Дорошевич Влас Михайлович
Последнее слово реализма

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В. Дорошевич

Последнее слово реализма

  
   Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
   Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
   OCR Бычков М. Н.
  
   Я вернулся домой весь разбитый. Словно на мне возили дрова.
   Я едва дотащился до кресла и сижу подавленный, в каком-то оцепенении, полный того ужаса, который только что пережил.
   Что случилось?
   Я был в театре. В одном из лучших парижских театров, -- в театре Антуана. Давали пьесу, которую бегает смотреть весь Париж. Она называется "По телефону".
   Я пошел в театр. А передо мной убили целую семью и сказали:
   -- Все. Спектакль кончен.
   И вот я, разбитый, сижу в кресле в оцепенении.
   -- Что это? Действительно был такой спектакль? Или это мне приснилось? Кошмар?
   Драма в 2-х актах состоит в следующем.
   Семья Марэ живет за городом верстах в десяти по железной дороге от Парижа.
   Поздняя осень. Сумерки. За окном барабанит дождь, завывает ветер. В такие вечера уныло жутко, когда кругом нет жилья.
   Марэ едет в город и оставляет жену с ребенком и нянькой.
   У него вечером в Париже дела. Он пообедает у знакомых, у Ривуаров, и потом поедет по делам.
   Он говорит по телефону.
   -- Соедините с номером таким-то. Merci... Это ты, Ривуар? Я еду в город и буду обедать у тебя. Можно? Отлично.
   -- Спроси о здоровье madame Ривуар! -- говорит жена.
   -- Да, да! Это голос жены! -- продолжает Марэ в телефон. -- Ты узнал? Она справляется о здоровье твоей супруги!
   -- Как? Разве в телефон слышно, что говорится в комнате? -- удивляется жена Марэ.
   -- О, теперь такие сильные микрофоны. Слышен каждый шорох! -- отвечает муж.
   Итак, он едет.
   -- Страшно тут оставаться вечером одним! -- говорит старуха нянька.
   -- Чего там страшно? С вами остается Блэз.
   Блэз -- лакей. Он в это время укладывает вещи.
   -- Наконец, вот тут есть револьвер.
   Марэ открывает бюро, в котором лежит револьвер.
   -- Он заряжен. В случае чего, возьми этот револьвер. Ну, прощайте и не бойтесь. Бояться нечего.
   Марэ целует жену, целует ребенка полусонного, который лепечет какую-то милую детскую дрянь:
   -- Папа, привези мне из Парижа сестрицу!
   -- Ха-ха-ха! Ах ты, выдумщик! Спи!
   Марэ уезжает.
   Женщины остаются одни.
   Закрывают ставни. Зажигают лампу.
   Ребенок засыпает на диване.
   За окном барабанит дождь и завывает ветер.
   Уныло и жутко.
   -- Ну, Нанетт, -- говорит г-жа Марэ, чтоб как-нибудь скоротать время, -- давайте сведем счет. На что вы истратили двадцать франков, которые я вам дала?
   -- Пять франков на то-то, два с половиной на то-то... Барыня, -- вдруг прерывает нянька, -- кто-то трогает ставни.
   -- Это ветер. Дальше! Заплатили вы прачке?
   -- Барыня, стучат ставнями!
   -- Фу, как это глупо, Нанетт! Вы и меня заражаете своим страхом. Ну, пойдите, откройте окно и посмотрите!
   Нянька подходит, открывает окно, вскрикивает, отшатнулась и вся дрожит.
   -- Барыня! Там стоит человек!
   -- Фу, какие глупости! Нельзя быть такой трусихой. Так, показалось в темноте.
   Барыня идет сама и отворяет дверь посмотреть. Вскрикивает и отступает.
   -- Кто вы такой? Что вам нужно?
   Входит мальчишка-оборвыш. Несчастное испитое существо. Настоящий волчонок. Один из тех, которых шайки профессиональных воров посылают высмотреть.
   Когда он говорит с madame Марэ, -- его глаза бегают. Он оглядывает комнату, ребенка, няньку, косится на открытое бюро, в котором лежит револьвер.
   Он словно осматривает место, где придется "оперировать".
   -- Что вам нужно?
   -- Я принес письмо Блэзу.
   -- Фу, как вы меня напугали. Нанетт, передайте Блэзу письмо. Боже мой, как вы измокли!
   Мальчишка весь мокрый, грязный, дрожит от холода.
   -- Вы, вероятно, иззябли? Быть может, голодны? Подождите минутку. Нанетт даст вам поесть. Вы обогреетесь.
   Г-жа Марэ подходит к дивану посмотреть, как спит сын, и, когда оглядывается, оборвыша-мальчишки уже нет в комнате.
   -- Фу, какой глупый! Он не понял того, что я ему сказала. Убежал. Но мы видели, как мальчишка, в то время, как madame Марэ наклонилась над сыном, -- подкрался к бюро, стащил револьвер и задал тягу.
   Блэз был здесь, когда говорили о револьвере: это подозрительно. Входит Блэз. В слезах.
   -- Сударыня! Я получил письмо. Моя мать при смерти. Ждут конца с минуты на минуту.
   Мать Блэза живет неподалеку.
   -- Позвольте мне сбегать. Только проститься с умирающей. Я скоро вернусь.
