Эйхендорф Йозеф Фон
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Лунная ночь
    Зимний сон
    Умирающий
    Ночные голоса
    "Ах, не та уж эта липа..."
    Перевод А. Н. Плещеева.


   
   Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
   Переводъ А. Плещеева
   

ЭЙХЕНДОРФЪ.

   Лунная ночь
   Зимній сонъ
   Умирающій
   Ночные голоса
   Ахъ, не та ужъ эта липа...
 
   Іосифъ фонъ-Эйхендорфъ, прозванный "послѣднимъ рыцаремъ романтизма", родился въ наслѣдственномъ своёмъ помѣстья Лубовицъ, близь Рапбора, въ Верхней Силезіи, 10-го марта 1788 года. Приготовясь въ бреславльской католической гимназіи къ университету, онъ въ теченіи 1805--1807 годовъ изучалъ права въ Галле и Гейдельбергѣ, послѣ чего отправился въ Парижъ, а затѣмъ въ Вѣну, гдѣ прожилъ нѣсколько лѣтъ сряду и гдѣ, между-прочимъ, познакомился съ Фридрихомъ Шлегелемъ. Что же касается его отношеній къ поэтамъ Брентано и Аридту, то онъ сблизился съ ними ещё будучи студентомъ. Въ февралѣ 1813 года онъ вступилъ въ прусскую армію рядовымъ и, получивъ мѣсяцевъ черезъ восемь офицерскій чинъ, окончилъ военное поприще послѣ сраженія при Ваттерло и возстановенія Бурбоновъ на французскомъ престолѣ. Возвратясь въ Германію, онъ продолжалъ службу по гражданскому вѣдомству до 1840 года, сначала въ Бреславлѣ, потомъ въ Данцигѣ и Кёнигсбергѣ и, наконецъ, въ Берлинѣ, въ католическомъ отдѣленіи министерства духовныхъ дѣлъ. Оставивъ, на пятидесятомъ году жизни, службу, онъ прожилъ остальныя семнадцать лѣтъ въ кругу семейства своей дочери, въ мѣстѣ своего рожденія, Лубовицѣ, гдѣ и умеръ въ 1857 году.
   Эйхендорфъ, начавшій своё литературное поприще рядомъ мелкихъ стихотвореній, преимущественно пѣсень, печатавшихся довольно долгое время въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ подъ псевдонимомъ Флоренсъ, а позднѣе собранныхъ въ отдѣльную книгу, есть не только послѣдній поэтъ романтической школы, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и единственный, съумѣвшій ввести романтическій элементъ въ новое направленіе нѣмецкой литературы и поддерживать его съ честью до самой смерти. И дѣйствительно, пѣсни Эйхендорфа принадлежатъ къ самымъ задушевнымъ, какія когда-либо пѣлись. Что же касается его лирическихъ повѣстей и романовъ, то о нихъ можно сказать то-же, что онъ самъ сказалъ о романтизмѣ -- именно, что онѣ взлетаютъ къ небу какъ пышныя ракеты, а потомъ разлетаются въ тысячахъ искристыхъ звѣздочекъ. Первая же повѣсть его, изданная имъ въ 1815 году, съ предисловіемъ Фукэ, автора "Ундины", подъ названіемъ "Предчувствіе и дѣйствительность", уже довольно-ясно опредѣляетъ образъ мыслей автора, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и направленіе, и особенности его поэзіи. Католическое воззрѣніе его на жизнь отразилось и въ его произведеніяхъ, сдѣлавшись идеаломъ всей его поэзіи. У католиковъ же главная цѣль жизни -- праздникъ, такъ-какъ будничная работа не отрада, а броня. "Эйхендорфъ", говоритъ г. Видертъ въ своей біографіи поэта, "поётъ свои пѣсни не за сохой, не въ мастерской, а лёжа на боку или скитаясь безъ дѣла и безъ цѣли съ мѣста на мѣсто. Работа никуда не ведётъ; только въ бездѣйствіи блаженствуешь. Вся поээія Эйхендорфа стремится туда, гдѣ прекращаются желанія, боренія, заботы и труды. Онъ не прославляетъ смерть, а представляетъ её себѣ идеаломъ вѣчной праздной жизни, необременённой никакими дѣлами. Если взять въ-разсчёть то, что Эйхендорфъ, въ продолженіи всей своей поэтической производительности, пробылъ въ канцелярской службѣ, то надо допустить, что не одинъ католицизмъ будилъ въ нёмъ эту поэзію праздношатанья. Въ ней, вѣроятно, тоскуетъ и канцеляристъ, прикованный къ безотрадной для души машинальной работѣ; онъ хотѣлъ бы сбросить съ себя несносное занятіе и выбѣжать на свѣжій воздухъ, на свободу." Лучшимъ сочиненіемъ Эйхендорфа въ прозѣ считается повѣсть, изданная имъ въ 1824 году, подъ заглавіемъ: "Изъ записокъ шалопая". Не смотря на не совсѣмъ красивое прозваніе, данное авторомъ герою своей повѣсти, онъ тѣмъ не менѣе пользуется