Эбергард Иоганн Август
Известия о жизни Иоанна Эриха Тунманна

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ИЗВѢСТІЯ
О ЖИЗНИ ІОАННА ЕРИХА
ТУНМАННА

ИЗЪ ПОХВАЛЬНАГО СЛОВА ЭБЕРГАРДА.

А. Зиновьевъ.

   

МОСКВА.
Въ Университетской Типографіи.
1828.

   Печатать позволяется. Москва, 1828 года, Сентября 4 дня. Цензоръ Майоръ и Кавалеръ Сергѣй Глинка.
   

ОТЪ ИЗДАТЕЛЯ.

   Всѣ науки приносятъ двоякую пользу: вопервыхъ ту, которая заключается въ самомъ изученіи ихъ, для людей, поставившихъ себѣ цѣлію сіе изученіе; во вторыхъ науки приносятъ вещественную пользу, облегчая средства и удобности въ жизни. Не льзя однако требовать, чтобы каждая отдѣльная часть или отдѣльная истина науки приносила непосредственно того или другаго рода пользу. Нѣкоторыя правила извѣстныхъ наукъ служатъ основаніемъ другихъ, изъ коихъ выводятся заключенія, и наконецъ сіи послѣднія могутъ быть приспособлены къ усовершенствованію насъ самихъ или предметовъ, насъ окружающихъ. Отсюда происходятъ различныя системы и многія руководства одной и той же науки. Разсматривая внимательно Исторію, какъ науку; разсматривая ее, "какъ ученое изложеніе достовѣрныхъ и достопамятныхъ произшествій, служившихъ къ образованію и измѣненію внѣшняго общественнаго состоянія человѣческаго рода, произшествій взаимно соединенныхъ, имѣвшихъ слѣдствіемъ особенное развитіе человѣчества въ великомъ и цѣломъ" {Изъ учебной книги Всемирной Исторіи, уже одобренной къ напечатанію.}, можно считать ее занятіемъ людей, стремящихся къ высшему ученому образованію. По словамъ Карамзина, Исторія есть "книга народовъ: главная необходимая; зерцало ихъ бытія и дѣятельности; скрижаль откровеній и правилъ; завѣтъ предковъ къ потомству дополненіе, изъясненіе настоящаго и примѣръ будущаго." -- Сіе описаніе Исторіи ведетъ къ заключенію, какое и слѣдуетъ у нашего славнаго Исторіографа, что вопервыхъ тѣмъ людямъ наиболѣе полезна Исторія, кои поставлены дѣйствовать на поприщѣ обширномъ, и ежели не управлять судьбою народовъ, то покраиней мѣрѣ быть близкими къ кормилу правленія. Наставленія, какъ можетъ извлечь для себя изъ Исторіи человѣкъ частный, для своего тѣснаго круга, менѣе значительны. Не льзя ли дополнить сіи недостатки особеннымъ способомъ изложенія Исторіи? Безъ сомнѣнія возможно -- по крайней мѣрѣ нѣкоторыя производныя историческія свѣденія удовлетворяютъ сей потребности въ полной мѣрѣ, и то суть Біографіи. Весьма благоразумно Прелатъ Францъ, въ Стуттгартѣ, жизнеописанія людей знаменитыхъ поставляетъ основаніемъ изученія Исторіи. Галлерея примѣчательныхъ лицъ, въ коей имѣлъ онъ цѣль живо представить съ нравственною цѣлію характеры, добродѣтель и порокъ, мудрость и глупость, лучше всего можетъ приготовить юношей къ Всемірной Исторіи. Въ Біографіи должно изображать жизнь одного человѣка. Одно Individuum должно быть средоточіемъ Біографическаго представленія такъ, чтобы описаніе его жизни составляло ясный и полный образъ всего хода, развитія и усовершенствованія сего человѣка и всей гражданской его дѣятельности. Сей образъ долженъ раскрыть также его собственное вліяніе на непосредственный кругъ его современниковъ. Разумѣется, что Біографъ не есть защитникъ или противникъ описуемаго лица; онъ долженъ быть совершенно безпристрастенъ, цѣнить выше всего правду. При томъ долженъ онъ представить свойственное сему лицу образованіе и родъ его дѣятельности, дабы всю жизнь его объять, какъ совокупное цѣлое. При нарушеніи сихъ условій мы получаемъ или сухой разсказъ о жизни человѣка, или напыщенное похвальное слово (панигирикъ). Прибавимъ къ тому изображеніе характеристики, которая впрочемъ отдѣляется отъ Біографіи. Характеристика существенно состоитъ въ томъ, что, при изображеніи лица, останавливается на какой нибудь принятой психологической точкѣ зрѣнія, которую означаетъ въ предисловіи и съ коей раскрываетъ всю картину жизни человѣка. Она не перемѣняетъ и не преобразуетъ вновь произшествій по сей идеѣ, но поступаетъ Телеологически. Вся практическая жизнь лица служитъ ей къ тому, чтобы осуществитъ какую-либо высшую истину, или общее положеніе.-- Съ такими правилами начертанныя біографіи людей, кои, по своей общественной дѣятельности, хотя не имѣютъ мѣста во всемирной Исторіи, но которые своими дарованіями и заслугами дѣйствовали на свой кругъ, могутъ быть чрезвычайно полезны. Къ несчастію на то не обращаютъ должнаго вниманія. Извѣстія, печатаемыя о жизни многихъ извѣстныхъ лицъ составляютъ у насъ, съ немногими исключеніями, не біографіи, а послужные списки. Такой же участи подвержены и многіе Русскіе ученые отъ своихъ собратій. Почему мы, пользуясь сочиненіями Автора знаменитаго, теряемъ другую пользу важную, которую могли бы получить изъ его біогр.-фіи, назидательно изложенной.
   Представляю на благосклонное вниманіе просвѣщенныхъ читателей жизнь Тунманна, оказавшаго важныя услуги Исторіи, преимущественно Русской, и между тѣмъ едва незабытаго. Вмѣстѣ съ симъ представляю картину жизни человѣка, коего прекрасныя свойства души и сердца и обширное умственное образованіе заслуживаютъ удивленіе. Я желалъ быть признательнымъ къ памяти добродѣтельнаго, ученаго Тунманна, и желалъ раздѣлить свое воспоминаніе.-- При общемъ стремленіи молодыхъ Русскихъ трудиться на поприщѣ Словесности и Исторіи отечественной, воспоминаніе сіе не лишнее. Всѣмъ извѣстно, какихъ трудовъ стоитъ сдѣлаться хорошимъ литтераторомъ; сугубый трудъ, сугубая ученость потребны для критика -- историка. Раннее желаніе наслаждаться спокойною и какъ бы обеспеченною жизнію, желаніе достигнуть легко приобрѣтаемой извѣстности, заставляетъ гоняться за мнимою славою". Отъ того нѣкоторые во многихъ родахъ показываютъ, при хорошихъ дарованіяхъ, недостаточное ученіе, и рано остановившись, не идутъ далѣе. Наблюдающіе безпристрастно: кто наши аристархи, кто наши судіи? замѣтятъ, что скороспѣлые публицисты ошибаются въ своихъ расчетахъ.--
   

Жизнь Тунманна.

   Іоанъ Ерихъ Тунманнъ родился 23 то Авг. 1746 г., въ часъ по полудни, въ Торезундѣ, въ Шведской провинціи Зедерманландіи. Онъ былъ близнецъ единственному своему брату, который его пережилъ. По своему скудному состоянію., честный отецъ его не имѣлъ надежды способствовать къ блистательному счастію сына, или къ болѣе рачительному образованію ума его. Онъ былъ тамошній проповѣдникъ, доходы имѣлъ незначительные, а семейство вскорѣ возрасло до 12 человѣкъ дѣтей. Между тѣмъ добродѣтельный отецъ, по мѣрѣ знаній своихъ и состоянія, не упускалъ стараться со всею родительскою заботливостію о воспитаніи сына. Но онъ умеръ, когда юному Тунманну было не болѣе 11 лѣтъ, и оставилъ многочисленное семейство безъ призрѣнія и имущества. Осиротѣлый сынъ долженствовалъ прибѣгнуть къ тѣмъ средствамъ, которыми обыкновенно вспомоществуютъ въ Швеціи бѣдныхъ дѣтей и юношей съ дарованіями. Приходъ ихъ назначаетъ имъ денежное пособіе, которое однако должны они сами выпрашивать отъ каждаго дома. Такое заведеніе принуждало юнаго Тунманна часто въ жестокую зиму ходить пѣшкомъ по нѣскольку дней сряду. Послѣ многотруднаго дня, находилъ онъ въ крестьянской хижинѣ въ объятіяхъ гостепріимства подкрѣпленіе за сельскою трапезою, и отдохновеніе на опрятномъ ложѣ, которыя голодъ и утомленіе дѣлали для него пріятными. Здѣсь учился онъ познавать благотворительность въ ея достойнѣйшемъ видѣ, когда она проистекаетъ не отъ случайнаго излишества, но пріобрѣтается собственными трудами; онъ учился познавать добродѣтели того класса людей, который составляетъ основную часть Государствъ, важнѣйшій въ Швеціи, и почтенъ всѣми мудрыми законодателями.
   Всѣ сіи подробности слышалъ я изъ устъ покойнаго, и любезная скромность, съ которою изъяснялся онъ при такихъ обстоятельствахъ своей безпомощной юности, рано заставили меня уважать его сердце. Я бы оскорбилъ прахъ Тунманна, если бы могъ до того унизиться, чтобы риторскимъ оборотомъ прейти напоминаніе о его почтенной бѣдности. Онъ самъ не затруднялся говорить о, своихъ тѣсныхъ обстоятельствавъ, даже передъ людьми, коихъ сердце не одинаково съ, нимъ чувствовало. Надлежитъ достоинствами и силою духа удерживать обыкновенныхъ людей въ почтеніи, когда, не опасаясь ихъ презрѣнія, благородный человѣкъ дѣлаетъ подобное признаніе.
   При такихъ обстоятельствахъ, ничего особеннаго не могло быть сдѣлано для его воспитанія. Ему надлежало довольствоваться обыкновеннымъ общественнымъ школьнымъ ученіемъ. Тамошнія занятія, если бы онѣ и болѣе были сообразны съ цѣлію, при его прилѣжаніи и быстромъ умѣ, скоро для него сдѣлались недостаточны. Время, свободное отъ Букваря и Грамматики, коими мучили его память, посвящалъ онъ чтенію историческихъ сочиненій, сколько находилось ихъ въ его маленькомъ кругу. Сіи послѣднія состояли изъ вздорныхъ собраній, подъ названіемъ хроникъ, сказокъ и рыцарскихъ повѣстей, составлявшихъ вечернее чтеніе земледѣльца, и которыя тѣмъ болѣе его восхищали, чѣмъ сильнѣе чрезъ свои волшебныя описанія возбуждали ужасъ и изумленіе. Между сими Тунманнъ вспоминалъ о какомъ то стихотворномъ историческомъ зеркалѣ, коего жалкіе стихи и тогда уже производили въ немъ отвращеніе. Но ему надлежало побѣждать досаду свою, ежели хотѣлъ онъ наслаждаться удовольствіемъ читать дурныя историческія примѣчанія, коими оно снабжено было.
   Около сего времени мать его посѣтилъ двоюродный братъ, бывшій тогда Шведскимъ Консуломъ въ Смирнѣ. Разсказы сего человѣка о естественныхъ произведеніяхъ, жителяхъ, нравахъ и другихъ примѣчательностяхъ Греціи и Малой Азіи, дѣлали на воображеніе Тунманна живѣйшее впечатлѣніе. Съ глубокимъ вниманіемъ и живымъ участіемъ, сидѣлъ онъ въ сѣверные зимніе вечера у ногъ повѣствователя и не терялъ ни однаго слова изъ чудесныхъ разсказовъ и описаній объ отдаленныхъ странахъ, о которыхъ впервые слышалъ. Скромность, страсть къ ученію и искры генія, являвшіяся изъ его вопросовъ и замѣчаній, приобрѣли ему сердце его дяди. Онъ рѣшился составить счастіе своего племянника, взять его въ Левантъ своимъ повѣреннымъ, въ качествѣ Секретаря. Открывъ юному Тунманну сіе предположеніе, онъ совѣтовалъ ему заняться прилѣжно языкомъ Арабскимъ. Сіи неожиданные виды привели въ восторгъ молодаго человѣка. Со всею ревностію посвятилъ онъ себя Арабскому языку, и, одушевляемый надеждою, трудился съ великимъ постоянствомъ.
   Столь утѣшительное предположеніе не исполнилось. Консулъ изъ Смирны переведенъ быль въ Кадиксъ, а юному Гунманну осталась одна только выгода -- знаніемъ новаго языка болѣе приспособишь себя для историческихъ изысканіи.
   Вскорѣ послѣ того перешелъ онъ въ Гимназію въ Стрегнесъ. Въ то время школа сія преимущественно предъ другими отличалась. Тамъ сдѣлалъ онъ значительные успѣхи въ Латинскомъ и Греческомъ языкахъ, но особливо въ Исторіи, къ которой вкусъ его теперь рѣшительно расположился. Кромѣ частнаго учителя, руководствовалъ его въ занятіяхъ тогдашній достопочтенный начальникъ и Лекторъ Стрегнесской Гимназіи, Баркманнъ. Воспоминаніе о семъ человѣкѣ оставалось всегда священнымъ долгомъ благодарнаго сердца Тунманна. При всякомъ возможномъ обстоятельствѣ, онъ не упускалъ случая говорить о заслугахъ сего достопочтеннаго мужа, о его умѣ, учености, добротѣ и снисходительности, о томъ, сколько онъ обязанъ сему наставнику, который первоначально поселилъ въ немъ вкусъ къ ученію и порядокъ въ занятіяхъ. Проницательный и наблюдательный умъ сего достойнаго начальника первый открылъ въ Тунманнѣ тлѣющіяся искры историческаго генія, еще непримѣтнаго для людей обыкновенныхъ, и по добротѣ своей старался воспламенять оныя всѣми средствами одобренія.
   Трудъ сего честнаго мужа награжденъ такъ, какъ люди сего рода желать могутъ. Онъ успѣлъ любимца своего, вмѣстѣ съ другимъ, по имени Бестербергомъ, рекомендовать выгодно Стрегнесской Консисторіи, пособіями которой Тунманнъ могъ теперь вступить въ Упсальскій Университетъ. Въ то же самое время покойный другъ мой самъ давалъ уроки, и выгодами, отъ того получаемыми, помогалъ своей матери. Тогда благодарное его сердце приносило жертву дѣтской любви, которая конечно дорого стоила его любознанію. И въ этомъ юномъ возрастѣ благородная душа его обратила въ привычку жертвовать похвальнымъ потребностямъ и высшему долгу. Однако при всѣхъ сихъ препятствіяхъ пламенный его геній опережалъ счастливѣйшихъ товарищей.
   Въ Упсалѣ ему надлежало учиться Богословію. Такое назначеніе имѣло ту единственную цѣль, что съ сею наукою надѣялся онъ съ меньшею утратою пройти свое академическое поприще и легче вступить въ должность, которая бы ему доставляла необходимое. Но Тунманнъ уже не считалъ наукъ только нужными средствами; юный геній находилъ въ нихъ выгоды и твердая душа его смѣло отважилась слѣдовать склонности, не представлявшей ему никакихъ видовъ на временное счастіе. Къ тому же просвѣщенный умъ его усмотрѣлъ недостатки тогдашняго богословскаго ученія. Это были сильнѣйшія выраженія, кои кроткая душа его позволяла въ кругу лучшихъ друзей, противу прежняго угнетенія разсудка въ богословскихъ школахъ.
   Сія жертва, принесенная имъ своей склонности къ наукамъ, привязала его къ нимъ крѣпчайшими узами, и какъ теперь онъ самъ нѣкоторымъ образомъ принялъ на себя попеченіе о будущемъ своемъ счастіи, то ему оставалось оказать такія заслуги, кои сами по себѣ могли быть замѣчены и уважены. Послѣ сего союза души его съ любимѣйшими упражненіями, заключился онъ въ Упсальской библіотекѣ, дабы безпрепятственно пользоваться ея историческими и литтературными сокровищами. Въ особенности посвятилъ онъ себя Греческой словесности, читалъ не однихъ Греческихъ дѣеписателей, но и стихотворцевъ. При семъ также надлежало ему побѣждать многоразличныя трудности. Фробеновы изданія, единственныя, которыя отъ нашелъ тамъ, имѣли много сокращеній, сначала не безъ труда разбираемыхъ; при нихъ не было никакого перевода для пособія скорѣйшему чтенію. Обращеніе къ словарямъ такъ часто прерывало его, что онъ не могъ замѣтить красоты Автора и предметовъ въ немъ содержащихся; почему надлежало ему напередъ сдѣлать Латинскій переводъ, съ помощію котораго еще разъ f перечитывать писателя. Изъ Греческихъ Авторовъ, такимъ образомъ имъ переведенныхъ, называлъ онъ мнѣ въ особенности Еврцпида.
   Съ неутомимымъ прилѣжаніемъ къ изученію древнихъ языковъ соединялъ онъ страсть къ изученію языковъ новыхъ и Исторіи. Трудами своими онъ достигъ того совершенства, съ которымъ въ послѣдствіи говорилъ и писалъ по Французски; между его бумагами найдены алфавитные историческіе реестры Итальянскихъ и Англійскихъ писателей, съ извлеченіями изъ произведеній ихъ и съ присовокупленіемъ Шведскаго перевода мѣстъ образцовыхъ (1). Къ сему же времени вѣроятно принадлежатъ его труды надъ Готѳскою исторіею Гуг. Гроція. Шведскій переводъ оной находится въ библіотекѣ моего друга. Широкія поля исписаны примѣчаніями и поправками на Шведскомъ языкѣ.
   Не прошу извиненія, распространяясь о обстоятельствахъ, по видимому столь маловажныхъ; желалъ бы еще болѣе узнать ихъ, дабы доставить себѣ печальное, но сладостное воспоминаніе о такихъ памятникахъ юношескаго прилѣжанія моего усопшаго друга, и читателямъ моимъ открыть поучительное зрѣлище: въ неважныхъ случаяхъ видѣть образованіе ума и сердца превосходнаго человѣка.
   Для вѣрнаго исполненія обязанностей точнаго историка, долженъ я здѣсь упомянуть, что совсѣмъ не имѣю извѣстій о причинѣ и времени переѣзда его въ Германію. Въ послѣдніе дни Тунманна никогда несмѣлъ я любопытствовать объ обстоятельствахъ его жизни; что же слышано мною отъ него случайно, при изліяніи сердца въ дружескихъ разговорахъ, то хочу я здѣсь представить, и думаю, что это не будетъ незанимательно.
   Первымъ мѣстопребываніемъ его въ Германіи было Герцогство Мекленбургъ. Здѣсь жилъ онъ въ деревнѣ домашнимъ учителемъ при одномъ благородномъ семействѣ. Мѣстоположеніе деревни было превосходно. Пріятнѣйшее разнообразіе холмовъ и долинъ, озеръ и рощей, придавали ей нѣчто романтическое, располагавшее кроткое сердце Тунманна къ частымъ уединеннымъ прогулкамъ. Время тамъ проведенное, по его словамъ, проведено имъ въ тихой мечтательности Петрарки, читая пѣвца Лауры, историка Юліи и Клариссы Гарловъ, садился онъ подъ тѣнію густой рощи у небольшаго ручья и предавался сладкимъ ощущеніямъ до слезъ блаженства. Ежели сіи уединенныя бесѣды придавали сердцу его чувствительности, которая часто его однаго, а не другихъ дѣлала несчастнымъ, то не вредили онѣ ему въ исполненіи его должности, въ его историческихъ изысканіяхъ и тогда уже глубокомысленныхъ,-- ни вѣрность яснаго ума его, ни чистота сердца, ни дѣятельность въ занятіяхъ ни мало отъ того не терпѣли. Скорѣе могли онѣ умножить вѣрность и живость его нравственнаго чувства, занимательность образованія лица, нѣжность образа мыслей и нравовъ, и приятность въ обращеніи.
   Доселѣ Тунманнъ не представилъ еще никакого общественнаго доказательства своей исторической учености. Первое, сдѣлавшее его извѣстнымъ, состояло въ объясненіи происхожденія Виллунговъ (de origine Billungorum), за которое онъ получилъ степень Магистра, въ Грейфсвалдѣ 1769 года. Онъ тогда уже имѣлъ намѣреніе посвятить себя академическому преподаванію; и знатоки судили, что онъ бы со славою въ ономъ отличился. Ученость его въ особенности приобрѣла ему дружбу и уваженіе достойнаго Профессора Мёллера въ Грейфсвалдѣ. Естественно, что два человѣка любили отдавать справедливость другъ другу, имѣя столько причинъ ко взаимному уваженію своихъ заслугъ по одной и той же наукѣ; и сія взаимность дружбы сохранилась до конца въ Тунманнѣ.
   Между тѣмъ счастіе казалось далеко отъ него было въ Грейфсвалдѣ, вопреки нашимъ предположеніямъ о его состояніи. Мы лишены были Тунманна. Онъ принялъ на себя надзираніе за воспитаніемъ сына господина Арнима въ Суковѣ. Добродѣтели и пламенная ревность сего мужа ко всякому благотворенію содѣлали имя его достопочтеннымъ для всѣхъ друзей человѣчества. Пребываніе Тунманна въ жилищѣ сего благороднаго семейства принесло ему сугубую пользу: тамъ имѣлъ онъ счастіе найти значительную библіотеку и отборное общество.
   Его занимательная физіогномія, на которой выражались умъ просвѣщенный и душа чувствительная, привлекала благородныхъ обоего пола посѣтителей, желавшихъ видѣть спокойное убѣжище мудраго и ученаго. Каждый вскорѣ отличалъ его, за удовольствіе ставилъ предупреждать Тунманна и бесѣдовать съ нимъ о шуточныхъ или важныхъ предметахъ. Его съ довѣренностію называли именемъ любезнаго Шведа, съ нимъ говорили о любезномъ ему отечествѣ, и его отвѣты на такое благорасположеніе, примѣчательности имъ разсказываемыя, его правильный одушевленный способъ выраженія, даже слабое произношеніе въ языкахъ Нѣмецкомъ и Французскомъ, дѣлали бесѣду его приятною и утверждали на долго доброе минутное впечатлѣніе, имъ производимое. При воспоминаніи о жительствѣ въ Суковѣ, покойный другъ мой, по обыкновенію, и въ послѣдніе дни жизни всегда находилъ удовольствіе останавливаться на томъ, сколько онъ обязанъ былъ добрымъ людямъ. Скромность его приписывала сіе симпатическое влеченіе сердецъ, читавшихъ на лицѣ его ясный умъ и добрую душу, участію, коимъ пользуются вообще всѣ иностранцы, единственно потому, что они иностранцы.
   Между счастливѣйшими обстоятельствами пребыванія своего въ Суковѣ всегда сочиталъ онъ благорасположеніе супруги Гна Ф. Арнима. Никогда не говорилъ онъ о сей благородной женщинѣ безъ чувствъ искреннѣйшаго почтенія. Она всегда была для него идеаломъ женской добродѣтели.-- Съ тонкою проницательностію вскорѣ усмотрѣла она всѣ достоинства сердца его, вскорѣ оцѣнила оное, замѣтила, чего недоставало ему для довершенія его добродѣтели и спокойствія. Съ величайшею нѣжностію, коей научаетъ симпатія душъ, подобно ей чувствительныхъ, обратила она его вниманіе на то, что ея испытанная добродѣтель желала еще сказать ему,-- и Тунманнъ все понялъ. Такимъ образомъ желаніе поддержать ея доброе о себѣ мнѣніе было для него сильнѣйшимъ побужденіемъ не отступать отъ справедливости въ самыхъ малѣйшихъ случаяхъ; быть ею замѣченнымъ, считалъ онъ величайшимъ честолюбіемъ; получить одинъ одобрительный взоръ, величайшею славою.
   Наконецъ Университетъ нашъ имѣлъ счастіе принять его, всѣми сими дарами сердца и ума украшеннаго. Еще не распространилась о немъ слава, предшествующая вступленію Германскихъ ученыхъ въ должность академическихъ преподавателей, имя его не повторялось въ устахъ ученыхъ; но его уже отличилъ ревностный изыскатель и просвѣщенный судія даже незамѣчательныхъ заслугъ, Фрейгерръ Зедлитцъ; онъ старался перезвать его въ Галле, и сею неожиданною наградою достоинствъ моего незабвеннаго друга предупредилъ, какъ то бываетъ часто, громкія одобренія удивленной ученой Германіи (2), 1772 Года Тунманнъ вступилъ намѣсто покойнаго Клотца Профессоромъ Краснорѣчія и философіи въ Галле. Тѣ, кои, можетъ быть, при назначеніи его въ первый разъ услышали имя Тунманна, скоро пристуз пили ко мнѣнію Министра-патріота. Опыты его вѣрнаго, очищеннаго и просвѣщенннаго вкуса, вскорѣ одинъ за другимъ слѣдовавшіе (3), явили въ немъ человѣка, рожденнаго не только для преподаванія извѣстнаго въ Исторіи, но и для распространенія предѣловъ ея въ области, покрытой мракомъ неизвѣстности.
   Не прежде 1772 года вышли въ свѣтъ его Изысканія о началѣ и древнѣйшей Исторіи Сѣверныхъ народовъ. Сіе объясненіе темнѣйшей части Исторіи человѣческаго рода, которое сдѣлало бы честь человѣку, посѣдѣвшему въ историческихъ изысканіяхъ, было произведеніемъ юнаго ученаго 26 лѣтъ; открывавшаго тѣмъ свое поприще въ ученомъ свѣтѣ. (4)
   Для Историка и Естествоиспытателя равны условія: что въ природѣ первое, то въ человѣческомъ познаніи есть послѣднее. И тотъ и другой отъ явленій, ихъ окружающихъ, должны постепенно восходить къ первобытнымъ веществамъ, изъ коихъ образовались предметы, ими зримые. Преслѣдовать сіи явленія въ безконечныхъ и многоразличныхъ смѣшеніяхъ; отдѣлять то, что по непримѣтнымъ законамъ и неизвѣстнымъ событіямъ соединилось въ одно необычайное явленіе; пользоваться каждымъ знакомъ, отличительнымъ въ природѣ или въ Исторіи; предвидѣть обильныя послѣдствія; справедливо измѣрять и точно опредѣлять вѣрность своихъ заключеній, останавливаться не прежде, какъ умолкаетъ голосъ природы и Исторіи, и то принимать первымъ, что должно быть таковымъ для ума человѣческаго,-- вотъ трудныя обязанности, обоимъ предлежащія.
   Недавно еще историческіе изыскатели столь далеко простерли свои изслѣдованія. Прежде, какъ говоритъ Плутархъ, довольствовались они (по примѣру Географовъ, представлявшихъ страны, лежащія за предѣлами извѣстнаго міра, состоящими изъ болотъ, необитаемыхъ, песчаныхъ степей и безбрежныхъ морей) времена неизвѣстной Исторіи наполнять баснями и сказками. Ежели сіи неизвѣстныя страны Исторіи теперь начинаютъ объясняться f населяться и воздѣлываться; то открытіемъ многаго обитаемаго обязаны мы трудолюбію и остроумію Тунманна.
   Какъ извинительно, преодолѣвая трудности, встрѣчающіяся изыскателю на каждомъ тагу въ мрачной области древней Исторіи, сдѣлать шагъ ошибочный; какъ легко самому ревностному честолюбцу сознаться въ своей ошибкѣ на семъ поприщѣ і какъ для него должна быть пріятна каждая поправка, удавшаяся счастливому изысканію достойнаго совмѣстника! Но человѣческая слабость хочетъ и тамъ единовластія, гдѣ только соединенныя силы многихъ могутъ произвести что либо сносное, хочетъ и тамъ быть непогрѣшительна, гдѣ, по мнѣнію мыслящихъ, можно только заблуждаться, и заблуждаться со славою.
   Тунманнъ совершенно сознался въ неуда: чѣ многихъ предположеній на поприщѣ трудовъ своихъ, и это дѣлаетъ честь уму его. Высшая степень достовѣрности, по его мнѣнію, легко уничтожается чрезъ случайное открытіе какого либо признака, незамѣченнаго прежде внимательнымъ наблюдателемъ. Потому всегда онъ былъ готовъ учиться отъ другихъ, и, при новомъ открытіи, перемѣнить свое мнѣніе. Въ семъ преимуществѣ надъ собою не отказалъ онъ и тѣмъ, кои не слишкомъ великодушно научали его, и даже тѣмъ, кои съ нимъ несправедливо поступали. Онъ умѣлъ цѣнить самъ себя, и чувствовалъ, что неблагородно и малодушно ученому мужу не признавать ошибокъ въ своихъ сочиненіяхъ; онъ чувствовалъ, что человѣку, впадшему въ заблужденіе, остаются заслуги; ему не должно бояться обличенія.
   Доказательства столь искренняго желанія научиться свѣтъ узналъ бы отъ самаго Тунманна, если бы онъ жилъ долѣе. Еще не задолго до смерти своей говорилъ онъ, что ему хотѣлось издать въ свѣтъ нѣчто о нѣкоторыхъ спорныхъ пунктахъ съ Шлецеромъ. Онъ чистосердечно хотѣлъ показать, въ какихъ случаяхъ самъ заблуждался, и тѣ, въ коихъ онъ былъ справедливъ, подкрѣпить новыми доказательствами. Сіе обѣщаніе было уже публично объявлено. "Я хочу, пишетъ онъ, (5) показать и исправить въ ономъ (въ обѣщанномъ сочиненіи) дѣйствительныя ошибки, въ моихъ изысканіяхъ: сіе считаю я долгомъ каждаго честнаго человѣка, ибо заблужденія такъ многоплодны. Въ письмѣ къ Гну др., Гильденстедту, коего добротою и заслугами для Географіи земель, примѣчательныхъ по переселенію восточныхъ народовъ, не могъ довольно нахвалиться, признавался онъ въ грубой ошибкѣ, принимая за одинъ народъ Хазаровъ и Сираковъ (6).
   Съ такимъ образомъ мыслей должно было ему казаться страннымъ, что ученый, свѣдѣнія коего столь высоко цѣнилъ Тунманнъ, оскорбился его изысканіемъ о древней Исторіи нѣкоторыхъ сѣверныхъ народовъ, дополнившимъ и исправившимъ Всеобщую Сѣверную Исторію. Не считаю ^умѣстнымъ и не принимаю на себя рѣшить, кто изъ сихъ столь ученыхъ изыскателей ближе подходилъ къ истинѣ. Но для чести покойнаго важно упомянуть о его благородномъ поведеніи въ семъ ученомъ спорѣ, "Я не сожалѣю о похвалѣ своей, писалъ онъ о своемъ противникѣ, всегда буду высоко цѣнить достоинства, гдѣ ихъ найду. Несправедливость другаго не должна меня доводить до несправедливости. Для меня ничего не стоитъ простить ее Автору. Могу сдѣлать еще болѣе -- повторить то, что прежде сказалъ я въ моей книгѣ: сказалъ ли я что либо грубое, то первый самъ того не одобряю и Прошу о Прощеніи, ежели кто симъ могъ оскорбиться (и оскорбился), ибо я никогда не имѣлъ намѣренія обижать. Еще болѣе -- моему обвинителю могу я предложить свою дружбу, часто недостаетъ у меня возможности и случая быть полезнымъ и прйятнымъ друзьямъ своимъ; но никогда недоставало у меня къ тому воли. И такъ моя дружба не заслуживаетъ презрѣнія. Сверхъ того Тъ сочинитель и я имѣемъ однѣ общія занятія; я также какъ и онъ провелъ долгія сѣверныя ночи надъ сѣверною Исторіей.-- Но за чѣмъ говорить о самомъ себѣ? Ежели поступки мои не убѣждаютъ сочинителя, то не льзя ожидать сего отъ словъ моихъ."
   Здѣсь не нужно безпристрастнаго судьи для утонченныхъ изысканій сѣверной древности; нужно безпристрастнаго судію для рѣшенія того, что добро и истинно, дабы отдать справедливость чувствованіямъ Тунманна. Здѣсь очевидно, что болѣе славы вести преніе съ такимъ образомъ мыслей, нежели одержать самую побѣду.
   Таковыя чувствованія наполняли сердце Тунманна, и они были подкрѣпляемы его точными свѣдѣніями въ области древней Исторіи народовъ. Онъ хорошо зналъ, сколь далеко возможно и сколь полезно изслѣдованіе о первобытныхъ племенахъ, и какъ въ изысканіяхъ своихъ всегда представлялъ онъ себѣ благородную цѣль; то на поприщѣ" выходившемъ за предѣлы сей цѣли, онъ шелъ осторожнымъ и боязливымъ шагомъ. Извѣстно, сколь неопредѣленно ученое остроуміе и умничанье блуждали тогда въ сей мрачной области Исторіи; сколь часто пособляло оно склонности начинать родословіе человѣчества однимъ народомъ или однимъ прародителемъ, что опровергается только зрѣлымъ и опытнымъ разумомъ. Сія ученая игра старыхъ и новыхъ Беккановъ и Рукбекковъ, можетъ быть, не столько трудна, каковою кажется, чѣмъ Менѣе кто упражняется въ историческихъ Изысканіяхъ, тѣмъ болѣе представляются виды увѣковѣчить любимый народъ, отвергаемые разсудкомъ зрѣлымъ и просвѣщеннымъ.
   Величайшая польза таковыхъ изслѣдованій состояла въ томъ только, что обширная ученость, въ семъ случаѣ считавшаяся потребною, возбуждала удивленіе читателей. Еще мало умѣли сдѣлать оныя занимательными для собственныхъ историческихъ изыскателей посредствомъ примѣчаній, опредѣляющихъ и объясняющихъ Исторію человѣчества, происхожденіе и распространеніе языковъ, письма, искусствъ и наукъ, степень въ развитіи разума, склонностей, нравственныхъ понятій человѣка и степень зависящаго отъ сихъ обстоятельствъ счастія и страданія.-- Занимательность столь сухой науки, какова древнѣйшая Исторія народовъ, придана была ей дарованіями Робертсона, Гоме, Стуарта, Монтескё, Гоге (Hoguet), Сума, Лагербринка, Шепинга, Ире и другихъ ученыхъ иностранцевъ, къ коимъ можно причислить ученыхъ Нѣмцевъ: Изелина, Шлецера, Тунманна и др.
   Доказательства, что Тунманнъ съ такимъ же духомъ дѣлалъ изслѣдованія въ древнѣйшихъ памятникахъ народовъ, весьма часты въ его сочиненіяхъ. Самыя правила, по коимъ ограничивалъ онъ область историческаго изысканія, достаточно показываютъ, что онъ свои тончайшія изслѣдованія направлялъ къ философской цѣли человѣкопознанія. Первымъ правиломъ его было: "когда мы встрѣчаемъ въ Исторіи показанія и слѣды, гдѣ находилось первое извѣстное жилище народа;" второе: "когда чрезъ Исторію и познаніе языка мы открываемъ, къ какому онъ отдѣльному племени принадлежитъ, или изъ какихъ различныхъ племенъ составился, тогда мы нашли его первобытное жилище и происхожденіе."
   Какъ важна была его цѣль, такъ опредѣленно было направленіе его изслѣдованій. Ежели составленіе самаго плана дѣлаетъ честь его философскому разсудку; то исполненіе онаго не менѣе славно для его учености.
   Средства, къ тому имъ употребленныя, были историческіе писатели и языки. Ужасается воображеніе предъ множествомъ и разнообразіемъ источниковъ, изъ коихъ ему надлежало почерпать, и коими онъ дѣйствительно воспользовался.
   Часто извѣстіе, имя или времесчисленіе зарыто въ огромныхъ томахъ, гдѣ должно найти его. Величайшіе поэты и самые безталантные стихослагатели, основательные философы и мечтатели, безтолковые и благоразумные собиратели, все, гдѣ только начало его Исторіи можетъ скрываться, должно подлежать изысканію критика. Ему не должно бояться затрудненія разсматривать скучныя монастырскія хроники, легенды, и пр.-- и Тунманнъ никогда сего не боялся.
   Онъ владѣлъ необыкновенными свѣдѣніями въ языкахъ, составляющихъ другой источникъ Исторіи. Кромѣ языка отечественнаго, съ нимъ сродственныхъ и современныхъ Европейскихъ, Нѣмецкаго, Французскаго, Итальянскаго, Англійскаго, Испанскаго, кромѣ ученыхъ языковъ, Латинскаго, древне и ново-Греческаго, извѣстныхъ ему критически въ малѣйшихъ красотахъ и идіотизмахъ, кромѣ восточныхъ, Еврейскаго, Сирійскаго и Арабскаго, на коихъ читалъ онъ Коранъ, онъ зналъ такъ совершенно мертвые сѣверные и сѣверовосточные Европейскіе языки, какъ только изъ книгъ имъ научиться можно (7).
   Трудно, чтобы кто либо кромѣ Тунманна счастливѣе и старательнѣе воспользовался сими рѣдкими сокровищами грамматической учености. Онъ, утвердительно можно сказать, возстановилъ права Этимологіи въ Исторіи f столь давно и весьма несправедливо въ ней забытыя.
   Разсужденія Тунманна о Исторіи и нравахъ народовъ по ихъ языкамъ, заманчивымъ способомъ его разсматриванія, получили важность и для философовъ. Справедливо назвали остроумнымъ и занимательнымъ его заключеніе, что народъ отъ того народа научился своимъ искусствамъ, чьею техническою терминологіею онъ пользуется; сіе распространили потомъ на потребности роскоши, также на первые основные предметы оной, съ коими люди переходятъ изъ дикаго состоянія въ образованное; на искусственное приготовленіе грубыхъ съѣстныхъ припасовъ -- и сіе замѣчаніе имѣло поводомъ и подтвержденіемъ Англійскій языкъ, въ коемъ искуственно приготовляемое мясо животныхъ первоначально называлось по Французски, хотя названія самыхъ животныхъ Англійскія.
   Столь же полезное замѣчаніе сдѣлано Тунманномъ при Шведахъ и Финнахъ. Это знакъ, говорилъ онъ, что одинъ народъ былъ покоренъ и порабощенъ другимъ, когда въ языкѣ однаго есть заимствованныя изъ другаго слова неблагородныя, принадлежащія къ низкимъ занятіямъ жизни и находящіяся въ устахъ черни, ругательныя названія и все, что образованною частію націи считается за неприличное и постыдное. Таковый случай, присовокуплялъ онъ, въ языкахъ Шведовъ и Финновъ (8); неблагородныя слова первыхъ заимствованы отъ послѣднихъ, и слѣдовательно Финны порабощены были Шведами. Сіе примѣчаніе кажется мнѣ столько правильнымъ и, по слѣдствіямъ, важнымъ, что я осмѣливаюсь назвать оное основнымъ правиломъ для историческихъ изысканій.
   Прехожу столь многія другія замѣчанія о первобытныхъ именахъ народовъ, кои являются общими названіями; чрезъ что подтверждается наблюденіе философовъ о ходѣ ума человѣческаго въ младенческомъ возрастѣ, при образованіи языковъ. Я преступилъ бы предѣлы сего похвальнаго Слова, если бы вздумалъ привести всѣ новыя открытія, поправки и объясненія, коими Тунманнъ распространилъ свою науку.
   Тотъ же испытательный духъ и зрѣлое разсужденіе, съ коими объяснялъ онъ въ своихъ изысканіяхъ для Исторіи сѣверныхъ и восточныхъ Европейскихъ народовъ, Древности и Исторію переселенія Славянъ, происхожденіе Влаховъ и Албанцовъ и т. д., руководствовали Тунманна въ открытіи важнаго народнаго племени Комановъ, укрывавшагося отъ внимательности историческихъ изыскателей, и дополнившаго столь значительную пустоту въ цѣпи странствованія народовъ. Сіе открытіе сообщилъ онъ свѣту въ разсужденіи, удостоенномъ въ 1774 награды. Трудъ покойнаго не имѣлъ нужды въ семъ почетномъ отличіи, для обращенія на себя вниманія знатоковъ, и я не упомянулъ бы объ ономъ, если бы друзьямъ Тунманна не было столь прилгано, судіямъ его столь достославно, и всѣмъ любителямъ науки столь ободрительно видѣть необыкновенныя заслуги его увѣнчанными всякаго рода знаками уваженія.
   Далекій отъ успокоенія подъ сими лаврами, Тунманнъ съ большею неутомимостію Старался обогатить новыми разсужденіями Исторію и Географію. Послѣдній плодъ его ревности составляетъ описаніе Крымскихъ Государствъ въ Бютинговой Географіи, служащее украшеніемъ сему превосходному произведенію.
   Кажется, что сіе Географическое описаніе довело его къ точнѣйшимъ изысканіямъ въ Исторіи сихъ Государствъ, которую, вмѣстѣ съ Исторіею Черкассовъ, можетъ быть, предназначилъ онъ для второй части изслѣдованій Исторіи восточныхъ Европейскихъ народовъ. Смерть его прервала сіе занятіе, и сожалѣнія достойно s что доселѣ найдены только немногіе разсѣянные листы онаго. Разсказъ въ сихъ опытахъ f сколько судить можно по остаткамъ, отличается такою точностію, силою, достоинствомъ и великимъ соображеніемъ, каковыя по сю пору не слишкомъ обыкновенны въ Нѣмецкихъ историческихъ изысканіяхъ.
   Хорошій историческій слогъ, образованный имъ по сильной краткости любимца своего Ѳукидида, тѣмъ болѣе достоинъ удивленія, что Тунманнъ писалъ на языкѣ, который изучилъ со времени своего пребыванія въ Германіи. Въ сочиненіяхъ его можно замѣтить, какого труда стоило ему писать по Нѣмецки, ибо въ различныхъ мѣстахъ, при многихъ словопроизведеніяхъ и словосоставленіяхъ обнаруживалось Шведское происхожденіе Сочинителя. Легкость разсказа есть послѣдняя трудность при изученіи иностраннаго языка; сочинитель не иначе можетъ при* дашь оную своему слогу, какъ при полномъ и совершенномъ знакомствѣ со всѣми оборотами языка.
   И при всѣхъ трудностяхъ, Тунманнъ такъ много сдѣлалъ въ качествѣ Нѣмецкаго историка-критика!--
   Легко заключить, что не безъ необычайнаго прилѣжанія можно было стяжать столь многія заслуги. И сего то прилѣжанія наконецъ сдѣлался Тунманнъ жертвою. Онъ видѣлъ себя принужденнымъ, по причинѣ великихъ трудовъ по своей должности (сначала еще болѣе усугубляемыхъ преподаваніемъ на иностранномъ языкѣ), отказывать себѣ въ ночномъ покоѣ; и безъ сомнѣнія сіе было причиною разстройства тѣлесныхъ силъ его. Сюда же присоединилось и то, что труды его сосредоточены были въ одномъ главномъ предметѣ. Сей родъ дѣятельности, проникая далѣе въ, одномъ направленіи и распространяя предѣлы науки, будучи самый раздражительный, гораздо преждевременнѣе разрушаетъ тѣлесныя силы; ибо онъ не допускаетъ перемѣны занятій, столь иногда благотворной для нашего здоровья. Это родъ изступленія, хотя впрочемъ изступленія добродѣтели, для коего способны однѣ избранныя души.
   Вскорѣ оказались вредныя слѣдствія его неутомимости. Нѣкоторыя болѣзненныя ощущенія въ груди были печальнымъ предвѣстіемъ продолжительной чахотки, наконецъ похитившей его у друзей и всего ученаго свѣта.
   Такимъ образомъ Тунманнъ заключилъ свое ученое поприще; такъ много историческая критика и историческое искусство потеряли въ семъ великомъ человѣкѣ, жившемъ только тридцать два года.
   Но чего не потеряло юношество, пользовавшееся его уроками! Чего не потеряли друзья его!
   Слушатели его имѣли въ немъ наставника, коего ученость была предметомъ ихъ удивленія, а ревность быть имъ полезнымъ предметомъ совершенной благодарности. Привлекательная приятность его нрава, украшавшая строгую, непогрѣшительную правоту Тунманна, привязала сердца ихъ къ добродѣтели, столь въ немъ любезной*
   Друзья его лишились въ немъ любезнѣйшаго, приятнѣйшаго собесѣдника, твердаго, ревностнѣйшаго и вѣрнѣйшаго друга; всѣ, бывшіе съ нимъ въ сношеніяхъ, общежительнѣйшаго человѣка. Если, въ первыя времена его пребыванія въ Галле, высокій идеалъ Нравоученія, имъ сотворенный, казалось, дѣлалъ его скрытнымъ и недовѣрчивымъ: то должайшій опытъ въ искусствѣ жить придалъ ему послѣднее, труднѣйшее совершенство -- не все судить по высокому идеалу.
   По принятымъ правиламъ онъ былъ добрый гражданинъ, и какъ къ своему новому отечеству, наградившему его заслуги, питалъ живѣйшую преданность: такъ съ чувствительнѣйшею благодарностію воспоминалъ о своей истинной родинѣ, въ нѣдрѣ и попеченіями которой созрѣлъ для важныхъ своихъ занятій.
   Всѣ свойства, отличающія приятное обращеніе, просвѣщеннѣйшій умъ, вѣрное, нелживое сердце, тонкій и благородный вкусъ, гармонировавшій съ примѣрною сердечною чистотою, и не допускавшій даже въ шуткахъ произнести какую либо двусмысленность, соединенный со нравами тонкаго свѣта, съ предусмотрительнѣйщимъ благоразуміемъ и съ искреннѣйшею откровенностію, дѣлали его для всѣхъ, а особенно для друзей его, безцѣннымъ. Онъ рано предположилъ себѣ правила, коимъ неизмѣнно слѣдовалъ, и между ними занимали первое мѣсто: долгъ благодарности и пожертвованія для дружбы.
   Правила сіи сдѣлались для него столь привычными ощущеніями, что онъ каждую нужду друга считалъ долгомъ, требующимъ жертвы. Такъ на рукахъ его испустилъ послѣдній вздохъ одинъ изъ его товарищей, высоко имъ чтимый, послѣ того, какъ Тунманнь, съ истощеніемъ собственныхъ своихъ силъ, для облегченія болѣзни своего друга чрезъ цѣлую ночь поддерживалъ его голову.
   Сіи свойства ума и сердца пріобрѣли ему привязанность, уваженіе, дружбу всѣхъ благородныхъ, ему извѣстныхъ. Ежели славно быть чтиму людьми достопочтенными, то не льзя умолчать, какимъ уваженіемъ удостоивали его Корол. Государственный Министръ, Фрейгерръ ф. Зедлитцъ, Спалдингъ и Бюшингъ, философъ Сулцеръ, благородный другъ человѣчества, Каммердиректоръ Гофманнъ.
   Съ такими чувствами получилъ Сулцеръ извѣстіе о его смерти: "Я съ со"дроганіемъ услышалъ о смерти нашего любезнаго и добродѣтельнаго Тунманна, хотя "уже зналъ, что мало надежды оставалось на "долголѣтнюю его жизнь. Не только Галль"скій Университетъ, но и ученый свѣтъ "теряетъ въ немъ превосходнаго человѣка."
   Прекрасныя природныя свои способности весьма много онъ образовалъ и усовершенствовалъ упражненіемъ и размышленіемъ. Великія свѣденія въ языкахъ и въ Исторіи не обременяли его всеобъемлющей памяти; ихъ разнообразіе не путало его чистаго разума, сухость ихъ не обезсиливала его духа. Живость ощущеній того, что имъ зрѣло обдумано, придавала опытному уму его вящшую силу, а сія послѣдняя сообщала его характеру твердость, добродѣтели -- вѣрность, постоянство, а дѣятельность. Та же привычка мыслить и по обдуманнымъ правиламъ судить и дѣйствовать, сопровождавшая его въ ученыхъ занятіяхъ, была руководительницею его обращенія въ общественной жизни.
   Его благочестіе не походило на то, которое, по выраженію Плутарха, содрагается предъ каждымъ кумиромъ. Это было благочестіе мужа, соединявшаго съ твердою вѣрою въ милосердаго Бога свидѣтельство чистой совѣсти въ своихъ поступкахъ.
   Никогда не видалъ я его произносящимъ имя Бога иначе, какъ съ полнымъ благоговѣніемъ и важнымъ размышленіемъ. Въ особенности питалъ онъ глубокое чувство къ благости Божіей,-- Часто, въ послѣднюю болѣзнь, бесѣдовалъ онъ съ нами о судьбѣ своей жизни. Тогда обыкновенно устремлялъ взоры и руки къ небу, восхвалялъ онъ великую Божію любовь, его смиряющую, дабы онъ не забывалъ правъ своихъ. Тогда замѣтилъ онъ, что все имъ претерпѣваемое, доставляетъ ему сладчайшій плодъ справедливости, научаетъ его высокія ожиданія своего пламеннаго духа обуздывать кротостію и смиреніемъ, въ коихъ, по выраженію Спасителя, душа наша находитъ спокойствіе.
   Когда утѣшали его мыслію; что душа его по смерти опочіетъ въ лонѣ милосердаго Бога, онъ воздымалъ взоры и руки къ небу, говоря:, ахъ, такъ! Милосердаго Бога!" Подобныя чувствованія въ устахъ страждущаго означаютъ конечно высшую степень истинной Христіанской добродѣтели.
   Съ сими то, горѣ обращенными мыслями, слышалъ онъ письмо Бюшинга, которое полумертвые глаза его не могли уже сами читать. Кажется писалъ ему сей великій ученый, "что письмо сіе застанетъ васъ на "одрѣ болѣзни, и эта мысль для меня прискорбна. Впрочемъ я думаю, что продолжительная и жестокая болѣзнь ваша обратится во славу Бога и Искупителя Міра. "Мнѣ извѣстно, что Богъ ежедневно поддаетъ вамъ нужныя силы въ терпѣніи и надеждѣ бороться до времени облегченія съ жестокими недугами. Это есть и моя ежедневная къ Нему молитва. Да утвердитъ васъ Господь въ сію минуту, и когда вы получите это письмо. Утверждайтесь въ терпѣніи, въ спокойствіи, въ надеждѣ и благословляйте Господа. Сколь блаженъ будетъ другъ мой Тунманнъ, ежели Господь, возжелая его къ себѣ взять, найдетъ его готовымъ къ отшествію."
   И сіе отшествіе воспослѣдовало вскорѣ по полученіи письма, 17 то Декабря 1778, въ 9 часовъ, вечера скончался Тунманнъ. Дружеская рука смежила ему очи. Онъ сохранилъ полное употребленіе всѣхъ душевныхъ силъ до послѣдней минуты жизни.
   Вообще Тунманнъ пользовался между людьми всѣмъ возможнымъ уваженіемъ и любовію. Во многихъ его ученикахъ, сопровождавшихъ прахъ его и оросившихъ оный слезами, видѣли несомнѣннное доказательство любви и почтенія. Одинъ изъ его слушателей. Греческій Іеромонахъ, у котораго онъ учился по Русски, самымъ трогательнымъ образомъ заплатилъ ему послѣднюю дань нѣжнѣйшаго почтенія. Въ молчаніи, съ наклоненною головою, положивъ руки на грудь, приблизился онъ съ торжественною восточною важностію ко гробу, заключавшему тѣлесные остатки покойнаго, почтительно поцѣловалъ чело его и безмолвно возвратился. Сколь долженствуютъ радовать усопшаго сіи знаки дружества, ежели здѣсь, за предѣлами гроба, что-либо можетъ его радовать,--" быть любиму, было его величайшею потребностію.
   Тѣлесное образованіе Тунманна было весьма выгодно, Онъ имѣлъ болѣе, нежели средній ростъ и необыкновенную тѣлесную крѣпость. Физіогномія его отличалась сильнымъ выраженіемъ; важность чела его умилялась пріятными устами и глазами. Онъ былъ великій любитель веселой бесѣды, которая иногда смѣняла важныя занятія, и тогда, въ сердечной радости, предавался онъ тѣлеснымъ упражненіямъ, весьма сильнымъ даже для его крѣпкаго тѣла.
   При всѣхъ сихъ тѣлесныхъ преимуществахъ прожилъ онъ только З2 года и 5 Мѣсяцевъ. Онъ встрѣтилъ конецъ свой съ чувствами христіанина, исполненнаго убѣжденія, что посѣянное со слезами, пожнешь съ радостію.
   Боже! научи насъ думать о смерти, дабы намъ быть мудрыми!

-----

   1) Такъ на пр. изъ Данте Эпизодъ Рутеро и уТолино. Comedia canto 33, различные сонеты Петрарки, Canz. 3 sopra gli occhi di М. Laura и многія прекрасныя мѣста изъ Шакспира.
   2) Его изслѣдованія о древней Исторіи нѣкоторыхъ сѣверныхъ народовъ, изданныя Д. Анъ Фр. Бюшингомъ. Берлинъ, 1772.8. еще не выходили въ свѣтъ, когда онъ назначенъ былъ Профессоромъ.
   3) Въ должность свою вступилъ онъ рѣчью: Ab Aug. Prussorum Rege Friderico Il et Maximo Domino suo Clementissimo uniunctum Prof. Eloqu. et. Philos, in Acad. Fridericiana Munus aditurus quaedam de confiniis historicae et poeticae orationis disputavit simul vero scholarum suarum rationem exposuit I. T. Halae d. XXVI. Oct. А. 1772.
   4) Здѣсь же кстати упомянуть о прочихъ небольшихъ разсужденіяхъ Тунманна:
   а) О Исторіи послѣднихъ лѣтъ жизни Сирійскаго Царевича Антіоха Гіеракса, и о его смерти (См. Hall. Unz. 1773. St. 48. 49) -- О жизни сего несчастнаго искателя приключеній, которую доселѣ описывали, руководствуясь Юстиномъ, знали только до его бѣгства изъ плѣна Птолемея Евергета. Въ семъ бѣгствѣ, какъ говорятъ, былъ онъ умерщвленъ. Но его Исторія простирается далѣе: онъ опять является во Ѳракіи, съ намѣреніемъ добыть себѣ престолъ. Здѣсь на сраженіи онъ дѣлается плѣнникомъ Центоаратиса, Галльскаго Князя (Галлы занимали тогда часть Ѳракіи). Сіи извѣстія собралъ Тунманнъ изъ разсѣянныхъ мѣстъ Полибія, Плинія и Эліана.
   б) О сѣверномъ стихотворствѣ (Hall. Unz, 1775. St. З2. 33). Въ семъ краткомъ разсужденіи старался онъ означить съ большею точностію времесчисленіе стихотворства Скалдовъ. До шестаго столѣтія не встрѣчается Скандинавскихъ стихотворцевъ, а до восьмаго нѣтъ Скалдовъ, ежели подъ сими послѣдними принимать (какъ въ самомъ дѣлѣ и слѣдуетъ) наемныхъ придворныхъ поэтовъ. Сіе обыкновеніе заимствовано сѣверными героями вѣроятно отъ Бардовъ, съ коими они познакомились во время своихъ морскихъ путешествій къ Ирландскимъ и Шоттландскимъ берегамъ. "О Элда" пользовался онъ сочиненіями Ире и Шлецеромъ.
   в) Объ открытіи Америки (Hall. Unz. 1776. St. 51). Путешествія сѣверныхъ искателей приключеній въ такъ называемую страну Винландъ, прежде извѣстныя изъ Адама Бременскаго, здѣсь подробнѣе описаны изъ Снорро Стурлесзона. По мнѣнію Тунманна, сіи мореплаватели были на берегахъ Каролины. Странстія сіи, въ послѣдствіи опять забытыя, не похищаютъ у Коломна славы перваго открытія Америки, и вмѣстѣ съ ф. Павъ не нужно принимать, что Америка, по причинѣ льдовъ и жестокаго холода при берегахъ, куда приставали сѣверные мореплаватели, не могла быть извѣстна только во внутреннихъ частяхъ своихъ. (См. Encycl. Art. Amérique Т. Ed. 1778.)
   г) Извѣстія о жизни Тайн. Сов. Іо. Андрея ф. Сегнера (Hall. Unz. 1777. St. 45)/
   5. См. Hall. neue gel. Zeit. 92. S. 7З1.
   6. См. его Untersuch. über die Gesch. der. ostl. Gurop. Sbliter. 1 Часть. Лейпцигъ 1774. 8. Онъ вычеркнулъ сіе мѣсто въ экземплярѣ, подаренномъ Несселту.
   7) Опыты трудовъ его для Влахскаго и Албанскаго языковъ находятся въ его изслѣдованіяхъ объ Исторіи восточныхъ Европейскихъ народовъ стр. 182--2З9. О Черкасскомъ велъ онъ переписку съ Гилденстедтомъ, который, по его ревности къ наукамъ, присылалъ ему собранія Черкасскихъ словъ. Изъ сего собранія заключалъ онъ, что Черкасскій языкъ носитъ на себѣ отпечатокъ языка горныхъ народовъ, и что слѣдовательно Феррандъ (Recueil de voyages au Nord. T. X стр. 447) заблуждался, говоря о немъ, что онъ "d'une assez grande douceur," что правильнѣе описаніе Георга Интеріано (Della vita dei Zychi, chiamati i Cercassi въ рѣдкомъ собраніи извѣстнаго Raniusio delle Navigatione e viaggl), сказавшаго, что языкъ Черкасскій molto frà la gola.
   8) Вотъ нѣкоторые изъ примѣровъ, подтверждающихъ сіе примѣчаніе. Различные звуки, коими Шведскій крестьянинъ кличетъ разныхъ животныхъ, весьма сходны съ обыкновенными Финнскими названіями сихъ животныхъ. Первый кличетъ овцу словомъ tackatacka; свинью словомъ sick-sick; кошку словомъ kiss-kiss, и taco называется по Финнски овца, sica свинья, kissa кошка и т. д. Роіска и Pilt у Шведовъ суть ругательныя названія мальчикамъ, а у Финновъ обыкновенныя ихъ названія. Примѣровъ перваго рода представлялъ онъ до 17, а послѣднихъ гораздо болѣе. Сіе примѣчаніе заслуживаетъ примѣненія къ Вендскому и Нѣмецъ Нему языкамъ, также и къ Славянскому.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru