Lib.ru/Классика: Джером Джером Клапка. Как зародился журнал Питера Хоупа

Джером К.Джером

Как зародился журнал Питера Хоупа

Из книги "ТОММИ И Кº", 1904

Перевод Зинаиды Журавской

Источник текста: Джером К.Джером. Избранные произведения в 2-х т. (М.: ГИХЛ, 1957)

Scan, OCR, SpellCheck: sad369, 2005

-- Войдите, -- сказал Питер Хоуп.

Питер Хоуп был высок, худощав и гладко выбрит, если не считать коротко подстриженных бакенбард, оканчивавшихся чуть-чуть пониже уха; волосы его были из тех, о которых цирюльники сочувственно говорят: "Немножко, знаете, редеют на макушке, сэр", но зачесаны с разумной экономией, лучшей помощницей бедности. Что касается белья мистера Хоупа, чистого, хотя и поношенного, в нем замечалась некоторая склонность к самоутверждению, неизменно останавливавшая на себе внимание даже при самом беглом взгляде. Его положительно было слишком много, и впечатление это еще усиливалось покроем визитки с расходящимися полами, которая явно стремилась убежать и спрятаться за спиной своего обладателя. Она как будто говорила: "Я уже старенькая. Во мне нет лоску -- или, вернее, слишком много его, на взгляд современной моды. Я только стесняю тебя. Без меня тебе было бы гораздо удобнее". Чтобы убедить ее не расставаться с ним, хозяин визитки вынужден был прибегать к силе и нижнюю из трех пуговиц все время держать застегнутой. И то она каждую минуту рвалась на свободу.

Другой особенностью Питера, связывавшей его с прошлым, был его черный шелковый галстук, заколотый парою золотых булавок, соединенных цепочкой. Увидав его за работой, -- скрещенные под столом длинные ноги в серых брюках со штрипками, свежее румяное лицо, озаренное светом лампы, и красивую руку, придерживающую полуисписанный лист, -- посторонний человек, пожалуй, начал бы протирать глаза, дивясь, что это за галлюцинация: Каким образом перед ним очутился этот юный щеголь начала сороковых годов. Но, присмотревшись, он заметил бы на лице щеголя немало морщинок.

-- Войдите! -- повторил мистер Питер Хоуп, повысив голос, но не поднимая глаз.

Дверь приотворилась, и в комнату бочком просунулось маленькое белое личико, на котором светились яркие черные глаза.

-- Войдите, -- повторил мистер Питер Хоуп в третий раз. -- Кто там?

Пониже лица появилась рука, не слишком чистая, и в ней засаленный суконный картуз.

-- Еще не готово, -- сказал мистер Хоуп. -- Садитесь и подождите.

Дверь отворилась пошире; в нее проскользнула вся фигура и, затворив за собою дверь, присела на кончик ближайшего стула.

-- Вы откуда, из "Центральных новостей" или из "Курьера"? -- спросил мистер Питер Хоуп, все еще не отрываясь от работы.

Яркие черные глаза, только что приступившие к тщательному осмотру комнаты, начиная с закопченного потолка, спустились пониже и остановились на маленькой, ясно очерченной плеши на голове мистера Питера Хоупа, которая доставила бы ему много горьких минут, если бы он знал о ее существовании. Но полные алые губы под вздернутым носом не разжались.

Вопрос остался без ответа, но мистер Хоуп, по-видимому, не обратил на это внимания. Тонкая белая рука его продолжала скользить взад и вперед по бумаге. К листам, лежавшим на полу, прибавилось еще три. Тогда только мистер Питер Хоуп отодвинул свое кресло и в первый раз посмотрел на вошедшего.

Для Питера Хоупа, старого журналиста, давно знакомого с разновидностью рода человеческого, именуемой "мальчик из типографии", бледные мордашки, лохматые волосы, грязные руки и засаленные картузы была самым обыденным зрелищем в районе подземной речушки Флит. Но тут перед ним было что-то новое. Питер Хоуп не без труда разыскал под грудой газет свои очки, укрепил их на горбатом носу и, наклонившись вперед, долго с ног до головы осматривал гостя.

-- Господа помилуй! Что это?!

Фигура поднялась во весь рост -- пять футов с небольшим -- и медленно подошла ближе.

Поверх узкой синей шелковой фуфайки с огромнейшим декольте на ней была надета совершенно истрепанная мальчишеская куртка перечного цвета. Вокруг шеи обмотано было шерстяное кашне, оставлявшее, однако, большой кусок шеи повыше фуфайки открытым. Из-под куртки падала длинная черная юбка, шлейф которой был обернут вокруг талии и подоткнут под ременный пояс.

-- Кто вы? Что вам нужно? -- спросил мистер Питер Хоуп.

Вместо ответа фигура, переложив засаленный картуз из правой руки в левую, нагнулась и, схватив подол своей длинной юбки, начала заворачивать его кверху.

-- Что вы делаете? -- воскликнул мистер Питер Хоуп. -- Нет, знаете ли, вы...

Но к этому времени юбка исчезла, оставив на виду во многих местах заплатанные штаны, из правого кармана которых грязная рука извлекла сложенную бумагу, развернула ее, разгладила и положила на стол.

Мистер Питер Хоуп сдвинул очки на лоб и вслух прочел:

-- "Бифштекс и пирог с почками -- четыре пенса; то же (большая порция) -- шесть пенсов; вареная баранина..."

-- Мне там пришлось служить последние две недели -- в трактире у Хэммонда, -- последовало разъяснение.

По звуку этого голоса Питер Хоуп понял -- так же ясно, как если бы он раздвинул красные репсовые занавески и посмотрел в окно, -- что снаружи, на Гоф-сквере, призрачным морем разлился густой желтый туман. В то же время он с удивлением отметил, что у странной фигуры правильный выговор и правильные ударения.

-- Спросите Эмму. Она может вам меня рекомендовать. Она сама мне сказала.

-- Но милейш... -- Мистер Питер Хоуп запнулся и снова прибегнул к помощи очков. Когда же и очки не помогли разрешить загадку, он поставил вопрос ребром:

-- Вы мальчик или девочка?

-- А я не знаю.

-- Как не знаете?

-- А не все равно?

Мистер Хоуп встал и, взяв странную фигуру за плечи, дважды медленно повернул ее, очевидно, предполагая, что это может дать ему ключ к загадке. Но напрасно.

-- Как вас зовут?

-- Томми.

-- Томми... а дальше как?

-- Да как хотите. Разве я знаю? Меня всякий по-своему зовет.

-- Что вам нужно? Зачем вы пришли?

-- Вы ведь мистер Хоуп, Гоф-сквер, дом шестнадцать, второй этаж?

-- Да, это мое имя и адрес.

-- Вам нужно кого-нибудь ходить за вами?

-- Вы хотите сказать: экономку?

-- Про экономку не было речи. Я говорю: вам нужно кого-нибудь, чтоб ходить за вами -- ну, стряпать, убирать, мести? Об этом толковали давеча в лавке. Старуха в зеленой шляпке спрашивала тетушку Хэммонд, не знает ли она кого подходящего.

-- Миссис Постуисл? Да, я просил ее приискать мне кого-нибудь. Вы, что же, знаете кого-нибудь? Вас кто-нибудь послал ко мне?

-- Вам ведь не очень мудреную нужно кухарку? Они говорили, что вы славный, простой старичок, и хлопот с вами не много.

-- Нет, нет. Я не требователен -- только бы была опрятная и приличная женщина. Но отчего же она сама не пришла? Кто она?

-- А хоть бы и я! Чем я не гожусь?

-- Извините, но...

-- Чем я не гожусь? Я умею стелить постели и убирать комнаты и все такое. А что касается стряпни, так у меня к этому прирожденная склонность, -- спросите Эмму, она вам скажет. Ведь вам не мудреную нужно?

-- Элизабет, -- позвал мистер Питер Хоуп и, перейдя на другой конец комнаты, стал мешать угли в камине, -- Элизабет, как ты думаешь, это во сне или наяву?

Элизабет поднялась на задние ноги и впилась когтями в ляжку своего хозяина. А так как сукно на брюках мистера Хоупа было тонкое, то ответ вышел самый вразумительный, какой только она могла дать.

-- Сколько уж мне приходилось возиться с другими людьми ради их удовольствия, -- услышал он голос Томми. -- Не вижу, почему бы мне не делать того же ради себя.

-- Друг мой, я все-таки хотел бы знать, мальчик вы или девочка. Вы серьезно предполагаете, что я возьму вас в экономки? -- спросил мистер Питер Хоуп, грея спину у камина.

-- Я отлично гожусь для вас. Вы мне дадите постель и харчи и -- ну, скажем, шесть пенсов в неделю. А ворчать я буду меньше их всех.

-- Полноте, не смешите.

-- Вы не хотите меня испытать?

-- Конечно, нет! Вы с ума сошли.

-- Ну что ж, -- ваше дело. -- Грязная рука потянулась к столу, взяла меню из трактира Хэммонда и приступила к операции, необходимой для того, чтобы снова спрятать его в надежное место.

-- Вот вам шиллинг, -- сказал мистер Хоуп.

-- Нет уж, не надо, а все-таки спасибо.

-- Вздор, берите, -- сказал мистер Питер Хоуп.

-- Нет, лучше не надо. В таких делах никогда не знаешь, что из этого может получиться.

-- Как хотите, -- сказал мистер Питер Хоуп, кладя монету обратно в карман.

Фигура двинулась к двери.

-- Погодите минутку, -- раздраженно сказал Питер Хоуп.

Фигура остановилась, уже держась за ручку двери.

-- Вы вернетесь обратно в трактир?

-- Нет. Там кончено. Меня взяли только на две недели, пока одна из девушек хворала. А нынче утром она пришла.

-- Кто ваши родные?

На лице Томми выразилось удивление.

-- Вы это про что?

-- Ну, с кем вы живете?

-- Ни с кем.

-- Так за вами некому смотреть? Некому заботиться о вас?

-- Что я -- младенец, что ли, чтобы обо мне заботиться?

-- Куда же вы теперь пойдете?

-- Куда пойду? На улицу.

Раздражение Питера Хоупа росло.

-- Я хочу сказать: где вы будете ночевать? Есть у вас деньги на квартиру?

-- Да, немножко есть. Но на квартиру мне не охота идти -- не очень-то там приятная компания. Переночую на улице, только и всего. Дождя сегодня нет.

Элизабет издала пронзительный вопль.

-- И поделом тебе! -- свирепо крикнул на нее Питер Хоуп. -- Как же на тебя не наступить, когда ты вечно суешься под ноги. Сто раз тебе говорил!..

Правду сказать, Питер злился сам на себя. Без всякой к тому причины, память упорно рисовала ему Илфордское кладбище, где в забытом уголке спала вечным сном маленькая хрупкая женщина, чьи легкие не приспособлены были вдыхать лондонские туманы, и рядом с нею -- еще более хрупкий, маленький экземпляр человеческой породы, окрещенный в честь единственного сравнительно богатого родственника Томасом -- имя самое заурядное, как не раз говорил себе Питер. Во имя здравого смысла, что общего мог иметь давным-давно умерший и похороненный Томми Хоуп с этой непонятной историей? Все это чистейшие сентименты, а сентименты мистер Хоуп презирал всей душой: не он ли написал бесчисленное множество статей, доказывая пагубное влияние сентиментальности на наше поколение? Не он ли всегда осуждал ее, где бы она ему ни встречалась: на сцене или в романе? И все же порой в его уме рождалось подозрение, что, несмотря ни на что, сам он в сущности порядком сентиментален. И каждый раз это приводила его в бешенство.

-- Погоди, я сейчас вернусь, -- проворчал он, хватая удивленного Томми за кашне и вытаскивая его на середину комнаты. -- Сиди здесь и не смей трогаться с места, пока я не приду. -- И Питер быстро вышел, захлопнув за собой дверь.

-- Немножко тронувшись -- а? -- обратился Томми к Элизабет, когда звук шагов Питера Хоупа замер на лестнице. К Элизабет часто обращались с разными замечаниями. В ней было что-то располагавшее к доверию.

-- Ну да ладно, чего не бывает в жизни, -- бодро резюмировал Томми и уселся, как ему было велено.

Прошло пять минут, может быть десять. Затем Питер Хоуп вернулся в сопровождении полной, солидной дамы, совершенно неспособной -- это инстинктивно чувствовалось -- удивиться чему бы то ни было.

Томми поднялся с места.

-- Вот то, о чем я вам говорил, -- объяснил Питер.

Миссис Постуисл поджала губы и слегка покачала головой. Она почти ко всем человеческим делам относилась с таким же добродушным презрением.

-- Да, да, -- сказала миссис Постуисл, -- я помню, я ее видела там. Тогда-то она была девчонкой. Куда ты девала свое платье?

-- Оно было не мое. Мне его дала миссис Хэммонд.

-- А это -- твое? -- спросила миссис Постуисл, указывая на синюю шелковую фуфайку.

-- Мое.

-- С чем ты ее надевала?

-- С трико. Только оно износилось.

-- С чего же это ты бросила кувыркаться и пошла к миссис Хэммонд?

-- Пришлось бросить. Нога подвернулась.

-- Ты у кого в последнее время служила?

-- В труппе Мартини.

-- А раньше?

-- У-у, всех не перечтешь!

-- Тебе никто не говорил, мальчик ты или девочка?

-- Никто из таких, кому можно верить. Одни говорили так, другие этак. Смотря по тому, что кому нужно.

-- Сколько тебе лет?

-- Не знаю.

Миссис Постуисл обернулась к Питеру, бренчавшему связкой ключей.

-- Что же -- наверху есть кровать. Ваше дело -- решайте.

-- Понимаете, -- объяснил Питер, понижая голос до конфиденциального шепота, -- я терпеть не могу валять дурака.

-- Правило хорошее, -- согласилась миссис Постуисл, -- для тех, кто это может.

-- Ну да одна ночь -- не велика беда. А завтра что-нибудь придумаем.

"Завтра" всегда было любимым днем Питера Хоупа. Стоило ему назвать эту магическую дату, чтобы воспрянуть духом. Когда он посмотрел на Томми, на лице его уже не было ни малейшего колебания.

-- Ну что ж, Томми, сегодня ты можешь переночевать здесь. Ступай с миссис Постуисл, она покажет тебе твою комнату.

Черные глаза просияли.

-- Вы хотите испытать меня?

-- Об этом мы потолкуем завтра.

Черные глаза омрачились.

-- Послушайте, я вам прямо говорю, не выйдет.

-- То есть как? Что не выйдет?

-- Вы хотите отправить меня в тюрьму.

-- В тюрьму?

-- Ну да, я знаю, вы называете это школой. Пробовали уже и до вас. Но только это не пойдет. -- Черные глаза сверкали гневом. -- Я никому ничего худого не делаю. Я хочу работать. Я могу содержать себя. Я всегда... Какое кому до этого дело?

Если б черные глаза сохранили свое вызывающее, гневное выражение, Питер Хоуп, может быть, и не утратил бы здравого смысла. Но судьбе угодно было, чтобы они вдруг наполнились слезами. При виде их здравый смысл Питера в негодовании удалился из комнаты, и это положило начало многому.

-- Не глупи, -- сказал Питер, -- ты не понимаешь. Конечно, я хочу испытать тебя. Я только хотел сказать, что мы обсудим подробности завтра. Ну перестань же. Экономки не плачут.

Мокрое личико просветлело.

-- Вы правду говорите? Честное слово?

-- Честное слово. Теперь иди, умойся. А потом приготовишь мне ужин...

Странная фигурка, все еще тяжело дыша, поднялась со стула.

-- Значит, вы мне даете квартиру, харчи и шесть пенсов в неделю?

-- Да, да. Я полагаю, это будет недорого. Как вы находите, миссис Постуисл?

-- И еще платье... или штаны с курткой, -- подсказала миссис Постуисл. -- Это уж как водится.

-- Да, да, конечно, раз это принято... Так вот, Томми, шесть пенсов в неделю и одежда.

На этот раз Питер в обществе Элизабет дожидался возвращения Томми.

-- Надеюсь, -- говорил ей мистер Хоуп, -- надеюсь, что это мальчик. Ты понимаешь, всему виной туманы. Если б у меня тогда были деньги, чтобы отправить его на юг...

Элизабет задумчиво молчала. Дверь отворилась.

-- А, вот так лучше, гораздо лучше. Ей-богу, у тебя совсем приличный вид.

Стараниями практичной миссис Постуисл с длинной юбкой было достигнуто временное соглашение, одинаково выгодное для обеих сторон; выше талии наготу скрывал большой платок, искусно скрепленный булавками. Питер, сам до щепетильности аккуратный, с удовольствием заметил, что дочиста отмытые руки Томми совсем не запущены.

-- Дай-ка мне свой картуз, -- сказал Питер. Он бросил его в ярко пылавший огонь, отчего по комнате распространился странный запах.

-- Там в коридоре висит мой дорожный картуз. Можешь пока носить его. Вот тебе полсоверена; купи мне холодного мяса и пива на ужин. Все, что нужно, ты найдешь вот в этом шкафу или где-нибудь на кухне. Не приставай ко мне с расспросами и не шуми. -- И Питер опять углубился в свою работу.

-- Прекрасная мысль эти полсоверена, -- говорил себе Питер. -- Теперь "мистер Томми" больше не будет тебя беспокоить. В мои годы завести у себя детскую -- безумие! -- Перо в его руке брызгало и царапало по бумаге. Элизабет не сводила глаз с двери.

-- Четверть часа, -- заметил Питер, взглянув на часы. -- Я тебе говорил. -- Статья, над которой трудился Питер, по-видимому сильно раздражала его.

-- Так почему же, -- рассуждал он сам с собою, -- почему он тогда не взял шиллинга? Притворство, -- заключил он, -- уловка, ничего больше. Ну, старушка, мы с тобой еще дешево отделались. Прекрасная была мысль дать ему полсоверена. -- И Питер даже рассмеялся, чем сильно встревожил Элизабет.

Но в этот вечер Питеру, очевидно, не везло.

-- У Пингля все распродано, -- объяснил Томми, появляясь с пакетами, -- пришлось идти к Бау на Фаррингдон-стрит.

-- А, вот что, -- сказал Питер, не поднимая головы.

Томми исчез за дверью, ведущей в кухню. Питер быстро писал, наверстывая потерянное время.

-- Хорошо; -- бормотал он, посмеиваясь, -- это ловко сказано. Это им не понравится.

Он писал, сидя за столом, а Томми бесшумно и невидимо сновал сзади, то в кухню, то из кухни. И что-то странное происходило с мистером Питером Хоупом: он чувствовал себя так, как будто долгое время был болен -- так болен, что даже сам не замечал этого, -- а теперь начинает выздоравливать и узнавать знакомые предметы. Эта солидно обставленная, длинная комната, обшитая дубовыми панелями, хранившая вид старомодного достоинства, такая спокойная, приветливая, -- комната, где прошло больше половины его рабочей жизни -- почему он забыл о ней? Она встречала его теперь с радостной улыбкой, как старого друга после долгой разлуки. И улыбались выцветшие фотографии в деревянных рамках на камине, и между ними портрет маленькой, хрупкой женщины, чьи легкие не могли перенести лондонского тумана.

-- Господи помилуй! -- сказал мистер Питер Хоуп, отодвигая свой стул. -- Тридцать лет. Как, однако, время бежит. Неужели мне уже...

-- Вы как пиво любите: с пеной или без пены? -- послышался голос Томми.

Питер словно очнулся от сна и пошел в столовую ужинать.

Уже в постели Питера осенила блестящая мысль. "Ну конечно, -- как я не подумал об этом раньше? Все сразу станет ясно". И Питер сладко заснул.

-- Томми, -- начал Питер, садясь за стол на следующее утро. -- Кстати, что это такое? -- И он в недоумении поставил чашку обратно на стол.

-- Кофе. Вы ведь сказали кофе приготовить.

-- Ах, кофе! Так вот что, Томми: на будущее время, если тебе все равно, я буду пить по утрам чай.

-- Мне все равно, -- любезно согласился Томми, -- завтракать-то вам, а не мне.

-- Да... что бишь я хотел сказать... у тебя, Томми, не очень здоровый вид.

-- А я ничего. Я никогда не болею.

-- Может быть, ты не замечаешь. Бывает так, что человек очень нездоров и не знает этого. Я не моту держать у себя человека, если не уверен, что он совершенно здоров.

-- Если вы хотите сказать, что передумали и хотите избавиться от меня...

И подбородок Томми моментально задрался кверху.

-- Нечего губы дуть! -- прикрикнул Питер, напустив на себя ради этого случая такую строгость, что он и сам себе дивился. -- Коли здоровье у тебя в порядке, как я надеюсь, я буду очень рад пользоваться твоими услугами. Но это я должен знать наверное. Так уж принято. Так всегда делают в хороших домах. Сбегай-ка вот по этому адресу и попроси доктора Смита зайти ко мне, прежде чем он начнет свой обход. Ступай сейчас же и, пожалуйста, без разговоров.

-- Очевидно, с ним так и следует говорить, -- сказал себе Питер, прислушиваясь к удалявшимся шагам Томми.

Когда хлопнула наружная дверь, Питер прокрался в кухню и сварил себе чашку кофе.

"Доктора Смита", вступившего в жизнь в качестве, "герр Шмидта", но, вследствие разницы во взглядах со своим правительством, превратившегося в англичанина и ярого консерватора, огорчало только одно обстоятельство -- его постоянно принимали за иностранца. Он был коротенький, толстый, с густыми кустистыми бровями и такими свирепыми седыми усами, что дети начинали реветь при виде его и ревели до тех пор, пока он, погладив их по головке, не заговаривал с ними таким нежным голосом, что они умолкали от удивления -- откуда взялся этот голос. Он и ярый радикал Питер с давних пор были закадычными друзьями, хотя каждый из них и питал снисходительное презрение к взглядам другого, умеряемое искреннею привязанностью, которую он едва ли сумел бы объяснить.

-- Што же такое, по-фашему, с фашей маленькой тэвочкой? -- спросил доктор Смит, когда Питер объяснил ему, зачем он его приглашал. Питер оглянулся. Дверь в кухню была плотно закрыта.

-- Почем вы знаете, что это -- девочка?

Маленькие глазки под нависшими бровями стали совсем круглые.

-- Если это не тэвочка, зашем ее так отэвать?

-- Я не одевал, Я именно хочу одеть -- как только узнаю...

И Питер рассказал все по порядку.

Круглые глазки доктора наполнились слезами. Эта нелепая сентиментальность его друга больше всего раздражала Питера.

-- Бедняжка! -- пробормотал мягкосердечный старый джентльмен. -- Само профитение привело ее к вам -- или его.

-- Какое там провидение! -- рявкнул Питер. -- А обо мне провидение не позаботилось? Подсунуло мне это дитя улицы, -- изволь возись с ним.

-- Как это похоже на фас, радикалов, -- презирать ближний за то, что он не родился в пурпуре и тонком белье!

-- Я послал за вами не для того, чтобы препираться о политике, -- возразил Питер, усилием воли подавляя негодование. -- Я послал за вами, чтоб вы определили, мальчик это или девочка, чтобы я по крайней мере знал, что мне с ним делать.

-- И што ше ви тогда стелаете?

-- Не знаю, -- признался Питер. -- Если это мальчик, -- а мне думается, что это так и есть, -- пожалуй, можно найти ему местечко где-нибудь в редакции; конечно, придется сначала немножко пошлифовать его.

-- А если тэвочка?

-- Какая же это девочка, когда она ходит в штанах? К чему заранее придумывать затруднения?

Оставшись один, Питер зашагал по комнате, заложив руки за спину, прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся сверху.

-- Хоть бы оказался мальчик, -- бормотал он про себя

Он остановился перед портретом хрупкой маленькой женщины, глядевшей на него с камина. Тридцать лет тому назад, в этой самой комнате, Питер так же шагал из угла в угол, заложив руки за спину, ловя каждый шорох, долетавший сверху, повторяя те же слова.

-- Странно, -- пробормотал Питер, -- очень странно.

Дверь отворилась. Появилась сначала часовая цепочка, колыхавшаяся на круглом брюшке, а затем и сам доктор. Он вошел и затворил за собой дверь.

-- Совсем здоровый ребенок, -- объявил он, -- лучше нефозможно шелать. Тэвочка.

Два старых джентльмена посмотрели друг на друга. Элизабет, по-видимому успокоенная, замурлыкала.

-- Что же я с ней буду делать? -- спросил Питер.

-- Да, ошень неловкое положение, -- сочувственно заметил доктор.

-- То есть самое дурацкое!

-- У вас некому присмотреть за тэвочкой, когда вас нет дома, -- озабоченно соображал доктор.

-- А насколько я успел познакомиться с этим созданием, -- добавил Питер, -- присмотр здесь понадобится.

-- Я тумаю... я тумаю, я нашел виход.

-- Какой?

Доктор наклонил к нему свое свирепое лицо и с лукавым видом постукал себя указательным пальцем правой руки по правой стороне своего толстого носа.

-- Я восьму эту тэвочку на свое попечение.

-- Вы?

-- Мне это не так трутно. У меня есть экономка.

-- Ах да, миссис Уэтли.

-- Она тобрая женщина, -- когда ее узнаешь ближе. Ей только нужно руковотительство.

-- Чушь!

-- Почему?

-- Вам воспитывать такую упрямицу -- что за идея!

-- Я буту тобр, но тверт.

-- Вы ее не знаете.

-- А ви тавно ее знаете?

-- Во всяком случае, я не ношусь со своими сентиментами -- этим только погубишь ребенка.

-- Тэвочки не то, што мальшики; с ними нужно инаше обращаться.

-- Положим, и я ведь не зверь, -- огрызнулся Питер. -- А что, если она окажется дрянью? Ведь вы о ней ничего не знаете.

-- Конешно, риск есть, -- согласился великодушный доктор.

-- Это было бы недобросовестно с моей стороны, -- сказал честный Питер.

-- Потумайте хорошенько. Где не бегают маленькие ножки, там нет настоящий home. {Дом, домашний очаг (англ.).} Мы, англичане, любим иметь home. Ви не такой. Ви бесшувственный.

-- Мне все кажется, что на мне лежит какое-то обязательство, -- сказал Питер. -- Девочка пришла ко мне. Я в некотором роде за нее отвечаю.

-- Если ви так на это смотрите, Питер... -- вздохнул доктор.

-- Всякие там сентименты, -- продолжал Питер, -- это не по моей части, но долг -- долг иное дело!

И, чувствуя себя древним римлянином, Питер поблагодарил доктора и распрощался с ним.

Затем он кликнул Томми.

-- Ну-с, Томми, -- начал Питер Хоуп, не поднимая глаз от бумаги, -- отзывом доктора я вполне удовлетворен, так что ты можешь остаться.

-- Было вам говорено, -- возразила Томми. -- Могли бы поберечь свои деньги.

-- Но только нам надо придумать тебе другое имя.

-- Это зачем же?

-- Да ведь ты хочешь быть у меня экономкой? Для этого нужно быть женщиной.

-- Не люблю бабья.

-- Не скажу, чтоб и я его очень любил, Томми. Но ничего не поделаешь. Прежде всего, надо тебе одеться по настоящему.

-- Ненавижу юбки. Они мешают ходить.

-- Томми, не спорь!

-- Я не спорю, а говорю то, что есть. Ведь правда же, они мешают -- попробуйте сами.

Тем не менее женское платье для Томми было заказано и понемногу вошло в привычку. Но привыкнуть к новому имени оказалось труднее. Миловидная, веселая молодая женщина, широко известная под вполне пристойным и добропорядочным именем и фамилией, бывает теперь желанной гостьей на многих литературных сборищах, но старые друзья и до сих пор зовут ее "Томми".

Неделя испытания подошла к концу. Питера, у которого был слабый желудок, осенила счастливая мысль.

-- Знаешь что, Томми... я хочу сказать: Джейн, не худо бы нам взять женщину -- только для кухни, чтоб варить обед. Тогда у тебя будет больше времени для... для другого, Томми... то есть я хочу сказать: Джейн.

-- Для чего "другого"?

Подбородок поднялся кверху.

-- Ну -- для уборки комнат, Томми, для... для вытирания пыли.

-- Мне не нужно двадцать четыре часа в сутки, чтоб убрать четыре комнаты.

-- И потом -- иной раз приходится послать тебя с каким-нибудь поручением, Томми. Мне было бы гораздо приятнее знать, что я могу послать тебя, куда угодно, не нанося этим ущерба хозяйству.

-- Да вы к чему это клоните? Ведь я и так полдня сижу без дела, я все могу успеть.

Питер решил проявить твердость.

-- Если я что-нибудь сказал, значит так и будет. И чем скорей ты это поймешь, тем лучше. Как ты смеешь мне перечить! Ах ты!.. -- Питер чуть было не выругался, такую решительность он напустил на себя.

Томми, не говоря ни слова, вышла из комнаты. Питер посмотрел на Элизабет и подмигнул ей.

Бедный Питер! Недолго он торжествовал. Пять минут спустя Томми вернулась в черной юбке со шлейфом, перехваченной кожаным поясом, в синей фуфайке с огромнейшим декольте, в засаленной куртке и шерстяном кашне. Алые губы ее были крепко сжаты, опущенные длинные ресницы быстро мигали.

-- Томми (строго), что это за комедия?

-- Чего уж тут! Я вижу, что не гожусь. Недельку подержали и на том спасибо. Сама виновата.

-- Томми (менее строго), не будь идиоткой.

-- Я не идиотка. Это все Эмма. Она мне сказала, что я умею стряпать. Что у меня прирожденная способность. Она мне не хотела зла.

-- Томми (без всякой строгости), сядь. Эмма была совершенно права. Ты... ты подаешь надежды. Эмма правильно говорит, что у тебя есть способности. Это доказывает твоя настойчивость, твоя вера в свои силы.

-- Так зачем вы хотите взять другую кухарку?

Ах, если бы Питер мог ответить по совести! Если бы он мог сказать ей: "Дорогая моя, я старый, одинокий человек. Я этого не знал до... до очень недавнего времени. А теперь уже не могу об этом забыть. Моя жена и ребенок давным-давно умерли. Я был беден, а то, может быть, мне удалось бы спасти их. Это ожесточило мое сердце. Часы моей жизни остановились. Я сам забросил ключ. Я не хотел думать. Ты добралась до меня сквозь этот жестокий туман, разбудила старые сны. Не уходи, останься со мной", -- возможно, Томми, как ни была она горда и самостоятельна, осталась бы без всяких условий и Питер достиг бы цели без особого вреда для своего желудка. Но кара для тех, кто ненавидит сентиментальность, именно в том и состоит, что они не могут так говорить, даже наедине с собой. И Питеру пришлось изыскивать другие способы.

-- Почему я не могу держать двух прислуг, если мне так хочется? -- вскричал он с оскорбленным видом.

-- Какой же смысл держать двух, когда дел-то всего для одной? Значит, меня вы будете держать из милости? -- Черные глаза сверкнули гневом. -- Я не нищенка.

-- Ты вправду думаешь, Томми... я хочу сказать: Джейн, что ты одна можешь справиться с работой? Ты не будешь в претензии, если я тебя пошлю куда-нибудь как раз в то время, когда тебе нужно будет стряпать? Я ведь вот что собственно имел в виду. Некоторые кухарки за это сердятся.

-- Ну, так и подождите, пока я начну жаловаться, что у меня слишком много работы.

Питер опять уселся за свой письменный стол. Элизабет подняла голову. И Питеру показалось, что Элизабет подмигнула ему.

Следующие две недели принесли Питеру много волнений, ибо Томми стала подозрительна и всякий раз допытывалась, что это за "дела" такие, которые непременно требуют, чтоб ее хозяин обедал с кем-то в ресторане или завтракал с кем-то в клубе. Подбородок ее моментально поднимался кверху, черные глаза становились угрожающе мрачными. И Питер, тридцать лет проживший холостяком, совершенно неопытный по этой части, смущался, путал, давал сбивчивые ответы и в конце концов провирался в самом существенном.

-- Положительно, -- ворчал он про себя однажды вечером, распиливая баранью котлету, -- положительно, я у нее под башмаком. Этому нет другого названия.

В тот день Питер мечтал о вкусном обеде в своем любимом ресторанчике, с своим милым, старым другом Бленкинсопом. -- "Он, знаешь, Томми, большой гурман, это значит, что он любит, как ты выражаешься, мудреную стряпню!" -- Но он забыл, что три дня тому назад он ужинал с этим самым Бленкинсопом, причем ужин был прощальный, так как на следующий день Бленкинсоп отплывал в Египет. Питер был не очень изобретателен, в особенности по части имен.

-- Мне нравятся независимые характеры, -- рассуждал сам с собой Питер, -- но в ней этой независимости слишком уж много. И откуда она только берется?

Положение становилось весьма серьезным для Питера, хоть он и не признавался в этом. С каждым днем Томми, несмотря на свою тиранию, становилась для него все более и более необходимой. За тридцать лет это была первая слушательница, которая смеялась его шуткам, первая читательница, убежденная в том, что он самый блестящий журналист на всей Флит-стрит. За тридцать лет Томми была первым существом, за которое Питер тревожился и каждую ночь осторожно крался наверх по скрипучей лестнице, чтобы, затенив рукою свечу, подойти к ее постели и посмотреть, спокоен ли ее сон. Если б только Томми не стремилась непременно "ходить за ним"! Если б она согласилась делать что-нибудь другое!

Питера снова осенила блестящая мысль.

-- Послушай-ка, Томми... то есть Джейн, я знаю, что мне с тобой делать.

-- Ну, что вы еще придумали?

-- Я сделаю из тебя журналиста.

-- Не говорите вздора.

-- Это не вздор. И, кроме того, ты не смеешь мне, так отвечать. Как мой заместитель, -- это значит, Томми, то невидимое существо, которое помогает журналисту работать, -- ты будешь мне очень полезна. Это для меня было бы даже выгодно, Томми, очень выгодно. Я на тебе много денег наживу.

Этот довод был, видимо, понятен Томми. Питер с тайным удовольствием отметил, что подбородок остался на нормальном уровне.

-- Я раз помогала одному продавать газеты, -- припомнила Томми, -- он говорил, что я шустрая.

-- Вот видишь! -- с торжеством воскликнул Питер. -- Здесь только методы различны, а чутье нужно такое же. И мы возьмем женщину, чтоб избавить тебя от домашних забот.

Подбородок взлетел кверху.

-- Я могу делать это в свободное время.

-- Видишь ли, Томми, мне придется брать тебя повсюду с собой, -- ты мне будешь постоянно нужна.

-- Вы лучше испытайте меня сначала. Может, я еще и не гожусь.

Питер постепенно усваивал мудрость змия.

-- Отлично, Томми. Мы сначала испробуем, годишься ли ты. Может быть, и окажется, что тебе лучше быть поварихой. -- В душе он сильно в этом сомневался.

Но семя упало на добрую почву. Первый опыт в области журналистики был сделан Томми совершенно самостоятельно. В Лондон приехал некий великий человек; он остановился в апартаментах, специально для него приготовленных в Сент-Джеймском дворце. И каждый журналист в Лондоне говорил себе: "Вот бы получить у него интервью, -- как это было бы для меня важно!" Питер целую неделю носил всюду в кармане лист бумаги, озаглавленный: "Интервью нашего собственного корреспондента с принцем Иксом", а дальше -- узенький столбец вопросов слева и очень много места для ответов справа. Но принц был человек многоопытный.

-- Удивительное дело, -- говорил Питер, кладя перед собою на стол аккуратно сложенный лист, -- до него положительно невозможно добраться! Чего я только не перепробовал! Кажется, все хитрости, все уловки... Нет, не берет.

-- Вот и старикашка Мартин -- тот, что называл себя Мартини, -- такой же был, -- сообщила Томми. -- Как придет, бывало, время платить нам в субботу вечером -- ну, нет к нему приступа, и кончено, и никак ты его не поймаешь! А только я его раз перехитрила, -- не без гордости похвасталась Томми, -- и вытянула у него десять шиллингов. Он сам дивился.

-- Нет, положительно, -- продолжал думать вслух Питер, -- по совести могу сказать, нет такого способа, дозволенного или недозволенного, которого я бы не испробовал. -- Питер швырнул в корзину заготовленный лист и, сунув в карман записную книжку, отправился пить чай к романистке, которая, как было сказано в постскриптуме ее приглашения, больше всего стремилась избежать широкой известности.

Не успел Питер закрыть за собой дверь, как Томми вытащила лист из корзины.

Час спустя в тумане у Сент-Джеймского дворца стоял мальчишка в заплатанных штанах и куртке перечного цвета с поднятым воротником, восхищенными глазами разглядывая часового.

-- Ну, ты, полфунта сажи, что тебе здесь нужно? -- осведомился часовой.

-- Я все думаю: хлопотно, должно быть, сторожить этакую важную птицу?

-- Понятное дело, беспокойство, -- согласился часовой.

-- А как он в разговоре -- ничего, обходителен?

-- Да как сказать, -- часовой переступил с ноги на ногу, -- мне-то, собственно, пока с ним не много пришлось разговаривать. Но все-таки ничего, не сердитый. Как присмотришься к нему, ничего.

-- Это ведь его окна светятся там, наверху?

-- Его. Да ты, братец, уж не анархист ли? Ты лучше скажи.

-- Как почувствую, что на меня накатывает, обязательно скажу, -- заверил его мальчишка.

Будь часовой более сметлив и проницателен, он мог бы предложить этот вопрос не столь шутливым тоном. Ибо тогда он заметил бы, что черные глаза мальчугана любовно остановились на водосточной трубе, по которой при известной ловкости нетрудно было взобраться на террасу, приходившуюся под самыми окнами принца.

-- Хотелось бы мне поглядеть на него, -- продолжал мальчик.

-- Он тебе что, приятель? -- усмехнулся часовой.

-- Не то чтобы... а так, больно уж любопытно. На нашей улице только и разговора, что про него.

-- Ну, брат, так ты торопись. А то он нынче вечером уезжает.

У Томми вытянулось лицо.

-- Как же так? А говорили -- в пятницу.

-- Ага, это ты в газетах прочел? -- Часовой заговорил тоном человека, которому все известно. -- Я тебе скажу, что ты можешь сделать. -- Наслаждаясь непривычным сознанием собственной значимости, часовой оглянулся вправо, потом влево. -- Он уезжает сегодня, совсем один, в Осборн, поездом в шесть часов сорок минут с вокзала Ватерлоо; никто об этом не знает, кроме, конечно, некоторых, -- это уж у него такая манера. Он терпеть не может...

В коридоре раздались шаги. Часовой превратился в статую.

На вокзале Ватерлоо Томми обследовала все вагоны поезда, который должен был отойти в 6.40. Только одно купе сулило кое-какие возможности, -- огромное купе в конце вагона, ближайшего к служебному. На нем была надпись "занято", а вместо обычных диванов там стоял стол и четыре мягких кресла. Заметив хорошенько, где находится это купе, Томми прошлась по платформе и растаяла в тумане.

Двадцать минут спустя принц Икс быстро прошел через платформу, никем не замеченный, кроме полудюжины услужливых чиновников, и занял оставленное для него купе. Чиновники низко кланялись. Принц Икс по-военному приложил руку к козырьку. Поезд медленно тронулся.

Принц Икс был тучен, хоть и старался скрыть это. Он редко оставался один, но, когда это случалось, он обыкновенно позволял себе, в интересах здоровья, маленькое послабление. До Саутгэмптона два часа езды: уверенный, что никто не нарушит его уединения, принц Икс расстегнул пуговицы тугого жилета из очень плотной материи, откинул лысую голову на спинку кресла, вытянул огромные ноги поперек другого кресла и закрыл сердитые маленькие глаза.

На минуту принцу Иксу показалось, что в вагоне сквозит. Но, так как это ощущение тут же прошло, он не дал себе труда проснуться. Затем принцу привиделось во сне, будто он не один в салоне, будто кто-то сидит напротив него. Сон этот ему не понравился, и он открыл глаза, чтоб рассеять докучную грезу. Против него действительно кто-то сидел. Маленькое, измазанное существо, отирающее кровь с лица и рук грязным носовым платком. Если бы принц способен был удивляться, он удивился бы.

-- Не беспокойтесь, -- заверила его Томми, -- я вам ничего худого не сделаю. Я -- не анархист.

Принц усилием мышц сократился на пять-шесть дюймов и начал застегивать пуговицы жилета.

-- Как ты сюда попал? -- спросил он.

-- Это оказалось потруднее, чем можно было рассчитывать, -- сказала Томми, отыскивая сухое местечко в своем перепачканном платка и не находя его. -- Но это неважно. Все-таки я здесь.

-- Если ты не хочешь, чтобы я передал тебя в руки полиции в Саутгэмптоне, советую отвечать на мои вопросы, -- сухо заметил принц.

Томми не боялась принцев, но слово "полиция" в словаре ее бурной юности всегда звучало устрашающе.

-- Мне нужно было до вас добраться.

-- Это я уже понял.

-- Иного способа не было. Вас трудненько поймать. Вы на этот счет очень ловки.

-- Расскажи, как это тебе удалось.

-- За Ватерлоо есть маленький сигнальный мостик. Поезд, понятно, должен был пройти под ним. Залезть туда, дождаться поезда -- и все. Ночь, как видите, туманная, никто и не заметил. Послушайте, ведь вы -- принц Икс, да?

-- Я принц Икс.

-- С ума бы можно сойти, если бы попасть не на того человека.

-- Продолжай.

-- Мне было известно, который вагон ваш, по крайней мере можно было догадаться; ну, как он подошел, я и скок вниз. -- В виде иллюстрации Томми вытянула вперед руки и ноги, потом опять вытерла платком лицо. -- Фонари, знаете, -- фонарь подвернулся.

-- А с крыши?

-- Ну, это уж было не трудно. Там, сзади, есть такая железная штука и ступеньки. Надо только спуститься по ним, потом за угол -- и готово. По счастью, ваша дверь была не заперта. Мне это и в голову не приходило. Послушайте, у вас не найдется носового платка?

Принц вынул платок из-за обшлага и подал Томми.

-- Ты хочешь сказать, мальчик...

-- Я не мальчик. Я девочка.

Это было сказано грустным тоном. Считая своих новых друзей людьми, на которых можно положиться, Томми поверила им, что она девочка. Но долго еще мысль об утраченной мужской доле вносила нотку горечи в ее голос.

-- Девочка!

Томми кивнула головой.

-- Гм, -- сказал принц, -- я много слыхал об английских девушках. Я уже было думал, что это преувеличено. Ну-ка, встань.

Томми повиновалась. Это не вполне соответствовало ее привычкам, но под взглядом маленьких глаз, смотревших на нее из-под густых нависших бровей, иного выхода как будто и не было.

-- Так. Ну-с, а теперь, раз ты здесь, что тебе нужно?

-- Поинтервьюировать вас.

Томми вытащила вопросный лист.

Густые брови нахмурились.

-- Кто тебя подбил на эту глупость? Назови мне его имя, сейчас же.

-- Никто.

-- Не лги мне. Его имя?

Маленькие сердитые глаза сверкали гневом. Но у Томми тоже были глаза. И они загорелись таким негодованием, что великий человек положительно спасовал. Это был новый для него тип противника.

-- Я не лгу.

-- Прошу прощенья, -- сказал принц.

И так как он, будучи на самом деле большим человеком, обладал чувством юмора, то ему пришло в голову, что разговор в таком духе между государственным деятелем, заправляющим делами империи, и дерзкой девчонкой лет двенадцати на вид может в конце концов стать смешным. Поэтому принц придвинул свое кресло к креслу Томми и, пустив в ход свой несомненный дипломатический талант, мало-помалу вытянул из нее всю правду.

-- Я склонен думать, мисс Джейн, -- сказал великий человек, когда рассказ был окончен, -- что ваш друг мистер Хоуп не ошибся. Я бы тоже сказал, что ваше призвание -- журналистика.

-- И вы мне позволите поинтервьюировать вас? -- спросила Томми, показав ослепительно белые зубы.

Великий человек встал, опираясь своей тяжелой рукой на плечо Томми, -- он и не знал, как тяжела эта рука.

-- Полагаю, что вы заслужили это право.

-- "Каковы ваши взгляды, -- прочла Томми, -- на будущие политические и социальные отношения?.."

-- Может быть, -- предложил великий человек, -- мне проще будет написать это самому?

-- Ладно, -- согласилась Томми, -- пишу-то я действительно неважно.

Великий человек придвинул кресло к столу.

-- Вы ничего не пропустите, нет?

-- Я постараюсь оправдать ваше доверие, мисс Джейн, -- торжественно произнес он и взялся за перо.

Только когда поезд замедлил ход, принц кончил писать. Он промокнул написанное, сложил бумагу и поднялся с кресла.

-- На обороте последней страницы я прибавил кое-какие указания, на которые я прошу вас обратить особенное внимание мистера Хоупа. А затем я бы желал, чтобы вы мне обещали, мисс Джейн, никогда больше не проделывать таких опасных акробатических трюков, даже ради столь святого дела, как журнализм.

-- Понятное дело, если б до вас не так трудно было добраться...

-- Я знаю, это я виноват, -- согласился принц. -- Теперь для меня нет ни малейшего сомнения в том, к какому полу вы принадлежите. И все-таки я хочу, чтоб вы мне дали слово. Обещайте же, -- настаивал принц. -- Ведь я много сделал для вас -- вы и не знаете, как много.

-- Ну, ладно уж, -- нехотя согласилась Томми. Она терпеть не могла давать обещания, потому что всегда исполняла их. -- Ладно, обещаю.

-- Вот вам ваше интервью.

Первый фонарь Саутгэмптонской платформы осветил лица принца и Томми, стоявших друг против друга. Принц, пользовавшийся, и не совсем незаслуженно, репутацией человека раздражительного и вспыльчивого, сделал странную вещь: взял в свои огромные лапы измазанное кровью личико и поцеловал его. От колючих седых усов пахло дымом, и этот запах навсегда остался в памяти Томми.

-- Еще одно, -- строго сказал принц, -- обо всем этом ни слова. Понимаете -- рта не раскрывать, пока не вернетесь домой.

-- Вы что же думаете -- я дура? -- обиделась Томми.

После того как принц исчез, все вели себя по отношению к Томми ужасно чудно. Все с ней носились, но никто как будто не знал, почему, собственно, он это делает. Люди приходили посмотреть на нее, потом уходили, потом возвращались и опять на нее смотрели. И чем дальше, тем больше росло их недоумение. Иные задавали ей вопросы, но неосведомленность Томми, да еще в сочетании с твердым намерением скрыть то немногое, что она знала, была так потрясающа, что само Любопытство вынуждено было отступить перед нею.

Ее вымыли, вычистили, накормили отличным ужином и в отдельном купе первого класса отправили обратно на вокзал Ватерлоо, а оттуда в кэбе на Гоф-сквер, куда она прибыла уже около полуночи, мучимая сознанием собственной важности, -- недугом, следы которого сохранились у нее и поныне.

Отсюда все и пошло. С полчаса Томми трещала без умолку со скоростью двухсот слов в минуту, потом неожиданно уронила голову на стол и заснула; ее с трудом разбудили и уговорили лечь в постель. В эту ночь Питер, удобно расположившись в кресле, долго еще сидел у огня. Элизабет, любившая покой, тихонько мурлыкала. Из темных углов к Питеру Хоупу подкрадывалась давно забытая мечта -- мечта о совсем особенном, новом журнале, ценою всего один пенни в неделю, издаваемом некиим Томасом Хоупом, сыном Питера Хоупа, его всеми уважаемого инициатора и основателя, -- замечательного журнала, который будет отвечать давно назревшей потребности развлекать и в то же время воспитывать, доставлять удовольствие публике и барыши -- издателям. "Неужели ты не помнишь меня? -- шептала Мечта. -- А сколько мы об этом думали и говорили с тобой! Утро и полдень прошли. Вечер еще наш. И сумерки несут с собой надежду".

Элизабет перестала мурлыкать и с удивлением подняла голову. Питер смеялся.

Оставить комментарий Джером Джером Клапка (перевод: Зинаида Журавская) (yes@lib.ru) Год: 1904 Обновлено: 04/09/2010. 49k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы Томми и Кo	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод Зинаиды Журавской.

Джером Джером Клапка Как зародился журнал Питера Хоупа

Как зародился журнал Питера Хоупа

Из книги "ТОММИ И Кº", 1904

Джером Джером Клапка
Как зародился журнал Питера Хоупа