   Madame Марэ глубоко тронута его горем.
   -- Конечно, конечно, идите.
   -- А как же мы одни? -- трусит нянька.
   -- Ах, Господи, какой вздор. Мы хорошенько запремся. Блэз скоро вернется. Идите, Блэз!
   Женщины остаются совсем одни в доме с ребенком.
   -- Ну, Нанетт, давайте продолжать сводить счет. Но няньке не до этого.
   -- Барыня, клянусь вам, что около дома кто-то ходит.
   -- Прохожий.
   -- Барыня, трогают двери!
   Она подходит к дверям и слушает.
   -- Барыня, за дверями стоят люди.
   Madame Марэ сама подходит к дверям.
   -- Ни звука. Ничего нет. Вам показалось. Ах, Нанетт, как вам не стыдно! Если бы вы теперь посмотрели на себя! На что вы похожи.
   -- Да и на вас, барыня, лица нет!
   -- Я думаю, теперь Андрэ успел уже доехать и сидит у Ривуаров.
   -- Вероятно, барин уже там... Барыня, ей Богу, мне кажется, что пробуют открыть дверь.
   -- Знаете что, Нанетт. Соединим телефон с Ривуарами. И поговорим. Все не будет так страшно...
   Madame Марэ подходит к телефону.
   -- Дайте номер такой-то... Merci... Квартира Ривуаров?.. Марэ у вас?.. Попросите его к телефону... Скажите, что жена...
   -- А хорошее изобретение этот телефон! -- улыбается няня.
   Занавес падает.
   Второе действие начинается сейчас же. Без антракта. Немедленно. Потому что зрители смотрят, не дыша.
   -- Чем кончится?
   Квартира Ривуаров. Кончили обедать. Кофе подан в гостиную.
   -- Каков коньячок? Это тысяча восемьсот четырнадцатого года. Случайно достал. Заплатил за бутылку сто франков.
   Марэ смакует.
   -- Н-да. Это коньяк.
   В это время звонок телефона, который здесь же, в гостиной.
   Ривуар подходит.
   -- Да... квартира Ривуаров... Здесь... Ах, это вы, madame Марэ... Мое почтение, madame Марэ... Сию секунду, madame Марэ... Андрэ, иди. Это тебя. Зовет супруга.
   Марэ подходит к телефону.
   -- Ну, что?.. Вы еще не спите?.. Как, Блэз ушел? Почему?... Мать умирает? Ах, бедняга, бедняга! Недавно потерял отца, теперь -- мать. Ну, конечно... Ложитесь спать... Что? И мальчишка проснулся? Плачет? Поднеси его к телефону. Ты меня слышишь?
   -- Говорю по телефону с сынишкой! -- объясняет Марэ Ривуарам.
   -- А я тебе покупаю тут маленькую сестричку... Если будешь послушным мальчиком и будешь спать, ты получишь сестричку! Будешь? Молодец! Ну, спокойной ночи... Ложитесь... Конечно, пустяки... Бояться нечего...
   Он дает отбой.
   -- Что это удобно, -- жить за городом? -- спрашивает madame Ривуар.
   -- Чрезвычайно. Теперь, благодаря телефонам... Телефон звонит.
   Раз, два. Тревожно.
   -- Опять тебя! -- говорит Ривуар, подойдя к трубке. Сейчас он подойдет, madame Марэ. Сию минуту.
   Марэ подходит к телефону.
   -- Ну, что там еще?.. Ах, какой вздор!.. Эта тебя Нанетт пугает!.. Да, конечно, ничего... Ну, возьми револьвер, отвори окно и выстрели в воздух... Если кто и есть, -- убегут... Ты ведь знаешь, где револьвер... Да, в бюро... Ах, Боже мой, в ящике... В ящике, в открытом ящике... Ну?.. Как нет револьвера? Ищи... хорошенько ищи... Нет?.. Какой оборванец?..
   Голос Марэ дрожит, прерывается.
   -- Господа! Револьвер украден! -- говорит он Ривуарам.
   Ривуары в ужасе поднялись с мест.
   -- Да говори же... Ты слышишь, слышишь меня?.. А что?.. Ломятся?.. Ты говоришь, их пять?..
   Марэ задыхается, Марэ кричит в телефон.
   -- Что?.. Что?.. Скажи... Ай!.. Что?.. Крик ребенка?.. Марта! Марта! Крик... Голос жены... Помогите... их убив... На помощь!.. На помощь!.. На помощь! Убивают за десять верст!
   Марэ сходит с ума. Кидается к двери.
   -- На помощь!..
   Ривуары кидаются в ужасе за ним.
   -- Надо позвать полицию! -- растерянно кричит madame Ривуар.
   Полицию! Это происходит за десять верст.
   -- Полицию!
   Занавес падает.
   Все.
   Мораль пьесы? Никакой.
   То, что мы называем "мысль" пьесы?
   Никакой.
   В пьесе нет мысли. Но она не глупа.
   Она не умна. Она не глупа. Как жизнь!
   Это кусочек жизни, который вам воспроизвели как в синематографе.
   Беспрестанно читаешь в газетах.
   Там прислуга "подвела" грабителей и убили целую семью. Там убили целую семью.
   И вот вам показали, как это делается.
   Только и всего.
   Зрители и зрительницы с побледневшими лицами, широко раскрытыми от ужаса глазами заглянули в жизнь, которая на 30 минут раскрылась перед нами. Словно в пропасть.
   Испытали чувство ужаса и беспомощности.
   И вот я, зритель, разбитый за эти страшные полчаса, в оцепенении, словно после кошмара, сижу у себя дома в кресле и думаю:
   -- Знакомое чувство!
   Когда я испытывал то же самое? Когда? Где? При каких обстоятельствах?
   И вспоминаю.
   Это было на Сахалине. Вечером. В тюремной канцелярии, где я сидел вдвоем и беседовал с Полуляховым, "знаменитым" убийцей семьи Арцимовичей в Луганске.
   Он рассказывал мне медленно, спокойно и подробно, как совершил это преступление.
   Очередь была за тем, как он зарубил топором восьмилетнего сына Арцимовича.
   Полуляхов остановился.
   -- Это был скверный удар! -- сказал он тихо. -- Может быть, о нем лучше не рассказывать?
   -- Это ваше дело. А по-моему, -- начали, рассказывайте все.
   -- Рука, что ли, дрогнула. Но я тихо ударил. Топор застрял в черепе. Когда я поднял топор, чтоб ударить еще раз, -- на топоре поднялся и мальчик. И кровь мне плеснула в лицо. Такая горячая. Я даже пошатнулся. Точно ошпарило!
   У меня захватило в груди дыханье.
   Если бы не боязнь показать свою слабость перед этим убийцей, -- я крикнул бы:
   -- Воды!
   Полуляхов посмотрел на меня и сказал:
   -- Я говорил, барин, что этого не стоит слушать!
   И вот теперь я сижу, так же задохнувшийся от ужаса, как тогда. После театра, как после рассказа каторжника. Оказывается, это одно и то же.
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том "Сцена" девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905--1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
   Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве "Петроград" небольшую книжечку "Старая театральная Москва" (Пг.--М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы -- очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания ("Рассказы и очерки", М., "Московский рабочий", 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., "Московский рабочий", 1986; Рассказы и очерки. М., "Современник", 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти "возвраты" вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется "история с полтавским помещиком". Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, "швов" не только не видно, -- впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: "Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований... Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге -- сам Дорошевич, как журналист и литератор".
   В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран "средний вариант" -- сохранен и кугелевский "монтаж", и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
   Тем не менее за пределами и "кугелевского" издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
   В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник "Старая театральная Москва", целиком включен восьмой том собрания сочинений "Сцена". Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики -- "Одесского листка", "Петербургской газеты", "России", "Русского слова".
   Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
   Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, "неправильного" синтаксиса Дорошевича, его знаменитой "короткой строки", разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
  

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

  
   Старая театральная Москва. -- В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.--М., "Петроград", 1923.
   Литераторы и общественные деятели. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.
   Сцена. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.
   ГА РФ -- Государственный архив Российской Федерации (Москва).
   ГЦТМ -- Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
   РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
   ОРГБРФ -- Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
   ЦГИА РФ -- Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
  

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО РЕАЛИЗМА

  
   Впервые -- "Русское слово", 1902, 6 марта, No 63. Печатается по изданию -- Сцена.
   Театр Антуана -- французский театр, основан в Париже в 1897 г. режиссёром, актером, теоретиком театра Андре Антуаном (1858--1943).
   "По телефону" -- пьеса французского драматурга Муне-Сюлли, сына знаменитого актера.
   Это было на Сахалине... беседовал с Полуляховым... -- Об этой встрече с сахалинским каторжанином, происшедшей в 1897 г., Дорошевич рассказал в очерке "Полуляхов". Впервые опубликован в газете "Россия" в 1899 г. (NoNo 217, 227), входит во вторую часть "Преступники" книги Дорошевича "Сахалин" (первое издание -- М., 1903).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru