба, подала его молодому человѣку, умильно смотря на него, какъ-бы приглашая взглядомъ взять и хлѣбъ.
-- Но это, можетъ быть, твой завтракъ, голубушка, сказалъ онъ.-- Мнѣ уже довольно и этого. Тысячу разъ благодарю тебя.
Дѣвушка ничего не отвѣчала, только толкнула къ нему ближе хлѣбъ съ видимымъ неудовольствіемъ. Лицо ея, на которое были устремлены черные блестящіе глаза незнакомца, выражало все болѣе и болѣе смѣлости и наконецъ она посмотрѣла ему прямо въ глаза.
-- Ужь если мнѣ надо взять, сказалъ незнакомецъ, протягивая руку:-- то я стану еще смѣлѣе и попрошу другой поцалуй, чтобъ хлѣбъ сталъ слаще.
Слова его становились все понятнѣе и понятнѣе, несмотря на его странный голосъ, сначала такъ сильно поразившій молодую дѣвушку. Она покраснѣла и закрыла ротъ плащемъ. Уже незнакомецъ наклонился къ ней и взялъ ее за руку, какъ вдругъ надъ самымъ его ухомъ раздался грубый, громкій голосъ.
-- Ты кто? Конечно, ужь не честный покупщикъ. Какой нибудь шулеръ! Ступай, ступай, тебѣ здѣсь не мѣсто, а не то я провожу тебя по своему.
Молодой человѣкъ быстро обернулся и взглянулъ на говорившаго. На лицѣ его показалась веселая улыбка, когда онъ увидѣлъ передъ собою толстую, плечистую женщину, въ сѣромъ платьѣ и мужской курткѣ, накинутой на плеча. Ея загорѣлое, грубое, покрытое морщинами лицо напоминало въ смѣшномъ видѣ прелестное дѣтское личико ея дочери.
-- Я увѣрена, продолжала Моина Гита съ новою яростью: -- что ты мошенникъ, шарлатанъ какой нибудь. Говорятъ, убирайся. А ты Тесса, что тутъ дѣлала? Даромъ отдавала молоко и провизію, глупая! Ну, не смѣй на него смотрѣть и раскладывай зелень, а то я тебя заставлю пронзнесть безъ счета "Ave Maria".
-- Нѣтъ, мадонна, возразилъ незнакомецъ: -- не браните свою Тессу, за то, что она сжалилась надъ бѣднымъ, голоднымъ странникомъ, у котораго въ карманѣ нѣтъ ни гроша. Ваше лицо такъ красиво когда вы сердитесь, что мнѣ хотѣлось бы посмотрѣть на него, когда его освѣтитъ улыбка.
-- Хорошо! хорошо! Знаемъ мы васъ. Ну, не разговаривай; ступай себѣ по добру по здорову, а то я тебя такъ поцалую, что ужь не придется тебѣ цаловаться до Тройцы.
И уже разсерженная женщина подняла кулакъ, этотъ послѣдній доводъ краснорѣчія, какъ къ нимъ подошли Братти и Нелло. Братти, потерявъ незнакомца, долго искалъ его вмѣстѣ съ Нелло, которому онъ разсказалъ, какую онъ сдѣлалъ находку.
-- О! Сан-Джіованни! воскликнулъ Братти:-- ты хорошо сдѣлалъ, что бѣжалъ отъ меня, если ужь попался въ воровствѣ или тамъ въ чемъ нибудь другомъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ! возразилъ Нелло съ улыбкой:-- дѣло въ томъ, что прекрасный незнакомецъ вѣроятно плѣнился прелестями Моины Гиты и хотѣлъ поцаловать ее въ ту минуту, когда дочь ея отвернула голову. Не такъ ли?
-- Вы отгадали какъ нельзя лучше, отвѣчалъ, смѣясь, незнакомецъ.-- Только я сначала увидѣлъ дочь Моины Гиты и попросилъ у ней молока; она мнѣ дала и хлѣба, за что я, конечно, хотѣлъ поблагодарить ее, какъ вдругъ встрѣтился лицомъ къ лицу съ болѣе зрѣлыми прелестями Моины Гиты и, быть можетъ, слишкомъ смѣло ими восхищался.
-- Убирайтесь всѣ вы въ нургаторій и сидите тамъ, пока я васъ выкуплю, съ яростью закричала Моина Гита и, схвативъ мула за узду, двинула телегу прямо на незнакомца. Онъ отскочилъ, но уходя успѣлъ проститься знаками съ Тессой.
-- Ну, молодой человѣкъ, я оставляю тебя на попеченія Нелло, сказалъ Братти, и повернулъ въ другую сторону. Незнакомецъ же съ брадобрѣемъ направились къ "Piazza del Duomo".
По дорогѣ незнакомецъ спросилъ, о смерти какого Лоренцо толкуютъ всѣ во Флоренціи.
-- Какого Лоренцо! воскликнулъ Нелло.-- Есть только одинъ Лоренцо, смерть котораго могла взволновать Меркато. Я разумѣю Лоренцо-де-Медичи, этого Перикла нашихъ Аѳинъ -- если могу позволить себѣ такое сравненіе при грекѣ.
-- Отчегоже нѣтъ, отвѣчалъ тотъ, смѣясь.-- Я сомнѣваюсь, чтобъ въ Аѳинахъ даже во дни Перикла былъ такой ученый брадобрѣй.
-- Да, да, я былъ увѣренъ, что вы грекъ: не даромъ же я брилъ столько лѣтъ нашего ученаго Димитрія Калькондилу. Но извините меня, я совершенно удивленъ, что вы такъ хорошо говорите по-итальянски.
-- Ваше удивленіе пройдетъ, когда я вамъ скажу, что я происхожу отъ греческаго рода, поселившагося въ Италіи; я родился въ Бари и меня воспиталъ итальянецъ, потому я скорѣе грекулусъ, чѣмъ чистый грекъ. Впослѣдствіи уже я провелъ много лѣтъ въ странѣ боговъ и героевъ, что придало мнѣ внѣшній греческій лоскъ. Этотъ-то лоскъ и нѣсколько драгоцѣнныхъ древнихъ камней -- вотъ все, что осталось у меня послѣ кораблекрушенія. Но когда башпи падаютъ, то плохо приходится птенцамъ, свившимъ гнѣзда въ ихъ разсѣлинахъ, поэтому смерть вашего Лоренцо заставляетъ меня сожалѣть, что я предпочелъ Риму Флоренцію. Меня сюда направилъ одинъ монахъ, который меня увѣрялъ, что въ Римѣ я пропаду въ толпѣ голодныхъ ученыхъ, а во Флоренціи каждый невѣдомый уголокъ освѣщенъ блескомъ высокаго покровительства Лоренцо. Флоренція, говорилъ онъ -- лучшій рынокъ для такого рода товара.
-- И я надѣюсь, она такимъ останется, возразилъ Нелло:-- слава-богу, вѣдь Лоренцо былъ не одинъ у насъ покровитель ученыхъ. Развѣ у насъ нѣтъ Бернардо Ручелаи и Аламанно Ринучини и множества другихъ? Если вы хотите что знать но этой части, то обратитесь ко мнѣ. Но, вопервыхъ, вамъ надо проститься съ вашей бородой -- мы, флорентійцы, не любимъ этого. И если вы хотите выйти въ люди, такъ вамъ надо походить на придворнаго или на ученаго высшаго круга.
Въ это время они вышли на площадь Сан-Джіованни и передъ глазами незнакомца вдругъ предсталъ великолѣпный Дуомо съ его мрачнымъ куполомъ и высокой колокольней; съ другой стороны церковь Сан-Джіованни съ ея бронзовыми воротами. Розовые, бѣлые, красные мраморы тогда еще были свѣжѣе, чѣмъ теперь, когда зимнія непогоды впродолженіе четырехъ вѣковъ придали имъ однообразный ножелтѣлый оттѣнокъ. Фасадъ знаменитаго собора не поражалъ, какъ теперь, жалкимъ видомъ своей обвалившейся штукатурки, а великолѣпные мраморы и статуи, украшавшіе его, обѣщали, что скоро онъ явится во всей своей красѣ, какимъ онъ созданъ былъ въ умѣ геніальнаго Дяйото.
Но знаменитый соборъ не произвелъ никакого впечатлѣнія на молодаго грека. На вопросъ Нелло, видѣлъ ли онъ что подобное, онъ отвѣчалъ съ веселой улыбкой:
-- Быть можетъ, еслибъ вы пристали ко мнѣ съ ножомъ къ горлу или даже съ вашей бритвой, то я бы сталъ восхищаться этимъ зданіемъ. Но теперь скажу прямо, что оно слишкомъ пахнетъ христіанской архитектурой. Меня по кожѣ подираетъ одна мысль о томъ, что находится внутри этого зданія. Тамъ вѣдь все -- закоптѣлыя картины, мозаичныя изображенія святыхъ, висящихъ на крестахъ, или покрытыхъ ранами, портреты женщинѣ и монаховъ, вѣчно сухощавыхъ и голодныхъ. Вонъ тѣ бронзовыя ворота -- дѣло другое: тамъ видны человѣческія лица. Я слышалъ, что ваши тосканскіе скульпторы и живописцы стали немного изучать древнихъ. Но вѣдь имѣя моделями монаховъ и сюжетомъ пустынниковъ и мучениковъ, ничего не подѣлаешь.
-- Ну, вотъ и моя лавка! воскликнулъ Нелло.-- Вы видите, на вывѣскѣ Аполлонъ передаетъ бритву первому брадобрѣю, еще неизвѣстной знаменитости, отъ которой поэтому здѣсь изображена одна только рука.
Войдя въ лавку и усадивъ молодаго человѣка, Нелло принялся за работу, не переставая все время разглагольствовать о пользѣ бритья, о важности его лавки, гдѣ сходятся всѣ ученые Флоренціи, о красотѣ незнакомца и т. д. и т. д.
-- Ну! воскликнулъ онъ наконецъ, подводя молодаго человѣка къ зеркалу: -- посмотрите на себя и скажите мнѣ, не правда ли, что даже мысли ваши стали свѣтлѣе. Въ этомъ меня увѣрялъ нашъ Николо Макіавели. Я вамъ даже совѣтую не снимать вашей изношенной одежды; вы теперь точно какой нибудь принцъ въ изгнаніи.
-- Но вопросъ въ томъ, отвѣчалъ незнакомецъ:-- куда мнѣ обратиться, чтобъ выйти изъ этого печальнаго положенія? Кто теперь, по смерти Лоренцо, могъ бы мнѣ оказать покровительство и купить нѣсколько древнихъ драгоцѣнныхъ камней и камеевъ, которые я спасъ, зашивъ ихъ въ платье? Кромѣ того, я бы желалъ тотчасъ же заложить мой перстень.
Нелло задумался, по вскорѣ воскликнулъ:
-- Знаю, знаю; вамъ надо человѣка богатаго и ученаго, имѣющаго вліяніе въ городѣ! Чего же вамъ лучше Бартоломео Скала, секретаря республики? Теперь къ нему идти нельзя, такъ-какъ всѣ во Флоренціи заняты смертью Лоренцо, по я васъ сведу къ Бардо де-Барди, который можетъ лучше всѣхъ рекомендовать васъ почтенному Бартоломео; кромѣ того, онъ самъ замѣчательное лицо, не говоря уже о его коллекціяхъ и прелестной дочери Ромолѣ.
-- Отчего же отецъ прелестной Ромолы не можетъ самъ купить моихъ камней, если онъ собираетъ коллекціи драгоцѣнностей?
-- По двумъ отличнымъ причинамъ: вопервыхъ, онъ не имѣетъ денегъ; вовторыхъ, онъ слѣпъ.
Въ эту минуту вошли въ лавку два новые посѣтителя.
-- Добраго утра, мессеръ Доминико, обратился Нелло къ одному изъ вошедшихъ: -- вы пришли какъ нельзя болѣе кстати. Вотъ молодой иностранецъ ищетъ денегъ подъ залогъ дорогаго перстня и, конечно, я не знаю лучше человѣка, къ которому онъ могъ бы обратиться, какъ къ Доминико Ченини. Кромѣ того, этотъ славный молодой человѣкъ можетъ пригодиться въ вашей типографіи: онъ знаетъ отлично греческій, латинскій и итальянскій языки. Его зовутъ -- вы кажется, сказали, мессеръ...
-- Тито Мелема, отвѣчалъ незнакомецъ, подавая перстень Доминико Ченини, сыну того знаменитаго Бернардо Ченини, который открылъ первую типографію во Флоренціи.
Во все это время, вошедшій вмѣстѣ съ Ченини высокій мужчина, лѣтъ пятидесяти, съ подстриженной бородкой и въ старой войлочной шляпѣ, не сводилъ глазъ съ Тито.
-- Молодой человѣкъ, сказалъ онъ отрывисто: -- я рисую картину Синона, измѣняющаго Пріаму; я бы очень былъ радъ срисовать съ васъ моего Синона.
Тито Мелема вздрогнулъ, поблѣднѣлъ и съ изумленіемъ посмотрѣлъ въ лицо говорившему, словно тотъ произнесъ его приговоръ. Нелло не далъ ему времени отвѣчать.
-- Пьеро! воскликнулъ онъ:-- странный ты человѣкъ. Лучше срисуй съ него св. Севастьяна, или молодаго Вакха, или, наконецъ, самаго Аполлона; его лицо дышетъ свѣтомъ и теплотою, словно лѣтнее утро.
-- Ай, Нелло, Нелло, возразилъ Пьеро, прозванный ди-Коссимо:-- ты самъ только-что объяснилъ, почему лицо мессера можетъ быть лицомъ коварнаго злодѣя. Настоящій злодѣй долженъ имѣть лицо, на которомъ порокъ не наложилъ своихъ печатей, уста, которыя лгали бы съ самой невинной улыбкой, глаза съ столь чистымъ блескомъ, чтобъ никакая низость не могла ихъ сдѣлать мутными, щоки, которыя не блѣднѣли бы послѣ убійства. Я не говорю, что этотъ молодой человѣкъ -- злодѣй; я только хочу сказать, что у него такое прекрасное лицо, что будь у него сердце злодѣя, онъ вышелъ бы совершеннѣйшимъ злодѣемъ. Ну, теперь я заткну уши хлопкой, ужь мнѣ не въ терпежъ твоя болтовня.
Нелло пожалъ плечами и взглянулъ на Пьеро, какъ-бы говоря: "странный человѣкъ! Всѣ принимаютъ его слова за шутку".
Между тѣмъ Ченини разсмотрѣлъ перстень, и найдя его дѣйствительно драгоцѣннымъ, пригласилъ молодаго грека пойти съ нимъ, обѣщая выдать ему деньги подъ залогъ перстня. Тотъ съ радостью согласился, и они вышли изъ лавки.
II.
Via de Hardi -- улица, знаменитая въ исторіи Флоренціи, лежитъ въ Ольтарно, той части города, которая расположена по южному берегу Арно. Она получила свое названіе отъ благороднаго рода Барди, который владѣлъ тутъ огромнымъ количествомъ домовъ. Гордые, предпріимчивые представители этого рода, въ самыя старинныя времена флорентинской исторіи, отличались молодецкою удалью въ кровавыхъ распряхъ политическихъ партій; впослѣдствіи же, въ половинѣ XIV-го вѣка, они стали первыми банкирами Европы, и накупивъ огромныя помѣстья, пріобрѣли себѣ титулъ графовъ Верніо. Но недолго продолжалось ихъ величіе: огромное состояніе ихъ рушилось отъ нѣсколькихъ несчастныхъ спекуляцій, а имущества и дома были ограблены и сожжены въ народномъ возстаніи 1343 года. Хотя впослѣдствіи родъ Барди снова поднялся, но ужь никогда болѣе не возвратилъ себѣ прежнихъ своихъ владѣній на улицѣ Барди. Тамъ возникли дома новыхъ владѣльцевъ, особенно знаменитыхъ Дери.
Въ одномъ изъ этихъ домовъ, когда открывается нашъ разсказъ, жилъ потомокъ графовъ Верніо, Бардо-де-Барди, тотъ самый бѣдный, слѣпой ученый, которому Нелло хотѣлъ представить Тито Мелема. Онъ наслѣдовала, отъ своихъ отцовъ ту же гордость и энергію, то же честолюбіе, тоже желаніе оставить по себѣ безсмертную память. Но семейныя страсти приняли въ немъ совершенно новое направленіе; этотъ потомокъ знаменитыхъ Барди не былъ мужественнымъ воиномъ, или гордымъ феодаломъ, или искуснымъ банкиромъ -- нѣтъ, онъ былъ ученый, отказывавшій себѣ во всемъ, прежде по охотѣ, а теперь по необходимости. Онъ провелъ всю жизнь посреди своихъ книгъ и драгоцѣнныхъ коллекціи древностей, на которыя онъ теперь могъ только любоваться мысленно.
Его большой, длинный кабинетъ весь былъ уставленъ шкапами съ книгами и антиками. Тамъ-и-сямъ на особыхъ пьедесталахъ стояли женскіе торсы или обломки древнихъ статуй, нѣсколько старинныхъ римскихъ бюстовъ и двѣ или три вазы изъ Магна-Греціи. Большой столъ посреди комнаты покрытъ былъ древними бронзовыми лампами и небольшими глиняными сосудами. Всѣ эти предметы блѣднаго или мрачнаго цвѣта; пергаментные переплеты съ темными корешками, почернѣвшіе мраморы и бронзы -- все это придавало грустный, мрачный видъ комнатѣ.
Единственный, свѣтлый, блестящій предметъ въ этой комнатѣ, въ ту минуту, когда мы на нее смотримъ -- краснозолотистые волосы молодой дѣвушки лѣтъ семнадцати или восемнадцати, стоящей подлѣ рѣзнаго пюпитра. Она одѣта въ черное саржевое платье; на головѣ у ней сѣтка, изъ-подъ которой выбиваются ея чудные волосы, ниспадая волною на плеча. Устремивъ глаза на книгу, лежавшую передъ нею, она уперлась одной рукой на пюпитръ, другою на спинку креселъ, въ которыхъ сидитъ ея отецъ. Нѣжная блѣдность его лица, ярко выдававшаяся подъ черной бархатной шапочкой, покрывавшей его сѣдые волосы, выказывала тѣмъ яснѣе сходство его съ юною дочерью, въ щечкахъ которой также не видно было ни кровинки. У обоихъ былъ тотъ же благородный, высокій лобъ, тотъ же большой, но красивый ротъ, тотъ же рѣзкій подбородокъ, придававшій лицу выраженіе непоколебимой твердости: это былъ типъ лица, о которомъ нельзя сказать, возбудитъ ли оно любовь, или только чувство уваженія, нелишенное страха; рѣшить этотъ вопросъ можно только увидѣвъ глаза, въ которыхъ отражается почти всегда сердце человѣка; но глаза старика не могли ничего сказать, а молодая дѣвушка пристально смотрѣла въ книгу. Она читала вслухъ по латынѣ Miscellanea Полиціана.
-- Погоди, Ромола, прервалъ ее Бардо: -- достань лучше мою собственную рукопись греческаго писателя Нона, изъ которой Полиціанъ приводитъ выписку. Да на своемъ ли она мѣстѣ?
-- Да, отецъ, отвѣчала Ромола, переходя на другой конецъ комнаты: -- книга стоитъ въ западномъ углу, на третьей полкѣ снизу, за бюстомъ Адріана, надъ Аполлоніемъ Родосскимъ и Калимахомъ, и подъ Луканомъ и Силіемъ Италикомъ.
Въ голосѣ молодой дѣвушки слышалась тѣнь неудовольствія, боровшагося съ обычнымъ ея терпѣніемъ. Но когда она подошла къ отцу и тотъ съ видимымъ волненіемъ протянулъ руку, чтобъ взять книгу, глаза ея засвѣтились самымъ нѣжнымъ сожалѣніемъ. Поспѣшно отдавъ книгу, она стала подлѣ него на колѣни и устремила на него свой взоръ, словно она полагала, что любовь ея, выражавшаяся въ этомъ взглядѣ, должна проникнуть сквозь темную оболочку, скрывавшую внѣшній міръ отъ стараго ученаго. Въ эту минуту, привлекательное лицо Ромолы, на которомъ были отпечатлѣны такъ ясно гордость, страсть и умъ, совершенно преобразилось и приняло самое прелестное женственное выраженіе горячей привязанности и сожалѣнія. Ясно было, что глубокій источникъ чувства, скрытый въ ней, не отражался еще въ чертахъ ея лица, а лишь только въ однихъ глазахъ.
Усѣвшись на низенькой скамейкѣ у ногъ отца, Ромола прочла тѣ четыре стиха Нона, гдѣ Актеонъ превозноситъ счастье Терезіаса, который, увидѣвъ Минерву въ купальнѣ, тотчасъ ослѣпъ по приговору боговъ и потому навсегда сохранилъ въ своей душѣ ея божественный образъ.
-- Это правда, Ромола, сказалъ Бардо, когда та кончила читать.-- Что значитъ грубый, узкій свѣтъ, съ помощью котораго люди видятъ окружающіе ихъ предметы, въ сравненіи съ тѣмъ безконечнымъ, вѣчнымъ свѣтомъ, который освѣщаетъ цѣлые вѣка человѣческой мысли и уясняетъ намъ творенія безсмертныхъ геніевъ! Я когда даже видѣлъ, то жилъ болѣе въ обществѣ знаменитыхъ мертвецовъ, а живые люди мнѣ казались какими-то призраками, лишенными чувства и разума. Я только сожалѣю, что великій трудъ, въ которомъ бы я собралъ всѣ результаты моихъ ученыхъ изслѣдованій, остановился за потерею зрѣнія и недостаткомъ хорошаго помощника, такъ-какъ легкомысленный умъ женщины и физическая ея слабость дѣлаютъ ее неспособными къ энергичному и терпѣливому труду научнаго изслѣдователя.
-- Отецъ, воскликнула Ромола, покраснѣвъ и нѣсколько обидясь:-- я читаю вамъ все, что вы приказываете, и могу дѣлать какія угодно выписки.
Бардо покачалъ головою.
-- Мнѣ надо энергію юнаго ума, сказалъ онъ: -- которая бы пробила дорогу моимъ увядшимъ способностямъ. Слѣпота подѣйствовала на мой умъ, который, быть моя;отъ, при помощи моего сына шелъ бы все далѣе и далѣе; но теперь путь къ дальнѣйшему развитію навѣки закрылся, и мнѣ, одинокому слѣпцу, пришлось оставаться на изслѣдованной уже почвѣ...
Ромола, ужаленная послѣдними словами отца, быстро вскочила и отнеся на мѣсто книгу, остановилась посреди комнаты, вдали отъ него, и опустивъ руки, съ невыразимою грустью смотрѣла на безжизненные предметы, окружавшіе его.
Бардо, слишкомъ занятый горестными воспоминаніями, чтобъ замѣтить удаленіе отъ него Ромолы, продолжалъ свои сѣтованія:
-- Съ помощью моего сына, я бы могъ пріобрѣсти должную мнѣ славу; имена Барди, отца и сына, съ почтеніемъ бы произносились всѣми будущими учеными, не ради какого-нибудь вздорнаго стихотворенія, а ради того, что мы дали ключъ къ уразумѣнію великихъ твореній прошедшаго. Отчего люди гораздо ннже меня по учености, Полиціано, Фицино, прославили свое имя, а я не произвелъ на свѣтъ ничего цѣлаго, основательнаго? Оттого, что мой сынъ, забывъ все мое ученіе, бросилъ меня и благородныя занятія, чтобъ бичевать себя по ночамъ съ изступленными монахами; бросилъ меня въ ту самую минуту, когда мнѣ уже измѣняло зрѣніе.
Въ голосѣ старика, сначала громкомъ и презрительномъ, теперь слышался жалостный упрекъ, и Ромола забыла все и чувствовала одно сожалѣніе. Она была слишкомъ горда, чтобъ утѣшать его словами, которыя могли принять за защиту своихъ достоинствъ, но ей хотѣлось хотя утѣшить его какимъ-нибудь знакомъ.
-- Несли Флоренція меня не забудетъ, продолжалъ Барди:-- то этимъ я буду обязанъ своей библіотекѣ и коллекціямъ. Но зачѣмъ я говорю: одна Флоренція? Если Флоренція меня будетъ помнить, то будетъ помнить и весь свѣтъ! Но, смерть Лоренцо испортила мнѣ все дѣло. Онъ обѣщалъ мнѣ, что моя коллекція будетъ всегда носить мое имя и никогда не будетъ продана. У меня, правда, есть долги и надо тебѣ приготовить приданое, но вѣдь на это требуется небольшая сумма и синьорія всегда могла бы мнѣ помочь. Бернардо уже давно упрекаетъ меня, что я не ищу тебѣ мужа, и я рѣшился далѣе не откладывать. Мы объ этомъ поговоримъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, отецъ, воскликнула поспѣшно Ромола: -- погодите, пока меня кто нибудь отыщетъ.
-- Нѣтъ, дитя мое, не такъ понимали наши предки обязанности отца.
-- Но я буду хорошо заниматься, начала Ромола съ одушевленіемъ:-- я сдѣлаюсь такою же ученою, какъ Кассандра Феделе. Я постараюсь быть намъ столь же полезною, какъ еслибъ я была мальчикъ, и тогда, быть можетъ, какой нибудь великій ученый захочетъ на мнѣ жениться и не спроситъ о приданомъ. Онъ замѣнитъ вамъ сына, и вы не будете жалѣть, что я дѣвушка.
Произнося эти слова, Ромола едва не расплакалась, это тронуло ея отца, и онъ, протянувъ руку, погладилъ ее по головкѣ.
-- Нѣтъ, Ромола, отвѣчалъ онъ: -- я этого не говорилъ; я только проклиналъ неблагодарнаго, дурнаго сына, а горжусь своею прелестною дочерью. Какой сынъ ухаживалъ бы за мною такъ, какъ ты? И даже какъ ученая, ты въ своемъ родѣ очень замѣчательна. Конечно, можно было бы желать немного болѣе вниманія и памяти, но за то ты схватываешь живо предметъ и имѣешь благородное, мужское сердце, не думаешь о пустякахъ и мелочахъ. Ну, походимъ теперь по комнатѣ.
Старикъ всталъ, и Ромола, совершенно счастливая отъ словъ отца, взяла его за правую руку, а лѣвую оперла на костыль. Пока Бардо сидѣлъ, ему казалось на видъ лѣтъ шестьдесятъ; но теперь, когда ходилъ онъ взадъ и впередъ но комнатѣ, ему можно было дать гораздо болѣе семидесяти лѣтъ, какъ оно и было на самомъ дѣлѣ. Высокая его фигура была согнута отъ постояннаго сидѣнія, а ступалъ онъ нерѣшительно и боязливо, какъ всѣ слѣпые.
Продолжая говорить о своей библіотекѣ и коллекціи драгоцѣнностей, Бардо наконецъ воскликнулъ громкимъ, дрожащимъ отъ волненія, голосомъ: "Меня все-таки не забудутъ. Мое имя будутъ помнить и уважать, потому что я работалъ и моя работа останется мнѣ вѣчнымъ памятникомъ. Я имѣю на это право такое же, какъ Понтанусъ и Мерула, которыхъ имена будутъ жить въ потомствѣ лишь потому, что они искали покровительства, потому что ихъ уста умѣли льстить и они привыкли кормиться остатками со стола патрона. Я имѣю право на память потомства".
Ромола старалась успокоить отца еще болѣе гордыми словами.
-- Однако, отецъ, вѣдь большая милость боговъ родиться съ ненавистью и презрѣніемъ ко всѣму подлому и несправедливому. Ваша судьба завидная; вы никогда не лгали, не унижались, не снискивали честь безчестіемъ. Есть сила въ презрѣніи, какъ и въ воинственномъ пылу, когда люди не слышатъ и не чувствуютъ ранъ.
-- Хорошо сказано, Ромола. Твои слова достойны Прометея. Дѣйствительно, меня не могутъ поражать стрѣлы судьбы. Меня защищаетъ vaes triplex и чистой совѣсти и ума, просвѣщеннаго ученіемъ философовъ. Правду говоритъ Горацій, что слава -- пустой звукъ.
Въ эту минуту служанка, войдя въ комнату, объявила, что пришелъ Нелло съ иностранцемъ, котораго хотѣлъ представить почтенному ученому.
-- Введи ихъ сюда, сказалъ Бардо.
Ромола зная, что отецъ ея не любитъ принимать гостей стоя, усадила его въ кресла и сама стала подлѣ него въ величественно-спокойной позѣ. Самый меткій наблюдатель едва-ли бы догадался, что это гордое, блѣдное лицо могло освѣтиться страстными порывами чувства, и что эта женщина, вселявшая какой-то страхъ во всѣхъ, кто къ ней подходилъ, была совершеннымъ ребёнкомъ и ничего не знала, кромѣ'книгъ отца.
-- Мессеръ Бардо, сказалъ входя Нелло:-- вотъ грекъ, который ищетъ вашего покровительства. Его зовутъ Тито Мелема.
Удивленіе Ромолы при видѣ молодаго человѣка едва-ли могло быть болѣе, еслибъ онъ одѣтъ былъ въ шкуру пантеры. Хитрый брадобрѣй ничего не сказалъ о лѣтахъ и наружности грека, а Ромола никогда не видала ученыхъ иначе, какъ пожилыхъ людей или стариковъ. Въ умѣ ея запечатлѣно было только одно юное, прекрасное лицо -- лицо ея брата, который много лѣтъ тому назадъ посадилъ ее къ себѣ на колѣни, поцаловалъ и съ-тѣхъ-поръ не возвращался. Свѣтлое, прекрасное лицо Тито возбудило въ ней удивленіе, смѣшанное съ восторгомъ. Казалось, весенній лучъ солнца проникъ въ ея унылую жизнь, полную горькихъ воспоминаній объ умершей матери и потерянномъ братѣ. Все же она отвѣтила на поклонъ Тито лршь гордымъ наклоненіемъ головы; но когда онъ подошелъ ближе и снова посмотрѣлъ на нее, щоки ея покрылись румянцемъ. Взглядъ Тито выражалъ самое нѣжное, смиренное чувство восхищенія, которое всего болѣе имѣетъ вліянія на гордую, застѣнчивую женщину. Чарующая сила красоты Тито именно происходила отъ совершеннаго отсутствія надменности или фатовства.
Поздоровавшись съ вошедшими, Пардо началъ разспрашивать Тито, сколько ему лѣтъ, кто его отецъ, откуда онъ пріѣхалъ. Молодой человѣкъ съ любезною готовностью отвѣчалъ на всѣ вопросы, и такимъ образомъ, Ромола узнала, что ему двадцать-три года, что онъ долго путешествовалъ по Востоку, и что отецъ его, то-есть благодѣтель, усыновившій его, былъ замѣчательный неаполитанскій ученый, погибшій въ поѣздкѣ, предпринятой имъ на островъ Делосъ.
-- Конечно, мой отецъ рисковалъ даже жизнью въ своихъ поискахъ за надписями и другими остатками древности.
-- Я надѣюсь, что онъ записывалъ все, что вы видѣли, воскликнулъ съ живостью Бардо.
-- Да; но драгоцѣнная рукопись пропала со всѣми моими вещами, когда я потерпѣлъ кораблекрушеніе передъ Анконою. Теперь результаты нашихъ изслѣдованіи только живутъ въ моей памяти.
-- Вы должны безъ потери времени изложить на бумагѣ всѣ ваши воспоминанія, такъ-какъ вы, вѣроятно, помогали писать вашему отцу; а что разъ написано, то никогда не забывается. Вотъ почему я очень удивляюсь странной памяти моей дочери; иные предметы запечатлѣваются у ней навсегда, за то другія, и особливо мелкія подробности, забываются ею черезъ минуту.
При этомъ упрекѣ, Тито посмотрѣлъ на молодую дѣвушку съ свѣтлой улыбкою, которая тотчасъ отразилась, какъ солнечный лучъ, на лицѣ Ромолы. Нельзя себѣ представить, какъ она была обрадована этой улыбкой. Она никогда не воображала себѣ, чтобъ какой-нибудь ученый улыбнулся недостатку, которымъ ее постоянно упрекали. Какое-то новое чувство овладѣло ею -- чувство товарищества. На этотъ разъ они не отвернулись тотчасъ же другъ отъ друга, а долго смотрѣли и улыбались съ откровеннымъ удовольствіемъ.
"Она не такъ горда и холодна, какъ кажется", подумалъ Тито.
"Неужели и онъ забываетъ?" думала Ромола. "Я надѣюсь, что нѣтъ, а то онъ будетъ сердить отца."
-- Я много переписывалъ, сказалъ вслухъ Тито: -- и вѣроятно, у меня кое-что осталось въ памяти. Мои воспоминанія, пересмотрѣнныя и исправленныя болѣе опытнымъ ученымъ, можетъ-быть, и имѣли бы какую-нибудь цѣну.
-- Хорошо сказано, отвѣчалъ Бардо съ видимымъ удовольствіемъ:-- и я буду очень радъ вамъ помочь въ вашемъ трудѣ. Но на какомъ языкѣ вы намѣрены писать? Конечно, греческій языкъ гораздо благороднѣе, но за то вѣдь намъ придется вести полемику съ учеными по-латынѣ. Если же вы не очень сильны въ латынѣ, то я вамъ помогу; я употреблю на вашъ трудъ всѣ мои знанія, которыя должны были выказаться въ другомъ трудѣ -- трудѣ, въ которомъ я самъ долженъ былъ имѣть помощника. Впрочемъ, прибавилъ старикъ, послѣ минутнаго молчанія: -- кто знаетъ, быть можетъ, и мой трудъ будетъ исполненъ? Вѣдь вы были также воспитаны отцомъ, напитавшимъ вашъ умъ плодами своего зданія и опита. Мы поможемъ другъ другу.
Во все время этого разговора, Ромола слѣдила за отцомъ съ возрастающимъ безпокойствомъ, понимая сокровенное значеніе каждаго его слова и намека. Она часто смотрѣла на Тито, замѣчая, какое дѣлаютъ на него впечатлѣніе слова ея отца. Она боялась, чтобы онъ не отказалъ отцу ея въ помощи, одна мысль о которой освѣщала лицо старика новой надеждой. Ни чуть не бивало! Взглядъ Тито былъ такъ свѣтелъ, такъ нѣженъ, что, вѣроятно, онъ сожалѣлъ слѣ.паго старика и согласится помогать ему. Во сколько разъ сильнѣе чувствовалъ бы онъ жалость къ ея бѣдному отцу, еслибъ онъ зналъ о ея братѣ? Дѣйствительно, Тито былъ внѣ себя отъ удовольствія, что обратилъ вниманіе Ромолы и могъ, отъ времени до времени, встрѣчать ея взглядъ. Поэтому онъ былъ очень радъ, что Бардо выказалъ къ нему столько сочувствія, и поспѣшилъ увѣрить его, что онъ почтетъ за честь предложить ему свои услуги.
-- Но, прибавилъ онъ: -- я слышалъ, что ваша прелестная дочь вамъ помогаетъ, и потому на-врядъ ли вы нуждаетесь въ посторонней помощи.
-- Вы очень ошибаетесь, возразила Ромола.-- Моя помощь недостаточна; у меня нѣтъ способностей, необходимыхъ ученому.
Она произнесла эти слова не смиреннымъ тономъ, а напротивъ, гордо и рѣшительно.
-- Нѣтъ, Ромола, сказалъ ея отецъ, не желая, чтобъ чужой человѣкъ имѣлъ невыгодное мнѣніе объ ученыхъ достоинствахъ его дочери: -- ты одарена, напротивъ, очень рѣдкими достоинствами въ женщинѣ, но ты имѣешь женскую страсть къ разнообразію, и потому умъ твой никогда не останавливается на одномъ предметѣ. Дочь моя была мнѣ очень полезна, прибавилъ онъ, обращаясь къ Тито:-- она мнѣ замѣняла, на сколько могла, моего сына. Вы знаете, я имѣлъ сына.
Но тутъ Бардо остановился; гордость его не позволяла ему жаловаться на судьбу передъ чужимъ. Поэтому онъ вдругъ перемѣнилъ и разговоръ и спросилъ Тито, съ нимъ ли драгоцѣнные камни, которые онъ желаетъ продать.
-- У меня есть два-три великолѣпныхъ intagli, сказалъ Тито, вынимая изъ своего кошелька маленькій футляръ.
Но Ромола въ ту же минуту пристально посмотрѣла на него и приложила палецъ къ губамъ: она боялась, чтобъ эти драгоцѣнности не соблазнили ея отца и чтобъ онъ не. рѣшился ихъ купить. Ріо не успѣла она сдѣлать знакъ Тито, какъ уже ей стало стыдно, что она высказала слабость своего отца незнакомому человѣку. Казалось, ужь такъ было суждено, что она вдругъ станетъ откровенна и фамильярна съ молодымъ грекомъ -- она, обыкновенно столь гордая и недоступная. Сознаніе этого снова заставило ее покраснѣть.
Тото тотчасъ понялъ ея взглядъ и, спрятавъ обратно футляръ, прибавилъ, что его драгоцѣнности хранятся у Ченини, потому что онъ ихъ оцѣниваетъ въ пятьсотъ дукатовъ.
-- Такъ intagli должны быть великолѣпные, воскликнулъ Бардо:-- пятьсотъ дукатовъ. Да за это можно выкупить человѣка изъ неволи!
Тито вздрогнулъ и съ удивленіемъ устремилъ свои глаза на Бардо: словно восклицаніе старика, очень обыкновенное въ средніе вѣка, имѣло для него какой-нибудь особый смыслъ.
Ромола, желая какъ можно скорѣе покончить съ этимъ дѣломъ; посовѣтовала отцу написать о драгоцѣнныхъ intagli къ Бартоломео Скала, который вѣрилъ въ цѣлебныя свойства драгоцѣнныхъ камней. Бардо тотчасъ согласился и рѣшено было, что Тито придетъ на другой день за отвѣтомъ.
Когда Тито уже собирался уйти, старикъ не выдержалъ и спросилъ:
-- Ромола, у этого молодаго человѣка такой же нѣжный, блѣдный цвѣтъ лица, какъ у твоего брата?
-- Нѣтъ, отецъ, отвѣчала Ромола съ наружнымъ хладнокровіемъ: -- цвѣтъ лица и волоса мессера темные,-- Потомъ она подумала: "спросить его или нѣтъ? Ему, можетъ, будетъ непріятно? Нѣтъ, онъ такой добрый!" Наконецъ она рѣшилась и сказала вслухъ: -- Мессеръ, не позволите ли вы отцу дотронуться до вашего лица и волосъ?
Взглядъ ея былъ такъ нѣженъ, такъ очарователенъ, что Тито тотчасъ нагнулся къ Бардо и, взявъ его руку, положилъ ее себѣ на лицо.
Старикъ ощупалъ его волосы и всѣ черты его лица.
-- Онъ, должно быть, вовсе не походитъ на твоего брата, Ромола, произнесъ Бардо:-- и тѣмъ лучше. Вы не видите видѣній, молодой человѣкъ?
Въ эту минуту дверь отворилась и въ комнату вошелъ высокій, пожилой мужчина. Увидѣвъ странную группу передъ собой, онъ остановился въ удивленіи. Въ ту же минуту Бардо опустилъ руку, Тито выпрямился, а Ромола поспѣшила на встрѣчу вошедшему. Это былъ Бернардо дель-Неро, другъ Бардо и одинъ изъ знатнѣйшихъ гражданъ Флоренціи.
-- Гдѣ ты поймалъ эту птицу? спросилъ Бернардо, выславъ Ромолу изъ комнаты съ какимъ-то порученіемъ.
Бардо разсказалъ все, что зналъ о молодомъ грекѣ и его драгоцѣнныхъ камняхъ.
-- Помни, Бардо, сказалъ дель-Неро: -- у тебя есть драгоцѣнная жемчужина; смотри, чтобъ ее у тебя не похитили. Этотъ красивый грекъ именно такой человѣкъ, который легко протрется всюду и обойдетъ всякаго.
Бардо вздрогнулъ: онъ такъ былъ занятъ сходствомъ положенія Тито и его сына, что всякая мысль о Ромолѣ исчезла изъ его головы. Но теперь слова Бернардо, вмѣсто опасеній, возродили въ немъ надежду.
-- Зачѣмъ же нѣтъ, Бернардо? Если молодой человѣкъ будетъ достоинъ ея... онъ -- ученый... и притомъ не будетъ никакой нужды давать приданаго, о которомъ ты такъ безпокоишься.
III.
Бартоломео Скала принялъ молодаго грека, какъ нельзя лучше. Почтенный секретарь республики въ минуты отдыха писалъ стихи и въ послѣднее время вступилъ въ жестокую полемику съ греческимъ ученымъ Полиціаномъ. Оба противника перекидывались эпиграммами, и потому послѣ первыхъ привѣтствій, Бартоломео представилъ на обсужденіе новаго ученаго эпиграммы, написанныя на него Полиціаномъ. Тито раскритиковалъ ихъ какъ только умѣлъ, и вообще, наговорилъ Бартоломео столько пріятнаго, что тотъ, прощаясь съ нимъ, сказалъ, что хотя драгоцѣнности Тито очень замѣчательны, но самъ онъ еще интереснѣе.
Первый шагъ Тито не могъ быть счастливѣе. Рѣшительно, судьба ему покровительствовала. Вскорѣ стараніями Бартоломео и другихъ враговъ Полиціана, Тито получилъ каѳедру греческаго языка и сталъ такимъ образомъ соперникомъ великаго ученаго, такъ-какъ во Флоренціи было всего двѣ греческія каѳедры. Такъ же счастливъ былъ Мелема и съ своими драгоцѣнностями: ему удалось продать ихъ всѣ, кромѣ кольца, съ которымъ онъ не хотѣлъ разстаться, за 500 флориновъ.
Однако, минута, когда онъ впервые почувствовалъ себя владѣтелемъ этой суммы, была первой минутой душевной борьбы, первымъ кризисомъ для его беззаботнаго, добродушнаго права. Неотвязчивая мысль, отъ которой онъ до сихъ поръ старался уклоняться, теперь грозно возстала передъ нимъ.
"За пятьсотъ флориновъ можно выкупить человѣка изъ неволи!" звучало въ его ушахъ. "Что, если въ эту самую минуту, на какомъ-нибудь отдаленномъ берегу, опаленномъ лучами полуденнаго солнца, томится въ тяжкомъ рабствѣ, перенося тяжелые труды, терпя побои, человѣкъ, теперь уже преклонныхъ лѣтъ, съ возвышенными мыслями и страстнымъ сердцемъ -- человѣкъ, который, много лѣтъ тому назадъ, спасъ ребёнка отъ нищеты и жестокаго обращенія, воспиталъ его и замѣнилъ ему отца. Что, если этотъ человѣкъ говоритъ себѣ въ эту минуту: "Тито отъищетъ меня. Ему стоитъ только попасть въ Венецію и онъ продастъ тамъ рукопись и драгоцѣнности, и не успокоится прежде, чѣмъ отъищетъ меня." Если это предположеніе вѣрно, то можетъ ли онъ, Тито, смотрѣть на деньги, полученныя за эти драгоцѣнности, и говорить себѣ: "Я останусь во Флоренціи, гдѣ въ будущемъ мнѣ улыбается любовь и слава. Я не буду рисковать изъ-за него своею будущностью." Конечно, нѣтъ, если это предположеніе вѣрно."
Но что могло быть менѣе вѣрно? По словамъ очевидцевъ, успѣвшихъ спастись бѣгствомъ на другой галерѣ, галера, на которой находился Бальтазаро, была взята турками на пути въ Делосъ. Она пыталась-было сопротивляться; кровопролитіе, по всей вѣроятности, было значительное; одинъ человѣкъ упалъ въ воду. Кто остался въ живыхъ, кто погибъ -- никто не могъ сказать.
Тито зналъ, что онъ могъ бы достать изъ Венеціи предписанія къ властямъ на островахъ Архипелага. Но что же бы изъ этого вышло? Пожалуй, онъ и самъ еще попался бы въ неволю, растратилъ всѣ деньги и снова сталъ бы скитаться по свѣту, но уже безъ драгоцѣнностей.
Этотъ исходъ дѣла рисовался въ воображеніи Тито гораздо явственнѣе, чѣмъ возможное освобожденіе отца. Глупо было бы, еслибъ въ ту самую минуту, когда судьба начинала улыбаться ему, онъ отвернулся бы отъ счастья и славы съ тѣмъ, чтобъ, можетъ быть, никогда болѣе съ ними не встрѣтиться. "И, однако, еслибы я могъ навѣрно знать, что отецъ мой живъ, и можетъ получить свободу", говорилъ самъ себѣ Тито: "ея не пожалѣлъ бы для этого никакихъ трудовъ, не побоялся бы никакихъ опасностей. Я тотчасъ же пошелъ бы и разсказалъ всю правду Бардо и Бартоломео Скала." Тито смутно сознавалъ, что еслибы люди знали истину объ его отцѣ, о которомъ онъ всегда упоминалъ, какъ о "погибшемъ", то ему пришлось бы непремѣнно ѣхать отъискивать его, потому что подобные случаи были въ то время вовсе не рѣдкость и общественное мнѣніе не видѣло въ этомъ никакой особенной добродѣтели.
Правда, съ той минуты, какъ онъ покинулъ Навплію, въ его головѣ не разъ мелькала мысль, что какъ бы то ни было, но онъ чувствовалъ себя гораздо легче, свободнѣе безъ Бальтазаро. Онъ многое бы далъ, чтобъ узнать, кто это упалъ за бортъ. Подобное чувство обыкновенно проистекаетъ отъ непріятныхъ воспоминаній. Бальтазаро былъ взыскателенъ и съ годами пріобрѣлъ много странностей; онъ постоянно испытывалъ способности и знанія Тито, чтобъ убѣдиться, соотвѣтствуютъ ли они его ожиданіемъ.
Конечно, въ памяти Тито сохранялись и другія воспоминанія. Въ далекой перспективѣ прошлаго, онъ видѣлъ себя бѣднымъ, загнаннымъ ребёнкомъ, котораго Бальтазаро спасъ отъ побоевъ и нищеты, и пріютилъ въ своемъ домѣ, показавшемся ему земнымъ раемъ. Онъ видѣлъ себя на колѣняхъ у старика, который осыпалъ его ласками. Съ того времени и до послѣдней минуты, когда они разстались, Тито не переставалъ быть предметомъ любви и попеченій старика.
Но развѣ онъ не былъ послушенъ и проворенъ въ ученьи; развѣ онъ не былъ милымъ, прелестнымъ ребёнкомъ, красивымъ юношей, безъ недостатковъ и пороковъ, одно присутствіе котораго должно было веселить одинокаго старика? Кто могъ сказать, что Тито не оправдалъ ожиданій отца; кто могъ предполагать, что его благодарность и привязанность измѣнятъ ему, когда придется подвергнуть ихъ испытанію? Онъ никакъ не допускалъ, что его благодарность могла когда нибудь заглохнуть -- нѣтъ; но вѣдь онъ не знаетъ навѣрно, что Бальтазаро въ неволѣ, что онъ еще живъ.
-- Вѣдь долженъ же я подумать и о себѣ, сказалъ Тито, слегка пожимая плечами.-- Прежде чѣмъ я брошу все и пущусь отъискивать отца, рискуя своей собственной тлізнью, я долженъ нмѣтькакую нибудь надежду на успѣхъ. Или, развѣ провесть мнѣ всю жизнь въ безплодныхъ поискахъ? Я увѣренъ, что онъ умеръ. Чечини нравъ, я завтра же помѣщу свои флорины въ какія-нибудь вѣрныя руки.
Когда на слѣдующее утро онъ исполнилъ свое намѣреніе, мысли его уже приняли опредѣленное направленіе: онъ уже рѣшился, въ какую масть играть. Теперь ему невозможно было не желать, чтобъ смерть отца оказалась истиной; теперь онъ готовъ былъ на всевозможныя низости, чтобъ только скрыть отъ всѣхъ свою тайну.
Прошло три недѣли послѣ того дня, когда Тито отнесъ деньги Ченини. Онъ совершенно успокоился, иначе и быть не могло. Онъ былъ слишкомъ веселаго, беззаботнаго нрава, чтобы думать о далекой, неизвѣстной опасности. Бритомъ онъ былъ счастливъ: онъ началъ свою работу съ Бардо и потому видѣлся съ Ромолою ежедневно.
Они были лучшими на свѣтѣ товарищами впродолженіе тѣхъ часовъ, которые проводили вмѣстѣ у креселъ слѣпаго ученаго. Ромола постоянно обращалась съ вопросами къ Тито; онъ съ невыразимою радостью училъ ее и растолковывалъ все, что было ей непонятно; но несмотря на это, онъ чувствовалъ себя какъ-бы въ зависимости отъ этой молодой дѣвушки, столь величественной въ своей простотѣ. Онъ чувствовалъ впервые, не давая себѣ въ этомъ отчета, какой-то страхъ, смѣшанный съ любовью, нѣчто похожее на то чувство обожанія, которое древніе питали къ богинѣ земли, не къ богинѣ, обладавшей всезнаніемъ, а жизненной силой и могуществомъ. Тито еще никогда не оставался наединѣ съ Ромолою и не могъ себѣ представить, какъ бы онъ объяснился ей въ любви; онъ только мечталъ объ одномъ, желалъ одного, вполнѣ сознавая всю невозможность своего желанія, чтобъ Ромола когда нибудь ему сказала: "я тебя люблю". Однажды въ Греціи, когда онъ стоялъ прислонившись на ограду, маленькая дѣвочка, проходившая мимо съ кувшиномъ воды, остановилась, поставила кувшинъ на землю, приблизилась къ нему и съ прелестною наивностью подставила ему щочку и попросила порадовать ее. Тито привыкъ къ любви, являвшейся такъ неожиданно, безъ всякихъ хлопотъ и треволненій, но любовь Ромолы не явится подобнымъ образомъ, и достигнетъ ли онъ ее когда нибудь? А достичь этой любви теперь сдѣлалось цѣлью его жизни. Онъ былъ молодъ, не страстенъ, но впечатлителенъ, и потому совершенно естественно, что онъ полюбилъ Ромолу; но онъ не былъ фатъ и сознавалъ вполнѣ, что она неизмѣримо выше его.
А такъ жизнь улыбалась молодому греку. Настоящее его время проходило въ занятіяхъ по каѳедрѣ и въ частыхъ посѣщеніяхъ Бардо де-Барди, а будущее представлялось ему въ самыхъ розовыхъ краскахъ: онъ видѣлъ себя знатнымъ, славнымъ, и, главное, мужемъ прелестной Ромолы.
Въ такомъ-то пріятномъ настроеніи духа спѣшили, онъ въ день св. Іоанна въ улицу Барди. Онъ уже немного опоздалъ, такъ-какъ его задержаіа религіозная процесія, совершающаяся ежегодно въ этотъ день во Флоренціи, и потому поспѣшно пробирался въ толпѣ, наполнявшей всѣ улицы. День былъ очень жаркій и Тито, снявъ свою маленькую черную шапочку, выбиралъ узенькія улицы, гдѣ, было болѣе тѣни. На его открытомъ, широкомъ лбѣ не было печати ни коварства, ни откровенной честности: это былъ просто красивый, правильный лобъ. Точно также въ его глазахъ не было замѣтно притворства или скрытности; вы видѣли въ нихъ только свѣтлый, прозрачный кристаллъ, темную радужину и снѣжный бѣлокъ, оттѣненный густыми бровями. Выраженіе лица его было чисто-отрицательное, оно говорило о полномъ отсутствіи чрезмѣрныхъ притязаній или суетности, и всѣ прохожіе невольно любовались этимъ веселымъ, беззаботнымъ лицомъ.
Огибая уголъ одной изъ улицъ, онъ увидѣлъ большую толпу, собравшуюся у дверей кабачка. "Пустите меня! пустите меня!" кричалъ какой-то женскій голосъ, покрываемый смѣхомъ и восклицаніями толпы. Тито вмѣшался въ толпу и увидѣлъ передъ собой хорошенькую Тессу, старавшуюся всѣми силами освободиться изъ объятій уличнаго фигляра или шарлатана. Тито тотчасъ приказалъ отпустить молодую дѣвушку, несмотря на увѣренія шарлатана, что онъ вовсе не хотѣлъ ее обидѣть, а желалъ, чтобъ она помогла ему въ его штукахъ. Между тѣмъ Тесса подбѣжала къ Тито и прижалась къ нему съ видимымъ довѣріемъ и радостію. Громкій смѣхъ толпы проводилъ Тито, когда тотъ, поспѣшно обнявъ молодую дѣвушку, скрылся съ нею въ ближайшемъ переулкѣ. Ему было очень непріятно, что это происшествіе его еще болѣе задержитъ, и потому онъ желалъ какъ можно скорѣе отдѣлаться отъ Тессы, но она такъ умильно смотрѣла на него, съ такимъ страхомъ разсказала, какъ потеряла свою мать въ толпѣ и какъ боялась, что ее за это приколотятъ, наконецъ съ слезами на глазахъ и такъ довѣрчиво просила не бросить ее, что Тито, который не могъ видѣть слезъ и горя, поцаловалъ ея хорошенькія щечки и обѣщалъ проводить ее домой. Лицо молодой дѣвушки тотчасъ прояснилось, свѣтлая улыбка показалась на ея устахъ и они отправились къ городскимъ воротамъ. По дорогѣ Тито купилъ абрикосовъ и конфектъ, и счастливая Тесса весело болтала и смѣялась.
-- Прелестная Тесса, сказалъ Тито: -- отчего ты такъ довѣрчиво смотришь на меня?
-- Оттого, что ты такой красивый, отвѣчала наивная поселянка:-- ты походишь на ангеловъ, а они всѣ добрые.
"Вотъ хорошенькая кантадина", подумалъ Тито: "которая могла бы внушить идиллію получше Лоренцовой Nencia da Barberino, еслибъ я былъ Ѳеокритъ или имѣлъ время на такія прогулки. Во всякомъ случаѣ, дѣло уже сдѣлано, я опоздалъ къ Бардо, полчаса болѣе или менѣе ничего не значитъ.
Хорошенькая Тесса продолжала разсказывать о томъ, сколько она терпѣла отъ своей матери и отчима, какой у ней былъ хорошенькій козленокъ, и такъ далѣе. Она говорила съ Тито безъ всякаго страха, несмотря на то, что она видѣла его только второй разъ. Жизнь ея была невеселая, она никогда не слыхала добраго слова и потому неудивительно, что ласковое обращеніе красиваго незнакомца такъ плѣнило ее, что она смотрѣла на него какъ на что-то сверхъестественное, явившееся ей съ неба.
Выйдя на Прато, Тито сталъ съ ней прощаться и уже отошелъ шага два, какъ обернувшись увидѣлъ, что Тесса стояла неподвижно, по блѣдному лицу ея струились слезы; она отдернула руки отъ передника и всѣ конфекты и абрикосы посыпались на землю.
Тито не выдержалъ; Ромола была далеко, а плачущая Тесса такъ близко. Онъ подбѣжалъ къ ней, и старался ласковыми словами и поцалуями успокоить взволнованную дѣвушку. Конечно, грусть ея прошла въ ту же минуту, и усѣвшись подъ деревомъ подлѣ Тито, Тесса снова весело начала болтать и грызть конфекты. Тито, уставшій отъ длинной прогулки, вскорѣ положилъ голову на колѣни Тессы и сладко заснулъ. Молодая дѣвушка была внѣ себя отъ счастія и едва переводила дыханіе, чтобъ не разбудить спавшаго.
Долго спалъ Тито; наконецъ, проснувшись, онъ вскочилъ и сталъ прощаться съ Тессою. Чтобъ занять молодую дѣвушку, у которой опять навертывались слезы, онъ вынулъ изъ своего кошелька маленькій кораллъ и повѣсилъ его на хорошенькую ея шейку. Потомъ, поцаловавъ ее нѣсколько разъ, онъ быстро удалился. Отойдя нѣсколько шаговъ, онъ обернулся. Тесса слѣдила за нимъ глазами, но не плакала. Этого для него было довольно. Онъ только не могъ выносить вида горя и страданій, и потому всегда старался отдалить отъ себя все непріятное.
"Когда-то Ромола поцалуетъ меня?" думалъ онъ, спѣша въ улицу Барди и мысленно упрекая себя въ томъ, что по своей слабости такъ много потратилъ времени.
Не успѣлъ онъ выйти на улицу Барди, какъ вдругъ почувствовалъ, что чья-то рука коснулась его плеча. Онъ обернулся -- передъ нимъ стоялъ незнакомый ему монахъ. Изнуренное болѣзнями лицо его поразило Тито, а черты его какъ-бы напоминали что-то очень знакомое.
-- Вы Тито Мелема? спросилъ монахъ слабымъ голосомъ.
-- Да, отвѣчалъ Тито, блѣднѣя; какое-то невыразимое предчувствіе овладѣло имъ.
Монахъ молча подалъ ему кусочикъ пергамента, сложенный и наглухо заклеенный. Снаружи было написано: "Тито Мелема, двадцать-три года, хорошъ собой, темныя кудри, цвѣтъ лица такой же, очаровательная улыбка, агатовый перстень на рукѣ".
Тито дрожащими руками открылъ пергаментъ и прочелъ слѣдующее: "Я проданъ въ неволю. Кажется, меня везутъ въ Антіохію. Однихъ драгоцѣнныхъ камней хватитъ на мой выкупъ".
Тито посмотрѣлъ на монаха, но не могъ произнесть ни слова. Тотъ понялъ его взглядъ и отвѣчалъ:
-- Я получилъ это въ Коринѳѣ отъ умирающаго.
-- Такъ онъ умеръ? воскликнулъ Тито, и сердце у него дрогнуло отъ радости.
-- Нѣтъ, не тотъ кто писалъ, а кому было поручено передать этотъ пергаментъ.
-- Вы знаете, что тутъ написано?
-- Я догадываюсь. Вашъ другъ въ неволѣ и вы поспѣшите его освободить. Я болѣе теперь говорить не могу, прибавилъ монахъ, опускаясь отъ изнеможенія на каменную скамью.-- Мое имя Фра Лука... Спросите въ Сан-Марко.
Тито остановился въ раздумьѣ. "Если этотъ монахъ флорентіецъ", думалъ онъ: "и останется во Флоренціи, то все должно открыться." Онъ чувствовалъ, что наступилъ новый, еще страшнѣйшій кризисъ, что, можетъ быть, ему придется все-таки признать существованіе Балтазаро, но теперь было всего политичнѣе молчать, и потому онъ поспѣшилъ къ Бардо, и извинившись что опоздалъ, весело принялся за работу, несмотря на жестокую борьбу чувствъ, происходившую въ немъ.
Когда на другое утро, Тито, окончивъ свои ученыя занятія, отправился въ Сан-Марко, онъ уже твердо рѣшился, какъ поступить въ этихъ трудныхъ обстоятельствахъ. Ему нужно было узнать отъ Фра-Луки, на сколько тотъ подозрѣвалъ истину, и на какихъ основаніяхъ, и, главное, сколько времени онъ намѣревался остаться въ Сан-Марко. Основываясь на этихъ свѣдѣніяхъ, Тито намѣревался сочинить ложь, которая позволила бы ему во всякомъ случаѣ остаться во Флоренціи. Онъ никогда еще не имѣлъ случая упражняться во лжи; теперь случай пришелъ и онъ чувствовалъ себя готовымъ и способнымъ на самую искусную ложь. Проведя всю ночь въ глубокой думѣ, онъ пришелъ къ убѣжденію, что онъ не обязанъ спасать изъ неволи Балтазаро. Онъ когда-то увѣрялъ себя, что знай онъ только навѣрно, что отецъ его живъ и гдѣ онъ находится, то отправился бы тотчасъ къ нему. Но теперь, обдумавъ все хорошенько, онъ задалъ себѣ воцросъ: былъ ли онъ обязанъ отъпскивать отца? Какая цѣль въ жизни человѣка? Конечно, выжать изъ нея какъ можно больше удовольствія. Не обѣщала ли его юная, цвѣтущая жизнь гораздо болѣе удовольствія ему и другимъ, чѣмъ поблекшая жизнь старика, который уже былъ не въ состояніи насладиться счастьемъ? Не законъ ли природы, чтобъ старики уступали мѣсто, молодымъ? Время Балтазаро прошло, онъ пожилъ на свѣтѣ; теперь пришла очередь Тито. И потомъ какая неопредѣленная, туманная фраза: "Кажется, меня везутъ въ Антіохію". Сколько скучныхъ мѣсяцевъ предстояло Тито отъискивать отца, послѣ долгаго, опаснаго путешествія, и всѣ поиски могли оказаться тщетными. И даже еслибъ онъ нашелъ отца, то что же изъ этого вышло бы? Онъ промѣнялъ бы веселую, счастливую жизнь, обѣщавшую ему въ будущемъ славу и любовь, на старое, скучное существованіе вдвоемъ, вѣчно вдвоемъ, съ взыскательнымъ, ворчливымъ старикомъ. Конечно, драгоцѣнные камни и слѣдовательно деньги, вырученныя за нихъ, принадлежали въ одномъ смыслѣ Балтазаро, въ узкомъ смыслѣ права собственности, но съ болѣе широкой, естественной точки зрѣнія, на основаніи которой міръ принадлежитъ молодости и силѣ -- они принадлежатъ тому, кто всего болѣе могъ извлечь изъ нихъ удовольствія. Конечно, онъ вполнѣ сознавалъ, что общественное мнѣніе не раздѣляло этого взгляда и требовало, чтобы онъ употребилъ деньги своего благодѣтеля на его выкупъ изъ неволи. Но, что такое общественное мнѣніе? Это -- сѣть безсмысленныхъ преданій, которыхъ, конечно, не возьметъ себѣ въ руководители ни одинъ разумный человѣкъ, если они только не соотвѣтствуютъ его выгодѣ. Онъ ни мало не дорожилъ деньгами, и еслибъ не Ромола, онъ бы ихъ отдалъ съ большимъ удовольствіемъ. Но онъ чувствовалъ, что не вправѣ отталкивать счастье, которое теперь было такъ близко отъ него. Всѣ разглагольствованія, что человѣкъ долженъ отворачиваться отъ всего, что услаждаетъ жизнь, только скрываютъ эгоизмъ людей, желающихъ чтобъ всѣ жертвовали собою для ихъ счастья. Тито не желалъ, чтобъ Балтазаро страдать; онъ не могъ выносить страданій ни въ себѣ, ни въ другихъ; но какой философіей можно было доказать, что онъ обязанъ болѣе думать о страданіяхъ другаго человѣка, чѣмъ о своихъ собственныхъ? Чтобъ жертвовать собою ради Балтазаро, ему надо было пламенно его любить, а онъ не любилъ его; развѣ онъ въ этомъ виноватъ? Благодарность! Но въ этомъ случаѣ, по настоящему, не могло быть и помину о благодарности. Развѣ жизнь Балтазаро не была счастливѣе отъ присутствія Тито? Развѣ мы должны быть благодарны людямъ за удовольствіе, которое они себѣ дѣлаютъ?
Вотъ до какихъ выводовъ дошелъ гибкій, изворотливый умъ молодаго человѣка, и все оттого, что этотъ умъ былъ лишенъ того страха, который совершенно ошибочно принимаютъ за скотскій инстинктъ самосохраненія, того страха небесной Немезиды, который ощущали религіозные язычники, и который, хотя и преображенный христіанствомъ, доселѣ чувствуется большинствомъ людей -- страха сдѣлать дурное дѣло.
Въ Сан-Марко Тито узналъ, что Фра-Лука былъ очень нездоровъ и его перенесли на рукахъ въ монастырь, на горѣ Фіезолѣ.
Тито вздохнулъ свободнѣе.
"Этотъ монахъ, кажется, не долго будетъ жить", думалъ онъ: "въ Фіезолѣ онъ совсѣмъ обо мнѣ забудетъ. Если же онъ не умретъ и воротится сюда, то я успѣю еще приступить къ объясненіямъ".
Опасность, висѣвшая надъ его головой, миновала хотя на время, и онъ съ обычною своею веселостью поспѣшилъ въ улицу Барди. Однако, онъ не могъ не сознавать, что жизнь Ромолы была образцомъ того любящаго самопожертвованія, того терпѣливаго исполненія тяжелаго долга, отъ которыхъ онъ отшатнулся. Но онъ еще не потерялъ любви къ добру, еще не погрязъ въ порокѣ; онъ былъ молодъ и сочувствовалъ всему прекрасному; онъ жаждалъ земныхъ радостей, и ядъ, проникнувшій въ его душу, медленно дѣлалъ свое дѣло. Онъ продалъ себя злу; но теперь еще жизнь ему казалась тою же самой и онъ не чувствовалъ страшнаго гнета, налагаемаго порокомъ. Онъ намѣревался жить, какъ жилъ до сихъ поръ; онъ намѣревался заслужить хорошее мнѣніе людей энергическою дѣятельностью, глубокою ученостью и любезнымъ обхожденіемъ. Онъ рѣшился не идти въ разрѣзъ съ мнѣніемъ тѣхъ, кто ему были дороги. А Ромола была ему очень дорога; онъ жаждалъ одного -- назвать ее своей женой. Быть можетъ, онъ впослѣдствіи и сдѣлалъ бы болѣе блистательную и выгодную партію, но во Флоренціи не было женщины, прекраснѣе Ромолы. Когда она была вблизи его и смотрѣла на него своимъ чистымъ, открытымъ взглядомъ, онъ чувствовалъ себя подъ ея властью, и это чувство было для него отраднѣе, радостнѣе всего на свѣтѣ.
Судьба, казалось, снова улыбнулась Тито. Прійдя къ Бардо, онъ засѣлъ за работу, но при первыхъ строчкахъ потребовались для справокъ книги изъ другой комнаты. Бардо попросилъ Ромолу принести ихъ. Тито пошелъ за ней, такъ-какъ книги стояли высоко.
Тито стоялъ подлѣ, нея, но не торопился доставать книги. Они въ первый разъ были наединѣ.
-- Я надѣюсь, сказала Ромола, смотря прямо въ глаза Тито: -- я надѣюсь, что онъ васъ не замучитъ, онъ такъ счастливъ отъ этой работы.
-- И я также, Ромола, буду совершенно счастливъ, если только ты позволишь мнѣ сказать: "я тебя люблю", если только ты почтешь меня достойнымъ своей любви.
Его голосъ звучалъ нѣжностью, а чудное лицо, почти касавшееся ея лица, выражало пламенную мольбу.
-- "Я тебя люблю", произнесла Ромола и прямо взглянула на него.
Взглядъ ея былъ все тотъ же величественный въ своей простотѣ, по голосъ ея никогда еще въ жизни не спускался до этого, лепета. Долго-долго, казалось, они смотрѣли другъ на друга, хотя прошло не болѣе минуты. "Теперь я понимаю, что такое счастье", лепетала молодая дѣвушка. Уста ихъ слились и ея золотистыя кудри смѣшались съ его черными кудрями. Черезъ секунду, съ быстротою молніи, Тито схватилъ съ полки требуемыя книги. Все это было такъ быстро, что даже нетерпѣливый Бардо не успѣлъ выйти изъ терпѣнія.
Возвратившись съ книгами, Тито и Ромола усѣлись за работу другъ противъ друга. Онъ писалъ подъ диктовку старика, она выписывала необходимыя справки изъ книгъ. Они всегда такъ сидѣли за работой, но теперь имъ казалось, что все это ново. Съ какимъ-то необъяснимымъ счастьемъ бралъ теперь Тито книгу изъ рукъ Ромолы. И все-таки они не старались лишній разъ посмотрѣть другъ на друга. Каждая женщина выраженіемъ своего лица опредѣляетъ, въ какихъ формахъ проявится любовь мужчины, и тихое, спокойное счастье, сіявшее въ глазахъ Ромолы, осѣняло Тито, какъ-бы мирнымъ свѣтомъ заходящаго дня.
Два часа проработали они такимъ образомъ, и уже смеркалось, когда ихъ работа была прервана приходомъ Моины Бригиды, тётки Ромолы. Веселая, словоохотливая женщина закидала несчастнаго Бардо новостями и сплетнями. Наконецъ, говоря о распряхъ доминиканцевъ и францисканцевъ, она упомянула, что слышала о возвращеніи сына Бардо, Дино.
-- Silenzio, воскликнулъ Бардо громкимъ, взволнованнымъ голосомъ:-- помните, донна, разъ на всегда я запрещаю вамъ произносить это имя въ моемъ домѣ, а тебѣ, Ромола, я запрещаю узнавать о немъ. Мой сынъ умеръ.
Моина Бригида молча и на ципочкахъ удалилась изъ комнаты. Тито остолбенѣлъ. Братъ Ромолы былъ монахъ и возвратился во Флоренцію. Онъ теперь все понялъ. Фра-Лука, поразившій его сходствомъ своего лица съ чѣмъ-то ему очень знакомымъ, былъ именно Дино, и его черты папоминали черты Бардо и Ромолы. О, еслибъ онъ только умеръ въ Фіезоло? Конечно, запрещеніе Бардо было достаточнымъ ручательствомъ, что Ромола съ нимъ не увидится; но вѣдь онъ могъ открыть тайну Тито другимъ, особенно, когда онъ услышитъ, что сестра его выходитъ замужъза молодаго грека. Одна только смерть Фра-Луки могла бы уничтожить всякую опасность; но эта смерть была такъ вѣроятна, что послѣ минутнаго волненія, Тито почти совершенно успокоился.
Долго длилось молчаніе; наконецъ, Бардо сказалъ:
-- Тито, я никогда тебѣ не говорилъ, что у меня былъ сынъ, такой же ученый, какъ ты; но онъ меня покинулъ, онъ умеръ для меня, и я отказался отъ него навѣки. Мы болѣе о немъ и говорить не будемъ. Но ты, Тито, явился мнѣ на помощь еще не совсѣмъ поздно, и я не буду терять времени въ пустыхъ сожалѣніяхъ о про'шедшемъ. Когда ты работаешь со мною, я чувствую, словно я нашелъ новаго сына.
Старикъ, занятый только мыслью о своемъ великомъ грудѣ, совершенно забылъ о предостереженіяхъ Бернардо; но Тито не могъ упустить такого удобнаго случая.
-- Позвольте мнѣ быть совершенно вашимъ сыномъ, сказалъ онъ.-- Дозвольте мнѣ быть мужемъ вашей дочери. Она, я думаю, не отвергнетъ меня. Она сказала, что любитъ меня. Я знаю, что я не равенъ ей ни по рожденію, ни по чему другому, но все-таки я теперь не нищій.
-- Правда ли это, Ромола? спросилъ Бардо, и лицо его какъ-бы просіяло.
-- Да, отецъ, отвѣчала Ромола твердымъ голосомъ.-- Я люблю Тито, я желаю выйти за него замужъ, чтобы мы были оба вашими дѣтьми и жили бы вѣчно съ вами.
Тито схватилъ ея руку и крѣпко сжалъ ее.
-- Зачѣмъ же этому не быть? сказалъ Бардо, какъ-бы разсуждая съ невидимымъ противникомъ.-- Это было бы счастьемъ для меня и для тебя, Ромола. Я объ этомъ подумаю и поговорю съ Бернардо.
-- Заступись за меня, Ромола, сказалъ Тито жалобно.-- Я увѣренъ, что мессеръ Бернардо будетъ противъ меня.
-- Нѣтъ, Тито, отвѣчала Ромола.-- Мой крестный отецъ не воспротивится волѣ моего отца, а вѣдь вы хотите, отецъ, чтобъ я вышла замужъ за Тито, не правда ли? Никогда я не желала ничего такъ пламенно, какъ быть его женою; я никогда не думала, чтобъ я могла такъ сильно чувствовать за себя.
Въ этихъ благородныхъ словахъ высказалась вся горькая повѣсть безцвѣтной, скучной жизни Ромолы, которая до сей поры чувствовала, сожалѣла и негодовала за другихъ.
-- Romola mia, произнесъ Бардо съ любовью: -- это правда, ты никогда не выражала никакихъ желаній и я теперь вовсе не хочу препятствовать твоему счастью. Но, во всякомъ случаѣ, намъ торопиться не слѣдуетъ, я поговорю съ Бернардо. Будьте терпѣливы, дѣти мои, вы еще такъ молоды.
Болѣе ничего не было произнесено между ними, и Ромола была совершенно довольна и счастлива. Но не то было съ Тито; когда, прощаясь съ Ромолою, онъ поцаловалъ ея розовыя губки и дрожь пробѣжала по его тѣлу, при одной мысли, что эта прекрасная, благородная дѣвушка его любитъ, въ немъ проснулась совѣсть и онъ сталъ себя укорять въ обманѣ, который подвергалъ его опасности опозорить себя въ глазахъ Ромолы. Къ чашѣ, полной счастья и радости, примѣшалась капля яду. Но смерть Фра-Луки все исправитъ, утѣшалъ себя Тито.
IV.
Прошло два мѣсяца. Въ одинъ прекрасный сентябрскій вечеръ Тито выходилъ изъ палацо синьора Скалы, гдѣ собиралось избранное флорентинское общество, и намѣревался идти въ улицу Барди. Но не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ къ величайшему своему изумленію встрѣтилъ Ромолу. Она была закутана въ черномъ плащѣ и вуалѣ; рядомъ съ нею шла Моина Бригида. Тито зналъ, что она не ходила по церквамъ, и никогда не гуляла иначе, какъ на террасѣ своего дома, потому онъ былъ увѣренъ, что какая-нибудь важная причина побудила ее выйти изъ дома.
-- Ромола, что случилось? спросилъ онъ.
Въ первую минуту она не отвѣчала, но потомъ объяснила, что служанка ихъ у Массо, ходила навѣщать Дино, или теперь Фра-Луку, который возвратился въ Сан-Марко. Онъ очень боленъ и умолялъ, чтобъ сестра его навѣстила. "Я не могу отказать ему въ этомъ, прибавила она: -- хотя и нахожу, что онъ виноватъ передъ отцомъ. Хоть мнѣ было очень больно идти противъ приказаній отца, но я увѣрена, что ты похвалишь меня, Тито. Я замѣтила, что ты ни на кого не сердишься, и потому скорѣе моего бы простилъ тяжкую вину. Но еслибъ ты видѣлъ, что твоего отца покинулъ человѣкъ, котораго онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ, на которомъ онъ основалъ всѣ свои надежды -- покинулъ въ такую минуту, когда твоему отцу была всего необходимѣе его помощь, и ты, Тито, нашелъ бы труднымъ простить такого человѣка.
Во все время, какъ она это говорила, Тито едва переводилъ дыханіе отъ страшнаго волненія. Сердце его обдалось холодомъ при одной мысли объ опасности, грозившей ему. Что ему было отвѣчать на слова Ромолы? Онъ еще не дошелъ до такого лицемѣрія, чтобъ увѣрять Ромолу въ невозможности простить такое преступленіе, а съ другой стороны, онъ не имѣлъ смѣлости оспаривать мнѣніе Ромолы.
-- Ты всегда права, Ромола, ты во всемъ права, исключая того, что слишкомъ хорошо думаешь обо мнѣ.
Въ этихъ словахъ было много искренности и Ромола, видя его блѣдное лицо и дрожащія губы, истолковала это по своему и была очень счастлива, что онъ чувствовалъ то же, что она чувствовала.
-- А теперь, Тито, я бы желала, чтобъ ты насъ оставилъ: насъ однихъ не такъ скоро примѣтятъ на Піаццѣ.
Тито былъ отчасти радъ этому, но въ то же время какое-то невѣдомое чувство говорило ему не оставлять Ромолы до послѣдней минуты, пока она любитъ его пламенно, пока искра сомнѣнія не запала въ ея сердце. Онъ былъ увѣренъ, что Ромола разскажетъ брату о своемъ будущемъ бракѣ и Фра-Лука откроетъ ей все, что онъ знаетъ и предполагаетъ о немъ. Не было никакой лжи, которая могла бы теперь оградить его отъ роковыхъ послѣдствіи его перваго обмана. Все было для него кончено, онъ не можетъ болѣе оставаться во Флоренціи, такъ-какъ его тайна вскорѣ составитъ предметъ городскихъ толковъ и сплетней. Въ первый разъ въ жизни, Тито чувствовалъ себя слишкомъ взволнованнымъ, чтобъ играть роль хладнокровнаго, и потому, вмѣсто того, чтобъ идти къ Бардо, онъ поворотилъ въ первую попавшуюся улицу и вскорѣ очутился на Piazza de Annunziata.
Площадь кипѣла народомъ. Въ этотъ вечеръ, канунъ Рождества Богородицы, стекались во Флоренцію изъ всѣхъ окрестностей поселяне и поселянки, чтобъ помолиться чудесному, нерукотворенному образу Мадонны, который открывался по этому случаю для всеобщаго поклоненія. На площади, передъ церковью, устраивалась народная ярмарка. Поселяне приносили на продажу сушеные грибы и пряжу и покупали всякую дрянь. Кромѣ всевозможныхъ лавокъ и разнощиковъ, на площади виднѣлись тамъ и сямъ различныя народныя зрѣлища. Въ одномъ мѣстѣ акробаты ходили на ходуляхъ, въ другомъ шарлатаны раздавши лекарства и снадобья противъ всевозможныхъ болѣзней; немного по далѣе, шулера объигрывали глупыхъ простаковъ и мальчишки боролись между собою на общую потѣху. А надъ толпой колыхались бумажные фонари, съ которыми, прицѣпивъ ихъ на длинныя палки, расхаживали поселяне, пришедшіе на поклоненіе. Мерцающій свѣтъ ихъ придавалъ какой-то странный видъ всей картинѣ. Шумъ, гамъ, визгъ, пѣніе духовныхъ гимновъ, смѣхъ, шутки -- все это смѣшивалось въ какомъ-то странномъ хаосѣ.
Тито Мелема, нечаянно попавъ въ толпу, былъ принужденъ слѣдовать ея водовороту и наконецъ очутился въ церкви Аннунціаты. Ослѣпленный блестящимъ свѣтомъ послѣ темноты площади, онъ въ первую минуту ничего не могъ разобрать. Потомъ увидѣвъ, что вся церковь была полна кантадинами, онъ сталъ чего-то искать глазами. Онъ думалъ, не найдетъ ли онъ тутъ Тессы. Ему захотѣлось посмотрѣть на ея веселое личико, что было бы все-таки пріятнѣе, чѣмъ видѣть постоянно передъ глазами призракъ Ромолы, устремляющей на него взглядъ презрѣнія и ненависти. Долго смотрѣлъ онъ во всѣ стороны и ничего не находилъ; онъ уже собирался выйти изъ церкви, какъ увидѣлъ въ двухъ шагахъ отъ себя Тессу. Прислонившись къ стѣнѣ, она стояла на колѣняхъ; въ одной рукѣ держала она горсть коконовъ; глаза ея поминутно закрывались и вообще на лицѣ ея замѣтна была усталость и скука. Увидѣвъ прелестное, дѣтское ея личико, Тито почувствовалъ непреодолимое желаніе подойти къ ней, насладиться ея нѣжными взглядами и милой болтовней. Это хорошенькое, маленькое созданіе, которое не имѣло почти никакихъ нравственныхъ понятій и потому не могло осуждать его поступковъ, получило теперь какую-то новую прелесть въ его глазахъ. Ея любящее, но ничего непонимающее сердце составляло совсѣмъ особый міръ, гдѣ онъ могъ быть покоенъ отъ подозрѣнія и чрезмѣрныхъ требованій. Тесса теперь казалась ему убѣжищемъ отъ всеобщаго отчужденія, грозившаго ему послѣ обнародованія его позора. Онъ осмотрѣлся и удостовѣрившись, что Моины Бригиды не было по близости, опустился на колѣни подлѣ Тессы и самымъ нѣжнымъ голосомъ произнесъ:
-- Тесса!
Молодая дѣвушка даже не вздрогнула; она обернулась и, увидѣвъ Тито, улыбнулась покойной, счастливой улыбкой.
-- Моя маленькая Тесса! продолжалъ Тито: -- ты очень устала. Давно ли ты тутъ?
Она долго собиралась съ мыслями и наконецъ прошептала:
-- Я голодна.
-- Пойдемъ со мною.
Онъ поднялъ ее и повелъ изъ церкви. Но дорогѣ Тесса разсказала, что ее прислала мать въ городъ одну, чтобъ отдать священнику горсть коконовъ и поклониться образу Богородицы. Она должна была провести ночь въ церкви, а на другое утро за нею придетъ отчимъ.
-- А ты откуда явился? спросила Тесса: -- я уже думала, что никогда тебя болѣе не увижу, такъ-какъ ты не приходилъ въ Меркато. Уже я сколько разъ повторяла Ave Maria, думая, что этимъ заставлю тебя прійти, но все напрасно.
-- Ну, вотъ я и пришелъ, когда тебѣ нужно, чтобъ тебя кто нибудь поберегъ, отвѣчалъ Тито, обнявъ молодую дѣвушку и смотря на нее съ любовью.
-- Ты всегда будешь приходить ко мнѣ и беречь меня? спросила Тесса, поднявъ на него глаза.-- Но неужели ты такъ рѣдко будешь приходить?
-- Быть можетъ, я опять очень скоро приду, сказалъ Тито задумчиво.
Онъ думалъ, что когда всѣ другіе отвернутся отъ него, ему будетъ пріятно видѣть хоть это невинное созданіе, которое бы обожало и ласкало его.
-- Santissima Virgine! вдругъ воскликнула Тесса: -- какой почтенный священникъ, точно епископъ, котораго я видѣла на Прато.
Тито поднялъ глаза. Передъ нимъ возвышалась платформа, на которой стоялъ столъ, покрытый краснымъ сукномъ, на манеръ алтаря. Посреди него лежала открытая книга, а немного позади горѣли шесть восковыхъ свѣчей. Человѣкъ, котораго Тесса приняла за епископа, былъ въ длинной одеждѣ, въ шапкѣ и нагрудникѣ желтаго цвѣта, вышитой черными кабалистическими знаками. Тито тотчасъ узналъ въ немъ фокусника и фигляра, который за полчаса передъ тѣмъ при громкомъ смѣхѣ толпы вѣнчалъ молодыхъ людей за кватрино. Теперь толпа отхлынула къ другимъ зрѣлищамъ и фокусникъ приготовлялся перемѣнить свои представленія. Вся эта сцена была дѣйствительно довольно похожей пародіей на религіозную церемонію, и потому неудивительно, что простодушная поселянка приняла эту шутку за серьёзное. Это тѣмъ болѣе было извинительно, что она видѣла на этомъ самомъ мѣстѣ дѣйствительный алтарь и церковную службу въ день праздника Corpus Christi. Набожно перекрестившись, она обернулась къ Тито. "Это по случаю Nativita", сказала она. Между тѣмъ фокусникъ, увидѣвъ молодыхъ людей и особливо замѣтивъ набожный взглядъ Тессы, тотчасъ сообразилъ всю комичность положенія и простирая надъ ними руки въ видѣ благословенія, очень торжественно произнесъ:
-- Дѣти мои, вы пришли вѣнчаться. Я хвалю ваше раскаяніе: благословеніе церкви никогда не можетъ быть поздно.
-- Ты хотѣла бы выйти за меня замужъ, Тесса? спросилъ нѣжно Тито. Онъ отчасти наслаждался комедіей, видя какъ хорошенькое личико Тессы приняло вдругъ серьёзное выраженіе, отчасти же его побуждало на всякую глупость то отчаяніе, которое совершенно сводило его съ ума.
Онъ чувствовалъ, какъ дрожь пробѣжала по тѣлу молодой дѣвушки и она застѣнчиво произнесла:
-- А ты позволишь?
Тито отвѣчалъ только улыбкой и подвелъ ее къ эстрадѣ. Фокусникъ тотчасъ приступилъ къ церемоніи, оглашая воздухъ латинскими восклицаніями. Однако замѣтивъ, что толпа снова возвращается къ нему, онъ поспѣшилъ благословить молодую чету.
Тито теперь задумался, сказать ли ему Тессѣ, что все это шутка, или оставить ее въ невѣдѣніи и посмотрѣть, что изъ этого выйдетъ.
-- Такъ ты теперь уже болѣе отъ меня не уйдешь, и возьмешь меня къ тебѣ, сказала Тесса утвердительнымъ тономъ: -- но мнѣ надо воротиться однако къ матери и сказать, что я отдала коконы и вышла замужъ.
Тито чувствовалъ, что ему необходимо теперь сказать что-нибудь, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сознавалъ, что разубѣдивъ Тессу, онъ лишитъ себя удовольствія, которое могло скоро остаться ему единственнымъ утѣшеніемъ.
-- Да, милая Тесса, сказалъ онъ ласково:-- ты должна возвратиться къ своей матери, и никому не говорить о нашемъ бракѣ; иначе мнѣ будетъ большое горе и ты никогда болѣе меня не увидишь.
-- Хорошо, хорошо, отвѣчала Тесса съ испугомъ; черезъ нѣсколько минутъ, она прибавила, смотря на свои пальцы:-- матушка носитъ кольцо, ей надѣли его въ церкви; также и двоюродная сестра. Но, правда, она вышла замужъ за Галло, а я за тебя.
-- Тебѣ нельзя носить кольца, потому что никто не долженъ знать, что ты замужемъ, отвѣчалъ Тито:-- иные люди обручаются кольцомъ, другіе нѣтъ.