Аннотация: Роман в шести книгах.
(Adam Bede) Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 7-12, 1859, NoNo 1-4, 1860.
АДАМЪ БИДЪ.
РОМАНЪ ВЪ ШЕСТИ КНИГАХЪ ДЖОРДЖА ЭЛІОТА.
КНИГА ПЕРВАЯ.
I. Мастерская.
Египетскій чародѣй съ одною только каплею чернилъ, которую онъ употребляетъ какъ зеркало, предпринимаетъ открыть всякому нечаянному посѣтителю обширныя видѣнія прошедшаго времени. То же самое предпринимаю и я относительно васъ, читатель! Съ каплею чернилъ на концѣ моего пера я представлю вамъ просторную мастерскую мистера Джонатана Бёрджа, плотника и строителя въ деревнѣ Геслопъ, въ томъ видѣ, въ какомъ она находилась осмьнадцатаго іюня, въ лѣто отъ Рождества Христова 1799.
Послѣобѣденное солнце сильно пекло пятерыхъ работниковъ, трудившихся надъ дверьми, оконницами и панельными обшивками. Запахъ сосноваго лѣса, распространявшійся отъ кучи досокъ, собранныхъ за открытою дверью, смѣшивался съ запахомъ кустовъ бузины, цвѣтъ которыхъ, бѣлый, какъ снѣгъ, виднѣлся у самаго открытаго окна, находившагося съ противоположной стороны мастерской; косые солнечные лучи свѣтились сквозь прозрачныя стружки, подымавшіяся отъ твердаго рубана, и ярко освѣщали тонкія нитки дубовой панели, которая была прислонена къ стѣнѣ. На кучѣ этихъ мягкихъ стружекъ устроила себѣ удобную постель обыкновенная сѣрая овчарная собака и лежала, уткнувъ носъ между передними лапами и повременамъ нахмуривая брови, чтобъ бросить взглядъ на самаго высокаго изъ пяти работниковъ, вырѣзавшаго щитъ въ срединѣ деревянной каминной доски. Этотъ работникъ обладалъ сильнымъ баритономъ, покрывавшимъ звукъ рубана и молотка; работникъ пѣлъ:
"Awake, my soul, and with the sun
The daily stage of duty run;
Shake off dull sloth..." (*)
(*) "Вспрянь, моя душа, и съ первыми лучами солнца
Спѣши на дневное поприще твоей обязанности;
Отжени отъ себя скучную лѣнь..."
Англ. церковный гимнъ.
Въ это время понадобилось снять мѣрку, что требовало болѣе-сосредоточеннаго вниманія, и звучный голосъ измѣнился въ тихій шопотъ; но вдругъ онъ раздался съ новою силою:
"Let all thy converse be sincere,
Thy concience as the noonday clear". (*)
(*) Да будутъ искренни всѣ твои отношенія
И совѣсть, какъ полдень, чиста.
Такимъ голосомъ могла обладать только широкая грудь; а широкая грудь принадлежала мускуловатому человѣку футовъ шести росту. Его спина была такъ пряма, голова покоилась на плечахъ такъ ровно, что когда онъ приподымался для того, чтобъ лучше обозрѣть свою работу, то походилъ на стоящаго вольно солдата. Рукавъ, засученный выше локтя, обнаруживалъ руку, которая, очень-вѣроятно, могла бъ выиграть призъ, назначаемый за подвигъ, доказывавшій силу, между-тѣмъ, какъ длинная гибкая кисть руки съ широкими кончиками пальцевъ, казалось, годилась бы для художественныхъ занятій. По своему высокому росту и крѣпкому сложенію, Адамъ былъ саксонецъ и оправдывалъ свое имя {St. Beda, род. въ 672 г. въ Нортёмберлендѣ, воспитывался въ бенедиктинскомъ монастырѣ св. Петра въ Вермоутѣ, впослѣдствіи сдѣлался въ монастырѣ св. Павла въ Ярро монахомъ, діакономъ и пресвитеромъ. Онъ прозывался venerabilis (Почтенный) и извѣстенъ своими историческими, богословскими и др. сочиненіями. Прим. перев.}; но чорные, какъ смоль, волосы, цвѣтъ которыхъ выступалъ еще болѣе при свѣтломъ бумажномъ колпакѣ, и проницательные чорные глаза, рѣзко оттѣняемые выдававшимися впередъ и подвижными бровями, свидѣтельствовали и о присутствіи кельтической крови. Онъ имѣлъ большое лицо съ крупными чертами, которое нельзя было назвать красивымъ; но когда оно было спокойно, то имѣло выраженіе лица добродушнаго честнаго человѣка.
Съ перваго взгляда легко было узнать, что слѣдующій работникъ былъ братъ Адама. Онъ былъ почти одного съ нимъ росту, у него были тѣ же черты лица, тотъ же цвѣтъ волосъ и такое же сложеніе; но это самое фамильное сходство дѣлало еще очевиднѣе замѣчательное различіе, существовавшее въ выраженіи лица и въ фигурѣ обоихъ братьевъ. Широкія плечи Сета были нѣсколько сгорблены, глаза сѣрые; брови выдавались впередъ не такъ, они не были столь подвижны, какъ брови брата; въ его глазахъ не выражалась проницательность, а довѣріе и кротость. Онъ сбросилъ свой бумажный колпакъ, и вы видите, что его волосы не густы и не жестки, какъ у Адама, а тонки и волнисты, такъ-что вы вполнѣ можете различить очеркъ его лба, выдающагося надъ бровью.
Лѣнивцы были увѣрены, что всегда получатъ отъ Сета какую-нибудь мѣдную монету; но они никогда не обращались за тѣмъ же къ Адаму.
Концертъ инструментовъ и голоса Адама былъ наконецъ прерванъ Сетомъ. Послѣдній, поднявъ дверь, надъ которою трудился съ напряженнымъ прилежаніемъ, поставилъ ее къ стѣнѣ и сказалъ:
-- Ну, вотъ, я на сегодня кое-какъ и покончилъ съ моею дверью.
Всѣ работники оставили работу и взглянули на говорившаго. Джимъ Сольтъ, дюжій рыжеволосый дѣтина, извѣстный подъ именемъ рыжаго Джима, пересталъ строгать, и Адамъ съ чрезвычайнымъ удивленіемъ обратился къ Сету:
-- Какъ, неужели ты думаешь, что кончилъ дверь?
-- Конечно, сказалъ Сетъ въ свою очередь съ удивленіемъ:-- чего же еще недостаетъ въ ней?
Громкій смѣхъ, которымъ разразились другіе три работника, привелъ Сета въ смущеніе. Адамъ не участвовалъ въ общемъ хохотѣ; но на лицѣ его все же появилась легкая улыбка, и онъ болѣе-мягкимъ тономъ, нежели прежде, сказалъ:
-- А ты и забылъ панели.
Всѣ снова залились хохотомъ. Сетъ ударилъ себя руками по головѣ и покраснѣлъ до самыхъ ушей.
-- Ура! воскликнулъ небольшаго росту живой малый, котораго звали жилистый Бенъ, выскочивъ впередъ и схвативъ дверь.-- Мы повѣсимъ дверь въ концѣ мастерской и напишемъ на ней: "Работа Сета Бида, методиста". Послушай, Джимъ, подай-ка сюда горшокъ съ красной краской.
-- Стой! сказалъ Адамъ.-- Перестань дурачиться, Бенъ Кренеджъ! Ты самъ, можетъ-быть, сдѣлаешь когда-нибудь такую же ошибку: какже ты будешь смѣяться тогда?
-- Ну, поймай-ка меня въ этомъ, Адамъ! Еще пройдетъ довольно времени, пока моя голова будетъ набита ученіемъ методистовъ, сказалъ Бенъ.
-- За-то она часто бываетъ наполнена винными испареніями; а это еще хуже.
Несмотря на то, Бенъ взялъ уже въ руки горшокъ съ красною краскою и собирался писать свою надпись, рисуя предварительно букву С по воздуху.
-- Полно, говорю! воскликнулъ Адамъ и, положивъ свои инструменты, шагнулъ къ Бену и схватилъ его за правое плечо.-- Оставь его въ-покоѣ, или я вытрясу твою душу изъ тѣла.
Бенъ содрогнулся въ желѣзныхъ объятіяхъ Адама; но, несмотря на свой небольшой ростъ, онъ былъ очень-задоренъ и не думалъ уступить. Лѣвою рукою онъ вырвалъ кисть изъ обезсиленной правой руки и сдѣлалъ движеніе лѣвою рукою, какъ-будто желалъ совершить ею свой подвигъ. Въ одну секунду Адамъ повернулъ его кругомъ, схватилъ за другое плечо и, толкая передъ собою, такъ-сказать, пригвоздилъ его къ самой стѣнѣ. Но тутъ вступился Сетъ.
-- Оставь, Адамъ, оставь. Бенъ только шутитъ. Вѣдь онъ имѣетъ право смѣяться надо мною... Я самъ долженъ смѣяться надъ самимъ собою.
-- Я до-тѣхъ-поръ не оставлю его, пока онъ не дастъ мнѣ обѣщанія, что не тронетъ двери, сказалъ Адамъ.
-- Полно, Бенъ, сказалъ Сетъ убѣждающимъ тономъ:-- не станемъ заводить ссоры изъ-за пустяковъ. Ты знаешь, Адамъ непремѣнно захочетъ поставить на-своемъ. Ты скорѣе повернешь телегу въ узкомъ мѣстѣ, нежели заставишь Адама уступить. Скажи, что ты болѣе не тронешь двери, и кончи эту исторію.
-- Я вовсе не боюсь Адама, сказалъ Бенъ: -- но перестаю только по твоей просьбѣ, Сетъ!
-- Вотъ это умно съ твоей стороны, Бенъ! сказалъ Адамъ, смѣясь и выпуская жертву изъ своихъ объятій. Затѣмъ всѣ они возвратились къ своимъ работамъ; но жилистый Бенъ, уступивъ въ физической борьбѣ, рѣшился отмстить за свое униженіе насмѣшками.
-- О чемъ же ты думалъ, Сетъ, началъ онъ:-- о красивомъ личикѣ пасторши, или ея рѣчи, что ты забылъ о панели?
-- Приди и послушай ее, Бенъ, сказалъ Сетъ добродушно: -- она будетъ говорить проповѣдь сегодня вечеромъ на Лугу; можетъ-быть, ты тогда и призадумаешься о себѣ самомъ и выкинешь изъ головы эти грязныя пѣсни, до которыхъ ты такой страстный охотникъ. Можетъ-быть, ты сдѣлаешься вѣрующимъ; а вѣдь это будетъ самымъ лучшимъ дневнымъ заработкомъ во всю твою жизнь.
-- На все придетъ свое время, Сетъ! Я успѣю подумать объ этомъ, когда буду вести осѣдлую жизнь; холостякамъ незачѣмъ хлопотать о такихъ важныхъ заработкахъ. Можетъ-быть, я стану свататься и ходить въ церковь въ одно и тоже время, такъ, какъ ты дѣлаешь, Сетъ; но ты не захочешь, чтобъ я сталъ вѣрующимъ и втерся между тобою и хорошенькою проповѣдницею и увезъ ее.
-- Это не страшно, Бенъ: я увѣренъ, что ни мнѣ, ни тебѣ не удастся привлечь ее. Ты только приди и послушай ее, и тогда ты не будешь отзываться о ней такъ легкомысленно.
-- Хорошо, я, пожалуй, приду послушать ее сегодня вечеромъ, если не будетъ хорошаго общества въ "Остролистникѣ". На какой текстъ будетъ она проповѣдывать? Ты, можетъ-быть, разскажешь мнѣ, Сетъ, если мнѣ не удастся придти во-время. Не будетъ ли она проповѣдывать на слѣдующій текстъ: "Кого пришли вы видѣть? Пророчицу? Истинно, истинно, говорю вамъ, и болѣе, нежели пророчицу... необыкновенно-красивую молодую женщину".
-- Послушай, Бенъ, мрачно произнесъ Адамъ: -- оставь въ покоѣ слова библіи: ты ужь зашелъ слишкомъ-далеко.
-- Что-о, да развѣ ты уже обратившійся, Адамъ? Я думалъ, что ты глухъ къ проповѣдямъ женщинъ.
-- Нѣтъ, я не обращаюсь ни къ чему. Я ничего не говорилъ о проповѣдяхъ женщинъ; я говорю: оставь библію въ покоѣ. У тебя есть собраніе грязныхъ шутокъ -- не такъ ли?-- которое ты считаешь чрезвычайно-рѣдкимъ и которымъ ты очень гордишься? Ну, ты и трогай своими грязными пальцами эту книгу.
-- Да ты сталъ такимъ же святымъ, какъ Сетъ. Я думаю, что ты отправишься сегодня на проповѣдь. Мнѣ кажется, ты былъ бы отличнымъ регентомъ пѣвчихъ. Но я не знаю, что скажетъ пасторъ Ирвайнъ, когда узнаетъ, что его большой фаворитъ Адамъ Бидъ сдѣлался методистомъ.
-- Не безпокойся, пожалуйста, обо мнѣ никогда, Бенъ! Я такъ же намѣренъ сдѣлаться методистомъ, какъ и ты... разумѣется, я думаю, что ты скорѣе всего обратишься къ чему-нибудь дурному. Мистеръ Ирвайнъ очень-хорошо понимаетъ, что ему незачѣмъ вмѣшиваться въ дѣла людей касательно религіи. Онъ не разъ говорилъ мнѣ, что эти дѣла касаются ихъ самихъ и Бога.
-- Да, конечно; несмотря на то, онъ, однакожъ, не очень-то любитъ вашихъ диссидентовъ.
-- Можетъ-быть. Я не очень-то люблю густой эль Джош-Тода; но я не мѣшаю тебѣ напиваться этимъ элемъ и дѣлать глупости.
За этимъ ударомъ Адама послѣдовалъ хохотъ; но Сетъ весьма-серьёзно замѣтилъ:
-- Нѣтъ, нѣтъ, Адди, ты не долженъ сравнивать вѣру какого-либо человѣка съ густымъ элемъ. Вѣдь ты знаешь, что ученіе диссидентовъ и методистовъ основывается на тѣхъ же началахъ, какъ и господствующая религія.
-- Нѣтъ, Сетъ, я никогда не насмѣхаюсь надъ вѣрою, которую исповѣдываетъ кто-нибудь, какова бы она ни была. Пусть каждый поступаетъ сообразно съ своею совѣстью -- вотъ и все. Я думаю только, что было бы лучше, еслибъ люди, слушаясь своей совѣсти, твердо держались своей церкви: имъ пришлось бы тогда учиться въ ней многому. Но, съ другой стороны, можно быть ужь черезчуръ-набожнымъ; на этомъ свѣтѣ мы должны заботиться еще о многомъ, кромѣ Евангелія. Посмотри на каналы, на водопроводы, на орудія, употребляемыя въ каменноугольныхъ копяхъ, на аркрейтовы {Аркрейтъ -- извѣстный изобрѣтатель бумагопрядильной машины, жившій въ прошедшемъ столѣтіи. Прим. перев.} мельницы въ Кромфордѣ. Человѣкъ, по моему мнѣнію, долженъ, кромѣ евангелія, знать еще что-нибудь длятого, чтобъ умѣть строить всѣ эти предметы. Но, послушай-ка нѣкоторыхъ изъ этихъ проповѣдниковъ!... подумаешь, что человѣкъ всю свою жизнь не долженъ дѣлать ничего, какъ только лежать съ закрытыми глазами и слѣдить за тѣмъ, что происходитъ внутри его. Я знаю, что человѣкъ долженъ имѣть слова Божіе въ сердцѣ и что библія есть слово Божіе. Но что сказано въ библіи? Тамъ сказано, какъ Богъ вдохновилъ работника, строившаго скинію завѣта, длятого, чтобъ онъ произвелъ всю рѣзную работу и предметы, которые должна была сдѣлать искусная рука. Вотъ какимъ образомъ смотрю я на это: духъ Божій вездѣ и всегда -- въ будни и въ воскресные дни -- въ великихъ дѣлахъ и изобрѣтеніяхъ, въ произведеніяхъ художествъ и ремеслъ. И Богъ даруетъ помощь нашему уму и рукамъ такъ же точно, какъ и нашей душѣ, и если человѣкъ дѣлаетъ работы внѣ своихъ рабочихъ часовъ -- строитъ печь для своей жены длятого, чтобъ избавить ее отъ ходьбы въ пекарню для печенія своего хлѣба, или роется въ своемъ крошечномъ садикѣ и сажаетъ двѣ картофелины вмѣсто одной -- то такимъ образомъ онъ дѣлаетъ больше добра, и онъ такъ же близокъ къ Богу, какъ еслибъ онъ бѣгалъ за проповѣдникомъ, молился и стоналъ.
-- Прекрасно сказано, Адамъ! сказалъ рыжій Джимъ, который въ то время, когда говорилъ Адамъ, пересталъ строгать и подвинулъ впередъ свою доску:-- такой отличной проповѣди я давно уже не слышалъ. Она заставила меня вспомнить, что моя жена цѣлый годъ надоѣдаетъ мнѣ и проситъ, чтобъ я выстроилъ ей печь.
-- Въ томъ, что ты сказалъ, много справедливаго, Адамъ! важно замѣтилъ Сетъ.-- Но ты самъ знаешь, что многіе лѣнтяи, слушавшіе проповѣдниковъ, которымъ ты приписываешь столько ошибокъ, именно отъ этого стали трудолюбивыми. Вѣдь по винѣ проповѣдника пустѣетъ пивная, и если человѣкъ станетъ вѣрующимъ, то онъ отъ этого не станетъ хуже работать.
-- Иногда только онъ забываетъ, что къ дверямъ нужна панель, не такъ ли, Сетъ? сказалъ жилистый Бенъ.
-- Ну, Бенъ, теперь ты будешь острить надо мною всю жизнь. Но религія въ этомъ нисколько не виновата: виноватъ былъ Сетъ Бидъ, который всегда занимается тѣмъ, что болтаетъ всякій вздоръ. Религія не исцѣлила его, и тѣмъ болѣе мы должны сожалѣть о немъ.
-- Не сердись на меня, Сетъ, сказалъ жилистый Бенъ.-- Ты прямой, добрый, веселый малый, все равно, помнишь ли ты о панеляхъ, или нѣтъ; но ты не долженъ щетиниться при всякой пустой шуткѣ, какъ это дѣлаютъ нѣкоторые изъ вашей братіи, хотя они и считаютъ себя умными.
-- Сетъ, сказалъ Адамъ, не обращая вниманія на насмѣшку, направленную противъ него: -- ты не долженъ сердиться на меня. Я вовсе не мѣтилъ на тебя въ томъ, что я говорилъ нѣсколько минутъ назадъ. Одинъ смотритъ на вещи такъ, а другой иначе.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Адди, я знаю очень-хорошо, что ты не сердишься на меня, сказалъ Сетъ.-- Ты похожъ на свою сабаку Джинъ, которая иногда полаетъ на меня, а потомъ опять станетъ лизать руки.
Всѣ, молча, работали нѣсколько минутъ до-тѣхъ-поръ, пока церковные часы не пробили шести. Еще не успѣлъ замереть первый ударъ, какъ рыжій Джимъ бросилъ свой рубанъ и досталъ свой камзолъ; жилистый Бенъ оставилъ винтъ ввернутымъ до половины и кинулъ отвертку въ свою корзинку съ инструментами; Тэфтъ, по прозванію нѣмой, который, согласно со своимъ прозвищемъ, сохранялъ молчаніе впродолженіе всего предъидущаго разговора, бросилъ въ-сторону молотокъ, который только-что собирался поднять; Сетъ также выпрямилъ свою спину и уже протянулъ руку къ бумажному колпаку. Одинъ лишь Адамъ продолжалъ работать, какъ-будто не случилось ничего. Но, замѣтивъ остановку инструментовъ, онъ взглянулъ и съ негодованіемъ сказалъ:
-- Послушайте-ка. Я не могу оставаться спокойнымъ, если вижу, что люди бросаютъ свои инструменты въ ту самую минуту, когда только-что часы начинаютъ бить, какъ-будто они не находятъ въ работѣ никакого удовольствія и боятся лишній разъ ударить молоткомъ.
Сетъ видимо смутился и медленнѣе сталъ приготовляться уйдти; но нѣмой Тэфтъ, прерывая молчаніе, сказалъ:
-- Э, з, Адамъ, ты говоришь, какъ молодой человѣкъ. Тебѣ теперь двадцать-шесть лѣтъ, а когда тебѣ стукнетъ сорокъ-шесть, какъ мнѣ, тогда ты не станешь такъ рваться къ работѣ ни за-что, ни про-что.
-- Вздоръ, сказалъ Адамъ, все еще сердитымъ тономъ: -- право, мнѣ кажется, тутъ дѣло вовсе не въ лѣтахъ. Впрочемъ, я не думаю, что человѣкъ въ твои лѣта долженъ быть вялъ. Я съ негодованіемъ вижу, если кто-нибудь опускаетъ внизъ руки, какъ убитый, лишь-только раздастся первый ударъ часовъ, какъ-будто онъ не гордится своею работою и не находитъ въ ней никакого наслажденія. И точильный камень будетъ вертѣться нѣсколько времени послѣ того, какъ ты отойдешь отъ него.
-- Ну, ужь довольно, Адамъ! воскликнулъ жилистый Бенъ.-- Оставь каждаго идти своей дорогой. Ты вотъ нѣсколько минутъ назадъ находилъ ошибки въ проповѣдникахъ; а ты самъ очень любишь проповѣдывать. Ты, можетъ-быть, лучше любишь работать, нежели играть, а я лучше люблю играть, нежели работать. Это приходится тебѣ по вкусу... отъ этого тебѣ только больше дѣла.
Съ этою выходною рѣчью, которую онъ считалъ весьма-дѣйствительною, жилистый Бенъ накинулъ на плечо свою корзинку и вышелъ изъ мастерской, быстро сопровождаемый нѣмымъ Тэфтомъ и рыжимъ Джимомъ. Сетъ медлилъ и пристально смотрѣлъ на Адама, какъ-бы ожидая, что онъ ему скажетъ что-нибудь.
-- Ты сперва зайдешь домой, а оттуда уже пойдешь на проповѣдь? спросилъ Адамъ, взглянувъ на брата.
-- Нѣтъ, я оставилъ шляпу и платье въ квартирѣ Билля Маскери. Я не приду домой раньше десяти часовъ. Можетъ случиться, что я провожу домой Дина Моррисъ, если она пожелаетъ этого. Ты знаешь, что ей не съ кѣмъ будетъ придти отъ Пойзеръ.
-- Въ такомъ случаѣ я скажу матери, чтобы она не ждала тебя, сказалъ Адамъ.
-- А ты самъ не пойдешь къ Пойзеръ сегодня вечеромъ? спросилъ Сетъ, нѣсколько-робкимъ голосомъ, собираясь выйдти изъ мастерской.
-- Нѣтъ, я пойду въ училище.
До этого времени Джипъ лежалъ на своей удобной постели. Замѣтивъ, что другіе работники стали уходитъ, онъ поднялъ голову и пристально слѣдилъ за Адамомъ. Но лишь-только послѣдній успѣлъ положить въ карманъ свою линейку и отвернуть передникъ на бокъ, какъ Джипъ вскочилъ съ своего мѣста, подбѣжалъ къ своему господину и сталъ пристально смотрѣть ему въ лицо, терпѣливо ожидая чего-то. Еслибъ у Джипа былъ хвостъ, то онъ, безъ всякаго сомнѣнія, замахалъ бы имъ; но, лишенный этого средства выражать свои ощущенія, онъ, подобно многимъ другимъ почтеннымъ лицамъ, такимъ-образомъ, по опредѣленію судьбы, казался флегматичнѣе, чѣмъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ.
-- Что, ты ужь ждешь корзинки, Джипъ, а? сказалъ Адамъ, и въ голосѣ слышалась та же мягкость, какъ въ то время, когда онъ говорилъ съ Сетомъ.
Джипъ прыгнулъ и тихонько залаялъ, какъ бы желая выразить:
-- Конечно.
Бѣдняжка, въ выраженіи своихъ чувствъ онъ не имѣлъ большаго выбора.
Корзинка заключала въ себѣ по буднямъ обѣдъ Адама и Сета. Ни одно изъ офиціальныхъ лицъ, участвующихъ въ какой-нибудь процесіи, не обращаетъ такъ мало вниманія на своихъ знакомыхъ, какъ дѣлалъ то Джипъ, когда онъ, съ корзинкой, слѣдовалъ по пятамъ за своимъ господиномъ.
Выйдя изъ мастерской, Адамъ замкнулъ дверь, вынулъ ключъ и снесъ его въ домъ, находившійся на другой сторонѣ дровянаго двора. То былъ низенькій домикъ, покрытый гладкою сѣрою соломой, съ свѣтложелтыми стѣнами, имѣвшій, при вечернемъ свѣтѣ, весьма-пріятный видъ. Оправленныя въ свинецъ окна были свѣтлы и безъ пятнышекъ, ступенька передъ дверью чиста, какъ булыжникъ при отливѣ моря. На ступенькѣ стояла чистенькая старушка въ полотняномъ темно-полосатомъ платьѣ, съ краснымъ платкомъ на шеѣ, и въ полотняномъ чепчикѣ; она разговаривала съ пестрыми домашними птицами, которыя, казалось, были привлечены къ ней обманчивою надеждою по полученіе холоднаго картофеля или ячменя. Зрѣніе старухи было, повидимому, очень-слабо, потому-что она узнала Адама только тогда, когда онъ сказалъ:
-- Вотъ ключъ, Долли! Положите его, пожалуйста, въ домъ.
-- Положу непремѣнно. Не хотите ли, однакожь, войдти, Адамъ? миссъ Мери дома, и мастеръ Бёрджъ возвратится тотчасъ; онъ будетъ радъ, если вы останетесь съ нимъ ужинать, за это я ручаюсь.
-- Нѣтъ, Долли, благодарю; я иду домой. Доброй ночи.
Адамъ, сопровождаемый по пятамъ Джипомъ, быстро и большими шагами удалился съ дровянаго двора и вышелъ на большую дорогу, которая проходила отъ деревни внизъ по долинѣ. Когда онъ достигъ подошвы покатости, пожилой всадникъ, у котораго былъ привязанъ сзади чемоданъ, остановилъ лошадь, поровнявшись съ нимъ, и обернулся, чтобъ проводить продолжительнымъ взоромъ плотнаго работника въ бумажномъ колпакѣ, кожаныхъ штанахъ и въ темносинихъ шерстяныхъ чулкахъ.
Адамъ, не подозрѣвая пріятнаго впечатлѣнія, которое произвелъ на всадника, скоро пошелъ по полямъ и запѣлъ гимнъ, весь день невыходившій у него изъ головы:
"Let all thy converse be sincere,
Thy conscience as the noonday clear;
For God's all-seeing eye surveys
Thy secret thoughts, thy works and ways." (*)
(*) Да будутъ искренни твои отношенія
И совѣсть, какъ полдень, чиста;
Ибо всевидящее око Божіе наблюдаетъ
За твоими сокровенными помыслами, дѣяніями и путями."
II. Проповѣдь.
Около трехъ-четвертей седьмаго въ деревнѣ Геслонъ, и во всю длину ея небольшой улицы отъ Донниторнскаго Герба до кладбищенскихъ воротъ, обнаружилось необыкновенное движеніе; жители оставили свои помѣщенія, побуждаемые къ тому очевидно не однимъ лишь желаніемъ понѣжиться на вечернемъ солнцѣ. Донниторнскій Гербъ стоялъ у входа въ деревню, и небольшой хуторный и усадебный дворы, находившіеся съ боку и указывавшіе на то, что къ гостинницѣ принадлежалъ изрядный участокъ земли, обѣщали путешественнику хорошій кормъ какъ для него самого, такъ и для лошади. Это могло служить ему утѣшеніемъ въ томъ, что поврежденная временемъ вывѣска не позволяла ему хорошенько ознакомиться съ геральдическими изображеніями древней фамиліи Донниторнъ. Мистеръ Кассонъ, хозяинъ гостинницы, уже нѣсколько времени стоялъ у дверей, держа руки въ карманахъ, становясь то на пятки, то на цыпочки и покачиваясь; его взоры были обращены на неогороженный участокъ, гдѣ на срединѣ помѣщался клёнъ, который, какъ было извѣстно хозяину, былъ мѣстомъ назначенія мужчинъ и женщинъ важнаго вида, время-отъ-времени проходившихъ мимо его.
Личность мистера Кассона вовсе не принадлежала къ числу обыкновенныхъ типовъ, которые не заслуживаютъ описанія. Съ перваго взгляда она, казалось, главнѣйшимъ образомъ состояла изъ двухъ сферъ, относившихся другъ къ другу такъ же, какъ земля и луна; то-есть нижняя сфера, казалось на простой взглядъ, была въ тринадцать разъ больше верхней, которая, естественно, отправляла должность простаго спутника и подчиненнаго. Но этимъ и ограничивалось сходство, потому-что голова мистера Кассона вовсе не была сателлитомъ меланхолическаго вида, или "запятнаннымъ шаромъ", какъ непочтительно отозвался о мѣсяцѣ Мильтонъ; напротивъ, голова и лицо были весьма-гладки и имѣли совершенно-здоровый видъ; лицо, состоявшее главнѣйшимъ-образомъ изъ круглыхъ и румяныхъ щекъ, между которыми носъ и глаза образовывали такую незначительную связь и перерывы, что о нихъ почти не стоило и упоминать, выражала радостное довольство, смягчавшееся только сознаніемъ личнаго достоинства, которымъ была проникнута вся фигура. Это чувство достоинства нельзя было считать чрезмѣрнымъ въ человѣкѣ, находившемся цѣлыя пятнадцать лѣтъ въ должности дворецкаго "фамиліи" и, въ своемъ настоящемъ высокомъ положеніи, по-необходимости, часто имѣвшемъ дѣло съ подчиненными. Въ послѣднія пять минутъ мистеръ Кассонъ обдумывалъ въ умѣ проблему: какимъ-образомъ удовлетворить своему любопытству и отправиться на Лугъ, не лишаясь своего достоинства. Онъ уже отчасти разрѣшилъ задачу, вынувъ руки изъ кармановъ и вдвинувъ ихъ въ проймы своего жилета, затѣмъ наклонивъ голову на одну сторону и принявъ видъ презрительнаго равнодушія ко всему, что могло попасться ему на глаза; какъ вдругъ его мысли обратило на себя приближеніе всадника, того самого, который незадолго передъ тѣмъ останавливалъ свою лошадь и продолжительнымъ взоромъ провожалъ нашего знакомца Адама и который теперь подъѣзжалъ къ дверямъ Донниторнскаго Герба.
-- Возьми лошадь за узду и дай ей напиться, человѣкъ! сказалъ путешественникъ парню въ грубой блузѣ, вышедшему со двора при звукѣ лошадинаго топота -- Что у васъ такое въ вашей деревенькѣ, хозяинъ? продолжалъ онъ, сходя съ лошади.-- У васъ какое-то особенное движеніе.
-- Да проповѣдь методистовъ, сударь! У насъ распространился слухъ, что молодая женщина будетъ проповѣдывать на Лугу, отвѣчалъ мистеръ Кассонъ дискантовымъ и удушливымъ голосомъ, съ нѣкоторымъ жеманствомъ.-- Не угодно ли вамъ, сударь, войдти и не прикажете ли чего?
-- Нѣтъ, я долженъ ѣхать дальше въ Дростеръ. Мнѣ нужно только напоить лошадь... Но что же говоритъ вашъ пасторъ о томъ, что молодая женщина читаетъ проповѣди прямо у него подъ носомъ?
-- Пасторъ Ирвайнъ не живетъ здѣсь, сударь: онъ живетъ въ Брокстонѣ, вонъ тамъ за холмомъ. Домъ священника здѣсь совсѣмъ развалился, сударь, такъ-что господину нельзя жить въ немъ. Онъ приходитъ проповѣдывать по воскресеньямъ послѣ обѣда, сударь, и оставляетъ здѣсь свою лошадь. Это, сударь, сѣрая лошадка, которую онъ высоко цѣнитъ. Онъ всегда оставлялъ ее здѣсь, сударь, еще въ то время, когда я не былъ хозяиномъ Донниторнскаго Герба. Я не здѣсь родился, сударь, какъ вы легко можете узнать по моему произношенію. Въ этой сторонѣ, сударь, выражаются чрезвычайно странно, такъ-что господамъ весьма-трудно понимать ихъ. Я, сударь, выросъ среди господъ, привыкъ къ ихъ языку, когда еще былъ мальчишкой. Какъ, думаете вы, произносятъ здѣсь люди "hevn't you?" {Трактирщикъ говоритъ простонароднымъ языкомъ: "havn't you", вмѣсто "have not you".} Господа, извѣстно, говорятъ: "hevn't you?" ну, а здѣсь народъ говоритъ: "hanna yey". Такъ, какъ они говоритъ здѣсь, сударь, это называется діалекъ. Я слышалъ, что сквайръ Донниторнъ не разъ говорилъ объ этомъ: это, говорилъ онъ, діалекъ.
-- Такъ, такъ, сказалъ чужестранецъ, улыбаясь.-- Я очень-хорошо знаю это. Но я не думаю, чтобъ у васъ тутъ было много методистовъ... въ вашемъ земледѣльческомъ мѣстечкѣ. Я даже предполагалъ, что трудно найдти между вами методиста. Вѣдь вы всѣ фермеры, не правда ли? А вѣдь Методисты имѣютъ мало вліянія на это сословіе.
-- Нѣтъ, сударь, здѣсь въ окрестности живетъ множество рабочихъ. Здѣсь живетъ мистеръ Бёрджъ, которому принадлежитъ лѣсной дворъ, вотъ этотъ; онъ занимается постройками и починками, и у него много работы. Потомъ неподалеку отсюда находятся каменоломни. Нѣтъ, въ этой сторонѣ есть много работы, сударь! Потомъ, здѣсь есть славная куча методистовъ въ Треддльстонѣ... Это ярмарочный городъ, миляхъ въ трехъ отсюда... вы, можетъ-быть, проѣжали черезъ него, сударь! Ихъ набралось теперь здѣсь нѣсколько десятковъ на Лугу. Оттуда-то наши рабочіе и набираются этого ученія, хотя во всемъ Геслонѣ только два методиста: это Виллъ Маскри, колесникъ, и Сетъ Бидъ, молодой человѣкъ, занимающійся плотничною работою.
-- Слѣдовательно, проповѣдница изъ Треддльстона, не такъ ли?
-- Нѣтъ, сударь, она изъ Стонишейра, около тридцати миль отсюда. Но она пріѣхала сюда погостить къ мистеру Пойзеру на мызѣ... Это вотъ ихъ риги и большія орѣховыя деревья, все прямо на лѣвой рукѣ, сударь! Она родная племянница жены Пойзера, и Пойзеры будутъ очень-недовольны и огорчены тѣмъ, что она такъ дурачится. Но я слышалъ, что когда въ голову этихъ методистокъ заберется такой вздоръ, то ихъ нельзя удержатъ ничѣмъ: многія изъ нихъ дѣлаются совершенно-сумасшедшими со своей религіей. Впрочемъ, эта молодая женщина, съ виду очень-кроткая. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ говорили; самъ я ея не видѣлъ.
-- Жаль, что у меня нѣтъ времени и что я долженъ ѣхать дальше: мнѣ хотѣлось бы остаться здѣсь и посмотрѣть на нее. Я удалился съ своей дороги на цѣлыя двадцать минутъ, желая осмотрѣть вашъ домъ въ долинѣ. Онъ, кажется, принадлежитъ сквайру Донниторну, не такъ ли?
-- Да, сударь, это охотничье мѣсто Донниторна, совершенно такъ. Славные дубы, сударь, не правда ли? Я ужь долженъ знать, что это такое, сударь, потому-что жилъ у нихъ дворецкимъ цѣлыя пятнадцать лѣтъ. Наслѣдникъ всего этого теперь капитанъ Донниторнъ, сударь, внукъ сквайра Донниторна. Онъ будетъ совершеннолѣтнимъ къ нынѣшней жатвѣ, сударь: вотъ тогда ужь будетъ праздникъ на нашей улицѣ. Ему, сквайру Донниторну, принадлежитъ вся окрестность здѣсь, сударь!
-- Да, прекрасное мѣстечко, кому бы оно тамъ ни принадлежало, сказалъ путешественникъ, садясь на лошадь: -- и здѣсь водятся также красивые, стройные ребята. Я встрѣтилъ парня, какого мнѣ еще не удавалось видѣть въ жизни, съ полчаса назадъ, у подошвы холма... плотникъ, высокій, широкоплечій малый, черноволосый и черноглазый. Онъ былъ бы отличный солдатъ. Намъ нуженъ такой народъ, какъ этотъ малый, чтобъ бить французовъ.
-- Знаю, сударь, про кого изволите говоритъ: это былъ Адамъ Бидъ... готовъ побожиться, что это былъ онъ... сынъ Матвѣя Бида... всѣ здѣсь знаютъ его. Онъ чрезвычайно-смѣтливый, старательный парень и удивительно-силенъ. Ей-Богу, сударь... извините, что я говорю такимъ-образомъ... онъ въ состояніи пройдти сорокъ миль въ день и подниметъ около шестидесяти стоновъ {Въ стонѣ отъ 8 до 16 англійскихъ фунтовъ.}. Его очень любятъ здѣшніе господа, сударь; капитанъ Донниторнъ и мистеръ Ирвайнъ очень заботятся о немъ. Но онъ немного подымаетъ носъ и важничаетъ.
-- Ну, прощайте, хозяинъ! Мнѣ надо ѣхать.
-- Къ услугамъ вашимъ, сударь! Прощайте.
Путешественникъ пустилъ свою лошадь скорою рысью по деревнѣ; но когда онъ доѣхалъ до Луга, то очаровательное зрѣлище, представившееся ему съ правой стороны, странный контрастъ, образуемый группами поселянъ и собраніемъ методистовъ близъ клёна, а больше всего, можетъ-быть, желаніе увидѣть молодую проповѣдницу искушали его до такой степени, что онъ остановился и подавилъ въ себѣ страстное желаніе совершать свой путь какъ-можно-скорѣе.
Лугъ находится въ концѣ деревни, и тамъ дорога расходилась по двумъ направленіямъ: одна вела верхъ на холмъ, мимо церкви, другая прелестными извилинами шла внизъ по долинѣ. Съ той стороны Луга, которая была обращена къ церкви, помѣщались не прямою линіею крытыя соломою избы и доходили почти до кладбищенскихъ воротъ; съ другой же, сѣверозападной стороны ничто не препятствовало наслаждаться видомъ прелестнаго волнистаго луга, лѣсистой долины и мрачной массы отдаленныхъ горъ. Богатая, волнистая область Ломшейръ, куда принадлежала деревня Геслопъ, граничитъ съ мрачнымъ предмѣстьемъ Стонишейръ, голые холмы котораго господствуютъ надъ областью. Такъ иногда вамъ случается увидѣть, что красивая, цвѣтущая здоровьемъ и молодостью дѣвушка идетъ подъ руку съ неуклюжимъ, высокимъ, смуглымъ братомъ. Въ два, или три часа ѣзды путешественникъ проѣзжаетъ открытую, лишенную деревьевъ область, пересѣкаемую полосами холоднаго сѣраго камня, вступаетъ въ другую, гдѣ его путь лежитъ извилинами подъ кровомъ лѣсовъ, или извивается по волнистымъ холмамъ, покрытымъ рядами деревьевъ, высокою луговою травою и густою рожью, и гдѣ, при каждомъ поворотѣ, встрѣчаетъ старую дачу, расположенную въ долинѣ, или на вершинѣ покатости, или домъ съ цѣлою цѣпью сараевъ и кучею золотистыхъ стоговъ, или старую колокольню, виднѣющуюся надъ множествомъ деревьевъ и крышъ, покрытыхъ соломою и темно-красными черепицами. Такое зрѣлище, какое мы изобразили въ послѣднихъ двухъ строкахъ, представляла церковь деревни Геслопъ нашему путешественнику, когда онъ сталъ подыматься по отлогому откосу, который велъ на веселую вершину. Находясь близъ Луга, онъ могъ сразу вполнѣ обозрѣть всѣ другія типическія черты очаровательной страны. На самомъ горизонтѣ виднѣлись обширныя конической формы массы холмовъ, походившія на исполинскія ограды, назначенныя для защиты этой хлѣбной и полевой области отъ рѣзкихъ и свирѣпыхъ сѣверныхъ вѣтровъ. Холмы находились въ небольшомъ отдаленіи и потому не были одѣты въ пурпуровый таинственный цвѣтъ; на ихъ темныхъ зеленоватыхъ откосахъ ясно виднѣлись овцы, о движеніи которыхъ, конечно, можно было только догадываться. Время текло своимъ чередомъ, а эти массы не отвѣчали никакимъ перемѣнамъ, всегда оставались мрачными и пасмурными послѣ утренняго блеска, быстраго свѣта апрѣльскаго полудня, прощальнаго малиноваго сіянія лѣтняго солнца, заставляющаго созрѣвать плоды. Непосредственно за ними глазъ отдыхалъ на ближайшей чертѣ повисшихъ лѣсовъ, раздѣлавшихся широкими полосами пастбищъ, или полосами хлѣба, еще непокрытыхъ однообразною лиственною завѣсою послѣднихъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, но все-таки показывавшихъ жаркій цвѣтъ медоваго дуба и нѣжную зелень ясеневаго дерева и липы. Затѣмъ слѣдовала долина, гдѣ лѣса были гуще: какъ-будто они торопливо скатились внизъ на покатости съ полосъ, оставшихся гладкими, и помѣстились здѣсь длятого, чтобъ лучше защитить высокій домъ, возвышавшій свои стѣны и посылавшій свой слабый голубой лѣтній дымъ въ ихъ сторону. Впереди дома былъ обширный паркъ и довольно-большой чистый прудъ; но волнистая покатость поляны не дозволила нашему путешественнику видѣть ихъ со стороны деревенскаго луга. Вмѣсто этого онъ видѣлъ первый планъ картины, который быль также очарователенъ: ровные солнечные лучи проникали, подобно прозрачному золоту, между наклоненными стебельками пушистой травы и высокимъ краснымъ щавелемъ и между бѣлыми зонтиками цикуты, испещрившихъ густую нагороди. Лѣто было въ той порѣ, когда звукъ точимой косы заставляетъ насъ съ сожалѣніемъ смотрѣть на осыпанные цвѣтами луга.
Онъ могъ бы увидѣть другія красоты ландшафта, еслибъ немного повернулся на сѣдлѣ и посмотрѣлъ на востокъ, за пастбище и лѣсной дворъ Джонатана Бёрджа по направленію къ зеленымъ хлѣбороднымъ полямъ и орѣховымъ деревьямъ близъ мызы; но ясно было, что живыя группы, находившіяся близъ него, интересовали его болѣе. Здѣсь были всѣ поколѣнія деревни, начиная съ "дѣдушки Тафта", въ темномъ шерстяномъ колпакѣ, который былъ сгорбленъ въ-три-погибели, но, казалось, былъ еще довольно-живучъ и могъ держаться на ногахъ немало времени, опираясь на свою короткую палку, до грудныхъ дѣтей, таращившихъ маленькія круглыя головки въ стеганыхъ полотняныхъ шапочкахъ. Постепенно прибывали новыя лица -- поселяне съ тяжелою походкою, которые, поужинавъ, выходили посмотрѣть на необыкновенную сцену тупымъ бычачьимъ взоромъ, желая услышатъ, какимъ-образомъ другіе будутъ объяснять сцену, но сами не рѣшаясь сдѣлать какой-либо вопросъ. Всѣ, однакожъ, старались не смѣшаться съ методистами на Лугу, ожидавшими проповѣди, потому-что никто изъ нихъ не допустилъ бы взвести на себя обвиненія, будто онъ пришелъ послушать "проповѣдницу": всѣ они пришли только длятого, чтобъ увидѣть, "что тутъ будетъ происходить". Мужчины главнѣйшимъ образомъ собрались около кузницы. Но не думайте, чтобъ они образовывали толпу. Поселяне не толпятся никогда: они не знаютъ, что значитъ шептаться; они, повидимому, такъ же неспособны тихо выражаться, какъ корова, или олень. Истый крестьянинъ поворотится спиною къ своему собесѣднику, броситъ вопросъ изъ-за-плеча, какъ-бы думая убѣжать отъ отвѣта, и въ самомъ разгарѣ бесѣды отойдетъ отъ васъ два-три шага въ сторону. Такимъ-образомъ, группа, находившаяся близъ дверей кузницы, вовсе не была сомкнута и не образовывала плотнаго забора передъ Чадомъ Кренеджемъ, самимъ кузнецомъ, который, опираясь на дверной косякъ и скрестивъ черныя дюжія руки, повременамъ разражался страшнымъ ревомъ хохота надъ собственными остротами, видимо предпочитая ихъ насмѣшкамъ Жилистаго Бена, отказавшагося отъ удовольствій "Остролистника" длятого, чтобъ увидѣть жизнь въ новой формѣ. Но оба рода остротъ заслуживали одинаковое презрѣніе мистера Джошуа Ранна. Кожаный фартукъ и подавленная угрюмость мастера Ранна никого неоставляли въ сомнѣніи, что онъ былъ деревенскій башмачникъ. Выпятившіеся подбородокъ и животъ и вертящіеся большіе пальцы болѣе-тонкимъ образомъ заставляли незнакомыхъ, чужихъ людей предполагать, что они находятся въ присутствіи приходскаго дьячка. "Старымъ Джошкой" (такъ непочтительно называли его сосѣди) начинало овладѣвать негодованіе; но онъ до-этихъ-поръ произнесъ только густымъ, но сдержаннымъ басомъ, походившимъ на достраиваніе віолончеля: "Сетона, царя аморейска, ибо милость его во вѣки; Ога, царя вазанска, ибо милость его во вѣки" -- изрѣченіе, которое, казалось, имѣло очень-мало отношенія къ настоящему случаю, но которое, какъ и всякая другая аномалія, было естественнымъ слѣдствіемъ, какъ вы, читатель, увидите. Мистеръ Раннъ внутренно поддерживалъ достоинство церкви предъ лицомъ этого соблазнительнаго вторженія методизма, и такъ-какъ это достоинство, по его мнѣнію, могло быть поддержано только его звучнымъ голосомъ, то очень-естественно, что первою идеею его было привести цитату изъ псалма, который онъ читалъ въ послѣднее воскресенье послѣ обѣда.
Такъ-какъ женщины были любопытнѣе нуженъ, то онѣ собрались на самой границѣ Луга, гдѣ онѣ лучше могли разсмотрѣть костюмъ, походившій на костюмъ квакеровъ, и странное поведеніе методистокъ. Подъ клёномъ стояла небольшая тележка, которая была взята у колёсника и должна была служить каѳедрою; около ней были разставлены нѣсколько скамеекъ и стульевъ. Нѣкоторые изъ методистовъ сидѣли на нихъ съ закрытыми глазами, какъ-бы погруженные въ молитву, или въ размышленіе. Другіе продолжали стоять, обратившись къ поселянамъ лицомъ, на которомъ выражалось меланхолическое состраданіе, что чрезвычайно забавляло Бесси Бренеджъ, живую дачъ кузнеца, называемую бесѣдами Чадова Бессъ. Она удивлялась, "почему эти люди строили такія скучныя физіономіи". Чадова Бессъ была предметъ особеннаго состраданія, потому-что за волосы, зачесанныя назадъ и прикрытые на самой макушкѣ головы чепчикомъ, показывали украшеніе, которымъ она гордилась больше, нежели своими румяными щеками, именно двѣ большія круглыя серьги съ фальшивыми гранатами. Эти украшенія были предметомъ презрѣнія нетолько методистовъ, но и ея родной кузины и тётки Тимоѳеевой Бессъ, которая съ истинно-родственными чувствами часто выражала опасеніе, чтобъ эти серьги не довели ея до чего-нибудь дурнаго, въ душѣ своей желая совершенно-противнаго.
Тимоѳеева Бессъ, сохранившая дѣвичье прозвище между своими короткими знакомыми, уже давно была женою Рыжаго Джима и обладала порядочнымъ запасомъ драгоцѣнностей, составляющихъ принадлежность замужней женщины. Изъ нихъ достаточно будетъ упомянуть о плотномъ грудномъ ребенкѣ, котораго она качала на рукахъ, и о здоровомъ пятилѣтнемъ мальчикѣ въ короткихъ по колѣно штанахъ и съ голыми красными ногами, на шеѣ у котораго висѣла ржавая молочная кружка наподобіе барабана и котораго особенно обѣгала небольшая собачка Чада. Эта юная масличная вѣтвь славилась подъ именемъ Бена Тимоѳеевой Бессъ. Бенъ Тимоѳеевой Бессъ имѣлъ весьма-любознательный нравъ и не стѣснялся ложнымъ стыдомъ. Онъ вышелъ изъ группы женщинъ и дѣтей, расхаживалъ между методистами, смотрѣлъ имъ прямо въ лицо, открывъ ротъ, и, въ видѣ музыкальнаго акомпаньемента, ударялъ палкой въ молочную кружку. Но когда одна изъ пожилыхъ женщинъ съ важнымъ видомъ наклонилась къ нему и въ увѣщаніе хотѣла взять его за плечо, то Бенъ Тимоѳеевой Бессъ сначала лягнулъ ее изо всей мочи, а потомъ далъ тягу и искалъ убѣжища за ногами своего отца.
-- Ахъ, ты щенокъ этакой! сказалъ Рыжій Джимъ съ нѣкоторою отеческою гордостью: -- если ты не будешь держать палки спокойно, то я отыму ее у тебя. Какъ ты смѣешь такъ лягаться?
-- Подай его сюда, ко мнѣ, сказалъ Чадъ Кренеджу -- я его свяжу и подкую, какъ лошадь.-- А! мистеръ Кассонъ, продолжалъ онъ, увидя трактирщика, медленно подходившаго къ группѣ мужчинъ:-- какъ поживаете? Что, вы также пришли стонать? Говорятъ, люди, слушающіе методистовъ, всегда стонутъ, какъ-будто они повреждены внутренне. Я буду рычать такъ, какъ рычала ваша корова намедни ночью: вотъ тогда проповѣдникъ увѣрится, что я на истинномъ пути.
-- Я совѣтую вамъ не дѣлать глупости, Чадъ! сказалъ мистеръ Кассонъ съ нѣкоторымъ достоинствомъ.-- Пойзеру не будетъ пріятно, если онъ услышитъ, что съ племянницею его жены обращаются непочтительно, хотя онъ самъ, можетъ-быть, не очень-то доволенъ, что она взялась читать проповѣдь.
-- Ну, да вѣдь она и недурна собой, сказалъ Жилистый Бенъ.-- Что до меня, то я очень люблю проповѣди хорошенькихъ женщинъ: я знаю, что онѣ убѣдятъ меня гораздо-скорѣе, нежели проповѣди безобразныхъ мужчинъ. Мнѣ вовсе не покажется страннымъ, если я сдѣлаюсь методистомъ сегодня же вечеромъ и стану ухаживать за проповѣдницей, какъ Сетъ Бидъ.
-- Ну, Сетъ, кажется, подымаетъ носъ слишкомъ-высоко, сказалъ мистеръ Кассонъ.-- Не думаю, что ея родня останется довольна, если она станетъ смотрѣть на простаго плотника.
-- Полно, такъ ли? сказалъ Бенъ, высокимъ дискантомъ.-- Какое же дѣло роднѣ до этого?... Это не касается до нихъ ни на-волосъ. Пусть себѣ пойзерова жена задираетъ носъ и забываетъ прошлое; но Дина Моррисъ, разсказываютъ, бѣдна... работаетъ на мельницѣ и едва въ-состояніи содержать самоё-себя. Статный молодой плотникъ, да къ-тому же методистъ, какъ Сетъ Бидъ, былъ бы для нея хорошею парой. Вѣдь Пойзеры заботятся же объ Адамѣ Бидѣ, какъ о своемъ родномъ племянникѣ.
-- Вздоръ, вздоръ! сказалъ Джошуа Раинъ.-- Адамъ и Сетъ два совершенно-различные человѣка; имъ обоимъ не сошьешь сапога на одной и той же колодкѣ.
-- Можетъ -- быть, сказалъ Жилистый Бенъ презрительно:-- но для меня Сетъ лучше, хотя бы онъ былъ методистомъ вдвое больше теперешняго. Сетъ обезоружилъ меня совершенно: я дразнилъ его сегодня все время, что мы работали вмѣстѣ, и онъ терпѣлъ мои шутки, какъ ягненокъ. Притомъ же, онъ смѣлый малый: мы однажды ночью шли съ нимъ но полямъ и вдругъ увидѣли горящее дерево, которое приближалось къ намъ; мы думали, что лѣшій хочетъ подшутить надъ нами, и уже собрались бѣжать, какъ Сетъ, не задумываясь, бросился впередъ такъ же смѣло, какъ констебль. А! да вотъ онъ вышелъ отъ Билля Маскри; да вотъ и самъ Билль съ такимъ кроткимъ видомъ: подумаешь, что онъ не смѣетъ ударить гвоздя по шапочкѣ, боясь испортить его. А вотъ и красивая проповѣдница! Ей-ей, она сняла свою шляпку. Я пойду поближе.
Нѣсколько человѣкъ послѣдовали примѣру Бена, и путешественникъ на лошади также приблизился къ Лугу, въ то время, какъ Дина, впереди своихъ подругъ, довольно-быстро подходила къ телегѣ, находившейся подъ клёномъ. Когда она проходила мимо высокаго Сета, то казалась очень-небольшаго роста; но, когда она помѣстилась на телегѣ, гдѣ ея нельзя было сравнять ни съ кѣмъ, то ея ростъ, казалось, былъ выше средняго женскаго, хотя въ дѣйствительности не превосходилъ его. Этимъ она была обязана своей тоненькой фигурѣ и простенькому черному платью. Чужестранецъ пришелъ въ изумленіе, когда увидѣлъ, какъ она приблизилась къ телегѣ и взошла на нее: его изумила не столько женская граціозность ея появленія, сколько совершенное отсутствіе въ ея наружности мысли о себѣ. Онъ представлялъ ее себѣ иначе: онъ предполагалъ, что она станетъ выступать мѣрными шагами, что ея наружный видъ будетъ проникнутъ важною торжественностью; онъ былъ увѣренъ, что на ея лицѣ увидитъ улыбку сознательной святости, или грозную горечь. Онъ зналъ только два типа методистовъ: восторженныхъ и жолчныхъ. Но Дина шла такъ просто, какъ-будто отправлялась на рынокъ, и, повидимому, вовсе не думала о своей наружности, какъ маленькій мальчикъ: въ ней не было замѣтно ни особенной краски на лицѣ, ни трепета, которые говорили бы: "я знаю, что вы меня считаете хорошенькою женщиною, которая еще слишкомъ-молода длятого, чтобъ проповѣдывать"; она не подымала и не опускала вѣкъ, не сжимала губъ, не держала такъ рукъ, какъ бы длятого, чтобъ выразить: "но вы должны смотрѣть на меня, какъ на святую". Она не имѣла никакой книги въ рукахъ, которыя были безъ перчатокъ; она опустила руки и нѣсколько скрестила ихъ передъ собою, когда остановилась и своими сѣрыми глазами смотрѣла на народъ. Въ глазахъ не было замѣтно ни малѣйшей проницательности; они, казалось, скорѣе проливали любовь, а не старались замѣтить, что происходило вокругъ; судя по ихъ мягкому выраженію, всѣ мысли ихъ владѣтельницы были обращены на то, что предстояло ей совершить, и что внѣшніе предметы не имѣли на нее никакого вліянія. Она стояла, обратившись лѣвою стороною къ заходившему солнцу, отъ лучей котораго защищали ее покрытые листьями сучья, при мягкомъ свѣтѣ нѣжный колоритъ ея лица, казалось, имѣлъ какую-то спокойную яркость, подобно цвѣтамъ вечеромъ. Она имѣла небольшое овальное лицо равной прозрачной бѣлизны; контуръ щекъ и подбородка напоминалъ форму яйца; у ней былъ полный ротъ, но которому, однакожь, можно было заключить о ея твердомъ характерѣ; ноздри ея были очерчены изящно, лобъ низокъ и прямъ, окруженный гладкими локонами свѣтлорусыхъ волосъ. Волосы были просто зачесаны за уши и прикрыты, дюйма на два отъ бровей, квакерскою сѣточкою. Брови, такого же цвѣта, какъ волосы, были совершенно-горизонтальны и очерчены твердо, рѣсницы не темнѣе бровей, длинны и густы; однимъ словомъ, ничто не было смазано, или не окончено. Лицо ея принадлежало къ числу такихъ, которыя заставляютъ вспомнить бѣлые цвѣты съ легко-подрумяненными чистыми лепестками. Вся красота глазъ заключалась въ ихъ выраженіи; они дышали такою простотою, такою искренностію, такою истинною любовью, что передъ ними не могли не смягчиться ни грозный неодобряющій взоръ, ни легкая насмѣшка. Джошуа Раннъ продолжительно кашлянулъ, какъ-бы прочищая горло длятого, чтобъ лучше переварить новыя мысли, которыя теперь представились ему; Чадъ Кренеджъ снялъ кожаную шапочку, прикрывавшую макушку, и почесалъ въ головѣ, а Жилистый Бенъ удивился, откуда бралась у Сета смѣлость даже подумать ухаживать за проповѣдницей.
"Что за милое существо!" подумалъ незнакомецъ. "Но вотъ ужь природа никогда не думала сдѣлать изъ нея проповѣдницу, я увѣренъ въ томъ."
Онъ, можетъ-быть, принадлежалъ къ числу людей, предполагающихъ, что природа имѣетъ театральныя свойства и, съ цѣлью облегчить искусство и психологію, "сочиняетъ" свои характеры, такъ-что въ нихъ нельзя ошибиться. Но Дина начала говорить.
-- Друзья! сказала она яснымъ, но негромкимъ голосомъ: -- помолимся о благословеніи.
Она закрыла глаза и, нѣсколько опустивъ голову, продолжала тѣмъ же мѣрнымъ голосомъ, какъ-бы разговаривая съ кѣмъ-то, находившимся въ недалекомъ отъ нея разстояніи:
-- Спаситель нашъ отъ грѣховъ! когда бѣдная женщина, отягощенная грѣхами, подошла къ колодцу длятого, чтобъ достать воды, она нашла тебя сидящимъ у колодца. Она не знала тебя; она не искала тебя; умъ ея былъ помраченъ; жизнь ея была нечестива. Но ты заговорилъ съ нею, ты коснулся ея, ты показалъ ей, что ея жизнь лежала открытою передъ тобою, и между-тѣмъ ты готовъ былъ дать ей благословеніе, котораго она никогда не искала. Іисусе! ты находишься среди насъ и ты знаешь всѣхъ людей: если здѣсь есть люди, подобные той бѣдной женщинѣ... если ихъ умъ омраченъ и жизнь нечестива... если они пришли, не ища тебя, не желая научиться; яви имъ ту же безпредѣльную благость, которую ты явилъ ей. Вразуми ихъ, Господи, отверзи имъ слухъ, чтобъ они поняли мои слова, открой передъ ихъ умомъ ихъ грѣхи и заставь ихъ жаждать спасенія, которое ты готовъ ниспослать имъ.
-- Господи! ты всегда находишься съ избранными твоими: они видятъ тебя въ ночное бдѣніе, и душа ихъ пылаетъ внутри ихъ, когда ты глаголешь имъ. И ты приближаешься къ тѣмъ, которые не знали тебя: отверзи имъ глаза, да увидятъ тебя... да увидятъ тебя плачущаго надъ ними и говорящаго: "Вы не хотите придти ко мнѣ и получить жизнь..." да увидятъ тебя распятаго на крестѣ и говорящаго: "Отче, прости имъ, они не вѣдаютъ, что творятъ"... да увидятъ тебя приходящаго со славою судить ихъ. Аминь.
Дина снова открыла глаза, замолчала и обратила взоръ на группу поселянъ, которые, между-тѣмъ, ближе придвинулись къ ней съ ея правой стороны.
-- Друзья! продолжала она, нѣсколько возвысивъ голосъ: -- всѣ вы были въ церкви и, я думаю, должны были слышать эти слова, читанныя священникомъ: "Духъ Божій на мнѣ, ибо онъ помазалъ меня возвѣстить евангеліе нищимъ". Эти слова произнесъ Іисусъ Христосъ... Онъ сказалъ, что пришелъ "возвѣстить евангеліе нищимъ". Не знаю, думали ли вы когда-либо объ этихъ словахъ; но я разскажу вамъ, когда я услышала ихъ въ первый разъ. Въ такой же вечеръ, какъ сегодня, какъ я была маленькой дѣвочкой, тётка моя, воспитавшая меня, взяла меня съ собою послушать добраго человѣка, проповѣдывавшаго народу, который собрался на полѣ, какъ мы теперь здѣсь. Я очень-хорошо припоминаю его лицо: онъ былъ человѣкъ очень-старый и имѣлъ очень-длинные сѣдые волосы; его голосъ былъ очень-мягокъ и пріятенъ. Такого голоса мнѣ не удавалось слышать въ жизни до того времени. Я была маленькой дѣвочкой и почти ничего не знала, и этотъ старикъ, казалось мнѣ, такъ отличался отъ всѣхъ людей, которыхъ я только видѣла до того времени, что я спрашивала себя: не сошелъ ли онъ съ неба проповѣдывать намъ, и сказала: "Тетушка, онъ опять возвратится на небо сегодня вечеромъ, какъ на картинкѣ въ библіи?"
-- Этотъ человѣкъ Божій былъ мистеръ Веслей, который провелъ всю свою жизнь, дѣлая то, что дѣлалъ нашъ Господь... проповѣдывалъ евангеліе нищимъ... онъ представился въ вѣчность восемь лѣтъ тому назадъ. Я узнала о немъ побольше уже нѣсколько лѣтъ спустя; но въ то время я была глупою безразсудною дѣвочкою и помню только одно изо всей рѣчи, которую онъ сказалъ намъ. Онъ сообщилъ намъ, что "евангеліе" означаетъ "благовѣстіе", то-есть добрую вѣсть или радостную вѣсть. Вы знаете, евангеліе значитъ то, что говоритъ намъ о Богѣ священное писаніе.
-- Размыслите же объ этомъ! Іисусъ Христосъ снизшелъ истинно съ небесъ. Подобно тому, какъ я, будучи неразумнымъ ребенкомъ, думала о мистерѣ Веслеѣ, и сшелъ длятого, чтобъ сообщить благія вѣсти о Богѣ нищимъ. Я и вы, дорогіе друзья, нищіе. Мы были воспитаны въ бѣдныхъ избахъ, выросли на овсяномъ хлѣбѣ и вели грубую жизнь; мы не находились долго въ школѣ, не читали много книгъ и знаемъ только то, что происходитъ около насъ. Мы принадлежимъ къ числу тѣхъ именно людей, которымъ нужно слышать добрыя вѣсти. Ибо тѣ, которымъ жить хорошо, не слишкомъ заботятся о томъ, чтобъ услышать добрыя вѣсти съ небесъ; но когда бѣдный человѣкъ, или бѣдная женщина находятся въ затруднительномъ положеніи и должны тяжко трудиться длятого, чтобъ жить, то они рады получить письмо, изъ котораго узнаютъ, что у нихъ есть другъ, желающій помочь имъ. Конечно, мы не можемъ не знать кое-чего о Богѣ, если даже и вовсе не слышали евангелія, добрыхъ вѣстей, которыя принесъ намъ нашъ Спаситель. Такъ мы знаемъ, что все исходитъ отъ Бога. Развѣ вы не говорите почти ежедневно: "Дай Богъ, чтобъ то, или другое случилось", и "мы скоро станемъ косить траву, лишь далъ бы намъ Богъ хорошей погоды подольше"? Мы знаемъ очень-хорошо, что находимся совершенно въ рукахъ Божіихъ: мы не сами родились на свѣтъ, когда мы спимъ, то не можемъ сами заботиться о своей жизни; дневной свѣтъ, вѣтеръ, хлѣбъ, коровы, дающія намъ молоко, все, что мы имѣемъ, мы имѣемъ отъ Бога. Онъ даровалъ намъ душу, вселилъ любовь между родителями и дѣтьми, между мужемъ и женой. Но развѣ намъ только это и нужно знать о Богѣ? Мы видимъ, что Онъ великъ и всемогущъ и все, что желаетъ, можетъ совершить; если мы попытаемся думать о немъ, то совершенно потеряемся, какъ въ борьбѣ съ необъятною массою воды.
-- Но, можетъ-быть, въ вашей головѣ возникаетъ сомнѣніе: можетъ ли Богъ много заботиться о насъ, нищихъ? Можетъ-быть, онъ создалъ свѣтъ только для великихъ, мудрыхъ, богатыхъ. Ему ничего не стоитъ дать намъ горсточку нашихъ жизненныхъ припасовъ и нашу скудную одежду; но какъ мы можемъ знать, заботится ли онъ о насъ больше, чѣмъ мы заботимся о червяхъ и садовыхъ предметахъ, когда разводимъ морковь и лукъ? Заботится ли о насъ Богъ, когда мы умираемъ? даетъ ли онъ утѣшеніе, если мы увѣчны, больны, или находимся въ безпомощномъ состояніи? Можетъ-быть, также, онъ недоволенъ нами: иначе, отчего же быть падежу, неурожаю, лихорадкѣ и всякаго рода страданіямъ и безпокойствамъ? Потому-что вся наша жизнь исполнена безпокойства и если Богъ посылаетъ намъ благо, то онъ же, повидимому, посылаетъ и горе. Какже это? подумайте!
-- Ахъ, друзья мои! и добрыя вѣсти о Богѣ, дѣйствительно, нужны намъ; и что значатъ другія добрыя вѣсти, если намъ недостаетъ этихъ? Ибо все прочее имѣетъ конецъ, и, умирая, мы оставляемъ все. Но Богъ имѣетъ бытіе, когда все прочее уже исчезло. Что станемъ мы дѣлать, если онъ не будетъ нашимъ защитникомъ?
Затѣмъ Дина объяснила, какимъ-образомъ были принесены добрыя вѣсти и какимъ-образомъ милость Бога къ нищимъ обнаруживалась въ жизни Іисуса, проявляясь въ его смиреніи и въ его милосердіи.
-- Итакъ, вы видите, дорогіе друзья, продолжала она: -- Іисусъ провелъ почти всю свою жизнь, дѣлая добро нищимъ. Онъ проповѣдывалъ имъ внѣ домовъ, дѣлалъ бѣдныхъ работниковъ своими друзьями, училъ ихъ и дѣлилъ съ ними нужду. Онъ дѣлалъ добро и богатымъ, ибо онъ былъ исполненъ любви ко всѣмъ людямъ; но онъ видѣлъ, что нищіе болѣе нуждались въ его помощи. Такимъ-образомъ, онъ исцѣлялъ увѣчныхъ, и больныхъ, и слѣпыхъ, творилъ чудеса длятого, чтобъ накормить голодныхъ, ибо, говорилъ онъ, ему было жаль ихъ; и онъ былъ весьма милостивъ къ малымъ дѣтямъ и утѣшалъ тѣхъ, которые лишились своихъ друзей, и очень-милостиво разговаривалъ съ бѣдными грѣшниками, скорбѣвшими о своихъ грѣхахъ.
-- Ахъ, не-уже-ли вы не стали бы любить такого человѣка, еслибъ видѣли его... еслибъ онъ былъ здѣсь въ деревнѣ? Какое доброе сердце онъ долженъ имѣть! Какимъ бы онъ былъ другомъ людямъ, находящимся въ затрудненіи! Какъ было бы пріятно учиться у него!
-- Но, дорогіе друзья, кто же былъ этотъ человѣкъ? Былъ ли онъ только добрый человѣкъ... весьма-добрый человѣкъ и больше ничего... подобно нашему дорогому мистеру Веслею, который былъ взятъ отъ насъ?... Онъ былъ Сынъ Божій... "единаго существа съ Богомъ Отцомъ", какъ говоритъ священное писаніе; это означаетъ, что онъ тотъ же Богъ, который есть начало и конецъ всего... Богъ, о которомъ намъ нужно знать. Итакъ, любовь, которую Іисусъ обнаруживалъ къ нищимъ, есть та же самая любовь, которую Богъ имѣетъ къ намъ. Мы можемъ разумѣть, что чувствовалъ Іисусъ, потому-что онъ сшелъ на землю, принявъ на себя плоть, подобную нашей, и говорилъ такія же слова, съ какими мы обращаемся другъ къ другу. Мы боялись при мысли о томъ, что Богъ былъ прежде... Богъ, создавшій міръ, и небо и громъ, и молнію. Мы никогда не могли видѣть его; мы могли видѣть только созданное имъ, и нѣкоторые изъ этихъ предметовъ были страшны такъ, что мы должны трепетать, думая о немъ. Но нашъ божественный Спаситель открылъ намъ естество Бога такимъ-образомъ, какъ могли понять бѣдные неученые люди; онъ открылъ намъ сердце божіе и чувства его къ намъ.
-- Но посмотримъ же поближе, для-чего Іисусъ сшелъ съ небесъ. Въ одномъ мѣстѣ онъ сказалъ: "я пришелъ найдти и спасти то, что было потеряно", и въ другомъ: "я пришелъ не длятого, чтобъ праведныхъ привести къ раскаянію, а длятого, чтобъ привести къ раскаянію грѣшниковъ".
-- Что было потеряно!... Грѣшниковъ!... Ахъ, друзья мои, не должны ли вы и я разумѣть подъ этимъ самихъ себя?
До-этихъ-поръ всадника невольно приковывалъ къ мѣсту очаровательный мягкій высокій голосъ Дины, разнообразіемъ своихъ тоновъ напоминавшій превосходный инструментъ, до котораго касался художникъ, несознававшій своего удивительнаго музыкальнаго таланта. Простыя вещи, о которыхъ она говорила, казались новостью: такъ пробуждаетъ въ насъ новыя чувства мелодія, которую поетъ чистый голосъ ребенка въ хорѣ; спокойная глубина убѣжденія, которою была проникнута ея рѣчь, служила, повидимому, сама-по-себѣ яснымъ доказательствомъ истины сообщеній. Она видѣла, что вполнѣ оковала слушателей. Поселяне еще болѣе приблизились къ ней, и на лицахъ всѣхъ выражалось глубокое вниманіе. Она говорила медленно, хотя совершенно-плавно, часто останавливалась послѣ вопроса, или передъ перемѣною мыслей. Она не измѣняла своего положенія, не дѣлала жестовъ. Сильное впечатлѣніе, которое произвела ея рѣчь, слѣдовало приписать перемѣнявшимся тонамъ въ ея голосѣ, и когда она дошла до вопроса: "будетъ ли Богъ заботиться о насъ, когда мы умремъ?" она произнесла такимъ жалобнымъ, молящимся тономъ, что самыя жосткія сердца не могли удержаться отъ слезъ. Незнакомецъ, которымъ, при первомъ взглядѣ на Дину, овладѣло сомнѣніе въ томъ, чтобъ она могла пробудить вниманіе своихъ грубыхъ слушателей, теперь убѣдился въ несправедливости своего сомнѣнія, но все еще не зналъ, будетъ ли она имѣть власть пробудить въ нихъ сильнѣйшія чувства; а это должно было служить необходимою печатью ея призванія -- призванія проповѣдницы методистки,-- до-тѣхъ-поръ, пока она не произнесла словъ: "потеряно!... грѣшники!" когда въ ея голосѣ и манерахъ произошла большая перемѣна. Она долгое время молчала передъ восклицаніемъ, и пауза, казалось, была слѣдствіемъ волновавшихъ ее мыслей, которыя выразились въ ея чертахъ. Ея блѣдное лицо поблѣднѣло еще болѣе; круги подъ глазами стали глубже, какъ обыкновенно бываетъ, когда скопились слезы, но еще не падаютъ, и въ кроткихъ, выражавшихъ любовь глазахъ отразились испугъ и сожалѣніе, какъ-будто она внезапно увидѣла ангела-истребителя, парившаго надъ головою собравшагося народа. Ея голосъ сталъ глубокъ и неясенъ; но она все-таки не дѣлала никакихъ жестовъ. И Дина вовсе не походила на обыкновенныхъ высокопарныхъ риторовъ. Она не проповѣдывала такъ, какъ слышала, что проповѣдуютъ другіе, а говорила по внушенію собственныхъ чувствъ, воодушевленная собственною простою вѣрою.
Но теперь ею овладѣлъ новый потокъ чувствъ. Ея манеры стали безпокойнѣе, ея рѣчь быстрѣе и взволнованнѣе, когда она стала говорить слушателямъ о ихъ грѣхахъ, умышленномъ невѣжествѣ, о ихъ неповиновеніи Богу, когда она остановилась на ненавистномъ свойствѣ грѣха, на божественной святости и страданіяхъ нашего Спасителя, которыя открыли путь къ нашему спасенію. Наконецъ казалось, что она, страшно желая возвратить на путь истинный потерянную овцу, не могла довольствоваться, обращаясь ко всѣмъ своимъ слушателямъ разомъ. Она обращалась то къ одному, то къ другому, со слезами умиляя ихъ обратиться къ Богу, пока еще не было поздно, описывая имъ крайнюю печаль ихъ душъ, потерянныхъ въ грѣхѣ, питаясь мякиною этого несчастнаго міра, въ большомъ отдаленіи отъ Бога, ихъ Отца, и затѣмъ любовь Спасителя, съ нетерпѣніемъ ожидавшаго ихъ возвращенія.
Между методистами слышались не разъ вздохи и стоны во время проповѣди; но души поселянъ воспламеняются нелегко, и все впечатлѣніе, которое произвела на нихъ въ то время проповѣдь Дины, выразилось незначительнымъ неопредѣленнымъ безпокойствомъ, которое снова могло скоро исчезнуть. Никто изъ нихъ, однакожь, не удалился, кромѣ дѣтей и "дѣдушки Тафта", который, будучи глухъ, не могъ разслышать много словъ и черезъ нѣсколько времени возвратился въ свой уголъ за печью. Жилистый Бенъ чувствовалъ, что ему было не совсѣмъ-то ловко, и почти сожалѣлъ, что пришелъ послушать Дину: онъ опасался, что сказанное ею будетъ какимъ-нибудь образомъ преслѣдовать его. Несмотря на то, онъ очень-охотно смотрѣлъ на нее и внималъ ея рѣчи, хотя и каждую минуту опасался, что она устремитъ на него свои глаза и обратится къ нему въ-особенности. Она уже обращалась къ Рыжему Джиму, который, желая облегчить свою жену, держалъ въ то время на рукахъ груднаго ребенка, и дюжій, но мягкосердый человѣкъ отеръ слезы кулакомъ, какъ-то смутно намѣреваясь сдѣлаться лучшимъ человѣкомъ, меньше ходить мимо каменныхъ коней въ "Остролистникъ" и быть опрятнѣе по воскресеньямъ.
Впереди Рыжаго Джима стояла Чадова Бессъ, которая была необыкновенно-спокойна и внимательна съ той самой минуты, когда Дина начала говорить. Ея не занимала сначала самая рѣчь: она сначала была совершенно погружена въ мысли о томъ, какое удовольствіе въ жизни можетъ имѣть молодая женщина, носящая такой чепецъ, какъ Дина. Съ отчаяніемъ оставивъ это изслѣдованіе, она стала изучать носъ Дины, ея глаза, ротъ и волосы, спрашивая себя, что было лучше -- имѣть ли такое блѣдное лицо, какъ лицо Дины, или же такія, какъ у ней, Бессъ, полныя, румяныя щоки и круглые черные глаза. Но мало-по-малу серьёзное настроеніе всѣхъ произвело впечатлѣніе и на нее, и она стала вникать въ то, что говорила Дина. Нѣжные тоны голоса, исполненное любви краснорѣчіе не тронули ея; но когда Дина обратилась къ слушателямъ съ суровымъ воззваніемъ, то Чадовой Бессъ началъ овладѣвать страхъ. Бѣдная Бесси была извѣстна какъ шалунья, и она знала это; если же слѣдовало людямъ быть добрыми, то ясно было, что она находилась на дурной дорогѣ. Она не могла найдти псалмовъ въ своемъ молитвенникѣ такъ легко, какъ Салли Ганнъ; замѣчали, что она часто хихикала, когда присѣдала мистеру Ирвайну, и ея недостатки въ религіозномъ отношеніи сопровождались соотвѣтственною слабостью въ-отношеніи къ меньшимъ нравственнымъ правиламъ, ибо Бесси неоспоримо принадлежала къ неумытому лѣнивому классу женскихъ характеровъ, которымъ вы смѣло можете предложить яйцо, яблоко, или орѣхи, не опасаясь отказа. Все это знала она и до-этихъ-поръ вовсе не стыдилась этого. Но теперь она стала чувствовать стыдъ, какъ-будто явился констебль и хотѣлъ взять ее и представить въ судъ за какой-то неопредѣленный проступокъ. Ею овладѣлъ неясный страхъ, когда она узнала, что Богъ, котораго она всегда считала столь далекимъ, былъ въ-сущности очень-близокъ къ ней, и что Іисусъ стоитъ возлѣ нея и взираетъ на нее, хотя она и не можетъ видѣть его. Ибо Дина имѣла вѣру въ видимыя проявленія Іисуса, которая распространена между методистами, и умѣла непреодолимо внушать эту вѣру своимъ слушателямъ; она заставляла ихъ чувствовать, что онъ осязательно присутствуетъ среди ихъ и ежеминутно можетъ явить себя имъ такимъ-образомъ, что поразитъ ихъ сердца тоскою и раскаяніемъ.
-- Посмотрите! воскликнула она, обратившись въ лѣвую сторону и устремивъ взоръ на точку, находившуюся надъ головами собравшихся: -- посмотрите, гдѣ стоитъ нашъ Господь, и плачетъ, и простираетъ руки къ вамъ. Послушайте, что онъ говоритъ: "Какъ часто хотѣлъ бы я сзывать васъ, какъ насѣдка сзываетъ своихъ цыплятъ подъ крылья; да вы не хотѣли!... да вы не хотѣли! повторила она тономъ жалобы и укора, снова обративъ взоръ на народъ.-- Посмотрите на слѣды гвоздей на его божественныхъ рукахъ и ногахъ. Ваши грѣхи были причиною ихъ. Ахъ, какъ онъ блѣденъ и изнуренъ! Онъ выстрадалъ великую тоску въ саду, когда его душа изнывала до-смерти и большія кровавыя капли пота струились на землю. Они плевали на него и били кулаками, они бичевали его, они издѣвались надъ нимъ, они положили тяжелый крестъ на его израненныя плечи. Потомъ они распяли его. Ахъ, какъ велики были его страданія! Его уста были сухи отъ жажды, и они издѣвались надъ нимъ даже при его предсмертныхъ мукахъ, тогда-какъ онъ этими высохшими устами молился за нихъ: "Отче, отпусти имъ, ибо не вѣдаютъ, что творятъ". Затѣмъ обуялъ его ужасъ великаго мрака, и онъ чувствовалъ то, что чувствуютъ грѣшники, которые навѣки лишены милостей божіихъ. Это была послѣдняя капля въ чашѣ горечи. "Боже мой, Боже мой!" восклицаетъ онъ: "за что оставилъ ты меня?"
-- И все это онъ понесъ за васъ! за васъ... а вы никогда не помышляете о немъ; за васъ... а вы отворачиваетесь отъ него; вы и не думаете о томъ, что онъ выстрадалъ за васъ. И, несмотря на то, онъ не перестаетъ мучаться за васъ: онъ возсталъ отъ мертвыхъ, онъ молится за васъ, находясь одесную отца: "Отче, отпусти имъ, ибо не вѣдаютъ, что творятъ". И онъ также присутствуетъ здѣсь на землѣ; онъ находится между нами; онъ и теперь находится близъ васъ. Я вижу раны на его тѣлѣ и выраженіе неоскудѣвающей любви въ его взорѣ.
Послѣ этихъ словъ Дина обратилась къ молоденькой Бесси Кренеджъ, привлекательная молодость и явное тщеславіе которой возбуждали сожалѣніе Дины.
-- Бѣдное дитя, бѣдное дитя! Онъ такъ настоятельно призываетъ тебя къ себѣ, а ты не внимаешь ему. Ты думаешь о серьгахъ, о богатыхъ и красивыхъ платьяхъ и чепцахъ, а ты никогда не думаешь о Спасителѣ, который умеръ длятого, чтобъ спасти твою драгоцѣнную душу. Придетъ время, когда щоки твои покроятся морщинами, волосы посѣдѣютъ, бѣдное тѣло твое станетъ сухимъ и дряхлымъ! Тогда ты будешь чувствовать, что твоя душа не спасена; тогда придется тебѣ стать передъ Богомъ одѣтою въ твои грѣхи, въ дурной характеръ и суетные помыслы, и Іисусъ, готовый оказать тебѣ помощь въ настоящее время, тогда не окажетъ ея: такъ-какъ ты не хочешь, чтобъ онъ былъ твоимъ спасителемъ, то онъ будетъ твоимъ судіею. Теперь онъ обращаетъ на тебя взоръ, полный любви и благости, и говоритъ: "Приди ко мнѣ, да найдешь жизнь"; тогда же онъ отвернется отъ тебя и скажетъ: "Иди же отъ меня въ огнь вѣчный!"
Черные, открытые во всю свою величину глаза бѣдной Бесси стали наполняться слезами, ея полныя румяныя щоки и губы поблѣднѣли, и ея лицо исказилось, какъ искажается лицо ребенка, готовящагося заплакать.
-- Ахъ, бѣдное слѣпое дитя! продолжала Дина: -- а если съ тобой случится тоже, что случилось съ рабою божіею во дни ея тщеславія. Она думала только о кружевныхъ чепцахъ и копила деньги, чтобъ купить ихъ; она никогда не думала о томъ, какъ бы ей сдѣлаться чистою сердцемъ и праведною; ей нужно было только имѣть кружева лучше другихъ дѣвушекъ. И однажды, когда она надѣла новый чепецъ и посмотрѣлась въ зеркало, то увидѣла окровавленный ликъ въ терновомъ вѣнцѣ. Этотъ ликъ обращенъ теперь къ тебѣ.
При этихъ словахъ, Дина указала на точку передъ Бесси.
-- Ахъ, вырви вонъ эти глупости! брось ихъ отъ себя, какъ жалящихъ змѣй. Да они и жалятъ тебя... они отравляютъ твою душу... они влекутъ тебя въ мрачную бездонную пропасть, гдѣ ты погрязнешь навѣки, навѣки и навѣки, вдали отъ свѣта и отъ Бога.
Бесси не могла долѣе переносить этого: ею овладѣлъ неописанный ужасъ; вырвавъ серьги изъ ушей и громко рыдая, она бросила ихъ передъ собою на землю. Ея отецъ Чадъ, опасаясь, что и до него можетъ дойдти очередь (впечатлѣніе, произведенное на упрямую Бессъ, поразило его, какъ чудо), поспѣшно удалился и принялся работать за своей наковальней длятого, чтобъ снова собраться съ духомъ.
-- Проповѣдуй тамъ, или не проповѣдуй! людямъ, все равно, нужны же подковы: вѣдь не возьметъ же меня дьяволъ за это, ворчалъ онъ про себя.
Но вслѣдъ затѣмъ Дина стала говорить о радостяхъ, которыя будутъ удѣломъ покаявшихся, и своимъ простымъ языкомъ описывать божественный миръ и любовь, наполняющіе душу вѣрующаго... какимъ-образомъ чувство божественной любви превращаетъ бѣдность въ богатство и служитъ отрадою для души, такъ-что ея не раздражаетъ никакое нечестивое желаніе, не тревожитъ никакой страхъ; какимъ-образомъ, наконецъ, исчезаетъ самое искушеніе къ содѣянію грѣха, и на землѣ начинается жизнь небесная, ибо не проходитъ никакого облачка между душою и Богомъ, который есть ея вѣчное солнце.
-- Дорогіе друзья, сказала она въ-заключеніе: -- братья и сестры, которыхъ я люблю, какъ тѣхъ, за которыхъ умеръ нашъ Господь, вѣрьте: я знаю, что значитъ это великое блаженство, и, потому-что я это знаю, я желаю, чтобъ и вы раздѣляли его. Я бѣдна такъ же, какъ и вы, и принуждена снискивать себѣ пропитаніе трудами рукъ своихъ; но никакой лордъ, никакая леди не могутъ быть такъ счастливы, какъ я, если у нихъ въ душѣ нѣтъ любви къ Богу. Подумайте, что значитъ ненавидѣть только грѣхъ, любить каждое существо, не страшиться ничего, быть увѣрену, что все ведетъ къ добру, не заботиться о страданіяхъ, ибо такова воля нашего отца, знать, что ничто -- нѣтъ, ничто, еслибъ даже была сожжена земля, или воды вышли изъ береговъ и затопили насъ -- ничто не можетъ разлучить насъ съ Богомъ, любящимъ насъ и наполняющимъ души наши миромъ и радостями, ибо мы увѣрены, что все, что онъ ни велитъ, свято, справедливо и добро.
-- Дорогіе друзья, придите и получите это блаженство; оно предлагается вамъ; это -- добрыя вѣсти, которыя Іисусъ пришелъ возвѣстить бѣднымъ. Оно не походитъ на богатства этого міра: послѣднія таковы, что чѣмъ больше пріобрѣтаетъ одинъ, тѣмъ меньше остается прочимъ. Богъ безконеченъ; любовь его безконечна:
"Its streams the whole creation reach,
So plenteous is the store;
Enough for all, enough for each,
Enough for evermore." (*)
(*) "Ея потокъ наполняетъ вселенную: такъ обиленъ источникъ этой любви; ея достаточно на всѣхъ, ея достаточно на всякаго, ея достаточно навѣки."
Дина говорила, по-крайней-мѣрѣ, часъ, и румяный свѣтъ заходившаго солнца, казалось, придавалъ ея заключительнымъ словамъ торжественную силу. Незнакомецъ, заинтересованный рѣчью, какъ могло его заинтересовать развитіе драмы -- во всякомъ краснорѣчивомъ словѣ, сказанномъ безъ приготовленія, существуетъ очарованіе, открывающее слушателю внутреннюю драму волненій оратора -- повернулъ лошадь въ сторону и сталъ продолжать свой путь, въ то время, когда Дина произнесла: "Споемъ гимнъ, дорогіе друзья!" Спускаясь по извилинамъ откоса, онъ слышалъ голоса методистовъ, то возвышавшіеся, то опускавшіеся въ странномъ сліяніи радости и грусти, которое принадлежитъ къ размѣру гимна.
III. Послѣ проповѣди.
Менѣе часу спустя Сетъ Бидъ шелъ рядомъ съ Диною по окруженной изгородью изъ деревьевъ аллеѣ, которая шла по опушкѣ пастбищъ и зеленыхъ хлѣбныхъ луговъ, лежавшихъ между деревнею и мызою. Дина снова сняла свою квакерскую шляпку и держала ее въ рукахъ длятого, чтобъ свободнѣе наслаждаться прохладою вечернихъ сумерекъ, и Сетъ очень-ясно могъ видѣть выраженіе ея лица, когда онъ шелъ съ нею рядомъ, робко обдумывая то, что онъ хотѣлъ сказать ей. Ея лицо выражало безсознательную тихую важность, погруженіе въ мысли, неимѣвшія никакой связи съ настоящею минутою, или съ ея собственною личностью; однимъ словомъ, ея лицо имѣло выраженіе, которое не можетъ ободрить влюбленнаго. Самая походка Дины лишала Сета мужества: она была такъ спокойна и легка, что не нуждалась въ помощи. Сетъ неопредѣленно сознавалъ это и подумалъ: "Она такъ добра и такъ свята, что никто не достоинъ ея, а я и подавно." Такимъ-образомъ, слова, которыя онъ вызвалъ въ себя, возвращались назадъ, не коснувшись его губъ. Но другая мысль придала ему мужество: "Развѣ найдется человѣкъ, который могъ бы любить ее больше и дать ей полнѣйшую свободу предаваться дѣламъ, угоднымъ Богу?" думалъ онъ. Они нѣсколько минутъ молчали, съ-тѣхъ-поръ, какъ перестали говорить о Бесси Кренеджъ. Дина, повидимому, почти забыла о присутствіи Сета; походка ея сдѣлалась гораздо-скорѣе. Замѣтивъ, что имъ оставалось только нѣсколько минутъ ходьбы до воротъ мызнаго двора, Сетъ наконецъ ободрился и сказалъ:
-- Что, вы совершенно рѣшились воротиться въ Снофильдъ, въ субботу, Дина?
-- Да, отвѣчала Дина спокойно.-- Меня призываютъ туда. Когда я была погружена въ размышленіе въ воскресенье вечеромъ, то мнѣ представилось, что сестра Алленъ, которая больна чахоткою, нуждается во мнѣ. Я видѣла ее такъ же ясно, какъ мы видимъ теперь это небольшое бѣлое облачко: она, бѣдняжка, подняла свою исхудавшую руку и манила меня къ себѣ. И, сегодня утромъ, когда я открыла библію длятого, чтобъ почерпнуть изъ нея наставленіе, то первыя слова, попавшіяся мнѣ на глаза, были: "И, узрѣвъ видѣніе, немедленно рѣшили идти въ Македонію". Еслибъ не это ясное указаніе воли Господней, я пошла бы туда неохотно, потому-что сердце мое сокрушается по тёткѣ и ея малюткамъ, и по этой бѣдной, заблудшейся овцѣ Гетти Соррель. Въ послѣднее время я много молилась о ней, и въ моемъ видѣніи я вижу знаменіе того, что она будетъ помилована.
-- Дай-то Богъ! сказалъ Сетъ.-- Мнѣ кажется, Адамъ дотого привязался къ ней сердцемъ, что никогда не обратится къ какой-нибудь другой; а, между-тѣмъ, женитьба его на ней нанесла бы сильный ударъ моему сердцу, потому-что я не могу себѣ представить, чтобъ она сдѣлала его счастливымъ. Это глубокая тайна -- какимъ-образомъ сердце мужчины обращается къ одной женщинѣ, несмотря на всѣхъ прочихъ, которыхъ онъ видѣлъ на свѣтѣ, и ему легче работать для нея семь лѣтъ, какъ Іаковъ работалъ для Рахили, нежели обратиться къ другой женщинѣ, которая только и ждетъ его предложенія. Я часто вспоминаю эти слова: "И Іаковъ семь лѣтъ служилъ для Рахили, и казались они ему только немногими днями: столь велика была любовь, которую онъ питалъ къ ней". Я знаю, что эти слова оправдались бы на мнѣ, Дина, еслибъ вы мнѣ дали надежду, что я получилъ бы васъ по прошествіи семи лѣтъ. Вы, я знаю, думаете, что мужъ отнялъ бы у васъ слишкомъ-много мыслей, потому-что апостолъ Павелъ говоритъ: "Она же, идущая замужъ, печется о предметахъ міра сего, какъ бы ей понравитися мужу"; вы, можетъ-быть, считаете меня слишкомъ-смѣлымъ, за то, что я снова заговорилъ съ вами объ этомъ, тогда-какъ вы сообщили мнѣ прошлую субботу, что вы думаете объ этомъ предметѣ. Но я опять думалъ объ этомъ ночью и днемъ и молился, чтобъ меня не ослѣпили мои желанія и чтобы я не думалъ только, что хорошо для меня, то хорошо и для васъ. И мнѣ кажется, что больше текстовъ можно привесть за ваше замужство, нежели вы когда-либо приведете противъ его. Апостоль Павелъ чрезвычайно-ясно говорить въ другомъ мѣстѣ: "Хочу, чтобъ молодыя женщины шли въ замужство, рожали дѣтей, вели хозяйство, не давали никакого случая врагу упрекать ихъ въ чемъ-либо", и еще: "двое лучше одного", и это такъ же хорошо относится къ женитьбѣ, какъ къ многому другому. Потому-что мы будемъ жить однимъ сердцемъ и однимъ умомъ, Дина! Мы оба служимъ одному Господину и стремимся къ однимъ и тѣмъ же благамъ; и я никогда не буду мужемъ, который сталъ бы объявлять свои права на васъ и препятствовать вамъ въ совершеніи дѣлъ, возложенныхъ на васъ Богомъ. Я употребилъ бы всевозможныя усилія, снялъ бы внутреннія и внѣшнія двери длятого, чтобъ вы имѣли полнѣйшую свободу, и вы были бы свободны больше теперешняго, ибо теперь вамъ самимъ нужно заботиться о своемъ существованіи, я же довольно силенъ длятого, чтобъ работать на насъ обоихъ.
Начавъ однажды свою рѣчь, Сетъ продолжалъ говорить серьёзно и даже торопился, какъ-бы опасаясь, чтобъ Дина не произнесла рѣшительнаго слова прежде, нежели онъ успѣлъ излить всѣ доводы, приготовленные имъ. Его щоки раскраснѣлись, когда онъ сталъ продолжать; его кроткіе сѣрые глаза наполнялись слезами, и голосъ дрожалъ, когда онъ произносилъ послѣднія слова. Они достигли одного изъ весьма-узкихъ проходовъ между двумя высокими камнями, стоявшими здѣсь, въ Ломшейрѣ, вмѣсто дорожныхъ столбиковъ, и Дина, помолчавъ, обернулась къ Сету и произнесла своимъ нѣжнымъ, но спокойнымъ дискантомъ:
-- Сетъ Бидъ, благодарю васъ за любовь ко мнѣ, и еслибъ я могла думать о комъ-либо больше, нежели какъ о братѣ моемъ во Христѣ, то, вѣроятно, думала бы о васъ. Но сердце мое несвободно длятого, чтобъ я могла выйдти замужъ. Это хорошо для другихъ женщинъ, и быть женою и матерью -- дѣло великое и благословенное; но "что Богъ назначилъ человѣку, къ чему Господь призвалъ человѣка, такъ да совершится то". Богъ назначилъ мнѣ прислуживать другимъ, не имѣть ни собственныхъ радостей, ни печалей, но радоваться съ тѣми, кто радуется, и плакать съ тѣми, кто плачетъ. Онъ призвалъ меня возвѣстить его слово, и онъ высоко призналъ мои дѣянія. По самому ясному лишь указанію свыше могла бы я оставить братьевъ и сестеръ въ Снофильдѣ, которые удостоены лишь весьма-немногихъ благъ этого міра, гдѣ деревья находятся въ небольшомъ числѣ, такъ-что ребенокъ можетъ сосчитать ихъ, и гдѣ бѣднымъ весьма-тяжело жить зимою. Мнѣ предназначено помогать тому небольшому стаду, быть его отрадою и опорою, усилить его и сзывать туда заблуждающихся; и душа моя полна всего этого съ ранняго утра и до поздняго вечера. Моя жизнь слишкомъ-коротка, дѣло же Божіе слишкомъ-велико для меня, чтобъ я могла устроить себѣ въ этомъ мірѣ свой собственный пріютъ. Я не была глуха къ вашимъ словамъ, Сетъ, ибо, когда я увидѣла, какъ вы отдали мнѣ вашу любовь, я думала, что само Провидѣніе указываетъ мнѣ перемѣнить мой образъ жизни и намъ обоимъ сдѣлаться помощниками другъ друга; и я обратилась съ вопросомъ объ этомъ къ Богу. Но каждый разъ, когда я старалась мысленно остановиться на замужствѣ и на нашей жизни вдвоемъ, то голова моя всегда наполнялась другими мыслями... о тѣхъ временахъ, когда я молилась у изголовья больныхъ и умирающихъ, и о счастливыхъ часахъ, въ которые я поучала, когда сердце мое было полно любви и слово давалось обильно. И когда я открывала библію длятого, чтобъ почерпнуть оттуда наставленіе, то я всегда попадала на слова, указывавшія мнѣ ясно, гдѣ было мое дѣло. Я вѣрю, Сетъ, вашимъ словамъ: что вы употребили бы всѣ старанія, чтобъ быть помощью, а не препятствіемъ въ моихъ дѣйствіяхъ; но я вижу, что на бракъ нашъ нѣтъ воли Божіей... Онъ влечетъ мое сердце по другому пути. Я хочу жить и умереть безъ мужа и дѣтей. Мнѣ кажется, что у меня въ душѣ нѣтъ мѣста для моихъ собственныхъ нуждъ и опасеній: въ такой степени Богу было угодно наполнить сердце мое только нуждами и страданіями бѣдныхъ избранныхъ имъ людей.
Сетъ былъ не въ-состояніи отвѣчать, и они продолжали идти молча. Наконецъ, когда они уже стали подходить къ воротамъ двора, онъ сказалъ:
-- Итакъ, Дина, я долженъ найдти въ себѣ твердость, чтобъ перенести это и покориться волѣ того, кто невидимъ. Но я чувствую теперь, какъ слаба моя вѣра. Кажется, какъ-будто я уже не могу найдти ни въ чемъ радости, когда васъ нѣтъ. Я думаю, что мое чувство къ вамъ превышаетъ обыкновенную любовь къ женщинамъ, ибо я могъ бы быть довольнымъ, еслибъ вы и не вышли за меня замужъ, еслибъ я могъ отправится въ Снофильдъ, жить тамъ и быть вблизи васъ. Я надѣялся, что сильная любовь къ вамъ, которую Богъ далъ мнѣ, служила указаніемъ намъ обоимъ; но, видно, это дано было мнѣ въ испытаніе. Можетъ-быть, я чувствую къ вамъ больше, нежели я долженъ чувствовать къ какому-либо созданію, ибо я невольно говорю о васъ, какъ говоритъ гимнъ:
"In darkest shades if she appear,
My dawning is begun;
She is my soul's bright morning-star,
And she my rising sun (*).
(*) "Если она, является въ мрачнѣйшей тѣни, тогда начинается моя утренняя заря; она -- блестящая утренняя звѣзда моей души, она и мое восходящее солнце." Гимнъ ко Христу доктора Уогса, методиста.
Я, можетъ-быть, и неправъ, разсуждая такимъ-образомъ, и долженъ научиться лучшему. Но скажите, будете ли вы недовольны мною, если судьба устроитъ такъ, что мнѣ удастся оставить эту страну и пойдти жить въ Снофильдъ?
-- Нѣтъ, Сетъ; но я совѣтую вамъ ждать терпѣливо и не оставлять безъ нужды вашей страны и родныхъ. Не дѣлайте ничего безъ яснаго повелѣнія Господа. Та страна холодна и безплодна и непохожа на эту Гессемскую Землю, въ которой вы привыкли жить. Мы не должны торопиться въ назначеніи и выборѣ нашей собственной участи; мы должны ждать указанія.
-- Но вы позволите мнѣ написать вамъ письмо, Дина, если мнѣ нужно будетъ сообщить вамъ что-нибудь.
-- Конечно; увѣдомьте меня, если будете находиться въ какомъ нибудь затрудненіи. Я постоянно буду поминать васъ въ молитвахъ.
Они дошли теперь до воротъ двора, и Сетъ сказалъ:
-- Я не войду туда, Дина. Будьте же счастливы.
Она подала ему руку. Онъ остановился и медлилъ и потомъ сказалъ:
-- Кто знаетъ, можетъ-быть, черезъ нѣсколько времени вы станете иначе смотрѣть на предметы. Можетъ-быть, послѣдуетъ и новое указаніе.
-- Оставимъ это, Сетъ! Хорошо жить только настоящею минутою, какъ читала я въ одной изъ книгъ мистера Веслея. Ни вамъ, ни мнѣ не слѣдуетъ дѣлать планы: намъ ничего болѣе не остается дѣлать, какъ повиноваться и надѣяться. Будьте счастливы.
Дина сжала его руку съ нѣкоторою грустью въ своихъ любящихъ глазахъ и потомъ вошла въ ворота, между-тѣмъ, какъ Сетъ повернулся и медленно отправился домой. Но, вмѣсто-того, чтобъ идти прямой дорогой, онъ предпочелъ повернуть назадъ по полямъ, по которымъ недавно шелъ съ Диной, и, кажется, его синій полотняный платокъ былъ очень-влаженъ отъ слезъ гораздо-прежде, нежели онъ успѣлъ опомниться, что уже было время прямо отправиться домой. Ему было только двадцать-три года, и онъ только-что узналъ, что значитъ любить... любить до обожанія, какъ молодой человѣкъ любитъ женщину, которая, по его собственному сознанію, выше и лучше его. Любовь такого рода почти одинакова съ религіознымъ чувствомъ. Какъ глубока и достойна такая любовь! все равно: къ женщинѣ, или къ ребенку, къ искусству, или къ музыкѣ. Наши ласки, наши нѣжныя слова, нашъ тихій восторгъ подъ вліяніемъ осенняго заката солнца, или колоннадъ, или спокойныхъ величественныхъ статуй, или бетговенскихъ симфоній, приносятъ съ собою сознаніе того, что это волны и струи въ неизмѣримомъ океанѣ любви и красоты. Наше волненіе, достигая высшей степени, переходитъ отъ выраженія къ безмолвію; наша любовь при самой высшей струѣ ея стремится далѣе своего предмета и теряется въ чувствѣ божественной тайны. И этотъ благословенный даръ благоговѣющей любви, съ того времени, какъ существуетъ свѣтъ, былъ присужденъ слишкомъ-многимъ смиреннымъ работникамъ, и потому мы не должны удивляться, что эта любовь существовала въ душѣ методиста-плотника полстолѣтія тому назадъ: тогда продолжалъ еще существовать отблескъ времени, въ которое Весли и его сотоварищи-земледѣльцы питались шиповникомъ и боярышникомъ корнвельскихъ изгородей и, не щадя физическихъ и нравственныхъ силъ своихъ, сообщали божественныя вѣсти бѣднымъ.
Этотъ отблескъ исчезъ уже давно, и картина методизма, которую готово представить намъ воображеніе, не является въ видѣ амфитеатра зеленыхъ горъ, или глубокой тѣни широколиственныхъ сикоморъ, гдѣ толпа грубыхъ мужчинъ и утомленныхъ сердцемъ женщинъ впивали вѣру, которая первоначально образовала ихъ, связала ихъ мысли съ прошедшимъ, возвысила ихъ фантазію надъ грязными подробностями ихъ собственной узкой жизни и облила ихъ души сознаніень сострадательнаго, любящаго, безпредѣльнаго присутствія, сладостнаго какъ лѣто для бездомнаго нищаго. Можетъ-быть также, нѣкоторые изъ моихъ читателей при мысли о методизмѣ представляютъ себѣ не что иное, какъ низенькіе дома въ темныхъ улицахъ, жирныхъ лавочниковъ, дармоѣдовъ-проповѣдниковъ, лицемѣрный тарабарскій языкъ -- элементы, по мнѣнію не одного фешёнебльнаго квартала, составляющіе полную идею о методизмѣ.
Это заслуживало бы сожалѣнія, ибо я не могу представить, что Сетъ и Дина не были методистами: они были методистами, но, разумѣется, не современной формы, которые читаютъ трехмѣсячныя обозрѣнія и сидятъ въ капеллахъ, имѣющихъ портики съ колоннами; а были методистами самаго стараго покроя. Они вѣровали, что чудеса могутъ совершаться и въ настоящее время, вѣровали въ мгновенное обращеніе, въ откровенія посредствомъ сновъ и видѣній. Они бросали жребій и искали божественнаго указанія, открывая наудачу библію: они буквально толковали священное писаніе, что вовсе не утверждено признанными коментаторами. Мнѣ невозможно также сказать, что они правильно выражались, или что ихъ ученіе отличалось вѣротерпимостью. Но -- если я вѣрно читалъ священную исторію -- вѣра, надежда и любовь къ ближнему не всегда находились въ безукоризненной гармоніи. Благодаря небу! можно имѣть весьма ошибочныя теоріи и весьма-высокія чувства. Сырая ветчина, которую неуклюжая Молли откладываетъ отъ своей собственной скудной доли длятого, чтобъ снесть ее сосѣднему ребенку, надѣясь унять его этимъ лакомствомъ, можетъ быть жалкимъ недѣйствительнымъ средствомъ; но великодушное движеніе чувствъ, побуждающее сосѣдку къ этому дѣлу, имѣетъ благодѣтельный отблескъ, который не потерянъ.
Принимая во вниманіе все сказанное нами выше, мы не можемъ отказать Динѣ и Сету въ нашемъ сочувствіи, несмотря на то, что привыкли плакать надъ болѣе-возвышенною печалью героинь въ атласныхъ сапожкахъ и кринолинѣ и героевъ, ѣздящихъ на пылкихъ коняхъ и обуреваемыхъ еще болѣе-пылкими страстями.
Бѣдный Сетъ! во всю свою жизнь онъ сидѣлъ на лошади только одинъ разъ, когда былъ мальчикомъ и мистеръ Джонатанъ Бёрджъ посадилъ его на лошадь позади себя, сказавъ ему: держись крѣпче! И, вмѣсто того, чтобъ изливаться въ неистовыхъ упрекахъ противъ Бога и судьбы, онъ, идя теперь домой, при торжественномъ сіяніи звѣздъ, рѣшается подавить горе, менѣе подчиняться своей собственной волѣ и, подобно Динѣ, болѣе жить для ближнихъ.
IV. Домъ и домашнія печали.
По зеленѣющей долинѣ протекаетъ ручеекъ, почти готовый разлиться послѣ недавнихъ дождей и окруженный наклонившимися къ его водѣ ивами. Черезъ ручеекъ переброшена доска. По этой доскѣ идетъ Адамъ Бидъ твердымъ шагомъ, преслѣдуемый по пятамъ Джипомъ съ корзинкою. Ясно, что онъ идетъ къ крытому соломою дому, съ одной стороны котораго стоитъ клѣтка лѣса, подымающаяся вверхъ по противоположному откосу, ярдовъ на двадцать.
Дверь дома отворена. Изъ нея смотритъ пожилая женщина; но она не занята тихимъ созерцаніемъ вечерняго солнечнаго свѣта: она ожидаетъ, устремивъ слабые зрѣніемъ глаза на постепенно увеличивавшееся пятно, которое какъ она вполнѣ увѣрилась въ послѣднія минуты, былъ ея любимый сынъ Адамъ. Лисбетъ Бидъ любитъ своего сына любовью женщины, которая получила своего первенца поздно въ жизни. Она -- заботливая, худощавая, но еще довольно-крѣпкая старуха и чистая, какъ подснѣжникъ. Сѣдые волосы опрятно зачесаны назадъ подъ бѣлый, какъ снѣгъ, полотняный чепецъ, обшитый черною лентою; широкая грудь покрыта желтою косынкой, и подъ ней вы видите нѣчто въ родѣ короткаго спальнаго платья, сшитаго изъ синей клѣтчатой холстинки, подвязаннаго около таліи и доходящаго пониже колѣнъ, гдѣ видна довольно-длинная понитковая юбка. Лисбетъ высока, да и въ другихъ отношеніяхъ между ею и ея сыномъ Адамомъ большое сходство. Ея темные глаза теперь уже нѣсколько утратили свой блескъ, вѣроятно отъ излишнихъ слезъ; но ея широко-очерченныя брови все еще черны, зубы здоровы, и когда она стоитъ, держа въ своихъ загрубѣлыхъ отъ трудовъ рукахъ вязанье, и быстро и безсознательно занимается этою работою, то держится такъ же прямо и твердо, какъ и въ то время, когда несетъ на головѣ ведро съ водою отъ ключа. Въ матери и сынѣ та же фигура и тотъ же смѣлый живой темпераментъ; но не отъ матери у Адама выдающійся впередъ лобъ и выраженіе великодушія и ума.
Фамильное сходство служитъ нерѣдко источникомъ глубокой грусти: природа, этотъ великій трагическій драматургъ, связываетъ насъ вмѣстѣ посредствомъ костей и мускуловъ и раздѣляетъ насъ болѣе-тонкою тканью нашего мозга, смѣшиваетъ любовь и отвращеніе и связываетъ насъ фибрами сердца съ существами, постоянно находящимися въ разладѣ съ нами. Мы слышимъ, какъ голосъ, имѣющій тотъ же тембръ, какъ и нашъ собственный, выражаетъ мысли, которыя мы презираемъ; мы видимъ, что глаза -- ахъ, точь-въ-точь глаза нашей матери -- отвращаются отъ насъ съ холоднымъ равнодушіемъ, и нашъ послѣдній любимый ребенокъ приводитъ насъ въ трепетъ, своимъ видомъ и жестами напоминая сестру, съ которой мы враждебно разстались много лѣтъ тому назадъ. Отецъ, которому мы обязаны нашимъ лучшимъ наслѣдствомъ -- механическимъ инстинктомъ, тонкою чувствительностью къ звукамъ, безсознательными способностями къ художеству -- раздражаетъ и заставляетъ насъ краснѣть своими безпрестанными промахами; давно утраченная нами мать, лицо которой мы начинаемъ видѣть въ зеркалѣ, когда являются наши собственныя морщины, тревожила нѣкогда наши молодыя души своими заботливыми причудами и неразумною настойчивостью,
Вы слышите голосъ такой заботливой, любящей матери, когда Лисбетъ говоритъ:
-- Наконецъ-то, Адамъ! Семь часовъ уже пробило давно. Ты всегда готовъ оставаться до-тѣхъ-поръ, пока не родится послѣдній ребенокъ. Ты... я увѣрена, хочешь ужинать. Гдѣ же Сетъ? я думаю, шляется гдѣ-нибудь по капелламъ?
-- Полно, матушка! Сетъ не балуетъ, будь спокойна.-- Но гдѣ же отецъ? торопливо произнесъ Адамъ, входи въ домъ и взглянувъ въ комнату на лѣвой сторонѣ, гдѣ была мастерская.-- Что, готовъ ли гробъ Толера? Вонъ тамъ стоитъ и матеріалъ такъ, какъ я оставилъ его сегодня утромъ.
-- Готовъ ли гробъ? сказала Лисбетъ, слѣдуя за нимъ и продолжая вязать безъ прерванія, хотя смотрѣла на своего сына очень-заботливо.-- Э, родной, онъ сегодня утромъ отправился въ Тредльстонъ и еще не возвращался. Я думаю, что онъ опять нашелъ дорогу въ "Опрокинутую Телегу". {Шинокъ.}
Весьма-замѣтная краска гнѣва быстро пробѣжала по лицу Адама. Онъ не произнесъ ни слова, сбросилъ свою куртку и началъ снова засучивать рукава своей рубашки.
-- Что хочешь ты дѣлать, Адамъ? сказала мать съ безпокойствомъ въ голосѣ и во взглядѣ.-- Не-уже-ли ты опять хочешь приняться за работу, не съѣвши твоего ужина?
Адамъ, разсерженный такъ, что не могъ говорить, пошелъ въ мастерскую. Но его мать оставила свое вязанье и, торопливо догнавъ его, схватила за руку и тономъ жалобнаго укора сказала:
-- Нѣтъ, сынъ мой, ты не долженъ идти безъ ужина. Тамъ твое любимое кушанье -- картофель въ соусѣ. Я оставила его именно для тебя. Пойди и поужинай... Пойдемъ.
-- Полно! рѣзко сказалъ Адамъ, освобождаясь отъ матери и схвативъ одну изъ досокъ, прислоненныхъ къ стѣнѣ.-- Тебѣ хорошо говорить объ ужинѣ, когда обѣщали доставить гробъ въ Брекстонъ завтра утромъ къ семи часамъ. Онъ долженъ былъ бы находиться тамъ уже теперь, а, между-тѣмъ, не вбито еще ни одного гвоздя. Ужь мнѣ это по горло: я не могу и глотать пищи.
-- Ну, вѣдь ты не можешь же приготовить гроба, сказала Лисбетъ.-- Ты вгонишь себя самого въ могилу работою. Вѣдь тебѣ придется проработать всю ночь, чтобъ приготовить его.
-- Что задѣло, сколько времени и проработаю надъ нимъ! Развѣ гробъ не обѣщанъ? Развѣ могутъ похоронить человѣка безъ гроба? Я охотнѣе лишусь руки отъ работы, нежели стану обманывать людей ложью такимъ-образомъ. Я сойду съ ума, если только подумаю объ этомъ. Я очень-скоро перемѣню все это. Я терпѣлъ довольно-долго.
Бѣдная Лисбетъ уже не впервые слышала эту угрозу и поступила бы благоразумнѣе, еслибъ притворилась, что не разслышала ея, вышла бы спокойно вонъ и помолчала нѣсколько времени. Женщина должна хорошенько запомнить этотъ совѣтъ: никогда не говорить съ человѣкомъ разсерженнымъ, или пьянымъ. Но Лисбетъ сѣла на чурбанъ для обрубки досокъ и принялась плакать; проплакавъ до-тѣхъ-поръ, пока голосъ ея сталъ очень-жалостливъ, она разразилась словами:
-- Нѣтъ, мой сынъ, ты не захочешь у идти и сломить сердце твоей матери и бросить отца, чтобъ онъ разорился. Не-уже-ли ты захочешь, чтобъ они снесли меня, на кладбище; и не пойдешь за моимъ гробомъ? Я не буду покойна въ моей могилѣ, если не увижу тебя, когда стану закрывать глаза. Какже имъ дать знать тебѣ, что я при-смерти, если ты пойдешь по работамъ въ отдаленныя мѣста?.. Сетъ, вѣроятно, уйдетъ также послѣ тебя... твой отецъ не въ-состояніи держать перо въ своихъ дрожащихъ рукахъ, да, притомъ же, онъ и не будетъ знать, гдѣ ты находишься. Ты долженъ простить твоему отцу... ты не долженъ быть такъ суровъ къ нему. Онъ былъ для тебя хорошій отецъ до того, какъ онъ предался пьянству. Онъ былъ смѣтливый работникъ, научилъ тебя мастерству, вспомни это, и никогда въ жизни не ударилъ меня и даже не сказалъ дурнаго слова... нѣтъ, даже когда онъ бываетъ пьянъ. Ты не захочешь, чтобы онъ пошелъ въ рабочій домъ... твой родной отецъ... а вѣдь онъ былъ статный человѣкъ и почти на всѣ руки мастеръ лѣтъ двадцать-пять тому назадъ, когда ты ребенкомъ лежалъ у моей груди.
Голосъ Лисбетъ сталъ громче и былъ задушенъ рыданіями. Такого рода вопли принадлежатъ къ самымъ раздражающимъ изъ всѣхъ звуковъ для того, кому приходится переносить истинное горе и кому надобно дѣйствительно работать. Адамъ съ нетерпѣніемъ прервалъ рыданія матери.
-- Ну, матушка, не плачь и не говори такъ. Мало мнѣ, что ли, хлопотъ и безъ этого? Къ-чему говорить мнѣ о вещахъ, о которыхъ я и безъ-того думаю слишкомъ-много каждый день? Еслибъ я не думалъ о нихъ, какимъ-образомъ дѣлалъ бы я такъ, какъ дѣлаю теперь только длятого, чтобъ все это осталось въ порядкѣ? Но я терпѣть не могу, если говорятъ попустому: я люблю беречь силы для работы, а не тратить ихъ на пустую болтовню.
-- Я знаю, ты дѣлаешь то, чего никто другой не захотѣлъ бы дѣлать, сынъ мой! Но ты всегда бываешь такъ жестокъ къ твоему отцу, Адамъ! Теперь сколько ты дѣлаешь для Сета, и все это тебѣ еще кажется мало, и на меня-то ты тотчасъ крикнешь, если я скажу, что недовольна мальчикомъ. Но ты такъ сердишься на твоего отца, какъ ты не сердишься ни на кого другаго.
-- Хуже, я думаю, будетъ, если я стану говорить мягко и спокойно смотрѣть на то, что дѣла идутъ дурно, не правда ли? Еслибъ я не былъ строгъ къ нему, онъ продалъ бы весь матеріалъ, что вонъ тамъ на дворѣ, и истратилъ бы его на пьянство. Я знаю, что на мнѣ лежатъ обязанности въ-отношеніи къ отцу; но я не обязанъ поощрять его къ тому, чтобъ онъ, очертя-голову, несся къ своей гибели. А зачѣмъ же примѣшивать къ этому Сета? Мальчикъ не дѣлаетъ ничего дурнаго, сколько я знаю... Но теперь оставь меня въ покоѣ, матушка, и не мѣшай мнѣ работать.
Лисбетъ не смѣла болѣе говорить; но она встала и позвала Джипа. Чтобъ нѣсколько утѣшить себя чѣмъ-нибудь въ томъ, что Адамъ отказался отъ ужина, который она приготовила, надѣясь не спускать съ любимаго сына глазъ все время, пока онъ будетъ ѣсть, она съ необыкновенною щедростью принялась кормить адамову собаку. Но Джипъ, приведенный въ смущеніе необыкновенными обстоятельствами, наблюдалъ за своимъ господиномъ, нахмуривъ брови и поднявъ уши. Когда Лисбетъ кликнула его, то онъ посмотрѣлъ на нее и съ безпокойствомъ шевельнулъ передними лапами, зная очень-хорошо, что она зоветъ его ужинать, но находился въ нерѣшимости и продолжалъ сидѣть на заднихъ лапахъ, снова устремивъ заботливый взоръ на своего господина. Адамъ замѣтилъ нравственную борьбу Джипа и хотя гнѣвъ сдѣлалъ его менѣе-нѣжнынъ къ матери, нежели обыкновенно, это, однакожь, не помѣшало ему позаботиться о собакѣ, какъ онъ заботился о ней всегда. Мы скорѣе будемъ ласково обращаться съ животными, которыя любятъ насъ, нежели съ женщинами, которыя любятъ насъ. Не потому ли это, что животныя безгласны?
-- Ступай, мой Джипъ, ступай! сказалъ Адамъ тономъ поощрительнаго приказанія, и Джипъ, очевидно довольный тѣмъ, что могъ соединить въ одно долгъ и удовольствіе, послѣдовалъ за Лисбетъ въ общую комнату.
Но едва успѣлъ онъ вылокать свой ужинъ, какъ тотчасъ же возвратился къ своему господину; Лисбетъ осталась сидѣть одна, плача надъ своимъ вязаньемъ. Женщины, которыя никогда не бранятся и которыя незлопамятны, часто имѣютъ привычку постоянно жаловаться, и если Соломонъ былъ такъ мудръ, какъ гласитъ о немъ преданіе, то я увѣренъ, что если онъ сравнивалъ сварливую женщину съ постояннымъ капаньемъ дождя въ самый дождливый день, то не имѣлъ въ виду злой женщины, фуріи съ длинными ногтями, язвительной и самолюбивой. Увѣряю васъ, онъ подразумѣвалъ добрую женщину, видѣвшую радости только въ счастіи любимыхъ ею особъ, безпокойству которыхъ она содѣйствовала тѣмъ, что всегда откладывала имъ лакомые куски и ничего не тратила на самоё себя. Онъ подразумѣвалъ такую женщину, какъ, напримѣръ, Лисбетъ -- терпѣливую и въ то же самое время вѣчно жалующуюся, отказывающую себѣ во всемъ и требовательную, день-деньской перебирающую, что случилось вчера, и что можетъ случиться завтра, и готовую плакать и надъ хорошимъ, и надъ дурнымъ, Къ идолопоклоннической любви, которую она питала къ Адаму, примѣшивался нѣкоторый страхъ, и когда онъ говорилъ: "оставь меня въ покоѣ", то она всегда становилась безмолвною.
Такъ прошло нѣсколько времени при громкомъ стукѣ старыхъ суточныхъ часовъ и при звукѣ адамовыхъ инструментовъ. Наконецъ онъ потребовалъ свѣчу и глотокъ воды (пиво пилось только по праздникамъ), и Лисбетъ, внося то, что онъ требовалъ, осмѣлилась произнесть:
-- Твой ужинъ стоитъ на столѣ: можетъ-быть, ты вздумаешь съѣсть что-нибудь.
-- Тебѣ, матушка, не зачѣмъ сидѣть долѣе, сказалъ Адамъ ласковымъ голосомъ.-- Гнѣвъ его утихъ за работою, и когда онъ желалъ быть особенно-ласковымъ со своей матерью, то говорилъ своимъ природнымъ акцентомъ и на своемъ природномъ діалектѣ, которыми въ другое время его рѣчь оттѣнялась менѣе.-- Я посмотрю за отцомъ, когда онъ возвратится домой. Можетъ, онъ сегодня ночью и вовсе не придетъ домой. Я буду покойнѣе, если ты ляжешь.
-- Нѣтъ, и посижу, пока придетъ Сетъ. Онъ, думаю, вернется теперь скоро.
Въ это время часы, которые обыкновенно шли нѣсколько-впередъ, пробили девять; но они не пробили еще десяти, какъ кто-то поднялъ защелку, и вошелъ Сетъ. Подходя домой, онъ слышалъ шумъ инструментовъ.
-- Что это значитъ, матушка, сказалъ онъ:-- отецъ работаетъ такъ поздно?
-- Это работаетъ не отецъ... ты могъ бы знать это очень-хорошо, еслибъ голова твоя не была набита церковнымъ вздоромъ... если кто-нибудь работаетъ тутъ, такъ это твой братъ. Кто, кромѣ его, станетъ тутъ работать?
Лисбетъ хотѣла продолжать, ибо она вовсе не боялась Сета и обыкновенно изливала предъ нимъ всѣ жалобы, которыя были подавлены въ ней боязнью къ Адаму. Сетъ во всю свою жизнь не сказалъ матери жосткаго слова, а робкіе люди всегда изливаютъ свою брюзгливость на людей кроткихъ. Но Сетъ, съ озабоченнымъ видомъ, пришелъ въ мастерскую и сказалъ:
-- Адди, что это значитъ? Какъ! отецъ забылъ сдѣлать гробъ?
-- Да, братъ, вѣдь это старая пѣсня. Но я сдѣлаю его, сказалъ Адамъ, приподнявшись и бросивъ на брата проницательный ясный взглядъ.-- А что случилось съ тобой? Отчего ты такъ встревоженъ?
Глаза Сета были красны; на его кроткомъ лицѣ выражалось глубокое уныніе.
-- Да, Адди! Но что опредѣлено свыше, тому помочь нельзя... А ты, такимъ-образомъ, не былъ и въ училищѣ?
-- Въ училищѣ? Нѣтъ. Этотъ винтъ можетъ и подождать, сказалъ Адамъ, снова принимаясь за молотокъ.
-- Пусти-ка теперь меня -- теперь моя очередь -- а ты ступай спать, сказалъ Сетъ.
-- Нѣтъ, братъ, лучше я буду продолжать, благо я теперь ужь запрягъ себя. Ты можешь помочь мнѣ снести въ Брокстонъ, когда онъ будетъ готовъ. Я разбужу тебя на разсвѣтѣ. Ступай и ужинай, да запри дверь, чтобъ я не слышалъ болтовни матери.
Сетъ зналъ, что Адамъ всегда говорилъ то, что думалъ, и что его ничѣмъ нельзя была заставить перемѣнить свое мнѣніе. Такимъ-образомъ, съ тяжелымъ сердцемъ пошелъ онъ въ общую комнату.
-- Адамъ еще не дотрогивался до ужина съ-тѣхъ-поръ, какъ пришелъ домой, сказала Лисбетъ.-- А ты, я думаю, поужиналъ у какихъ -- нибудь методистовъ.
-- Нѣтъ, матушка, сказалъ Сетъ:-- я еще не ужиналъ.
-- Ну, такъ ступай, сказала Лисбетъ:-- но не ѣшь картофеля, потому-что Адамъ, можетъ-быть, поѣстъ, если ужинъ останется тутъ на столѣ. Вѣдь онъ любитъ картофель въ соусѣ. Но онъ былъ такъ опечаленъ и разсерженъ, что не хотѣлъ ѣсть; а я-то и положила ихъ вѣдь только для него.-- Онъ ужь снова грозится уйдти, продолжала она, хныкая:-- и я почти увѣрена, что онъ уйдетъ куда-нибудь на разсвѣтѣ, прежде, чѣмъ я встану, и вовсе не предупредивши меня о томъ, и никогда не возратится опять, если ужь онъ однажды уйдетъ. Ужь лучше не было бы никогда у меня сына... Вѣдь онъ не похожъ ни на какого другаго сына своею ловкостью и проворствомъ... И господа-то обращаютъ ни него такое вниманіе: вѣдь онъ такой высокій и стройный, словно тополь... И мнѣ-то разстаться съ нимъ и никогда болѣе не увидѣть его!
-- Полно, матушка! къ-чему горевать понапрасну, сказалъ Сетъ, утѣшая ее.-- Ты не имѣешь почти никакихъ основаній думать, что Адамъ уйдетъ изъ дому; напротивъ-того, ты имѣешь больше основаній думать, что онъ останется съ тобою. Онъ, можетъ-быть, и скажетъ такую вещь въ-сердцахъ, и его надо извинить, если онъ иногда бываетъ сердитъ; но его сердце никогда не позволитъ ему уйдти изъ дому. Вспомни, какъ онъ поддерживалъ насъ всѣхъ, когда мы были въ затруднительномъ положеніи: онъ отдалъ сбереженныя имъ деньги длятого, чтобъ выкупить меня изъ солдатъ, и покупалъ своими заработками лѣсъ для отца, между-тѣмъ, какъ онъ могъ бы извлечь много пользы изъ своихъ денегъ для самого себя, между-тѣмъ, какъ многіе изъ молодыхъ людей, подобныхъ ему, давно бы ужь женились и завелись своимъ домомъ. Онъ никогда не перемѣнится и не броситъ своего собственнаго дѣла и никогда не покинетъ родныхъ, поддержаніе которыхъ было цѣлью его жизни.
-- Не говори мнѣ о женитьбѣ, сказала Лисбетъ, снова заплакавъ.-- Вся его душа лежитъ къ этой Гетти Соррель, которая не сбережетъ ни одного пенни и которая всегда будетъ задирать голову передъ его старой матерью. И если подумаешь, что онъ могъ бы имѣть Мери Бёрджъ, быть принятымъ въ компаньйоны и сдѣлаться великимъ человѣкомъ и имѣть, какъ мистеръ Бёрджъ, подчиненныхъ себѣ работниковъ... Долли столько разъ ужь говорила мнѣ объ этомъ... еслибъ онъ не привязался всѣмъ сердцемъ къ этой дѣвчонкѣ, отъ которой столько же пользы, сколько и отъ левкоя на стѣнѣ. Вѣдь онъ такой мастеръ писать и считать -- а занимается такимъ вздоромъ!
-- Но, матушка, ты знаешь, что мы не можемъ любить именно тѣхъ, кого хотятъ другіе люди, никто, кромѣ Бога, не можетъ управлять сердцемъ человѣка. Я самъ очень желалъ бы, чтобъ Адамъ сдѣлалъ другой выборъ; но я не сталъ бы упрекать его за то, чему онъ помочь не можетъ. А кто знаетъ, можетъ, онъ и старается преодолѣть это. Но онъ не любитъ, чтобъ съ нимъ говорили объ этомъ предметѣ, и я могу только молить Господа, чтобъ онъ благословилъ его и руководилъ имъ.
-- Ну, да, конечно, ты всегда готовъ молиться; но я не вижу, чтобъ молитвы принесли тебѣ много пользы. Ты не заработаешь вдвое къ нынѣшнему Рождеству. Методисты не сдѣлаютъ изъ тебя и полчеловѣка такого, какъ братъ, даромъ-что тѣ считаютъ тебя способнымъ сдѣлаться проповѣдникомъ.
-- То, что ты говоришь, отчасти и правда, матушка, сказалъ Сетъ кротко: -- Адамъ гораздо-выше меня; онъ сдѣлалъ для меня столько, сколько я никогда не буду въ-состояніи сдѣлать для него. Богъ распредѣляетъ таланты между людьми, какъ онъ находитъ добрымъ. Но ты не должна унижать молитвы. Молитва, можетъ-быть, не приноситъ денегъ, но она приноситъ намъ то, чего мы не можемъ купить ни на какія деньги -- власть удерживаться отъ грѣха и покоряться волѣ божіей, что бы ни было угодно ему ниспослать на насъ. Еслибъ ты захотѣла просить Бога о помощи и вѣровать въ его милосердіе, ты не стала бы такъ безпокоиться о суетныхъ вещахъ.
-- Безпокоиться? Я думаю, что я имѣю право безпокоиться. Тебѣ хорошо говорить, что мнѣ нечего безпокоиться. Ты, пожалуй, отдашь все, что заработываешь, и не станешь безпокоиться о томъ, чтобъ отложить что-нибудь на черный день. Еслибъ Адамъ былъ такъ же спокоенъ, какъ ты, онъ никогда не имѣлъ бы денегъ, чтобъ заплатить за тебя. Не заботься о завтрашнемъ днѣ -- да, не заботься -- вотъ что ты говоришь всегда, и что же выходитъ изъ этого? И приходится вотъ Адаму заботиться о тебѣ!