полнымъ его сочувствіемъ и, такъ сказать, есть любимое его дѣтище, на изображеніе котораго поэтъ не пожалѣлъ излить весь запасъ своей любви и своего юмора. Желая доказать своею повѣстью, что нѣтъ въ мірѣ подобнаго счастья, какъ райское положеніе зѣваки, Эйхендорфу въ концѣ-концовъ удаётся достигнуть своей цѣли, то-есть расположить читателя къ своему герою и заставить его смотрѣть на его образъ жизни снисходительно. Повѣсть Эйхендорфа заключаетъ въ себѣ міръ, до котораго только изрѣдка долетаютъ слабые стуки и звуки дѣятельной жизни міра, въ которомъ такъ счастливо живётся, что можно сказать себѣ: "слава Богу, мнѣ не суждено быть работникомъ!" Само собою разумѣется, что лѣнь, такъ привлекательно описываемая Эйхендорфонъ, не глупая, полуживая лѣнь апатіи, а свѣтлая, сознательная апатія воспріимчивой натуры, которая почти систематически расположилась лѣниться и была бы очень удивлена, если бы кто-нибудь вздумалъ сказать, что это неприлично. И, несмотря на это, поэзія Эйхендорфа производитъ невыразимо-свѣжее впечатлѣніе. Въ нёмъ нѣтъ ничего поддѣльнаго, ложнаго. Микроскопическія его чувства и мысли вполнѣ откровенны и никогда не лгутъ: въ своихъ сочиненіяхъ онъ весь наружу. Личность его не принадлежитъ къ числу богато-одарённыхъ, духъ его слабъ, воззрѣнія весьма узки; тѣмъ не менѣе онъ стремится познать истинну исключительно при помощи своихъ собственныхъ силъ, и то, что онъ знаетъ, онъ дѣйствительно знаетъ очень хорошо, потому-что всё узнанное имъ выработалось и созрѣло въ собственой его душѣ. "Достоинство Эйхендорфа", говорятъ г. Видертъ, "состоитъ въ томъ, что духовный участокъ, которымъ онъ владѣетъ, какъ ни ограниченъ, но принадлежитъ исключительно ему. Другіе поэты знаютъ больше, обнимаютъ въ космополитической своей универсальности весь міръ, интересуются всѣми возможными вопросами, сочувствуютъ всему живому, понимаютъ не одну, а всѣ стороны жизни, и были бы, можетъ-быть, очень несчастны, если бъ имъ пришлось ограничиться объёмомъ поэтической лиры Эйхендорфа; но едва ли всеобъемлющая ихъ поэзія отличается отъ этого маленькаго ніра большею искренностью, большею живостью, большею теплотой. У него немного звуковъ, они производятъ всегда одно и то же, но всегда свѣжее впечатлѣніе, потому-что они не подражаніе первымъ его звукамъ, а каждый разъ новыя изліянія не объёмистаго, но живого и тёплаго сердца. Современныя же идеи не находили себѣ у него пріюта и потому, что онъ не переварилъ бы ихъ, и потому, что онѣ его не интересовали... Въ поэтическомъ мірѣ Эйхендорфа всякій день -- праздникъ, постоянно хорошая погода, человѣкъ вѣчно гуляетъ, ѣстъ и отдыхаетъ. Мало поэтовъ, производящихъ такое пріятное и весёлое впечатлѣніе, какъ Эйхендорфъ; маю такихъ любезныхъ, доброжелательныхъ личностей, какъ онъ; но при всёмъ тонъ поэзія его, наконецъ, заставляетъ тосковать по буднямъ, по дурной погодѣ, по трудѣ и сожалѣть, зачѣмъ она лишена этихъ контрастовъ."
   Кромѣ тома "Стихотвореній" и двухъ повѣстей, "Предчувствіе и дѣйствительность" и "Изъ записокъ Шалопая", изданныхъ Эйхендорфомъ въ самомъ началѣ своей литературной дѣятельности, онъ написалъ ещё шесть повѣстей ("Мраморная статуя", "Поэтъ него подмастерье", "Много шуму изъ ничего", "Замокъ Дюронде", "Рыцарь-счастливецъ" и "Die Entführung") и пять драматическихъ пьесъ ("Война филистровъ", "Мейерберъ, Глюкъ и Эндэ", "Эцелинъ Романо", "Послѣдній герой Магдебурга" и "Die Freier". Впрочемъ, о нихъ говорить нечего, такъ-какъ всѣ онѣ, отрицательно или положительно, въ драматической или повѣствовательной формѣ, выражаютъ одну и ту же мысль, озарены однимъ и тѣмъ же идеаломъ, отличаются той же субъективностью, тѣмъ же лиризмомъ, католицизмомъ и отчасти той же свѣжестью чувствъ, какъ его "Стихотворенія" и "Записки Шалопая".
   На русскомъ языкѣ существуютъ переводы нѣсколькихъ мелкихъ стихотвореній, принадлежащіе Плещееву ("Лунная ночь", "Зимній сонъ", "Умирающій", "Ахъ, не та ужъ эта липа!" и "Ночные голоса"), Михайлову ("Тоска по родинѣ"), Быкову ("Зимняя грёза" и "Умирающій") и другимъ.
   

ЛУННАЯ НОЧЬ.

             Казалось, небо землю тихо
             Поцаловало передъ сномъ,
             Чтобы оно ей только снилось
             Въ прозрачномъ сумракѣ ночномъ.
   
             Скользилъ по нивамъ вѣтеръ тёплый,
             Колосьевъ двигалась волна,
             И перешоптывались листья
             И ночь въ звѣздахъ была ясна.
   
             И, широко расправивъ крылья,
             Душа моя, въ тиши ночной,
             Неслась надъ спящею долиной,
             Неслась, какъ-будто бы домой.
   

ЗИМНІЙ СОНЪ.

             И снилось мнѣ, что будто снова
             Передо мною отчій донъ;
             Что я лежу въ долинѣ старой
             Съ весёлымъ, радостнымъ лицомъ;
             Что вѣтерокъ играетъ лёгкій
             Съ листвой въ полдневной тишинѣ;
             Что цвѣтъ летитъ съ родныхъ деревьевъ
             На грудь и на голову мнѣ.
   
             Когда жъ проснулся я -- за лѣсомъ
             Всходила тусклая луна;
             Вокругъ меня въ сіяньи блѣдномъ
             Лежала чуждая страна.
             И, озираясь, на деревьяхъ
             Я видѣлъ иней, а не цвѣтъ:
             Поля покрыты были снѣгомъ,
             И самъ я былъ ужъ старъ и сѣдъ.
   

УМИРАЮЩІЙ.

             Ужель съ землёю, съ отчимъ домомъ
             Пора разстаться навсегда --
             И навсегда угаснетъ въ сердцѣ
             Любовь и честная вражда?
   
             Вотъ подъ окномъ привѣтъ прощальный
             Деревья шепчутъ; вѣтерокъ,
             Ко мнѣ ворвавшись, вѣсть приноситъ,
             Что часъ заката недалёкъ.
   
             Родимыхъ горъ моихъ вершины!
             Не разъ, бывало, думалъ я:
             "О, если бъ крылья, чтобъ надъ вами
             Летѣть въ надзвѣздные края!"
   
             Но вотъ, когда явились крылья
             И нѣтъ летѣть туда преградъ,
             Неизъяснимое томленье
             Къ землѣ влечётъ меня назадъ.
   

НОЧНЫЕ ГОЛОСА.

             И долъ, и лѣсъ объяты тьмой;
             Необозримы, молчаливы,
             Лежатъ поля передо мной
             И не колышетъ вѣтеръ нивы.
   
             Вдали раздался гдѣ-то звонъ:
             То бьютъ часы -- протяжно, мѣрно.
             Въ испугѣ встрепенулась серна
             И снова погрузилась въ сонъ.
   
             Вотъ на горѣ сосновый боръ
             Шумя вершины преклоняетъ:
             Господь идётъ по высямъ горъ
             И спящій край благословляетъ.
   

* * *

             Ахъ, не та ужь эта липа,
             На которую когда-то
             Я влѣзалъ, чтобъ любоваться
             Яркимъ заревомъ заката!
   
             И не этой рощей тёмной
             Я, подъ шумъ вѣтвей сосновыхъ,
             Отъ подруги возвращался,
             Съ сердцемъ полнымъ пѣсень новыхъ.
   
             Знать, не та ужь и долина,
             Гдѣ -- порой любви счастливой --
             Выходили на свиданье
             Мы стопою боязливой.
   
             Нѣтъ! долина, роща, липа
             Тѣ же всё, что въ дни былые --
             Ты не тотъ: остыло сердце,
             Да и волосы сѣдые.
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru