Дорошевич Влас Михайлович
Жив Курилка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В. М. Дорошевич

Жив Курилка

   Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том IV. Литераторы и общественные деятели. -- М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905.
  
   Умирая в поезде от скуки, я стоял на одной из больших станций, около "газетного буфета".
   -- Марк Твен есть? Джерома тоже нет?!
   Газетчик тоном приказчика в гастрономическом магазине нахваливал мне свой товар.
   -- Газеты есть самые свежие. Последней получки-с. Дозволите отпустить?
   -- Да нет! Мне так что-нибудь... посмешней!
   -- Гражданин дозволите завернуть? Гражданин очень смешно читать-с...
   -- Читал. Нет ли чего повонючее? В роде, знаете, лимбургского сыра. На любителя?
   -- Дозвольте в таком случае "Речь" г. Окрейца вам отпустить? Никто не спрашивает-с. Любительский товар-с.
   Окрейца?!
   -- Заверните мне Окрейца! Заверните мне Окрейца!
   -- Больше ничем служить не могу?
   -- Нет, уж после Окрейца что же?
   Окрейц!
   Он жив!
   И целая картина предстала передо мной. Унылые коридоры полтавского окружного суда.
   Я брожу в ожидании, пока начнут выдавать билеты на дело Скитских.
   По унылым коридорам уныло бродит ещё унылая фигура во фраке, с какими-то упразднёнными знаками отличия отдалённых государств.
   Его можно было бы принять и за престарелого фокусника, если б не факельщицкий вид.
   Худой, костлявый.
   Длинные грязного цвета волосы, длинная жидкая борода. Бесконечное уныние в глазах, как у людей, занимающихся самой безрадостной на свете профессией. Мне показалось даже, что одно плечо поношенного фрака особенно сильно вытерто.
   "Это от постоянного таскания гробов с покойниками!" с сочувствием подумал я.
   В разговоре с приставом мне пришлось упомянуть свою фамилию.
   Престарелый факельщик шагнул ко мне своими длинными тонкими ногами.
   -- Вы такой-то?
   -- К вашим услугам.
   -- Позвольте познакомиться. Я -- Окрейц.
   Да это был не только факельщик, но сам покойник.
   -- Окрейц? Вы Окрейц?!
   -- Да, да. Я Окрейц.
   -- Окрейц?! "Инженеров следует вешать просто, концессионеров следует вешать за ребро".
   Он смотрел на меня с удивлением и слушал, как знакомый мотив.
   -- Из какой это оперы?
   -- Вы забыли? Это ваше! Ваше это! Из "Луча".
   Старый факельщик улыбнулся радостно. Вспомнил!
   Он закивал головой.
   -- За ребро! За ребро! -- повторял он тихо, с бесконечной нежностью. -- Да, да, да!.. За ребро!
   -- Или вот это: "Всякого предпринимателя следует сажать на кол и держать так, пока кол не пройдёт сквозь самое горло и не поднимет черепа!"
   Он радостно кивал головой.
   -- Моё! Моё! Черепа не поднимет! Черепа!
   -- Нет! Стиль-то, стиль! Не просто "через горло", а "через самое горло". Чрезвычайно стильно!
   Старик был растроган.
   -- Вы, однако, учили мои произведения наизусть?
   -- Запомнились, г. Окрейц! Врезались в память! Я зачитывался вашими произведениями, г. Окрейц! Да и как же иначе? Вы писали это в 80-м году. А? В 80-м году XIX столетия, и вдруг "за ребро". Как не врезаться? Или вот это: "Такого-то присяжного поверенного следовало бы вымазать в дёгтю, вывалять в пуху и гнать так дворниками по городу, пока не падёт". У вас была изобретательность, г. Окрейц! Вы были художником, господин Окрейц! Ваш совет относительно другого присяжного поверенного: "Этого следовало бы после речи просто выкинуть из кассационного департамента в окно". А? Присяжный поверенный, летящий из Сената в окно! Первоприсутствующий, который приказывает: "Сторожа, отворите окно и киньте туда присяжного поверенного!" Такие вещи не забываются, г. Окрейц.
   Старик был тронут. Больше. Он был потрясён.
   -- Да! Писал в своё время! Писал! А теперь... Приехал на дело Скитских от...
   Он назвал один из петербургских органов.
   -- Нда! Газета, извините меня, действительно, довольно портерная.
   -- Да и не во всякой портерной ещё получают! -- со вздохом махнул рукой престарый факельщик. -- Захожу как-то освежиться. "Дайте мне"... -- "Извините, мы этой газеты не получаем-с!" И с такою гордостью: "мы"!
   -- С таким-то талантом, как ваш! С такой изобретательностью! С такой фантазией!
   -- Спроса на меня нет. А бывало! Писал! "За ребро"! Отлично помню: "за ребро".
   -- Или "о пользе ввести колесование"?
   -- Да, да! И о пользе ввести колесование писал!
   Мне показалось, что у старика на глазах даже слёзы умиления.
   Он чувствовал ко мне нежность. Я разбудил самые дорогие воспоминания.
   Он схватил мою руку. Он жал её своей тёплой-тёплой рукой. Ему хотелось сказать мне что-нибудь приятное.
   -- А мы с Пятковским читали ваши сахалинские очерки.
   -- С кем?
   -- С Пятковским, с издателем Наблюдателя. Тоже спроса теперь нет! Тоже!.. Мы читали. Какой ужас! Эти наказания, эти тюрьмы, это полное падение. И знаете, к какому заключению мы пришли с Пятковским?
   -- Интересно.
   -- Что смертная казнь необходима!
   Я даже отскочил.
   -- Вот, знаете, никак не думал, чтобы мои очерки...
   Но он снова поймал меня за руку.
   -- Вы это доказали! Вы это доказали!
   -- Послушайте! Мне делается страшно...
   -- Не пугайтесь! Не пугайтесь! В этом нет ничего страшного!
   Он говорил тихо, нежно, словно уговаривал меня идти в палачи или просто на виселицу.
   -- Никаких мук, никаких страданий. Никакого произвола надзирателей, никакого человеческого падения. Ничего. Раз -- и всё кончено. Это чисто! Это опрятно прежде всего! И потом -- дёшево. Никаких расходов на тюрьмы, на одежду, на стол.
   -- Но кого же, г. Окрейц? Но кого?
   -- Всех-с! Обвиняется в убийстве-с, в покушении на убийство, в делании фальшивой монеты...
   Он подумал с секунду.
   -- По третьей краже тоже можно-с. Всё равно он неисправим.
   И этот "идеалист смертной казни" с такой нежностью говорил:
   -- "По третьей краже".
   -- И никаких ужасов каторги!
   -- Послушайте, г. Окрейц, а случаи судебной ошибки?
   Он посмотрел на меня с удивлением:
   -- Что ж, что судебные ошибки? Никакое правосудие не может обойтись без ошибок! Вы только подумайте: каково это невинному человеку мучиться в каторге! А тут никаких мучений. Раз -- и готово!
   -- Ну, хорошо! Возьмём хоть вот это дело, ради которого мы с вами приехали. Дело Скитских. Если б их, по вашему рецепту, взяли бы сразу и казнили...
   -- И превосходно-с!
   Старик даже подвизгнул от радости.
   -- И превосходно-с! И никакого шума бы не было-с! А то, что это, помилуйте! Шум на всю Россию! Газеты кричат! Корреспонденты скачут! Что это такое? А там, -- чирик, и всё кончено. И они ничего больше не чувствуют.
   -- А родные, г. Окрейц? Их родные?
   -- Что ж, что родные?! Поплакали бы и успокоились. Вот и всё. Всё равно человеку рано или поздно умирать нужно!
   И этот старичок, на которого "не было спроса", с нежностью улыбался, словно уж видел перед собою "картину".
   И вдруг теперь! Оказывается, он не только существует! Он издаёт журнал!
   -- Только никто не спрашивает-с! -- жалуется газетчик.
   Пусть эти строки послужат рекламой для старичка.
   Господа, поддержите помешанного старичка, страдающего каким-то жестоким и кровавым бредом.
   Тяжёлая форма помешательства!
   Господа, когда вы умираете от скуки, покупайте "Речь".
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru